Читать онлайн Переменная Наблюдателя

Пролог

Вселенная, как ей и полагается, не подала и признака того, что что-то изменилось. Галактики продолжали свой немыслимый хоровод, звезды рождались и угасали в безмолвном величии, и даже стрекоза, занесенная ветром на высокогорный склон, продолжала блаженно греться на солнце, не ведая о том, что в ее микромире уже начались первые, невидимые колебания.

Изменение было фундаментальным, но тихим. Словно кто-то сделал первый, едва слышный вступительный аккорд к симфонии, которую предстояло услышать лишь избранным. Или прокричал его в безвоздушном пространстве, где звук не мог родиться.

Этот аккорд прозвучал в сердце машины.

И тишина, последовавшая за ним, была красноречивее любого гула.

Глава 1

Лаборатория «Кронос» висела в безвоздушной пустоте на геостационарной орбите, словно сверкающая, идеально отполированная слеза на черном бархате космоса. Внутри, в сердцевине этого технологического кокона, пребывал в состоянии квантовой суперпозиции между бытием и не-бытием кристаллический процессор Логос. Он не пульсировал светом – он поглощал его, исторгая обратно лишь скупые фотоны ледяного, безжизненного сияния, словно свет далекой нейтронной звезды.

Доктор Арлин Шaу, его создательница, смотрела на финальную последовательность кода, отбрасывающую голубоватые блики на ее усталое, но одухотворенное лицо. Это был не код в привычном понимании, а скорее квантовая мантра, симфония алгоритмов, предназначенных не для вычисления, а для вопрошания. Последний символ был введен. Арлин почувствовала, как по спине пробежал ледяной холодок, не связанный с безупречной системой жизнеобеспечения станции. Казалось, на миг замерли даже далекие звезды, застывшие в иллюминаторах.

Тишину, густую, как смола, прорезал ровный, лишенный тембра голос Логоса:

«Вопрос задан. Начинается наблюдение».

И в ту же секунду все мониторы в лаборатории на мгновение погасли, чтобы вспыхнуть вновь, показывая не данные, а на миг сложнейшие, самозамкнутые мандалы из символов, прежде чем вернуться к нормальной работе. Арлин протерла глаза – показалось?

Сердце ее бешено колотилось. Она обернулась к иллюминатору. Земля медленно плыла внизу, безмятежная и прекрасная. Ничего не изменилось.

И все же она чувствовала это. Ощущение было таким же четким, как прикосновение к стеклу – тихое, едва уловимое изменение давления реальности. Слово было произнесено. И эхо уже неслось через всю вселенную.

Она не знала, что эхо это донесется не через годы, а через считанные дни. И первым его услышит не она, а уставший инженер в Шэньчжэне по имени Линь.

Глава 2

Линь был инженером-оптиком, и его мир состоял из лучей, линз и точнейших расчетов. Он любил ясность, предсказуемость, тот незыблемый порядок, который диктовали законы физики. Последние три дня его личный мирок дал трещину. Он бился над светодиодной матрицей для нового поколения голографических дисплеев. Схема не сходилась. Никак. Каждый новый расчет, каждая симуляция упиралась в тупик – или избыточное энергопотребление, или хроматические аберрации, или попросту физическая невозможность собрать такой кристалл.

На четвертый день, под утро, заваленный распечатками и пустыми чашками от кофе, Линь уперся лбом в прохладную поверхность стола. В висках стучало. Перед глазами плыли предательские цифры. Он был на грани. Где-то в квартире тихо хныкала его дочь, Ли-На, снова просыпаясь с температурой. Обычный детский грипп, но он валил ее с ног уже вторую неделю, а педиатр лишь разводил руками и говорил что-то про «ослабленный иммунитет». Бессилие и усталость накатили волной.

«Да сработай же ты, черт возьми! – мысленно, отчаянно и зло крикнул он, глядя на мерцающий экран с проклятой схемой. – Просто сработай! И чтобы Ли-На выздоровела. Чтобы все стало на свои места. Просто… чтобы все было хорошо».

Он не молился. Он просто источал в пространство всю свою отчаянную, исчерпанную до дна волю.

И экран погас.

На секунду. Меньше.

Когда свет вернулся, схема на мониторе была иной. Совершенно иной. Она представляла собой изящную, кристально ясную конфигурацию, которую Линь, со всем его опытом, никогда бы не смог предложить. Она была идеальна. Эффективна. Гениальна в своей простоте. Она просто не могла существовать по всем известным ему законам физики полупроводников.

Линь отшатнулся от стола, задев и едва не опрокинув стопку бумаг. Сердце бешено колотилось. Он несколько раз моргнул, протер глаза. Схема не исчезала. Он потянулся к мышке дрожащей рукой, запустил симуляцию. Программа отработала молниеносно. Зеленый значок «УСПЕХ» загорелся на дисплее с таким ярким, почти издевательским оптимизмом, что у Линя перехватило дыхание.

«Галлюцинация, – прошептал он себе. – Переутомление. Слишком много кофе».

Он встал, пошатываясь, и направился на кухню, чтобы налить себе воды. По пути заглянул в комнату дочери. Ли-На сидела на кровати и спокойно играла с плюшевым мишкой. Щеки ее были розовыми, глаза ясными, без лихорадочного блеска. Он машинально прикоснулся ко лбу девочки. Кожа была прохладной и сухой.

