Читать онлайн В погоне за мечтой

Глава 1. Начало и конец

Повествующее лицо: Белинский Ростислав Викторович, светловолосый юноша с зелёными глазами.

Не будь у нас недостатков, нам было бы не так приятно подмечать их у ближних.

(Ларошфуко[6]).

Что происходит?! Почему я слышу крики, стоны, плач, рыдание и ощущаю страх? И что за ангелы нависли надо мной?.. О нет! Это врачи! А что произошло – не помню; только злая боль терзает голову и грудь, на теле вижу капли запекающейся крови, и – ужас! – ноги отнялись. Но вглядываясь, вслушиваясь, начинаю понимать – я не один такой: в одном углу скорой сидит невзрачный человек с перебинтованной башкой, негромко что-то причитает и как-то вяло стонет, в другом – забрызганная кровью черноволосая девица, которая ведёт себя как бестия и плакса. Похоже, только я по-настоящему страдаю. Ах да, врачи! Они то словно коршуны летают над израненной добычей и ожидают пира, то, почему-то, просто замирают. Но, к счастью (хотя какое тут счастье), водитель замедляет ход.

Спешно, грубо, точно хлам, меня вытаскивают из машины. Когда гляжу по сторонам, то, вздрагивая, вижу только панику, и боль, и жуткий страх таких же, как и я, людей – испуганных, израненных и безнадёжных. Повсюду беспорядочно размётаны обломки искорёженного железа, куски поваленной древесины да изуродованных тел. Одни автомобили – всмятку, другие – еле дышат и, медленно передвигаясь по улицам незнакомого для меня города, объезжают не только дымящийся металлолом с деревьями на крышах, но и трупы чьих-то загубленных жизней. Кем были погибшие и чего бы смогли добиться – теперь неважно: они мертвы – мы живы. Вот маленькая девчушка с перекошенным от боли лицом, наклонившись над одним из тел и обливаясь слезами, нежно гладит мертвеца – и никто не замечает её: взрослые мечутся сломя голову и занимаются такими вот, как я. Как же больно терять в подобных обстоятельствах близкого человека. Так что нет! Я никогда не допущу такого… если выживу сегодня.

Пока глядел по сторонам, меня буквально втащили на первый этаж больницы и, несмотря на толпы раненных и прочих паникеров, доставили живым. Но плакса уже здесь. Она идёт как хищник по пятам и только ноет, стонет и кричит, когда врачи пытаются убить или спасти. Что именно – не знаю. Но довозят до операционной быстро, на рабочий стол кладут для радости хирургов-мясников уверенно. И я сталкиваюсь один на один с ужасами детства – гадкими врачами. Вдобавок на территории больницы. Поэтому кричу во всё горло: «Девушка! Не оставляй меня с ними! Ты никакая не плакса и не бестия, только, прошу тебя, вернись!» Но девушки уже не видно, а хищники окружают, один подносит маску, чтобы усыпить; однако гаснет свет!..

Измученный как болью, так и страхом смерти, вслушиваюсь, вглядываюсь во мрак, но отчётливо понимаю, что никого нет, что я абсолютно один. И уже зову не девушку – врачей: «Где же вы, родные, где вы? Не уходите. Хотите резать – режьте, но спасите! спасите!» А в ответ ничего. Только тишина, как в страшных фильмах, за которой следуют обычно вопли ужаса, – и я кричу, поскольку потолок в огне, а выхода спастись не видно, да и откуда взялся он – не ясно. Одно лишь сознаю: пока не испытаешь страх от неизбежной смерти, не поймёшь, как сильно хочешь жить. А я хочу, сильно хочу! Вот и падаю со стола и невзирая на жуткую боль по всему телу ползу в сторону двери. Правда, ногам уже всё равно: онемев, они не слушают меня, не повинуются. Так что я (хоть и смешно мне до истерики) похож на старую медлительную черепаху, что убегает от молодого резвого гепарда, пока над головою беспощадно и красиво потрескивает небо, то есть потолок. И перед смертью, обезумевший, реву как никогда, ору сильнее прежнего – и мигом просыпаюсь!

Жадно глотая воздух, точно испуганная ослица, озираюсь по углам комнаты, затем смотрю на потолок и, успокаиваясь, предаюсь печали. Потому что я не в пылающей огнём больнице, нет, а только дома, где ничего не изменилось, всё как и прежде: приоткрытые со вчерашнего дня окна впускают до противности чистый деревенский воздух, и лай неугомонных псов, и кукареканье горластых петухов. Увы, передо мной деревня, чистая от мусора, но грязная от домашнего скота, залитая красивейшей осенней листвой стройных деревьев, но перекошенная временем и ленью, изуродованная кривыми избушками да полуразбитыми землянками… Проще говоря, это всего лишь деревня, но никак не Москва.

Никогда не видел женщины красивее той, которая обнимает меня прямо сейчас, – это мама! И я говорю не словами изнеженного сыночка, просто она и вправду необычайно красива. В студенческие годы отцу пришлось немало усилий приложить, чтобы обратить на себя взор одной голубоглазой особы, за которой увивались все кому не лень. Ему, в отличие от других, удалось не только привлечь внимание матери, но и жениться на ней, пока те, другие, от зависти покусывали локти. Ну а как иначе, когда стройная, светловолосая, с чарующей улыбкой и томным голоском сидит перед вами за партой института в бесподобном цветастом платье. Да упустив такую девчонку, не столько обкусаешься, сколько с ума сойти можешь. Правда, столь непомерное внимание до сих пор утомляет обоих. Кольцо на пальце хоть и облегчило ситуацию, но ненамного: мужчины всё равно провожают долгими взглядами и не упускают ни одного случая, чтобы поговорить, да и не важно о чём, главное – подольше. Это было и происходит с мамой постоянно, причём в окружении не только пылких мужчин, но и завистливых женщин.

Сегодня, в день моего совершеннолетия, она, как всегда, рядом. К тому же это особенный день – очень особенный! Ведь я покидаю затхлое, испорченное бескультурьем место и, наконец-таки, возвращаюсь домой. И не куда-нибудь – в Москву, где прожил более пятнадцати лет до того злополучного дня, как мы переехали к деду, человеку образованному, талантливому, богатому, но который, давно уехав из столицы, проживает, почему-то, здесь. А ведь после смерти бабушки вполне мог и вернуться – но нет: и сам не переехал, и нас в болото затянул. Однако, признаюсь, в одном дедуля оказался прав: не допустив мои рассказы и стихи в печать, старик буквально подарил ко дню рождения и мастерство, и опыт, в которых я, всего не понимая, так нуждался. И теперь, вооружившись до зубов, способен, точно Македонский и Суворов[7], победить любого; но одного желаю – обрести известность, и не на пять минут – навечно! Только оружием будет не стальной клинок или копьё, а нечто большее – моё веское слово. И пусть звучит самоуверенно, но это так… да и не может быть иначе.

Ох, как же это мучительно, когда мыслями уже во дворце, то есть в столице, а тело до сих пор в полуразрушенной лачуге, то бишь в деревне. Да если б только мог, то уехал бы прямо сейчас – но кто позволит! Женщины здесь, как пчёлки, жужжат по всему дому; я же с дедом и отцом попиваю кофе на балконе, куда нас с наглецой прогнали как мешающихся под ногами недотёп. Так что не столько кухня, сколько весь двухэтажный дом (единственная отрада глаз в деревне) уже с первыми лучами солнца основательно захвачен женщинами: мамою, соседками и, разумеется, их дочерьми.

Правда, две из них стоят особняком от любых здешних девчонок, каждодневно строящих мне глазки. Например, моя сестрёнка, чья красота и подростковая игривость пленили многих пацанов, за исключением того, однако, к кому давно неровно дышит. А было время, когда Настенька упиралась ехать в деревню, а затем с такой же силой упиралась обратно. И всё потому, что влюбилась (она так считает). Но это полнейшая чепуха: мол, горожанка-красавица влюбилась в деревенщину. Не смешно ли! Лично я такого никогда не позволю, поскольку человек высокого полёта, вроде меня, не найдёт ничего общего с человеком приземлённым, которым, отчасти, и является вторая девушка, подруга моей сестры. Да ей бы только второсортные романы почитать про любовь любовную! О большем даже не мечтает. Хотя черты лица приятные, да и веснушки к лицу, не говоря о сладкозвучном голосочке, и не только. Но представить Дашу перед вспышками фотокамер – как я только ни пытался – не могу. И, хотя влечение скрывать не в силах, принципами я не поступлюсь! Так что, увы, нам никогда не быть вместе. Никогда.

На часах пробило девять. В голове, к несчастью, шутки, гул и сплетни женщин, настолько неприличные, что хочется сбежать. Но пока что матери девиц не пристыдят и не поженят (забавы ради) – я никуда не денусь. Поэтому сейчас только одно обстоятельство поднимает настроение – подъезжающая к дому машина, из которой неуклюже вылезает долгожданный спаситель! И это не кто иной, как невысокий пузатик такого же смешного вида, как и раньше, постоянно чем-то или кем-то недовольный, почти всегда трудящийся и любящий давать советы, – короче говоря, мой дядя…

Глава 2. Тьма из прошлого

Время действия: среда, 13 октября 2021 года, 8:45 утра.

Место действия: начинается недалеко от небольшой деревни в Рязанской области.

Повествующее лицо: Стрельцов Григорий Тимофеевич, дядя Ростислава.

– Смотри, смотри!

– Куда, на что?!

– Кролик!

– Где?!

– Так вот же! Ты что, слепой?.. Ай! Уже скрылся.

