Читать онлайн Печать Мары: Кольцо. Книга II

Пролог

20 октября 7176 года от сотворения мира (30 октября 1667 года), село Караулово

Под низкими сводами подземной палаты Разбойного приказа, что был на окраине села, воцарилась тишина. Дьяк Бухвостов отложил один документ, достал из простого темного дерева ларца другой. Развернул, поднес поближе к свету. Нашел нужное место и начал читать:

– В прошлых и в нынешнем годех приезжают в Вологду к чудотворному образу пресвятой Богородицы Смоленския, сопривозят с собою всяких чинов людей, различными скорбьми одержимых…

Дьяк откашлялся, подслеповато сощурил глаза и раздраженно отодвинул свиток от себя:

– На, читай лучше ты.

Василь вышел из тени на освещенный свечами круг. Взял документ и продолжил чтение:

– И у которые приезжие люди, и вологжан посадских людей жены и дети, одержимы от нечистых духов, страждущие, в божественную литургию и в молебное время мечтаются всякими различными кознодействы и кличут в порче своей стороны на уездных людей, что де их портит тот и тот человек. И в прошлом году страдала от нечистаго духа безвестная девка Настаська, а кликала в порче своей на вологжанина посадского человека, на Федьку Якимова; и по твоему, великаго государя указу, по тое Настасьи выклички, тот Федька Якимов взят в Москву и кончился злою смертью.

Дьяк сидел в кресле и монотонно кивал головой, когда Василь перечислял многочисленных утерпевших от колдовских козней.

– А ныне та Настаська и уездные люди, страждущие от нечистых духов, кличут в порчах на иных вологжан посадских людей, – на Ивашку Телегина сотоварищи.

– Хватит, Василь Казимирыч… ясно все и так.

Василь замолчал. Потом подошел к столу и положил документ перед дьяком.

– Челобитную эту вологжане в съезжей избе воеводе сложили. Вот… – дьяк ткнул сухим пальцем в свиток. – Чтобы нам всем посадским людишкам в том не погибнуть, и в пене, и в опале не быть; а кто тех страждущих, скорбных людей портит, про то мы не ведаем!

Он закончил читать и пристально посмотрел на Василя.

– Ведуны, ворожеи, кликуши, колдуны… как из бездны адовой валят. А за ними нечисть приползет. Помяни мое слово, прости. Господи! Да уже поползла…

Дьяк замолчал. Встал из-за стола, с шумом отодвинув кресло. Подошел к Василю. Дьяк Бухвостов был небольшого роста, сухой и жилистый, на полголовы ниже литвина. Но не просто так он был начальником Разбойного приказа. Было в нем такое, что заставляло даже старших бояр отводить глаза от его взгляда.

– Дело у меня есть для тебя, Василь Казимирыч. Сразу скажу. Облажаешься – не сносить тебе головы. Справишься… С правой стороны от меня встанешь!

Василь молчал. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Только пот, выступивший на лбу, передавал его волнение.

– Сидит в заточении в Кирилловом монастыре Мишка Иванов. Ужо четырнадцать годов как. За чародейство, косный развод и за наговор. Так, недавно тот Мишка подал от себя весточку, незнамо каким способом сподобился, но его грамотка до меня дошла. Так вот. Написал он, де в монастыре и окрест его чудные дела творятся. Волхвы да воры, что кишеть стали, аки черви, ищут перстень царицы своей – Мары поганой. И коли найдут, власть он даст им над живыми и мертвыми.

Дьяк замолчал. Чуть отодвинулся назад, чтобы лучше видеть глаза Василя.

– Я знаю, ты паря ученый, съезди, разберись, что к чему. Я велю тебе грамотки с расспросов и допросов подобрать. Почитай сперва, а потом в путь-дорожку.

Бухвостов говорил мягко, почти по-отечески. Похлопал Василя по плечу и пошел в сторону стола. На полпути остановился и обернулся:

– Ты, Василь Казимирыч, если перстенек тот найдешь, смотри, не удумай чего. Знаю я вас, перекрестов. Дурь какая в голову придет тебе. И не пеняй тогда. На любое ведовство молитва есть святая! А на измену казнь скорая. Не успеешь моргнуть, как руки-то да ноженьки пообрубаем, и будешь головушкою с шестка высокого окрест смотреть.

Дьяк говорил это, не изменив тона, с отеческой теплотой и участием. Василь хотел ответить, но Бухвостов не дал ему сказать ни слова.

– Ты помолчи, подумай лучше. А еще лучше, сходи помолись. Вот это дело будет. Давай. Иди.

Литвин молча кивнул. Пригнув голову, вышел из палаты через низкий дверной проем. Прошел прямо по узкому коридору мимо однообразных окованных железом дверей. На развилке свернул влево и дошел до тупика. Там остановился и немного растерянно огляделся. Разбойный приказ. Кто бы мог подумать, что он, когда-либо здесь окажется. И не в его застенках, а в качестве государева человека. Но встреча в Вологде с князем Алексей Никитичем Трубецким в корне перевернула жизнь литвина. Знаменитый воевода, под светлые очи которого когда-то привели пленного Василя, признал его. Услышав рассказ о его злоключениях в Ёгне, пожалел своего своеобразного «крестика» и отправил с бумагами в столицу. В Разбойный приказ к дьяку Бухвотову. И тут Василь пришелся как раз ко двору. Старому дьяку как раз нужны были такие люди. Без роду и племени, без корней и связей в Москве, готовые служить не за страх, а за совесть. Но и за страх конечно тоже!

Василь постоял еще мгновение, открыл скрипучую дверь и переступил через порог. Он оказался в небольшом помещении с алтарем и десятком небольших икон. В тайной резиденции Разбойного приказа была своя церковь! Василь подошел к образу Богоматери, опустился на колени, сложил ладони в молитвенном жесте и закрыл глаза. Его губы чуть заметно шевелились и шептали слова молитвы:

– Kyrie, eleison.

Swięta Maryjo, – молись о нас,

Святая Богородица,

Святая Госпожа над Госпожами,

Матерь Христа,

Матерь Церкви,

Матерь любви…

Василь молился, полный надежды, что его молитва будет услышана. Он сам не понимал, что придавало ему такую уверенность. Но он точно знал, что справится. Что Королева Света стоит за ним нерушимой стеной.

– Королева воскресения,

Королева Мира – молись за нас!

Он перекрестился. Рука литвина сложилась в троеперстие, по-никониански. Пошла вверх, потом вниз, двинулась уже привычно на право – и замерла. Его никто не видел в подземной церкви, но годы, проведенные в Московии, взяли свое. Он подумал, что если бы начал креститься ладонью, то осенил бы себя знамением как католик. Но пальца были уже собраны в щепоть и рука сама двинулась справа на лево А может, просто новое крещение было не такое уж формальное. Рука перешла на левую сторону и вернулась к сердцу. От Бога к человеку!

Глава 1: Кириллов тракт

Обычно такие люди в кабак не ходили. Селиван Кузьмич, держатель монастырской харчевни на Кирилловом тракте, удивится раннему гостю. Он еще не продрал глаза спросонья, как получил от гостя леща за нерасторопность. Незаслуженно и несправедливо. Но звонкая монета, которую гость щедро сыпанул на пол, сгладила обиду.

Силин еще не протрезвел после вчерашней попойки. Пошатываясь, он обошел собиравшего деньгу на полу кабачника. Не спрашивая, сел за дальний от входа стол. Селиван обычно держал его для вольных людей, которые нет-нет да к нему заглядывали. Но на этот раз спорить не стал.

Селиван собрал серебряные копейки и подскочил к нежданному гостю. От того за версту несло перегаром. От дыхания хоть закусывай.

– Водки, и на стол чего-нибудь сообрази.

– Мигом, вашество. Мигом мы…

Соленья, хлеб, окорок и главное – запотевший штоф водки, как по щучьему велению появились на столе.

Силин молча кивнул головой. Селиван с пониманием исчез, как его и не было. И понеслась душа в рай. Николка пил, загоняя в себя водку, как воду. Еда на столе давно заветрилась, но он почти и так не закусывал. Кабак стоял на большаке. Люди заходили, ели-пили, уходили, а Силин все сидел за своим столом в углу. Подходить к нему боялись. По нему видно было, что человек не простой и явно в недобром расположении духа.

В промежутке между первым и вторым штофом Селиван Кузьмич предложил гостю пройти к непотребным девкам, которых он втайне от монахов держал тут же при трактире. После отказа пригласил бросить кости. Но Силин так глянул на него, что Кузьмича как ветром сдуло. Стряпуха на секунду выглянула из кухни и прошептала хозяину на ухо:

– Демонами одержим, вот те крест.

Селиван перекрестился и запереживал еще больше. Стряпуха-то толк в таких вещах знала, сама ведьма еще та. Трактирщик нервно перекрестился. Подхватил новый штоф с водкой, пригубил мальца прямо из горла, выдохнул и пошел к гостю.

Брякнул перед ним штоф. Силин поднял на него запорошенные пьяной мутью глаза. Неее… не демон никакой. Брешет старая карга.

– Вот… Еще, как барин приказывал. Что еще хотите откушать?

Николай только отрицательно покачал головой. Селиван улыбнулся в густую окладистую бороду. А барин-то уже лыка не вяжет. Да уж.

Дверь с шумом открылась. Пригнувшись в низком проеме, в горницу зашли трое. Селиван подобострастно согнулся в поклоне. Лихие люди пожаловали. Тришка-Серьга и еще двое, которых трактирщик не знал.

– Извините, честные люди, али занят ваш куток. Барин вон там гуляет. Вы уж не обессудьте, сюды пожалуйте.

Селиван столкнул с лавки уснувшего холопа, смахнул тряпицей крошки со стола. Троица села. Степенно, не торопясь.

– А енто что за гусь?

Тришка чуть заметно махнул головой в сторону Силина.

– Да заезжий какой-то. Пьет с утра как не в себя.

Тришка пристально посмотрел на Силина, да так, что Селиван Кузьмич быстро зашептал ему на ухо:

– Тришенька, ты только тут не вздумай ничего чинить. Сам знаешь, какие времена. Не успеешь оглянуться – хвать, и на дыбу.

Тришка усмехнулся и кивнул головой.

– Не боись, не впервой. И давай нам тоже накрой поесть-попить.

Селиван бросил на него недовольный взгляд. Но возражать не стал. Крикнул служку и распорядился накрыть господам. Кабачник хотел отойти, но потом заколебался. Обернулся и, почтительно согнувшись, обратился к Тришке подобострастным и приторно-ласковым тоном:

– А платить чем изволите?

Тришка усмехнулся. Запустил руку за шиворот, достал вышитый золотой нитью парчовый мешочек на веревке. Развязал узел и вывалил на стол содержимое. Монеты со звоном разлетелись по столу. В основном это были медные монеты разного номинала. Но среди россыпи меди поблескивало несколько серебряных полушек и копеек и даже один ефимок с признаком.

– Ох… плешивец даже!

Довольный произведенным эффектом, Тришка поднял со стола шведский талер с портретом лысого короля и покрутил им перед носом Селивана.

– А ты думал, голь перекатная. Нет, деньга имеется.

Тришка отодвинул несколько медяшек в сторону Селивана. Тот быстро сгреб их и хотел было уйти, как заметил среди тусклой меди блеск золота. Среди монет лежал золотой нательный крестик. Был виден богатый орнамент по краям и голгофский крест посередине. Тришка перехватил заинтересованный взгляд старика. Неспешно убирая со стола свое богатство, ответил на незаданный вопрос:

– Нашел, в сарае на стене висел.

Один из спутников Тришки, беззубый малый с росшей клоками бородой, не удержался и заржал:

– Скажешь тоже… нашел он!

Тришка повернул голову в сторону смешливого товарища и бросил на него такой взгляд, что тот вмиг замолчал:

– Если говорю, что нашел, значит так-то и было…

Щербатый согласно закивал головой.

Селиван откланялся и заспешил от греха подальше на кухню. Стряпуха тут же бросилась к нему:

– Видел, видел, Селиван Кузьмич… Крест у убийцы ентого.

#

Силин сидел в кабаке долго. Успел даже заснуть за столом. Потом вскочил как подорванный. Да так порывисто, что перепугал сидевших рядом купцов. Оглядел всех непонимающим пьяным взглядом, заказал еще медовухи. Отхлебнул совсем чутка, недовольно скособочился и, шатаясь, побрел к выходу. С трудом залез на лошадь и выехал на тракт в сторону монастыря. Селиван Кузьмич проводил гостя и с облегчением перекрестился. Одного спровадил. Когда вернулся, Тришки с другими татями за столом тоже не было.

Далеко от кабака Силин отъехать не успел. Здоровенный детина вырос перед конем и перехватил уздечку.

– Слезай, паря, приехал.

Отравленный алкоголем мозг Силина не сразу переварил дерзкие слова. Видя перед собой без проблеска мысли мутные глаза всадника, разбойник улыбнулся. Но поторопился. Пока сознание Силина пыталось разобраться в происходящем, сработали отточенные за годы службы навыки. Николка несильно ударил коня по крупу, и тот сбил с ног здорового мужика, как городошную фигуру.

Мужик не успел подняться, как Силин был уже рядом. Выхватил засапожный ножик и приставил его к горлу. Правда, силы не рассчитал – из-под лезвия показалась кровь.

– Ты что, сучий потрох, удумал! Пограбить меня решил!

