Читать онлайн Исповедь марионетки

ЧАСТЬ I: ИЛЛЮЗИЯ КОНТРОЛЯ

Глава 1: "Народный вердикт"

Я ненавижу людей.

Это простая истина, которую я никогда не произнесу вслух, но она движет мной каждое утро, когда я затягиваю идеальный узел галстука Brioni на шее и выхожу в эфир с безупречной улыбкой профессионального манипулятора.

Я смотрю на них через камеру, на этих представителей великого народа, которым рассказываю о коварных планах Запада, о предателях родины, о величии нашей державы и скрепах. Я вижу их рыхлые, обрюзгшие лица, потрепанные бытом и водкой, их примитивные эмоции, доступные для считывания как открытая книга с крупным шрифтом.

Быдло, на самом деле. Но я никогда не назову их так в эфире.

В эфире я – Максим Баженов, народный любимец, ведущий самого популярного общественно-политического шоу "Народный вердикт". Голос правды. Борец с фальшивыми новостями. Защитник традиционных ценностей. Гроза либералов и иностранных агентов.

Я – марионетка высшей категории. С идеальными нитями и безупречной артикуляцией.

– Через тридцать секунд в эфире, – раздается голос режиссера в наушнике.

Я одергиваю пиджак, поправляю запонки – платиновые, с крохотными рубинами, подарок от благодарного олигарха за интервью-реабилитацию – и включаю режим Максима Баженова. Улыбка, не затрагивающая глаз. Чуть приподнятая правая бровь – мой фирменный знак сдержанного скепсиса. Плечи расправлены, подбородок приподнят – я патриот, я уверен в своей правоте, я несу истину.

Заставка. Пафосная музыка. Графика с российским флагом и строгим мужским голосом: "Народный вердикт с Максимом Баженовым. Программа, которая расставляет точки над i".

– Добрый вечер, дорогие зрители! С вами Максим Баженов и программа "Народный вердикт". Сегодня мы поговорим о том, как западные кураторы через своих агентов пытаются расшатать ситуацию в стране, используя беззаботных студентов как пушечное мясо для цветной революции. Кому выгодны так называемые "мирные протесты"? Кто стоит за ними? И главное – кто платит? На эти вопросы мы ответим прямо сейчас.

Камера отъезжает, показывая студию – стильную, с преобладающими темно-синими и красными оттенками, огромными экранами и прозрачным столом, за которым сидят гости: политологи правильного толка, один ручной "оппозиционер" для видимости дискуссии, парочка патриотических экспертов и какой-то безликий "представитель общественности".

Все идет как по маслу. Я задаю провокационные вопросы "оппозиционеру", периодически прерывая его театральным возмущением. Патриотические эксперты вставляют заготовленные тезисы. На экранах мелькают кадры с протестов – тщательно отобранные, разумеется: самые агрессивные выкрики, самые неприглядные лица, кто-то что-то ломает. Обязательный кадр с американским флагом в толпе и парочкой ЛГБТ-символов для полноты картины морального разложения.

– Нельзя не заметить, что эти так называемые "стихийные протесты" удивительно хорошо организованы, – говорю я, вскидывая бровь. – Одинаковые лозунги, одинаковые методички… Даже плакаты будто из одной типографии. Случайность? Не думаю.

– Позвольте не согласиться, – вклинивается "оппозиционер", щуплый мужчина с бегающими глазами, который знает, что его роль – создать видимость дебатов, но не перегибать палку. – Люди выходят, потому что…

– Людей используют! – перебиваю я его. – Используют как расходный материал те, кто прячется за их спинами! Показываем кадры из Вашингтона, где Блинкен встречается с так называемыми "представителями гражданского общества" нашей страны, а потом – бац! – ровно через неделю начинаются эти ваши "стихийные протесты".

Оппозиционер пытается что-то возразить, но я включаю видеоролик – нарезку из разрозненных фрагментов протестов, смонтированных так, чтобы создать впечатление хаоса и агрессии. Фоном идет тревожная музыка.

В наушнике голос режиссера: – Рейтинги растут. Ты в ударе, Макс.

Еще бы. Это моя стихия. Я чувствую зрителя как опытный серфер чувствует волну. Знаю, когда нужно нажать на эмоции, когда включить логику, когда припугнуть, а когда дать надежду. Сегодня – день страха. Мы рисуем картину осажденной крепости, зловещих врагов за стенами и предателей внутри.

– Обратите внимание на эти кадры, – я указываю на экран, где мелькают лица молодых протестующих. – Эти ребята, многие из которых даже не могут толком объяснить, за что протестуют, становятся пушечным мясом в чужой игре. Им промывают мозги в социальных сетях, их науськивают через Telegram-каналы, которые ведут из офисов в Вильнюсе и Варшаве. А когда дойдет до реальных проблем, их западные кураторы просто умоют руки.

Сценарий программы выверен до минуты. Каждый участник знает свою роль. Даже "оппозиционер" в нужный момент сдается под напором "фактов" и "народного возмущения". Последнее слово всегда за мной.

– Дорогие зрители, сегодня мы с вами разобрали механизмы, с помощью которых внешние силы пытаются дестабилизировать ситуацию в нашей стране. Важно понимать, что никто, кроме нас самих, не заинтересован в процветании и стабильности нашей Родины. Россия – великая страна с великим народом, и никакие провокации не смогут сбить нас с пути. Берегите себя и своих близких, особенно детей, от манипуляций в интернете. Народный вердикт очевиден: мы вместе, мы едины, и мы победим. До встречи в следующем выпуске.

Финальная заставка. Пафосная музыка.

– Эфир окончен, – сообщает режиссер.

Я расслабляю плечи и снимаю микрофон, избегая смотреть в глаза гостям. Они подойдут за похлопываниями по плечу и условной благодарностью. Это часть ритуала. Сейчас не хочется.

– Баженов, отлично отработал, – Вадим Кравцов, мой продюсер, протягивает стакан виски. – Рейтинги – огонь. Держи, заслужил.

Вадим – циничный тридцатитрехлетний карьерист с блестящими перспективами. Идеальная прическа, дорогой, но не кричащий костюм, улыбка, в которой на десять процентов больше зубов, чем нужно для искренности. Таким я был лет пятнадцать назад. До того, как научился скрывать голод.

– Спасибо, – я принимаю стакан, делаю глоток. Macallan, восемнадцать лет выдержки. Стандартный для нашего закулисья. – Что там по повестке на завтра?

– Готовим разгром по той некоммерческой организации, которая мониторит выборы, – Вадим пролистывает что-то в планшете. – Нарыли на них связи с Госдепом через три рукопожатия. Сделаем сочную нарезку.

– Ясно, – я допиваю виски и ставлю стакан на стол. – Пришли материалы, посмотрю вечером.

– И еще, – Вадим понижает голос, – Виталий Сергеевич просил передать, что доволен сегодняшним эфиром. Особенно отметил твою находку про "пушечное мясо" – говорит, очень цепляет родительскую аудиторию.

Виталий Сергеевич Громов. Куратор из администрации президента. Человек, который никогда не повышает голос и не делает резких движений, но от одного его звонка могут рухнуть карьеры и закрыться телеканалы.

– Рад, что оценил, – отвечаю я с дежурной улыбкой.

– Да, и вот еще что, – Вадим оглядывается, хотя мы уже одни в студии. – Он приглашает тебя на закрытую вечеринку в эту субботу. В загородном доме у Штейна. Сказал, будут обсуждать новый проект, и ты должен там быть.

Аркадий Штейн. Медиамагнат, владелец нашего холдинга. Человек, который подписывает мои чеки с шестью нулями.

– Передай, что буду, – киваю я. – Что за проект?

– Не сказал, – Вадим пожимает плечами. – Но намекнул, что может быть повышение. Может, наконец, дадут свой канал?

Я хмыкаю. Свой канал. Еще больше денег. Еще больше влияния. Еще больше лжи.

– Посмотрим. Ладно, я домой.

Я забираю пиджак и иду к выходу. По пути несколько человек из технического персонала кивают мне с почтительными улыбками. Я – звезда первой величины в этом маленьком коррумпированном созвездии.

Спускаюсь в подземный паркинг, где меня ждет черный Lexus с водителем. Еще одна привилегия звезды пропаганды.

– Домой, Игорь, – говорю я, падая на заднее сиденье.

Пока машина выезжает с территории телецентра, я проверяю телефон. Десятки уведомлений. Я игнорирую большинство из них, просматривая только важное. Сообщение от ассистентки о завтрашнем графике. Напоминание о приеме у стоматолога. Запрос на интервью от глянцевого журнала.

И ни одного сообщения от дочери.

Я открываю Instagram (запрещен в РФ), который использую через VPN, чтобы следить за ее жизнью – единственный способ узнать, что происходит с Алисой, с тех пор как она перестала со мной разговаривать. Последний пост – неделю назад. Фотография какой-то книги с цитатой о справедливости. Типичная студенческая наивность.

Алисе двадцать. Она на третьем курсе журфака. Пошла по моим стопам, вот ирония. Только в отличие от меня, она еще верит в журналистику как в служение правде. В то, что слова могут менять мир. В свободу, равенство и прочую чушь, которой я тоже когда-то верил, пока жизнь не научила, что единственная реальная свобода – это деньги.

Мы не разговаривали нормально уже год. С тех пор, как она швырнула мне в лицо обвинение, что я "продался" и стал "рупором пропаганды". Как будто у нее был выбор между принципами и деньгами. Как будто она знает, что такое ипотека, алименты и необходимость обеспечивать семью. Как будто…

Я закрываю приложение. Не хочу думать об этом сейчас.

– Пробки сегодня, Максим Андреевич, – говорит водитель, вглядываясь в вечернее московское месиво на дорогах. – Минут сорок, наверное.

– Ничего, – я откидываюсь на сиденье и закрываю глаза. – Разбуди, когда приедем.

Но я не сплю. Я думаю о сегодняшнем эфире, о том, как ловко я манипулировал фактами, как искусно жонглировал полуправдами, создавая нужную картину мира. О том, как еще несколько миллионов зрителей проглотили очередную порцию страха и ненависти. О том, как где-то в параллельной вселенной я мог бы быть другим человеком, делающим другие вещи.

Но в этой вселенной я – Максим Баженов, звезда пропаганды, человек, который продал свой талант и образование за виллу в Испании, квартиру в "Москва-Сити" и часы за цену трехкомнатной квартиры в спальном районе.

И иногда, в моменты слабости, я думаю, что сделка была не в мою пользу.

– Максим Андреевич, приехали, – голос водителя вырывает меня из полудремы.

Я открываю глаза. Машина стоит у входа в жилой комплекс "Императорские сады" – элитный муравейник для тех, кто может позволить себе квартиру за пятьдесят миллионов и выше. Кивком благодарю водителя и выхожу из машины.

Охранник почтительно кивает, открывая передо мной дверь. Консьерж в безупречной форме приветствует меня по имени-отчеству. В лифте – одинокое путешествие наверх, в пентхаус. Я один в просторной кабине, отделанной деревом и зеркалами. Смотрю на свое отражение – безупречный костюм, уверенный взгляд, чуть уставшие глаза. Профессиональная улыбка, которая включается и выключается по щелчку.

Кто ты, человек в зеркале?

Двери лифта открываются прямо в прихожую моей квартиры. Система умного дома реагирует на мое появление, включая приглушенный свет и негромкую музыку. Просторная гостиная с панорамными окнами, из которых открывается вид на ночную Москву – сияющую, бурлящую, безжалостную.

Я скидываю пиджак, ослабляю галстук и иду к бару. Наливаю виски – на этот раз Lagavulin, шестнадцатилетний. Люблю его торфяные ноты, напоминающие о том, что где-то существуют места, не тронутые человеческой подлостью.

С бокалом в руке подхожу к окну. Город расстилается подо мной как карта возможностей. Огни небоскребов, золотые купола церквей, темные пятна парков. Где-то там, в этом муравейнике, живет моя дочь, которая меня презирает. Моя бывшая жена, которая считает меня продажным трусом. Мои бывшие коллеги, которые перестали со мной здороваться.

И миллионы зрителей, которые считают меня героем, борцом за правду, человеком, который не боится "говорить, как есть".

Я делаю глоток виски и усмехаюсь. Какая ирония. Я, человек, который зарабатывает на жизнь ложью, стал для них символом правды.

Телефон вибрирует в кармане брюк. Я смотрю на экран – номер не определен. Обычно я не отвечаю на такие звонки, но сегодня почему-то принимаю вызов.

– Слушаю.

– Максим Андреевич, добрый вечер, – голос Виталия Сергеевича Громова узнаваем мгновенно. Тихий, вкрадчивый, с легкой хрипотцой. Голос человека, который никогда не повышает тон, потому что в этом нет необходимости. – Не помешал?

– Нисколько, Виталий Сергеевич, – я мгновенно подбираюсь, хотя он не может меня видеть. – Чем обязан?

– Хотел лично поблагодарить за отличный эфир. Очень своевременно подняли тему студенческих протестов. Особенно удачно про "пушечное мясо" и "промывку мозгов".

– Спасибо, – я делаю еще глоток виски. – Рад, что оценили.

– Вы же получили приглашение на субботу?

– Да, Вадим передал. Буду обязательно.

– Отлично. Там будет важный разговор. Возможно, о расширении вашего… влияния.

Я чувствую, как пульс учащается. В нашей системе координат "расширение влияния" – это либо собственный канал, либо место в медиасовете при администрации президента. В любом случае – новый уровень игры и новые деньги.

– Звучит интригующе, – отвечаю я нейтрально.

– До субботы, Максим Андреевич, – Громов отключается так же внезапно, как и позвонил.

Я допиваю виски одним глотком и возвращаюсь к бару за добавкой. Наливаю щедрую порцию. Это не первый бокал за день, и я знаю, что он не последний.

Алкоголь стал моим верным компаньоном в последние годы. Не до беспамятства, не до потери контроля – я слишком профессионал для этого. Но достаточно, чтобы притупить эту постоянную, ноющую пустоту внутри. Чтобы не думать о том, как я превратился из журналиста в… это.

В мире моей пропаганды я – борец за справедливость. В реальности – продажный манипулятор, обслуживающий власть.

Я включаю телевизор – по привычке проверить, что там у конкурентов. На другом федеральном канале почти идентичная картинка: студия, эксперты, кричащие заголовки о внешних угрозах. Забавно, как мы все работаем по одним методичкам. Даже гарнитур экспертов совпадает: условный политолог, условный историк, условный общественник.

Я переключаюсь с канала на канал. Везде – одна и та же реальность, один и тот же нарратив, упакованный в разную обертку. Мир, поделенный на "наших" и "не наших". Черное и белое. Добро и зло. И никаких полутонов.

Внезапно мне становится душно. Я выключаю телевизор, допиваю виски и иду в душ. Горячие струи бьют по плечам, смывая усталость дня, но не могут смыть нарастающее чувство тревоги.

Что Громов хочет предложить мне в субботу? Какую новую роль в этом театре абсурда они приготовили для меня? И почему, несмотря на все привилегии моего положения, я чувствую себя все более загнанным в угол?

Выйдя из душа, я натягиваю домашние брюки и футболку, возвращаюсь в гостиную с новым бокалом виски и сажусь за ноутбук. Проверяю почту, просматриваю новости – в том числе те, что не попадают в официальные СМИ. Я давно использую VPN, как и все в нашей медиатусовке. Забавный парадокс: те, кто клеймит позором "западные фейки", сами внимательно их читают.

В новостной ленте одного из заблокированных ресурсов мелькает знакомое лицо. Иван Колесников. Мой бывший друг и коллега, теперь живущий в Берлине. Когда-то мы вместе начинали в региональной газете, вместе перебрались в Москву, вместе строили карьеру. Потом наши пути разошлись. Я выбрал комфорт и деньги. Он – принципы и эмиграцию.

Статья о его новом расследовании коррупционных схем в окружении президента. Смелый материал. Самоубийственный, если бы он все еще жил здесь.

Я закрываю страницу, не дочитав. Не хочу знать детали. Не хочу думать о том, что мог бы заниматься тем же, если бы сделал другой выбор пятнадцать лет назад.

Телефон снова вибрирует. На этот раз это Марина, моя бывшая жена. Мы развелись пять лет назад, когда я принял предложение вести "Народный вердикт" и окончательно перешел на сторону пропаганды. Она не смогла с этим жить. Сказала, что не узнаёт человека, за которого выходила замуж.

Сейчас мы общаемся только по вопросам, связанным с Алисой, хотя той уже двадцать, и она сама решает, с кем из нас видеться. Угадайте, кого она выбирает чаще?

– Да, Марина.

– Привет, – ее голос звучит напряженно. – Нам нужно поговорить об Алисе.

Я чувствую, как внутри все сжимается.

– Что-то случилось?

– Пока нет, – в ее голосе слышится усталость. – Но может случиться, если она продолжит в том же духе.

– О чем ты?

– Ты вообще в курсе, чем она занимается в последнее время?

Я хочу сказать, что да, конечно, я знаю все о жизни своей дочери. Что мы регулярно общаемся. Что у нас доверительные отношения. Но это было бы ложью даже по моим стандартам.

– Не совсем, – признаюсь я. – Мы… не очень часто разговариваем.

Марина вздыхает.

– Она связалась с этим студенческим движением. "Голос правды" или как там его. Ходит на их собрания, участвует в дебатах. Они готовятся к каким-то акциям протеста.

Я чувствую, как холодеет спина. "Голос правды" – одна из тех организаций, которые мы регулярно полощем в эфире как "иностранных агентов" и "наймитов Запада".

– И что она конкретно делает?

– Пока в основном дискуссии, дебаты, какие-то статьи для их сайта. Но, Максим, ты же понимаешь, куда это может привести. Особенно с учетом того, что ты… – она осекается.

– Что я? – мой голос становится холодным. – Договаривай.

– Что ты – лицо государственной пропаганды, – резко отвечает она. – Человек, который каждый вечер смешивает с грязью таких, как она. Ты действительно не понимаешь, почему она это делает? Это же классический подростковый бунт, только в двадцать лет и с политическим уклоном.

– Она взрослый человек, – отвечаю я устало. – Я не могу указывать ей, с кем общаться.

– Но ты мог бы поговорить с ней! Объяснить, чем это может закончиться.

– Она не станет меня слушать, – я делаю большой глоток виски. – Ты же знаешь, как она ко мне относится.

– Тогда используй свои связи! – в голосе Марины звучит отчаяние. – Сделай что-нибудь, чтобы ее не затянуло глубже в это болото. Ты же знаешь, как сейчас обращаются с активистами.

Знаю. Конечно, знаю. Я же помогаю создавать атмосферу, в которой это становится возможным.

– Что ты предлагаешь? – спрашиваю я.

– Встреться с ней. Поговори. Предложи стажировку где-нибудь за границей. Я не знаю! Ты же ее отец, черт возьми!

Я молчу. Что я могу сказать? Что я – последний человек, которого Алиса послушает? Что единственное, что я могу ей предложить – это стать такой же продажной шкурой, как я?

– Я попробую, – наконец отвечаю я. – Позвоню ей завтра.

– Хорошо, – Марина немного смягчается. – Спасибо.

Мы прощаемся, и я остаюсь один на один с тревожными мыслями. Алиса и "Голос правды". Моя дочь и организация, которую я помогаю демонизировать. Какая злая ирония судьбы.

Я наливаю еще виски и подхожу к окну. Москва мерцает огнями, равнодушная к маленьким человеческим драмам. Где-то там, в этом бесконечном муравейнике, моя дочь готовится бороться с системой, частью которой я являюсь.

И что я могу ей противопоставить? Свой цинизм? Свой конформизм? Свои деньги, заработанные на лжи?

Я делаю глоток и прислоняюсь лбом к прохладному стеклу. Впервые за долгое время я чувствую страх. Не за себя – за нее. Потому что я, как никто другой, знаю, насколько безжалостна может быть система к тем, кто осмеливается бросить ей вызов.

И самое страшное – я часть этой системы. Один из ее механизмов. Винтик в машине, которая может раздавить мою собственную дочь.

В этот момент я ненавижу себя даже больше, чем обычно.

Утро начинается с головной боли и сообщения от ассистентки: совещание по сценарию сегодняшнего эфира перенесено на час раньше. Я проглатываю таблетку аспирина, запивая холодной водой, и иду в душ, пытаясь смыть последствия вчерашнего виски.

Пока автоматическая кофемашина готовит эспрессо, я проверяю новости. Ничего примечательного – обычный поток контролируемой информации. Отчет о встрече президента с губернаторами. Новые санкции против России. Успехи импортозамещения. Разоблачение очередного "иностранного агента".

Привычный информационный фастфуд, который я помогаю готовить и сервировать.

После кофе и легкого завтрака я одеваюсь – темно-синий костюм Tom Ford, голубая рубашка, галстук с едва заметным геометрическим узором. Запонки с сапфирами сегодня – под цвет галстука. Образ телезвезды требует безупречности в каждой детали.

Спускаюсь в паркинг, где меня уже ждет водитель.

– Доброе утро, Максим Андреевич.

– Доброе, Игорь, – я сажусь на заднее сиденье и сразу открываю ноутбук. Нужно просмотреть материалы к сегодняшнему эфиру.

Пока машина движется в потоке утреннего траффика, я изучаю досье на некоммерческую организацию, которую мы будем "разоблачать" сегодня. "Честные выборы" – группа наблюдателей, которая мониторит нарушения на выборах. В нашем сценарии они превращаются в "пятую колонну", работающую на подрыв легитимности власти.

Материал откровенно слабый. Связь с Госдепом притянута за уши – через гранты какого-то европейского фонда, который когда-то получал финансирование от американского фонда. Классическая "теория шести рукопожатий", раздутая до масштабов международного заговора.

Но это не имеет значения. Важна не правда, а повторение. Если достаточное количество раз назвать любую организацию "иностранным агентом", в общественном сознании она им и станет.

Я захлопываю ноутбук и смотрю в окно. Москва проплывает мимо – сияющая и нищая одновременно, контрастная как ни один другой город в мире. Золотые купола церквей соседствуют с безликими многоэтажками. Элитные жилые комплексы возвышаются над обшарпанными хрущевками. Роскошные бутики примыкают к унылым ларькам. Лакшери-кары петляют между разбитыми "Жигулями".

Это мой город. И я помогаю создавать для него новую реальность – реальность, в которой нет полутонов и сложностей. Только "мы" и "они". Только "патриоты" и "враги".

Телефон вибрирует. Сообщение от Вадима: "Есть интересный материал для сегодняшнего эфира. Расскажу при встрече".

Что еще он накопал? Какую-нибудь переписку активистов, выкраденную хакерами? Или может личные фотографии кого-то из руководства "Честных выборов", которые можно представить в неприглядном свете?

Машина подъезжает к телецентру. Я выхожу, киваю охраннику у входа и прохожу внутрь. Привычная суета, знакомые лица, услужливые улыбки. Меня здесь уважают. Или боятся. Или и то, и другое.

В лифте сталкиваюсь со Светланой Золотаревой – молодой журналисткой, которая недавно присоединилась к команде "Народного вердикта". Двадцать семь лет, выпускница МГИМО, подающая надежды. Сдержанная, умная, с хорошим чутьем на детали. Слишком серьезная для своего возраста.

– Доброе утро, Максим Андреевич, – она вежливо кивает.

– Доброе, Светлана, – я окидываю ее взглядом. – Как продвигается работа с материалом по региональным штабам оппозиции?

– Почти закончила, – она крепче прижимает к груди папку с документами. – Сегодня отправлю вам финальную версию.

– Хорошо, – я замечаю легкое напряжение в ее позе. – Что-то не так?

– Все в порядке, – слишком быстро отвечает она. – Просто… некоторые факты сложно проверить. Особенно по финансированию.

– В нашем деле главное – не факты, а правильная подача, – усмехаюсь я. – Аудитория все равно проверять не будет.

Она смотрит на меня странным взглядом. Не могу разобрать – осуждение это или любопытство.

– Конечно, Максим Андреевич.

Двери лифта открываются, и мы расходимся в разных направлениях. Что-то в ее взгляде заставляет меня почувствовать себя неуютно. Напоминает мне взгляд Алисы, когда она поняла, чем я на самом деле занимаюсь.

Я отбрасываю эту мысль и иду в свой кабинет. Там меня уже ждет Вадим с возбужденным выражением лица, которое бывает у него, когда он нашел что-то "сенсационное".

– Смотри, что у меня есть, – он протягивает мне планшет, не здороваясь.

На экране – скриншоты личной переписки. Судя по всему, между руководителем "Честных выборов" и кем-то из европейской правозащитной организации.

– Откуда это? – спрашиваю я, просматривая сообщения. Ничего особенно криминального, обычное обсуждение проектов и финансирования. Но в контексте нашего эфира это можно преподнести как "получение инструкций от западных кураторов".

– Не спрашивай, – Вадим подмигивает. – Скажем так, у наших спецслужб длинные руки.

Я хмыкаю. "Спецслужбы". Скорее, обычный взлом почты хакерами, которые продают такие материалы всем желающим. Но для зрителя это будет выглядеть как серьезная "утечка", доказывающая "антигосударственную деятельность".

– Нормально, – я возвращаю планшет. – Используем во втором блоке. Но сначала пройдемся по их финансированию, чтобы создать контекст.

– Уже подготовил инфографику, – кивает Вадим. – И еще у нас есть свежий опрос ВЦИОМа о доверии к системе выборов. 78% россиян считают, что выборы в России честные.

Я усмехаюсь. Конечно, считают. Особенно если правильно сформулировать вопрос и выбрать аудиторию для опроса.

– Отлично. Вставим в финальный блок. Как обычно – сначала проблема, потом "разоблачение", потом общественное мнение, подтверждающее нашу правоту.

Вадим кивает, делая пометки в блокноте.

– Ах да, еще новость: к нам на эфир согласился прийти Проскурин.

Я поднимаю брови. Сергей Проскурин – известный псевдо-политолог, специализирующийся на теориях заговора. Его конек – объяснять любые протестные движения вмешательством ЦРУ. Неудивительно, что он так популярен у нашей аудитории.

– Хорошо, поставим его первым спикером. Пусть зададет тон.

Мы погружаемся в обсуждение деталей эфира. Расписываем сценарий поминутно: когда показывать какие кадры, кому давать слово, какие вопросы задавать. Ничто не остается на волю случая. Спонтанность в нашем деле – роскошь, которую мы не можем себе позволить.

После совещания у меня остается час свободного времени перед эфиром. Я запираюсь в кабинете и достаю телефон. Надо позвонить Алисе, как я обещал Марине. Но что я ей скажу? Как начну разговор после нескольких месяцев молчания? "Привет, дочь, слышал, ты связалась с организацией, которую я регулярно поливаю грязью в эфире. Не могла бы ты этого не делать, а то мне неудобно"?

Я прокручиваю список контактов до буквы "А". "Алиса". Палец зависает над кнопкой вызова. Я медлю, потом все же нажимаю.

Гудки. Один, второй, третий. Я уже готов услышать голосовую почту, когда вдруг звучит ее голос:

– Да.

Холодно. Отстраненно. Не "привет, папа" или хотя бы "слушаю". Просто "да".

– Привет, Алиса, – я стараюсь, чтобы мой голос звучал естественно. – Как дела?

– Нормально, – пауза. – Что-то случилось?

– Нет, ничего, – я прочищаю горло. – Просто хотел узнать, как ты. Давно не разговаривали.

– И чья это вина? – в ее голосе слышится горечь.

– Послушай, – я пытаюсь найти правильные слова, – я знаю, у нас были разногласия, но мы все-таки семья. Может, встретимся? Пообедаем вместе?

Долгая пауза.

– Зачем? – наконец спрашивает она. – Мама тебе позвонила, да? Рассказала про "Голос правды"?

Я закрываю глаза. Конечно, она догадалась.

– Да, она беспокоится. И я тоже.

– Беспокоишься? – Алиса горько смеется. – О чем? Что я испорчу твою репутацию примерного пропагандиста?

– О твоей безопасности, – резко отвечаю я. – Ты же знаешь, чем могут закончиться эти игры в оппозицию.

– Игры? – ее голос повышается. – То есть борьба за справедливые выборы, за свободу слова, за соблюдение конституции – это для тебя игры?

– Алиса, ты наивна. Ты не понимаешь, как устроен реальный мир.

– Нет, пап, – она произносит это обращение с таким сарказмом, что оно ранит сильнее, чем прямое оскорбление. – Это ты не понимаешь. Или делаешь вид, что не понимаешь. Удобная позиция, правда? Закрыть глаза на все и делать вид, что ты просто выполняешь работу.

Я чувствую, как внутри поднимается раздражение.

– Слушай, я не для этого позвонил. Давай просто встретимся и спокойно поговорим. Я могу заехать к тебе в университет завтра, и мы…

– Нет! – она почти кричит. – Только не в универе. Я не хочу, чтобы меня видели с тобой. Не хочу объяснять, почему я общаюсь с человеком, который каждый день льет помои на головы таких, как я и мои друзья.

Ее слова бьют наотмашь. Я сжимаю телефон так сильно, что костяшки пальцев белеют.

– Хорошо, – мой голос становится ледяным. – Где ты хочешь встретиться?

Пауза.

– В кафе "Юность" на Патриарших. Завтра в два. И, пожалуйста, без костюма и охраны. Не привлекай внимания.

– Договорились. До завтра.

Она отключается, не прощаясь.

Я откидываюсь в кресле, чувствуя странную смесь раздражения и боли. "Не хочу, чтобы меня видели с тобой". Моя дочь стыдится меня. И самое страшное – я понимаю, почему.

Внезапно дверь кабинета открывается без стука. Вадим влетает с возбужденным видом.

– Макс, все по плану, но есть одно изменение. Громов звонил, просил усилить акцент на связи "Честных выборов" с этими студенческими активистами из "Голоса правды". Сказал, что у них есть информация о готовящихся совместных акциях.

Я чувствую, как холодеет спина.

– "Голос правды"? Ты уверен?

– Да, – Вадим продолжает что-то говорить, но я уже не слышу.

"Голос правды". Организация, с которой связана Алиса. Теперь и они в нашей повестке.

Какое совпадение. Или не совпадение?

Знает ли Громов о моей дочери? Или это просто случайность?

– …ты меня слушаешь? – голос Вадима возвращает меня к реальности.

– Да, конечно, – я быстро собираюсь с мыслями. – Хорошо, включим этот момент. Но мягко, без конкретики. Просто намек на возможные связи.

– Громов сказал – жестко, – Вадим смотрит на меня с недоумением. – С именами лидеров.

– Я решаю, как строить эфир, – отрезаю я. – Без конкретных имен. Пока.

Вадим хмурится, но спорить не решается.

– Как скажешь. До эфира полчаса.

Он выходит, а я остаюсь наедине с тревожными мыслями. Совпадение ли, что "Голос правды" внезапно появился в нашей повестке сразу после того, как Марина рассказала мне об увлечении Алисы?

И что я буду делать, если мне придется атаковать в эфире организацию, в которой состоит моя собственная дочь?

Студия "Народного вердикта" готова к эфиру. Технический персонал проверяет свет и звук. Гости занимают свои места – политолог Проскурин поправляет галстук, "системный оппозиционер" нервно перелистывает свои записи, общественница с суровым лицом поджимает губы. Все знают свои роли в этом спектакле.

Я сижу в кресле ведущего, пока гримерша наносит последние штрихи.

– Будете стрелки сегодня, Максим Андреевич? – спрашивает она.

– Да, сделайте острее, – отвечаю я. – И больше пудры на лоб, там блестит.

Внутренне я собран, как перед боем. Сегодняшний эфир будет не из простых. Тема скользкая, а после разговора с Алисой я чувствую странное раздвоение. Как будто часть меня наблюдает за другой частью со стороны.

Вадим подходит с планшетом: – Последние правки в сценарий. Громов настаивает на упоминании "Голоса правды".

– Хорошо, – я беру планшет и просматриваю текст. Там действительно появился целый абзац о студенческом движении, которое якобы координирует свои действия с "Честными выборами" по указке западных кураторов.

К счастью, никаких конкретных имен. Пока.

– Готовность две минуты! – объявляет режиссер.

Я глубоко вдыхаю и выдыхаю. Пора включать "режим Баженова". Профессиональная улыбка. Чуть прищуренные глаза, выражающие недоверие к оппонентам. Уверенный разворот плеч.

– Тридцать секунд!

Камеры направлены на меня. Красный индикатор моргает, готовый загореться постоянным светом. Я смотрю прямо в объектив, готовясь вещать на миллионы телевизоров по всей стране.

– Пять, четыре, три, два, один… Эфир!

Заставка. Музыка. И мой голос, уверенный и властный:

– Добрый вечер, дорогие зрители! С вами Максим Баженов и программа "Народный вердикт". Сегодня мы поговорим о тех, кто под видом борьбы за честные выборы пытается подорвать саму избирательную систему нашей страны. Кто они – независимые наблюдатели или марионетки внешних сил? Давайте разберемся.

Камера отъезжает, показывая студию и гостей. Я начинаю разговор с Проскурина, задавая ему удобный вопрос:

– Сергей Петрович, как бы вы оценили деятельность так называемых "независимых наблюдателей" на последних выборах?

Проскурин, довольный вниманием, начинает свою тираду о западном вмешательстве, внешнем управлении и пятой колонне. Я киваю с серьезным видом, изображая глубокую заинтересованность.

Эфир идет по накатанной. Я задаю нужные вопросы, гости дают нужные ответы, графики и видеоматериалы появляются на экранах в нужные моменты. Все идет по сценарию, как хорошо отрепетированный спектакль.

И тут мой телефон, который я по привычке положил перед собой на стол, экраном вниз, вибрирует. Это странно – все знают, что во время эфира меня нельзя беспокоить. Я украдкой бросаю взгляд на экран.

Неизвестный номер. И сообщение: "Посмотри это немедленно".

Вложение – видеофайл.

Я игнорирую сообщение и продолжаю вести эфир, но любопытство и тревога грызут меня изнутри. Кто это мог прислать? И почему "немедленно"?

– …а теперь давайте поговорим о финансировании этих "независимых наблюдателей", – говорю я, следуя сценарию. – На экране вы видите схему движения средств от западных фондов через сеть посредников к организации "Честные выборы".

На экране появляется инфографика со стрелками и логотипами.

– Обратите внимание, что конечным бенефициаром этих финансовых потоков является не только "Честные выборы", но и ряд других организаций, включая студенческое движение "Голос правды", – я чувствую, как неохотно эти слова слетают с моих губ.

Телефон снова вибрирует. То же самое сообщение: "Посмотри это немедленно".

Что, черт возьми, там такого срочного?

Я продолжаю эфир, но внутреннее беспокойство нарастает. Когда наступает рекламная пауза, я быстро хватаю телефон и открываю видео.

И цепенею.

На видео – студенческий митинг. Камера выхватывает лица в толпе. И среди них – Алиса. Моя дочь. Она стоит на импровизированной трибуне и что-то страстно говорит в мегафон. Рядом с ней – парень, которого я не знаю, видимо, Денис Шаповалов, о котором упоминала Марина.

И транспарант над их головами: "Голос правды против лжи государственных СМИ".

Дыхание перехватывает. Это свежее видео – судя по одежде Алисы, снято недавно, может быть, сегодня.

– Тридцать секунд до эфира! – объявляет режиссер.

Я в панике выключаю телефон и пытаюсь собраться. Кто прислал мне это видео? И зачем? Предупреждение? Угроза? Шантаж?

– Пять, четыре, три, два, один… Эфир!

Я продолжаю программу, но чувствую себя как во сне. Говорю заученные фразы, задаю запланированные вопросы, но внутри – холодный ужас.

Моя дочь – активистка "Голоса правды". Организации, которую я сейчас, в прямом эфире, связываю с "иностранными агентами" и "подрывной деятельностью". Моя дочь.

– …и так называемый "Голос правды" координирует свои акции с западными центрами влияния, – говорит Проскурин, и я еле сдерживаюсь, чтобы не оборвать его.

– Да, интересное наблюдение, – я перехватываю инициативу. – Но давайте вернемся к основной теме нашего разговора – финансированию "Честных выборов".

Я сознательно увожу разговор от "Голоса правды", чувствуя на себе недоуменный взгляд Вадима из-за камеры.

Каким-то чудом я довожу эфир до конца. Заключительное слово, прощание со зрителями, финальная заставка.

– Эфир окончен, – объявляет режиссер.

Я срываю микрофон и быстро покидаю студию, игнорируя недоуменные взгляды гостей и коллег. Мне нужно побыть одному, осмыслить увиденное.

В коридоре меня догоняет Вадим: – Макс, что это было? Ты полностью слил тему "Голоса правды"! Громов будет в бешенстве!

– У меня были причины, – отрезаю я.

– Какие, черт возьми, причины могут быть, чтобы игнорировать прямое указание сверху? – Вадим выглядит по-настоящему встревоженным.

Я останавливаюсь и смотрю ему в глаза: – Личные. И на этом тема закрыта. Ты можешь сказать Громову, что я посчитал нецелесообразным педалировать эту тему без достаточных доказательств.

– Доказательства есть, – упрямо говорит Вадим. – Я сам тебе их показывал.

– Этого недостаточно.

Я оставляю его в коридоре и иду в свой кабинет. Закрываю дверь и падаю в кресло, чувствуя, как дрожат руки.

Снова включаю телефон и просматриваю видео. Нет сомнений – это Алиса. Моя дочь на митинге "Голоса правды". Моя дочь выступает против таких, как я.

И кто-то хочет, чтобы я об этом знал.

Я проверяю номер, с которого прислано сообщение. Неизвестный. Пытаюсь перезвонить – автоответчик сообщает, что такого номера не существует.

Одноразовый номер. Анонимное сообщение.

В дверь стучат. Я не отвечаю, но дверь все равно открывается. Это Вадим, и по его лицу я вижу, что случилось что-то серьезное.

– Громов звонил, – говорит он без предисловий. – Хочет встретиться с тобой завтра. Сказал, что это очень важно.

– Хорошо, – я киваю, пытаясь сохранять спокойствие. – Где и когда?

– В "Пушкине" в час дня.

– Буду.

Вадим медлит, явно хочет что-то сказать, но потом просто кивает и выходит, закрывая за собой дверь.

Я снова остаюсь один. С видео на телефоне, которое может стать бомбой замедленного действия. С дочерью, которая оказалась в эпицентре пропагандистской войны. И с назначенной встречей с человеком, который, возможно, уже знает об этом.

Впервые за долгие годы я чувствую себя не кукловодом, а марионеткой. И нити, которыми меня дергают, становятся все туже.

Глава 2: "Мир победителей"

Ночь прошла без сна. Я ворочался в постели, мысленно прокручивая варианты развития событий, пытаясь понять, кто прислал мне это видео и зачем. Наконец, ближе к рассвету, измученный бессонницей, я принял двойную дозу снотворного и провалился в тяжелый, мутный сон, из которого меня вырвал звонок будильника.

Утро не принесло ясности. Я двигался как автомат: душ, бритье, кофе, костюм. Сегодня Brioni, темно-серый, почти черный. Белая рубашка, бордовый галстук, запонки с рубинами – подходят к галстуку. В таком облачении я похож на успешного адвоката или высокопоставленного чиновника. Образ, внушающий уважение и доверие.

Только сегодня я не чувствую ни того, ни другого.

Встреча с Громовым назначена на час дня. До этого у меня запланирована подготовка к субботней вечеринке у Штейна. Нужно освежить информацию о всех возможных гостях, быть в курсе последних событий в их жизни – светская беседа требует подготовки не меньшей, чем эфир.

Но сначала – встреча с Алисой в кафе "Юность". Я специально попросил водителя высадить меня за квартал, чтобы подойти пешком, без охраны и показной роскоши, как она просила.

"Юность" – модное кафе на Патриарших, с минималистичным дизайном и органическим меню. Место для хипстеров и творческой интеллигенции. Публика, которая считает таких, как я, исчадиями ада. Хорошо, что я последовал совету Алисы и оделся неброско – джинсы, кашемировый свитер, кожаная куртка. На мгновение я даже почувствовал себя моложе, свободнее – почти как тот журналист, каким я был пятнадцать лет назад, до того, как стал "голосом режима".

Алиса уже ждет за столиком у окна. Тонкая фигурка, темные волосы, собранные в небрежный пучок, минимум макияжа. Вылитая мать в ее возрасте, только взгляд жестче, решительнее. Мой взгляд, если быть честным.

Она замечает меня и не улыбается. Просто кивает, как едва знакомому человеку. От этого холодного кивка что-то сжимается внутри.

– Привет, – я сажусь напротив.

– Привет, – она смотрит мне прямо в глаза. – Спасибо, что без свиты.

– Как будто у меня есть свита, – пытаюсь пошутить я.

– Водитель, охрана, ассистенты… Как это еще называется?

Я решаю не спорить. Официантка – девушка с розовыми волосами и множеством пирсинга – приносит меню.

– Что будешь? – спрашиваю Алису после ухода официантки.

– Уже заказала, – она кивает на чашку какого-то травяного чая перед собой.

– Тогда я, пожалуй, кофе. Двойной эспрессо, – говорю я вернувшейся официантке, которая смотрит на меня с плохо скрываемой неприязнью. Узнала, видимо.

Когда мы снова остаемся одни, повисает неловкая пауза. Я разглядываю дочь, пытаясь найти в ее лице отголоски той маленькой девочки, которая когда-то обнимала меня, возвращаясь из школы, и взахлеб рассказывала о своем дне.

– Ты похудела, – наконец говорю я. – Мама тебя кормит вообще?

– Я живу отдельно уже полгода, – отрезает Алиса. – В общежитии.

– Правда? – я искренне удивлен. – Почему ты не сказала? Я мог бы помочь снять нормальную квартиру.

– На твои пропагандистские деньги? Нет, спасибо.

Я чувствую, как внутри поднимается волна раздражения, но подавляю ее.

– Алиса, давай начистоту. Мама рассказала, что ты связалась с "Голосом правды". Это правда?

Она вскидывает подбородок – жест, который она явно унаследовала от меня.

– "Связалась" – интересный выбор слова. Как будто это какая-то преступная группировка. Да, я участвую в их деятельности. И горжусь этим.

– Ты понимаешь, насколько это опасно? – я понижаю голос. – Эти организации сейчас под особым контролем. Их могут в любой момент признать нежелательными, экстремистскими или еще черт знает какими.

– И ты об этом знаешь не понаслышке, да? – в ее голосе слышится вызов. – Это же ты и тебе подобные создаете информационную базу для таких решений.

Я морщусь. Она права, и это неприятно.

– Алиса, политика – грязное дело. Я не хочу, чтобы ты в этом увязла.

– А в чем мне увязнуть, по-твоему? В гламурных тусовках? В светской хронике? Или пойти по твоим стопам – продаться с потрохами и каждый вечер вещать ложь на миллионную аудиторию?

Ее слова бьют точно в цель. Я сжимаю челюсти, чтобы не ответить резкостью.

– Я просто хочу, чтобы ты была в безопасности, – говорю я, стараясь звучать спокойно. – И чтобы у тебя было будущее.

– Будущее? – Алиса горько усмехается. – Какое будущее ты мне предлагаешь? Стать частью системы, которая давит все живое? Или уехать из страны, как многие мои сверстники?

– А какое будущее ты видишь, участвуя в бессмысленных протестах? Думаешь, они что-то изменят?

Она смотрит на меня с такой смесью жалости и презрения, что мне становится не по себе.

– Знаешь, в чем разница между нами, папа? Я еще верю, что можно что-то изменить. А ты уже давно сдался. Продался. И теперь оправдываешь это тем, что "так устроен мир".

Официантка приносит мой кофе, прерывая наш напряженный разговор. Я делаю глоток горячей, крепкой жидкости, пытаясь собраться с мыслями.

– Послушай, – говорю я, когда мы снова остаемся одни, – я не против твоей общественной активности. Правда. Но "Голос правды" сейчас под прицелом. Вчера мне… – я осекаюсь, но потом решаю быть честным, – …мне пришло видео с тобой на их митинге.

Алиса бледнеет.

– Что? Какое видео?

– Ты выступаешь с мегафоном. Рядом какой-то парень, полагаю, твой Денис.

– Откуда у тебя это видео? – ее голос дрожит.

– Кто-то прислал анонимно, прямо во время эфира.

Она молчит, обдумывая информацию.

– Это угроза? Предупреждение?

– Не знаю, – честно отвечаю я. – Но это точно не случайность.

Алиса нервно теребит браслет на запястье – привычка с детства, когда она волнуется.

– И что ты собираешься делать?

Хороший вопрос. Что я собираюсь делать? Я и сам не знаю.

– Для начала хотел бы, чтобы ты на время дистанцировалась от этой организации. Пока все не уляжется.

– Ты предлагаешь мне предать своих друзей и свои убеждения из-за какой-то анонимной угрозы?

– Я предлагаю тебе не быть наивной! – мой голос звучит резче, чем я хотел. – Эти игры опасны, Алиса. Люди исчезают, попадают в тюрьму, ломают себе жизнь. Я не хочу, чтобы ты стала одной из них.

– А ты не думал, что твоя работа делает таких, как я, мишенью? – Алиса подается вперед. – Каждый раз, когда ты в эфире называешь активистов "агентами Запада" или "предателями", ты подставляешь под удар реальных людей. Ты создаешь атмосферу ненависти, в которой становятся возможными репрессии.

Ее слова попадают прямо в больное место. Именно об этом я стараюсь не думать каждый раз, когда выхожу в эфир.

– Я просто делаю свою работу, – говорю я, понимая, насколько жалко это звучит.

– Охранники в концлагерях тоже просто делали свою работу, – парирует она.

– Не сравнивай! – я почти повышаю голос и замечаю, как несколько посетителей оборачиваются в нашу сторону. – Извини, – добавляю тише. – Но это действительно некорректное сравнение.

– Почему? Потому что ты не убиваешь своими руками? Но ты создаешь почву, на которой становится возможным преследование инакомыслящих. Ты демонизируешь любую оппозицию. Превращаешь нормальных людей в "врагов народа" в глазах обывателей.

Я смотрю на нее и вижу не просто разгневанную дочь, а умного, принципиального человека. И от этого становится еще больнее.

– Алиса, послушай, – я стараюсь говорить мягче, – мир сложнее, чем кажется в двадцать лет. Есть компромиссы, на которые приходится идти. Есть обязательства…

– Перед кем? – перебивает она. – Перед теми, кто платит тебе за ложь? Или перед своей совестью?

Я молчу. Что я могу ей ответить? Что моя совесть давно научилась молчать, получая компенсацию в виде роскошной квартиры и швейцарских часов?

– Знаешь, – продолжает Алиса, видя мое молчание, – я долго пыталась понять, как ты мог так измениться. Я же помню, каким ты был раньше. Идеалистом, борцом за правду. Я выросла на твоих ранних статьях. Они вдохновили меня пойти в журналистику.

Эти слова причиняют почти физическую боль. Мои ранние статьи. Расследования о коррупции. Репортажи из горячих точек. Все то, чем я когда-то гордился и что сейчас кажется наивным ребячеством.

– Я не изменился, Алиса. Я просто повзрослел и увидел, как устроен мир на самом деле.

– Нет, папа, – она качает головой. – Ты сломался. Или продался. Или и то, и другое. И знаешь, что самое грустное? Я не уверена, что ты сам это осознаешь.

Я смотрю на нее и не нахожу слов для возражения. Потому что где-то глубоко внутри я знаю, что она права.

– Я беспокоюсь о тебе, – наконец говорю я. – Это единственная причина, почему я завел этот разговор.

– Если ты действительно беспокоишься обо мне, – Алиса встает, собираясь уходить, – прекрати делать то, что делаешь. Или хотя бы признай самому себе, что ты часть проблемы, а не решения.

Она бросает на стол деньги за свой чай.

– Алиса, стой, – я тянусь к ней. – Давай хотя бы…

– Прости, мне пора. У нас собрание.

– Обещай, что будешь осторожна, – говорю я с отчаянием в голосе.

Она смотрит на меня долгим взглядом.

– Я всегда осторожна, папа. А вот ты… ты даже не представляешь, насколько глубоко увяз.

Алиса уходит, оставляя меня одного с недопитым кофе и тяжелыми мыслями. Я смотрю ей вслед через окно кафе – стройная фигурка, гордо поднятая голова, уверенная походка. Моя дочь. Человек, который меня презирает.

И, возможно, имеет на это полное право.

Ресторан "Пушкинъ" – оазис дореволюционной роскоши в центре Москвы. Место, где сильные мира сего любят демонстрировать свой статус за тарелкой пельменей по цене среднего провинциального обеда на четверых.

Я прибываю точно в назначенное время – опаздывать на встречу с Виталием Сергеевичем Громовым равносильно профессиональному самоубийству. Метрдотель, узнав мое имя, почтительно кивает и ведет меня в отдельный кабинет на втором этаже.

Громов уже там. Сидит за столом, просматривая что-то в планшете. Безупречный серый костюм, строгий галстук, аккуратная стрижка с легкой проседью на висках. Типичный высокопоставленный чиновник – ни один мускул на лице не выдает его истинных мыслей.

– А, Максим Андреевич, – он поднимает взгляд и слегка улыбается. – Присаживайтесь. Уже заказал для нас, надеюсь, не возражаете.

– Нисколько, – я сажусь напротив. – Доверюсь вашему вкусу.

– Как ваши дела? – спрашивает он светским тоном, откладывая планшет в сторону. – Вчерашний эфир имел хорошие рейтинги.

– Да, аудитория реагирует на тему выборов, – отвечаю я нейтрально. – Это всегда вызывает интерес.

Официант приносит закуски и вино. Белое, охлажденное до идеальной температуры. Громов благодарит его кивком и ждет, пока тот удалится.

– Я заметил одну странность во вчерашнем эфире, – говорит он, как бы между прочим, наполняя наши бокалы. – Вы очень поверхностно коснулись темы "Голоса правды", хотя я просил сделать на этом акцент.

Вот оно. Прямой вопрос, замаскированный под наблюдение. Я делаю глоток вина, выигрывая время для ответа.

– Решил, что без достаточной доказательной базы не стоит углубляться в эту тему, – отвечаю я. – У нас были сильные материалы по "Честным выборам", а связь с "Голосом правды" выглядела натянутой. Я счел, что лучше сосредоточиться на том, что можем доказать неопровержимо.

Громов слегка наклоняет голову, изучая меня взглядом.

– Профессиональный подход, – его голос звучит ровно. – И все же, вы ведь понимаете важность правильного освещения студенческих движений? Особенно таких, как "Голос правды".

– Безусловно, – киваю я. – Если у вас есть конкретные материалы, я с удовольствием использую их в следующих эфирах.

– Будут материалы, – Громов отпивает вино. – Очень интересные материалы.

Что-то в его тоне заставляет меня внутренне напрячься. Он что-то знает. Или подозревает. Но пока играет со мной, как кот с мышью.

– Буду ждать с нетерпением, – говорю я с деланным энтузиазмом.

– Как ваша семья, кстати? – внезапно меняет тему Громов. – Дочь, кажется, учится на журфаке?

Мое сердце пропускает удар, но я сохраняю невозмутимое выражение лица.

– Да, на третьем курсе. Идет по моим стопам.

– Это похвально, – Громов улыбается. – В наше время преемственность поколений редко встречается. Особенно в таких сферах, как журналистика.

– Она талантливая девочка, – говорю я, пытаясь понять, к чему он клонит. – Хотя у нас разные взгляды на профессию.

– Молодежь всегда бунтует против отцов, – философски замечает Громов. – Это нормально. Главное – чтобы этот бунт не заходил слишком далеко, верно?

Он смотрит мне прямо в глаза, и я понимаю: он знает. Знает об Алисе и "Голосе правды". И хочет, чтобы я понял, что он знает.

– Верно, – соглашаюсь я, чувствуя, как пересыхает во рту.

Официант приносит горячее – какое-то изысканное блюдо из телятины. Я едва замечаю вкус, механически пережевывая пищу.

– Теперь о деле, ради которого я вас пригласил, – Громов переходит к сути после нескольких минут светской беседы. – На субботней встрече у Штейна будет обсуждаться новый проект. Большой проект, Максим Андреевич. И мы видим вас одной из ключевых фигур в нем.

– Мне лестно это слышать, – отвечаю я. – О каком проекте идет речь?

– Новый федеральный канал, – Громов подается вперед. – Полностью патриотической направленности. Без этих "объективных" новостей, без полутонов. Четкая позиция, четкие месседжи, четкая аудитория. И вы – лицо этого канала.

Я чувствую, как внутри все холодеет. Еще один шаг вглубь пропагандистской машины. Еще один компромисс с совестью. Еще одна порция презрения от Алисы.

– Звучит… масштабно, – осторожно отвечаю я.

– Это больше, чем масштабно, – в глазах Громова появляется редкий блеск энтузиазма. – Это историческая возможность. Канал будет иметь прямую поддержку на самом высоком уровне. Бюджеты, о которых вы даже не мечтали. Доступ к эксклюзивным материалам. Полное информационное доминирование.

Он говорит о пропагандистской машине с таким воодушевлением, словно это благотворительный проект по спасению детей.

– И какой будет моя роль? – спрашиваю я, хотя уже догадываюсь об ответе.

– Генеральный продюсер и ведущий главного политического шоу, – отвечает Громов. – Полная творческая свобода в рамках общей концепции, разумеется. Команду можете набирать сами. Бюджет – практически неограниченный.

"В рамках общей концепции" – эвфемизм для "говорите то, что мы скажем, но своими словами".

– Это очень серьезное предложение, – говорю я. – Мне нужно будет все обдумать.

– Конечно, – Громов улыбается. – Хотя я не вижу причин для отказа. Ваш контракт с нынешним каналом скоро истекает. Мы предлагаем условия в три раза лучше текущих. Плюс дополнительные привилегии.

– Какие, например? – спрашиваю я, хотя деньги сейчас меня волнуют меньше всего.

– Доступ в закрытые правительственные санатории. Возможность пользоваться государственными резиденциями для отдыха. Содействие в любых бюрократических вопросах, – Громов делает паузу. – И, что немаловажно, наша защита.

– Защита? – я поднимаю бровь. – От чего?

– Не от чего, а кого, – Громов отпивает вино. – Мир становится все более опасным, Максим Андреевич. Особенно для таких публичных фигур, как вы. Кто знает, какие неприятности могут случиться? Например, с вашими близкими.

Последняя фраза повисает в воздухе, как незримая угроза. Я чувствую, как сжимается горло.

– Я понимаю, – произношу я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

– Вот и хорошо, – Громов откидывается на спинку стула. – В субботу у Штейна все будет официально анонсировано. Там будут очень влиятельные люди, так что рекомендую выглядеть воодушевленным.

– Разумеется, – киваю я.

Остаток обеда проходит в разговорах ни о чем – погода, спорт, последние культурные события. Но я почти не слышу, о чем говорит Громов. В голове пульсирует только одна мысль: он знает об Алисе и использует это как рычаг давления.

Прощаемся мы подчеркнуто дружелюбно. Крепкое рукопожатие, улыбки, обещания увидеться в субботу.

– И еще, Максим Андреевич, – говорит Громов, когда я уже собираюсь уходить. – Приглядывайте за дочерью. Молодежь сейчас так легко увлекается опасными идеями.

Это даже не завуалированная угроза. Это прямое предупреждение.

– Спасибо за заботу, – отвечаю я, чувствуя, как холодный пот стекает по спине. – До встречи в субботу.

Выйдя из ресторана, я глубоко вдыхаю, пытаясь успокоиться. Звоню водителю, чтобы подъехал, но решаю не ждать в дверях, а пройтись немного – нужно проветрить голову.

Мысли путаются. Громов знает об Алисе. Он угрожает ей, пусть и завуалированно. И предлагает мне новую золотую клетку – с еще более толстыми прутьями и еще более крепким замком.

Что мне делать? Согласиться и стать еще более жестким пропагандистом в обмен на безопасность дочери? Отказаться и рискнуть ее благополучием? Бежать из страны, бросив все, что я построил за эти годы?

Я набираю номер Марины. После третьего гудка она отвечает: – Да, Максим?

– Нам нужно поговорить, – без предисловий говорю я. – Речь об Алисе.

– Что-то случилось? – в ее голосе слышится тревога.

– Не по телефону, – отвечаю я. – Можем встретиться сегодня?

– У меня редакционное собрание до семи. После можно.

– Заеду к тебе в восемь. И, Марина… это серьезно.

– Хорошо, – она отключается.

Я останавливаюсь посреди тротуара, не замечая недовольных взглядов прохожих, вынужденных меня обходить. В голове крутится только одна мысль: как защитить Алису? И можно ли это сделать, не продавшись окончательно дьяволу?

Телефон снова вибрирует. Сообщение от Вадима: "Есть что обсудить по субботней вечеринке. Важно. Подъехать к тебе?"

Отвечаю коротко: "Буду в офисе через час".

Еще одно неотложное дело. Еще один кусочек этого безумного дня, в котором моя жизнь начинает раскалываться на части.

Офис встречает меня привычной суетой. Сотрудники почтительно здороваются, некоторые делают вид, что очень заняты при моем появлении. Я киваю всем с автоматической улыбкой телеведущего и иду прямиком в свой кабинет.

Вадим уже ждет меня там, нервно постукивая пальцами по столу.

– Наконец-то, – он вскакивает при моем появлении. – Как прошла встреча с Громовым?

– Нормально, – я снимаю пальто и вешаю его на стойку в углу. – Предложил новый проект. Федеральный канал, я – генеральный продюсер и ведущий.

– Ого! – Вадим присвистывает. – Поздравляю! Это же…

– Я еще не согласился, – перебиваю я его, садясь за стол. – О чем ты хотел поговорить?

Вадим удивленно смотрит на меня, но быстро меняет тему: – О субботней вечеринке у Штейна. Я узнал список гостей, и там будет… – он понижает голос, хотя мы одни в кабинете, – сам Первый.

Я поднимаю брови. "Первый" – наш эвфемизм для президента. Если он действительно будет на вечеринке, это означает, что проект нового канала санкционирован на самом высоком уровне.

– Уверен? – спрашиваю я.

– Абсолютно. Мой источник в администрации подтвердил. Будет инкогнито, без прессы, но все ключевые решения примут там.

Я откидываюсь в кресле, обдумывая информацию. Присутствие президента меняет все. Это не просто бизнес-проект или инициатива администрации. Это политическое решение высшего уровня.

– Что еще ты узнал?

– Список ключевых гостей, – Вадим протягивает мне листок бумаги. – Помимо медиаперсон там будут главы госкорпораций, несколько министров, руководители силовых структур. Явно не обычная вечеринка.

Я просматриваю список. Впечатляющий набор имен – весь цвет российской политической и бизнес-элиты. Такие люди не собираются просто так выпить шампанского.

– Интересно, – я кладу список на стол. – Что-нибудь еще?

Вадим мнется, явно не решаясь сказать что-то еще.

– Выкладывай, – подбадриваю я. – Что бы это ни было.

– Там будет Лебедев, – наконец говорит он.

Я чувствую, как внутри все холодеет. Александр Лебедев, заместитель начальника управления ФСБ по противодействию экстремизму. Человек, который курирует борьбу с оппозицией и "нежелательными организациями". Если он там будет, это не просто медиапроект. Это часть более масштабной операции.

– Понятно, – говорю я, стараясь сохранять невозмутимость. – Спасибо за информацию. Что-нибудь еще?

– Нет, пока все, – Вадим внимательно смотрит на меня. – Ты какой-то странный сегодня. Все в порядке?

– Просто устал, – отмахиваюсь я. – Много информации, надо все обдумать.

Вадим кивает, но по его лицу видно, что он не вполне убежден.

– Ладно, оставлю тебя. Но если что понадобится для подготовки к субботе – дай знать.

Когда он уходит, я откидываюсь в кресле и закрываю глаза. Картина становится все более зловещей. Новый канал, президент на вечеринке, представитель ФСБ… И в центре всего этого – я, с дочерью-оппозиционеркой как идеальным рычагом давления.

Нужно срочно поговорить с Мариной. И, возможно, с Алисой. Нужен план.

Я открываю ноутбук и проверяю почту. Среди десятков рабочих писем одно привлекает мое внимание – от неизвестного отправителя, с пометкой "Срочно. Лично".

Открываю. Внутри только одна строчка: "Проверьте ящик стола".

Я озадаченно оглядываю свой стол. Верхний ящик, который я обычно не запираю – там канцелярия, ежедневник, всякая мелочь. Средний – заперт, там документы. Нижний – тоже заперт, там личные вещи.

Выдвигаю верхний ящик. На первый взгляд все как обычно. Ручки, блокноты, визитки… Но под стопкой бумаг обнаруживаю то, чего там точно не было раньше – маленькую флешку.

Сердце начинает биться чаще. Кто мог положить ее туда? И что на ней?

Оглядываюсь по сторонам, хотя знаю, что в кабинете один. Потом вставляю флешку в ноутбук.

На флешке единственный файл – видео без названия. Нажимаю "воспроизвести".

На экране появляется запись с какой-то скрытой камеры. Узнаю интерьер кабинета Громова в администрации президента – я бывал там несколько раз. Сам Громов сидит за столом. Напротив него – Лебедев из ФСБ.

– …этот "Голос правды" нужно нейтрализовать до выборов, – говорит Лебедев. – У нас есть список активного ядра. Человек тридцать, не больше.

– Что планируете с ними делать? – спрашивает Громов.

– Стандартная процедура, – пожимает плечами Лебедев. – Административные дела, потом уголовные. Организацию признаем экстремистской, лидеров – под арест.

– А как быть с дочерью Баженова? – вдруг спрашивает Громов. – Она ведь тоже в их числе.

Я чувствую, как кровь стынет в жилах.

– Это даже хорошо, – усмехается Лебедев. – Дополнительный рычаг влияния на папашу. Он же нам нужен для нового канала, верно?

– Верно, – кивает Громов. – Но он может заартачиться, если дочь тронем.

– Не тронем, если будет сговорчивым, – пожимает плечами Лебедев. – А если нет… ну, у нас много способов убеждения.

Видео обрывается. Я сижу, оглушенный услышанным. Они планируют использовать Алису как заложницу. Как гарантию моей лояльности.

Но кто прислал мне это видео? И зачем? Предупреждение? Помощь? Провокация?

Я вынимаю флешку и убираю ее во внутренний карман пиджака. Потом удаляю странное письмо из почты. Нужно подумать, что делать с этой информацией.

Одно я знаю точно: я не позволю им использовать мою дочь. Даже если для этого придется пожертвовать карьерой, репутацией и всем, что у меня есть.

Впервые за много лет я чувствую что-то похожее на решимость. И это странное, почти забытое чувство.

Марина живет в типичной московской многоэтажке в районе Сокол – не элитное жилье, но и не совсем простое. Двушка с хорошим ремонтом, без излишеств, но со вкусом. Место, где Алиса провела последние пять лет после нашего развода.

Я звоню в дверь ровно в восемь вечера. Марина открывает почти сразу – видимо, ждала. На ней домашние джинсы и свободный свитер, волосы собраны в небрежный хвост. В сорок пять она все еще красива той зрелой красотой, которая приходит с опытом и уверенностью в себе.

– Заходи, – она пропускает меня в квартиру, не предлагая разуться. Знает, что я этого не люблю.

В гостиной почти ничего не изменилось с тех пор, как я был здесь в последний раз. Те же книжные полки от пола до потолка, тот же диван, укрытый пледом, те же черно-белые фотографии на стенах – работы самой Марины.

– Будешь что-нибудь? – спрашивает она. – Чай, кофе?

– Есть что-нибудь покрепче? – спрашиваю я. – День был тяжелый.

Марина поднимает бровь, но без комментариев идет на кухню и возвращается с бутылкой виски и двумя стаканами.

– Рассказывай, – говорит она, наливая нам обоим. – Что случилось?

Я делаю глоток и начинаю рассказывать. О встрече с Алисой. О видео, которое мне прислали. О разговоре с Громовым. О флешке, найденной в столе. Обо всем, что произошло за эти сумасшедшие два дня.

Марина слушает, не перебивая, только ее лицо становится все более напряженным.

– Значит, они знают об Алисе, – говорит она, когда я заканчиваю рассказ. – И планируют использовать ее, чтобы манипулировать тобой.

– Похоже на то, – киваю я. – Вопрос в том, что нам делать?

– Что тебе делать, – поправляет Марина. – Это твоя работа, твои связи и твои компромиссы привели к этой ситуации.

Я морщусь. Она права, конечно, но сейчас не время для выяснения отношений.

– Хорошо, что мне делать? У тебя есть идеи?

Марина задумчиво вертит стакан в руках.

– Алиса должна временно уехать. За границу, желательно. У нее есть шенгенская виза?

– Есть, – киваю я. – Мы ездили в Италию прошлым летом. Многократная, действует еще год.

– Хорошо, – Марина кивает. – Я могу отправить ее к сестре в Прагу. Скажем, на стажировку или что-то в этом роде.

– А она согласится? – спрашиваю я с сомнением. – После нашего разговора я не уверен, что она прислушается к моему совету.

– К моему прислушается, – твердо говорит Марина. – Особенно если я покажу ей это видео.

– Нет, – я резко качаю головой. – Видео никому нельзя показывать. Мы не знаем, кто его прислал и зачем. Это может быть провокация.

– Тогда как я убежу ее уехать? Ты же знаешь, какая она упрямая. Вся в тебя.

Я вздыхаю и делаю еще глоток виски.

– Скажи ей правду. Что на ее организацию готовится облава. Что ее могут использовать, чтобы давить на меня. Что это временно, пока мы не разберемся с ситуацией.

Марина смотрит на меня с сомнением.

– А ты? Что будешь делать ты?

Хороший вопрос. Что я буду делать? Продолжать играть роль послушной марионетки? Или найти в себе силы восстать против системы, частью которой я являюсь?

– Я еще не решил, – честно отвечаю я. – Но знаю точно: я не позволю им использовать Алису.

– Даже если это будет стоить тебе карьеры? – скептически спрашивает Марина.

– Даже если это будет стоить мне всего, – твердо отвечаю я.

Она смотрит на меня долгим взглядом, как будто видит впервые.

– Знаешь, – наконец говорит она, – я почти поверила, что от того Максима, за которого я вышла замуж, ничего не осталось.

– Может быть, что-то осталось, – пожимаю плечами я. – Хотя я бы не стал на это рассчитывать.

– В любом случае, – Марина переходит к делу, – нам нужно действовать быстро. Я поговорю с Алисой завтра. Постараюсь убедить ее уехать как можно скорее. Может быть, уже на следующей неделе.

– А что с деньгами? У нее есть сбережения?

– Немного, – Марина морщится. – Ты же знаешь, она отказывается брать твои деньги. Гордая.

– Я переведу тебе, – говорю я. – Ты передашь ей как свои. Или как наследство от бабушки, придумай что-нибудь. Главное, чтобы у нее было на что жить первое время.

– Хорошо, – кивает Марина. – А ты?

– А я пойду на эту чертову вечеринку в субботу, – говорю я, допивая виски. – Послушаю, что они там планируют. И решу, что делать дальше.

Марина наливает нам еще по одной.

– Будь осторожен, – говорит она неожиданно мягко. – Ты играешь с огнем.

– Я уже давно играю с огнем, – усмехаюсь я. – Просто раньше не осознавал, насколько он горячий.

Мы сидим молча, каждый погруженный в свои мысли. За окном сгущаются сумерки, превращая Москву в мерцающее море огней. Город, который я люблю и ненавижу одновременно. Город, где я сделал карьеру ценой собственной совести. Город, который теперь может стать ловушкой для моей дочери.

– Знаешь, – вдруг говорит Марина, – я всегда думала, что ты продался из-за денег, статуса, всего этого гламура. Но сейчас понимаю, что дело не только в этом. Ты просто сдался. Поверил, что ничего нельзя изменить.

Я смотрю на нее, удивленный этой внезапной проницательностью.

– Может быть, ты права, – признаю я. – Может быть, я действительно перестал верить, что можно что-то изменить.

– А сейчас? – спрашивает она. – Сейчас ты веришь?

Я задумываюсь. Хороший вопрос. Верю ли я, что можно противостоять системе, которую сам помогал строить? Что один человек может что-то изменить?

– Не знаю, – честно отвечаю я. – Но я знаю, что должен попытаться. Хотя бы ради Алисы.

Марина кивает, словно это именно тот ответ, которого она ждала.

– Тогда удачи тебе, – она поднимает стакан. – Ты будешь в ней нуждаться.

Мы чокаемся, и я ощущаю странное чувство – смесь страха, решимости и чего-то, похожего на надежду. Чувство, которого я не испытывал очень давно.

Возможно, еще не все потеряно. Возможно, еще есть шанс вернуть то, что я утратил много лет назад. Не карьеру, не статус, не деньги.

А самого себя.

Суббота наступает слишком быстро. Последние два дня прошли в лихорадочной подготовке. Марина сообщила, что убедила Алису уехать в Прагу на следующей неделе – якобы на стажировку в местном издании. Я перевел на счет Марины крупную сумму – достаточную, чтобы Алиса могла безбедно жить за границей несколько месяцев.

Вадим продолжал бомбардировать меня информацией о предстоящей вечеринке и новом канале, не подозревая о моих внутренних терзаниях. Я играл роль заинтересованного, но сдержанного профессионала, обсуждал детали проекта, задавал правильные вопросы.

И все это время таинственная флешка жгла мне карман. Я несколько раз пересматривал видео, пытаясь понять, кто мог его прислать. Кто в окружении Громова или Лебедева работает против них? Или это все же провокация, призванная проверить мою лояльность?

Загородная резиденция Аркадия Штейна – это архитектурное воплощение концепции "новый русский шик". Помпезный особняк в неоклассическом стиле, парк с мраморными статуями, фонтаны, даже маленькое искусственное озеро с лебедями. Безвкусица, возведенная в абсолют и оправданная ценником.

Подъездная дорожка заставлена автомобилями представительского класса – Майбахи, Бентли, Роллс-Ройсы. Мой Лексус выглядит почти скромно на их фоне.

На входе – дискретная, но тщательная проверка. Охранники в костюмах, больше похожие на спецслужбистов, чем на обычных секьюрити, вежливо, но настойчиво просят оставить мобильные телефоны в специальных ячейках. "Мера предосторожности, Максим Андреевич. Распоряжение сверху".

Я послушно отдаю телефон, хотя внутри все напрягается. Без связи я чувствую себя голым. Что, если Марина или Алиса попытаются связаться со мной? Что, если произойдет что-то срочное?

Но выбора нет. Я вхожу в просторный холл, где уже собралось около трех десятков гостей. Узнаю многих – медиамагнаты, высокопоставленные чиновники, руководители крупнейших госкорпораций. Сливки российской элиты, те, кто реально принимает решения в стране.

– Максим! – Аркадий Штейн, хозяин дома и владелец медиахолдинга, в который входит мой канал, приближается с распростертыми объятиями. Невысокий полный мужчина с блестящей лысиной и вечной полуулыбкой на губах. – Рад, что ты смог приехать!

– Разве я мог пропустить такое событие? – отвечаю я с деланной радостью, позволяя себя обнять.

– Правильный настрой, – Штейн хлопает меня по плечу. – Сегодня большой день для всех нас. Исторический, я бы сказал. Выпей что-нибудь, расслабься. Основная часть начнется через полчаса.

Я киваю и направляюсь к бару, где молчаливый бармен в белой рубашке наливает мне виски без льда. С бокалом в руке я начинаю циркулировать по залу, обмениваясь рукопожатиями и любезностями с коллегами и конкурентами.

Все улыбаются, все излучают оптимизм и энтузиазм. Но я чувствую напряжение, висящее в воздухе. Эти люди собрались не просто поболтать и выпить дорогого шампанского. Здесь решаются судьбы – возможно, и моя тоже.

В дальнем углу зала замечаю Лебедева из ФСБ – того самого, что был на видео с флешки. Он разговаривает с каким-то генералом, периодически оглядывая зал цепким взглядом профессионала. Наши глаза на мгновение встречаются, и я киваю ему с вежливой улыбкой. Он отвечает таким же кивком, но в его взгляде мне чудится что-то оценивающее. Как будто он прикидывает, насколько я полезен. Или опасен.

– Максим Андреевич! – звонкий женский голос заставляет меня обернуться. Светлана Золотарева, молодая журналистка из моей команды. Что она здесь делает? Насколько я знаю, приглашены были только руководители высшего звена.

– Светлана, – я не скрываю удивления. – Не ожидал тебя здесь увидеть.

– Меня пригласил Виталий Сергеевич, – она улыбается, но ее глаза остаются серьезными. – Сказал, что мне будет полезно познакомиться с будущими коллегами. Кажется, меня рассматривают для нового проекта.

– Вот как, – я внимательнее смотрю на нее. Светлана всегда казалась мне слишком идеалистичной для нашей работы. Слишком принципиальной. Что в ней увидел Громов?

– Да, – она делает глоток шампанского. – Хотя я еще не уверена, что готова к такому… карьерному скачку.

В ее голосе слышится легкая ирония, которую я не могу не заметить.

– Такие предложения не поступают дважды, – замечаю я нейтрально, изучая ее реакцию.

– Я знаю, – она смотрит мне прямо в глаза. – Но иногда высокая цена не стоит того, что за нее платишь. Как вы считаете?

Странный разговор. Почти философский. И что-то в ее взгляде заставляет меня насторожиться.

– Это каждый решает сам, – уклончиво отвечаю я. – Извини, я вижу, меня зовет Штейн.

Действительно, хозяин дома машет мне рукой из другого конца зала. Я киваю Светлане и направляюсь к нему, чувствуя на себе ее взгляд.

– Максим, пойдем, – Штейн берет меня под локоть. – Все собираются в конференц-зале. Сейчас начнется самое интересное.

Мы проходим через анфиладу роскошных комнат в большой конференц-зал, оформленный в стиле кремлевских апартаментов – темное дерево, тяжелые шторы, массивная мебель. Гости рассаживаются за длинным овальным столом, и я замечаю, что на каждом месте лежит папка с документами.

Место Штейна – во главе стола. Рядом с ним садятся Громов и еще несколько высокопоставленных чиновников. Мне достается место примерно в середине стола, что символизирует мой статус – важный, но не ключевой игрок.

Напротив меня – Светлана, что меня удивляет еще больше. Почему ей оказана такая честь?

Когда все рассаживаются, двери закрываются, и в зале воцаряется тишина. Штейн встает и обводит всех взглядом:

– Дамы и господа, уважаемые коллеги! Сегодня исторический день. День, когда мы закладываем фундамент нового информационного порядка в нашей стране.

Громкие слова, но Штейн произносит их с таким пафосом, что они не кажутся смешными. Он продолжает:

– В этих папках перед вами – концепция нового федерального телеканала. Канала, который станет главным рупором патриотических сил. Канала, который будет формировать общественное мнение без оглядки на так называемые "либеральные ценности". Канала, который получит беспрецедентную поддержку на самом высоком уровне.

Я открываю папку перед собой. Внутри – подробный план создания нового медиахолдинга. Бюджеты, структура, программная сетка, даже список персоналий на ключевые позиции. Мое имя фигурирует как "Генеральный продюсер и ведущий общественно-политического блока".

– Проект "Голос Нации" стартует через три месяца, – продолжает Штейн. – За это время мы должны сформировать команду, подготовить контент и провести мощную рекламную кампанию. Финансирование уже одобрено. Административная поддержка гарантирована.

Я просматриваю документы, и мне становится не по себе. Это не просто новый телеканал. Это машина пропаганды такой мощности, какой еще не было в современной России. Полный контроль над информационной повесткой, координация с силовыми структурами, отсутствие каких-либо сдержек и противовесов.

Лебедев раскрывает перед нами папку, которую держит в руках.

– Мы подготовили список организаций и персоналий, которые будут объектами информационного воздействия в первую очередь, – его голос звучит буднично, словно он обсуждает график отпусков, а не планы по уничтожению людей. – В частности, студенческое движение "Голос правды", наблюдательская организация "Честные выборы" и ряд других НКО, финансируемых из-за рубежа.

Я чувствую, как холодеет всё внутри. "Голос правды". Организация, в которой состоит Алиса. Я ищу взглядом Громова и вижу, что он смотрит прямо на меня, словно оценивая мою реакцию.

– По нашим данным, – продолжает Лебедев, – эти организации готовят серию протестных акций перед выборами. Наша задача – не просто нейтрализовать их, но и дискредитировать настолько, чтобы любая их деятельность воспринималась обществом как подрывная.

– Именно здесь ключевую роль сыграет наш новый телеканал, – подхватывает Громов. – Мы должны не просто освещать действия этих групп, но и формировать о них нужное общественное мнение.

Я листаю документы перед собой, и мой взгляд цепляется за раздел "Первоочередные информационные операции". Среди перечисленных мероприятий – создание разоблачительного фильма о "Голосе правды", серия передач о "вербовке студентов западными спецслужбами" и даже инсценировка провокаций на митингах.

Это не просто пропаганда. Это спланированная операция по уничтожению репутаций и жизней конкретных людей. В том числе моей дочери.

– А теперь, – Штейн обводит взглядом присутствующих, – я попрошу всех обратить внимание на экран. У нас есть честь представить вам приветственное слово от человека, без поддержки которого этот проект был бы невозможен.

Огромная плазменная панель на стене оживает, и на ней появляется он – президент. Не в официальном костюме, а в непривычном для публичных появлений свитере, словно подчёркивающем неформальный характер встречи.

– Уважаемые коллеги, – президент слегка улыбается. – Рад приветствовать всех, кто собрался сегодня для обсуждения нашего нового стратегического медиапроекта.

Он говорит негромко, словно беседует не с залом людей, а с каждым лично. О важности единого информационного пространства. О противостоянии западному влиянию. О необходимости защиты традиционных ценностей. И с каждым его словом я чувствую, как стены этого роскошного зала смыкаются вокруг меня всё теснее.

– Этот проект – не просто новый телеканал, – продолжает президент. – Это инструмент формирования нового общественного консенсуса. И я рассчитываю на каждого из вас.

Когда трансляция заканчивается, в зале повисает благоговейная тишина, которую нарушает Штейн:

– Вы все слышали. Это не просто работа, это – миссия. И теперь я хотел бы, чтобы каждый из кураторов направлений кратко представил свою концепцию.

Следующие сорок минут руководители будущих блоков телеканала презентуют свои идеи. Новостной блок, аналитика, развлекательные программы – всё с единым патриотическим уклоном, всё с чётко выверенной идеологией.

Наконец очередь доходит до меня.

– Максим Андреевич, – Штейн кивает мне, – вам слово. Все мы знаем вас как профессионала высочайшего класса. Расскажите о вашем видении общественно-политического блока.

Я встаю, чувствуя на себе взгляды всех присутствующих. Это момент истины. Что я скажу? Что я стану безоговорочным соучастником этой машины пропаганды? Или найду в себе смелость отказаться?

Но если я откажусь здесь и сейчас, что будет с Алисой?

– Спасибо за доверие, – начинаю я ровным голосом. – Для меня большая честь быть частью этого исторического проекта.

Слова звучат фальшиво даже для меня самого, но я продолжаю:

– Моё видение общественно-политического блока строится на трёх китах: актуальность, убедительность и эмоциональный отклик. Мы должны не просто рассказывать зрителю, что происходит, но и формировать его отношение к происходящему.

Я говорю заученные фразы, и каждая из них – как гвоздь в крышку моего собственного гроба. Я рассказываю о форматах передач, о технологиях воздействия на аудиторию, о методах дискредитации противников.

– …и особое внимание предлагаю уделить молодёжной аудитории, – говорю я, подходя к завершению. – Это наиболее уязвимая для внешнего влияния группа. Именно за неё идёт основная битва.

– Абсолютно согласен, – кивает Громов. – Особенно с учётом активизации таких движений, как "Голос правды". Кстати, Максим Андреевич, насколько я понимаю, вы имеете некоторое… личное представление об этой организации?

Вот оно. Прямой вопрос, на который нельзя не ответить. Проверка моей лояльности.

– Да, у меня есть определённая информация, – осторожно отвечаю я. – Я внимательно изучал их деятельность в рамках подготовки материалов.

– Я не об этом, – Громов смотрит мне прямо в глаза. – Насколько мне известно, ваша дочь принимает активное участие в этой организации. Это так?

В зале повисает тишина. Все взгляды обращены на меня. Я чувствую, как по спине течёт холодный пот.

– Моя дочь – взрослый человек со своими убеждениями, – говорю я, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо. – У нас с ней разные взгляды на многие вещи, и мы не обсуждаем её общественную деятельность.

– Это создаёт определённый… конфликт интересов, не находите? – вкрадчиво спрашивает Лебедев.

– Не вижу конфликта, – я стараюсь говорить уверенно. – Мои профессиональные обязанности никак не связаны с личными отношениями.

– И всё же, – вступает Штейн, – это деликатный момент. Мы должны быть уверены в абсолютной лояльности каждого участника проекта.

– Моя лояльность не подлежит сомнению, – я смотрю ему в глаза. – Двадцать лет в профессии говорят сами за себя.

– Разумеется, – улыбается Громов. – Никто и не сомневается. Просто хотелось прояснить ситуацию. Особенно в свете предстоящих мероприятий в отношении этой организации.

– Каких именно мероприятий? – спрашиваю я, хотя уже знаю ответ.

– Детали вы найдёте в своей папке, раздел "Специальные информационные операции", – отвечает Лебедев. – Скажу лишь, что в ближайшие недели "Голос правды" ждут серьёзные проблемы. Юридические и репутационные.

Я киваю, не доверяя своему голосу. Открываю указанный раздел и читаю: "Операция 'Разоблачение'. Цель: дискредитация лидеров движения 'Голос правды' через публикацию компрометирующих материалов…"

Список лидеров. И среди них – Алиса Баженова, "дочь известного телеведущего, используемая для придания движению легитимности".

Моя дочь. Моя Алиса. Они собираются уничтожить её репутацию, а возможно, и жизнь. И я должен в этом участвовать.

– Максим Андреевич, – голос Штейна возвращает меня к реальности, – вы с нами?

– Да, конечно, – я закрываю папку. – Просто обдумывал некоторые детали.

– Отлично, – кивает Штейн. – Тогда продолжим.

Остаток совещания проходит как в тумане. Я киваю, делаю заметки, задаю какие-то вопросы, но всё это автоматически, на автопилоте. Внутри меня бушует буря.

Они знают всё. Про Алису. Про "Голос правды". И теперь используют это, чтобы манипулировать мной.

Когда совещание завершается, гости постепенно перемещаются обратно в банкетный зал. Фуршет, шампанское, светские разговоры – словно мы не обсуждали только что планы по уничтожению жизней реальных людей.

Я стою у окна, рассеянно глядя на безупречно ухоженный сад Штейна, когда ко мне подходит Светлана.

– Тяжёлый день? – спрашивает она, протягивая мне бокал шампанского.

– Насыщенный, – уклончиво отвечаю я.

– Знаете, – она понижает голос, – я всегда восхищалась вами. Вашими ранними работами. Репортажами из горячих точек. Расследованиями о коррупции.

Я смотрю на неё с удивлением:

– Странное время для комплиментов.

– Не комплимент, а констатация факта, – она делает глоток из своего бокала. – Вы были другим журналистом тогда. Настоящим.

– Все мы меняемся, – пожимаю плечами.

– Вопрос в том, что остаётся неизменным, – она смотрит мне прямо в глаза. – Совесть, например.

Я напрягаюсь. Что она хочет этим сказать?

– К чему вы клоните, Светлана?

– Ни к чему, – она улыбается. – Просто мысли вслух. Кстати, я слышала, ваша дочь тоже пошла в журналистику? Это правда?

Теперь я почти уверен, что это не случайный разговор.

– Да, учится на третьем курсе журфака, – отвечаю осторожно.

– Наверняка талантливая, – кивает Светлана. – В отца. И, должно быть, такая же принципиальная, как вы были когда-то.

Это уже слишком. Я ставлю бокал на поднос проходящего мимо официанта.

– Извините, мне нужно поговорить с Виталием Сергеевичем, – говорю я, намереваясь уйти.

– Конечно, – Светлана не настаивает. Но перед тем, как я отхожу, она добавляет так тихо, что я едва слышу: – Иногда у нас есть только один шанс поступить правильно. Не упустите его, Максим Андреевич.

Я застываю на мгновение, не зная, что ответить. Это предупреждение? Совет? Угроза? Но когда оборачиваюсь, Светлана уже отошла к другой группе гостей и оживлённо что-то обсуждает.

Остаток вечера проходит в странном полузабытьи. Я улыбаюсь, пожимаю руки, обмениваюсь любезностями. Принимаю поздравления с новым назначением, обсуждаю перспективы проекта. Но внутри меня – пустота и страх.

Когда наконец появляется возможность откланяться, я спешу к выходу. Забираю телефон из ячейки и иду к своей машине. Едва оказавшись внутри, проверяю сообщения.

Два пропущенных от Марины, одно от неизвестного номера.

Марина пишет, что Алиса согласилась уехать, но только через две недели, после какого-то важного собрания "Голоса правды". "Она упрямая, ты же знаешь. Не могу её переубедить".

Сообщение с неизвестного номера лаконичное: "Флешка – не провокация. Подумайте, кому это выгодно. И сделайте правильный выбор".

Я сижу в машине, не решаясь завести двигатель. Мысли путаются. Кто прислал мне это сообщение? Кто-то, кто знает о флешке. Кто-то, кто хочет, чтобы я… что? Отказался от проекта? Пошёл против системы?

И что станет с Алисой, если я это сделаю?

Я завожу машину и выезжаю на дорогу. Москва встречает меня огнями ночных проспектов, равнодушная к моим терзаниям.

Два мира столкнулись в моей жизни – мир пропаганды, частью которого я являюсь, и мир протеста, в котором живёт моя дочь. И теперь мне придётся выбирать между ними.

Между комфортной ложью и опасной правдой.

Между карьерой и совестью.

Между прошлым и будущим.

И этот выбор может стоить жизни тем, кого я люблю.

Глава 3: "Отцы и дети"

Телефонный звонок вырывает меня из тяжёлого сна. Я открываю глаза и несколько секунд не могу понять, где нахожусь. Потом реальность возвращается – моя спальня, утро воскресенья, день после той странной вечеринки у Штейна.

Звонок продолжается. Я смотрю на экран – Марина. В семь утра в воскресенье? Что-то случилось.

– Слушаю, – голос хриплый со сна.

– Максим, – голос Марины звучит напряжённо, – у нас проблема. Полиция приходила.

Я резко сажусь на кровати, сон как рукой снимает.

– Когда? Зачем?

– Час назад. Искали Алису. Какое-то дело об экстремизме, связанное с "Голосом правды". Я сказала, что она не живёт здесь, но они не поверили. Перевернули всю квартиру.

– Чёрт, – я уже на ногах, лихорадочно соображая. – Где сейчас Алиса?

– В общежитии, наверное. Я пыталась дозвониться, но она не берёт трубку.

– Сиди дома. Я сам всё узнаю, – говорю я, уже натягивая брюки. – И, Марина… не используй телефон для важных разговоров. Скорее всего, нас прослушивают.

– Господи, Максим, во что ты нас втянул? – в её голосе слышится страх и обвинение одновременно.

Я не отвечаю. Потому что не знаю, что сказать. Потому что она права – это я втянул их в эту историю. Моя карьера, мои компромиссы, мои сделки с совестью привели к тому, что теперь моя дочь в опасности.

Наскоро умывшись и выпив чашку крепкого кофе, я выхожу из квартиры. Звоню водителю – воскресенье, но у меня служебная машина с водителем в режиме 24/7, одна из привилегий моего положения.

– Игорь, срочно к подъезду.

Пока жду машину, пытаюсь дозвониться Алисе. Гудки, потом сразу голосовая почта. Телефон выключен или вне зоны доступа.

Плохой знак.

Водитель подъезжает через десять минут.

– В МГУ, общежитие журфака, – командую я, садясь в машину.

– Воскресенье же, Максим Андреевич, – удивляется водитель. – Там наверняка всё закрыто.

– Всё равно едем. И побыстрее.

По дороге я снова и снова пытаюсь дозвониться Алисе. Безрезультатно. Тревога нарастает. Что если они уже были у неё? Что если она уже задержана?

Я прокручиваю в голове вчерашнее совещание. "Операция 'Разоблачение'". План по дискредитации лидеров "Голоса правды". И Алиса в списке этих лидеров.

Они начали действовать гораздо быстрее, чем я ожидал. Видимо, решили не дожидаться моего официального согласия на участие в новом проекте. А может, это проверка моей лояльности. Или способ давления.

В любом случае, я должен найти Алису. Предупредить. Помочь уехать немедленно, не через две недели.

Общежитие журфака – серое многоэтажное здание в студенческом городке МГУ. Я выхожу из машины и иду к входу, где дежурит вахтёр – пожилая женщина с недовольным лицом.

– Здравствуйте, – я достаю удостоверение с федерального канала. – Мне нужно увидеть студентку третьего курса, Баженову Алису.

Вахтёрша с подозрением разглядывает мой документ.

– Вы кто ей будете?

– Я её отец, – отвечаю я нетерпеливо. – Это срочно, семейные обстоятельства.

– Посторонним вход в общежитие запрещён, – бубнит вахтёрша заученную фразу. – Даже родителям. Правила.

Я вздыхаю и достаю пятитысячную купюру.

– Послушайте, это действительно очень важно. Буквально вопрос жизни и смерти.

Вахтёрша смотрит на купюру, потом на меня. Её лицо смягчается.

– Ну ладно, раз такое дело. Только быстро. Комната 511. Пятый этаж, от лифта налево.

– Спасибо, – я оставляю деньги на её столе и быстро иду к лифту.

Поднявшись на пятый этаж, я нахожу комнату 511 и стучу. Тишина. Стучу ещё раз, сильнее. Снова тишина. Пробую ручку – дверь заперта.

Из соседней комнаты выглядывает заспанная девушка с розовыми волосами.

– Вы к кому?

– К Алисе Баженовой. Это её комната?

– Да, но её нет, – девушка зевает. – Она уже дня два как не появлялась.

Сердце пропускает удар.

– Вы не знаете, где она может быть?

– Не-а, – девушка пожимает плечами. – Может, у парня своего. Или на этой их тусовке. "Голос правды" или как там.

– У вас есть контакты её парня?

– Нет, – она снова зевает. – Но можете поспрашивать в их чате группы. Она всегда там тусит.

– В каком чате? – спрашиваю я.

– Телеграм-чат журфака. Там все наши.

Я благодарю девушку и возвращаюсь к лифту. Вариантов немного. Если Алиса не дома, не в общежитии и не отвечает на звонки, она либо у своего парня, либо где-то с активистами "Голоса правды". В любом случае, мне нужно её найти до того, как это сделают другие.

Выйдя из общежития, я сажусь в машину и некоторое время просто сижу, пытаясь собраться с мыслями. Надо позвонить Марине, узнать, нет ли новостей. Но сначала…

Я достаю телефон и пишу сообщение на тот неизвестный номер, с которого вчера пришло сообщение про флешку:

"Кто вы? И что вам известно о ситуации с "Голосом правды"?"

Отправляю и тут же звоню Марине.

– Есть новости? – спрашиваю, как только она берёт трубку.

– Никаких, – отвечает она. – А у тебя?

– В общежитии её нет уже два дня. Соседка сказала, может быть у парня или на каком-то мероприятии "Голоса правды".

– Я пыталась позвонить Денису, это её парень, но он тоже не отвечает, – голос Марины дрожит. – Максим, я боюсь. Что если они уже…

– Не думай об этом, – обрываю я её. – Мы найдём её. У тебя есть контакты кого-то ещё из её окружения? Друзей, однокурсников?

– Нет, она не особо делилась. Ты же знаешь, какая она замкнутая в последнее время.

– А что насчёт телеграм-чата журфака? Ты знаешь, как туда попасть?

– Нет, но можно попробовать через мои связи в университете. Я позвоню коллегам.

– Хорошо, – я пытаюсь звучать увереннее, чем чувствую себя. – Держи меня в курсе. И будь осторожна.

Я отключаюсь и сижу, глядя в окно. Что делать дальше? К кому обратиться? В полицию? Смешно. Они сами её ищут. К своим связям в администрации? Ещё смешнее. Это они и устроили всю эту охоту.

Телефон вибрирует. Сообщение с того же неизвестного номера:

"Оперативное совещание в ФСБ час назад. Задержание лидеров "Голоса правды" запланировано на сегодня, 14:00. Сначала Шаповалов, потом остальные. Ваша дочь в списке. Если хотите помочь, действуйте быстро."

У меня перехватывает дыхание. Сегодня в 14:00. У меня всего несколько часов, чтобы найти Алису и предупредить её.

Но кто этот информатор? Кто-то из системы, кто имеет доступ к планам ФСБ? И зачем ему или ей помогать мне?

Нет времени разбираться. Я снова пишу:

"Где будут проводиться задержания? Где искать Шаповалова?"

Ответ приходит почти мгновенно:

"Предположительно в его квартире. Новокузнецкая ул., дом 15, кв. 87. Но не ходите туда сами, там может быть засада."

Я смотрю на часы. 9:30 утра. У меня чуть больше четырёх часов.

– Игорь, – обращаюсь я к водителю, – отвези меня на Новокузнецкую, 15. И подожди в соседнем дворе. Могут быть проблемы.

– Какие проблемы, Максим Андреевич? – он смотрит на меня с тревогой.

– Лучше тебе не знать, – отвечаю я. – И если что-то пойдёт не так, ты меня сегодня не видел. Понял?

Он кивает, хотя по его лицу видно, что ситуация ему совсем не нравится.

По дороге я пытаюсь придумать план. Если Алиса у своего парня, Дениса Шаповалова, я должен увезти её оттуда до начала операции. Но как? Она не доверяет мне. Может решить, что я пытаюсь манипулировать ею. А если с ней там и другие активисты? Они тем более не станут меня слушать.

Я снова пишу неизвестному информатору:

"Как я могу вам доверять? Кто вы?"

Ответ приходит, когда мы уже подъезжаем к Новокузнецкой:

"Друг. Светлана З."

Светлана Золотарева? Молодая журналистка из моей команды? Та самая, которая вчера говорила мне о совести и правильном выборе?

Но как она может иметь доступ к информации ФСБ? И почему решила помочь?

Не важно. Сейчас главное – найти Алису.

Мы подъезжаем к дому 15 по Новокузнецкой. Обычная московская многоэтажка.

– Жди здесь, – говорю я водителю, выходя из машины. – Если через час не вернусь или не позвоню, уезжай. И забудь, что возил меня сюда.

Я захожу в подъезд и поднимаюсь на лифте на нужный этаж. Квартира 87. Стучу. Никакой реакции. Стучу сильнее, настойчивее.

Наконец дверь приоткрывается на цепочку, и я вижу молодого парня с взъерошенными волосами и настороженным взглядом.

– Кто вы? – спрашивает он.

– Денис? – я стараюсь говорить тихо и спокойно. – Я отец Алисы, Максим Баженов. Мне срочно нужно поговорить с дочерью. Это вопрос её безопасности.

Парень смотрит на меня с недоверием:

– Откуда я знаю, что вы тот, за кого себя выдаёте?

– Можешь погуглить моё лицо, если не веришь, – отвечаю я с растущим нетерпением. – Или позвони Алисе, пусть она подойдёт к двери. Но быстрее, времени мало.

Он колеблется, потом закрывает дверь. Через несколько секунд, показавшихся мне вечностью, дверь открывается снова, уже полностью.

– Проходите, – говорит Денис. – Но имейте в виду, что Алиса не очень хочет вас видеть.

Я вхожу в квартиру – маленькую, но опрятную. Типичное жильё молодого человека: минимум мебели, максимум техники. На стенах плакаты с цитатами известных диссидентов и правозащитников.

В гостиной на диване сидит Алиса. Она бледна и напряжена.

– Папа? – в её голосе удивление и настороженность. – Что ты здесь делаешь? Как ты нас нашёл?

– Неважно, – отмахиваюсь я. – Важно то, что вы оба в опасности. ФСБ готовит операцию по задержанию лидеров "Голоса правды". Сегодня в 14:00. Денис в списке первым, ты – тоже в списке.

Они переглядываются. Я вижу, что они мне не верят.

– И откуда у тебя такая информация? – спрашивает Алиса с вызовом. – От твоих дружков из администрации?

– Сейчас это неважно, – я начинаю терять терпение. – Важно то, что вам нужно немедленно уезжать. Прямо сейчас. Собирайте самое необходимое. У меня внизу машина.

– Стоп, стоп, – Денис поднимает руки. – Вы сейчас серьёзно предлагаете нам поверить вам на слово и куда-то с вами поехать? После всего, что вы наговорили о нас в своей программе?

Я понимаю их недоверие, но время утекает.

– Послушайте, – я стараюсь говорить спокойно, – я понимаю, что не заслужил вашего доверия. Но сейчас речь идёт о вашей свободе. Возможно, о жизни. У вас есть какой-то план на случай преследования? Куда-то, где вы можете укрыться?

Они снова переглядываются. По их лицам вижу, что такой план есть.

– Хорошо, – я киваю. – Тогда не тратьте время. Собирайтесь и уходите. Прямо сейчас.

– Почему мы должны верить, что это не провокация? – Алиса смотрит на меня с подозрением. – Может, ты хочешь выманить нас для своих дружков из ФСБ?

Я чувствую, как закипаю от бессилия и обиды.

– Алиса, ради всего святого! Я твой отец. Да, я много чего наделал. Да, я не тот человек, каким ты хотела бы меня видеть. Но неужели ты думаешь, что я могу желать тебе зла?

Её глаза наполняются слезами.

– Я уже не знаю, что думать. Ты изменился так сильно… Иногда мне кажется, что я тебя совсем не знаю.

Эти слова бьют больнее, чем любой физический удар. Но сейчас не время для выяснения отношений.

– Послушай, – я достаю телефон, – вот сообщение, которое я получил сегодня утром. От человека, которому я, кажется, могу доверять.

Я показываю ей переписку со Светланой. Алиса читает, её лицо меняется.

– Откуда у тебя эти контакты? – спрашивает она уже другим тоном. – Кто такая эта Светлана?

– Журналистка из моей команды. Вчера на одном мероприятии она намекала мне, что не всё потеряно. Что у меня ещё есть шанс поступить правильно. Я не придал этому значения тогда, но сегодня…

– Это может быть ловушкой, – вмешивается Денис. – Они могли специально подослать её, чтобы проверить вашу лояльность.

– Возможно, – соглашаюсь я. – Но вы готовы рисковать, если я прав? Если через несколько часов сюда ворвётся ОМОН?

Денис отводит Алису в сторону, и они о чём-то тихо совещаются. Я стою у окна, нервно поглядывая на часы. 10:20. Время уходит.

Наконец они возвращаются.

– Мы уйдём, – говорит Денис. – Но не с вами. У нас есть свой план эвакуации. Только нам нужно предупредить остальных.

– Кого именно? – спрашиваю я. – Сколько человек в вашем активе?

– Основная группа – семь человек, – отвечает Алиса. – Мы все в списке потенциально опасных элементов.

– Тогда действуйте быстро, – я протягиваю ей конверт, который достаю из внутреннего кармана. – Здесь деньги. Достаточно, чтобы несколько месяцев жить за границей. И паспорт. Не потеряй.

Она берёт конверт с видимым колебанием.

– Спасибо, – говорит она тихо. – Но я не понимаю, почему ты делаешь это. Ещё вчера ты был частью системы, которая нас преследует. Что изменилось?

Я смотрю на неё – бледную, испуганную, но такую решительную. Мою дочь, которую я едва не потерял из-за своей слепоты и трусости.

– Ты, – отвечаю я просто. – Ты изменилась. Вернее, я наконец увидел, какой сильной и принципиальной ты выросла. И понял, как близок был к тому, чтобы потерять тебя навсегда.

Она смотрит на меня долгим взглядом, словно пытаясь решить, верить мне или нет.

– Я не знаю, смогу ли когда-нибудь простить тебя, – наконец говорит она. – За всё, что ты делал. За всю ту ложь, которую ты распространял.

– Я понимаю, – киваю я. – Но сейчас это неважно. Важно, чтобы ты была в безопасности.

– А как же ты? – вдруг спрашивает она. – Что будет с тобой, когда они узнают, что ты предупредил нас?

Хороший вопрос. Что будет со мной? Карьера точно будет уничтожена. Возможно, заведут уголовное дело. Может быть, даже что-то похуже.

– Не беспокойся обо мне, – отвечаю я. – Я выкручусь. У меня ещё есть кое-какие козыри в рукаве.

– Тебя могут убить, – Алиса произносит это так прямо, что я вздрагиваю.

– Меня не так просто убить, – я пытаюсь улыбнуться, но выходит кривая гримаса. – Я слишком известен. Это вызовет вопросы.

– Ты же сам знаешь, что это не помеха, – говорит Денис. – Несчастный случай, внезапная болезнь… Они умеют это организовывать.

– Спасибо за заботу, – я смотрю на часы. – Но сейчас не до этого. Вам нужно уходить. И предупредить остальных.

Алиса неожиданно подходит и обнимает меня. Это первый раз за очень долгое время, когда она проявляет ко мне такую теплоту.

– Спасибо, папа, – шепчет она. – Береги себя.

Я обнимаю её в ответ, чувствуя, как к горлу подкатывает ком.

– Ты тоже, малышка. Звони, когда будешь в безопасности.

Она кивает, отстраняясь. Денис уже собрал две небольшие сумки и держит в руках ноутбук.

– Мы готовы, – говорит он. – Выйдем через чёрный ход. На всякий случай.

Я киваю:

– Умно. Удачи вам. И, Денис… береги её.

– Обещаю, – он серьёзно кивает.

Они уходят, оставляя меня одного в пустой квартире. Я стою у окна, наблюдая за улицей. Пока всё тихо, никаких признаков слежки или подозрительных людей. Но это ничего не значит. Профессионалов не увидишь, пока не станет слишком поздно.

Я выжидаю ещё пятнадцать минут, потом покидаю квартиру. Спускаюсь не на лифте, а по лестнице – старая привычка из журналистских расследований: никогда не пользоваться лифтом, если не хочешь попасть в ловушку.

На улице всё так же спокойно. Я иду к машине, где ждёт водитель.

– Всё в порядке, Максим Андреевич? – спрашивает он с тревогой.

– Да, всё хорошо. Едем в офис.

– В воскресенье? – он удивлённо поднимает брови.

– Да, есть срочные дела, – отвечаю я, откидываясь на сиденье.

Пока машина движется по московским улицам, я размышляю о своём следующем шаге. Предупредив Алису, я открыто выступил против системы. Теперь пути назад нет. Но что дальше?

Телефон вибрирует. Сообщение от Светланы:

"Они знают, что вы были у Шаповалова. Офис под наблюдением. Будьте осторожны."

Чёрт. Они уже знают. Кто-то следил за мной? Или у них есть другие источники информации?

Я отвечаю:

"Спасибо за предупреждение. Но зачем вы помогаете мне?"

Ответ приходит через минуту:

"Потому что когда-то восхищалась вами. И хочу верить, что тот Максим Баженов ещё жив."

Я смотрю на сообщение, не зная, что ответить. Тот Максим Баженов… Журналист, который не боялся говорить правду. Который рисковал жизнью ради расследований. Который верил, что слова могут менять мир.

Есть ли ещё что-то от него во мне? Или я давно превратился в пустую оболочку, в марионетку, послушно озвучивающую написанные кем-то тексты?

– Игорь, – обращаюсь я к водителю, – изменение планов. Не в офис. Отвези меня домой.

– Как скажете, Максим Андреевич.

Пока мы едем, я пишу Марине:

"Нашёл Алису. Она в безопасности. Уезжает из страны с друзьями. Тебе лучше на время исчезнуть тоже. Могут быть вопросы."

Марина отвечает почти сразу:

"Спасибо. Куда она направляется?"

"Не знаю деталей. Она обещала позвонить, когда будет в безопасности. И, Марина… будь осторожна. Меня, скорее всего, уже вычислили."

"А как же ты?"

"Со мной всё будет в порядке. Я сам заварил эту кашу, мне её и расхлёбывать."

Я убираю телефон и закрываю глаза. Впервые за долгое время я чувствую странное облегчение. Как будто огромный груз, который я нёс годами, вдруг стал чуть легче.

Я сделал выбор. Возможно, первый настоящий выбор за много лет. И пусть он, скорее всего, разрушит мою карьеру, моё положение, возможно, даже мою жизнь… но это мой выбор. Не продиктованный страхом или жаждой денег и статуса, а идущий от сердца.

И как ни странно, я ни капли не жалею об этом.

Дома я первым делом проверяю, нет ли следов вторжения или обыска. Всё выглядит нетронутым, но это мало о чём говорит. Современные технологии позволяют обыскать квартиру, не оставив ни малейшего следа.

Я наливаю себе виски – большую порцию, без льда – и сажусь в кресло у окна. Что теперь? Ждать, пока за мной придут? Бежать? Но куда? И главное – зачем? У меня нет готового плана.

Но у меня есть флешка. Та самая, которую кто-то подбросил мне в стол. С записью разговора Громова и Лебедева, где они обсуждают использование моей дочери как рычага давления.

Это может быть моим единственным козырем. Если, конечно, запись подлинная, а не искусная фальшивка.

Я достаю ноутбук и флешку из тайника в книжном шкафу. Снова просматриваю видео. Качество не идеальное, но вполне различимы и лица, и голоса. Экспертиза легко установит подлинность или подделку, но у меня нет возможности провести такую экспертизу.

Придётся действовать на свой страх и риск.

Я открываю почтовый ящик и создаю новое письмо. Адресат – Иван Колесников, мой бывший друг и коллега, ныне живущий в Берлине и работающий в оппозиционном медиа.

"Иван, это Максим. Знаю, мы не общались много лет, и ты имеешь полное право игнорировать это письмо. Но я прошу тебя выслушать.

Я в беде. Серьёзной беде. И дело не только во мне – моя дочь Алиса оказалась мишенью для спецслужб из-за своей активности в студенческом движении "Голос правды".

Я предупредил её, и она успела уйти до облавы. Но теперь я сам под ударом.

У меня есть компромат на высокопоставленных лиц из администрации президента и ФСБ – видеозапись их разговора, где они открыто обсуждают использование моей дочери как средства давления на меня.

Я прикрепляю эту запись к письму. Если со мной что-то случится, пожалуйста, опубликуй её. И ещё – если Алиса свяжется с тобой, помоги ей.

И, Иван… прости меня. За всё. Ты был прав, а я ошибался.

Максим"

Я прикрепляю файл с видео и нажимаю "отправить". Теперь, если со мной что-то случится, хоть какие-то следы останутся.

Потом я создаю ещё одну копию файла и отправляю её на анонимный почтовый ящик, который создал несколько лет назад для личных нужд. Логин и пароль от него я записываю на маленький листок бумаги и прячу в подкладку любимых часов.

Телефон звонит. Номер Вадима, моего продюсера.

– Да, Вадим.

– Макс, ты где? – голос звучит напряжённо.

– Дома. А что?

– Тут такое творится… – он понижает голос до шёпота. – Громов звонил. Рвёт и мечет. Сказал, что ты сорвал какую-то важную операцию. Что происходит, Макс?

Значит, уже знают. И не скрывают этого.

– Вадим, послушай меня внимательно. Забудь, что ты мне звонил. Забудь вообще, что ты меня знаешь. Ради твоего же блага.

– Что? О чём ты говоришь? – в его голосе испуг.

– Я серьёзно. Мы с тобой не разговаривали. И лучше тебе держаться от меня подальше ближайшее время.

– Макс, ты меня пугаешь. Что ты натворил?

– То, что должен был сделать давно. Прости, Вадим. И спасибо за звонок.

Я отключаюсь, не дожидаясь ответа. Бедный Вадим. Он ничего не знает и не понимает. Для него всё это – шок.

Но сейчас не время думать о Вадиме. Нужно готовиться к худшему.

Я делаю ещё глоток виски и подхожу к окну. Внизу, у подъезда, стоит чёрный автомобиль без опознавательных знаков. В нём сидят двое мужчин в костюмах. Классическая наружка.

Они не скрываются. Хотят, чтобы я их видел. Чтобы нервничал.

Что ж, они своего добились. Я нервничаю. Но не настолько, чтобы совершать глупости.

Я возвращаюсь к ноутбуку и открываю текстовый редактор. Если мне суждено исчезнуть в ближайшее время, я хочу оставить хоть какое-то объяснение. Свою исповедь.

"Я, Максим Андреевич Баженов, пишу эти строки в здравом уме и твёрдой памяти. Если вы читаете это, значит, со мной что-то случилось – арест, исчезновение или что-то похуже.

Я хочу рассказать правду. О себе. О системе, частью которой я был. О том, как человек, когда-то мечтавший изменить мир к лучшему, превратился в послушный инструмент пропаганды."

Я пишу быстро, не останавливаясь, выплёскивая на экран всё, что накопилось за годы. Всё, о чём я молчал, что подавлял, что прятал даже от самого себя.

О том, как начинал карьеру идеалистом-журналистом.

О первых компромиссах, которые казались такими незначительными.

О том, как постепенно, шаг за шагом, продавал свою душу за деньги, статус, комфорт.

О том, как научился убеждать себя, что "все так делают", что "это просто работа", что "кто-то всё равно будет это делать, так почему не я".

О том, как потерял семью, уважение дочери, собственное достоинство.

И о том, как прозрел, увидев, что система, которой я служил, готова уничтожить мою дочь ради своих целей.

Закончив, я сохраняю файл и отправляю копию на тот же анонимный ящик. Потом распечатываю текст и прячу в ту же тайник, где хранил флешку.

Звонит телефон. На экране высвечивается имя Громова.

Я долго смотрю на экран, размышляя, стоит ли отвечать. Потом всё же принимаю вызов.

– Виталий Сергеевич, – говорю я ровным голосом.

– Максим Андреевич, – его голос обманчиво спокоен. – У нас проблема.

– Вот как? – я стараюсь звучать удивлённо. – Какая же?

– Не играйте в игры, Баженов, – теперь в его голосе проскальзывает раздражение. – Вы знаете, о чём я. Ваша дочь и её… друзья. Они были предупреждены. Кем-то очень хорошо информированным.

– Понятия не имею, о чём вы, – продолжаю я игру, хотя и знаю, что он не верит.

– Неужели? – теперь он откровенно язвителен. – А ваш визит к Шаповалову сегодня утром – тоже случайность?

– Я навещал дочь. Имею право.

– Разумеется, имеете, – соглашается он. – Только почему именно сегодня? И почему сразу после вашего визита вся группа этих… активистов внезапно исчезла?

– Совпадение?

– Не смешите меня, Баженов, – Громов уже не скрывает злости. – Мы ведь взрослые люди. Давайте говорить прямо.

– Давайте, – я решаю сменить тактику. – Чего вы хотите, Виталий Сергеевич?

– Встретиться. Обсудить ситуацию. Найти выход, который устроит всех.

– И где же вы предлагаете встретиться? – спрашиваю я с иронией.

– В моём кабинете. Через час.

– А если я откажусь?

– Тогда, боюсь, разговор будет менее приятным. И в менее комфортной обстановке.

Угроза очевидна. Если я не приду добровольно, меня доставят принудительно.

– Хорошо, – соглашаюсь я. – Через час в вашем кабинете.

– Прекрасно, – в его голосе слышится удовлетворение. – Жду вас.

Я отключаюсь и допиваю виски одним глотком. Итак, Громов хочет поговорить. Что ж, я тоже. Но на моих условиях.

Я снова беру телефон и пишу Светлане:

"Громов вызывает меня на встречу. Через час в его кабинете. Если я не выйду на связь после этого, активируйте план Б."

Никакого "плана Б" на самом деле нет. Но пусть Громов, если он перехватывает мои сообщения, немного понервничает.

Ответ приходит почти сразу:

"Понятно. Будьте осторожны. У вас есть козыри?"

"Есть. Но я бы предпочёл не разыгрывать их раньше времени."

"Удачи. И помните – вы не одни."

Я усмехаюсь. Не одни? Кто ещё со мной в этой игре? Светлана? Иван? Несколько журналистов, которые ещё помнят, каким я был когда-то?

Не так уж много союзников против целой государственной машины.

Но выбора нет. Игра началась, и я должен играть до конца. Ради Алисы. Ради себя. Ради той крошечной искры достоинства, которая ещё теплится где-то глубоко внутри.

Я иду в спальню и переодеваюсь. Тёмный костюм, белая рубашка, строгий галстук. Образ успешного телеведущего, представителя медиа-элиты. Последний раз, когда я надеваю эту маску.

Перед выходом звоню Игорю:

– Машину к подъезду. Едем в администрацию президента.

– Понял, Максим Андреевич, – в его голосе слышится облегчение. Видимо, решил, что утренний инцидент был недоразумением, и теперь всё вернулось в привычное русло.

Если бы он только знал.

Я выхожу из квартиры, спускаюсь на лифте, прохожу через холл. Охранник почтительно кивает. Для него я всё ещё важная персона. VIP-жилец. Звезда телеэкрана.

Интересно, как он будет смотреть на меня завтра? Если, конечно, для меня будет это "завтра".

Игорь ждёт у машины. Чёрный автомобиль с наружкой всё ещё на месте. Когда я сажусь в свой Лексус, он трогается с места и следует за нами на почтительном расстоянии.

– В администрацию президента, – говорю я водителю, хотя он и так знает, куда ехать.

Пока мы движемся по московским улицам, я смотрю в окно, как будто вижу этот город в последний раз. Может быть, так и есть.

Москва прекрасна в своём холодном великолепии. Город контрастов и противоречий. Город возможностей и ловушек. Город, который многое мне дал и многое отнял.

Интересно, увижу ли я его снова?

Глава 4: "Лица в толпе"

Администрация президента – массивное здание в стиле сталинского ампира, символ государственной мощи и бюрократической непробиваемости. Я был здесь десятки раз – на совещаниях, брифингах, закрытых встречах. Но никогда ещё не входил сюда с таким тяжёлым сердцем.

На входе обычная процедура – пропуск, металлоискатель, вежливые, но внимательные охранники. Они знают меня в лицо, кивают уважительно. Для них я свой – часть системы. Пока что.

В приёмной Громова – молодая женщина с безупречной причёской и дежурной улыбкой. Секретарь, помощник и первая линия обороны.

– Максим Андреевич, Виталий Сергеевич ожидает вас, – она указывает на дверь кабинета. – Вы можете пройти.

Я киваю и делаю глубокий вдох перед тем, как открыть дверь. Внутри меня мешанина эмоций – страх, гнев, решимость. Но внешне я спокоен. Годы в телеэфире научили меня носить маски.

Кабинет Громова – образец сдержанной официальной роскоши. Тёмное дерево, кожаная мебель, приглушённый свет. На стенах – пейзажи русской природы, в углу – флаг России. Всё говорит о власти, традициях, патриотизме.

Сам Громов сидит за массивным столом. Рядом с ним – Лебедев из ФСБ. Их присутствие вдвоём сразу даёт понять серьёзность ситуации.

– А, Максим Андреевич, – Громов поднимается, чтобы поздороваться, – спасибо, что пришли. Присаживайтесь.

Я пожимаю руку ему, потом Лебедеву, и сажусь напротив. Между нами – широкий стол, словно линия фронта.

– Итак, – начинает Громов после короткой паузы, – у нас возникла… неприятная ситуация. И прежде чем мы примем какие-либо решения, я хотел бы выслушать вашу версию событий.

– Мою версию чего именно? – спрашиваю я, решив начать с позиции наивного непонимания.

Громов улыбается – холодной, расчётливой улыбкой.

– Не играйте со мной, Максим Андреевич. Мы оба знаем, что сегодня утром вы посетили квартиру некоего Дениса Шаповалова, лидера экстремистской организации "Голос правды". После чего и он, и ваша дочь, и ещё пять активистов этой группы исчезли, сорвав тем самым тщательно подготовленную операцию наших коллег.

Он кивает в сторону Лебедева, который сидит с каменным выражением лица.

– Я навещал дочь, – отвечаю я спокойно. – Имею право.

– Конечно, имеете, – кивает Громов. – Только вот незадача – ваш визит случайно совпал с подготовкой спецоперации, о которой вы узнали на нашем закрытом совещании. И сразу после вашего визита фигуранты дела исчезли. Случайность? Не думаю.

– У вас есть доказательства, что я кого-то предупреждал? – спрашиваю я прямо.

– Нам не нужны доказательства, Максим Андреевич, – впервые вступает в разговор Лебедев. – Нам достаточно обоснованных подозрений. Но если хотите конкретики – ваши телефонные переговоры с Мариной Вячеславовной, вашей бывшей супругой. Ваша странная переписка с некой Светланой Золотаревой, которая, к слову, сейчас тоже под наблюдением. Ваше общение с дочерью и Шаповаловым в квартире – да-да, там были средства прослушивания. Мы всё знаем, Баженов. Всё.

Я чувствую, как холодеет внутри. Они действительно всё знают. Каждый мой шаг был под наблюдением.

– Если вы всё знаете, – говорю я, решив сменить тактику, – то зачем этот разговор? Арестуйте меня за… что там? Превышение родительских полномочий?

– Мы могли бы, – кивает Громов. – Препятствие следствию. Пособничество экстремистской деятельности. Сами понимаете, формулировки при желании найдутся. Но мы не хотим этого. Правда, Александр Петрович?

Лебедев кивает:

– Видите ли, Максим Андреевич, вы ценный кадр. Опытный, узнаваемый, эффективный. Терять такой ресурс было бы нерационально.

– То есть вы предлагаете мне сделку? – я смотрю на них в упор.

– Называйте как хотите, – пожимает плечами Громов. – Мы предлагаем выход из ситуации, который устроит всех.

– И в чём он заключается?

Громов достаёт из ящика стола папку и открывает её.

– Проект "Голос Нации" начинается через три месяца. Всё как мы обсуждали вчера. И мы по-прежнему видим вас в роли ключевой фигуры. Генеральный продюсер и ведущий политического блока. Контракт на пять лет, финансовые условия в три раза выше нынешних. Полная защита и поддержка.

– А взамен? – спрашиваю я, хотя уже догадываюсь об ответе.

– Взамен – абсолютная лояльность, – говорит Лебедев. – Никаких самодеятельных выходок, подобных сегодняшней. Никаких контактов с оппозицией. Никакой помощи беглым экстремистам, даже если они – ваши родственники.

– Проще говоря, – добавляет Громов, – вы продолжаете делать то, что делали последние пятнадцать лет. Только масштабнее, громче, эффективнее.

Я молчу, обдумывая услышанное. Они предлагают мне то, о чём многие могли бы только мечтать – деньги, власть, статус, безопасность. Всё, что я ценил последние годы.

Ценой будет лишь моя душа. И безопасность Алисы.

– А если я откажусь? – спрашиваю напрямик.

– Тогда всё будет гораздо сложнее, – вздыхает Громов. – Вас ждёт обвинение в пособничестве экстремистской деятельности. Публичный скандал. Крах карьеры. Возможно, уголовное преследование.

– А что касается вашей дочери и её друзей, – добавляет Лебедев, – мы их найдём. Рано или поздно. У них нет шансов долго скрываться.

– И что с ними будет? – мой голос звучит хрипло.

– Это будет зависеть от вашего поведения, – пожимает плечами Лебедев. – Если вы будете сотрудничать – мы можем проявить… гуманность. Административные дела, условные сроки. Если нет…

Он не договаривает, но смысл ясен. Моё сотрудничество – гарантия относительной безопасности Алисы. Мой отказ – угроза для неё.

– Мне нужно подумать, – говорю я.

– Конечно, – кивает Громов. – У вас есть время до завтрашнего утра. В десять я жду вашего ответа. И, Максим Андреевич… я надеюсь на ваше благоразумие. Ради всеобщего блага.

– И ещё кое-что, – добавляет Лебедев. – На всякий случай… не пытайтесь покинуть Москву. И не делайте глупостей вроде обращения к иностранным СМИ. Это только усугубит ситуацию. Для всех.

Я киваю, не доверяя своему голосу, и встаю, давая понять, что разговор окончен. Они не удерживают меня. Громов даже встаёт, чтобы проводить до двери – жест вежливости, который сейчас кажется насмешкой.

– До завтра, Максим Андреевич, – говорит он, открывая передо мной дверь. – Уверен, вы примете правильное решение.

Я выхожу из кабинета, чувствуя их взгляды спиной. В приёмной секретарша смотрит на меня с тем же вежливым безразличием. Для неё я всё ещё VIP-персона, хотя на самом деле – уже почти труп.

В коридорах администрации – обычная рабочая суета. Клерки с папками, охранники на постах, чиновники, снующие между кабинетами. Система работает, огромная бюрократическая машина перемалывает судьбы людей, не замечая их боли и страха.

И я был частью этой машины. Винтиком, который помогал ей функционировать. Который верил, что находится в привилегированном положении, не понимая, что в любой момент может быть заменён.

Выйдя на улицу, я глубоко вдыхаю прохладный воздух. Игорь ждёт у машины, верный как всегда.

– Домой, Максим Андреевич?

– Нет, – я качаю головой. – В офис.

Он удивлённо поднимает брови – воскресенье всё-таки – но ничего не говорит. Заводит машину и выруливает на проспект.

По дороге я проверяю телефон. Сообщение от Светланы:

"Как прошла встреча?"

Я не отвечаю. Не знаю, насколько безопасна эта переписка теперь. Лебедев прямо сказал, что Светлана под наблюдением. Возможно, они перехватывают наши сообщения.

Я смотрю в окно на проплывающий мимо город. Москва живёт своей обычной жизнью. Люди спешат по делам, сидят в кафе, гуляют в парках. Они не знают и не хотят знать о том, что происходит за кулисами власти. О играх, в которые играют люди вроде Громова и Лебедева. О судьбах, которые ломаются каждый день.

И я помогал поддерживать эту иллюзию. Создавал картинку благополучия и стабильности, за которой скрывался произвол и насилие.

Машина подъезжает к телецентру. Здесь тоже немноголюдно – выходной день. Но некоторые отделы работают и в воскресенье – новости не знают выходных.

– Подожди меня, – говорю я Игорю. – Я ненадолго.

Он кивает, устраиваясь поудобнее в кресле. За годы работы со мной он привык к моему непредсказуемому графику.

Я прохожу через пропускной пункт – охранник узнаёт меня и даже не просит пропуск – и иду к лифту. Поднимаюсь на свой этаж, прохожу по пустынному коридору к своему кабинету.

Внутри всё как обычно – стол, компьютер, фотографии на стенах, награды в стеклянном шкафу. Кабинет успешного телеведущего. Место, где я провёл тысячи часов, готовя эфиры, формируя повестку, создавая иллюзию для миллионов.

Я сажусь за стол и включаю компьютер. Пока система грузится, оглядываю кабинет. Столько воспоминаний связано с этим местом. Хороших и плохих. Моменты триумфа и минуты стыда. Всё перемешано.

Компьютер загружается, и я открываю почту. Десятки непрочитанных писем – рабочие вопросы, приглашения на мероприятия, предложения о сотрудничестве. Обычная рутина медийного человека.

Но меня интересует только одно – ответил ли Иван на моё письмо.

Я проверяю папку "Входящие". Есть! Письмо от Ивана Колесникова, отправленное час назад.

"Максим,

Я не забыл тебя. И не забыл то, что ты сделал и чего не сделал пятнадцать лет назад. Но прошлое – это прошлое.

Видео получил. На первый взгляд выглядит подлинным, но нужна экспертиза. Я передал его нашим техникам. Результат будет через пару дней.

Насчёт твоей дочери – если она объявится в Берлине или где-то ещё в Европе, я сделаю всё, чтобы помочь. Несмотря на то, что между нами было.

Что касается тебя… Будь осторожен. Эти люди не прощают предательства. Если ты действительно решил выступить против них, будь готов к последствиям.

И помни – у тебя есть козыри. Используй их с умом.

Иван"

Я перечитываю письмо несколько раз. Иван не отказал. Несмотря на нашу историю, на всё, через что мы прошли, он готов помочь. Это уже что-то.

Я пишу короткий ответ:

"Иван, спасибо. Это значит для меня больше, чем ты можешь представить. Я свяжусь, когда будет больше информации."

Отправляю и закрываю почту. Теперь нужно подумать о следующем шаге.

Громов дал мне время до утра. Что я должен ответить? Согласиться на их условия и продолжать быть марионеткой, надеясь, что это защитит Алису? Или отказаться, рискуя всем – карьерой, свободой, возможно, жизнью?

И что делать с тем компроматом, который у меня есть? Использовать его сейчас? Или придержать как страховку?

Я откидываюсь в кресле, закрывая глаза. Столько вопросов, и так мало времени на поиск ответов.

Вдруг дверь кабинета открывается без стука. Я вздрагиваю и открываю глаза. На пороге стоит Светлана.

– Извините, – говорит она, входя и закрывая за собой дверь. – Я видела, как вы вошли в здание, и решила поговорить.

– Не самое безопасное время для разговоров, – замечаю я. – Особенно учитывая, что за вами следят.

– Знаю, – она кивает. – Но здесь относительно безопасно. В вашем кабинете нет прослушки – я проверяла на прошлой неделе.

Я удивлённо смотрю на неё:

– Кто вы на самом деле, Светлана? И почему помогаете мне?

Она садится напротив меня:

– Я журналистка. Настоящая журналистка. Не пропагандистка.

– И при этом работаете в моей команде? – я поднимаю бровь.

– Именно поэтому и работаю, – она наклоняется ближе. – Послушайте, я не одна. Нас много таких – внедрившихся в систему, чтобы понимать, как она работает. Чтобы иметь доступ к информации. Чтобы в нужный момент…

– В нужный момент что? – я смотрю на неё с недоверием. – Устроить революцию изнутри?

– Может быть, – она не отводит взгляд. – Или просто помочь тем, кто решит выступить против системы. Таким, как вы.

– Я не решил ещё ничего, – отвечаю я осторожно.

– Нет, решили, – она качает головой. – В тот момент, когда предупредили дочь. Когда нарушили правила игры. Вы уже сделали выбор, Максим Андреевич. Просто ещё не осознали этого.

Я молчу, обдумывая её слова. Возможно, она права. Возможно, я действительно сделал выбор, когда поехал к Алисе сегодня утром. Когда решил защитить её, а не систему.

– Допустим, – говорю я. – Что вы предлагаете?

– У вас есть что-то на них, – это не вопрос, а утверждение. – Что-то важное. Иначе бы они не вели с вами переговоры, а просто устранили.

Я колеблюсь, не зная, стоит ли доверять ей. Но что мне терять?

– Есть видеозапись разговора Громова и Лебедева, – говорю я тихо. – Они обсуждают, как использовать мою дочь для давления на меня. Прямым текстом.

Глаза Светланы загораются:

– Это мощный козырь. Где запись?

– В надёжном месте. И копия у Ивана Колесникова в Берлине.

– Хорошо, – она кивает. – Теперь послушайте меня внимательно. Завтра на встрече с Громовым вы должны согласиться на их условия.

– Что? – я не верю своим ушам. – Стать их марионеткой?

– Только для вида, – она понижает голос. – Нам нужно время. Время, чтобы проверить запись, подготовить публикацию, обеспечить вашу безопасность.

– А зачем вам это? – спрашиваю я прямо. – Какой вам смысл рисковать ради меня?

– Не ради вас, – она слегка улыбается. – Ради дела. Ваш случай может стать катализатором. Известный журналист, лицо государственной пропаганды, восстаёт против системы. Разоблачает методы ФСБ и администрации президента. Это будет бомба.

Теперь я понимаю. Я для неё не человек, а инструмент. Так же, как для Громова. Только цели разные.

– И что потом? – спрашиваю я. – Когда материал будет опубликован?

– Тогда вам придётся бежать, – она говорит это спокойно, как о чём-то само собой разумеющемся. – Из страны. К сожалению, других вариантов нет.

– Бросить всё? – я обвожу рукой кабинет. – Карьеру, дом, статус?

– А что, вы цепляетесь за это? – она вдруг смотрит на меня с презрением. – После всего, что узнали? После того, как они угрожали вашей дочери?

Я молчу. Она права, конечно. Но всё равно страшно представить, как в одночасье потерять всё, что составляло мою жизнь последние пятнадцать лет.

– Хорошо, – наконец говорю я. – Я согласен. Что конкретно нужно делать?

– Завтра соглашаетесь на все условия Громова. Подписываете контракт, если предложат. Делаете вид, что полностью покорились. А мы тем временем готовим публикацию. Когда всё будет готово, я дам знать.

– И сколько это займёт?

– Неделю. Может, две. Всё зависит от технической экспертизы видео и от того, как быстро мы сможем организовать вашу… эвакуацию.

Я киваю:

– Хорошо. Что ещё?

– Будьте предельно осторожны, – она смотрит мне в глаза. – Никаких подозрительных действий. Никаких необычных звонков или встреч. Работайте как обычно. Улыбайтесь. Делайте вид, что всё в порядке.

– Я умею притворяться, – говорю я с горькой усмешкой. – Последние пятнадцать лет только этим и занимаюсь.

Светлана встаёт:

– Мне пора. Нельзя, чтобы нас видели вместе слишком долго. Я свяжусь с вами, когда будут новости. Используйте для связи только тот номер, с которого я писала вам сегодня. И удалите все сообщения сразу после прочтения.

– Понял, – киваю я. – Спасибо, Светлана. За всё.

– Не за что, – она направляется к двери, но останавливается и оборачивается. – Знаете, я выросла на ваших ранних репортажах. Из Чечни, из Беслана. Вы были настоящим журналистом тогда. Может быть, ещё не поздно снова им стать.

Она выходит, оставляя меня в одиночестве с этой мыслью.

Я сижу некоторое время, обдумывая наш разговор. План Светланы выглядит рискованным, но других вариантов у меня, похоже, нет. Либо я соглашаюсь и выигрываю время, либо отказываюсь и сразу получаю весь набор проблем – от увольнения до ареста.

Я встаю, выключаю компьютер и готовлюсь уходить. Взгляд падает на фотографию на стене – я в Беслане, усталый, осунувшийся, с диктофоном в руке. 2004 год. Я был другим тогда. Верил в то, что делаю. Верил, что слова имеют значение.

Может быть, Светлана права. Может быть, ещё не поздно вернуть того человека с фотографии. Или хотя бы попытаться.

Я выхожу из кабинета, запираю дверь и иду к лифту. В коридорах всё так же пусто – воскресенье всё-таки. Только дежурная смена новостников где-то в другом крыле готовит вечерние выпуски.

На выходе охранник всё так же вежливо кивает. Игорь ждёт у машины, листая что-то в телефоне.

– Домой, Максим Андреевич? – спрашивает он, открывая дверь.

– Да, домой, – отвечаю я, садясь на заднее сиденье.

Пока машина выезжает с территории телецентра, я замечаю тот же чёрный автомобиль, что дежурил у моего дома. Наружка не отстаёт ни на шаг. Они хотят, чтобы я знал, что под наблюдением. Хотят давить психологически.

Что ж, я принимаю правила игры. Буду улыбаться, делать вид, что всё в порядке. А сам тем временем буду готовиться к тому, чтобы нанести удар.

Не ради мести. Не ради справедливости. Просто чтобы вернуть себе право смотреть в зеркало, не отводя взгляд.

Утро понедельника встречает меня головной болью и тяжёлым предчувствием. День, который может изменить всё. День, когда я официально снова стану марионеткой – но на этот раз осознанно, с тайным планом перерезать нити.

Я собираюсь тщательно, как на важное выступление. Тёмно-синий костюм, белоснежная рубашка, консервативный галстук. Внешне – образец лояльности и конформизма. Внутри – клубок страха, гнева и решимости.

В 9:30 я выхожу из дома. Игорь, как всегда, ждёт у машины.

– В администрацию президента, – говорю я, садясь в салон.

Он кивает, и машина трогается. Я замечаю, что чёрный автомобиль с наружкой всё ещё на месте. Они следуют за нами на дистанции.

По дороге проверяю телефон. Сообщение от Светланы:

"Всё идёт по плану. Экспертиза начата. Будьте убедительны."

Я стираю сообщение, как она и просила. Затем звоню Вадиму – нужно поддерживать видимость нормальной работы.

– Доброе утро, – говорю я, когда он берёт трубку. – Как дела с подготовкой сегодняшнего эфира?

– Э… нормально, – в его голосе слышится недоумение. – А разве ты будешь сегодня вести? Мне сказали, что ты на встрече в администрации…

– После встречи, – я стараюсь говорить беззаботно. – Думаю, успею к эфиру. Готовь всё как обычно.

– Хорошо, – он всё ещё звучит неуверенно. – Тогда жду тебя после обеда для финального прогона.

– Договорились.

Я отключаюсь и смотрю в окно. Москва в понедельник утром – суетливая, нервная, спешащая. Люди бегут на работу, стоят в пробках, толпятся в метро. Обычная жизнь, в которой нет места политическим интригам, тайным записям и планам бегства.

Я вдруг ощущаю острую зависть к этим людям. К их простым проблемам и понятным целям. К их незнанию того, что происходит за кулисами власти.

Машина подъезжает к зданию администрации. Я выхожу, киваю Игорю:

– Жди здесь. Я вернусь через час-полтора.

Он кивает, и я иду к входу. Та же процедура – пропуск, металлоискатель, охрана. Всё как в прошлый раз, но теперь я иду с чётким планом. Соглашаться на всё. Играть роль. Выигрывать время.

В приёмной Громова – та же секретарша с безупречной причёской. Она кивает мне:

– Виталий Сергеевич ожидает вас.

Я вхожу в кабинет. На этот раз Громов один, без Лебедева. Он встаёт, чтобы поздороваться, улыбается, как будто вчера не было никаких угроз.

– Максим Андреевич! Рад вас видеть. Присаживайтесь.

Я сажусь напротив него, стараясь выглядеть спокойным и уверенным.

– Итак, – Громов смотрит на меня изучающе, – вы обдумали наше предложение?

– Да, – я киваю. – И я принимаю его.

На его лице появляется улыбка удовлетворения:

– Отличное решение. Разумное решение, я бы сказал.

– У меня было время подумать, – говорю я с тщательно отмеренной долей раскаяния в голосе. – Вчерашний… инцидент был ошибкой. Я поддался эмоциям. Отцовским чувствам. Но теперь понимаю, что поступил необдуманно.

– Это понятно, – кивает Громов с почти отеческой снисходительностью. – Связи родителей и детей – сильнейший инстинкт. Но важно не позволять личному влиять на профессиональное.

– Именно, – соглашаюсь я. – И я готов доказать свою лояльность и профессионализм.

– Отлично, – Громов открывает папку, которая лежит перед ним. – Здесь контракт на новый проект. Всё, как мы обсуждали ранее. Пять лет, тройной оклад, полное социальное обеспечение, дополнительные привилегии. Можете ознакомиться.

Он протягивает мне документ. Я бегло просматриваю его – стандартный контракт с нестандартно высокими суммами. И с пунктом о неразглашении, который предусматривает не просто штрафы, а уголовную ответственность в случае нарушения.

– Всё выглядит хорошо, – говорю я, дочитав до конца. – Есть ли у вас ручка?

Громов протягивает мне дорогую перьевую ручку с золотым пером. Я подписываю контракт на последней странице, чувствуя, как каждый росчерк привязывает меня к системе ещё крепче.

Но это временно, напоминаю я себе. Игра. Уловка. Способ выиграть время.

– Прекрасно, – Громов забирает подписанный экземпляр и протягивает мне второй. – Теперь о ближайших планах. Сегодня в эфире вам нужно сделать акцент на новости о задержании экстремистов из организации "Чистый воздух". Материалы уже готовит ваша команда.

"Чистый воздух" – ещё одна студенческая инициатива, выступающая за экологические права. Кажется, теперь очередь дошла и до них.

– Конечно, – киваю я. – Что именно от меня требуется?

– Стандартная линия, – пожимает плечами Громов. – Иностранное финансирование, связи с западными центрами влияния, маскировка политической деятельности под экологическую. Ваша команда знает детали.

– Понятно, – я убираю свой экземпляр контракта во внутренний карман. – Что-нибудь ещё?

– Да, – Громов наклоняется ближе. – Насчёт вашей дочери и её… друзей. Мы всё равно их найдём, вы понимаете? Это вопрос времени.

– Я понимаю, – отвечаю я спокойно. – Но надеюсь на вашу… гуманность, как было оговорено.

– Это будет зависеть от вашего поведения, – Громов улыбается, но его глаза остаются холодными. – Если вы будете работать эффективно, мы можем проявить снисхождение. В конце концов, молодёжь часто ошибается. Особенно под влиянием более опытных манипуляторов.

– Спасибо, – я киваю с благодарностью, которой не чувствую. – Я ценю это.

– И ещё, – он откидывается в кресле. – В ближайшее время вас будут… наблюдать. Ничего личного, просто мера предосторожности. Чтобы убедиться, что вчерашний инцидент был действительно единичной ошибкой, а не частью какого-то плана.

– Я понимаю, – снова киваю. – Это разумно.

– Рад, что мы понимаем друг друга, – Громов встаёт, давая понять, что встреча окончена. – Жду вас на первом совещании по новому проекту в среду. И, конечно, буду смотреть ваш сегодняшний эфир.

Я тоже встаю:

– Не сомневайтесь, я оправдаю ваше доверие.

Мы пожимаем руки, и я выхожу из кабинета. В груди – тяжесть от лжи и притворства. Но и странное удовлетворение от того, что смог сыграть свою роль убедительно.

Игра началась. И ставки в ней выше, чем когда-либо в моей жизни.

Офис встречает меня привычной суетой. Люди готовятся к дневному эфиру, снуют между отделами, обсуждают новости. Обычный рабочий день в медиа-империи.

Вадим ждёт меня в моём кабинете с планшетом в руках:

– Как прошла встреча? – спрашивает он с нескрываемым любопытством.

– Отлично, – я улыбаюсь, снимая пальто. – Подписал контракт на новый проект. Расскажу детали позже.

– Поздравляю! – Вадим выглядит искренне обрадованным. – Значит, вчерашние проблемы разрешились?

– Какие проблемы? – я делаю вид, что не понимаю, о чём он.

– Ну, Громов звонил, был недоволен чем-то… – Вадим мнётся, явно не желая углубляться в тему.

– А, это, – я отмахиваюсь. – Обычное недопонимание. Всё уже улажено. Что у нас сегодня в эфире?

Вадим с облегчением переключается на рабочие вопросы:

– Главная тема – задержание активистов "Чистого воздуха". ФСБ предоставило материалы – переписка с иностранными фондами, фотографии встреч с дипломатами, схемы финансирования.

– Отлично, – киваю я. – Давай посмотрим.

Следующий час мы обсуждаем сценарий эфира, расставляем акценты, прорабатываем детали. Я делаю всё, как обычно, – профессионально, тщательно, без лишних вопросов. Идеальный исполнитель, надёжный винтик в системе.

Но внутри меня – холодная ярость. Потому что я вижу, как работает машина пропаганды. Как из разрозненных фактов, полуправд и откровенных фальсификаций создаётся нужная картина. Как обычные студенты, беспокоящиеся об экологии, превращаются в "агентов влияния" и "предателей".

Точно так же они собираются поступить и с Алисой, когда найдут её. Если найдут.

После обсуждения с Вадимом у меня остаётся час до эфира. Я закрываюсь в кабинете, якобы для подготовки, а сам пытаюсь осмыслить ситуацию.

План Светланы кажется разумным – соглашаться на всё, выигрывать время, ждать публикации компромата. Но что потом? Бегство из страны? Новая жизнь где-то в Европе? Смогу ли я начать всё с нуля в пятьдесят лет?

И главное – что с Алисой? Где она сейчас? В безопасности ли?

Я достаю телефон и пишу Марине:

"Есть новости от А.?"

Ответ приходит почти сразу:

"Да. Она на месте. Всё в порядке. Не пиши больше. Телефоны прослушиваются."

Значит, Алиса добралась до какого-то безопасного места. Уже хорошо. Но где именно – в России или за границей – Марина благоразумно не уточняет.

Я стираю переписку и убираю телефон. Пора готовиться к эфиру – последнему эфиру, где я буду искренне ненавидеть себя за каждое сказанное слово.

Гримёрная. Привычные ритуалы – макияж, причёска, микрофон, последние штрихи. Я смотрю на себя в зеркало – холёный, благополучный, уверенный в себе. Идеальная картинка успешного телеведущего.

Но глаза… глаза выдают. В них – усталость, разочарование, страх. Я отвожу взгляд, не в силах смотреть на себя дольше.

Студия. Камеры, свет, гости программы – политологи, эксперты, общественные деятели. Всё как обычно. Всё по сценарию.

– Тридцать секунд до эфира! – объявляет режиссёр.

Я сажусь в кресло ведущего, поправляю галстук, включаю "режим Баженова" – уверенная поза, слегка надменный взгляд, лёгкая улыбка превосходства.

– Пять, четыре, три, два, один… Эфир!

– Добрый вечер, дорогие зрители! С вами Максим Баженов и программа "Народный вердикт". Сегодня мы поговорим о том, как под видом защиты экологии в нашей стране действуют агенты иностранного влияния. О том, кто финансирует так называемых "зелёных активистов" и какие цели они преследуют на самом деле.

Камера отъезжает, показывая студию и гостей. Я начинаю задавать вопросы, демонстрировать "доказательства", комментировать видеоряд – всё, как требует сценарий.

На экранах мелькают кадры задержаний, фотографии каких-то встреч, скриншоты переписок. Доказательства "вины" молодых людей, чьё единственное преступление – желание жить в стране с чистым воздухом.

Я говорю заготовленные фразы, задаю нужные вопросы, выражаю требуемое возмущение. Профессионально, уверенно, убедительно.

Но внутри меня растёт отвращение – к себе, к этому фарсу, к системе, которая сделала меня своим инструментом. И решимость – положить этому конец, чего бы это ни стоило.

После эфира я возвращаюсь в гримёрку, снимаю микрофон, вытираю лицо от грима. Мне хочется помыться, словно я испачкался в чём-то грязном. Но это не физическая грязь, от неё не отмыться простой водой.

Вадим заходит с довольным видом:

– Отличный эфир, Макс! Рейтинги на высоте. И Громов звонил, сказал, что очень доволен.

– Хорошо, – я киваю, не глядя на него. – Что у нас завтра?

– Продолжаем тему экологических экстремистов, – Вадим листает что-то в планшете. – Есть новые материалы от ФСБ. И ещё они просят упомянуть связь с "Голосом правды".

Я напрягаюсь:

– С "Голосом правды"? Какая там связь?

– Ну, типа общие спонсоры, общие методички, – Вадим пожимает плечами. – Обычная схема.

– Понятно, – я киваю, стараясь выглядеть равнодушным. – Ладно, завтра обсудим детали. Я устал.

Вадим уходит, а я ещё некоторое время сижу в гримёрке. Они собираются связать "Чистый воздух" с "Голосом правды". Создать картину разветвлённой сети "иностранных агентов". Подготовить почву для ударов по всем неугодным сразу.

И я должен в этом участвовать. Пока что.

Телефон вибрирует. Сообщение от Светланы:

"Экспертиза подтверждает подлинность записи. Готовим публикацию. Держитесь."

Я стираю сообщение и выхожу из гримёрки. Иду по коридорам телецентра, киваю коллегам, улыбаюсь, делаю вид, что всё в порядке.

Но внутри меня – буря. Смесь страха, решимости и странного, почти забытого чувства.

Надежды.

Надежды на то, что ещё не поздно всё изменить. Что ещё не поздно вернуть себе право смотреть в глаза дочери, не отводя взгляд.

Что ещё не поздно снова стать человеком, а не марионеткой.

Глава 5: "Первая трещина"

Следующие дни проходят в странном двоемирии. Внешне я продолжаю быть Максимом Баженовым, звездой телеэкрана, лояльным исполнителем, надёжной частью системы. Веду эфиры, участвую в совещаниях, улыбаюсь нужным людям.

А внутренне готовлюсь к тому, что скоро всё это рухнет.

Светлана регулярно присылает короткие сообщения: "Работа идёт по плану", "Не сбавляйте темп", "Публикация на следующей неделе". Я стираю их сразу после прочтения, как она и советовала.

От Марины – редкие, скупые вести: "Всё в порядке", "Она в безопасности", "Не беспокойся". Никаких деталей, никаких имён, никаких мест. Только общие фразы, которые не дадут ничего, даже если перехватят.