– Григорий Тимофеевич, вы, надеюсь, знаете, что кролики по лесам не бегают. Это, скорее, был заяц.

– Ишь ты, умник нашёлся. Рули давай!.. Как будто я и сам не знаю, что заяц. Ты бы лучше, вместо того чтобы меня поправлять, подумывал о поступлении в институт.

– О-о-ой! Началось.

– Не началось, а продолжается… Эх, деревенщина, у тебя такое статное имя – Пётр, а ведёшь себя как Петька, мальчуган из подворотни.

– А мне, может, Петькой быть больше нравится, а Петром называться…

– Вот только не надо на буку походить. Скажу тебе честно: никакой ты не Петька – ты лентяй! Выбить бы из тебя эту дурость – да не имею права. Так что повезло тебе, дорогой Пётр, что не я твой отец.

– Это уж точно.

– Что ты вякнул сейчас?!

– Подъезжаем, говорю.

– То-то же. – И мы действительно подъезжаем к деревне, три года в которой не был. Да и не мудрено, если дел, как у меня, намного выше крыши.

Выхожу из машины и вижу: посреди малюсеньких избушек, как и прежде, возвышается громадный двухэтажный дом, напоминающий скорее дворянский особняк, чем детище современной архитектуры. И это из лучшего дерева руками лучших мастеров. Так что, бесспорно, за время моего отсутствия ничего не изменилось. Вот только поднимаюсь на крыльцо, как слышу смех и крики, и будто поросячий визг настолько неприятно режет слух, что хочется сбежать (такого здесь, признаться, раньше никогда не слышал); но, что поделаешь, я открываю дверь, неспешно вваливаюсь внутрь дома – и тут пошла потеха, началось!

– Мой дядя приехал! – кричит племянница – и десятки любопытных глаз теперь на мне (не в прямом, конечно, смысле – в переносном).

– Доброе утро, – слышится низкий грубоватый голос. Смотрю – а это двухметровая мадам с жестоким выражением лица, что наспех продолжает: – Ну не стойте же в дверях, проходите! – И, немного испугавшись, прохожу. Да и как иначе, если она выше меня на две головы. Затем оглядываюсь в сторону открытой двери – но Петька не торопится. Вот лис! Зато племянница, изящно улыбаясь, уже во всю передо мной кружится:

– Дядя, дядя! Смотри!.. Ну как я в этом платье? Нравлюсь?

– Настенька, родная, да ты в любом платье будешь красавица!

– Ну, дядя! Я больше про платье спрашиваю, чем про себя.

– А-а-а, платье! Ничего, сойдёт. Не такое красивое, как ты, конечно, но в этом я бессилен.

– Вот всегда ты так! Но всё равно спасибо.

– Да что там я. От парнишек у тебя отбоя точно нет.

– Ну… ты прав, отбоя нет; зато и комплимента никакого не дождёшься, – бормочет возмущённо Настя и, полагаю, направляет взор на одного из них, затем вздыхает (то ль от безысходности, то ль от безразличия – не знаю), но уже с натянутой улыбкой продолжает:

– Ну ладно, я и так тебя задержала. Ты, наверное, хочешь маму и дедушку повидать.

– Это было бы здорово! Где они?

– Мама на кухне готовит, а дедушка с отцом и братом где-то наверху.

– Спасибо, родная. – И, поцеловав племянницу, незамедлительно иду на кухню, где любимая сестрёнка (пускай и не совсем родная), наверняка, всё так же вкусно кашеварит.

И, действительно, ароматы такие, что пальчики оближешь… Если обмакнуть успеешь. Я так и не успел: сестра с половником в руке набросилась как на добычу. И хорошо, что не кусает, а целует только. Но, отойдя на несколько шагов и осмотрев, как говорится, с ног до головы, бросает фразу, из-за которой чувствую себя неловко, прекрасно понимая почему:

– Родной, да ты поправился немного!

Да что это значит – немного! Я же не слепой – вижу, что много, и уже давно. А всё из-за того бывает, когда жена готовить в силах только ravioli[8], причём из магазина. Ох уж эта Tatiana![9] Вместо того чтобы по салонам да бутикам мотаться,

Вот я рифмоплёт: стихами мыслю! Хорошо, что вслух не произнёс.

– Надеюсь, ты не на диете? – продолжает Ольга. – А то мы столько наготовили. Ты обязательно должен попробовать!

– С радостью; но, поскольку я «поправился немного», лучше откажусь.

– Ой! Да ладно тебе… В детстве, правда, ты всегда ел мало. Помнишь?

– Ещё как помню, ведь я только потому плохо питался, что за тобой не поспевал: ты всегда что-нибудь утаскивала из-под носа.

– Да что вы говорите! Monsieur Gregory[10], разве не вы постоянно опаздывали к столу, зачитываясь очередным романом из маминой библиотеки?

– Да, но они были интересные! По крайней мере, некоторые из них.

– Это уж точно! Ты их всегда пересказывал мне перед сном вместо сказок, помнишь?

– Конечно, помню. После одного из таких пересказов ты и начала грезить об этой недалёкой сумасбродной Франции.

Да простят меня нормальные французы.

– И вправду!.. Кстати, как обстоят дела с изучением французского у Тани? Сдвиги есть?

– О да! Ещё какие! Правда, не туда, куда хотелось бы: из всего французского она лишь boutique[11] и запомнила. Теперь только и ходит как по этим бутикам, где из всего одни пельмени да одёжку покупает. Лучше б ты её готовить научила, чем французский предлагать.

– Зато Татьяна весёлая и жизнерадостная.

– Мне от этого не легче: я бутербродами перебиваюсь на обеде!

– Ну а кто тебе мешает в ресторанчик съездить.

– Ещё чего! Я не транжира, чтобы мне по ресторанам разъезжать.

– С твоим доходом это не беда, ты знаешь. Тем паче, что здоровье, как-никак, дороже денег.

– Вот только не учи меня жизни. Или ты забыла – раздавать советы – мой удел.

– Да помню я, помню! – И приятный смех негромко разливается по кухне.

– Но если советы давать нельзя, то попросить хотя бы можно?

– Проси, что пожелаешь, – я исполню.

– Ты, пожалуйста, береги его там, – говорит сестра о моём племяннике.

– Ой, да что с ним может случиться! Всё будет нормально.

– Гриша, ты же знаешь: многие гонятся за мечтой, но не многие её догоняют, после чего одни сменяют сложную мечту на более простую, а у других на всю оставшуюся жизнь букет из боли, разочарований и нескончаемых обид.

– Оля, не переживай, я присмотрю за ним. – А самому тревожно. Однако же, поцеловав сестрёнку, мигом направляюсь к папе, погружаясь целиком в воспоминания из детства, когда я был обычным беззаботным мальчишкой из не менее обычной и беззаботной семьи, когда мои родители любили и уважали друг друга… Так о нас думали окружающие и я сам – но всё оказалось иначе: отыгрывая роль заботливого семьянина, отец убегал к любовнице, и когда мама, истерзанная болью измены, горько плакала в подушку он в чувствах признавался другой. Ну что за ненавистная насмешка жизни! Пока одни пишут романы о вечной и прекрасной любви, зарабатывая десятки, сотни тысяч, а я с издательством поддерживаю это, другие, иногда ценою жизни, переносят боль измены на себе. Да и не только измены. Что с мамой и произошло.

Всё началось ещё до свадьбы родителей. Они были молоды, красивы, поступили в Московский государственный университет имени Ломоносова, где вскоре и познакомились. Как рассказывала мама, она влюбилась в отца без памяти; он тоже полюбил, но другую. Имя той женщины мне неизвестно, так что зову её просто – химера[12], фурия[13], гадюка. Она около года встречалась с папой, пока не обнаружила большой мешок с деньгами… Не прошло и трёх месяцев, как фурия окольцевала глупенькую жертву. Что переживал тогда отец – всего не знаю, но вскоре он женился сам, на маме. Правда, только потому, что она вынашивала под сердцем ребёнка, а не потому что любил. Почти сразу после разрыва с химерой он обрёл утешение в постели матери и с нею был всего лишь раз, и только чтобы отомстить гадюке. Результатом глупой мести оказался я. Затем последовали десять лет, прекрасных и счастливых для одной и довольно сносных для другого. Что называется, он свыкся и вполне довольствовался тем, что мать его боготворила; но химера снова появилась в жизни папы – и злые чувства закипели вновь. Так что десять лет брака, безумная любовь матери, ребёнок – ничто не могло удержать его. По нескольку раз на неделе отец исчезал из дома и возвращался только утром. Это продолжалось больше полугода… Разве не такую любовь, безудержную и беспощадную, гении слова воспевают в прозе, стихах или поэмах; да только там её рисуют победительницей зла – а здесь она тому причиной. И кто бы мог подумать, что прекрасное, счастливейшее время для отца обернётся крахом для обоих.

Итак. Жаркий июльский вечер. Мама и я возвращались с дружеских домашних посиделок от её родного брата, Тимофея, который стал в дальнейшем не по принуждению, а настоящим папой для меня. Добравшись до одной из сталинских пятиэтажек, где проживали на ту пору без малого семь лет, и проходя соседние подъезды, мы радостно здоровались со стариками и старухами, что так и норовили посюсюкаться со мною – кто за ушки, кто за щёчки потрепать. Мне было очень стыдно, особенно перед девчонками; но в подобные мгновения происходило чудо: мама улыбалась, и пусть ценою моего позора, и пусть не так, как раньше, но зато улыбалась. Потом мы поднялись по высоким ступенькам на четвёртый этаж, открыли дверь в квартиру; я первым проскользнул внутрь и, на ходу скинув сандалии, рванул было в свою комнату, попасть в которую возможно только через зал; однако стоило в нём очутиться – тут же замер: передо мной висел отец, привязанный за люстру…

Что заставляет человека идти на такое?.. Тогда я не думал об этом, а просто кричал. Когда же мама, подбежав к отцу и обхватив руками, попыталась что есть мочи приподнять, пока в безумстве продолжала верить, что он жив, – в прихожую, спеша на детский крик, ворвался Николай Петрович, наш сосед. В отличие от перепуганного мальчугана мужик не растерялся, но, ринувшись на кухню за ножом, через минуту кончил дело: на диване, бездыханное, лежало тело папы, у груди его истошно завывала мать… Через пару лет её не стало. Умерла в больнице. Утром. Врачи сказали тогда, что попытки спасти её были тщетны: она как будто бы отказывалась жить.

Вечером того же дня я наконец-таки узнал причину, почему повесился отец, и догадался, что происходило с мамой: мне дядя рассказал, затем подал предсмертную записку, слова которой, безусловно, всплывая в голове, живьём съедали душу матери. К несчастью, это продолжалось день за днём, до смерти! В записке было мелко накарябано: «Моё солнце вновь оставило меня… и только ты, ведьма, только ты виновата! Если бы ты не воспользовалась моим горем тогда, не было б ни глупого ребёнка, ни вынужденной свадьбы, и мне бы не пришлось терпеть твою мерзкую рожу, твой противный голос каждый день, и уж точно – мне бы не пришлось терять её дважды. А теперь у меня только один путь. Потому что нет без неё жизни, а с тобою и подавно… Будь ты проклята, ведьма! Будь ты проклята!»

Помнится, тогда я долго плакал, а когда окончил, папа произнёс: «Гриша, родной, то, что я рассказал тебе, что дал прочитать записку, – это не для того, чтобы ты просто узнал правду, но для того, чтобы вынес из столь ужасной трагедии один важный урок, принял одно важное решение: никогда, слышишь, никогда не поступай с другими так, как эта женщина – с твоим отцом, а твой отец – с твоею мамой, потому что это – разрушение и боль приносит. Понял?!» И я усвоил урок. Он, правда, оказался не последним: через два дня, когда состоялись похороны мамы, Аглая Алексеевна Стрельцова, супруга Тимофея, женщина заботливая и добрая, сказала нечто такое, что всколыхнуло всё во мне. Но тогда я промолчал в конце… Да мне и было-то двенадцать лет.

В общем, мы вернулись с похорон; просидев поминальный обед, я ушёл с сестрёнкой в детскую; гости не переставали плакать, поминали маму добрым словом, продолжали есть и пить; затем они долго общались, шутили и наконец-то стали расходиться, когда время перевалило за восемнадцать вечера. Сестрёнка же играла в куклы: она не до конца осознавала происходящее вокруг. На похоронах, к примеру, бегала от взрослых по могилам; ей грозили пальцем, говорили, что накажут, а Оленька смеялась только. Тут, что называется, одни поесть пришли, другие пообщаться, иные – поиграть, поплакать. Тогда увиденное мною представлялось именно таким. Я был обиженным на всех по той причине, что не мог вернуться к маме, как это делали по окончанию застолья гости, возвращаясь к жёнам и мужьям, родителям и детям. А на отца и вовсе обозлён за то, что маму отобрал. Да что лукавить: я его возненавидел! Что поздним вечером и вылилось в причину недовольства на последние слова Аглаи.

Заключив меня в объятия, она тогда сказала: «Люди, Гриша, очень странный народ: кто-то приписывает чужие победы, кто-то жадно хвалится своими, а некоторые, как и твой отец, при неудачах ищут виноватого и, когда находят, тут же обливают грязью. Зато себя, любимого, ни капли не краснея, выставляют жертвой обстоятельств… Как видишь, из себя он сделал „жертву“, а из мамы „виноватого“. Но у каждого человека своя голова, и только мы ответственны за решения, которые принимаем. Поэтому, каким бы тяжёлым ни оказалось положение, оно здесь ни при чём. Ведь даже у приговорённого к смерти есть выбор: идти на плаху добровольно или нет. Неудобные же обстоятельства как хитрые советчики: они настойчиво предлагают обратиться на неверную дорогу. Да только выбираем ложный путь мы сами. К примеру, твой отец, что, потеряв ту женщину впервые, опустился до абсурдной мести и приударить за Надеждой счёл за лучшее решение проблемы, прекрасно зная, что она, как дерево без влаги, сохла по нему. В итоге это было целиком и полностью его решением. Как те, когда он выбирал: изменять супруге или нет, покончить жизнь самоубийством или нет, обвинить да проклясть Надю или нет… Решения, принятые на горячую голову, сгубили обоих – а принимал их только он. Но я умоляю тебя, Гриша: ты уж прости его! Ладно?»

Эх, как же сладка была и возвышенна речь Аглаи Алексеевны до злополучного «прости». «Что значит простить?! Почему?!» – негодовал я, горько ухмыляясь. Но женщина, покрепче прижимая нового сынишку со слезами на щеках и дрожью в голосе проговорила: «Почему простить? Это хороший вопрос!» – Потом задумалась о чём-то… стала продолжать: «Я более чем уверена, что ты не станешь поступать с другими по отцовскому примеру. Но, Гришенька, пойми, и у тебя окажутся падения! Быть может, не такие страшные, да кто же знает! А вдруг чего похуже». – Потом и тишина и полушёпот: «А знаешь, у меня есть тайна, которой я хочу с тобою поделиться…» – Но в комнату вошёл отец – и Аглая Алексеевна умолкла, встала, вышла прочь… Прошли десятилетия – я так и не узнал, какою тайною хотела поделиться мама. Однако сейчас, поднимаясь на второй этаж, ни о чём другом уже не думаю, как только об одном: «Быть может, тайна не страшна – да кто же знает! Вдруг чего похуже».

Однако крепкие объятья, папин юмор, общий смех – и всё волнение о тайне, о племяннике как будто испарилось. Конечно, тут не обошлось без здравых аргументов; но неужели я настолько безразличен к переживаниям других? Каких-то полчаса наедине с отцом – и от волнения сестры осталась материнская причуда, а тайна… что о ней переживать! Мой папа, Тимофей, развеял все тревоги. Так что, успокоенный, иду к столу. Но перед этим, порываясь в комнату, где женщины всего лишь пудрят носик, подхожу к какой-то приоткрытой двери и, полный любопытства, решаюсь заглянуть.

…Промокшая от слёз бедняжка выбежала прочь из комнаты, из дома. И сейчас, когда мы уезжаем, среди других, что провожают нас, её не видно. Странная девчонка, обхватившая руками книгу без обложки, сидела с краешку на кресле. Без рыданий, криков тихо проливала слёзы. Такая вот картина рисовалась, когда без стука заглянул за дверцу. Ей только стоило меня увидеть – выбежала прочь. Ну что за странная девица с книгою в руках?!.

Глава 3. Судьбоносная личность

Время действия: среда, 13 октября 2021 года, 6:05 утра.

Место действия: начинается в домике на окраине деревни…

Повествующее лицо: Лукьянова Дарья Андреевна.

Человек высокого полёта, вроде меня, не найдёт ничего общего с человеком приземлённым, которым, отчасти, и является вторая девушка, подруга моей сестры. Да ей бы только второсортные романы почитать про любовь любовную! О большем даже не мечтает. Хотя черты лица приятные, да и веснушки к лицу, не говоря о сладкозвучном голосочке, и не только. Но представить Дашу перед вспышками фотокамер – как я только ни пытался – не могу. И, хотя влечение скрывать не в силах, принципами я не поступлюсь! Так что, увы, нам никогда не быть вместе. Никогда (из 1-й главы).

– Мама, только не сегодня! Я умоляю, только не сегодня! Пускай он вспоминает о тебе в другие дни, когда меня не будет дома или же не станет вовсе… – Так и взываю к мёртвой матери. Шёпотом. Из-за пьяного отца. Только бы не услышал, не проснулся до того, как я уйду из дома. Но поздно: он приоткрывает веки, и одурманенный, потухший взор проходит сквозь меня. Так что всё идёт по-старому: я для него пустое место, которое он сильно, очень сильно ненавидит. Но, мама, прошу тебя, пусть так и будет сегодня! Ведь лучше оказаться пустышкой для него, чем слышать постоянно то обвинения, то оскорбления в свой адрес. Да ещё насмешки (это в лучшем случае), побои (в худшем).

Но не тут-то было:

– А-а-а, убийца, ты ещё здесь, – мямлит вполголоса отец. – Поторопись-ка лучше, а то павлин скоро уедет… Вот бы он забрал тебя – но кому ты нужна. – И слёзы катятся по щекам, когда, выбежав из дома, опять взываю тихим криком:

– Мама! Мамочка! Когда же это прекратится?!

И вправду – когда? Станет ли он смотреть на меня как на родную дочь?.. Впрочем, неважно: если чудо и произойдёт, то ничего не изменится, потому что я боюсь его, боюсь родного отца, который заживо похоронил ребёнка, и уже давно!

Восемнадцать лет прошло со дня свадьбы родителей. 13 октября 2003 года папа с мамой обручились. Дав клятвы верности любить друг друга, они прожили год. В такой же солнечный день 13 октября 2004 года на свет явился он – полуторакилограммовый комочек грязи, убивший маму. Ну что тут скажешь – этого ребёнка отец возненавидел, потому что он похитил и любовь, и счастье, и мечту, о которых, начиная от восьмого класса, грезил папа. Вот и получилось, что в прохладное октябрьское утро, плетясь по покрывалу жёлто-красных листьев со мною на руках, мечта отца угасла, счастье испарилось, любовь с рождением ребёнка умерла.

Правда, первые 4 года оказались раем (для меня уж точно): тогда мы переехали жить к бабушке в двухкомнатную квартиру на окраине Майкопа, где она заботилась о нас, будто о собственных детишках, хотя мы и не были таковыми. О маме говорила, что она была ей даром свыше. И, без сомнения, единственную дочку бабушка любила больше жизни, но никогда меня не обвиняла в смерти мамы; отец её любил не меньше, однако он всегда считал меня убийцей. Ах, жалко, что о жизни с бабушкой я помню мало. За первые 3 года – лишь несколько счастливейших воспоминаний; зато в последние 13 лет, немыслимо тягучих, что обернулись настоящим адом, я помню всё, о чём хотела бы забыть, но не могу!

Не смогу и сегодня – в день моего рождения. Впрочем, никто об этом и не знает: все думают, я родилась 17 марта. По крайней мере, когда приехали в деревню, я так и говорила, говорю и ничего менять не собираюсь. Не стану портить дни рождения тому, в кого влюбилась. Ибо что для Ростислава праздник жизни и свободы, для меня поминки мамы, пьянство безутешного отца, побои, слёзы. Но я надеюсь, что сегодня всё изменится: что день печали станет праздником и для меня.

Исполненная упоительной надеждой, я приближаюсь к дому человека, которого люблю! Где лай собак напоминает бурное приветствие друзей, а воробьиный щебет всё равно что песня для влюблённых: сближает, согревает душу. Иначе говоря, я верю в то, что окажусь услышанною им. Отправлюсь за мечтой куда угодно. Где будет он – там рядом буду я!

Робкая, потерянная, стою посреди зала, где полным-полно беспечных, шумных и весёлых людей: всё ожидаю тот счастливый миг, когда он спустится ко мне; а его всё нет и нет – и это мучительно! Но меня хватают за руку небрежно и, как рабыню, тянут в угол зала, – вот почему я торопливо пробираюсь сквозь толпу за Настей, властолюбивой, вспыльчивой подругой, что одновременно и влюблена, и как бы безразлична к одному задумчивому парню, который если и посмотрит на неё, то лишь украдкой, да и то, когда она не видит.

– Ты представляешь, – начинает Настя, – он даже не взглянет на меня!..

– Это не так, он смотрит… но вслед, когда мимо проходишь. Просто он волнуется.

– А-а-а, я поняла! Он на тебя похож. Ведь так? Вы все равно что два сапога пара!.. Хоть убей, не понимаю, как можно быть настолько боязливым? Вот скажи мне – как?!

– Не знаю. Но сегодня я хотела бы открыться Славе.

– Ну вот, другое дело! На стол все карты, да и будь что будет. Хотя и дураку понятно: ты ему не безразлична.

– Ты думаешь?

– Не дрейфь, я знаю! Или ты забыла: он мой брат. Так что соберись, тряпка! Поняла?

– Поняла, но от этого не легче.

– Ну а чего ты хочешь?.. Посмотри-ка лучше, сколько куриц налетело, – и каждая мечтает выйти за него. Да если надо, то они за братом мир объедут. Что называется, и парня приберут, и жизнь устроят. Так что вдохни давай поглубже, а как только пообщаетесь – ко мне!

Но в прихожую заходит человек, немного узенький в плечах, широкий в талии, – и раздаётся крик:

– Мой дядя приехал!

Так что вновь стою одна, но не посередине зала, а в углу забитой мышкой.

«Жизнь без чувства радости – это не жизнь, а жалкое существование. Но и человек, что пробежал безмерно красочный марафон той самой жизни, неужели ни о чём не пожалеет, когда настанет время умирать?» И кто же мне говорил об этом?.. Уже не помню. Зато теперь, когда я в небольшой уютной комнате перебираю кипы старых книг в картонных упаковках (ну… чтобы как-то успокоиться, собраться), то именно такие фразы и приходят мне на память.

Исполненная страхом от предстоящего признания, пытаясь выкинуть из головы закравшиеся мысли, пытливым взглядом сверлю очередной шедевр, где на потрёпанной обложке напечатано: «Сентиментальный женский роман». Но, оголяя книгу, читаю довольно странный заголовок для любовной прозы: на тёмно-красном картоне твёрдого переплёта красивым почерком написано: «От мудрости до безумия и обратно». В это мгновение сердечко замирает, но не от названия романа, а от Ростислава – от голоса того, которого люблю:

– Привет. – И от одного только слова нутро выворачивается наизнанку: все чувства оголены – ничего не скрыть, не утаить, не спрятать.

– О, привет. Я… я рада видеть тебя и…

– Ты хотела поговорить.

– Да. Спасибо.

Ну почему при виде Славы я так застенчива и боязлива?! Однако же, пути обратного не видя, боюсь, стесняюсь, но выворачиваю душу наизнанку:

– Я… я хотела сказать, что… ну, что, во-первых, я рада… твои желания исполняются: ты уезжаешь обратно… где родной дом, друзья детства, где… – И после долгой паузы я наконец-то говорю: – Я просто хочу сказать, что люблю тебя. Да! Я люблю тебя!

Ах! Всё время, что говорила, не осмеливалась даже взглянуть на него. Не осмеливаюсь и сейчас.

– Когда мы впервые увиделись, я просто… потеряла голову, влюбилась без памяти. Как видишь, я и сейчас люблю, и куда угодно… если только позволишь, куда угодно готова от правиться за тобой. Только прошу, забери меня!

Безусловно, я точно провинившийся ребёнок перед ним: всхлипываю, шмыгаю носом, но говорю, говорю… А слёзы бегут ручьём, и как быстро появляются, так же быстро убегают. И я не смахиваю их рукой, не вытираю, но уже с закрытыми глазами только и делаю, что стою и жду.

Даже не знаю, что в такие минуты думают другие. Я же никому не слышным голосом внутри обращаюсь к маме: «Мамочка, родная, пускай это случится, умоляю! Ведь стоит ему дать согласие – я окажусь свободной и счастливой. Навсегда!» И вот… чувствую руку на талии, у виска – другую. Заплаканная, я открываю глаза и вижу слёзы, редкие мужские слёзы; за ними – нежный поцелуй, которого ждала два года.

Свершилось! Я теперь не только влюблена, но и свободна. Наконец свободна! От отца – побоев – унижений – слёз… Счастливая, скольжу руками по его груди, обхватываю шею, ещё сильнее прижимаюсь к моему герою; как неожиданно одна из его рук соскальзывает с талии, а другая убегает от виска, потом, схватив за локотки, он точно отдирает мои руки и отстраняется на несколько шагов, после чего только и слышу: «Даша, ты чудесная, но, прости, ты не тот человек, который мне нужен». Прости! Не тот человек! Но как?! Почему?!.

Я даже сказать ничего не успела: от него и след простыл. Теперь стою одна. Опять одна! Никому не нужная, ни для чего не годная девчонка. От бессилия что-либо предпринять сажусь на краешке кресла и, прижимая к груди книгу без обложки, беззвучно плачу. Вот и всё: история Золушки, не успев начаться, подошла к концу. Неужто придётся снова возвращаться в отчий дом. Что означает только одно: опять побои – унижения – слёзы… Наверное, так всегда будет. Наверное, пока не умру. Причём от тех же побоев, унижений и слёз. Да неужели я рождена для того, чтобы однажды умереть, просто умереть?! Нет-нет, я не верю в это. Я не хочу в это верить!

Так бы и сидела здесь целую вечность; но дверь приоткрывается шире – и в комнату входит дядя Ростислава, этот злой, бездушный человек, который, вместо того чтобы сделаться нашим спасителем, обернулся простым похитителем счастья. И что он так пристально смотрит? Осуждает ли, смеётся? Верно, и он, а может, и весь мир против меня! Если я даже отцу не нужна, кому какое до меня дело: все пекутся о своём, такие же, как я, им безразличны. Поэтому,

прикрывшись книгой как щитом, сорвавшись с кресла,

я убегаю в никуда, я убегаю в бездну.

Холодно. Я бегу в сторону леса, а мне холодно. И горько. И больно. Потому что надежду и счастье оставила в доме. Но даже это не всё! Пока в гостиной поздравляют, чествуют Ростислава, поднимают горькие напитки в хрустале да, развеселённые, набивают спешно брюхо, – я даже уверена, обо мне никто не вспоминает. Вот и получается, что для меня это не праздник, а настоящие похороны. Мои похороны! На которых только и делают, что пьют и веселятся. Поэтому, хотя бы кто-нибудь, ответьте мне: когда и жить не хочется, и дышать противно, что остаётся делать?

Но сейчас, спотыкаясь и чуть ли не падая, бегу по умирающему полю, по обагрившемуся позолотевшему лесу… В конечном счёте всё же спотыкаюсь и кубарем лечу со склона… Оцарапанная с ног до головы, лежу и плачу. Затем, немного приподнявшись, протягиваю руку за испачканной раскрытой книгой и, подтянув за уголок поближе, с трудом читаю, обращаясь слёзным, замутнённым взглядом к одному подчёркнутому тексту…

Глава 4. Отголосок империи

Время действия: среда, 13 октября 2021 года, 8:45 утра.

Место действия: начинается в громадном двухэтажном доме.

Повествующее лицо: Стрельцов Тимофей Прокопьевич, представитель уходящего поколения, дедушка Ростислава.

Мы переехали к деду, человеку образованному, талантливому, богатому, но который, давно уехав из столицы, проживает, почему-то, здесь. А ведь после смерти бабушки вполне мог и вернуться – но нет: и сам не переехал, и нас в болото затянул (из 1-й главы).

Поднимаясь на второй этаж, ни о чём другом уже не думаю, как только об одном: «Быть может, тайна не страшна – да кто же знает! Вдруг чего похуже» (из 2-й главы).

Из глубины веков, большими, кровавыми следами отмечены для нас истории империй, которые могли бы называться «вечными», – но и они разрушились. Персидская или римская, византийская или османская, монгольская или британская[15], да и многие другие державы – никто не выжил, канули все в Лету, как и мы – коммунисты великого СССР. Мы грезили о мировой утопии, говорили то, что и сегодня говорим: «Всё нынешнее мировое зло отнюдь не вечно – его не только можно, но и должно уничтожить. И, что бы вам ни говорили, зло коренится вовсе не в природе человека, как рассказывают нам те недалёкие, бедные христиане; напротив, оно порождается саморазрушающимся обществом, где царит эксплуатация одного человека другим. Так что выбор у нас не велик: либо этот сброд прогнивший унесёт в могилу каждого из нас, либо навсегда избавится от рабства, чтобы выжить. Потому и цель у нас одна – построить коммунизм, где добрые поступки станут во главе нового изменённого общества, суть и цель которого – сам человек, свободная и творческая личность…»

Как же сильно сказано! Как же много сделано! Как же мало осталось: всё разворовали! разрушили! И мы, подобно великим империям прошлого, канули в Лету. Так что ностальгия – это единственное, что осталось от коммунизма в умах старшего поколения; мечтательность, грёзы, будь то о господстве, власти, могуществе, о нескончаемых богатствах, о лёгкой и беспечной жизни, без какой-либо ответственности или каких-либо границ – вот что терзает умы молодого амбициозного поколения сегодня. Хотя кого я обманываю: так всегда было! Где-то в большей степени, где-то в меньшей, но было всегда! Даже в нашем правильном и светлом СССР тюрьмы разве пустовали? Нет, они были наполнены мошенниками, убийцами, ворами… Даже в правительстве находились коррумпированные «слуги народа», которые грезили всё о том же господстве, власти, могуществе, о тех же нескончаемых богатствах, о лёгкой и беспечной жизни. Зато у нас было так мало разводов, не то что сейчас. Создавались крепкие, прочные семьи; однако у кого-то были любовницы, другие грызлись как собаки, а некоторые с пугающим, леденящим безразличьем друг ко другу спокойно доживали век. Да и всегда находились люди, не разделявшие (со всем упорством!) целей коммунистического строя. А всё потому, что с пылким рвением стремились достигать свои!

Вот только почему у нас не вышло, я всё-таки не понимаю. Наши цели были правильными, возвышенными, мы неотступно шли вперёд и продвигались вверх, – так почему же скатились обратно?!. Да, я часто спрашиваю себя об этом; но то, что приходит на ум, пугает меня… Ох, как же мне сейчас тебя не хватает! Где же ты теперь? Ну где ты?! Моя недалекая, бедная Аглая.

И так каждый день: когда, сидя на балконе, размышляю о делах прошлого, или вглядываюсь в попытки настоящего, или осмысливаю неизвестное, туманное будущее, то вспоминаю об Аглае… и тоскую. Подобная цепочка, вереница чувств и мыслей, сегодня тоже происходит, но не так, как раньше: внизу – настоящий базар, на балконе – ни минуты покоя, у дома – те бурные воспоминания, которые хотелось бы забыть – да не выходит. А всё потому, что вижу выходящего из машины племянника, ставшего желанным сыном для меня. Суетливый, он даже нас не замечает; зато, открыв калитку, не спеша подходит к дому…

…И мы остаёмся одни! Обнявшись, начинаю беседу первым:

– Три года! Садись-ка. – И мы садимся на уютном балкончике друг напротив друга. – Ну, давай рассказывай, где ж тебя носило всё это время?

– Папа, прости! Не буду оправдываться: я, безусловно, мог к вам ездить, да хоть каждый месяц мог бы, да и должен был заезжать, – но, как видишь, меня и близко не было…

– Гриша, я не спрашиваю, почему ты не заезжал. Сейчас ты здесь, живой, здоровый, и этого вполне достаточно для такого старика, как я. Так что просто рассказывай: как прошли эти годы у моего сына, как твоя семья – жена, дочка? А то по телефону из тебя даже предложения не вытащить. Всё одно и то же: то «нормально», то «отлично» – словом, ничего толкового.

– Да потому что говорить, пап, особо и нечего! Всё по-старому: жена – модница, дочка не замужем, а я, как видишь, не вверх, а в стороны расту – вширь, что называется.

– А может, как-то поподробнее расскажешь. О Людмиле, например. Ольга говорила, она французским увлеклась. Это правда?

– В каком-то смысле да. Пару слов она точно заучила.

– А-ха-ха-ха! Есть в ней что-то интересное, весёлое…

– Папа! Что в ней весёлого?! Да она же не французским увлеклась, а одеждою из Франции. На мои деньги, между прочим.

– Ну ладно, ладно тебе, не кипятись. Европейское сегодня не в чести, так что причуды эти ненадолго. Ты лучше расскажи, как обстоят дела у Наташеньки. У неё, как помнится, был ухажёр, так почему не женились?

– Из-за принципов.

– В смысле? Каких таких принципов?

– Ну… тот парень, Игорь, о котором ты упомянул, он, скажем так, перестал её ждать.

– Она что, с ответом тянула?

– Да нет же! Она уклонялась. Как бы это сказать?.. Э-э-э…

– Не говори загадками – скажи прямо!

– Ну, интима он хотел, интима! А у неё принцип – до свадьбы ни-ни.

– Ах, вот оно что! Ну и чего ты так долго рожал, сказал бы прямо – и всё!

– Папа, это же моя дочь! Мне неловко о таких вещах рассказывать.

– Ой, стеснительный ты наш! А ропщешь на неё зачем? Как научил, так она и поступает. Разве нет?

– Ну не то чтобы я учил её, просто рассказал историю отца и матери. Ей тогда пятнадцать или шестнадцать было. Так она же ухватилась за неё как за последнюю соломинку счастья. Вот и говорит теперь: мол, у бабушки с дедом потому не вышло, что она удержать его пыталась, а я, дескать, уверена: тот мужчина, который по-настоящему меня полюбит, да такого и удерживать ничем не придётся: он и до свадьбы, и до первой брачной ночи дотянет. Не то чтобы я не рад этому, но ей двадцать три уже: сейчас устроится на работу – и всё! Ведь ты же её знаешь – с головой уйдёт. И какое тогда замужество? А я внуков хочу! Внуков!

– Понимаю – не просто всё это, но твёрдость её убеждений похвальна!

– Согласен, пап, но… О-о-ох…

– Ай, хватит, не вздыхай. Это же не ты старый дед, а я. – И мы начинаем улыбаться, но как бы сдержанно, грустно. А после небольшого раздумья Гришка сам возобновляет беседу:

– Пап, а можно я задам вопрос?

– Спрашивай, что пожелаешь, – я на всё отвечу!

Итак, после ещё одной недолгой паузы, собравшись духом, он наконец-таки решается спросить:

– Внизу, перед тем как подняться, Ольга попросила меня присмотреть в Москве за Ростиславом; но когда я ответил, что всё будет нормально, что не стоит и переживать об этом, она сказала: за мечтой гонятся многие, но догоняют не все. Или как-то иначе… Впрочем, мысль, полагаю, передал верно. В общем, это так зацепило меня; я даже вспомнил об отце и матери: как они безудержно гнались за своими мечтами, но, увы, были разбиты. В голове пронеслись такие горькие воспоминания, а то, что в своё время узнал от тебя и мамы… Словом, ощущаю себя точно в трауре: будто всё на днях происходило, а сегодня похороны. Но, знаешь, мне вспомнилось не только это. Мы с мамою беседовали однажды (как помнится, это был день похорон моей родной матери); она тогда объяснила, почему отец так плохо повёл себя, а в заключение хотела поделиться какой-то тайной; но что это была за тайна, до сих пор не знаю: мы так и не договорили… Странно, уже второй раз вспоминаю об этом.

– А когда был первый?

– Три года назад, когда хоронили. Я тогда не стал тревожить расспросами, но, быть может, сейчас? Папа, ты же знаешь, о какой тайне шла речь. Да и кто как не ты может знать об этом. Скажи, это что-то серьёзное? – И хотя внутренность моя закипает – на лице даже мускул не дрогнет; только лёгкая, непринуждённая улыбка озаряет лик.

– Гриша, ты как ребёнок, ей-богу! Да какие там страшные тайны! Это ведь женщины: для них загадкой века, тайной бытия даже маленькая присказка бывает. Тем паче для Аглаи или Ольги. Да ты и забыл, наверное: они романы о любви, с интригами и сплетнями, взахлёб читают. Так что фантазии, изысканности речи у них не то что на тебя – на всю деревню хватит! При всём при этом моя Аглаюшка проста как валенок. Вот я – другое дело, полный дом сюрпризов: что ни история, то одна сплошная тайна. Аглаша не такая. Одно время я даже подшучивал над ней… «Святая простота», – кажется, так её называл.

– Святая простота! Но почему? Она же была неглупой.

– Да, неглупой, но, согласись-ка, больно уж открытой, искренней: собственные тайны у неё не задерживались. Зато, признаюсь, мои хранить умела: верная была.

– Да-а-а, здесь ты прав.

– Только здесь?! Ну и где ж, по-твоему, я был не прав?

– А-ха-ха, папа, не придирайся, это выражение такое.

– А-а-а, ясненько. – И мы смеёмся.

– А про Ольгу не переживай: она мать – по-другому не может. Волноваться стоило бы, если бы не попросила; но раз уж попросила, что переживать? Наоборот, тут радоваться нужно!

– Это да.

– Честно, когда изо дня в день наблюдаю, насколько сильно Ольга любит Ростислава, даже завидую: меня ни мать, ни отец так не любили.

Немного же помолчав, хладнокровно продолжаю:

– Впрочем, неважно. Пойдём лучше к столу, а то весь праздник пропустим. – И мы неспешно спускаемся вниз. И если ему стало хорошо после нашей беседы – то мне страшно, если ему стало спокойно – то мне не по себе! Поскольку разговор о наболевшем совсем разбередил ту рану, которую зализывал три года. Теперь же, когда сидим за кухонным сто лом, горячее мгновенно стынет в горле. А всё из-за увёрток, из-за лжи, которыми кидался, не краснея. И в итоге да, я вы шел победителем, но лишь посредством унижения других. К сожалению (а может, и нет), этот до боли знакомый почерк всегда был моим. И, полагаю, никогда уже, никогда не изменится.

Гурьбой вываливаемся наружу, обнимаемся, целуемся, прощаемся.

Гляжу на Ростислава: столько счастья на его лице, столько ликования, что невольно вспоминаю деревенского мальчишку, который, вопреки насмешкам сверстников и взрослых, всего того, о чём они мечтали, добился сам. С тех пор насмешки помнящих меня угасли – на смену им пришла глухая зависть. Да разве и не странно! Моя жизнь была похожа на негодное разбитое корыто в начале; однако прошли десятилетия, я вернулся в деревню – и, безусловно, теперь оно зачищено, покрашено, но всё так же разбито. Поскольку того, чего я сам хотел (а не другие), так и не достиг. Ибо, желая сделать мир лучше, разбил несколько жизней, а детские мечты о мире, о процветании повсюду – до сих пор остаются мечтами. И притом несбыточными. Лишь Ольга с Гришей, словно пара вишен на негодном торте, скрашивают горечь поражений. Но Ростислав – другое дело! Он и не стремится сделать мир лучше. По крайней мере, сейчас, когда его волнуют слава и успех. Поэтому уверен: поскольку цель его ничтожна, а возможности значительны, он преуспеет как никто другой. Правда, один вопрос, которым задаюсь три года, всё-таки смущает: а вот нужно ли ему это?.. Ох, если не умру, узнаю скоро! А пока что наблюдаю, как за поворотом, под лай собак и рёв толпы, пускай и деревенской, машина спешно исчезает, в которой похититель девичьих сердец неумолимо мечется и рвётся как злодей к очередным победам, заведомо в которых побеждает. Но так ли это?.. Опять же, если не умру, узнаю!

Глава 5. По возвращении в столицу

Место действия: Москва, столица России.

Повествующее лицо: Белинский Ростислав Викторович, светловолосый юноша с зелёными глазами.

Способ изложения: поэтическо-прозаический дневник Ростислава, на титульном листе которого написано: «Пишу лукавою рукою, // А изощрённый ум порою // Уводит очень далеко // И топит очень глубоко».

Пока одни пишут романы о вечной и прекрасной любви, зарабатывая десятки, сотни тысяч, а я с издательством поддерживаю это… (из 2-й главы).

Четверг, 14 октября 2021 г.

Поэтому без колебаний и каких-либо сомнений я уверен – невзирая ни на что на свете, взойду на пьедестал! Поскольку находясь в столице только день, я сделал важный шаг к успеху: свой первый сборник стихотворений и рассказов сдал в печать.

Ещё утром с дядей мы отправились в издательство. Оно напоминало чем-то соты из улья (да, банальный образ, но уж больно подходящий), где сотрудники, как пчёлки, то и дело шумели, спорили, смеялись, но корпели над трудами авторов, до сегодняшнего дня мне неизвестных. Интересно, сколько остаётся их, таких безликих, жаждущих признания, успеха, ежегодно? Наверно, тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч… А сколько отправляются в печать? Не говоря о большем… Однако стоило здесь появиться – я оказался на коне: контракт подписан – и работа закипела!

Завистники, конечно, скажут: «Ах, если бы не дядя, как бы ты тогда выкручивался, а?» Задирам и глупцам отвечу так: мой дядька, я не спорю, выглядит смешно, зато алмаз от камня лучше многих отличать умеет. Между прочим, он давно меня приметил: ещё тремя годами раньше он без ухмылок о моём успехе говорил. А ведь тогда я был не так хорош, как ныне, когда в писательском искусстве мне что море по колено, что и небо по плечу. В итоге вместо жалоб, ропота и недовольства идите-ка учитесь лучше, развивайте свой никчёмный гений, пока заслуженная слава на меня галопом мчится…

Среда, 20 октября 2021 г.

Прошла неделя; не спеша подкрался вечер, солнце скрылось, за окном покрапывает дождь. Но, невзирая на угрюмую погоду, все, кто есть в доме, чем-нибудь увлечены: глава семьи в делах издательства погряз, супруга – целиком в турецких сериалах, а дочка с книгою в руках и кружкой шоколада, горячего, конечно, и только я сижу, скучаю, не знаю даже, чем заняться: всё осточертело, и писать стих за стихом без перебоя больше не могу: нет ни желания, ни мыслей – словом, ужас! Такого и в деревне не припомню, где отсчитывал года и месяцы, а после и недели, дни, часы, минуты до отъезда, где писал стихи по вдохновенью днём и ночью; но вот я здесь – и паника спустя неделю только. Хватит! Развеюсь лучше, отдохну с друзьями – и всё закрутится no-старому как раньше.

Суббота, 1 января 2022 г.

Вот и окончилось утро: на часах было 12:02, когда я проснулся. Признаюсь, поднялся я не сразу: голова звенела и раскалывалась. Но когда открыл глаза, увидел девушку в кровати и бардак повсюду. Если со вторым не так всё страшно: я в гостях, – то с девушкой проблем не оберёшься: мы знакомы! Где-то месяц как она работает в издательстве, и у нас так закружилось-завертелось… Правда, не месяцем раньше, а совсем недавно – вчера. Но как так получилось, когда вертелся я перед другой девчонкой? Почему проснулся в комнате с Кристиной, почему не с той, что приглянулась? Ничего не помню. Зато невольно замечаю в третий раз, как быстро и бесшумно я могу одеться и уйти не попрощавшись. Хватит! Так не может больше продолжаться: не горстку пьянствующих от бесцельной жизни покорить желаю – к большему стремлюсь. Поэтому довольно и бездумных связей, и беспечных вечеринок. Я выше этого, и точка.

Воскресение, 15 мая 2022 г.

Глава 6. Новый герой

Время действия: воскресение, 15 мая 2022 год.

Место действия: Москва.

Повествующее лицо: Твардовский Алан Анатольевич, стройный молодой мужчина 29 лет.

Величественные горы Кавказа, покрытые густой непроглядной зеленью, обласканные жарким июльским солнцем, – вот что открылось ранним утром моему детскому восьмилетнему взору в один знаменательный, но мрачный день, когда ближе к обеду, испуганный до дрожи, я прятался в курятнике без кур, куда отец меня запрятал немногим ранее до леденящей душу сцены. Итак, родные папа, мама, поставленные друг напротив друга на колени, в последний раз молились Богу, а двое из боевиков, стоящие по разным сторонам, им целились в висок. Когда же прозвучали выстрелы – я замер, дыхание перехватило, я точно умер вместе с ними. Наверное, поэтому и спасся: стоял как вкопанный, как статуя, как столб, наваленный на стенку, и через щель смотрел, как убивали маму с папой… После того как люди с автоматами ушли, хотелось выйти и обняться – но так и не решился. И, больше суток просидев в сарае, только ночью разрешил себе поплакать, да и то недолго: боялся, что они вернутся. А ближе к вечеру, после бессонной ночи, дверь в курятник отворилась – и предо мною очутился незнакомый дядька с оружием в руках. Он был такой огромный, двухметровый, устрашающего вида, что я затрепетал, забился в угол в ожидании конца, как вдруг услышал: «Мальчик, не бойся, я не обижу тебя…»

С той поры двадцать лет пролетело, и два года, как его не стало: он умер на гражданке от ножа бессовестного человека. Но сегодня так же слышу тот приятный низкий голос, мирный, не подающий никакой угрозы, что помог мне успокоиться тогда, подняться с корточек… И я, доверившись, последовал за великаном-незнакомцем – и вот он дал мне всё, что только смог: образование, немаловажный опыт, семью, имущество, отцовскую заботу и любовь, но главное – на всю оставшуюся жизнь достойнейший пример для подражания. Никогда не позабуду, как осетинского мальчишку он назвал без колебаний сыном. Так что для меня он герой из героев, не вымышленный, не из комикса – реальный, на которого всегда пытаюсь походить, люблю которого… Правда, теперь, если он и есть где-нибудь, то уж точно не здесь. Где именно – не знаю, но не здесь.

И как же было горько: когда его убили, он собирался просто погулять. Валентина – так звали вторую жену (первая, Тамара Викторовна, лет десять как умерла) – говорила: «Ну и куда ты на ночь глядя, на улице вдобавок сыро, моросит», – но его уж было не остановить. В тот вечер девушка, которую он защитил, рассказывала нам: «Я возвращалась из магазина, где в одном из переулков меня прижали к стенке. Их трое было, и они хотели надругаться надо мной… Если бы не ваш супруг, боюсь представить, что тогда бы стало. Но, удивительное дело, он раскидал их чуть ли не одной рукой, а когда они сбежали, неспешно проводил меня до дома, до подъезда. Всю дорогу улыбался, шутил (наверное, пытался успокоить), как вдруг свалился на одно колено, затем и вовсе рухнул набок. Смотрю – а у него спина в крови. Позвонила в скорую – но его не стало раньше, чем они домчались». Потом добавила: «Я соболезную вам, правда, сочувствую всем сердцем». И хотя её сочувствие нам ни отца, ни мужа не вернуло, мы были ей признательны. Убиты горем, но признательны.

Беседа окончилась, и я отвёз Валентину домой. Честно говоря, мы никогда с ней не ругались, ни о чём не спорили, всегда были почтительны, любезны друг к другу, да только тёплых отношений между нами ну никак не наблюдалось. Однако после трагедии всё изменилось: я вновь переехал в отцовский дом, где за два-то года стал для неё сыном…

Боже, вот почему, забрав одну семью, ты даришь мне другую? Почему, измучив болью от потери близких, ты облекаешь меня в новую надежду, окружаешь новыми людьми? И почему ответь мне, ты их так же рано или поздно забираешь?..

И так всё утро пролетает: вспоминаю прошлое, задаюсь очередным вопросом – почему?! А происходит это по одной простой причине: сегодня исполняется два года, как его не стало.

Почти 12 часов дня, воскресенье, у многих выходной, но большинство куда-то спешит, зачем-то торопится. Я же, по отцовскому примеру, решился погулять немного. Теперь брожу по тротуарам и аллеям, ища спокойного пристанища для грустных мыслей, да, к сожалению, нигде не нахожу: на каждой лавочке или скамейке кто-нибудь сидит: то пара голубков воркует, то недовольным языком кому-то косточки перемывают две старухи, а на одной скамье, как на кровати, пьяница разлёгся. Ах, какой же замечательный-то день сегодня! Любимой – нет, друзей пожаловаться я не нахожу, а пьянствовать – да ни за что! Ведь это гиблое дело. Притом я и не пью. В общем, одно только солнце ласкает да греет меня. И всё бы ничего, но вижу, как три здоровых парня пинают одного бродягу вдалеке. Тем временем, пока другие люди, будто бы не видя, спешно направляются куда-то, бегу навстречу кулакам спасать беднягу… Итогом стало избиение младенца. Но если у меня разбитая губа и кровь из носа, вдобавок ссадины да синяки повсюду, то им досталось несравненно больше: какие-то два мужика, увидев меня в деле, равнодушными остаться не смогли, но защитили и того бродягу, и меня.

Итак, хотя той тройке здорово досталось, столпотворение народа не над ними происходит. К примеру, те, что вдалеке стоят, с каким-то жгучим любопытством осматривают с ног до головы меня и тех двух мужиков, а те, что рядом, похлопывая по плечу, безудержно и беспощадно хвалят. Также один бесстрашный парень, приобняв меня покрепче, успевает пару селфи сделать; другим измазанного кровью обнимать не к спеху, а вот засняться целою гурьбой на редком фоне толпами идут. Бедняги, вступиться за бродягу не смогли, а селфи сделать, да ещё с избитым человеком, невтерпёж. Как будто бы на фоне знаковых людей, что проявили храбрость, мы сами делаемся храбрецами.

Но – слава Богу! – происходит чудо: один парнишка видит, что мне нужно, и, пробираясь сквозь толпу селфи-героев, кричит простую фразу, которая сейчас ценнее похвалы: «Пойдём со мной: я тут недалеко живу умоешься», – и я, конечно же, иду. Проходит две минуты (ну или три-четыре) – и мы подходим к дому, заходим во второй подъезд многоэтажного громилы – и наступает радость, облегчение: нам только на второй этаж. Итак, мы спешно поднимаемся – а дверь уже открыта: она встречает нас, та девушка, что станет мне женой. Уверен – здесь не проиграю! По крайней мере, очень в этом постараюсь.

Интересно, сколько в мире парней и девушек, которые, увидев друг друга, тут же проникаются симпатией, влюбляются и становятся неразлучными до самой смерти? (От автора книги.)

– …Рану нужно обработать. Вы, главное, не дёргайтесь! Хорошо?

Я тут же замираю, хотя всё тело щиплет и болит, но, глядя на неё, готов стерпеть любые муки, только бы она сидела рядом. И она сидит, да и не просто рядом, а касается так нежно и красиво прямыми пальцами до огрубелых рук. И пальчики её – как кисточки в руках искусного художника, а кожа – чистый шёлк. Когда она касается меня любой частичкой тела – млею, а стоит приподнять глаза, взглянуть – сгораю, трепещу…

И это я – влюблённый, бестолковый романтик двадцать первого века, мечтающий обнять, кольцо надеть, поднять фату, поцеловать? Даже сейчас я перед ней как маленький ребёнок: ещё не научился лицемерить, поэтому и чувства точно оголённый провод. А впрочем, так даже лучше: не люблю все эти игры, не умею в них играть и не хочу. Да и зачем таиться, когда Наташа (я, быть может, нравлюсь ей) сама вступает в разговор:

– Пока вы были в ванной, Слава сказал – вы первый из толпы, кто бросился на амбразуру, говорил, что вы кого-то защитили.

– Боюсь, я только попытался – всё остальное сделали другие. А драться я, как видишь, вовсе не умею.

– Может быть, и так, не знаю, но если бы не ваша неудачная попытка, никто бы и не дёрнулся в защиту… ну, того мужчины.

– Что ж, тогда я рад, что эти ссадины на мне не понапрасну.

– Конечно же, не понапрасну. Если бы не ваша храбрость, то вы не оказались бы затянутыми в драку и вас бы не побили, а значит, что и Ростислав вас так и не позвал бы к нам домой, и я…

Тут лицо Наташи розовеет, она смущённо опускает голову и на меня уже не смотрит, но фразу, пусть неуверенно и робко, всё же завершает:

– Э-э-э… не увидела бы такого храброго, достойного человека. Ну, в наши дни… такие вот, как вы, – это большая редкость. Ну, вы, надеюсь, понимаете, что я хочу сказать.

– Да всё нормально. Но, если можно, давай-ка перейдём на «ты». Не против?

– Да-да, конечно. Я полностью с вами… Ой! С тобой согласна. – И её улыбка расцветает!

– Тогда представлюсь. Меня Алан зовут.

– Алан! Какое красивое имя, а меня Наташа.

– Знаю: из ванной слышал, как Ростислав тебя по имени назвал. Впрочем, он и раньше называл тебя Наташей: когда ты нас встречала у порога. – И она вновь заливается краской приятного смущения.

Да неужели я, такой избитый, ей по нраву?.. Если так, то, Боже, ты и вправду велик! Но, умоляю, когда подаришь мне такой цветок, не забирай!

Глава 7. Непоколебимый принцип

Время действия: 15 мая 2022 года, 9 часов утра.

Место действия: Москва, квартира Стрельцова Григория Тимофеевича, дяди Ростислава.

Повествующее лицо: Стрельцова Наталья Григорьевна, 23 года.

– …Скажи, как дела у Наташеньки? У неё, как помнится, был ухажёр, так почему не женились?

– Из-за принципов (из 4-й главы).

Воскресенье. У раскрытого окна, на подоконнике, отредактировав по просьбе Ростислава рассказ с закрученным сюжетом, сижу, тоскую и опять без дела. Неужто снова день уныния, день скорби, сожаления о прошлом? Как же надоело, когда не тосковать хочу – любить. Да вот беда: любви всё нет и нет. Гуляет где-то – обо мне забыла: и в гости не заходит, и на улице не спросит, а мимо проходя, и не окликнет вовсе. Наверное, спешит куда-то, гонится за чем-то… А может, это я спешу? А может, это я гонюсь? Боюсь, что не успею, не отыщу своего принца. А может, и искать не надо?! Ох, не знаю. То ли сидеть и ждать – когда же он нагрянет, то ли бежать и надрываться, идти и спотыкаться, ползти и унижаться… пока не встречу моего героя, мудрого и волевого, которому важнее поступить достойно, чем выгоду искать на каждом переулке. Такой мужчина – верю! – будет верным и надёжным. Не так, как Игорь, которому что ванна, что болото – всё одно и то же. Одаривал цветами, комплиментами… и в любви даже клялся – но при этом спал с другой. В защиту только и нашёл, что крикнуть: «Пока ты строишь недотрогу, что ещё мне остаётся делать?» Да что же это за любовь такая?! До свадьбы пару месяцев осталось – он стерпеть не может. Красноречив и статен точно принц – а поступает как собака. Предателей на фронте убивали, между прочим: наказывали смертью всякого, кто с ненавистными врагами сделку заключал. А ведь измена – будь то на войне или в семейной жизни – такое же предательство, и точка.

Хорошо, что грязная натура Игоря за пару месяцев до свадьбы проявилась, а не после. А то бы вновь трагикомедия семейной жизни разыгралась, но уже не так, как в полюбившихся кинокартинах, где боль, страдания и слёзы, а в заключение бездумный happy end. Причём во многих жанрах: в боевиках и мелодрамах, комедиях и детективах, даже в ужасах, где порою хоть какой-нибудь бедняга, к счастью, выживает. Поэтому почти у всех, как правило, один конец: спаслись, всех победили, все переженились и готовы к новой схватке с кем и чем угодно: со злом, пришельцами, соседом, обстоятельствами жизни… да хоть с богами, лишь бы оказаться круче, чем они: сильнее и быстрее, проворнее, умнее и хитрее, – что называется, хотим не посрамлёнными и на коне остаться. А оказаться в луже и под ним, избитым и в плевках, под смех со всех сторон, – да кто захочет!

Но одного не понимаю вовсе: почему на радость о спасении, победе, об успехе или мире каких-то пять минут в конце и выделяют? Как будто это и не главное в картине. Тогда зачем к тому, что не настолько важно, стремятся все герои? По-моему, мы заблудились, когда процесс погони оценили более чем результат. Поэтому выходит так: мы рьяно жаждем добежать до цели, но, добежав, не знаем, что и делать. А ведь один поэт как-то сказал: «Сберечь приобретённое – не меньшее искусство, чем его приобрести[17]». Отсюда и вопрос: как сохранить, что получили, а не начинать сначала? Но много ли об этом говорят или снимают? Конечно, нет. Нас чаще развлекают, веселят, местами побуждают достигать чего-то вопреки любым преградам жизни, а сохранить ту ценность, что может получить или достигнуть человек, увы, не учат. Не говоря о том, что я ни разу не видала фильма, где от начала до конца всё так прекрасно! Где в начале, середине и конце нет ни единого конфликта – только радость, счастье и любовь. Да нет, такое лицезреть неинтересно. Но тогда вопрос: зачем к неинтересному стремимся? Вот что с нами не так?!.

К 12 часам убралась по дому, приготовила обед; но скука дня не ослабляет хватку а шагает по проторенной дороге снова: у раскрытого окна, на подоконнике, сижу, тоскую и опять без дела. Неужто день уныния, день скорби, сожаления о прошлом набирает силу? Не успеваю толком всё обдумать, как, испугавшись, понимаю – нет, не набирает; однако неподдельный ужас захватывает душу: какой-то странный незнакомец, весь в крови, плетётся через двор за Ростиславом. Что за мужчина, я не знаю, но, срываясь с места, пулей долетаю до двери.

Итак, волнуюсь и трясусь, дверь нараспашку – я в цветах. То есть в пижаме летней, которая в цветочек, ведь сегодня никуда не собираюсь – ни на работу, ни за хлебом, ни к какой-нибудь подруге. Но по бетону стук мужского каблука – и вижу: короткие чёрные волосы, точно смоль, одет со вкусом, несмотря на рваную одежду, а также мирный взгляд, приветливый такой, которым, правда, он по мне блуждает… Ах да, едва заметная улыбка, что очень даже странно. Ведь когда рубашка, брюки в пятнах крови, то чего тут улыбаться?

– Наташа, нужна твоя помощь, – начинает Ростислав, обращаясь тут же к молодому человеку: – Это, кстати, моя сестра. Но не время для знакомства – идём!

Заводим гостя в дом и сразу в ванную, умываться. Я за аптечкой, Ростислав за чистым полотенцем, новыми вещами. Проходит около пяти минут – выходит незнакомец с оголённым торсом – я тут же заливаюсь краской. Наконец он надевает майку, предложенную братом, и я берусь за дело. Под рукой зелёнка с йодом, пластыри с бинтами, лёд… Только теперь, начав беседу с молодым мужчиной, в полной мере замечаю, насколько сильно завлекают мой смущённый взор черты его лица. Но, главное, какой самоотверженный поступок совершил! Ой, только б не влюбиться. Хотя кольца не видно. Может, он свободен? Как было бы прекрасно! И в этот миг надежды он аккуратно предлагает:

– …Если можно, давай-ка перейдём на «ты». Не против?

– Да-да, конечно. Я полностью с вами… Ой! С тобой согласна.

Да что я так волнуюсь и трясусь! Но ему похоже, нравлюсь. Только бы не ошибиться, только б не обжечься снова.

Полночь. Всё никак не спится. У раскрытого окна, на подоконнике, сижу, мечтаю и опять без дела. В руках бокал с горячим шоколадом, то есть кружка, поверх пижамы вязаная кофта, на ногах носочки шерстяные – греюсь, мысли об Алане. Как же здорово, что он остался на обед, где мы втроём (родители на даче) до 16 часов общались, после чего он предложил мне прогуляться, и я, конечно, сразу согласилась. Даже не помню толком, где бродили: настолько увлеклась его рассказами о жизни, взглядах… а тем, как он внимательно выслушивал мои, была покорена, повержена, разбита счастьем! Да-а-а, как же здорово, что он и вправду слушал, а не просто делал вид. Весь день так обходителен и нежен – будто в сказке побывала. Признаюсь, настолько сильно им очаровалась, насколько он очаровался мной. Да-да, нас так влекло друг к другу, что не передать словами! Так неужели найден тот, кто разделяет мои взгляды, а не бежит как от негодных предрассудков? Да если это правда, то, ухватив обеими руками, никогда и ни за что не оттолкну, не отпущу… до самой смерти.

Глава 8. Смешанные чувства

Время действия: понедельник, 11 июля 2022 года.

Место действия: частный загородный домик на обширном дачном участке Стрельцова Григория Тимофеевича.

Повествующее лицо: Белинская Анастасия Викторовна, младшая сестрёнка Ростислава.

…Чья красота и подростковая игривость пленили многих пацанов, за исключением того, однако, к кому давно неровно дышит (из 1-й главы).

…Я торопливо пробираюсь сквозь толпу за Настей, властолюбивой, вспыльчивой подругой, что одновременно и влюблена, и как бы безразлична к одному задумчивому парню, который если и посмотрит на неё, то лишь украдкой, да и то, когда она не видит (из 3-й главы).

Почти четыре года пролетело, как снова оказались дома, у дядюшки на даче, где всё знакомо и красиво, да так, что ненароком залюбуешься, – и я залюбовалась. Хожу теперь по дачному участку как заколдованная чувством ностальгии: то на улицу из дома выйду, то обратно забегу, то за Наташкой хвостиком гуляю, пока она томится, принца дожидаясь, и мечется с веранды в дом, из дома на веранду… Счастливая, бедняжка, что тут скажешь.

Впрочем, быть счастливой позволительно сегодня: ей стукнуло двадцать четыре года. Поэтому толпа гостей и в зале, и за домом, в беседке и в прихожей, до той поры, пока часы с кукушкой восемнадцатый удар не отобьют. Тогда начнётся объедение, горячительные напитки и веселье. В придачу ко всему на горизонте принц мелькнул с охапкой алых роз. Всё так банально, дорого, приятно – зависть гложет. От деревенских пацанов такого не дождёшься, а от Егора и подавно. Три года перед ним и так и этак, да только он слепой как крот. Или стеснительный. Не знаю. Однако парни из деревни как щенки за мною бродят, лебезят, пытаются обнять – пусть неумело, даже грубо, глупо, но хотя бы как-то; а тот, к кому бы и сама прижалась, глазом не моргнёт. Никак понять не может, что я из-за любви так холодна к нему, и только.

Но сейчас, когда гляжу на поцелуй Натальи и Алана у калитки, проблемы больше не важны…

…Вот почему кому-то всё, а у кого-то ничего? Нечестно это, я не понимаю: Наташке статный парень, жизнь в столице – а мне деревня, скука и безответная любовь в придачу. Ну уж нет! Важны проблемы, да ещё как важны!.. Вот что за счастье мне смотреть на их ужимки? Или какая радость слышать их смешки, любовные признанья? Да чушь всё это, если не со мною происходит. Тем временем, когда они заходят на веранду, Наталья приступает к делу:

– Алан, знакомься. Это Настенька, моя сестра.

– Троюродная, правда, – вставляю быстро пять копеек и тут же продолжаю: – А вы Алан, я знаю: она весь день, как мы приехали, о вас и говорит. Уже всем уши прожужжала.

Наташка смотрит на него, смеётся:

– Ой, даже не припомню, не было такого, нет-нет-нет. Я хорошо себя вела. Ну, правда-правда. Настенька, скажи!

– Что хорошо вела, не спорю, но целый день гудела так, что сразу поняла – Наташенька влюбилась. – И мы смеёмся: – А вы, Алан, не знаю, как по отчеству, влюбились?

– О да, и больше жизни. А отчество не нужно, я, вроде, не такой и старый, правда? – обращается к Наташе, а ей бы только повод поискать, но не для ссоры – для объятий, поцелуев.

– Конечно, ты не старый! Ты храбрый и красивый! Мой герой!

Ну что я говорила: обнимает и целует. Сколько можно? От счастья их – устала.

Затем проходит несколько мгновений, томительных, тягучих, после чего мы наконец-то в зале. И да, какое счастье – теперь не мне одной терпеть их воркованье. Тем более что я спокойно (или же почти спокойно) ухожу в сторонку. Ну, ничего, настанет время и для меня рукоплескать. Найду такого жениха, что все, от зависти глазея, завистливой слюной и захлебнутся. Осталось только позабыть Егора – а это мне по силам: когда в Москву уеду, точно позабуду.

Все пируют, веселятся, шутят, чествуют Наташку – обо мне никто не вспоминает. Как вдруг за плечи схватит кто-то:

– Тебя и не узнать – стоишь, скучаешь. Что случилось?

По голосу всё ясно: позади мой брат стоит, которому я, обернувшись, сухо, хмуро отвечаю: