Читать онлайн Год во тьме

Пролог

Туман стелился по земле белесыми рваными лохмотьями, цепляясь за подолы плащей и скрывая корни вековых кипарисов. Ночь над кладбищем стояла зловещим тёмным стражем, охраняя тайны мёртвых. Было холодно и мерзко, воздух пах прелой листвой и сырой землёй.

Кучка людей, съёжившихся от ночного холода и собственного страха, пришли сюда, к ограде старинного деревенского кладбища, за которым в кромешной тьме угадывались призрачные очертания могильных плит. Собралось около тридцати человек, не больше. Они стояли, разделённые невидимыми баррикадами, как вся Франция после Первой революции. Одни были за начатые Наполеоном империалистические войны, другие – против, третьи жаждали реставрации монархии Бурбонов.

Сгрудившиеся крестьяне из соседних деревень с нетерпением ждали. Отблески горевших факелов выхватывали из тьмы их грубые, обветренные лица, полные ужаса. Они перешёптывались, передавая друг другу обрывки слухов, домыслов, искажённых до неузнаваемости: «Говорят, тот мальчишка в склепе с самой смертью ужинал каждую ночь», «Слышал я, дитя – теперь не просто дитя, в него вселился дьявол», «Заколдованный он призраком богатой дамы», «А она точно ведьма, мор рыбы и падёж скота – это всё она наслала», «Да в живых мальчишки уже и нет, умер он от ужаса, зря стоим».

Немного поодаль, с лицом, выражавшим скептическое презрение ко всей этой дремучей толпе, стоял мэр одной из деревень, мсье Ренар. Он был толст, одет в добротный, хоть и поношенный камзол. Ренар считал, что идеи Французской Революции должны захватить всю отсталую монархическую Европу, ибо это было для него единственно правильным.

Чиновник нисколько не был напуган, а пришёл сюда из чувства долга – зафиксировать факт жизни или смерти уже восьмилетнего Анри Поля и благополучно отправиться спать домой. Рядом с ним, опираясь на посох, стоял пожилой священник, отец Клеман. Лицо его было бледным и мрачным, пальцы его левой руки сжимали нательный крест так, что костяшки побелели. Он смотрел не на толпу, а поверх их голов вглубь кладбища, в сторону роскошного склепа-усыпальницы. Оттуда должен был появиться человек или же бес, с которым отец Клеман был готов сразиться и изгнать его из тела мальчика.

Бродяги ошивались здесь, привлечённые слухами о возможной наживе, что у юнца можно украсть золото в слитках и иные драгоценности, которые он возьмёт с собой из склепа. Было несколько любопытных дам и господ, приехавших из Парижа. Здесь, в отдалённом уголке Франции, им захотелось испытать острых ощущений, которыми не наполнена их скучная столичная жизнь.

И все они ждали, затаив дыхание, вглядываясь в беспросветную тьму за оградой. Близился рассвет. Скоро солнце своими лучами озарит деревья, рассеет туман. И тогда момент истины настанет для собравшихся здесь. Все как зачарованные смотрели на этот склеп.

Сквозь кромешную тьму он светил и блистал своим величием на фоне остальных бедных могил. Эта усыпальница, занимавшая непозволительно много места на скромном деревенском погосте, притягивала взгляды любопытных. Склеп был сложен из тёмного, отполированного до зеркального блеска гранита и белого мрамора, отсвечивающего мертвенным белым светом. Строение венчала каменная фигура плакальщицы с потухшим факелом в руке, замершая в вечном танце. Готические шпили, острые, как иглы, впивались в низкое ночное небо, а тяжёлая каменная дверь, украшенная барельефами с изображением сцен страшного суда, была наглухо закрыта. И вот скоро эта массивная дверь откроется, и оттуда выйдет крестьянский мальчик Анри, проведший год в заточении.

– Суеверия, – громко, чтобы слышали все, провозгласил мсье Ренар, поправляя воротник. – Мальчишка слишком мал и слаб, чтобы его хватило на год. Маленькие дети всегда боятся темноты даже, если в ней ничего нет. А там ничего и нет! Нет ни ангелов, ни демонов, ни сущностей, ни призраков. Даже бога нет! И мне всё равно, что вы мне ответите, святой отец! Своим прихожанам можете плести всё, что угодно. Законы Французской империи терпимы к вам, но убедить меня в том, что мальчишка жив – вам не под силу.

Из толпы крестьян донёсся сдавленный вздох. Женщина, закутанная в платок, перекрестилась, остальные также посмотрели на мсье Ренара с молчаливым презрением.

– Я ничего не буду отвечать душам заблудшим, мсье Ренар. Всему своё время, – спокойно и чётко произнёс отец Клеман, не отводя взгляда от склепа. – Я каждый день в течение года приходил сюда до начала молебна, относил Анри еду, воду и выносил нечистоты. Самого его я не видел, он никогда не выходил, выполняя завещание умершей, но я уверен, что мальчик жив. Больше мне ничего не нужно от вас.

Ренар фыркнул, но в его глазах мелькнула тень неуверенности. Он-то знал, он читал старые бумаги в мэрии, он знал эту историю от начала до конца. Начиная от визита дамы из Швейцарии сюда и заканчивая бесконечными отчётами о падеже скота, море рыбы, гниющем урожае пшеницы на полях, и о смертях. Множестве смертей жителей соседней деревни при странных обстоятельствах. Почувствовав, что отец Клеман ему нисколько не рад, мсье Ренар отправился вглубь толпы, в которой всё ещё не умолкали споры:

– История, – начал он, чувствуя, как на него обращаются взгляды, – да, что вы на самом деле знаете об этой истории? Ничего, кроме слухов, суеверий и домыслов вы не знаете. А всё почему? Потому что вас ещё не коснулось просвещение так, как оно коснулось выдающихся деятелей Франции. История эта старая, её долго рассказывать.

– Говорят, что она ведьмой была, а стала призраком, – сказал мужчина из толпы.

– Суеверия и только! – парировал Ренар. – Каприз избалованной вниманием богатой дамочки, не знавшей забот при жизни и решившей развлечь себя после смерти, составив это безумное завещание.

– И что же там было в том завещании? – спросила женщина в платке.

– Как же вы недалеки! Смотрите на суть вещей поверхностно! Начинать надо не с завещания. Я начну с самого главного…

Глава 1. Сен-Жермен

Деревушка Сен-Жермен дремала в объятиях предгорий, зарывшись в склоны, поросшие вечнозелёными соснами и вековыми дубами. Сизый туман, пропитанный резкими ароматами хвои и сырой земли, спускался с вершин гор, окутывая деревню словно огромным пуховым покрывалом. Сен-Жермен – одинокая деревушка у подножия Юрских гор, затерянная у швейцарской границы. Там время текло медленно, а новости из столицы доходили искажёнными и запоздалыми. Поэтому здесь не обращали внимания на шум мирской, а жили своей привычной провинциальной жизнью в маленьких домиках, выпасая стада коров и баранов, собирая урожаи пшеницы и бобов с полей, и посещая в церковь по воскресеньям.

Земля у гор не баловала щедростью, сбитая и каменистая, каждый клочок плодородной почвы приходилось отвоёвывать жителям у леса и скал. Поля, похожие на лоскутное одеяло, цеплялись за склоны, разделённые низкими каменными стенками, сложенными поколениями таких же, как и они, упрямых и молчаливых людей. Весной они желтели горчицей, летом зеленели виноградной лозой, а осенью увядали в багрянце и золоте, готовясь к долгой, суровой зиме. Природа была не матерью, а строгой хозяйкой, требующей бесконечного упорного труда и смирения.

Дома, слепленные из грубого серого камня, казались естественным продолжением гор. Они жались друг к другу так, что свободного места между ними почти не было. Их низкие, покатые соломенные крыши готовы выдержать огромные массы снегов. Крошечные оконца, больше похожие на бойницы, застеклённые мутным стеклом, сквозь которое едва проникали лучи солнечного света. Узкие улочки, никогда не знавшие гравия, весной и осенью превращались в липкое серое месиво, в котором вязли ноги и тележные колёса.

Люди здесь были бедны, угрюмы, молчаливы, но сильны. Их грубые руки в мозолях и морщинах знали только работу: хватку плуга, тяжесть топора, шершавость верёвки, трение сохи. Лица жителей, обожжённые ветром и солнцем, были в пятнах и морщинах, в их глазах читалась вечная усталость, смешанная с глухой невысказанной тоской. Они вставали с петухами и ложились после захода солнца, экономя каждую лучину. Их бедный крохотный мир был им знаком и понятен: свой домик, своя земля, свой скот. Чужая беда волновала их мало, чужая радость вызывала тихое раздражение.

