Читать онлайн Дом моей матери. Шокирующая история идеальной семьи

Глава 1

К алтарю

Меня преследует один и тот же сон. Начало у него прекрасное. Неземной свет льется на поля, убегающие за горизонт. Меня охватывает глубокое ощущение покоя, и я понимаю, что нахожусь в раю. Мой земной путь окончен.

Пейзаж меняется: он знакомый, но все равно нереальный. Близкие, которых я потеряла, возникают вдалеке, от их лиц исходит сияние. Я делаю шаг к ним, – невесомая, ничем не отягощенная, – и обнимаю со слезами радости на лице. «Вот он, рай, – думаю я. – Вот он, покой».

А потом я вижу эти глаза. Холодные и жестокие, они впиваются в меня с первобытной яростью. Это она. Руби.

И тут раздается Глас Божий, сотрясающий основы самого неба:

«Дитя мое, нельзя отказываться от своей матери!»

Я просыпаюсь с колотящимся сердцем и еще несколько секунд не могу прийти в себя. Неужели даже после смерти мне не удастся освободиться от нее?

Моя мать, Руби Гриффитс, родилась 18 января 1982 года, в Логане, штат Юта, и была первой из пятерых детей Чеда и Дженнифер Гриффитс, семьи которых уже несколько поколений являлись преданными членами Церкви Иисуса Христа Святых Последних Дней (СПД), она же Церковь мормонов.

Когда Руби была еще ребенком, ее семья переехала в Рой – небольшой городок штата Юта, где СПД контролировала практически все аспекты жизни. В их сплоченной общине все крутилось вокруг изучения Писаний, быт строился по религиозным канонам, и в первую очередь важна была семья. В конце концов, она – краеугольный камень нашей веры.

Будучи старшей из детей в строгом консервативном семействе, Руби провела детство не в играх и развлечениях – на нее очень скоро легла ответственность за младших братьев и сестер. Я легко могу представить себе маленькую Руби с прямой спиной и решительным взглядом, исполняющую родительские наказы с ощущением собственной праведности и страстно предвкушающую тот день, когда у нее появится своя семья, где уже она будет диктовать законы и править так, как сочтет нужным. Для Руби материнство было не просто будущей ролью – она считала его верхом своих ожиданий, своим главным желанием и долгом.

Такое поклонение материнству свойственно мировоззрению СПД, в котором меня растили. Стать матерью, по моей вере, это духовное призвание высшего порядка, возможность подняться до Господа и принять участие в Творении. Вероятно, именно поэтому физические неудобства – дискомфорт от беременности и родовые муки – не казались Руби препятствиями, которые надо преодолеть, или тяготами, которые надо вынести. Для нее они были священными испытаниями, возможностью лишний раз доказать нерушимость своей веры в Божьи планы и обеспечить себе место в загробной жизни вместе с предками, которые прошли этим же путем до нее.

Как только ей исполнилось восемнадцать, выстрелил стартовый пистолет в стремительной гонке Руби к вечному блаженству, и моя мать приступила к миссии по заселению не только своего земного дома, но и вместе с тем загробного пристанища.

Однако для начала ей требовался муж.

В 2000 году, когда восемнадцатилетняя Руби впервые ступила в кампус Университета штата Юта, у нее на уме было только одно: поиски мужчины. Да, она выбрала в качестве основной специальности бухгалтерский учет, но колледж был нужен Руби не для получения диплома. Ей требовалось найти партнера, за которого она сможет выйти замуж, родить детей и начать исполнять свое высшее предназначение. Как можно скорее.

На своей «доске желаний» Руби записала основные качества, которые ищет в мужчине. «На десять сантиметров выше меня». «Красивый». «Со своей машиной». «Инженер». (Ее отец был инженером, и, вероятно, ей понравилась идея быть похожей на родителей.) Не стоит и упоминать, что ее партнер должен был являться последователем мормонской Церкви.

И тут на сцене появился мой отец, Кевин Франке: старшекурсник, живший в кампусе, на четыре года старше (ему двадцать два), заканчивал факультет гражданской инженерии и посещал церковь СПД. Он был на десять сантиметров выше Руби (галочка), с выразительной нижней челюстью (красавчик – две галочки), а его интеллект и амбиции сулили многообещающее будущее.

К тому же он казался таким… славным. Излучавший искреннюю доброту Кевин был окружен аурой спокойствия, которая бальзамом ложилась на обостренную чувствительность Руби. Она ведь не хотела никакой борьбы за власть – ей нужен был кто-то, кто позволит ей встать у руля, не оказывая особого сопротивления; второй пилот, готовый отдать управление их общим кораблем, оплачивать счета и делать Руби детей, о которых она столько мечтала.

Кевин родился 9 октября 1978 года в Огдене, штат Юта, и был младшим из семерых детей, причем с предпоследним из них его разделяло аж двенадцать лет. Позднее появление на свет сделало Кевина чем-то вроде семейной аномалии: пока его братья и сестры заканчивали университет и поступали на работу, он учился завязывать шнурки на ботинках и целыми днями играл с соседскими ребятишками или смотрел спорт по телевизору, потому что родителям, которые многократно прошли все это раньше, не было дела до его досуга.

Матери Кевина не нравилось готовить или печь – жизнь вращалась вокруг обедов из полуфабрикатов, телевизора и разговоров о вере. Оба его родителя не слишком напрягались в соблюдении религиозных правил, и в доме царила расслабленная атмосфера, благодаря чему Кевин вырос мягким и уравновешенным.

Как и Руби, Кевин стремился найти вторую половинку: мать для своих детей, которых он рассчитывал воспитать в евангельском духе. Однако он приехал в колледж учиться и обеспечить себе будущее, поэтому не торопился с поисками жены. Пока не встретил Руби.

Он впервые увидел ее на приветственной вечеринке с хот-догами, в ее первую неделю в кампусе. Словно пчелка, Руби порхала от парня к парню, запросто флиртуя со всеми по очереди, – такой уверенности в себе он раньше не встречал. Помогало и то, что она была очень хорошенькая: блондинка с широкой ослепительной улыбкой и стройной фигурой. Руби оказалась полностью его типажом.

Пока она методично окучивала потенциальных мужей, словно кинорежиссер, выбирающий актера на главную роль, у Кевина усиливалось чувство, что часики тикают. Руби была драгоценным трофеем; если он сейчас не выделится из толпы, то девушка оставит его позади в своей гонке к алтарю.

И вот одним вечером Кевин сидел рядом с Руби и держал ее за руку под пледом, смотря фильм с еще несколькими друзьями. Кевину было абсолютно все равно, что происходит на экране: единственное, о чем он мог думать, – это мягкость ее кожи, ласковое пожатие и редкие прикосновения большого пальца к его костяшкам, от которых ток пробегал по руке до самого позвоночника.

Тут Кевин глянул вбок и заметил, что другой парень – один из поклонников Руби – сидит слишком близко к ней по другую сторону. У него упало сердце: Кевин понял, что и его она тоже держит под пледом за руку. Обычно такой уравновешенный, Кевин вскочил; его лицо горело, сердце колотилось. Не сказав ни слова, он выбежал из комнаты; Руби с разинутым ртом глядела ему вслед.

На следующий день Кевин поговорил с Руби и установил правила. Больше никаких посиделок за ручку с другими парнями. И точка. Руби, привлеченная его страстным к ней отношением, потащила Кевина знакомиться с Гриффитсами – ее родителями и самыми суровыми критиками. Они его одобрили, и Кевин, в свою очередь, познакомил Руби со своими родителями, четой Франке, которые вынесли вердикт: Руби кажется очаровательной юной леди и идеально подходит для их сына.

Через две недели после знакомства Руби потребовала определенности.

– Так мы поженимся? – спросила она.

Кевин, застигнутый врасплох, пробормотал самое опасное слово в словаре.

– Да.

Всего за четырнадцать дней они превратились из незнакомцев в жениха и невесту.

Пока Руби и Кевин занимались подготовкой к свадьбе, они немного ближе познакомились друг с другом. Оказалось, что оба любили играть на пианино, хотя их подходы к музыке были диаметрально противоположными. Кевин обладал фотографической памятью и мог наигрывать джазовые вещицы и популярные мелодии без всякой подготовки. Руби же вкладывала в игру всю душу. В подростковые годы она с головой ушла в классическую музыку и видела себя на сцене, где ей устраивают стоячие овации. Каждую пьесу она отшлифовывала с невероятной тщательностью, часами сидя за инструментом и повторяя ноту за нотой. Она не считала музыку развлечением – это был способ добиться совершенства, а если не выходило, на эго Руби оставалась отметина, которую никакими репетициями не залечишь.

Ее самооценка строилась на представлениях о собственной исключительности – а если в музыке она не исключительна, зачем стараться дальше? Руби нуждалась в новой мечте, новом источнике уверенности. Если музыка ее не дает, то материнство даст точно. Ангельские личики будут вспыхивать любовью и восхищением, которого она так жаждет. На этих чистых скрижалях она запишет свою мудрость и свои ценности. Сделает их подобиями себя.

Пара детей Кевина вполне бы устроила, но Руби желала большую семью, и Кевин с радостью пошел на поводу ее грандиозных устремлений, поклявшись сдвинуть горы, чтобы исполнить ее мечты. Так была задана динамика их отношений: Кевин на вторых ролях, а Руби, единственная и неповторимая, в центре их эпичной постановки «Идеальная мать».

28 декабря 2000 года, спустя всего три месяца после первой встречи, Руби и Кевин вошли в церковь, чтобы навеки соединиться перед лицом Господа. Руби была чудо как хороша в платье цвета слоновой кости, со светлыми кудрями, спадавшими на плечи. Поверх платья на ней была теплая накидка – уступка зимнему холоду. Даже разные ботинки Кевина – один черный, один коричневый (все из-за того, что он одевался в темноте) – не омрачали ее улыбки.

Это был он – сказочный момент, воплотившийся наяву. Произнося клятвы, она чувствовала себя так, будто ее «жили долго и счастливо» разворачивается впереди красной ковровой дорожкой. Наконец-то начиналась ее настоящая жизнь.

Глава 2

Слезы

– Она устает, – сказал врач. – Придется помочь ребенку родиться.

А потом с помощью устройства, по виду больше подходящего для чистки ковров, чем для появления новой жизни, он вытащил меня из материнской утробы на свет Божий.

Было 3 марта 2003 года, и после девяти непростых месяцев беременности, полных медицинских осложнений, двадцатиоднолетняя Руби наконец-то исторгла из матки меня, свое первое дитя. Каким-то образом, несмотря на боль и утомление, Руби сумела торжествующе улыбнуться. В ее руках был не просто ребенок, а олицетворение женской власти. Ее верховного права выковать новую душу по своему образу и подобию.

Держа меня на груди сразу после родов, она видела не копошащийся пищащий комочек, а свое восхитительное будущее. Я была первой страницей ее великого произведения, начальной главой эпической повести, которая станет доказательством ее уникального материнского дара.

Когда мне было около трех месяцев, Руби отнесла меня к педиатру, чтобы выяснить, почему я все время плачу – вразрез с ее представлениями о блаженстве материнства, – но врач ответил, что это обычные колики. Когда я начала отказываться от бутылочки и стала сонливой, Кевин перепугался и помчался со мной к врачу, где обнаружилось, что у меня кишечная непроходимость, представляющая опасность для жизни. Без срочной операции, которую мне сделали, я могла умереть. Похоже, с самого начала мое детство превратилось в борьбу за выживание.

