Читать онлайн Все матери ненавидят меня

Серия «Neoclassic: новое расследование»

Sarah Harman

ALL THE OTHER MOTHERS HATE ME

Перевод с английского Е. Шуруповой

Школа перевода В. Баканова, 2025

Печатается с разрешения литературных агентств William Morris Endeavor Entertainment, LLC и Аndrew Nurnberg.

© Sarah Harman, 2025

© Издание на русском языке AST Publishers, 2025

Исключительные права на публикацию книги на русском языке принадлежат издательству AST Publishers.

Пролог

Пропавшего мальчика зовут Алфи Рисби, ему десять лет, и он, откровенно говоря, маленький гаденыш.

Знаю, нельзя так про детей, тем более пропавших. Я своим признанием не горжусь, но если бы пришлось выбирать в классе Дилана мальчика, которому суждено пропасть посреди бела дня, то Алфи оказался бы в списке первым.

Встречаются такие дети, прямо хочется треснуть хорошенько! Вот и Алфи такой был. Может, дело в светлых волосах с рыжинкой – оттенок еще называют медовым. Может, в тусклых глазах цвета изюма. А может, в острых зубках, как у хорька. Да еще каких острых – в прошлом году он укусил няню, так ей даже наложили швы. Она долго бродила с повязкой на руке, как печальное привидение.

Однажды я вызвалась сопровождать детей в школьную поездку – в общем-то, на обычный пикничок в парке Хампстед-Хит, – и Алфи наклонился над тарелкой с сосисками в тесте да выдал, будто мы с ним в баре сидим:

– Ноготочки ничего!

А уж его семейка… Куда там богатеньким мамам и папам школы Сент-Анджелес! Они с родителями Алфи и рядом не стояли.

– Денег куры не клюют, – шепнула мне одна мама, когда мы раскладывали сахарное печенье по подносам на благотворительном мероприятии.

Хотя, по правде говоря, я так относилась к Алфи не из-за волос, богатства и зубов, как у хорька. Нет. Я невзлюбила его за то, как он обращался с Диланом – моим единственным сыном, чувствительным, умным не по годам мальчиком. Как с букашкой – захотел и раздавил.

А моего сына никто раздавить не посмеет.

1

Шепердс-Буш

Пятница, 07:45

Просыпаюсь с песней «Девичника» в голове. Признаться, сингл «Встряска» не совсем оправдал надежд нашей компании звукозаписи. К тому же в день релиза песни Южная Калифорния содрогнулась от чудовищного подземного толчка, который обрушил крытую стоянку, словно карточный домик, и погреб под завалами триста сорок шесть человек. А песня классная, между прочим.

напеваю я под одеялом, представляя, что выступаю перед толпой на стадионе «Уэмбли», а не собираюсь мыться еле теплой водой в старом доме Викторианской эпохи. Да еще и дом не весь мой – только половина.

– Дилан! – кричу я. – Вставай, опоздаешь в школу!

В проходе стоит мой сын, уже полностью одетый, вплоть до форменной кепки и галстука.

– Ха-ха. Очень смешно, мам, – он закатывает глаза и протягивает мне банку холодного «Ред булла».

Делаю глоток. Утренний ритуал завершен, и я с головой накрываюсь теплым одеялом.

– Ну правда, давай сегодня не будем опаздывать? – упрашивает сын. – Мисс Шульц предупредила, что тренер меня больше ждать не станет.

Смутно припоминаю, как подписала согласие фиолетовым карандашом для глаз и поставила галочку на пункте «Не имею возможности сопроводить ребенка».

– Из-за поездки? – глухо бормочу я из-под одеяла.

– Да. В заповедник. На птиц будем смотреть. Вставай, пожалуйста!

– Ладно. Так хочешь поехать? – просто тяну время, но вообще-то Дилан торопится даже больше обычного. А вдруг его наконец перестали дразнить?

– Можно я пойду оди-ин? – полухныкает-полуспрашивает он с мольбой в зеленых глазах.

Я вновь убираю с лица одеяло. Свет тусклого осеннего дня просачивается сквозь жалюзи, режет глаза. Неохотно встаю с постели. И почему по утрам так светло?!

– Дилан, мы об этом уже говорили. В школу одного не пущу, тебе десять. Хочешь сидеть в подполье у какого-нибудь волосатого старого педофила? Хочешь до конца жизни…

– Тут говорят «подвал», мам. Только американцы говорят «подполье».

Он так морщит нос, когда произносит «американцы», – прямо нож в сердце. Залпом допиваю «Ред булл» и швыряю банку в кучу похожих на комоде. У Дилана такой вид, будто перед ним радиационные отходы.

– Ты же сдашь их в переработку? Алюминий относится к самым энергоемким материалам на планете. Мистер Фостер показал мне одну документалку…

– Потом расскажешь, Гринпис. Опоздаем в школу.

Дилан с недовольным стоном идет на кухню.

– Ну и ладно, – вздыхает он. – Мам, только… – доносится из коридора его голос, – надень, пожа-алуйста, нормальную футболку. Как у других мам. Хорошо?

Опускаю взгляд на футболку из турне «Девичника» две тысячи восьмого года. Мою любимую со времен нашей группы. Давно это было, еще до истории с Роуз. На груди принт с моим лицом, причем, естественно, я там куда моложе. А сзади печатными буквами написано мое имя, «Флоренс», как на футбольной форме.

Стягиваю злополучную футболку через голову; изо рта вырывается отрыжка с привкусом таурина. Взгляд падает на оранжевый топ с блестками в куче одежды на полу.

– Будь по-твоему, сынок.

2

Шепердс-Буш

Пятница, 07:58

Воздух на улице холодный и прозрачный – стоит ужасная ноябрьская пора, когда часы уже перевели на зимнее время, а до новогодних праздников еще далеко.

Дилан выбегает из дома вперед меня, его рюкзак болтается на одном плече. Наш сосед, мистер Фостер – тот самый поклонник документалок об алюминии, – стоит у дома и кладет отсортированные стеклянные банки в контейнер для мусора. Дилан радостно машет Фостеру. Морщусь. Не очень-то приятно, что лучший друг моего сына – престарелый фанатик переработки отходов. А еще неприятнее, что он постоянно дает Дилану живых сверчков на корм черепашке. Ладно, отложим эту битву на потом.

– Флоренс! – Фостер отвлекается от кучи банок. – А вы видели…

– Мы торопимся, – бросаю я через плечо, не глядя на соседа. Если Дилан опоздает на школьный автобус, дело плохо.

Хмыкнув, Фостер возвращается к своим банкам.

– Понятно. Не буду отвлекать.

На пути в школу Дилана привычные закусочные с жареной курицей и букмекерские конторы сменяются мясными лавками и магазинами натуральных вин. Вскоре мы проезжаем великолепные белые здания, среди которых посольство Узбекистана и дом Бекхэмов. Школа Дилана всего в нескольких кварталах, прячется в тупике тихой улочки.

Школе Сент-Анджелес для мальчиков исполнилось сто пятьдесят лет, и находится она в величавом викторианском здании – ни дать ни взять из романа Диккенса. Единственная уступка современности – несуразно яркая синяя дверь, да и ту наскоро покрасили несколько лет назад, когда управление перешло частной инвестиционной компании и та попыталась затащить школу в двадцать первый век.

Детей в Сент-Анджелес отводят по распорядку столь же строгому, как на военном параде в Северной Корее. Приезжать на машине категорически запрещено, а значит, все родители, даже самые занятые и важные, с трудом выбивают себе место на парковке неподалеку и шагают к внушительным железным воротам, как паломники к Мекке.

Когда мы приезжаем, очередь пилигримов уже огибает здание. Мы немного опоздали; впрочем, Дилан еще успеет на автобус, а я – по очень важным делам. Главное, не попадаться на глаза мисс Доббинс, главе так называемого душепопечительства. Я целый месяц не отвечаю на ее звонки. Чего бы она там ни задумала, добра не жди.

Мы с Диланом становимся за Аллегрой Армстронг-Джонсон и ее бесцветным сыном Вулфи. Держусь на благоразумном расстоянии в надежде, что она не обернется. Не стану называть Аллегру злейшим врагом – эту честь я приберегла для Хоуп Грубер, да и не так уж хорошо я знаю Аллегру, ненавидеть ее особо не за что. И все же она из сент-анджелесских мам, которых я стараюсь избегать. Блестящие каштановые волосы, членство в престижном клубе «Хёрлингем», конная ферма в Норфолке. Ее муж Руперт пишет биографические книги о Черчилле – оказывается, такая работа не просто существует, а еще и позволяет им жить в шикарном таунхаусе в Южном Кенсингтоне.

– Опять опаздываешь, Флоренс? – кудахчет Аллегра с притворным участием.

Поднимаю взгляд. Этим утром на Аллегре кожаные сапоги для верховой езды от «Эрмес», зеленая кожаная куртка от «Барбур» и самодовольное выражение. Ее тощая собака породы уиппет, одетая в стеганую курточку, бегает без поводка.

Не дождавшись ответа, Аллегра поджимает губы и громко спрашивает:

– Какая ты сегодня нарядная! Большие планы?

От ее тона я словно превращаюсь в школьницу в кабинете директора. К тому же я на десять лет младше остальных мам в Сент-Анджелесе – они-то не залетели в двадцать.

Делаю вид, будто не слышала вопроса, и глажу ее нелепую собачонку.

– Хороший мальчик, Вулфи.

Аллегра хмурится.

– Вулфи – наш сын, не собака!

Тихо напеваю «You’re So Vain»[1]. Когда дохожу до припева, Дилан бросает на меня убийственный взгляд.

– Мам! – шипит он.

– А что? – с невинным видом спрашиваю я. – Это же классика, Карли Саймон поет!

Надо быть с Аллегрой подобрее. Она в этих краях вымирающий вид – настоящая британка в Сент-Анджелесе. Ее соплеменники, люди без аристократических титулов и мужей в хедж-фондах, уже перебрались в Суррей. Эта часть Лондона вообще странная, эдакое экзотическое сборище людей со всех уголков мира, и непонятно, откуда у них всех деньги. Честно говоря, здесь легче наткнуться на бахрейнского принца или наследницу греческой судоходной компании, чем на жителя, скажем, Йоркшира. Ходили слухи, будто Сент-Анджелес делает немногим оставшимся британским семьям скидку на обучение, почти как нуждающимся. А что, вполне возможно. Родители-иностранцы не просто так отправляют детей в школу в гольфах и соломенных шляпах – они хотят «полного» погружения в английскую жизнь. К чему превращать образование ребенка в бесконечный косплей по старым британским традициям, если все остальные дети тоже из Мельбурна, Парижа, Гонконга или Хельсинки?

Мне вот одержимость англичан школами кажется нелепой. Я выросла в квартирке в солнечном уголке неподалеку от Орландо, штат Флорида, и там детей просто отправляли в школу поближе к дому. А в гостях взрослые мужчины точно не гадали весь вечер, где учил таблицу умножения хозяин дома.

Будь моя воля, Дилан ходил бы в начальную школу через квартал от нас, а я бы лишние полчасика спала. Когда мой бывший муж Уилл это услышал, он вскипел, точно я предложила лишить Дилана образования и отправить его трудиться на ферму лет на десять. Уилл, понимаете ли, сам выпускник Сент-Анджелеса и для Дилана хочет того же.

– Ладно, – я пожала плечами. – Платить все равно тебе.

А форма у них и правда симпатичная.

У главных ворот нас встречает натянутой улыбкой древняя бронтозавриха – мисс Шульц.

– Доброе утро, Дилан, – чопорно здоровается она, глядя на меня из-под шлема завитых в парикмахерской седых волос. Одета она точь-в-точь как миссис Даутфайр[2] и слегка пахнет нафталином.

– Не скучай, дружок! – кричу я вслед Дилану, когда он исчезает в толпе мальчиков, одетых в одинаковые фланелевые куртки. – Задай им жару!

Мисс Шульц морщится и кивает мне:

– Миссис Палмер.

– Граймс, – напоминаю я. – Палмер у нас Дилан. Как отец.

Мисс Шульц моргает за круглыми стеклами очков.

– Конечно, – бесцветным голосом говорит она, как будто не видит меня каждое буднее утро вот уже пять лет. – Прошу прощения. Хорошего дня.

Поскорее отхожу от ворот и надеюсь, что на пути не попадется мисс Доббинс. Неподалеку Хоуп Грубер, глава родительского комитета, делится с Фарзаной Кхан и Клео Рисби увлекательнейшей историей о блестящем результате, который один из ее тройняшек показал на тренировочном экзамене в школу Святого Павла.

– А мы даже к репетитору не ходили! – кичится Хоуп, хлопая наращенными ресницами.

Хоуп – отчаянная выскочка из Брисбена. До знакомства с мужем на тридцать лет старше ее (австрийским магнатом в сфере недвижимости) Хоуп кое-как перебивалась съемками в каталогах и жила на Голдхок-роуд, над ларьком с рыбой и картошкой. Когда я ушла из «Девичника», мы вращались в одних и тех же кругах. Дружить не дружили, но жизнь у нас была схожая: обе закупались в «Примарке», тусовались в клубе «Фабрик» и никогда не теряли бдительности – вдруг что интересное подвернется. Хоуп подвернулось – этим, видимо, мы и разнимся.

Теперь у Хоуп трое сыновей, она водит голубой «бентли» со сделанным на заказ номером B0YMUM[3], а в «Инстаграме»[4] называет себя #моделью, #филантропом и #герлбосс. Акцент у нее так и остался простонародным, да и в одежде слишком много леопардового принта, поэтому она не сойдет за свою среди любителей неброской роскоши, зато добилась расположения других мам Сент-Анджелеса за счет Усердия – с большой буквы «у». Хотите подготовить благотворительный гала-концерт или устроить распродажу выпечки? Хоуп вам поможет. Вдобавок у них с Карлом Теодором есть в Швейцарии свободное шале на восемь спален, и Хоуп позволяет другим мамам там останавливаться даже в разгар туристического сезона. За это ее ужасных тройняшек – Трипа, Тедди и, не помню уже, Трепача – всегда приглашают на дни рождения. В отличие от Дилана.

– Мисс Доббинс говорит, у него природный талант! – щебечет Хоуп. От этого имени у меня мурашки по коже. Надо выбираться отсюда поскорее…

Стоящая рядом с ней Фарзана приподнимает безупречной формы бровь – даже не скрывает сомнения.

– Да ну?

В отличие от Хоуп, у Фарзаны есть настоящая работа, она «дерматолог знаменитостей» с собственной линейкой средств для кожи и офисом на Харли-стрит. В жизни не видела таких ухоженных людей, как Фарзана: лицо сияет, зубы белоснежные, а в копну темных волос можно смотреться, как в зеркало. Ее отец в конце девяностых был в Лондоне послом от Пакистана, а сама Фарзана училась в школе для девочек – там и приобрела произношение столь же четкое, как у вдовствующей графини Грэнтем из «Аббатства Даунтон». Вдобавок ее сын Зейн – настоящий гений и три года подряд выигрывал конкурсы по ЛЕГО-конструированию. Хоуп терпеть не может Фарзану, но меня ненавидит совершенно иначе.

