Читать онлайн Пауза

Включенные в книгу 15 венков сонетов объединяет сочетание широкого диапазона лирических интонаций с глубокими размышлениями о самых важных вопросах человеческого бытия. Склонность Елизаветы Дейк философски осмыслять впечатления особенно проявляется именно в этой избранной ею строго выверенной непростой форме.

Венок сонетов позволяет отобразить внешнюю и внутреннюю жизнь с разных сторон, пристально всмотреться не только в крупные, но и в незначительные (иногда лишь на первый взгляд) обстоятельства, которые тем не менее нередко определяют судьбу. Как справедливо утверждает Евгений Рейн в одном из своих недавних стихотворений, «то, что видно впотьмах, тому предстоит воскресенье, / то, что явно и крупно, уходит в блаженную даль…»

Пауза, которую берет Елизавета Дейк в своем творчестве, заполнена невидимыми вещами: трудом, мастерством, лирическим дыханием. Совокупность этих свойств предназначена для того, чтобы возродить и вновь открыть современному читателю красоту твердой поэтической формы.

Венок сонетов «заплетали» такие мастера Серебряного века, как Валерий Брюсов и Константин Бальмонт, Вячеслав Иванов и Максимилиан Волошин, такие советские поэты, как Александр Кочетков и Владимир Солоухин; затем наступила продолжительная пауза: ее заполняли поэмы, элегии, стихи в прозе.

Требовалась определенная отвага, чтобы вновь вступить в состязание с трудоемкой лирической материей стиха, развернуть круг строго движущейся мысли в отточенную спираль… Елизавете Дейк это удалось.

Инна Ростовцева

Серебряная нить

Моим родителям: 

Дейкину Владимиру Сергеевичу 

и 

Тер-Арутюнянц Тамаре Иосифовне

Мне говорил мой друг:

«Поэтов тьма, и все кропают, черти, но чтобы разорвать привычный круг, слова должны быть, как за час до смерти».

Александр Ревич

(Поэма о недописанном стихотворении)

1.

Пока, подобно брошенному полю,

Не заросло былое сорняком

И разбухает, словно снежный ком,

Событий сонм, растущий поневоле,

Пока еще грядущее – не боле,

Чем замыслы, забившие битком

Недели, и кулиса далеко,

И текст не весь озвучен взятой роли,

Пока я длюсь, сознание нет-нет

Да и направит вдруг свой резкий свет

На тот поселок, скудный, словно скит.

А там дитя – трех, четырех ли лет,

Не ждущее ни горестей, ни бед,

Которому все снятся колоски.

2.

Которому все снятся колоски,

Цветки акации и «заячья капуста» –

С кислинкою. Наверное, негусто

Намазывались маслицем куски

Ржаного хлеба. Мне с тех пор близки –

Нет, вовсе не изыски из лангусты –

Душистая буханка с коркой хрусткой

И масла запотевшие бруски.

Детсадовская серая бумага

Для рисованья – это ли не благо?

А на «участке» – горки и мостки.

Два платьишка в оборках двум сестренкам

И первый страх неробкого ребенка.

Хранят душа и память все листки.

3.

Хранят душа и память все листки.

А впереди – тома, тома, тома.

Их столько, сколько зерен в закромах.

У каждого зерна – свои ростки.

А сверстники пока невелики,

Пока под окнами, под оком мам,

Пока послушны зову «По домам!»,

Но зазвучали школьные звонки

В избе из бревен, с партами двойными.

Не может быть, чтобы цела поныне

Была. А жаль. Я б в этой первой школе

Устроила музей – ну, скажем, судеб,

Чтоб – все, что с каждым было, есть и будет:

Добро – охотно, злое – поневоле.

4.

Добро – охотно, злое – поневоле

Вмещало наше детство с ярлыком

«Счастливое». Откуда ж к горлу ком?

О нет, мы вовсе не играли роли.

Так птице в небе – с песней – до того ли?

Иль детям: то по лужам босиком,

То на велосипеде, с ветерком –

Они живут и радуются воле.

А «выборы»! Тут музыка для всех,

Разряженные тройки, сани, смех

И ликованье перекатной голи.

Хотелось бы все в памяти хранить,

И дальше я раскручиваю нить

Воспоминаний из любви и боли.

5.

Воспоминаний из любви и боли

Трепещет нить. Я кружево плету.

Ведь мысль не остановишь на лету,

Ей все равно – мне горько ли, легко ли.

А люди жили: пели, пили вволю.

И как не пить, коль впрямь невмоготу

В холодном просыпаться вдруг поту

И думать в страхе: что там в протоколе?

Но дети были счастливы, как птицы.

Откуда было знать, ч т о взрослым снится.

У нас был мяч, лапта и «казаки-

Разбойники». Сейчас бы столько прыти.

Как видно, нет конца у этой нити.

Я кружево плету – не от тоски.

6.

Я кружево плету – не от тоски.

Узор судьбы по-разному ложится.

То радостно в руках мелькают спицы,

То вкривь и вкось – вокруг темно, ни зги.

Но перемены все-таки близки.

Нас пятеро, и мы уже в столице.

Серебряная нить мгновений длится.

Тонка, а не разрубишь на куски.

Потом был март, и весть, и смерть злодея,

Прощанье на крови, что бес затеял

(Я помню те протяжные гудки),

И жизнь: одним – стеная, сиротея,

Другим – хотя б от снов не холодея.

Мне дороги в прошедшее нырки.

7.

Мне дороги в прошедшее нырки.

Я в лагере. Все как-то пусто, гулко,

В строю двойном нелепые прогулки –

На нити сразу петли, узелки.

Зато зимой – веселые катки

В московских тесных двориках-шкатулках,

Ряды сугробов в тихих переулках

И вечные у дворников скребки.

Ну что еще? Конечно же, кино!

«Срывались» и с уроков – как давно…

Пройтись бы невидимкою по школе.

А книги, книги, боже – море книг!

Нырок – и наступил блаженный миг,

И там уже неважно – брассом, кролем…

8.

И там уже неважно – брассом, кролем

Вдоль нити из серебряных мгновений.

Не знаем мы, чем выбор наш навеян.

У всякого свой стиль, и всякий скроен

По-своему. Нелепейших порою

Плела я нить поступков и решений,

Узлов и пут, не спрашивая мнений, –

Коряв узор, но собственной рукою.

Снимают боль, стучащую в виски,

На первый взгляд, такие пустяки! –

Вода, деревья, эха отзвук грозный

В горах. И травы! Как любила я

Зарыться в них лицом – пик бытия!

А можно на спину – чтоб небо, звезды.

9.

А можно на спину – чтоб небо, звезды,

И улетать в далекие миры.

Ведь есть же, слава Богу, пара крыл!

Пусть дорогого стоят, может, слез, но

Платить-то стоило! Там скрупулезны

В счетах… Но столько всякой мишуры

Пустой нам стоит крови, а дары

Бесценные, опомнившись, мы слезно

Вернуть назад упрашиваем нить.

Упрям узор – его ни заменить,

Ни выправить вплоть до зимы морозной.

Эх, лучше, все приняв, благодарить

За первый луч, вечерний свет зари

И плыть вдоль нити, плыть, пока не поздно.

10.

И плыть вдоль нити, плыть, пока не поздно.

Как эта память, право, прихотлива!

Забьется в нишу и замрет пугливо:

Мол, я больна, отстань, не тронь склерозных!

Притворщица! А кто кричал угрозно

На совесть, топая нетерпеливо,

Чтобы проснулась, чтоб волна прилива

И в сердце – жар безжалостный, занозный?

А эти неуемные скачки!

То школьница, то с мелом у доски –

Других учу. И смелость тут как тут.

Или сюрприз: рублю все узелки

(Немая сцена – прочь – шаги легки), –

Не маясь тем, что все не так поймут.

11.

Не маясь тем, что все не так поймут,

Я уходила прочь. Не раз. Не два.

В безвестность. В ночь. А вслед всегда молва –

Жестокий, скорый, несуразный суд.

Не перемоют косточки – умрут!

А впрочем, злобных домыслов обвал,

Как камнепад, всегда напоминал

О том, что путь опасен, узок, крут.

Казалось мне, что вижу за версту

И зло в узор свой точно не вплету –

Уже виски посеребрила нить.

И все же – почему так грубо рвут

Рисунок бытия то там, то тут?

Хочу сама себе все уяснить.

12.

Хочу сама себе все уяснить.

Понять. Простить. Да мало ль – список длинный.

Не пройден мною и до половины –

Хочу успеть, покуда длится нить.

Мелодию полынных слов испить,

Что будоражит, как вино в графине.

Сам по себе факт, может, и старинный,

Но столь таинственный, что не вместить

В сознание, как бесконечность – в душу,

Не разгадать (наверно, и не нужно),

И остается, нежно тронув лиру,

Принять его, словно улыбку мира,

И в снизку те слова соединить,

Серебряную пропуская нить.

13.

Серебряную пропуская нить,

Слова, как драгоценные каменья,

Соединяю в диво-ожерелье

И даже не пытаюсь оплатить

(Да и возможно ль как-то оценить?) –

Ту муку сладкую, то упоенье,

Когда рекой течет стихотворенье,

И ни отринуть, ни переступить.

Ах, только б не слукавить, не словчить,

В своих несчастьях мир не обвинить,

А то слова обидятся, уйдут.

Прав друг Поэта – вот бы так суметь! –

Чтоб строки – словно рядом бродит смерть –

Сквозь душу, полную свобод и пут.

14.

Сквозь душу, полную свобод и пут,

Я пропускаю годы, дни и миги,

Листы переворачивая книги,

Ни сердца не жалея, ни минут.

Признаний много. Что ж, стихи не лгут –

Вмиг зрение души заметит сдвиги,

А строки, добровольные вериги,

И совесть, наш придирчивейший кнут, –

Напомнят: был поселок, словно скит…

И вновь трепещут памяти листки,

И насыщается душа покоем,

И тают в дымке страхи и печали,

Лишь вспыхнут строки, ставшие началом:

«Пока, будто заброшенное поле…»

15.

Пока, подобно брошенному полю,

Которому все снятся колоски,

Хранят душа и память все листки

(Добро – охотно, злое – поневоле),

Воспоминаний из любви и боли

Я кружево плету – не от тоски.

Мне дороги в прошедшее нырки.

И там уже неважно – брассом, кролем,

А можно нá спину – чтоб небо, звезды,

И плыть вдоль нити, плыть, пока не поздно,

Не маясь тем, что все не так поймут.

Хочу сама себе все уяснить,

Серебряную пропуская нить

Сквозь душу, полную свобод и пут.

Излом

1

Не заросло прошедшее травой.

Оно везде. Оно и в этот миг

Плетет изысканную сеть интриг,

Чтоб спутать карты вдруг и с головой

Грядущим выдать нас перипетиям.

А то внезапно налетит, как тать,

И требует оплачивать счета,

И нагло вымогает чаевые.

Оскалившись, изобразит улыбку,

Чтоб носом ткнуть в досадную ошибку:

Расхлебывай, мол, кашу – поделом!

А выдумок, сюрпризов! – полный короб!

О, как знаком мне этот подлый норов:

Прошло – и затаилось за углом.

2

Прошло – и затаилось за углом

Вчерашнее невидимое лихо.

Присмотрится, принюхается тихо –

И ломится в сегодня напролом.

Да так хитрó – ведь не топор, не лом,

А, cкажем, вежливый листок-повестка

(Заведомо, конечно, все известно,

Но надо же с печатью и числом).

Мирской потерей огорчаться мне ли?

Подумаешь – десяток плит панельных.

Ни взять, ни унести – себе во зло.

И вновь слышны лукавые посулы,

И вновь от отвращенья сводит скулы,

И снова в линии крутой излом.

3

И снова в линии крутой излом,

И сколько их припасено в грядущем –

Никто не знает, ни один живущий,

Каким бы ни был занят ремеслом.

Все к лучшему в сем лучшем из миров.

Излучина, залив и даже устье –

Приемлю все с одним желаньем: пусть я

Сама в чужой не стану рваться кров,

Как рвутся в мой, старательно теряя

Лицо, и честь, и стыд. А впрочем, зря я –

Постыло. Лишь бы быть с самой собой

В ладу. Словчишь – и в миг тебе расплата,

И сразу горизонт – до трех обхватов,

И плоскость скомкана, и в сердце сбой.

4

И плоскость скомкана, и в сердце сбой,

И все из рук, все ложно на изломе,

Но чтоб отринуть хлынувшее зло, мне

Всего-то нужно – быть самой собой.

Не драться за житейский прах – отдать.

Душой неутоленной не пытаться

Искать, где нищета, а где богатство,

И не решать, где крах, где – благодать.

Иной излом – судьбы прикосновенье.

Он линии второе измеренье

Дарует, плоскости – объем, душе –

Второе зренье. Мир – как на ладони,

И царствует беда в земной юдоли.

Стучит в висках тревожное туше.

5

Стучит в висках тревожное туше.

Излом. Тут плоскость – просто на дыбы:

Стена, чтоб – лбом. И «Белые Столбы».

Казенный дом. Безумное клише.

Вот так вчерашний день за дверь, взашей:

Альбомы, письма – отовсюду вон.

А он силками, сетью – да в полон,

И смотрит на тебя из двух щелей.

Из двух глазниц. Вернее, тех же глаз,

Что много лет назад. Тут Бог не спас,

А антипод забился в пароксизме.

Пока смогла не спятить, устоять.

В изломах, кажется, сама Земля,

И с каждым годом плоскость все капризней.

6

И с каждым годом плоскость все капризней.

Полно траншей, каких-то буераков,

И кажется – оскалившись оврагом,

Она злорадно ждет печальной тризны.

Темно в овраге, затхло, зябко, тошно,

Какие-то шипы, а склоны круты.

Здесь будто вовсе не бывает утра

И будущее сразу тонет в прошлом.

Кто, побывав здесь, выжил, тот постиг,

Что радугой расцвечен каждый миг,

Как белый свет, прошедший через призму.

Перестают быть страшными уже

В последний путь напутствующий жест

И предназначенный уход из жизни.

7

И предназначенный уход из жизни

(В конце концов, нам всем такая малость

Пространства, времени, любви досталась!) –

Последней сладкой каплей сока брызнет,

И я уйду. Не с плоскости – с вершины,

Где облака, доверчиво щекой

Прижавшись к склону, чувствуют покой,

А у подножья – ландыш и крушина.

Там дышится легко-легко, и воздух

Прозрачен, прян и приближает звезды:

Отрежешь – и кристаллик на ноже.

И сколько было вещих совпадений,

И неудач, и злых переплетений, –

Не кажется столь значимым уже.

8

Не кажется столь значимым уже

Привычный трафарет чужого мненья.

К душе своей доверие важней мне,

Чем одобренья милостивый жест.

Да и потом – на всех не угодишь.

Здесь всякий ставит свой диагноз миру.

Приблизиться – хотя б наполовину! –

К вершинам духа – это ль не престиж?

Через раскаяние, стыд, погибель,

В низине, на равнине, на изгибе,

В тенетах пут, узлов, головоломок,

Морозной ночью, знойным днем, в тумане –

Хоть на шажочек вверх! – пока не станет

Невнятен взору злой узор изломов.

9

Невнятен взору злой узор изломов,

Когда душа, вдруг перестав метаться,

Устав от шума, смены декораций,

Опору, наконец, нашла – основу

Добра, спокойствия и упований,

И света, разгоняющего тьму.

(Какой ценой – об этом никому.

Быть может, исповедь, на случай крайний.)

И стал не праздным (правда, и не без

Опаски) слабый прежде интерес

К немым законам инобытия.

Конечно, лучше позже – эдак, лет

Через… эх, жаль, кофейной гущи нет –

Их клинопись прочту, бог даст, и я.

10

В.Д.

Их клинопись прочту, бог даст, и я –

Всех этих странных знаков, снов, намеков.

Увы, тогда уже пред грозным Оком

Иною, верно, формой бытия

Предстану, трепеща и озираясь

По сторонам, – смятенною душой.

О, знаю, сразу стало б хорошо,

Будь рядом ты. Пойми, я так стараюсь

Уйти от края – крут излома склон.

И манит, манит! Но со всех сторон –

То ясеня торжественная крона,

То журавлиный клин, то звуков вязь,

И только-только зрячей становясь,

Не торопиться ж из земного лона.

11

Не торопиться ж из земного лона,

Еще испить горчащего напитка,

Настоянного чаще на попытках

Достичь, а не понять. И я не склонна,

Все выше запрокидывая чашу

(А с ней, конечно, взор и подбородок),

В излом швырять тот срок, что дан природой,

Хотя с другого берега мне машут

Две дорогие тени. Но пока

В тумане берег и сама река

И тайна не разгадана пароля,

Чтоб доступ открывать к чужой душе,

Словно Сезам к сокровищам пещер –

К чему спешить, хоть нелегка здесь доля.

12

К чему спешить, хоть нелегка здесь доля.

И мне ли, мне ли ведать неземное.

Я не страшусь, но все же сердце ноет,

Теряется, трепещет поневоле

От тягостной и нестерпимой мысли,

Что есть весы: добро и зло на чашах

Мерилом помыслов, поступков наших

На их бессмысленнейшем коромысле.

Союз сиамских этих близнецов

Столь лют и тесен, что в конце концов

Никак их не разъединить, и я

Боюсь не различить их схожих лиц…

Хотя в строках оставшихся страниц

Мне мил нелепый лепет бытия.

13

Мне мил нелепый лепет бытия.

Мелодию пленительной печали

Я слышу в нем. И как бы ни кричали

О бодрой радости событий, я

Не обольщусь ни пафосом борьбы

(Тем более – за призрачное счастье),

Ни прихотью или посулом власти,

Ни плоской безмятежностью судьбы.

Тоскливо в суете житейской мели

Благополучия. А впрочем, мне ли

О нем… Не лучше ль, с миром сим не споря,

Принять его изломы, ряд за рядом,

Чтоб всё – до дна: и горечь, и досаду.

Да есть ли – даже там – покой и воля?

14

Да есть ли – даже там – покой и воля?

Невольно ежишься от опасений –

А ну как вновь все то же: нет спасенья

Ни от беды, ни от обид и боли,

И череда изломов? Неужели

Всем поголовно (нет, уже подушно)?!

С готовностью я вновь приму, коль нужно,

Цепочку терний, взлетов, постижений

И, вспомнив Землю трепетно и нежно,

Зажгу свечу и загрущу о прежнем

Своем житье-бытье. Всего с лихвой

Досталось, и событий – пестрый ворох,

И каждое из них – иль друг, иль ворог:

Не заросло прошедшее травой.

15

Не заросло прошедшее травой.

Прошло – и затаилось за углом.

И снова в линии крутой излом,

И плоскость скомкана, и в сердце сбой.

Стучит в висках тревожное туше,

И с каждым годом плоскость все капризней,

И предназначенный уход из жизни

Не кажется столь значимым уже.

Невнятен взору злой узор изломов.

Их клинопись прочту, бог даст, и я.

Не торопиться ж из земного лона.

К чему спешить: хоть нелегка здесь доля,

Мне мил нелепый лепет бытия.

Да есть ли – даже там – покой и воля?

Свиток

1.

Я свиток разворачиваю свой,

Стараясь не спугнуть остатки литер,

Чтоб не порвать связующие нити

И не разъять орбиты круговой.

С отчаяньем, хотя и не впервой,

Перебираю четки – цепь событий.

Не жду ни откровений, ни открытий

На мертвых петлях выбранной кривой.

Мне помнятся закаты, плоть черешни

И сладкий жар любви – хмельной и грешной.

О нет, не вечно бушевала вьюга!

Но стоит волю дать другим мотивам,

И в память погружаюсь, словно в тину,

И сердце замирает от испуга.

2.

И сердце замирает от испуга.

Зачем оно потом так больно бьется?

Так эхо мечется меж стен колодца,

Стремясь наверх, чтоб слышала округа.

Спасительное средство от недуга –

Счастливый вспомнить миг – какой придется.

Но хрупкий свиток трескается, рвется

И вновь свернуться норовит упруго.

В чем тайна силы, мудрой и целебной,

Тех дней наедине с Землей и небом? –

Благословенная судьбы услуга!

И пахнут медом заросли осота

На старых черно-белых детских фото.

Нетерпеливо дни теснят друг друга.

3.

Нетерпеливо дни теснят друг друга.

Люблю их тихий и печальный шелест,

Так трепетной листвы пленяет прелесть,

Так в детстве раем кажется лачуга.

О годы в том краю, где зверь не пуган!

Где даже мысль о несвободе – ересь,

Щекочет ноги жесткой щеткой вереск,

Волнует угол птиц, летящих с юга.

Ликующие, сбивчивые клики…

Счастливый миг лишь кажется безликим –

Любые два разнятся меж собой.

Их множество, и стал им тесен свиток,

На волю – стайкой – над грядой калиток!

Так журавли кричат наперебой.

4.

Так журавли кричат наперебой.

Меня всегда тянуло к этим птицам.

Мне надо было бы меж них родиться

И наслаждаться далью голубой.

Но вьется свиток вольной полосой

И притяженьем вовсе не томится –

Закатная пылает багряница,

А он все прячет в дольней кладовой:

Весь этот край – поляну земляники,

Горбатый стог, сарай и пряный, дикий

И стойкий дух полыни полевой;

И небо, где звучать не перестанет

Надсадный грай парящей черной стаи.

О чем они? Полям ли? Меж собой?

5.

О чем они? Полям ли? Меж собой?

Боятся ль? – Там, внизу, все изменилось:

Чему-то страшному сдалось на милость

Пространство: пашня, пойма, пруд рябой.

И мне теперь не по себе порой:

В лесу проплешины, и сырь, и гнилость,

А в городе – такое и не снилось –

Гул в утлых ульях – рой идет на рой.

Не так давно – трех лет не наберется –

Здесь не травили «наши» «инородцев»

И все иначе видели друг друга.

Но свиток каждого с соседним связан,

Извечное не выкорчевать сразу.

Невидимые нити свиты туго.

6.

Невидимые нити свиты туго.

Их тщишься разорвать – не тут-то было!

Где место паутинке – жгут постылый –

Петлей, унылой родственницей круга.

Но вот совсем иное: центрифуга

И «вата» вакуумного распыла…

Белесым липким облачком застыло

То лакомство из рук цыганки смуглой.

Так хочется, чтоб сладость длилась долго!

Но нить подтаяла, и «вата» стала волглой:

Скукожилась комочком неупруго –

И нет еe. Так и со счастьем часто.

А нужно ль быть вообще к нему причастным?

Синоним смысла – квадратура круга.

7.

Синоним смысла – квадратура круга.

Да стоит ли – к нему – сквозь все табу?

Живи, расти детей, построй избу,

В жару и стужу почитай супруга.

И дети проиграют ту же фугу

(Возможно, взяв тромбон, а не трубу) –

И биографию, а не судьбу

Продлят до неизбежного недуга.

И что ж – вот так, веками – длить и длить

Нелепую бессмысленную нить,

И все уладится само собой?

Ищу ответа в небе, ветре, кроне.

Над деревом чернеет нимб вороний.

Охватывает трепет вековой.

8.

Охватывает трепет вековой.

Вновь разворачиваю свиток резко,

А там не письмена, а арабески

Струятся вдоль краев двойной каймой:

Гаруда с обезумевшей змеей,

Крылатый лев, осколки бледных фресок,

И лики зацелованы до блеска,

А рядом – рухлядь, ржавь, стекло, рванье.

Две пирамиды или вход в метро?

Калины грозди или просто кровь

Дождем на землю капала из вены?

Мучительных ассоциаций нить.

Давно пытаюсь разобраться в них –

И чувствую, и начинаю в е д а т ь.

9.

И чувствую, и начинаю в е д а т ь.

Так ведает, наверное, незрячий,

Что кто-то рядом, но молчком и прячась,

Хотя его никто не может видеть.

Так знает все о завтрашней корриде

Тореро, смуглый баловень удачи,

И смутно чуя гибель, мести алча,

Под утро слышит жертва зов Аида.

Так часто ясно с первого же взгляда,

С кем счастья и не будет, и не надо,

И это знала некогда Рогнеда.

Ведунья так читает по ладони

Земные тернии и путь наш дольний:

Потери, поражения, победы.

10.

Потери, поражения, победы…

Изменчивой рекой струится свиток.

За каждым островком – след белой свитой,

За поворотами – подмытый берег.

То Нерли нежный лик, то нервный Терек,

То мимо терема, то мимо скита.

Судьба из нити беззащитной свита –

То прочный шнур, то волосок без тени.

Удержит ли на этот раз над бездной?

Твержу себе: перечить – бесполезно,

Не суетись напрасно, не страшись.

Тысячелетья на бессмертье – veto,

Но – внуки, правнуки… наверно, в этом

Аз-буки-веди вечной книги – «Жизнь».

11.

Аз-буки-веди вечной книги – «Жизнь».

Молчит прапамять всех людей печально,

И всякий свиток пишется сначала –

Поди попробуй все в один свяжи.

Найти бы для него исток-зачин

И пристально прочесть – да не за чаем,

А все оттенки смысла различая

И с пониманьем движущих причин.

Обуглены края такого свитка –

Страстей, пожарищ, распрей, зла – с избытком,

Но и добра, любви – немало тоже.

Восторг ребенка, дружеская встреча,

Беседа с мудрецом, игра наречий –

Мне с каждым днем становятся дороже.

12.

Мне с каждым днем становятся дороже

Зверьки, берущие с ладони крохи,

Скворечников всегда курносый профиль,

Простой осот и доктор-подорожник.

И чувство внутренней свободы – тоже:

Признаться ли – я в этом просто профи.

А в памяти всплывающие строфы! –

И манят, и волнуют, и тревожат.

Без устали подкидывает свиток

То кипу фотографий и открыток,

То вереницу лиц – по мне, пригожих.

Нет-нет, не будут преданы забвенью

Букет, похожий на нелепый веник,

Тропинок вязь, печальный вяз, прохожий.

13.

Тропинок вязь, печальный вяз, прохожий

Не памятью хранимы будут – свитком.

Так только кажется, что мелочей с избытком.

Нет, каждая – с огромным миром схожа.

А ветер треплет свиток и тревожит,

Трещат куски по швам и рвутся нитки,

И, словно прошлогоднюю открытку,

Его кружит метель и время гложет.

Детали тают в мареве, ветшая,

Но свиток вновь и вновь их воскрешает,

Как будто нечем больше дорожить:

Луга с сиреневой кипрейной шалью,

Леса и гати, речка небольшая

И в небо падающие стрижи.

14.

И в небо падающие стрижи

Всё длят целительное погруженье:

Полет ли это – иль нырки саженьи,

Иль выстрелы невидимых пружин?

Салютом синим – васильки во ржи.

Им тоже в тягость путы притяженья.

Любой из них в своем воображенье

Блаженный миг полета пережил.

Стрижи, почти исчезнув в синей дали,

Остались многоточьем на эмали –

Безбрежной и пленительно немой.

Теперь они видением утешным

Всплывают в памяти, когда неспешно

Я свиток разворачиваю свой.

15.

Я свиток разворачиваю свой,

И сердце замирает от испуга.

Нетерпеливо дни теснят друг друга –

Так журавли кричат наперебой.

О чем они? Полям ли? Меж собой?

Невидимые нити свиты туго.

Синоним смысла – квадратура круга.

Охватывает трепет вековой.

И чувствую, и начинаю в е д а т ь:

Потери, поражения, победы –

Аз-буки-веди вечной книги – «Жизнь».

Мне с каждым днем становятся дороже

Тропинок вязь, печальный вяз, прохожий

И в небо падающие стрижи.

Поле

Л. А.

Beatus ille, qui procul negotiis,

Ut prisca gens mortalium,

Paterna rura bobus exercet suis,

Solutus omni faenore…

Блажен лишь тот, кто суеты не ведая,

Как первобытный род людской,

Наследье дедов пашет на волах своих,

Чуждаясь всякой алчности…

Гораций. Книга эподов

(Перевод А. Семенова-Тян-Шанского)

1.

Чтобы не спятить от постылой боли,

Смиренно наполняю время всклень:

Взбиваю ворох дел, но, что ни день, –

Осядет пена – миг на дне, не боле!

И сердце затрепещет поневоле:

Мгновений этих, коль считать не лень, –

Всего-то – с горсть! Летящей птицы тень

За это время не прочертит поле –

Простой квадрат с овсом или пшеницей.

Не странно ли, что он мне часто снится:

За ним дорога, лес и косогор.

Я всматриваюсь в маревые дали,

И сразу растворяются печали –

Нужны, как воздух, звезды и простор.

2.

Нужны, как воздух, звезды и простор.

Наверно, небо – это поле Бога.

Там Млечный Путь, у нас – тропа, дорога,

Да радуется ветер-бузотер.

Но Главный Пахарь и сюда простер

Свои угодья – у него их много.

На каждую песчинку поля строго

Из бесконечности кидает взор.

И я – пылинка на его ладони,

Пока не сдунет или не уронит.

На ней – из линий вечности узор.

Рисунок этот мне пока не внятен,

Но тем милей не вязь овражьих вмятин,

А после леса – поле, гладь озер.

3.

А после леса – поле, гладь озер

Чаруют дном обратной перспективы.

Вдали – штрихи печального мотива:

Порывом знак legato ветер стер

В природной партитуре всех сестер-

Мелодий (звуков, красок переливы).

Разнообразна музыка, игрива –

И разгорается симфонии костер.

В святую ораторию Земли

И люди нотку-огонек внесли,

И камешек свою привносит долю.

Эмаль над полем манит дух наверх,

И каждый вспарх и мыслей фейерверк –

Всегда освобожденье, путь на волю.

4.

Всегда освобожденье, путь на волю –

Огромное пространство синих вод.

Привычно и уверенно идет

Волна по полю Посейдона – морю.

Ни брассом не догнать ее, ни кролем –

Неуловима, как мечта: вот-вот

В руке! – Но вновь в одной из ям-пустот,

И ощущаешь на губах вкус соли.

Хоть говорят: у моря много волн, –

Но мне нужна одна, и утлый челн

Мой бьет, как лодку в бурю на приколе.

Волна уже скрывается вдали,

Ей встретятся большие корабли…

Блажен, кто знает, как возделать поле.

5.

Блажен, кто знает, как возделать поле.

Не обязательно пшеницы иль овса –

Культуру каждый выбирает сам:

Кто сроду, с детства, кто чуть позже – в школе.

Иному любо все, душа в раздоре

Сама с собой. Чтоб не попасть впросак

И не гневить отказом небеса, –

Чересполосицей пленит раздолье.

А то – оставят вдруг наполовину

Освоенное поле – отодвинут

Границы вдаль – пока достанет взор –

И вновь с нуля, и до седьмого пота –

Снять урожай до дня большого счета, –

А вырастет сорняк, древесный вздор.

6.

А вырастет сорняк, древесный вздор,

Чапыжник, годный разве только в топку,

И превратится поле в вязкий, топкий

Лесок – пародию на хвойный бор.

Неважно, пахарь ты иль просто вор:

Идешь по полю – оставляешь тропку,

Но если топь – становишься вдруг робким,

И тут опасен всякий оговор.

А в топь не только тропка превратится,

Но все поля, где пахари – тупицы.

В итоге – запустенье и позор.

Пространство – зеркало: и сушь, и воды,

И я частица рабского народа.

Другой придет вослед, возьмет топор.

7.

Другой придет вослед, возьмет топор.

И будет бунт, слепой и безрассудный.

Горячие ключи живут подспудно –

И вдруг забьют всему наперекор.

И развевается над ними триколор.

Уже видали эти нивы встряски:

ГУЛАГи, Соловки, Новочеркасски.

И вновь слетает с губ: позор… позор…

Ведь даже в Прагу местный пахарь влез –

Утюжил танками советский бес,

Уверенный, что в вотчине он волен.

Нет, трактора всегда нужней, чем танки:

За плугом – борозда, а не останки, –

Расчистит место тем, кто обездолен.

8.

Расчистит место тем, кто обездолен,

Трудяга – пахарь, сеятель и жнец.

И живо поле вновь: лен-долгунец,

Гречиха, рапс – и вновь армяк просолен.

Своим укладом жизни он доволен:

Жена сготовит борщ и холодец,

Нальет винца («с устатку»), под конец –

И котелок распаренной фасоли.

Гордиться может он: своим трудом

Возделал поле и построил дом,

Трех сыновей родил да дочь – отважен!

Дождался внуков. Прожил много лет.

А был ли в этом смысл или нет, –

Зачем искать ответ в нелепом раже?

9.

Зачем искать ответ в нелепом раже?

Что должно – делай, и что будет – будь.

Ответ приходит сам – его чуть-чуть

Лишь нужно подождать: год, десять, даже

Пусть жизнь. Судьба всегда на страже:

Любительница масок, завернет

В конфетный фантик, книжный переплет,

То патокой, то сажей вдруг замажет.

Я часто в поле замедляю шаг,

А то и замираю не дыша,

Пока на память узелок завяжут

Ромашка, лютик, мятлик, череда…

О бесконечном поле иногда

Одна травинка проще все расскажет.

10.

Одна травинка проще все расскажет

О совершенстве Замысла порой –

О поле, данном каждому судьбой:

Кому – с шажок, кому – с полсотни сажен.

Всяк с поля соберет свою поклажу,

Но если замысел совсем сырой:

Этюд, эскиз, набросок черновой, –

Возможно, будет урожай неважен…

В краю, где Б о г – н е п о у г л а м, – в деревне

Старуха с кожей, как пергамент древний, –

И швец, и жнец, и на дуде игрец.

Хоть в эмпиреях мысли не витают,

Но баба та простая больше знает