Какого цвета земля?
Любите, пока это возможно.
Я прямо сейчас на этой скамейке. Помнишь, мы были здесь всего один раз вместе и, наверное, уже раз сто была я одна. Я не знаю, почему мне тогда было так уютно, потому что сейчас я испытываю дискомфорт. Здесь открытое пространство, и его много, много людей, шумно. Но в это же время шум заставляет меня жить. Он показывает мне многие смыслы.
Дети… Они ведь помогают нам ощутить себя такими же маленькими, беззащитными, вообще безбашенными. Что такое страх? Это то, на что мы, взрослые, уже много раз напоролись, устраиваясь на работу, увольняясь, теряя и находя… В какой-то момент всё будто становится нам уже очень понятным, мы же всезнающие. Мы наперёд знаем, что если мальчишка сейчас побежит за той птичкой (кстати, она очень красива, помнишь, мы в лесу встречали дятла? Вот она похожа на него: чёрный, красный, белый), то он непременно свалится, сделав пять шагов.
Один… Три, четыре… Правда, упал. И мне его даже почти не жалко, я знаю, что у него поболит и пройдёт. А он плачет, думает, это навечно. Вот подбежали его родители:
– А мы говорили, что нельзя так делать! Ну, иди сюда.
Как будто сами не падали никогда, как будто покорно слушали своих родителей.
Наверное, поэтому взрослые почти не бегают, а всё ходят размеренным, порой надменным, шагом, потому что знают: если побежать, можно упасть.
О, опять бежит, да пуще прежнего. Вся моська его разукрашена – шоколадным мороженым, слезами и уже – улыбкой. А как он смеётся! У детей что смех, что крик, что плач – навзрыд, взахлёб, наизнос. Чтобы потом сил не было. Как ливень, который, отдав свою воду земле, куда-то пропадает, а в небе после этого начинает искриться солнце.
Знаешь, мне бы тоже хотелось сейчас что-то из этого совершить (закричать, заплакать, засмеяться), но я взрослая. Мне нельзя.
Что спрашиваешь? Нет, я одна тут на лавочке. Хотя, знаешь, хочется, чтобы кто-то подошёл.