Рядом с ними вполуха слушает Клео Рисби, попутно шаря в большой сумке. Клео самая крутая среди сент-анджелесских мам. Ледяная блондинка, выше остальных почти на фут, лицо мечтательно-рассеянное, словно у модели, которую вырвали из мира грез. Работа у нее творческая, хотя, на мой взгляд, она только курит во дворе всевозможных галерей и снимается для «Вэнити фэйр». Муж старше ее и сказочно богат – унаследовал компанию по производству замороженных продуктов.

Клео редко сама приезжает в школу, для этого у нее есть персонал, поэтому сегодня случай особый, и более всего для Хоуп: она мечтает стать лучшей подругой Клео. К несчастью, Аллегра Армстронг-Джонсон на много лет ее опередила (они с Клео жили в одной комнате, когда учились в пансионе), поэтому Хоуп вынуждена терпеть Фарзану и развлекаться, терзая меня.

Пытаюсь проскочить мимо них, но Хоуп хватает меня за руку и поджимает утиные губы, разыгрывая сочувствие.

– Флоренс! Вот ты где. Мисс Доббинс как раз тебя искала. Что-то срочное.

– Да-да, спасибо, – бормочу я.

Фарзана зловеще прищелкивает языком.

– Ой-ой. С Диланом все нормально?

Они с Хоуп обмениваются красноречивыми взглядами, а я ускоряю шаг. Вот-вот дойду до угла, поверну налево – и спасусь от мисс Доббинс, осуждающих глаз других матерей и очередной выходки Дилана.

Добираюсь до конца тротуара, облегченно выдыхаю – и меня довольно ощутимо тыкают между лопаток.

Да чтоб тебя!

Оборачиваюсь. Вместо мисс Доббинс вижу азиатку с блестящими волосами; она торопливо говорит по телефону с заметным калифорнийским акцентом:

– Вот я ему и сказала: Нью-Йорк обязательно должен сделать репортаж, это не обсуждается…

Я провела здесь полжизни и забываю иногда, до чего американское произношение резкое. Мое со временем разбавилось, как растворимый кофе некрепким чаем.

– М-м-м, добрый день. Вы меня ткнули?

Женщина показывает на телефон – мол, занята. Будто я ее в спину пихнула…

– Точно. Да. Сто процентов. Слушай, я перезвоню, – она вытаскивает наушник и протягивает мне руку. – Дженни Чхве, – пожимает и трясет, словно мы заключили легендарное соглашение о свободной торговле. – Извини. Пытаюсь втиснуть в день еще один рабочий час, – заметив недоумение на моем лице, она поясняет: – Юрист. Издержки профессии, наверное.

– Ясно. Мы раньше встречались?

– Нет-нет. Мы здесь новенькие. Просто мисс Шульц говорила, что в школе есть еще одна мама из Америки.

Дженни улыбается и переступает с ноги на ногу. Она старше меня лет на десять, а то и на все двадцать. На лице ни капли макияжа, одета в офисный костюм унисекс, с виду очень дорогой. Такая женщина не побоится позвать администратора, если что-то не понравится.

– У меня близнецы, Макс и Чарли. Собиралась отдать их в американскую школу в Сент-Джонс-Вуде, но собеседование… В общем, мальчики переволновались, – Дженни выдавливает улыбку. – Ладно, проехали. Теперь учатся здесь.

Киваю, пытаясь не утонуть в потоке информации. Вдалеке выходит из школьных ворот мисс Доббинс и направляется к родителям с детьми.

– Ну, добро пожаловать в Сент-Анджелес, – говорю я и пячусь, а то мисс Доббинс заметит.

Дженни складывает руки на груди.

– Слушай, дай мне свой номер. Устроим игру.

– Игру? – изучаю гладкое лицо Дженни, безупречные зубы, шелковистые волосы, подстриженные под боб. Между нами ничего общего, кроме паспорта одной страны. Она меня быстро забросит – едва поймет, что я персона нон грата среди сент-анджелесских мам.

– Для мальчиков, – поясняет Дженни. – Пусть подружатся.

Мисс Доббинс заметила меня и напала на след, как ищейка.

Дженни протягивает мне телефон.

– Запиши сама. Я тебе позвоню и сброшу, а ты сохрани номер.

До чего упертая! Быстренько бью по клавишам, а мисс Доббинс тем временем ускоряется.

– Э-э, приятно познакомиться, – бросаю я перед уходом.

Увы, поздно. Мисс Доббинс уже кладет руку мне на плечо.

Попалась.

– Мисс Граймс! – приветствует она слишком уж громко. – Извините, что вмешиваюсь. Можно вас на минутку?

Элиза Доббинс младше меня, ей еще нет тридцати; глаза у нее большие и круглые, а волосы угольно-черные. Могла бы стать красавицей, если бы захотела, но явно не хочет. Над верхним веком пятна туши, а на ужасной блузке из искусственного шелка крошки от кекса. К тому же глубоко беременна, и живот разбух, как переспелый фрукт.

– Мне пора, – Дженни отходит от нас. – Приятно познакомиться.

– Я немного спешу, – объясняю я мисс Доббинс.

– Ничего-ничего, – щебечет она. – Вам в какую сторону? Пойду с вами! – она поглаживает выпирающий живот. – Отличная зарядка! И ноги разомну, и язык!

Мы переходим дорогу, и взгляды других мам прожигают мне спину – наверняка все обсуждают, что Дилан натворил на сей раз. Велю себе не оглядываться, но, подобно жене Лота, поддаюсь искушению: бросаю напоследок взгляд на школьные ворота. К счастью, Клео нет, зато Хоуп, Фарзана и Аллегра топчутся у ворот и вытягивают шеи в мою сторону.

Мисс Доббинс покашливает.

– Я несколько дней пытаюсь с вами связаться. Дома все хорошо? – в огромных карих глазах плещется сочувствие, от этого она мне еще ненавистнее.

– Вы о чем? – невозмутимо спрашиваю я.

– О том, как Дилан вспылил на прошлой неделе, – мисс Доббинс мягко касается моей руки. Крохотный камешек на обручальном кольце попадает под тусклый свет и блестит, как старая пуговица.

– А, это… – с трудом удерживаюсь от усмешки. – Признайте, забавно вышло. Неужели вам самой ни разу не хотелось перевернуть стол Тедди Грубера, чтоб все учебники ему на колени посыпались?

Мисс Доббинс поджимает губы.

– Мы предлагаем обследовать Дилана, – осторожно выбирает слова она. – Пригласим врача. Доктор Либер прекрасный специалист…

Меня обдает жаром.

– У Дилана все хорошо, – огрызаюсь я. – Не собираюсь его отправлять к мозгоправу, чтобы накачали лекарствами до одури!

Мисс Доббинс хмурится.

– Поверьте, я совсем не этого хочу. Просто… – она переходит на шепот: – После случая с… м-м-м, черепахой мы не можем оставить этот вопрос без внимания.

Я шумно сглатываю. Точно, черепаший скандал. В конце семестра несколько мальчиков, включая Алфи с Диланом, пошли посмотреть на черепаху у пруда в школьном дворе. По словам Дилана, Алфи тыкал в нее битой для крикета. Дилан велел ему перестать, ведь черепахе больно. Что произошло дальше – вопрос спорный, не вызывает сомнений лишь одно: Алфи остался с кровавой раной на лбу, пришлось наложить четыре шва. Дилана отстранили от занятий на три дня и решили «следить за его поведением». Слишком серьезное наказание за самозащиту. Ладно, защиту животного. Вот я и разрешила забрать черепашку себе. Теперь Грета живет-поживает в террариуме в комнате Дилана.

Фарзана и Хоуп уже не притворяются, что увлечены разговором – глазеют в открытую, стараются не упустить ни слова.

Я вся напрягаюсь, как пружина.

– Другие мальчики – Тедди, Алфи и Вулфи – его травят, между прочим! – срываю очки и тыкаю пальцем в мягкую грудь мисс Доббинс. – Почему вы не ловите на улице их матерей, не предлагаете поговорить с врачом?

Мисс Доббинс молча на меня глазеет и хлопает ртом, как рыба гуппи.

– Так и думала, – фыркаю я и поворачиваюсь к ней спиной.

Она что-то кричит мне вслед, но слова теряются в шуме ветра.

Хочу как можно скорее убраться из Холланд-парка. Каждая мышца в теле горит, будто я тренировалась по двум видео Хлои Тинг подряд. Засовываю руки поглубже в карманы и прогоняю встревоженное лицо мисс Доббинс из памяти. Все с Диланом нормально! Она знать ничего не знает о моем ребенке.

Врать не стану, Дилан всегда был слегка необычным. На словах я виню во всем Уилла, он бросил Дилана еще малышом; хотя кое-какие признаки появились уже в самом начале. Он не лопотал, как другие дети, даже «мама» не говорил. И вдруг однажды, когда мы ходили по супермаркету, Дилан ткнул пухлым пальцем в коробку на полке и сказал:

– Мамочка, можно мне сока?

Этими самыми словами, да еще с явным британским акцентом. Я чуть в обморок не упала.

Все верно, Дилан отличался от ровесников. Они ему не слишком нравились. Когда я приводила его на площадку, он упорно не хотел играть в мяч с другими мальчиками, вместо этого заводил разговор с бабушками и дедушками, заскучавшей нянькой-подростком или уставшей мамочкой. В общем, с любым взрослым. Я его не винила. Дети – настоящие чудовища.

И конечно, мой мальчик немного вспыльчивый. Понимаете, у него обостренное чувство справедливости. У Дилана все либо черное, либо белое. «Плохие против хороших, Грета Тунберг против «Эксон мобил». Я пыталась ему объяснить: не бывает людей только хороших или только плохих (разве что кроме его отца, ха-ха) и у человеческих поступков довольно сложные причины. Бесполезно. Работай Дилан в суде, каждое дело заканчивалось бы либо полным оправданием, либо смертной казнью. Полутонов он не видит.

Подъезжаю к кольцевой развязке Холланд-парка – смертельной ловушке для пешеходов, отделяющей элитный школьный район от нашего, скромного и старомодного, – и невольно задерживаю дыхание, чтобы не дышать выхлопными газами от всех четырех рядов машин.

Вообще-то сегодня хороший день. Пятница. Сближение Луны и Юпитера, благоприятное время для перемен. А самое главное, вспоминаю я с приливом волнения, – мне предстоит встреча с Эллиотом!

Теперь все пойдет по-новому.

3

Шепердс-Буш

Пятница, 8:45

Вообще-то салон «Ноготки» открывается в десять, но я все равно толкаю дверь и готовлюсь услышать знакомый звон электронного колокольчика.

– Можно без записи? – говорю я в темноту салона.

Скрестив ноги, Линь сидит на массажном кресле в бомбере, будто бы сделанном из алюминиевой фольги, и смотрит вьетнамские тик-токи без наушников.

– Закрыто! – рявкает она. – Приходите в одиннадцать.

– Это я, глупенькая, – швыряю сумку на свое обычное кресло.

Линь встает и притворяется, что упала в обморок. Очень драматично, я бы даже поверила, если бы она не делала так каждые две недели.

– Подруга, я уж тебя похоронила! Садись.

Из плеч уходит напряжение. В «Ноготках» все осталось по-прежнему: едкий запах, липкие пластиковые стулья, сомнительные флаконы, по нескольку раз наполненные кремом для рук. Мой счастливый уголок.

Плюхаюсь в кресло и показываю Линь запущенные ногти.

– Ой-ой! – Линь морщится и добавляет: – Зато видно, что к другому мастеру не бегала!

– Некогда было, – вру я. Линь милосердно не замечает моей лжи и приступает к работе, обрабатывает инструменты. – Как учеба?

Линь не только мастер маникюра, она вдобавок учится на дизайнера одежды в колледже имени Святого Мартина. Ее мать, владелица «Ноготков» и еще четырнадцати салонов в западном Лондоне, думает, что дочь изучает международные финансы в Лондонской школе экономики и однажды возглавит ее империю. В общем, все сложно.

– Тс-с! – Линь показывает на телевизор у меня над головой. – У него новая жертва!

Выворачиваю шею и смотрю на экран. Кривозубая репортерша в отвратительном персиковом пиджаке шагает вдоль стадиона «Лофтус», крепко сжимая микрофон.

– Что? Кто?

Линь хмурится.

– Душитель из Шепердс-Буш! Совсем новости не смотришь?

– А что случилось?

– Женщина шла домой одна поздно вечером. А он подкрался со спины… – Линь сдавливает себе шею и вздрагивает. – Уже второй раз за месяц. Душитель осмелел.

– Как такое может быть? – шепчу я, хотя в салоне больше никого. – В Лондоне повсюду камеры!

– Вот-вот! С ума сойти, да?

Не поймешь, противно ей или интересно. Пристрастие Линь к разным криминальным историям сравнится разве что с любовью к высокой моде. Судя по виду, ее нынешние брюки сшили из парашюта.

– Нет, серьезно, каким…

– Зачем так делаешь? – перебивает Линь, поднося мою правую руку мне к глазам. Кожа у основания ногтя кровит. Это я пыталась сама подрезать кутикулу. – Знаешь, не все надо делать самой, иногда можно и помощи попросить.

Не поднимая на нее взгляда, перебираю свободной рукой образцы лака и останавливаюсь на таком пронзительно-розовом, что даже Барби покраснела бы.

– Серьезно? – Линь хмурится. – «Динамщица»? Ты на свидание собралась?

Я молчу, и она шутливо тянет:

– А-а-а, у Флоренс свида-а-ние! Кто счастливчик?

– Ты неправильно поняла.

Линь шлепает меня по руке.

– А, с женщиной? Тоже хорошо!

– Нет-нет, не с…

– Руки в воду! – перебивает Линь и указывает на чашу с теплой водой, где моей изуродованной кутикуле положено отмокать.

– Я иду на встречу. Со знакомым музыкальным менеджером. Эллиотом.

Ну вот, сказала вслух. Облегчение мгновенно, словно прыщ выдавила.

– А-а! Снова будешь певицей?

Я вздрагиваю и опускаю взгляд на образцы лака.

Линь смотрит задумчиво, понимает серьезность положения.

– Ясно.

Щелкнув языком, она залезает под стол и поднимается уже с флаконом красного лака, похожего на рубин.

– Это он, да? – удивляюсь я.

Линь серьезно кивает.

– «Девичник». Найти невозможно, даже на «Ибэй». Сестра в прошлом году привезла из Дубая.

Среди лаков «Девичник» известен своим несравненным оттенком красного, эдакой смесью коричных конфет «Ред хотс» с «феррари». Продажи прекратили, когда выяснилось: краситель добывали из амазонских бабочек стеклянниц, вымирающего вида.

Линь торжественно снимает колпачок.

– Что может быть лучше? – улыбается она. – А теперь выкладывай!

Звонок раздался три дня назад, когда я отвезла Дилана в школу и валялась на диване – смотрела повторы «Любвеобильного острова» и перебирала секущиеся кончики.

– Важные новости! – зазвенел голос на другом конце провода. – Сенсация!

– Кто это?

– Эллиот, глупышка, – гордо объявили в трубке. – Забыла меня?

В последний раз я слышала Эллиота Ривьеру десять лет назад. Тогда я пела в девичьей группе, подающей большие надежды, а Эллиот в нашей звукозаписывающей студии был вторым помощником руководителя – наивным и упорным парнем с гладкой шевелюрой и начищенными ботинками. Он метил в кресло начальника, а Уилл с девчонками над ним смеялись, звали «Эллиот-энтузиаст», а то и похуже. Мы с Эллиотом в чем-то схожи – белые вороны, одержимые духом безрассудства.

