I:
Я никогда не понимала одержимости. Моя мама, наоборот, была настоящей фанаткой. Фанатиков вообще не признаю. А уж фанатиков чего-то нематериального, чего-то, что нельзя увидеть, потрогать, измерить… это вообще за гранью моего понимания. Я – атеистка до мозга костей. Для меня Бог – это нечто, чего не существует. И точка.
Все началось с маминой “инициативы”. Она, видите ли, решила, что мне “нужно найти себя”. А какой лучший способ найти себя, как не в духовном поиске, а? Естественно, она вспомнила про старый, забытый всеми монастырь где-то на краю света, к которому она, как выяснилось, имела какое-то смутное отношение в молодости. И, конечно же, она заявила, что я должна туда поехать.
“Это место исцеляет, Анька, – говорила она, ее глаза горели тем самым фанатичным блеском, который я так ненавижу. – Там ты найдешь ответы. Там ты почувствуешь присутствие”.
Я чуть не рассмеялась ей в лицо. Присутствие чего? Присутствие тишины? Присутствие плесени? Присутствие скуки и отсутствия интернета? Я пыталась объяснить ей, что я не ищу никакого “присутствия”, что моя жизнь вполне насыщена и без этого, что я не нуждаюсь в “исцелении” от того, чего не испытываю. Но она была непреклонна.
“Мама, ты же знаешь, я не верю”, – сказала я, стараясь говорить как можно спокойнее. – “Мне там будет… не комфортно. Я не смогу”.
“Это неважно, что ты думаешь, Анечка, – ее голос стал мягче, но в нем звучала стальная решимость. – Важно, что ты сделаешь. Я запрещаю тебе отказываться. Я прошу тебя. Это так важно для меня. На несколько недель. А там посмотрим”.
Запрещает? Просит? Мама, которая всегда говорила, что я должна быть независимой, что я сама решаю свою судьбу, вдруг ставит такой ультиматум. И я, как на грех, не смогла ей отказать. Может, это была жалость, может, усталость от ее бесконечных сетований, а может, просто любопытство, скрытое под маской цинизма. Интересно же, что там за “культ бога”, который так запал в душу моей маме.
Так я, Анна, убежденная атеистка, оказалась на пороге старинного монастыря, где, судя по рассказам, люди молятся, постятся и верят в то, во что я никогда не поверю. Я еду туда, чтобы, как говорит мама, “найти себя”. А я просто собираюсь переждать этот ее очередной приступ и доказать всем, а главное – себе, что никакие стены, никакие молитвы и никакие “боги” не смогут изменить мою суть.
Но что, если… что, если в этом месте, среди этих стен, окутанных такой древней верой, я обнаружу нечто, что поставит под сомнение все, во что я верила? Что, если “культ бога” окажется чем-то куда более сложным и… реальным, чем я могла себе представить? И что, если мой запрет от мамы, который так сильно меня раздражал, был на самом деле попыткой защитить меня от истины, которую я еще не готова принять?
II:
Прошло два дня. Два дня, которые показались мне бесконечным марафоном по избеганию зрительных контактов и лишних разговоров. Горы, окутанные туманом, старинные камни, источающие холод, и тишина, доведенная до абсолюта – вот моя новая реальность. Я чувствую себя инородным телом, отполированным до блеска, но совершенно чужим в этой пыльной, пахнущей ладаном и старыми тряпками Вселенной.
Моя комната – это келья. На стене – выцветшая икона, на окне – решетка. Я ожидала чего угодно – от смиренных монахинь, бормочущих молитвы, до каких-нибудь эксцентричных старцев. Но реальность оказалась… более изощренной.
На первой же трапезе, где все сидели с потупленными глазами, я почувствовала на себе взгляд. Не прямо в лицо, а какой-то пронизывающий, изучающий. Я подняла голову и увидела ее. Сестра Мария. Молодая, очень молодая, с такими пронзительными голубыми глазами, что казалось, они видят насквозь. Она не улыбалась, но в ее взгляде не было осуждения. Только… понимание? Это было еще более странно, чем осуждение.
“Сестра Анна, вы, должно быть, из города?” – ее голос был тихим, но отчетливым, будто шелест сухих листьев. Я кивнула, чувствуя себя неловко.
“У вас, должно быть, непривычно после городской суеты”.
“Непривычно – это мягко сказано,” – ответила я, пытаясь сохранить свою обычную колкость, но она потонула в этой всепоглощающей атмосфере. – “Я… не очень понимаю, зачем я здесь”.
Сестра Мария перевела взгляд на свой хлеб. “Ответы не всегда приходят сразу. Иногда нужно просто быть. Слушать”.
“Слушать что? Тишину?” – я не удержалась. Она снова посмотрела на меня, и теперь в ее глазах мелькнуло что-то вроде грусти. “Тишина тоже говорит, сестра. Если уметь слушать”.
Потом был обед, который состоял из какой-то безвкусной каши и черствого хлеба. Я чувствовала, как мое тело протестует, как мозг требует кофеина и хоть какого-то подобия нормальной еды. Но я держалась. Я здесь, чтобы доказать, что я сильнее этого.
Вечером, когда все разошлись по кельям, чтобы молиться или просто отдыхать, я решила исследовать. Я медленно шла по пустынным коридорам, вглядываясь в тени. В одном из залов, где, как мне сказали, хранились древние рукописи, я остановилась. Воздух здесь был плотнее, казалось, он пропитан чем-то невыразимым. Я провела рукой по шероховатой стене. Ничего. Только холод. Но потом, у одной из полок, я увидела книгу. Не старинный фолиант, а что-то более современное, спрятанное между ними. Обложка была простой, без названия. Я осторожно открыла ее. Это был дневник. Кто-то писал тут, много лет назад, возможно. Строчки были неровными, чернила выцвели, но слова… слова меня зацепили. “Они говорят, что Бог присутствует везде. Но что, если Бог – это не присутствие, а поиск? Поиск того, что потеряно внутри нас? И этот монастырь… это не место поклонения, а место, где заставляют тебя смотреть туда, куда ты боишься смотреть”.