Сын боярский замахнулся и хотел уже было ударить лежачего по лицу, но не успел. Второй злодей выскочил из кустов и сходу зарядил Силину по голове сучковатой дубиной. Бил со спины, почти наверняка. Но не попал. Вернее, попал не так, как хотел: не по затылку, а по плечу. В последний момент Николай то ли услышал какой-то шум за спиной, то ли увидел улыбку, пробежавшую по губам лежачего разбойника, и рванулся в сторону, уклоняясь от удара. Но перед этим успел резануть опрокинутому детине горло.

Будь Силин трезвым, разбойник с дубиной был бы давно не жилец. Но пьяный Николка только смог уклониться от удара. Дубина все же сбила его с ног. Он отлетел в сторону и не сразу смог вскочить на ноги. На его счастье, тут заверещал разбойник с располосованным горлом. Он обхватил его руками и захрипел. Испуганные глаза округлились, из-под пальцев на рубаху потянулись кровавые следы.

– Братка… братка…

Парень с дубиной замер, не зная, то ли добивать пытавшегося подняться Силина, то ли помогать товарищу. Разбойник засуетился, задергался и упустил подходящий момент. Николай уже поднялся, сжимая в руке нож с окровавленным лезвием.

– Ах ты, сука!

Разбойник перескочил через корчившегося в предсмертных муках сотоварища и напал на Силина. Что-что, а дубиной он махать умел. Сын боярский еле смог уклониться от размашистого удара и чуть не попал под обратный ход деревянной палицы. Отскочил назад, разрывая дистанцию. Пьяные ноги не слушались, сапоги скользнули по мокрой траве. Силин поскользнулся, припал на колено.

Тать тут же нанес новый удар, уклониться из этого положения Николай не мог. Он просто свалился в сторону, и дубина со всего маху ударила его в бок, прикрытый прижатой к телу левой рукой. Силин вскрикнул от боли и ярости. Попытался встать, опереться на руку, но тут же заорал от нестерпимой боли. Удар дубины сломал ему руку. Разбойник засмеялся в полный рот, щеря пеньки черных зубов.

Рано лыбишься. Боль смыла хмельной туман, омыла разум ледяной водой. Силин быстро перевернулся. Боль снова ударила в голову, но уже не так сильно. С помощью здоровой руки все-таки смог вскочить на ноги. Чуть было не упустил нож, но удержал его. Не успел выдохнуть, как резко пригнулся, уходя от нового удара. Дубина уже пошла было обратно, но Николка не стал ждать. Рванулся вперед, на всякий случай пригнувшись как можно ниже.

Мужик не успел остановиться и сдать назад. Он только смотрел, как Силин влетел в него, тут же заорав от дикой боли. Удар этот пришелся снова в раненую руку. Не выпуская дубину из рук, разбойник попытался оттолкнуть, сбросить с себя привалившегося к нему противника, но не успел. Стальное лезвие вошло ему в бок. Раз, другой, третий.

Они орали оба. Силин – от боли и ярости, раз за разом вбивая нож в бок врага. Обреченный разбойник просто выл от боли. Тело его ослабло. Дубина, наконец, выпала из рук. Он медленно опустился на землю вместе с навалившимся на него врагом. Потом замолк.

Николай еще раз вбил ему нож в грудь. По самую рукоять. Лежал, тяжело дыша, на поверженном противнике. Опираясь на нож, попробовал подняться. Сел рядом с трупом. Оттер о его одежду окровавленное лезвие. Хотел осмотреть раненую руку.

Начал примеряться, где лучше распороть рукав, как краем глаза увидел – нет, почувствовал какое-то движение. Огляделся. Вытоптанная в борьбе поляна на краю дороги. Труп детины, по-прежнему сжимающий свое горло. Кабы не лужа крови, можно было подумать, что задушил сам себя. Конь Силина стоял у дороги, неторопливо пощипывая пожелтевшую осеннюю траву. Никого. Баян фыркнул и дернул головой. Николка уже начал опускать голову, как что-то смутило его. Он не понял, что вызвало его непокой, он все еще опускал голову вниз. А мысль работала независимо от движения тела. Уздечка. Точно. Конь был привязан. Но не успел Силин вскинуть голову, как грянул пистолетный выстрел.

Пуля пролетела совсем рядом. Прошлась по волосам, сдирая кожу с виска. Силин перекатился через труп с развороченным ножом боком. Преодолевая подкатившую к горлу тошноту, прижался к еще теплому телу. Огибая бесновавшегося на привязи коня, на поляну вышел Тришка. Отбросил в сторону разряженный пистоль Силина и начал поднимать другой – тот, который вынул из кобуры, висевшей на боку лошади.

Сын боярский быстро огляделся. Не дожидаясь нового выстрела, рванул что было сил в лес. Тришка хотел выстрелить ему вдогонку. Передумал. Отвязал силинского коня, легко запрыгнул в седло и бросил его вслед убегающему хозяину.

Силин чуть углубился в чащу. Убегать было бесполезно – лес был достаточно разреженный. В таком всадник по любому догонит пешего. Силин подумал было обойти преследователя, напасть на него сбоку. Всадник уже с шумом въехал в лес. Николай было резко свернул в сторону. Ударился плечом в березу. Удар был не сильный, но у Силина чуть не брызнули слезы из глаз. Взвыл, зажимая рот рукой. Напасть – не вариант. Бежать, затаиться.

Быстро огляделся. Слева почва шла под заметный уклон, да и лес становился гуще. Силин бросился туда. Пару раз на мгновение замирал, осматривался и прислушивался. Конный вначале шел почти за ним, но потом стал проламывать дорогу чуть в стороне. Его не было видно, только храп коня и треск ломающихся веток.

Николка сбавил темп. Дыхания не хватало, перед глазами стояли кровавые круги, в голове шумело. Привалился всем телом к кривой березе, переводя дух. Развернулся, двинулся вперед и тут же чуть не потерял равновесие. Прямо перед ногами склон круто уходил вниз. Силин схватился здоровой рукой за ветку бузины и заглянул вниз. Внизу, почти под ногами, тихо перекатывал воды небольшой ручей. Берега его были довольно крутые, все заросшие высокой травой и кустами, но сам ручей был неглубокий, с каменистым дном.

Держась за ветки и небольшие деревца, растущие по склону, Силин спустился вниз. Холодная вода обожгла ноги. Беглец зачерпнул пару горстей сладкой, но сводящей зубы водицы. Замер, приходя в себя и прислушиваясь. Тихо. Только перелив воды на перекатах и редкий гомон оставшихся на зимовку птиц. Отдышался. Проверил, на месте ли нож. Прикинул, куда лучше идти. Перекрестился и пошел по течению, осторожно, стараясь сильно не шуметь, ступая по воде.

Дорога давалась нелегко. Ноги сводило от холода, рука надсадно ныла. Силин несколько раз останавливался и садился передохнуть – то на торчащую из берега корягу, то на упавший ствол. Вставать с каждым разом было все тяжелее и тяжелее.

Начинало смеркаться. Если наверху было еще светло, то в неглубоком овражке темнело быстрее. Идти становилось труднее. Нужно было выбираться. Силин прошел еще немного и остановился. Овражек немного расширялся. Здесь склоны его были пологие. Редкий кустарник и высокая, но уже прибитая ночными осенними морозцами трава. Николай насторожился. Пригляделся внимательней. Ручей в этом месте пересекала дорога. Правда, старая, судя по всему, давно не езженная.

Беглец пригнулся, отхлебнул еще холодной водички. Затаился. Тихо. Но только он двинулся вперед, справа, за спиной, хрустнула ветка. И тут же тихо, придушенно захрапела лошадь. Силин обернулся. В десяти саженях, в полумраке, темнел силуэт лошади и всадника. Тришка навел на Силина пистоль. Спокойно прицелился. Николай, как завороженный, смотрел, как тот взводит курок, как движется в его сторону вороненый ствол. Бежать, спрятаться не было сил. Казалось, вода вытянула их, выхолодила дух, остудила тягу к жизни.

Но что-то внутри Силина было не согласно с этим безучастным ожиданием смерти. Не был он невинным агнцем, обреченным на заклание. Были у него еще земные дела. Дождавшись, когда Тришка прицелится, Николка крикнул. Отчаянно, во все горло:

– Ба-я-я-ян!!!

Конь, услышав зов хозяина, встрепенулся, занервничал под чужим седоком. Тришка нажал курок, но движение коня сбило прицел, и пуля прошла мимо цели.

– Ба-я-я-ян! Ко мне!!!

Конь рванулся вперед, прямо через чащу, вниз к ручью, где стоял Силин. Не ожидавший этого Тришка потерял равновесие и полетел через голову коня, чуть не влетев в Силина. Тот отшатнулся от стремительно падавшего противника. Разбойник рухнул в воду, подняв вокруг себя кучу брызг. А Николка, сделав еще шаг назад, упал рядом.

Он пришел в себя быстрее. Тришка же все никак не мог оправиться после падения. Пытаясь встать, он нелепо сучил ногами и руками. В глазах его Силин увидел страх и отчаяние. Но тут разбойник нащупал рукоятку ножа за сапогом, и взгляд его мгновенно обрел уверенность. Сын боярский опустил руку за своим ножиком, но голенище было пусто.

Тать встал. Уже не спеша. Во взгляде его появилась уверенность в грядущем торжестве. Силин начал отступать. Медленно, не сводя глаз с противника. За спиной разбойника, запутавшись в узде, перебирал ногами Баян. Не помощник.

Тришка сделал шаг вперед. Перехватил поудобнее нож, готовясь к удару. В его движениях читалась уверенность. Силин, чувствуя, как его ноги почти подкашиваются от боли и накатившей слабости, отступил еще на шаг. В этот момент его взгляд упал на камень, лежащий у его ног в воде. Без раздумий Николка схватил его здоровой рукой.

Разбойник, увидев движение врага, на мгновение замешкался, а потом бросился вперед. Силин попытался уклониться. У него почти получилось. Нож прошел совсем рядом с боком, но Тришка, теряя равновесие, таки задел его плечом – прямо раненую руку. Николка взвыл от дикой боли. Сознание чуть не покинуло его вместе с этим полным ярости и отчаяния криком. Но Тришка не успел развернуться. Силин ударил его прямо в затылок – камнем, зажатым в руке. Он вложил в этот удар всю свою силу, боль и ненависть. Удар пришелся точно в цель. Разбойник ойкнул, уронил нож и рухнул в воду, лицом вниз.

Силин хотел нанести еще один удар, но Тришка не шевелился. Вода под ним окрасилась. В вечерних сумерках кровь была почти черной – как будто из разбойника тонкими струйками утекала его темная душа.

Вот и все. Камень выпал из рук и бухнулся в воду. Николай опустился на колени. Потом, сам особо не понимая для чего, перевернул труп на спину. Постучал по груди убитого:

– Полежи, паря, отдохни.

Азарт боя отпускал потихоньку. Силин отдышался. Оперся на тело противника и хотел подняться из холодной воды. Почувствовал под рукой что-то твердое. Распахнул на убитом мокрый кафтан и увидел на шее вышитый мешочек. Рванул так, что веревка с резким звуком лопнула. Высыпал содержимое прямо на грудь поверженного врага. Медные и серебряные деньги, одинокая ефимка… нательный крестик… Листик с закругленными гранями лопастей. Силин поднес его ближе к глазам: «Да воскреснет Бог, и разыдутся врази его». Глаза читали затейливые буквы, а сознание отказывалось верить в увиденное. Нет, нет, этого не может быть! Нет! Этот крест он узнал бы из тысячи, из тьмы или из легиона других крестиков! Настин нательный крестик! С оплавленной нижней частью. Как-то совсем маленькая Настя чуть не удушила себя гайтаном, на котором висел крестик. Перепуганная кормилица повесила его в изголовьях колыбели, да и оставила свечу рядом. Крестик опалился на огне, а нижняя его часть вместе с обрамляющими его завитками оплавилась. Силин провел кончиками пальцев по неровному окончанию крестика. И тут же отдернул руку, как будто крест был еще раскален от пламени. Николай застонал сквозь стиснутые зубы:

– Не-е-ет!!!

Зарычал во весь голос, а потом завыл, заскулил тихо и жалостно. Перед глазами завертелось, свет на мгновение стал серым, а потом померк. Силин закачался и медленно повалился вбок на берег.

Глава 2: Гордеев скит

Баян неторопливо шел вперед, пробираясь через густой лес по едва заметной тропинке. Силин с трудом держался в седле, только здоровая рука крепко сжимала уздечку. Он чувствовал, как каждый шаг коня отдавался пронзительной болью в его истерзанном теле. Его сознание пребывало на грани бреда. Взгляд был стеклянным и пустым. Как он оказался в седле, он не помнил. Какой-то смутный, смазанный женский образ на секунду появился перед глазами, а потом исчез.

Периодически он проваливался в небытие. С трудом открывал глаза, чтобы увидеть перед собой нескончаемую череду деревьев.

Лес тянулся мимо, как бесконечный калейдоскоп стволов деревьев, пожухлой зелени и причудливых теней. Силин пытался сосредоточиться, но его разум был окутан туманом боли и усталости. Он чувствовал, как уходят его силы. Пытался оставаться в сознании, но с каждой минутой это становилось все труднее и труднее. Николай все чаще проваливался в секундное небытие. В эти моменты конь, чувствуя слабость хозяина, инстинктивно замедлял шаг. Но боль бесцеремонно выдергивала Силина из спасительных беспамятств. Причем не сколько тянущая, привычная боль в руке, а резкая, как от укуса тонкими острыми зубами. Николка даже не делал попытки понять, что это. Он просто сильнее сжимал повод и позволял Баяну вести его дальше по лесным тропам. Куда они идут, зачем… он не думал.

Время тянулось бесконечно. Шум леса, редкие ночные звуки, шелест листвы – все это сливалось в один неразличимый фон. А на этом фоне в ушах Силина гулко и тяжело стучало его собственное сердце. Да еще раздавались спокойное дыхание и мерный топот коня, приглушенный опавшей листвой.

Темнота окутывала лес. Луна, изредка выглядывая из-за облаков, освещала их путь бледным светом. Ветви деревьев, местами уже обнаженные после осеннего листопада, создавали странные, почти призрачные силуэты. Воздух был холодным и свежим, с легким запахом гниющих листьев и влажной земли. Хотя иногда к нему добавлялся горький запах полыни и пряных луговых трав. А может, Силину это просто казалось. Время от времени его голова опускалась на шею Баяна. Он с трудом поднимал ее обратно. Боль возвращалась, вытаскивая воина за собой из небытия.

Периодически начинал накрапывать дождик. Слабый, чуть заметный, но очень назойливый. Мокрая листва под копытами Баяна становилась скользкой, но конь уверенно шел вперед. Ледяные капли проникали сквозь одежду, делая ее тяжелой и холодной. Время от времени Николай поднимал голову, подставляя лицо под капли дождя. Вода на краткий миг смывала туман, путающий мысли в голове. Но холодные капли стекали по щекам и шее за ворот. И тогда всепроникающий холод заставлял Силина съеживаться и плотнее вжиматься в седло.

Неожиданно Баян остановился. Силин огляделся. Увидел перед собой небольшую поляну с едва различимыми в темноте строениями. Он даже не заметил, как лесная тропа превратилась в узкую торную дорожку, приведшую его к незнакомому скиту. Небольшая деревянная часовня, низкие приземистые то ли сарай, то ли кельи. Никого. Тишина. Только равномерный шум дождя и стук капель о крытые дранкой крыши.

Сын боярский попытался слезть с коня. Он попробовал перенести ногу через седло, но не смог. Прижался к шее Баяна, хотел сползти на землю. Руки дрогнули. Тело поехало вниз, и Силин просто вывалился из седла. Упал, как мешок, на землю. Тяжело и почти беззвучно. Удара он не почувствовал – сознание потерял еще в полете.

Баян громко заржал. Фыркнул, затряс шеей. Металлические части сбруи загремели, сталкиваясь друг с другом. Конь заржал снова. Он не останавливался до тех пор, пока из келий не появились монахи в потрепанных рясах.

#

По указанию старца Макария, настоятеля Гордеевого скита, Силина перенесли в одну из келий. Омыли раны, уложили в лубок из бересты сломанную руку и стали молиться за спасение грешной души. Один из монахов, сведущий во врачевании, сказал, что раненый – не жилец. Вот только тот был с этим не согласен. Пока тело металось в горячечном бреду, душа его упорно цеплялась за жизнь. Она зависла где-то во тьме, между Явью и Навью. Израненное тело лежало в тихой келье скита, а сам Николай путешествовал по волнам своих воспоминаний. Образы прошлого мелькали перед его внутренним взором, то четкие, то расплывчатые, как тени в тумане.

Он видел Настю, свою дочь, ее ясные глаза и смех, который всегда наполнял его сердце светом и теплом. Она бежала к нему по зеленому лугу, раскидывая руки, словно пытаясь обнять весь мир. Иногда ее образ менялся, и он видел другую девочку. Ту, из далекого, уже позабытого прошлого, с тихой улыбкой и мягким взглядом. И тогда ему казалось, что келью наполнял запах летних лугов. Так, как пахнет скошенная поутру трава, сохнущая на ярком летнем солнце.

Часто перед ним вставали боевые товарищи – те, кто шел с ним бок о бок в самые темные времена. Лики их мерцали в его памяти, словно свечи в темной комнате, но имена ускользали от него, оставляя ощущение незавершенности и потери.

Иногда к нему приходили родители. Странно, но он почти не помнил лица матери. Очень далекий, размытый образ. Откуда-то издалека он чувствовал ее любовь и беспокойство. Молчаливое теплое чувство. И прикосновение мягкой ладони по непокорным вихрам. В отличие от матери, лицо отца он помнил хорошо. Крупное, словно вырубленное из дерева топором неумелого плотника, выдубленное степными ветрами южных украин. Редкие слова, такие же жесткие и твердые, как его рука. Это он сосватал сына за Анну, дочь погибшего боевого товарища.

Анна… Даже в бреду Силин гнал ее образ подальше. Запрещал себе даже думать о ней. Но она все равно являлась. Вновь и вновь. В одном и том же обличье. Как Змора – с собственной улыбающейся головой в руках. Но как ни старался Николка отогнать от себя страшные видения, Анна снова и снова улыбалась ему окровавленными губами.

В этих воспоминаниях была и боль, и радость, и ностальгия по тому, что было и что могло бы быть. Силин ощущал, как эмоции переплетаются в его разуме, создавая калейдоскоп чувств, который был столь же реален, сколь и неуловим. А потом явилась она. Мара.

#

Прошлогодние травы, подернутые инеем, шуршали и ломались под ногами. Местами они еще стояли редкими островками, опустив гриву колосьев к земле. Но в основном большая часть травы полегла еще в период осенних холодов и теперь путалась в ногах Николая. Он в очередной раз остановился, тяжело выдохнул и огляделся по сторонам. Волки отстали и теперь следовали за ним в небольшом отдалении. Крупные, размером с небольшого теленка, они просто шли рядом с человеком. Не приближаясь, но и не давая забыть о своем присутствии. Как загонщики. Силин горько усмехнулся.

Он отдышался и поднял голову вверх. Чудно. Они с отцом несколько раз проезжали мимо Шум-горы, что на Передольском погосте. Но никогда бы он не подумал, что подъем на вершину небольшого с виду кургана дастся ему так тяжело. Ночь была светлая. Иней блестел и искрился в призрачном свете луны. Силин снял рукавицы, согрел дыханием озябшие пальцы. Снова обернулся на волков. Странно. Пар от их дыхания был почти незаметен. Николка одернул толстый, простеганный зипун, поправил перевязь и снова пошел вверх.

Сделал пару шагов и остановился. Что-то изменилось. Галки, верещавшие всю дорогу, замолкли. Силин снова оглянулся на тянущуюся за ним стаю. Волки остановились и больше не приближались. Мужчина усмехнулся. Хотел кликнуть своих незваных спутников с собой, но удержался. Поднял голову вверх, на покатую голову кургана, и замер. Дыхание перехватило. На вершине стояла молодая женщина, даже скорее девушка. Она была простоволоса. Только тонкий обруч удерживал густые, отливающие белизной волосы, стянутые в тугие косы. На плечи – небрежно накинута легкая шубейка с отложным воротником. Легкий ветерок трепал пару прядей, выбившихся из-под обруча.

Чуть заметная, едва уловимая улыбка скользнула по ее губам. «Ты пришел». Силин услышал эти слова как будто у себя в голове. А может, ему просто показалось. Нет, не показалось. Улыбка стала заметнее. Глаза, полные глубокой синевы, смотрели, не отрываясь, на приближающегося Николая, проникая в самую его душу.

А идти ему было все труднее. Мороз забирался под воротник зипуна, залезал за горловину рубахи, растекаясь по спине неприятным злым холодком. Пальцы снова онемели. Щеки, еще недавно горевшие от холода, казалось, потеряли чувствительность под натиском бесчисленных уколов морозных иголок. Правая нога провалилась в невидимую под травой яму, и Силин тяжело опустился на колено. Поднял голову. Она стояла прямо пред ним. Правильные, чуть заостренные черты лица, непокорная прядь светлых волос, пересекающая лоб и закрывающая брови. Ее глаза. Два огромных голубых колодца, чуть подернутые едва заметным ледком.

«Николка…» Он поднял взгляд и сразу нырнул в обжигающую ледяную глубину. Его тянуло, затягивало в бьющий холодом водоворот, все дальше и глубже. Все вокруг засветилось нежным призрачным светом. Он уже не чувствовал себя. Весь растворился в манящем и затягивающем взгляде.

Неожиданно умиротворяющее сияние сменилось почти черной темнотой. Силину стало не хватать дыхания. Как в детстве. Тогда он нырнул, не рассчитав силы, в местное бучило, бездонный омут в небольшой речушке в окрестностях Ставков. Но на этот раз поверхность не маячила над ним светлым пятном. Все пространство вокруг было темным, без малейшего просвета. И без малейшей надежды. На Николку нахлынула тоска. Дикая и отчаянная в своей безнадежности. Ему показалось, что он лежит под этим огромным курганом, и вся тяжесть Шум-горы давит ему на грудь.

«Николка…» Силин с отчаянной надеждой прислушался к голосу, снова прозвучавшему в его голове. Она была с ним. Она видела его сквозь толщу земли. Она давала ему неуловимую, призрачную возможность вернуться наверх. Под холодное низкое небо. «Николка… Освободи его!» Силин крутанул головой. Тьма вокруг вмиг обрела прозрачность, и он увидел где-то под собой давно сгнившую могильную колоду, заваленную камнями. Внутри гроба лежал высохший скелет, облаченный в проржавевшие доспехи. Сам Силин как будто парил над ним в полупрозрачной холодной темноте. Ему захотелось опуститься туда, вниз, и слиться с этим… Голос в голове звучал ясно и четко. Значит, так тому и быть… Слиться с ним, с этим, сотни лет назад погребенным человеком, вместе вырваться туда, наверх. Скинуть с себя невероятную тяжесть Шум-горы… И…

Неожиданно Николай почувствовал легкий, чуть уловимый запах. Совершенно здесь неуместный. Словно появившийся из другого мира. Так пахла трава. Летняя, терпкая и живая. Живая. Боль резанула неожиданно и мощно. Так, что слезы брызнули из глаз. Горячие, настоящие. Силин застонал, стискивая зубы, чтобы сдержать стон. Холодный успокаивающий голос пропал. Призрачные стены могильного склепа потеряли свои очертания. В голубых омутах глаз, которые поглотили было Николку, треснул лед. На секунду они покрылись трещинками удивления. По поверхности огромных голубых колодцев пробежала легкая рябь разочарования и обманутой надежды. Но тут же улыбающиеся губы исказила злобная гримаса, и на мгновение под бледной гладкой кожей проступили скулы оголенного черепа. Перебивая запах трав, на Силина пахнуло смертью и тленом.

#

День клонился к вечеру. Брат Сильвестр подошел к святому источнику, что был сразу за скитом, заметил настоятеля и остановился. Отец Макарий часто коротал здесь вечера в молитве и уединении. Сильвестр любил это место, особенно перед закатом. Вода в источнике искрилась на солнце, отражая золотые лучи. Нежный звук журчания заполнял пространство, словно сама природа молилась вместе с ним. Старик сидел на камне, сложив руки на коленях. Сильвестр постоял еще немного, потом нарочито громко откашлялся.

– Отец Макарий, – начал он, стараясь сохранять спокойствие.

Но не получилось. Его голос предательски дрожал от волнения.

– Раненый, он… одержим. Демоны в нем сидят. Тьма в душе его. Нет Христа, Мару в бреду зовет.

Сильвестр замолчал, ожидая ответа старца. Но тот даже не пошевелился.

– Мару зовет… – голос монаха дрогнул, но отец Макарий так и не ответил, – Изгнать его надо, беду он на нас накличет. Беду!

Последние слова Сильвестр почти выкрикнул. Наконец Макарий повернулся к нему. Поднял взгляд на брата. Его глаза, полные твердой, спокойной силы, остановились на Сильвестре.

– Беду говоришь…

– Беду, отец…

Оба замолчали. Было тихо. Только журчание воды в источнике и далекие, едва слышные удары клюва дятла по дереву. Отец Макарий первым прервал тишину.

– Брат мой, не все темные души поглощены безвозвратно. Мы все грешны. Но каждый, кто обращается к Богу, может найти прощение. Мы не можем судить его, не можем выкинуть его.

Сильвестр в ответ только покачал головой, не соглашаясь.

– Мара в нем сидит. Он не спасется! За ним придут. Волхвы эти… А если… Если сама Мара! Дьяволица… Семирогая Елизаздра…

Макарий молча встал с камня. Неторопливо подошел ближе к источнику. Зачерпнул в ладони воды, не торопясь омыл лицо. Снова набрал полную горсть и резко выплеснул на стоящего в нескольких шагах от него Сильвестра. Тот от неожиданности отпрянул в сторону, прикрывая лицо руками.

– Что ты от святой воды шарахаешься, как черт от ладана, – отец Макарий усмехнулся, – Может, тоже из этих, слуг антихристовых. А?

Сильвестр вытер мокрое лицо полой рясы. Он был явно недоволен, но смолчал. Отец Макарий неторопливо снял шапку, протер водой лысеющую седую голову.

– Вот что, брат Сильвестр. Долг наш – не с тенью бороться, а путь в свету указывать. Воин этот, может, и язычник. Может, и в Христа не верит, а может, разуверился. К свету его привести нужно, а не от тьмы убегать. Вылечить сперва тело, а потом и душу исцелить.

Сильвестр продолжал стоять, молча глядя на Макария.

– Беду он нам принесет, – Сильвестр не спорил. Он произнес эти слова тихо, чуть слышно, – не излечить его.