– Как дела, Флоренс?

Я узнала из «Вараэти» (ладно, из их аккаунта в «Твиттере»), что «Эллиот-энтузиаст» стал в Лос-Анджелесе серьезным продюсером. Так и представляю: сидит, закинув ноги на стол из красного дерева, и смотрит, как по-муравьиному копошатся людишки на бульваре Сансет. Хотя бы у него сбылась мечта.

– Перейду к делу, – продолжил Эллиот. – Я как раз в городе, хотел с тобой кое-что обсудить. Один интересный вариант.

Наконец-то. Дождалась, мать его! Я десять лет мечтала о звонке, который, как по волшебству, вернет мою карьеру.

– Давай на следующей неделе? – я мысленно подсчитывала, сколько раз за это время успею сбегать в салон красоты.

– Нет-нет, солнце. Я уезжаю обратно в Лос-Анджелес в субботу утром. На подготовку к сезону наград. Как насчет пятницы?

– Этой пятницы? То есть через три дня?

Не самое подходящее время. Чтобы все выщипать, отполировать, покрыть лаком и хоть немного вернуться в прежнюю форму, нужно дней десять, не меньше. Но ничего, можно и до пятницы успеть.

– Конечно, – поспешно добавила я. – Пятница так пятница.

– Отлично! Ассистентка тебе напишет и все расскажет.

Я положила трубку. Тело у меня стало легким, как шарик с гелием. Поделиться хорошими новостями было не с кем, поэтому я три раза сделала скриншот журнала звонков – хотела убедиться, что Эллиот и правда звонил.

Через сорок минут написала ассистентка ([email protected]) и подтвердила встречу в семь вечера в ресторане «Мистер Ба-бах», где подают димсам, а еще заботятся об экологии, поэтому просят гостей приносить свои палочки и мыть за собой посуду.

Дальше – двое суток невиданной подготовки. Началась она в сыром подвале Мерилибона, где миниатюрная русская косметолог пинцетом клеила черные волоски к каждой моей реснице. Длилось это два часа, и под конец мне уже дурно стало от запаха клея. Потом ждал салон на Риджент-стрит: там я истратила лимит кредитки на «звездного стилиста» по имени Маркк (с двумя «к»!), и он прикрепил тридцать восемь крохотных платиновых прядок к моей соломе на голове, чтобы получилась гладкая белокурая завеса. Последним штрихом стал поход в «Экспресс-загар», где я отказалась от бумажных стрингов и вертелась, как курица на гриле, чтобы «Солнце Сен-Тропе» проникло в каждую складку.

Механическое гудение возвращает меня в салон красоты. Линь с заговорщической улыбкой держит в руках аэрограф для маникюра.

– Есть одна идея… Ничего такого, просто покажем им, что они потеряли. – Заметив мое сомнение, она быстро поясняет: – Бесплатно.

Линь поднимает аэрограф, в который аккуратно добавила несколько капель лака, и со щелчком поправляет резервуар указательным пальцем. Накатывают отстраненность и спокойствие, как в дзен-буддизме. Откидываюсь на спинку пластикового стула. По щеке стекает теплая капля. Слеза.

Флоренс, ты чего? Возьми себя в руки!

Линь дает мне салфетку и снимает защитные очки.

– Красиво получится. Поверь.

И я правда верю, что теперь для меня редкость.

Мэрайе Кэри нелегко пришлось в начале двухтысячных. Она перестала сотрудничать с «Сони мьюзик» после развода с руководителем студии, заключила легендарный контракт на восемьдесят миллионов долларов с «Вирджин» и пережила нервный срыв, о котором писали издания, а дальше последовало «крайнее истощение» и больница. Через несколько недель фильм «Блеск», призванный показать ее славу и влияние, с треском провалился в прокате. Рецензия в «Гардиан» гласила: «…деревянная столешница в ее роскошной манхэттенской квартире и то сыграла лучше». За эту роль Мэрайю номинировали на «Золотую малину». Альбом, записанный к выходу фильма, продавался настолько плохо, что «Вирджин» выкупила контракт с певицей.

Ее следующий альбом «Charmbracelet»[5], выпущенный «Айлэнд рекорд», критики разнесли в пух и прах. Один даже написал: «В альбоме не больше искреннего чувства, чем в праздничной открытке». Королева Рождества отслужила свое. Выдохлась. Пополнила ряды знаменитостей, чей звездный час уже прошел.

А потом она взяла перерыв и выпустила «The Eman-cipation of Mimi»[6] – безупречный альбом, после которого самые злостные критики признали: они зря списывали ее со счетов. Звезда не просто вернулась, она воскресла. Альбом показал Мэрайю новой певицей, новой личностью.

Сегодняшняя встреча с Эллиотом – моя версия «The Emancipation of Mimi». Правда, осталось одно постыдное дело.

Сходить на работу.

4

Шепердс-Буш

Пятница, 10:01

Стучу кулаком по металлической двери.

– Адам! Нужна помощь!

Тишина.

Делаю шаг назад в тесной прихожей между нашими дверями. Квартиры у нас стоят стенка к стенке – жадный застройщик разделил дом, как индейку на Рождество. Он был человек незаурядный, его не волновали такие мелочи жизни, как установка нормальной сантехники. В последнее время, когда Адам моется на втором этаже, в моем сливе на кухне начинается извержение мини-вулкана из коричневой жижи.

Прижимаюсь ухом к двери.

А вдруг он не один? Пока жду, одобрительно разглядываю ногти – ярко-красные овалы с едва заметными белыми «Ф» на безымянных пальцах (Линь аэрографом постаралась). Совершенство. Я из-за нее опаздываю, но творческих людей торопить нельзя.

– Адам! Срочное дело! – я долблю кулаком в дверь.

Вечно так. С тех пор как Марта его бросила, Адам постоянно крутится рядом, предлагает «починить раковину» или «поиграть в мяч с Диланом». А как правда понадобился, так не дождешься. Мужчины, что с них взять.

Любуюсь маникюром, и тут распахивается дверь. Прихожую обдает запахом пота и «Олд спайса». Лоб Адама блестит, а темные кудри торчат в разные стороны, будто по ним воздушным шариком провели.

– Фло? – недоуменно спрашивает он.

Морщусь. Терпеть не могу, когда меня так называют. Мало того что мать дала мне имя звезды ситкома семидесятых с маллетом на голове, так еще прозвище ассоциируется с месячными[7].

– Извини, Фло, – бормочет Адам. Взгляд у него какой-то растерянный, будто думает о чем-то своем. – Сейчас, м-м-м… Не самое подходящее время.

Заглядываю через его плечо в квартиру.

– Почему? Ты не один?

Насколько мне известно, Адам ни разу не ходил на свидание с тех пор, как Марта уехала. Он ее обожал, даже немного помешался. Каждую неделю покупал цветы, забирал из Хампстеда, если она работала допоздна в парикмахерской. Я, мягко говоря, удивилась, когда Адам сказал: Марта его бросила и вернулась в Польшу.

Адам, нахмурившись, выбирается в прихожую, закрывает за собой дверь. Вздрагиваю от громкого хлопка.

– Что? Нет. Конечно, нет.

– Ну ладно. Позвоню Мэтту Б., – с напускной беззаботностью говорю я.

Из всех моих ухажеров Адам больше всего не любит Мэтта Б. (не путать с Мэттом Т.). Он занимается валютным трейдингом в Немецком банке, и ему интересны только два занятия: есть сашими в полумраке ресторана в Мейфэр, а потом снимать номер в отеле «Пенинсула». Мэтт Б. думает, я не знаю о его жене и троих детях в Оксфордшире, но, вообще-то, знаю. Просто очень люблю хорошее суши.

– Нет-нет, – Адам громко хрустит пальцами. Каждая рука у него размером с кусок ветчины. – Так что случилось?

– А почему ты такой потный?

– Раковину чиню, – бурчит он. – Опять засор…

От него и правда пахнет чем-то едким, химическим.

– Гадость. В общем, мне надо отвезти кое-кому шарики. Подбросишь?

– Ты вроде собиралась права получать?

Подлый прием. Адам знает, что я дважды завалила экзамен. Во второй раз вежливый бангладешец, владелец автошколы, посоветовал не приходить, пока «серьезно не возьмусь» за правила безопасности на дороге.

– Слушай, не хочешь помогать, так и скажи. А то начал!

– Да ладно, Флоренс, – он скрещивает руки на груди. – Чего ты?

Прищурившись, разглядываю Адама. Вообще он симпатичный. Ему тридцать шесть – на пять лет старше меня, – а темные волосы не поредели, что, к сожалению, редкость для мужчины его возраста. Голубые глаза, ресницы густые. В отличной форме; она почти сглаживает серьезный недостаток: Адам небольшого роста. Не как Наполеон, конечно, но в нем максимум пять футов шесть дюймов[8]. Знаю, сейчас не принято отвергать невысоких мужчин, но, если честно, я с ним не спала только из-за роста.

– Ну, подвезешь? – я выпячиваю нижнюю губу. – Пожалуйста! Там ехать минут двадцать, не больше.

Адам с тяжелым вздохом переминается с ноги на ногу.

– Куда едем?

– Ноттинг-Хилл. Артезиан-Виллидж.

Адам косится на смарт-часы – новинку от «Эпл», которая измеряет сердцебиение и бог знает что еще. Вид у него задумчивый, но я-то знаю: согласится. Адам всегда соглашается – по крайней мере, со мной.

– Окей, – он бросает взгляд на парковку, где стоит его полицейская машина. – Подвезти могу, но обратно добирайся сама.

– Супер! – пищу я и обнимаю Адама. Он теплый и крепкий, как дерево. – Только надо еще шариков надуть. Десять минут, ладно?

Адам пытается возразить, однако я уже переступаю порог, не обращая внимания на стопки журналов и двухцентовые чеки – проценты с продаж альбома.

– Главное, воду не включай, хорошо? – кричит Адам мне вслед. – Пять минут, не больше! У меня свои дела!

Редкая мать потратит шестьсот фунтов на шарики для первого дня рождения дочери; уверена, покупательницу зовут Кэндис, как всех подобных женщин. Или Кэролайн. Или Кэролайн-Кэндис, коротко – Кэ.

На сей раз мне досталась старая добрая Кэролайн.

Адам высаживает меня у четырехэтажного таунхауса мятного оттенка. Выхожу из машины, забираю шарики. Не успеваю сказать «спасибо» или закрыть как следует дверцу, как Адам уже несется по дороге, даже не поглядев на прощание в зеркало заднего вида.

Нажимаю на дверной звонок, и раздается звон колокольчика. Заливается лаем собака.

Дверь открывает высокая стройная женщина в лавандовых легинсах и того же оттенка топе. У нее выраженный пресс и лицо точь-в-точь как на фото в «Инстаграме»: золотистый загар, губы, будто покусанные пчелами, маленький вздернутый нос.

Кэролайн окидывает меня взглядом и бросает через плечо:

– Шарики привезли!

Из глубины дома доносятся женские голоса, болтовня и смех.

– Мы ждали инструктора по пилатесу, – объясняет Кэролайн. – Заходите, заходите.

Я протискиваюсь боком, чтобы не повредить сотню малиновых шариков.

Затея с шариками принадлежит моей сестре Брук – иначе она не дала бы кое-какую сумму в долг (теперь давно забытый, надеюсь).

– Нельзя всю жизнь сидеть дома, смотреть «Парламентариев на льду» и полагаться на проценты с продаж! – заявила она.

Брук легко говорить. Она закупает мебель для магазинов «Джон Льюис», ее-то карьера не рухнула с треском. И как не стыдно намекать, что продажа вычурных композиций из воздушных шаров через «Инстаграм» – вполне подходящее мне занятие?

После маминой смерти Брук доучилась в Университетском колледже Лондона, зарабатывая в одной компании по организации праздников. И все время твердила про арки из шаров.

– Не поверишь, какая там накрутка цен! Даже гелий не нужен. Шары, воздух и скотч.

В отличие от других сырых идей по моему спасению, за эту Брук держалась крепко. В конце концов она сама создала страничку в «Инстаграме», заполнила стоковыми фото арок из воздушных шаров и предложила бесплатную доставку в пределах района. В первый же час ей отправили пятнадцать заявок. Было это семь лет назад. Теперь бизнесом занимаюсь я, оплату беру только наличными. И с каждым днем название «Хлоп» от поп-звезды» теряет иронию и сыпет соль на гниющую рану. А уж как неудобно доставлять арки из шаров по Лондону без своей машины! С другой стороны, всё лучше обычной работы, хотя ее никто особо не предлагает…

Внутри дом Кэролайн кажется еще больше, чем снаружи. Здание историческое, но от старого интерьера избавились, вокруг сплошное стекло и современные четкие линии. Почти весь потолок занимает мансардное окно; наверное, в солнечный день слепит глаза.

Кэролайн ведет меня в кухню-столовую с видом на ухоженный сад. Пять блондинок в свободной спортивной одежде возлегают на светлых мягких диванчиках, точно выброшенные на берег русалки, только одетые по фитнес-моде. На заднем плане суетится домработница: режет арбуз и время от времени дает ломтик девочке на стульчике для кормления от модного дизайнера. И каждый раз ребенок маниакально смеется, будто ей рассказали убийственную шутку. Тут словно рекламируют мебель для дома или женское плодородие в целом.

Я на миг замираю, мучаясь завистью. Каково это – весь день общаться с подругами, делать легкую разминку, есть фрукты, которые нарезали специально для тебя?

«У тебя и друзей-то нет», – напоминает внутренний голос, и эта мысль вонзается в мозг, будто кусок колючей проволоки. Кашлянув, спрашиваю:

– Куда ставим арку?

Кэролайн оглядывает комнату большими глазами. Очевидно, резина с воздухом за шестьсот фунтов даже не занимала ее мысли.

– А долго ждать? – спрашивает ее подруга с дивана. – Инструктор по пилатесу скоро придет, у нас занятия для молодых мамочек. С Адрианой. Она приходит на дом – вдруг интересуетесь.

– Постараюсь побыстрее, – отвечаю я, не оборачиваясь. Делать арку из шаров несложно, просто утомительно. Одно и то же. Зажимаешь, склеиваешь, зажимаешь, склеиваешь.

– О боже! – пищит кто-то с дивана. – Флоренс Граймс? Это ты?

У меня по шее будто волосатый паук ползет. Невольно смотрю на диван. Точно, она. Сияющие каштановые волосы теперь подстрижены до плеч, лицо кое-где подправлено хирургом – местами не совсем удачно, мстительно отмечаю я. Скулы неестественно выступают, губы слегка напоминают утиные. Зато голос ничуть не изменился.

– Лейси! – пытаюсь выдавить улыбку, а сама готова сквозь землю провалиться, растаять, как эскимо, чтобы на паркете осталось лишь фиолетовое пятнышко.

– Боже, и правда ты! – вопит Лейси, спрыгивает с дивана и лезет обниматься, словно мы давние подруги. – Не видела тебя со свадьбы Джесс! Лет десять назад, наверное!

– М-м-м…

Язык стал шершавый, как наждак. Я по-разному представляла нашу встречу: на ковровой дорожке, где меня ждет «Грэмми»; на баскетбольном матче, куда я пришла с лучшей подругой, Мэрайей Кэри. И уж точно я не мечтала встретиться с Лейси, пока изображаю поденщицу в роскошном доме ее подруги.