Когда я, маленькая, плакала, Руби не считала нужным утешать меня – уж точно не так, как делает большинство родителей. Зачем? В ее семье считалось, что надо дать ребенку прокричаться. Детей нельзя баловать. Истерики недопустимы. Это для их же блага, чтобы они знали, кто тут главный. Потом, когда они вырастут, им легче будет справляться с испытаниями, уготованными судьбой. Они не станут плаксами и неудачниками.

Но, как ни удивительно, в моих первых воспоминаниях Руби всегда в слезах. Она рыдала по любому поводу. Радость, печаль, скука – любые переживания сопровождались у нее плачем. Спокойствие было ей незнакомо. Возможно, именно поэтому она хотела много детей. Русскую матрешку из себе подобных, на кого она сможет выплескивать цунами неконтролируемых эмоций. Заполнить мучительную пустоту внутри мини-версиями себя, которые будут смотреть на нее с обожанием. Интересно при этом, как женщина, которая столько плакала, могла оставаться полностью равнодушной к слезам других, включая мои.

Я часто задумываюсь, насколько мое взрослое «Я» сформировалось в те начальные годы. Моя склонность держать чувства внутри, являя миру стоическую маску, – что, если это эхо детского осознания: твои эмоции никого не волнуют? Еще до того, как начала говорить и даже думать, я осознавала, что моя боль не имеет значения, как и мои потребности. Если бы на мои слезы отвечали утешением вместо намеренного пренебрежения, выросла бы я другой: более открытой, менее сдержанной? Или мне от рождения было суждено замыкаться в себе, эмоционально дистанцироваться, прятаться за стеной, которую я до сих пор пытаюсь преодолеть?

Наверняка это знать невозможно: природа и воспитание выступают здесь единым фронтом. Но, вспоминая свои детские переживания, я невольно ощущаю грусть за маленькую девочку, которая в слезах звала маму. Которая хотела другой любви, а не той, что получала. Любви, допускающей слабость, слезы – полный спектр человеческих эмоций. Любви, которая делает ребенка свободным.

Глава 3

Мама не очень меня любит

В 2005 году, когда мне было два, в шоу Руби дебютировал новый участник – мой младший брат Чед. Кроме него дополнением к семье стала наша первая собака, Нолли, жизнерадостный щенок лабрадора, полный задора и любви. Она бегала за мной, яростно размахивая хвостом и облизывая при любой возможности. Нолли, как и младшему брату, всегда удавалось меня рассмешить.

В 2007 году на сцену вышел третий ребенок, девочка. Я не буду называть здесь ее имя. В книге все мои младшие братья и сестры, за исключением Чеда, останутся безымянными – моя последняя линия защиты для них.

В более благополучном мире их истории не стали бы темой для книги. Все личные подробности остались бы при них, известные только друзьям и семье, и их не разглядывали бы под микроскопом посторонние люди в Интернете. Но спокойствие и анонимность с самого начала были не для нас. За это надо поблагодарить Руби – и ее ненасытное стремление к вниманию и успеху.

Путешествие моей матери к вершинам славы началось достаточно невинно – с мамского блога под названием «Хорошо выглядим и готовим дома»[6]. Такие блоги были тогда в новинку, и Руби, как ее сестры и братья, очертя голову ринулась исследовать возможности онлайн-медиа.

«Основная цель этого блога – запечатлеть рост нашей семьи и наш опыт, – заявляла Руби в своем свежесозданном профиле. – Я хочу, чтобы у моих детей было место в Интернете, куда они могли бы зайти и посмотреть, как растут и взрослеют».

В Церкви нас тоже подталкивали тщательно документировать свою жизнь, указывая путь следующим поколениям и напоминая им об их корнях. Иными словами, делать за Господа его работу. Благодаря своему маленькому блогу Руби быстро ощутила первый вкус онлайн-существования и возможностей, которые оно дает – как инструмент для самовыражения, способ заявить о себе и собрать аудиторию, публикуя рецепты малинового курда, курицы с медом и лаймом или шоколадного печенья; рисуя картинку дома, полного ароматов свежевыпеченного хлеба и приготовленных с любовью обедов и ужинов.

Правда же в том, что ни одного из этих блюд она, кажется, так и не приготовила. Конечно, Руби вечно что-то пекла (ей нравилось пробовать рецепты из кулинарной книги Энн Ромни). Но большинство рецептов на «Хорошо выглядим и готовим дома» были скорее фантазиями, чем реальностью, частью имиджа улыбающейся мамы, перепачканной мукой, и смеющихся херувимчиков вокруг стола. Даже на ранних стадиях своей онлайн-карьеры Руби жертвовала правдивостью ради показухи.

Были, конечно, исключения: я могу подтвердить, что у нее получался потрясающий хлеб, коронное блюдо наших семейных сходок и пикников. Она нарезала его толстыми ломтями, каждый с батон, и воздушные полости разных размеров лишний раз подтверждали ручной замес и терпеливость хозяйки. Корочка обязательно хрустела, обнажая нежный теплый мякиш. Такой хлеб требовал к себе особого внимания, и самый простой сэндвич с ним превращался в полноценный прием пищи. Одного куска мне хватало, чтобы наесться, хотя обычно я им не ограничивалась.

Руби завела еще блог «Полностью загородная»[7] и мамскую блогерскую группировку «Аппетитные мамочки»[8]. Маркетолог до мозга костей, она начала брендировать наши семейные фото, помещая в угол логотип «Это жизнь Франке».

Три моих тетки, Элли, Бонни и Джули, жившие в полутора часах езды от нас и друг от друга с мужьями и увеличивающимся потомством, тоже активно вели блоги. Кажется, стремление выставить семейную жизнь напоказ и превратить в бизнес было у Гриффитсов в ДНК.

«Все мои дети будут учиться играть на фортепиано», – заявила Руби, и мне, ее первенцу, пришлось выступить в роли подопытной морской свинки. С пяти лет Руби будила меня в шесть утра и усаживала за наш Kawai упражняться под ее пристальным надзором.

– Пальцы молоточками, Шари! Считай! – рявкала она, шлепая по фортепиано ладонью, от чего я подскакивала на месте. – И бога ради, не делай такое лицо!

Я быстро усвоила, что любая реакция, кроме восторженного энтузиазма, повергает Руби в гнев. Одна моя недовольная гримаса – и она била меня по руке или по губам, либо дергала за ухо. Я редко плакала, когда Руби меня наказывала, – лишь одному члену нашей семьи позволялось лить слезы, и это была не я. Поэтому я старалась сидеть как можно тише, с нейтральным выражением лица. Но за этим спокойным фасадом уже зарождалось осознание.

Мама не очень меня любит.

Я была благодарна, что у меня есть Нолли, которая к тому времени выросла из очаровательного щенка во взрослого лабрадора.

Во время этих мучительных фортепианных уроков, когда недовольный мамин голос заполнял все уголки комнаты, Нолли обычно лежала под клавиатурой, прижавшись теплым боком к моим ногам. Под градом маминых упреков я опускала голову и видела устремленный на меня взгляд ласковых карих глаз, полных любви и сочувствия, которые как будто говорили: «Все в порядке, ты не одна».

– Мама, – всхлипывала я, прокравшись в родительскую спальню среди ночи со своей игрушечной лошадкой, Пузыриком, прижатой к груди, – у меня опять животик болит.

Руби тяжело вздыхала, не скрывая раздражения.

– Шари, сколько можно! С тобой все в порядке. Возвращайся в кровать.

Даже тогда, в пять лет, мое тело пробовало бунтовать, как будто каждая клеточка протестовала против среды, в которой мы оказались. Конечно, сейчас я понимаю, что боль в животе была не просто детской жалобой, а физическим ответом на постоянную тревожность.

По ночам непрерывное психологическое напряжение выливалось в кошмары. Я лежала в кровати, ощущая, как темнота давит на меня, убежденная, что в любой момент демон возникнет из воздуха со мной рядом, готовый похитить мою душу. Страх был настолько реальным, что я умоляла Руби оставлять в моей комнате включенный ночник. Но она не собиралась потакать тому, что считала капризом.

– Нет, Шари, учись спать в темноте. В этом доме чудовищ нет, – конечно же, она ошибалась: одно там точно было.

А как только гас свет, появлялись и другие демонические существа с кровожадными усмешками прямиком из средневековых легенд. Их искаженные лица наполняли мои бессонные ночи, а их страшные истории во всех подробностях разыгрывались в моих снах.

Откуда маленькая девочка вообще могла узнать про одержимость демонами? Я уверена, что тут сыграла роль религиозная парадигма, в которой меня растили. Мы все верим в силу Сатаны и в способность его легионов падших душ завладевать живыми людьми. Мы верим, что зло может принимать физическую форму – иногда ненадолго, иногда на длительное время. Воспитанная в убеждении, что сам воздух, которым я дышу, полон невидимых сил, борющихся за власть над моей душой, я с легкостью могла вообразить их битвы в моей спальне.

Возможно, постоянная тревожность объяснялась также эмоциональной нестабильностью матери, подкреплявшей эти страхи, как будто мое подсознание, не в силах объяснить себе хаос, царивший в доме, выдумывало сверхъестественные ужасы, чтобы облечь в физическую форму напряжение, которое все мы ощущали.

Как-то я разучила к еженедельному уроку фортепиано пьесу, которую мне задала учительница: отработала каждую ноту и аккорд, так что могла сыграть ее даже во сне. Руби, похоже, была довольна моим прогрессом и решила, что можно переходить к следующему произведению. Но тут настало время урока.

– Пока не совсем правильно, дорогая, – сказала учительница, послушав мою игру. – Давай поработаем над ней еще недельку.

Еще неделя до того, как она даст мне наклейку, означающую, что я сдала пьесу. Для нее это явно был пустяк. Она не понимала, что для меня маленькая золотистая звездочка – вопрос жизни и смерти: как я скажу Руби, что ее суждение опровергли? Неужели учительнице не ясно, в какое мучительное положение она меня ставит и какое тонкое равновесие может нарушить?

Мои глаза наполнились слезами, и я заерзала на табурете. Учительница с недоумением на меня посмотрела – она не ожидала подобной реакции от пятилетки.

– Что такое, Шари? – спросила она.

– Просто… моя мама считает, что пьеса готова, – дрогнувшим голосом ответила я.

Как бы я смогла объяснить учительнице, что ежедневно хожу по минному полю, крадусь на цыпочках по хрупкому льду, по яичной скорлупе?

Почувствовав, что приоткрыла ящик Пандоры, она предпочла по-быстрому его захлопнуть.

– Ну, ничего страшного, вот тебе наклейка, молодец! Ты отлично занимаешься. На следующей неделе разучим новую пьесу?

Ф-ф-ууух! Я выбралась из зыбучих песков… пока что.

Оглядываясь назад, я поражаюсь тому, насколько быстро мой детский разум приспосабливался к смене настроений Руби. В пять лет я инстинктивно понимала, как надо себя вести. Быть податливой. Покорной. Стараться действовать так, чтобы заслужить далекое от безусловного одобрение матери. Я была растением, стремящимся к солнцу, и гнулась, принимая неестественные формы, лишь бы добиться хоть лучика ее любви. Но сколько я ни гнулась и ни клонилась, чего бы ни добивалась и ни достигала, этого всегда было недостаточно. Обруч, через который надо было прыгать, поднимался еще выше, стандарты становились еще суровей.

Ни один ребенок не должен заслуживать родительское одобрение. И никакими достижениями не заполнить пустоту там, где должна быть безусловная любовь. Сегодня от одной мысли о том, чтобы сесть за фортепиано, во мне пробуждаются самые ранние и глубинные страхи. Страхи, связанные с матерью. Очень жаль, что даже такие прекрасные вещи, как музыка, могут омрачаться тенями из нашего прошлого.

Глава 4

Ярость внутри

В 2009 году, когда мне было шесть, Руби родила четвертого ребенка, девочку. Три моих тетки с мужьями присутствовали на родах, и, по их рассказам, моя сестра выскочила наружу очень быстро, словно торопилась присоединиться и поучаствовать в вечеринке.

Помню, в день, когда Руби вернулась домой из госпиталя, я стояла в дверях ее спальни и наблюдала, как ее мать преподносила ей подарок – чудесную шелковую пижаму.

Глядя на эту сцену, я почувствовала нечто, чему не могла подобрать названия. Зависть? Желание? Между Руби и ее матерью была неразрывная связь, близость, которой я восхищалась и к которой ревновала. Они смеялись вместе и улыбались друг другу, от чего я чувствовала себя еще более одинокой, чем обычно.

Я спросила:

– А ты мне подаришь шелковую пижаму, когда я рожу ребенка?

– Ну конечно! – радостно воскликнула Руби. – Когда у тебя появится ребенок, мы сможем по-настоящему дружить.

В этот момент все встало на свои места. Одиночество, которое я всегда ощущала, стремление сблизиться с матерью – все стало для меня понятно. Мы с Руби не могли подружиться, пока я не стану женой своего мужа и матерью своих детей. Пока у меня не появится собственная семья. Пока я не буду ей равной. Руби пришлось выйти замуж и родить, чтобы добиться уважения своей матери, и мне предстоит сделать то же самое. Надо подождать, прежде чем меня полюбят.

Наблюдая за тем, как Руби с матерью восхищаются шелковой пижамой, я дала себе молчаливую клятву. Когда-нибудь у меня будет собственный ребенок. Когда-нибудь я получу такую же пижаму. И в этот день, наконец-то, мы с Руби станем подругами.

Руби сразу же начала стараться снова забеременеть – хоть и было ясно, что постоянный стресс от вынашивания детей сильно сказывается на ней. Бывали дни, когда она ходила с прищуренными глазами и губами, сжатыми в тонкую бескровную полоску, любуясь хаосом в доме, полном крошечных человеческих существ. Она осматривала наш дом с холодной расчетливостью генерала, оценивающего поле битвы и решающего, какие приказы отдавать. Тому, кто попадался ей под руку, приходилось несладко. Ваза, сдвинутая с места, валяющаяся на полу игрушка, стакан со следами пальцев – что угодно могло стать причиной ее нападок.

Как только дети начинали ходить, Руби включала их в свою бесплатную клининговую команду. Философия у нее была простая: все вносят свой вклад, все должны быть заняты. Свободные руки – прибежище для дьявола. Одной из ее любимых тактик была блиц-уборка. Она собирала нас перед собой и объявляла:

– Итак, войско! Я ставлю таймер на один час. Мы вычистим этот дом от крыши до подвала. На старт, внимание, марш!

Мы рассыпались по дому и начинали вытирать пыль, драить полы и раскладывать все по местам. Это было шумно, утомительно, но, как ни странно, приносило облегчение. Я с радостью соглашалась на роль маминой маленькой помощницы и брала на себя часть обязанностей младших братьев и сестер, исполняя все возрастающие требования Руби.

С деньгами была напряженка, но карьера Кевина как инженера-геотехника шла в гору. Он по-настоящему увлекался тектоническими плитами и размыванием почв, существуя в научном мире, где время измерялось не днями и часами, а тысячелетиями. Его сфера деятельности являла собой разительный контраст с мелодрамами у кухонной раковины, поглощавшими Руби, и с ее срывами, во время которых мы все ходили на цыпочках.

Однажды в Руби что-то изменилось. Вечная слезливость приобрела какую-то другую окраску, и даже я с моим ограниченным пониманием сообразила, что у нас горе. У Руби случился очередной выкидыш – третий – на семнадцатой неделе. Беременность успела развиться до того, что она ощущала шевеления плода и знала пол – мальчик. Она даже выбрала ему имя. Этот выкидыш ощущался совсем по-другому: она потеряла сына, часть себя.

Руби никогда не давала себе время скорбеть, – ее учили, что, когда жизнь чинит препятствия, надо затянуть пояса и продолжать двигаться к цели. Продолжать беременеть, продолжать печь хлеб, продолжать суетиться по дому.

Как-то ночью ей приснилось, что она пошла за продуктами и увидела маленького мальчика, в одиночестве стоявшего у прилавка с яблоками. Она спросила, где его мама, а мальчик ответил, что мамы у него нет.

– Хочешь пойти со мной домой? – сказала она. – Я буду твоей мамой!

Он кивнул, и Руби посадила его в магазинную тележку поверх хлеба и бананов. Месяц спустя она снова была беременна. Когда у нее начал расти живот, Руби внезапно стала удивительно спокойной. Беременность оставалась для нее наивысшим женским призванием, исполнением священного предназначения. В редкие минуты тихих размышлений, когда рука Руби покоилась на округлившемся животе, я видела ее в самом мирном и удовлетворенном состоянии. Как бы мне хотелось ощутить такое же удовлетворение, пуститься в собственный духовный путь и открыть для себя подлинный смысл жизни!

Глава 5

Пионеры

Когда мне было восемь, мы переехали в первый наш собственный семейный дом. Наконец-то у нас появились качели во дворе! Я часами качалась на них, отталкиваясь ногами и представляя, что могу дотронуться до неба.

Руби в своем энтузиазме немедленно принялась красить стены и двери в разные оттенки желтого – ее любимого цвета.

– Мама, – спросила я однажды, – почему все должно быть таким… ярким?

Цыплячий желтый цвет придавал нашим интерьерам кричащий, раздражающий вид.

Она лишь широко улыбнулась, явно гордясь своей работой.

– Желтый цвет – радостный! Разве ты не чувствуешь себя счастливой, глядя на него?

Мне не хватило духу сказать, что я чувствую себя заключенной внутри гигантского банана.

Дом находился в Спрингвилле – городке на плоской равнине, с населением около десяти тысяч человек, основанном в 1850 году пионерами мормонской церкви. Спрингвилл стоит у подножия гор Уосатч, – долгое время они казались мне границей обитаемого мира.

Если вы любите хорошие рестораны и культурные мероприятия, Спрингвиллу нечего вам предложить: у нас есть супермаркет «Уолмарт», зеленая лавка, пара заведений «Тако Беллз» и «Айхоп», вот и все. За развлечениями надо отправляться в Прово или Спэниш-Форк в пятнадцати минутах езды.

В Спрингвилле нет собственной церкви, поэтому многие его жители посещают церковь в Прово. Раньше она выглядела как космический корабль или свадебный торт – овал со шпилем, похожий на НЛО, – но не так давно там построили и традиционное кирпичное здание. До классической белоснежной церкви СПД придется добираться часа полтора – это потрясающий храм в Солт-Лейк-Сити, самый высокий шпиль которого венчает золотая статуя ангела Морония.

Помню, как я с трясущимися поджилками ступала в купель для крещения, и вода плескалась о щиколотки под кружевными оборками белого купального костюма. Мне было восемь, и я делала первые самостоятельные шаги в мормонской церкви, принимая крещение.

Когда я погрузилась в воду целиком, то ощутила удивительный покой. Я была в безопасности. Под защитой Господа и моей веры мне ничто не угрожало. Что такое крики и выговоры Руби по сравнению с вечной истиной Евангелия? Крещение дарило мне ощущение мира, защищенности и теплоты, и я держалась за это чувство, как за компас в бушующем море. В своем дневнике я написала, что креститься было все равно что оказаться внутри теплой свежеиспеченной вафли.

Примерно в этот период Руби решила, что я достаточно подросла для «того самого» разговора. О пестиках и тычинках. Он произошел на крыльце нашего дома, и я не помню точно, что его спровоцировало, – может, мой невинный вопрос о детях, – но мне запомнилось, как я мучительно пыталась переварить новую и, честно говоря, пугающую информацию.

Я спросила Руби, сколько «он» должен оставаться внутри, чтобы девушка забеременела. Ее туманный ответ – какое-то случайное число – лишь сильнее сбил меня с толку. В своем детском воображении я представила, как пары включают таймер, относясь к этому акту с той же отстраненной педантичностью, что и к выпечке пирога. Ставишь на тридцать секунд – и вуаля! У тебя будет ребенок.

Мой мир внезапно изменился: теперь в каждом взрослом я видела участника этого странного ритуала. Наш сосед, выносивший мусор, совершал половой акт. Когда мимо прошел настоятель церкви с детьми, я окаменела: ужас какой, и он тоже? Сама мысль, что почтенные взрослые люди, столпы нашего общества, занимаются подобными вещами, повергала меня в шок. Я испытывала отвращение и была полностью сбита с толку: секс казался мне странной и грубой штукой, которой взрослые занимаются, очевидно, из чувства долга перед Господом, а не по собственному желанию.

У нас в семье всем детям на крещение дарили собственный том Евангелий. Мой был в дорогом кожаном переплете, с моим именем, выгравированным золотом. Не до конца понимая смысл текстов, я часами размышляла над каждым стихом, подчеркивая любимые отрывки разноцветными карандашами. А когда я начала изучать историю Джозефа Смита, пророка и основателя нашей Церкви, мое увлечение религией превратилось в наваждение.

Я обожала этого дерзкого юношу, бросившего вызов традиционной религии своего времени в 1830-х. Меня чаровали истории о его приключениях в поисках сокровищ, превратившихся в поиски истины, о его трансах и видениях, в результате которых появилась новая религия. Большинство девочек увлекаются «Диснеем», куклами и мультфильмами (и мне все это нравилось тоже), но для меня история Джозефа Смита и золотых листов стояла наравне с «Холодным сердцем».

Ведь он был не каким-то мифическим персонажем из древней истории или ветхозаветным пророком из далеких краев – он был как мы, обычный американец нормального происхождения. И мне нравилось, что его история произошла не в древности, а во времена моих недавних предков, вроде Вдовы из Наву, которая вполне могла быть его знакомой.

Вдова из Наву, мой предок по материнской линии, жила в Наву, Иллинойс, в 1840-х, во время преследований мормонских конгрегаций. Когда толпа собралась сжечь ее дом, требуя, чтобы Вдова отреклась от своей веры, она бесстрашно вышла на крыльцо и встала перед ними.

– Жгите и будьте вы прокляты! – воскликнула она. Взрослея, я слышала эту историю тысячи раз – священную семейную легенду.

Иногда я смотрела в окно и мечтала: представляла себе, как Вдова из Наву шла по этой самой земле, когда решила перебраться на запад, чтобы начать с чистого листа. Она шагала по камням, солнце жгло ей спину, но она стремилась к будущему, свободному от ужасов прошлого…

– Шари! Иди накрой стол к ужину!

Ох. Я терпеть не могла, когда Руби вторгалась в мои мечты, заставляя заниматься домашними делами.

Пока я расставляла тарелки и раскладывала салфетки – строго, как по линейке, – перед моими глазами все еще стояла Вдова, храбро отвечавшая толпе скептиков. Вера светилась в ее глазах. В мечтах я стояла рядом с ней; иногда эти картины казались мне более реальными, чем мир вокруг.

– Нет-нет, вилки слева, сколько тебе повторять? – возмущалась Руби, держа моего младшего брата – еще малыша – у себя на бедре.

Кевин сочувственно косился на меня. Мы всегда были с ним особенно близки – как матросы с одного корабля, попавшего в шторм. Он обладал особым стоицизмом, молчаливой силой, которой я против воли восхищалась. Кевин, может, и не был пророком вроде Джозефа Смита или иконоборцем, как Вдова из Наву, но мне он все равно казался героем – мужчина, взявший на себя неблагодарную задачу быть «хорошим парнем» в нашей семье.

