Пролог
«Между сном и явью – тонкая стена.
По одну сторону – птицы в небе.
По другую – их тени на стене.
А я сторож у этой двери».
Солнечный свет был густым и тягучим, как расплавленное стекло. Он пронизывал листву старого клёна, дробился на тысячи бликов и ложился на землю кружевными пятнами. В этой купели из света и зелени бушевала жизнь – стайка воробьёв с неистовым деловым чириканьем перелетала с ветки на ветку, будто от срочности их дел зависело вращение планеты.
Выше всех, на голой, устремлённой в небо ветке, сидел сизый голубь. Неподвижный, как изваяние. Он не участвовал в общей суете. Его тёмный, блестящий глаз был устремлён куда-то за пределы двора, за высокий кирпичный забор, в невидимые дали. Он был полон молчаливого, абсолютного покоя – покоя существа, которое знает, что оно свободно, даже не шевеля крылом.
Мальчик, запрокинув голову, замер. Он не просто смотрел. Он ловил ритм этого иного, дикого существования. Ему казалось, что тонкая, невидимая нить протянута между его сердцем и маленьким стучащим сердцем птицы. Он был уверен, что понимает этот безмолвный язык. Ему казалось, что он видит тот же самый горизонт.
Он ещё не знал, что между ним и небом может быть стекло. Он ещё не знал, что свободу можно наблюдать, как экспонат в музее, – бесконечно близко и бесконечно недостижимо.
Глава 1. Время течёт
Будильник разъедал тишину ровно в 6:30. Не резко, а настойчиво, как капающая вода. Я вытянул руку, шлепнул по кнопке, и в комнате вновь воцарилась тишь, нарушаемая лишь собственным, чуть сбивчивым дыханием. Серый утренний свет пробивался сквозь полузакрытые жалюзи, рисуя на полу полосатые тени, которые казались прутьями невидимой клетки. Я лежал и слушал, как за окном просыпается город. Где-то вдали чирикали воробьи – настойчиво, деловито, словно спеша прожить свой день.
Ровно пять минут уходило на раскачку. Потом подъем. Ноги сами, помимо воли, несли меня на кухню, к заветному шкафчику над раковиной. Там стояли две баночки. Одна – побольше, с яркими, желто-красными мультивитаминами, похожими на конфеты. Другая – маленькая, стеклянная, без каких-либо опознавательных знаков, с белыми матовыми таблетками. «От мигрени, сынок, – говорила мама, вкладывая мне в руку очередную баночку. – Простая, полезная привычка. Как чистить зубы».
Я опрокинул одну белую таблетку на ладонь. Она была прохладной и идеально гладкой, будто отполированной морской галькой. Глоток прохладной воды – и ежедневный ритуал был завершён. Можно было жить дальше.
Душ, быстрое бритье, стандартный завтрак – яйцо всмятку и слегка подгоревший тост. Вся эта рутина была мне как вторая кожа, уютная, растянутая и до боли предсказуемая. Я взглянул на часы – 7:45. Идеальное время. Любое отклонение от графика вызывало смутную, необъяснимую тревогу.
На улице пахло мокрым асфальтом и свежестью после ночного дождя. Я шел привычным, выверенным маршрутом, не думая о поворотах. Мои ноги знали дорогу лучше моего сознания. Библиотека, мое место работы, была огромным старым зданием из темного, почти черного кирпича, похожим на спящего великана. Она стояла на небольшом возвышении, и ее высокие стрельчатые окна с утра подмигивали слепым отражением встающего солнца.
Я машинально обменялся кивками с парой спешащих прохожих, их лица были смутно знакомы. Город был не то чтобы большим, но и не маленьким – таким, где все друг друга вроде бы не знают, но лица уже давно стали частью пейзажа.
Сторожевой пост находился сразу за массивными, дубовыми дверями, которые с глухим стуком захлопывались за спиной, отсекая внешний мир. Небольшая будка с тонированным стеклом, откуда был виден весь вестибюль и начало главного читального зала. Мой «офис». Воздух здесь всегда был особым – густая, почти осязаемая смесь запаха старой бумаги, кожзаменителя переплетов и воска, которым десятилетиями натирали паркет. Я делал глубокий вдох, и это пахло домом. Спокойствием. Незыблемостью.
– Привет, Саш, – знакомый голос донёсся слева, как только я переступил порог.
Иван. Мой напарник. Он уже сидел за своим столом в крохотной, заставленной комнатке при сторожечке, пил кофе из своей огромной, потрёпанной кружки с полустёршейся надписью «Не буди во мне зверя». Он был старше меня, лет на десять, с лицом, которое, казалось, уже повидало всякое, но не ожесточилось, а скорее устало от увиденного. На нем была такая же, как у меня, форма темно-синего цвета, но сидела она на нем как-то по-домашнему, небрежно, поношенно.
– Привет, – буркнул я, развешивая куртку на вешалке. – Опять твой кипятильник воняет палёным. Весь гардероб им пропитался.
– Это не вонь, Саш, это аромат пробуждения, – Иван усмехнулся, но в его глазах, темных и глубоких, не было и тени веселья. Только привычная, застарелая усталость. – Кофе? Сегодня особенно ядрёный, крепкий, как нервы у нашего директора после инвентаризации.
Я мотнул головой. «Нет, спасибо». Кофе с утра выбивал меня из колеи, нарушал тот хрупкий внутренний баланс, который я так тщательно выстраивал. Я предпочитал свою рутину без лишних, резких встрясок.
Мое рабочее место – кресло с продавленной подушкой, вминавшейся под весом поколений сторожей до меня, мониторы, показывающие прыгающую картинку с камер, и толстый, исписанный до предела журнал для записи посетителей. Первые часы смены текли медленно и плавно, как густая патока. Я сидел на своём посту, наблюдая, как солнечный луч, пробившийся сквозь цветной витраж, медленно, неспешно ползёт по темному паркету, отмеряя минуты, сложенные в часы. Старушки, перелистывавшие страницы с тихим шелестом, студенты, что-то усердно конспектировавшие, сгорбившись над столами, – все они были частью этого неторопливого, почти завороженного ритма. Я мерил время песком и думал, что оно течёт– ровно, однообразно, убаюкивающе. Каждый день был похож на предыдущий, как две капли воды, и в этой предсказуемости был свой, странный, гипнотизирующий покой.
Иногда, чтобы размять ноги, я обходил залы. Мне нравилось проводить кончиками пальцев по корешкам книг на бесконечных полках – шершавая ткань, гладкая, потрескавшаяся от времени кожа, холодный, скользкий целлофан. Каждая книга была отдельной, запертой на замок вселенной. Я знал каждый скрип половиц, особенно в дальнем зале с архивными фолиантами – один особенно громкий, предательский, под третьей от окна стеллажом, другой, тихий и жалостливый, у камина, который не топили, наверное, лет сто. Этот скрип был моим метрономом, моими внутренними часами.
Обед. Я достал свой ланч-бокс. Стандартный бутерброд с сыром, блестящее яблоко. Иван с наслаждением разворачивал какой-то сложносочинённый, огромный бургер, от которого пахло чесноком и майонезом.
– Смотри, – он кивнул в сторону большого витражного окна, не отрываясь от своей трапезы. – Опять они. Собрались, как на работу.
За стеклом, на массивном каменном карнизе, устроилась целая стайка голубей. Они переминались с лапки на лапку, ворковали, деловито клевали что-то невидимое глазу.
– Ну и что? – спросил я, откусывая хрустящее яблоко. – Птицы как птицы.
– Да так. Наблюдаю. – Иван отхлебнул из своей кружки. – У них своя жизнь, понимаешь? Свои драмы, свои радости. Одни прилетают, другие улетают. А в целом – крутятся тут, как заведённые, на одном и том же пятачке. Интересно, они когда-нибудь задумываются, зачем? Видят ли что-то дальше этого карниза?
– Они птицы, Ваня. У них мозг с горошину. Они думают о еде. И всё. Не надо придумывать лишнего.
– Может, и мы так же, – он хмыкнул, и его плечи слегка содрогнулись. – Может, все мы просто птицы на карнизе, а кто-то сверху так же смотрит на нас и рассуждает, о чём это мы тут думаем. – Его рука, держащая кружку, слегка, почти незаметно дрожала.
Иногда Ваня нес такую околесицу. Я списывал это на его возраст, на какую-то его личную, затаённую грусть и странную любовь к дешёвой, наивной философии.
Он пришел ровно в 8:00. Его шаг был размеренным, взгляд прямым, но немного стеклянным, отрешенным. Как у человека, который только что проснулся, даже если он уже два часа на ногах. Всё строго по протоколу. По нашему общему, незримому расписанию.
«Привет, Саш». Стандартное, отработанное приветствие. Он кивнул в ответ, не глядя, принял утреннюю дозу. Это видно по тому, как спало напряжение в его плечах. Хорошо. Значит, сегодняшний день пройдет спокойно.
От кофе отказался. Всегда отказывается. Его организм помнит то, что забыл мозг – кофеин сейчас лишь лишний раздражитель, способный нарушить хрупкий химический баланс, который мы так старательно поддерживаем.
Он сел на пост. Смотрит в мониторы, но не видит их. Он в своей библиотеке. Его разум – великий архитектор и тюремщик в одном лице. Я читал его файлы. Он может часами описывать запах старых книг – не просто «пыль», а сложный букет табака, ванили и грусти. Он знает каждый скрип половиц. Для него это не звук, а голос дома.
Я указал на птиц. Попытка зацепить его за реальность. Настоящих птиц за настоящим окном. Он отмахнулся. «Они птицы». Для него они – просто часть декора. Фон. Он не видит в них символ, возможность улететь. Для него не существует «улететь». Есть только его пост, его бутерброды и его сны.
Он доел яблоко, аккуратно сложил огрызок в пакет. Чистоплотность, доведенная до автоматизма. Как следствие долгих лет режима.
Мы оба охранники. Он – своей иллюзии. Я – его. Интересно, кто из нас больше заперт?
Глава 2. Вре