Читать онлайн Кровь на холсте

Глава 1. Отражения

Дождь барабанил по стеклам мастерской с монотонным упрямством. Капли собирались в причудливые узоры, сползали вниз извилистыми дорожками, словно торопились куда-то. Татьяна Сергеевна Минина отложила тонкую беличью кисть и отступила на шаг от холста. Спина затекла от долгого сидения в одной позе, а в висках пульсировала тупая боль. Семь часов непрерывной работы без единого перерыва – даже для нее это было чересчур.

Реставрация старинного натюрморта подходила к концу. Еще несколько штрихов, пара слоев лака, и полотно восемнадцатого века снова заиграет теми красками, которые задумал автор: яркие фрукты в серебряной вазе, играющий на металлической поверхности свет, загадочные тени, скрывающиеся в складках темно-бордовой драпировки.

Мастерская тонула в сумраке – за окном день клонился к вечеру, а Татьяна не включала верхний свет, довольствуясь лишь направленной лампой над рабочим столом. В этом полумраке отреставрированные фрукты казались особенно сочными, почти живыми, а тени – глубокими и таинственными. Если долго смотреть на них, начинало казаться, что они движутся, дышат, живут своей, скрытой от поверхностного взгляда жизнью.

Татьяна потерла усталые глаза. В последнее время она все чаще теряла счет времени, погружаясь в работу целиком, без остатка. Растворялась в чужих картинах, в чужих историях, запечатленных на холсте. Так было проще – не думать, не вспоминать, не чувствовать эту пустоту внутри, которая появилась шесть месяцев назад и с тех пор только разрасталась, как раковая опухоль, поглощая все живое, что еще оставалось в ее душе.

Маленькие старинные часы на стене пробили шесть вечера. Их звук вернул Татьяну в реальность. Нужно было закончить на сегодня, убрать инструменты, смыть с рук запах скипидара и красок, может быть, даже заставить себя приготовить что-нибудь на ужин, хотя аппетита не было уже давно.

Звонок мобильного разрезал тишину мастерской, заставив Татьяну вздрогнуть. Она посмотрела на экран – номер не определился. Первым порывом было не отвечать. В последнее время она избегала разговоров, особенно с незнакомцами. Но профессиональная привычка взяла верх – мало ли, потенциальный клиент.

– Татьяна Сергеевна Минина? – мужской голос в трубке звучал глубоко и немного отстраненно, с едва заметной хрипотцой.

– Да, это я, – она машинально выпрямила спину, словно собеседник мог ее видеть.

– Меня зовут Андрей Бялковский. Я хотел бы предложить вам работу. – В его голосе не было ни просительных ноток, ни заискивания, только спокойная уверенность человека, привыкшего к тому, что его предложения принимают. – Речь идет о реставрации коллекции картин конца XIX века. Мой предок, Николай Бялковский, был… скажем так, неординарным художником.

Татьяна напряглась. Имя Николая Бялковского не было широко известно в кругах искусствоведов, но те немногие, кто о нем слышал, говорили шепотом, с опаской оглядываясь, словно само упоминание этого имени могло навлечь беду. Его работы – немногие из сохранившихся – отличались странной, гипнотической манерой письма и производили на зрителей необычное впечатление. Некоторые утверждали, что после длительного созерцания его картин начинали видеть странные сны. Другие говорили, что физически ощущали чужое присутствие, стоя перед его полотнами.

Большинство работ Бялковского исчезло при загадочных обстоятельствах или было уничтожено самими владельцами. По слухам, люди, обладавшие его картинами, слишком часто сталкивались с необъяснимыми явлениями и предпочитали избавляться от полотен.

– Я знакома с некоторыми работами Бялковского, – осторожно ответила она, вспоминая единственный портрет, который видела в запасниках Музея изобразительных искусств. Хранители предпочитали не выставлять его в основной экспозиции, ссылаясь на «неподходящую тематику», хотя на первый взгляд в картине не было ничего предосудительного – обычный женский портрет, выполненный в сдержанной манере. – Но насколько мне известно, сохранилось всего несколько его полотен.

– Именно так, – в голосе мужчины промелькнуло что-то похожее на удовлетворение. – Но наша семья сохранила значительную часть его наследия. Двенадцать портретов, которые никогда не выставлялись публично. Они… требуют деликатного обращения.

Татьяна почувствовала, как по спине пробежал холодок. Двенадцать портретов? Целая коллекция, никогда не показанная миру? Это было бы удивительной находкой для искусствоведа, настоящим открытием.

– А в чем заключается проблема? – спросила она, стараясь, чтобы голос звучал профессионально. – Они повреждены? Нуждаются в чистке?

– И то, и другое, – ответил Андрей после короткой паузы. – Некоторые пострадали от времени, другие… имеют более специфические проблемы. Но я бы предпочел обсудить детали при личной встрече. Вы знаете, некоторые вещи сложно объяснить по телефону.

Она колебалась. В его словах, в том, как дрогнул его голос на последней фразе, было что-то настораживающее. Что значит «специфические проблемы»? И почему эти портреты никогда не выставлялись? Не скрывается ли за всем этим какой-то подвох?

Но профессиональное любопытство и финансовые соображения взяли верх. После смерти Игоря она полностью погрузилась в работу, отказываясь от социальной жизни, от встреч с друзьями, от всего, что могло напомнить о потере. Новый заказ, особенно такой интригующий, был возможностью снова почувствовать интерес к чему-то, кроме собственной боли.

– Я могла бы взглянуть на них, – наконец сказала она, убирая выпавшую из хвоста прядь за ухо. – Но сразу предупреждаю, я беру не все заказы. Особенно если речь идет о серьезных повреждениях.

– Разумеется, – в его голосе мелькнула легкая ирония. – Я и не ожидал иного от специалиста вашего уровня.

Была в этих словах какая-то странная интимность, словно он знал о ней гораздо больше, чем мог почерпнуть из публикаций или профессионального портфолио. Татьяна снова почувствовала легкое беспокойство, но отогнала его. В конце концов, она известный реставратор, о ней писали в профильных журналах, ничего удивительного, что потенциальный клиент навел справки.

– Особняк находится в сорока километрах от города, – продолжил Андрей. – Я вышлю вам координаты. И, Татьяна Сергеевна… работа предполагает ваше проживание в доме. Картины нельзя транспортировать. Условия будут более чем комфортными.

Она нахмурилась. Переезд в чужой дом, к незнакомому человеку, для работы над загадочной коллекцией – все это звучало как начало готического романа, а не как обычный профессиональный контракт.

– Почему их нельзя транспортировать? – прямо спросила она. – Обычно даже самые хрупкие картины можно перевозить при соблюдении определенных условий.

Последовала пауза, и Татьяне показалось, что она слышит тихий вздох на другом конце линии.

– Есть… определенные обстоятельства, связанные с этими портретами, – наконец произнес Андрей. – Которые делают их транспортировку нежелательной. Но я предпочел бы объяснить это при встрече. Уверяю вас, у меня нет никаких… предосудительных намерений. Вы можете приехать с ассистентом, если вам так будет спокойнее.

Что-то в этом предложении настораживало, вызывало инстинктивное желание отказаться, но Татьяна отмахнулась от смутной тревоги. После того, что случилось с Игорем, ее уже мало что пугало. Смерть забрала самое дорогое, оставив лишь пустоту и безразличие. Что может быть страшнее?

– Хорошо, я приеду посмотреть на коллекцию, – решилась она. – Когда вам удобно?

– Завтра, – в его голосе прозвучало нетерпение, которое он тут же попытался скрыть. – Чем раньше, тем лучше. Некоторые из картин… они начинают темнеть. Боюсь, мы можем потерять их безвозвратно.

Темнеть? Странная формулировка для описания состояния картин. Обычно говорят о выцветании красок, о растрескивании лака, о повреждении холста, но не о «потемнении». Впрочем, Татьяна списала это на непрофессиональный лексикон человека, далекого от реставрации.

– Завтра? – она окинула взглядом мастерскую. – Мне нужно будет подготовить материалы, собрать инструменты…

– Все необходимое у нас есть, – быстро ответил Андрей. – Прошлый реставратор оставил полный набор профессиональных материалов. Вам нужно привезти только личные вещи.

Прошлый реставратор? Интересно, почему он не закончил работу? Татьяна хотела спросить об этом, но что-то ее остановило.

– Хорошо, я приеду завтра, – сказала она вместо этого. – В первой половине дня.

– Прекрасно, – облегчение в его голосе было почти осязаемым. – Я отправлю вам координаты и буду ждать. Благодарю вас, Татьяна Сергеевна. Вы не пожалеете о своем решении.

В этих последних словах ей послышалось что-то вроде обещания, хотя неясно было, обещания чего именно. Татьяна попрощалась и положила телефон на стол, глядя на экран, на котором уже высветилось уведомление о полученных координатах.

Что она делает? Соглашается ехать в загородный особняк к незнакомому мужчине, чтобы работать над коллекцией картин художника, чье имя вызывает странную тревогу у искусствоведов? Еще полгода назад она бы тщательно взвесила все за и против, проверила информацию, может быть, даже отказалась бы. Но теперь…

После звонка Татьяна долго стояла у окна, глядя на дождь. Шесть месяцев прошло с тех пор, как Игорь погиб. Шесть месяцев она жила словно в тумане, механически выполняя заказы, отказываясь от встреч с друзьями, замкнувшись в коконе своего горя.

Может, эта работа – именно то, что ей нужно? Уединенный дом, сложная задача, полное погружение в творчество давно умершего художника. Смена обстановки, смена ритма, возможность на время забыть о пустой квартире, где каждая вещь напоминает об Игоре, о их совместных планах, которым не суждено было сбыться.

Дождь усиливался, барабаня по стеклу с нарастающей яростью. В отражении оконного стекла Татьяна видела свое лицо – бледное, осунувшееся, с темными кругами под глазами. Тридцать два года, а выглядит на все сорок. Горе состарило ее, высосало жизненные соки, оставив лишь тень той яркой, полной энергии женщины, которой она была раньше.

Она отвернулась от окна и начала собирать инструменты, машинально протирая кисти, расставляя баночки с растворителями по местам. Завтра она поедет в этот загадочный особняк, посмотрит на коллекцию, возможно, даже возьмется за работу. Что может пойти не так?

Она не знала, что в это самое время, на другом конце города, в старинном особняке с башенками, Андрей Бялковский сидел в своей библиотеке, глядя на ее фотографию в журнале «Современное искусство». Статья двухлетней давности рассказывала о молодом, но уже признанном реставраторе Татьяне Мининой, чьи работы отличались не только техническим совершенством, но и особым пониманием замысла художника, способностью проникать в суть произведения.

Андрей медленно провел пальцем по контуру ее лица на фотографии. Высокие скулы, прямой нос, глаза – внимательные, глубокие, с затаенной печалью, которая, казалось, жила в них задолго до личной трагедии. Каштановые волосы собраны в простой хвост, никакого макияжа, строгая белая блузка – образ профессионала, сосредоточенного на работе, а не на внешних эффектах.

Рядом на столе лежал старинный дневник, раскрытый на странице с выцветшим рисунком – женский профиль, удивительно похожий на профиль Татьяны. Те же четко очерченные скулы, тот же разрез глаз, та же линия подбородка. Сходство было настолько поразительным, что казалось невозможным.

– Она подойдет, – прошептал Андрей, снова переводя взгляд на фотографию. – Она идеально подойдет.

За окном сверкнула молния, на мгновение осветив библиотеку призрачным светом. В этой вспышке лицо Андрея преобразилось, обнажив смесь эмоций, обычно скрытых под маской сдержанности – надежду и отчаяние, решимость и страх, зловещую одержимость, граничащую с безумием.

Когда свет молнии погас, он еще долго сидел в темноте, вслушиваясь в раскаты грома и шум дождя. В большом пустом доме звуки отдавались эхом, создавая иллюзию множества голосов, шепчущих одновременно.

Иногда Андрею казалось, что он различает в этом шепоте отдельные слова, фразы, мольбы. Иногда – что шепот становится громче, когда он думает о портретах, о своем плане, о Татьяне Мининой.

Он потер виски, пытаясь отогнать назойливый гул в голове. Бессонные ночи и постоянное напряжение сказывались, но сейчас было не время для слабости. Не тогда, когда он так близко подошел к решению.

Андрей поднялся и подошел к камину, в котором тлели угли. На каминной полке стояли фотографии в серебряных рамках – его родители, он сам в детстве, молодая женщина с мягкой улыбкой и светлыми волосами.

Он взял последнюю фотографию, всматриваясь в знакомые черты. Анна. Его жена. Три года назад она лежала в их постели, такая спокойная, такая красивая, такая… холодная. Врачи говорили об остановке сердца, о врожденном дефекте, о случайности, которую никто не мог предвидеть.

Но Андрей знал правду. Или думал, что знал. После ее смерти он нашел дневники, письма, документы. Погрузился в семейную историю, в прошлое, которое его предки предпочитали не вспоминать. И понял, что смерть Анны не была случайностью. Как не были случайностью странные сны, которые она видела перед смертью, шепот, который слышала в пустых комнатах, ощущение чужого присутствия, которое преследовало ее в последние недели жизни.

Дом забрал ее. Как забирал всех женщин в семье Бялковских. Поколение за поколением.

Андрей аккуратно поставил фотографию на место и еще раз взглянул на журнал, на лицо Татьяны Мининой. То, что он собирался сделать, было рискованно. Возможно, даже аморально. Но у него не было выбора.

«Она подойдет, – снова прошептал он. – Она идеально подойдет».

За окном сверкнула новая молния, и на мгновение его лицо осветилось, показав смесь надежды и отчаяния в глазах.

Утро выдалось неожиданно ясным после вчерашнего дождя. Татьяна проснулась рано, еще до звонка будильника, от странного сна, детали которого ускользали, оставляя лишь смутное беспокойство и ощущение чужого присутствия.

Она быстро собралась, сложив в небольшую дорожную сумку самое необходимое – одежду на несколько дней, предметы гигиены, пару книг, ноутбук. В последний момент, повинуясь странному импульсу, добавила к вещам маленькую фотографию Игоря в простой рамке – единственную, которую позволяла себе держать на виду.

Выйдя из дома, она на мгновение остановилась, глядя на чистое небо, на мокрые от дождя деревья, на играющие в лужах солнечные блики. Мир казался обновленным, словно вчерашняя гроза смыла с него налет усталости и тоски. Впервые за долгое время Татьяна почувствовала легкое волнение – не страх, а скорее предвкушение чего-то нового.

Навигатор повел ее сначала через утренние городские улицы, затем по шоссе, уводящему все дальше от знакомых мест. Она включила радио, но вместо музыки раздался только шум помех. После нескольких попыток настроить приемник Татьяна сдалась и продолжила путь в тишине, нарушаемой лишь шумом двигателя и голосом навигатора, периодически сообщающим о поворотах.

Чем дальше она отъезжала от города, тем более дикими становились окрестности. Осенний лес по обеим сторонам шоссе пылал красными и золотыми красками, но в этой яркости было что-то тревожное, что-то избыточное, словно природа старалась скрыть тайну, спрятанную в его глубине.

Через сорок минут навигатор сообщил о необходимости свернуть на узкую грунтовую дорогу. Татьяна сбавила скорость и вглядывалась в просвет между деревьями, пытаясь разглядеть поворот. Указателя не было, только старый, покосившийся камень с едва различимым гербом – два волка, поддерживающие щит с изображением ворона.

«Герб Бялковских», – пронеслось в голове Татьяны. Где-то в глубинах памяти всплыла информация, которую она когда-то читала или слышала – старинный дворянский род, известный своими эксцентричными представителями и странными увлечениями. Последний из них, художник Николай Бялковский, считался чуть ли не колдуном в народе.

Дорога петляла между деревьями, с каждым поворотом становясь все уже и неприметнее. Два раза Татьяне пришлось остановиться и сверяться с картой, опасаясь, что она сбилась с пути. Но навигатор упрямо вел ее вперед, в самую глушь, туда, где, казалось, даже солнечные лучи с трудом пробивались сквозь густую листву.

Наконец, после пятнадцати минут езды по ухабистой дороге, лес расступился, и Татьяна увидела особняк Бялковских. Он стоял на холме, величественный и мрачный, словно вырастающий из самой земли. Трехэтажное здание из серого камня с высокими стрельчатыми окнами и башенками по углам, окруженное старыми дубами, чьи ветви почти касались стен дома.

Татьяна заглушила двигатель и несколько минут просто сидела, разглядывая особняк. Было в нем что-то одновременно отталкивающее и притягательное. Казалось, дом существовал вне времени, сохранившись в неизменном виде с тех пор, как был построен. Ни спутниковых тарелок, ни кондиционеров, ни других признаков современности, которые обычно нарушают облик старинных зданий.

Сделав глубокий вдох, Татьяна вышла из машины. Воздух был удивительно свежим, наполненным запахами прелой листвы, сырой земли и чего-то еще – неуловимого, терпкого, похожего на запах старых книг или чердачной пыли.

Она достала сумку из багажника и направилась к входной двери. Тяжелая, дубовая, с металлическими накладками и массивным кольцом вместо звонка. Татьяна занесла руку, чтобы постучать, но дверь открылась прежде, чем она успела коснуться дерева.

На пороге стоял высокий мужчина лет тридцати пяти. Темные волосы с проседью на висках, четко очерченные скулы, глубоко посаженные глаза цвета грозового неба. Он был одет в темные брюки и белую рубашку с закатанными рукавами, обнажающими сильные предплечья. Андрей Бялковский был именно таким, каким она его представляла по голосу – сдержанным, элегантным и немного отстраненным.

– Татьяна Сергеевна, – он слегка склонил голову. – Рад, что вы нашли дорогу. Прошу вас.

Рукопожатие оказалось неожиданно крепким, а рука – холодной, несмотря на теплый осенний день.

– Впечатляющий дом, – произнесла Татьяна, входя в просторный холл с мраморным полом и винтовой лестницей, ведущей на верхние этажи.

– Он хранит много историй, – Андрей бросил на нее быстрый взгляд. – Не все из них приятные. Но я думаю, вас больше заинтересуют картины, чем семейные легенды.

В холле царил полумрак – несмотря на яркий день, солнечные лучи почти не проникали через узкие окна, а старинные люстры, свисающие с высокого потолка, не были зажжены. По углам стояли рыцарские доспехи, молчаливые стражи из другой эпохи. Стены были увешаны охотничьими трофеями и старинным оружием – копьями, мечами, щитами с геральдическими символами.

Татьяна поежилась – в холле было заметно прохладнее, чем снаружи, словно камень, из которого был сложен дом, хранил в себе вековой холод.

Андрей заметил ее движение.

– Прошу прощения за температуру, – сказал он. – Старые дома тяжело прогреть. Но в жилых комнатах теплее, обещаю.

Он повел ее через холл к широкому коридору.

– Позвольте сначала показать вам вашу комнату. Вы можете оставить вещи, освежиться с дороги, а затем я покажу вам галерею с портретами.

Андрей провел ее через анфиладу комнат, каждая из которых была обставлена со вкусом, но создавала странное ощущение, будто время здесь течет иначе. Старинная мебель соседствовала с современной техникой, хрустальные люстры – с минималистичными светильниками. Везде ощущался порядок, но какой-то безжизненный, словно в музейной экспозиции, а не в жилом доме.

– Вы живете здесь один? – спросила Татьяна, заметив отсутствие каких-либо личных вещей.

– Большую часть времени, – уклончиво ответил Андрей. – Иногда приезжает экономка, раз в неделю. Я предпочитаю уединение.

Что-то в его тоне подсказывало, что за этими словами кроется больше, чем просто любовь к одиночеству. Но Татьяна не стала расспрашивать – в конце концов, она здесь по работе, а не для того, чтобы узнавать личную историю заказчика.

Они поднялись на второй этаж по широкой мраморной лестнице. Перила, сделанные из темного полированного дерева, были украшены искусной резьбой – фигурками птиц, зверей и фантастических существ, сплетающихся в причудливый узор. Татьяна провела рукой по гладкому дереву и вздрогнула – ей показалось, что под пальцами что-то шевельнулось, словно одна из резных фигурок пошевелилась. Но когда она посмотрела внимательнее, все было неподвижно.

Второй этаж был уютнее первого – ковровые дорожки приглушали звук шагов, стены были обиты темно-бордовыми обоями с золотистым узором, в нишах стояли античные статуи и китайские вазы.

Андрей остановился перед одной из дверей и открыл ее.

– Ваша комната, – сказал он. – Надеюсь, вам будет комфортно.

Татьяна вошла и невольно замерла от удивления. Комната была просторной и светлой, с высоким потолком и большими окнами, выходящими в парк. Массивная кровать с резным изголовьем, застеленная темно-синим покрывалом, занимала центральное место. Рядом стояли прикроватные тумбочки с старинными лампами, создававшими мягкий, золотистый свет. У одной из стен располагался письменный стол с компьютером и настольной лампой. Напротив кровати – камин, в котором уже были уложены поленья, готовые к растопке. Над камином висело большое зеркало в старинной раме, отражавшее комнату и создававшее иллюзию еще большего пространства.

– Это… впечатляюще, – честно сказала Татьяна, оглядываясь.

– Рад, что вам нравится, – в голосе Андрея прозвучало искреннее удовлетворение. – Ванная через ту дверь. Там есть все необходимое. Располагайтесь, отдохните, а когда будете готовы – спускайтесь в холл. Я покажу вам галерею.

Он уже повернулся, чтобы уйти, но остановился на пороге.

– Ах да, еще одна деталь. В этом доме… странная акустика. Иногда можно услышать звуки, голоса, которые кажутся ближе, чем они есть на самом деле. Не пугайтесь, если услышите что-то необычное. Это просто особенность старого здания.

С этими словами он вышел, мягко закрыв за собой дверь.

Татьяна опустила сумку на кровать и медленно обошла комнату, изучая обстановку. Все было безупречно чистым, словно комнату недавно тщательно убрали специально для нее. На письменном столе стояла ваза с свежими цветами – белые лилии, наполнявшие воздух тяжелым, сладковатым ароматом.

Она подошла к окну и отодвинула тяжелую штору. Вид открывался на обширный парк, некогда, вероятно, ухоженный, но теперь слегка одичавший. Вековые дубы и клены, декоративные кустарники, заросшие дорожки, ведущие к маленькому пруду с полуразрушенной беседкой на берегу. Все это создавало картину элегантного упадка, странной, меланхоличной красоты.

Татьяна отвернулась от окна и снова осмотрела комнату. Странно, но несмотря на роскошь обстановки, ей было немного не по себе. Может быть, дело было в масштабах – слишком большая комната для одного человека, слишком высокие потолки, слишком много пространства, которое как будто ждало, чтобы его заполнили.

Она расстегнула сумку и начала раскладывать вещи. На прикроватную тумбочку поставила фотографию Игоря – молодой мужчина с открытой улыбкой и живыми глазами смотрел с снимка, словно говоря: «Все будет хорошо».

Но будет ли? Сейчас, оказавшись в этом странном доме, с его гнетущей атмосферой и загадочным хозяином, Татьяна вдруг почувствовала неуверенность. Может быть, не стоило так поспешно соглашаться на этот заказ? Может быть, нужно было сначала навести справки, узнать больше о Андрее Бялковском и его коллекции?

Она покачала головой, отгоняя сомнения. В конце концов, она здесь только чтобы оценить состояние картин. Если что-то ей не понравится, она всегда может отказаться и уехать.

Быстро умывшись и переодевшись в более удобную одежду, Татьяна спустилась в холл. Андрей ждал ее, сидя в кресле с книгой в руках. При ее приближении он поднялся, отложив книгу, и Татьяна мельком увидела старинный переплет и пожелтевшие страницы.

– Вы отдохнули? – спросил он. – Готовы увидеть коллекцию?

Она кивнула, и Андрей повел ее через холл к дальней части дома. Они прошли через несколько комнат, каждая из которых имела свой характер – библиотека с тысячами книг от пола до потолка, музыкальная гостиная с роялем, покрытым тонким слоем пыли, столовая с огромным столом, рассчитанным на двадцать персон.

Наконец они остановились перед массивной дубовой дверью.

– Галерея, – сказал Андрей, доставая из кармана старинный ключ. – Никто, кроме меня, сюда не входит. До сегодняшнего дня.

В его голосе прозвучала странная нотка – не то гордость, не то предупреждение. Татьяна почувствовала, как сердце забилось чуть быстрее. Что ждет ее за этой дверью? Что за коллекция так тщательно охраняется от посторонних глаз?

Дверь открылась с тихим скрипом, и Татьяна ощутила волну холодного воздуха, словно комната за ней была значительно прохладнее остального дома. Длинная галерея с высокими потолками была погружена в полумрак – тяжелые шторы пропускали лишь тонкие лучи света, создавая причудливый узор на паркете.

– Сейчас, – Андрей щелкнул выключателем, и мягкий свет залил помещение.

Татьяна замерла. По периметру комнаты висели портреты – с потемневших от времени холстов на Татьяну взирали женские лики – безмолвные свидетельницы ушедших эпох, хранящие в застывших чертах тайны, которые не стёрли даже столетия. Они были разными – юные и зрелые, светловолосые и темные, с нежными и решительными чертами. Но во всех было что-то общее – особый взгляд, словно каждая из них знала какую-то тайну. И еще одна особенность, которую Татьяна заметила почти сразу – все они были написаны в одной манере, с использованием особой техники, создающей эффект внутреннего свечения, словно свет исходил не извне, а из самих женщин.

– Вот она, коллекция Николая Бялковского, – тихо произнес Андрей, наблюдая за ее реакцией. – «Кровь на холсте» – так он их называл.

Татьяна медленно подошла к ближайшему портрету. Молодая женщина с рыжими волосами и бледной кожей смотрела с холста прямо и открыто, но в уголках губ таилась странная улыбка – не радостная, а скорее знающая, с оттенком горечи. Она была одета по моде конца XIX века, с высоким воротником, подчеркивающим длинную шею, и брошью-камеей у горла.

– Удивительная техника, – профессиональный взгляд Татьяны отметил необычные мазки, создающие эффект внутреннего свечения. – Я никогда не видела ничего подобного.

– Николай разработал собственную технику письма, – Андрей стоял рядом, так близко, что она чувствовала исходящий от него запах – что-то древесное, с нотками сандала и чего-то еще, неопределимого. – Говорят, он добавлял в краски… особые ингредиенты.

В его голосе прозвучала странная нотка, заставившая Татьяну посмотреть на него. Лицо Андрея было непроницаемым, но в глазах мелькнуло что-то… напряженное? Выжидательное?

Она снова повернулась к портрету, внимательно изучая технику письма. Цвета были глубокими, насыщенными, но при этом словно светились изнутри. Особенно глаза – в них художник каким-то невероятным образом сумел передать не просто цвет радужки, но и жизнь, внутренний свет, душу.

– Кто она? – спросила Татьяна, не отрывая взгляда от портрета.

– Анна Ковалевская, – ответил Андрей. – Дочь купца, который поставлял материалы для строительства этого дома. Первая модель Николая в этой серии.

Татьяна переходила от портрета к портрету, все больше погружаясь в их странную атмосферу. Каждое лицо было по-своему прекрасно, но в каждом было что-то тревожное, какая-то недосказанность, словно женщины хотели поделиться секретом, но не могли произнести его вслух.

– Они все были местными жительницами? – спросила она, останавливаясь перед портретом темноволосой женщины с выразительными карими глазами.

– Большинство – да, – кивнул Андрей. – Дочери местных помещиков, жены чиновников, гувернантки, одна актриса из проезжего театра. Николай умел уговорить самых разных женщин позировать ему. У него был… дар убеждения.

Татьяна продолжала обход галереи, отмечая про себя состояние каждого портрета. Некоторые сохранились удивительно хорошо, другие нуждались в реставрации – краски потускнели, лак пожелтел и покрылся сеткой мелких трещин, на некоторых были видны следы неумелых попыток восстановления.

– А это что? – она указала на темный участок на одном из портретов, где краска словно вздулась и почернела.

– Повреждение от влаги, – быстро ответил Андрей. – Крыша протекала несколько лет назад.

Но что-то в его голосе заставило Татьяну усомниться. Это не было похоже на обычное водяное повреждение. Скорее, казалось, что краска… изменилась сама по себе, словно выгорела изнутри.

Когда она остановилась перед последним портретом, ее сердце пропустило удар.

С потемневшего холста на нее смотрела женщина, поразительно похожая на нее саму. Те же высокие скулы, тот же разрез глаз, даже наклон головы был таким знакомым, словно Татьяна смотрелась в зеркало.

– Елизавета Бялковская, – произнес Андрей, подходя ближе. – Моя прапрабабушка. Последняя модель Николая. После создания этого портрета он больше не писал.

Татьяна не могла оторвать взгляд от портрета. Сходство было не просто поразительным – оно было почти сверхъестественным. Елизавета выглядела примерно ее ровесницей, немного за тридцать, с тем же оттенком каштановых волос, с тем же выражением глаз – внимательным, чуть печальным, словно видящим больше, чем показывает поверхность вещей.

– Сходство… это просто совпадение? – Татьяна не могла подобрать другого объяснения.

Андрей стоял так близко, что она чувствовала его дыхание на своей шее.

– Я не верю в совпадения, Татьяна Сергеевна, – тихо сказал он. – Особенно когда речь идет о Бялковских.

Его голос звучал странно – с нотками, которые она не могла разгадать. Возможно, благоговение? Или страх?

– Что случилось с ней? – Татьяна указала на портрет. – С Елизаветой?

Андрей отвернулся, и его лицо на мгновение исказилось, словно от внезапной боли.

– Она умерла через месяц после завершения портрета, – сказал он, отходя к окну и отодвигая штору. – Как и все женщины, изображенные здесь.

Кожа Татьяны покрылась мурашками, а вдоль позвоночника прокатилась волна озноба, словно кто-то провел по нему ледяным пальцем. Она снова посмотрела на портреты – двенадцать женщин, двенадцать судеб, оборванных после встречи с художником.

– Вы хотите сказать… – она запнулась, не решаясь продолжить.

– Я не говорю, что здесь есть прямая связь, – быстро сказал Андрей, поворачиваясь к ней. – Возможно, это просто… трагическое совпадение. Или, как говорили в семье, проклятие Бялковских.

Он попытался улыбнуться, но улыбка вышла напряженной.

– Конечно, все это лишь суеверия. Рациональное объяснение гораздо прозаичнее – в то время была эпидемия гриппа. Или, возможно, Николай использовал в своих красках токсичные вещества, которые медленно отравляли моделей. Такое случалось с художниками той эпохи.

Но что-то в его тоне говорило, что он не верит в эти «рациональные объяснения». Что за его словами скрывается нечто большее, чем он готов признать.

Татьяна еще раз внимательно посмотрела на портрет Елизаветы. Этот портрет нуждался в реставрации больше всех остальных. Краски заметно потемнели, особенно в области лица и глаз, словно что-то пыталось скрыть черты женщины. В некоторых местах появились странные трещины, которые не были похожи на обычное растрескивание лака от времени – они шли не по поверхности, а словно изнутри, как будто холст пытался освободиться от нанесенного изображения.

– Это очень ценная коллекция, – сказала Татьяна, переходя на профессиональный тон. – Николай Бялковский был талантливым художником, хотя и малоизвестным. Его работы могли бы представлять интерес для искусствоведов и музеев. Почему вы держите их в тайне?

Андрей вернулся к ней, его лицо снова стало непроницаемым.

– Семейная традиция, – сказал он. – Поколения Бялковских хранили эти портреты вдали от посторонних глаз. Говорили, что они… особенные. Что они не предназначены для публичного показа.

Он сделал паузу.

– Но сейчас мне нужно спасти их. Сохранить для потомков. Поэтому я и пригласил вас.

– Вы упомянули «прошлого реставратора», – напомнила Татьяна. – Почему он не закончил работу?

На лице Андрея промелькнуло что-то похожее на раздражение, быстро сменившееся нейтральным выражением.

– Он оказался… не готов к сложности задачи, – ответил Андрей после короткой паузы. – Решил, что не сможет восстановить картины, не повредив оригинальную технику Николая. И я его не виню – это действительно непростая задача.

Он внимательно посмотрел на Татьяну.

– Но о вас я слышал, что вы лучшая. Что вы обладаете не только техническими навыками, но и особым… пониманием. Интуицией, если хотите.

Она почувствовала легкое смущение от этих слов. Да, коллеги иногда говорили о ее особом «чутье», о способности понять замысел художника, проникнуть в суть произведения. Но как Андрей мог знать об этом? Из журнальных статей? Или он наводил более тщательные справки?

– Я сделаю все возможное, – сказала она, возвращаясь к портрету Елизаветы. – Но сначала мне нужно тщательно осмотреть каждую картину, оценить повреждения, составить план работы. Это займет время.

– У нас есть все время мира, – Андрей слегка улыбнулся. – Вы можете жить здесь столько, сколько потребуется для работы.

Он подошел к стене, где висел шнурок от звонка.

– Я распоряжусь, чтобы вам принесли обед. А потом вы можете начать осмотр. Все необходимые материалы и инструменты в соседней комнате.

Андрей дернул за шнурок, и где-то в глубине дома прозвенел колокольчик. Через несколько минут в дверях появилась пожилая женщина с строгим лицом и седыми волосами, собранными в тугой пучок.

– Агафья Петровна, это Татьяна Сергеевна, наш реставратор, – представил Андрей. – Она будет жить у нас некоторое время. Пожалуйста, принесите обед в малую столовую.

Женщина кивнула, окинув Татьяну внимательным, оценивающим взглядом, и удалилась так же тихо, как и появилась.

– Экономка, – пояснил Андрей. – Служит в этом доме уже тридцать лет. Знает его лучше меня самого.

Он жестом пригласил Татьяну следовать за ним.

– Пойдемте, я покажу вам, где вы будете обедать. А после еды вы сможете вернуться сюда и начать работу.

Они вышли из галереи, и Андрей тщательно запер дверь за собой. Татьяна не могла отделаться от странного чувства, что, заперев дверь, он не столько защищает портреты от внешнего мира, сколько защищает внешний мир от них.

По пути в столовую они прошли мимо большого зеркала в старинной раме. Татьяна мельком взглянула на свое отражение и на долю секунды ей показалось, что она видит не себя, а Елизавету Бялковскую – в старинном платье, с высокой прической, с тем же выражением глаз, полным тайной скорби. Она моргнула, и наваждение исчезло. В зеркале снова была она сама – в джинсах и простой блузке, с волосами, собранными в практичный хвост.

Должно быть, сказывается усталость от дороги и впечатление от портретов, подумала Татьяна, отворачиваясь от зеркала. Ничего удивительного, что воображение играет с ней такие шутки – особенно учитывая поразительное сходство с Елизаветой.

Но почему-то ей казалось, что это не последняя странность, с которой ей предстоит столкнуться в этом доме. И что двенадцать женских портретов в запертой галерее хранят гораздо более мрачную тайну, чем можно было предположить.

Глава 2. Тени прошлого

Женские крики, сливающиеся в единый хор отчаяния. Двенадцать фигур в старинных платьях кружили вокруг нее, их лица искажены мукой, глаза пусты – чёрные провалы без зрачков и радужки. Руки – десятки рук – тянулись к ней, холодные пальцы касались кожи, оставляя следы, похожие на ожоги. И запах… удушливый запах масляных красок, смешанный с металлическим ароматом крови.

«Помоги нам, – шептали они в унисон. – Освободи нас».

А потом круг разомкнулся, и к ней шагнула тринадцатая фигура – мужская, высокая, окутанная тьмой. В руках она держала кисть, с которой капала не краска – кровь.

«Ты станешь моим величайшим шедевром, – произнёс мужчина голосом, от которого воздух вокруг затрепетал. – Моей последней работой».

Кисть приближалась к её лицу, и она не могла отстраниться, не могла закричать, не могла даже моргнуть…

Татьяна проснулась от собственного крика, эхом отразившегося от высоких стен спальни. Сердце колотилось как безумное, каждый удар отдавался в висках. Она судорожно хватала ртом воздух, который казался слишком густым, слишком тяжёлым для лёгких. Простыня под ней промокла от холодного пота, ночная рубашка прилипла к телу.

Сон… Это был всего лишь сон.

Она медленно выдохнула, пытаясь успокоить дрожь в руках, и протёрла лицо. Попыталась восстановить в памяти детали кошмара, но они ускользали, как рыба сквозь пальцы, оставляя лишь гнетущее ощущение чужого присутствия и странный след – словно кто-то провёл ледяным пальцем по её позвоночнику.

За окном занимался рассвет. Первые лучи солнца нерешительно пробивались сквозь тяжёлые бархатные шторы, рисуя на пыльном паркетном полу причудливые узоры – словно невидимый художник пробовал кисть перед работой. Татьяна села в постели, оглядывая комнату, которую Андрей отвёл ей накануне.

Днём эта спальня казалась роскошной, пусть и несколько старомодной. Но в полутьме раннего утра она выглядела совсем иначе – гротескной, неуютной, отталкивающей. Массивная кровать с резным изголовьем теперь напоминала не ложе, а катафалк. Тяжёлые шторы висели подобно погребальным саванам. Гардероб в углу – огромный, тёмного дерева, с зеркальными дверцами – казался входом в иной мир, пугающий и манящий одновременно.

В нормальных обстоятельствах она бы посмеялась над своей мнительностью. Но это утро, в этом странном доме, после этого сна – всё ощущалось неправильным, искажённым, словно сама реальность здесь подчинялась иным законам.

Старинные часы на каминной полке показывали шесть утра. Слишком рано, но заснуть снова вряд ли удастся. Татьяна откинула одеяло, поморщившись от холода, коснувшегося разгорячённой кожи, и спустила ноги на пол. Дорогой персидский ковёр, некогда, вероятно, яркий и роскошный, теперь выглядел выцветшим, с едва различимым сложным восточным узором. Под босыми ступнями он ощущался неприятно жёстким, почти колючим.

Она накинула халат – шёлковый, холодный, слишком большой для неё, явно не предназначенный для женщины – и подошла к окну. Руки дрожали, когда она отодвигала тяжёлые шторы, словно ожидала увидеть за ними что-то ужасное.

Но вместо кошмара перед ней раскинулся старый парк, утопающий в осенней позолоте и жемчужной дымке тумана. В этом нереальном, словно акварельном пейзаже было что-то завораживающее. Вековые деревья, облачённые в пурпур и золото, возвышались подобно молчаливым стражам. Заросшие дорожки, когда-то аккуратно посыпанные гравием, теперь едва угадывались среди высокой пожухлой травы. Они петляли между старых дубов и клёнов, ведя в никуда, словно в лабиринте без центра и выхода.

На краю заросшего пруда виднелась полуразрушенная беседка – остатки былой роскоши, память о временах, когда этот парк, вероятно, был местом светских встреч и романтических свиданий. Теперь она стояла, накренившись, словно тонущий корабль, окружённая дикими зарослями камыша и рогоза.

Утренний туман клубился над водой, создавая иллюзию движения там, где всё давно замерло. В этом зачарованном пейзаже не было ни птиц, ни насекомых, ни малейшего дуновения ветра – лишь абсолютная, звенящая тишина.

Внезапно внимание Татьяны привлекла одинокая фигура, нарушившая иллюзию безжизненности. Андрей Бялковский стоял у кромки воды, неподвижный, как изваяние. Тёмный халат развевался вокруг его высокой фигуры, хотя ветра не было, создавая впечатление, что он парит над землёй. Руки были широко разведены в стороны, голова запрокинута, словно он взывал к небу или прислушивался к чему-то, недоступному обычному слуху.

Что он делает там в такую рань? И почему в такой нелепой позе?

Словно почувствовав её взгляд – хотя с такого расстояния это казалось невозможным – Андрей медленно повернул голову к дому и посмотрел прямо на окно Татьяны. Даже через пелену тумана, даже через десятки метров, разделявшие их, она ощутила силу этого взгляда – пронзительного, гипнотического, жадного. Секунда – и он отвернулся, скрывшись в тумане между деревьями, словно призрак.

Татьяна отшатнулась от окна, ощущая странное беспокойство, граничащее со страхом. В этом доме, в его хозяине было что-то, выходящее за рамки обыденного. Что-то тревожное, неправильное, тёмное. Но вместе с тем – притягательное. И эта двойственность пугала её даже больше, чем сам дом с его мрачными коридорами и шепчущими тенями.

Она подошла к туалетному столику, на котором оставила фотографию Игоря. Знакомое лицо – открытое, искреннее, с ясными глазами и лёгкой полуулыбкой – казалось здесь чем-то неуместным, пришедшим из другой реальности. Татьяна провела пальцем по стеклу, очерчивая контуры любимого лица.

«Что бы ты сделал, Игорь?» – мысленно спросила она. Уехал бы немедленно или остался, чтобы разгадать тайну этого дома? Он всегда был рациональным, логичным, даже немного скептичным. Но и любопытным – это качество и привело его к той роковой экспедиции на озеро Байкал, откуда он не вернулся.

Воспоминания о последних днях перед его отъездом были невыносимо яркими. Его энтузиазм, его планы, список оборудования, разложенный на их кухонном столе. Его обещание вернуться через месяц с потрясающими фотографиями для новой выставки. Его последний поцелуй – торопливый, почти небрежный, потому что они оба верили в ещё тысячи поцелуев впереди.

А потом – звонок от руководителя экспедиции. Сухие, рубленые фразы, из которых не сразу удалось выделить главное: шторм, перевернувшаяся лодка, поиски, которые ничего не дали. Тело так и не нашли. Озеро забрало его, оставив ей лишь оглушающую пустоту и неизбывное ощущение незавершённости.

Татьяна моргнула, возвращаясь в настоящее. Комната вокруг неё оставалась всё такой же чужой и гнетущей, но воспоминания об Игоре словно придали ей сил. Что бы он сделал – уже не имело значения. Важно было, что сделает она сама.

И она решила остаться. По крайней мере, ещё на день. Разобраться, что происходит в этом странном доме. Что за тайну хранят двенадцать женских портретов. Кто такой Андрей Бялковский на самом деле. И что связывает её с Елизаветой – женщиной, умершей более века назад, но смотрящей с портрета её собственными глазами.

К полудню Татьяна уже работала в галерее. После завтрака, проведённого в неловком молчании с Андреем, который, казалось, совершенно не помнил об их утренней странной «встрече» у пруда, она решительно направилась к портретам. Реставрационная работа всегда успокаивала её, давала ощущение контроля, возвращала в привычное русло мыслей.

Андрей предоставил ей полную свободу действий, показав, где хранятся необходимые материалы, и ненавязчиво удалился, сказав, что будет в библиотеке, если ей что-то понадобится.

Галерея днём выглядела иначе – просторнее, светлее, но от этого не менее тревожной. Она превратилась в молчаливый суд – дюжина женских портретов выносила свой безмолвный вердикт каждому её шагу, каждому вздоху, каждой мысли. Куда бы Татьяна ни повернулась, её везде встречали внимательные женские глаза, в которых, казалось, застыл немой вопрос или предупреждение.

Первым делом она провела тщательный осмотр всех двенадцати портретов. С профессиональной дотошностью изучила каждый сантиметр холста, каждый мазок, каждую трещину в лаке. Состояние их было разным – некоторые сохранились удивительно хорошо, словно были написаны вчера, а не более века назад. Другие нуждались в серьёзной реставрации – краски потускнели, лак пожелтел и покрылся сетью мельчайших трещин, в некоторых местах красочный слой отслаивался от холста.

Но особенно беспокоил портрет Елизаветы Бялковской. В нём что-то было фундаментально неправильно – не просто повреждения временем или неподходящими условиями хранения, а нечто более глубинное, словно сам холст противился нанесённому на него изображению. Краски потемнели неравномерно – особенно вокруг глаз и рта, словно пытаясь скрыть выражение лица. А в некоторых местах появились странные трещины, идущие не по поверхности красочного слоя, как обычно бывает при старении, а словно изнутри, как будто что-то пыталось прорваться наружу.

– С вас и начнём, – прошептала Татьяна, осторожно снимая портрет со стены.

Он оказался неожиданно тяжёлым, словно весил гораздо больше, чем должен был холст таких размеров, натянутый на деревянный подрамник. Устанавливая его на мольберт, она заметила на обратной стороне странные символы, нарисованные или, скорее, выжженные на древесине. Они складывались в круг, в центре которого были инициалы – «Н.Б.» – Николай Бялковский.

Татьяна нахмурилась. Это было необычно. Художники часто подписывали свои работы, но редко делали это на подрамнике, и уж точно не в форме таких сложных символических композиций. Она сделала несколько фотографий на телефон, решив изучить эти знаки позже.

Установив портрет на мольберт, она приступила к детальному исследованию. Под сильной лупой поверхность холста выглядела необычно – краски словно пульсировали, меняя оттенки при разном освещении. Казалось, что под верхним слоем красок происходит какое-то движение, как рябь на воде в безветренный день. Татьяна никогда не сталкивалась с подобным эффектом, и он не мог быть объяснён никакими известными ей техниками живописи.

Она проверила свет, угол зрения, даже протёрла линзы лупы, но эффект оставался. Словно портрет дышал.

«Это просто игра света и тени», – сказала она себе, стараясь не поддаваться иррациональному страху, который вновь начал подниматься откуда-то из глубины сознания.

Осторожно проведя специальным раствором по краю картины, она заметила, что под верхним слоем проступает другое изображение. Это было странно – художники иногда писали новые картины поверх старых, чтобы сэкономить на холсте, особенно если оставались недовольны первоначальным результатом. Но зачем Николаю Бялковскому скрывать что-то под портретом собственной родственницы?

Любопытство взяло верх. Татьяна направила ультрафиолетовую лампу на поверхность холста, и от увиденного у неё перехватило дыхание. Под изображением спокойного лица Елизаветы проступали контуры совсем другого – искажённого страхом, с широко раскрытыми глазами и беззвучно кричащим ртом. Этот второй, скрытый портрет был настолько реалистичен в своём ужасе, настолько выразителен, что казалось, ещё секунда – и крик вырвется из рамы, разнесётся по галерее, по всему дому.

Татьяна в испуге отступила на несколько шагов, не в силах оторвать взгляд от этого жуткого двойного изображения. Это не был просто неудавшийся первый вариант портрета. Это было… что-то иное. Словно художник сначала запечатлел истинные эмоции своей модели – отчаяние, страх, мольбу – а затем намеренно скрыл их под маской спокойствия и смирения.

Но зачем? И почему этот скрытый образ стал проявляться сейчас, спустя столько лет? Могло ли это быть связано с теми странными трещинами, которые она заметила ранее?

– Вы что-то нашли?

Голос Андрея заставил её вздрогнуть и едва не выронить ультрафиолетовую лампу. Он стоял в дверях, наблюдая за ней с непроницаемым выражением лица. Как долго он там стоял? Сколько видел?