Пока моя мать возилась с десертом, бормоча проклятия себе под нос, я сидела у отца на коленях, вечно полная вопросов.

– Пап, почему мы платим десятину? – спрашивала я, недавно узнавшая, что все последователи нашей веры отдают десять процентов своих доходов церкви. – Разве у Бога недостаточно денег?

Кевин цокал языком и ерошил мне волосы.

– Дело не в том, что Господу не хватает денег, дорогая. Десятина – старинная традиция, продолжающаяся тысячелетиями. Мы отдаем одну десятую того, что заработали, Ему в дар, чтобы выразить свою благодарность и почтение.

– Но что церковь делает с этими деньгами? – не отставала я.

– Ну, деньги идут на строительство храмов и церквей, на финансирование миссионерской работы во всем мире. Но десятина – это не просто жертвование денег. Это завет, то есть особый договор, который мы заключаем с Господом. Отдавая ему часть своей собственности, мы показываем, что верим: Он в ответ позаботится о нас.

Я какое-то время подумала над этим, пытаясь своим детским разумом охватить непонятные мне принципы.

– Значит, мы делимся с Богом своей собственностью, а Он делится с нами своим благословением?

– Именно! – Кевин улыбнулся. – Когда мы соблюдаем завет, он благословляет нас путями, каких мы и вообразить не могли.

Я кивнула, ощущая гордость за то, что являюсь частью чего-то очень важного.

– Я тоже хочу платить десятину, пап! Когда вырасту и начну зарабатывать деньги, я буду отдавать Господу одну десятую, как ты.

Руби, молча слушавшая нас, радостно воскликнула:

– Это правильно, Шари! Первая обязанность женщины – заботиться о муже и о семье, но, если помимо этого она зарабатывает деньги, Господа еще сильнее радует ее десятина. Так женщина показывает, что ставит Господа впереди всего остального – даже финансового благополучия.

Я подняла глаза на мать, удивленная и польщенная ее одобрением. Приятно было знать, что существуют разные способы для девушки быть преданной слугой Бога. Она может не только заботиться о муже и детях, но и делать в церковь финансовый вклад.

– А ты не хочешь заработать много денег, чтобы отдать Господу? – с любопытством спросила я Руби.

Она закатила глаза.

– Хотела бы, не будь с вами столько работы! Знаешь, как тяжело быть вашей мамой? Но материнство – это божественное призвание, и я знаю, что, растя вас в нашей вере, я тоже служу Господу. Это и есть мой вклад.

Пока она говорила, я думала про своих теток, которые начали снимать себя на видеокамеры, выкладывать ролики в Интернет и зарабатывать на этом деньги. Некоторые видео мы смотрели вместе, и я гадала, что будет, если моя мама начнет снимать себя для YouTube, как они.

«Нет, – подумала я. – Вряд ли она захочет, чтобы люди видели, какая она постоянно злая».

Глава 6

Гнев Руби

Руби вечно была сердита на нас, постоянно на взводе, готовая нанести удар в ответ даже на малейшую провинность. Ее недовольство я еще могла терпеть, но материнский гнев сопровождался настоящей жестокостью.

Помню, я как-то была в ванной, экспериментировала со своей детской косметикой. Мне было, наверное, лет девять – и, как все девочки, пробующие краситься, я немного перестаралась: намазала губы алой помадой, веки – тенями металлик таких ярких цветов, что ими можно было наносить опознавательные знаки на борта самолета, а лицо – тональным кремом, не подходившим по оттенку. Получилась такая мешанина цветов, что оставалось только дивиться.

Руби позвала меня вниз, репетировать дуэт на пианино: ей нравилось играть вдвоем со мной. В дуэте один из исполнителей должен был петь, и эта роль неизбежно доставалась мне. Я всегда боялась наших импровизированных концертов, чувствуя себя актрисой, вытолкнутой на сцену против своей воли.

Я неохотно спустилась по ступенькам, похожая на попугая, и с сердитым лицом уселась за пианино. Начала механически играть, но петь себя заставить не могла.

– Шари, какого черта ты не поешь?! – закричала она, лупя пальцами по клавишам.

– Я не знаю, мам… – ответила я еле слышным шепотом.

– Может, из-за краски на лице ты решила, что можешь не слушаться матери? – сказала она с презрением. – Может, мне тебя в раковину макнуть?

Ладони Руби, похожие на острое жало, вонзающееся точно в цель, всегда были готовы дать пощечину. Ее удары были выверенными – они никогда не оставляли заметных следов, по крайней мере, на мне, но внушали настоящий страх. По ее извращенной логике, она с их помощью учила нас почтению, добивалась послушания каждым жалящим ударом. Мне кажется, мы служили ей боксерскими грушами, позволявшими выпускать пар: она всегда успокаивалась, ударив кого-нибудь из нас.

Как-то я сидела на полу у себя в комнате, погруженная в чтение, и тут почувствовала укол в затылок, а потом услышала щелчок.

Удивленная, я быстро развернулась: у меня за спиной стоял Чед, мой семилетний братец-хулиган, с ножницами в руке и хитрой усмешкой на физиономии. Я схватилась за волосы на затылке – оттуда пропала небольшая прядь.

Ой-ой.

– Чед! – закричала я, вскакивая на ноги и бросаясь за ним. – Что ты натворил?

Но он уже сбежал – его хохот разнесся по коридору. Чед всегда любил подшучивать над другими и изображать из себя клоуна, как часто делают маленькие мальчики. Казалось, ему нравится всюду устраивать хаос и неразбериху, и он постоянно находил новые способы нас позлить.

Я вернулась к себе в комнату и, посмотревшись в зеркало, оценила ущерб. Я знала, что расплата будет жестокой: Руби обожала мои густые длинные каштановые волосы, которые запрещала стричь или еще что-нибудь с ними делать. Она всегда говорила, что, когда я вырасту, многие захотят на мне жениться только из-за моей чудесной шевелюры.

Внезапно Руби влетела ко мне, держа в руке ту самую прядь.

– Как ты могла их отрезать!

– Я не отрезала! Это Чед, пока я отвернулась.

От гнева лицо Руби перекосилось, словно ее ударило током.

– Он просто шутил. Ничего же не видно, вот, посмотри! – заторопилась я в попытке сгладить ситуацию. Но Руби считала по-другому.

– Чед, а ну-ка сюда! – крикнула она, и ее голос эхом разнесся по дому.

Я зажмурилась. Ну и достанется сейчас Чеду!

Увидев, как брат бочком входит в комнату с перепуганными глазами, я сразу же захотела его защитить. Да, временами он хулиганил, но все равно оставался моим братом, и мне невыносимо было смотреть, как на него обрушивается гнев Руби.

– Как тебе в голову пришло отрезать волосы сестры? – ледяным голосом поинтересовалась она.

Чед затоптался на месте, уставившись в пол.

– Не знаю, – он пожал плечами. Его нижняя губа дрожала.

Я сделала шаг вперед, решившись вмешаться.

– Мам, да ничего страшного. Волосы отрастут.

Но Руби проигнорировала меня, полностью сосредоточившись на Чеде.

– Ну-ка, давай, иди за мной в ванную. Пора и тебя немного подстричь.

Остолбенев, я смотрела, как Руби ведет Чеда по коридору, крепко вцепившись ему в плечо. Секунду спустя загудела машинка для стрижки волос. Я затаила дыхание, боясь даже предположить, что случится дальше. Потом дверь ванной распахнулась, и оттуда, низко повесив голову, на заплетающихся ногах вышел Чед. Руби выстригла ему широкую неровную полосу прямо посередине черепа, оставив с уродливой голой бороздой ото лба до затылка. Клочья волос торчали под причудливыми углами, придавая Чеду сходство с ощипанной курицей.

– Ну вот, – заявила Руби, удовлетворенная своей работой. – В следующий раз ты подумаешь, прежде чем играть в парикмахера.

Она жестким взглядом посмотрела на меня.

– И тебе, Шари, это тоже будет уроком. В этом доме мы не оправдываем плохое поведение.

Я молча кивнула. Ком в горле мешал мне говорить.

Когда Руби спустилась вниз, я крепко обняла брата и погладила по изуродованной голове.

– Прости, Чед, – прошептала я, ощущая себя бесконечно виноватой.

Глава 7

Убежище

Мне было одиннадцать – почти подросток, – и с моим телом и разумом происходили перемены, которые я не до конца понимала. Руби опять была беременна – своим шестым и последним ребенком, снова девочкой, – и наш и без того переполненный дом готовился к появлению нового малыша.

У нас установился собственный порядок: мы просыпались около шести или половины седьмого, и из комнат раздавались звуки пианино, скрипки и арфы – все репетировали. Потом мы спускались на кухню, где Руби варила овсянку или жарила яйца. Иногда за завтраком мы читали Писания, потому что вечера были заняты разными кружками.

Мы сами собирали себе ланчи в школу – ежедневное упражнение на ответственность и самостоятельность. Помню, как я смотрела на братьев и сестер, встающих на цыпочки, чтобы дотянуться до кухонного стола: они делали сэндвичи и выбирали фрукты.

– Только так и можно вырасти ответственным взрослым, – повторяла Руби.

Дальше мы отправлялись в школу. Руби никогда нас не подвозила: дорога до школы была еще одним ежедневным упражнением в самостоятельности, которое, как ей казалось, помогало в воспитании характера. Из-за разницы в возрасте мы посещали разные школы и шли разными путями. Некоторые садились в автобус, гремящее желтое чудовище, которое поглощало нас каждое утро и выплевывало каждый вечер. Я на тот момент должна была добираться до школы пешком. Идти было около полутора километров, которые тянулись бесконечно в морозные утра, когда ледяной ветер задувал под куртку. Я шла быстро, иногда сбиваясь на бег, и рюкзак стучал по спине.

Однако в дни рождения Руби баловала нас, забирая из школы на машине. Радость от вида ее машины в очереди к подъезду от сознания того, что не придется тащиться домой пешком, была лучше любого подарка. На один день мне доставалась мама, какую я всегда хотела, – внимательная, заинтересованная, заботливая.

Мы редко приглашали друзей к себе. Не то чтобы нам запрещалось приводить в дом гостей, просто сама атмосфера не способствовала таким посещениям. Тесные комнаты, постоянное присутствие братьев и сестер, вечная раздраженность Руби естественным образом препятствовали дружеским визитам.

Большинство моих братьев и сестер нашли выход – общаться с соседскими ребятишками и играть на улице. Так было безопаснее и проще, и чужие не вовлекались в нашу сложную семейную жизнь. Лично мне сама идея пригласить друзей казалась странной и неуместной. Не то чтобы у меня вообще не было подружек, но не хотелось смешивать школьную жизнь с домашней, внушавшей ощущение тревоги, причину которой я не могла выразить словами.

На следующем месте по важности после школы стояли семейные ужины, хотя по мере того, как мы росли, устраивать их становилось все сложнее. Домашние задания мы обычно делали на кухне, потому что рабочие столы не помещались в наши крошечные спальни.

На телевизор времени почти не оставалось, да и большинство передач считались неподходящими для нас. У меня до сих пор есть пробелы в области популярной культуры. Но мне позволялось смотреть «Губку Боба Квадратные штаны» и «Симпсонов»; оба мультика мне очень нравились. Еще мы любили вместе, всей семьей, смотреть кино. Это стало общим способом справляться с напряженностью и находить успокоение. Мы собирались в гостиной, мерцающий свет экрана отбрасывал мягкие отблески на наши лица, и на пару часов в доме воцарялся мир.