Меня тошнит.

– Альфонсо еще играет за «Арсенал»? – выдавливаю я.

Лейси крутит на пальце обручальное кольцо – нелепый бриллиант в пять каратов на тончайшем платиновом ободке. Мы все его померили, когда Альфонсо сделал ей предложение: сидели в конце гастрольного автобуса и передавали украшение из рук в руки, точно талисман. До сих пор помню его тяжесть. Теперь пальцы Лейси усыпаны бриллиантовыми кольцами. Наверное, по одному за каждую измену Альфонсо.

– Нет, он в прошлом месяце ушел из команды. Мы перебрались в Сомерсет, так лучше для детей. У нас трое!

Пытаюсь кивнуть, а мысли у меня все равно что комок разваренных макарон – ничего подходящего в голову не приходит.

– А ты чем занимаешься? – щебечет Лейси.

Теряюсь – всего на миг, и все же. Взгляд Лейси падает на шары и обратно на меня. Она натянуто улыбается.

– А-а, ну да! Вот и молодец! – хвалит она, как малого ребенка. – Молодец, Флоренс. Встала на ноги, несмотря ни на что.

Одна из диванных русалок морщит носик.

– А вы откуда друг друга знаете?

Лейси шумно сглатывает.

– Флоренс пела с нами в группе. До того, как Роуз ее, м-м-м… – она умолкает.

– Я ушла до того, как группа стала популярной. Самое неудачное решение в моей жизни, – мой обычный ответ, я его не раз повторяла, но от этого не легче.

Лейси заметно радуется, что я не хочу ставить ее в неловкое положение.

– Мы многое в тот день потеряли, – поспешно добавляет она.

– А, ясно, – отвечает гостья, наматывая золотые волосы на палец. – Так почему вы ушли?

Все вокруг мутнеет, будто под водой. Опираюсь рукой о стену, чтобы не упасть.

– Это было давно, – только и бормочу в ответ.

– Послушай, Флоренс, – Лейси хочет изобразить тревогу, но ботокс не дает. – На мой взгляд, все несправедливо сложилось.

Краска бросается мне в лицо, а тело горит, как в лесном пожаре.

– Ничего, Лейси, – мямлю я, пячусь и спотыкаюсь о пакет с шарами. Один за другим звучат хлопки, будто пулеметная очередь. Девочка ударяется в плач. – Я, э-э… кое-что забыла в машине. Сейчас вернусь, – бросаю я через плечо по дороге к выходу.

На улице дождь. Каждая капля, бьющая по макушке, – личное оскорбление. Влажность угробит свежую укладку, но я и без того унижена. Брожу среди ярких, как леденцы, домов, точно сомнамбула, а слова Лейси вновь и вновь крутятся в голове, как чертово колесо позора, с которого не сойти. Молодец! Молодец! Молодец!

У Ноттинг-Хилл-Гейт передо мной появляется грязный паб, словно мираж в пустыне. Внутрь тянет, как магнитом. Подобное к подобному. Помойка к помойке.

В пабе тусклый свет и липкий пол; подошвы хлюпают, пока шагаю к бару. Почти никого нет, только компания строителей смотрит по телику главные моменты Премьер-лиги.

За стойкой пожилой мужчина протирает салфеткой вилку.

– Водку с диетическим тоником.

Он глядит на меня с искренним удивлением, будто я вошла к нему в дом и потребовала массаж ног.

– Что-что, дочка?

– Водку с диетическим тоником, – повторяю я громче.

Он поворачивается спиной и звенит бутылками со скоростью улитки. Пока сделает коктейль, мы оба отправимся на тот свет.

– Ну, водка точно есть, – он достает пыльную бутылку «Смирнофф». – А вот диетический тоник, боюсь, закончился. Как насчет «фанты»? – весело спрашивает бармен. – Водочка с «фантой», а?

– Что за бар такой? – огрызаюсь я.

– Так ведь у нас простой паб, дочка. Еще даже не обед. В такое время парни за кружкой пива приходят, – голос у него очень добрый, хоть плачь. – После обеда будет привоз. Заглядывай через три часа, сделаю тебе, что захочешь.

– Ладно, – смягчаюсь я. – Водка с «фантой».

Переключаюсь на строителей и решаю, кто симпатичней. Один поднимает голову, я отвечаю улыбкой. Строитель тотчас краснеет и смущенно переводит взгляд на телевизор.

Престарелый бармен ставит оранжевое пойло на стойку. Выпиваю залпом.

– Еще.

– Тяжелый день, да? – он сочувственно улыбается.

Молчу в ответ и не отрываю взгляда от симпатичного строителя, пока друзья не начинают подпихивать его в бока и шептаться. Тогда он встает и шагает ко мне. Высокий, это хорошо. Куда моложе, чем я думала. Ну, ничего.

– Угостить? – говорит Красавчик-Строитель, показывая на мой стакан. От парня приятно пахнет деревом и землей, будто по влажной траве рассыпаны сосновые иглы. На зеленых брюках сетка для вентиляции и наколенники. Садовник, значит, а не строитель.

Флоренс, ты серьезно? – недоверчиво спрашивает внутренний голос, поразительно напоминающий мою сестру Брук.

– У меня идея получше, – с улыбкой отвечаю я парню.

5

Ноттинг-Хилл-Гейт

Пятница, 11:45

Он натягивает зеленые брюки и неспешно выходит из женского туалета, а торчащая сзади рубашка чуть развевается, как плащ супергероя.

Опираюсь на раковину. Теперь мне лучше. Не супер, конечно, не как в клипе Мэрайи «It’s Like That»[9], где она спускается по ступеням в золотом платье. И все же лучше.

Прополаскиваю рот и изучаю свое отражение в зеркале. Для тридцати с лишком неплохо. Могло быть хуже. Да и бывало, честно говоря. Например, когда Уилл нас бросил и я потеряла двадцать фунтов веса и почти все брови. Впрочем, ладно. Сто лет прошло.

Во времена «Девичника» одна визажистка сказала, что мое лицо похоже на очищенную картофелину. Слова жестокие, но я сразу поняла, о чем она. У меня от природы неприметная внешность. Волосы, кожа и брови разных оттенков одного мышиного цвета. Я не стану по-настоящему красивой, как сестра, тем не менее со временем научилась кое-каким фокусам: наращивание ресниц, ламинирование бровей, отбеливание зубов, бесконечные скручивания на пресс, приседания, подъемы по лестнице. Красота – примерно как арка из шариков. Нетрудно добиться, просто много утомительной, однообразной работы.

Напоследок булькаю водой и сплевываю в раковину. В кармане звякает телефон.

1 сообщение от: Брук.

Я на месте, – гласит оно, а дальше идет смайлик.

Подтекст: «Где ты?»

Вот же черт! Обед. Брук. Я уже опаздываю, а это совсем нехорошо – сама ведь ее позвала. Отвечаю эмодзи с бегущим человечком и выбегаю из паба в жестокий свет дня.

Захожу в паб «Королевский» на целых тридцать шесть минут позже, пыхтя и задыхаясь. Одетая в свитер-тельняшку с золотыми пуговицами на плечах, Брук сидит перед нетронутой тарелкой салата и накручивает на палец прядь тонких светлых волос.

– Прости-прости-прости, – тараторю я и шумно усаживаюсь напротив сестры.

Брук поднимает взгляд от телефона.

– Вот ты где. Я уже заказала.

Она говорит точь-в-точь как жительница графств близ Лондона. Послушай нас кто-нибудь со стороны – не догадался бы, что мы сестры. В сравнении с ней я говорю как Вуди из «Истории игрушек».

Брук всегда была любимицей родителей. Родилась в солнечный майский день, словно исправленная версия меня. Обновленная, улучшенная, с носом-кнопкой и красивыми волосами. Наш отец, водитель-дальнобойщик, и без того редко появлялся дома, а через три недели после рождения Брук и вовсе исчез. Типичная история, «ушел за сигаретами и не вернулся», и только несколько лет спустя мама нам объяснила: он сел в свой грузовик и поехал по девяносто пятому шоссе в Скарсдейл, к «настоящей семье». Я никогда не обвиняла Брук, ни в коем случае. И все же трудно было не заметить связи между ее шумным появлением в доме и поспешным отъездом папы.

Мама работала официанткой в закусочной «Дэнниc», всегда «видела в людях хорошее», потому-то ее вечно использовали. Другие официантки постоянно упрашивали выйти за них в утреннюю субботнюю смену, самую паршивую, а она верила их выдуманным слезливым историям. («Людям надо помогать, девочки», – отчитывала нас она, когда мы не хотели оставаться дома одни.)

Мамина доброта притягивала хитрых мошенников-голодранцев – таких обычно зовут Дин, Эйс, Билли; их манит во Флориду, как мотыльков на свет. Они вечно выпрашивают сотню-другую долларов на «новое дельце», из которого ничего не выходит.

Брук было четырнадцать, а мне семнадцать, когда мама усадила нас за столик кафе, заказала три шоколадных фондана и объявила: мы переезжаем из центральной Флориды в Англию, а к нашей троице присоединится Барри, «художник», живущий «неподалеку от Виндзора», – она его встретила на сайте знакомств.

Я ужасно обозлилась. То было лето перед выпускным классом, а я только-только добилась популярности в школе.

«А как же группа поддержки?!» – завопила я и швырнула пирожное о стену.

Зато Брук была занудой-отличницей и в плане общения ничего особо не теряла. Новость она восприняла спокойно; я так и видела, как закрутились шестеренки у нее в мозгу. Через три недели, когда наш самолет приземлился в аэропорту Гатвик, Брук уже на английский манер проглатывала звук «р», держала вилку в левой руке и думала, какую шляпу надеть на скачки в Аскот.

И неважно, что дом Барри «неподалеку от Виндзора» оказался в городке Слау, в муниципальной квартире, которую он делил с пожилой матерью. Или что его «творчеством» оказались витрины магазинов в промышленной зоне. Благодаря переезду Брук заняла новое место в обществе, эдакая сестра Бронте на минималках.

Мама всегда отмечала, как Брук на нее похожа. «Мы с твоей сестрой родственные души». Не стоило и спрашивать, кого напоминала ей я. Отца. Негодяя, который нас бросил.

Вытаскиваю из салата Брук грецкий орешек.

– Извини, Би. Задержалась на собрании.

– Правда? – сестра хмурится. – Я думала, остальные матери тебя ненавидят.

– Долгая история, – подзываю официанта и заказываю двойной чизбургер без булочки.

Брук задумчиво изучает мое лицо.

– Прихорошилась куда-то, – заключает она. Моя сестра макияжем не пользуется – разве что гигиеничкой или иногда капелькой туши. Честно говоря, с ее внешностью неудивительно.

– Не все же одеваются, как престарелые садовники, Би.

Чуть наклонившись ко мне, Брук принюхивается.

– Выпила? И что это на рукаве, земля?

Меняю тему.

– Как подготовка к свадьбе?

Брук в следующую субботу венчается в церкви Святой Троицы на площади Слоун – наконец-то сбылась ее давняя мечта попасть в верхушку среднего класса. Свадьба для Брук – любимая тема разговора.

– Сплошные волнения, – вздыхает она.

Мы обе невольно переводим взгляд на россыпь старинных бриллиантов на ее кольце. Джулиан, жених Брук, из тех напыщенных англичан, чьи безупречные манеры скрывают истинную натуру, как плащ-невидимка. Я только спустя два года поняла, до чего он мне противен.

– Даже не знаю, как тебе объяснить, – продолжает Брук и спохватывается. – Извини. Я хотела сказать… Ну, у тебя все было по-другому.

Тупо киваю. Мне от нее кое-что нужно.

– Кстати… – Брук открывает роскошный темно-синий ежедневник. – Примерка платьев для подружек невесты. Окончательная. Понедельник, два часа. В другое время сестра Джулиана не сможет.

– Ладно, – я достаю из ее тарелки еще грецкий орех.

– Серьезно? – недоверчиво спрашивает Брук. – Ты не против?

Стараюсь изобразить сочувствие.

– Конечно, Би. У тебя сейчас много дел. Не хочу подбавлять.

– Так, все, – она шумно закрывает ежедневник. – В чем дело, Флоренс? Давай, говори. Чего ты хочешь?

Я прикусываю губу.

– И почему ты такая недоверчивая?

– Скорее, догадливая, – суровеет она.

– Понимаешь, у меня сегодня важная встреча. Вот я подумала, может, ты…

Брук морщится.

– Так и скажи: у тебя свидание!

Нет в Брук творческой жилки. Ей невдомек, каково это, когда отнимают мечту, когда грезишь о сцене, а та недостижима. Будь воля Брук, я бы так и осталась в безвестности, вечно делала бы арки из шаров или, еще лучше, переучилась бы на бухгалтера.

– Ну и кто сегодня счастливчик? Дворник? Любитель ставок на спорт? А может, маньяк из Шепердс-Буш еще не обзавелся подружкой?

– Нет никакого свидания! – огрызаюсь я. – Я иду на собеседование.

Брук фыркает, ноздри на безупречном вздернутом носике раздуваются.

– Ну конечно, собеседование вечером пятницы! Брось, Флоренс. Могла бы получше историю сочинить.

– А может, просто выручишь? Хоть раз в жизни?

– Раз в жизни?! – возмущается она. – Серьезно? Да как ты смеешь! – она заливается краской от лба до подбородка. – А помнишь «раз», когда я тебе одолжила четыре тысячи фунтов? Или «раз», когда ты целый месяц спала у меня на диване и водила… – она понижает голос до шепота, – толпу незнакомых типов? – Брук сорвалась с цепи, у нее с каждым словом слюна брызжет. – Неужели так трудно нормально себя вести? Хотя бы до конца свадьбы!

Опять вся горю. Пытаюсь сглотнуть, но вместо слюны во рту песок.

– Ха! Свадьба. И как я забыла? Ты же про нее молчала целых полминуты.

Средних лет женщины за соседним столиком уже цокают, вертят головой – хотят разобраться, из-за чего шум. Сестра бросает им виноватый взгляд: страх устроить сцену пересиливает в ней гнев.

– А почему Уилл не может присмотреть за Диланом? – шипит она. – Вы же условились, что на выходных его очередь?

Лицо горит. Она права. В соглашении об опеке указано: Уилл забирает Дилана каждую пятницу в шесть вечера и привозит обратно до полудня воскресенья. Только Уилл часто отменяет встречу, обычно тянет до вечера пятницы, когда Дилан уже собрал чемоданы и вовсю ждет. Вот и не хочу на него рассчитывать.

– Ну извини, если тебе так трудно помочь сестре – единственной, между прочим. Уверена, мама бы очень гордилась…

Лицо Брук темнеет.

– Не смей приплетать маму! Будь она здесь…

– Хоть ты тресни, Брук, – шиплю я, – но для мамы успешной дочкой осталась я. Навсегда, такой она меня запомнила, – достаю из ее салата последний орех и отправляю в рот. – А ты от этого бесишься, правда?

Подлый ход, даже для меня. Брук отодвигается подальше к стене, тянет на себя тарелку.

– Не лезь руками в мою еду.

Возвращается официант и подает мне бургер, как собаке, которая сжевала его любимые тапочки. Впиваюсь в мясо зубами, по подбородку течет сок.

– Вообще-то, старшая сестра ты, не забыла? – Брук хмурится.

Я громко жую, чтобы сильнее побесить, и выжидаю.

– Ладно, – рычит Брук. – Твоя взяла. Поступлю по-взрослому, как обычно. Присмотрю за Диланом. Только имей в виду – ради него, не ради тебя.

– Вот и славно, – тянусь за ее стаканом и отпиваю диетической «колы». – Увидимся вечером.

Оставляю счет Брук и спешу к метро. Дождь перестал, но затянутое тучами небо не внушает доверия. Надо было взять у Брук зонт, да поздно уже.

После ссоры с ней всегда портится настроение. Ведь моя сестра, искренне любящая свитера от «Бодена», легинсы «Потная Бетти» и кулинарные книги Джейми Оливера, по натуре своей человек нормальный. Хороший. Человек, для которого немыслимо опуститься до низости, необходимой для победы в любом споре. В отличие от меня.

Конечно, можно улыбнуться и прикусить язык на час-другой, даже на неделю. Только надолго не хватает. Тьма так или иначе показывает себя. Ехидное замечание тут, неоправданная жестокость там. И Брук это понимает. Она позволяет мне взять верх, и каждая победа все равно что заноза под ноготь, болезненное напоминание о гнилой натуре.

Опускаю взгляд на экран. Через час и сорок семь минут пора забирать Дилана.

Надо поторапливаться. Осталось последнее дело в списке.

6

Универмаг «Селфриджес», Оксфорд-стрит

Пятница, 14:08

Делаю шаг назад и восхищаюсь своим отражением в зеркале примерочной. Боди безупречное: мягкий черный бархат, длинные рукава, глубокий V-образный вырез почти до пупка. С таким точно бюстгальтер не носят. Хорошо хоть вставила импланты, когда была возможность.

Переворачиваю ценник и ахаю.

Триста шестьдесят восемь фунтов!

Может, цена в кронах? Прищуриваюсь.

Проверяю снова.

Триста шестьдесят восемь фунтов.

Я не просто хочу это боди, мне оно нужно позарез. Сегодняшний наряд должен быть красноречивей слов. Пусть Эллиот поймет: я готова. Я того стою. Это мое «The Emancipation of Mimi».

Еще раз проверяю ценник, на всякий случай.

Триста шестьдесят восемь фунтов.

И у кого есть такие деньги? Создай диаграмму Венна и поймешь: позволить себе это боди и вдобавок хорошо в нем выглядеть может только бывшая жена русского олигарха, и то одна на весь мир.

Тянусь к сумочке и пытаюсь нашарить небольшой металлический диск, который купила на «Ибэй» для такого случая. Поверхность прохладная, гладкая. Я посмотрела два-три видео на «Ютьюбе», но ни разу еще не пользовалась съемником для клипс.

«Это не воровство», – напоминаю себе я. Речь ведь о боди, которое сшили на потогонной фабрике бедные камбоджийские дети возраста Дилана. Вообще-то, с моей стороны это знак протеста. Сознательный отказ от норм позднего капитализма.

И все же я ищу взглядом камеры на потолке. Надеюсь, их не вешают в примерочных.

Левой рукой прижимаю съемник к клипсе и жду щелчка, как учили в видео. Стою, задержав дыхание, и тут в дверь бодро стучат.

– У вас все хорошо? – интересуется приторный голос.

С перепугу роняю съемник. Он падает на пол, как космический корабль, потерпевший крушение, на плюшевый ковер в примерочной «Селфриджес». Спасибо, Господи, за двери без зазора.

– Да, все нормально! – громковато отвечаю я.

– Если нужен другой размер, скажите, – щебечет голос. – А если желаете полностью обновить гардероб, предлагаем шопинг с нашим профессиональным стилистом.

– Спасибо, – скриплю я.

Сердце стучит, как барабан. Наверное, это плохая затея. Да что там «наверное» – плохая, и все. А разве есть выбор? Мне очень нужно это боди.

Опускаюсь на обитую тканью скамеечку и жду, пока стихнут шаги продавщицы. Уже представляю, как сижу напротив Эллиота за уютным столиком и мы обмениваемся сплетнями – кто переборщил с оземпиком, кто в четвертый раз разводится. В один прекрасный миг он отодвинет в сторону бокал вина, посмотрит мне в глаза.

«А если серьезно, Флоренс, – скажет он, – ты всегда была звездой «Девичника». Как тебя уговорить вернуться в студию? Запишем сольный альбом».

От удовольствия мурашки бегут по коже. На самом деле я не знаю, что Эллиот хочет обсудить – по телефону он говорил довольно уклончиво. Но раз уж приглашает на ужин в свой последний день в Лондоне, наверняка новость хорошая.

Так, все. Времени мало. Делаю глубокий вдох и вновь подношу металлический съемник к клипсе.

Телефон на другом конце примерочной разрывается от уведомлений. Дзынь-дзынь-дзынь.

Двадцать семь новых сообщений, все от сент-анджелесских мам. Да, у этих стерв с головой не в порядке, но двадцать семь?.. Необычно.

Открываю чат. Сообщения появляются быстрее, чем успеваю прочесть.

В ШКОЛЕ ЧП!

БЫСТРЕЕ СЮДА!

Внимательно смотрю на экран – хочу разобраться, что случилось.

ПОЛИЦИЯ УЖЕ ЕДЕТ!

Накатывает слабость.

ЧТО СЛУЧИЛОСЬ? – пишу я.

Молчание. Под ложечкой сосет. Еще одна попытка:

ЧТО СЛУЧИЛОСЬ?

Остальные матери меня словно не замечают. Сообщения тотчас прекращаются. Накидываю на боди толстовку и мчусь из примерочной к эскалатору. С колотящимся сердцем пишу Дилану:

Все нормально? Ответь! – велю я. – Сразу, как получишь!

Вытираю пот со лба и не отрываю взгляда от телефона в ожидании ответа.

Заходил 4 часа назад, – издевается надпись на экране.

Однажды я потеряла Дилана в торговом центре. Ему было четыре-пять, и я поволокла его в «Уэстфилд» вернуть платье, которое уже один раз надевала на свидание. Пока доказывала высокомерному кассиру, что на ткани нет следов дезодоранта, упустила Дилана из виду. Всего на секунду. На секунду, не больше. Смотрю – а его нет.

«Дилан!» – закричала я.

Тишина.

«А чего ждать от мамаши-хабалки, которая хочет вернуть ношеное платье?» – говорил взгляд кассира. Я позабыла о платье и носилась по магазину, обращалась к другим покупателям:

«Вы не видели мальчика примерно такого роста, в синей рубашке?»

С колотящимся сердцем успела расспросить человека четыре, и тут Дилан выскочил из-за вешалок.

«Бу!»

Меня чуть не вырвало прямо на пол. На смену облегчению пришла злость: «С ума сошел?! Я уж думала, ты потерялся!»

Он ударился в слезы. В автобусе мы оба украдкой всхлипывали.

Эскалатор в «Селфриджес» резко останавливается, и меня выдергивает из воспоминаний в реальность. Петляю между парфюмерных островков, уворачиваясь от брызг, пока не добираюсь до таблички «Выход на Оксфорд-стрит».

Добегаю до тротуара, жадно хватая ртом прохладный воздух. Бестолковые туристы ходят стадами, как мычащий скот, фотографируют дурацкие рождественские украшения, витрины магазинов и собственные придурковатые лица.

– С дороги! – рявкаю я, протискиваясь через толпу к черному такси. – Холланд-парк! Побыстрее! – это уже водителю.

Проверяю телефон. Сообщений нет. «Господи, прошу, пусть будет как тогда, в торговом центре. Пусть с ним все будет хорошо», – беззвучно молюсь я.

Нервы натянуты, как кожа на барабане, на котором отбивают один такт:

Только не Дилан. Только не Дилан. Только не Дилан.

7

Холланд-парк

Пятница, 15:01

До школьных ворот остается два блока, и тут мои уши пронзает первый крик.

Вопли и стоны со всех сторон одновременно. Кучка нянь сгрудилась поодаль, они плачут и перешептываются. А перед ними, ближе к воротам, другая группа, и все в ней пылают праведным гневом. Матери.

Голова гудит, как самолет, набирающий высоту.

Дилан.

Привычный порядок нарушен. Директриса, Никола Айви, стоит у главных ворот и крепко сжимает записную книжку, будто спасательный плот, а на лице у нее затравленное выражение. Ей около сорока пяти, она крашеная (явно дома) шатенка с зубами типичной курильщицы. Ее присутствие у школьных ворот – зловещий знак: мисс Айви обычно отдает повседневные заботы о школе мисс Шульц, а своим посещением удостаивает только благотворительные вечера. Значит, случилось что-то серьезное.

– Прошу родителей и опекунов… – начинает мисс Айви, без особой надежды обводя рукой растущую толпу.

А возмущенные матери забрасывают ее вопросами, как ручными гранатами.

– Где наши сыновья?! – вопит Аллегра Армстронг-Джонсон, пытаясь удержать рвущуюся с поводка собаку.

Хоуп Грубер размахивает песочного цвета сумкой от «Боттега Венета», как оружием.

– Говорите, что случилось!

– Школа закрыта, – слабо отзывается мисс Айви и бросает отчаянный взгляд на заместительницу, Хелен Шульц, а та рыдает в платочек, даже не скрывая, что от нее никакой пользы.

Клео Рисби выходит вперед.

– Немедленно объясните, что случилось!

Мисс Айви встревоженно смотрит на собрание матерей. Руки у нее дрожат. Ничего хорошего не жди.

– Ученик пятого класса, он… Как бы сказать… Похоже, он… – Она умолкает, глядя на Клео. – Полиция прибудет с минуты на минуту. Давайте лучше подождем.

Толпа возмущенно гудит. Мисс Айви сдается, вновь шевелит губами, но поздно. Я оглохла от ужаса, и в голове бьется лишь одна отчаянная молитва: «Только не Дилан. Только не Дилан. Только не Дилан».

Пробираюсь к мисс Айви сквозь толпу. Она что-то слабо возражает, когда я толкаю ее плечом, чтобы пройти к воротам. У синей двери, наверху лестницы, ссутулившись, стоит мисс Шульц – трудно себе представить более неподходящего охранника. Ее бежевая гетра сползла до лодыжки, обнажая паутину варикозных вен.

– Пустите, – велю я, но мисс Шульц не слышит за звуками собственных рыданий. Вдалеке воет сирена. – Пустите! – кричу я громче, и она уходит с дороги. К моему удивлению, синяя дверь без особых усилий открывается с тихим щелчком. Голос мисс Шульц затихает вдали:

– …поиск пропавшего… весьма необычно… сотрудничество с органами власти…

Захожу в тускло освещенный коридор, пахнущий грязными носками и свежим мелом.

– Дилан? – кричу я в темноту, потому что никаких дверей не видно.

Когда глаза привыкают к темноте, передо мной оказывается целая толпа мальчиков, да все не те, Дилана среди них нет. Они вертятся и шушукаются у стены коридора.

Учитель биологии мистер Демпси мчится ко мне, размахивая руками.

– Как вы… Школа закрыта! – заявляет он, поправляя на носу очки с толстыми стеклами. – Вам сюда нельзя.

Прохожу мимо и спешу по лестнице к кабинетам.

– Дилан! – кричу я в пустоту.

Не вижу, что там сбоку от меня, и не слышу мистера Демпси, хотя он где-то за спиной. Душа словно покинула тело. Если с Диланом беда, какая угодно, нет смысла жить на земле. Спрыгну с крыши, и все.

Заглядываю в туалет.

– Дилан! Ты здесь?

Не верю в магическую дребедень, но клянусь: Дилан тут; я чую саму душу сына прежде, чем зрительный нерв успевает уловить его присутствие и передать в мозг связный сигнал. Я как в микроскоп вижу бледную кожу, пронзительно-зеленые глаза, россыпь веснушек на носу.

Мой единственный сын жив-здоров и невредим, сидит, прислонившись спиной к батарее.

– Привет, мам, – говорит он как ни в чем не бывало.

У меня впервые после примерочной в «Селфриджес» как груз с плеч падает. Я прижимаю Дилана к себе изо всех сил. Хочется сложить его, как бумажного лебедя, и спрятать в животе, где ему ничто не грозит.

Дилан поднимает голову. Лицо грязное, над бровью свежая царапина.

– Его нашли?

– Кого? – брякаю я. Облегчение столь сильное, что все остальное забылось. Хотя, конечно, пропал чей-то ребенок, и если его мать так же бросится к синей двери, ее поиски завершатся весьма печально.

– Алфи, – отвечает Дилан, не глядя мне в глаза.

Тревожный звоночек. Алфи? Алфи Рисби?

– Вот же черт!

Слышен топот со стороны лестницы, мистер Демпси громко возмущается насчет матери, которая «ворвалась без разрешения». Протягиваю Дилану руку и помогаю встать.

– Идем.

Тут в туалет врывается красный как рак мистер Демпси.

– Ага! – торжествует он. По его широкому мясистому лицу стекает пот. Он встает посреди прохода.

– Пустите, – холодно велю я.

– Вы с ума сошли? Полиция допрашивает всех, кто…

– С дороги, – я наклоняюсь и шепчу ему в ухо: – Или закричу.

Мистер Демпси удивленно вскидывает голову.

– Что? Вы мне угрожаете? Вы… Вам не давали разрешения забирать сына, – запинается он, однако пропускает нас.

Жестом прошу Дилана передать мне рюкзак и закидываю его себе на плечо.

– Идем! – велю я и сбегаю вниз по лестнице, держа Дилана за руку и стараясь не запнуться о вытянутые ноги его одноклассников в серых брюках.

– Я сообщу в полицию! – кричит нам вслед мистер Демпси.

Толкаю тяжелую дверь с надписью «Служебное помещение» в конце коридора. Мы на школьной кухне; всюду блестящие металлические поверхности и пластиковые подносы.

– Здесь же есть служебный вход, правильно? Через который продукты загружают? – сердце по-прежнему бешено стучит. Интересно, Дилан видит, как мне страшно?

– А я откуда знаю? – он пожимает плечами. – Я сюда раньше не заходил.

Мой взгляд мечется по посудомоечным машинам, ведеркам с моющим средством, огромным бутылям с кетчупом и горчицей, держателям для салфеток. А вот и мигающий зеленый знак «ВЫХОД». Слава богу!

Опять хватаю Дилана за руку.

– Идем.

На улице только начинает темнеть. Мы вышли к зоне разгрузки рядом с парковкой для персонала и теперь стоим молча. У меня на спине до сих пор рюкзак Дилана, я сжимаю его потную ладошку. Отпускать страшно, да он и не возражает. С другого конца школы доносится вой сирен и крики. Кто-то говорит в рупор.

Мы медленно обходим здание. Чем ближе к главному входу, тем громче стучит сердце. Я жду окрика, твердой руки на плече – нас вот-вот заметят и остановят. Но нет, ничего подобного. У дверей собралась толпа, полчища репортеров окружили школу, как муравьи – крошки после пикника. Двое полицейских поднялись к мисс Айви на ступени, а третий, бородатый, обращается к толпе монотонным голосом, чтобы не вызвать еще больший переполох:

– Дамы и господа, идет расследование…

Я поторапливаю Дилана, но он вдруг останавливается и смотрит по сторонам.

– Куда это ведут маму Алфи?

Следую за его взглядом и вижу на тротуаре перед школой нечто бесформенное. Различаю одежду, светлые волосы и тонкие, содрогающиеся руки и ноги. Раздается пронзительный плач. Не сразу понимаю: это человек. Клео. Двое полицейских, мужчина и женщина, пытаются поднять ее с тротуара.

Сердце у меня замирает, к горлу подкатывает тошнота.

– Давай, – тяну Дилана в сторону улицы. – Уходим отсюда.

Жители элегантных домов у школы понемногу включают свет, и по тротуару разливаются лужицы теплого сияния, а незанавешенные окна превращаются в маленькие театры: вот мама помогает ребенку с уроками, вот мужчина режет овощи, вот мальчик играет на фортепиано. Им невдомек, какая трагедия разыгрывается неподалеку.

Останавливаюсь на секунду и изучаю лицо Дилана. Оно бесстрастно, равнодушно. Судя по виду, он не слишком расстроился. А чего ему расстраиваться? Сын замечает мой взгляд.

– Мам, я…

Прижимаю палец к губам.

– Ни слова, пока не придем домой. Потом все расскажешь.

Сохраняю на лице спокойствие, шагаю неспешно. И все же безмерное облегчение сменяется другим чувством – у меня сосет под ложечкой, как после прыжка с трамплина. Пропал мальчик, а я умыкнула сына прямо под носом учителей, репортеров и полицейских. О чем только думала?!

Крепче стискиваю руку Дилана, сжимаю пальцами потную ладошку.

Жив. Здоров. Невредим.

8

Шепердс-Буш

Пятница, 16:23

Когда наконец приходим домой, у меня так трясутся руки, что я не попадаю ключом в замочную скважину. У Дилана лопается терпение, и он сам открывает дверь («Ой, мама, давай я!»).

Знаю, что нужно делать. То же, что любая хорошая мать: поставить чайник, усадить сына на диван и обо всем расспросить. Гоню себя на кухню, но тело будто отлито из свинца, а к рукам и ногам привязаны гири, которые тянут меня на морское дно. Не предлагаю чай с печеньем, а лежу на диване лицом вниз. Глаза сами закрываются.

Дилан идет на кухню и наливает себе воды.

– Можно сходить к мистеру Фостеру?

– Мистеру Фостеру? – тупо спрашиваю я.

Дилан ставит кружку.

– Ага. У него есть сверчки для Греты. У нее скоро спячка.

Я сейчас прямо ненавижу его черепаху. Привстаю с большим трудом – будто «Титаник» со дна поднимаю.

– Шутишь?

– Нет, – невозмутимо отвечает Дилан.

Разумеется, нет. Мой сын всегда говорит буквально.

– Садись, – велю я и хлопаю по дивану. – Рассказывай, что сегодня случилось.

Сначала он вроде бы хочет сесть. Потом вдруг хмурится и швыряет кружку об стол; та разбивается на сотни крохотных осколков.

– Ты все портишь! – он убегает в комнату и хлопает дверью.

Пусть идет. Достаю совок с метлой и собираю осколки. День был адский, тут любой сорвется.

Телефон гудит, пока ставлю метлу в шкаф. Сообщение от Уилла.

Видел новости. Что у вас там?!

С Диланом – ничего, – отвечаю я.

На экране три точки. Уилл печатает.

Буду в 6. Собери его.

Закончив подметать, на цыпочках подхожу к комнате Дилана и стучу в дверь. Он сидит на разобранной кровати и смотрит куда-то вдаль.

– Макароны с веганским сыром на ужин, как тебе мысль?

Дилан качает головой. Я изучаю его лицо, ищу подсказки. Мягкие щеки напоминают о малыше, которым он был совсем недавно, как будто пять минут назад. Скольжу взглядом по графическим романам Геймана о Никте Оуэнсе, по охапкам кое-как собранного и забытого белья, по навороченному телескопу (подарок Уилла – явно намек на то, что из нашей квартиры звезд нормально не увидеть).

– Слушай, Дил, ты ведь знаешь – я на твоей стороне.

Он кивает, не поднимая глаз. Сажусь на разобранную кровать, провожу рукой по мятой простыне с космонавтами. Грета, не мигая, наблюдает за мной из террариума.

– Мне нужно знать, что сегодня случилось.

Я жду. Рассказ вырывается из сына отрывками.

– Мы поехали. В заповедник, – монотонно бубнит Дилан.

Представляю, как мальчики в резиновых сапогах бродят в грязи по колено среди болотных растений, шагают мимо заброшенных водоемов и засидок, из которых наблюдают за птицами.

– Так, ясно.

– Мистер Макгрегор разделил нас на пары, выдал по биноклю – следить за редкими выпями, – голос Дилана чуть дрожит. Он опускает глаза в пол, обводит взглядом узор из звездочек на ковре. – Мы с Алфи были в паре.

Сердце у меня бьется чаще.

– Вы с Алфи вдвоем наблюдали за птицами? Больше никого?

– Ага.

Волоски на шее встают дыбом.

– Кхм, ясно. Дальше.

– Мы ушли на другую сторону болота. А я… увидел кое-какой мусор на земле. Банку от «колы» и упаковку от «марса», – он возмущенно сжимает руки в кулаки. – Кто-то взял и бросил. А если бы птица задохнулась?

Представляю тихое, прохладное озеро. Я спокойна. Я спокойна.

– Ладно. Дальше.

– Я сказал Алфи: «Пойду поищу мусорку». А когда вернулся, его не было, – Дилан опускает голову. – Я думал, он спрятался или хочет меня разыграть.

– Не понимаю. Вас ведь должны были посчитать в автобусе? Почему вы поехали в школу без Алфи?

Дилан смертельно бледнеет. У меня опять сосет под ложечкой. Пазл постепенно складывается, но не очень-то он мне нравится.

– Так… ты знал, что Алфи нет в автобусе? – мягко спрашиваю я и надеюсь, что ошиблась. – И… ничего не сказал?

Дилан не отрывает глаз от пола.

– Не понимаю. Почему сопровождающие не заметили?

Сын избегает моего взгляда.

– Не знаю, – бормочет он.

– Дилан.

Он протяжно выдыхает.

– Мы все уже сели. Мистер Макгрегор говорил с водителем, а сопровождающая называла наши имена и вычеркивала из списка. А когда назвала Алфи…

– Ну?

Голос у Дилана совсем глухой, словно со дна океана доносится.

– Я сказал: «Здесь!»

– Что-что ты сделал? – недоумеваю я.

– Пошутил! – крупная слеза стекает по его щеке.

Цепенею. Пожалуй, только слезы Дилана могут меня саму довести до слез, а если начну, он еще сильнее расплачется, вот и пойдет порочный круг соплей и рыданий. Прижимаю сына к себе.

– Это я виноват, – задыхается он.

– Нет, – отвечаю я поспешно, безотчетно. – Не говори так. Никогда так не говори.

Мы с Диланом неподвижно сидим на кровати. Под толстовкой у меня до сих пор черное боди из «Селфриджес». Оно мне кажется кольчугой, тесно сжимает и не дает вырваться.

Дилан вертит прядь песочных волос. Тик у него такой. О чем-то он еще умолчал.

– Я забыл рюкзак.

Выпрямляюсь на кровати.

– В школе?

– Нет, – тихо отвечает он, не выпуская из пальцев прядь. Потом переводит взгляд с ковра на меня. – В заповеднике.

Ерунда какая-то… Я же точно принесла рюкзак домой! Ну да ладно.

– Ничего. Занятия все равно отменят. Позвоню и спрошу, не привез ли кто рюкзак в школу.

– Мам?

– Да?

– Думаешь, Алфи умер?

Перед глазами явно встает образ: тело мальчика ростом с Дилана опускается на дно водоема. Гоню наваждение прочь.

– Нет-нет, милый. Конечно, нет.

Второй раз за вечер крепко обнимаю сына, чтобы он не видел моих слез.

Вяло помешиваю макароны и высыпаю в кастрюлю ядовито-оранжевый порошок. Не поверите, до чего трудно найти в Лондоне веганский набор для макарон с сыром, а Дилан мои усилия не особо ценит. Только начинает таять веганский заменитель масла, как звонит телефон.

– Алло?

– Макс говорит, мальчик пропал в походе? Слышала, будто никто ничего не заметил, пока не вернулись в школу!

Странно, голос незнакомый.

– Извините, а кто…

Голос на секунду умолкает, по звукам – кто-то явно затягивается вейпом.

– Дженни. Дженни Чхве. Мы сегодня утром общались.

Сердце у меня отчаянно колотится. Мы едва знакомы, зачем она звонит?

– Я вот чего не понимаю: куда смотрели сопровождающие? – голос у нее поднимается на целую октаву, как у оперной певицы. – Я тебе скажу, чем тут пахнет, Флоренс. Судебным иском, вот чем.

– Ну, может… – начинаю я.

– Как так получилось? – гневно перебивает Дженни. – Неужели детей не посчитали? Правила же есть!

На миг представляю, что я клиентка Дженни и этот поток праведного гнева направлен на тех, кого выберу я. Закрываю глаза и вижу, как ее острый ум пронзает всех, кто меня обидел: Уилла. Роуз. Особенно Роуз. Так приятно, даже голова кружится, будто глинтвейна выпила натощак.

А Дженни все говорит; слова вылетают из ее рта, как пулеметная очередь.

– А может, это связано с… – она понижает голос, – домогательствами? Ну, которые были несколько лет назад?

– Откуда ты…

Но ее не остановить.

– Няня сказала, родители сегодня устроили бунт. Ты видела?

– Так, чуть-чуть. Вообще-то, Дженни…

– Кстати, проверь почту! Там письмо от мисс Айви.

– М-м-м, я немного занята. Прочитаешь мне?

Голос у Дженни поставленный – видимо, была капитаном школьной команды по дебатам:

– «Уважаемые родители! Просим вас посетить внеочередное собрание завтра в 14:00. Фрит-роуд, город Марлоу, графство Бакингемшир, дом СЛ7. Собрание только для родителей. Пожалуйста, не берите детей, нянь, юристов и т. д. И, пожалуйста, не общайтесь со СМИ. С уважением, Никола Айви».

Дженни тихо присвистывает. А может, жижа в вейпе закончилась.

– Подбросить тебя завтра? Я слышала, ты не водишь.

– Ну… – пытаюсь выдумать отмазку.

– Пришли адрес, – велит она, и тут звонят на вторую линию.

– Извини, Дженни, на второй линии…

– Иди-иди. Потом расскажешь, что узнала.

Второй звонок – от Хоуп Грубер.

– Фло-о-ренс, – сладко тянет она.

Морщусь. Хоуп никогда не звонит мне без причины.

– Бедный Алфи! И бедная Клео.

Судя по голосу, ей ничуть не грустно. Он такой деланый, радостный – как у деревенской сплетницы, услышавшей интересный слух. Представляю, как она лежит в шезлонге в роскошном пентхаусе с видом на Гайд-парк, обзванивает всех знакомых матерей нашего класса, а запуганная помощница кормит Карла Теодора овсянкой с ложечки.

– Чем могу помочь? – сдержанно интересуюсь я.

Хоуп щелкает языком.

– Хотела проверить, как у тебя дела.

– Э-э…

– Тедди сказал, Дилан с Алфи сегодня вместе ходили. Ну, по заповеднику.

Сердце падает в пятки. Чтоб тебя! Могла и догадаться об этой ловушке. Отмена, отмена, отмена.

А Хоуп продолжает:

– К тому же у мальчиков были… разногласия. В прошлом.

Как бы отмазаться?

– Извини, я сейчас немного занята.

– Может, надо поговорить с полицией? Пусть лучше Дилан им сейчас все расскажет, по свежим следам.

– Конечно, – вот уж что меня не волнует, так это расследование.

– Уверена, скрывать ему нечего, – мурлычет Хоуп. – Но не стану утаивать, в чате это припомнили. Сама понимаешь, случай с черепашкой…

Меня обдает волной стыда и растерянности.

– Ты о чем? В чате новых сообщений нет…

Разве только… А. Конечно. Наверняка есть отдельный чат. Без меня. Деликатное молчание подтверждает мою догадку. Ладно, что уж теперь. Лучше узнаю, что ей известно.

– Хм, и что ты слышала?

– Ну, сплетничать мне было некогда, Флоренс. К тому же ведется расследование, сведения секретные.

Молча разглядываю ногти. Хоуп даже под угрозой смерти не сохранит чужой тайны. Слишком любит внимание.

– Одно знаю: Рисби разводятся, – шепчет она. – Причина вроде бы в изменах. Муж… Ну, сама знаешь… Семейство Рисби в мире замороженных продуктов считай, что Рокфеллеры. На кону состояние всей семьи. – Она откашливается и продолжает: – Говорят, очень неприятный развод. Сама понимаешь, каково это. Что там Уилл? Дочки у него просто прелесть.

Прикусываю язык. Нет, не стану заглатывать удочку! Не доставлю ей радости. Меняю тактику.

– Бедная Клео.

– Бедная Клео, – бездумно повторяет Хоуп. – Кстати, вспомнила… Мы заказываем для Рисби цветы. Все скидываются по сто фунтов, ну а ты уж сколько сможешь.

Раздобрилась. Надо же, сто фунтов за цветы! В классе шестнадцать мальчиков – разумеется, не считая Алфи, – а значит, Хоуп потратит собранные деньги, которых хватило бы на подержаный «опель», на кучу дохлых гвоздик! Ненавижу ее с силой тысячи солнц.

– Извини, Хоуп, связь вот-вот прервется…

Понижаю голос и бросаю трубку.

Вот змея!

9

Холланд-парк

Два года назад

Конечно, все остальные матери не просто так меня ненавидят.

Два года назад я сделала довольно серьезную ошибку, а потом еще одну, даже серьезнее – и все за один вечер. Шла первая неделя декабря. Сент-анджелесская школа готовилась отпустить учеников на целый месяц каникул – к нетерпению детей и ужасу родителей. Снять напряжение предстояло Благотворительному зимнему вечеру, иначе известному как БЗВ. Формально на нем собирали средства «на социальную стипендию нуждающемуся ребенку», хотя таковой ни разу не объявился, и вечер устраивали, чтобы отполировать оставшийся с прежних времен налет благородства.

Скромное название не вязалось с излишествами того вечера: ужин из четырех блюд, приготовленных известным поваром Йотамом Оттоленги; выступление подающей надежды группы, бесплатные напитки и буйное веселье, в сравнении с которым самый развязный фестиваль похож на чаепитие с королевой.

Так как благотворительный вечер проводился в четверг, накануне праздничного выступления мальчиков, потрепанный вид на детском торжестве позволял без лишних слов прихвастнуть – мол, если я с похмелья наутро пятницы, значит, покутил в четверг, до-орогие мои. Однажды утром садовник обнаружил сент-анджелесского папашу в гардеробе, спящего и без штанов.

Хотя Дилан учился в Сент-Анджелесе с четырех, я на БЗВ не ходила. Во-первых, билеты стоили неприлично дорого, а во‑вторых, столик можно было забронировать только на восьмерых, то есть на четыре пары. Выбор места служил поводом для жарких разногласий. Либо выкупаешь целый стол и всеми силами заманиваешь туда «подходящие» пары (Хоуп), либо ждешь и молишься, что пригласят за нужный столик. Разумеется, меня не приглашали ни разу. Однако за два дня до события мне в панике позвонила Хоуп. По городу ходил особенно жестокий штамм желудочного гриппа, даже музыканты пали его жертвой.

– Я слышала, у тебя есть сценический опыт… – начала она.

В общем, просила исполнить «радостную, нерелигиозную и праздничную» песню на БЗВ. Естественно, оплата не предполагалась, а про жирный чек пострадавшей группы она тактично умолчала. Но это мелочи.

Я согласилась. Выбрала «Oh Santa!» Мэрайи Кэри, вложила немало усилий и затрат в свою версию бело-красного костюма в обтяжку из ее клипа «All I Want for Christmas Is You»[10]. Я вышла на сцену, ощутила знакомый всплеск адреналина и на краткий миг будто стала прежней. Не стану скромничать, получилось шикарно.

Затем послышались вежливые аплодисменты, немало сальных взглядов от отцов и сомнительных любезностей от матерей. Я сошла со сцены, припудрила нос и вернулась на праздник в поисках карточки со своим именем. Вскоре стало очевидно: комитет не предоставил мне места.

Хоуп ужасно извинялась. Разумеется, они не хотели посылать меня в конец зала к обслуживающему персоналу. Произошла ошибка. Ей очень, очень жаль.

С горящими со стыда щеками я отмахнулась от извинений и заверила – ничего страшного не случилось. Есть все равно не хотелось. Я не знала, чем себя занять, и вышла на улицу покурить. Вообще я не курю, слишком тщеславна – от сигарет коллаген разрушается, – но в сумочке у меня всегда лежала запасная пачка «голуаз».

И вот я делала вид, что курю – так, дым пускала, – и тут один отец, похожий на Драко Малфоя тип по имени Ролло Рисби, подходит ко мне и спрашивает, приподняв бровь:

– Угостите?

Между прочим, сигареты в Лондоне стоят фунтов двадцать семь за пачку. Только полный нахал станет их просить у малознакомых людей.

Я протянула Рисби пачку, и он угостился; в темноте мелькнул золотой перстень с печаткой, как у второсортного злодея из фильмов про Джеймса Бонда. Ролло был по-своему привлекательный тип, зловещий.

– Неплохое выступление, – отметил он, засовывая зажигалку с монограммой «РР» в карман. Говорил он как аристократ, хоть монокль доставай. – Смело для девушки твоей комплекции.

Я обвела его взглядом: белобрысый, волосы на висках редеют, как лес, брюшко кое-как втиснуто в смокинг цвета слоновой кости. Представила, как Клео врет сквозь зубы, до чего он напоминает Дэниела Крэйга.

– Моей комплекции? – я пустила дым прямо в бледное лицо. – Ух ты. Меня лично моя фигура устраивает. А подколка хорошая – мальчикам в клубе понравится.

Ролло удивленно хохотнул и примирительно поднял руки.

– Ладно, ладно. Только не «отменяй» меня.

– А ты заплати, – невозмутимо ответила я.

Ролло вновь хохотнул, но на сей раз неувереннее.

– Есть идея получше, – он расплылся в лукавой улыбке.

Тон разговора изменился; я ожидала волшебного вопроса, способного превратить заурядный благотворительный вечер в очень даже интересный.

– Любишь тусоваться? – спросил Рисби, приподняв светлую бровь.

Тусовки я к тому времени оставила позади. И все-таки внимание Ролло было точно лед на свежий ожог. Я отчаянно не хотела стоять одна, неудобная и ненужная. Поэтому кивнула.

Мы дружно затушили сигареты и без слов пошли в школьный туалет. Кабинки были для детей, невозможно узкие, но мы как-то втиснулись, хихикая от собственной дерзости. Рисби выложил две ровные дорожки, предложил сначала мне. Настоящий джентльмен.

Сперва рот наполнился металлическим привкусом. А потом наступило безумное, лихорадочное оживление – все нейроны заработали куда быстрее, чем задумала природа.

Вот тут я и совершила первую ошибку – улыбнулась. Искренней, глупой, счастливой улыбкой.

Ролло воспринял ее как приглашение и полез ко мне. Кабинка была тесная, не повернуться. Я пыталась его оттолкнуть, но мягкие дряблые руки шарили повсюду, а язык он засунул так глубоко, что я чувствовала вкус подливки с ужина.

Время замедлилось, а затем вовсе остановилось. Я вспомнила документальный фильм, который смотрела с Диланом, – про серфингистов, переживших нападение акул в Большом Барьерном рифе. Нужно целиться в нос и жабры, вот что они сказали.

Кулак въехал в мягкий нос Ролло, будто по собственной воле. На пол, как краска с холста, закапала мутная алая кровь.

– Чокнутая стерва, – взвыл Ролло, хватаясь за пострадавший нос. – Костюм на заказ шили!

– И он тебе даже идет, при твоей комплекции, – бросила я через плечо, когда уже вышла из кабинки, а он стонал от боли.

А вторая ошибка была вот в чем: я вернулась в зал и подошла к жене Ролло. Она уже хорошенько выпила шабли и горячо спорила с Фарзаной о выставке цветов в Челси. Я слегка постучала пальцем по костлявому плечу и изобразила на лице беспокойство.

– Не хочу перебивать, Клео, – заявила я, пожалуй, чуть громче, чем следовало. – Боюсь, у Ролло… маленькая неприятность.

Клео вскочила с места, пролив вино из бокала.

– Где он?

– В туалете для учеников.

Я оглядела всех сидящих за столом для «избранных». За ним директриса, Никола Айви, любила общаться с богатейшими родителями Сент-Анджелеса. Они с Аллегрой Армстронг-Джонсон как раз увлеченно говорили о преимуществах иппотерапии для детского здоровья, а муж Аллегры Руперт бормотал мистеру Айви об истинных потерях британских войск в Нормандии. Хоуп и Карл Теодор Грубер тоже там сидели: они значительно вложились в строительство пруда с карпами кои (не хочу быть злопамятной, но того самого, где потом произошел случай с черепашкой).

Все прервали разговор и подняли на меня глаза.

– Наркотики – та еще дрянь, – заявила я.

Все согласно промычали что-то из вежливости, а потом принялись внимательно изучать салфетки. Клео уже вернулась в зал; ее лопатки торчали над спинкой лилового платья, как крылья птицы.

Нечего было там делать, следовало заказать такси и поехать домой, однако прекращать веселье не хотелось. Вот я и вернулась на школьную лестницу, задымила второй сигаретой и наблюдала, как Клео с водителем ведут окровавленного Ролло, а тот упирается и не хочет лезть в салон черного «БМВ».

Как из ниоткуда рядом со мной возникла Хоуп Грубер. Тусклые рыбьи глаза подметили красный потек у меня на костюме.

– Ой-ой. Многовато крови, а?

– Ну, он ко мне лез. Что еще было делать?

– Хм-м-м, – Хоуп сделала задумчивый вид и спросила, не отрывая взгляда от Клео: – А зачем вы пошли в туалет вместе?

Меня как холодной водой окатили. Я сразу поняла, что будет в школе после зимних каникул: молчание. Взгляды. Сжатые в нитку жеманные губы. Перешептывания: «Говорят, она сломала ему нос!»

Ну и плевать. Я ничуть не тревожилась. И так не хотела вступать в клуб мамаш в одинаковых легинсах. Уж лучше смерть.

А самый ужас в том, что старику Ролло вроде бы понравилось. Наутро, пока я сидела на праздничном выступлении Дилана, курьер оставил у входной двери букет из пятидесяти роз на длинных стеблях с запиской:

Вечеринка сногсшибательная! Повторим в следующем году?

Целую, Р.

Не поймешь этих англичан.

10

Шепердс-Буш

Пятница, 17:56

Я позвала Дилана ужинать на кухне. Обычно мы едим раздельно, однако в нынешних обстоятельствах так правильнее. Мы сидим в напряженной тишине, накалываем макароны с сыром на вилку. Я прячу телефон под столом и листаю «Дейли пост». Исчезновение Алфи – новость дня; заголовки громкие и нахальные:

ПОЕЗДКА С КЛАССОМ КОНЧИЛАСЬ КОШМАРОМ: МАЛЬЧИК ИСЧЕЗ СРЕДЬ БЕЛА ДНЯ

ПРОПАВШИЙ МАЛЬЧИК – НАСЛЕДНИК КРУПНОЙ КОМПАНИИ

ЧАСТНАЯ ШКОЛА, ГДЕ УЧИЛСЯ ПРОПАВШИЙ МАЛЬЧИК: ФЕХТОВАНИЕ И ВЕРХОВАЯ ЕЗДА

Красные часы наверху страницы показывают, сколько времени прошло с пропажи Алфи:

3 ЧАСА 56 МИНУТ!

Поднимаю глаза на Дилана. Он переоделся из школьной формы в футболку с надписью: «Не бычок, а кабачок!» – Брук ему подарила, поддержала веганство. А у меня, к слову, под толстовкой до сих пор бархатное боди. Бросаю взгляд на часы. До встречи с Эллиотом час и четыре минуты. В принципе, можно не переодеваться.

Дилан со страшной скоростью запихивает в рот макароны.

– Ты ничего подозрительного не видел? Вообще?

– Нет, – Дилан глотает еду. – Я же говорил.

– Ты не заметил чего-нибудь странного в Алфи?

– В смысле? – он вновь отправляет в рот полную вилку макарон.

– Ну, вид у него был грустный? Встревоженный?

Дилан с шумом глотает.

– Думаешь, самоубийство? Да ну. Алфи себя очень любит.

– Дилан! – я стучу ладонью по столу. – Мальчик пропал, так нельзя!

Сын пожимает плечами и довольно усмехается. Уголок губ изогнут прямо как у отца. Не могу смотреть.

Мои отношения с Уиллом начались холодной февральской ночью после особенно неудачного выступления в Лидсе. Уилл в то время был нашим гастрольным менеджером, пресыщенным жизнью мужчиной тридцати одного года, которому досталась неблагодарная работа: сопровождать «Девичник» в такие места, как Ньюкасл и Ноттингем, где мы устраивали выступления разной степени паршивости.

«Девичник» и тогда особым качеством не отличался. Никто не скрывал, что проект чисто коммерческий, эдакая запоздалая попытка второсортного лейбла повторить успех «Спайс Герлз». Нас четверых отобрали за один день, на пробах в супермаркете «Уэстфилд». Роуз досталась роль красавицы. Имани танцевала. Лейси делала все понемножку. Я пела. Голос у меня всегда был хороший. Не потрясающий, как у Мэрайи, Уитни Хьюстон и Эми Уайнхаус, но все же недурной. Сильный. Чистый. Его хватило, чтобы вырваться из Слау, подальше от Барри, моей матери и умницы Брук.

Только гастроли «Девичника» напоминали скороварку с эстрогеном. Мы давали шесть концертов в неделю, ездили по Англии, Шотландии, Уэльсу, а все равно были точно отрезанные от мира в своем автобусе. Слушали нас только девочки восьми-шестнадцати лет. Девушки в автобусе, девочки в концертном зале, девушки на сцене. Из мужчин мы видели только Уилла, не считая двух седых администраторов лет пятидесяти, причем обоих звали Роб. Конечно, мы все немножко влюбились в Уилла. А в кого еще? Он заигрывал со всеми, но особенно выделял Роуз. Она была самая красивая.

Однажды вечером после особенно унылого концерта в Лидсе Уилл постучал в мой номер. Компания звукозаписи в целях экономии стала селить нас по двое: мы с Роуз жили в одной комнате, Имани с Лейси – в другой.

Я красила ногти на ногах блестящим бирюзовым лаком, позаимствованным у Лейси. Остальные ушли искать, где купить травку.

– Как дела, Фло? – поинтересовался Уилл, оглядывая комнату. Изо рта у него пахло элем.

Он вдруг поцеловал меня, и вкус у поцелуя был горько-соленый, как у смеси сигарет с «доритос». Как ни странно, мне очень понравилось. Не только сам поцелуй, но и внимание. «Роуз обзавидуется», – подумала я, закрыла глаза и наклонилась к Уиллу. Вблизи я рассмотрела крохотные седые волоски у него на висках.

Я уже представляла, как распишу девчонкам нашу ночь («Не поверите, что вчера случилось!»). Нет, поцелуй мне понравился. И что последовало за ним – тоже. В общем и целом. И все же сильнее грела мысль: долгими днями в автобусе мне будет чему порадоваться.

Пять недель спустя меня начало постоянно рвать, как раз когда поползли слухи: студия звукозаписи хочет прервать тур. «Девичнику» оставались считаные дни. Да еще зеленый «опель» моей матери врезался в грузовик. Сама виновата – пристрастилась к выпивке. Брук, Барри и я похоронили ее на небольшом кладбище в Слау, где лежала мать Барри. Мне было двадцать. Беременная сирота на грани увольнения. Мне даже в голову не приходило избавиться от ребенка. Больше у меня никого не осталось.

Уилл стоически воспринял новость о моей беременности и сделал предложение на парковке «Маркс и Спенсер» (подозреваю, после сурового выговора отца). Кольцо мне досталось от его матери – потрясающая работа времен девяностых, с сапфирами и золотыми узорами. Через две недели после предложения компания звукозаписи отменила наш тур. Наша с Уиллом свадьба в конце лета послужила мне утешительным призом. Мы сыграли пышную свадьбу в доме его родителей в Хартфордшире. Я опять стала звездой в цветочном венке и кружевном платье, облегающем животик. Фото опубликовали в журнале «Хэллоу!». Не на обложке, но все-таки. «Принцесса поп-музыки выходит за будущего музыкального магната». Зависть Роуз я носила, как знак почета, доказательство – я добилась чего-то стоящего.

Рано радовалась. Уилл все это время кое-что скрывал.

Пока возвращаюсь к столу, Дилан уже все доел.

– Можно теперь сладкого? – спрашивает он, а сам бежит к холодильнику за мороженым.

Дилан играет палочкой от эскимо, как самурайским мечом, когда раздается звонок в дверь.

– Это папа! – кричит он и спрыгивает со стула.

На часах – шесть десять. Наконец-то. Через пятьдесят минут мне надо быть в Хакни, а это час езды, не меньше.

Дилан убегает попрощаться с Гретой, а я распахиваю входную дверь.

Уилл в своем обычном виде: белая рубашка, выглаженные шорты цвета хаки, лоферы оттенка красного дерева, без носков. Аромат «Acqua di Gio» сбивает с ног. Разве можно так… благоухать?

Уилл хмурится и указывает на свой «порше» на обочине.

– Где Дилан? Я же просил его собрать. Знаешь ведь, здесь нельзя парковаться.

– Ты опоздал, – огрызаюсь я и даю ему сумку с вещами Дилана. – У меня сегодня важная встреча.

– В самом деле? – Уилл прислоняется к косяку и, видимо, никуда уже не торопится. – Из-за пропавшего мальчика?

Тон у него слегка обвиняющий, будто исчезновение Алфи Рисби – досадная неприятность, которую я нарочно устроила, чтобы насолить Уиллу.

Бросаю через плечо:

– Дилан! Быстрее, папа торопится.

Уилл со вздохом проводит рукой по блестящим от геля волосам.

– Так что случилось? Ребенок пропал средь бела дня?

Тоже вздыхаю.

– Я не из полиции. Понятия не имею.

Уилл хмурится, словно это он считает минуты до судьбоносной встречи, а я не даю ему как следует привести себя в порядок.

– В школе совсем ничего не объяснили? Его похитили?

– Я тебе рассказала все, что знаю. Можешь сам позвонить в школу. Или пойти на собрание, оно завтра…

– А с Диланом ты говорила? – перебивает Уилл. – Он что сказал?

– Говорила, конечно! Но ты же знаешь, какой он…

– И что это значит? – сердится Уилл.

Мой бывший муж упорно отрицает маленькие странности Дилана. Любое упоминание его трудностей в школе Уилл воспринимает как доказательство того, что я плохой родитель.

– Он чувствительный мальчик, вот и все, – вздыхаю я. – Учебный год не слишком хорошо начался – еще этот случай с черепахой… Не хочу его расстраивать.

Не успеваю договорить, как распахивается входная дверь.

– Папа! – счастливый Дилан обеими руками обнимает Уилла – мне об этом можно только мечтать. Главная печаль моей жизни в том, что Дилан боготворит своего никчемного отца.

– Привет, дружок, – Уилл хлопает его по спине и опускается на корточки, будто разговаривает с малышом. – Хочешь недельку-другую пожить в деревне со мной, Роуз и девочками?

– Правда-правда? – вопит Дилан и победно вскидывает кулак.

– Что? – недоверчиво спрашиваю я. – А меня не надо спросить? У нас ведь соглашение об опеке.

Уилл заговорщически косится на Дилана.

– Ой-ой, дружок, влипли мы с тобой.

Потом снисходительно обращается ко мне:

– Успокойся. Я же не заставляю. По радио сейчас объявили, что уроков не будет всю неделю.

– Мама, пожа-а-алуйста! – Дилан умоляюще на меня смотрит. – Мы с папой вообще не видимся!

– А кто ему винова… – начинаю я, но Уилл перебивает и хлопает Дилана по спине в знак утешения.

– Извини, приятель, мама не разрешила.

Закусываю губу. Ловушка. Уилл хочет, чтобы я сказала «нет». Выставит меня плохой, а сам без особых усилий заслужит расположение Дилана. Не сегодня, сатана. Стискиваю зубы и изображаю улыбку.

– По-моему, отличная мысль!

– Правда? – Уилл прищуривается. – Уверена? На всю неделю?

– Конечно, – щебечу я. – Деревенский воздух пойдет ему на пользу. И ты верно сказал, уроков не будет. Лишь бы успел на свадьбу Брук в следующую субботу.

Не стану лгать, в глубине души я думаю о нашей с Эллиотом встрече. Не пытаюсь избавиться от Дилана, но вдруг Эллиот предложит сразу вернуться в студию? Если уроки правда отменят, Дилан всю неделю просидит дома без дела.

– Сбегай, возьми запасного белья и носков, – говорю я сыну.

Как только он уходит, Уилл скрещивает руки на груди и строго на меня смотрит.

– Слушай, не знаю, чем ты весь день занималась, но надо быть посерьезнее. Мальчик пропал. Школа должна ответить за свою безалаберность. С тех пор как идиоты-инвесторы из «Омега плюс» взялись за финансирование, все пошло прахом. Честно говоря, после такого случая… Хм… Пожалуй, не стоит платить полную цену за следующий семестр. Школе не помешало бы предложить скидку.

– Уилл, сейчас неподходящее время…

– Да-да. У тебя дела. «Встреча», – он изображает пальцами кавычки.

Мне становится мучительно стыдно. Столько лет прошло, а от слов Уилла до сих пор иногда чувствую себя ничтожеством и стыжусь.

Уилл возвращается к «порше».

– Скажи Дилану, что я жду в машине. И Флоренс…

Я выжидающе на него смотрю.

– В следующий раз собери его вовремя.

Тайна Уилла раскрылась однажды ночью, когда Дилану было два месяца. Я кормила его грудью по настоянию неравнодушной акушерки – точнее, пыталась. Который день подряд ходила в одном и том же флисовом халате; грязные волосы скатались в колтуны. Все уже давно не спали.

Мы с Уиллом кричали друг на друга на кухне – не помню, из-за чего. Я швырнула об стену кружку («Лидс: лучший, любимый!»), и халат случайно распахнулся, обнажив мое дряблое после родов тело.

Уилл отрешенно на меня посмотрел и тихо произнес:

– Знаешь, а я ведь в ту ночь искал Роуз.

Я потрясенно стояла с открытым ртом, как жирная рыба.

– Напился, переспал вместо нее с тобой, – пробормотал он скорее себе, чем мне, словно очнулся от комы и пытался понять, как же так случилось. – А это все… – он обвел рукой меня, кухню, а самое подлое – лежащего в кроватке Дилана. – Этого я совсем не хотел, – он взглянул мне в глаза. – Я всегда любил Роуз.

Уилл съехал еще до того, как у Дилана прорезался первый зуб, – погрузил свою претенциозную коллекцию пластинок в багажник арендованного фургона и умчался в семейный дом в Хартфордшире.

Когда Дилану исполнился год, Уилл с Роуз уже ждали ребенка, а наши общие друзья проводили время с ними, не со мной. На следующий год умер отец Уилла, и сам он унаследовал деньги. Много денег. Достаточно, чтобы открыть собственную студию звукозаписи. А я, дура, даже не подозревала, что у него состоятельные родители. Богатые в Англии совсем не так себя ведут, как во Флориде.

Уилл с Роуз вновь собрали «Девичник», уже без меня. Даже не потрудились найти мне замену. В группе из трех девушек Роуз могла оставаться в центре внимания. Лейси с Имани согласились. Им нужны были деньги, их сложно винить. Уилл выбрал самое подходящее время. Гастроли в честь воссоединения начались, как раз когда все заскучали по герл-группам двухтысячных. Песня обновленного «Девичника» даже играла в рекламе «фольксваген-джетта».

Я всегда любил Роуз.

Уже десять лет прошло, а мне от одной мысли об этих словах рыдать хочется.

И все-таки я не жалею. Дилан – самая большая радость моей жизни, тут и говорить не о чем.

Успешно посадив Дилана в машину Уилла, бегу в ванную собираться. Уже двадцать минут седьмого. Придется взять такси, и даже так немного опоздаю, но простительно. Подчеркну свою важность. В ванной пахнет черной смородиной и палеными волосами – включен утюжок, и вдобавок я забыла задуть ароматическую свечу. Срываю толстовку, приглаживаю рукой мятое боди, набираю в рот ополаскивателя. Надо бы еще разок пройтись по волосам утюжком, да времени нет. Спереди вроде ничего, а что там сзади – не моя беда. Главное, не поворачиваться к Эллиоту спиной.

Пытаюсь обвести губы карандашом, но слишком дрожат руки. Бесполезно. Делаю глубокий вдох. Встреча не займет много времени. На несколько часов можно и отвлечься. Договориться с Эллиотом. А потом я приеду домой и разберусь, что там с Алфи.

Заказываю такси и наношу напоследок парфюм. Раздается звонок в дверь.

Наверное, Дилан что-нибудь забыл. Пробегаю взглядом по полке в ванной и тотчас нахожу пропажу: его зубная щетка. Запихиваю в сумку и мчусь к выходу. Быстренько отдам – и в машину.

Открываю входную дверь, а на меня смотрят двое незнакомцев: молодой человек в темном тюрбане и крупная женщина с короткими седыми кудрями.

Оба одинаково мрачные и в полицейской форме.

11

Шепердс-Буш

Пятница, 18:21

– Детектив Гловер, – представляется женщина, показывая мне удостоверение. Ей чуть за пятьдесят, волосы пепельные, на подбородке торчит жесткий волосок. – Можно войти?

Голова идет кругом. Даже не знаю, что делать. На другой стороне улицы в доме мистера Фостера распахиваются занавески.

Выхожу на порог.

– Извините, время не самое подходящее. Я тороплюсь на встречу…

– Мисс Граймс, я детектив Сингх, – перебивает молодой коп в тюрбане. – Дилан дома? Нам очень нужно с ним поговорить.

– Дилан с отцом, – я шумно сглатываю. – В Хартфордшире.

Детектив Гловер недоверчиво приподнимает бровь.

– В самом деле? – она что-то строчит в блокноте.

Поглядываю на телефон. Два пропущенных от таксиста. Если отменю поездку, опоздаю уже по-настоящему.

– Извините, я собиралась уходить…

Сингх становится в проходе и опять перебивает:

– Мисс Граймс, я так понимаю, вы сегодня забрали сына из школы, не дождавшись полиции?

На экране появляется надпись: «Водитель скоро уедет. С вас возьмут плату за отмену поездки».

К горлу подступает паника. Я не опоздаю. Не опоздаю, и все тут.

– Извините, вы пришли меня арестовать? – спрашиваю я, разглядывая черную шляпу-котелок детектива Гловера.

– Арестовать? – Сингх недоверчиво хмурится.

– Да. Так арестовать?

Он впивается в меня взглядом. Как-то жарко становится на крыльце… Сингх переглядывается с Гловер.

– Эм, нет. Разговор добровольный.

– Тогда, полагаю, мы закончили, – нажимаю: «Найти другого водителя» – и нетерпеливо стучу ногой.

Гловер недоверчиво косится на мое бархатное боди и захлопывает блокнот.

– Ладно. Вам решать. Пока что.

Она так напирает на эти слова, даже мурашки по коже. Поднимаю глаза от экрана.

– Прошу прощения, но у меня важная встреча через…

– Не станем вас задерживать, – Гловер нарочито кладет блокнот в карман куртки. – Еще увидимся.

– Почему? Я ведь ничего не сделала.

Сингх фыркает, будто ответ очевиден.

– Мисс Граймс, пропал мальчик. А ваш сын видел его последним. Его вызовут на официальный допрос.

Слова звенят в ушах, точно стекло под градом камней.

– Официальный допрос? – не разбираюсь в британском законодательстве, но звучит серьезно. – Мне понадобится адвокат?

Гловер прищелкивает языком.

– К сожалению, юридических советов мы не даем, – говорит она и жестом показывает Сингху, что пора идти. – Если есть вопросы, обратитесь за консультацией к юристу.

У подножия лестницы Гловер оборачивается.

– И удачи на свидании, – в открытую усмехается она.

Когда они уходят, приложение уже не отвечает. «Водители не найдены, подождите». Выхожу на Голдхоук-роуд и пытаюсь поймать такси. Никто не останавливается. Вечер пятницы, свободных машин нет. Проверяю карту города. На Кольцевой «высокая загруженность». Проклятье.

Нужно позвонить Эллиоту, предупредить, но у меня нет его номера. Пишу имейл помощнице – «Опаздываю, уже еду», – а сама бегу на остановку. Тут же приходит сообщение от автоответчика: «Меня нет в офисе до понедельника, свяжусь с вами в рабочее время». Твою ж мать!

Проверяю часы. Полседьмого. Даже если сейчас сяду в такси, до ресторана еще добрый час. Только впадаю в панику, как появляется девяносто четвертый автобус, словно ведомый рукой судьбы. Есть надежда. Может, успею.

Сажусь на второй этаж и ищу в телефоне номер ресторана. Пусть скажут Эллиоту, что я опаздываю. Конечно, он немного позлится, но подождет.

Через три гудка трубку поднимают.

– Спасибо, что позвонили в «Мистер Ба-бах», мы…

– Здравствуйте. Можете кое-что передать моему другу? Я опаздываю. Моей вины тут нет, уже еду. Пожалуйста, скажите ему…

Звучит щелчок.

– Алло? Меня слышно? Его зовут Эллиот Ривьера. У нас бронь на семь, он ждет, но у меня нет его номера…

Опять щелчок. Я говорила с автоответчиком.

Вешаю трубку и смотрю в окно, прислонившись головой к стеклу. Автобус заполняется гуляками: девушками на каблуках и в блестящих платьях; парнями, от которых разит дешевым одеколоном.

Постукиваю пальцами по стеклу и представляю, как Эллиот сидит один. Гадает, где я. Теряет терпение, злится. У него наверняка есть мой номер, правда же? Не может ведь ассистентка отвечать за все звонки? Он обязательно позвонит, и я все объясню.

На Шепердс-Буш-Грин с треском включается громкоговоритель.

– Уважаемые пассажиры, – вещает заранее записанный голос, – автобус сходит с маршрута на следующей остановке.

По второму этажу проносится стон. Водитель сообщает: «примерно через пятнадцать минут» подъедет другой автобус.

Содрогнувшись, двери открываются. Выхожу из салона и жду в темноте.

Без пятнадцати семь, а запасного автобуса нет. Я до сих пор в Шепердс-Буш-Грин, в часе езды от ресторана или, как услужливо сообщает «Гугл», «в трех с половиной часах пешком». Разочарование чувствуется даже физически; по рукам и ногам будто каток проехал.

Я подскакиваю, услышав звонок. Увы, не Эллиот. Брук. Не отвечаю. Вот уж чего не надо, так это ее «полезных» советов: позвонить помощнице Эллиота в понедельник и все объяснить, послать цветы с извинениями в его офис в Лос-Анджелесе, попробовать перенести встречу на другой день. Ей не понять. Я десять лет ждала второго шанса. Тогда сколько лет ждать третьего?

Сдаюсь и шагаю домой пешком. По дороге останавливаюсь у магазина спиртного и покупаю две банки джина с тоником. Пью одна, в темноте, и всех ненавижу: полицейских с самодовольными улыбками; Уилла и его снисходительный взгляд; недосягаемую помощницу Эллиота. А больше всего себя. За все.

Возвращаюсь в безмолвный дом и слушаю сердитое голосовое сообщение от Брук: она пришла посидеть с Диланом, а дома никого. Ой-ой. Эллиот молчит; может, у него и впрямь нет моего номера. На цыпочках прокрадываюсь к комнате Дилана, медленно-медленно приоткрываю дверь, как в те времена, когда он был совсем крошкой – я тихонько подносила палец к его носу и проверяла, дышит ли.

Заползаю в пустую кровать и кутаюсь в одеяло с космонавтами. Простыни пахнут мальчишеским потом и грязными носками. Жгучая слеза скатывается по щеке. Натягиваю одеяло на голову и рыдаю в подушку.

Хочу отмотать время назад. Хочу вернуться. Не понимаю, как последние восемь часов могли кончиться таким кошмаром. Я ведь ждала своей минуты. Я не должна прятаться от полиции и гадать, замешан ли мой сын в чем-то подозрительном. Я сейчас должна сидеть с Эллиотом, пить шампанское и произносить тосты за свое блестящее будущее.

Эллиот. Невыносимо думать, как он сидит в ресторане и ломает голову, куда я запропастилась.

Слезы смешиваются с тушью и собираются в грязную лужицу на подушке; глаза щиплет. Скатываюсь с кровати Дилана на пол, прихватив с собой одеяло. Через открытые шторы на черном небе виднеется полная луна, круглая, как дыня. Нужно встать и умыться, но лежать гораздо приятнее. Долго валяюсь без движения. Потом начинаю замечать пыль на полу, смятые носки. Затем понимаю, что из-под кровати Дилана торчит какой-то ремень или лямка. Не задумываясь, тяну на себя. Поддается с трудом. Тяну еще.

Рюкзак.

По телу пробегает волна адреналина. Рюкзак Дилана. Он здесь. Дилан не забыл его в заповеднике. Большое недоразумение, и все. Я ведь знала, что принесла его из школы, и вот он. Может, все остальное – тоже большое недоразумение?