Единственной отрадой для них была небольшая, вытоптанная площадь с колодцем-журавлём. Здесь по утрам собирались женщины с вёдрами, не столько за водой, сколько за последними скудными сплетнями, которых так не хватало в их пресной жизни. Здесь же, на закате, старики, покуривая трубки, молча созерцали угасающий день, а дети игрались и забавлялись в пыли, догоняя и избивая друг друга.

На окраине деревни ютилась маленькая церквушка имени Святой Девы Марии. Отец Клеман, её настоятель, был таким же бедным и простым, как и его паства. Он не читал Вольтера и не спорил о предопределении. Священник знал, что голодный желудок – плохой советчик для души, а отчаяние – грех, которого следует избегать. Он утешал пришедших на мессу простыми словами о надежде и прощении и с опаской относился к любым новшествам, чуя в них смуту и раздор. Лучше плохо, но по-старому и понятно, чем хорошее, но неизвестное.

Эту деревню с её жителями возглавлял мсье Дюбуа, прево от короля и главный богач этих земель. Его каменный двухэтажный дом с черепичной крышей и дорогими чистыми стёклами в окнах казался настоящим дворцом, по сравнению с домишками обывателей. Он важничал, носил камзол с потускневшим серебряным шитьём и, главное, выписывал газету из Лиона. Он мнил себя просвещённым человеком, сыном нового века и с откровенным презрением взирал на деревенских болванов, которых считал немногим разумнее своей скотины. Чиновник жаждал не уважения, не денег и власти, а билет в большую яркую жизнь, о которой он только читал и мечтал.

Дюбуа был далеко не первым богачом в деревне. Прежде это была семья де Верже. Их род был когда-то знатен, но теперь от былого величия остался лишь обветшалый особняк с пустыми конюшнями, герб над дверью, стёршийся до неузнаваемости и непомерная, доходящая до абсурда гордыня. Они жили в прошлом, в долг, их дом был давно заложен вместе со всем, что в нём находилось, но они чувствовали себя так, словно и не беднели: выписывали себе дорогие вина из Парижа, играли в карты, одевались в роскошные туалеты, поливая себя флакончиками духов для аромата, который, правда, при смешении с потом давал запах спёртого воздуха из уборной. Теперь же, никого из наследников де Верже не осталось, а их особняк выставлен на торги. Однако покупателя в этой глуши найти весьма проблематично.

Жителей деревни объединяла одна постыдная страсть, тлеющая, как торф под болотом. Она была фоном их жизни, её горькой приправой. Они завидовали друг другу: у кого корова лучше доится, у кого крыша не течёт, у кого сын здоровее. Они завидовали тем, кого не видели: богачам из Лиона, щёголям из Парижа. Эта зависть стала их проклятием…

Глава 2. Визит незнакомки

Сотни лет в деревне Сен-Жермен существовал свой устоявшийся уклад жизни: без резких перемен и неожиданностей. Но случилось то, что навсегда нарушило привычную жизнь повседневности. По единственной ухабистой дороге, что вела в их забытую богом деревню въехала карета.

Не обычная карета, в которой приезжал сборщик податей, а богатая роскошная карета. Лакированное дерево отливало глубоким чёрным глянцем, бронзовая фурнитура сверкала на солнце ослепительными бликами, а стёкла были чисты и прозрачны. Её тянула пара элитных вороных жеребцов: статных с длинными бурыми гривами. За каретой следовала телега, гружёная доверху сундуками.

Вся деревня Сен-Жермен встрепенулась. Из-за ставней высовывались бледные лица женщин, из кузницы выскочил, вытирая руки об фартук, кузнец, дети бросили свои игры и, разинув рты, уставились на диковинное зрелище. Даже старики на площади перестали курить, их старческие, помутневшие глаза сузились, пытаясь разглядеть кому же принадлежит этот роскошный транспорт.

Карета плавно остановилась на площади у колодца. Кучер, одетый в ливрею, спрыгнул с козел и откинул скобу, дверца открылась. Сначала на землю ступила туфелька из тончайшей кожи на маленьком изящном каблуке, а затем из полумрака кареты появилась ОНА.

Тишина завладела площадью. Казалось, даже ветер перестал шуметь в кронах деревьев для того, чтобы детально рассмотреть таинственную незнакомку.

Её звали Элоиза д'Анжер. Юная особа, лет 25, высокая, статная и стройная. Её платье алого цвета было сшито по последней парижской моде: с узким лифом, широкой юбкой на фижмах и кружевами, стоившими, вероятно, больше, чем годовой урожай этой деревни. Её кожа была фарфорово-бледной, и эту мертвенную бледность оттеняли густые, смоляного цвета волосы, уложенные в высокую причёску, в которой просматривалась нитка жемчуга.

Её большие чёрные глаза медленно скользили по любопытной толпе. Она смотрела на людей Сен-Жермена с холодным контролируемым интересом. Её пухлые губы винного цвета тронула улыбка, вежливая, отточенная светским общением, но совсем равнодушная.

Затем из кареты вышел её спутник. Мужчина лет шестидесяти, одетый с безупречной, строгой элегантностью в коричневый камзол с красной розой в петлице. Его лицо было мудрым и усталым, испещрённым морщинами, а во взгляде читалась привычная власть и настороженность. Он оценивал обстановку в толпе, высматривая потенциальные угрозы для своей спутницы. Его рука, в коричневой лайковой перчатке, легла на руку Элоизы в защитном, почти собственническом жесте.

Вместе с ним Элоиза покинула свой дом в Орсьере, в Швейцарии, и теперь они искали себе новое пристанище во Франции. Это был мсье Себастьян Монфор, кем он ей являлся: другом, покровителем, родственником или любовником – доподлинно неизвестно.

На площадь выбежал прево Дюбуа, раскрасневшийся и растерянный. Он понял, что перед ним стоят статусные и богатые люди, перед которыми нужно заискивать и быть перед ними покорным. Он подошёл к мсье Монфору, протянул руку и представился:

– Мсье Дюбуа, королевский прево Сен-Жермена. Должно быть, господа устали с дороги и хотели бы передохнуть?

– Мы хотели бы остаться у вас насовсем, – отрешенно ответил Себастьян Монфор, проигнорировав поданную чиновником руку, в смущении Дюбуа пришлось её опустить. – Есть ли у вас что-либо, подходящее для нас?

– Есть один двухэтажный дом, раннее принадлежавший семейству де Верже. Он вам может понравиться. Правда, он обветшал, и ему бы не помешал ремонт. Это всё деньги, а бюджет нашей деревни, сами знаете. Да. Дом выставлен на торги, но его до сих пор не купил никто.

– Я покупаю этот дом! – отчеканила Элоиза, глядя на мсье Дюбуа сверху-вниз. – Он будет моим навечно, и я обставлю его по своему личному вкусу. Вы принимаете моё предложение?

– О да, конечно, мадам.

– Мадемуазель.

– Да, мадемуазель. Деньги – это такой деликатный вопрос для нас… Но вы понимаете?

– Себастьян, рассчитайтесь с прево, оформите всё, что необходимо. Хочу отдохнуть в своём доме, как можно скорее, я так устала с дороги.

Она позволила себе ещё одну тусклую, ничего не значащую улыбку и, опираясь на руку мсье Монфора, направилась к дому, к которому, лебезя перед ними, вёл Дюбуа. Толпа молча расступалась, пропуская их, а сзади отдалённо уже начинали ползти пересуды: «Интересно, кто это? Выглядит, как королева», «А глаза, как у мертвой», «А голос у неё какой: жуткий страшный, кровь застыла в жилах после её слов», «А может быть она ведьма?», «Точно ведьма. Невинные сюда не приезжают», «И очень богатая ведьма. Сундуки-то, сундуки её видели? Сколько же там, наверное, добра! Украшений, золота, серебра», «А это отец её?», «Или дед?», «Наверное, полюбовник», «Сам дьявол это, говорю вам! Не приедет обычный человек в нашу глушь, здесь что-то нечисто».

Элоиза с Монфором уже не слышали этого. Они равнодушны к людским пересудам.

Глава 3. Тайные вечери

Дом Элоизы д'Анжер в Сен-Жермене быстро превратился в салон для просвещённых деятелей. Сюда, словно бабочки на свет, слетались поэты, музыканты, художники и философы, которые стояли у истоков Французской Революции. Элегантные господа и дамы входили в этот роскошный дом по вечерам и уезжали на рассвете. Свет в окнах особняка горел до самого утра. А что там творилось за его стенами, жителям Сен-Жермена приходилось только догадываться или додумывать.

Сначала приезжих было немного: пара любопытных помещиков из соседних деревень, чиновник из Безансона, чьё любопытство перевешивало осторожность. Слухи о невероятной красавице из соседней Швейцарии с состоянием разлетелись быстрее, чем какие-либо другие сплетни. Вскоре дорога в Сен-Жермен перестала быть пустынной, экипажи ездили сюда каждый день, не переставая. Так что прево Дюбуа пришлось заняться тем, чтобы сделать сюда хорошую дорогу.

Раз в неделю, в Сен-Жермене появлялась чёрная карета мсье Монфора. Он приезжал либо в одиночестве, либо с гостями: господами и дамами. Гости к мадемуазель Элоизе приезжали совершенно не похожие друг на друга, их трудно было причислить к какому-либо одному течению. Из Лиона, Парижа, Нормандии и даже самого Лондона сюда добирались лёгкие, щегольские экипажи.

Прохладными вечерами из распахнутых окон её дома лилась музыка. Это были не грубые народные напевы, под которые плясали на праздниках, а томные, сложные мелодии клавесина, скрипки и виолончели, заставлявшие замирать случайных прохожих. Вместо привычного запаха жареной баранины, лука-порея и дыма от навоза, которым топили бедняки свои дома, оттуда доносился тонкий волнующий аромат свежесваренного кофе, экзотического табака и духов с нотками жасмина и лимона.

Деревенские жители, собираясь на площади, рассказывали друг другу о том, что в этом дьявольском доме каждый день совершаются шумные оргии и пьяные кутежи. Дамы и господа вместе с молодой хозяйкой дома предаются любовным утехам между собой, забывая о всякой разборчивости и мере, и что вот-вот лицо прекрасной незнакомки съест сифилис. Поговаривали и о тёмных ритуалах, которые делались на крови дикого кабана, отрубали головы курицам и приносили в жертву Мамоне невинных младенцев, которых тут, правда, ни разу так никто и не увидел. А сама Элоиза – это невеста Сатаны, к которой приезжают знатные господа, чтобы просить через неё славы, богатства и любви.

Элоиза д'Анжер не опускалась до уровня жителей этой деревни, она всегда проходила мимо них с гордо поднятой головой и аристократической выправкой. Ей было совершенно неважно, что о ней говорили, главное, что она чувствовала себя в этой глуши безопасно.

Она была хозяйкой и душой этих вечеров. Она восседала в кресле, как на троне, её бледное лицо оставалось почти неподвижным, лишь тёмные глаза скользили по лицам говорящих. Она блистала остроумием и эрудицией, её холодная, отстранённая красота действовала на мужчин как мощный магнит. Эти просвещённые умы пытались поразить её своими пламенными речами, поймать на себе её непроницаемый взгляд, добиться её одобрения.

Спорили о Вольтере и Руссо, зачитывались крамольными пассажами, с жаром рассуждали о естественных правах человека, природе власти, общественном договоре и пороках клерикализма. Здесь же, за одним полированным столом, могли сидеть ярый республиканец, уже мысленно примерявший триколор, и молодой циничный аристократ, скучающим тоном рассуждавший о преимуществах просвещённой конституционной монархии. Здесь, в этой богом забытой глуши, за хрустальными бокалами с рубиновым бордо под утончённые звуки музыки велись разговоры, которых местным жителям было не понять в силу недостатка умственных способностей.

Местные видели лишь внешнюю помпезность дома и его хозяйки и раздражались до безумия. Женщины Сен-Жермена кипели от злости и зависти. Их мужья были полны ненависти к Элоизе, поскольку та была ужасно красива и неприступна для них – ни за какие блага мира, она не готова их одарить даже улыбкой. Их зависть и злоба принимала уродливые, ядовитые формы: они косились на освещённые окна дома Элоизы д'Анжер, шептались у колодца, обвиняя её во всём на свете: от сглаза, до внезапной засухи.

– Опять к своей колдунье поскакали, – шипела крестьянка, с силой швыряя в корыто мокрое бельё. – Весь вечер там просидят, а чуть свет, когда все спят, разъедутся. Говорят, она им зелье в вино подмешивает, чтоб головы кружились и языки развязывались!

– Тише ты! Всю округу распугаешь, – огрызалась соседка, но глаза её горели тем же жгучим любопытством. – Не колдунья она, я тебе говорю. Хуже. Вольнодумка, безбожница. Это ещё страшнее. Бога отрицает, короля с королевой поносит. Да таких как она в Париже уже давно бы допрашивали с пристрастием.

– А я говорю, что инквизиции на неё нет. Святые отцы быстро бы язык развязали прессами да колёсами. И созналась бы она в своих злодеяниях против бога.

Эти домыслы были не беспочвенными. Времена изменились. Охота на ведьм осталась в тёмном, диком прошлом, за горами, в фанатичной протестантской Швейцарии. Во Франции эпохи Просвещения, накануне революции, обвинение в колдовстве выглядело бы смехотворно, деревенским суеверием, и вызвало бы лишь хохот и насмешки тех самых просвещённых гостей Элоизы д'Анжер, у которых были связи в судах и салонах столицы. Местный судья, наслышанный о парижских веяниях и боявшийся показаться невеждой, счёл бы такие жалобы происками истеричных и завистливых жен.

Мсье Монфор зорко следил за всем происходящим. Он превратил дом мадемуазель в неприступную крепость, защищённую не каменными стенами, а деньгами, связями. Элоиза д'Анжер стала объектом всеобщего внимания и ненависти. Она блистала и общалась с самыми передовыми умами Франции и не только. С каждым таким вечером, с каждым восторженным взглядом, с каждой сплетней, долетавшей до её ушей, её уверенность в своём влиянии крепла, но сердце затвердевало, как камень. Нет, люди не меняются…

Глава 4. Таинственная Элоиза д'Анжер

Слава о мадемуазель из Швейцарии, поселившейся в Сен-Жермене ширилась, обрастая невероятным количеством подробностей. В глазах одних она была демонической соблазнительницей, в глазах других – злой колдуньей, но никто не знал о ней всей правды. Кто она на самом деле, что пережила, кем были её родители – это было окутано тайной.

Однажды, отец Клеман, направлявшийся к больной прихожанке, дабы причастить её, столкнулся с Элоизой на узкой тропинке у самого леса. Она была одна, без мсье Монфора. Отец Клеман посмотрел в её черные глаза и остолбенел от страха, сколько силы и воли было в них, как они манят и одновременно пугают своей надменностью и холодом.

– Мадемуазель, – вежливо снял шляпу священник, – моё почтение.

– Отец Клеман, – звучал её голос, словно звон металла, – скажите, разве вера учит тому, что все люди от рождения грешны и порочны?

Вопрос застал отца Клемана врасплох. Он ожидал чего угодно, но только не богословского диспута посреди поля.

– Она учит, что все мы слабы и нуждаемся в прощении и благодати, дитя мое, – осторожно ответил он. – В каждом есть искра Божья, способность к добру.

На её бледном лице дрогнула тень горькой улыбки.

– Искра, говорите? – она произнесла это слово так, словно оно было ей незнакомо. – Но, если её затоптали, и от огня ничего не осталось? Человек скорее мёртв, чем жив?

– Она остаётся всегда, – твёрдо сказал священник. – Человек живой, пока он дышит, пока бьётся его сердце, мадемуазель Элоиза.

Они стояли в неловком молчании. Казалось, Элоиза что-то обдумывала, её взгляд был обращён внутрь себя. Потом она кивнула, скорее себе, чем ему и, не прощаясь, пошла дальше, её стройная фигура растворилась в сумраке вечернего леса. Отец Клеман смотрел ей вслед с тяжёлым чувством. Он не мог разгадать тайны мадемуазель Элоизы, и это напугало его куда больше.

Глава 5. Пьер и Мари.

Молодая пара Пьер и Мари, возвращаясь с поля, на котором они отработали весь день, уставшими и голодными, увидели Элоизу, стоявшую возле их дома. Сердце Пьера ёкнуло от страха, он инстинктивно прикрыл собой жену, холодный надменный взгляд дамы сулил плохое.

– Можно ли мне напиться у вас воды? – строго спросила она.

– Конечно, – заикаясь стала отвечать Мари, понемногу сбрасывая оцепенение с тела, – мадемуазель Элоиза, сейчас принесу.

– Я присяду здесь? – спросила девушка, указывая на бревенчатую лавку возле их жилища.

– Места не жалко, пожалуйста, будьте так добры, – немного успокоившись, ответил ей Пьер.

Мари, женщина добрая и отзывчивая, вынесла из дома железный ковш с прохладной родниковой водой. Элоиза с жадностью сделала несколько глотков, и краска алого румянца, которую доселе никто из жителей не видел, растеклась по её щёкам.

– Благодарю вас. Скажите, добрые люди, если бы у вас насильственно украли всё, чем вы владеете, проявили бы вы милосердие к обидчикам или же возвращали своё?

– Мы не очень сильны в таких разговорах, мадемуазель Элоиза, – медленно, обдумывая каждое слово, отвечал ей Пьер. – Как по мне, к каждому человеку стоит проявить капельку милосердия, каким бы он ни был. Неисповедимы пути господни.