Читать онлайн Глубинный мир. Эпоха первая. Книга шестая

Глава 1: Шрамы и Знамения

Тишина в «Прометее» была обманчивой, как гладь океана перед штормом. Воздух, напоённый сладковатым ароматом биолюминесцентных грибов и свежестью симбиотических водорослей, вибрировал невысказанной тревогой. Колония залечивала раны – не только трещины в корпусах секторов «Дельта» и «Эпсилон», затянутые живым перламутром бактерий «Конкордия-Магнум», но и шрамы на душах тех, кто пережил ярость Роарка и леденящий ужас пробуждения Структуры. Стены больше не стонали под давлением бездны; они дышали. Мягкое, пульсирующее сияние биозащиты, синхронизированное с гулом Чёрной Башни, лилось по швам металла, превращая некогда угрюмые коридоры в переливы живого света. «Прометей» уже не был железной крепостью, затерянной во тьме. Он становился коралловым рифом, вплетённым в плоть Бездны, – странным, хрупким, но неотъемлемым органом древнего организма.

Альма Райес шла по Атриуму, превращённому её «Садами» в подводный собор. Струящиеся завесы люминесцентных водорослей ниспадали со сводов, их сине-зелёный свет играл на влажных стенах, поросших бархатистыми мхами. Дети смеялись у искусственного озера, где гигантские лилии, созданные по адаптированному «коду ЧБ», излучали мягкое золотистое сияние. Красота была неоспоримой, жизнеутверждающей. Но Альма не чувствовала триумфа. Глубокая усталость, тяжелее свинцового скафандра, гнула её плечи. Она стала неформальным лидером, «Верховной Садовницей» их хрупкого симбиоза с океаном, и бремя этого звания ощущалось в каждом взгляде, обращённом к ней – взгляде надежды, страха, ожидания. Она держала в руках не просто судьбу колонии, а ключ к пониманию языка древней биосферы, ключ, который мог открыть врата как к спасению, так и к окончательной гибели. Тени под её глазами были глубже, чем каньоны за стенами. Каждое решение – о внедрении нового штамма симбионта, о глубине интеграции с ритмом ЧБ, о балансе между человечностью и необходимостью адаптации – отзывалось в ней мучительным эхом ответственности. Она видела, как колония расцветала, как страх перед немедленной гибелью сменился осторожным бытом, но ощущала и другое – тонкую, как паутина, трещину в этом новом равновесии. Ожидание. Ожидание чего-то неминуемого.

В ЦОД, нервном центре колонии, где когда-то бушевали помехи от пробуждающейся «Точки Зеро», царил иной ритм. Мерцающие экраны теперь показывали не хаос угроз, а сложные, переливчатые паттерны энергии «Симбиоза», карты биосети колонии, потоки данных от сенсоров, настроенных на частоты Бездны. Джеф сидел перед главной консолью, его пальцы бесшумно скользили по интерфейсу. Физически он выздоровел после адской интеграции с сетью во время кризиса. Шрамы на его руках от катетеров и нейроинтерфейсов побледнели. Но изменения внутри него были глубже, необратимее. Он теперь не просто смотрел на данные; он чувствовал их. Поток информации от сенсоров давления воспринимался не как цифры на экране, а как лёгкое сжатие в груди. Колебания энергетического фона ЧБ отзывались тихим гудением в костях. Сигналы от биодронов патруля, вплетённых в «Симбиоз», приходили как смутные ощущения движения на периферии сознания. Он был проводником, живым мостом между человеческой сетью колонии и безмолвным, пульсирующим разумом Бездны. Это было даром и проклятием. Он слышал шёпот океана – шелест течений, далёкие песни китообразных тварей, монотонный гул гидротермальных жерл – как фоновый шум собственных мыслей. Порой ему казалось, что стены колонии прозрачны, и он видит сквозь них бескрайнюю, чёрную толщу воды, пронизанную нитями невидимой энергии. Он ловил себя на том, что замер, прислушиваясь к тишине, которая была наполнена смыслом, недоступным другим. Страх потерять себя в этом океане восприятия был постоянным спутником, но был и странный покой – чувство принадлежности к чему-то необъятно большему.

Именно это изменённое восприятие заставило его вздрогнуть первым. Не сигнал тревоги, не всплеск на экране. Лёгкое, едва уловимое искажение в привычном фоновом гуле Бездны. Как диссонирующая нота в слаженном хоре. Он сосредоточился, отфильтровывая шум колонии, биение её живых систем, пульсацию ЧБ. И нашёл источник дисгармонии. На краю сенсорной досягаемости, у самого входа в каньон, там, где бездна смыкалась над узким проходом в их убежище, висела знакомая, леденящая душу сигнатура. Массивная. Древняя. Наполненная мощью, которая заставляла сжиматься даже электроны в датчиках.

«Левиафан…» – прошептал Джеф, его голос был хриплым от напряжения.

На экране тактического сканирования подтвердилось: значок гиганта зажёгся кроваво-красным. Но он не приближался. Не атаковал. Он висел. Неподвижный, как чёрная скала на дне, но излучающий волны не хаотичной ярости, а… целенаправленной, холодной активности. Сенсоры фиксировали сложные модуляции его акустического поля – не рёв, а структурированные последовательности, слишком быстрые и сложные для расшифровки. Как будто он сканировал. Слушал. Оценивал. Или докладывал.

Джеф передал данные в командный центр Ванн. Без паники. Просто факты. Но тяжесть этого сообщения повисла в воздухе ЦОД, как предгрозовая тишина. Левиафан вернулся. Не как разрушитель, не как вестник. Как страж у врат, пробудившийся от долгого сна и внимательно изучающий изменения в своём владении. В их владении.

Альма, получив сообщение, остановилась у большого иллюминатора в Атриуме. За толстым плексигласом клубилась вечная ночь. Мягкий свет «Садов» отражался в чёрной воде, создавая иллюзию звёздного неба в перевёрнутом мире. Она не видела Левиафана, но чувствовала его присутствие. Оно витало в воздухе, пропитанном ароматом симбиотических растений, в тихом гуле биозащиты в стенах, в тревожном взгляде проходящего мимо техника. Шрамы прошлого затягивались. Но знамения будущего, явленные возвращением древнего стража, были неумолимы. Бездна напоминала о себе. Игра в симбиоз только начиналась, и ставки росли с каждым мгновением. Она положила ладонь на холодное стекло, ощущая под пальцами едва заметную вибрацию – пульс колонии, пульс «Симбиоза», пульс чего-то необъятного и древнего за её пределами. Передышка заканчивалась. Тень над «Тихим Омутом» сгущалась.

Глава 2: Эхо «Элизиума»

Тишина после возвращения Левиафана была звенящей. Он не ушёл. Он замер у входа в каньон, как грозный идол, высеченный из самой вечной ночи. Его сигнатура на экранах ЦОД горела не мигающим алым, а ровным, холодным багрянцем – цвет настороженного ожидания. Сложные модуляции его акустического поля продолжали литься в бездну, словно он вёл непрерывный, непостижимый диалог с чем-то огромным и далёким. Возможно, с самой Чёрной Башней. Возможно, с пробуждённой, но пока молчащей Структурой в «Точке Зеро». Этот немой диалог висел над «Прометеем» тяжелее свинца, проникая сквозь живое сияние биозащиты и ароматы «Садов», накладываясь на ритмичный гул симбиотических систем. Колония жила в тени дремлющего гиганта и под пристальным взором его древнего стража.

Джеф сидел в своём коконе из света и данных в ЦОД. Его изменённое восприятие, обострённое интеграцией с сетью колонии и глубинными частотами, превратило центр управления в расширенное поле его сознания. Он не просто видел графики и потоки информации; он чувствовал их текстуру, их температуру, их эмоциональный оттенок. Стабильный поток данных от «Конкордии-Магнум» был тёплым, успокаивающим гудением. Сигналы от «Садов Альмы» – переливчатыми всполохами жизни. Даже тревожное присутствие Левиафана ощущалось как низкочастотная вибрация, давящая на виски, но пока не агрессивная.

Именно это сделало аномалию такой режущей. Как нож по стеклу. Как внезапный, пронзительный визг в симфонии.

Он не услышал его ушами. Он ощутил его кожей сети. Где-то на краю дальнего сканирования, в направлении «Точки Зеро», сквозь привычный шум глубинных течений и отголосков активности Структуры, прорвался сгусток искажённого, агрессивного сигнала. Не природный. Не ритм Бездны. Это был крик железа, боли сварных швов, рёв перегруженных реакторов и холодный, бездушный поток шифрованных команд. Знакомый. Смертельно знакомый.

«Элизиум».

Джеф впился в экраны. Его пальцы замелькали по интерфейсу, отфильтровывая помехи, наращивая усиление, применяя алгоритмы декодирования, выверенные в бесчисленных стычках с флотом Роарка. Помехи были чудовищными – словно сама Бездна сопротивлялась этому вторжению в её эфир. Но сигнал был мощным, настойчивым, наглым в своей самоуверенности. Он пробивался сквозь толщу воды и скал, как гнойник сквозь кожу.

«Перехват…» – его голос был сухим шёпотом, но в тишине ЦОД он прозвучал громче сирены. – «Трафик «Элизиума». Сектор «Точка Зеро». Шифрование уровня «Омега-Тьма».

Он не стал ждать полной расшифровки. Достаточно было метаданных, паттернов мощности, векторов передачи. Картина складывалась мгновенно и ужасающе. Это был не аварийный маяк, не сигнал бедствия разбитого флота. Это был оперативный трафик. Плотный, структурированный, как кровоток в пробуждающемся монстре. Флот Роарка не просто уцелел после гибели флагмана и потери части сил. Он концентрировался. Не для бегства. Не для разведки. Значки кораблей на карте глубин стягивались к самому эпицентру аномалии, к пульсирующему сердцу «Точки Зеро», где дремала или бодрствовала непостижимая Структура.

«Они строят, – пробормотал Джеф, его пальцы вывели на главный экран фрагмент полурасшифрованных инженерных схем, перехваченных вместе с координатами. – Схемы, обрывочные и искажённые помехами, всё равно вызывали леденящий душу трепет. Гигантская конструкция. Не корабль. Не база. Механизм чудовищных масштабов, напоминающий паука из титановых балок и энергетических катушек. Сотни значков рабочих дронов и инженерных субмарин копошились вокруг формирующегося остова. Название проекта мелькнуло в потоке данных, как кровавая печать: «УЗУРПАТОР».

«Цель?» – голос Ванн, появившейся как тень за спиной Джефа, был спокоен. Слишком спокоен.

«Силовое подключение, – ответил Джеф, не отрывая взгляда от кошмарных схем. Он чувствовал холодную логику замысла сквозь цифры и векторы. – К „Структуре“. Они пытаются… врезаться в неё. Как паразит. Пробить её защитные поля или спящие оболочки. Подключиться напрямую. Выкачать энергию. Загрузить вирусы контроля. Узурпировать её силу». Он обернулся, его глаза, в которых теперь постоянно мерцал отблеск сетевых потоков, встретились со взглядом командующего. – «Они лезут в самое сердце Бездны с паяльником и кувалдой».

Лицо Ванн не дрогнуло. Ни один мускул. Но воздух вокруг неё стал плотнее, холоднее. Её ярость была не пламенем, а сжимающейся глыбой арктического льда. Она видела не схемы «Узурпатора», а обломки флота Роарка, разметанные жертвенным ударом Левиафана. Видела лица погибших в предыдущих атаках «Элизиума». Видела хрупкое биолюминесцентное чудо «Садов Альмы» и пульсирующую жизнь в стенах колонии – всё, что они с таким трудом построили на краю пропасти.

«Он не учится, – произнесла она наконец, и каждое слово падало как ледяная глыба. – Не Левиафан, не „Адонис“, не гибель собственного флагмана. Он видит только силу. И хочет её сломать, чтобы украсть». Она сжала кулаки, костяшки побелели. – «Он играет с огнём, способным спалить не только его, но и всю планету. Идиот. Одержимый идиот».

В ЦОД воцарилась гнетущая тишина, нарушаемая лишь писком приборов и тихим гулом систем. Операторы застыли за консолями, лица их были бледны. Идея Роарка – грубо вломиться в то, что они с трудом начали осторожно ощущать как разум непостижимого масштаба – казалась не просто безумием. Она была кощунством.

Дверь открылась, впуская поток влажного, напоённого ароматами воздуха «Садов». Альма вошла. Она не спрашивала. Её взгляд скользнул по напряжённым лицам, по экрану с кошмарным силуэтом «Узурпатора» на фоне пульсирующей «Точки Зеро», по каменному лицу Ванн. Она подошла к главному экрану, её пальцы легонько коснулись холодного стекла, как будто она пыталась ощутить пульс того, что там, вдалеке.

«Он прав, – тихо сказала Альма. Все взгляды устремились на неё. – Роарк идиот. Но он не просто играет с огнём. Он бьёт молотом по спящему вулкану». Она повернулась к ним, и в её глазах горел не страх, а глубокое, леденящее предчувствие учёного, столкнувшегося с неоспоримой истиной. – «„Структура“ не мертва. Она не просто артефакт. Она дремлет. Как спящий гигант. И то, что Роарк строит…» – она кивнула в сторону схем «Узурпатора», – «…это не отмычка. Это таран. Он не пытается украсть силу. Он пытается разбудить её. Насильно. Грубо. И когда она проснётся…»

Она не договорила. Не нужно было. Картина висела в воздухе, ясная и ужасающая: пробуждённая ярость древнего разума, спровоцированная болезненным, грубым вторжением. Волна энергии, способная переписать реальность. Сейсмические разломы, рвущие дно океана. Извержения, затопляющие колонии кипящей водой и ядовитыми газами. Искажение самой ткани «Симбиоза», превращение их живых защитников в кошмары. Возможно, даже ответный удар через Чёрную Башню, этот древний шлюз, чей стабильный гул был сейчас их единственной надеждой на стабильность.

«Его „Узурпатор“ – не ключ к власти, – продолжила Альма, её голос звучал с леденящей ясностью. – Это детонатор. Апокалипсиса. И он установил его на самое чувствительное место».

Ванн медленно кивнула. Ледяная ярость в её глазах сменилась тяжёлой, безжалостной решимостью. «Значит, он должен быть остановлен. До того, как он нажмёт на спусковой крючок». Она посмотрела на Джефа. – «Всё, что есть. Весь трафик. Каждую схему. Каждую перебежку их субмарин. Я хочу знать всё об этом „Узурпаторе“. Его слабые места. Его расписание. Его защиту».

Джеф кивнул. Его изменённое восприятие уже лихорадочно анализировало перехваченные данные, ища бреши, частоты управления, точки уязвимости в этой чудовищной конструкции. Он чувствовал холодное дыхание катастрофы, исходящее от «Точки Зеро», усиленное безумием Роарка. Эхо «Элизиума» было не просто сигналом врага. Это был погребальный звон, звенящий в глубинах, предупреждающий о буре, способной смести не только колонию, но и само понимание реальности. И тихий, леденящий шёпот Структуры сквозь сон: «Она дремлет…» – теперь звучал как отсчёт последних мгновений перед пробуждением.

Глава 3: Совет Бездны

Воздух в Зале Совета был густым, как вода на предельной глубине. Не от влажности, а от напряжения, натянутого до предела, словно трос, готовый лопнуть под непомерной тяжестью. Мягкий, переливчатый свет «Люмен-прайм», струившийся по стенам, поросшим симбиотическими лишайниками, не смягчал атмосферу, а лишь подчёркивал бледность лиц и тени под глазами. Экран на торцевой стене мерцал зловещей картой: кроваво-красный значок Левиафана у входа в каньон, пульсирующая алая точка «Точки Зеро» и вокруг неё – скопление ядовито-жёлтых значков флота «Элизиума», копошащихся вокруг схематичного изображения паукообразного «Узурпатора». Тикающие часы Судного дня висели не на стене, а в сознании каждого.

Ванн сидела во главе стола, её поза была безупречно прямой, но руки, сцепленные на столешнице, выдавали невероятное усилие воли. Альма напротив казалась особенно хрупкой на фоне живой стены «Садов» за иллюминатором позади неё; усталость легла синяками под глазами, но взгляд горел фанатичной решимостью учёного, стоящего на пороге величайшего открытия или гибели. Джеф сидел чуть поодаль, на своём обычном месте у консоли мониторинга. Он не смотрел на экран; его взгляд был устремлён внутрь, на мерцающие узоры сетевых потоков, видимые лишь ему. По его коже на открытых участках рук и шеи пробегали слабые, синхронные с гудом ЧБ голубоватые всполохи – немые свидетельства его изменений. Келлер, застывший как изваяние справа от Ванн, излучал смиренное, но глубокое недовольство. Его руки, некогда ловкие и сильные, теперь покоились на коленях, пальцы слегка подрагивали – отголоски старых травм и новой, горькой беспомощности. Остальные члены Совета – старшие инженеры, начальники секторов, представители науки и безопасности – сидели, затаив дыхание, их глаза метались от Ванн к Альме, к экрану с кошмарной картой.

«Данные подтверждены, – голос Ванн разрезал тишину, как ледоруб. Он звучал ровно, лишённый эмоций, что было страшнее крика. – Роарк строит „Узурпатор“. Цель – силовой контакт со „Структурой“ в „Точке Зеро“. Временные рамки?» – Она повернулась к Джефу.

Джеф вздрогнул, словно вынырнув из глубины. Его голос прозвучал слегка отстранённо, с металлическим оттенком, будто его пропускали через фильтр сети: «Оптимистичный прогноз – двое суток до пробного подключения. Пессимистичный – восемнадцать часов. Скорость строительства… запредельная. Они не экономят ресурсы и жизни».

В зале пронёсся гул ужаса, быстро приглушённый взглядом Ванн.

«Восемнадцать часов, – хрипло произнёс Келлер. Его голос, некогда громовой, потерял силу, но не режущую остроту. Он не смотрел ни на кого, уставившись в стол перед собой. – Восемнадцать часов до того, как этот безумец запустит таран в сердце спящего гиганта. И вы…» – он наконец поднял голову, его запавшие глаза метнули искры сначала на Альму, потом на Ванн, – «…вы предлагаете что? Ждать? Молиться? Играть в ваши биологические игрушки, пока Роарк не разбудил то, что стёрло „Адонис“ в пыль?»

Он ударил кулаком по столу. Звук был глухим, но заставил всех вздрогнуть.

«Я смирился с вашим „Симбиозом“. С бактериями в стенах. Со светящимися грибами. Считал это… необходимой мерой для выживания. Но это!» – он ткнул пальцем в экран с «Узурпатором», – «это конец! Он не остановится, пока не получит силу или не уничтожит всё! Мы должны ударить! Сейчас! Пока этот паук из титана не вцепился в „Структуру“!»

Келлер встал, опираясь на стол. Его фигура, некогда мощная, теперь казалась подкошенной, но в ней горела старая, непримиримая ярость солдата, видящего единственный выход. «Мы знаем их координаты. У нас есть глубинные торпеды с боеголовками „Пьезо-2“. У нас есть быстрые субмарины. Один точный, массированный удар по строительным докам! По энергетическим узлам „Узурпатора“! Мы сорвём его сборку! Выиграем время!»

Предложение повисло в воздухе, тяжёлое, соблазнительное в своей ясной военной логике. Уничтожить угрозу. Пресечь безумие в зародыше. На лицах некоторых военных и инженеров мелькнуло понимание, даже одобрение. Старый путь. Путь силы. Путь, который они, казалось, оставили позади.

«Упреждающий удар?» – Альма встала. Её движение было плавным, но в нём чувствовалась внутренняя дрожь. Её голос, поначалу тихий, набирал силу, резонируя с тихим гулом колонии. – «Ударить по „Элизиуму“ у самой „Точки Зеро“? Келлер, вы предлагаете поджечь фитиль бомбы, на которую указывает Роарк!» – Она подошла к экрану, её тень легла на схему «Узурпатора». – «Представьте: наши торпеды летят. Возможно, мы повредим часть конструкций. Возможно, даже уничтожим несколько кораблей. Но что сделает Роарк? Он активирует „Узурпатор“ досрочно! В панике! Грубо! Невозможно предсказать, как отреагирует „Структура“ на двойной удар – его таран и наш взрыв рядом с ней! Вызовет ли это частичное пробуждение? Выброс энергии? Искажение реальности прямо на месте? Мы не сорвём сборку, Келлер! Мы ускорим катастрофу! И спровоцируем её сами!»

Она повернулась к Совету, её глаза горели. «Единственный шанс – не борьба с Роарком напрямую. Единственный шанс – успокоить Систему. Ту самую древнюю биосферу, тот разум, частью которого является и „Структура“, и Левиафан, и Чёрная Башня. Роарк пытается её взломать. Мы должны… убаюкать. Убедить, что угроза локальна. Что она не должна просыпаться».

«Убаюкать?» – кто-то язвительно фыркнул в конце стола. – «Как, Альма? Колыбельной?»

«С помощью этого, – Альма указала рукой не на экран, а в сторону, за стены Зала Совета, туда, где в специальном экранированном крипте покоился Артефакт – гладкий, немой осколок Чёрной Башни, их „Ключ“. – Он – интерфейс. Шлюз. Мы использовали его, чтобы передать сигнал успокоения Левиафану. Чтобы стабилизировать ритм Бездны после разрушения Роарка. Мы знаем, что он может передавать чистые, фундаментальные частоты Системы». – Она сделала шаг вперёд, её голос стал страстным, убедительным. – «Мы должны понять „Код ЧБ“ глубже! Найти не инструкцию по строительству бактерий, а… праязык. Фундаментальный сигнал покоя, безопасности. И передать его через Артефакт. Не в „Точку Зеро“ – это всё равно что кричать спящему в ухо. А в саму Бездну. В её сети. Чтобы Система, почувствовав знакомый, успокаивающий ритм, отреагировала не на пробуждение, а на… ощущение стабильности. Чтобы она восприняла активность Роарка как локальный шум, не требующий глобального пробуждения».

Тишина, последовавшая за её словами, была иной. Не скептической, а потрясённой. Это звучало как мистика. Как молитва. Но Альма говорила не как жрица, а как учёный, опираясь на их опыт, на данные, на частичные успехи. И в этом была страшная убедительность.

Именно тогда заговорил Джеф. Он не встал. Просто поднял голову. Его глаза, обычно полуприкрытые в концентрации, теперь были широко открыты. В них мерцал не только отражённый свет экранов, но и внутреннее, холодное сияние, как у глубоководных рыб. Голубоватые узоры на его коже вспыхнули ярче, синхронизировавшись с внезапным усилением гула Артефакта, который почувствовали лишь самые чувствительные в зале.

«Она права, – произнёс он. Голос был тихим, но прорезал тишину с невероятной чёткостью. – Прямой удар – самоубийство. А сигнал… сигнал должен быть не просто передан. Он должен быть понят. Прочувствован. Система не принимает сухие команды. Она реагирует на намерение. На… чистоту резонанса».

Он медленно поднял руку, разглядывая пробегающие по коже голубые линии. «Артефакт – камень. Мощный, но… глухой в своей основе. Он передаёт, но не чувствует ответа. Не адаптируется». – Его взгляд встретился с Альмой. В нём не было страха. Была леденящая ясность и… решимость. – «Я… могу быть мостом. Не просто оператором. Живым интерфейсом».

В зале ахнули. Альма побледнела как полотно, её рука инстинктивно потянулась к сердцу.

Джеф продолжал, его слова падали как капли ледяной воды: «Моя связь с сетью, с Бездной… она двусторонняя. Я чувствую её ритм. Я могу… настроиться. Стать проводником не только для исходящего сигнала, но и для обратной связи. Я смогу почувствовать, как Система воспринимает наш „успокаивающий“ импульс. Услышать её „ответ“. И, возможно… скорректировать передачу. Сделать её не просто громкой, а истинной. Безопасной. Не спровоцировать, а именно… успокоить».

«Нет!» – вырвалось у Альмы. Это был не возглас лидера, а крик души, полный животного ужаса. Она видела его после предыдущих интеграций – конвульсии, кровь из носа, пустые, невидящие глаза, недели восстановления. А это… это было в тысячу раз опаснее. Подключиться напрямую к Артефакту, который сам был шлюзом к непостижимому, и стать живым проводником в момент, когда Роарк бьёт тараном по «Структуре»? Это было не просто рискованно. Это было предложением сжечь свой разум в попытке поговорить с богом. – «Джеф, ты не понимаешь… нагрузка… обратная связь… это может…»

«…убить меня? – закончил он за неё. В его глазах не было бравады. Была лишь горькая правда. – Да. Или сделать чем-то большим, чем человек. Или меньшим. Но если мы не попробуем…» – он кивнул в сторону экрана с «Узурпатором», – «…Роарк убьёт всех. Медленно или быстро. Пробуждением „Структуры“ или просто разнеся колонию в отместку. У нас нет других вариантов, Альма. Только риск. Или гарантированная гибель».

Он посмотрел на Ванн. «Я предлагаю это добровольно. Я знаю риски. Я… чувствую сеть достаточно, чтобы попытаться управлять процессом. Хотя бы частично».

Ванн смотрела на Джефа, потом на Альму, застывшую в немом ужасе, с глазами, полными слёз, которые она отчаянно сдерживала. Потом на Келлера, чьё лицо выражало теперь не ярость, а глубокое, почти испуганное понимание чудовищности обоих вариантов. Потом на экран, где «Узурпатор» рос с пугающей скоростью, как раковая опухоль на теле Бездны.

Она медленно поднялась. Её лицо было маской. Но в глазах бушевала война. Война между холодной логикой командующего, понимающей, что план Джефа – единственный шанс избежать апокалипсиса, и… человечностью. Человечностью, которая видела страх в глазах Альмы, видела готовность Джефа к самопожертвованию и содрогалась от ужаса перед тем, что им предстояло сделать с этим юношей, ставшим мостом между мирами.

«Обсуждение окончено, – произнесла Ванн. Её голос звучал хрипло, сорвавшись на первой ноте, но затем обрёл металлическую твёрдость. – Вариант упреждающего удара… отклонён. Слишком велик риск спровоцировать немедленную катастрофу». – Она сделала паузу, её взгляд упал на Джефа. В нём было не одобрение. Было тяжёлое, невыносимое признание необходимости. – «План… контакта через Артефакт с использованием Джефа в качестве живого интерфейса… принимается к разработке». – Она видела, как Альма сжала кулаки, будто получила удар в живот. – «Доктор Райес, профессор Арьян, команда биосети – все ресурсы колонии в вашем распоряжении. Создайте протокол. Минимизируйте риски… насколько это возможно. У нас…» – она посмотрела на часы, – «…очень мало времени».

Решение было принято. Совет Бездны выбрал не путь войны, а путь почти мистического контакта, ценою возможного разума и души одного из своих. Элис Ванн не произнесла слова одобрения плану Джефа. Она просто склонила голову в его сторону, жест, полный невысказанного уважения и леденящего предчувствия горя. Альма отвернулась к иллюминатору, где мягко светились её Сады – символ жизни, которую они пытались спасти, возможно, принеся в жертву того, кто стал для неё всем. А Джеф снова погрузил взгляд в свои руки, по которым бежали голубые искры, уже мысленно готовясь стать проводником в бездну, откуда мог не быть возврата. Тень над «Тихим Омутом» сгущалась, и теперь они сами шагнули в её самую тёмную сердцевину.

Глава 4: Голос из Прошлого

Приготовления к немыслимому погружению Джефа в пучину Артефакта захлестнули «Прометей» вихрем сдержанной паники. Лаборатории, приспособленные для тонкой работы с «Кодом ЧБ», превратились в операционные для экстремальной нейрохирургии и квантовой криптографии. Инженеры, бледные и сосредоточенные, монтировали дополнительные экранирующие слои вокруг крипты Артефакта, пытаясь создать хоть какую-то защиту для хрупкой плоти, которая должна была стать проводником к непостижимому. Медики колдовали над коктейлями нейростабилизаторов и адаптогенов, пытаясь подготовить организм Джефа к нагрузке, способной разорвать сознание. Сам Джеф, казалось, ушёл вглубь себя; он часами сидел в тишине подготовительной камеры, его руки с мерцающими голубыми узорами лежали на коленях, глаза закрыты. Он не медитировал – он настраивался. Слушал нарастающий гул Артефакта в соседней крипте, ощущал вибрации Бездны, пытаясь найти в их симфонии ту самую частоту покоя, которую предстояло усилить и передать. Каждое его спокойное дыхание казалось Альме чудом и предсмертной агонией одновременно. Она наблюдала за ним через монитор, её сердце сжималось от любви и леденящего ужаса, пока её ум лихорадочно работал над протоколами, пытаясь обезопасить небезопасное.

Ванн превратила командный центр в штаб операции «Умиротворение». Карта с «Узурпатором» висела на главном экране, его схема обрастала новыми, ещё более тревожными деталями по мере расшифровки свежих перехватов Джефа. Скорость строительства была демонической. Часы отсчитывали последние часы. Воздух гудел от приказов, докладов, шипения перегруженных систем охлаждения. Напряжение было таким, что казалось, стальные балки колонии вот-вот лопнут под его тяжестью.

Именно в этот момент, когда все мысли и ресурсы были прикованы к «Точке Зеро» и готовящейся авантюре Джефа, в ЦОД – нервном узле колонии, отданном под мониторинг глубинных коммуникаций и помех от Артефакта – случилось нечто невероятное.

Молодой оператор Анна (та самая техник с «Элизиума», нашедшая приют у Хранителей) вскрикнула не от боли, а от изумления. Её пальцы замерли над клавиатурой. На одном из второстепенных экранов, обычно забитом шумом от «Точки Зеро» и статикой глубин, вспыхнул слабый, но упрямый сигнал. Не структурированный военный трафик «Элизиума». Не пульсация Бездны. Нечто иное. Знакомое и давно похороненное.

«Приём… слабый… очень слабый…» – бормотала Анна, её пальцы задвигались с лихорадочной скоростью, настраивая фильтры, усиливая, очищая. – «Частота… старая аварийная полоса „Нептуна“! Но… это невозможно!»

Джеф, находившийся в своей камере подготовки, вздрогнул, как от удара током. Его глаза открылись. Не физическим взглядом, а внутренним – он почувствовал этот сигнал раньше, чем его обработали машины. Не как данные, а как крик. Крик отчаяния, стыда и последней надежды, доносящийся из глубин прошлого и пространства. Он вскочил, подойдя к монитору связи в своей камере. «Анна, усильте седьмой канал! Фильтр шумоподавления по образцу их старого шифра! Это они!»

В командном центре Ванн все застыли, оторвавшись от карт «Узурпатора». На экране Анны, сквозь шипение и треск, словно голос из могилы, пробивались слова. Голос был изуродован помехами, истощён, полон боли, но узнаваем. Адмирал Рострок.

«…зову… „Прометей“… или кто слушает… Это… „Нептун“… Рострок…» – Помехи заглушили несколько слов. – «…координаты… ниже… укрылись… после ухода… Роарк… выследил… атака…» – Длинный треск, полный боли. – «…системы… на минимуме… жизнеобеспечение… сбой… люди… гибнут… от глубин… и от… него…»

«От него? От кого?» – прошептала Ванн, её лицо было каменным, но в глазах мелькнуло что-то кроме ярости – холодное любопытство.

Сигнал снова пробился, голос Рострока сорвался на крик, заглушаемый помехами: «Роарк! Он… нашёл способ… взломать! Взломать частоты Бездны! Использует… украденное у нас! Данные сканирования Артефакта! Карты аномалий!» – Пауза, тяжёлое, хриплое дыхание в эфире. – «Он… вплетает их… в свои вирусы… в поля „Узурпатора“… как ключи… как отмычки! Знает… слабые точки… знает, как… резать ритм! Понимаете? Он не просто бьёт тараном! Он… вскрывает!»

В командном центре повисло гробовое молчание, нарушаемое лишь шипением помех и тяжёлым дыханием Рострока в динамиках. Альма, прибежавшая из лаборатории, схватилась за спинку кресла Ванн. «Украденное у них…» – прошептала она. – «Карты… данные по резонансам Артефакта… Боже, это же как схема к замку!»

Рострок продолжал, его голос стал тише, отчаяннее: «Мы… ошиблись. Гордыня… страх… Признаю. Теперь… расплачиваемся. Но он… он играет с тем, что уничтожит… всё. Помогите… Если можете. Медикаменты… антивирусные блоки… данные по… их „штамму безумия“… Эвакуировать… ключевых…» – Сигнал начал распадаться, голос тонул в нарастающем гуле, похожем на рёв глубинных течений или… рык тварей. – «Координаты… передаю… Прошу… Ради… всех…»

Координаты вспыхнули на экране – далеко от «Точки Зеро», в стороне от основных каньонов, в зоне тектонической нестабильности. Затем сигнал превратился в сплошное шипение и пропал.

Тишина в командном центре была оглушительной. Даже гул систем казался приглушённым. Все смотрели на Ванн. На Альму. На координаты, мерцавшие на экране.

«Они уцелели, – произнёс кто-то, не веря. – После всего… они выжили. И просят помощи».

«Помощи?» – рявкнул старший инженер сектора «Дельта», указывая на главный экран с «Узурпатором». – «У нас восемнадцать часов до апокалипсиса, Джеф готовится к самоубийственной миссии, а они хотят, чтобы мы бросили всё и потащились спасать их? После того как они оставили нас без защиты? После предательства?»

«Они приносят информацию!» – парировала Альма, её голос дрожал от возбуждения. – «Рострок только что подтвердил самое страшное! Роарк не просто грубо лезет! Он взламывает! Он использует наши же… их же украденные знания о Бездне, чтобы найти бреши! Чтобы тоньше, точнее нанести удар! Данные о „штамме безумия“… если они у них есть…» – Она обратилась к Ванн: – «Это может быть ключом! К пониманию его методов! К тому, как противодействовать не только „Узурпатору“, но и его биологическому оружию! К тому, как защитить Джефа!»

«Ключом?» – скептически фыркнул начальник охраны. – «Или ловушкой? Рострок признал ошибку? Или Роарк загнал их в угол и использует как приманку? Чтобы мы отвлекли силы? Чтобы атаковали нас по дороге?» – Он ткнул пальцем в координаты. – «Посмотрите на район! Лабиринт разломов! Идеальное место для засады! А их „бедственное положение“… может быть спектаклем!»

Ванн молчала. Её взгляд скользил с координат «Нептуна» на схему «Узурпатора», потом на часы, отсчитывающие время до возможного пробуждения «Структуры». Она видела логику аргументов своих офицеров: ресурсы на пределе, время – роскошь, предатели не заслуживают риска. Но она видела и горящие глаза Альмы, для которой информация о «взломе» была не просто данными, а возможным спасением для Джефа и колонии. Видела и другое – стратегическую возможность. «Нептун» мог обладать уникальными сведениями о текущих технологиях Роарка, о слабых местах «Узурпатора», о том самом «штамме безумия», который был бичом «Адониса» и, возможно, угрозой для их «Симбиоза».

«Джеф, – Ванн повернулась к монитору его камеры. – Сигнал? Подлинный?»

Джеф медленно кивнул. Его лицо было напряжено от концентрации. «Да. Помехи… естественные. Глубинные. Отчаяние… настоящее. Страх… не поддельный. Они там. И они… на краю». – Он сделал паузу. – «Но… опасность там тоже реальна. Чувствую… искажения. Как эхо от „Точки Зеро“, но… грязнее. И… голод».

«Голод?» – переспросила Ванн.

«Тварей. Много. Агрессивных. Привлечённых… болью? Излучением повреждённого „Нептуна“?» – Джеф сжал виски. – «Сигнал Рострока… он был как крик раненого зверя в темноте. Кричит не только для нас».

Дилемма висела в воздухе, острая и безжалостная. Спасать бывших союзников, предателей, оказавшихся в беде, рискуя ценными ресурсами, временем и людьми, ради возможной информации и шаткого морального долга? Или отвернуться, сосредоточив все силы на главной угрозе и защите Джефа, оставив «Нептун» на съедение бездне и Роарку?

Альма смотрела на Ванн, её взгляд молил. Она понимала риски. Понимала цинизм ситуации. Но в данных «Нептуна» могла лежать разгадка «взлома» Роарка – ключ к тому, чтобы их сигнал успокоения через Джефа и Артефакт сработал. Ключ к его спасению.

Ванн закрыла глаза на мгновение. Когда она их открыла, решение было написано в них – тяжёлое, неудобное, но единственно возможное в безумной логике их положения.

«Готовить субмарину „Стремительный“, – приказала она, её голос был лишён эмоций, только сталь. – Минимальный экипаж. Добровольцы. Максимальная скорость и скрытность. Груз: экстренные медикаменты, мобильные антивирусные модули, блоки питания. Цель: координаты „Нептуна“. Задача: эвакуация ключевых специалистов, в первую очередь – носителей информации о „взломе“ Роарка и его биологическом оружии. Сбор всех доступных данных. Никакого героизма. Никаких затяжных боев. Зашли – забрали – ушли. Время на операцию: три часа максимум. Если не успевают или ловушка – отход немедленно».

Она посмотрела на Альму. «Джеф ведёт операцию удалённо. Его связь… она может быть нашим преимуществом в навигации и оценке угроз там. Но он остаётся здесь. Физически. Его подготовка к контакту с Артефактом – приоритет номер один». – Её взгляд стал ледяным. – «Это не акт милосердия, доктор Райес. Это разведка боем. За информацию. За шанс. Если „Нептун“ её не даст…» – Она не договорила. Не нужно было.

Альма кивнула, глотая ком в горле. Это был шанс. Крошечный, опасный, оплаченный риском чужих жизней. Но шанс понять врага и, возможно, спасти Джефа. Голос из прошлого, полный стыда и отчаяния, мог стать их единственным ключом к будущему. Или последним эхом перед падением в бездну.

Глава 5: Экспедиция «Мост»

Решение Ванн повисло в воздухе командного центра не приказом, а холодным, неизбежным фактом. Спасение «Нептуна» не было актом милосердия. Это была хирургическая операция по извлечению информации – последней надежды на понимание «взлома» Роарка и, возможно, ключа к выживанию Джефа. Риск был чудовищным. Время текло сквозь пальцы, как песок в часах Судного дня, установленных над «Точкой Зеро».

«Стремительный» – быстрая, малозаметная разведывательная субмарина класса «Скат» – уже стоял в доке, окружённый лихорадочной активностью. Его гладкий, угловатый корпус, похожий на хищную глубоководную рыбу, был модифицирован «Симбиозом»: живая биокерамическая плёнка «Конкордия-Магнум» покрывала уязвимые швы, гася вибрации и маскируя тепловую сигнатуру; сенсорные усики на носу, покрытые чувствительными к электромагнитным полям бактериальными культурами, шевелились, как щупальца; даже винты были частично заменены на бесшумные биоимпульсные движители, прототипы, созданные по фрагментам «кода ЧБ». «Стремительный» был не просто машиной; он стал гибридным детищем технологии и биологии Бездны – идеальным инструментом для бега по лезвию ножа.

Экипаж был минимальным, отобранным по принципу холодного расчета и добровольного безумия:

Капитан Екатерина Воронцова: Бывшая «нептунка», перешедшая к Хранителям после первых конфликтов. Холодная, расчётливая, знала тактику и слабые места бывших союзников как свои. Её мотив – долг и шанс спасти бывших товарищей от гибели по вине Роарка.

Штурман-оператор Андрей Липов: Гений навигации в сложных глубинных ландшафтах, с нервами стальной проволоки. Его импланты позволяли ему «чувствовать» течения и магнитные аномалии на интуитивном уровне.

Боец-инженер Борис «Гроза» Егоров: Громила с руками мастера, прошедший ад «Адониса» в одной из первых спасательных экспедиций. Знаток глубинных угроз и полевого ремонта в экстремальных условиях. Нёс сумку с «подарками» для «Нептуна»: медикаменты, компактные антивирусные генераторы, блоки экстренного питания.

Анна: Молодая техник с «Элизиума». Её знание кодов и систем связи Роарка было бесценным для расшифровки возможных сигналов или ловушек. И её личная месть – за отца, погибшего по приказу тирана.

Их провожали молча. Ни речей, ни напутствий. Только сжатые руки, короткие кивки, взгляды, полные понимания смертельного риска. Ванн наблюдала с балкона командного пункта дока, её лицо – непроницаемая маска. Альма стояла у толстого иллюминатора, ведущего в сам док, её пальцы впились в холодный металл рамы.

Джеф не был с ними физически. Его место было в ЦОД, в его кресле-коконе перед панелью управления и мониторами. Но он был ключом. Его изменённое восприятие, его связь с сетью и Бездной должны были стать их глазами, ушами и интуицией в лабиринте разломов и помех. Он уже сидел там, подключённый через временный нейроинтерфейс к системам «Стремительного», его обычный экран дополненной реальности перед глазами показывал статус субмарины, карту маршрута и потоки данных с её сенсоров. Его кожа под рукавами комбинезона мерцала слабым, синхронным с гудением систем светом.

Перед самым закрытием шлюза Альма подошла к смотровому окну ЦОД, отделённому от коридора толстым плексигласом. Джеф увидел её приближение и поднял голову. Их взгляды встретились сквозь слои прозрачного материала.

Ничего не было сказано. Не нужно было. В её глазах бушевал ураган: страх – леденящий, животный страх за него, за его разум, который вот-вот бросят в пучину Артефакта; горечь – от того, что он добровольно идёт на это, от того, что их счастье, едва наметившееся в тишине после прошлых бурь, снова висит на волоске; ярость – на Роарка, на Бездну, на несправедливость их существования; и безумная, всепоглощающая любовь – свет маяка в этом урагане.

В его глазах было понимание. Готовность. Тяжёлая, как свинец, ответственность перед ней, перед колонией, перед самой Бездной, связь с которой стала его сутью. Была боль от её страха. И тихая клятва: Я вернусь. Я должен вернуться. Было что-то ещё – отблеск той самой бездны, в которую ему предстояло нырнуть, холодный и нечеловеческий, но пока сдерживаемый его волей.

Они простояли так несколько мгновений – вечность, сжатую в нескольких ударах сердца. Напряжение между ними было осязаемым, как электрический разряд, смешанным с глубинной, неразрывной связью, которая была сильнее страха и смерти. Альма прижала ладонь к холодному плексигласу. Джеф медленно поднял руку в ответ, его пальцы почти касались стекла напротив её ладони. Мерцающие голубые линии на его коже пульсировали ярче.

Затем резкий сигнал прозвучал по системе оповещения дока: «СИСТЕМЫ „СТРЕМИТЕЛЬНОГО“ АКТИВИРОВАНЫ. ШЛЮЗ ЗАКРЫТ. ПОДГОТОВКА К ОТЧАЛИВАНИЮ».

Джеф резко опустил руку, его взгляд сфокусировался на экранах. Альма отпрянула от окна, её рука сжалась в кулак у сердца. Она видела, как он погружается в цифровой океан данных, его тело напряглось, глаза замерли, устремлённые в бесконечность сетевых потоков. Он уходил от неё. Уходил в миссию, которая могла его убить ещё до контакта с Артефактом.

«Стремительный» с тихим гулом биоимпульсных двигателей отчалил от док-узла. Его силуэт, похожий на тень ската, скользнул в чернильную толщу воды за шлюзом и исчез.

В ЦОД голос Джефа прозвучал чётко, отстранённо, как голос самого корабля: «Экспедиция „Мост“ в пути. Курс задан. Глубина – критическая. Скорость – максимальная безопасная. Связь… стабильная».

Альма закрыла глаза, чувствуя, как по спине пробегают мурашки. «Мост». Ирония названия была горькой. Джеф был мостом. «Стремительный» был мостом к гибнущему «Нептуну». А они все вместе пытались перекинуть шаткий мостик над бездной, которая вот-вот должна была раскрыться под ними. И где-то там, в темноте, их ждали не только бывшие союзники, но и тени прошлого, голодные твари и холодная тень Роарка, протянувшая свои щупальца даже сюда. Путь начался. И обратной дороги могло не быть.

Глава 6: Лабиринт Теней

«Стремительный» скользил сквозь вечную ночь, как призрак, затерянный в чреве колосса. Внешние камеры, усиленные чувствительными биосенсорами, выхватывали из мрака лишь фрагменты кошмара: фосфоресцирующие спирали гигантских червей, извивающихся в толще воды; внезапные вспышки биолюминесценции стай кальмароподобных тварей, мелькавших на периферии видимости и исчезавших; чёрные, как сама бездна, силуэты чего-то массивного и неспешного, проплывающего в отдалении. Глубина здесь была запредельной, давление – титаническим, сжимающим корпус субмарины тихим, непрерывным стоном, который ощущался скорее вибрацией в костях, чем звуком. «Стремительный», несмотря на все модификации «Симбиоза», чувствовался хрупкой скорлупой в этой бездне вечности и ужаса.

Капитан Воронцова сидела в кресле пилота, её пальцы едва касались сенсорных панелей. Её лицо в голубоватом свете приборов было маской концентрации. Она вела субмарину не по прямой – курс был зигзагообразным, петляющим между подводными хребтами и зияющими пропастями, через водовороты термальных течений и зоны мёртвой, застойной воды. Это был лабиринт. Лабиринт разломов, созданный тектоническими катаклизмами эпохи Катастрофы, где скалы вросли друг в друга под немыслимыми углами, создавая ловушки, акустические тени и коридоры, кишащие невиданной жизнью.

«Поворот на 15 градусов по правому борту, капитан, – голос Андрея Липова, штурмана, звучал ровно, но напряжённо. Он не смотрел на карту – его руки висели над интерфейсом, глаза были закрыты. Импланты позволяли ему чувствовать структуру течений, магнитные аномалии скал, как слепой чувствует стену кончиками пальцев. – Впереди зона сдвига… течение несёт обломки. Прямой путь заблокирован. Нужно нырнуть глубже, в желоб „Аид“».

«Принято. Погружаемся», – отозвалась Воронцова. Корпус «Стремительного» накренился, мягко уходя вниз, в ещё более густой мрак. Биолюминесцентные индикаторы на панели показывали, как живая броня «Конкордия-Магнум» напряглась, адаптируясь к возросшему давлению.

В ЦОД «Прометея» Джеф был их незримым штурманом. Подключённый к сенсорам субмарины через нейроинтерфейс, он воспринимал окружающую среду не как картинку или данные, а как поток ощущений. Он чувствовал холодную тяжесть воды, давящей на корпус. Слышал шелест песка на дне, скрежет камней в течениях. Различал запахи – едкий сероводород из термальных жерл, сладковатую гниль глубоководных падальщиков, минеральную свежесть недавно обрушившихся скал. И он чувствовал их. Тварей. Множество. Их присутствие было как фоновый шум, набор импульсов голода, любопытства, территориальной агрессии. Обычно предсказуемый. Но не сейчас.

«Аномалия…» – его голос прозвучал в общем канале связи субмарины, слегка металлический, отстранённый. – «Фауна… возбуждена. Нехарактерно. Атакующие паттерны… без видимой причины».

Едва он произнёс это, как внешние сенсоры взорвались тревогой. Слева по борту, из-за гребня подводного хребта, вырвалась стая существ, напоминающих гигантских, искажённых морских коньков с клыкастыми пастями. Они не просто плыли – они неслись, словно гонимые невидимым бичом, их тела светились нервным, прерывистым красным светом. Не замечая субмарину, они пронеслись мимо, ударившись о скалу на противоположной стороне прохода. Один из них, с переломанным позвоночником, забился в конвульсиях, освещая воду агонизирующими вспышками.

«Что, чёрт возьми, было?» – пробормотал Егоров, его рука инстинктивно легла на пульт управления лёгким вооружением «Стремительного».

«Страх, – ответил Джеф через канал. Его голос был полон отвращения и понимания. – Или… боль. Системное воздействие. Чувствую… искажение». – Его голос стал напряжённее. – «Поле… от „Точки Зеро“. Оно усилилось. Искажённое… грязное. Как вибрация по костям. Оно… режет. Путает сигналы. Дезориентирует».

Он описывал не просто электромагнитное поле. Он описывал боль Бездны. Боль, которую излучало место, куда Роарк вонзал свои щупальца «Узурпатора». Это поле, как ядовитая рябь, расходилось по океану, сбивая с толку глубинных обитателей, превращая их в панирующих, агрессивных или апатичных существ. Лабиринт стал не просто физической ловушкой; он наполнился безумием.

«Скорость снижаем до минимума, – приказала Воронцова. – Андрей, ищи тихие карманы. Борис, будь готов к неожиданным гостям. Анна, мониторь эфир – любые следы „Элизиума“ или активных систем Роарка».

Путь стал кошмаром. Они пробирались сквозь стаи медуз с ядовитыми, светящимися щупальцами, которые вместо того чтобы уклоняться, набрасывались на корпус, вызывая тревожное шипение биозащиты. Огромные, слепые рыбы с пластинчатой бронёй бились о иллюминаторы, словно пытаясь пробиться внутрь от какого-то невыносимого внешнего воздействия. Один раз они едва увернулись от панического броска гигантского ракообразного, которое метнулось прямо под их винты, сокрушая скалы на своём пути. Воздух внутри субмарины гудел от напряжения. Запах пота смешивался с озоном от перегруженных систем. Глаза Анны бегали по экранам, выискивая хоть малейший намек на искусственные сигналы, но находили лишь хаос искажённых природных частот и психические вопли дезориентированной фауны.

«Впереди… пустота, – сообщил Джеф. Его голос звучал приглушённо, словно он говорил сквозь боль. – Акустическая тень. Но… есть следы. Металл. Много».

«Стремительный» выполз из узкого каменного каньона в относительно открытое пространство – подводную равнину, заваленную тёмным илом. И то, что они увидели, заставило замолчать даже Воронцову.

Обломки. Не просто обломки – разорванный на части флот. Корпуса некогда грозных боевых субмарин «Скорпион» класса «Элизиума» были разбросаны, как игрушки разгневанного ребенка. Одни лежали, переломленные пополам, их внутренности, похожие на спутанные кишки из оплёток и металла, торчали наружу. Другие были смяты, как бумажные стаканчики, вдавлены в ил чудовищной силой. Третьи выглядели относительно целыми, но мёртвыми, без признаков энергии, их шлюзы зияли чёрными провалами. Биолюминесцентные водоросли и грибы уже оплетали металл, как саван, придавая сцене жуткое, неестественное свечение. Среди обломков плавали тела – неразложившиеся благодаря холоду и давлению, застывшие в предсмертных позах, некоторые в скафандрах, другие выброшенные взрывом наружу. Их лица, видимые сквозь треснувшие шлемы, были искажены немым ужасом.

«Боже правый… – прошептал Егоров, его рука сжала спинку кресла до побеления костяшек. – Это же… эскорт „Узурпатора“? Разведгруппа?»

«Следы воздействия… не оружия, – голос Джефа был хриплым, полным отвращения и понимания. Он видел через сенсоры больше, чем они. – Давление… чудовищное, внезапное. Как удар… кулаком гиганта. И… энергия. Чистая. Искажающая. Материал… не расплавлен. Перестроен. На молекулярном уровне. Как…» – он замолчал, подбирая слова, – «…как будто сама реальность здесь на мгновение смялась».

Они медленно проплывали через это кладбище металла и плоти. Анна сканировала обломки, её лицо было зелёным от тошноты. «Нет активных сигналов. Ни маяков, ни подписей систем. Всё… мертво. Но…» – она указала на один из относительно целых корпусов. – «Повреждения… они не похожи на взрыв или столкновение. Это… как будто его сжали со всех сторон одновременно. Или…» – она взглянула на Джефа через камеру.

«Поле, – подтвердил он. – Импульс от „Точки Зеро“. Защитная реакция. Или… рефлекс. Как щелчок по нерву. „Структура“… она не спит крепко. И она… чувствительна».

Предупреждение было яснее некуда. Сила, с которой они играли, была способна стирать целые эскадры одним импульсом, не оставляя шансов на спасение. Роарк строил свой «Узурпатор» не просто рядом с бомбой. Он строил его на спусковом крючке ружья, направленного в сердце мироздания. И ружьё уже давало предупредительные выстрелы.

«Координаты „Нептуна“ в десяти минутах, – сообщил Андрей, его голос дрогнул. Даже его железные нервы были надломлены видом разрушений. – Через разлом „Харон“. Течения там… адские. И датчики показывают повышенную термальную активность».

Воронцова кивнула, её глаза сузились. «Идём. Тише. Никакого лишнего шума. Джеф…» – она обратилась к каналу связи с ЦОД. – «Сканируй разлом. Ищи… аномалии. Живые или мёртвые».

«Чувствую… – ответил Джеф после паузы. Его голос звучал отстранённо, словно он прислушивался к чему-то далёкому и страшному. – Боль. Много боли. И… голод. Большой. Очень большой. Где-то… в разломе».