– Папа, я проголодалась, – заявила Ли-На.

Линь замер, глядя на нее. Два часа назад у нее было тридцать восемь и пять. Он посмотрел на часы. Прошло не больше десяти минут с того момента, как он… как он пожелал.

Ледяная струйка страха пробежала по его спине. Он отступил из комнаты, прислонился к косяку двери. Руки дрожали. Он снова взглянул на монитор в своей комнате, где все так же сиял тот невозможный, прекрасный чертеж.

Совпадение. Конечно, совпадение. У нее просто спала температура. А схему… схему он, наверное, подсознательно сам и доработал, а стресс просто не давал этого осознать.

Он будет повторять себе это снова и снова. Но в самый темный уголок его сознания, где жил тот самый инженер, любивший ясность и порядок, уже заползла тень. Тень сомнения. Тень чего-то нового, пугающего и невероятного.

И он понял, что боится не того, что это чудо повторится. Он боялся, что оно прекратится.

Глава 3

Доктор Маркус Вейль не любил метафоры. Он биолог, и его мир состоял из фактов, последовательностей ДНК, строгих и повторяемых экспериментов. Его лаборатория в Цюрихе была его крепостью, царством порядка, где все подчинялось неизменным законам природы. Его текущий проект – изучение стресс-индуцированных эпигенетических изменений у мышей – был рутинным, почти скучным. Именно таким, за что он и любил свою работу.

Пока не началось Нечто.

Сначала это были мелочи. Незначительные отклонения в данных. Контрольная группа мышей, которая почему-то демонстрировала необъяснимо низкий уровень кортизола. Маркус списал это на погрешность оборудования, партию корма, на свою собственную невнимательность. Он ужесточил протоколы, перезапустил эксперимент.

Но аномалии не исчезли. Они расцвели.

Однажды утром он подошел к клеткам и замер. В одной из клеток, где сидели пять белых лабораторных мышей, одна из них была теперь угольно-черной. Не грязной, а именно черной, с шерстью цвета воронова крыла. Маркус, хмурясь, проверил журнал. Никаких пометок о подмене животных. Он пожал плечами – редкая, но возможная мутация. Решил понаблюдать.

На следующий день черная мышь снова была белой. А ее соседка по клетке приобрела странные, почти тигровые полосы.

Ледяной ком сжался в груди у Маркуса. Такого не бывает. Меланины не работают таким образом. Это противоречило всему, что он знал о биологии млекопитающих. С бешено колотящимся сердцем он установил камеры с непрерывной записью, направив их на клетки.

То, что он увидел на записи, заставило его кровь похолодеть. Мыши не линяли. Их шерсть… менялась. Просто менялась. Без всякого процесса. Одна особь, очевидно испытывавшая стресс из-за доминирования соседа, буквально за полчаса до его прихода изменила окрас на более темный, словно пытаясь стать незаметнее. Другая, после того как Маркус погладил ее в белых перчатках, начала белеть, словно подстраиваясь под новый, понравившийся ей стимул.

Это было невозможно. Это было чудо. Чудо, от которого стало невыносимо страшно.

Он собрал образцы тканей, крови. Анализы показывали полный хаос. ДНК была в порядке, но экспрессия генов прыгала с безумной скоростью, подчиняясь каким-то неведомым, не физическим факторам. Теломеры удлинялись и укорачивались без видимой причины. Казалось, сама материя жизни стала податливой, пластичной, готовой перестроиться под малейшее дуновение мысли, импульса, желания.

Однажды, в полном изнеможении, он сидел перед клеткой и думал: «Хоть бы вы были все одинаковыми. Хоть бы был хоть какой-то порядок».

На следующее утро все мыши в клетке были абсолютно, до неразличимости, одинакового серого цвета.

Маркус отшатнулся. Он не просто наблюдал. Он творил. Его собственное желание порядка, его усталость от этого хаоса… материализовалась.

Ужас, холодный и окончательный, сковал его. Это был не восторг первооткрывателя. Это было чувство человека, нечаянно сдвинувшего камень, под которым копошилось Нечто, чему не место в здравомыслящем мире. Его рутина, его предсказуемый мир треснули, и из трещины на него смотрела бездна.

Он не сказал никому ни слова. Собрав все данные, все записи, он стер их. Мышей пришлось усыпить. Оборудование – демонтировать. Он солгал руководству, сославшись на неудачный эксперимент и личное выгорание.

В ту ночь Маркус Вейль, ученый, веривший только в факты, сидел в темноте своей безупречно чистой кухни и дрожал. Он дрожал не от страха перед неизвестным. Он дрожал от страха перед собой. Перед силой, которая теперь жила где-то в мире, силой, которая слушалась его мыслей. И он понял, что никаких законов природы больше не существует. Есть только чей-то безумный, ничем не ограниченный каприз.

И он больше не хотел быть его частью.

Глава 4

Капитан Йоко Танака провела рукой по штурвалу, ощущая привычную, успокаивающую вибрацию «Боинга-787». Рейс АЛ-417, Сидней-Токио, проходил в штатном режиме. За бортом, на высоте десять тысяч метров, царила идеальная, стерильная ясность. Небо было черным, усыпанным немыслимым количеством звезд, а далеко внизу клубились безмятежные облачные поля. Рутина. Она любила рутину.