Читать онлайн Хрусталь на крови

Эхо на бархате

Осенний дождь, мелкий и назойливый, словно рассыпанный бисер, висел над Петербургом серой, непроницаемой завесой. Он оседал на гранитных набережных, превращая их в скользкие, черные зеркала, в которых тускло отражалось свинцовое, низкое небо. Город казался выцветшей акварелью, где все яркие краски прошлого были смыты безжалостным временем, оставив лишь приглушенные оттенки сепии и угля. Ветер с Невы, сырой и пронизывающий, гнал по улицам палую листву, которая прилипала к мокрым тротуарам, словно прощальные письма ушедшей эпохи. Екатерина Сомова зябко повела плечами, плотнее запахивая полы своего строгого шерстяного пальто. Она стояла у витрины собственного антикварного магазина «Феникс», глядя не столько на расставленные внутри предметы, сколько на свое размытое отражение, наложенное на отражение старинного города.

«Феникс». Название пришло само собой, когда она, оставив за спиной гулкие залы Эрмитажа и тихую боль утраты, решила начать все с нуля. Словно птица из легенд, возродиться из пепла прежней жизни, где были любимая работа реставратора, общие мечты и муж, Олег, чья гибель в нелепой автокатастрофе два года назад до сих пор казалась ей дурным, незавершенным сном. Магазин стал ее крепостью, ее убежищем от суетливого и жестокого мира девяностых, который бурлил за его дверями, пахнущий большими деньгами, дешевым бензином и кровью. Здесь, среди вещей с историей, время текло иначе. Оно не неслось вперед, сметая все на своем пути, а замирало, сгущалось, как янтарь, храня в себе отзвуки чужих жизней, прикосновения давно истлевших пальцев, шепот забытых признаний.

Екатерина повернула ключ в тяжелом замке. Дверь со скрипом, похожим на старческий вздох, отворилась, впуская ее в полумрак и тишину, наполненную запахами старого дерева, пчелиного воска, пыли и чего-то еще, неопределимого, тонкого – аромата самого времени. Она щелкнула выключателем. Мягкий свет зажегся под абажурами старинных ламп, выхватывая из темноты очертания мебели, блеск фарфора, тусклое мерцание бронзы. Ее царство. Здесь каждый предмет был ей знаком, как старый друг. Вон тот массивный дубовый буфет с резными львиными мордами, который она спасла с чердака ветхого особняка на Петроградской стороне. А вот изящный столик для рукоделия из карельской березы, чей лак она восстанавливала неделями, слой за слоем, с терпением, которому научилась в эрмитажных мастерских. На стене тикали часы в корпусе из красного дерева, их маятник раскачивался с неторопливым достоинством, отмеряя секунды, которые здесь, казалось, весили больше, чем где-либо еще.

Екатерина сняла пальто, повесила его на старинную вешалку и прошла вглубь магазина, в небольшую каморку, служившую ей одновременно и кабинетом, и мастерской. Здесь пахло скипидаром и масляными красками. На рабочем столе под яркой лампой лежала фарфоровая статуэтка балерины с отбитым носком пуанта, дожидаясь ее прикосновения. Но сегодня руки до нее не дошли. Вчерашний день принес нечто новое, нечто, что нарушило привычный, размеренный уклад ее жизни.

Это была пожилая женщина, тихая, с выцветшими, полными печали глазами. Она принесла несколько картонных коробок, перевязанных бечевкой. «Наследство от тетки, – смущенно пояснила она. – Живу в коммуналке, ставить некуда, а деньги нужны, внуку на сапоги». Екатерина знала эти истории. Девяностые вытряхивали из старых петербургских квартир семейные реликвии, как пыль из ковров. Люди продавали память своих предков за бесценок, чтобы просто выжить. Она никогда не торговалась в таких случаях, давая ту цену, которую считала справедливой, чем вызывала удивление у посетительницы и неодобрение у коллег-антикваров, считавших ее непрактичной.

Она купила все, не особо разглядывая. Старый самовар, несколько подстаканников из мельхиора, стопку пожелтевших открыток с видами дореволюционного Петербурга, треснувшую сахарницу Кузнецовского фарфора. Обычный набор, хлам для одних и скромные сокровища для других. И среди этого хлама, на самом дне одной из коробок, под ворохом пожелтевших газет, она и нашла ее. Шкатулку.

Сейчас эта шкатулка стояла на ее рабочем столе, отдельно от прочих вещей, словно изолированная от остального мира невидимым барьером. Она не была ни роскошной, ни броской. Небольшая, примерно с две ладони в длину, из темного, почти черного палисандра, сдержанно украшенная тонкой перламутровой инкрустацией по углам. Работа была тонкая, искусная, но без показного блеска. Такие вещицы делали в конце девятнадцатого века для хранения писем или перчаток. Но было в ней что-то притягивающее, какая-то скрытая глубина. Екатерина, чьи пальцы помнили текстуру сотен, если не тысяч старинных предметов, сразу почувствовала это. Вещь была «с характером», как говорил ее наставник в Эрмитаже, старый мастер, учивший ее не просто видеть, но и чувствовать дерево, лак, металл.

Она провела по крышке кончиками пальцев. Гладкая, прохладная поверхность, испещренная тончайшей сеточкой кракелюра – морщинками времени. На крышке не было ни вензеля, ни герба, что было странно для вещи такого качества. Она была анонимной, словно намеренно скрывала свое происхождение. Замочная скважина была крошечной, из потемневшей латуни, без ключа. Шкатулка была заперта.

Екатерина аккуратно перевернула ее. Дно было гладким, без клейма мастера. Она осторожно поставила ее обратно и подняла крышку, насколько позволял замок. Образовалась узкая щель, сквозь которую внутрь проникал свет. И тогда она увидела то, что заставило ее вчера отставить шкатулку в сторону и не прикасаться к ней до самого утра. То, что заставило ее спать тревожно, с обрывками странных, давящих снов.

Внутренняя обивка. Она была сделана из темно-вишневого, почти бордового бархата. И на этом бархате, в одном из углов, расплылось темное, бурое пятно.

Екатерина взяла тонкий пинцет и лупу – привычные инструменты реставратора. Она придвинула лампу ближе, направляя луч света в щель. Пятно было старым, волокна бархата в этом месте загрубели, слиплись. Оно впиталось глубоко, изменив цвет ткани с благородного вишневого на ржаво-коричневый, почти черный по краям. Она видела много пятен за свою карьеру. Чернильные кляксы, следы от пролитого вина, потемневшие капли воска. Но это пятно было другим. Его форма, его цвет, то, как оно впиталось в ткань, – все говорило о его органическом происхождении. Все говорило о том, что это была кровь.

Холодок, не имеющий ничего общего с промозглой погодой за окном, пробежал по ее спине. Кровь на бархате внутри запертой шкатулки. Это уже не было просто антиквариатом. Это было посланием, фрагментом какой-то драмы, трагедии, застывшей во времени. Чья кровь? Что произошло? Почему ее так тщательно спрятали в этой безымянной шкатулке? Вопросы роились в голове, но ответов не было.

Она снова вспомнила Олега. Он любил такие загадки. Сам не будучи профессиональным историком, он обладал невероятным чутьем на вещи с «двойным дном». Он мог часами просиживать в архивах, раскапывая историю какого-нибудь неприметного портсигара или веера, и часто его поиски увенчивались удивительными открытиями. Иногда ей казалось, что эта его страсть к тайнам, к скрытой жизни вещей, и привела его к гибели. Официальная версия – не справился с управлением на скользкой загородной дороге – никогда не казалась ей убедительной. В его делах в последнее время было слишком много недомолвок, странных звонков, встреч с людьми, которых он не спешил ей представлять. Он стал замкнутым, напряженным. А потом его не стало. И полиция очень быстро закрыла дело, списав все на несчастный случай.

Екатерина отогнала эти мысли. Прошлое не вернуть, а копаться в нем – все равно что бередить незаживающую рану. Сейчас перед ней была вполне материальная загадка. Шкатулка. Она решила, что первым делом нужно ее открыть. Аккуратно, не повредив замок. Это была тонкая работа, требующая терпения и специальных инструментов. У нее все это было.

Она достала из ящика стола набор тонких стальных отмычек, больше похожих на зубоврачебные инструменты. Это была еще одна грань ее профессии. Реставраторы старинной мебели часто сталкивались с запертыми ящиками и секретными отделениями, и умение вскрывать старые замки было почти обязательным навыком. Она вставила в скважину самый тонкий щуп, пытаясь нащупать штифты механизма. Замок был миниатюрным, но сложным. Английский, скорее всего. Она работала медленно, прислушиваясь к малейшим щелчкам, к сопротивлению металла. Пальцы двигались уверенно, автоматически. Это успокаивало. В такие моменты мир сужался до кончиков ее пальцев, до крошечного пространства внутри замочной скважины. Не было ни дождя за окном, ни тревожных мыслей, ни призраков прошлого. Только она, металл и тайна, которую он хранил.

Прошло минут десять, прежде чем она почувствовала, как последний штифт поддался. Раздался тихий, едва слышный щелчок. Сердце на мгновение замерло. Она убрала инструменты и осторожно, с замиранием сердца, подняла крышку.

Внутри, на потертом вишневом бархате, лежало всего два предмета.

Первым была фотография. Старая, на толстом картонном паспарту, с выцветшими, пожелтевшими краями. Групповой портрет. Екатерина узнала их мгновенно, как и любой человек, выросший в этом городе, в этой стране. Царская семья. Николай II, императрица Александра Федоровна, четыре великие княжны – Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия – и цесаревич Алексей. Они сидели в парке, на фоне какой-то дворцовой постройки. Снимок был неформальным, живым. Император улыбался, щурясь на солнце, княжны смеялись, глядя в объектив. Они выглядели не как августейшие особы, а как обычная счастливая семья на отдыхе. И от этого становилось только страшнее, зная их судьбу.

Екатерина взяла фотографию в руки. Пальцы в тонких нитяных перчатках осторожно коснулись картона. Она перевернула ее. На обороте, каллиграфическим почерком, выведенным выцветшими фиолетовыми чернилами, была сделана надпись. Всего несколько слов: «Летний день в Александрии. Ключ там, где лев стережет жемчужину».

«Лев стережет жемчужину». Что это? Поэтическая метафора? Шифр? Название какого-то места? Екатерина нахмурилась. Александрия – так неофициально называли парк вокруг Александровского дворца в Царском Селе. Это было логично, судя по фотографии. Но лев… жемчужина… Это могло быть что угодно. Название павильона, деталь фонтана, строка из стихотворения. Без контекста разгадать это было невозможно.

Она отложила фотографию и посмотрела на второй предмет. Это был ключ. Маленький, изящный, из потемневшего от времени серебра. Он был плоским, с ажурной головкой в виде витиеватого вензеля, в котором угадывались переплетенные буквы «А» и «Ф». Александра Федоровна. И сложным, необычным узором бородки. Это был не ключ от шкатулки, он был слишком мал для этого. Скорее, от какого-то тайника, сейфа или другой, более миниатюрной шкатулки.

И тут ее взгляд снова упал на кровавое пятно в углу. Теперь, когда шкатулка была открыта, оно выглядело еще более зловещим. Оно было здесь, рядом с фотографией счастливой, обреченной семьи, рядом с ключом, подписанным инициалами императрицы. История, которая до этого момента была лишь смутным предположением, обретала жуткие, почти осязаемые черты. Эта шкатулка, очевидно, была связана с Романовыми. И с какой-то тайной, за которую кто-то, когда-то, заплатил кровью.

Екатерина почувствовала, как по коже пробежали мурашки. Она держала в руках не просто антиквариат. Она держала осколок великой исторической трагедии, опасный осколок, который пролежал в забвении почти восемьдесят лет, чтобы теперь оказаться на ее рабочем столе.

Она сидела так, наверное, с полчаса, глядя на шкатулку и ее содержимое, пытаясь собрать мысли в единое целое. Что ей делать с этим? Отнести в полицию? Она представила себе лица дежурных в отделении, их скуку, недоверие. «Женщина, у вас что, других дел нет? Фотография царской семьи? Так их тысячи. Ключик? Пятно? Может, вареньем капнули». В лучшем случае ее поднимут на смех. В худшем – начнут задавать вопросы. Откуда шкатулка? Кто продал? А учитывая туманную историю с гибелью Олега, лишнее внимание со стороны правоохранительных органов было последним, чего бы ей хотелось.

Показать специалистам? Историкам, музейщикам? Это был вариант. Но кому можно было доверять в их мире, где каждый второй эксперт был связан с «черным рынком», где бесценные реликвии исчезали из музейных фондов и всплывали на закрытых аукционах в Европе? Такая находка могла стоить целое состояние. А там, где пахнет большими деньгами, всегда появляются хищники. Олег научил ее этому. Он говорил: «Катя, в нашем деле самое ценное – не вещь, а информация о ней. И тот, кто владеет информацией, рискует больше всех».

Нет, она должна была сначала сама попытаться понять, что у нее в руках. «Лев стережет жемчужину». Она должна была начать с этого. Нужно было ехать в Царское Село, в архивы, поднимать старые планы парка, фотографии. Это была кропотливая, почти научная работа, та, к которой она привыкла.

За этими мыслями она не заметила, как за окном стемнело. Дождь все шел, его монотонный шум действовал на нервы. В углу ее кабинета, на маленьком столике, стоял старенький телевизор «Юность». Она включала его редко, в основном, чтобы слушать новости фоном, пока работала. Сейчас она протянула руку и повернула ручку. Экран зашипел, потом на нем появилось зернистое изображение ведущей вечернего выпуска новостей.

«…и к другим новостям, – бесстрастным голосом говорила дикторша. – Сегодня в своей квартире на набережной Мойки был найден мертвым известный петербургский коллекционер Сергей Аркадьевич Орлов. По предварительным данным, смерть носит насильственный характер. На месте работает следственная группа. Сергей Орлов был широко известен в кругах ценителей антиквариата как один из крупнейших специалистов по искусству фирмы Карла Фаберже. Его коллекция считалась одной из лучших в России…»

Екатерина замерла, ее рука так и осталась лежать на ручке громкости. Орлов. Сергей Орлов. Она знала его. Не близко, но они несколько раз пересекались на аукционах и выставках. Полный, самодовольный человек с влажными ладонями и бегающими глазками, он имел репутацию жесткого и беспринципного дельца, который не брезговал ничем ради редкого экземпляра. Но его знания… они были энциклопедическими. Особенно в том, что касалось Фаберже. Он мог по одному взгляду на эмаль определить мастерскую и даже конкретного мастера.

Убит. В собственной квартире. И он был специалистом по Фаберже.

Совпадение? Возможно. Петербург девяностых был опасным местом, и богатые коллекционеры часто становились мишенями для грабителей. Но что-то внутри Екатерины, какая-то холодная, ледяная интуиция, подсказывало ей, что это не совпадение. Где-то в этом мрачном уравнении со многими неизвестными появилась новая, зловещая переменная.

Ее взгляд метнулся к шкатулке. Ключ с вензелем «АФ». Фирма Фаберже была главным поставщиком императорского двора. Александра Федоровна была одной из их самых преданных и щедрых заказчиц. Связь была хрупкой, почти эфемерной, но она была.

Екатерина выключила телевизор. В наступившей тишине было слышно только тиканье старинных часов и шум дождя. Тишина давила. Она вдруг остро почувствовала свое одиночество. Ей не с кем было посоветоваться, не с кем поделиться этой тяжестью. Олег бы понял. Он бы загорелся, его глаза бы заблестели от азарта исследователя. Он бы тут же начал строить теории, одну безумнее другой, но в одной из них непременно оказалось бы зерно истины. Но Олега не было. Была только она, ее маленький, тихий магазин, и тайна, пахнущая кровью и нафталином ушедшей империи, которая по непонятной прихоти судьбы выбрала ее своим хранителем.

Она аккуратно положила фотографию и ключ обратно в шкатулку. Закрыла крышку. Щелчок замка прозвучал в тишине на удивление громко. Она не стала прятать шкатулку. Она оставила ее на столе, на самом видном месте. Прятать было бесполезно. Она чувствовала, что тень от этой маленькой палисандровой коробочки уже накрыла ее, и убежать от этой тени не получится. Можно было лишь попытаться понять, откуда она тянется и что скрывает в своем сумраке.

Она подошла к окну. Улица была почти пуста. Лишь изредка проезжали машины, их фары выхватывали из темноты мокрый асфальт и стены домов с облупившейся штукатуркой. Петербург, ее город, смотрел на нее сотнями темных окон, как равнодушный, древний свидетель. Он хранил в своих гранитных объятиях бесчисленное множество тайн, и та, что попала к ней в руки, была лишь одной из них. Но теперь это была ее тайна.

Екатерина плотнее запахнула кардиган. Ночь обещала быть долгой. И она знала, что завтрашний день уже не будет похож на предыдущий. Тихое эхо далекой трагедии, прозвучавшее на старом бархате, уже начало менять ее жизнь, и она понятия не имела, куда приведет ее этот путь, начавшийся с коробки старого хлама, принесенного печальной женщиной, собиравшей внуку на сапоги. Она знала только одно: спокойная жизнь в ее маленьком «Фениксе» закончилась.

Хододный аукцион

Ночь прошла в тревожной, рваной дреме, похожей на попытку собрать разбитое зеркало. Сны были колкими осколками: темный бархат, запах ржавчины, беззвучно смеющиеся лица на старой фотографии, холодный блеск серебряного ключа, который в ее ладони вдруг превращался в змею. Екатерина проснулась задолго до рассвета, с тяжелой головой и гулким чувством неотвратимости, поселившимся где-то под ребрами. Тиканье часов в гостиной казалось отсчетом времени, которого у нее оставалось все меньше. Она встала, накинула халат и босиком прошла в свой кабинет. В предрассветном сумраке, просачивающемся сквозь щели в шторах, палисандровая шкатулка на столе выглядела черным, плотным сгустком тьмы. Она не прикоснулась к ней. Казалось, от нее исходил едва ощутимый холод, холод запертой внутри трагедии и пролитой крови.

Новости об убийстве Сергея Орлова теперь звучали в ее голове не просто фоном, а набатом. Это не было совпадением. Интуиция, отточенная годами работы с вещами, которые умели молчать о своих тайнах, кричала об этом. Орлов – крупнейший специалист по Фаберже. Шкатулка, хранящая ключ с вензелем императрицы, последней и самой преданной клиентки великого ювелира. Связь была очевидной, но доказать ее было невозможно. Она была призрачной, сотканной из догадок и предчувствий. И если она пойдет с этим в полицию, ее примут за сумасшедшую. Или, что хуже, за соучастницу. Они спросят, откуда у нее шкатулка. Она ответит – принесла старушка, имени которой она не знает. Они спросят, где старушка. Она разведет руками. И в их глазах она увидит ровно то, чего боялась: недоверие, подозрение. В лучшем случае ее сочтут хитрой мошенницей, пытающейся выгодно продать государству сомнительную находку. В худшем – причастной к убийству коллекционера.

Она сварила себе крепкий, горький кофе, пытаясь прогнать остатки ночных кошмаров. За окном просыпался город. Скрипели первые троллейбусы, редкие прохожие спешили по своим делам, кутаясь в воротники. Обычная жизнь, которая вчера еще была и ее жизнью, теперь казалась чем-то бесконечно далеким, как берег, от которого ее медленно, но верно уносило в холодное, серое море. Ей нужно было действовать. Но как? Олег бы знал. Он бы уже сидел, обложенный книгами и картами, его глаза горели бы азартом. Он бы сказал: «Катя, чтобы понять тайну, нужно войти в нее, а не стоять на пороге». Но Олега не было. И ей было страшно. Не физически, а глубинно, экзистенциально. Она чувствовала, как прошлое, которое она так старательно похоронила, начинает шевелиться, протягивать к ней свои ледяные пальцы.

Мысль пришла внезапно, ясная и холодная, как петербургский воздух. Сегодня. Сегодня должен был состояться предаукционный показ в одном из старейших антикварных салонов на Невском. Событие для их узкого мира. Там соберутся все: коллекционеры, дилеры, искусствоведы, оценщики. Там будет обсуждаться все, что происходит в их маленьком, замкнутом сообществе. И главной темой, без сомнения, станет смерть Орлова. Там можно будет слушать. Слушать не то, что говорят, а как говорят. Следить за взглядами, за паузами в разговорах. В их мире недомолвки всегда были красноречивее слов. Это был риск. Появиться там – значит, выйти на свет. Но сидеть в своем магазине, как в осажденной крепости, было еще хуже. Неведение было пыткой.

Сначала нужно было спрятать шкатулку. Оставлять ее на видном месте было безумием. Она взяла коробочку, ощущая ее странную, непропорциональную своему размеру тяжесть, и прошла в мастерскую. Здесь, среди запахов скипидара, лака и старого дерева, она чувствовала себя увереннее. Это была ее территория. Она подошла к массивному дубовому шкафу, забитому инструментами, банками с пигментами и химикатами. В самом низу, за стопкой старых каталогов, была потайная ниша, оставшаяся от прежнего владельца – старого часовщика. Олег нашел ее случайно, и они часто шутили, что будут прятать там свои сокровища. Екатерина отодвинула каталоги, нажала на неприметный сучок в деревянной панели. Раздался тихий щелчок, и часть стены отошла в сторону, открывая небольшое углубление. Она завернула шкатулку в кусок чистого бархата – ирония судьбы, подумала она, – и положила ее в тайник. Закрыв панель, она вернула каталоги на место. Стало немного легче, словно она избавилась от опасного свидетеля. Но она знала, что это самообман. Тень шкатулки осталась с ней.

Она оделась просто, но элегантно. Темно-серое шерстяное платье, строгое пальто. Ничего лишнего, ничего кричащего. Она должна была быть незаметной, раствориться в толпе. Перед выходом она долго смотрела на себя в старое зеркало в резной раме. Из его помутневшей амальгамы на нее смотрела женщина с усталыми, слишком большими глазами. Она казалась себе хрупкой, почти прозрачной. Но где-то в глубине взгляда уже зарождалась холодная решимость. Решимость реставратора, столкнувшегося с самой сложной работой в своей жизни.

Дождь прекратился, но небо по-прежнему висело над городом низкой, тяжелой свинцовой крышкой. Воздух был влажным и холодным, пах мокрым гранитом и выхлопными газами. Она не взяла такси, решив пройтись пешком. Ходьба помогала думать. Она шла по улицам, которые знала с детства, но сегодня они казались ей чужими, полными скрытой угрозы. Величественные фасады имперских зданий с их атлантами и кариатидами смотрели на нее пустыми глазницами окон. Город молчал, храня свои бесчисленные тайны, и тайна палисандровой шкатулки была лишь одной из них, крошечной песчинкой в этом океане секретов.

Аукционный дом располагался в старинном особняке недалеко от Аничкова моста. Парадный вход с облупившейся лепниной и потускневшей латунной табличкой резко контрастировал с припаркованными у тротуара иномарками – черными, блестящими, как жуки, «Мерседесами» и «Вольво», символами новой эпохи. Внутри царил полумрак и приглушенная, почти церковная тишина. Воздух был густым от запаха старой мебели, воска, дорогих духов и чего-то еще – едва уловимого аромата денег и азарта. Вдоль стен на обитых бархатом постаментах были расставлены лоты: картины в тяжелых золоченых рамах, севрский фарфор, серебро Хлебникова, иконы, мебель из карельской березы. Люди двигались медленно, говорили вполголоса, словно боясь нарушить торжественность момента.

Екатерина знала здесь почти всех. Вот седовласый профессор Голицын, известный историк, близоруко щурится на полотно Айвазовского. Вон там, у витрины с ювелирными украшениями, громко жестикулирует Борис Кац, владелец галереи на Моховой, известный своей способностью продать что угодно кому угодно. А вот и представители новой формации – коротко стриженые молодые люди в малиновых пиджаках, неуклюже передвигающиеся в этом пространстве старинных вещей, как слоны в посудной лавке. Они не смотрели на предметы, они смотрели на ценники. Для них это были не произведения искусства, а просто активы, вложение капитала.

Она взяла каталог и отошла в дальний угол зала, к окну, выходившему в запущенный двор-колодец. Отсюда было хорошо видно почти все помещение. Она делала вид, что изучает список лотов, но сама внимательно слушала обрывки разговоров, доносившиеся до нее. И, как она и ожидала, имя Орлова звучало повсюду.

«…говорят, прямо в квартире. Головой об угол камина. Ужас…»

«…а коллекция? Что будет с коллекцией? Ее же теперь опечатают на годы…»

«…он в последнее время был сам не свой. Нервный какой-то. Говорил, что нашел что-то невероятное, какой-то прорыв…»

«…да брось, Семен, он это говорил каждый раз, когда покупал очередную безделушку Фаберже. Самореклама…»

«…а я слышал, это из-за долгов. Он многим был должен, играл по-крупному…»

Сплетни, домыслы, слухи. Ничего конкретного. Но напряжение в воздухе было почти осязаемым. Смерть Орлова была не просто трагедией, она была событием, нарушившим хрупкое равновесие их мира. Он был крупным игроком, и его уход с доски менял всю партию. Екатерина чувствовала на себе любопытные взгляды. Ее уход из Эрмитажа и открытие собственного магазина в свое время наделали много шума. Одни считали ее чудачкой, променявшей престижную работу на сомнительный бизнес, другие – хищницей, решившей играть самостоятельно. Но все сходились в одном – Сомова была профессионалом высочайшего класса. Ее мнение ценили, ее интуиции доверяли. И боялись.

– Катя. Не ожидал тебя здесь увидеть. Ты редко жалуешь нас своим присутствием.

Голос был тихим, вкрадчивым, с легкой усмешкой. Екатерина медленно обернулась. Перед ней стоял Алексей Волков. Высокий, элегантный, в дорогом итальянском костюме, который сидел на нем идеально, в отличие от мешковатых пиджаков нуворишей. У него были умные, холодные глаза и обаятельная улыбка, которая никогда не казалась искренней. Волков был одной из самых темных и влиятельных фигур на антикварном рынке Петербурга. Официально он был консультантом и посредником, но все знали, что его настоящая сфера деятельности – контрабанда, работа с «черными» коллекциями и решение «деликатных» вопросов. Он был партнером Олега в последние, самые мутные месяцы его жизни. Екатерина его не переносила.

– Здравствуй, Алексей, – ровно ответила она. – Решила посмотреть, что предлагают.

– И как тебе? – он обвел зал рукой. – Все то же самое. Пыльные сокровища для пыльных людей. Орлов бы оценил. Кстати, о нем. Ужасная история, не правда ли? Такой знаток. Такая потеря для всех нас.

Он произнес это с такой фальшивой скорбью, что Екатерине захотелось отшатнуться. Его глаза внимательно, изучающе смотрели на нее.

– Ужасная, – подтвердила она, стараясь, чтобы ее голос звучал безразлично.

– Да, – протянул Волков, понизив голос. – Говорят, искали что-то конкретное. Перевернули всю его библиотеку. Не просто ограбление. Искали информацию. Олег, покойный, всегда говорил, что информация дороже любого предмета. Он был умным человеком. Жаль, что неосторожным.

Упоминание Олега было ударом ниже пояса. Волков знал, куда бить. Он намекал на что-то, проверял ее реакцию. Екатерина почувствовала, как внутри все сжалось в ледяной комок, но лицо ее осталось непроницаемым. Этому она научилась в Эрмитаже, где под маской академической вежливости порой кипели настоящие византийские страсти.

– Олег давно в прошлом, Алексей. Не стоит его тревожить.

– Ну что ты, я просто вспомнил, – его улыбка стала шире. – Мы с ним хорошо работали. У него был нюх на действительно стоящие вещи. Вещи с историей. С… двойным дном. Как у тебя дела, кстати? Ничего интересного в последнее время не попадалось? Из тех, что приносят не в картонных коробках, а в бархатных мешочках?

Он смотрел ей прямо в глаза. Это был уже не намек. Это был прямой вопрос. Он что-то знал. Или догадывался. Холодная волна страха прокатилась по спине Екатерины. Она поняла, что прийти сюда было ошибкой. Она не растворилась в толпе, она выставила себя на всеобщее обозрение, как один из лотов. И Волков был одним из потенциальных покупателей.

– Только хлам, который несут пенсионеры, чтобы заплатить за квартиру, – холодно ответила она. – Ты же знаешь мой магазин. Ничего для тебя интересного.

– Жаль, очень жаль, – он театрально вздохнул. – А то ведь сейчас на рынке начнется движение. После смерти Орлова многие вещи могут всплыть. Очень редкие вещи. Нужно держать ухо востро. Если что, ты знаешь, где меня найти. Всегда рад помочь старому другу.

Он легко коснулся ее руки своими холодными пальцами и, кивнув, отошел, растворяясь в толпе так же легко, как и появился. Екатерина осталась стоять у окна, чувствуя себя так, словно ее только что обыскали. Разговор с Волковым высосал из нее все силы. Она поняла две вещи. Первая – Волков был в курсе поисков Орлова и, возможно, имел к ним отношение. Вторая – он подозревал, что искомый предмет мог оказаться у нее. Олег. Что же ты натворил? И во что втянул меня даже после своей смерти?

Она уже хотела уйти, когда заметила какое-то движение у входа. Шумные разговоры стихли, люди стали переглядываться. В зал вошли двое. Они были одеты в невзрачные, плохо сидящие костюмы и выглядели здесь так же чужеродно, как и «новые русские», но по другой причине. В их манере держаться, в том, как они осматривали помещение – цепко, оценивающе, без всякого интереса к искусству, – безошибочно угадывалась принадлежность к правоохранительным органам.

Один был моложе, с самоуверенным выражением лица. Второй – старше, лет сорока, с усталыми, но очень внимательными серыми глазами. У него было лицо человека, который давно ничему не удивляется и ни во что не верит. Он неторопливо прошел в центр зала, и толпа почтительно расступилась перед ним. Он остановился, еще раз обвел всех взглядом, и его глаза на мгновение встретились с глазами Екатерины. В его взгляде не было ничего особенного, просто профессиональное любопытство, но Екатерине показалось, будто ее просканировали, взвесили и занесли в какую-то невидимую картотеку.

Директор аукционного дома, маленький, суетливый человечек, подбежал к ним.

– Господа, чем могу быть полезен?

– Майор Ларин, уголовный розыск, – представился тот, что был старше, голосом, лишенным всяких интонаций. Он показал удостоверение. – Мы по делу об убийстве гражданина Орлова. Нам нужно задать несколько вопросов. Не будем мешать вашему мероприятию. Просто поговорим с людьми. Он ведь был здесь частым гостем?

– Да, конечно, Сергей Аркадьевич был нашим постоянным клиентом, – заискивающе пролепетал директор. – Ужасная трагедия! Просто немыслимо!

Ларин не обратил на его причитания никакого внимания. Он кивнул своему напарнику, и тот направился к одной группе антикваров, а сам майор медленно пошел вдоль витрин, время от времени останавливаясь и задавая тихие вопросы то одному, то другому гостю. Он двигался с неожиданной для его плотной фигуры легкостью, и в его движениях не было ни суеты, ни спешки. Он был похож на опытного рыбака, который неторопливо забрасывает сеть, зная, что рыба никуда не денется.

Екатерина поняла, что ей нужно уходить. Немедленно. Быть здесь, когда полиция начала опрос, было верхом неосторожности. Она развернулась, чтобы незаметно пройти к выходу, но было уже поздно. Майор Ларин направлялся прямо к ней.

Он подошел и остановился в паре шагов. От него пахло дешевым табаком и чем-то еще, казенным – запахом кабинетов, бумаг и бессонных ночей.

– Екатерина Андреевна Сомова? – спросил он так, будто уже знал ответ.

– Да, – ее сердце пропустило удар, но она заставила себя стоять прямо и смотреть ему в глаза.

– Майор Ларин. Мне сказали, что вы здесь. Я как раз собирался заехать к вам в магазин.

– Ко мне? Зачем? – в ее голосе прозвучало искреннее удивление, которое, она надеялась, он примет за чистую монету.

– Вы были знакомы с Сергеем Орловым?

– Шапочно. Мы несколько раз пересекались на подобных мероприятиях. Не более.

– Он никогда не заходил к вам в «Феникс»?

– Нет. Мой магазин – не его уровень. Орлов интересовался вещами музейного класса. У меня в основном… – она на мгновение запнулась, подбирая слово, – …предметы с душой, а не с родословной.

Ларин чуть заметно усмехнулся.

– «Предметы с душой». Красиво сказано. А вы ведь, кажется, раньше в Эрмитаже работали? Реставратором.

Он был хорошо информирован. Это было плохо.

– Да, работала. Давно.

– Странная смена карьеры, – заметил он, не сводя с нее глаз. – От сохранения национального достояния к продаже, как вы выразились, «хлама для пенсионеров».

Его тон был ровным, почти безразличным, но Екатерина чувствовала стальную хватку за этим показным спокойствием. Это был не просто разговор. Это был допрос.

– У каждого свои причины, майор.

– Конечно, – легко согласился он. – Например, ваш покойный муж, Олег Сомов. Он тоже был в этом бизнесе, не так ли? Говорят, у него были… широкие связи.

Снова Олег. Сегодня был определенно его день. Сначала Волков, теперь полиция.

– Мой муж погиб два года назад, – отчеканила она, чувствуя, как подступает холодная ярость. – Я не вижу связи между его делами и убийством Орлова.

– А я и не говорил, что она есть, – мягко возразил Ларин. – Я просто собираю информацию. Работа у меня такая. Орлова убили не из-за денег в кошельке. У него в квартире были вещи на миллионы долларов, их не тронули. Убийца искал что-то конкретное. Что-то небольшое, но очень ценное. Возможно, не в материальном плане. Может, какой-то документ. Или ключ. Вы ничего не слышали о том, что Орлов искал в последнее время? В вашем мире слухи распространяются быстро.

Ключ. Он сказал «ключ». У Екатерины пересохло во рту. Она изо всех сил старалась сохранить невозмутимое выражение лица. Она смотрела на серое, ничем не примечательное лицо следователя и понимала, что перед ней очень опасный человек. Не опасный, как Волков, с его змеиным обаянием и скрытой угрозой. Ларин был опасен своей методичностью, своим упрямством, своей способностью видеть то, что скрыто за красивыми фасадами и вежливыми словами. Он был чужим в этом мире антиквариата, и именно поэтому он видел его насквозь, со всей его фальшью, алчностью и тайнами.

– Нет, майор. Ничего не слышала, – солгала она. Ложь далась ей тяжело, она почувствовала, как на лбу выступила испарина. – Я не очень общительный человек. Я занимаюсь своей работой, и меня мало интересуют слухи.

Ларин помолчал, разглядывая ее так, словно она была одним из экспонатов, пытаясь определить подлинность.

– Понятно, – сказал он наконец. – И все же, я бы хотел, чтобы вы вспомнили. Вчера, позавчера. Никто странный не заходил? Никто не предлагал вам купить что-нибудь необычное? Старую шкатулку, например?

Шкатулку. Он знал. Он не мог знать, это было невозможно. Это была просто догадка, выстрел в темноту. Или кто-то уже навел его на нее? Старушка? Но это было маловероятно. Волков? Возможно. Он был способен на все.

– Майор, через мой магазин проходят десятки людей в день, – сказала она, стараясь, чтобы ее голос звучал устало и немного раздраженно. – Они приносят десятки вещей. Старые самовары, треснувшие чашки, пожелтевшие фотографии. Я не могу помнить все.

– Постарайтесь вспомнить, Екатерина Андреевна, – его голос стал жестче. – Это очень важно. От этого может зависеть не только раскрытие убийства, но и ваша собственная безопасность. Человек, убивший Орлова, не остановится ни перед чем, чтобы найти то, что ему нужно. И если он решит, что это у вас… – он не договорил, но в этой недосказанности было больше угрозы, чем в любых словах.

Он протянул ей визитку. Простая белая карточка с напечатанным на ней именем и номером телефона.

– Если что-то вспомните, позвоните. В любое время.

Он кивнул ей и, не прощаясь, отошел, продолжая свой неторопливый обход зала. Екатерина смотрела ему вслед, чувствуя, как дрожат ее пальцы, сжимающие каталог. Аукцион превратился в ловушку. Холодный аукцион. Холодный от страха, от лжи, от присутствия смерти и закона. Она больше не могла здесь оставаться. Она быстрым шагом, не глядя по сторонам, направилась к выходу. Тяжелая дубовая дверь захлопнулась за ней, отрезая ее от мира приглушенных голосов и блеска старинных вещей.

Она оказалась на Невском, среди шума и суеты дневного города, но чувствовала себя бесконечно одинокой и уязвимой. Ей казалось, что за ней следят из каждого окна, из каждой проезжающей машины. Взгляд майора Ларина преследовал ее. Его тихие, но настойчивые вопросы эхом звучали в ее голове. Он подозревал ее. Она не знала, на чем основывались его подозрения, но она чувствовала их так же ясно, как холодный ветер с Невы.

Она почти бежала по мокрому асфальту, обратно, к своему магазину, который еще вчера казался ей надежным убежищем, а теперь представлялся мишенью. Она была зажата между двух огней. С одной стороны – безжалостные и невидимые убийцы, ищущие тайну шкатулки. С другой – упрямый и проницательный следователь, идущий по их следу и видящий в ней одно из звеньев цепи. И где-то рядом, в тени, притаился Алексей Волков, который вел свою собственную, непонятную игру.

Вернувшись в «Феникс», она заперла дверь на все замки и задернула шторы. Полумрак магазина, который всегда ее успокаивал, теперь казался зловещим. Каждый предмет, казалось, смотрел на нее с немым укором. Тиканье часов отмеряло не спокойные секунды вечности, а мгновения приближающейся опасности. Она подошла к тайнику, отодвинула каталоги, открыла его. Палисандровая шкатулка, обернутая в бархат, лежала на месте. Она достала ее. Дерево было холодным на ощупь. Она открыла крышку. Фотография счастливой обреченной семьи. Ключ с вензелем «АФ». И темное, запекшееся пятно на вишневом бархате. Кровь. Цена тайны. И эта цена, она теперь понимала это с ужасающей ясностью, еще не была уплачена полностью.

Неудобный визит

Тишина в «Фениксе» после возвращения с аукциона стала плотной, почти осязаемой. Она больше не была спасительным коконом, убежищем от суеты и шума Невского. Теперь она походила на сгустившийся туман, в котором каждый предмет, каждая тень таили в себе скрытую угрозу. Екатерина заперла тяжелую дубовую дверь на все замки, провернув ключ в скважине дважды, словно это могло защитить ее не от обычных воров, а от призраков, которые уже проникли внутрь вместе с ней. Она задернула тяжелые бархатные шторы на окнах, отрезая себя от серого, безразличного света петербургского дня. В образовавшемся полумраке старинные вещи приобрели новые, зловещие очертания. Блеск полированного дерева казался холодным и хищным, фарфоровые статуэтки смотрели на нее с застывшими, нечитаемыми улыбками, а массивный дубовый буфет с львиными мордами выглядел как древний идол, требующий жертвы. Даже тиканье часов в корпусе из красного дерева изменилось. Раньше оно было мерным, успокаивающим сердцебиением ее маленького мира. Сейчас каждый щелчок маятника отдавался в висках ударом молоточка, отсчитывая мгновения до чего-то неминуемого и страшного.

Она прошла в свою каморку, служившую мастерской и кабинетом. Воздух здесь был пропитан знакомыми, родными запахами скипидара, льняного масла и старого дерева, но и они больше не приносили утешения. Все мысли были там, на Невском, в душном, наэлектризованном пространстве аукционного зала. Разговор с Волковым прокручивался в голове снова и снова, как заевшая пластинка. Каждое его слово, каждая интонация, его холодная, притворная улыбка – все было тщательно выверенным ходом в какой-то сложной, непонятной ей игре. «Вещи с историей. С двойным дном». Он не просто догадывался, он намекал. Он проверял ее, словно опытный оценщик, постукивающий по старинной вазе, чтобы определить по звуку, нет ли в ней скрытой трещины. И упоминание Олега… это был не просто удар ниже пояса. Это была угроза. Волков давал ей понять, что знает о ее прошлом, о прошлом ее мужа, больше, чем она могла себе представить. Что же ты наделал, Олег? В какие долги влез, в какие тайны впутался, что даже спустя два года после твоей смерти их тени приходят за мной?

А потом появился Ларин. Майор Артем Ларин. Он был полной противоположностью Волкова. Никакого лоска, никакого змеиного обаяния. Только серая, казенная одежда, усталые глаза и въедливое, неторопливое упрямство человека, для которого не существует красивых фасадов, а есть только голые, зачастую уродливые факты. Он был чужим в их мире антикваров, и именно поэтому он видел его насквозь. Он не отвлекался на патину времени и блеск позолоты. Он смотрел в самую суть. И он тоже знал. Или, по крайней мере, подозревал с такой уверенностью, которая была почти равносильна знанию. «Старую шкатулку, например?» Этот вопрос, брошенный как бы невзначай, до сих пор звенел у нее в ушах. Откуда? Кто мог навести его на нее? Та тихая, печальная женщина? Маловероятно. Она была слишком напугана жизнью, чтобы связываться с полицией. Волков? Возможно. Он был способен на любую, самую изощренную интригу, если это сулило ему выгоду. Он мог «сдать» ее полиции, чтобы посмотреть на ее реакцию, чтобы столкнуть ее со следователем и понаблюдать за их игрой со стороны.

Екатерина почувствовала, как по спине пробежал холодок. Она была зажата между двух огней. С одной стороны – неведомые убийцы Орлова, безжалостные и профессиональные, ищущие то, что сейчас было спрятано в тайнике ее мастерской. С другой – упрямый и проницательный следователь, который шел по их следу и уже вписал ее имя в свой список подозреваемых. А где-то в тени, за кулисами этой мрачной сцены, стоял Алексей Волков и дергал за невидимые ниточки, преследуя свои, только ему известные цели. Ее маленький, тихий «Феникс» перестал быть убежищем. Он стал мишенью. А она сама, хранительница чужих историй, оказалась в центре самой опасной истории в своей жизни.

Она подошла к тайнику, машинально отодвинула стопку старых аукционных каталогов. Пальцы коснулись неприметного сучка в деревянной панели. Щелчок. Она достала палисандровую шкатулку, завернутую в кусок вишневого бархата. Развернула ткань. Даже в полумраке мастерской темное дерево казалось почти черным. Она открыла крышку. Фотография счастливой, обреченной семьи. Ключ с изящным вензелем. И пятно на обивке. Старое, бурое, запекшееся. Кровь. Цена тайны. И эта цена, как она теперь понимала с ужасающей ясностью, еще не была уплачена полностью.

Внезапный, резкий звон дверного колокольчика заставил ее вздрогнуть так, что шкатулка едва не выскользнула из рук. Сердце пропустило удар и бешено заколотилось где-то в горле. Она замерла, прислушиваясь. В магазине никого не должно было быть. Она повесила на дверь табличку «Закрыто по техническим причинам». Кто это мог быть? Случайный посетитель, не обративший внимания на табличку? Или…

Звонок повторился. Более настойчивый, требовательный. Он резал напряженную тишину, как скальпель. Екатерина быстро, но беззвучно положила шкатулку обратно в тайник, закрыла панель, вернула на место каталоги. Руки ее дрожали. Она на несколько секунд прислонилась лбом к прохладному дереву шкафа, пытаясь унять дрожь и заставить себя дышать ровно. Бежать было некуда. Прятаться бессмысленно. Она медленно, словно марионетка, пошла к двери. Посмотрела в глазок. На пороге стоял майор Ларин. Один. Без формы, все в том же сером, невзрачном костюме. Он не смотрел в глазок, он рассматривал старую латунную ручку на ее двери с тем же внимательным, изучающим выражением, с каким разглядывал лоты на аукционе.

Екатерина глубоко вздохнула, собирая всю свою волю в кулак. Она отодвинула тяжелый засов и повернула ключ в замке. Дверь со скрипом отворилась.

Ларин поднял на нее свои усталые серые глаза. В них не было ни удивления, ни нетерпения. Только спокойная уверенность человека, который знал, что ему откроют.

Добрый день, Екатерина Андреевна. Прошу прощения за беспокойство. Неудобный визит, понимаю. Но разговор у нас серьезный. Могу я войти?

Его голос был таким же ровным и лишенным интонаций, как и на аукционе. Он не спрашивал разрешения, он констатировал факт. У Екатерины не было выбора. Она молча отступила в сторону, пропуская его внутрь. Он вошел, и вместе с ним в магазин проник запах мокрого асфальта, дешевого табака и чего-то еще, казенного, неуловимого – запаха полицейских кабинетов и бессонных ночей. Он контрастировал с ароматами воска и старого дерева так же сильно, как сам Ларин контрастировал со всем этим антикварным миром.

Екатерина закрыла за ним дверь, не поворачивая ключ. Это был маленький, иррациональный жест, слабая попытка сохранить иллюзию, что он просто гость и может уйти в любую минуту, и что она не заперта здесь с ним наедине.

Проходите, – сказала она, стараясь, чтобы ее голос звучал ровно. Она жестом указала на два старинных вольтеровских кресла, обитых потертым зеленым бархатом, которые стояли у небольшого столика из карельской березы.

Ларин не спешил садиться. Он медленно обвел взглядом полутемное помещение. Его взгляд не был взглядом ценителя или покупателя. Он не оценивал стоимость предметов. Он сканировал пространство, отмечая детали, выстраивая в своей голове картину мира хозяйки этого места. Он задержался на мгновение на часах с маятником, на витрине с тускло поблескивающим серебром, на книжном шкафу, забитом фолиантами по истории искусства.

У вас здесь… тихо, – произнес он наконец. Это была не похвала, а простое наблюдение. – Словно время остановилось.

Иногда это полезно, – ответила Екатерина, садясь в одно из кресел. Она намеренно выбрала то, что стояло спиной к мастерской. – Время бывает очень жестоким.

Ларин хмыкнул, но не улыбнулся. Он опустился в кресло напротив. Он не развалился в нем, а сел прямо, положив руки на колени. Плотный, крепко сбитый человек, который в любом, самом изящном интерьере оставался самим собой – следователем при исполнении.

Екатерина Андреевна, я не буду ходить вокруг да около, – начал он, глядя ей прямо в глаза. – Наш разговор на аукционе был не просто светской беседой. Я пришел к вам по делу. По делу об убийстве Сергея Орлова.

Я это поняла, майор. Но, как я уже говорила, я едва знала покойного и ничем не могу вам помочь.

Вы работали в Эрмитаже, – продолжил он, словно не слыша ее слов. – Реставратором. Одна из лучших в своем деле, как говорят. Потом ушли, открыли этот магазин. Ваш муж, Олег Сомов, тоже занимался антиквариатом. У него была… скажем так, неоднозначная репутация. Широкие связи, в том числе и с такими людьми, как Алексей Волков. Два года назад он погиб в автокатастрофе. Дело закрыли. Несчастный случай.

К чему вы все это говорите? – в голосе Екатерины появился лед. Она чувствовала, как он методично, слой за слоем, снимает с нее защитную броню, добираясь до самых болезненных точек.

К тому, что в нашем деле не бывает случайностей, Екатерина Андреевна. Бывают только связи, которые мы пока не видим. Орлов был убит. Убит не грабителями. Из его квартиры, набитой сокровищами, не пропало ничего, кроме нескольких книг из его рабочего кабинета. Убийцы искали не ценности. Они искали информацию. Или предмет, который к этой информации ведет. По нашим данным, в последние недели Орлов активно разыскивал некую вещь, связанную с семьей последнего императора. Он был одержим этой идеей. Говорил своим приближенным, что стоит на пороге величайшего открытия в своей жизни.

Он помолчал, давая словам впитаться. Екатерина сидела неподвижно, чувствуя, как холодеют кончики пальцев. Каждое его слово было точным выстрелом.

Мы опросили десятки людей из его окружения, – продолжал Ларин своим монотонным голосом. – Проверили его записные книжки, счета. И нашли кое-что интересное. За день до смерти он несколько раз звонил одной пожилой даме, Анне Сергеевне Вересовой. Уговаривал ее продать ему что-то из старых семейных вещей. Предлагал большие деньги. Она отказывалась. А на следующий день после его смерти эта самая Анна Сергеевна Вересова, пенсионерка, живущая в коммуналке на Петроградской стороне, собрала несколько коробок старых вещей и отнесла их в ближайший антикварный магазин. То есть, к вам.

Все. Ловушка захлопнулась. Он знал. Он все знал. Екатерина почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног. Ее ложь на аукционе теперь выглядела глупо и жалко. Она молчала, пытаясь придумать, что ответить, но в голове был только белый шум.

Вы купили у нее эти вещи, Екатерина Андреевна, – в голосе Ларина не было вопроса. – Мы поговорили с Анной Сергеевной. Она напугана, но все прекрасно помнит. Она описала вас, ваш магазин. И описала одну вещь, которая была среди прочего хлама. Небольшую шкатулку из темного дерева с перламутровой инкрустацией. Орлов особенно интересовался именно ей.

Екатерина закрыла глаза на мгновение. Вот и все. Конец игры. Ее загнали в угол.

Майор, я… – начала она, но голос ее подвел.

Не торопитесь, – прервал ее Ларин. На удивление, его тон стал мягче. – Я понимаю, вы напуганы. Вы случайно оказались втянуты в очень опасную историю. Но сейчас, скрывая от меня эту шкатулку, вы из свидетеля превращаетесь в соучастницу. Вы покрываете убийц. И что самое главное, вы ставите себя под удар. Люди, которые убили Орлова, не остановятся. Они знают или догадываются, что шкатулка у вас. Это просто вопрос времени, когда они придут сюда. И поверьте, они не будут стучать в дверь и вежливо просить войти.

Он был прав. Она знала, что он прав. Ее молчание, ее ложь были инстинктивной реакцией, попыткой защитить свой хрупкий мир, но теперь этот мир рушился, и цепляться за его обломки было самоубийством. Но отдать ему шкатулку… Это означало выпустить тайну на волю, отдать ее в чужие, казенные руки. Означало предать то смутное чувство ответственности, которое возникло в ней, когда она впервые увидела фотографию царской семьи и кровавое пятно на бархате. Это была не просто улика. Это была чья-то история, чья-то трагедия.

Где она, Екатерина Андреевна? – тихо спросил Ларин.

Она посмотрела на него. В его серых, усталых глазах она не увидела угрозы. Она увидела профессионализм и какую-то глубинную, застарелую печаль человека, который каждый день смотрит в лицо худшим проявлениям человеческой натуры. Ему можно было доверять? Больше, чем Волкову? Безусловно. Но доверять полностью?

Она у меня, – произнесла она наконец, и эти два слова прозвучали как приговор. – В мастерской.

Она встала. Ноги казались ватными. Ларин поднялся вслед за ней. Она провела его мимо стеллажей с книгами, мимо рабочего стола с недоделанной фарфоровой балериной, в самый дальний угол своей маленькой мастерской. Она снова отодвинула каталоги, нажала на сучок. Панель беззвучно отошла в сторону. Он смотрел на ее действия молча, без удивления, словно ожидал чего-то подобного. Она достала шкатулку, все еще завернутую в бархат, и положила ее на рабочий стол под яркий свет лампы.

Ларин подошел ближе. Он не прикоснулся к ней. Он просто смотрел. Потом он достал из кармана плаща пару тонких резиновых перчаток и аккуратно надел их. Только после этого он осторожно взял шкатулку в руки.

Екатерина молча наблюдала за ним. Она почувствовала себя опустошенной, словно у нее отняли что-то важное.

Вы ее открывали? – спросил он, не отрывая взгляда от предмета.

Да. Замок был сложный, английский.

Он поднял на нее бровь. В его взгляде промелькнуло что-то похожее на уважение. Он осторожно открыл крышку. Его взгляд упал на фотографию, потом на ключ. Он ничего не сказал. Он просто смотрел, и в тишине мастерской было слышно только его ровное дыхание. Он достал пинцетом фотографию, перевернул ее, прочел надпись.

«Лев стережет жемчужину», – произнес он вслух. – Александрия. Парк в Царском Селе. Что-то из фонтанов? Или павильонов?

Я не знаю. Я собиралась поехать в архивы, посмотреть старые планы парка.

Он положил фотографию обратно. Потом его взгляд остановился на темном пятне в углу. Он наклонился ближе, внимательно рассматривая его.

Это то, о чем я думаю?

Да, – тихо ответила Екатерина. – Я реставратор. Я работала с разными материалами. Это кровь. Старая. Очень старая.

Ларин медленно выпрямился. Он посмотрел на Екатерину долгим, тяжелым взглядом.

Екатерина Андреевна, вы понимаете, во что ввязались? Это не просто антиквариат. Это ключ к чему-то, за что уже убили как минимум одного человека восемьдесят лет назад, и еще одного – два дня назад. Ключ к «Царскому хрусталю».

Царский хрусталь? – переспросила она.

Легенда, – сказал Ларин, снимая перчатки. – Или не легенда. Одна из тайн дома Романовых. Незадолго до революции императрица Александра Федоровна заказала у Фаберже особую коллекцию. Не пасхальные яйца. Что-то другое. Уникальные изделия из горного хрусталя и бриллиантов. Говорили, что это был ее личный, сокровенный заказ, своего рода талисман для спасения династии. После революции коллекция бесследно исчезла. Ни описей, ни эскизов, ничего. Большевики искали ее, но не нашли. Многие считали это просто красивой сказкой. Но, видимо, Орлов так не думал. И он нашел к ней ключ. Буквально.

Он закрыл шкатулку.

Я должен это забрать. Как вещественное доказательство. Мы составим протокол. Вы будете проходить по делу как свидетель. Пока как свидетель.

Екатерина кивнула. Она чувствовала себя одновременно и слабой, и испытавшей странное облегчение. Бремя тайны было снято с ее плеч. Теперь это была его забота. Его опасность.

Майор… – начала она. – Анна Сергеевна. Та женщина, что принесла шкатулку. Убийцы могут выйти на нее?

Мы приставили к ней охрану, – ответил Ларин. – Она в безопасности. А вот вы… – он сделал паузу. – Я не могу приставить охрану к вашему магазину. Это привлечет ненужное внимание. Но я хочу, чтобы вы поняли. Для тех, кто ищет эту шкатулку, вы теперь единственная нить. Они не знают, что она у меня. Они будут думать, что она все еще у вас. Ваш магазин, ваш дом – все это теперь опасная зона. Вам стоит на время уехать. К сестре, к друзьям.

Уехать? – мысль показалась ей дикой. Бросить «Феникс»? Сбежать?

Это самый разумный выход. Пока мы не найдем убийц.

А если я не уеду? – спросила она, сама удивляясь своему упрямству.

Тогда будьте предельно осторожны, – сказал он серьезно. – Никому не открывайте. Не ходите по темным улицам. И сообщайте мне о любом подозрительном происшествии. О любом странном звонке. О любом визите. Особенно если снова появится господин Волков.

Он знал и про Волкова. Конечно, он знал. Он, казалось, знал все.

Он достал из кармана визитку, ту же, что и на аукционе, и положил ее на стол.

Звоните в любое время. Днем или ночью. Это не просто формальность. От этого может зависеть ваша жизнь.

Он аккуратно упаковал шкатулку в специальный пакет для вещдоков, который достал из своего портфеля. Процедура составления протокола заняла еще около получаса. Екатерина отвечала на вопросы механически, мысли ее были далеко. Она смотрела, как исчезает в казенном пакете маленькая палисандровая коробочка, унося с собой тайну, кровь и проклятие Романовых. Но она знала, что это иллюзия. Шкатулки не было, но ее тень осталась. Тень осталась с ней.

Когда все формальности были улажены, Ларин направился к выходу. Уже стоя на пороге, он обернулся.

Екатерина Андреевна, – сказал он. – Один последний вопрос. Почему вы не сообщили о находке сразу? Почему не позвонили в полицию, как только поняли, что это не просто старая вещь?

Екатерина посмотрела на него. Это был главный вопрос. И на него она должна была ответить честно. Хотя бы себе.

Потому что, майор, – тихо сказала она. – Есть тайны, которые нельзя доверять протоколам. Есть истории, которые нужно сначала понять, а не просто сдать в архив. Я реставратор. Моя работа – не просто склеивать осколки. Моя работа – возвращать вещам их голос. И я хотела услышать, о чем молчит эта шкатулка.

Ларин долго смотрел на нее, и в его усталых глазах впервые за все время их знакомства промелькнуло что-то похожее на понимание. Он ничего не ответил. Просто кивнул и вышел, закрыв за собой дверь.

Екатерина осталась одна в оглушающей тишине своего магазина. Неудобный визит закончился. Она чувствовала себя выпотрошенной. Шкатулки больше не было, но опасность никуда не делась. Наоборот, она стала более реальной, более конкретной. Ларин унес улику, но оставил ей страх. И предупреждение.

Она подошла к окну и осторожно отодвинула край шторы. Ларин садился в неприметную серую «Волгу», припаркованную на другой стороне улицы. Машина тронулась и растворилась в потоке других машин. Все было кончено? Нет. Она знала, что все только начинается. Ларин будет вести официальное расследование, по протоколу, по правилам. А убийцы будут действовать по своим правилам, в которых нет места закону. И где-то между ними была она.

Она посмотрела на визитку, оставленную на столе. Потом ее взгляд переместился на телефон. Уехать. Спрятаться. Это был разумный совет. Это был правильный совет. Но когда она думала о сером, промозглом парке в Царском Селе, о фонтане со львом или таинственном павильоне, она понимала, что не может уехать. Тайна позвала ее, и она ответила. Она уже была не просто хранителем, она стала частью этой истории. И чтобы выжить, ей нужно было узнать, чем она закончится. Она должна была сама найти эту «жемчужину». Не ради сокровищ. Ради ответов. Ради того, чтобы прошлое, наконец, перестало убивать. Она взяла телефонную трубку, но набрала не номер сестры. Она набрала номер справочной, чтобы узнать расписание электричек до Царского Села. Неудобный визит майора Ларина не заставил ее спрятаться. Он заставил ее действовать.

Призраки империи

Утро встретило Екатерину не робким рассветом, а все той же серой, плотной мглой, что прилипла к стеклам окон, словно мокрая вата. Город не просыпался, а тяжело ворочался в беспокойной, лихорадочной дреме. Гудки редких машин звучали глухо, утопая в сыром воздухе. Ночь не принесла покоя, лишь вымотала окончательно, оставив после себя горький привкус тревоги и свинцовую тяжесть в висках. Решение, принятое вчера в порыве какого-то отчаянного упрямства, сегодня утром казалось безрассудным, почти самоубийственным. Уехать. Спрятаться. Совет Ларина был голосом разума в этом царстве теней и недомолвок. Но что-то внутри, какая-то струна, натянутая до предела, сопротивлялась. Уехать – значило сдаться. Оставить тайну палисандровой шкатулки в руках методичного, но чужого следователя. Стать просто строчкой в протоколе, свидетельницей, которую допросят и забудут. А история, начавшаяся с пятна крови на вишневом бархате, требовала иного. Она требовала участия, понимания, почти сострадания. Она выбрала ее, Екатерину Сомову, и отступить теперь было равносильно предательству. Не только памяти несчастной царской семьи, но и своей собственной.

Она оделась просто и неброско: темные шерстяные брюки, теплый свитер с высоким горлом, удобные ботинки на низкой подошве. Сверху – то же строгое пальто, ставшее за последние дни почти броней. Она не смотрела на себя в зеркало, боясь увидеть в своих глазах страх, который она так старательно пыталась загнать поглубже. Взяла небольшую сумку, положив туда лишь кошелек, записную книжку, ручку и карту города Пушкина, вырванную из старого туристического справочника. Она действовала на автомате, как хирург перед сложной операцией, отгоняя лишние эмоции, сосредотачиваясь на механике движений. Каждый шаг, каждое действие были маленькой победой над парализующим ужасом.

Витебский вокзал, с его причудливым модерновым дебаркадером, походил на декорацию к забытому спектаклю. Под его ажурными металлическими сводами клубился пар, смешиваясь с сизым табачным дымом и запахом креозота. Суетливая, разноголосая толпа девяностых – хмурые люди в потертых куртках, женщины с огромными клетчатыми сумками, растерянные солдаты-срочники, шумные студенты – наполняла это пространство имперской архитектуры своей нервной, дерганой энергией. Екатерина купила билет в кассе с облупившейся краской и прошла на перрон. Холодный ветер пробирался под пальто, заставляя ежиться. Электричка, старая, зеленая, с обшарпанными вагонами, подошла, тяжело вздохнув. Внутри пахло сыростью, несвежей едой и людским утомлением.

Она нашла свободное место у окна. Стекло было заляпано грязными потеками, сквозь которые пригородный пейзаж казался размытым и нереальным. Поезд тронулся, дернув состав, и пополз мимо унылых промышленных зон, гаражных кооперативов, ржавеющих остовов какой-то техники. Петербург нехотя отпускал ее, показывая свою самую неприглядную изнанку. Екатерина смотрела на мелькающие за окном серые коробки панельных домов, на голые, черные деревья, на людей, ждущих на унылых платформах, и думала о том, как хрупка и условна грань между эпохами. Здесь, в спальных районах, не было и намека на имперское величие. Здесь царила своя реальность – тяжелая, вязкая, бесцветная. А всего в получасе езды ждал другой мир. Мир дворцов и парков, золоченых оград и лебединых прудов. Мир призраков.

Она достала из сумки записную книжку. На чистой странице каллиграфическим, почти неотличимым от почерка на фотографии почерком вывела: «Лев стережет жемчужину». Три слова. Поэтическая шарада, ключ к тайне, стоившей жизни как минимум двоим. Александрия. Так в кругу семьи называли парк вокруг любимого дворца Александры Федоровны в Царском Селе. Это была отправная точка. Но что дальше? Лев. Жемчужина. В имперской символике, в архитектуре парков львов было не счесть. Они украшали мосты, ворота, фонтаны, террасы. Они были символами власти, силы, стражами. Какой из них был тем самым? И что за жемчужина? Буквальный драгоценный камень? Вряд ли. Слишком просто для тайны такого уровня. Метафора? Название павильона? Деталь ландшафта?

Екатерина закрыла глаза, пытаясь отстраниться от гула вагона, от разговоров соседей, от плача ребенка за несколько рядов от нее. Она пыталась думать как реставратор, как историк. Фаберже. Его стиль – это изящество, тонкость, скрытые механизмы, сюрпризы. Тайна должна быть под стать мастеру. Не грубой, а элегантной. Не на поверхности, но и не зарытой на саженную глубину. Она должна была быть частью ансамбля, деталью, на которую не обратишь внимания, если не знаешь, что искать. Лев, который не просто рычит, а что-то делает. Стережет.

Поезд замедлил ход, и за окном поплыло название станции: «Детское Село». Советский эвфемизм, так и не сумевший вытеснить из памяти настоящее, гордое имя – Царское Село. Екатерина вышла из вагона на продуваемую ветром платформу. Воздух здесь был другим. Чище, прозрачнее, с горьковатым запахом прелой листвы и дыма из печных труб. Суета большого города осталась позади. Здесь даже время текло иначе, медленнее, словно оглядываясь на величественное прошлое, которое проступало сквозь ткань современности в каждой детали: в старинных фонарных столбах, в изгибах улочек, в фасадах старых дач, прячущихся за заборами.

Она не пошла по главному проспекту, а свернула в тихие боковые улочки, где под ногами шуршали ковры из кленовых и дубовых листьев. Особняки начала века, с башенками, верандами и мезонинами, смотрели на нее темными окнами. В этих домах когда-то жили придворные, гвардейские офицеры, поэты Серебряного века. Теперь в одних располагались какие-то унылые конторы, другие были разделены на коммунальные квартиры, третьи стояли заброшенными, с выбитыми стеклами, медленно разрушаясь под натиском времени и равнодушия. Призраки империи. Они были повсюду.

Ее целью был не сам дворец, а парк. Александровский парк, огромный, раскинувшийся на сотни гектаров. Место для уединенных прогулок последней царской семьи. Их личное пространство, их убежище. И где-то здесь, среди искусственных руин, каналов, мостиков и павильонов, была спрятана разгадка. Войдя под сень старых лип, Екатерина почувствовала, как мир вокруг изменился. Шум города стих, его заменили шелест ветра в оголенных ветвях, крики ворон, плеск воды в канале. Осенний парк был меланхоличен и прекрасен. Туман, цеплявшийся за стволы деревьев, скрадывал перспективу, делая аллеи бесконечными и таинственными. Земля была покрыта влажным, пестрым ковром из листьев, пахнущим тлением и землей.

«Лев стережет жемчужину». Просто бродить по парку в поисках всех львов было бессмысленно. Нужен был план, нужна была система. И первое, что нужно было сделать – это найти старые карты, планы парка дореволюционных времен. Екатерина знала, что в одном из флигелей Екатерининского дворца, где располагалась администрация музея-заповедника, был архив. Туда она и направилась.

Архив оказался небольшой, тихой комнатой, где пахло старой бумагой и пылью. Пожилая сотрудница в очках с толстыми линзами и шерстяной кофте, удивленно посмотрев на посетительницу, все же прониклась серьезностью ее просьбы. Екатерина представилась частным исследователем, изучающим ландшафтную архитектуру начала века. Ложь была гладкой и правдоподобной. Ей выдали несколько папок с копиями старинных планов и подшивку дореволюционного журнала «Столица и усадьба».

Она села за большой дубовый стол у окна, выходившего на пустынный внутренний двор. Время потекло незаметно. Пальцы осторожно перелистывали хрупкие, пожелтевшие листы. Карты, схемы, чертежи. Она погрузилась в этот мир с головой, с тем азартом исследователя, который был ей так хорошо знаком. Вот Арсенал, вот Белая башня, вот Детский пруд. Названия были знакомы, но на старых планах они жили своей, особой жизнью. Она искала львов. И находила их. Львиный мост, или Большой китайский мост, с фигурами крылатых львов. Нет, слишком очевидно. Фонтан «Девушка с кувшином»? Рядом когда-то стояли вазы с львиными маскаронами. Тоже не то. Она выписывала в блокнот все упоминания, все объекты, хоть как-то связанные со львами. Список рос, но интуиция молчала. Ничто не цепляло. Все это было парадным, на виду. А тайна должна прятаться.

Она отложила карты и взялась за журналы. Разглядывала выцветшие фотографии. Вот императрица с дочерьми на прогулке у пруда. Вот цесаревич Алексей на своем ослике. Счастливые, беззаботные лица. Призраки. Они смотрели на нее из прошлого, и в их взглядах не было и тени предчувствия грядущей катастрофы. На одной из фотографий она увидела семью на фоне небольшого, изящного павильона. Подпись гласила: «Павильон Шапель». Готическая капелла, искусственная руина, модная в эпоху романтизма. И что-то в ее памяти шевельнулось. Шапель. Она знала, что павильон был сильно разрушен во время войны и до сих пор стоял в руинах, в стороне от основных туристических маршрутов. Место уединенное, заброшенное. Идеальное для тайника. Она снова взяла карту. Нашла Шапель. Рядом с ней, на плане, был обозначен источник, некогда питавший каскад ручьев. И рядом с источником была пометка, сделанная карандашом каким-то давним архивистом: «Львиный ключ».

Сердце пропустило удар. Львиный ключ. Не фонтан, не мост. Ключ. Родник. Это было уже что-то. Неброское, непарадное. Но где же жемчужина? Она снова и снова перечитывала свои записи. Ничего. Она начала просматривать описание павильона. Архитектор Адам Менелас. Готический стиль. Статуи апостолов Петра и Павла у входа. Разбитая статуя Христа внутри. Никаких жемчужин. Екатерина почувствовала, как волна разочарования подступает к ней. Она была так близко, но снова зашла в тупик.

Она поблагодарила сотрудницу архива и вышла на улицу. День клонился к вечеру. Небо стало еще ниже и темнее, наливаясь свинцом. Пора было возвращаться. Но мысль о заброшенной Шапели и Львином ключе не отпускала ее. Она должна была посмотреть. Просто увидеть это место своими глазами.

Она снова углубилась в парк, сверяясь с картой. Аллеи здесь были почти нехожеными. Под ногами чавкала мокрая земля. Ветер стонал в верхушках сосен. Атмосфера становилась все более гнетущей. Вскоре она увидела их. Краснокирпичные руины, поросшие мхом и диким плющом. Павильон Шапель. Даже в разрушенном виде он сохранял готическое изящество. Пустые глазницы стрельчатых окон смотрели в серое небо. Это было место скорби и забвения. Екатерина обошла павильон. У подножия холма, на котором он стоял, она увидела то, что искала. Небольшой, заваленный гнилыми листьями и ветками грот из грубых валунов. Из центра грота, из стены, была выведена проржавевшая труба, из которой тонкой струйкой сочилась вода. А над трубой, в камне, был высечен барельеф – львиная морда. Почти стершаяся от времени, покрытая зеленым налетом, но все еще узнаваемая. Львиный ключ.

Она подошла ближе, сердце колотилось в груди. Она опустилась на колени, не обращая внимания на сырость и холод. Разгребла мокрые листья. Вода в маленьком бассейне под ключом была ледяной и прозрачной. Она провела рукой по камням вокруг львиной головы. Холодный, шершавый гранит. Ничего. Никаких потайных кнопок, никаких щелей. «Лев стережет жемчужину». Он стережет. Значит, она где-то рядом. Но где?

Екатерина подняла взгляд. Лев смотрел на нее пустыми каменными глазами. И тут она заметила. Прямо под его пастью, там, где из трубы вытекала вода, в кладку был вмурован небольшой, идеально круглый камень. Белый, почти молочный кварц, отполированный десятилетиями стекавшей по нему воды. Он выделялся на фоне серого, пористого гранита. Он был размером с крупную жемчужину.

Жемчужина.

Дыхание перехватило. Она коснулась его пальцами. Гладкий, холодный. Она попыталась его повернуть, нажать. Камень сидел в кладке намертво. Это не был механизм. Тогда что? Может, жемчужина – это просто указатель? Что под ней? Или за ней? Она провела пальцами по шву раствора вокруг камня. В одном месте, снизу, почти незаметно, палец нащупал крошечную выемку. Она надавила. Ничего. Она надавила сильнее, всем весом. И услышала тихий, едва различимый скрежет. Камень не сдвинулся, но слева от львиной головы, один из валунов в кладке грота чуть-чуть подался вперед, открывая темную щель.

Екатерина замерла. Она нашла. Она нашла. Радость открытия смешивалась с леденящим страхом. Она была одна, в заброшенной части парка, наступали сумерки. И она собиралась засунуть руку в темную нишу, которая была скрыта от всего мира почти восемьдесят лет. Она глубоко вздохнула и осторожно просунула пальцы в щель. Камень был холодным и влажным. Она потянула его на себя. Он поддался, со скрежетом отодвигаясь в сторону и открывая небольшую, размером с книгу, полость.

Внутри, на сухой подстилке из мха, лежал небольшой предмет, завернутый в промасленную ткань. Руки дрожали так, что она едва могла ухватить сверток. Она вытащила его на свет. Ткань истлела по краям, но в целом сохранила прочность. Екатерина осторожно развернула ее.

Внутри лежал не хрусталь. Это был небольшой кожаный несессер с потускневшим золотым тиснением в виде двуглавого орла. Она открыла его. На бархатной подкладке лежало несколько предметов: сложенная вчетверо карта, но не парка, а чего-то другого, испещренная какими-то пометками. Рядом – маленький ключ, похожий на тот, что был в шкатулке, но другой формы. И еще один предмет. Один-единственный. Он лежал в специальном углублении. Это была миниатюрная фигурка, не больше мизинца. Она была вырезана из цельного куска горного хрусталя. Фигурка ангела с крошечными бриллиантовыми глазками. Работа была настолько тонкой, что казалось, будто ангел светится изнутри. Екатерина никогда не видела ничего подобного. Это был он. Первый осколок «Царского хрусталя».

Она смотрела на него, завороженная, забыв обо всем на свете. О холоде, об опасности, о времени. Она держала в руках чудо, фрагмент великой тайны. И в этот момент она услышала за спиной хруст ветки.

Резкий, оглушающий звук в мертвой тишине парка.

Екатерина обернулась так быстро, что едва не выронила несессер. В нескольких шагах от нее, на фоне темнеющих деревьев, стоял человек. Он был в темной куртке с накинутым на голову капюшоном, скрывавшим лицо. Она видела только массивный подбородок и тень на месте глаз. Он не был похож ни на случайного прохожего, ни на охранника парка. В его неподвижной фигуре была угроза. Концентрированная, хищная.

Он следил за ней. Он шел за ней от самого архива, а может, и от вокзала. Ждал, когда она сама приведет его к цели.

– Положи, – голос был низким, хриплым. Бесцветным.

Екатерина инстинктивно сжала несессер в руке. Мозг лихорадочно искал выход. Бежать. Но куда? Вокруг – пустынный парк, лабиринт аллей, которые она знала только по карте. Он был между ней и выходом.

– Я не повторю, – сказал человек и сделал шаг вперед.

И тогда она побежала. Не в сторону аллеи, а вглубь, к руинам Шапели, вверх по склону. Адреналин ударил в кровь, прогоняя оцепенение. Она слышала за спиной тяжелые шаги, ломаемый сушняк. Он бежал за ней, неторопливо, уверенно, как волк, загоняющий оленя. Она влетела под своды разрушенного павильона. Внутри было почти темно. Битый кирпич и камни под ногами. Она метнулась за остатки стены, пытаясь отдышаться. Сердце билось где-то в горле. Она сунула несессер за пазуху, под свитер. Даже если он ее поймает, он не получит его сразу.

Она услышала его шаги на каменном полу. Он вошел в павильон. Он не торопился. Он знал, что она в ловушке. Екатерина заглянула за угол. Он стоял в центре разрушенной ротонды, медленно поворачивая голову, осматриваясь. Она увидела его профиль. Жесткий, с приплюснутым носом. Лицо бандита из тех, что она видела по телевизору в криминальной хронике.

Нужно было что-то делать. Она нащупала под рукой обломок кирпича. Тяжелый, с острыми краями. Оружие. Жалкое, но единственное, что у нее было. Она выглянула снова. Он пошел в противоположную сторону, заглядывая в темные ниши. Это был ее шанс.

Она выскользнула из-за стены и бросилась к другому выходу, пролому в стене, заросшему кустарником. Она почти добралась, когда он ее заметил. Раздался крик, полный ярости. Она рванулась сквозь колючие ветви, царапая лицо и руки, и выкатилась на другой склон холма. Она бежала, не разбирая дороги, перепрыгивая через корни, скользя на мокрых листьях. Она слышала его преследование, он был близко.

Впереди показался просвет – один из каналов, пересекавших парк. И перекинутый через него ажурный чугунный мостик. Ее единственный путь. Она припустила что было сил. Легкие горели огнем. Она выбежала на мостик, ее шаги гулко отозвались о металл. Она обернулась. Он выскочил из-за деревьев, он был всего в двадцати метрах. В его руке что-то блеснуло. Нож.

Екатерина добежала до конца моста и, не раздумывая, свернула с тропинки в густые заросли какого-то кустарника. Она продиралась сквозь них, ветки хлестали по лицу. Шум погони стал глуше. Она бежала наобум, петляя, пытаясь сбить его со следа. Она уже не понимала, где находится. Вокруг были только черные стволы деревьев и сгущающийся мрак. Наконец, силы оставили ее. Она упала на колени за толстым стволом старого дуба, прижимаясь к шершавой, мокрой коре, пытаясь слиться с ней, стать невидимой. Она затаила дыхание, прислушиваясь.

Тишина. Только ветер шумел в ветвях и где-то далеко кричала ворона. Он потерял ее? Или он затаился где-то рядом, ожидая, что она себя выдаст? Она сидела так, наверное, вечность, каждая секунда растягивалась в пытку. Холод пробирал до костей. Дрожь била уже не от страха, а от перенапряжения и сырости.

Наконец, она решилась. Осторожно, сантиметр за сантиметром, выглянула из-за дерева. Никого. Пустая, темная аллея. Она медленно поднялась на ноги. Тело болело, ноги были ватными. Она понятия не имела, в какой части парка находится. Она достала карту, но в сумерках разобрать на ней что-либо было невозможно. Она пошла наугад, в ту сторону, где, как ей казалось, должен быть выход.

Она шла почти час, вздрагивая от каждого шороха, прежде чем вышла к освещенной аллее и увидела огни города. Никогда еще вид обычных уличных фонарей не приносил такого облегчения. Она была в безопасности. По крайней мере, на время.

На вокзале она забилась в самый темный угол зала ожидания, ожидая последней электрички. Люди смотрели на нее с любопытством – растрепанная, с царапинами на щеках, с грязью на пальто. Она не обращала на них внимания. Она сидела, обхватив себя руками, и чувствовала, как под свитером лежит холодный кожаный несессер. Призрак империи. Он оказался не просто легендой. Он был реален. И он был смертельно опасен. Она нашла то, что искал Орлов. Она нашла то, за что его убили. И теперь убийцы знали, что она тоже в игре. Они знали ее в лицо.

Когда она, наконец, села в полупустой вагон электрички, уносящей ее обратно в Петербург, она поняла одно. Спокойная жизнь в ее маленьком «Фениксе» не просто закончилась. Она была стерта, сожжена дотла в сыром, осеннем парке, среди величественных призраков ушедшей эпохи. И на этом пепелище начиналась совсем другая история. История, в которой ей придется не восстанавливать прошлое, а бороться за свое будущее.

Легенда о Фаберже

Туман, густой и липкий, как паутина, окутал ночной Петербург, превращая огни фонарей в расплывчатые, дрожащие желтки. Электричка, пахнущая сырой шерстью, табачным дымом и тревогой, с лязгом и стоном вползала под ажурные своды Витебского вокзала. Екатерина сидела, вжавшись в холодное стекло, и смотрела на проплывающие мимо огни невидящим взглядом. Каждый мускул ее тела ныл от напряжения и пережитого ужаса, царапины на лице и руках горели огнем. Но физическая боль была ничем по сравнению с ледяным, колючим комком, что застыл где-то под ребрами. Она нашла. И ее нашли. Эта простая истина отменяла все, что было раньше, перечеркивала ее тихую, уединенную жизнь в уютном мирке «Феникса», выстроенном на обломках прошлого. Теперь прошлое явилось за ней, и у него было грубое лицо с приплюснутым носом и нож в руке.

Она сошла на перрон вместе с редкими ночными пассажирами, кутаясь в пальто, которое казалось теперь ненадежной, бумажной защитой. Воздух вокзала был тяжелым, пропитанным запахами креозота, угля и несбывшихся надежд. Она не пошла к стоянке такси, где из машин с шашечками гремела попса и курили хмурые водители. Инстинкт, обострившийся до животного уровня, кричал ей, что нужно раствориться, стать невидимой. Она пошла пешком, погружаясь в лабиринт сонных, пустынных улиц. Город, ее город, казался чужим и враждебным. Величественные фасады доходных домов смотрели на нее сотнями черных, слепых окон. Атланты, поддерживающие балконы, казались не стражами, а тюремщиками. Даже влажный ветер с Невы, который она так любила, теперь нес угрозу, шепча что-то в темных подворотнях, заставляя вздрагивать от каждого шороха, от каждого проехавшего мимо автомобиля. Ей казалось, что из каждой тени за ней наблюдают, что тяжелые шаги ее преследователя вот-вот зазвучат за спиной на мокром асфальте. Она несколько раз переходила на другую сторону улицы, оглядывалась, но видела лишь собственное одиночество, отраженное в мокрых витринах.

Под свитером, прижатый к телу, лежал холодный кожаный несессер. Он был одновременно и ее проклятием, и ее единственной надеждой. Он был ключом не только к сокровищам, но и к пониманию того, почему убили Орлова, почему ее жизнь внезапно превратилась в бегство по лезвию ножа. И почему тень ее покойного мужа, Олега, снова возникла на этом пути, упомянутая сначала Волковым, а потом и Лариным. Все было связано, все нити сходились в один тугой, кровавый узел, и она держала в руках одну из этих нитей.

Дверь «Феникса» встретила ее знакомым скрипом, который сегодня прозвучал как стон. Внутри царил привычный полумрак, пахло воском, старым деревом и пылью – аромат времени, который всегда ее успокаивал. Но сегодня он не принес утешения. Она заперла дверь на все замки, провернув ключ дважды, опустила тяжелый засов. Задернула плотные бархатные шторы. Она отрезала себя от ночного города, но чувствовала, что настоящая опасность уже проникла внутрь вместе с ней. Магазин больше не был крепостью. Он стал ловушкой. Каждый предмет, казалось, молчаливо наблюдал за ней. Фарфоровые пастушки на полке застыли в немом испуге. Темные провалы раскрытых секретеров напоминали разинутые в безмолвном крике рты. Даже тиканье часов в корпусе из красного дерева, сердце ее маленького мира, теперь отсчитывало не спокойные секунды вечности, а мгновения до катастрофы.

Она прошла в свою каморку, щелкнула выключателем. Яркий свет настольной лампы ударил по глазам, заставив зажмуриться. Не раздеваясь, она опустилась на рабочий стул. Руки дрожали так сильно, что она с трудом смогла вытащить из-за пазухи несессер. Она положила его на стол, под свет лампы. Небольшой, из темно-коричневой, почти черной кожи, потрескавшейся от времени. На крышке все еще угадывалось потускневшее золотое тиснение – двуглавый орел, символ исчезнувшей империи. Она долго смотрела на него, не решаясь открыть. Словно боялась, что тайна, заключенная внутри, окончательно поглотит ее, не оставив пути назад. Но пути назад уже не было. Он был отрезан в тот момент, когда за ее спиной в осеннем парке хрустнула ветка.

Она осторожно откинула крышку. Внутренняя обивка из темно-синего бархата почти истлела, но все еще хранила благородный оттенок. И на этом бархате, в своих гнездах, лежали они. Три предмета. Три осколка великой трагедии. Первым был ключ. Маленький, серебряный, сложной, почти ювелирной работы, с ажурной головкой. Он был похож на тот, что лежал в палисандровой шкатулке, но бородка была другой. Еще один замок, еще одна дверь в прошлое. Вторым предметом была карта. Сложенная вчетверо, она была выполнена не на бумаге, а на тонком, как лепесток, куске пергамента. Екатерина развернула ее. Это был не план парка. Это был детальный чертеж какого-то здания, выполненный от руки с каллиграфической точностью. План этажа. Она не узнавала это место. Несколько комнат были обведены красными чернилами, а в одной стоял крестик и какая-то пометка, сделанная тем же выцветшим фиолетовым почерком, что и на обороте фотографии. Разобрать слова было почти невозможно, они слились в сплошную тонкую линию.

И наконец, третий предмет. Он лежал в самом глубоком отделении, на подушечке из бархата. Сердце Екатерины замерло. Она видела тысячи произведений искусства. Ее пальцы помнили холод мрамора, тепло дерева, гладкость эмали, тяжесть бронзы. Но ничего подобного она не держала в руках. Это была миниатюрная фигурка, не больше ее мизинца. Ангел. Он был вырезан из цельного куска горного хрусталя такой чистоты и прозрачности, что казалось, он состоит не из камня, а из застывшего света, из лунной дорожки на ночной воде. Работа была невероятной. Каждое перышко на крыльях, каждая складка на хитоне были проработаны с микроскопической точностью. Лицо ангела выражало тихую, неземную печаль. А глаза… глазами были два крошечных, почти невидимых бриллианта старинной огранки «роза». Когда Екатерина чуть повернула фигурку, они вспыхнули живым, разумным огнем. Казалось, ангел смотрел прямо на нее, и в его взгляде была вся скорбь мира. Это было творение гения, произведение, в котором техническое совершенство соединилось с глубочайшим духовным смыслом. Это был Фаберже. Не тот парадный, официальный Фаберже пасхальных яиц, а другой, сокровенный, творивший для души, а не для протокола. Это был он. Первый осколок «Царского хрусталя».

Екатерина дышала так тихо, словно боялась своим дыханием растопить этот ледяной шедевр. Она почувствовала себя не просто антикваром или реставратором. Она почувствовала себя хранительницей. На ее рабочий стол, в ее маленькую каморку в хаотичном, жестоком Петербурге девяностых, упал луч света из другого, погибшего мира. И этот луч обжигал. Он был прекрасен, но он был смертельно опасен. Теперь она понимала одержимость Орлова. Это было не просто желание коллекционера заполучить редкую вещь. Это было прикосновение к чуду, к легенде. И за это прикосновение он заплатил жизнью.

Она сидела так, наверное, час, а может, и два, не отрывая взгляда от фигурки. Время остановилось. Не было ни страха, ни усталости, только тихое, благоговейное созерцание. Но реальность вернулась вместе с первыми предрассветными звуками за окном – гулом мусоровоза, далеким лаем собаки. Нужно было что-то делать. Прятать находку было бессмысленно. Тот, кто напал на нее в парке, знал ее в лицо. Он знал, где находится ее магазин. Они придут. Это был лишь вопрос времени. Она могла бы пойти к Ларину. Отдать ему все – несессер, ключ, карту, ангела. Рассказать об нападении. Он бы завел дело, приставил бы к ней охрану. Это был разумный, правильный путь. Но мысль об этом вызывала в ней глухое сопротивление. Отдать это чудо в казенные руки, чтобы оно стало «вещественным доказательством номер три», чтобы его положили в сейф, описали в протоколе сухим, безжизненным языком? Чтобы тайна стала очередной строчкой в уголовном деле?

Она вспомнила его слова: «Есть тайны, которые нельзя доверять протоколам». Она сама это сказала. И теперь не могла отступить. Ларин был частью системы, частью закона. А люди, которые охотились за «Царским хрусталем», действовали вне закона. Они уже доказали, что человеческая жизнь для них ничего не стоит. Чтобы противостоять им, нужно было понять их мотивы, понять, что именно они ищут. Они ищут не просто семь хрустальных фигурок. Они ищут то, что спрятано с их помощью. Карта. Ключ. Ангел был лишь частью шифра. И ей нужно было разгадать этот шифр первой. Не ради сокровищ. Ради выживания.

Она аккуратно, кончиками пальцев, положила ангела, ключ и карту обратно в несессер и закрыла его. Спрятала его в тот же тайник, где раньше лежала шкатулка. Затем она подошла к раковине в углу мастерской, смыла с лица и рук запекшуюся кровь и грязь. Холодная вода немного привела ее в чувство. Она посмотрела на свое отражение в маленьком треснувшем зеркале. На нее смотрела незнакомая женщина с темными кругами под глазами, с диким, загнанным взглядом. Но где-то в глубине этого взгляда уже зарождалось что-то новое. Холодная, твердая решимость. Решимость человека, у которого отняли все, кроме собственной воли.