Макарий улыбнулся и ответил. Тоже тихо, но совсем другим, мягким тоном:

– Все возможно, если в нашем сердце есть вера. Сам видишь, как душа мается и от страстей сгорает. Но ведь страдает не только он, все мы страдаем за него. Терпимыми мы должны быть, ибо Господь дал нам пример терпения.

Сильвестр стоял молча. Отец Макарий смотрел на него, словно дожидаясь ответа. Не дождался.

– Так, брат Сильвестр, – будешь канон за болящего читать над ним. Семь раз утром и семь вечером. Может, и сам в силу Божью крепче поверишь. Сейчас и начни.

Сильвестр молча поклонился в пояс и быстро пошел прочь от источника.

– Стой, – голос настоятеля звучал резко и требовательно, – как звать его?

– Николка…

Отец Макарий больше не обращал на монаха никакого внимания. Опустился на колени, на покрытую вечерней росой траву.

– Боже сильный, милостию строяй вся на спасение роду человеческому, посети раба Своего сего Николая, нарицающа имя Христа Твоего, исцели его от всякаго недуга плотскаго и душевнаго; и отпусти грех, и греховные соблазны, и всяку напасть…

Солнце медленно заходило за верхушки. За спиной старца красное светило казалось застряло между двумя рядами деревьев, стоящих по бокам просеки, которая вела к скиту. Багровый закат бросил прощальный отблеск, окрашивая воду источника в багровый свет. Но отец Макарий этого не видел. Он молился, закрыв глаза, и только губы его чуть заметно шевелились:

– И воздвигни от одра греховнаго, и устрой его во Святу́ю Твою Церковь, здрава душею и телом, и делы добрыми славящаго со всеми людьми имя Христа Твоего! Аминь.

#

Силин выпрямился на узкой лавке, тяжело дыша. Его непонимающий безумный взгляд метался по сторонам. Грудь ходила ходуном, нательная рубаха была мокрой от пота. Часть его была еще в подземельях Шум-горы. Ему потребовалось время, чтобы осознать, что он уже не там. Бревенчатые стены, мох, забитый между бревнами, небольшое оконце под низким потолком, иконы. Много икон. И одинокая, почти угасшая свеча. Место было незнакомым, но почему-то привычным. Так, как будто провел здесь много-много дней.

Николай попытался встать с лавки, но ни ноги, ни руки не слушались его. В него снова закрался страх. Может, он уже не живой. И это все уже шатания его грешной души на том свете. С усилием сжал кулак так, чтобы ногти врезались в кожу ладони. С облегчением почувствовал боль. Живой.

Силин с трудом приподнялся на локте и еще раз огляделся. Было тихо. Только иногда потрескивала свеча. Но он быстро понял, что все-таки не один. Ласка, сверкая темными бусинками глаз, сидела у его ног. Мордочка зверька была окровавлена. На рубахе пламенели пятна свежей крови. Его, Николки! Он тут же почувствовал боль в разодранной руке, одновременно с тем, как увидел эти следы. Силин поднес к глазам окровавленные пальцы и тут увидел лежавший под ними золотистый медальон с оборванной истлевшей веревкой. Тот самый, который он нашел на капище на Дедовом острове. В бороздках зигзагообразных линий на его глазах исчезала кровь. Она медленно скатывалась в канавки и уходила куда-то в глубь металла. Ласка подскочила к медальону, толкнула его мордочкой в сторону Силина, спрыгнула с кровати и исчезла в темноте покоя. Николай зажал медальон в кулаке. Откинул голову на набитую соломой подушку. Закрыл глаза, но уже твердо знал: время воспоминаний прошло.

Глава 3: Царский канон

Василь придержал коня. Ехавшие за ним стрельцы тоже остановились. Литвин обернулся на них. Два здоровых мордатых парня. То ли охрана, то ли соглядатаи от вологодского воеводы. А может, то и другое сразу. Ну да ладно. Может, и к лучшему. Оба на виду, да и с местными в этой глухомани и поспокойнее будет. Воевода дал ему провожатых, когда Василь решил приехать, чтобы посмотреть, как местные крестьяне и духовенство борются с эпидемией кликушества, которая буквально захлестнула Вологду и Железный Устюг.

Василь спешился и осмотрелся. Поляна, площадью не меньше семи добрых десятин, была похожа на кипящий жизнью лагерь. Во все стороны, сколько хватало взгляда, стояли сотни повозок и палаток, горели костры, а вокруг них копошилась разноликая толпа – мужчины, женщины, дети, все, кто пришел в это затерянное среди непроходимых лесов место.

Стрельцы, отыскав пустое местечко, занялись устройством палатки и приготовлением еды. Василь, оставив коня на их попечение, принялся вглядываться в это оживленное действо. Сперва все казалось бестолковым и беспорядочным. Глаза литвина разбегались от обилия движения и излишней, ненужной, казалось, толкотни. Но постепенно, привыкнув к этому миру, он стал различать в таборной суете скрытый порядок. Только что прибывшие побыстрее устраивались с палатками, другие хлопотали у костров, варили и жарили, но основная масса народа, одетая во все чистое, готовилась к чему-то очень важному.

Женщины, одна к одной, были в белых рубахах, но в черных сарафанах и платках. Мужчины, по большей части, были одеты в длинных кафтанах, похожих на рясы священников или монахов.

Василь вернулся к уже установленной палатке.

– Что ждут?

Один из стрельцов, тот, который пытался развести огонь, поднял закрасневшееся от натуги лицо.

– Так знамо, что – иконы выносить скоро начнут.

И действительно. Со всех сторон люди толпами шли под длинный навес, сбитый из свежих, остро пахнущих досок. Навес был поставлен в самой середине поляны. Мужики и бабы, быстрым движением осеняли себя крестным знамением и, поклонившись в пояс, направлялись к простой деревянной колоде. В ней покоился прах преподобного Иоанна Устюжского, ради Христа юродивого. Тут же, под второй колодой, покоился еще один подвижник, чье имя унесло с собой время. Колода была старая, прикрытая простой деревянной крышкой с многочисленными выбоинами и царапинами. Ни драгоценных риз, ни золоченой раки – только потемневшее от времени дерево. Под стать похороненному в ней человеку. Преподобный Иоанн при жизни ходил в рубище, терпел голод и нужды, отдавая всего себя Господу. Простая, но глубокая святость.

Солнце уже высоко стояло на небе, заливая теплом и светом святую могилу и всю округу. Ни облачка над головой. Ясный осенний день разгорался со всей своей силой. Народ все прибывал. Из лесной просеки шли пешком, ехали на телегах все новые и новые паломники. Воздух гудел от множества звуков: возгласы людей, ржание лошадей, скрип телег, стук топоров. И среди этого шума все время слышался особый, словно малиновый перезвон, который разливался, не смолкая ни на миг. Василь не сразу разобрал, откуда он шел. Потом понял. В лесу, окружающем поляну, паслись десятки таборных лошадей. У каждой на шее был медный колокольчик, и всякий шаг лошади отзывался легким звоном. В итоге выходила настоящая музыка, живая, переливчатая, на которой, казалось, расцветала жизнь на поляне.

Когда окончательно рассвело, с дороги донесся отдаленный звук пения. Многочисленный хор мужских и женских голосов. Они то набирали силу, то отступали, становясь почти неуловимыми, затем вновь поднимались, будто волны. Гимны звучали все ближе, по мере того как певчие приближались к святому месту. Это шел крестный ход с иконами от самой Вологды. На поляне понемногу начала устанавливаться тишина. Мужики и бабы выходили из палаток, оставляя свои хлопоты у костров и телег. Живая многолюдная толпа готовилась встретить прибывших в тишине и благоговении.

#

Через некоторое время среди толпы показались иконы, сопровождаемые сотнями людей. Их осторожно внесли к навесу и установили у самой могилы на простых, сколоченных из досок подставках. Вокруг вспыхнули сотни свечей, в воздухе разлился запах ладана, и началось богослужение. Вся поляна, окруженная стеной столетнего леса, озарилась мягким, теплым светом. Огни мерцали в каждом уголке, словно даже тени от деревьев стали светлее от пламени. Свет ложился на лица людей так, словно сам воздух вокруг могилы святого юноши дышал светом. Запах ладана наполнил воздух, густой и сладковатый, как туман. Он медленно поднимался к дневному небу, переплетаясь с холодным дыханием леса. Казалось, что все вокруг – и люди, и сама природа – возносят Богу слова молитвы. Запах ладана был теплым и пряным. Он словно проникал в самую глубину людских сердец, успокаивая и умиротворяя даже самые тревожные мысли. Церковное чинопочитание соблюдалось не так строго, как в каком-нибудь городском храме. Но тем не менее, все богослужение было наполнено искренней молитвой, пением псалмов и стихир, объединяющим всех вокруг.

Голос священника, глубокий и уверенный, разливался над собравшимися, словно он принадлежал не одному человеку, а исходил от всей толпы, собравшейся на лесной поляне. Он звучал мощно и проникновенно, наполняя пространство благоговением и святостью. Затем к нему присоединился хор, и многоголосое пение поднялось над головами, разливаясь по кругу, как волны, расходящиеся по воде. Мужские и женские голоса, то сливаясь в единый строй, то перекликаясь, образовали мелодию, которая казалась не от мира сего, как будто сама природа пела вместе с ними.

– Наготою телесною и терпением, обнажил еси вражия коварствия, обличая неподобное его деяние, зе́льне стражда солнечный вар и нуждныя великия студени мраза…

Эта симфония света, ладана и молитв словно приподняла поляну над землей, создав свой отдельный мир, в котором царили покой и священный трепет. Лес стоял недвижно, погруженный в полумрак. Казалось, что тени среди деревьев слушают, затаив дыхание. У Василя, как и у многих стоящих на поляне, перехватило дыхание от одновременно простоты и величия происходящего действия.

– И огня не чул еси, Божиею помощию покрываем, Иоанне премудре, моли с верою творящих память твою честно и усердно притекающих к раце мощей твоих, избавитися от бед и падения избежати!

Тропарь глас пятый в честь Блаженного Иоанна, Христа ради юродивого, Устюжского, закончился. Наступила напряженная тишина, в которой слышалось лишь чтение святой книги, пока голос священника не запел первую стихиру. Певчие под навесом подхватили его, затем присоединились те, кто стоял ближе, и звуковая волна, крепнущая с каждым мигом, разлилась по всей поляне, долетела до последних палаток и далеко эхом отозвалась в лесах и горах. Василь замер, теперь уже от удивления. Он уже слышал этот Кано́н Ангелу Грозному Воеводе. Тот самый, который написал сам Иван Грозный, владыка московитов, под именем Парфения Юродивого, почти сто лет назад.

– О великий Михаил Архангел, прогоняющий демонов! Господи Иисусе Христе, ты добр и человеколюбив, пролей миро на рабов твоих, и поставь преграду на пути всех врагов, борющихся со мной, преврати их в овец и развей их, как ветер пыль…

Грозные слова канона после молитв мирному блаженному юноше показались Василю слишком резким и даже неуместным переходом.

– О чудный архистратиг, внушающий ужас, Михаил Архангел, хранитель неизреченных тайн! Когда услышишь голос рабов Божиих, призывающих тебя на помощь, Михаил Архангел, услышь нас и поспеши на помощь нам, и прогони от нас все враждебные нечистые духи силою твоего Святого Духа…

Слова звучали тяжело и весомо. Постепенно толпа верующих, теснившаяся на поляне, подхватила их. И скоро под светом сотен свечей, отбиваясь эхом от притихшего леса, разносилось мощно и грозно:

– Молитвами святых апостолов и святых пророков, святых святителей и святых мучеников, святых отшельников, святых бессребреников и святых столпников, святых мучениц и всех святых праведников, угодивших во все времена Христу…

Голос священника оборвался. С красным от напряжения лицом он быстро вытер пот, заслепивший глаза, глубоко вздохнул и продолжил:

– Молитвами их сохрани рабы Божия в бедах и в несчастьях, и в печалях, на дорогах, на реках и в пустынях, в битвах, в царях и в князьях, в вельможах и в людях, и во всякой власти. И от всякой беды, и от диавола, Господи Иисусе Христе, избави, и, великий Михаил Архангел, сохрани рабов Божиих, от глаз недобрых людей, и от внезапной смерти, и от всякого зла!

И тут среди сотен умиленных лиц и горящих молитвенным экстазом глаз раздался надрывный, полный боли и злобы крик:

– А-а-а! Не хочу! Пустите-е-е! Все равно не выйду! Пустите, проклятые-е-е!

#

Василь спохватился и двинулся за бабой следом. Люди пропускали их, удивленно глядя не на бабу, а на идущего за ней литвина. Но до первых рядов ему дойти не получилось. Там стояли паломники, каждый из которых держал в руке икону с ликами различных святых. Скоро движение в толпе затихло. На поляне воцарилась тишина. Даже стоящие на коленях кликуши притихли. Лишь изредка кто-то из них жалобно поскуливал.

– Господи, Боже Великий, Царю безначальный, пошли Архангела Твоего Михаила на помощь рабам Твоим…

Голос священника прозвучал как сигнал. Стоящие перед кликушами люди подняли над головами иконы и двинулись вперед. Они шли медленно, размеренными короткими шажками. Неумолимой черно-белой стеной они надвигались на коленопреклоненных женщин, как неотвратимый гнев Господень для засевших в их телах бесов.