«Стремительный», словно тень, устремился к зияющей чёрной пасти разлома «Харон». Стены пропасти уходили вниз, в непроглядную тьму, лишь кое-где освещаемую тусклым красным светом термальных источников на дне. Течения бились о скалы, создавая водовороты, способные разорвать корпус. А где-то там, внизу, ждал «Нептун» – островок отчаяния в море боли. И что-то ещё. Что-то, привлечённое этой болью, чей голод ощущал Джеф сквозь толщу воды и искажающее поле «Точки Зеро». Лабиринт теней сужался, ведя их к сердцу кошмара. Предупреждение в виде обломков «Элизиума» висело за кормой, немым напоминанием о цене ошибки. Путь назад был отрезан. Оставалось только вперёд – в пасть «Харона».

Глава 7: «Нептун»: Последний Рубеж

Разлом «Харон» был не просто пропастью. Это была рана в теле планеты, извергающая ад. «Стремительный», словно комар, пробирающийся по трещине в нарыве, дрожал от рева встречных течений, вырывавшихся из термальных жерл на дне. Вода здесь была мутной от взвеси, кипящей от перепадов температур; иллюминаторы застилал едкий пар, прорывающийся сквозь трещины в скалах. Датчики зашкаливали от тепла, давления и хаотичной энергии, пробивающейся сквозь искажённое поле «Точки Зеро». Красноватое сияние снизу бросало зловещие тени на стены разлома, похожие на скрюченные ребра гигантского скелета.

«Близко… – голос Джефа в канале связи был напряжённым, искажённым болью. Он чувствовал не только физические параметры, но и агонию пространства. – Боль… концентрация… впереди. Справа по борту. За скальным выступом. И… голод. Он рядом. Очень близко. Скрывается в тепловых потоках».

«Вижу его!» – крикнул Андрей Липов, его импланты позволили ему раньше других различить контуры в клубящемся хаосе. На экранах тактического сканирования вырисовался силуэт.

«Нептун».

Картина была хуже самых мрачных предчувствий. Ковчег, некогда символ прагматичной мощи, теперь походил на изувеченного кита, севшего на мель посреди инфернальных скал. Его корпус был частично разрушен – огромная вмятина в кормовой части, словно от удара титаническим молотом, несколько секторов полностью смяты, разорваны. Но не это было самым ужасным. Весь видимый корпус «Нептуна» был покрыт пульсирующей, живой пеленой. Не просто тиной или ржавчиной. Это была биолюминесцентная слизь. Она мерцала нездоровым фиолетово-зелёным светом, пульсируя в такт, который Джеф тут же идентифицировал как эхо искажённого поля «Точки Зеро». Слизь стекала толстыми, живыми наплывами по швам корпуса, заплывала в пробоины, пульсировала на иллюминаторах, словно гигантская, больная плацента, обволакивающая умирающее тело.

«Боже… – выдохнула Анна, её рука инстинктивно прикрыла рот. – Это… это как на „Адонисе“… но хуже».

«Ставь на якорь у уцелевшего шлюзового модуля, носовой сектор, – приказала Воронцова, её голос был ледяным, но пальцы слегка дрожали на штурвале. – Борис, готовь шлюз. Максимальная защита. Анна, сканируй эфир внутри – ищи хоть какие-то признаки контроля. Андрей, держи сенсоры на том… „голоде“, что чувствует Джеф».

«Стремительный», борясь с бешеными течениями, причалил к относительно целой части корпуса «Нептуна». Шлюзовой модуль был деформирован, его механизм заклинило, но внешний люк, чудом, поддался грубой силе Егорова и гидравлическим домкратам. Когда герметичный проход открылся, их ударил волна запаха.

Это была не просто вонь разложения. Это был коктейль из гниющей органики, едкого химического дыма, озона и чего-то сладковато-приторного, знакомого Альме по самым мрачным экспериментам с мутировавшими культурами. Запах болезни. Запах безумия.

Внутри царил полумрак. Аварийное освещение мигало или было погашено. Основной свет исходил от той самой пульсирующей слизи, покрывавшей стены, потолки, пол. Она светилась зловеще, отбрасывая мерцающие тени. Воздух был густым, влажным, тяжёлым для дыхания даже в скафандрах.

Первое, что они увидели, – тела. Не разорванные, а… оставленные. Люди в изодранной униформе «Нептуна» лежали в коридорах, прислонённые к стенам, сидящие в креслах. Некоторые были мертвы, их лица застыли в гримасах немого ужаса или пустого блаженства. Другие – ещё живы. Они шевелились, бормотали что-то невнятное, их глаза, широко раскрытые, светились тем же нездоровым фиолетовым оттенком, что и слизь на стенах. Они не обращали внимания на пришельцев. Они были погружены в свои кошмары. Один человек яростно царапал стену, сдирая кожу с пальцев до кости, шепча о «голосах в стенах». Другая женщина сидела, обняв колени, и монотонно смеялась, глядя в пустоту. Третий бился в конвульсиях, изо рта у него шла пена странного, светящегося оттенка.

«Штамм… – прошептал Джеф в их шлемы. Его голос был полон отвращения и понимания. – Модифицированный… усиленный… Он не только мутирует тело… Он жжёт разум… Разрушает барьер между сознанием и… полем Бездны… Или чем-то хуже». Он чувствовал этот хаос напрямую – как визг тысяч обезумевших нейронов, сливающийся с пульсацией слизи и искажённым гулом «Точки Зеро».

«Коридор чист… до перекрёстка, – доложил Егоров, его тяжёлый бластер был наготове, но направлен вниз. – Живых… мало. И те не в себе. Болезнь… она везде».

Они продвигались медленно, как по минному полю, минуя островки безумия и смерти. Слизь местами образовывала толстые наплывы, пульсирующие, словно живые; приходилось их обходить. Вдруг из бокового коридора вывалился человек в офицерской форме, его лицо было искажено яростью и страхом. Он заорал что-то нечленораздельное и бросился на Егорова с ножом, выхваченным из ножен. Рефлекс бойца сработал быстрее мысли – короткая очередь из бластера сбила нападающего с ног. Человек забился, светясь изнутри фиолетовым светом, потом затих. Егоров смотрел на него, его лицо под забралом шлема было бледным. «Не его вина… – пробормотал он. – Это… зараза».

Наконец они достигли относительно уцелевшего командного отсека. Двери были забаррикадированы изнутри. Егоров взломал их гидравлическим клином. Внутри было темно, лишь слабый свет аварийной лампы и тусклое мерцание нескольких экранов. Воздух был чуть чище, но всё равно пропитан болезнью.

За центральным столом, прислонившись к креслу, сидел адмирал Рострок. Некогда грозный и прагматичный лидер был тенью себя. Его лицо осунулось, покрытое сетью тёмных, пульсирующих прожилок, похожих на корни под кожей. Один глаз был закрыт воспалённым веком, из-под повязки на боку сочилась тёмная, почти чёрная жидкость. В руке он сжимал пистолет. Увидев их, он не поднял оружия. Лишь слабо махнул рукой.

«Хранители… – его голос был хриплым шёпотом, прерываемым кашлем. – Или… галлюцинация? Неважно…» Он попытался встать, но рухнул обратно. Егоров шагнул к нему, поддержал.

«Адмирал. Мы эвакуируем вас. Где другие? Ключевые специалисты?»

Рострок слабо усмехнулся, обнажив зубы, на которых были видны тёмные пятна. «Другие? Умерли… Сошли с ума… Убиты друг другом… или… им». Он кивнул в сторону коридора. «Остались… немногие. В лазарете… заперлись. Там… доктор Эрлих… знает…» Он закашлялся, тёмная жидкость выступила у него на губах.

«Роарк… – выдохнул он, его единственный открытый глаз горел ненавистью и ужасом. – Он… не просто строит… Он испытывает. Нас…» Рострок судорожно схватил руку Егорова. «„Штамм безумия“… с „Адониса“… Он его… модифицировал. Слил с… вирусами „Элизиума“. Сделал… оружие. Не для людей…» Его дыхание стало прерывистым. «Для Бездны! Чтобы подавить… её сопротивление! Чтобы… парализовать волю Системы… пока его „Узурпатор“ вгрызается в „Структуру“!»

Он указал слабой рукой на один из мерцающих экранов. На нём – схема сложного вирусного агента, рядом – графики его взаимодействия с моделями биополей, похожими на сигнатуры Бездны. «Данные… флешка… в столе… Возьмите… Может… поможет… вам…» Рострок снова закашлялся, его тело сотрясали конвульсии. Фиолетовые прожилки на лице вспыхнули ярче. «Он… знает ваши частоты… Джеф… ваш Мост… он цель…»

Последние слова повисли в воздухе, леденящие по своему смыслу. Рострок потерял сознание.

«Лазарет! Быстро! – скомандовала Воронцова. – Борис, забери данные и адмирала! Андрей, прикрывай! Анна, свяжись с лазаретом, предупреди!»

Они двинулись по знакомым Ростроку координатам. Лазарет оказался настоящим последним рубежом. Двери были укреплены импровизированными баррикадами из мебели и оборудования, на них виднелись следы отчаянной обороны. Внутри, при тусклом свете фонарей на батарейках, копошились несколько уцелевших медиков и техников. Они были измождёнными, напуганными, у некоторых уже проявлялись ранние симптомы болезни – нервный тик, нездоровый блеск в глазах. Среди них выделялся доктор Эрлих – пожилой мужчина с безумно умными глазами за толстыми линзами, его руки дрожали, но он продолжал делать уколы успокоительного тем, кто бился в припадках.

«Спасибо… – прошептал он, увидев их. – Мы… не надеялись. Роарк… он выпустил это… как испытание. Адмирал?»

«Жив. Тяжело, – коротко ответил Егоров, укладывая Рострока на свободные носилки. – Кто может идти? Только ключевые! По приказу!»

Началась мучительная сортировка. Ключевые – это носители знаний: доктор Эрлих (вирусолог), инженер Кроу (системы связи и защиты «Нептуна») и два техника, работавших с глубинными сенсорами. Остальные – раненые, больные, те, кто уже был на грани безумия – смотрели на них умоляюще, понимая, что их оставят. Одна женщина, с фиолетовыми прожилками на шее, тихо заплакала. Мужчина в углу засмеялся – высоким, истеричным смехом.

«Время… – предупредил Джеф. Его голос звучал натянуто, как струна. – Голод… он проснулся. Двигается. К нам. Скорость… высокая».

«Выносим! Сейчас же!» – рявкнула Воронцова.

Они бросились назад, к шлюзу. Егоров нёс на спине ослабевшего Кроу, Воронцова поддерживала доктора Эрлиха, Андрей и Анна вели техников. Рострока несли на импровизированных носилках. За спиной оставался плач, смех, крики отчаяния и пульсирующий свет слизи, сжимающийся вокруг последнего островка разума на «Нептуне».

Они уже почти достигли шлюза, когда стена коридора справа взорвалась. Не взрывом, а сокрушительным ударом. Камни, металл и клубы кипящей воды смешались с огромным, тёмным силуэтом, ворвавшимся внутрь. Это было нечто вроде гигантского, слепого червя с кольчатой бронёй, но его голова представляла собой не пасть, а сплошной веер щупалец, светящихся тем же фиолетовым светом, что и слизь. «Голод». Он был заражён. Искажён. Его огромное тело пульсировало, слизь стекала с него потоками. Он ревел – звук низкий, вибрационный, сводящий с ума.

«БЕЖАТЬ!» – заорал Егоров, отталкивая Кроу к Воронцовой. Он развернулся, его тяжёлый бластер заурчал, посылая сгустки энергии в чудовище. Снаряды оставляли дымящиеся кратеры на броне, но не останавливали его. Щупальца метнулись вперёд.

Егоров успел крикнуть: «Закрывай шлюз!» – прежде чем одно из щупалец обхватило его, подняло и с хрустом сжало. Его крик оборвался. Воронцова, с лицом, застывшим в маске ярости и горя, рванула рычаг аварийного закрытия внутреннего шлюза «Стремительного». Тяжёлая дверь стала опускаться, отсекая вид ужаса – гибнущего Егорова, ревущего чудовища и мерцающий ад «Нептуна».

«Стремительный» отчалил с ревом двигателей, уходя от разлома «Харон», увозя в своём чреве лишь горстку выживших – адмирала Рострока, доктора Эрлиха, инженера Кроу и двух техников. На борту царила гнетущая тишина, нарушаемая лишь стонами раненого адмирала и прерывистым дыханием спасённых. Анна сжимала флешку с данными, переданную Ростроком, как святыню, оплаченную кровью Егорова и оставленных на «Нептуне». Андрей молча вёл субмарину сквозь адские течения обратно.

В ЦОД «Прометея» Джеф содрогнулся, отключаясь от сенсоров «Стремительного». Его лицо покрылось испариной, голубые узоры под кожей пульсировали хаотично. Он чувствовал последний крик Егорова. Чувствовал торжество заражённого чудовища. Чувствовал угасающие огоньки безумия и отчаяния на «Нептуне». И он чувствовал нечто ещё – холодный, целенаправленный интерес, скользнувший по сети в момент гибели бойца и захвата данных. Интерес Роарка. Цель – Джеф – была обозначена. Миссия «Мост» выполнила свою задачу, заплатив страшную цену. Теперь они везли не только выживших. Они везли знание о биологическом оружии Роарка и предупреждение: «Мост» стал мишенью.

Глава 8: Вирус Хаоса

Возвращение «Стремительного» в гавань «Прометея» не было триумфом. Оно было похоже на ввоз чумы. Субмарина, израненная, покрытая слоем чужеродной грязи и биолюминесцентных пятен, причалила в специальный карантинный док, изолированный многослойными биополимерными мембранами и полями стерилизации. Воздух в доке гудел от работы дезинфекционных установок, наполняясь резким запахом озона и антисептиков, который не мог перебить сладковатый, гнилостный шлейф, тянувшийся от корабля и его пассажиров.

Альма встретила их в полном биозащитном скафандре, её лицо за толстым забралом было бледным и напряжённым. Рядом с ней – Ванн, мрачная как грозовая туча, и группа медиков «Симбиоза» в таких же скафандрах, похожих на призраков. Они молча наблюдали, как шлюз «Стремительного» открылся, выпустив волну отравленного воздуха. Первым вынесли адмирала Рострока на носилках. Он был без сознания, его лицо под кислородной маской было испещрено теми самыми тёмными, пульсирующими прожилками. За ним – доктор Эрлих, шатающийся, но пытающийся сохранить вид учёного, инженер Кроу, опирающийся на плечо медика, и двое техников, чьи глаза бегали по сторонам с животным страхом.

«Борис?» – спросила Альма, её голос через динамик звучал чужим.

Воронцова, выйдя последней, сняла шлем. Её лицо было покрыто сажей и усталостью, но в глазах горел холодный огонь. «Остался. Чтобы дать нам шанс уйти». Больше объяснений не требовалось. Альма кивнула, сжав губы. Потерю Егорова они почувствуют позже. Сейчас – биологический фронт.

«Карантинный блок „Дедал“, – приказала Альма медикам. – Максимальная изоляция. Полное сканирование. Все биоматериалы – в лабораторию „Симбиоза“ уровня 4. Ничего не вскрывать без моего прямого приказа». Её взгляд упал на Анну, которая передавала флешку с данными сквозь шлюз в герметичном контейнере. «Это – приоритет номер один».

Первые часы были наполнены лихорадочной деятельностью и призрачной надеждой. Лаборатории «Симбиоза» работали на пределе. Доктор Эрлих, несмотря на слабость, под капельницей и в изолирующем боксе, диктовал всё, что знал о вирусе, его симптомах, его предполагаемом механизме действия. Данные с флешки Рострока расшифровывались – сложные генетические схемы, записи о модификациях штамма «Адониса» с использованием технологий «Элизиума», графики его взаимодействия с биополями, напоминающими сигнатуру Бездны. Альма лично курировала анализ, её мозг работал как суперкомпьютер, сопоставляя данные, ища слабое место, ключ к антивирусу. «Симбиоз» должен был сработать. Он был создан для гармонии, для защиты. Он должен был.

Надежда умерла на третий день.

Первым сломался один из техников с «Нептуна». В своём изолированном боксе он внезапно начал биться головой о прозрачную стену, крича что-то о «голосах в свете». Его глаза залило тем же нездоровым фиолетовым сиянием. Медики «Симбиоза» ввели седативные, применили стандартные протоколы подавления нейровоспалений, использовали биорезонансные частоты «Кода ЧБ» – то, что всегда успокаивало мутации, вызванные Бездной. На этот раз ничего не помогло. Техник вырвался, сломал два пальца, пытаясь пробить стену, прежде чем его удалось обездвижить. Анализы показали экспоненциальный рост вирусной нагрузки. Его нейронные связи буквально горели на сканах.

Затем – доктор Эрлих. Он боролся дольше, его сильный разум пытался противостоять натиску. Он диктовал наблюдения о своём собственном состоянии: «Давление… в височных долях… как стальные тиски… Звуки… не звуки… вибрации… превращаются в… крики…» Потом его речь стала бессвязной. Он начал рисовать на столе сложные, безумные схемы, смешивая биологические символы с геометрическими фигурами, которые вызывали у наблюдавших чувство тошноты. Его прожилки пульсировали ярче. Стандартные антивирусные коктейли «Симбиоза» давали лишь кратковременное облегчение, словно вирус мгновенно адаптировался, мутировал, обходил защиту.

Адмирал Рострок умер в тишине. Его сердце просто остановилось под натиском вируса и ран. Но перед смертью его единственный открытый глаз зафиксировался на камере наблюдения. В нём не было страха. Только леденящее понимание и предупреждение.

И тогда вирус вырвался.

Не через нарушение протокола. Через воздух. Через вентиляцию, которую считали абсолютно надёжной. Через микротрещины в биополимерах, которые вирус, как живая кислота, научился разъедать. Первыми заболели медики карантинного блока «Дедал». Затем – инженеры, обслуживавшие системы. Потом – жители секторов, примыкавших к доковой зоне.

«Прометей» заболел.

Болезнь распространялась не как эпидемия. Она расползалась как пятно безумия. Один за другим люди начинали жаловаться на головную боль, звон в ушах, искажение зрения – видение движущихся теней, мерцающих огоньков. Затем приходила агрессия. Сначала – раздражительность, вспышки гнева по пустякам. Потом – немотивированные нападения. Старший техник в реакторном отсеке ударил гаечным ключом помощника за «слишком громкое дыхание». Группа детей в школе устроила жестокую потасовку из-за карандаша. В столовой десятого сектора произошла массовая драка, спровоцированная ничем – просто взглядом, жестом. Появились первые убитые.

Паника, настоящая, слепая, заразительная паника, охватила колонию. Сирены «Симбиоза», обычно успокаивающие, теперь ревели как предвестники апокалипсиса. Толпы людей метались по коридорам, пытаясь добраться до «безопасных» секторов, которых не существовало. Биосенсорные сети колонии, обычно передававшие успокаивающий гул жизни, теперь визжали тревожными сигналами очагов агрессии, скачков адреналина, массовых панических атак. Живая броня стен «Прометея» местами покрывалась странными, пульсирующими наростами, похожими на те, что были на «Нептуне», реагируя на вирусный фон.

Альма стояла в Центре Управления «Симбиоза», превратившемся в штаб по борьбе с чумой. Экраны показывали хаос: карты очагов заражения, вспыхивающие красным; записи с камер – драки, баррикады, люди с безумными глазами; данные о падении эффективности систем жизнеобеспечения. Рядом с ней Ванн отдавала резкие приказы по военному каналу: блокировать сектора, применять не летальные средства подавления (газовые гранаты со снотворным, сети), эвакуировать детей в максимально изолированные зоны. Но каждый приказ был игрой в догонялки. Вирус распространялся быстрее.

«Статистика?» – спросила Альма, её голос был хриплым от усталости и напряжения. Она не спала более двух суток.

«Тридцать семь подтверждённых случаев с явной симптоматикой, – ответил один из немногих пока здоровых операторов. Его руки дрожали. – Ещё двести – под подозрением. Шесть… смертей от насилия. Два самоубийства. Одиннадцать тяжелораненых». Он замолчал, глотая ком. «Стандартные протоколы „Симбиоза“… дают эффект не более чем на час. Потом – рецидив. Вирус… он учится. Быстро».

Альма сжала кулаки. Отчаяние, холодное и липкое, подползало к горлу. Они сражались с тенью, с ядом, впрыснутым прямо в нервную систему их мира. Все их знания о Бездне, о «Коде ЧБ», о гармонизации – разбивались о холодную, расчётливую жестокость творения Роарка. Этот вирус был не просто болезнью. Он был оружием информационной войны, биологическим трояном, взламывающим не иммунитет, а саму волю, связь между разумом и телом, между людьми и защитной сетью «Симбиоза».

«Он нацелен на основу, – прошептала она, глядя на схему вируса с флешки Рострока, выведенную на главный экран. Сложная молекула, гибрид биологического агента и неких нанокристаллических структур, явно искусственного происхождения. – На частоты. На фундаментальные ритмы, которые „Симбиоз“ использует для стабилизации. Он… перехватывает их. Извращает. Превращает гармонию в какофонию боли и безумия».

Ванн подошла, её лицо было каменным, но в глазах читалась та же беспомощность. «Мы теряем контроль, Альма. Сектора блокируются, но люди внутри… они как звери в клетках. Скоро начнутся попытки прорыва. Или… массовые суициды». Она кивнула на экран, где показывали толпу, бьющуюся о заблокированные гермоворота в секторе G-7. «Нужно что-то радикальное. Или…» Она не договорила. Или признать поражение.

«Радикальное есть, – резко сказала Альма, поворачиваясь к ней. В её глазах горел огонь последней надежды и отчаянной решимости. – Ключ. Нам нужен ключ! Чистый образец вируса, не подвергшийся мутации в носителе. Или…» Она ткнула пальцем в схему. «…понимание его истоков. Как Роарк его создал? Что он использовал? Он украл данные у „Нептуна“, но основу… основу он взял из Бездны. Из „Кода ЧБ“. Он его извратил. Значит, ключ к антивирусу – в оригинале! В чистом сигнале успокоения!»

Ванн нахмурилась. «Ты говоришь об Артефакте? О контакте? Альма, это…»

«Это единственный шанс! – перебила она. – Без понимания первоисточника этого… вируса хаоса… мы слепые! „Симбиоз“ борется со следствием, а не с причиной! Нам нужно прочитать оригинальный код! Ту самую базовую частоту, которую Роарк исковеркал!»

В этот момент дверь в ЦУ «Симбиоза» распахнулась. Вошёл Джеф. Он выглядел бледным, синие узоры под его кожей светились тревожным, неровным светом. Он не был в скафандре.

«Джеф! Что ты…» – начала Альма, но он поднял руку.

«Я был в карантинном боксе. С Эрлихом. Перед тем, как он… окончательно потерял связь».

Альма почувствовала, как кровь отхлынула от лица. «Ты сошёл с ума?! Ты мог заразиться!»

Джеф покачал головой. Его глаза, странно яркие, встретились с её взглядом. «Я… чувствовал его. Вирус. Через сеть. Он… жужжит. Как статический разряд на фоне „Кода ЧБ“. Грязный. Резкий». Он сделал паузу, как бы прислушиваясь к чему-то внутри. «Но он… не тронул меня. Не смог».

В Центре воцарилась гробовая тишина. Даже Ванн замерла. Альма смотрела на Джефа, на мерцающие узоры на его лице, на его странные, слишком осознанные глаза.

«Что ты хочешь сказать?» – спросила она тихо.

«Я подключился… неглубоко. К его биополю. К хаосу в его нейронах. Я чувствовал, как вирус плетёт свою сеть… как он ищет резонанс с базовыми частотами сознания… и с ритмами Бездны, которые пронизывают колонию». Джеф подошёл к главному экрану, к схеме вируса. «Он не нашёл этого резонанса… во мне. Мои частоты… они другие теперь. После Артефакта. После контакта. Они… глубже. Или… защищены». Он обернулся к Альме. «Ты права. Ключ – в основе. В чистом „Коде ЧБ“. Этот вирус… он его тёмное отражение. Его антипод. Чтобы победить его… нужно противопоставить ему оригинал. Нужно прочитать то, что Роарк исказил».

Надежда, острая и опасная, как бритва, блеснула в глазах Альмы. Джеф был невосприимчив. Он был живым ключом. Мостом к источнику. Но цена использования этого ключа… Она посмотрела на экраны, на вспышки красного, на лица людей, превращающихся в зверей. На колонию, медленно погружающуюся в вирусный хаос. Выбора не было.

«Готовь оборудование, – тихо сказала она Джефу, потом громче, обращаясь к Ванн и операторам. – Максимально сдерживаем распространение. Эвакуируем здоровых в ядро колонии. И… готовим камеру интерфейса. И Артефакт». Она посмотрела на Джефа. «Мы идём в самое сердце Бездны. За нашим спасением. И за нашим проклятием».

Риск контакта, о котором они так долго боялись думать, стал единственной нитью, за которую можно было ухватиться в этом бушующем море безумия. Вирус Хаоса требовал жертвоприношения. Им предстояло принести его на алтарь древней, спящей мощи.

Глава 9: Отчаяние и Надежда

Лаборатория «Симбиоза» уровня 4 напоминала святилище на краю ада. За толстыми прозрачными стенами из биоактивного полимера, мерцавшими слабым голубым светом защитных полей, бушевал хаос «Прометея». Приглушённые крики, гул сирен, отдалённые звуки борьбы – всё это проникало сюда как навязчивый, больной пульс умирающего гиганта. Внутри же царила неестественная, напряжённая тишина, нарушаемая лишь мягким жужжанием приборов и прерывистым дыханием Джефа.

Он сидел в центре лаборатории, подключённый к сети кабелями и оптоволокном, словно паук в паутине из света и данных. Его тело было бледным, капли пота стекали по вискам, а под кожей синие узоры плясали в тревожном, непредсказуемом ритме. Перед ним, проецируясь в объёмном поле, парили два кошмара. Слева – сложнейшая молекулярная модель вируса, привезённого с «Нептуна», гибрид органики и нанокристаллов, пульсирующий зловещим фиолетовым свечением. Её структура постоянно менялась, мутировала на глазах, подстраиваясь под попытки анализа. Справа – волновые паттерны, снятые с заражённых: хаотичные всплески мозговой активности, искажённые частоты биополей, кривая, напоминающая предсмертную агонию ума.

Альма стояла рядом, не в скафандре – время строжайших мер предосторожности прошло, вирус уже был везде, – но в защитном биокостюме. Её глаза, запавшие от бессонницы, были прикованы к проекциям. Она видела, как Джеф буквально вгрызается в данные, его сознание, усиленное имплантами и остаточной связью с Артефактом, просеивало терабайты информации: геном вируса, медицинские записи Эрлиха, данные о нейротрансмиттерах у больных, фоновые колебания Бездны, записанные сенсорами колонии. Его пальцы иногда судорожно дёргались над сенсорной панелью, внося коррективы в алгоритмы.

«Нет… не так… – его голос был хриплым шёпотом, больше похожим на стон. – Он… не просто разрушает. Он… заменяет. Ищет точку входа… резонанса…»

На экране монитора рядом с Альмой всплывали обрывки его мыслей, транслируемые через интерфейс:

>> Анализ частотной модуляции вирусного агента…

>> Сопоставление с базовыми гармониками «Кода ЧБ»…

>> Обнаружено сходство паттернов на уровне фундаментальных осцилляций…

>> Но инвертированное… перевёрнутое… как негатив…

>> Цель: подавление естественного ритма… подмена сигналом агрессии/страха…

Ванн вошла в лабораторию, его шаги были тяжелыми. Лицо ее, обычно непроницаемое, было серым от усталости и гнева. «Сектор G-7 пал. Люди… они не люди там больше. Пришлось применить тяжёлые седативы. Потери…» Она махнул рукой, не в силах договорить. «Что нового? Есть ли проблеск? Или мы просто наблюдаем агонию?»

«Он близок, – ответила Альма, не отрывая глаз от Джефа и мерцающих проекций. – Он видит связь. Не генетическую. Фундаментальную. Частотную».

Внезапно Джеф вздрогнул всем телом. Его глаза закатились, на мгновение показались белки, а синие узоры вспыхнули ослепительно ярко, залив лабораторию холодным светом. Он издал звук, похожий на сдавленный крик. Проекции перед ним взорвались каскадом данных. Модель вируса и паттерны мозговой активности наложились друг на друга, затем поверх них проступил третий слой – знакомые Альме волновые формы «Кода ЧБ», те самые, что использовались в «Симбиозе» для успокоения мутаций и гармонизации среды.

И тут стало ясно.

Вирус не был случайным творением. Он был злобной пародией. Зеркалом, поставленным криво. Его сложная структура была не просто биохимическим оружием; она была тюнером, настроенным на те же базовые частоты, что и «Код ЧБ». Но вместо гармонии он излучал диссонанс. Вместо успокоения – боль. Вместо синхронизации – хаос. Он не атаковал клетки напрямую; он искал в нейронных сетях и биополях точку резонанса с фундаментальным ритмом Бездны – и в момент резонанса подменял чистый сигнал своим искажённым, агрессивным визгом. Это было информационное отравление на квантовом уровне сознания. Подавление воли не через силу, а через подмену самой основы восприятия реальности.

Джеф медленно открыл глаза. Они горели странным внутренним светом, смесью ужаса и озарения. Его голос, когда он заговорил, был низким, вибрирующим, будто доносился из глубины.

«Он… изнанка. Тень „Кода“. Роарк… он не создал его с нуля. Он украл частоту. Чистый сигнал… и перевернул его. Залил грязью. Сделал… ключом, отпирающим не гармонию… а безумие. Ключом к подавлению… воли Системы… воли всего живого, что с ней резонирует». Он поднял дрожащую руку, указывая на проекцию, где паттерны вируса и «Кода ЧБ» накладывались, демонстрируя зеркальную, но инвертированную структуру. «Вирус – это кривой камертон… который заставляет все струны визжать».

Альма почувствовала, как по её спине пробежал холод. Понимание было грандиозным и ужасающим. Роарк не просто использовал Бездну; он осквернил её самый сокровенный язык. Он взял основу жизни и порядка в океане и превратил её в оружие хаоса.

«Антидот… – прошептала она, её ум уже мчался вперёд, к неизбежному выводу. – Если вирус – это извращённый сигнал… то противоядие должно быть… чистым. Оригиналом». Она посмотрела на Джефа, и в её глазах отразился леденящий ужас и одновременно вспышка безумной надежды. «Не синтезированная копия. Не имитация „Симбиоза“. Сам источник. Чистый, незамутнённый сигнал успокоения. Тот, что скрыт внутри Артефакта».

Тишина в лаборатории стала гулкой. Даже Ванн замерла, осознавая масштаб произнесённого. Контакт. Не просто сканирование или осторожное зондирование. Необходимость прочитать саму суть древнего послания, хранящегося в непостижимом объекте. Риск был не просто велик. Он был запределен. Они собирались вскрыть ядро спящей сверхразумной системы, используя Джефа как проводника, в то время как эта система уже разрушена попыткой Роарка её «взломать».

«Это самоубийство, Альма, – глухо произнесла Ванн. Её взгляд скользнул по измождённому лицу Джефа, по его мерцающей коже. – Даже если он выживет… что он принесёт обратно? И что мы пробудим, копаясь в этом… этом ядре?»

«У нас нет выбора!» – голос Альмы прозвучал резко, почти истерично, но в нём была стальная убеждённость. Она показала на экраны с данными из колонии: новые вспышки красного, кривая заражения, уходящая вверх. «Посмотри! Каждый час – это десятки новых безумцев! „Симбиоз“ борется с тенью! Он может временно заглушить визг вируса, но не заменить его чистым тоном! Нам нужен оригинал! Чтобы перезаписать эту… эту мерзость! Чтобы дать системе колонии, дать людям эталон для резонанса!»

Джеф медленно поднялся. Он шатался, но его взгляд был ясен и страшен в своей решимости. Синие узоры под кожей пульсировали ровнее, как будто в ответ на принятое решение.

«Она права, Ванн, – сказал Джеф, его голос обрёл странную твёрдость. – Это самоубийство. Или… жертвоприношение. Но Альма права тоже. Чистый сигнал… он там. В Артефакте. В памяти „Структуры“. Я… чувствовал его отголоски. Как тихий звон под грохотом. Чтобы услышать его полностью, без искажений… чтобы извлечь его… нужно погрузиться глубже. Чем когда-либо».

Он посмотрел на Альму. Взгляд их встретился, и в нём было всё: страх за него, почти физическая боль от осознания того, что она посылает его на эту пытку, безумная надежда, что это сработает, и та глубокая, немыслимая связь, что возникла между ними в тигле кризисов. Она видела, как он боится. И он видел, как она боится за него. Но иного пути не было.

«Роарк играл с огнём, пытаясь взломать Систему, – продолжил Джеф, обращаясь уже к обоим. – Он выпустил эту тень. Теперь… чтобы изгнать тень, нужно зажечь свет. Самый чистый свет, что только есть в Бездне. И источник этого света… он в Артефакте. Риск…» Он сделал паузу. «Риск в том, что свет может быть слишком ярким. Или… что мы разбудим не только свет».

Ванн смотрела на них обоих, на эту пару, стоявшую на краю бездны, готовую прыгнуть, чтобы спасти других. Ее челюсти сжались. Она была солдатом. Она понимала необходимость жертвы. Но это была жертва иного порядка. Жертва разума. Души, возможно.

«Что нужно?» – спросила она хрипло, капитулируя перед неизбежным.

«Усилить интерфейс, – немедленно ответила Альма, её ум уже переключился на практические задачи, спасаясь от ужаса в действии. – Капсула Джефа должна быть связана с Артефактом напрямую, без посредников. Нужна система буферов, чтобы хоть как-то фильтровать поток… но она может не сработать. И…» Она посмотрела на Джефа. «Мне нужно быть рядом. Направлять. Искать тот самый чистый сигнал в потоке данных. Я буду его… дирижером. Если он услышит его через боль».

Джеф кивнул. «Без тебя… я могу потеряться. В шуме. В боли. Мне нужен… якорь».

Риск контакта вырос до космических масштабов. Они собирались не просто прикоснуться к древнему разуму. Они собирались проникнуть в его святая святых, в его фундаментальный код, используя Джефа как живой декодер, а Альму – как проводника в шторме данных. И всё это – пока Система разрушена атакой Роарка и истекает вирусным хаосом. Шансы были призрачными. Цена провала – окончательное безумие колонии и, возможно, пробуждение чего-то невообразимо гневного в сердце Бездны.

Но в глазах Альмы, помимо ужаса, горела теперь и надежда. Тонкая, как паутина, но несгибаемая. Они нашли слабость врага. Они знали, где искать оружие. Оставалось только достать его из пасти спящего Левиафана, рискуя быть разорванными на части. Отчаяние и Надежда сплелись в тугой узел, висящий над пропастью. Они сделали шаг вперёд.

Глава 10: Пульс «Структуры»

Тишина в лаборатории «Симбиоза» уровня 4 была звенящей, предгрозовой. Альма и Джеф стояли над голографической схемой интерфейсной капсулы, их пальцы чертили траектории кабельных соединений с Артефактом – древним, молчаливым шаром, который сейчас покоился на усиленной подставке в углу, излучая едва уловимое, тревожное сияние. Ванн, мрачная, как скала, изучала списки доступных буферных систем и добровольцев из числа ещё здоровых техников, готовых рискнуть всем для последней попытки. В воздухе витал запах озона, пота и отчаяния, смешанный с далёким, приглушённым гулом хаоса извне – криками, сиренами, звуками борьбы, проникавшими сквозь толщу биоактивных стен.

Именно в этот момент мир дрогнул.

Сначала это была едва заметная вибрация. Стакан с водой на столе Джефа задрожал, заставив рябить поверхность. Затем вибрация усилилась, превратившись в низкий, гулкий стон, исходивший отовсюду: от стен, от пола, от самого воздуха. Приборы в лаборатории замигали тревожными индикаторами. За окном изолирующего полимера, в коридорах «Прометея», аварийное освещение погасло на долю секунды, погрузив всё в мгновенную, зловещую темноту, прежде чем снова зажечься тусклым красным светом.

«Сейсмика?» – пробормотала Ванн, инстинктивно схватившись за стол.

Джеф замер. Его глаза расширились, не видя схем перед собой. Он выпрямился, словно его ударило током. Синие узоры под его кожей вспыхнули яростным, болезненным светом, залив его лицо холодным сиянием. Он вскрикнул – не от боли, а от шока, от невыносимой громкости того, что ощутил.

«НЕТ!» – его голос прозвучал нечеловечески громко в тишине лаборатории. «Он сделал это! Роарк… активировал!»

Прежде чем Альма или Ванн успели что-то спросить, мир взорвался.

Не взрывом звука, а взрывом тишины. Гул колонии, крики снаружи – всё смолкло на долю мгновения, подавленное чудовищной волной давления, прокатившейся сквозь скальные породы, сквозь воду, сквозь металл и плоть. Затем пришла Волна.

Она ударила по «Прометею» как кувалда гиганта. Пол лаборатории качнулся так сильно, что Альма и Ванн едва удержались на ногах. Джефа отбросило к стене. Стекла приборов лопнули с резким треском. Снаружи, в коридорах, послышались крики ужаса и грохот падающих предметов. Весь «Прометей» содрогнулся, как корабль в чудовищном шторме.

На главном экране ЦУ колонии, который Альма инстинктивно включила, разверзся ад. Карта океана вокруг «Точки Зеро» пылала алыми предупреждениями. Датчики фиксировали колоссальный энергетический импульс, бьющий из конструкции «Узурпатора» Роарка прямо в сердце каньона, в «Точку Зеро». Импульс был не тепловым, не кинетическим – он был чистым, искажающим пространство-время напряжением, ударом по самой ткани Бездны.

Последствия были мгновенными и глобальными:

Сейсмические судороги по всему региону, на тысячи километров. Дно океана начало биться в конвульсиях. Скальные массивы трескались, как стекло. Обрушивались подводные хребты. Образовывались новые разломы, извергающие потоки кипящей, минерализованной воды и ядовитых газов.

Пламя Бездны: «Чёрные курильщики» – гидротермальные жерла, источники жизни и тепла в вечном мраке – взорвались. Не просто усилился выброс, а произошли чудовищные извержения. Столбы перегретой воды, чёрного дыма и расплавленных минералов вырвались в толщу океана, как вулканы гнева. Они несли смерть всему живому вокруг и меняли химию воды на огромных территориях.

Где-то в глубине, у границ каньона, Левиафан издал свой Рев. Но это был не прежний, гулкий звук предостережения или ярости. Это был крик невыносимой агонии. Низкочастотный вой, пронизывающий воду и скалы, достиг «Прометея», заставив вибрировать кости. В нём слышалась не только физическая боль от катаклизма, но и ярость осквернённого стража, чья связь с Системой была пронзена искажающим лезвием «Узурпатора».

И тут свет в «Прометее» погас. Окончательно. Не мигнув, не предупредив. Лабораторию поглотила кромешная тьма, нарушаемая лишь хаотичными вспышками искр из повреждённых приборов и жутким, пульсирующим свечением синих узоров на коже Джефа. Красные аварийные огни в коридорах замерли. Наступила абсолютная, давящая чернота.

«СИСТЕМЫ ОТКАЗАЛИ!» – закричал кто-то из операторов в темноте за дверью лаборатории, его голос сорвался в истерику. «„СИМБИОЗ“… СБОИТ! ВСЁ ГАСНЕТ!»

Альма нащупала в темноте руку Джефа. Она была ледяной и дрожала. На ощупь его кожа под узорами была обжигающе горячей.

«Джеф! Что происходит? Что с Системой?» – её собственный голос показался ей чужим в этой тишине, нарушаемой лишь далёким гулом обрушений и истеричными криками из коридоров.

Джеф застонал. Он не отвечал сразу. Его сознание, частично слитое с сетью колонии и чуткое к ритмам Бездны, было пронзено тем же ударом, что и «Точка Зеро». Когда он заговорил, его слова были обрывочными, полными ужаса и боли:

«Разрушение… Полное… „Узурпатор“… не просто бьёт… Он вгрызается… Как клыки… В ядро… Система… Она не спит… Она в агонии! Её защита… рухнула… Поле… оно не стабилизирует… оно… рвётся! Как ткань! И… вирус… О Боже… Вирус!»

Его последние слова были криком. Альма поняла. «Узурпатор» не просто атаковал «Структуру». Он насильственно подключался, взламывал её защитные механизмы. И в момент этого взлома, когда естественные барьеры рухнули, искажающее поле «Узурпатора» и вирус хаоса Роарка – его биологическое оружие, нацеленное именно на подавление воли Системы – получили прямой доступ к ядру Бездны.

Система разрушалась на глазах.

Внешние проявления в «Прометее» были немедленными и катастрофическими:

Биосеть «Симбиоза»: Живые компоненты колонии – броня стен, системы фильтрации, биосенсоры – начали сходить с ума. Наросты, подобные невкусной биомассе «Нептуна», пульсируя фиолетовым и зелёным, стали появляться на стенах с пугающей скоростью. Они шипели, выделяя едкий пар. Некоторые биосенсорные узлы начали передавать не данные, а бессмысленный, агрессивный визг или искажённые фрагменты криков заражённых.

Резервные генераторы, пытавшиеся включиться, давали сбои. Компьютеры зависали или выдавали безумные ошибки. Системы жизнеобеспечения – вентиляция, терморегуляция – выходили из строя или начинали работать хаотично, то нагнетая ледяной воздух, то перегревая помещения.

Вирусный хаос, и так бушевавший, взорвался с новой силой. Без сдерживающего влияния «Симбиоза», без света, в условиях сейсмических толчков и всеобщей паники, заражённые окончательно потеряли остатки рассудка. Их агрессия стала абсолютной, слепой. Но страшнее было то, что волна деградации Системы, смешанная с вирусным сигналом, начала затрагивать и тех, кто до сих пор сопротивлялся. Люди с криками хватались за головы, начинали видеть кошмары наяву, обращались с диким рычанием на соседей. Паника превратилась в тотальный хаос, в войну всех против всех в тёмных, трясущихся коридорах колонии.

Ванн выругалась сквозь зубы, нащупывая тяжёлый фонарь. Её луч, как сабля, рассек тьму лаборатории, выхватывая бледные, искажённые ужасом лица Альмы и Джефа, древний Артефакт, который теперь светился изнутри тревожным, неровным багровым светом, и трещины, поползшие по биоактивным стенам.

«Он убил нас всех! – проревела Ванн, её голос заглушил на мгновение грохот нового подземного толчка. – Этот безумец Роарк! Он не получит контроля! Он просто… уничтожит всё!»

Альма смотрела на Джефа. Он стоял, опираясь о стену, его дыхание было прерывистым. Но в его глазах, отражавших мерцание узоров на его собственной коже и багровый свет Артефакта, не было паники. Была леденящая ясность. Ясность обречённого, увидевшего бездну.

«Нет, Ванн, – сказал Джеф тихо, но так, что его было слышно сквозь грохот. – Он не уничтожил. Он… разбудил. И сейчас Система… она не просто ранена. Она безумна от боли. И её безумие… оно здесь. С нами. В этих стенах. В головах людей». Он посмотрел на Альму. В его взгляде был вопрос. Последний вопрос перед прыжком. «Чистый сигнал… Он сейчас… единственное, что может перекричать этот визг. Единственный шанс. Даже если он убьёт меня. Даже если он убьёт нас всех».

Альма сжала его руку. Холодную и горячую одновременно. Её собственный страх утонул в волне отчаянной решимости. Свет погас. Система разрушалась. Колония умирала в судорогах безумия. Их план был безумием на фоне всеобщего безумия. Но другого не было.

«Готовь капсулу, – сказала она Ванн, её голос не дрогнул. – Сейчас. Пока ещё есть куда возвращаться. Или не возвращаться». Она посмотрела на багровый, пульсирующий Артефакт. «Мы идём в самое сердце бури. За последней нотой спокойствия. Или за нашей смертью».

Пульс «Структуры», искажённый и осквернённый, бился в такт агонии всего сущего. Хаос воцарился. И в его эпицентре двое безумцев готовились к последнему, отчаянному погружению.

Глава 11: Решение Альмы

Центр Управления «Прометея» был сердцем умирающего гиганта. То, что некогда сияло голубыми голограммами и мерным гулом эффективности, теперь погрузилось в адскую симфонию разрушения. Аварийное освещение, питаемое от ненадёжных резервов, бросало рваные, кроваво-красные тени на стены, покрытые пульсирующими, шипящими бионаростами – словно гнойники на коже безумца. Воздух вибрировал от непрекращающихся сейсмических толчков, сотрясающих колонию до основания. Где-то в тёмных коридорах гремели взрывы, слышались дикие крики, пулемётные очереди систем подавления и – страшнее всего – нечеловеческий вой, сливающий воедино безумие и боль. Карта колонии на главном экране пылала алым: сектор за сектором погружались в хаос, сигналы жизнеобеспечения гасли. «Симбиоз» не просто сбоил – он гнил изнутри, его гармония была превращена в визгливое безумие деградированной Системой и вирусом.

Совет собрался среди руин. Не за столом – он был разломан пополам упавшей балкой. Элис Ванн стояла, опираясь на исковерканную консоль, её лицо в красном свете было изрезано тенями, как скала в аду. Рядом, прислонившись к стене, дышал через силу Келлер – его правая рука была в импровизированной повязке, лицо покрыто сажей и кровью. Ещё несколько уцелевших командиров секторов и учёных «Симбиоза» жались в углу, их глаза бегали от теней к экрану, полные животного страха. На них всех давил гул приближающегося конца, запах гари, озона и гниющей биомассы.

Альма вошла в ЦУ, ведя за собой Джефа. Он шатался, его рука в её руке была ледяной, а синие узоры под кожей горели неровным, тревожным светом, словно его нервная система была оголённым проводом под напряжением. Его взгляд был устремлён внутрь, в ту бездну боли, что исходила от деградированной Системы. Они были призраками надежды в царстве тлена.

«Нет времени на обсуждения, – голос Альмы перекрыл грохот очередного обрушения где-то сверху. Он звучал хрипло, но с железной силой, заставившей всех повернуть к ней головы. – Смотрите!» Она указала на экран, где кривая заражения вирусом и сбоев «Симбиоза» слились в одну вертикальную линию, уходящую в небытие. «Роарк не просто активировал „Узурпатор“. Он проткнул сердце Бездны. И теперь эта рана… она гноится. Её гной – этот визг, эта боль – заливает нас. „Симбиоз“ не просто сломан. Он отравлен изнутри. Каждая его клетка, каждая частота заражены извращённым эхом „Кода ЧБ“, которое Роарк влил в свой вирус».

Она сделала шаг вперёд, её фигура в рваном биокостюме казалась хрупкой на фоне руин, но излучала невероятную силу воли. Взгляд её скользнул по лицам Совета, задерживаясь на Ванн и Келлере.

«Мы нашли ключ. В самом сердце кошмара. Вирус – это тень, перевёрнутое отражение чистого сигнала успокоения, на котором держится воля Бездны. Роарк украл его и извратил. Чтобы победить тень, нужен свет. Оригинал. Чистый, незамутнённый сигнал успокоения. Он есть. Он спрятан там, где Роарк пытается вцепиться когтями – в ядре „Структуры“. В памяти Артефакта».

Тишина, воцарившаяся после её слов, была гулкой, наполненной только шипением бионаростов и далёкими воплями. Все понимали, к чему она ведёт. Ужас предстоящего витал в воздухе гуще дыма.

«Джеф – наш Мост, – Альма положила руку на его плечо. Он вздрогнул, но не отстранился, его глаза медленно сфокусировались на ней. – Его связь… его изменения… они позволяют ему воспринять этот сигнал. Стать проводником. Артефакт… он будет усилителем. Антенной, направленной не для контроля, а для… передачи. Для перезаписи».

Она выдохнула, и в её голосе впервые прозвучала неподдельная, леденящая боль.

«Мы подключим Джефа к Артефакту. Глубже, чем когда-либо. Я буду направлять процесс, искать тот самый чистый тон в потоке… в потоке боли и безумия, что сейчас льётся из „Точки Зеро“. Мы попытаемся извлечь его и… транслировать. Не на Систему целиком – это невозможно сейчас. Но на колонию. На „Симбиоз“. На людей. Чтобы дать им эталон для резонанса. Чтобы перезаписать вирусный код Роарка его же собственным, но чистым первоисточником».

Келлер хрипло закашлялся. «Безумие!» – вырвалось у него. Но в его глазах не было прежнего огня противостояния. Был лишь страх и усталость.

«Да, – согласилась Альма, глядя прямо на него. – Безумие. Но единственное, что осталось. Риск…» Она посмотрела на Джефа, и в её взгляде была бездна страха и нежности. «…Риск в том, что поток данных, боль Системы… они сожгут разум Джефа. Разорвут его на части изнутри. Или что я, пытаясь найти чистый сигнал в этом аду, потеряюсь сама. Сойду с ума. Мы можем не вернуться. Или вернуться пустыми оболочками».

Ванн оттолкнулась от консоли. Её фигура в красном полумраке казалась монолитом. Она медленно прошлась взглядом по карте колонии, где красное пятно хаоса неумолимо расползалось, пожирая последние островки порядка. Она посмотрела на Альму, на её измождённое, но непоколебимое лицо. На Джефа, который стоял, готовый к жертве, его синие узоры пульсировали в такт агонии мира вокруг. Посмотрела на Келлера, сломленного и молчаливого. На остальных – обречённых.

«Других вариантов нет, – произнесла Ванн, её голос был низким, как грохот обвала. В нём не было сомнения. Только горечь и принятие неизбежного. – Колония гибнет. Час за часом. Минута за минутой. Если это хоть малейший шанс… его надо взять. Даже если цена – ваши жизни». Она кивнула Альме, её каменное лицо смягчилось на мгновение. «Делай. Используй Артефакт. Перезапиши эту мерзость. Даю добро».

Решение было принято. Не голосованием. Не дискуссией. Приговором. Альма кивнула, благодарность и тяжесть неподъёмного груза смешались в её глазах.

Тогда произошло неожиданное. Келлер оттолкнулся от стены. Он не смотрел ни на кого, его взгляд был устремлён в пол. Без слов он прошёл мимо Альмы и Джефа к груде оборудования, сваленного в углу – остаткам интерфейсной капсулы, которую начали монтировать до катастрофы. Он схватил гидравлический зажим, его повреждённая рука дрожала, но он начал выправлять погнутую раму. Потом взял оптоволоконный кабель, начал проверять разъёмы. Его движения были резкими, угловатыми, но целеустремлёнными. Он не просил прощения. Не искал одобрения. Он просто делал. Готовил оборудование для последней, отчаянной попытки спасти то, против чего так яростно боролся. Это было молчаливое признание поражения и последний акт долга. Искупление действием перед лицом конца.

Альма сжала руку Джефа. На фоне грохота рушащегося мира, шипения безумной биомассы и предсмертных стонов колонии, их двое – проводник и дирижёр последней надежды – приготовились к погружению в самое пекло разума Бездны. Ванн наблюдала, её тень на стене была мрачной и неподвижной. Келлер, склонившись над кабелями, металлически звенел инструментами. Решение Альмы повисло в воздухе тяжёлым колоколом, отмеряющим последние секунды перед прыжком в неизвестность. Шанс был призрачным. Цена – невообразимой. Но колесо судьбы было запущено. Оставалось только шагнуть в врата безумия, неся с собой последнюю искру спокойствия.

Глава 12: Подготовка к Погружению

Лабораторию «Симбиоза» уровня 4 уже нельзя было назвать убежищем. Она стала последним бастионом на краю геенны огненной. Воздух гудел от напряжения – не только электрического от аварийных генераторов, но и от предгрозовой тишины перед нечеловеческой бурей. Сейсмические толчки стали реже, но глубже, каждый раз заставляя содрогаться самые основания колонии, напоминая о чудовищной ране в сердце Бездны. Шипение и бульканье бионаростов на стенах сливались в непрерывный, больной аккомпанемент к далёким, но неумолкающим крикам хаоса, просачивающимся сквозь толщу биоактивных полимеров. Запах – едкая смесь озона, гари, гниющей органики и чего-то металлически-кровавого – висел тяжёлым одеялом.

В эпицентре этого ада, под неровным, кроваво-красным светом аварийных ламп, возвышалось сооружение, одновременно напоминающее алтарь, саркофаг и электрический стул. Капсула-интерфейс.

Келлер и его импровизированная команда из двух уцелевших техников, чьи лица были серы от усталости и страха, трудились над ней с лихорадочной, молчаливой яростью. Они не чинили – они латали, приспосабливали, соединяли обрывки систем в отчаянную попытку функциональности. Каркас капсулы, некогда гладкий и технологичный, теперь был покрыт сварными швами и заплатками из бронированных полимеров. Внутри, вместо мягкого кресла – жёсткое ложе, обитое грубой тканью, с выемками для конечностей, больше похожее на эшафот. К нему вели пучки оптоволоконных жил и силовых кабелей, словно щупальца механического спрута. Эти кабели сплетались в толстые жгуты, уходящие в два эпицентра: