Читать онлайн Птичка

Пролог

Вид с высоты всегда усмирял его, успокаивал, давал иллюзию контроля над хаотичным, шумным, вечно куда-то спешащим городом. Мосты, распахнувшие свои крылья над темной, почти черной водой Невы. Золоченые купола, отсвечивающие призрачным, неестественным светом. Отсюда, из-за панорамного стекла, не было слышно ни гула машин, ни пьяных криков с набережной, ни скрипа причальных канатов. Здесь царила стерильная, дорогая тишина.

Руслан Гразовский стоял, прислонившись лбом к холодному, идеально прозрачному стеклу. В руке – тяжелый бокал с остатками выдержанного виски. Лед давно растаял, разбавив элитный алкоголь до состояния горьковатой водички. Ему было все равно.

Его взгляд скользил по знакомым силуэтам, выхватывая знакомые точки: вот изгиб Петропавловки, вот темная зелень Летнего сада, вот где-то там, в гуще спящих улиц, притаилась Садовая. Улица, которой он никогда не замечал, пока она не стала для него центром вселенной. Пока не стала магнитом, стрелкой его внутреннего компаса.

Он сделал последний глоток, поморщился от противной теплой жидкости и отшатнулся от окна. Пустой, вымерший простор трехсотметровой квартиры давил на него. Глянцевый пол отражал безжизненные дизайнерские светильники, дорогие, но абсолютно бездушные кресла, стены, украшенные абстрактной живописью, которую он когда-то купил не потому, что она ему нравилась, а потому, что так было правильно. Так соответствовало статусу. Статусу успешного финансиста, топ-менеджера, хозяина жизни. Владельца этой стеклянной клетки с самым лучшим в городе видом.

Он прошелся по комнате, его шаги гулко отдавались в тишине. Он был здесь абсолютно один. Как всегда. Но лишь сейчас это одиночество стало физической болью. Ощущением пустоты под ребрами, в груди, в самой середине существа.

Он подошел к современной, минималистичной аудиосистеме, на секунду замер с протянутой рукой, а затем все-таки нажал кнопку. Тишину разрезал чистый, бархатный, пронзительный женский голос. Он знал эту запись наизусть. Тихую, сделанную на телефон в душном баре. Он выпросил ее когда-то, умолял, чтобы мог слушать всегда. Это был не профессиональный трек, не отполированный до блеска в студии. Это было живое дыхание. Слышался легкий гул голосов, звон бокалов, а потом… потом начиналось оно.

Она пела старую джазовую балладу. О любви, конечно. О потере. Ее голос был как прикосновение в полумраке – нежное, теплое, обещающее бесконечность. В нем были тысячи оттенков: легкая хрипотца на низких нотах, чистейший, летящий к самым звездам серебряный колокольчик на высоких. Он входил прямо в душу, обходил все барьеры, все защиты, которые Руслан выстраивал вокруг себя, и касался самой сути.

И снова, как уже тысячу раз за эти месяцы, перед его внутренним взором всплыла та самая, первая встреча…

Глава 1.

Воздух на высоте трехсот метров был другим. Не тем, что внизу, в сырой, пропитанной историей и болотными испарениями чаше Петербурга. Здесь он был стерильным, охлажденным до идеальной температуры, лишенным запахов, если не считать едва уловимого аромата дорогой полировки и безупречного кофе. Воздух стоимости, воздух власти.

Руслан Гразовский стоял у панорамного окна, взирая на раскинувшийся внизу город. С этой высоты он напоминал макет, собранный рукой гениального, но безумного архитектора. Извивы Невы – блестящие ртутные дорожки. Кровли исторических зданий – коричнево-серая мозаика. Крошечные машины, застывшие в вечных пробках на КАДе, казались бусинками, нанизанными на нитку. Он любил этот вид. Он напоминал ему диаграмму акций – хаотичную на первый взгляд, но подчиняющуюся строгим, пусть и неочевидным, законам.

Его кабинет в Лахта-центре был обставлен с минималистичной роскошью, где каждая деталь работала на впечатление. Массивный стол из черного дерева, на котором царил безупречный порядок: три монитора, тонкий ноутбук, стакан с карандашами и ни единой лишней бумажки. Кожаное кресло, которое принимало форму его тела, но никогда не позволяло расслабиться полностью. На стене – абстрактная картина в темных тонах, стоившая как хорошая квартира в центре. Ни фотографий, ни безделушек. Ничего личного.

Руслан повернулся от окна. Его мобильный телефон, лежавший на столе беззвучно, вибрировал, подпрыгивая на полированной поверхности. Он посмотрел на экран. «Анастасия».

Невеста.

Палец повис над кнопкой принятия вызова, но он так и не нажал. Вместо этого отправил звонок на голосовую почту и написал короткое сообщение: «Совещание. Перезвоню позже».

Он не врал. Совещание и правда должно было начаться через пятнадцать минут. Но причина была не в нем. Просто ему было невыносимо слышать сейчас ее голос – выверенный, холодноватый, с идеальной дикцией, отточенной в лучших пансионах Швейцарии. Голос, который напоминал ему о предстоящей свадьбе, о сделке и о будущем, расписанном по пунктам, как контракт о слиянии активов.

Брак с Анастасией, дочерью Алексея Владимировича Орлова, патриарха одного из старейших банков страны, был стратегическим решением. Взаимовыгодным. Логичным. Руслан получал доступ к закрытым финансовым потокам и негласную поддержку в высших эшелонах власти. Орловы – его мозги, его дерзость, его современные, подчас циничные методы, которые заставляли старый капитал вращаться с невиданной скоростью. Свадьба была просто красивым ритуалом, скрепляющим союз. Любви там не предполагалось ни капли.

Иногда, в редкие моменты тишины, Руслана посещала мысль: а что, если? Что, если бы он женился на ком-то из своего прошлого? На той самой девушке из университета, с горящими глазами и верой в светлые идеалы? Он тут же отмахивался от этих мыслей, как от назойливой мухи. Сентиментальность была роскошью, которую он не мог себе позволить. Она вела к ошибкам. А ошибки в его мире стоили миллионов.

Дверь в кабинет тихо открылась, пропуская секретаршу – безупречную, как и все в этом помещении.

– Руслан Викторович, совещание через десять минут в зале «А». Все участники подтвердили присутствие.

– Спасибо, Ольга. Я выйду через пять.

Дверь так же тихо закрылась. Руслан взял со стола папку с материалами. Его пальцы, длинные, с аккуратными ногтями, привыкшие к клавиатуре и сенсорным экранам, ощутили шероховатость дорогой бумаги. Физический контакт с реальностью. Ему это нравилось.

Совещание прошло как всегда – эффективно, без лишних эмоций. Он парировал возражения, ставил задачи, его слова не обсуждали, а принимали к исполнению. Он был капитаном на мостике корабля, и его команда беспрекословно выполняла приказы. Когда все стали расходиться, на столе зазвонил внутренний телефон, разрывая тишину, как стеклорез.

– Руслан Викторович, Роман Борисович и Станислав Олегович на связи, напоминаю о ланче в «Метрополе» через сорок минут, – голос секретаря, Ольги, был таким же отполированным и холодным, как столешница его рабочего стола.

– Спасибо, Ольга, – бросил он в трубку и положил ее.

Друзья. Рома и Стас. Единственные люди, с которыми он мог позволить себе быть если не самим собой, то хотя бы чуть менее застегнутым на все пуговицы. Рома – его личный циник и адвокат. Стас – голос разума и связь с большим миром питерской власти. Их треугольник дружбы был таким же прочным и предсказуемым, как и его финансовые схемы.

Он потянулся за пиджаком, висевшим на спинке кресла. Шерсть и шелк от итальянских портных, сидевшая на нем безупречно. Еще одна униформа успеха. Он поймал свое отражение в темном экране монитора – высокий, подтянутый, с правильными, чуть усталыми чертами лица. Волосы, уложенные с небрежной, дорогой точностью. Взгляд, который коллеги называли «пронзительным», а конкуренты – «бесчувственным». Идеальная обложка для журнала Forbes.

«Метрополь» встретил его привычной прохладой и запахом дорогой кожи, старинного дерева и кофе. Его проводили к привычному столику в глубине зала, подальше от любопытных глаз. Рома и Стас уже были на месте. Рома, в своем неизменном темном костюме, с видом вечного обвинителя, что-то яростно строчил на своем айпаде. Стас, более расслабленный, в качественной, но не кричащей рубашке с расстегнутым воротником, лениво помешивал ложкой латте.

– А, наш мессия финансовый явился, – не поднимая глаз от экрана, проворчал Рома. – Заждались уже. Время – деньги, как ты сам любишь говорить.

– Прости, задержался, – Руслан опустился в кресло. – Мировые рынки сегодня немного истеричны. Пришлось успокаивать.

– Успокоил? – поинтересовался Стас, отодвигая от себя чашку.

– На время. До следующего чиха какого-нибудь политика.

Официант с ресторанной бесшумностью возник у стола. Заказ был ритуалом, не требующим обсуждения: стейки средней прожарки, зеленый салат, минеральная вода для Руслана, вино для Стаса, виски для Ромы.

– Ну что, – Рома наконец отложил гаджет в сторону и уставился на Руслана своими острыми, как скальпель, глазами. – Готов к своему последнему выходу на свободу? Скоро о тебе и вспоминать-то будут только в контексте «муж Анастасии Алексеевны».

Руслан поморщился. Тема предстоящей свадьбы с Настей висела в воздухе уже несколько месяцев. Это была не инициатива, не предложение. Это был стратегический альянс, слияние активов, одобренное советами директоров обоих сторон. Она была красива, холодна и умна. Идеальная партия. Дочь основателя крупнейшего банка. Их брак был бы красивым заголовком в деловой хронике и кошмаром в его личной жизни.

– Не начинай, Ром, – предупредительно сказал Стас. – Человек есть хоть хочет, а ты его сразу в могилу брака закапываешь.

– Какая могила? – фыркнул адвокат. – Золотая клетка с евроремонтом и видом на Неву. Мечта любого адекватного человека. Настя – девушка современная, не будет тебя каблуком под сердце тыкать. У нее своих деловых интересов выше крыши. Вы будете идеальной парой – два красивых, успешных деловых партнера, которые иногда спят в одной спальне для галочки.

Руслан молча смотрел на них, чувствуя, как привычная тоска сжимает горло тугим узлом. Рома был прав. Абсолютно, цинично прав. Это был идеальный, беспроигрышный сценарий. Так почему же сама мысль об этом вызывала у него желание встать и выйти из этого дорогого ресторана навсегда?

– Все под контролем, – сухо ответил он. – Отец Насти ждет моего звонка в пятницу, чтобы обсудить детали. Банкет, скорее всего, в Петровском. Человек на триста.

– Ну вот видишь, – Рома удовлетворенно отхлебнул свой виски, который ему принесли раньше еды. – Все решено. Осталось только сыграть роль счастливого жениха. А это, я уверен, тебе по силам. Ты же всю жизнь кого-то играешь.

С этими словами, брошенными мимоходом, Рома попал не в бровь, а в глаз. Руслан откинулся на спинку стула. Да, он всегда играл. Успешного сына, блестящего студента, жесткого переговорщика, холодного стратега. Он так давно играл эти роли, что уже и сам забыл, где заканчивается спектакль и начинается он сам. Если вообще начинался.

Еда не принесла удовольствия. Она была идеально приготовлена, но на вкус была как картон. Разговор вертелся вокруг дел, политики, общих знакомых. Стас пытался рассказывать забавный случай из жизни Смольного, но даже его обычная живость сегодня не спасала. Руслан ловил себя на том, что просто кивает, поддакивает, а сам смотрит куда-то поверх голов друзей, на богатое убранство ресторана, на сверкающие хрустальные люстры, и видел лишь бесконечную, выхолощенную пустоту.

– Что-то ты сегодня никакой, – констатировал Стас, когда официант унес пустые тарелки. – Давление?

– Скорее, предсвадебная депрессия, – усмехнулся Рома. – Это нормально. У всех женихов бывает. Пройдет, как только подпишешь брачный контракт.

Руслан не ответил. Он смотрел в окно, на солнечную улицу, по которой спешили люди. Какие-то обычные, не идеальные люди. С их проблемами, радостями, глупостями. Они казались ему более живыми, чем он, сидящий в этом дорогом склепе.

– Ладно, хватит насиловать жениха, – Стас, всегда чуткий, решил сменить пластинку. – Вечером что планируем? По слухам, на Литейном открыли новую точку «Эклипс». Говорят, пафосно до тошноты. Люди туда деньги возить тележками должны. Надо проверить.

Рома оживился.

– А что? Идея. Развеем предсвадебную тоску нашему другу. Посмотрим на новых русских манекенщиц, выпьем за его светлое будущее в браке.

Руслан почувствовал, как его тошнота усиливается. Еще один пафосный клуб, еще один вечер фальшивых улыбок, дежурных комплиментов, дорогого, но бесполезного алкоголя. Еще одна роль – роль души компании, успешного Руслана Гразовского, который «всегда на позитиве».

– Я не знаю, парни, – начал он. – Может, ну его? Рано вставать завтра.

– Вот именно что рано вставать! – перебил его Рома. – Значит, надо оторваться по полной, чтобы было что вспомнить в процессе утренней пытки беговой дорожкой. Все, твой протест отклонен. В десять встречаемся у меня, оттуда и поедем.

Спорить не было сил, да и смысла. Вечер был предрешен, как и его свадьба, как и вся его жизнь.

Они вышли на улицу. Майский воздух был теплым и пыльным. Руслан задержался на ступеньках, глядя, как к подъезду подъезжает его черный, отполированный до зеркального блеска Mercedes.

– Ты как будто на похороны собрался, а не в клуб, – хлопнул его по плечу Стас. – Расслабься, женишься – остепенишься, а пока грех не повеселиться.

Рома уже сидел в своем Porsche, показывая знаком, чтобы поторопились.

Дорога до дома промелькнула в полузабытьи. Шофер безупречно вел машину по заполненным вечерним трафиком улицам. Руслан смотрел на город, проплывающий за тонированным стеклом. Вот и его дом – новейший, футуристичный жилой комплекс на набережной. Его квартира на последнем этаже. Еще одна стеклянная клетка с самым лучшим видом в городе.

Он поднялся на лифте, который бесшумно поднимался вверх, закладывая уши. Дверь открылась бесшумным вздохом. Он вошел в гостиную, сбросил пиджак на диван, подошел к панорамному окну.

Вечерний Петербург зажигал огни. Они дрожали в прохладной дымке, поднимающейся от Невы. Город преображался, надевая свой вечерний, праздничный наряд. Где-то там, внизу, кипела жизнь. Где-то люди встречались, влюблялись, ссорились, мирились. Жили.

А он стоял здесь, наверху, в своем идеальном, безжизненном улье, и готовился к очередному вечеру бессмысленной, дорогой мишуры. К очередной роли.

Он вздохнул, повернулся от окна и пошел в спальню – переодеваться. Надевать очередной, безупречный костюм для очередного, безупречного в своей пустоте мероприятия.

Мысль о предстоящем вечере вызывала тошнотворную тяжесть. «Эклипс». Название говорило само за себя. Затмение. Полное затмение всего настоящего, живого, подмененного ярким, слепящим, искусственным светом.

«Потерпи, – сказал он сам себе, снимая дневной костюм. – Отработаешь номер, улыбнешься, выпьешь, вернешься домой, ляжешь спать. Завтра наступит новый день. Такой же, как и этот».

Он посмотрел на свое отражение в зеркале гардеробной. Высокий, красивый, успешный мужчина в дорогом белье и идеально отглаженных брюках, и совершенно пустой взгляд.

Он не знал тогда, что этот вечер, этот самый ненавистный, скучный, предсказуемый вечер, станет для него тем самым солнечным затмением, после которого ничего уже не будет прежним. Что очень скоро он сам будет молить всевышнего о том, чтобы вернуть обратно эту самую скуку и предсказуемость. Но будет уже поздно.

Он надел рубашку, автоматически застегнул пуговицы, повязал галстук. Машина. Роль была готова к выходу на сцену. Оставалось только дождаться, когда поднимется занавес.

Глава 2.

Если мир Руслана Гразовского был соткан из стекла, стали и бездушного блеска, то мир Полины был создан из совсем иного материала. Он был соткан из звуков. Из старых, пропахших пылью и временем нотных тетрадей. Из терпкого запаха кофе, которым пахло от пальцев ее педагога. Из сладковатого аромата маминых пирогов, доносившегося из маленькой кухни на Садовой. И из вечного, неумолчного гула большого города за окном, который был не чертежом, а живым, дышащим существом.

Этот гул был саундтреком ее утра. Не гудение климат-контроля, а перезвон трамвайных стрелок, отчаянные крики чаек над Фонтанкой, гул голосов со стороны Сенного рынка. Полина, закутавшись в старый, потертый халат, стояла на балконе, вцепившись пальцами в холодную, облупившуюся краску перил, и пила утренний кофе из огромной кружки с котом. Она любила этот момент – между ночной прохладой и дневной жарой, между сном и явью. Город в это время казался ей самым честным.

– Полечка! Иди завтракать, а то опоздаешь! – голос мамы, теплый и привычный, как плюшевое одеяло, донесся из глубины квартиры.

Квартира… Маленькая, тесная, заставленная мебелью двух поколений. Повсюду – следы ее музыкального взросления: старая фоторамка с ее первым выходом на сцену в музыкальной школе, пожелтевшие грамоты, на книжной полке между романами Достоевского и учебниками по сольфеджио.

За столом уже сидел папа, углубленный в утреннюю газету. Он поднял на нее свои добрые, уставшие глаза поверх очков.

– Ну что, наша певица, как настроение? Готовишься покорять сегодня Большой зал?

– Готовлюсь, пап, готовлюсь, – улыбнулась она, целуя его в щеку и опускаясь на стул. – Сначала покорю «Гриф», а там, глядишь, и до Большого дорастем.

Мама поставила перед ней тарелку с сырниками и сметаной.

– Опять сегодня ночью? – в ее голосе прозвучала знакомая нота тревоги.

– Мам, я же взрослая. И Кира со мной. Да и бар приличный.

– Приличный бар – это как сухая вода, – проворчал папа, перелистывая страницу. – Там же мужики пьют.

– Пап, они приходят музыку слушать, а я получаю деньги за то, что делаю то, что люблю. Это же прекрасно.

Она не врала. Не полностью. Бар «Гриф» и правда был одним из самых адекватных мест в городе. Публика там собиралась своя, богемная. Студенты, художники, завсегдатаи с окрестных улиц. Но выпивали там, конечно. И иногда к ней приставали, но Кира, которая работала там официанткой, всегда была на подхвате. Ее острый язык и решительный вид отпугивали большинство назойливых поклонников.

Завтрак прошел в привычных, уютных разговорах. О папиной работе, о маминых планах на дачный сезон, о предстоящем академическом концерте в консерватории. Это был ее островок стабильности. Ее тихая гавань. Иногда, правда, стены этой гавани казались ей слишком тесными, а забота – слишком навязчивой. Но она знала, что это – из любви.

Через час она уже ехала в переполненном трамвае по направлению к центру. Консерватория. Это слово всегда вызывало у нее трепет. Не просто учебное заведение. Храм. Храм с огромными колоннами, высокими потолками, потертыми мраморными лестницами, которые помнили шаги Шаляпина и Римского-Корсакова. Здесь пахло историей, деревом старых роялей, воском для паркета, пылью и… страхом. Священным страхом перед искусством.

Ее класс был на третьем этаже. Дверь с табличкой «Аглая Львовна Преображенская, профессор». Полина задержалась на секунду в коридоре, прислушиваясь к доносящимся из-за дверей звукам: чьи-то вокальные распевки, гаммы, бегущие по фортепианной клавиатуре. Это был ее мир. Ее стихия.

Она вошла. Аглая Львовна, худая, прямая как трость, с седыми волосами, убранными в строгую шишку, сидела за роялем. Ее пальцы, длинные, с выступающими суставами, бесшумно лежали на клавишах.

– А, Полина, – ее голос был низким, немного хриплым, как будто от вечного курения «Беломора» в студенческие годы. – Вы сегодня на пять минут ближе к пунктуальности, чем в прошлый раз. Это прогресс.

Полина сдержала улыбку. Аглая Львовна никогда не хвалила прямо. «Не хуже, чем в прошлый раз» – это была высшая оценка.

– Простите, Аглая Львовна. Трамвай…

– Трамваи, маршрутки, пробки… Вам, артистам, надо учиться абстрагироваться от быта, – отрезала педагог. – Быт – это то, что съедает талант на завтрак. Романсы Чайковского «Средь шумного бала». Начинайте.

Полина откашлялась, настроилась, взяла с пюпитра ноты. Она знала их наизусть, но держать в руках бумагу было спокойнее. Она сделала вдох, посмотрела на Аглаю Львовну, ждущую ее знака, и запела.

И мир за стенами консерватории перестал существовать. Остались только звуки. Точные, выверенные аккорды рояля и ее собственный голос, который она заставлял лететь, вибрировать, плакать и смеяться. Она пела о случайной встрече, о маске, под которой скрывается трепетная душа. Она проживала эту музыку. Вкладывала в нее всю свою пока еще небольшую, но такую жгучую жизненную силу.

– Стоп! – Аглая Львовна резко отпустила педаль рояля, и звук оборвался. – Вы сегодня поете технично. Даже слишком технично. Где душа, Полина? Где та самая «случайность», о которой поет героиня? Вы вышагиваете по нотам, как по парадной лестнице, а надо парить. Или хотя бы спотыкаться. Еще раз с самого начала. И забудьте, что у вас за окном трамваи, представьте, что за окном – бал и вы пытаетесь разглядеть одного человека в толпе.

Полина кивнула, сглотнула. Иногда ей казалось, что Аглая Львовна видит ее насквозь. Видит все ее страхи, все сомнения. Она снова начала и на этот раз попыталась отпустить контроль. Позволить голосу делать то, что он хочет и это сработало. Она сама почувствовала, как музыка ожила, задышала.

– Вот, – Аглая Львовна позволила себе легкую, почти незаметную улыбку. – Теперь уже что-то. Не идеально, но уже живое. Продолжаем.

Урок длился полтора часа. К концу Полина чувствовала себя выжатой, как лимон, но это была приятная, творческая усталость. Она собирала ноты в потрепанную папку.

– Полина, – остановила ее педагог, закрывая крышку рояля. – Вы много работаете по ночам?

Полина смутилась.

– Ну, да. В баре. Но я стараюсь не пропускать занятия.

– Я не об этом. Я о том, что голос – инструмент капризный. Он требует отдыха. А не работы на износ в прокуренных помещениях. Не превращайте свой дар в разменную монету. Его легко потратить и не заметить, как.

В этих словах не было упрека. Была тревога. Почти материнская забота.

– Я понимаю, Аглая Львовна. Но…

– Но нужно помогать родителям, – закончила за нее профессор. – Я знаю. Будьте осторожны. И помните – сцена в баре и сцена в Мариинке требуют разной цены за выход. Выбирайте с умом.

С этими словами, которые легли на плечи Полины внезапной тяжестью, она вышла из класса. У нее еще была пара по истории музыки, но мысли были уже далеко. Она переживала каждое слово Аглаи Львовны. А что, если она права? Что если она, Полина, тратит свой голос, свой шанс на какую-то сиюминутную необходимость?

Ее спасательный круг появился возле буфета, в виде рыжей, энергичной вспышки. Кира, с двумя стаканчиками кофе в руках, сияла во всю ширину своей улыбки.

– Ну что, как издевательства над неокрепшей психикой? Старая карга опять твои трепетные чувства к искусству в прах растоптала?

– Почти что, – Полина с благодарностью взяла кофе. – Но в этот раз с конструктивной критикой.

– Да она всегда с конструктивной, просто ты слишком близко к сердцу принимаешь, – Кира флегматично отхлебнула свой капучино. – Нам про методы воспитания в Древней Спарте рассказывали. Я сижу, думаю, я бы в их системе не выжила. Меня бы с какой-нибудь скалы сбросили за несанкционированную болтливость.

Полина рассмеялась. Кира была ее антиподом. Где Полина сомневалась, Кира действовала. Где Полина переживала, Кира отпускала шутку. Они были подругами с первого курса музучилища. Их дружба была странной для многих, но абсолютно естественной для них самих.

День тянулся медленно. Лекция по истории музыки, самостоятельная практика в классе, дорога домой на трамвае, где она притворялась, что читает конспекты, а сама смотрела в окно на мелькающие улицы.

Дома ее ждал мамин борщ и вечер, проведенный за учебниками. Но мысли ее уже были там, в баре «Гриф». Она перебирала в голове репертуар. Что спеть сегодня? Что-то веселое, зажигательное? Или, может, наоборот, лиричное, пронзительное?

Перед выходом из дома она дольше обычного крутилась перед зеркалом в прихожей. Надела свое лучшее платье – простое, черное, но идеально сидящее по фигуре. Распустила свои длинные, темные волосы. Накрасила губы чуть ярче, чем обычно.

– Красишься? – удивилась мама, заглядывая в прихожую. – Для бара-то?

– Мам, сцена есть сцена, – уклончиво ответила Полина. – Надо соответствовать.

Она вышла на улицу. Вечер был теплым и тихим. Она шла пешком от Садовой в сторону «Грифа», вдыхая прохладный воздух, наслаждаясь последними минутами одиночества перед работой. Огни города были не холодными и далекими, а близкими, домашними. Они освещали ее путь.

Она обошла угол и увидела знакомую вывеску – скрипучее, кованое изображение грифа, держащего в лапах гитару. Из приоткрытой двери доносился приглушенный гул голосов и музыка – это играл фонограммный микс, пока живое выступление не началось.

Она сделала глубокий вдох, отодвинула тяжелую дверь и шагнула внутрь.

Ее встретил знакомый коктейль запахов – свежее пиво, старинное дерево, чистящее средство для полов и подгоревший кофе из кофемашины за стойкой. Бар уже был наполнен посетителями наполовину. За стойкой суетился бармен Саша, с его вечной улыбкой и быстрыми руками. Среди столиков мелькала рыжая копна волос Киры – она уже вовсю работала, разнося заказы, щеголяя своим фирменным острым язычком.

Полина прошла за стойку, поздоровалась с Сашей, бросила свою сумку в крошечную комнатку для персонала и взяла свою гитару из чехла. Она провела рукой по грифу, проверяя строй. Все было идеально.

Она настроила гитару, поправила микрофон. Кира, пробегая мимо, подмигнула ей:

– Готовься, публика сегодня жаждет зрелищ!

Она вышла на небольшую, подсвеченную софитом сцену. Легкий гул в зале поутих. Несколько пар глаз устремилось на нее. Она привыкла к этому моменту – к секунде тишины перед первым аккордом. К моменту, когда она переставала быть просто Полиной и становилась Голосом.

Она улыбнулась залу, поправила микрофон.

– Добрый вечер, – сказал ее голос, усиленный техникой, звучал громче и увереннее, чем в жизни.

Она ударила по струнам, взяла первый аккорд, закрыла глаза и запела песню о надежде, о том, что где-то там, за поворотом, ждет что-то хорошее

Глава 3.

Ад. Он состоял не из огня и серы, а из стробоскопических вспышек, оглушительного бита, бьющего прямо в основание черепа, и липкой от пота атмосферы всеобщего, притворного веселья. «Эклипс» был именно таким, каким Руслан и ожидал его увидеть: дорогим, претенциозным и до тошноты скучным.

Огромное пространство бывшего завода было напичкано светотехникой, лазерами и зеркалами, которые множили и без того беснующуюся толпу до бесконечности. Воздух был густым, сладковато-горьким от смеси дорогих духов, сигаретного дыма и алкогольных паров. Люди кричали друг другу в уши, тщетно пытаясь перекричать какофонию, которую диджей гордо именовал музыкой. Они тряслись в странном, не то танцевальном, не то эпилептическом припадке, поднимая вверх бокалы с шампанским, словно совершая какой-то языческий ритуал поклонения золотому тельцу.

Руслан, Рома и Стас заняли столик в так называемой VIP-зоне – на самом деле, просто чуть приподнятой над общим залом платформе, огороженной бархатным канатом. Отсюда, как с балкона, открывался вид на всю эту безумную вакханалию.

– Ну что, круто? – прокричал Рома ему прямо в ухо, с довольным видом обводя рукой пространство. – Я же говорил! Место – огонь! Пол-Питера уже тут отметилось!

– Огонь, – кивнул Руслан, делая глоток виски. Алкоголь не приносил никакого удовольствия. Он был просто анестетиком, попыткой заглушить нарастающее чувство клаустрофобии и тоски.

Стас, сидевший напротив, с философским видом помешивал виски колой. Он, казалось, был единственным, кто разделял настроение Руслана.

– Народу, конечно, многовато, – заметил он. – Как сельди в бочке.

– Это и есть тренд, дружище! – весело хлопнул его по плечу Рома. – Чем теснее, тем веселее! Смотри, какие тут девчонки! Словно на конкурс красоты собрались.

Руслан лениво скользнул взглядом по толпе. Да, девушки были красивыми. Безупречно одетыми, с идеальным макияжем, дорогими процедурами в лицах и пустыми, стеклянными глазами. Они смотрели на него, на Рому, на Стаса оценивающе, вычисляя статус, стоимость часов, перспективы. Это был привычный, отлаженный механизм знакомств в их кругу. Улыбнуться, сделать комплимент, предложить выпить, обменяться номерами… Пустая, ни к чему не обязывающая игра, правила которой он знал наизусть и которую давно уже ненавидел.

К их столику то и дело подходили «знакомые» – такие же, как они, уставшие от жизни молодые люди в дорогих костюмах, с манерами хозяев мира. Обменивались рукопожатиями, пустыми фразами, выпивали по бокалу. Кто-то пытался говорить о бизнесе, но грохот музыки превращал любой диалог в абсурд.

– Слышал, ты скоро в законный брак вступаешь? – кричал ему какой-то знакомый сын какого-то знакомого олигарха. – С Настей, да? Красавица! Хватка у тебя!

– Спасибо, – кричал в ответ Руслан, чувствуя, как у него сводит скулы от напряжения.

Он ловил себя на том, что постоянно смотрит на часы. Вечер тянулся мучительно долго. Каждая минута была похожа на предыдущую. Он чувствовал себя актером, застрявшим в бесконечно зацикленном спектакле, где все роли были прописаны, а аплодисменты – оплачены заранее.

Руслан отодвинулся от стола, чувствуя, что ему не хватает воздуха. Он жестом показал друзьям, что идет в туалет, и начал пробираться сквозь толпу. Тела, пот, навязчивые взгляды… Он чувствовал себя загнанным зверем.

Уборная «Эклипса» была таким же произведением искусства, как и все остальное: черный мрамор, позолоченные краны, индивидуальные кабинки с дизайнерскими освежителями воздуха. Здесь было чуть тише. Руслан плеснул ледяной воды в лицо, глядя на свое отражение в зеркале. Усталое, напряженное лицо незнакомца с пустыми глазами.

«Что я здесь делаю? – спросил он у своего отражения. – Зачем?»

Ответа не было. Была лишь та же самая, знакомая пустота. Он снова надел маску безразличия и вышел обратно в ад.

Возвращаясь к столику, он увидел, что Стас уже вовсю танцевал с одной из блондинок, а Рома о чем-то оживленно спорил с девушкой-юристом. Никто не заметил его отсутствия. Он был лишним здесь. Призраком на своем же празднике жизни.

Он опустился на свой стул, поймал взгляд Ромы. Тот, похоже, прочитал все на его лице. Он наклонился к нему.

– Ладно, я сдаюсь. Здесь слишком громко даже для моих ушей. Может, рванем отсюда? Я знаю одно тихое местечко, там можно нормально поговорить.

Руслан почувствовал прилив благодарности.

– Да, – просто сказал он. – Давай рвать отсюда. Только Стаса вряд ли оторвешь.

– А его и не надо, – махнул рукой Рома. – Он тут как рыба в воде. Я ему потом напишу.

Они собрались под недовольный взгляд блондинки Стаса. Пробиться через толпу к выходу оказалось не легче, чем внутрь. Наконец, тяжелая дверь захлопнулась за ними, и они очутились на прохладной, почти безлюдной улице.

Тишина оглушила. После какофонии клуба она казалась райской музыкой. Руслан сделал глубокий вдох, впуская в легкие свежий ночной воздух.

– Господи, я чуть не сошел там с ума, – выдохнул он.

– Я уже давно, – усмехнулся Роман, доставая пачку сигарет.

– Куришь?

– Нет.

– И правильно. Вредно.

Он прикурил, затянулся с наслаждением.

– Ну что, пошли? Место в паре кварталов отсюда. Не пафосное, зато свое пиво варят и музыка приличная.

Они пошли по Литейному, оставляя за спиной оглушительный гул «Эклипса». Ночь была тихой и по-петербургски прохладной. Фонари отбрасывали на брусчатку длинные, таинственные тени. Руслан чувствовал, как напряжение постепенно покидает его плечи.

– Ты выглядел там, как на допросе, – заметил Земцов, выпуская колечко дыма. – Не нравится – так и скажи. Мы бы поехали куда-то еще.

– Да не в клубе дело, – мрачно ответил Руслан. – Вообще ничего не нравится. Все это… – он махнул рукой, обводя окрестности, – …какая-то бессмысленная беготня по кругу.

– Предсвадебный синдром, бывает, – кивнул Роман. – Пройдет.

– Это не синдром, Рома. Это… отчаяние.

Они шли молча несколько минут.

– Послушай, – наконец сказал Рома. – Я тебя знаю сколько лет? С института. И я никогда не видел тебя по-настоящему счастливым. Увлеченным – да. Азартным – конечно. Но счастливым? Может, это знак? Может, не надо себя насиловать?

Руслан горько усмехнулся.

– Легко сказать. Ты же знаешь, что стоит на кону. Это не просто брак, Ром. Это сделка. И моя подпись уже стоит под всеми черновиками.

– Черновики можно порвать, – пожал плечами адвокат. – Но дело твое. Ладно, вот и наше убежище.

Он указал на неприметную вывеску, висевшую над тяжелой деревянной дверью. На темном фоне было выведено коваными буквами: «Гриф». Из-за двери доносился приглушенный гул голосов и… музыка. Не запись. Живая музыка. Акустическая гитара и женский голос.

– Заходи, – хлопнул его по плечу Роман. – Здесь тебя никто не достанет.

Он толкнул дверь, и они вошли внутрь.

Первое, что ударило в нос Руслана, – это запах. Не дорогие духи и сигары, а теплое дерево, хмель, подгоревшее масло и что-то еще… уютное, домашнее. Зал был небольшим, погруженным в мягкий, теплый полумрак. Люди сидели за столиками, не кричали, а разговаривали, смеялись тихо, негромко. Никто не оглянулся на них, не оценивал костюмы.

И тогда он услышал Его.

Голос.

Он плыл над залом, как живое существо. Чистый, бархатный, с легкой, едва уловимой хрипотцой на низких нотах. Он пел о чем-то грустном и светлом одновременно. О потерянной любви, о надежде, о тихом вечере где-то за городом. В этом голосе не было ни капли фальши, ни грамма расчета. Была только чистая, обнаженная эмоция. Боль и нежность, сплетенные воедино.

Руслан замер на пороге, как вкопанный. Весь мир сузился до этого звука. Он не видел больше ни Ромы, ни зала, ни себя самого. Он только слышал. И чувствовал, как что-то замерзшее и спящее глубоко внутри него начинает трескаться, ломаться, просыпаться.

– Место ничего, да? – сказал Роман, но Руслан не ответил. Он не мог.

Его взгляд метнулся по залу, ища источник этого звука. И нашел.

На маленькой, подсвеченной софитом сцене сидела она. Девушка с гитарой. Длинные, темные волосы скрывали часть ее лица, она сидела, слегка сгорбившись над инструментом, и пела, глядя куда-то в пространство перед собой, как будто обращаясь не к публике, а к кому-то одному, невидимому.

И тогда она подняла глаза. Огромные, темные, невероятно выразительные глаза. Глаза олененка, застигнутого фарами в ночном лесу. В них читалась вся глубина той песни, что она пела. Вся боль, вся надежда, вся хрупкая сила.

Время остановилось. Гул в зале, голос Земцова, тяжесть прошедшего вечера – все растворилось, исчезло. Осталась только она, ее голос, ее глаза. Тонкая, почти хрупкая фигура, тонкая талия, которую хотелось обнять, чтобы защитить от всего мира и длинные, блестящие волосы, в которых играли блики софитов.

Он не осознавал, как его ноги понесли его за Романом к свободному столику в углу. Он механически опустился на стул, не отрывая от нее взгляда. Он боялся, что, если моргнет, она исчезнет, окажется миражом, порождением усталого мозга и алкоголя.

Роман что-то говорил о пиве, о том, что здесь его варят сами, о чем-то еще. Руслан кивал, не слыша ни слова. Его мир состоял из звуков, которые она извлекала из струн и из самой себя.

Она пела еще три песни. Каждую – совершенно разную. Лиричную, грустную, потом вдруг – задорную, почти народную, заставляющую людей у столиков улыбаться и притопывать ногами. И снова – пронзительную, о разлуке, от которой у Руслана перехватывало дыхание.

Он не пил виски, который ему принесли. Он просто сидел и слушал. Впитывал. Впервые за много лет он не анализировал, не оценивал, не искал выгоду. Он просто чувствовал. И это чувство было настолько новым и оглушительным, что ему было страшно.

Он видел, как она улыбается, заканчивая песню, – смущенной, детской улыбкой. Видел, как она перешептывается с рыжей официанткой, которая подбежала к сцене, чтобы поправить микрофон. Видел, как она делает глоток воды из стакана, и ему почему-то захотелось, чтобы это был он, кто подал ей этот стакан.

А потом ее выступление закончилось. Она сказала что-то тихое в микрофон, улыбнулась залу и скрылась в глубине за стойкой. Софиты погасли, и в зале снова заиграла тихая фоновая музыка.

Руслан сидел, все еще не в силах пошевелиться. Он чувствовал себя человеком, который прождал всю жизнь в кромешной тьме и вдруг увидел солнце. Ослепляющее, настоящее, живое.

– Ну что, как тебе? – спросил Рома, допивая свое пиво. – Неплохо поет, да? Местечко приятное.

– Да, – голос Руслана прозвучал хрипло, чужим. Он сглотнул. – Да… Неплохо.

Он поднял, наконец, бокал и сделал большой глоток виски. Алкоголь обжег горло, вернув его немного к реальности.

– Кто она? – спросил он, стараясь, чтобы вопрос прозвучал как можно более непринужденно.

– Кто? Певица? – Роман пожал плечами. – Не знаю. Местная звезда, наверное. Видел ее здесь пару раз. Поет хорошо.

Руслан кивнул, отводя взгляд. Его сердце все еще бешено колотилось. Мысли путались. Он хотел одного – чтобы она вернулась на сцену. Чтобы этот голос снова заполнил собой все пространство, вытеснив всю ту фальшь, что копилась в его душе годами.

Он больше не слышал ни смеха за соседними столиками, ни звона бокалов. Он слышал лишь эхо ее голоса, которое звенело у него в ушах, отзываясь странной, щемящей болью в груди.

Он не знал тогда, что эта боль – это боль пробуждения. Что этот вечер, начавшийся в аду «Эклипса», закончится для него здесь, в этом уютном, душном баре, станет точкой отсчета. Разделит его жизнь на «до» и «после».

До того, как он услышал ее голос. И после.

Он допил свой виски и поднялся.

– Пойдем, – сказал он Роману. – Я… я устал.

Они вышли на улицу. Ночной воздух снова ударил в лицо, но на этот раз он был не прохладным, а живительным. Руслан глубоко вдохнул.

– Спасибо, что привел меня сюда, – сказал он искренне.

– Не за что. Все лучше, чем там, в той душегубке, – улыбнулся Рома. – Подбросить тебя?

– Нет, я пройдусь пешком. Мне нужно… подышать.

Они попрощались, и Земцов уехал на такси. Руслан остался один на тихой улице. Он повернулся и еще раз посмотрел на вывеску «Гриф». На неприметную дверь, за которой остался кусочек чего-то настоящего.

Он достал телефон. Бездумно пролистал список контактов. Настя, Рома, отец, коллеги… Все они вдруг показались ему картонными декорациями. Ненастоящими.

Он зашел в браузер и с неожиданным для себя упорством начал искать расписание работы бара «Гриф». Он должен был знать, когда она снова будет петь. Он должен был снова услышать этот голос.

Он пошел по направлению к набережной, к своему дому-крепости, но впервые за долгое время он не чувствовал тяжести от предстоящего возвращения в свое идеальное, пустое убежище. Потому что в его голове звучала музыка. И в его душе, мертвой и промерзшей, наконец-то зажглась крошечная, но такая живая искра. Искра надежды.

На следующее утро Руслан вернулся в свою крепость – кабинет в Лахта-центре. Солнце, пробивавшееся сквозь облака, заливало светом город, превращая его в сверкающую игрушку. Здесь, наверху, все снова обретало смысл и порядок. Он провел утро в серии совещаний, был собран, резок, эффективен. Казалось, вчерашний вечер был лишь небольшим сбоем в программе.

Но ближе к обеду, оставшись один, он снова почувствовал странную пустоту. Он подошел к окну. Его взгляд упал вниз, на раскинувшийся город. Где-то там был тот бар. Та девушка. Обычная студентка, подрабатывающая певицей. Мир, параллельный его миру.

Он сел за компьютер. Пальцы сами собой вывели в поисковой строке: «бар Гриф Санкт-Петербург». Результаты были скудными: парочка старых отзывов о баре, упоминания в каких-то группах о живом звуке. Никаких страниц в социальных сетях, никаких фотографий. Она была призраком. Это его раздосадовало и… заинтриговало еще больше.

Вечером он снова оказался за рулем. Он не отдавал себе отчета, куда едет, пока не понял, что машина сама вывезла его на Литейный проспект. Он снова парковался в том же дворе. Снова смотрел на мигающую вывеску.

«Один раз. Просто послушать. И все», – сказал он сам себе, заглушая внутреннего критика.

Глава 4.

Сцена всегда была ее убежищем. Тем самым местом, где она могла спрятаться от всех своих тревог, сомнений, от вечного внутреннего критика, шептавшего, что она недостаточно хороша. Под светом софитов Полина переставала быть просто студенткой консерватории. Она становилась проводником. Проводником музыки, эмоций, историй, которые жили в старых песнях и которые она пыталась оживить своим голосом.

Но в тот вечер что-то было иначе.

Обычно, выходя на сцену, она растворялась в музыке полностью. Закрывала глаза, и мир сужался до вибрации струн под пальцами, до потока воздуха из легких, рождающего звук. Публика превращалась в безликий, доброжелательный гул, в фон, на котором разворачивалось ее собственное, сокровенное действо.

Сегодня она не могла закрыть глаза. Ее взгляд раз за разом непроизвольно скользил к тому самому углу. К тому самому столику. И он был там.

Он пришел.

После того, как он замер в дверях, завороженный, как пришелец, случайно попавший в чужой, непонятный ему мир, Полина почувствовала прилив странной, щекочущей нервы энергии. Он не просто слушал. Он впитывал. Его внимание было физически ощутимым, как луч прожектора, под которым одновременно и жарко, и тревожно. Она ловила себя на том, что поет не для всех, а для него одного. Что вкладывает в песни чуть больше грусти, чуть больше надежды, чуть больше самой себя, пытаясь… что? Произвести впечатление? Доказать что-то? Себе или ему?

Это было глупо, непрофессионально и до неприличия возбуждающе.

Она закончила свой сет на высокой, летящей ноте какой-то старой джазовой баллады. Аплодисменты были теплыми, искренними. Она улыбнулась залу, смущенно поклонилась и поспешила уйти за стойку, чувствуя, как горят ее щеки. Сердце бешено колотилось – не от усталости, а от чего-то другого.

– Ну что, я же говорила! – Кира подлетела к ней, сияя, как новогодняя елка. В руках она с ловкостью жонглера держала поднос с пустыми бокалами. – Твой «мистер Виски» на месте!

– Перестань, – прошептала Полина, стараясь не смотреть в ту сторону. – Просто посетитель.

– Посетитель, который пялится на тебя, как на единственный оазис в пустыне.

Она украдкой бросила взгляд через стойку. «Мистер виски» смотрел прямо на нее. Его взгляд был таким интенсивным, что Полине почудилось, будто она чувствует его на своей коже – тяжелый, теплый, почти осязаемый.

Она резко отвернулась, делая вид, что ищет что-то под стойкой. Ее пальцы слегка дрожали. «Соберись, дура, – прошипела она сама себе. – Он просто какой-то странный тип. Возможно, критик. Или маньяк. Или и то, и другое».

Но ее внутренний голос, обычно такой благоразумный, насмехался над ней. Какой маньяк приходит в бар в костюме, который стоит больше, чем все ее гардеробы за последние пять лет? Какой критик смотрит с таким обнаженным, почти болезненным восхищением?

– Эй, певица! – окликнул ее бармен Саша. – Отдохни немного, перекуси. Я тебе сэндвич собрал.

– Спасибо, Саш, – она с благодарностью приняла из его рук тарелку. Есть ей не хотелось, но это был хороший повод уйти в крошечную каморку для персонала, спрятаться.

Войдя в тесное помещение, заваленное коробками с напитками и запасами одноразовых салфеток, она прислонилась к прохладной стене и закрыла глаза. В ушах все еще стоял гул зала, смешанный с эхом ее собственного голоса. И его гипнотический взгляд.

Она представила, что рассказывает об этом Аглае Львовне. «Понимаете, профессор, я не могу петь, потому что на меня смотрит один мужчина с очень красивыми и очень грустными глазами». Старая карга наверняка хмыкнула бы и сказала что-нибудь вроде: «Настоящий артист должен петь даже под взглядом Медузы Горгоны, а если отвлекаетесь на зрителей – значит, плохо владеете мастерством».

Она вздохнула, откусила кусочек сэндвича без всякого аппетита и заставила себя вернуться обратно.

Вечер тянулся медленно. Между сетами она помогала Кире протирать столы, расставлять стулья, делать вид, что она занята важными делами. Но ее магнитом тянуло к тому углу. Он все еще сидел там. Он не болтал по телефону, не листал ленту соцсетей. Он просто сидел. Иногда делал глоток из своего бокала и смотрел на нее.

Это было самое странное. Он не пытался подойти, не строил из себя ухажера, не посылал через официантку записки или напитки. Он просто… присутствовал. Как будто его единственной целью было находиться здесь и слушать.

Во время второго сета она попыталась вернуть себе самообладание. Она закрыла глаза и попыталась уйти в музыку, как делала всегда. Она пела старые, проверенные песни, те, что знала наизусть, до последней ноты, до последнего вздоха. Но даже с закрытыми глазами она чувствовала его присутствие. Как будто в зале стало тише, воздух – плотнее, а свет софитов – ярче и теплее именно над ней.

Она спела свою последнюю песню – тихую, колыбельную, и открыла глаза. Аплодисменты. Улыбки. И его взгляд. Все такой же пристальный, серьезный. В нем не было восторга фаната. Было что-то более глубокое. Понимание? Признание?

Она быстро собрала свою гитару и почти бегом бросилась в свою каморку, сердце колотилось где-то в горле. Она боялась, что, если останется еще на секунду, он все-таки подойдет. И что она скажет ему? Спасибо? А за что? За то, что он смотрел?

– Ну что, все? – в дверь просунулась рыжая голова Киры. – Готовься, щас народ начнет расходиться. Поможешь мне со столами?

– Конечно, – кивнула Полина, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Они вышли вместе. Зал потихоньку пустел. Пара за парой, компании, одиночки – все двигались к выходу, болтая, смеясь, договариваясь о встрече в следующий раз.

Полина, взяв тряпку, принялась протирать один из столиков, стараясь не смотреть по сторонам. Но периферией зрения она видела его. Он поднялся со своего места и медленно направился не к ней, а к выходу.

Она почувствовала странное разочарование, смешанное с облегчением. Ну, конечно, он просто послушал и ушел. Завтра он забудет и о баре, и о ней, а она останется здесь со своими глупыми фантазиями.

Он уже почти дошел до двери, когда его остановил Саша.

– Мужчина, вы забыли сдачу! – бармен протянул ему несколько купюр.

Он обернулся, взял деньги, кивнул благодарностью. И в этот момент его взгляд скользнул по залу и на секунду задержался на ней.

Полина замерла с тряпкой в руке, чувствуя, как кровь приливает к лицу. Их глаза встретились всего на долю секунды, но этого хватило, чтобы мир снова сузился до точки. До этого молчаливого, вопрошающего взгляда.

Он первый отвел глаза. Кивнул Саше еще раз и вышел за дверь, растворившись в ночи.

Полина выдохнула, как будто только что пробежала стометровку.

– Видала? – прошипела Кира, подходя к ней с подносом, полным грязной посуды. – Видала, как он на тебя посмотрел? Я чуть посуду не уронила! Это был не взгляд, а… обстрел! Лазерный прицел!

– Прекрати, – слабо протестовала Полина, но ее сердце пело какую-то безумную, дикую песню.

– Ничего я не прекращу! – Кира была на взводе. – Он ушел, а атмосфера вся еще напряженная! Как после грозы! Ты чувствуешь?

– Я ничего не чувствую, – солгала Полина, принимаясь вытирать следующий столик с таким рвением, будто хотела стереть с него краску.

Но она чувствовала. Она чувствовала каждую клеточкой своего тела. Воздух и правда был другим. Наэлектризованным, наполненным чем-то недосказанным, каким-то обещанием.

Они закончили уборку почти в молчании. Кира периодически бросала на нее хитрые, знающие взгляды, но, видя ее задумчивость, не лезла с расспросами. Саша, подсчитывая выручку, напевая какую-то беззаботную мелодию.

Наконец, все было закончено. Полина надела куртку, взвалила гитару на плечо.

– Пойдем, провожу, – сказала Кира, запирая за собой дверь. – Мало ли какие мрачные графы по ночам шляются.

Они вышли на пустынную, тихую улицу. Ночной воздух был прохладен и свеж. Где-то вдали просигналила машина.

– Ну так что? – не выдержала Кира, как только они отошли от бара. – Признавайся!

– Признаваться не в чем, – покачала головой Полина. – Он послушал музыку и ушел. Все.

– Да брось ты! – Кира толкнула ее в плечо. – Он же смотрел на тебя, как голодный волк на котлету! Я тебе говорю, у него интересы далеко не музыкальные.

– А у меня – музыкальные, – с упрямством сказала Полина. – Мне бы до консерватории доходить, а не о каких-то незнакомцах думать.

– Ой, да, конечно, – закатила глаза Кира. – Ты у себя в консерватории о нем всю ночь теперь думать будешь. Я тебя знаю, романтичная ты наша.

Полина не стала спорить. Потому что подруга была права. Мысли о нем уже крутились в голове, навязчивые, как мотивчик, который не выкинешь.

Они дошли до дома на Садовой, поболтали еще немного о своих делах, о предстоящей сессии, и разошлись, каждая в свою парадную. Полина медленно поднялась по лестнице, стараясь не шуметь. Родители уже спали.

Она зашла в свою комнату, поставила гитару в угол и подошла к окну. Ее комната выходила во двор-колодец, но между домами была узкая щель, через которую виднелся кусочек ночного неба и одинокий фонарь на улице.

Она приложила ладони к горящим щекам. Что с ней сегодня было? Почему один лишь взгляд незнакомого мужчины выбил ее из колеи сильнее, чем любое выступление на академическом концерте?

Она представила его лицо. Серьезное, слегка уставшее, с красивым, четким контуром губ и глазами… Господи, эти глаза. В них было столько глубины, столько невысказанной истории. В них было то, о чем она пела в своих самых грустных песнях. Тоска по чему-то настоящему.

«Мистер Виски». Как бы его ни назвать, он был не похож ни на кого из тех, кто обычно приходил в «Гриф». Он был из другого мира. Мира стеклянных небоскребов, дорогих костюмов, тихих, но весомых решений. Зачем ему их захудалый бар? Зачем ее песни?

Может, Кира права? Может, он просто ищет легких развлечений? Какой-нибудь глупой студентки для интрижки на одну ночь?

Эта мысль заставила ее сжаться внутри. Нет. Во взгляде, который он бросил на нее сегодня, не было ничего похабного, ничего циничного. В нем было… восхищение.

Она разделась, легла в кровать и уставилась в потолок. В голове проигрывались обрывки сегодняшних песен. Но теперь она слышала их его ушами. Видела его реакцию на каждую спетую ноту.

«Придет ли он еще?» – прошептала она в темноту.

И поняла, что хочет этого. Сильно. Опасно сильно.

Она перевернулась на бок, сжав подушку в объятиях. Завтра учеба. Завтра лекции, занятия с Аглаей Львовной, нотная грамота, сольфеджио. Реальная жизнь.

Но где-то там, в большом городе, залитом огнями белой ночи, был он. Таинственный незнакомец с грустными глазами. И мысль о том, что их миры, такие разные, сегодня ненадолго соприкоснулись, заставляла ее сердце биться чаще.

Она закрыла глаза, пытаясь уснуть. Но перед внутренним взором снова стоял он. Молчаливый, загадочный, смотрящий на нее из полумрака бара. И эхо его взгляда грело ее лучше любого одеяла.

Глава 5.

Солнечный свет, заливавший его кабинет, казался насмешкой. Он был резким, бездушным, техническим. Он высвечивал каждую пылинку на идеально отполированной поверхности стола, каждую микроскопическую трещинку в его безупречно собранном фасаде. Руслан пытался сосредоточиться на отчете, который горой лежал перед ним – цифры, графики, прогнозы прибыли, но цифры плясали перед глазами, сливаясь в абстрактные, бессмысленные узоры.

Единственное, что стояло перед ним четко и ясно, – это образ ее глаз. Огромных, темных, как бездонные озера, в которых тонуло все его хваленое самообладание.

Он стал своим собственным шпионом. Утром, едва открыв глаза, он первым делом проверял сайт бара – нет ли изменений в расписании? В перерывах между совещаниями он вбивал в поиск «бар Гриф Петербург» и с глупой надеждой листал скудные результаты. Он даже нашел несколько размытых фотографий из бара в инстаграме каких-то посетителей. На одной из них она была – смутно видно вдали, на сцене, с гитарой. Он сохранил фотографию себе в телефон, словно подросток, и потом сам себе удивлялся этой жалкой, отчаянной слабости.

Его мир, такой предсказуемый и выверенный, дал трещину. И в эту трещину хлынуло что-то яркое, хаотичное, пугающее и невероятно живое.

– Руслан Викторович, у вас через пять минут созвон с Цюрихом, – голос Ольги в селекторе прозвучал как удар хлыста.

– Перенеси, – услышал он свой собственный голос, прежде чем мозг успел осознать сказанное.

– Простите? – в голосе секретаря прозвучало неподдельное изумление. Он никогда ничего не переносил. Никогда.

– Перенесите на… на завтра, – сказал он, чувствуя, как по его спине пробегают мурашки от собственной наглости. – Скажите, что возникли неотложные обстоятельства.

Он положил трубку, встал из-за стола и подошел к окну. Его отражение в стекле выглядело растерянным. «Неотложные обстоятельства». Да, так оно и было. Неотложное обстоятельство заключалось в том, что он не мог думать ни о чем, кроме как о том, когда она снова будет петь.

Он посмотрел на город, раскинувшийся у его ног. Сегодня он не казался ему игрушкой. Он казался лабиринтом. Огромным, запутанным, в самом сердце которого была спрятана его собственная, личная Ариадна. Та, что могла вывести его из этого тупика бессмысленности.

Вечер пятницы. Согласно расписанию на сайте, она должна быть там.

Мысль о том, чтобы поехать туда снова с друзьями, даже не возникла. Это было бы кощунством. Привести Рому с его циничными шуточками, Стаса с его добродушным любопытством в это свое, личное, еще не осмысленное до конца святилище? Нет. Это путешествие он должен был совершить в одиночку.

Оставшийся день прошел в каком-то тумане. Он механически отвечал на письма, подписывал документы, кивал на что-то на планерке. Его мысли были там, в теплом полумраке бара, где пахло деревом и пивом, а не деньгами и властью.

Ровно в семь он вышел из офиса, оставив удивленную Ольгу за своим столом. Он не поехал домой переодеваться. Он сел в свой мерседес и сказал водителю адрес. Тот, профессионально не выказывая ни малейшего удивления, тронулся с места.

Дорога казалась бесконечной. Он смотрел, как за окном сменяются пейзажи: сверкающие небоскребы делового центра, помпезные фасады исторического центра, и, наконец, более узкие, темные улицы, где и притаился «Гриф».

Он вышел из машины за пару кварталов, внезапно не желая подъезжать к самому бару на этом своем, слишком бросающемся в глаза автомобиле. Он хотел раствориться. Стать частью этого места. Хотя бы на несколько часов.

Он зашел внутрь. Было еще рано, и посетителей было немного. Тот же бармен, Саша, лениво полировал бокалы. Та же рыжая официантка, которую он мысленно окрестил «Фурией», расставляла на столиках свечи.

И… ее не было.

Паника, острая и холодная, кольнула его под ложечкой. Может, он ошибся днем? Может, она заболела? Может, она уволилась?

Он с трудом сохранил равновесие и направился к своему столику в углу. Тому самому. Он был свободен.

– Добрый вечер, – сказала ему Фурия, подходя с меню. Ее взгляд был оценивающим, немного колючим. – Что будете?

– Виски с содовой, – выдавил он.

– Один? – в ее тоне прозвучал едва уловимый подтекст.

– Один, – кивнул он, избегая ее взгляда.

Он делал глоток виски, которое ему принесли, и чувствовал, как алкоголь абсолютно не действует. Его нервы были натянуты струны. Каждый скрип двери, каждый новый вошедший заставлял его вздрагивать и смотреть на вход с безумной надеждой.

И вот, спустя мучительные полчаса, дверь открылась, и она вошла.

Она была в простых джинсах и кожаной куртке, через плечо была перекинута гитара в чехле. Она выглядела… обычной. Молодой. Удивительно живой.

Увидев его, она на секунду смутилась, отвела глаза, что-то быстро сказала подруге и скрылась в той самой комнатке за стойкой.

Руслан выдохнул. Мир снова обрел краски. Звуки – гул голосов, звон бокалов, заигравшая из колонок музыка – снова стали слышимы. Он существовал. Она была здесь.

Он провел там весь вечер. Он не сводил с нее глаз, пока она настраивала гитару, пока перешептывалась с барменом, пока, наконец, не вышла на сцену.

И снова тот же магический ритуал. Первые аккорды. Первая нота ее голоса. И мгновенное, полное погружение в иное измерение, где не было ни Лахта-центра, ни предстоящей свадьбы, ни скучных отчетов. Была только она и музыка.

Он слушал, и впервые за долгие годы ему не хотелось ничего контролировать, ничего анализировать, ничего присваивать. Он просто хотел чувствовать. И он чувствовал. Каждую ноту, каждую паузу, каждую эмоцию, вложенную в песню. Он ловил себя на том, что улыбается, когда она пела что-то залихватское, и сжимал кулаки, когда в ее голосе звучала боль.

Он был заворожен, он был пленен, он был счастлив этим странным, тихим, абсолютно иррациональным счастьем.

В перерыве она снова скрылась за стойкой. Он видел, как Фурия что-то ей говорила, кивая в его сторону, а она качала головой и краснела. Его это безумно забавляло и волновало одновременно.

Он не пытался подойти, не пытался привлечь ее внимание. Его присутствие здесь, его немой, абсолютный фокус на ней – это уже было посланием, и он чувствовал, что она его получает. Каждый раз, когда их взгляды случайно встречались, он видел в ее глазах не просто смущение, а любопытство. Живое, неподдельное женское любопытство.

Он дождался конца ее выступления. Дождался, когда она, смущенно поклонившись, уйдет за стойку. Дождался, пока она снова выйдет уже в куртке, с гитарой за плечом, и, что-то крикнув на прощание Фурии, выйдет на улицу.

Только тогда он поднялся. Он расплатился наличными, оставив щедрые чаевые – не для того, чтобы произвести впечатление, а потому что эти несколько часов стали для него дороже любого контракта. И вышел вслед за ней.

Он не преследовал ее. Он просто стоял у входа в бар и смотрел, как ее фигура удаляется по темной улице. Она шла быстро, легко, ее длинные волосы колыхались на спине в такт шагам.

Он смотрел ей вслед, чувствуя странное, щемящее чувство потери. Как будто что-то ценное, хрупкое и прекрасное уходило от него в ночь.

Он не знал тогда, что это станет его ритуалом. Что следующие несколько недель он будет жить от пятницы до воскресенья. Что его жизнь превратится в монотонную, серую рутину рабочих дней, которая будет существовать лишь для того, чтобы служить фоном для этих вечеров в «Грифе».

Он стал завсегдатаем. Его столик в углу всегда был для него свободен. Он приходил к открытию, уходил последним. Он пил свое виски, не пытаясь заказать ей выпить, не пытаясь завязать разговор. Он просто слушал, изучал ее, узнавал по тембру голоса, в каком она настроении сегодня, по тому, какие песни выбирает.

Он узнал, что по субботам она позволяла себе что-то более лиричное, грустное, а по воскресеньям, наоборот, старалась поднять настроение и себе, и публике, играя что-то зажигательное.

Он стал частью пейзажа. Бармен Саша уже встречал его кивком и сразу нес виски. Фурия перестала смотреть на него с подозрением и иногда даже перекидывалась парой ничего не значащих фраз: «Холодно сегодня на улице».

Его друзья начали замечать его странное поведение. Рома звонил по выходным с предложениями «развеяться», и Руслан каждый раз отказывался под надуманными предлогами. Стас как-то раз спросил напрямую: «Ты что, в секту вступил? По выходным тебя не достать». Руслан отшутился, но понял, что скоро вопросы станут более настойчивыми.

Его невеста тоже почуяла неладное. Их редкие встречи, и без того проходившие с прохладной вежливостью, теперь были окрашены его отсутствующим видом.

– Ты выглядишь уставшим, – сказала она как-то раз за ужином в дорогом ресторане. – Этот проект отнимает слишком много сил? Может, делегируешь часть вопросов?

– Да, – ответил он, глядя сквозь нее на огни на Неве и думая о том, что в эту самую минуту она, наверное, уже выходит на сцену. – Наверное, стоит.

Он жил двойной жизнью. Днем – успешный финансист Руслан Гразовский, жених, наследник империи. Ночью по выходным – безымянный слушатель, тень в углу бара, человек, чье единственное предназначение – ловить каждую ноту ее голоса.

И он понимал, что скоро ему придется что-то делать. Либо забыть это безумие и вернуться в свою клетку. Либо…

Либо сделать шаг навстречу, рискнуть, но рисковать он привык на бирже, где все просчитывалось до мелочей. Здесь же правил слепой, безрассудный случай и это его пугало больше всего.

Однажды в воскресенье, когда она пела особенно проникновенно, что-то щелкнуло внутри него. Он смотрел на нее, на ее прекрасное, одухотворенное лицо, и понял, что не может больше оставаться просто тенью. Что он должен узнать ее. Должен сказать ей… что? Он и сам не знал. Но молчание стало невыносимым.

И когда она, закончив выступление, ушла за стойку, он не остался на своем месте. Он отпил последний глоток виски, встал и направился к выходу, но на этот раз он не пошел к своей машине. Он остановился у стены соседнего дома и ждал.

Он ждал, пока из бара не выйдут последние посетители. Погаснет неоновая вывеска. Появится она.

Она вышла через двадцать минут. Одна. С гитарой за плечом. Она застегивала куртку, что-то напевая себе под нос.

Его сердце заколотилось так, что он почувствовал его стук в висках. Он сделал шаг из тени.

Она заметила движение, вздрогнула и остановилась, вглядываясь в темноту.

– Кто здесь? – ее голос прозвучал испуганно.

Он вышел на свет одинокого фонаря.

– Простите, я не хотел вас напугать, – сказал он, и его собственный голос показался ему чужим, хриплым от волнения.

Она узнала его. Испуг в ее глазах сменился удивлением, а затем – смущением. – Это вы… – прошептала она.

– Да, – кивнул он. – Это я.

Они стояли друг напротив друга посреди ночной улицы. Он – в своем дорогом пальто, она – в потертой косухе. Два мира, разделенные пропастью, внезапно соприкоснулись в одной точке пространства и времени.

Он не знал, что сказать дальше. Все заранее приготовленные фразы показались ему идиотскими и фальшивыми. Он просто смотрел на нее, ища в ее глазах ответа, разрешения, осуждения – чего угодно.

И тогда она улыбнулась. Не смущенной улыбкой сцены, а настоящей, любопытной, немного сбитой с толку улыбкой.

– Вы всегда так поджидаете девушек? – спросила она, и в ее голосе прозвучала легкая, нервная насмешка.