– О, Господень Великий Архангеле Михаиле! Демонов сокрушитель, запрети всем врагам, борющимся с нами, и сотвори их яко овцы, и смири их злобные сердца, и сокруши их, яко прах перед лицем ветра.

Одна из кликуш попробовала встать с колен. У нее это не получилось, и тогда она взвыла от ярости и бессилия. Ее вопль послужил сигналом для остальных. Кликуши начали бесноваться, как будто молитва, несшаяся над поляной, пронзала их насквозь, вызывая неистовую, мучительную боль. Их тела изгибались, словно под ударами невидимой силы. Лица искажались, обнажая не только страх, но и неудержимую животную ярость.

Толпа подхватила одинокий голос священника:

– О, Господень Великий Архангеле Михаиле! Избави нас от всякия прелести диавольския, егда услышишь нас, грешных, молящихся Тебе, и призывающих имя Твое Святое. Ускори нам на помощь и побори всех, противящихся нам.

Наполнявшие воздух святые слова, казалось, поднимали в кликушах что-то темное и древнее, что не могло выносить света. Они выкрикивали бессвязные фразы, то хриплыми, срывающимися звуками, то пронзительными криками, которые прорывались сквозь молитвенное пение. Вокруг них стояли люди. Иконы в их руках были похожи на щиты. Некоторые женщины, стоящие за первыми рядами, крестились, не в силах выдержать взгляд кликуш. Кликуши метались, хватаясь за воздух, их тела скручивались и дергались в конвульсиях, как будто каждая молитва, звучащая вокруг, обжигала их изнутри. Время от времени они пытались вырваться и броситься на окружавших их паломников. Но сила икон и молитвы была слишком велика и вновь отбрасывала их на место. Густая пена выступала на губах, руки дрожали, глаза то закатывались, то останавливались – полный ужаса и ярости взгляд метался в поисках хоть какой-то помощи и поддержки.

– Помоги нам грешным, и избавь нас от труса, потопа, огня, меча и напрасной смерти, от великого зла, от врага льстивого, от бури поносимой, от лукавого избавь нас всегда, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Каждое новое слово молитвы усиливало беснование одержимых. Они то смеялись низким, нечеловеческим смехом, то кричали о пощаде, и это лишь разжигало в толпе страх и трепет перед происходящим.

– Святой Архистратиг Божий Михаил, молниеносным мечом Твоим отжени от нас духа лукавого, искушающего и томящего нас. Аминь.

Голос священника громыхнул наподобие грома. Передние ряды, стоявшие все это время с поднятыми над головами иконами, одновременно опустили их, накрывая распростертых перед ними кликуш, как крышей. Вмиг все замерло. Ни звука не раздалось на поляне. Замерло все. Даже звон молоковозов на шеях лошадей замолк. Иконы поднялись вверх, толпа отхлынула от места, где только что стояли на коленях кликуши.

Те лежали на земле, измотанные и обессиленные, словно выжатые, растерявшие все свои силы. Их тела, еще недавно скрученные в болезненных судорогах, теперь недвижимо покоились на вытоптанной земле. Лица – бледные, руки – дрожащие, а глаза, опустошенные и еще недавно ничего не видящие, постепенно начинали наполняться ясностью. Постепенно женщины приходили в себя. Они осторожно поднимали головы, словно боялись разрушить этот момент долгожданного покоя. В глазах некоторых мелькали слезы облегчения. Некоторые, потрясенные произошедшей переменой, пытались подняться, но слабость удерживала их на месте.

Расталкивая толпу, к ним заспешили родственники и родные. Они подходили к ним, опускаясь рядом, осторожно касаясь плеч и рук, как будто боялись нарушить новообретенный покой. Мужчины и женщины обнимали их, прижимали к себе, а кликуши, уже не ощущая тяжести одержимости, тянулись к ним словно впервые. Им помогали встать, поддерживая под руки, и медленно, почти бережно, уводили прочь от места, где еще недавно разрывались их крики и стоны. Толпа расступилась, давая им дорогу. Люди крестились, с благоговением и удивлением провожая их взглядами.

Вслед за кликушами и их спутниками толпа тоже сдвинулась с места. Люди возвращались к своим палаткам, кострам и телегам. Василь стоял неподвижно. Людской поток обтекал его со всех сторон. Несколько раз прохожие натыкались на него плечами и тут же виновато срывали шапки с головы и кланялись в пояс. Но литвин не обращал на них никакого внимания. Он, не отрываясь, смотрел на то место, где еще недавно были кликуши. Там осталось всего несколько женщин. Одна из них, совсем старая, не могла подняться даже с чужой помощью и так и оставалась лежать на земле. В другой, дородной молодой бабе, видимо, бесы сидели так сильно, что даже после окончания молебна она билась в припадке, разбрасывая хлопья пены изо рта. Третья была девушка, совсем еще девочка. В выцветшем, когда-то богатом и добротном сарафане. Ее фигура, черты лица, почти скрытого грязными растрепанными космами, были удивительно Василю знакомы. Не в этих обстоятельствах, на поляне, среди затерянных дремучих вологодских лесов, литвин бы давно узнал ее. В этих же обстоятельствах ему потребовалось гораздо больше времени. Но он справился. Узнал!

– Настя!

Девочка не ответила с первого раза, но на второй крик Василя обернулась!

– Пани Настя!

Василь бросился вперед, расталкивая идущих ему навстречу богомольцев.

Глава 4: Глас вопиющий

Василь, как пловец, пытающийся выплыть против течения, медленно двигался к Насте. Видя его богатые одежды, оружие и решительный вид, богомольцы старались расступиться перед ним. Но их было много, а толпа слишком плотной. Кто-то все равно толкал литвина в бок или задевал плечом. Но он не обращал на это внимания, решительно продвигаясь к своей цели.

– Паненка Настя!

Он бросился к девочке и заключил ее в объятия. Настя поначалу не ответила, но потом робко и несмело обняла Василя за плечи.

– Дядя Василь… Василь…

Ее голос звучал как-то неуверенно, как будто она говорила очень и очень редко.

– Паненка Настенька!

Василь погладил рукой по грязным, пыльным волосам. Как же она до такого дошла? Бедняжка. Как же так, Господи! К глазам литвина подкатили слезы. Последний раз он плакал, когда отец собирался отвезти его в иезуитский колледж. Лет этак пятнадцать назад.

– Знаш ее?

Сухой женский голос раздался из-за спины. Василь обернулся. Перед ним стояли три монахини в длинных черных рясах.

– Знаю. Это Настя, дочка Николая Порфирича Силина, с Ёгны.

– Сам кем будешь? Не нашенский, смотрю, говор у тебя?

– Василь сын Казимира, Казимирыч по-вашему, – Василь выдержал паузу. – Подъячий Разбойного приказа.

– О как! Хорошо-то! Господь, видать, тебя привел сюды!

Василь чуть заметно улыбнулся. Точно, Божий промысел! Монашки не заметили его улыбку, многозначительно переглянулись между собой. Одна из них, инокиня, та, которая была помоложе и все время молчала, обернулась и крикнула зычным голосом:

– Борис Федорович, пойдить сюды!

От толпы, снующей около ближайшей к навесу над могилой Иоанна Устюжского палатки, отделилась небольшая группа мужиков. Во главе их шел высокий благообразный старик с окладистой ухоженной бородой. Увидев Василя, он поклонился – без подобострастия и с достоинством. Старшая монашка, которая до этого говорила с литвином, обратилась теперь к пришедшему.

– Ну вот, Борис Федорович! Девка в себя пришла, барин из самого Разбойного приказа тут, можно и суд рядить?

– Какой суд?

Василь обвел стоящих рядом с ним людей удивленным взглядом. Благообразный мужик откашлялся и степенно произнес:

– Эта девка, барин, убивца. Мою сноху, Проську, царство ей Небесное, убила, – увидев непонимание и недоверие в глазах Василя, старик продолжил, – топором зарубила. Да так, что собирать ее по кусочкам пришлось!

Литвин, все еще не понимая, что происходит и как это вообще возможно, отпустил Настю и порывисто подскочил к мужику. Тот отпрянул, но совсем чуть-чуть.

– Ты что мелешь, старый! Я не посмотрю на седины твои…

– Оставь его, барин. Правду он говорит. Эта девка Прасковью изрубила, нас с бесом мишурила. С тем, что в ней сидел. А теперь беса нет, а ей ответ держать придется. Проська-то сгинула.

Василь до этого момента не очень хорошо понимал, что происходит. Но после слов монахини он наконец понял, в чем суть дела.

– Ясно. В Вологду ее заберу. Там дознание проведем и все решим. По закону.

Он взял Настю за руку и хотел увести ее к своей палатке, как мужик заступил ему дорогу.

– Не пойдет так, барин.

Говорил он веско, стараясь ничем не выдавать своего беспокойства, но Василь заметил, что это дается ему не просто.

– Ты, братец, ополоумел, что ли?! На дыбу захотел?

– Не пойдет так, барин, говорю тебе! Все общество так наказало. Мы за монашками сюды приехали, чтобы беса выгнали с нее и судить могли по-честному! Так же!

Раздался гул согласных голосов. Вожак обернулся. За спиной стоял с десяток мужиков, и их число все прибывало. Некоторые шли с длинными лесорубными топорами за поясом. Правда, стрельцы, с которыми приехал Василь, тоже были тут, но их серые кафтаны терялись в море черно-белых одежд.

– Не смей мне перечить, хлоп!

Василь положил руку на саблю, готовый в любую секунду пустить ее в ход. Он придвинулся к вожаку. Даже в шапке Василь был ниже его ростом, но все равно уверенно напирал на лесоруба. Тот чуть попятился назад, но потом остановился.

– Убивцу покрывать нет у тебя, барин, правов! Люди видели, как она Прасковью кромсала, как свинью развалила.

Толпа сзади снова загудела. Грозно и возмущенно. Василь бросил взгляд на стоящую в окружении трех монашек Настю. Ее глаза с надеждой смотрели на него. Литвин пробежался взглядом в поисках своих людей. Оба стрельца стояли спина к спине в окружении мужиков и подошедших к ним на помощь баб. Василь колебался, прикидывая в уме свои шансы. Потом снова глянул на Настю. Вспомнил Ёгну, как они играли с ней, как рассказывал ей про свою родину, как назвали куклу Басей… Бася… Самая красивая девушка в мире. Давно, поди, замужем она. Да… Василь вздохнул. Потом отступил на шаг. Напряженная толпа перед ним облегченно выдохнула. Давить подъячего Разбойного приказа никому, конечно, не хотелось. Но… когда он не оставлял обществу другого выхода, пришлось бы взять его силой.

Василь отступил еще на шаг, а потом резко вытащил из ножен саблю.

– Бунтовать удумали, сукины дети! Супротив царя вздумали пойти!

– Ты сам кривду творишь, барин! Убивцу кроешь. Из ваших, видать, барчат. А царь, он нас рассудит. По справедливости!

Бородатый вожак говорил спокойно и взвешенно. Его тон придавал уверенности столпившимся за его спиной людям.

– Но нету царя туту поблизости. Так что мы ужо сами рассудим.

Они медленно, шаг за шагом, приближались к напряженному, как пружина самострела, Василю. Тот отступил еще на шаг, а потом выставил вперед саблю. Так что солнечный свет блеснул, играя на острие клинка.

– Стоять, пся крев!

– Люди! Так он лях! Дави гниду!

Толпа двинулась на литвина. А он сам бросился вперед, чтобы первым делом завалить вожака. Увидев, что на начальника напали, один из стрельцов успел достать пистоль и пальнуть из него. Но его руку успели перехватить, и пуля ушла в воздух. На мгновение все замерло. Какая-то баба истошно заорала:

– Убили-и-и! Убили-и-и ироды!

Толпа взревела и бросилась на Василя и стрельцов.

#

Но как ни быстра толпа на расправу, простой крестьянин, даже если он лесоруб со здоровенным топором, не боец против настоящего воина. Василю не удалось достать вожака. Тот успел нырнуть за спины своих вооруженных товарищей. Но и приближаться к литвину тоже никто особо не спешил. Сабля Василя вертелась между ним и мужиками смертоносной каруселью. Одно неверное движение – и ты труп. А умирать никто особо не спешил.

А вот со стрельцами справились быстро. Отобрали оружие и слегка помяли бока. Без зверства, но крепко, чтобы против общества не вставали. И Василь остался один.

– Не доводи до греха, барин. Сделай суд. Закинем ее на березу и дело с концом.

Литвин молчал, тяжело дыша. Он хотел обернуться, посмотреть, как там Настя, но не решался этого сделать. Мужики были совсем рядом, и стоило ему на секунду потерять бдительность – он сразу окажется в их власти.

– Она поедет со мной. В городе суд будет.

Вожак показал головой.

– Нет, барин, не выйдет так, – он сказал это тихим голосом и тут же крикнул во всю мощь своих легких: – Вяжи-и-и его!

Толпа молча ринулась на Василя.

#

Не успел Василь ударить саблей, как оружие выпало из его рук. Хорошо, что удар тяжелой дубиной не переломал ему кости. Литвин взвыл от боли, и тут за его спиной, как будто вторя ему, раздался дикий, надрывный крик. Нечеловеческий!

Все головы разом повернулись в сторону, откуда раздался этот вопль. Это кричала Настя. Ее охватила неведомая неодолимая сила. Тело сотрясалось в судорогах, не подчиняясь ей самой. Ее тело скручивалось. Она начала выгибать спину, потом резко обмякла и платом упала на землю. Но только для того, чтобы тут же вскочить с нее. Ее глаза были широко раскрыты. Но они не видели никого вокруг. Ее застывший взгляд был устремлен в пустоту, полную ужаса и страдания. Губы разрывались в криках. Она то что-то шептала, то срывалась пронзительным визгом. Как будто ни тело, ни голос, ни глаза не принадлежали ей, а кому-то чужому. Из уголков рта вытекала пена, губы дрожали, прерываясь на непонятные слова и звуки, наполненные мукой и страхом.

Монашки, стоящие рядом с ней, попробовали удержать девочку. Но без всякого успеха. Ее руки дергались, то сжимались в кулаки, то тянулись к лицу, словно пытаясь схватиться за что-то или отбиться от невидимого врага. Толпившиеся вокруг Василя люди вмиг оставили его. Они шептали слова молитвы, осеняли себя крестным знамением и медленно отступали назад. Настя упала на землю и больше не поднялась. Ее тело будто обмякло, но это было лишь мгновенное затишье. В следующую секунду ее снова охватила судорога. Изо рта опять понеслись крики и стоны. Она попыталась встать, но смогла только чуть приподнять измученное тело. Дернулась еще несколько раз и затихла. Потрясенная толпа разбежалась, как будто ее и не было.

Василь хотел найти взглядом бородатого вожака, но его и след простыл. Не прошло и пары минут, как на пятачке около навеса никого не осталось. Три монашки, лежащая без движения Настя и Василь. Даже немощная старуха, находившаяся все это время на земле, и та куда-то пропала. Василь поднял саблю, отправил ее в ножны и, пошатываясь, подошел к Насте. Нагнулся и пощупал ей пульс. Жива. На удивление, ее сердце билось спокойно и ровно. Подбежали порядком помятые стрельцы. Василь окинул горе-воинов презрительным взглядом. Точно, соглядатаи, а не бойцы.

– Берите ее и в палатку мою снесите.

– Не трожьте!

Голос старшей монахини звучал твердо и требовательно.

– Что еще?

У Василя не было ни сил, ни желания не то, что спорить, а просто разговаривать.

– Бес в ней. В монастырь ее нужно.

– Это ты не поняла! – Василь попытался подавить нарастающее раздражение, – святая женщина… Я ее забираю в город.

Он произнес эти слова с нажимом, тоном, не терпящим возражения.

– Ты, барин, видно смерти ее хочешь? Не видишь, бес в ней сидит. Даже здеся не смогли его выгнать. В обители отчитаем ее, душу спасем. Глядишь, и тело к ней вернется.

Василь хотел быстро возразить, но остановился. В университете он проходил и ведьм, и одержимых дьяволом. Лекарство от всего этого было всего одно, но очень действенное – костер. В Московии он о сжигании ведьм особо не слышал, но все же решил уточнить.

– Вы ее отчитывать будете? Не мучить как-то?

– Точно лях какой-то.

Молодая инокиня, та, что обладала зычным голосом, шепнула на ухо соседке так, что и Василю было слышно.

– Мучить-то ее нам с чего? Девка и так страдает. Беса гнать из нее нужно!

Литвин колебался. Ему очень хотелось забрать Настю с собой. Но, глядя на ее тело, лежащее у его ног на голой траве, он понял, что с всей своей наукой он ей вряд ли поможет.

– Ладно, – Василь тяжело вздохнул, – забирайте.

Он опустился на колени и погладил кончиками пальцев щеку Насти. Под слоем грязи проступил румянец. Но не больше. Девочка лежала неподвижно, так и не открыв глаза.

– Настенька, Настенька…

Василь вспомнил Ёгну. Радостную, улыбающуюся дочь Силина, встречавшую их с Николкой на высоком, недавно обновленном крыльце усадьбы. Сдержанную радость отца, переливчатый смех дочери…

– Отойди, барин.

Василь и не заметил, как подогнали телегу. Монашки, с помощью возницы, положили Настю внутрь возка на солому. Литвин скинул свой кафтан и укрыл им дочку Силина. Монахиня постарше и молодая инокиня залезли внутрь и сели рядом с Настей. Старшая развернулась и пошла к навесу, помолиться на гробе Иоанна перед дальней дорогой. Остались только Василь и два переминавшихся с ноги на ногу стрельца. Телега уже скрылась из виду, как Василь вдруг понял, что даже не спросил, куда повезли Настю! Нужно было немедленно догнать монашек, пока они не уехали далеко. Успеть до ближайшей развилки.

Подъячий бросился к своей палатке. Недоуменные стрельцы засеменили за ним. Вначале шли шагом, потом перешли на тяжелую трусцу. Не добежав цели, Василь чуть не налетел на бородатого мужика. Того самого, кто требовал смерти Насти и чуть не устроил бунт. На этот раз здоровяк посторонился, пропуская литвина. Тот хотел уже было пройти мимо, но остановился:

– Ты знаешь, с какого монастыря монашки были?

Бородатый смерил Василя взглядом.

– Как не знать. Знамо. Из Звериного. На Волхове стоит, там, где в него Гнезь впадает. Хороший монастырь. Правильный.

Василь хотел что-то еще сказать. Что значило «хороший» и «правильный», выяснять не стал. Ясно было, что речь шла о реформе, но кто и как там крестился, литвину было все равно. По крайней мере сейчас. Он просто кивнул здоровяку головой и уже спокойным шагом пошел к своему шатру. Он уже начал поднимать тяжелую завесу, прикрывающую вход, как остановился. Почувствовал, что чей-то пристальный взгляд буквально вбивается ему в спину. Как кол или острый нож.

#

Василь стоял, повернувшись спиной к шумной толпе, выпустив из руки полу шатра. У него было странное, почти осязаемое чувство, как будто невидимые лезвия коснулись его шеи. Чей-то взгляд, полный лютой ненависти, буравил ему спину. Ощущение этого было настолько сильным, что по спине пробежал неприятный холодок. Литвин напряженно замер, а затем медленно обернулся. Его взгляд метался по лицам, пробегая мимо чужих, незнакомых черт, пока вдруг не остановился на одном.

Лицо, мелькнувшее в толпе, показалось Василю до боли знакомым. Женщина, черты которой он вряд ли мог когда-то забыть, стояла в десятке шагов от него. Ее одинокая неподвижная фигура выделялась среди куда-то спешащих паломников. Но это было невозможно! Этой женщины не могло быть здесь, в этой толпе, в этом месте. Ее вообще не могло быть! Ее просто больше не было, и Василь прекрасно это знал.

Эй! Ты… Эй!

Фигура в платке чуть заметно дернулась. Словно поняла, догадалась, что он обращается именно к ней. Рука Василя метнулась к сабле. Он отвлекся на это движение всего на несколько мгновений. Но когда вскинул голову и собрался уже броситься вперед, морок пропал. Видение исчезло, словно его и не было. Та крестьянка, которая замешкалась под его взглядом, потупила голову, поправила платок и засеменила за своими односельчанами. Нет. Не она. Простое, уже успевшее загрубеть обветренное лицо. Испуганные блеклые глаза. Ну нет, конечно. Не она. Василь хотел уже облегченно выдохнуть, но тут же вспомнил ощущение острого взгляда на своей спине. И ему снова стало неспокойно. А вдруг?!

Он еще долго стоял, всматриваясь в толпу, стараясь различить мелькающие фигуры. Люди двигались, их лица сменяли друг друга. Мужчины, женщины, крестьяне, городские, монахи, русские, крещеные татары и вепсы. Выплывший из небытия образ то исчезал, то снова появлялся на мгновение перед его внутренним взором. Василь пытался ухватиться за его детали: темные волосы, почти полностью прикрытые платком, глубокие пронзительные глаза под сводом писаных бровей, поджатые тонкие, но яркие, почти алые губы. Но чем дольше он думал, тем больше черты лица размывались, а впечатление от увиденного ускользало, как наваждение.

Толпа заполнила место, где оно явилось, и теперь все казалось обычным, будничным, а увиденное – невозможным. Василь чувствовал, как внутри нарастает странное чувство – смесь облегчения и тревоги. Он еще какое-то время постоял на пороге шатра, оглядываясь в надежде или в опасении снова увидеть этот взгляд. Но его больше не было. Уже не оглядываясь, Василь поднял наконец полог шатра и скрылся внутри. Достал из походного сундука Молитвенник в грубом кожаном переплете, быстро пробежал пальцами по закладкам. Нашел нужную страницу, перекрестился и опустился на колени. Он читал молитву, но каждый раз, когда легкий ветерок касался полога шатра, невольно оборачивался на чуть слышный шум.

Глава 5: Данилова Падь

Силин провел в Гордеевом скиту почти год. Никто особо не выспрашивал его, кто он, откуда и что с ним приключилось. Место глухое, власть далеко. Да и что власть может спросить там, где человек сам пришел к наивысшему Судье. Не хочешь говорить? Ну нет, так нет. Бог, Он-то все знает! Живи, молись и работай. Силин так и делал, как поправился. От заката и до рассвета, без выходных и праздников. Вначале просто как трудник. А потом уже как послушник. Братии сторонился, ни с кем близко не сошелся. Только старец Макарий нашел ключ к закрытой на все замки душе Силина.

После очередного дня, проведенного в трудах и молитвах, Николай постучал в низкую дверь кельи Макария. Вечерняя служба уже закончилась, и он точно знал, что инок отдыхает в своей келье. При обычных обстоятельствах Силин не стал бы мешать отдыху старца, но бороться в одиночку со своими мыслями уже просто не было сил. Не услышав ответа, он все-таки зашел.

Небольшую келью освещал тусклый огонек лампады у икон и одинокая свеча, стоящая на столике. Старик сидел на высоком стуле и читал Библию в тяжелом деревянном переплете. Читал вслух, но тихо, одними губами. Увидев Силина, оторвался от чтения. Удивленно посмотрел на незваного гостя.

– Тебе чего, Николка? Что приключилось?

Силин поначалу молчал, теребя в руках суфью. Потом резко опустился на колени. Не поднимаясь, двинулся к сидящему старцу. Схватил его руку, зажал ее между ладонями.

– Отче, благослови на постриг.

Старец молчал. Хотел мягко вызволить руку, но Силин сжимал ее крепко.

– Ты знаешь уже мой ответ. Нет.

Тяжело опершись на подлокотник, старец встал с кресла. Николай на мгновение отпустил его руку, но тут же схватил ее снова.

– Отче! Отче!

– Не спорь, Николка.

Старец распрямился и почти выдернул свою ладонь из рук коленопреклоненного Силина. Тот так и остался стоять на коленях. Макарий отошел в сторону, остановился, что-то обдумывая. Потом резко развернулся и подошел к послушнику. Положил руки на его голову.

– Не готов ты к постригу, брат Николай. Не готов. Не отпускают тебя мирские страсти. Вставай, вставай…

Инок говорил мягко, почти ласково, как с неразумным ребенком.

Силин поднялся и остался стоять, опустив голову.

– Только одно в миру дело у меня. Да и оно вне мочи человеческой. Только молитвой и могу помочь. Больше ничем. Душу спасти Настеньки.

Николай перекрестился.

– Отче. Ты же знаешь мою справу.

– Нет, – голос старца прозвучал твердо и строго, – не я знаю, то Господь ведает. То Ему ты исповедь свою несешь, не мне.

– Прости, Отче.

– Так, брат Никола. Завтра, после заутренней, пойдешь в Данилову падь, к святому ключу. Там неделю проведешь в молитвах и аскезе. То будет пища твоя духовная. Два хлеба возьми. Воды там в достатке. Все. Вернешься – тогда поговорим. Подойди, благословлю тебя.

#

В Даниловой пади когда-то был скит. Основал его старец Даниил лет сто, может, двести назад. Вначале это была просто пещера в лесу, потом низкая изба с несколькими кельями около святого источника. Но даже для скита, не говоря уже о монастыре, места оказалось маловато. Глухой лес, раскинувшийся на холмах, густо изрезан был глубокими оврагами. Вот монахи и перебрались оттуда в Авдеевский скит, где и обретался Силин. Только изредка кто-то отправлялся в падь, чтобы в глуши предаться аскезе. Хотя после того, как медведь задрал брата Онуфрия, желающих помолиться там сильно поубавилось.

Вела к Даниловой пади тропа. Она-то и летом была чуть заметна, а зимой сойти с нее и уйти в дикий лес было проще простого. Хорошо, что Силин пару раз уже бывал там вместе со старцем. Да и привитые с детства навыки охотника неплохо ему помогали находить дорогу в лесу. Николка шел на лыжах. Без них идти было бы совсем тяжело. Снег был глубокий, да еще рыхлый и сыпучий. Любая прикрытая им ямка или промоина могла стоить очень дорого. Провалился, подвернул ногу – и тогда оставалось только молиться о скором и быстром конце. Лес дикий, полный зверья… Ходьба на лыжах задавала свой неспешный, одуряющий ритм. Изредка отвлекаться, конечно, приходилось, но большую часть времени нужно было просто передвигать ноги. Раз-два, раз-два. Иногда нога выскакивала из кожаной петли, прикрепленной к лыже. Силин валился в снег. После долгих барахтаний с трудом поднимался и крепил лыжи. И опять. Раз-два, раз-два. На Баяне, даже по такому глубокому снегу, он давно бы был на месте. Баян. Кто знает, где он сейчас, какого седока несет. Монахи не понимали, что делать им с боевым конем. Хотели поставить в стойло, но он никого к себе не подпускал. Носился, как вихрь, по скиту, не давая никому взять его под уздцы. А потом заржал долго и громко, словно пытаясь докричаться до хозяина. Сделал еще один круг – и был таков.

Мысли в голове Николая роились, сталкивались, наваливались друг на друга, сплетались между собой, перескакивали одна на другую. А потом вдруг все неожиданно прятались, оставляя за собой пугающую пустоту. И только скрип снега под полозьями. Раз-два, раз-два. Мысли… Сколько Силин их передумал за год своего послушничества! Тьму, легион – или, может, лесандр? Кто же их считал. Как и молитвы, которые он возносил Богу, чтобы Тот явил чудо и вернул ему его Настеньку. Но чудо не являлось. И тогда Силин понял причину. Из-за его многогрешной души все так стало. И сейчас не о том он молится. О душе Настеньки нужно ему молиться, о ней заботиться. Это было как озарение, как вспышка света перед очами. Именно тогда, с пару месяцев назад, Николай и решил, что станет монахом и всю свою оставшуюся жизнь будет печься о душе дочери.

Он остановился, чтобы перевести дух. Ударил досадливо заснеженную ветку. Ну почему отец Макарий отказывается благословить его на постриг? Почему? Ветка качалась перед Силиным. Разлапистая, корявая, голая, без листьев. Кора местами отслоилась и торчала в разные стороны. Силин хотел еще раз ударить ее, занес уже руку, но остановился. Вместо удара попридержал ветку рукой. Грустно улыбнулся. Вот и его душа такая же, как эта ветка. Изломанная, некрасивая, обнаженная до самого мяса, так, что даже кожа с нее сошла, слезла лоскутами. Как кора с этой ветки. Силин вздохнул тяжело и глубоко. Осторожно обогнул ветку и пошел дальше по снегу. Раз-два, раз-два.

До пещеры оставалось совсем немного, когда в лесу стало быстро темнеть. Хотя до заката было еще далеко, и Николка обеспокоенно задрал голову вверх. Там, наверху, голые ветки вековых дубов, верхушки здоровенных елей и сосен сгибались под сильным, напористым ветром. Низкие темные, почти черные облака пролетали над ними, почти задевая за макушки. Ох… не добру все это.

Внизу, среди толстенных стволов, ветер почти не чувствовался. Но Силин понимал – быть буре. Подобрался, поправил на спине худую сумку с двумя брусками черного хлеба и молитвословом и ускорил шаг. Заскользил легко и напористо. Еще чуть-чуть – и он будет на месте. Длинный пологий спуск, потом короткий подъем. Дальше у большого, расщепленного ударом молнии дуба нужно было круто свернуть вправо. Пройти совсем немного вдоль обрыва и спуститься вниз. Там по склону была проторена тропинка. На крутой, почти отвесной стене пади – десяток ступенек, выкопанных в глинистой почве. Небольшая площадка, полуразваленная хижина с дырявой крышей и лаз в небольшую пещеру.

Силин был уже внизу распадка, когда ударили первые снежные заряды. Начал подниматься, быстро переставляя лыжи поперек склона. Где-то вверху завыл ветер. Деревья застонали, затрещали, раскачиваясь и пригибаясь под его порывами. Потом вдруг все стихло. Пользуясь заминкой, Николай удвоил усилия. И тут из черного притихшего неба начал падать снег. Не просто падать. Невесомые, легкие снежинки в ватной, немой тишине низвергались легионами. Как завеса из невесомой ткани. Все вокруг потеряло свои очертания. Даже черное небо над головой пропало. Остался только снег. Везде. Под ногами, над головой и вокруг.

Николай простоял на склоне совсем немного, но на его клобуке уже наросла снежная шапка. Стряхнул снег, выдохнул, перекрестился и пошел вверх по склону. Обогнул пару сосен, цеплявшихся за откос густо переплетенными корнями, еще не укрытыми снегом. Довольно быстро вышел на вершину холма. Уже неплохо. Осталось еще чуть-чуть. Плохо было то, что расщепленного дуба, к которому должен был выйти, нигде не было.

Силин огляделся, пытаясь пробиться взглядом через белоснежный морок. Что-то темное и большое маячило совсем рядом. Он пошел в этом направлении. Нет. Не дуб. Сосновый ствол. Большой, не охватишь. Николай попытался вспомнить. Да нет. Сосен на вершине быть не должно. Расщепленный дуб в окружении молодой поросли и березы. Много берез, но ни одной сосны там точно не было. Совершенно точно. Он это отчетливо помнил. Замешательство быстро переросло в смятение. Оно нахлынуло холодной, вязкой волной. Черт, черт… Заблудиться в снегопад. Черт!!!

Послушник резко выдохнул. Одернул себя. Что ж ты за монах такой, что не Божье имя, а нечистого поминаешь в трудную минуту. Нужно успокоиться. Заблудился – это очевидно. Но есть еда, есть лыжи. Дорогу, конечно, заметет, но это не значит, что он не сможет вернуться назад. Приметные места четко отложились в памяти. Нужно просто переждать ненастье. Найти укрытие, зарыться в снег на худой конец. Нет. Так просто меня не возьмешь. Силин выдохнул. Растер замерзшие руки. Погрел их дыханием. Пожевал снег. Огляделся. Сквозь снежную пелену заметил что-то темное. Прищурился, приглядываясь. С надеждой понял, что темные очертания очень похожи на вывороченное с корнями дерево. То, что нужно. Приободрился, сделал пару шагов вперед.

Силин даже не успел понять, что с ним произошло. Снег ушел из-под ног, полился быстрым потоком куда-то вниз. Этот поток подхватил его, потянул с собой, увлекая в своем движении. Николка успел только несуразно махнуть руками, пытаясь удержать равновесие. Внутри все оборвалось. Желудок подкатил к горлу. Он падал вниз. Потом – резкий удар, громкий, похожий на выстрел, хруст. И белая пелена перед глазами сменилась на непроглядную темноту.

#

Он с трудом открыл глаза. Ресницы смерзлись. Хотел пошевелиться. Не получилось – лежал, погребенный под грудами снега. Благодаря дыханию, перед лицом было небольшое, свободное от снега пространство. Прислушался к своему телу. Нигде особо не болело. Только слегка ныло под коленом. Ни ног, ни рук почти не чувствовал, но пошевелить ими мог. Замерз. Попробовал опереться на руки и приподнять спиной навалившийся на него снег. Ничего не получилось. Руки провалились в снег. И все. Дышать стало трудно. Воздуха не хватало. Силин уплотнил, как смог, снег под руками и повторил попытку.

Снежная толща за спиной медленно поддалась. Николай почувствовал, как снежная крыша над ним дала трещину, а потом раскололась на мелкие части. Рассыпчатый снег потоком хлынул на него, заливая нос и рот. Совсем как вода. Силин закашлялся, забарахтался, отчаянно выгребая руками. Вырвал тело наружу. Ухватился за торчащий под рукой пучок прошлогодней травы, потянулся за него и вытащил себя на поверхность. Жив!

Лежал, стараясь успокоить отчаянно молотившее сердце и восстановить дыхание. Перевернулся на спину и раскинул руки. Была ночь. Буря умчалась куда-то дальше. Небо было чистое, без облаков, богато усыпано звездами. Снег перестал валить. Только иногда одинокие снежинки появлялись откуда-то из темноты и, медленно кружа, летели к земле. Как сорвавшиеся с неба звездочки. Пар от дыхания шел прямо вверх. Похолодало. Лежа под снегом, Силин этого не чувствовал. Зато здесь, наверху, мороз давал о себе знать.

Николай попробовал встать. И тут же провалился. Глубоко, почти по пояс. Огляделся. Он лежал на самом дне довольно глубокого оврага. Одна стена была почти отвесная. Видимо, это с нее он свалился, потеряв дорогу в метель. Точно. Одна из сломанных лыж торчала совсем рядом. Послушник встал на колени и пополз вперед. Вверх, по более пологому склону.

Он добрался почти до середины подъема, как откуда-то сверху, прямо к нему, пробежал тонкий снежный ручеек. Потом еще один. Силин остановился и поднял голову. Вначале он ничего не мог разглядеть. Но потом увидел. Прямо над ним, на выходе из лога, стояло двое волков. Худые, с прижатыми к хребту брюхами. Один из них, тот, кто покрупнее, пробовал двинуться навстречу человеку. Но снег под его ногами съезжал, и животное каждый раз опасливо отходило подальше от края оврага.

Николай остановился. Руки стали замерзать. Он еще раз глянул на застывших в ожидании хищников. Те стояли неподвижно. Как статуи. Только пар от дыхания подсказывал, что они живые. Тут один из зверей, тот, что поменьше, чуть повел мордой. Силин проследил его взгляд и выругался. Справа, по дальней стороне оврага, с гребня спускались еще трое хищников. Они двигались наискосок, прямо к нему. Шли осторожно, след в след. Дорогу торил старый волк, больше похожий на обтянутый шкурой скелет. За ним неспешно семенили два молодых здоровенных волчары.

Силин быстро огляделся. Взгляд уцепился за торчащие из снега обломки лыжи. Ну хоть что-то. Быстро сиганул вниз, срывая вслед за собой небольшую снежную лавину. В мгновение ока снова оказался в самом низу. Тут же провалился почти по пояс. Действуя как в воде, с трудом преодолевая сопротивление, пошел к лыжам, помогая себе руками. Схватил обломки. Один был с острым расщепленным концом. Пойдет. Обернулся на врагов. Пара горящих глаз наверху пропала. Троица остановилась где-то посередине склона. Совсем рядом от того места, откуда он недавно скатился. Быстры, черти.

Силин еще раз огляделся. В саженях в тридцати, там, где сходились стены оврага, что-то чернело. То ли занесенный снегом выход земли, то ли… Николка пригляделся. Точно – пещера. Волки на склоне как прочитали его мысли. Они медленно, неуверенно двинулись вперед. Склон был слишком крутой.

Он не стал ждать, когда они спустятся к нему. Пошел, разгребая снег руками, к темному провалу. Был совсем рядом, когда за спиной кто-то коротко взвизгнул. Обернулся. Старый волк сорвался-таки вниз. На дно. Кубарем слетел по склону, свалился в снежное озеро и с трудом встал на ноги. Молодые опасливо остановились. Силин, пользуясь этим замешательством, ускорился и, не раздумывая, нырнул в темноту.

С трудом протиснулся, царапая спину об узкие стены. Земля замерзла и была твердая, как камень. Наконец Николай смог развернуться. Отодвинулся подальше от входа, в темноту. Замер, выставив вперед заостренный обломок лыжи. Поначалу было тихо. Потом послышались легкие, крадущиеся шаги. Прислушался. Нет, тихо. Но тишина была обманчива. Мелькнула волчья тень. Силин вздохнул. Чуда не произошло. Уж больно голодны были волки, чтобы отказываться от добычи.

Но добычей человек становиться не спешил. Переложил поудобнее импровизированное оружие в руках и стал ждать. Волк заглянул в пещеру. Постоял на входе. Видимо, пытался понять, какого же он загнал туда зверя. Хищник был совсем рядом, Силин слышал его дыхание. Частое, клокочущее. Зверь постоял еще чуть-чуть и сделал шаг назад. Уф…

Николай не успел как следует выдохнуть, как волк стрелой бросился внутрь. Человек еле успел отпрянуть в сторону, вжавшись в стену. Рядом с ним клацнули мощные челюсти со здоровенными клыками. Волк легко развернулся в узком пространстве. Ощерился, роняя слюну из разинутой пасти. И тогда Силин что есть сил воткнул туда острый конец лыжи. Волк взвизгнул. Послушник надавил на лыжу сильнее. Волк мотнул лобастой головой. Дерево поддалось. Лыжа сломалась, но острие так и осталось торчать в пасти зверя. Скуля, волк опрометью выскочил из пещеры.

Тяжело дыша, Николка затаился внутри, ожидая нового нападения. В руках он сжимал обломок лыжи, потерявший свое острие, теперь им можно было орудовать только как дубиной. Хотя в узком входе в пещеру даже размахнуться им как следует было невозможно. Силин замер. На дне оврага надсадно выл раненый волк. Неожиданно его вой оборвался и сменился вначале грозным рычанием, а потом и звуками ожесточенной схватки. Силин оперся спиной на стены и выдохнул. Снаружи волки терзали раненого товарища.

Через полчаса все стихло. Подождав еще немного, человек осторожно высунулся наружу. Недалеко от входа, среди окровавленного снега, то тут, то там валялись обглоданные волчьи кости. Но самих волков уже не было. Силин заполз назад. На этот раз он не остался при входе, а попытался заползти подальше. В затхлую темноту. Там было теплее. Двигаясь наощупь вдоль стены, продвинулся на пару метров. Все. Откинулся. Выдохнул. Темно. Только белый, с неровными краями овал входа. Хотел закрыть глаза – и тут понял, почувствовал, что он в пещере не один.

#

– Кто здесь?

Никто не ответил. Он сделал пару осторожных шагов в темноту и спросил снова:

– Кто здесь?

В черной непроглядной темноте раздался легкий шорох. Силин вжался в стену, стараясь разглядеть, кого скрывает тьма. Вглядывался так, что даже глаза начали слезиться. Снова легкий шорох. На этот раз Николай определил, откуда исходит звук. Недалеко, прямо перед ним.

– Ты кто?

Голос, прозвучавший из темноты, был старый, скрежещущий. Силин облегченно выдохнул. Человек. Уже хорошо.

– Я Силин, Николка… – он осекся, – брат Николай я.

– Монах?

Ударило кресало. Искры брызнули в темноте, и Силин зажмурил с непривычки глаза. Когда открыл, пещера была освещена тусклым светом свечи. Николай прищурил глаза. Рядом с ним, на подстилке из еловых веток, прислонившись к стене, полулежал старик. Длинная всклокоченная борода. Лица не было видно – его скрывал надвинутый куколь. Поверх рясы был накинут испещренный крестами, адамовыми головами и молитвами аналав. «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!» Схимник.

– Да, отче… – Силин спохватился, – нет, я послушник…

– Послушник…

Старец замолчал. Николай тоже молчал. Только оглядывался по сторонам. Кроме лежанки, небольшого образа Спасителя, нескольких берестяных туесов, видимо, с какими-то припасами, в пещере ничего не было. Или не в пещере. Скорее – в келье.

– Отче, отче…

Схимник не отвечал. Силин приблизился к нему, осторожно потряс за плечо. Старик очнулся. Высохшей рукой откинул куколь с лица. Посмотрел на Николку выцветшими, когда-то голубыми глазами. Взял его за рясу. Подтянул к себе. Заговорил тихо, еле слышно.

– Бог тебя мне послал. Отхожу я. Исповедь прими мою.

– Я не могу… Я же не иеромонах, да и вообще не монах пока…

– Можешь… можешь… только…

Старик прервался, прикрыл глаза, облизал пересохшие губы.

– Подай воды.

Силин огляделся. Туес под воду был пустой. Угли на старом кострище давно остыли. Дрова были аккуратно сложены вдоль стены, но разводить огонь и топить снег времени не было. Он быстро вылез наружу, набрал снега в ладонь. Огляделся на всякий случай, нет ли волков. Тихо. Вернулся назад. Смочил сухие губы старика снегом.

– Только владыке своему мою исповедь не пересказывай. Бог все сам услышит. Понял!

Голос старца неожиданно окреп. Обрел твердость. Силин молча кивнул.

– Слушай. Грехов много на мне. Жизнь прожил-то долгую – как тут не согрешить? Но о том каялся, и не раз. Исповедовался. Один только грех все оставлял. Да такой, что мне покоя не дает. Бередит душу, не отпускает ее. Хотя вроде и не грех это… А душа ноет, стонет от тяжести этой… Слушай!

#

Старец прервался. Прогнал слюну по сухому горлу и начал:

– Я в Приказе духовных дел когда-то служил. Давно… очень давно. Срубал плевела диавольские, что росли из семян адских. Добрые христиане привели к нам волхва поганого, с женой и ребенком. Мальцом лет десяти. Как Судебник велит, так и истину дознаваться стали. С пристрастием. Волхв тот тверд был в заблуждениях своих. Трижды его клещами жгли, ничего не выведали. Жинка его тоже была тверда. И огнем пытана, и клещами.

Голос старца, и без того глухой, зазвучал совсем тихо.

– Я тогда жестокосерден был. Каюсь. Знаю, что не грех то мой. Враги веры нашей они были, но… Сказал я тогда волхвице этой, что мальца ее на дыбу отправлю. Прямо перед ней, на глазах ейных. Сдалась она тогда. Все рассказала – о всех и вся.

Старец замолчал. Откинул голову. И заплакал. Силин молчал.

– Не знаю, смог бы отправить невинное дитя на дыбу… Но Бог мне судья. Нужно было сию тайну раскрыть. Все ведь знали и дивились, откуда тот волхв силу такую брал, чтобы чудесы свои диавольские творить. Слухи-то давно ходили… давно… Секрет был у них какой-то… секрет…

Голос старика постепенно начал стихать, пока он совсем не замолчал. Потом как очнулся. С усилием повернул голову к Силину. Голос его снова зазвучал твердо.

– Сказала она тогда, что было у них кольцо с печатью Мары. Что сей перстень многия мог чудеса диавольские творить – мертвецов поднимать, нечисть любую подчинять… Сказала – и преставилась. В ад душа ее упала. В ад…

Старец придвинулся к Силину почти вплотную.

– Долго мне тот перстень искать пришлось.

Видимо, в глазах Николая показалось удивление, и старик заговорил быстрее, проглатывая звуки и наваливая слова друг на друга.

– Нет, нет… не обманула меня ведьма. Просто далеко они его запрятали. Чуяли, видно, что конец их близок был. Но нашел я его, перстень тот. Хотел было выбросить его. Но испугался. А вдруг найдут его поганые? Нечисть-то она везде теперь бродит. А говорят – чутье у них есть на перстень этот. Душой своей мерзкой чуют. Осязать могут. Волхвы их… И тогда решил запах-то этот отбить, – старик сухо хихикнул, даже сейчас довольный собой, несмотря на прошедшие годы, – передал его в Кириллов монастырь с наказом, чтобы утаить его в святом месте. Чтобы ладан да святая вода укрыли тот перстень. Сбили их со следа. Да и подальше от капища их поганых. И вся сказка допросов моих – она тоже в Кирилловой обители… Там все и записано… А вот мальчонка тот, мальчонка…

Старик ослабил руку. Закрыл глаза. Силин осторожно опустил его голову. Старик лежал молча. Потом поднялся на локоть.

– Ты здесь еще?

– Да, отче.

– Не сиди. Иди в Кириллов монастырь. Знаю я – ищут тот перстень поганые. Приходил ко мне один человек.

– Куда? Сюда?

Старик посмотрел непонимающим взглядом.

– Ну да, сюда.

В его слабом голосе появились нотки недоверия. К самому себе.

– Худо мне было. А он пришел. Вот ты спросил, а я и не пойму… Привиделся он мне, али вправду здесь был. Монах. Лица не видел. Я вначале обрадовался – исповедь ему сложить. Начал было говорить с ним… а потом почувствовал. Поганый он… Я всегда это чувствую…

Старик замолчал. С трудом проглотил слюну.

– Виду я не подал, что раскусил я его. А он и разговорился. И ужаснулся я от слов его. Ходят, рыщут нечестивые у самого того перстня. Алкают его! А как добудут!

Глаза старика ожили, загорелись живым огнем. Голос возвысился до пророческого гласа.

– Быть беде великой, когда овладеют им нечестивые. Беде… Царя извести хотят и Рюрика призвать из адских пределов… Я слышал, я все слышал от него. Даже то, что он не досказал – понял!

Старик попытался сесть. Силин помог. Тот схватил Николку сухонькими руками за грудки.

– Не сиди. Иди. Не дай им взять его во власть. Спеши к владыке. Скажи ему, и митрополиту скажи. Возопи о беде великой. Грядет она! Грядет! Воспрянет поганство во всю силу, орды поднимутся адские. Придет жена́, облечена в солнце, и луна́ под ногами ея, и на главе ея венец от звезд. То Мара грядет… Мара… Иди… Иди же… В Кириллов иди…

Старец откинулся назад, надвинул куколь на лицо.

– Мальчонка… мальчонка…

Силин не понял, то ли старец говорит уже с собой, то ли хочет что-то поведать ему.

– Что мальчонка?

Старик замолчал, потом чуть откинул полог куколи.

– А мальчонку я приютил, не мог же бросить его. Поначалу при мне был, а как потом – я его в монастырь определил. Постриг, слышал я, принял… Хорошо все с ним… Благостно. С мальчонкой.

Старик замолчал. Молчал и Силин. Потом до него донесся шепот схимника из-под капюшона.

– Ты еще здесь? Не сиди, иди уже… молю тебя и благословляю на подвиг духовный. Время не ждет… Иди.

Николай вздохнул. Окинул взглядом пещеру, бросил прощальный взгляд на старца и пополз к выходу.

Глава 6: Возвращение в скит

Силин шел, не разбирая дороги. Несколько раз проваливался почти по пояс. Лыжная колея, им же проторенная, не выдерживала его веса. Падал, поднимался и бежал снова. Шапку он давно уже потерял. Рукавица осталась только одна. Но он спешил. Хотя не особо понимал зачем. Это на старике-схимнике история с кольцом Мары лежала тяжким грузом. А сам Силин… Он поначалу был поражен словам монаха. Картина грядущего апокалипсиса так и стояла перед его очами. Но чем дальше он удалялся от затерянной в лесах пещеры, тем меньше ему верилось в услышанный им полурассказ – полуисповедь. Поганые набирали силу, волхвы творили свои молитвы, если не открыто, то не особо прячась. Да, так было. Как на Шабановой горе… И про Рюрика он слышал. Но уж больно это было похоже на сказку, которую слепой гусляр напевал наивным детям на завалинке.

Остановился, переводя дыхание. Шабанова гора, слепой гусляр, Василь, Никишка… Как же это было давно. Как будто и не с ним, с Николкой Силиным, а с совершенно другим человеком. Другим, конечно. Настя. От одного этого имени защемило сердце. Надсадно и остро.

Он упал на колени. Прямо в снег. Закрыл глаза и зашептал, чуть слышно, молитву. Ту самую, которая не успокаивала его, а, наоборот, саднила и так кровоточащую душу. Но так надо. Не ему. Настеньке.

– Господи Иисусе Христе, Боже наш, Владыко живота и смерти, Утешителю скорбящих! С сокрушенным и умиленным сердцем прибегаю к Тебе и молюся Ти: помяни, Господи, во царствии Твоем усопшую рабу Твою, чадо мое Анастасию, и сотвори ей вечную память…

Он не успел начать, как с неба упала одна снежинка, потом другая. Силин хотел продолжить, но над ним как разверзлись небеса. Снег повалил стеной, засыпая спящие деревья, поникшие кусты, человека, все вокруг. И следы. По которым он спешил к скиту!

Силин прервал молитву и огляделся. Следы его лыж заметало прямо на глазах. Он задумался на мгновение, потом быстро перекрестился, скороговоркой произнес:

– Яко Ты еси Отец милостей и щедрот, Ты живот и воскрешение наше, и Тебе славу возсылаем со Отцем и Святым Духом, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Отряхнул от снега полы подрясника и шагнул в протянувшуюся с неба до земли белесую полупрозрачную завесу.

#

Снегопад то стихал, то начинался с новой силой. Несколько раз Силину казалось, что он потерял лыжный след. Но практически сразу находил его – уже изрядно запорошенный, но читающийся. Снова брел по нему, проваливаясь и поднимаясь снова. У небольшого распадка остановился. Он помнил это место. Когда шел в Данилову падь, прямо через овражек провалился тут по пояс. Это на лыжах. Николай мотнул головой. Нет, лучше в обход. Принял вправо. Овраг оказался длиннее, чем ему показалось вначале. По обрывистому склону тянулись ряды густых, засыпанных снегом кустов. Силин шел по их краю, забирая влево все сильнее.

Снег валил с неба редкими, но крупными хлопьями. Николка остановился, переводя дыхание. Нужно было свернуть направо. Но идти назад не хотелось. Да и не в его привычках было так легко сдаваться. Огляделся по сторонам, приметил небольшую надломанную березку совсем рядом. Подошел к ней, наклонил покосившийся ствол. Дерево хрустнуло с резким сухим звуком, окатив человека снегом, скопившимся на сухих ветках. Часть снега завалилась за шиворот, неприятно холодя спину.

– Черт!

Силин выругался вслух. Быстро, раздраженно ободрал ветки. Теперь в руках у него был длинный крепкий посох. Можно и опереться, и глубину снега померить. И чего раньше не догадался. Ну и ладно. Он развернулся, двинулся по своим следам назад к оврагу. Сделал пару десятков шагов – и остановился. Береза стояла от оврага совсем близко. А тут… Силин двинулся дальше. Оврага все не было. Но он шел по своим следам! Пошел быстрее. Да нет же. Видно, от усталости не оценил, сколько он шел до этой березы. Ну вот и овраг…

Силин остановился. Овраг перед ним действительно был. Вот только другой. Неглубокий. Со здоровенной елью, лежавшей с вывороченными корнями поперек ложбинки. И никаких следов впереди не было. Ни лыжных, ни пеших. Николай оглянулся назад. Хотел было пойти обратно, но не стал этого делать. Неужто и вправду его водит леший! Силин даже улыбнулся этой мысли. Потом сплюнул. Зло. Почувствовал себя малолетним дурнем, наслушавшимся ночных страшилок.

Снегопад почти утих. Силин возвращался по своим следам не спеша, оглядываясь по сторонам, стараясь отмечать в голове какие-то приметные места. Три большие сосны, росшие из одного корня, высокий, выше человеческого роста пень от ели, завал из осин, которых повалил упавший на них дуб, обгорелый, разломанный молнией березовый кряж, небольшая, почти круглая полянка, три сосны. Николай замер. Эти сосны он уже проходил. Могучие стволы, почти вплотную сдвинутые снизу, расходились вверху раскидистой кроной. Такой густой, что под стволами местами была видна голая земля. Силин подошел к соснам и опустился прямо на землю, привалившись спиной к одному из стволов. В этот момент почувствовал, как же он устал. От земли, даже через одежду, тянуло холодом. Он знал, что так сидеть долго нельзя, но натруженные ноги требовали покоя. Поко́я… Он на мгновение прикрыл глаза. Как же хорошо. Уже даже не так холодно. Тяжелая усталость, казалось, прошла. Внутри появилась какая-то благостная истома. Совсем как в детстве. Силин улыбнулся. Когда целый день катаешься на горке на санках и возвращаешься в теплую натопленную избу. Забираешься под перину, еще озябший, с красными, уже от тепла, щеками. А мать поет тихо: