Читать онлайн Хайноре. Книга 2

Глава 1. Крепость в горах

Старая Рунлейв знала, как делаются дела на Севере.

Барги тоже. Поэтому, когда ее люди схватили его и потащили к Камню, Барги не противился. Предателей на Севере привешивают за руки к скале и потрошат наживо, богам на радость, а своим для устрашения. Но свои и так сейчас перепуганы, да и Барги был когда-то верным человеком. Потому Рунлейв велела предателя просто вздернуть. По старой дружбе. А вот тело потом отнести ближе к захваченным землям, и там уже дать потроха наружу. Пускай боятся щенки с материка. Пускай думают, что в горах засели звери, чудовища и бесы, способные на что угодно ради Севера и конунга, меда ему рекой за столом Воителя. В прошлый раз ее парни сделали для материковых «красную птицу» из одного их брата, схваченного среди прочих у деревни близ Корхайма. Груни говорил, надо и Барги пустить полетать на кровавых крыльях, но Рунлейв отказалась. По старой дружбе.

Пусть предатель нарисовал на теле вражеское знамя и думал, что сможет скрыть его от своих, все же Рунлейв хорошо помнила его мать, и сын ее с Барги когда-то очень давно дружил. Пусть его наказанием будет не страшная смерть, а одиночество среди псов, кормящихся объедками со стола Воителя.

Когда парни потащили тело предателя вниз, Рунлейв велела всем расходиться по норам. Зима вступила в свои права, пики занесло снегом, холод пробирался даже в хорошо прогретые комнаты старой горной крепости времен Первых Ярлов. Нехорошо, если кто-то из ее деток простынет или помрет. Их и без того мало осталось, кто же будет встречать друзей с материка и возвращать Север его богам?

Она потом и сама ушла, когда высокие фигуры ее мальчишек скрылись внизу и превратились в маленькие черные зернышки. Рунлейв долго-долго спускалась вглубь скалы по камням-ступеням, ведущим в священный грот, что горцы отвели для храма. Временного, конечно, пока они не вернули богам их родные святилища. В гроте, где было влажно и почти тепло без мехового плаща, боги стояли вкруг, словно собрались на совет и решали судьбу островов. Рунлейв понимала, что это были всего лишь наспех срубленные тотемы, в которых боги едва ли задерживаются надолго. Она знала, что все они, как и Великий Убийца, которому Рунлейв служит со дня первых кровей, решают дела куда более важные, нежели их, человечьи, споры. Но горцам так было радостней и легче – знать, что боги всегда с ними, всегда рядом, готовы бороться и благословлять. Рунлейв же видела в глазах тотемов только укор и осуждение. Как, мол, вы допустили, что сюда явились эти твари с материка и заняли ваши земли? Как, мол, вы такое позволили?

Ничего, неизменно отвечала жрица, когда спускалась сюда, воздать богам, вскорости острова снова будут нашими. Дайте только срок, дорогие отцы, сердечные матери, дайте время и не покидайте своих детей. Этим ее, Рунлейв, служба и заканчивалась. Обещаниями, увещеваниями, стойкостью на укоры и упреки. Северные боги, как и островитяне, не выносят оправданий и раболепия, не терпят заискивания и унижений. С ними нужно быть холодной и строгой, но в то же время покорной воле. В точности как с конунгом, только вот с ним-то Рунлейв позволила лишнего…

Она замерла напротив тотема, изображающего сухое, рубленое лицо с черными губами и безразличным взглядом. Ощущения, конечно, совсем не те, что в храме Корхайма, и уж тем более не те, что в Гнезде Гримурха на Пиках, но что-то Рунлейв все-таки почувствовала. Ее бог здесь, смотрит деревянными глазами с подтеками липкой смолы и чуть кривит пропитанные всеми ядами мира губы. В сказаниях о Гримурхе говорится, что его рот почернел, а кожа стала снежно бела после того, как Великий Убийца решил испробовать на себе все сущие яды, дабы найти тот, что способен погубить бога. Такого яда он не нашел, зато обрел сам и дал своим подопечным великое знание – способность и лечить, и убивать.

Старшие жрицы из Гнезда отправили Рунлейв служить конунгу, когда той только минуло восемнадцать зим, и ох как она намучалась, латая раны этого неуемного властителя островов. Одно радовало жрицу – сейчас Биръёрн сидит подле Воителя, пьет мед, хохочет и думать не думает о сражениях, поединках и о том, как бы побыстрее напороться на вражеский топор. Впрочем, и лечить его пришлось бы уже не Рунлейв, к радости ли, к горю.

Позже Груни Волчонок нашел ее в общей зале – большой пещере немного выше круга богов, где бежавшие северяне обустроили свое жилище. Высокий, сероволосый, с бородой, переходящей в мохнатую грудь, Груни походил на старца, хотя был даже моложе ее сына. Волчонка можно бы уже звать Волком, главой рода, от которого остался он, ну и может его сестрица Грута, ежели выжила после позорной бойни за Корхайм. Но для Рунлейв все здесь были юнцами и молодняком, щенками в родильных соках, чьи старшие родичи ушли воевать, но так и не вернулись. Хорошо бы помощь пришла вскорости, в который раз подумала жрица, так мы недолго протянем.

– Ну, говори.

– Сделали, – сказал Груни своим гулким, что песнь рога, голосом. – Красиво сделали, фалавенцам вывернет брюхо, когда увидят наше им подношение.

Рунлейв хмыкнула, снова опускаясь перед люлькой. Маленькому сынишке Эрны нездоровилось, простыл с приходом зимы. Была еще Марна, ее ученица, но деток жрица никому не доверяла. Малыши, рожденные в свободе, не знавшие пяты людей с большой земли, – это их будущее. Что взять с тех, чьи матери и старики остались в столице, под властью фалавенцев? Прогнившее семя. Их, конечно, еще можно было спасти, перевоспитать. Но время идет, а сейчас их воспитанием занимаются люди Королевства. Рунлейв тихо напевала себе под нос, утешая малыша, пока потчевала его горьким настоем, а Груни все стоял над ней и сопел, словно не решаясь снова задать вопрос, ответ на который уже и без того знал.

– Дай мне добро, – заговорил-таки, – без благословения не сунусь. А надо бы. Мы бы вышли с той стороны гор, поправили старый ялик. И прошлись с гарпунами вдоль берега, далеко бы идти не стали, я тебе говорю. Ты же знаешь, в море нам равных нет. Пусти, пока вся вода льдом не стала.

Мальчик одержим идеей поохотиться на мертвяков, что в изобилии водятся в здешних водах. Дескать, жиру с них можно напасти, особенно в зимний период, на долгие дни, а уж мясо какое! А горцам бы не помешало рыбьего мяса откушать, сил прибавить, детей вырастить здоровых и крепких. Не все же ягодами питаться да мелкой дичью, все еще забредающей в горы и предгорье. Была истина в его словах, Рунлейв понимала, однако ж…

– Опасно, мальчик. Фалавенцев привлечешь и сам попадешься.

Были времена, когда северяне, точно морские твари, бороздили воды и равных им не было ни с юга, ни с запада. Королевские капитаны вели свои лодчонки на цыпочках, если пришлось бы им проходить мимо островов. Но это их, конечно, не спасало, северяне на море держали нос по ветру и всегда чуяли, когда на фалавенском баркасе есть, чем поживиться. Заняв Корхайм, королевские прихвостни сожгли почти все лодки северян. Хорошо, что конунг того уже не застал, как бы в гневе он не начал рубить всех, кто под руку попадется. Если у северянина забрать лодку, то это как меч отнять и им же отрубить мужское естество. Так он всегда говорил.

Но Груни был прав. Грядут метели и холод, добыть пищи будет сложнее, а надобность в ней серьезно возрастет. Помощи от друзей с большой земли все нет и нет, и кто знает, сколько горцам еще удерживать эту крепость из скал и пиков. Можно было отправить его, положим, с двумя молодцами, Дормом и Йовом, а то те уж тоже порядком заржавели. Можно было б дать им добро, благословение. Может, так и стоило поступить? Как бы решил Биръёрн? Конунг бы рискнул. Он бы и сам сунулся в море вместе с молодцами.

Ох, ладно, старый медведь, рыбий сын, твоя взяла…

– Благословляю тебя, Груни из Волчьего дома. Принеси нам пищи и надежды, да не затупится твой гарпун, да не прохудится лодка. Иди, пока я не передумала.

Волчонок оживился, заблестел водянистыми глазами, ударил кулаком себе в грудь и быстро ушел. Вечером жрица дала такое же благословение Унии и Марике, двум молодым девицам из старого корхаймского рода, которые решили спуститься к предгорьям на охоту. Обе прихватили с собой луки и ножи, обеих Рунлейв осенила знаменем Воителя, Одноглазого бога и Матери Миротворицы – да не прогневается на нее за это Гримурх. Каждый раз, когда кто-то из горцев покидал безопасные пики и пещеры, жрица молилась за их возвращение, но редко когда всерьез на него надеялась. Рунлейв, будучи жрицей бога мертвецов, всегда спокойно относилась к чьей-либо гибели. Когда конунг затеял этот бунт, вопреки договоренностям с Фалавеном, она каждый день ждала известий о казни сына, и даже готовила ему посмертную песнь: собрала трав и, как положено, горсть промоченной в стоячей воде могильной земли. Она не плакала, когда узнала от Старших матерей, что отец ее и старшие братья погибли в шторме, не плакала, когда конунг испускал дух у нее на руках. Однако, когда пришла весть с материка, что ее сынок еще жив, надежда болью сдавила сердце. Осознание того, что плоть от ее плоти еще топчет живую землю, а не покоится в ней бездыханный, далось ей куда тяжелее, чем смирение с его возможной кончиной.

К слову, о вестях с материка…

Обождав, пока полуденные ветра стихнут, Рунлейв вышла из пещер и, закутавшись в меховой плащ, начала взбираться выше, к скале, выходящей на другую сторону гор. Путь был не из самых простых, особенно для женщины, давно разменявшей пятый десяток, чьи кости и без того промерзли за юность, проведенную в частых бдениях на пиках Гнезда. Но жрица Гримурха была не из тех, кто бросает все на полдороги. На черной скале, изгаженной птицами, нес службу Нарок, младший из сыновей Нарока Большого, как и многие северные мужи отдавшего жизнь за Корхайм.

Услышав шаркающие шаги, молодой северянин оторвался от моряцкого рога, через который всматривался в горизонт, и покачал головой, ни слова не сказав. Нет, пусто в море, поняла жрица.

Перед смертью конунг велел ей увести оставшихся бойцов в горы и ждать помощи с материка. Войска, как полагала Рунлейв, какая еще помощь могла их спасти, как не добрая сотня-другая крепких бойцов? Но войска все не было. Была только надежда, что после смерти Биръёрна, его договоренность с материковым человеком не затонула в холодных водах вместе с останками северного владыки. Жрице осталось лишь верить и молить богов о том, чтобы подмога прибыла поскорее. Стоило бы разузнать, что делается в портовом городе, сколько там фалавенцев. Надо, надо отправить туда людей. Тайно, осторожно. Пускай ударят со спины, когда друзья с материка будут брать порт, потом встретят и проводят в ставку горцев… Интересно, сколько их будет, этих помощников? Хватило б на то, чтоб отбить столицу у Фалавена, а за ней и весь остров. С остальными островами все еще не было никакой связи, но дайте только срок, дайте только укрепиться в Корхайме, мы отобьем и остальные северные земли – так Рунлейв говорила богам, так она утешала саму себя и своих горцев.

Прежде чем спуститься с птичьей скалы, жрица велела Нароку направлять свой рог не только на запад, но и на север, приглядывать за Груни и его молодцами, а чуть что – сообщать лично Рунлейв. Хорошо бы он вернулся поскорее, от волнения ломит кости не хуже, чем от промозглого ветра. Но жрица знала, ждать еще не меньше суток – Волчонок упорный, шкура у него толстая, морозов не боится. А значит будет преследовать морскую дичь до насмерть заледеневшей бороды. И только когда уже не сможет отодрать от руки гарпун, тогда, может статься, и воротится.

Будьте с ним рядом, боги Севера, направляйте его руку и ялик, отгоняйте скальных девок, поющих о смерти, да девок в соколиных плащах, что топчут фалавенские баркасы.

Потом Рунлейв спустилась обратно в пещеры. Пришло время всех кормить, с охоты вернулись Марика и Уния – обе на каждом плече несли по связке зайцев. Вот так лесной улов! Если хорошенько постараться, пойдет на густую похлебку, которой хватит всем.

Почти сразу после жрицы в общую залу вошли молодые вояки. С ними у Рунлейв дружба не заладилась с самого первого дня, когда решено было отступать к горам. Молодняк не долго сидел смирно, зализывая раны и поджав хвосты. Рожденные для битв и воинской славы, каждый из них готов был как можно скорее оказаться за одним столом с Богом-Воителем и своими славными предками. А для этого им нужны были схватки – на меч бросаться, как то делают некоторые племена на юге, не по-северному. Но сейчас было не время битв, это жрица и пыталась втолковать дуралеям. Нужно было удержать крепость, разобрать местные завалы, открыть проледеневшие двери, обосноваться, восстановить силы и лишь потом, когда придет подмога, давать бой фалавенцам. Но молодые не хотели ждать, молодых грызла гордость, что течет по жилам их древних родов испокон веку, и, что уж таить, дурость столь же старинная.

Чтобы занять неуемных храбрецов, Рунлейв отрядила их озаботиться крепостью. Только боги знают, когда последний раз сюда совался живой человек. Если верить старому Корну, строил ее один из Первых Ярлов, Зиг Потерянный. Потерянный, потому что в детстве пьяница-отец оставил Зига в лесу, где мальчик провел несколько месяцев. Родня уже и ждать его не ждала, но Зиг вернулся, да только с такими потерянными глазами, что никто его уже не узнавал. Сколь бы ни жил будущий ярл с семьей, сколь бы ни любила его мать и невеста, все его тянуло к отшельничеству. И как только стал он ярлом, выиграв поединок со старшими братьями, ушел в горы, где возвел себе крепость. Комнат в ней было немного, чтобы ярл мог жить в одиночестве, допуская к себе лишь детей и жену. Зиг даже завалил несколько пещер в толще горы, дабы никто не мог к нему подобраться таким путем. Старую крепость мало кто с тех пор трогал – дурное поверье ходило, дескать сунешься сюда, тоже потерянным станешь. Но бежавшим от войны выбирать убежище не приходилось. А поскольку горцам, может статься, придется пережить здесь зиму, стоило бы хорошенько обосноваться, расчистить ходы и пещеры. Этим по наказу Рунлейв и занялись неуемные молодцы, но теперь, видно, и это дело им приелось…

– Выходит, Волк отправился в море, а мы здесь должны долбить ходы в скале, как тролли – старую щель великанши Норги? – Так ее встретил Эйтраг, сын Крога Зверозуба. Он стоял во главе своих молодцов – высокий, руки-в-боки. Черные и густые, как медвежья шкура, брови, хмурились над такими же темными недобрыми глазами. – Груни идет брать мертвяков, пока братья глотают каменную пыль, Груни возьмет славу, пока мы потешаем богов? Вот как ты с нами, почтенная жрица?

– Вам я поручила дело не менее важное. Груни пошел не за славой, а за едой, чтобы мы пережили зиму. Что мне скажешь ты, Эйтраг? Вы расчистили пещеры?

Сын Зверозубы свирепо смахнул рукавом свисающие с длинного носа сопли и снова упер руки в бока. Негодует, что во главе горцев сейчас, хоть и временно, женщина, ни за что не проявит покорности больше необходимого. Рунлейв и сама не хотела вставать во главе, но умирающий конунг возложил на ее голову венец временного правления, и никуда теперь от такой чести не денешься.

– Нашли. Расчистили ходы, так усердно трудились, что Атли чуть без руки не остался. Верно говорю, Атли? – Атли кивнул, показывая висящую на повязке руку. За его спиной в тени пещерного свода Рунлейв померещилась сгорбленная фигура, беспрестанно почесывающая шею. Жрица сморгнула видение. Что еще за шутки мороков? – В глуби горы тепло, как в материнском сердце, а вот сверху уже изрядно морозит. Надо бы заготовить дров, ежель жрица-конунг собирается обосноваться в покоях ярла.

– Чем и поручу тебе заняться. – Рунлейв снова отвернулась к котлу.

– Поручай это своему седому псу! – Рык Эйтрага эхом пронесся по каменному мешку пещеры, и всё здесь как будто разом затихло, только ложка жрицы продолжала скрести по дну котелка.

– Что ж, – сказала Рунлейв, немного помолчав. – Я найду, кому это поручить. А ты, раз не можешь найти, куда пристроить свой меч, Эйтраг, сын ярла Зверозуба, ступай со своей сворой к южной бухте. Разведай, сидят ли там фалавенцы, сколько их, куда бить. Придет помощь с материка – веди сюда, в горы. Жди две седмицы, не больше, и ежели никто не явится – возвращайся, и я постараюсь придумать тебе другую забаву.

– Вот так бы сразу! – Эйтраг азартно рыкнул. – Идем, братья, принесем этой ледяной жрице славу! Авось, растает.

Мальчишка небрежно склонил голову, Рунлейв также небрежно бросила ему зажатое между пальцами божье благословение, и толпа молодцов вышла из пещеры – в ней мигом стало, чем дышать. Будут боги благосклонны, и ее решение сыграет горцам только на руку. Неугомонные и жаждущие битвы воители, несущие в своих жилах кровь лихих ярлов без земель и морских конунгов, займутся делом по душе, наденут мягкие обвязки, медвежьи шкуры и обратятся в зверей, выслеживающих добычу. Жрица знала, что без потасовки с фалавенцами Эйтраг не уйдет, здесь и говорить о важности поберечь себя было бы без толку. Но, возможно, так сам главарь и его свора напьются крови и угомонятся хотя бы на время.

О своем решении Рунлейв пожалела уже через день, когда солнце стало клониться к закату и со скалы прибежал, запыхаясь, Нарок.

– Жрица, там… Груни…

– Возвращается? Что ты видел?

Отдышавшись, Нарок часто закивал.

– Возвращается, только не один… с ним корабль…

Рунлейв вскочила с места и схватила мальчишку за локоть, сама не зная для чего – чтоб заставить говорить быстрее, или чтоб самой удержаться на ногах.

– Чей? Ты разглядел? Ну?!

– Фалавенский, военный… взяли ялик на крюк, ведут за собой…

Великий Убийца! Случилось худшее! Или… но зачем бы им идти прямо к горцам на поживу? Груни решил заманить? Хочет устроить засаду?

Жрица беспокойно заходила по комнате, которую обжила для кабинета в самой крепости, и проклинала себя за то, что отпустила Груни и Эйтрага. Но ничего. Местные ходы фалавенцы не знают, у горцев преимущество, нужно встретить соколиных плащей внизу, в самой узкой части пещер… Там и обрушить весь северный гнев.

– Как близко они? Ну?

– Близко. Солнце не успеет сесть…

– Собери людей. Встретим их стрелами и топорами.

Она велела Нароку привести всех бойцов к нижним пещерам, чьи ходы заканчивались обрывами к морю. Там удобнее всего орошать берег стрелами. Нарок кивнул по разу на каждое слово жрицы и побежал исполнять. Сама же Рунлейв спешно спустилась к большой пещерной зале, где сидели женщины с детьми и старики. Встретив Марну, жрица велела ей собрать их в одном месте и держать при себе несколько склянок с благословенным соком Гримурха из ее, Рунлейв, покоев. Пускай лучше северян примет в своем чертоге Бог-Убийца, чем их схватят фалавенские псы.

Чуть позже жрица спустилась к лучникам, где ее ждал и Нарок. Она взяла у мальчишки рог, ступила к краю скалы и вгляделась в краснеющий горизонт. Корабль встал далеко от берега, потом от него отделился ялик Груни. По мере того, как лодка приближалась, жрица с трудом смогла разглядеть несколько фигур в теплых капюшонах. Одно Рунлейв поняла точно – то были не фалавенские плащи.

Когда ялик остановился меж двух острых пиков, царапнув килем каменистое дно, а в малую воду ступили люди, горцы затаились в пазухах скалы, да затихли, так, что если бы не шум моря, то все на лигу вокруг оглохли бы от тишины. Нарок вежливо положил руку на плечо жрицы, призывая ее опуститься за камни вместе со всеми, и Рунлейв подчинилась, не отрывая глаза от узкого горлышка рога. Теперь она наконец увидела Груни, он шел впереди всех, держа перед собой гарпун с развевающейся на нем длинной грязной рубахой.

Волчонок махнул рукой идущим за ним людям, и те остановились по колено в ледяной воде, а сам пошел вперед, размахивая грязным тряпьем. Рунлейв переглянулась с Нароком, стоящие наготове лучники щурились и тихо перешептывались друг с другом. Никто здесь не понимал, что происходит, разве что сам Груни, пожри его Мертвый змей. Волчонок вышел на берег и гаркнул во все горло, стараясь перекричать море:

– Жрица! Я знаю, что ты смотришь на меня! Вели стрелкам расслабить тетиву!

Рунлейв опустила рог, снова переглянулась с Нароком и, вздохнув, встала из-за камней.

– Я ждала полный ялик жирных мертвяков, а не незнакомцев с вражеского судна! – крикнула она в ответ. – Кого ты привел к нам?

– Поверь, госпожа, этот улов тебе придется по нраву! – Груни расхохотался, безумно, точно перебрал меда, а потом воткнул гарпун в мерзлый песок.

Он снова махнул рукой, высокая фигура в плаще отделилась от своих собратьев и зашагала к берегу. Жрица почувствовала, как стоящие рядом с ней лучники напряглись, и велела им быть наготове, но не спускать тетиву без ее слова.

– Знал, что ты не пустишь нас без стрелы в заднице. Потому пришел с мирным знаменем, смотри! – Груни дернул свою рубаху, повязанную на гарпун. Вот так знамя… Что ж, каков нынче Север, таковы и его знамена… Когда человек в плаще подошел к Волчонку, тот опустил одну руку ему на плечо, а другую воздел к небу и радостно, словно мальчишка, впервые вернувшийся домой с уловом, крикнул: – Жрица, я привел тебе конунга!

Южанин скинул капюшон. Рунлейв подняла рог к глазу, и в нем тут же помутнело – рядом с Груни стоял молодой Биръёрн Сын Сирен.

Глава 2. Новый конунг

– Сколько воинов здесь осталось?

Наследник Биръёрна довлел над столом в кабинете Рунлейв, прошивая взглядом каждого присутствующего на совете. При виде сына сердце жрицы замерло и, похоже, до сих пор не начало биться. Где-то в этой комнате лежит шкатулка с истлевшими от времени черноцветами и поминальная песнь, которую Рунлейв готовила к моменту, когда к северным берегам причалит баркас с телом Бригана. И вот он перед ней, на своих ногах, не дух и не морок, живой.

– Мало, – наконец ответила жрица, пока другие под взором ее сына угрюмо молчали. – В горах остались старики, женщины да малые дети, все те, кто не захотел оставаться под пятой Короны. Несколько клановых девиц умеют охотиться и держать лук, еще отара совсем молоденьких мальчишек, ты видел их на скалах. Это их первая война. – Рунлейв кивнула в сторону задумчивого Волчонка, примостившегося в самом темном углу. – Перед смертью конунг велел мне увести всех, кого смогу в горы. Груни был среди них, Йов и Дорм, как видишь. Был еще Эйтраг, сын Зверозуба, и десяток его молодцев…

– Где они теперь?

– Он рвался в бой… я отпустила. Ты знаешь, Эйтрага удержать мог только его отец… – Жрица потерла занывшие виски, помолчала немного, прислушиваясь к боли, и когда та унялась, продолжила: – Вот и все войско, что я сберегла для тебя, сын мой. Может статься, в плену фалавенцев еще остался кто-то из ярлов, ежели их всех не повесили. Этого я не знаю.

– Гримурху в пасть… – глухо рыкнул ее сын, отнимая руки от стола и оборачиваясь к маленькому заколоченному окну, за которым метель ворошила горный снег. – С таким отрядом мы Корхайм не вернем.

– Не вернем, – согласилась жрица. – Я рада, что волны принесли мне тебя живым и здоровым, сын, но ждали мы совсем другого. Человек с материка, тот, что восстал против своего короля, обещал нам помощь, если продолжим противиться Фалавену. Мы надеялись, это будет войско.

Сын резко обернулся и посмотрел на нее взглядом, который она часто видела в зеркале. И все ж таки не просто так ее сын, незаконнорожденный, как бы его назвали на материке, носит материнское имя по обычаю жриц Бога-Убийцы. Хоть обличье его и лисья шкура вся в отца, но глаза… глаза, что отражают в мир его нутро, они у него в мать.

– С кем сговорился отец? Опиши его. Или ее?

– О, не пытайся, – встряла велеречивая девчонка с черными косами и глазами цвета зла и меда. Она прибыла вместе с ее сыном, выглядела моложе, чем была, и важничала к месту и нет. Рунлейв она сразу не пришлась по душе, хотя что-то в ней жрица Гримурха и чуяла, что-то сильное и опасное. – Она и не встречалась ни с кем из нас ни разочка. Верно, матушка?

Жрица сощурилась, поджав губы, но промолчала.

– Главного она не видела – это точно, – добавила девчонка, скрещивая руки на груди. – Никто его не видел. Даже свои не знают, как он выглядит и кем является. Таков порядок.

– Выходит, отец заключил сделку, сам не зная с кем? – Сын сверлил ее глазами, ее же собственными глазами – вот так забава! Рунлейв едва сдержалась, чтобы не улыбнуться то ли от прилива несвойственной ей материнской нежности, то ли от шутки богов.

– Ну очевидно же с кем, твое величество! – Черноволосая всплеснула руками. – С повстанцами.

– Да кто же ты такая?! – не сдержалась жрица.

Девчонка усмехнулась.

– Хайноре де Мельн, агент…

– Де Мельн?! – с хриплым смехом прервал ее Бриган.

– … агент повстанцев с материка, леди-королева-мать. Мне было велено доставить на острова вашего сына, и вот он тут. Полагаю, это тоже было частью сделки.

Рунлейв неохотно кивнула, глядя на сына:

– Девочка права. Я не видела человека с материка или его посланца. С ним встречался конунг, он же и заключил с ним сговор. Материковый обещал, что если твой отец поднимет бунт против Фалавена на островах, нарушит уговор с Короной, то ему помогут освободить острова. И с тобой притом ничего не случится. Не ведаю, какие слова нашел этот человек, чтобы Биръёрн ему поверил… он хотел свободы Северу, хотел, чтобы именно ты занял его место. Избранник богов. Все это было… Ради Севера. – Или конунгского тщеславия, благо оно отвечало интересам и богов, и вольного духа их славной родины.

Слушая мать, Бриган хмурился все больше, будто каждое ее слово вешало на его плечо по связке корабельной снасти. Жрица понимала. Решение конунга довериться материковому человеку и ее, Рунлейв, ввергало в тревогу и сомнения. Беда пришла к ним с материка годы назад, стоит ли доверять помощи оттуда же? Верно ли поступил конунг? Верно ли поступала она, следуя приказу мертвеца? Что ж, теперь решение будет принимать ее сын.

Бриган угрюмо хмыкнул и снова навалился ладонями на стол.

– Я хочу знать детали сделки.

Рунлейв вздохнула, пытаясь припомнить крупицы того, что доверил ей северный владыка. В висках снова заныло. Эта боль возвращается к ней почти каждый день уже целую луну… наказание Гримурха? Может статься, может статься.

– Человек с материка обещал нам помощь в освобождении Севера, – повторила она, как заклинание. – А мы в свою очередь должны продолжать борьбу, сколько есть сил. Конунг не посвящал меня во все подробности, но кое-что я сама поняла… похоже, на большой земле идет своя война. И наш материковый помощник хочет ее выиграть.

– Это все детали? – Чернокосая де Мельн со скучающим видом разглядывала свои руки.

– Нет, – жрица вновь вздохнула и посмотрела на еще одну девочку, которую привез на острова ее сын. Бледная и белокурая, противоположность той, другой, как белая луна людского мира и черная – Чертогов Гримурха, ютилась на стуле, вся в теплых шкурах. – Ты должен будешь жениться на девушке с материковыми корнями. Ваше дитя станет наследником Севера и залогом мира между островами и Королевством. Новыми его хозяевами, как я поняла.

Девочка вздрогнула и метнулась пугливым взглядом в сторону стоящего рядом Ярока Предателя, что отрекся от трона конунга перед входом в этот кабинет. С этих пор он более не будет зваться сыном Биръёрна, отныне он Ярок Отрекшийся, и поделом ему, глупому мальчишке.

Когда жрица закончила, помрачнела не только ее белокурая невестка, но и сам жених. Только чернявая девка глумливо улыбалась, затаив что-то на дне своих ведьмовских глаз.

– Ясно. Значит, главарь фалавенского подполья, кем бы он ни был, поможет мне вернуть Корхайм, взамен я поддержу его восхождение на трон Фалавена и породнюсь с местной герцогиней, чем обеспечу мир между островами и материком. Мой наследник, видимо, как и я когда-то с братьями, должен будет какое-то время провести при фалавенском дворе. Ничего, побери его Гримурх, не меняется.

– Тоже заметил, да? – Хайноре де Мельн наконец оторвалась от своих ногтей. – Нет-нет, да придется под кого-то лечь.

В кабинете будто стало холоднее, сын шагнул в сторону насмешницы, норовя, видно, придушить мерзавку ее же косами, но на его пути встал Ярок.

– Брат. Я отрекся от отцовского наследия и честного имени, мне теперь идти на пир к сиренам или очистить имя в бою, иного пути нет. Я хочу испросить прощения у тебя и богов и стать тебе верным хельвардом. Я посвящу жизнь тому, чтобы защищать тебя и твою семью.

Конунг оскалился. Скованная судорогой злости рука, что предназначалась для шеи девчонки, сомкнулась на глотке Ярока, и Рунлейв лишь усилием воли заставила себя не встревать. Не хватало здесь еще одного кровопролития, будто бы мужи этого клана мало убивали друг друга! К тому же, каким бы негодяем не был Ярок Предатель, жрица хорошо знала его мать, последнюю жену владыки Севера, нежную, что первый подснежник, деву, рожденную для любви и баллад, но никак не для суровой руки конунга и его раскаленной, что кузнечный горн, постели. Аварика бросилась на ладью с покойным Биръёрном, как того требовали обычаи, и ушла вместе с ним к богам. Рунлейв не была женой конунгу, но даже если бы и была, не сунулась бы в огонь с его телом. Поскольку знала, что встреться она с Биръёрном Сыном Сирен на том свете, схватила бы оплеуху за глупость. Он всегда считал эту традицию старушечьей чушью, впрочем, как и многие другие обычаи, к примеру, не брать в постель жрицу бога…

– Не думай, мелкий бес, что отвертишься так просто! Я еще хорошенько поразмыслю над твоей судьбой! А сейчас… прочь пошел.

Ярок невозмутимо склонил голову. Он будто готов был принять любое решение своего брата и конунга, будь то смерть или мучения. Уже шагнул к двери, как белокурая леди крепко схватила его за руку.

– Идите отдохните, миледи, – произнес Бриган мягче. – Комната вам уже нагрета.

Девочка тихо поблагодарила ее сына, и, не поднимая глаз, ушла вслед за Предателем. Ох, непросто девушке будет с ее жестоким мальчиком. Он яростен с пеленок, ревел и кричал не переставая, пока не заполучал в свои маленькие цепкие ручонки вырезанный отцом деревянный баркас размером с питейный рог, и с годами Бриган в своей ярости только укрепился. А этот материковый цветик, уже несколько поблекший от долгого и совсем не изысканного путешествия по Северному морю, с виду едва ли выдержит лишнего дуновения местного ветра. Но ничего. Ей придется окрепнуть, и Рунлейв в том девочке поможет. Иначе как она вынесет наследника, что вылупится из семени этого буйного лиса, с годами превратившегося в настоящего медведя?

– Ну что ж, – снова послышался медовый голосок из тени в углу. – Вижу, заседание палаты представителей окончено. Пойду и я отдохну с дороги. Надеюсь, в моих покоях тоже натоплено, сир Конунг? – Девчонка поднялась со своего стула, плавно, точно язычок свечи, и, чудом избежав хваткой руки Бригана, юркнула к двери. – Подан ли штоф крепленого меда? Ожидает ли в постели северный молодчик, готовый утолить мою тоску?

– Иди уже прочь, – бросил ее сын, и мерзавка, смеясь, удалилась.

Поймав пристальный взгляд Рунлейв, вышел следом и молчавший все время Груни. Этот дуралей так обрадовался встрече со старым другом, что откупорил бутыль с горячительным медом, припасенным на случай, если надо будет согреться, и распил его с Бриганом прямо в лодке, на пути к дому. Отсюда и веселые речи, и нетвердый шаг, и знамя из рубахи, с которым он вышел на берег под стрелы горцев. А теперь ходит мрачный и протрезвевший, все потому, что прогудел божье благословение и так и не принес северянам обещанной жирной рыбы. Что с них взять, с мальчишек, подумала Рунлейв. Она не злилась на Волчонка. В конце концов, он привел ей сына, живого и здорового, а ведь мог подчиниться и не пойти в море. Лишь боги знают, что было бы тогда.

– Боюсь и спросить, – начала жрица, когда все ушли, оставив ее наедине с сыном, который до сих пор казался ей призраком то ли самого себя, то ли собственного отца, – что ты пережил на материке.

– Вот и не спрашивай. – Бриган стоял у стола и, казалось бы, рассматривал старые карты, но взгляд его глядел куда-то сквозь.

– Не буду. Но дам совет. Вижу, ты растерян, не знаешь, что делать, и со мной пока делиться мыслями не готов. Но… помнишь ли ты Старую Гриму, что жила на Поляне Дев? Когда мы уходили в горы, я звала ее с нами, но она не пошла. Сказала, что с родных земель ее сгонит только смерть. Сходи. Если фалавенцы не тронули ведающую… она подскажет путь. Груни хотел навестить ее на день Воителя, думал просить у темных сил дать нам войско, дурак… Я удержала, но теперь уж… – Жрица покачала головой. – Если бы Барги нас не предал, верных людей и советчиков у тебя было бы больше.

– Барги? Барги Медвежья сыпь?

Ее мальчик, уже такой взрослый мальчик, вдруг посмотрел на мать, словно ребенок, которому укушенные проказливым Юлоком друзья запустили в макушку колючим мирским камнем. Да, мой дорогой, твой старый друг Барги, заполучивший свое смешное прозвище еще в детстве после стычки с бешеным медведем, которого обуял лишай. Глупые и жесткие друзья напугали мальчишку, сказав, что теперь на нем тоже вырастут кровавые струпья. С тех пор они год от года дразнили его: «Смотри, у Барги на шее лишай! Смотри!». Шутка ли, но он и уже будучи взрослым мужем никак не мог избавиться от привычки слишком уж часто чесать шею.

– Да, сын мой. Барги поверил речам лярв с материка и обернулся против нас. Нам… пришлось…

Мне жаль, очень жаль, подумала жрица, глядя в потемневшие глаза сына, которому не в первой ощущать предательство. Ему, конечно, не нужно ее утешений, и уже давно. Лет с пяти-шести он отталкивал ее руку, стоило только Рунлейв попытаться обнять своего мальчика в редкие минуты, когда в ней просыпалась нежность. Жаль было и дурака Барги, северянина, некогда друга и верного человека. Жаль было лишать Север еще одного защитника.

Жрица осторожно положила руку на плечо сына.

– Грима ведает пути. Иди и спроси у нее совета.

***

Лира смогла выдохнуть и расслабиться, только когда закрылась дверь ее новых покоев.

Леди Оронца вдруг ощутила ярость и силу, сорвала с себя меховую накидку и с рычанием, испугавшим ее саму, швырнула на устланную шкурами постель.

Дура! Маленькая, глупая, трусливая мышь! Ну почему?! Почему?..

Ей так хотелось быть другой, вести себя иначе, сказать всем этим взрослым и снова все решившим за нее людям, чего она хочет, а на что ни за что не согласится. Но… как она ни старалась, стоило только перешагнуть порог того промерзлого кабинета, больше похожего на слегка облагороженную каменную пещеру, как все силы, воля и родовая гордость приказали долго жить. И как только этой змее, этой желтоглазой стерве, удается чувствовать себя везде к месту, везде вольготно, везде вставлять свое слово, по делу и нет, и не испытывать за это стыда?

– Ненавижу ее! Ужасно ненавижу!

– О ком ты? – Биро стоял к ней спиной, разливая что-то по кружкам из большого штофа.

– Ты знаешь, о ком я! Зачем заставляешь говорить?!

Лира охнула и зажала рот руками. Злой, гадкий рот… Не надо было срываться на Биро. Боги, есть они или нет, свидетели – северянин всю дорогу заботился о ней, как верный надрессированный пес. Такой жил в их поместье на юге Фалавена, следил за малыми детьми прислуги, точно пастырь за бестолковыми овечками. Только Лира не хотела чувствовать себя бестолковой овечкой. Она не за тем всю дорогу до Севера пыталась научиться у этой стервы, некогда так умело сыгравшей ее подругу, бессердечности, бесстыдности и жестокости. Ну хоть немного! Хоть капельку… Теперь леди Оронца понимала, что без этих ингредиентов ей не выжить самостоятельно. Снова придется сидеть под чьим-то крылышком, будь то родительский дом, любящий отец или муж. Муж…

– Боги, я не хочу!

Биро, стерпевший уже не мало ее вздорностей и истерик по пути, только вздохнул и спокойно спросил, протягивая Валирейн наполненную густым золотом кружку:

– Чего не хочешь?

– Замуж за твоего брата. Я так мечтала об этом несколько месяцев назад, а сейчас…

– Твои прекрасные представления о замужестве испорчены, я понял. Выпей и согрейся.

Лира подчинилась, но пригубив едва не выплюнула все обратно. Привыкшая к легкому фалавенскому вину, она и подумать не могла, что бывает… такое. Крепкое, аж язык вяжет, перченое и цветочное, и в то же время сладкое. Северный мед. От такого зелья немудрено обернуться в мех и убежать навеки в лес.

Попривыкнув, Лира сделала еще пару глотков и затихла, прислушиваясь к яростно бьющемуся сердцу. И все же она злилась на Биро. Он был так спокоен, словно… словно даже безразличен. Он так легко отдал себя на растерзание брату, что Валирейн хотелось ударить его по щеке и сказать, что он ей нужен, так сильно нужен, что просто не имеет права с эдакой легкостью отдавать кому-то власть над своей жизнью! Но это снова было слишком в духе эгоистичной и легкомысленной леди, и Лира промолчала. В конце концов, это его жизнь, и он сам решает, кому ее вверять… Оставалось надеяться на милость нового конунга. И Лире тоже?.. Как же надоело надеяться…

– Если ты думаешь, что Альма…

– Не называй ее так.

– …хорошо, Нора. Если ты думаешь, что она с рождения такая… такая, то нет. Ваши судьбы в чем-то схожи. В детстве она не знала бед, хоть и не была дочерью лорда, а вот потом… Потом она столкнулась с моим братом, и поверь, был он с ней далеко не так учтив и ласков, как с тобой. Такой ее сделала жизнь. – Биро пожал плечами и залпом осушил свою кружку, даже не поморщившись. – Нечему тут завидовать.

Так вот почему Биро столь терпеливо сносил колкости желтоглазой стервы, вдруг осенило Лиру. Он жалел ее, потому что знал… Кстати, откуда? Ужели она с ним… откровенничала? Альма… ее Альма не переносила мужчин, считала их инструментом или средством «справить нужды», стала бы она открывать свою душу ему? Хоть южная ведьма и была скорее выдумкой, чем явью, Лира уже заметила, что в эту игру Нора вложила много от настоящей себя.

– Постой… откуда ты знаешь? Она, что, сама тебе рассказала?

Биро снова вздохнул. Эти тяжелые вздохи, немного косая улыбка, нахмуренные брови над темными лошадиными глазами, пожалуй, больше всего другого делали северянина тем, кто он есть. Это было и трогательно и одновременно успело Лире осточертеть за недели в море. Ох, похоже тяжесть пути и пережитого все ж таки вынули из леди Оронца щепотку лишней доброты.

– Было время, когда мы… дружили. Я давно ушел к противникам Короны, ей было поручено вводить меня в курс дела. Мы, наверное, сошлись на ненависти к…

– К Оронца, – закончила за него Лира.

Биро промолчал.

– Меня ты тоже ненавидишь?..

– Нет, – спокойно сказал он. – Тебя-то за что?

Валирейн улыбнулась и вдруг прижалась к широкой груди северянина, как в старые добрые времена. Стало легче. И все же надо, мысленно говорила себе леди, надо отрываться от этого доброго и ставшего родным мужчины, иначе она снова завязнет в чьей-то заботе. Завязнет, пригреется и так и не научится самостоятельности. Лира зажмурилась, повторяя про себя: «Вон-вон, птенчик из гнезда, вон-вон, цветочек, хватит нежится, отпусти его, отпусти, будь сильной!», и с трудом заставила себя отпрянуть.

– Как нам быть? Ты правда готов сдаться на милость брата? Он же может казнить тебя! Прадед нашего нынешнего короля в ярости чуть не вырезал одну из своих побочных ветвей! Его остановила только лихорадка!

Взгляд северянина стал тверже.

– Это наше с ним дело, леди, тебе не за чем об этом беспокоиться.

– Как не беспокоиться?! – Закудахтала, точно старая Сорка… – Прикажешь мне утешиться, зная, что брат может с тобой жестоко поквитаться?!

– Ну тихо, – отрезал Биро, суровея лицом. – Если бы хотел, уже бы поквитался, возможности у него были и не одна. И, правды ради, я заслужил любую из кар, какую он мне назначит. Это закон Севера, не тебе и не мне ему перечить. Хочешь голову себе поморочить, подумай снова о своем утраченном светлом будущем, а мое оставь мне.

Вот он и сорвался. Терпел, терпел, все терпел и сорвался, поняла Лира и тут же стала винить себя во всем. Интересно, ее сестрица доводила так своего мужа? Вынуждала его быть грубым и жестким в словах? И ее ли это вина? В конце концов, что такого в том, что она все ему сказала, как на духу?

Утраченное светлое будущее… прав он, как ни думай. Валирейн всю дорогу так или иначе, о том и о сем плачется. Может, так проходит ее перерождение из бутончика в ядовитый плющ? Такое же переживала Хайноре? Нет, спрашивать Лира не станет. Ей по-прежнему тяжко вести какие-либо разговоры с этой ведьмой, даже взглядами с нею встречаться – боится, что сглазит, проклятье наведет или посмеется так, что в жилах стянет. Но этот страх, подумала Валирейн, ей тоже однажды придется побороть.

– Не надо было мне так, – помолчав, негромко произнес Биро, видно, заметив, что Лира ушла куда-то в себя. Леди Оронца невесело улыбнулась, поднимая на него взгляд, полный горького осознания.

– Нет, – сказала она тихо. – Надо было.

Глава 3. Старая Грима

В холодной комнате уже все пахло ею.

Хайноре разместили здесь всего пару дней назад, а казалось, она живет тут уже несколько лет. И не скажешь, что весь этот каменный мешок был завален ее вещами – с материка повстанка забрала только пару удобных платьев, теплый по фалавенским меркам плащ и чемоданчик с неведомым содержимым, откуда пару раз доставала зелье, усыплявшее его брата по пути из Близ Гри. Спуская чемоданчик с корабля на северном берегу, Биро заметил, что тот стал значительно легче, чем, когда он только поднимал его на борт.

– Ну и что же? – Нора зевнула, потягиваясь в постели. – Ты пришел, чтобы стоять на пороге, младшенький? Если тебе нужно разрешение, то проходи.

Утро занялось уже несколько часов назад, а эта вертихвостка все еще нежилась в кровати, точно принцесса.

– Я уже зашел. А тебе пора вставать.

– Почему? Хочу поваляться еще. – Желтоглазая снова зевнула и легла на бок, подложив под голову вытянутую руку. Острые ногти скребли деревянную спинку кровати, и это напомнило ему о конюшенной кошке. Пожалуй, та пушистая дурочка – единственное в Близ Гри по чему северянин будет скучать. – Если очень попросишь, разрешу тебе прилечь рядышком.

Биро вздохнул. Это они уже проходили.

– Вставай. Ты захочешь это увидеть.

Нора приподняла голову и злобно прищурилась.

– Да говори уже прямо, подери тебя бес.

– Бриган собирается к Старой Гриме.

Через несколько минут они с Хайноре уже ждали его брата у тропинки в ущелье, ведущей к спуску с гор. Спуск, Биро заметил это почти сразу, постоянно охранялся стрелками в серых с белыми заплатами плащах, потому фалавенцы сюда и не совались. Очень уж невыгодная позиция в бою. Да еще и зима… зима соколам не на руку.

Северянин посмотрел на ведьму, ежившуюся от холода в своем шерстяном плаще. Такой спас бы ее от материковых зим, здесь же нужно что-то посерьезнее.

– У горцев есть теплые вещи. Жрица могла бы выдать тебе меховую накидку, – сказал Биро и не удержался от колкости: – Если очень попросишь.

Краем глаза он заметил заострившийся взгляд Норы, но продолжил смотреть в сторону заснеженных вершин, не подавая вида.

– Она скорее предложит проварить меня в котле для согрева, чем сделает добро.

– Если бы ты не стала насмехаться над ее сыном на совете и строить из себя важную птицу, может, вы бы и подружились.

Хайноре фыркнула, задрожав сильнее от внезапного порыва морозного ветра. А Биро зажмурился от удовольствия. Сотню лет не чуял этого ледяного запаха родных земель. Не снег, а ледяные стрелы, но раны от них приятно ноют, напоминая о детстве.

– Я и есть важная птица, и ей лучше об этом знать.

– Как скажешь, – пожал плечами северянин.

Вскоре они услышали голоса, а следом за голосами выше по спуску показалась рыжебородая фигура. За Бриганом шла жрица, давая наставления по пути:

–… Не заходи слишком далеко в лес, лучше обойди по кромке. Груни видел там ловушки фалавенцев, едва не попался. Не груби ей, будь вежлив. Она стара, а значит уже не так терпелива.

– Я понял, все понял. Ты пойдешь со мной прямо до ведьмовой хижины? – Биро усмехнулся, узнавая брата. Таким он всегда был. Нетерпеливым к настойчивым советчикам, особенно к женщинам. – А вы тут что встали?

– Как что? – Хайноре склонила голову набок, улыбнулась – словом, вся обратилась в мед. – Мы твои смиренные стражи и слуги, сир Конунг! Понесем твой меч, подол и гордость, чтоб не так тяжко было спускаться с горы.

– Вон пошли, – коротко бросил Бриган и продолжил шагать вниз. Биро раздраженно глянул на Нору и поспешил следом за Лисом.

– Один ты не пойдешь, брат.

Конунг резко обернулся.

– Да неужто? – засмеялся, уперев руки в бока, а в глазах – шторм морской. – Ну раз уж ты так говоришь, брат. Раз уж велишь мне и приказываешь. Как ж тут не подчиниться.

Северянин нахмурился сам себе. Столько лет ворочался в подпольных играх повстанцев, а слова мерить так и не научился…

– Там опасно. Дай мне пойти с тобой, я хорошо читаю лес и твердо держу меч. Позволь мне тебя сопровождать.

Бриган поиграл желваками, посмотрел на мать, все еще стоящую на пороге ущелья, снова на Биро, а потом ему за спину:

– А ты что хочешь? Любовного зелья у ведьмы просить?

Нора деланно засмеялась, неспешно спускаясь по неровным камням, будто по дворцовой лестнице.

– Если так, то бойся, конунг, а то еще приручу тебя, с рук есть будешь.

– Тут останешься.

– Нет, – отрезала желтоглазая, вдруг из меда обернувшись в сталь. – Я представляю вторую сторону сделки, конунг. И как человек повстанцев я буду сопровождать тебя везде, буду присутствовать на каждом совете, буду под кроватью твоей сидеть, если понадобится или смотреть, как ты приходуешь будущую женушку. И лучше нам не ссориться, а то иначе, кто знает, что я напишу в докладе по итогу всего? – С каждым ее чеканным словом лицо Бригана становилось все больше похожим на окружавшие их скалы. Биро хотел было заткнуть несносную ведьму, чтобы снова не разверзлась буря, но тут она вдруг и сама улыбнулась: – Потому, чтобы не было так мучительно больно, давай представим, что мы, как добрые друзья, просто решили все вместе прогуляться по лесу. В путь?

Помрачнев, будто перед битвой, Бриган молча продолжил спуск. Нора, как ни в чем не бывало, пошла следом, и только напряженный, словно тетива охранников горной крепости, Биро постоял немного, прежде чем пойти за ними. Видят боги, удерживать этих двоих от кровопролития теперь будет еще сложнее, чем во время побега из Близ Гри.

Спускались долго, в конце концов даже юркая желтоглазая змея стала тяжко дышать от холодного воздуха и ухабистой дороги. По пути всё ворчала, что с венценосной особой, дескать, нужно отправлять целый отряд матерых воинов, а этот «остолоп», видишь ли, даже от одного пытался отказаться. Видно думает, дурак, что на его родных землях все, как прежде, и по закоулкам не снуют враги. Но Бриган на удивление терпеливо объяснил ей, что защита крепости не менее важное дело, а сейчас воинов хватает только на это. Нора лишь головой качала, а Биро молчал – понимал обоих. На Севере правитель не золотая статуя, которой день и ночь нужна охрана. На материке же о короле пекутся куда сильнее, важно сохранить династию, особенно пока его величество не дал наследников.

Впрочем, они-то с братом все равно знали эти места лучше фалавенцев, в случае засады или патруля, нашли бы, где схорониться. К тому же, если верить словам жрицы, королевские соколы давно не появлялись у леса и предгорья. Здешняя зима опасна не меньше самих северян.

Когда троица спустилась с гор, Бриган велел всем идти осторожно и тихо, сам положил руку на меч и не снимал всю дорогу. Биро тоже навострил чувства, внимательно смотрел по сторонам. Нора обернулась в бесшумную лисицу с блестящим кинжалом в руке заместо когтей. Все таки повстанцы обучали ее не только манипулировать, играть роли и писать зашифрованные письма. Пару раз северянину доводилось видеть желтоглазую в деле, и была она в нем умела.

Тихо. Только со стороны леса доносятся птичьи крики и потрескивание промороженных за ночь стволов елок и сосен, разбуженных ветром. Фалавенцы и впрямь редко хаживали сюда – дичи мало, высоко, а значит холодно, еще и горцы рыщут, зная каждый угол. Они заняли или разграбили все местные деревушки, а теперь засели и явно чего-то ждут. Видно, какого-то решения от командования, которому сейчас палки в колеса суют повстанцы. В этом, видно, и был план подпольных крыс – пока немалая часть войск Фалавена пытается сладить с Севером, кусать Корону за бока на материке. Оронца наверняка сейчас мечется в своей башне в столице, подобно бешеной сирене – сестра и северный принц сбежали или в плену, а в подполе бегают кусачие твари.

Пока северянин размышлял над будущим островов, Бриган привел их к лесу и, вопреки совету матери, решил пойти не вокруг, а сквозь.

– Под ноги смотрите, – негромко сказал конунг, накидывая капюшон на голову. – Если кто в капкан угодит – ждать не стану.

– Ну конечно, – тихо прошипела Нора. – Послушать совета мудрой женщины для тебя это как из нужника покушать.

– Мы-то с Яроком еще пару часов пути в обход выдержим, а ты в своей рыбьей шубке?

Повстанка закатила обрамленные заиндевевшими ресницами глаза, но спорить больше не стала. Биро предложил девице поменяться накидками, на его вороте хотя бы мех был, но упрямица отмахнулась. Дура гордая, наверняка просто выделывается перед его братом. Не простила до сих пор и хочет что-то доказать. Настаивать без толку – северянин это уже хорошо знал.

Прошло несколько часов прежде, чем они увидели над соснами в низине леса струйку дыма, потом еще полчаса плавного спуска – и вот троица вышла на Поляну Дев. Когда об этом месте ему рассказывала мать, маленький Ярок воображал, что вокруг хижины цветут белые вейсы и ломящиеся от плодов кустики ягодника. Поляна никогда не покрывается снегом и льдом, она целиком укрыта мягким зеленым мхом, на котором нежатся молодые хорошенькие девушки. Так все они мальчишками думали. На деле же Поляна Дев – это проплешина посреди леса с остовами давно умерших деревьев. На каждом трухлявом черном стволе повязаны разноцветные ленточки, какие-то почти полностью истлевшие, а какие-то совсем свежие. Их в час нужды шили клановые девицы, а потом оставляли здесь, на поляне, в знак почтения Старой Гриме и с просьбой беречь их очаг, чрево и мужей, отправившихся в море. Говаривали, что так девы отдавали ведьме часть своих жизненных соков, благодаря которым она все еще не ушла с мороками.

– Что это за могильник? – Нора поморщилась и крепче сжала свой ножичек в покрасневшей на морозе руке.

Северяне промолчали. Тревожить тишину здесь не хотелось.

Не торопясь и не переставая осматриваться, они подошли к хижине. Бриган дал знак своим охранникам остановится, а сам постучал в дверь, как того требовал обычай, и вернулся к спутникам. Дверь со скрипом открылась. На пороге стояла сухая, низенькая, но прямая, что штык, женщина – с виду старше самого леса. Седая, в сером шерстяном платье, увешанная волчьими клыками и сухими травами, Старая Грима походила на одну из плетельщиц судеб, живущих где-то между миром живых и мертвых. Неподвижное лицо ее напоминало восковую маску, с подтеками складок и морщин, точно у свечи, чей горящий фитилек еще виднелся где-то на дне едва зрячих глаз. До этого Биро был у ведьмы всего один раз – сына конунга на его десятую зиму сюда приводила мать, очень уж она верила в силу потустороннего и просила Гриму наделить ее наследника славным будущим, чтоб ему не пришлось прозябать в тени братьев. Ведьма с тех пор совершенно не изменилась – северянин мог дать на отсечение хоть обе руки.

Жуткие глаза придирчиво осмотрели каждого из пришельцев, точно жизнь слизнули, а потом замерли на Бригане.

– Сын Сирен ко мне пришел со дна морского? – От звука ее вороньего голоса Биро передернуло, как в детстве – тогда он звучал точь-в-точь также.

– Обозналась, ведающая. Я его наследник.

– А. Сын Жрицы. Проходи. Все проходите.

Старуха отошла с порога, Бриган наклонился, чтобы пройти внутрь, и Биро с Норой зашли следом, хотя ноги их, похоже, обоих туда пускать не хотели.

В крохотном домике ведьмы было тепло, даже жарко – яростно горел очаг посреди главной и единственной комнаты, если не считать маленькой, скрытой за пологом каморки, где ведьма, вероятно, сушила свои травы и освежеванные заячьи черепки. Пока братья почтенно ожидали разрешения ведьмы сесть за ее стол, бесстыжая кошка со змеиными глазами уже вовсю расхаживала по дому, будто хозяйка. Биро хмыкнул, надеясь, что Нора его услышит и перестанет неподобающе себя вести, но тщетно – она была слишком увлечена какой-то блестящей приблудой, похожей на большой подсвечник.

– Какая интересная вещичка…

– Чего только северные мужи не приносили мне с морских поединков, – лениво протянула ведающая, зажигая свечи на столе лучиной.

– Надо же… Не знала, что фалавенцы берут с собой в плавание родовые ценности.

– Положи на место, – процедил Бриган, и черноволосая с явной неохотой подчинилась.

– Садитесь, северные дети, – велела Грима, и теперь подчинились они с братом. – Чего хочет от моих глаз будущий конунг?

Бриган сложил руки перед собой и задумался. Похоже, он и сам не знал, что спрашивать у потустороннего. Впрочем, будь Биро на его месте…

– Я не вижу пути, – признался Лис. – Сбился. Заплутал в лесу, пьяный и раненый. Мне нужно снова его увидеть.

Тогда было проще. Был лишь Север и враги, поганые фалавенцы, алчущие чужих земель и власти над ними. Потом они с Бриганом оба познали истинную суть этих материковых тварей, этих ряженых бесов, что словесным медом обольстят любого. Оба они на это попались, только юного, озлобленного и пропитанного завистью Биро Корона схватила с легкостью, а, чтобы обратить на свою сторону Бригана, им потребовалось долгие годы мариновать его в дорогом вине, шелках, девицах и собственном бессилии. Но ничего, северный воздух выдует из него остатки фалавенской порчи. Брат снова увидит путь, а Биро ему в этом поможет, на что хватит сил. Ярок Предатель… останется ли он им до самой смерти?

Этот вопрос вертелся у северянина на языке, когда пронзительный взгляд ведьмы обратился к нему. Биро в ответ помотал головой – не время ему сейчас со своими проблемами докучать. Может, будет еще мирный час, придет сюда один и спросит о самом важном – очистит ли он свое имя или после смерти лежать предателю с псами под столом Воителя? Потому ли мать его бросилась в огонь вместе с отцом, что навеки была запятнана сыновьим предательством? Может, потустороннее ему и ответит.

Старая Грима взяла своими маленькими сухими руками медвежью ладонь Бригана, ткнула острием ритуальной иглы в его палец и принялась обсасывать кровавый надрез, что-то утробно бормоча, будто кошка, дорвавшаяся до лакомства. Биро чуть не прыснул со смеху, краем глаза заметив, с каким лицом на это действо смотрит Нора – омерзение пополам с любопытством.

– Да-а-а, – ведающая облизала потемневшие от крови губы. – Есть, что поправить.

Она по-старчески неторопливо поднялась со стула, повесила над очагом котел и начала готовить какое-то варево: в ход шли травы, дурно пахнущие настои, зола и нечто, чего Биро даже не мог описать. Северяне терпеливо ждали, когда варево будет готово, а Нора наблюдала за всем этим из тени. Она удивительно притихла, внимательно следя за руками ведающей, будто о чем-то задумалась. Биро хотел подойти и спросить, но тут заговорила Грима:

– Это выпьешь, потом уснешь и все увидишь. Но придется ждать. Сон будет долгим.

Бриган принял из рук ведьмы деревянную чашу с подтеками мерзкого варева и залпом осушил. После Грима усадила его перед очагом. Сказала, смотреть в огонь, пока не перестанет видеть, а Биро велела следить за братом, чтобы тот не упал в пламя, когда накроет забытье. Сама же ушла в свою зашторенную каморку и велела не тревожить, иначе потустороннее к ним с ответами не явится.

Бриган долго сидел у огня, выпитое все никак не смаривало его в сон. Задумавшись о своем, Биро чуть не прощелкал момент, когда Лис начал клевать носом, и ему пришлось осторожно опустить брата на спину. Потом он сел за стол и стал ждать.

Ждал. Ждал… ждал…

Так долго ждал, что и сам, уморенный дорогой и теплом очага, забылся полусном. Он видел мать, плывущую на ладье с распущенными волосами немужней девушки. Пытался спросить у нее что-то, ускользающее от разума, но, когда тронул узкое плечо, обернулась уже не мать, а Лира. С лицом темным и мрачным, с глазами пустыми и холодными, как у мертвеца. Она вложила свою руку в его. Биро склонился над зеркально-чистыми водами, не тронутыми бороздой волн, и вместо себя увидел Бригана.

И тут же очнулся – с улицы донесся хриплый каркающий крик. Биро вскочил, стряхивая остатки сна, и бросился на улицу.

Ведающая лежала на заиндевевшем мху возле своей хижины. Из раны на шее текло бурно и влажно, шел пар, подсвеченный лежащей рядом с телом Старой Гримы свечой, все никак не гаснущей в луже крови. Маленькая ножка придавила фитилек к земле. Свеча потухла, почти сразу затихла и ведающая. Нора склонилась над старухой, усердно вытирая свое оружие о ее шерстяное платье.

– Ты… ты что натворила?.. – изумленно прохрипел Биро, разом вдруг потеряв и сон, и голос.

Желтоглазая выпрямилась, жутко усмехаясь окровавленным ртом.

– То, что вам давно следовало, идиотам. Стоит бабе нарядиться в кости, коренья и сухие чресла, как все! Ведьма, пути ведает, знания знает. – Повстанка сунула северянину в руку бумажный сверток. – На, вот, изучи. Уверена, в ее каморке таких бумажек навалом. А еще королевского золотишка.

«Сын конунга здесь», – было нацарапано в письме. Биро перечитал несколько раз, борясь с желанием ударить себя, чтобы, наконец, проснуться. Потом бумагу из его рук выхватил проснувшийся Лис.

– Небось где-то в лесу у них условленное дуплишко. Там записочки и оставляла. – Нора насмешливо улыбнулась. – Для фалавенцев, ежель вы еще не смекнули.

Биро посмотрел на брата, тот был задумчив, мрачен и, похоже, растерян.

Потом они вошли в хижину, откуда разом будто бы выдуло все тепло, и поворошили в каморке. Сверху навалено сухих трав, мешков с луком и картошкой, вяленого мяса. А вот под этим всем и прятались заморские богатства северной ведуньи. Столько здесь всего было, что глаза разбегались, будто жила тут не ведьма, а сорока, таскающая в гнездо все блестящее от слюдяных камешков до явно не островных украшений.

– Может… ей и впрямь это в дань приносили…

– Ага. – Нора снисходительно посмотрела на Биро. – И бумагу ей тоже в дань приносили. На растопку.

– Зачем резала ее? – бесцветным голосом спросил Бриган, до того пугающе молчаливый. – Можно было хорошенько допросить.

Хайноре, наконец, рассказала все с самого начала. Оказывается, пока они с братом послушно выполняли наказы ведьмы, желтоглазая обшарила и облазила все, до чего смогла добраться, и уже заподозрила неладное. Потом Биро с Бриганом уснули, Старая Грима ушла к себе в каморку и что-то долго там делала. Нора прикинулась спящей, а сама краем глаза следила. Ведьма в конце концов тихо вышла из-за шторки и прокралась наружу. Нора смекнула, что Грима, видно, торопилась в лес, послание оставить соколиным плащам. Желтоглазая не будь дурой шмыгнула следом и поймала ее почти у порога, стала допрашивать, куда, мол, она собралась, покуда обряд не кончен, что это за бумажонка у ней в руках. Но ведунья отвечать не стала, сразу кинулась на Хайноре. И той пришлось защищаться.

– Пришлось, значит, – недоверчиво пробормотал Биро. Уж очень он сомневался, что старуха вот просто так на нее кинулась. Кто на кого еще кинулся… Но Нора невозмутимо пожала плечами. Хочешь верь, мол, хочешь морду вороти. Все равно ведунью о том, как все было, теперь не спросишь.

Пока Бриган рылся в вещах мертвой Гримы в поисках еще чего-то полезного или важного, Нора суетливо перебирала колдовские склянки. Открывала их, нюхала, что-то даже брала на язык, сумасшедшая. Биро ни за что бы не рискнул такое пробовать, но их ведьма-повстанка, похоже, знала, что делает, или же сама по себе была просто-напросто совершенно безрассудной – тут с Хайноре всегда сложно было понять наверняка.

– Все не то, все не то… – бормотала.

– Что ты ищешь?

– Не твоего ума забота, – отмахнулась повстанка. – Иди, вон, проследи, чтоб Грима ваша не вздумала воскреснуть.

Хайноре засмеялась своей дурной шутке, а Биро только покачал головой. Он давно уже научился пропускать ее колкости мимо ушей, хотя раньше, когда они только познакомились, северянина это жуть как злило. Нора и чувство вины, глубокое, как Северное море, научили его смирению большему, чем учит фалавенский Отец Всесоздатель своих священников.

Когда они снова вышли на поляну, стало светать. Старуха быстро остыла на морозе, даже лужа крови загустела и пошла инеем.

– Что с ней делать? – спросил Биро.

Конунг посмотрел на тело Гримы. В тени трех фигур, склонившихся над ней, ведающая казалась еще более усохшей.

– Так оставим. Волки придут, сами разберутся.

– Верно, – кивнула Нора. – Обглодают, где надо, фалавенцы и не поймут, от чего старуха преставилась.

Лицо желтоглазой казалось серо-белым в свете занимающегося рассвета, оттого еще ярче на нем горели плохо стертые следы крови.

– А это что? – Биро нахмурился. – Совсем озверела?

– Если бы. Эта дура сама мне пальцы свои кровавые в рот сунула. Уж не знаю, зачем. Язык хотела выдрать?

Северянин помрачнел. Он знал. Как и Бриган, который не стал молчать:

– Ну, принимай поздравления, девка. Теперь ты ее наследница.

– Чего-о-о?

– Того. Ведающие так силу свою передают. Через кровь. Когда помирают. Решила, видно, что ты на ее место отлично сгодишься, такая же погань.

Бриган перешагнул через охладевшую Гриму и уже без должного к этому месту благоговения зашагал прочь. Нора расхохоталась ему вслед, будто слабая на разум, и не переставала смеяться, пока троица не вышла с Поляны Дев обратно в лес. А брат так уверенно шел вперед, что Биро даже задумался спросить – не увидел ли он все-таки во сне тот самый утерянный путь?

Но так и не решился.

Глава 4. Пир и боль

Вестей с материка больше не было – Нарок Младший зазря морозил нос, каждый день по нескольку часов карауля на скале. Груни невесело шутил, что однажды парень так срастется с моряцким рогом, что не отдерешь. Станет, дескать, новым северным божеством – Нарок-Вперед-Смотрящий.

Рунлейв было не до шуток. Старая Грима чуть не отдала ее сына фалавенцам и тем самым едва не лишила Север последней надежды. А мать чуть не погубила сына, да простят ее боги и новый конунг.

Жутко. Одно дело пускать потроха для устрашения, выкладывать дымящимися кишками мистические знаки и рисовать кровью на снегу, как делали далекие предки. Северяне использовали эти ритуалы, чтобы хорошенько запугать фалавенцев. А теперь материковые показали, на что способны… Умаслили одну из старейшин, обратили ее в свою веру, отвернули от Севера и его богов. Вот, что жутко на самом деле. Хуже только, если однажды от горцев отвернутся сами боги, сманенные блеском фалавенских шпилей. Жрица надеялась не дожить до этого злого дня.

После похода к Старой Гриме, три раза ей плюнуть огнем в оба глаза, сын стал еще мрачнее. Он подолгу запирался в ее, а теперь уже своем, кабинете, не просил ни еды, ни меда, сидел там, что-то планировал или просто предавался тяжким думам – Рунлейв не знала. Она лишь продолжала делать то, что делала до его прихода: заботилась о стариках и молодняке, отправляла сильных на охоту, Груни с молодцами велела продолжать дело Эйтрага – расчищать заваленные пещеры в горах. И где только носит безумного сына Зверозуба? Ужели она и его на смерть отослала?.. Две недели… должен вернуться со дня на день.

Однажды Рунлейв столкнулась у кабинета сына с желтоглазой мерзавкой, которая тоже пыталась достучаться до конунга, видно, чтоб носом своим острым поводить. Из любопытства или по поручению материковых хозяев – того жрица не знала. Но Бриган и ее не пускал даже после угроз лишить Север поддержки повстанцев. Тут уж даже жрица поняла, что девка больше болтает, чем правду говорит – едва ли у нее так много власти среди материковых крыс. Увидев мать конунга, гадина принялась потешаться над ее сыном, дескать, засел там слезы лить, а бабам опять все за него решать. Не надоело ль вам, говорит, матушка, птенца своего, что лунь, выхаживать? Пора бы сбросить все на его плечи, пусть принимает ответственность и правит.

Потом желтоглазую сморила лихорадка. Ярок сказал, что, помирая, старая ведунья напоследок вложила в девчонку свою силу – вот, стало быть, тело ее и начинает меняться. Что ж, ежели оно так и есть, то либо потустороннее сожрет эту змею, либо она сбросит шкуру и переродится с полнолунием в глазах. Причудлива судьба, думала жрица, посылая к лихорадочной свою воспитанницу Марну. Ну, одно хорошо – на время недуг избавил их всех от яда, что обильно источала вокруг себя эта де Мельн.

Так они и жили. Сын сидел в своем кабинете, верный пес Ярок, жаждущий то ли искупления, то ли топора-избавителя, стерег его дверь. Маленькая девчушка, невестка Рунлейв, изредка высовывалась из своей комнатки – любопытство или скука гнали ее к общей зале. Иногда она общалась с простыми северянами и даже порывалась, хоть и не без робости, помочь девушкам, но жрицу отчего-то избегала.

Так они и жили, в неопределенности и ожидании. Рунлейв ждала от сына большей помощи, большей деятельности, некогда присущей его отцу, но лезть с наставлениями не торопилась. Чувство вины еще глодало ее за губительный совет идти к Старой Гриме – лучше матери пока помолчать, дать сыну справиться самому.

Все решилось после одной драки, которую устроил Груни и Ярок у кабинета конунга. Волчонок обычно тих и задумчив, но иногда – может, в прилив или полную луну – мороки кусают его под хвост, и тогда Груни способен на многое. К примеру, явиться к кабинету конунга и попытаться войти, хоть Бриган и дал наказ его не беспокоить и гнать пришельцев прочь. Ярок же собирался исполнить наказ во что бы то ни стало. А Груни во что бы то ни стало хотел сей же час видеть нового хозяина островов и испросить, почему он ничего не предпримет во имя свободы Севера. Не затем, дескать, мы тебя ждали, чтоб ты по комнатам, что мышь в погребе, прятался.

Столкнулись два кровных северянина, затеялась драка, на шум сбежались дети, за ними Эгла, должная приглядывать за щенками. Углядев, что там делается, Эгла поспешила в пещерный храм, где жрица по обыкновению обласкивала богов, и позвала ее наверх.

Пока Рунлейв со своими заскорузлыми коленями торопилась, как могла, дело уже разрешилось само. Кое-как доковыляв до кабинета, жрица увидела, как Бриган захлопнул дверь за собой и бунтовщиком. Ярок же вернулся на исходную, утирая из-под носа кровь.

– Что стряслось?

Отрекшийся похрустел плечами, мотнул головой, как недовольный конь, и посмотрел на Рунлейв хмурыми темными глазами.

– Девица захотела внимания конунга, – огрызнулся он, видно задетый бойцовскими навыками Груни. И как не отрекался Ярок от имени и наследия, отцовская гордость из него вряд ли уже куда-то денется.

Плохо, что Груни так себя ведет. Конунгу нужно время, нужно во всем разобраться. А этот воду баламутит. Не дело. А может и дело? Может, так оно и надо? Может, так Бриган наконец решится на что-то?

Но у северных мужей, как водится, все решается или войной, или пирушкой. Поскольку от войны все и без того устали, решено было закатить пир в честь возращения благословленного богами правителя. «Коронация», так это назвал повеселевший Груни. Что ж, препятствовать и лезть с нравоучениями мать к сыну снова не стала, в конце концов, всем им нужен хотя бы короткий отдых.

Устроить пиршество решили в самой большой из пещер под крепостью, общей зале. Затея обрадовала что взрослых, что детей – терпкая мысль о почти забытом прошлом, когда Север был свободен, был Сын Сирен и морские победы, была благословенная вечная битва, а не проклятое рабство.

Жрица велела обустроить все, как было при Биръёрне. Женщины взялись готовить яства, мужчины поставили столы и лавки, принесли из холодных пещер мед и брагу. Брагу в начале осени умельцы заготовили для холодной зимы, но ради такого случая было решено откупорить пару ящиков раньше срока. Северяне были рады суете, Рунлейв видела, как огонь очага отражается в их глаза и улыбках, и благодарила богов за мгновения этой радости, что придаст им сил бороться дальше.

Не прошло и пары часов, как завертелась пирушка. Своды пещеры гудели от голосов и песен, люди плясали, пили и ели, как в былые времена, когда Север ни в чем не нуждался и не ведал тревог. Так бывало, когда морские конунги возвращались с набегов, неся с собой богатства и славу.

К пиру вышла даже юная невеста Бригана – белокожая, золотоволосая красавица. Такой и украшений никаких не надо. Точь-в-точь мать Ярока, какой жрица ее помнила. То-то брат конунга не сводит с нее внимательных глаз.

Бриган усадил леди Оронца и Груни рядом с собой, Ярока устроил подальше. Рунлейв сидела по правую руку от сына и не знала, что испытывает сильнее – тревогу или гордость. Возможно, все вместе. Тревога стала ее спутницей с самого начала бунта, тенью бродила рядом, ела с нею, пила с нею, ложилась вместе с нею в постель почившего конунга. А потом вросла в нее, переплелась с жилами в узлы, и стягивает их, стоит только жрице растревожиться слишком сильно. А может это всего лишь старость.

Молодая брага шла легко, девичьей поступью по свежему мху, ласковой рукой проникала в самое нутро, текла, как вода, но голову кружила не хуже меда. Через пару выпитых в задумчивости и тревоге, кружек жрица ощутила легкость в голове и слабость в теле, хотелось поскорее лечь, забыться сном и видеть в нем счастливое будущее. Сына – властелином на северной земле, леса, богатые дичью, а не соколиными плащами, себя с охапкой золотокудрых внуков, и пускай так много, чтоб даже на коленях не умещались.

Но громкий смех, мужские голоса, бьющиеся о своды пещеры и стрелами возвращающиеся ей в уши, не позволяли Рунлейв заснуть прямо за столом. Через время она поняла, что пирующие перемешались. Ярок и Груни нависали над Бриганом и что-то втолковывали ему на два голоса, как это часто бывает у мужчин – уже позабыв недавнюю драку. Маленькая леди куда-то исчезла, дети играли в центре залы, бросаясь друг в друга обглоданными кроличьими косточками. Жрица хотела встать, чтобы подойти и отругать негодников, но слабые от браги ноги подкосились и снова опустили ее на лавку.

Нет, подумала Рунлейв, не могло ее так от одной браги… не могло… другие вон, ходят, в разуме, в силе, а она… что же это… потравил кто? Кто? Кто?! Ведьма? Девка желтоглазая? Но ее саму вот-вот лихорадка пожрет… нет… что же это тогда?

Надо выпить воды, корень краснухи, разжевать и проглотить сейчас же, пусть все прочистит… Жрица кое-как поднялась, кое-как вышла из-за стола. Никто ее не видел, будто морока, никто не слышал, как она хрипела, пытаясь что-то сказать. Перед глазами вперемешку встали виденья, которые она давно загнала в самую дальнюю даль своего ума – клетки, мечи, смех и ухмылки, синяки на запястьях. Конунг отдает последнюю кровь земле и велит ей словом владыки не бросать северян на поживу Короне. Сын Зверозуба смеется ей в лицо: «Чтоб клан пошел за женщиной? Чтоб я, хочешь ты, послушался слов полоумной?» «Примиримся же, – сказала она, – выпьем и забудем наши разногласия…»

Выпьем и забудем, выпьем и забудем, выпьешь и забудешь, всё забудешь и все тебя забудут, благословенные слезы Гримурха, несущие забвение и…

Жрица плыла среди бегающих вокруг детей, сквозь песни и смех, словно бесплотный дух, но внезапно уперлась лбом во что-то твердое. Рунлейв подняла голову. Перед нею стоял Эйтраг сын Зверозуба, стоял и ухмылялся.

А потом ее разум объяла тьма.

***

Таким я его ни разу не видела, думала Лира, глядя на Биро. Крепкий мёд высек в его глазах искру, заплел язык, сделал своим ненасытным рабом. Он все лил и лил в себя горючую смесь из забродивших ягод и корешков невиданных ей растений. Была бы здесь Альма, она бы точно сказала, что северяне добавили в этот свой мёд, что сделало его таким… таким…

Чушь. Альмы уже нет. Хватит думать, что она есть.

Лира моргнула несколько раз. Ей тоже сталось не по себе после первых глотков. Кисло-сладкая, вяжущая язык брага совсем не походила на тонкие и нежно-пьянящие вина «Королевский сорт» или «Лиловая вишня», которые подавали при дворе. Потому леди Оронца оставила свою кружку недопитой.

Из рассказов сестрицы она знала, что королевские пиршества нередко завершались в кулуарах дворца едва ли не погромами, дуэлями и любовными игрищами. Бароны изменяли своим баронессам, баронессы ютились в нишах с молоденькими служками, а уж что себе дозволяли герцоги с герцогинями даже остроязыкая Алесса говорить сестре постеснялась. Но все это были рассказы, сама Лира так и не успела побывать на подобных балах.

Теперь же она почетная гостья варварской пирушки северян под сводами грубой пещеры, источающей запах сырости и плесени. Наблюдает, как стремительно пьянеют пирующие, как малейшая сдержанность, и без того не слишком этим северянам присущая, сходит с них старой краской – слой за слоем. Мужчины, не стесняясь, зажимают женщин прямо за столом, женщины, не стесняясь, верещат и хохочут, родовитые северные князья с простыми девками, простые мужики с дочерями кланов.

И Биро. Обычно столь сдержанный и спокойный, яростно размахивает руками, что-то втолковывая насупленному пьяному брату, бьет в плечо другого молодого северянина с седой, как у старика, бородой до самой груди. Кажется, его звали Груни Волчонок, и он уже третий раз говорил одну и ту же фразу:

– Вот тебе слово северянина, Лис, там все завалено, ничего не сделано, а она говорила…

Тут, уже в четвертый раз не давая Волчонку договорить свою речь, встревал Биро.

– Да это неважно! Важно другое, брат, надо фалавенцев из Корхайма гнать, надо гнать! Там же есть верные люди… точно есть… должны есть… быть, то есть…

На четвертый раз Валирейн не выдержала и мягко напомнила Биро, что он уже говорил конунгу эти слова. Но северянин неуклюже отмахнулся от леди и снова навис над братом.