«Холодное сердце» и фильмы про Гарри Поттера были у нас самыми любимыми. Я предпочитала «Гарри Поттера и Орден Феникса», пятую часть серии. Было нечто экзотическое в потаенных уголках Лондона и в секретной штаб-квартире Ордена. Но больше всего мне нравилась история профессора Долорес Амбридж – властолюбивой и беспощадной садистки и тиранши, встречающей отпор и терпящей поражение.

У Руби в фильмах про Гарри Поттера тоже имелся любимый момент, из «Принца-полукровки». Это была сцена, где Дамблдор в ответ на обвинение в использовании запрещенной магии на территории Хогвартса отвечает просто: «Есть привилегии в том, чтобы быть мной». Мысль о том, что можно стоять выше правил, явно была близка моей матери.

В тот период, вступая в подростковый возраст, я заметила у себя новую привычку: до крови щипать себя за губы. Нервный тик, возникший словно из ниоткуда, быстро стал у меня постоянным. Я смотрела на себя в зеркало и видела на губах болячки. Я пыталась их маскировать, понимая, что Руби будет в гневе.

– Посмотри на свое лицо, Шари! – кричала она. – Тебе необходимо прекратить. Никто не захочет на тебе жениться, если у тебя весь рот будет в шрамах!

По ночам я молилась, чтобы у меня были идеальная кожа и красивое лицо – ведь без них я не найду себе мужа. Однако были ли тому причиной гормоны или накопившаяся нервозность от жизни под одной крышей с Руби, моя тревога обострилась как никогда. Мне требовался какой-то выход, какой-то способ выразить свои чувства. Тогда я по-настоящему увлеклась ежедневным ведением дневника.

Дневники – один из важных элементов мормонской веры; вести их – священная обязанность, ведь так мы свидетельствуем руководство Божье в нашей повседневной жизни. Нас учат, что наши личные истории послужат заветом для грядущих поколений, духовной картой, которая укажет потомкам путь.

Каждый вечер, без исключения, Руби обходила наши комнаты, напоминая:

– Ты уже записал, чем мы сегодня занимались? Не забудь упомянуть ту смешную фразу, которую сказал твой брат!

Мы следовали этому ежевечернему ритуалу с разной степенью энтузиазма. Я определенно была самой постоянной хроникершей из всех братьев и сестер.

В эти молчаливые минуты перед сном, склонившись над дневником в приглушенном свете лампы для чтения, я могла быть собой. Я выплескивала на бумагу свои тревоги и страхи, недовольство родителями, подростковые волнения и новые чувства, которые испытывала в отношении мальчиков.

Мама и папа сегодня вечером позвали меня к себе в комнату. Они сказали, что проблемы с друзьями в школе – моя вина. Сказали, что со мной невесело, и поэтому у меня нет друзей. Возможно, они правы. Потом они сказали, что я специально раздражаю всех членов семьи. Но правда в том, что мне не нравится находиться с ними. Руби и Кевин сами раздражают меня.

Меня, наконец-то, пригласили на вечеринку. Приглашение получить очень трудно, и я ужасно обрадовалась и подумала, что мама с папой порадуются тоже, потому что всегда говорят, что у меня мало друзей. Вместо этого они сказали, что я не пойду на вечеринку, если там будут мальчики, а это означает, что я остаюсь дома. Я так злюсь! Неужели они не видят, что я расту?! Я больше не их маленькая девочка. Я могу решать сама!

Еще я часто злюсь на маму. Когда она зовет меня заниматься на фортепиано, то обещает не кричать, но к концу урока кричит так, что срывает себе голос. Она такая нервная, напряженная и злая, что просто невозможно расслабиться или порадоваться рядом с ней. А вот папа веселый, забавный и хорошо справляется со стрессом. Ясно одно: я папина дочка.

Мама очень увлеклась одним местом под названием Военная Академия Вест-Поинт и теперь наказывает нас, как солдат, упражнениями. Например, сегодня она разозлилась на нас с Чедом, что мы не убрали свою одежду, и наказала, заставив обежать вокруг квартала пять раз. Потом за ужином Чед отказался помогать мне убирать со стола, и Руби заставила нас обоих отжиматься – Чеда за то, что не исполнил свои обязанности, а меня за отсутствие лидерских качеств.

Я мечтала о маминой поддержке, ее советах, ее дружбе в это нелегкое время взросления. Но Руби держала эмоциональную дистанцию, как будто теплые чувства могли подорвать ее авторитет. «Помни: я тебе не подруга, я твоя мать, – говорила она, когда я спрашивала, почему мы не делаем чего-нибудь вместе, как другие девочки с их мамами. – Моя задача – подготовить тебя к этому миру. Когда станешь взрослой, мы сможем быть друзьями». В конце концов я прекратила попытки сблизиться с Руби и делилась своими чувствами только с дневником.

В этой эмоциональной пустыне я находила утешение в литературе и истории – у Чарльза Диккенса, Джейн Остин и Достоевского. Писатели стали моими друзьями, помогая понять жизнь, семью и любовь, которую я не получала от матери. Художественная литература давала возможность сбежать от реальности, прожить тысячи жизней под обложками книг, но по-настоящему мое сердце и разум увлекал нон-фикшн. В первую очередь я интересовалась историей – особенно Второй мировой войной. (В средней школе я прочла больше ста книг о Второй мировой, и учитель поручил мне преподать эту часть программы, потому что я знала о ней больше него.)

Погружаясь в истории сопротивления и мужества в самые темные времена человечества – например, в «Дневник Анны Франк», – я начинала по-другому смотреть на собственные тяготы. То, что пережили люди во время войны, – страх, утраты, невозможный выбор, – делало мои собственные испытания более переносимыми, если не мелкими и незначительными. В каком-то смысле это утешало.

Как-то раз я пришла на урок истории со своей последней находкой из библиотеки – толстым потрепанным томом о подъеме и падении Третьего рейха. Когда я села, соседка по парте покосилась на книгу со смесью любопытства и недоверия. Она наморщила нос.

– Тебе не кажется, что это тяжелая тема, Шари?

– Да, тяжелая, – согласилась я, проводя пальцем по потертому корешку. – Но подъем нацистов в Европе просто необходимо изучать. Тебе разве не хочется узнать про страдания и жестокость Холокоста? Про миллионы жизней, уничтоженных ради утверждения арийского превосходства?

Уже произнося эти слова, я поняла, насколько пафосно они прозвучат. Выражение лица моей подруги смягчилось, но я заметила, что ей стало неловко.

– Конечно, но необязательно думать об этом все время, Шари. Это так грустно.

– Я знаю, что грустно, – ответила я. – Но еще это вдохновляет. Люди выживали. Они сопротивлялись. Держались за надежду даже в самые мрачные времена. Мне кажется, нам всем стоит этому поучиться.

Глава 8

Звезда родилась

Жизнь Руби должна была вот-вот совершить крутой поворот. К рождению детей она подошла с позиций спортсмена-олимпийца, готовящегося взять золото, и больше десятилетия была сосредоточена только на нем. Теперь, в свои тридцать, родив шестого и последнего ребенка, она решила, что семья Франке укомплектована, и тут ее настигло странное ощущение удовлетворения и одновременно дискомфорта. Вставал вопрос: что же дальше? Ей требовалось новое поле деятельности для своей энергии и амбиций.

Сестры Руби, Элли и Бонни, уже добились успеха на YouTube: канал Элли, «Элли и Джаред», запущенный в 2011 году, был наиболее процветающим. Посвященный лечению бесплодия, видеоблог Элли набрал большую аудиторию единомышленниц, писавших комментарии со словами поддержки и солидарности. Все они задерживали дыхание каждый раз, когда она проходила новый цикл ЭКО.

Когда после трех лет лечения, – в течение которых она публиковала видео три раза в неделю, – Элли наконец забеременела, ее блог набрал тысячу подписчиков. На тот момент это был важный порог: тысяча подписчиков означала, что YouTube начинает воспринимать тебя всерьез и открывает для тебя монетизацию через рекламу, спонсорство и продажи. С тех пор аудитория Элли росла по экспоненте, а с ней и ее доходы.

Бонни, самая задорная из сестер моей матери, основала свой канал в 2013 году. Она была замужем за своим школьным возлюбленным и следовала в цифровом мире по стопам Элли, записывая разносторонние видео на тему беременности и воспитания детей. Ее канал, «Бонни Холлейн», быстро пошел в гору на волне популярности семейных видеоблогов в период с 2012 по 2015 год.

Соцсети тогда совершили настоящий переворот. Обычные люди из разных социальных кругов начали предоставлять зрителям доступ в свою частную жизнь, снимая все, от обычных утренних дел до важных личных событий. Семейные блоги пользовались особенной популярностью – кухни и гостиные превращались в декорации для реалити-шоу нового типа.

Наиболее способные из этих цифровых режиссеров стали во главе необычной новой индустрии. Они превращали сказки на ночь и первые шаги детей в источник доходов и спонсорские сделки, стирая границы между трепетными семейными моментами и контентом, который можно продать. Это был дивный новый мир с улыбками на камеру и проникновенными рассказами в объектив, который превращал домашнюю жизнь в прибыльный бизнес.

Вдохновение посетило Руби, когда она пролистывала видео сестер. Элли и Бонни стояли в авангарде семейного блогерства. Но ведь у нее, Руби, больше всего детей – целых шесть, и каждый со своим характером. Прямо-таки готовый актерский состав для нового реалити-шоу! Потенциал был налицо, надо было только пустить его в дело: если Элли и Бонни обращают домашние заботы в золото, то Руби уж точно создаст целую империю и докажет миру – а может, и себе, – что она, Руби Франке, не только мать, а настоящий матриарх, заслуживающий всеобщего восхищения и подражания.

В момент прозрения у нее возникло и идеальное название для канала: «8 Пассажиров». Элегантное в своей простоте, оно было наполнено смыслом и отражало суть нашего семейного пути с Руби и Кевином за рулем и шестью детьми в качестве драгоценного груза.

В январе 2015 года Руби претворила свои мечты в жизнь и официально запустила канал «8 Пассажиров» на YouTube. Каналу предстояло стать сценой для наших семейных перипетий, окном в дом Франке и нашу повседневную жизнь. Кевин, как всегда готовый поддержать жену, заявил, что для него большая честь стать ее первым подписчиком. Руби стала вторым. А я, в свои двенадцать, в восторге от начала нового приключения, с радостью подписалась третьей. Все это казалось мне совершенно невинным – просто забавный новый проект, способ поделиться с миром нашей жизнью.

Но пока Руби репетировала свое первое обращение к воображаемой аудитории, она, думается мне, ощущала уже знакомый трепет в животе – ту же нервную энергию, что сопровождала каждую из ее беременностей. В конце концов, она в каком-то смысле опять рожала. На этот раз – новую версию себя и новую главу в нашей семейной истории.

Во многом семейные видеоблоги были подходящей практикой для членов мормонской Церкви и естественным продолжением ведения дневников. Это современная форма фиксации личной и семейной истории и одновременно миссионерской работы. Блоги означают, что мормоны могут делиться своей верой, ценностями и повседневной жизнью с мировой аудиторией, потенциально привлекая внимание к Церкви и ее учениям. В каком-то смысле синергия между YouTube и мормонскими семьями была предсказуема, потому что идеально вписывалась в стремление Церкви «быть в мире, не являясь его частью», и позволяла последователям участвовать в современной культуре, сохраняя свои ценности и убеждения.

Возможно, именно поэтому Юта со своими многочисленными мормонскими общинами стала такой влиятельной и продуктивной в сфере семейных блогов. Некоторые из первых и наиболее успешных каналов вышли из нашей среды: посвященные многодетным семьям, они демонстрировали привлекательность семейной жизни широкой аудитории и доказывали, что современные медиа можно использовать, чтобы делиться своими взглядами и ценностями убедительным и наглядным путем.

Кто в эпоху вирусных скандалов и культуры отмены мог знать, что традиционный, сконцентрированный на семье контент мормонов-блогеров привлечет внимание всего мира? И кто мог предсказать, что моя семья станет воплощением и идеала, и скандала, превратившись в назидательный пример того, что случается, когда размываются границы между откровенностью и актерской игрой?

Глава 9

Ребенок вылезает из кроватки

Я не помню, в какой конкретно момент в нашем доме включились камеры. Единственное, что мне известно, – вчера мы были обычной семьей и жили обычной жизнью, а на следующий день камера уже преследовала нас повсюду, фиксируя каждое движение на потеху незнакомцам в Интернете.

Первое свое видео Руби опубликовала 8 января 2015 года, и в главной роли там была моя самая младшая сестра. Все начиналось со съемок на ее гендер-пати – вечеринке, на которой объявляют пол будущего ребенка, – в 2013 году. Мы, дети, впятером столпились на кухне; Руби с Кевином снимали, как мы стоим вокруг пирога на столе. У Руби уже заметно торчал живот. Кевин из-за камеры спросил:

– Ну, и что мы сегодня делаем?

– Разрезаем торт, чтобы узнать пол ребенка! – воскликнул Чед в полном восторге, быстро сменившемся разочарованием, когда Руби разрезала торт и показался розовый бисквит.

Дальше идет съемка из госпиталя, где Руби держит на руках новорожденную девочку, своего шестого и последнего ребенка. На ее почти совсем лысой головке кое-как держится розовый бантик. Мы агукаем и восторгаемся новой сестричкой, наши лица светятся от счастья. Мой младший брат держит младенца на руках.

– Поцелуй ее, – мягко подталкивает брата Руби.

Он наклоняется и нежно целует ее в лобик.

– Скажи: «Я тебя люблю», – подбадривает Руби.

– Я тебя люблю, – шепчет он.

Потом идет видео, где моя самая младшая сестра, уже начавшая ходить, неуверенными шажками бредет к кухонному столу, поглядывая на меня и банан, который я ем. Решительным движением она протягивает ручку, а когда я подаю ей банан, откусывает большой кусок. Руби еще толком не освоила принципы монтажа видео, потому что за этим на экране появляется наш лабрадор Нолли – чудесные кадры, но вверх ногами.

Вот так все и началось. Вступление Руби в мир семейных влогов. Ничего, претендующего на «Оскар», как вы уже поняли.

Через две недели Руби опубликовала второе видео, «Впервые пробую суши». Представьте: Руби на встрече с университетскими друзьями Кевина, перед ней ее первая тарелка суши. Внимание, спойлер: ей не понравилось. Конец.

Несколько дней спустя – видео номер три: «Знакомьтесь, 8 Пассажиров – Чед», с моим голубоглазым светловолосым десятилетним братцем-хулиганом. Ролик получился милый, и людям понравилось. И так далее.

Мама продолжала снимать видео с нами и публиковать их на канале «8 Пассажиров». Тогда мы еще не знали, что этот причудливый ритуал укоренится в наших жизнях на следующие семь с половиной лет.

Мы никогда не стремились стать интернет-знаменитостями. Но это не имело значения: очень скоро наши жизни стали вращаться вокруг постоянного создания видео, нравилось нам это или нет. Дни рождения, пикники, просто ленивые воскресные вечера – все подвергалось тщательному документированию. Руби, ее сестры и ее брат Бо – тоже вступивший в когорты семейных блогеров – постоянно снимали нас для своих блогов. Чихнуть нельзя было без того, чтобы тебя не сняли со всех ракурсов.

Моя мать и ее сестры как будто действовали в некой биологической синхронности. Они беременели одновременно, словно их тела подчинялись общим семейным биоритмам: за исключением нас с Чедом, у которых не было двоюродных братьев и сестер того же возраста, остальные дети рождались в одно время, образуя мини-группы детей, схожих по возрасту и развитию. Они росли вместе, и моим теткам удобно было делиться информацией об их навыках и умениях на YouTube. Просто мечта для блогеров!

Но для меня, двенадцатилетней девочки, постоянное наблюдение было пыткой. Все, чего я хотела, – спокойно расти и справляться с телесными изменениями и новыми прыщами без видеосъемки. Но моя мать была повсюду, а телефон стал продолжением ее руки. Она руководила нами как голливудский продюсер: «Сделай это, Шари, – мы снимаем!», «Улыбнись, Шари! Скажи: “Доброе утро!”» Я начинала чувствовать себя киношным фриком: «Посмотрите на Шари, Удивительно Неловкого Подростка, во всей ее кошмарной красе!»

Самое худшее в этом? Интернет все проглатывал. Всем нравились посты Руби. Что, естественно, подталкивало ее снимать еще. Она подошла к каналу как директор стартапа: тратила на него долгие часы, день за днем. Руби вникла в тему и знала, что на Диком Западе соцсетей главное – постоянство. Постить надо регулярно, а это означает, что любой крошечный момент должен становиться контентом. Первые шаги, выпавший зуб, детская истерика – Руби снимала их, сосредоточенная на том, чтобы набирать аудиторию, потому что блогинг – про количество. А с цифрами Руби всегда дружила.

Она знала, что основной способ заработка блогеров на YouTube – программа AdSense, но сначала надо было набрать тысячу подписчиков и четыре часа просмотров за год, чтобы тебя к ней допустили. Выполнив условия, ты начинал зарабатывать деньги, когда кто-нибудь смотрел видео или кликал на рекламу в нем. Руби поставила себе цель набрать эту тысячу подписчиков – добиться золотого билета в высшую лигу.

– Сегодня я снимаю внеочередное видео, чтобы сделать объявление, – сказала она 9 июля 2015 года в своем «специальном» ролике. – Мы достигли планки в тысячу подписчиков! Я невероятно счастлива – особенно с учетом того, что еще в прошлом месяце их было 142.

На то, чтобы набрать заветную тысячу, у нее ушло полгода.

Очень скоро мы начали осознавать, что проект Руби на YouTube грозит перевернуть нашу жизнь с ног на голову. Я сидела за кухонным столом и кормила младшую сестру яблочным пюре, когда Руби ворвалась в кухню, раскрасневшись от удовольствия.

– Шари, ты не поверишь! – воскликнула она. – Наша маленькая леди стала новой интернет-сенсацией!

Она выхватила мою сестру из детского стульчика и подкинула в воздух.

– Ты о чем, мам?

– Помнишь то видео, где она вылезает из кроватки? Оно завирусилось! Пятьдесят тысяч просмотров, и количество растет!

– Вау, это… много народу.

Я ничего не понимала. Моя сестра в своей детской в первый раз вылезла из кроватки. Что в этом особенного?

Руби расхохоталась и поцеловала сестру в пухлую щечку.

– Разве не потрясающе? Столько людей интересуются нашей семьей!

Глядя, как она чуть ли не танцует по кухне, я испытывала крайне неприятное предчувствие. Мы и без того жили как в реалити-шоу; если видео завирусилось, мы что, теперь выйдем в прайм-тайм?

Несколько месяцев то видео с кроваткой продолжало набирать популярность. Количество просмотров исчислялось уже миллионами. Десять миллионов. Двадцать. К концу года невероятные пятьдесят миллионов человек заглянули в нашу жизнь.

Тем временем количество подписчиков тоже росло. К сентябрю их стало пять тысяч. К апрелю – 100 000, к августу – 400 000. Невероятный охват, от Луизианы до Лаоса, от Кентукки до Кении. Это было как во сне.

Наблюдая за тем, как растет наша аудитория, я не могла поверить, что за каждой цифрой стоит живой человек, которому нравится смотреть видео вроде «Пауки, червяки и улитки, боже мой» или «Французские косы самой себе», не говоря уже о фильме ужасов «Урок Шари на пианино», когда Руби в первый раз – и совершенно точно не в последний – сняла мои самые неловкие моменты и превратила их в сенсацию недели.

По мере роста аудитории я все больше укреплялась в мысли: когда-нибудь людям это должно надоесть. Когда-нибудь все это закончится, и наша жизнь опять станет нормальной. Тогда мне было невдомек, что нормальная жизнь – роскошь, которую мы оставили далеко позади.

Глава 10

Переделка реальности

По мере развития YouTube-канала менялся и наш дом. Руби активно вкладывалась в ремонт, чтобы сделать наше жилье максимально привлекательным внешне. Прощайте, уродливые желтые стены. Здравствуй, белая краска и натуральное дерево. Стерильно и фотогенично. Руби тщательно декорировала террасу, расставляя по ней стильную уличную мебель, взбивала подушки, покупала атмосферные наружные фонари. Мы даже сняли с дома номер, чтобы не замазывать его каждый раз на видео. В результате получился живописный фасад, идеальный для съемок, но, пожалуй, чересчур идеальный для реальной жизни, – символ нашего превращения из обычной семьи в звезд YouTube.

Для меня каждая видеосъемка становилась пыткой. Я так и не привыкла к ним и не могла расслабиться. Это было как повторяющийся ночной кошмар, когда ты внезапно оказываешься на сцене голая, перед целым морем глаз, которые смотрят на тебя с насмешкой. Подростковый период и так достаточно труден, – а тут еще многотысячная аудитория!

К счастью, в моей новой кошмарной ситуации имелся и плюс – послабления. Я сообразила, что, если чего-то хочу от Руби – разрешения позже лечь спать, новую одежду или возможность куда-нибудь пойти с друзьями, – надо спросить ее, пока камера снимает. Мы заключали сделки из разряда «рука руку моет». Руби хочет, чтобы я была ее счастливой, улыбающейся партнершей по съемкам? Ладно, но не бесплатно. Поездка в торговый центр, освобождение от домашних обязанностей, сверкающий новенький гаджет – то, чего мне хотелось на текущий момент.

Руби пыталась превратить свое коммерческое предприятие в веселье, даже благо для нас.

– Если снимешь, как вы идете есть мороженое, можешь заплатить за все кредиткой «8 Пассажиров», – говорила она. – Только подумай: бесплатная еда и списание налогов!

Какой подросток откажется похвастаться кредитной карточкой, почувствовать себя взрослым и самостоятельным?

Я научилась обходить налоги еще до того, как получила водительские права. Поездки за одеждой, выходы в торговые центры – я узнала, что все это можно списать на деловые расходы. Если я снимала в машине по пути в парк развлечений, даже бензин считался бизнес-тратой. Мне начинало казаться, что мы обманули систему. И почему все вокруг еще не делают контент на детях, снимая все от колыбели до колледжа?

Первой рекламу у нас купила компания, производящая мультиварки. Они прислали нам свою красивую технику и продукты, чтобы в ней готовить. После этого как будто открылись шлюзы: товар так и хлынул в наш дом. Одежда, техника, еда – присылайте, мы сделаем обзор.

Бывали дни, когда приходило столько подарков, что мы не успевали их открывать. Коробки по нескольку дней стояли в холле нераспечатанные.

Мы ездили в полностью оплаченные заказчиком путешествия, всегда с включенной камерой. В одну из наших первых поездок мы побывали в Сиэтле – по приглашению разработчика компьютерных игр. Мы поселились в съемной квартире с видом на залив Пьюджет-Саунд. Это было особенное событие, потому что когда-то Кевин там учился, и поехала вся семья, включая родителей Руби.

Удивительно, насколько изменилась наша жизнь. Когда-то мы делали собственную гранолу, консервировали фрукты и вырезали купоны, чтобы сэкономить. Теперь у нас было столько еды, что мы не знали, куда ее девать. Из семьи, которая гордилась, что выжимает максимум из того, что имеет, мы превратились в тех, кто имеет больше, чем может употребить, и продолжает наращивать обороты.

Я думала об отце, который всегда был интеллектуальным лидером нашей семьи и посвящал свой блестящий ум изучению землетрясений, чтобы сделать мир более безопасным. Но только мамино безумное увлечение Интернетом принесло нам финансовый успех. Наведи камеру, сними, загрузи – и смотри, как капают денежки.

15 октября 2015 года, в День памяти о нерожденных детях, Руби сидела одна на кровати, глядя в камеру, – готовилась снимать ролик, отличающийся от всех предыдущих. Об истории, про которую не заговаривала много лет, – выкидыше в 2009 году.

Надтреснутым голосом она описала стерильный медицинский кабинет, холод геля на своем животе, а потом… оглушительную тишину вместо сердцебиения ее маленького сына. Рассказывая, как она поняла, что ребенок умер и его крошечное тельце придется извлечь из ее живота, она испытывала неподдельную боль. Руби вспоминала, как очнулась в машине Кевина, чувствуя себя полностью опустошенной, морально и физически. Ей даже не дали взглянуть на тельце ребенка, прежде чем избавиться от него. От ее нерожденного сына не осталось даже пепла, который она могла бы привезти домой.

Она злилась на врачей за то, как они с ней обошлись, и в конце видео заплакала, изливая годами копившуюся скорбь.

– Не знаю, поможет ли это видео кому-то из вас, – сказала она, вытирая слезы. – Боже, мне оно очень помогло.

Вирусным тот ролик не стал, но вызвал большой отклик, и я до сих пор испытываю к нему смешанные чувства. Я рада, что Руби смогла так откровенно поделиться той историей. В сфере семейных блогов искренность и демонстрация своей слабости – лучший способ привлечь подписчиков и обеспечить каналу процветание. Но там, где дело касается детей, грань между откровенностью и эксплуатацией стирается, а это опасно. Мой нерожденный маленький братик на небесах никак не пострадал от того, что Руби рассказала о том эпизоде. Но как же мы, остальные, историями которых она делилась день за днем?

Каковы отдаленные последствия взросления под камерами, без возможности возражать и сопротивляться? Как жизнь напоказ влияет на самоощущение ребенка, на его будущие отношения, на его личностные границы? И как должно выглядеть согласие, когда ты еще слишком мал, чтобы сказать нет? Лично я жалею, что потратила те драгоценные годы на прислуживание интересам другого человека. Руби может сколько угодно заявлять, что ее дети были с ней заодно, но правда в том, что нам никогда не предоставляли выбора.

И что сама Руби? Какие эмоциональные изменения она претерпела с ростом своего успеха в Интернете? Да, она стремилась заработать денег для семьи и потешить свое эго. Но ни то ни другое не могло исправить поломку в ней. Вместо этого популярность подкрепляла замкнутый круг, подталкивая ее искать еще больше одобрения, больше просмотров, делать больше контента – зачастую за счет собственной семьи.

Самый проблемный элемент нашей семейной жизни – бесконечные амбиции Руби, замешанные на взрывной комбинации непроработанной боли и нарциссизма, – стал движущей силой нашего существования. Мы как будто нашли у себя в саду самое ядовитое растение и вместо того, чтобы выполоть, сделали его столпом своей жизни.

Глава 11

Подростковый инфлюенсер

К концу восьмого класса, когда мне было четырнадцать, я запустила собственный YouTube-канал по единственной причине: деньги. Я видела, сколько YouTube приносит Руби. Если так можно было оплатить колледж, не подрабатывая в магазине после уроков, я была только за. Хотя сначала, конечно, надо было попросить у Руби разрешения.

Она эффектно выгнула брови:

– Твой собственный канал? Но к нему надо относиться серьезно.

– Обещаю, я буду!

– Ты несовершеннолетняя, и тебе нельзя завести свой аккаунт AdSense, поэтому мне придется управлять твоими доходами.

– О… ну ладно, – ответила я, разочарованная. Я и забыла, что до восемнадцати лет не смогу иметь собственный аккаунт.

– Не беспокойся, если твой канал станет успешным, мы будем откладывать заработки, – продолжала она. – Небольшая кубышка тебе на будущее.

– Тебе надо будет сделать мне рекламу на канале «8 Пассажиров», и подписчики толпой повалят! – восторженно воскликнула я.

Руби рассмеялась.

– Ни в коем случае, Шари. Никаких легких путей, никакой рекламы. Тебе придется набрать тысячу подписчиков самой, как сделала я. А уж потом я прорекламирую тебя на «8 Пассажиров».

– Серьезно? Мне надо заработать рекламу у собственной матери?

– Шари, я не рекламирую тех, у кого нет тысячи подписчиков, ты это знаешь. Считай это испытанием на деловую хватку. Я прорекламирую тебя, когда ты сделаешь свой канал достойным рекламы.

Вызов принят, мам. Но не заблуждайтесь: я ненавидела каждую секунду съемок.

– Закончила! – кричала я с облегчением после каждого видео, наконец-то выключив камеру. Это была пытка, но это была работа. Дальше шел монтаж, составление подписей, решение, когда опубликовать пост, и загрузка. Те, кто говорит, что постить видео – не работа, определенно никогда сами этого не делали.

Мои посты выходили дважды в неделю. И, как мама, я эксплуатировала своих братьев и сестер. Например, снимала с сестрами ролики про бритье ног или обсуждала менструации, потому что знала: так мы наберем просмотры. Я по сей день ощущаю вину за это, но я всего лишь следовала по пути, проложенному Руби: это нравится людям, а значит, приносит деньги. Все самое личное.

Как-то раз Руби принесла свой ноутбук ко мне в комнату, собираясь что-то показать.

– Посмотри на это, – воскликнула она возбужденно. – На случай, если ты не поняла, почему YouTube – самое важное, что случалось с нашей семьей.

На экране было сообщение в директ от подписчицы «8 Пассажиров». Женщина писала, что выросла в неблагополучной семье. Ее родители постоянно ругались, и она чувствовала себя одинокой и несчастной, – пока не наткнулась на «8 Пассажиров».

– Глядя на вашу семью, я чувствую, что, наконец-то, нашла свой дом, – прочитала Руби вслух. – Вы такие счастливые и любящие, и прежде всего ИСКРЕННИЕ, что это дает мне надежду: когда-нибудь у меня все это тоже будет. Из-за вас я даже начала ходить в церковь и думаю покреститься в мормонскую веру. Спасибо, что указали мне свет.

Лицо Руби сияло, когда она оторвалась от экрана.

– Разве не удивительно, Шари? Сам Господь послал нам эту платформу. И посмотри, как мы влияем на человеческие жизни! Мы указываем им путь!

Когда подписчики восхищались ее «искренностью» и тем, как она показывает неприкрашенную правду семейной жизни, я видела гордость в ее глазах. Это лишний раз укрепляло Руби в убежденности, что она занимается чем-то достойным и осмысленным. Но у меня к таким комментариям было другое отношение.

«Мои родители в разводе и постоянно ругаются. Когда я смотрю ваши видео, мне кажется, что я часть вашей семьи».

«У меня такое чувство, что я расту вместе с вами, ребята. Вы как мои братья и сестры. Я все знаю про вас».

Такие слова внушали мне тревогу. Подобная связь казалась странной: люди цеплялись за семью, которая им не принадлежала, раздувая эго Руби до эпических масштабов.

«Ух ты, спасибо, что показываете сложную сторону родительства».

«Я бы хотела иметь таких родителей, как вы, Руби. Может, тогда я подростком не попала бы в неприятности».

Фанаты, восторгаясь историей, которую Руби продавала, сами не понимали, что творили. Они внушали ей ощущение своей праведности и уверенность в том, что она, идеальная мать, не может быть неправа, тем самым подталкивая ее все больше отчуждаться от реальности.

Как-то раз в тринадцать лет я вошла в школьную столовую с подносом и двинулась через море разных групп и группок. Я направлялась к столику в углу, где обычно сидела с еще несколькими книжными червями. Но по пути меня остановил звонкий девичий голос:

– Эй, Шари, сюда!

Я оглянулась, пораженная, и увидела, что одна из девочек-чирлидеров машет мне из-за заветного стола самых популярных. Ее окружала толпа обожательниц – с идеально уложенными волосами и в дизайнерской одежде. Она никогда раньше не заговаривала со мной и уж тем более не вызывала из толпы смертных, приглашая сесть за ее стол. Но теперь все изменилось. Приобретя известность в Интернете, я стала такаааая интересная в их глазах.

Я знала, что этот внезапный интерес такой же поддельный, как их постановочные фото в соцсетях. Они интересовались не мной, Шари-человеком, а Шари-интернет-знаменитостью, потенциальным инструментом для расширения их собственной аудитории. Тем не менее было приятно, что меня заметили и позвали к себе – пусть даже по таким низменным резонам. Поэтому я села за стол популярных девочек, улыбалась для их неизбежных селфи, смеялась внутренним шуточкам, которые толком не понимала, и делала вид, что все это абсолютно нормально.

И тут вдруг Джейк, мальчик, в которого я втайне была влюблена уже несколько месяцев, подошел к нашему столу. Мое сердце так и подпрыгнуло, когда он улыбнулся своей фирменной улыбкой.

– Как делишки, инфлюенсер? – спросил он с интересом. Глаза Джейка блестели.

– О, отлично, – ответила я, улыбаясь хотя дежурно, но не без искреннего восторга.

– Круто. Слушай, а ты есть в «Снэпчате»?

– Не-а, – я пожала плечами, пытаясь звучать беззаботно.

Брови Джейка взлетели вверх от удивления.

– То есть ты знаменитость на YouTube, но у тебя нет «Снэпчата»?

– Ну да, понимаю, это странно, – сказала я смущенно. – Но мне мама не разрешает.

– Паршиво. С моей тоже нелегко. Может, встретимся как-нибудь, поболтаем про наших мамаш?

– Ой, ну нет! – выпалила я, даже не поняв, что говорю, и торопливо поправилась: – Я имею в виду – да, можем встретиться и поболтать.

Прежде чем отойти, он еще раз широко улыбнулся.

Я смотрела ему вслед со смесью облегчения и изумления. Другие девочки за столом были ошарашены не меньше моего. Не имело значения, что интерес Джейка привлекла в первую очередь моя слава на YouTube: я могла думать только про то, как он на меня смотрел, – с искренней заинтересованностью и теплотой. Он был первым мальчиком, кто выказал мне внимание.

Конечно, оставалась маленькая проблемка, крошечное препятствие на пути моих грандиозных романтических планов. Мне не разрешалось встречаться с мальчиками до шестнадцати лет. Кроме того, Джейк не проявлял особой активности в нашей церкви, а я знала, что для моих родителей это серьезный красный флаг. К тому же его мама с папой развелись, а у папы были татуировки. Еще и еще красные флаги.

Но когда я вспоминала улыбку Джейка, все это не имело значения. Впервые в жизни я была готова взбунтоваться.

После школы, с колотящимся сердцем, я обменялась с Джейком телефонными номерами; когда я вбивала свой номер в его мобильный, у меня отчаянно тряслись руки. Это было одновременно и опасно, и восхитительно. С этого момента мы постоянно переписывались. Я все время проверяла свой телефон, пока никто не смотрит, – от каждого сообщения у меня по спине пробегала дрожь, которой я еще ни разу не ощущала.

Я потихоньку скачала «Снэпчат», хотя мама и пришла бы в ярость, узнай она об этом. С каждым забавным фото или видео от Джейка, с каждой смешной маской и дурацким мемом я чувствовала себя так, будто заглядываю в мир, который всегда был для меня недоступен. Мир, где я была обычной девочкой-подростком и могла не волноваться насчет перепадов настроения Руби и семейного бизнеса – видеоблога.

По умолчанию мне до восемнадцати лет следовало спрашивать у Руби разрешение на все, что я собиралась публиковать в соцсетях. Процесс одобрения был строгим. Я должна была отправлять ей фото и подпись, спрашивая: «Можно мне это запостить?» Для сториз – фото или видео, доступных лишь 24 часа, – делалось исключение; обычно она разрешала мне публиковать их без предварительного согласования. Становясь старше, я начинала лучше понимать, что она сочтет допустимым, но все равно мне надо было получить ее согласие.

Обычно Руби запрещала селфи, в которых другие могли усмотреть намек на сексуальность. Оглядываясь назад, я понимаю ее. Думаю, любая хорошая мать поступала бы так же. Я не собиралась постить что-то действительно неприличное – например, мне и в голову не пришло бы опубликовать фото в белье. Но, помню, как-то я хотела поделиться фотографией, где делаю прыжок-шпагат, и добавить шуточный комментарий о моей плохой растяжке, а Руби мне запретила. Уж не знаю, чем она руководствовалась в первую очередь: стремлением защитить меня или сохранить свой безупречный интернет-имидж. Наверное, и тем и другим. Грань между родительской заботой и бренд-менеджментом в нашем доме всегда была размытой.

По школе очень быстро пошли слухи насчет интереса Джейка ко мне. В результате те же популярные девочки, что позвали меня за свой стол, отвернулись от меня с головокружительной скоростью. Только что я была для них ступенькой к интернет-славе – и вдруг стала угрозой их старательно оберегаемой иерархии. В коридорах шептались: «Почему Джейк с ней?» Забавно, как быстро их поддельная дружба испарилась, стоило нам стать соперницами.

Ситуация обострилась, когда одна из самых злобных девчонок отправила мне фото, где Джейк целовался с другой, как будто тот старый снимок мог как-то меня задеть. Я только посмеялась тому, насколько отчаянным выглядел этот шаг. Они правда думали, что мне не наплевать на какую-то старую фотку?

Эти девочки, которые всего неделю назад казались мне такими недоступными и влиятельными, теперь выглядели маленькими и незрелыми.

И вот в один солнечный день я сидела с Джейком на газоне под раскидистым дубом; травка щекотала мои голые ноги, наши колени почти касались друг друга, мы болтали и смеялись.

– Поверить не могу: мы, наконец-то, встретились, – сказал Джейк, прищурившись в улыбке. У меня на щеках выступил румянец. Я удивлялась, как легко шел у нас разговор. В отличие от напряженных поверхностных бесед, которые я вела со всеми остальными, с Джейком мы болтали свободно и естественно. Как будто были знакомы много лет.

Внезапно что-то между нами изменилось. Джейк наклонился ко мне и перевел взгляд на мои губы.

– Можно я тебя поцелую, Шари? – спросил он почти шепотом.

Сердце едва не выпрыгнуло у меня из груди. Это правда происходит! Я кивнула с широко распахнутыми глазами и повернула голову, чтобы наши губы встретились.

– Закрой глаза, – мягко попросил Джейк.

– Х-хорошо, – запинаясь, пробормотала я. Щеки у меня загорелись еще сильнее.

Наши губы соприкоснулись, и меня словно ударило током. Как будто тысяча крошечных фейерверков взорвалась под моей кожей, от губ до кончиков пальцев. В этот момент весь мир отошел для меня на задний план. Не было ни YouTube, ни Руби, ни школьной драмы – только мы с Джейком, впервые целующиеся под старым дубом.

Когда позже я шла домой, то не могла перестать улыбаться. Я хотела сохранить тот первый поцелуй в памяти навечно. Никогда в жизни я еще не была так счастлива – но это чувство испарилось, стоило мне переступить порог дома.

Руби с Кевином сидели в гостиной на диване с суровыми лицами, и их глаза словно лазеры впились в меня.

– Мы с мамой должны с тобой поговорить, – сказал Кевин серьезно.

Меня охватила паника. Наверное, они узнали про Джейка!

Мои мысли закружились в поисках объяснения, оправдания, чего угодно…

– Как ты могла скачать «Снэпчат», не сказав нам?! – прошипела Руби.

«Снэпчат»? Так, значит, из-за него они разозлились? Слава Богу…

– О, прости, мам, – пробормотала я. – Просто… у всех в школе он есть.

Глаза Руби сверкнули.

– Я сказала: никаких соцсетей без моего согласия!

Я повесила голову, мучаясь чувством вины.

– Я не хотела…

– Не хотела что? Испортить все, ради чего мы работаем? Поставить наш источник средств под угрозу? – она говорила резко, не выбирая слова.

– Нет, конечно нет. Я просто… просто хотела побыть нормальным ребенком.

Руби рассмеялась жестко, без всякого юмора.

– Шари, мы не нормальные. Мы – публичные личности. Каждый наш шаг, каждое слово напрямую влияют на наши доходы. Ты можешь уже понять?

Пока она продолжала свою тираду насчет бренда и канала, «который нас кормит», я заметила, что Руби ни разу не упомянула про мою безопасность. Все дело было в контроле. В поддержании идеального имиджа для ее драгоценной аудитории.

– Давай сюда телефон, – холодно потребовала Руби. – Мне совершенно ясно, что ты еще недостаточно взрослая, чтобы ответственно подходить к владению смартфоном.

Никогда еще я не испытывала столь глубокой благодарности – к «Снэпчату» за его исчезающие сообщения и к себе самой за то, что сразу же стирала переписку с Джейком, чтобы не оставлять цифровых следов, которые Руби могла отыскать.

Она заменила мой айфон древней раскладушкой на случай, если мне понадобится позвонить. С тем же успехом она могла отправить меня в школу на телеге с лошадью; я уже почти слышала насмешки одноклассников у себя за спиной. Поэтому как-то вечером, когда родителей не было дома, я прокралась в их спальню, чтобы найти айфон, который Руби спрятала под замком в шкафу. К счастью, я знала, где лежит ключ.

В тот вечер, в уединении своей спальни, я снова пролистала сториз Джейка в «Снэпчате», его забавные маски и смешные селфи. Каждое движение пальца по экрану было актом неподчинения, кратким мгновением нормальности в моем полностью подконтрольном мире.

Риски? Громадные. Поймай меня Руби, разразилась бы настоящая буря. Но пьянящий коктейль стремления к самостоятельности и связи с моим возлюбленным был слишком силен, чтобы ему сопротивляться. В эти моменты я, наконец-то, чувствовала себя свободной. И даже если бы Руби узнала и – в переносном смысле – заживо сняла бы с меня кожу, оно все равно того стоило.

Глава 12

Кажется, мама меня не любит

Я сидела у себя за столом над раскрытым дневником, занеся ручку над пустой страницей. В доме было тихо, камеры выключены, и на короткий момент я осталась сама по себе. Глядя на чистый лист, я внезапно со всей ясностью почувствовала то, что таилось в моем подсознании уже много лет. Эти слова написались как будто бы сами, резкие и неотвратимые:

«Кажется, мама меня не любит».

Слезинка упала на бумагу с тихим шлепком, размыв чернила. Но правда оставалась правдой. Я знала, что эта запись вызвана не подростковым раздражением. Чувство было подлинным и непреодолимым.

«Почему мама не любит меня?» Вот в чем был вопрос. «Я сделала что-то, что оттолкнуло ее, из-за чего мы отдалились? Может, я недостаточно улыбалась? Была слишком саркастичной, слишком язвительной, слишком замкнутой? Закатывала глаза на ее шутки?» Я восстанавливала в памяти свои отношения с Руби в поисках подсказок, какого-нибудь логического объяснения своему чувству: я не нравлюсь женщине, которая произвела меня на свет.

Мне вспомнились комментарии про себя, которые я читала в Интернете, – слова незнакомцев на YouTube, которые думали, что хорошо знают меня, основываясь на тщательно отредактированных обрывках моей жизни.

«Фу, Шари такая подлиза! Вечно подставляет братьев и сестер и пытается пролезть к Руби в любимчики. Мерзость!»

Может, поэтому Руби не любит меня? Потому что я пытаюсь ей угодить, усидеть на двух стульях? Но даже если так, мне бы хотелось, чтобы эти незнакомцы, видевшие лишь то, что Руби хотела им показать, поняли: моя покладистость родилась не из восхищения матерью, а из страха. «Если бы они узнали меня настоящую!» – думала я. Ту меня, которая мечтала сбежать из этого цирка. Но нет, все, что они видели, – это маленькую послушную марионетку Руби, танцующую под ее дудку.

Мне вспоминались все те разы, когда я улыбалась и кивала на требования Руби, даже если все во мне кричало, требуя ответить «нет». Бессчетные моменты, когда я прикусывала язык, подавляя истинные чувства и не высказывая свое мнение ради сохранения мира и поддержания притока денег. Наши подписчики не понимали, что значит жить у Руби под железной пятой, не знали, чем грозит переступить черту.

«Я не подлизываюсь, я выживаю, – думала я. – Есть разница».

Но почему все-таки Руби меня не любит?

Я металась между попытками понять причину холодности матери ко мне и чужими комментариями, разрывавшими меня на части. В результате у меня возникло совершенно новое чувство. Какая-то пустота, которой я никогда раньше не испытывала. Я не понимала, что это такое, пока однажды в восьмом классе не сходила на обязательную консультацию по психическому здоровью в школе и не услышала о симптомах депрессии. Я узнала себя. Безнадежность. Ненависть к себе. И иногда желание просто… покончить со всем этим. Я никому раньше не рассказывала о своих переживаниях. Но теперь, узнав, что они означают, почувствовала, что должна с кем-то поделиться.

Сразу после занятий я написала Кевину: «Пап, у меня депрессия. Я даже не знаю, хочу ли жить дальше».

«Спасибо, что рассказала мне, – немедленно ответил он. – Вместе мы справимся». Он даже сбросил мне ссылку на вдохновляющую проповедь, которая, по его мнению, могла помочь.

Быстрая реакция Кевина вызвала во мне волну облегчения. Впервые за долгое время я не чувствовала себя такой одинокой. Конечно, вдохновляющая проповедь не могла решить моих проблем, но сознание того, что отец со мной, готовый выслушать и помочь, очень много для меня значило.

Однако, когда я шла из школы домой, облегчение сменилось тревогой. Отец расскажет Руби. Наверняка расскажет: они всегда всем делятся, вместе держа оборону на родительском фронте. Мысль о разговоре с ней, о необходимости предъявить свою депрессию на ее пристрастное рассмотрение, вызывала у меня дрожь. Я не была готова к такой беседе. Да и как иначе, когда в глубине души мне было ясно, что она – основная причина моей тоски?

Добравшись до дома, я не зашла внутрь, а села на изгородь сбоку. Три долгих часа я сидела на ней, погруженная в раздумья, дожидаясь, пока Кевин вернется с работы.

Как только его машина свернула на подъездную дорожку, он заметил меня. Удивленный отец подошел ближе.

– Шари? Почему ты тут сидишь?

Я покачала головой. Слова застряли в горле, чувства были слишком сложными, чтобы их выразить.

От беспокойства морщины на его лице залегли еще глубже.