Читать онлайн Собиратель бурь

Пролог: Идущий в город

Воистину, чтобы постичь великий Исход, ведомый пророком Назиром, Собирателем Воды, недостаточно изучать лишь деяния самого Назира, да будет мир с ним. Ибо, хотя пути их пересекались лишь однажды в земной жизни, никто не отбросил на судьбу пророка более длинной тени, чем Мансур, Инженер Хаоса. Именно Мансур преподал сынам человеческим страшный урок: самая совершенная система, воздвигнутая с холоднейшей логикой, способна породить самую безжизненную пустыню. И воистину, изучая Мансура, мы изучаем трещину в самом камне разума, дабы узреть, как гордыня человеческая может обратить благословение в проклятие.

– Из «Китаб аль-Хуруж» («Книга Исхода») Самиры, Хранительницы Жизнеописания Пророка

Мансур шел по гребню дюны, и его тень – тонкая и вытянутая – струилась по песку, как иссохшая река. Солнце, падающее за горизонт, окрашивало пустыню в цвет запекшейся крови. Он остановился на мгновение, позволив боли в виске пульсировать свободно, почти наслаждаясь ею, словно это была не боль, а музыка, слышимая только ему.

Впереди, в миле по прямой, возвышались белые стены Аль-Мадира – города, который ему предстояло изменить навсегда.

Нескольких дней хватило, чтобы понять этот город. Удивительно, насколько прост оказался механизм веры, державший Аль-Мадир в плену столетиями. Люди, вода, страх, молитва – всё сплеталось в схему столь очевидную, что Мансур почти испытывал разочарование. Он ожидал сложного лабиринта, а нашел детскую головоломку.

"Не все головоломки так просты, как кажутся на первый взгляд," – прошептал внутренний голос.

Он опустил руку в карман, ощущая контуры медной скобы. Маленькая, почти невесомая, она покоилась на дне кармана, словно семя, ожидающее своего часа.

Мансур вытащил скобу, позволив закатному солнцу играть на её изогнутой поверхности. Кусочек металла, который в руках храмового ремесленника стал бы частью механизма или украшения, в его руках превратился в ключ. Не тот, что отпирает двери, но тот, что отпирает умы. Люди не понимают, что все великие перемены начинаются с малого – с мысли, с вопроса, с сомнения. Скоба станет физическим воплощением этого сомнения, кинжалом, направленным в сердце храмовой власти.

"Ты говоришь как поэт" – насмешливо заметил голос.

Времени было достаточно. Оно текло медленно в этом забытом богами городе, словно загустевая от жары. Наверное, впервые с Кафр-Зулама Мансур не чувствовал спешки, не ощущал, как секунды утекают меж пальцев. Здесь, в Аль-Мадире, время застыло, как стрекоза в янтаре, позволяя ему действовать с хирургической точностью.

Мансур бережно вернул скобу в карман. В детстве ему рассказывали легенду о пустынном мастере, который мог одним прикосновением превратить песок в стекло. Это конечно была метафора. Всё это было лишь знанием – правильной температуры, правильного давления. Технологией.Так и эта скоба – то, что кажется просто куском металла, в нужном месте, в нужный момент преобразит материю городской веры, превратит смирение в гнев, молитву – в вопрос. Со стороны будет казаться – магия. Знающий поймёт – технология.

Это должен был быть идеальный расчет. Все компоненты на своих местах. Первый шаг – речь на площади. Второй – скоба в механизме. Третий – направление гнева на жрецов.

"Ты рассчитываешь людей как механизмы," – голос звучал уже не насмешливо, а печально. – "Но они не шестеренки. Они не подчиняются формулам."

– Всё подчиняется формулам, – прошептал Мансур. – Просто не всегда эти формулы известны.

Перед глазами мелькнули образы: обрушивающиеся стены, кричащие дети, огонь, пожирающий дома. Кафр-Зулам. Его первый город, его первая ошибка. Спазм боли скрутил висок.

Мансур закрыл глаза и глубоко вздохнул. Снова нащупал скобу в кармане, сжал её, чувствуя, как металл нагревается от тепла его ладони.

Солнце скрылось за горизонтом, и пустыня начала стремительно остывать. Мансур поежился, ощущая, как холод проникает сквозь одежду, касается кожи, но не достигает сердца. Там, в глубине, горел свой собственный огонь – не теплый, дарующий жизнь, а яростный, пожирающий все на своем пути.

Спускаясь с дюны, он чувствовал, как песок осыпается под ногами, создавая миниатюрную лавину. Так же осыпется и город – сначала медленно, почти незаметно, потом все быстрее, увлекаемый собственным весом к неизбежному финалу.

"А что потом?" – спросил голос внутри. – "После того, как упадет последний камень?"

Мансур не ответил. Он уже видел это: город без жрецов и богов, город, где вода принадлежит всем, где знание течет свободно, как родник, не скованный догмами и суевериями. Мир, где люди не стоят на коленях перед камнем, выпрашивая капли жизни, а берут судьбу в свои руки. А он берёт в руки свою. Кристалл.

"Всё ведь ради кристалла не забывай" – сказал голос. – "Без него не сделать водяной компас. Без него это всё бессмысленно".

Мансур кивнул сам себе и голос стих. В прохладе вечера голова перестала болеть, и он смог наконец свободно дышать.

Он продолжал идти, ощущая безграничные возможности. Пустыня принадлежала ему. От базарных площадей Аль-Мадира до белых башен Кафр-Зулама, от оазиса Ан-Наджм до затерянных храмов Аль-Масада. Он знал эту землю, её жажду и её тайны, как никто другой. Он чувствовал пульс каждого города, шепот каждого источника, и шагал по этой земле, словно хозяин, возвращающийся в свои владения.

В темной пустыне Мансур улыбнулся. Скоро он войдет в Аль-Мадир и начнет свой танец с судьбой. Он будет стоять на ящике посреди базара, произнося слова, которые изменят течение времени, и мир, который был таким же неизменным, как камень, внезапно станет текучим, как вода.

И разве это не прекрасно?

Глава 1 Аль-Джильд (Кожа)

Порядок, сколь бы древним он ни был, держится на молчаливом согласии. Но согласие это испаряется в тот миг, когда бремя привычного становится тяжелее страха перед неизвестным. Великие сдвиги происходят не от силы толчка, а от накопленной усталости.

– Из «Бухгалтерии Хаоса» Сахира-Летописца

Аммар проснулся от запаха гнили – густого, липкого, забивающегося в ноздри, словно разлагающаяся плоть давно мертвого животного. Этот смрад, казалось, просачивался сквозь стены, через щели в глиняной кладке, пропитывая ткань, волосы, кожу. Аммар знал его источник – два дня назад он оставил новую партию шкур в грязной воде для отмоки, а сегодня должен был попытаться перевести их в раствор дубильных веществ. Он использовал плохую воду и теперь расплачивался за это.

Он поднялся бесшумно, бросив взгляд на спящую жену. Фатима безмятежно улыбалась во сне, её лицо излучало странное, почти детское спокойствие. В последнее время она засыпала, бормоча молитвы "Синему Брату", как она ласково называла бога воды Аль-Мазина. Несмотря на все тяготы и лишения, её лицо сохраняло выражение мягкой умиротворенности, словно она видела нечто, недоступное обычным глазам. Аммар смотрел на эту безмятежность со смесью недоумения и горечи. Он давно смирился с тем, что его жена всё больше погружалась в мир своих видений.

Утренние сумерки еще не рассеялись, когда Аммар открыл дверь мастерской. Запах ударил сразу – кислый, удушающий, с оттенком гнилой серы и аминов, будто само дыхание болезни. Аммар зажег масляную лампу, морщась, подошел к чану и склонился над ним. Жидкость, которая должна была размягчить шкуры перед дублением, приобрела плотный зеленоватый оттенок, а на поверхности плавала маслянистая пленка.

Он погрузил руки в эту жижу, нащупал первую шкуру и потянул. Она поддалась с мокрым, хлюпающим звуком, разваливаясь в руках, словно плоть утопленника, пролежавшего в воде неделю. Между пальцами сочились мутные капли.

– Дерьмо, – выдохнул Аммар, его голос прозвучал глухо в пустой мастерской. – Проклятое собачье дерьмо.

Он достал шкуру за шкурой, складывая их на деревянном столе. Четыре из семи полностью испорчены – волокна расползлись, проплешины с гнилостными пятнами покрывали всю поверхность. Три другие едва годились для самых дешевых поделок, которые покупают нищие погонщики для починки упряжи. Хасан, торговец кожей с караванного двора, даже смотреть не станет на такой товар. В прошлый раз он вернул всю партию, не заплатив ни монеты.

– Не дошли до парного состояния, – пробормотал Аммар, щупая кожу. – Вода не промочила как нужно. Волокна сгнили раньше, чем успели набухнуть.

В старые времена его дед мог довести шкуру до нужного состояния всего за день-два. Чистая вода из городского источника проникала в каждую пору, делала кожу мягкой, податливой, готовой принять дубильные вещества. Теперь даже три дня отмоки не давали нужного результата.

Аммар подошел к учетной доске – толстой деревянной панели, покрытой тонким слоем воска. Стилом он процарапал короткую запись: "4 шкуры – гниль. Караванная вода – мертвечина. Железистый осадок. Вторая партия под вопросом. Деньги тают. Индиго не фиксируется."

Двадцать пять лет в кожевенном ремесле, и никогда не было так плохо. Аммар помнил времена, когда вода из храма делала кожу мягкой, шелковистой, создавая тот особый отблеск, что ценился на рынках соседних городов. Даже караванная вода, мутная от долгой дороги, всегда оставалась живой – он чувствовал это в своих руках, натруженных, покрытых шрамами от острых инструментов. Теперь даже храмовая вода стала бесцветной, почти безжизненной, а караванную и вовсе нельзя было назвать водой.

Из дальнего угла мастерской он достал старый сундук и открыл его. Внутри лежали драгоценные запасы – кора деревьев, собранная в незапамятные времена. Для хорошего дубления нужна была качественная кора, и Аммар берег её как зеницу ока. Но что толку от лучших дубильных веществ, если шкуры уже испорчены? Всё равно что использовать золотую нить для сшивания гнилых тряпок.

Закрыв мастерскую, Аммар отправился на рынок. Ему нужна была новая вода, хоть какая-нибудь.

Ибрагим, торговец водой – грузный мужчина с вечно блестящим от пота лбом и красными воспаленными глазами – развел руками при виде его.

– Цена растет, мастер Аммар, – пробасил он. – Что поделать? Караваны приходят все реже. Стражники на воротах берут больше. А пустыня… – он запнулся, подбирая слово. – Пустыня стала злее. Пьет верблюдов живьем и выплевывает кости.

Заплатив вдвое больше обычного, Аммар получил бурдюк с мутной жидкостью, которая даже на вид была сомнительной. От нее исходил слабый запах тины и остатков растений, гниющих в застойном пруду. Но выбора не было. Либо эта вода, либо мастерская закроется, а с ней исчезнет и последняя опора в его жизни.

– Для чепрака такая вода совсем не годится, – размышлял Аммар, возвращаясь домой. – Ни нубук, ни замшу из неё не сделаешь. Даже для простого спилка слишком грязна.

Когда Аммар вернулся домой к обеду, Фатима сидела у окна, напевая тихую, мелодичную песню. Её пальцы перебирали что-то невидимое в воздухе, словно она плела тончайшую нить. Лицо сияло умиротворенной радостью, а взгляд, устремленный на безоблачное небо, казался видящим что-то, недоступное обычному зрению.

– Я принес лепешку, – сказал Аммар, выкладывая на стол немудреную еду, чувствуя, как при виде её безмятежного лица что-то сжимается внутри. – И немного оливок от Малика. За ту чашу, помнишь?

Фатима улыбнулась, оторвавшись от своего созерцания, но не ответила на его вопрос, будто не услышав упоминания о чаше. В её глазах горел странный внутренний свет, который в последнее время всё больше заменял прежнюю, знакомую теплоту.

– Аль-Мазин смотрит на нас сегодня, – сказала она светлым голосом, от которого усталость Аммара становилась ещё глубже. – Я видела облако в форме кувшина, наполненного до краев. Он подает знак, Аммар. Скоро всё изменится.

Она не выглядела безумной – скорее, погруженной в какую-то свою, особую реальность, где всё имело смысл и взаимосвязь. Её вера в последние годы приобрела какой-то новый оттенок – не мрачный фанатизм, а блаженное, почти детское ощущение постоянного присутствия бога. Аммар порой думал, что легче было бы жить с по-настоящему безумной женой, чем с этим счастливым, витающим в облаках существом, так не похожим на прежнюю Фатиму.

– Брат в голубом, – продолжала она мечтательно, гладя воздух перед собой, как если бы он был живым существом, – обещает дождь. Такой дождь, который смоет всю грязь с душ и с улиц. Я чувствую его приближение каждой клеточкой тела.

Аммар заставил себя улыбнуться, привычно пропуская мимо ушей её странные речи. С каждым днем расстояние между ними росло – не преодоленное ссорами или взаимными обидами, а созданное её уходом в мир фантазий. Три года назад Фатима была другой – энергичной, веселой женщиной, которая умела торговаться на рынке лучше любого мужчины и знала рецепты кожевенных красителей, которых не знал даже Аммар. Секреты, пришедшие с восточных земель, переданные ей бабушкой. Потом засуха усилилась, цены на воду выросли, храм стал выдавать всё меньше и меньше воды для обычных людей. Они призывали молиться, и она, с готовностью, молилась. Они призывали молиться сильнее, и она сделала всё как надо. И вот постепенно, вместо практичной, сильной женщины, на которой он женился, рядом с ним появилось это странное создание, витающее между небом и землей.

– Конечно, милая, – произнес он тем особым голосом, который выработал за последние годы – спокойным, мягким, не выдающим ни усталости, ни отчаяния. – А теперь давай немного поедим, хорошо?

Он наблюдал, как Фатима с по-прежнему мечтательной улыбкой принялась за еду, будто делая снисхождение мирским нуждам. Её отрешенность и вечная погруженность в свой особый мир ложились еще одним грузом на его и без того измученную душу, особенно сегодня, после тяжелого утра с испорченными шкурами. Он смотрел на её безмятежное лицо и думал, какая пропасть разверзлась между ними и как теперь они говорят на совершенно разных языках.

В мастерской его ждал посетитель – Юсуф, торговец тканями с нижнего базара. Его обычно гладко выбритое лицо покраснело от гнева, а под глазами залегли тени усталости.

– Это что за дерьмо, Аммар? – он швырнул на стол кусок кожи, окрашенной в синий цвет. – Я заплатил тебе за качество! А это?! Посмотри сам!

Синяя кожа, которая должна была стать украшением дорогого седла, выглядела жалко – цвет выцвел неравномерно, образуя бледные пятна, словно кто-то капнул на нее водой. В некоторых местах краска потрескалась, обнажая сероватый подтон.

– Ты хоть представляешь, что сказал мне заказчик? – продолжал Юсуф, повышая голос. – Он решил, что я пытаюсь продать ему подделку! Он был у меня постоянным клиентом три года!

Аммар поднял испорченную кожу, провел пальцами по её поверхности, ощущая знакомую текстуру. Он знал, что случилось, еще до того, как Юсуф вошел в мастерскую.

– Это вода, – сказал он тихо. – Вода всё портит. Железистый осадок на волокнах сбивает фиксацию красителя.

– Что ты несешь? – Юсуф недоверчиво уставился на него. – Какая вода? Ты собираешься сказать, что индиго не виновато?

– Именно это я и говорю, – Аммар почувствовал, как внутри нарастает раздражение, которое он обычно подавлял. – Посмотри, – он достал свой журнал с формулами красителей. – Тот же состав, что и всегда. Те же пропорции. Натуральное индиго из вайды, которое я берегу для лучших заказов. Всё идентично. Разница только в воде.

– За двадцать лет такого не случалось, – недоверчиво покачал головой Юсуф.

– Потому что двадцать лет у нас была нормальная вода! – Аммар ударил ладонью по столу, и стоявшие на нем инструменты подпрыгнули. – Ты что, не видишь, что происходит с городом? С водой для людей? Думаешь, для кожи вода другая?

Юсуф отступил на шаг, словно испугавшись неожиданной вспышки.

– Мне нужна компенсация, Аммар, – уже тише произнес он. – Я потерял клиента. И деньги.

– Мне нечем компенсировать, – голос Аммара стал глухим. – Я сам теряю больше, чем зарабатываю. Посмотри вокруг – половина мастерских пуста. Времена изменились… Раньше кожа с нашего квартала славилась от Кафр-Зулама до самых гор, а сейчас… – он не закончил фразу.

Торговец ушел, бормоча проклятия. Аммар знал, что потерял еще одного заказчика. Казалось, город умирал по частям, квартал за кварталом. И его жизнь умирала вместе с ним.

Поздним вечером, когда Аммар уже запирал мастерскую, к нему заглянул Салим – красильщик тканей, чья мастерская находилась в двух переулках отсюда. У него были такие же натруженные руки с въевшейся в кожу краской, такие же уставшие глаза.

– Слышал про Юсуфа, – сказал Салим вместо приветствия. – Он всегда был вспыльчивым.

– Он прав, – пожал плечами Аммар. – Товар плохой. Я бы сам не стал его покупать.

Салим сел на низкий табурет, вытянув ноги. Красильщик выглядел еще более измученным, чем обычно – глаза запали, щеки ввалились, словно он не ел несколько дней.

– Ты пробовал фильтровать караванную воду? – спросил он после паузы. – Через песок, через ткань?

– Пробовал, – кивнул Аммар. – Немного лучше, но всё равно не то. Мутность снижается, но соли остаются. Когда-то мои предки привезли с востока секреты выделки шамры, той кожи, что тонка как лист, но прочна как тетива лука. А теперь я не могу сделать даже простую подошву для сандалий, которая не раскрошится через неделю.

– Говорят, скоро откроют лавку, – продолжил Салим. – Где предлагают полностью очищенную воду. Без примесей. Для работы.

– Кто откроет? – Аммар старался скрыть внезапно вспыхнувший интерес.

– Приезжий какой-то. Образованный, говорят. Инженер или ученый. Говорит, что может очистить любую воду. Без молитв и обрядов.

– Храм такое не одобрит, – покачал головой Аммар.

– Не знаю, – Салим опустил голос так, что Аммару пришлось наклониться к нему. – Но вода, говорят, получается чистой. По-настоящему чистой.

Аммар заколебался. Он не хотел показывать свою заинтересованность, но ситуация становилась критической.

– Чистой насколько? – спросил он. – Правда чистой или просто менее грязной?

– Чистой, как слеза младенца, – голос Салима звучал почти благоговейно. – Халед показывал мне пузырек. Говорит, краски на такой воде ложатся, как в лучшие времена. И не блекнут. Завтра открытие, у северного базара.

Когда Аммар вернулся домой, Фатима сидела на полу в дальней комнате, окруженная тремя маленькими глиняными сосудами. В каждом была вода, а над ними Фатима делала плавные, текучие жесты руками, словно дирижировала невидимым оркестром. На её лице играла мечтательная улыбка, губы беззвучно шевелились, будто вели разговор с кем-то невидимым.

На стене комнаты Аммар заметил свежую надпись синей краской: "БРАТ ВОДЫ ПРИДЕТ С НЕБЕС". Буквы были выведены аккуратно, с каким-то странным изяществом, как если бы это была не надпись, а художественная каллиграфия. При виде испорченной стены его плечи безвольно опустились. Ещё одна вещь, которую предстоит исправить. Ещё одно напоминание о том, как далеко она ушла от реальности.

– Фатима, – позвал он тихо, удерживая голос ровным.

Она подняла голову, и её лицо просияло, словно она только что получила чудесный подарок.

– Аммар! – воскликнула она радостно. – Смотри, я разговариваю с Аль-Мазином. Он слушает меня через воду. Говорит, что храм больше не слышит его, потому что их уши забиты песком гордыни. Но я слышу, Аммар. Я слышу, как он шепчет в каждой капле!

Он смотрел на свою жену – её глаза сияли почти детским восторгом, руки трепетали над маленькими сосудами, словно ощущая что-то невидимое обычным глазам. И с каждым днем разрыв между её блаженным миром и его суровой реальностью становился всё больше. Как объяснить ей, что из-за нехватки воды его ремесло умирает? Как заставить понять, что её драгоценный Аль-Мазин не спасет их от долгов и голода?

– Сегодня Аль-Мазин показал мне будущее, – продолжала она доверительно. – Скоро он пошлет великий дождь, который смоет всю ложь. Всю грязь. Храм думает, что вода – это товар, который можно продавать. Но вода – это жизнь, это душа мира! Она должна течь свободно, Аммар. Как кровь в жилах.

Она говорила с такой искренней радостью, что на мгновение в нём шевельнулось что-то похожее на зависть. Как было бы легко отдаться таким фантазиям, забыть о реальности… Но потом горечь вернулась. Испорченные шкуры. Потерянные клиенты. Цена на воду, которая росла с каждым месяцем. Вот что было настоящим, а не шепот воображаемого бога в каплях воды.

– Хорошо, Фатима, – сказал он устало. – А теперь давай поужинаем.

Она послушно поднялась, аккуратно прикрыв сосуды с водой чистыми тряпицами.

– Не беспокойся, муж мой, – сказала она с неожиданной нежностью, погладив его по щеке. – Брат скоро придет и превратит нас всех в фонтаны. Мы станем водой, Аммар. Прозрачной, чистой, текучей. И будет так легко, так чисто…

Аммар почувствовал, как что-то внутри натянулось до предела. Её блаженный вид, её чистое счастье казались почти кощунственными на фоне того, как их мир рушился. Но спорить было бесполезно. Попытки вернуть её в реальность лишь усиливали её погруженность в мир видений. Он научился молчать и терпеть, как терпят родственника, чье сознание угасло от старости или болезни.

В кухне Аммар поставил чайник, насыпав туда последние крупицы драгоценного, невероятно дорогого чая, который берег для особых случаев. Особого случая не наступало уже два года, а чай тем временем высыхал и терял аромат. Какой смысл беречь то, что всё равно превращается в пыль?

Для чая он использовал самую чистую воду, которую хранил в глиняном сосуде с узким горлышком. Её было всё меньше, и Аммар уже не помнил, когда последний раз пил что-то действительно свежее.

Потом он взял бурдюк с караванной водой для работы, открыл его. Запах ударил в ноздри – тухлый, болотный. Он отшатнулся. Как он будет работать с этим? Как он собирается вернуть Юсуфа и других клиентов, если у него такое сырье? Как вообще кто-то может выжить в городе, где вода превращается в отраву?

Аммар замер, глядя на мутную жидкость. Впервые за все годы борьбы с ухудшающимся качеством жизни, он ощутил не просто отчаяние, а что-то более глубокое. Усталость, которая проникала до костей. Понимание, что ничего не изменится к лучшему. Что это конец. Не быстрый и драматичный, как в сказках о разрушенных городах и великих войнах, а медленный, неотвратимый, как увядание цветка, который перестали поливать.

Утром, направляясь в мастерскую, Аммар заметил необычное оживление на улице, ведущей к северному базару. Люди стекались туда, переговариваясь с непривычным воодушевлением. Аммар заколебался. У него было много работы – нужно было делать хоть что-то с испорченными шкурами, пытаться спасти то, что еще можно спасти. Но любопытство и слабая, едва теплящаяся надежда, взяли верх.

Он последовал за толпой и вскоре оказался на небольшой площади, где обычно торговали специями и пряностями. Сегодня все лавки были закрыты, а в центре площади стояло что-то новое – небольшое, аккуратное строение с вывеской: "Первая капля".

Вокруг лавки собралась небольшая толпа – несколько десятков горожан, от бедняков до вполне зажиточных купцов. Все они с интересом слушали человека, стоявшего на невысоком помосте перед лавкой.

Мужчина в светлой, безупречно чистой одежде, с короткой аккуратной бородой выглядел спокойным и уверенным. Его движения были точными, его голос – мягким, но отчетливым. Рядом с ним стояли два помощника, раздающие собравшимся небольшие глиняные чаши.

– …и вот что важно понимать, – говорил мужчина, – очистка воды – это древнее знание, которое мы просто усовершенствовали. Наши предки всегда очищали воду, пропуская её через песок и камни. Мы лишь добавили несколько шагов к этому процессу.

Аммар протиснулся ближе. Он успел как раз вовремя, чтобы услышать вопрос одного из зрителей – пожилого ткача с нижнего рынка.

– А не будет ли проблем с храмом? Они ведь не любят, когда кто-то вмешивается в дела воды.

Мужчина на помосте улыбнулся – спокойной, располагающей улыбкой человека, который не сомневается в своих словах.

– Я уважаю храм и древние традиции, – ответил он. – Но я также верю, что мы должны использовать все доступные знания, чтобы улучшить нашу жизнь. Разве боги не желают нам благополучия? Разве они против того, чтобы мы использовали дары разума, которые они сами нам дали?

Аммар заметил, как некоторые в толпе одобрительно закивали. Мужчина продолжал:

– Я предлагаю не замену храмовых ритуалов, а дополнение к ним. Практическое решение для тех, кому нужна чистая вода для работы, для дома, для здоровья.

– Попробуйте сами, – он указал на своих помощников с чашами. – Я не прошу верить мне на слово. Судите по результату.

Его помощники раздавали маленькие чаши с водой, и Аммар, к своему удивлению, обнаружил, что тоже держит одну. Вода в ней была прозрачной – не мутной, как караванная, не желтоватой, как храмовая в последние месяцы.

– Это просто вода, очищенная по методу, известному на восточных землях, – объяснял тем временем человек на помосте. – Никаких сложностей, никаких тайн. Просто знание, применённое правильно.

Аммар сделал глоток и замер. Вода была прохладной, свежей, с едва уловимым сладковатым привкусом. Она скользнула по горлу, оставив ощущение чистоты и свежести, о котором он почти забыл.

– Как ты делаешь это? – спросил кто-то из толпы.

– Система фильтров достаточно проста, – ответил мужчина. – Песок определенной крупности, уголь, прокаленный в специальной печи, некоторые минералы, и глиняные цилиндры для финальной очистки. Ничего сверхъестественного. Главное – правильная последовательность и время.

– Сколько стоит твоя вода? – спросил торговец с нижнего рынка.

– Первая проба – бесплатно, – ответил мужчина. – Дальше – по справедливой цене, в зависимости от объема и назначения. Питьевая вода дешевле всего – это базовая потребность каждого. Вода для ремесел, требующая особой чистоты, стоит дороже, но, я думаю, результат того стоит.

Толпа одобрительно загудела. В последние месяцы цены на воду постоянно росли

Толпа одобрительно загудела. В последние месяцы цены на воду постоянно росли, и многие ремесленники не могли позволить себе достаточно качественную воду для работы.

– Меня зовут Мансур, – представился человек. – Я изучал водные системы во многих городах. И убежден, что чистая вода – это не роскошь, а необходимость, доступная каждому.

Он обвел взглядом толпу и, казалось, на мгновение задержался на Аммаре.

– Я вижу среди нас мастеров-ремесленников. Вы знаете лучше других, как качество воды влияет на вашу работу. Для вас я предлагаю специальные условия – пробную партию воды для мастерской, чтобы вы могли убедиться в результате сами.

Аммар почувствовал, как кто-то положил руку ему на плечо. Он обернулся и увидел одного из помощников Мансура – молодого человека с умными глазами.

– Вы ведь кожевенник, не так ли? – спросил он тихо. – Мансур хотел бы поговорить с вами отдельно. После обращения.

– Откуда вы знаете, кто я? – настороженно спросил Аммар.

– Мы навели справки о лучших ремесленниках города, – просто ответил помощник. – Хороший кожевенник сейчас на вес золота. Мастер Мансур верит, что ваше искусство заслуживает лучших материалов.

Чувствуя смесь подозрения и любопытства, Аммар кивнул и остался, когда основная часть толпы начала расходиться. Мансур спустился с помоста и подошел к нему, протягивая руку для приветствия.

– Мастер Аммар, рад познакомиться лично, – его рукопожатие было крепким, но не чрезмерным. – Я слышал о вашей работе. В городе говорят, что ваша кожа была лучшей на рынке. И должна оставаться такой.

– Была – верное слово, – ответил Аммар. – Сейчас я едва свожу концы с концами.

– Из-за воды, – кивнул Мансур с пониманием. – Я видел это во многих городах. Сначала страдают ремесленники, потом торговцы, потом все остальные. Пожалуйста, попробуйте нашу воду для работы.

Он сделал знак помощнику, который принес небольшой кувшин, запечатанный воском.

– Для первой пробы – бесплатно, – повторил Мансур. – Используйте её для самой тонкой работы, для самых капризных красителей. И приходите рассказать о результатах.

Аммар принял кувшин, ощущая его вес в руках. В этом жесте, в этой передаче воды из рук в руки было что-то почти интимное, что-то крайне важное в мире, где вода стала драгоценностью.

– Если эта вода действительно так хороша, как вы утверждаете, – начал Аммар, – то почему до сих пор никто не использовал ваши методы? Почему храм не делает так же?

Мансур посмотрел на него внимательно, словно оценивая, насколько откровенным можно быть.

– Возможно, просто потому, что традиции сильнее инноваций, – сказал он осторожно. – Иногда мы так привыкаем к определенному способу делать вещи, что перестаем искать другие пути. Это не обвинение, просто наблюдение.

Он сделал паузу, позволяя Аммару обдумать его слова, а затем добавил:

– Но я всегда верил, что сам результат говорит громче любых слов. Попробуйте. И решите сами, стоит ли это внимания храма.

– Мастер Аммар, —вдруг продолжил Мансур с неожиданной серьезностью, – я видел, как целые кварталы ремесленников приходили в упадок из-за плохой воды. Кожевенники, красильщики, изготовители бумаги, гончары – все, чье искусство зависит от чистой воды. Вы знаете, что в ваших руках не просто ремесло, а наследие многих поколений. Старые мастера знали секреты, которые сегодня почти забыты.

Аммар кивнул, вспоминая свитки с формулами красителей, которые передал ему отец, а тому – его отец. Записи на пожелтевшей бумаге, хранящиеся в железном ларце в углу мастерской.

– Вода из этого кувшина позволит вам снова использовать эти древние знания, – закончил Мансур. – Потому что именно такой водой пользовались ваши предки.

С кувшином очищенной воды в руках Аммар пошел к своей мастерской. Он не был уверен, что верит этому Мансуру полностью. Было в нем что-то слишком гладкое, слишком отточенное, словно камень, который долго катался в речном потоке. Но вода была прохладной и свежей, он попробовал её сам.

Когда он вернулся в мастерскую, старые инструменты – тупые ножи для мездрения, потрескавшиеся доски для растяжки кожи, стертые сошники для сгонки волоса – казались ему вдруг жалкими свидетелями упадка. Он поставил кувшин на стол и долго смотрел на него, не решаясь открыть. А что, если это просто еще одна пустая надежда? Сколько их уже было?

Он глубоко вдохнул и потянулся за небольшим ломтем чепрака – лучшей, толстой кожи, который он приберегал для особых заказов. Несколько месяцев назад он не стал бы тратить такой материал на эксперимент, но сейчас… Какая разница? Если вода Мансура не работает, он все равно не сможет продолжать дело. А если работает…

Аммар разломил сургучную печать и осторожно открыл кувшин. Вкус был чистым, свежим, с легким минеральным оттенком. Он капнул немного воды на кожу и наблюдал, как она впитывается – быстро, равномерно, без пятен и разводов.

Возможно, именно так и рождается доверие – с одной чистой капли, упавшей в море сомнений.

Глава 2 Аш-Шарх (Трещина)

Тупая боль в пояснице вырвала Фарида из забытья. Он лежал на узкой, жесткой кровати в своей келье и не открывал глаза, оттягивая момент, когда придется встретиться с новым днем. Серый рассвет уже пробивался сквозь узкое окно, вырезанное в толстой каменной стене. Его спина ныла после вчерашнего долгого стояния во время вечернего ритуала.

«Боги могли бы наградить верность менее болезненно», – подумал он с усталой иронией, заставляя себя сесть на кровати.

Пятьдесят лет. Тридцать из них – в храме. Каждое утро начиналось одинаково: боль, холодная вода для умывания, ритуальные одежды, лестница, ведущая в главный зал храма. Одни и те же движения, слова, мысли. Когда-то давно, еще будучи юным послушником, Фарид ощущал трепет перед величием богов. Теперь осталась только рутина.

Вода в умывальном кувшине была мутной и отдавала ржавчиной. Фарид поморщился, но умылся, тщательно стирая следы сна с лица. Осадок собирался по краям кувшина – тонкий сероватый налет, будто сам кристалл постепенно растворялся, переходя в жидкость. Раньше вода струилась чистой как роса, а теперь… Фарид провел пальцем по влажному краю кувшина, и тот покрылся мелкими частицами – соли, пыль, известь.

Он надел белые ритуальные одежды, расшитые синими символами богов воды. Когда-то безупречно белые, теперь они приобрели желтоватый оттенок. Стирать их чаще одного раза в неделю было бы непозволительной роскошью. Фарид расправил складки, повязал на пояс шнур и вышел из кельи.

Лестница к главному залу храма была длинной и крутой. Двести двадцать три ступени. Фарид знал их точное количество, потому что считал каждый день. Когда-то это был способ сосредоточиться на молитве. Теперь – просто привычка, помогающая не думать о бессмысленности происходящего.

«Сто восемьдесят… сто восемьдесят один…» – отсчитывал он, стараясь не обращать внимания на усиливающуюся боль в спине.

Храм был еще пуст. Ранняя заря едва пробивалась сквозь цветные витражи, создавая на мраморном полу бледные разноцветные пятна – воспоминания о былом великолепии. Когда-то эти витражи переливались всеми оттенками синего, наполняя зал небесным светом, который танцевал на поверхности кристалла и отражался от него, заливая всё вокруг сиянием.

Фарид подошел к алтарю. В центре его, за преградой, парил водный кристалл – сердце города, дар богов, источник всей воды в Аль-Мадире. Фарид помнил времена, когда он сиял ярко-голубым цветом, пульсируя энергией, словно живое сердце. Теперь кристалл едва мерцал, испуская тусклое свечение, которое с трудом рассеивало тьму вокруг алтаря.

«Совсем плох», – подумал Фарид.

Он начал ритуал, двигаясь по кругу вокруг алтаря, воздевая руки в традиционных жестах, обращенных к Аль-Мазину, богу воды. Слова древних молитв слетали с его губ автоматически, не затрагивая сознания. Раньше он вкладывал в них всю душу. Теперь повторял, как заученный текст, думая совсем о другом.

Он вспомнил молодого инженера Назира, который несколько месяцев назад осмелился сказать на городской площади, что кристалл умирает, и это необратимо. Стража вывела инженера из зала. Вскоре он исчез из города. Говорили, что ушел в пустыню искать новые источники воды.

«А может, он был прав?» – Фарид покосился на тускнеющий кристалл. – «Что если это просто… камень? Чудесный, древний, но не бесконечный?»

Эта мысль была кощунственной, но она не впервые посещала его. Кристалл угасал, и никакие молитвы не могли остановить этот процесс. Фарид знал это лучше многих, ведь именно он следил за состоянием святыни. Каждый день он фиксировал объем вырабатываемой воды. И каждый день цифры становились все хуже.

«Это просто фаза, цикл», – повторил он про себя, заканчивая круг и склоняясь перед алтарем. – «Боги испытывают нашу веру».

Но эти слова звучали всё слабее даже в его собственных мыслях.

После утреннего ритуала Фарид спустился в подвальное помещение храма, где располагались резервуары для сбора воды, произведенной кристаллом за ночь. Молодые послушники уже были там, наполняя кувшины мутноватой жидкостью для утренней раздачи.

– Восхваляю Текущего-Сквозь-Пальцы, – поприветствовал его старший послушник Джабир, низко склоняясь.

– Восхваляю Дающего-Жизнь, – машинально ответил Фарид, оглядывая помещение.

В центре подвала находился большой каменный бассейн, куда по специальным трубам поступала вода из кристалла. Фарид провел рукой по краю медной трубы, и его пальцы покрылись зеленоватой пылью. Раньше металл был гладок – благословенная вода кристалла веками не вызывала коррозии. Теперь же медь и бронза начали окисляться, придавая воде металлический привкус и ту мутность, что вызывала всё больше недовольства у горожан. Вода в большом бассейне имела странный оттенок – не прозрачно-голубой, как прежде, а с зеленоватой взвесью, медленно кружащейся на поверхности

– Сколько получилось за ночь? – спросил Фарид, хотя заранее знал ответ.

– Пятьсот больших кувшинов, уважаемый, – ответил Джабир, не поднимая глаз. – На три меньше, чем вчера.

Фарид кивнул. Город нуждался в среднем в пятьсот пятидесяти кувшинах воды ежедневно. Последний раз кристалл давал такое количество полгода назад.

– Начинайте раздачу, – сказал он. – По тому же принципу, что и вчера. Семьям с детьми – полный кувшин. Остальным – половина.

– А храмовым служителям? – осторожно спросил Джабир.

Фарид поджал губы. Раньше храмовые служители получали двойную порцию воды – для ритуалов и личных нужд. Теперь это была недопустимая роскошь.

– Как всем. Половина кувшина.

Раздался звон разбитой глины. Фарид обернулся и увидел молодого послушника Тарика, который уронил кувшин. Вода разлилась по каменному полу, быстро впитываясь в пористую поверхность.

– Простите, уважаемый! – в ужасе воскликнул юноша, бросаясь на колени и пытаясь собрать осколки. – Я не хотел! Я…

– Не трать время, – сухо сказал Фарид. – Вода уже впиталась. Займись раздачей.

Тарик поднял на него затравленный взгляд.

– Уважаемый Фарид… это была порция для моей матери. Она больна, ей нужна вода, чтобы принимать лекарства…

– Всем нужна вода, Тарик, – ответил Фарид, чувствуя знакомую усталость. – Твоя мать получит свою долю в общей очереди.

– Но она не может встать с постели! – в глазах юноши блестели слезы. – Я обещал принести ей воду до полудня. Лекарства нужно принимать регулярно, иначе…

Джабир бросил на юношу предостерегающий взгляд, но Тарик был слишком расстроен, чтобы заметить.

Фарид вздохнул. В былые времена подобный разговор был бы немыслим. Храмовые законы строги и неизменны. Но времена изменились.

– Хорошо, – тихо сказал он. – Возьми один маленький кувшин из моей порции. Только не говори никому.

Лицо Тарика просветлело.

– Благодарю вас, уважаемый! Да благословит вас Аль-Мазин! Моя мать будет молиться за вас день и ночь!

Фарид отвернулся.

«Если боги не возражают против нарушения правил, то почему я должен?» – подумал он.

Он поднялся по лестнице, оставив послушников заниматься раздачей воды. Его ждал еженедельный отчет верховному жрецу Халиду, и он заранее предвкушал неприятный разговор.

Кабинет для еженедельных отчетов находился в восточном крыле храма. В отличие от личных покоев верховного жреца Халида, это было функциональное помещение – просторное, но строгое, с минимумом украшений и большим рабочим столом, заваленным свитками и картами водных артерий города.

Фарид ожидал увидеть там Башира ибн Саида, заместителя верховного жреца. Тот был на двадцать лет моложе Халида и в последние месяцы всё чаще замещал его на совещаниях. Верховный жрец, некогда неутомимый и вездесущий, всё больше замыкался в себе, предпочитая проводить время в личных покоях за изучением древних писаний.

– Хвала Текущему-Сквозь-Пальцы, – произнес Фарид, входя в кабинет.

– Хвала Дающему-Жизнь, – Башир поднял голову от записей. Его гладко выбритое лицо выражало напряженное внимание, словно каждое слово Фарида имело огромное значение. – Каковы сегодняшние цифры?

– Пятьсот кувшинов ровно, уважаемый, – ответил Фарид. – На три меньше, чем вчера.

Башир хмуро кивнул, делая пометку в свитке.

– Недопустимо мало. Верховный жрец будет недоволен.

Фарид внутренне поморщился. Башир говорил так, словно был всего лишь передатчиком воли Халида, не имеющим собственного мнения. Многие в храме шептались, что он нарочно избегает любой личной ответственности, превратившись в тень своего наставника.

– Я понимаю, уважаемый, – ответил Фарид. – Но цифры не лгут. Кристалл угасает быстрее, чем мы предполагали. Вода в цистернах мутнеет день ото дня…

– Это всё из-за недостаточной веры! – перебил его Башир, повторяя слова, которые Фарид слышал от него уже десятки раз. – Верховный жрец Халид ясно объяснил причину. Люди забыли о своём долге перед богами. Они приходят в храм из страха и необходимости, а не из истинной преданности.

Фарид промолчал. Раньше Халид действительно часто говорил о вере народа как об источнике силы кристалла. Но в те времена это звучало иначе – вдохновляюще, а не обвиняюще. Тот Халид был воплощением харизмы, его речи заставляли людей верить в лучшее, даже когда всё указывало на худшее. Нынешний Халид – и тем более его заместитель – не обладали даже десятой частью той силы убеждения.

– Люди отчаялись, уважаемый, – осторожно заметил Фарид. – Они видят, как кристалл тускнеет, как жизнь становится тяжелее с каждым днём…

– Отчаяние – не оправдание для сомнений! – Башир ударил ладонью по столу, имитируя гневные жесты, которые когда-то были фирменным знаком Халида в его лучшие дни. Но у заместителя это выглядело наигранно, словно актёр повторял движения, не понимая их смысла. – Верховный жрец разработал новый план. Мы усилим контроль за распределением воды. Приоритет получат только те, кто регулярно посещает все храмовые службы и приносит пожертвования.

Фарид едва сдержал возражение. Подобные меры лишь усилят недовольство в городе. Он помнил, как настоящий Халид в дни своей славы поступал совсем иначе – в периоды засух он, напротив, делал всё, чтобы облегчить страдания обычных людей, часто жертвуя храмовыми запасами. На публику конечно он произносил упрекающие речи, о том что каждый должен приложить усилие, взять себя в руки. Но это была ругань любящего отца. Мало кто знал об этом, но Фарид знал.

– Я не уверен, что это… мудрое решение, – осторожно произнёс Фарид. – Верховный жрец Халид всегда учил нас, что в трудные времена храм должен быть опорой для народа, а не бременем.

Глаза Башира сузились.

– Ты оспариваешь решение верховного жреца?

– Нет, я лишь хочу убедиться, что это действительно его решение, – Фарид посмотрел прямо в глаза заместителю. – В последнее время Халид редко покидает свои покои. Многие решения принимаются… от его имени.

Лицо Башира окаменело.

– Не забывайся, Фарид. Ты всего лишь хранитель ритуалов. Верховный жрец Халид при всём своём мудром отношении к страданиям народа никогда не потворствовал недостатку веры. Времена изменились. Меры, которые были уместны ранее, сейчас уже неэффективны.

Фарид склонил голову, признавая поражение. Спорить с Баширом было бесполезно – тот видел в любом несогласии угрозу собственному положению.

– Как скажете, уважаемый. Я передам новые инструкции распределителям воды.

– Отлично, – Башир вернулся к своим записям, давая понять, что разговор окончен. – И помни, Фарид, в эти трудные времена храм должен быть единым. Тот, кто сеет сомнения, помогает нашим врагам.

Выходя из кабинета, Фарид думал о том, как изменился храм за последние годы. Говорят, когда-то, при молодом Халиде, здесь царила атмосфера открытости и вдохновения. Жрецы спорили, искали истину, не боялись задавать сложные вопросы. Теперь же на смену этому пришли жёсткая иерархия, слепое подчинение и страх. Какие времена, такие и нравы.

«Настоящий Халид никогда не опустился бы до таких примитивных мер», – думал Фарид, спускаясь по лестнице. – «Он был выше этого. Возможно, именно поэтому он и отстранился от ежедневных дел… не в силах видеть, во что превращается его храм. Или просто потерял надежду сам».

Фарид вспомнил Халида времён своей молодости – высокого, статного мужчину с громовым голосом и пронзительным взглядом. Тогда казалось, что он может одним словом заставить кристалл сиять ярче. Теперь от той харизмы почти ничего не осталось. Халид угасал вместе с кристаллом, превращаясь в тень самого себя, а его место занимали люди, стремящиеся лишь удержать власть любой ценой.

«Если вера людей похожа на мой утренний ритуал, а руководство храма – на этот разговор с Баширом, тогда неудивительно, что мы все обречены», – подумал Фарид с горькой иронией.

Вечером, закончив дневные обязанности, Фарид решил прогуляться по городу. Он часто делал это – менял жреческие одежды на простую тунику и выходил за пределы храма, чтобы своими глазами увидеть, как живут обычные горожане. Халид не одобрял этих прогулок, считая, что жрецы должны держаться отдельно от простолюдинов, но Фарид не мог оставаться в изоляции от реального мира.

Улицы были наполнены вечерней суетой. Люди спешили закончить дела до наступления темноты. Солнечные часы на центральной площади показывали почти шесть – еще три часа до комендантского часа, введенного эмиром месяц назад для экономии масла в уличных фонарях.

Фарид шел неторопливо, наблюдая за жизнью города. Он заметил, как изменились лица людей за последние месяцы. Они стали суше, жестче, с запавшими глазами и потрескавшимися губами. Даже походка горожан изменилась – они двигались медленнее, экономя силы в условиях постоянного недостатка воды.

Возле общественного колодца, как обычно, стояла очередь. Женщины с детьми, старики, усталые работники – все ждали своей порции воды. Стражник с копьем следил за порядком, не подпуская тех, кто пытался влезть без очереди.

– Вчера давали больше! – возмущалась полная женщина с двумя детьми, получив свой кувшин. – Как я должна накормить и напоить семью этим наперстком?

– По распоряжению храма, – безразлично отвечал служитель у колодца. – Норма сокращена из-за уменьшения подачи из главного резервуара.

– А жрецы себе небось не сокращают! – выкрикнул кто-то из очереди. – Моют свои жирные туши в той воде, которая нужна нашим детям!

Служитель сделал вид, что не услышал, но стражник напрягся, сжимая копье. Фарид поспешил пройти мимо, чувствуя смесь стыда и раздражения. Он знал, что жрецы страдают от нехватки воды не меньше, чем простые горожане. Его собственная порция была такой же скудной, как у всех. Но переубеждать разгневанных людей было бесполезно.

Он свернул на Гончарную улицу, где мастерские ещё работали, несмотря на поздний час. Возле одной из них разгорелся спор между продавцом и покупателем.

– Твои горшки стоят как полная цистерна воды, грабитель! – кричал покупатель, размахивая руками. – За такие деньги я мог бы купить дом в оазисе!

– Скоро ты будешь рад хоть горшок воды купить за эти деньги, – устало отвечал гончар, немолодой человек с мозолистыми руками. – Глина дорожает. Вода для замеса дорожает. Всё дорожает. Приходи через неделю – цена будет вдвое выше.

Покупатель выругался, но достал кошелек и отсчитал монеты. Фарид понимал его гнев. Цены в городе росли с каждым днем. Всё, что требовало воды для производства, становилось предметом роскоши.

Проходя мимо кожевенной лавки, Фарид стал свидетелем странной сцены. У дверей мастерской спорила женщина с несколькими соседками. Её голос был звонким и истеричным:

– Скоро Аль-Мазин прилетит на облаке и всех нас превратит в фонтаны! Мы будем течь чистой водой!

Она потрясала каким-то амулетом в форме облака и капель. Женщины пытались её урезонить, но она продолжала убеждённо:

– Мой муж говорит, что я сумасшедшая! Да пусть хоть так! Когда придёт облако Аль-Мазина, я лично буду смеяться над всеми, кто не верил! Вы все будете фонтанами, а я буду самым высоким!

Фарид прошёл мимо, едва сдерживая усталую улыбку и качая головой.

«Вот и это началось… Если люди готовы поверить, что превратятся в фонтаны, значит, дела действительно плохи».

Он ускорил шаг.

«Возможно, превращение в фонтан – не худший исход».

Вернувшись в храм, Фарид сменил простую тунику на жреческое облачение и приготовился к ночному дозору. По традиции, один из старших жрецов всегда оставался в главном зале в ночные часы, охраняя кристалл и поддерживая слабое пламя в светильниках. Сегодня эта обязанность выпала ему.

Храм уже опустел. Послушники разошлись по кельям, дневные служители ушли домой. Только несколько стражников дремали у колонн, охраняя вход в главный зал.

Фарид медленно обошел огромное помещение, зажигая масляные светильники, расставленные в нишах вдоль стен. Когда-то в них горело ароматическое масло, наполнявшее зал благоуханием. Теперь использовали дешевый заменитель, который давал больше дыма, чем света или запаха. Еще одна маленькая деталь упадка, которая каждый день напоминала о том, что былое величие уходит безвозвратно.

Закончив с освещением, Фарид сел на каменную скамью в нескольких шагах от алтаря, на котором стоял кристалл. Отсюда открывался наилучший вид на священный артефакт. В тусклом свете масляных светильников кристалл казался почти прозрачным, с едва заметным голубоватым сиянием в глубине.

Ночное дежурство было самой монотонной из его обязанностей. Восемь часов почти полного одиночества в полутемном зале, наполненном тишиной и воспоминаниями. Фарид знал, что должен проводить это время в молитве и медитации, сосредоточившись на силе и милости богов. Но в последние годы он всё чаще просто сидел, погружённый в собственные мысли, лишь изредка вставая, чтобы поправить фитили в светильниках или проверить, не появились ли посторонние в храме.

Он достал из складок одежды маленькую книжечку в кожаном переплете – свой личный дневник. Халид и особенно Башир не одобрили бы такое занятие во время священного дежурства, но Фарид давно перестал беспокоиться о подобных мелочах. В дневник он записывал свои наблюдения за кристаллом, за храмом, за городом – сухие факты без эмоций и комментариев. Просто хронология медленного угасания.

Он сделал запись о сегодняшнем дне, отметив уменьшение выработки воды, разговор с Баширом и странную сцену с женщиной, верящей в превращение в фонтаны. Затем аккуратно закрыл книжечку и спрятал обратно. Странно, но сам факт записи помогал ему сохранять спокойствие. Как будто, фиксируя события, он как-то контролировал их, делал менее пугающими.

Фарид перевел взгляд на кристалл и попытался сосредоточиться на его тусклом свечении. Когда-то он часами мог смотреть на игру света внутри прозрачной структуры, находя в ней успокоение и вдохновение. Теперь это занятие вызывало лишь тревогу и печаль. Он поймал себя на мысли, что больше не ощущает священного трепета перед артефактом. Вместо этого появилось что-то похожее на сострадание, как к угасающему живому существу.

«Когда изменилось моё отношение?» – спросил он себя. – «Когда я перестал видеть в нём символ богов и начал воспринимать как нечто уязвимое и смертное?»

Фарид не мог точно ответить на этот вопрос. Возможно, это произошло постепенно, вместе с угасанием самого кристалла. Или, может быть, это случилось в тот день, когда он впервые услышал аргументы Назира о конечной природе всех вещей. Так или иначе, но сейчас, глядя на тусклое свечение, он видел скорее умирающий механизм, чем божественное чудо.

Время тянулось медленно. За высокими окнами храма уже опустилась ночь. Большинство светильников в зале погасло, экономия масла стала еще одной храмовой традицией в последние месяцы. Кристалл едва освещал центральную часть зала, бросая слабые голубоватые блики на мраморный пол. Тишина, нарушаемая лишь редким потрескиванием фитилей, окутывала пространство, словно тяжелое одеяло.

Фарид подавил зевок. Усталость накатывала волнами, заставляя веки тяжелеть. Он поднялся и прошелся по залу, разминая затекшие ноги. Возле одного из боковых окон он остановился, вглядываясь в ночной город. Огни были редкими – из-за комендантского часа большинство домов погрузилось во тьму. Лишь кое-где мерцали одинокие светильники – в домах богачей, которые еще могли позволить себе масло, или в лавках, где работали допоздна.

Странное чувство охватило его – смесь одиночества и отстраненности, словно он наблюдал за умирающим городом из какого-то другого измерения. Весь его мир – храм, кристалл, Аль-Мадир – казался сейчас нереальным, похожим на мираж в пустыне. Возможно, в другом месте, за горизонтом, жизнь продолжалась нормально, с обильной водой, зелеными садами и смеющимися детьми. Но здесь, в этом крошечном участке мира, время словно остановилось, и всё вокруг медленно кристаллизовалось в вечной жажде.

«О чем я думаю?» – одернул себя Фарид. – «Это усталость. Нужно вернуться к своим обязанностям».

Он отошел от окна и направился обратно к алтарю. Проходя мимо одной из ниш, он автоматически поправил фитиль в масляном светильнике, который начал чадить. Мелкие бытовые действия занимали его руки, но не разум, который продолжал блуждать среди сомнений и вопросов.

Фарид вспомнил свой недавний разговор с младшим послушником Гасаном, способным и любознательным юношей. Тот спросил, почему кристалл должен подпитываться верой, если он был подарен богами. «Разве дар не должен работать сам по себе? Разве боги могут дать нечто настолько ненадежное?» – спрашивал юноша с искренним недоумением.

Фарид знал, как отвечать на подобные вопросы – их учили этому еще в храмовой школе. «Мудрость богов превосходит человеческое понимание», – произнес он привычные слова. – «Нельзя постигнуть их замысел, пытаясь поставить себя на место Аль-Мазина. Возможно, боги создали этот порядок, чтобы испытывать нашу преданность. Или, быть может, взаимная связь между верой и милостью есть часть их высшего плана, который откроется нам лишь в конце времён».

Гасан выслушал со скептическим выражением лица, но спорить не стал – слишком хорошо воспитан. Фарид увидел в его глазах разочарование. В молодости он и сам чувствовал нечто подобное, слышая такие ответы. Они звучали жалко, как отговорки, призванные прикрыть пустоту незнания. Но что еще оставалось старому жрецу? Признать, что он тоже не понимает закономерностей, которым посвятил жизнь?

Теперь, в тишине ночного храма, Фарид задавался той же бессмысленной думой: даже если боги существуют, почему они создали систему, требующую непрерывного поклонения? Почему священный источник жизни должен зависеть от того, верят в него люди или нет? Это казалось… слишком человеческим для божественного замысла.

«Что будет, если богов действительно нет?» – подумал он, глядя на тускнеющий кристалл. – «Если все наши ритуалы, молитвы, жертвы – лишь способ придать смысл случайности? Если кристалл – всего лишь ещё одна вещь, которой суждено однажды сломаться и исчезнуть?»

Эти мысли не были новыми для него. Они приходили всё чаще в последние месяцы, по мере того как кризис углублялся. Фарид не знал, было ли это следствием усталости, разочарования или просто здравого смысла, но всё больше сомневался в истинах, которым посвятил жизнь.

Внезапно его мысли были прерваны странным звуком – низким, едва различимым гулом, который, казалось, исходил откуда-то из центра зала. Фарид замер, прислушиваясь. Звук повторился – вибрирующий, почти на грани слышимости, как далекий раскат грома.

Он медленно подошел к алтарю, вглядываясь в кристалл. В полумраке ему показалось, что внутри прозрачной структуры что-то движется – слабое мерцание света, пульсирующее в такт странному гулу. Фарид подался вперёд, напряжённо всматриваясь в глубину кристалла, не уверенный, не померещилось ли ему.

Гул усилился, став отчетливее – глубокий, резонирующий звук, от которого задрожал воздух в храме. Один из светильников погас, и в наступившей темноте кристалл вдруг ожил. Внутри него словно прошла волна света, мерцающая и переливающаяся, напоминающая игру солнечных лучей на поверхности воды. Фарид отпрянул, не веря своим глазам. За тридцать лет службы в храме он никогда не видел ничего подобного. Кристалл всегда был стабилен, его свечение могло тускнеть или ярчать, но никогда внутри не было таких… движений.

Он потер глаза, решив, что это усталость или игра света. Но когда снова посмотрел на кристалл, увидел то, от чего перехватило дыхание. На гладкой поверхности кристалла появилась едва заметная трещина – тонкая, как волос, но определенно реальная. Раньше её точно не было.

Фарид протянул руку, но не осмелился прикоснуться к священному артефакту. Он лишь обвел пальцем воздух над трещиной, прослеживая её изгиб. Трещина, казалось, пульсировала в такт затихающему гулу, словно была живой.

Внезапно кристалл снова ожил, испустив короткую яркую вспышку голубого света, на мгновение озарившую весь зал. Фарид зажмурился, а когда открыл глаза, кристалл снова стал тусклым и неподвижным. Гул стих. Трещина осталась.

Фарид опустился на колени перед алтарем, впервые за много лет чувствуя настоящий страх. Не за себя, не за храм, а за весь город. Он не знал, что делать. Его руки сжались в бессознательном жесте молитвы. Губы задрожали, и сам собой вырвался первый стих, забытый, как детская песня:

– О, Аль-Мазин, текущий сквозь пальцы, не дай нам исчезнуть в песке…

Голос его был хриплым, едва слышным. Он продолжал:

– Ты, дающий жизнь капля за каплей, вспомни своих детей…

Он замолчал, потому что забыл что дальше.

Если кристалл разрушается, Аль-Мадир обречён. Они все обречены.

Глава 3 Аль-Калима (Слово)

Революция редко начинается с грохота мечей. Чаще – с шёпота в тёмном переулке, с вопроса, заданного в очереди за водой, со слова, нацарапанного на стене. Ибо прежде чем рухнут стены храмов, должны рухнуть стены в умах. Величайшие армии бессильны против идеи, чей час настал.

– Из «Тактики Перемен», приписываемой Мансуру

Наим проснулся от петушиного крика и зарылся лицом в подушку, пытаясь выторговать у дня еще несколько мгновений сладкого сна. В его мечтах опять была Асия – смеющаяся, с развевающимися на ветру волосами, зовущая его за собой к далеким холмам. Наим улыбнулся в подушку, прежде чем реальность ворвалась в сознание.

– Наим! – послышался снизу голос матери. – Вода! Очередь уже начинается!

Он вздохнул и свесил ноги с верхней циновки, перегнувшись через край, чтобы взглянуть на младших братьев. Они еще спали, свернувшись клубочками, как щенки. Счастливчики – им не нужно было стоять в душной очереди к храму.

Натягивая простую одежду – штаны с протертыми до блеска коленями, рубаху с заплатками на локтях, сандалии с потрескавшимися ремешками – Наим думал о том, как сегодня может встретить Асию. Вчера она обещала показать ему что-то важное, и ее глаза блестели так загадочно, что он не мог уснуть половину ночи, представляя, что это может быть.

– Сегодня дают только по два кувшина на семью, – произнесла мать, когда Наим спустился. Она протянула ему лепешку, разделенную на четыре части. – Ты большой, понесешь.

Наим молча кивнул, запивая сухую лепешку мутноватой водой. Еще год назад храмовая вода была прозрачной, с легким сладковатым привкусом. Теперь она отдавала глиной и чем-то металлическим.

– Может, после очереди сходишь к Рахиму-кузнецу? – как бы между прочим спросила мать, собирая пустые кувшины. – Отнесешь нож, который отец наточил. Он заплатит монетой.

Сердце Наима подпрыгнуло. Рахим – отец Асии! Это был идеальный предлог, чтобы увидеть ее.

– Конечно, – ответил он, стараясь, чтобы голос звучал обыденно, но чувствуя, как предательский румянец заливает шею. – Я сразу схожу.

– Только будь осторожен, – мать понизила голос. – Говорят, стража ищет тех, кто пишет… непотребное на стенах. Сальма видела утром, как служители храма закрашивали что-то у стены ремесленного квартала.

Они вышли на улицу, влившись в поток людей, направляющихся к храму. Воздух уже дрожал от жары, хотя солнце едва поднялось над горизонтом. Щели между домами казались особенно узкими, а тени – слишком короткими, чтобы дать настоящую прохладу.

– Ты слышал? У восточных ворот открылась лавка с водой, – донеслось до Наима. – Говорят, ее можно пить, не благословляя…

– А ты видел надпись у пекарни? – шепнул кто-то за спиной. – "Не кланяйся камню"! Кто посмел такое написать?

Наим оглянулся, но говоривший уже затерялся в толпе. По спине пробежал холодок. Город казался взбудораженным пчелиным ульем, где все жужжат о чем-то новом, запретном, волнующем.

Достигнув главной площади, они встали в очередь к храму. Белокаменное здание с высокими колоннами возвышалось над городом, словно укор всему живому и движущемуся. На его вершине поблескивал символ кристалла – источника воды, который, по словам жрецов, был даром богов.

Наим не вслушивался в монотонное жужжание толпы. Его мысли были далеко – он представлял Асию, её смех, похожий на звон серебряных монет, её глаза, меняющие цвет, как небо перед грозой. Она была для него как глоток свежей воды в разгар засухи – живая, яркая, настоящая среди фальшивого благочестия и притворной покорности окружающих.

И тут он увидел её – по ту сторону площади, у колоннады. Асия стояла в тени, наблюдая за очередью. Она была в простом синем платье, волосы скрыты под легким платком, но даже издалека Наим узнал бы её по одной только осанке – гордой, независимой, словно бросающей вызов всему миру. Когда их взгляды встретились, она улыбнулась и подмигнула ему – их секретный знак с детства, означающий "встретимся в тайном месте".

Наим почувствовал, как внутри разливается тепло. Три часа в душной очереди за двумя кувшинами мутной воды вдруг показались не такими уж невыносимыми.

Их тайное место располагалось на крыше заброшенного дома гончара, где крыша частично обвалилась, образуя что-то вроде естественного балкона. Они нашли его еще детьми, когда исследовали город в поисках приключений. Сколько секретов было рассказано здесь, сколько клятв дано, сколько мечтаний разделено между ними…

Наим взобрался по полуразрушенной лестнице, цепляясь за знакомые выступы в стене, и обнаружил Асию, сидящую на самом краю, свесив ноги. Она подставила лицо палящему солнцу и, казалось, впитывала его лучи, как ящерица, греющаяся на камне.

– Я уж думала, ты проведешь весь день в этой дурацкой очереди, – сказала она, не оборачиваясь.

– Как ты узнала, что это я? – спросил Наим, подходя ближе.

– По шагам, глупый, – рассмеялась Асия, поворачиваясь к нему. – Ты всегда спотыкаешься на третьей ступеньке.

Её смех был заразителен, и Наим не мог не улыбнуться в ответ. Он присел рядом, чувствуя, как их плечи почти соприкасаются. От неё пахло чем-то свежим – не цветами, но травами, словно она только что бродила по диким полям за городом.

– Я принес нож твоему отцу, – сказал Наим, вспомнив свой предлог. – Он у меня в сумке.

– Забудь про нож, – отмахнулась Асия. – У меня есть кое-что поважнее.

Она смотрела на него с таким выражением, словно владела величайшим секретом мира. Её глаза – эти невероятные глаза цвета янтаря с крапинками зелени – казалось, видели его насквозь.

– Ты слышал о Мансуре? – спросила она, понизив голос.

– Том, что открыл водяную лавку? О нем весь город говорит.

– Я была там вчера, – Асия подалась вперед, и теперь их лица разделяли считанные дюймы. – Я пробовала его воду, Наим. Она… как музыка. Как в детстве, помнишь? Когда мы ходили к западному ручью, до засухи.

Наим помнил. Это было пять лет назад, когда им было по десять-двенадцать лет, и они сбегали из города, чтобы поиграть у маленького ручья, который тек с холмов. Они брызгались, строили запруды из камней, ловили крошечных рыбок руками. А потом ручей исчез, словно его и не было никогда.

– Мансур говорит, что жрецы лгут, – продолжила Асия, глаза её горели лихорадочным блеском. – Кристалл умирает, и они знают это. Но вместо того, чтобы искать решение, они просто… держат нас в страхе, чтобы мы не задавали вопросов.

Наим инстинктивно оглянулся, хотя они были совершенно одни.

– Это опасные речи, Асия, – сказал он, но внутри что-то отозвалось на её слова – что-то, что он всегда чувствовал, но не решался признать даже самому себе.

– После того, как забрали Тарика, – голос Асии дрогнул, и Наим увидел в её глазах тень старой боли, – жрецы сказали, что это испытание. Что боги забрали его, чтобы проверить нашу веру.

Наим помнил маленького брата Асии – вечно улыбающегося мальчугана с кудрявыми волосами и ямочками на щеках. Два года назад он заболел лихорадкой, и никакие молитвы и подношения не спасли его.

– Но Мансур говорит, что это была просто болезнь, – продолжила Асия, сжимая кулаки. – От грязной воды. Которую можно было предотвратить, если бы…

Она не закончила фразу, но и не нужно было. Если бы жрецы заботились о людях, а не о своей власти. Если бы знания ценились выше слепой веры. Если бы…

В этот момент Асия вдруг показалась Наиму не просто красивой – она была прекрасной. Её лицо, раскрасневшееся от эмоций, её глаза, полные огня, её губы, произносящие слова, которые многие боялись даже подумать. Она была как вызов всему, что он знал, всему, что считал неизменным.

– Мансур просил нас о помощи, – сказала она вдруг, доставая из-за пазухи небольшой мешочек.

– Нас? – переспросил Наим.

– Да, дурачок, нас, – Асия толкнула его плечом, как делала в детстве, когда он говорил что-то очевидно глупое. – Меня и тебя. Мы же всегда были вместе, верно? Помнишь, как украли тот пирог у старого Хасана? Или как запустили воздушного змея с посланием для духов пустыни?

Наим помнил. Это были их проказы, их приключения, их общие тайны. Но то, что предлагала Асия сейчас, казалось совсем другим – чем-то взрослым, опасным, настоящим.

Она развязала мешочек и высыпала на ладонь куски белого мела и угля.

– Эти надписи на стенах… – догадался Наим.

– Да, – просто ответила Асия. – Те самые, о которых шепчутся в городе. Те, что жрецы спешат закрасить. Те, что заставляют людей думать.

Она взяла его руку в свою – теплую, немного шершавую от работы в кузнице отца – и положила в нее кусок мела.

– Ты со мной? – спросила она, и в её голосе было что-то, чему Наим не мог сопротивляться.

Он посмотрел на мел в своей руке, почувствовал его вес и текстуру. Это был не просто кусок белого камня. Это был выбор – первый настоящий выбор в его жизни.

– А если нас поймают? – спросил он, хотя уже знал, что согласен. Он бы последовал за Асией даже в пустыню, если бы она позвала.

– Не поймают, – уверенно ответила она, но потом, помедлив, добавила тише: – А если поймают… мы же будем вместе, верно? Как всегда.

В этой неожиданной уязвимости было что-то, что окончательно рассеяло сомнения Наима. Он сжал мел в кулаке и кивнул.

– Что мы должны написать?

– "Воды больше – богов меньше", – сказала Асия, поднимаясь на ноги одним плавным движением. – "Не кланяйся камню". "Знание чище веры". Выбирай.

– А если этот Мансур просто хочет власти? – вдруг спросил Наим, озвучивая мысль, которая беспокоила его. – Что, если он не лучше жрецов?

Асия задумалась, теребя конец своего платка.

– Может быть, – наконец пожала она плечами. – Но он хотя бы делает что-то, а не просто говорит нам жаждать и молиться. И его вода действительно чистая. Я пробовала, Наим. Она… настоящая.

Солнце начало клониться к закату, когда они выскользнули из своего убежища. Воздух стал золотистым, мягким, а тени – длинными и причудливыми, словно сам город был готов превратиться в сказку.

– Главное – выглядеть так, будто тебе есть куда идти, – инструктировала Асия, когда они шли по узким улочкам. – Никто не останавливает людей, которые знают, куда идут.

Наим старался подражать её походке – уверенной, легкой, словно танцующей. Асия двигалась как ветер пустыни, невесомо и непредсказуемо, и иногда Наиму казалось, что она вот-вот взлетит.

– Здесь, – шепнула она, останавливаясь у высокой стены заброшенного дома. – Давай, я покараулю.

Наим огляделся. Улица была пустынной, но сердце колотилось так, словно за ним гнались все стражники города. Он поднял руку с мелом, и та дрогнула. Одно дело – озорничать, красть фрукты с прилавков или дразнить соседскую собаку. Совсем другое – бросать открытый вызов власти храма.

– Трусишка, – поддразнила Асия, заметив его нерешительность.

– Вовсе нет, – запротестовал Наим, хотя колени предательски дрожали.

– Тогда докажи, – подмигнула она.

Эти слова всегда работали. С детства Асия знала, как заставить его сделать что угодно – просто усомниться в его храбрости. Наим глубоко вдохнул и быстро написал на стене: "ВОДЫ БОЛЬШЕ – БОГОВ МЕНЬШЕ".

Буквы вышли кривыми, дрожащими, но читаемыми.

– Отлично! – глаза Асии сияли от восторга. – Теперь бежим!

Они сорвались с места, как подстреленные, свернули за угол и, только оказавшись в безопасном переулке, позволили себе рассмеяться – громко, искренне, как не смеялись уже давно. Адреналин кипел в крови, и Наим чувствовал себя всемогущим, непобедимым, свободным.

– Видел бы ты свое лицо, – задыхаясь от смеха, сказала Асия. – У тебя глаза были такие… дикие!

– А ты вся подпрыгивала, как заяц, – парировал Наим, и они снова расхохотались.

Это было похоже на их детские проказы – тот же восторг запретного, та же радость совместного приключения. Но теперь в этом было что-то большее – ощущение, что они делают что-то важное, что-то, что может изменить мир вокруг.

Они перемещались от одной стены к другой, оставляя свои послания городу. "ЗНАНИЕ ЧИЩЕ ВЕРЫ" появилось на стене заброшенной пекарни. "НЕ КЛАНЯЙСЯ КАМНЮ" – на каменном заборе рядом с домом ткача.

С каждой надписью страх Наима отступал, сменяясь странным, горячим возбуждением. Когда Асия писала на стене "ДУМАЙ САМ", её волосы выбились из-под платка, и один локон упал на лицо. Наим смотрел как завороженный на изгиб её шеи, на сосредоточенную морщинку между бровей, на решительный изгиб губ. Она была прекрасна в своем неповиновении.

– О чем задумался? – спросила Асия, закончив надпись и поймав его взгляд.

– Ни о чем, – смутился Наим, чувствуя, как краска заливает щеки.

– Врунишка, – улыбнулась она и прикоснулась к его лицу пальцами, испачканными в меле, оставляя белый след на его щеке. – Теперь ты тоже помечен.

Это нехитрое прикосновение отозвалось где-то внутри Наима теплой волной. Они были так близко друг к другу, что он мог видеть золотистые искорки в её глазах, чувствовать лёгкий аромат её волос, слышать биение её сердца – или это было его собственное, такое оглушительное?

– Пойдем, – Асия первой нарушила момент, – у нас еще есть дело.

Последнюю надпись – "ЖРЕЦЫ ПЬЮТ, НАРОД ЖАЖДЕТ" – они решили оставить на стене недалеко от храмовой площади. Это было самое рискованное место, но и самое значимое.

– Давай вместе, – предложила Асия, протягивая ему руку. – Я начну, ты закончишь.

Они писали четыре слова по очереди, передавая друг другу мел, иногда их пальцы соприкасались, и Наим чувствовал, как между ними проскакивают крошечные молнии. Это было почти как танец – опасный, захватывающий, интимный.

Когда он дописывал последнюю "Т", из окна второго этажа соседнего дома послышался шорох. Они замерли, как пойманные воришки. В проеме показалось морщинистое лицо старика, который смотрел прямо на них.

Асия крепче сжала его руку, готовая бежать. Но старик не закричал, не позвал стражу. Их взгляды пересеклись на мгновение, и Наиму показалось, что в глазах старика мелькнуло что-то… понимание? Одобрение?

А затем лицо исчезло, и ставни мягко закрылись.

– Нас видели, – выдохнул Наим, когда они укрылись в тени узкого проулка.

– Это и есть цель, – Асия запрокинула голову, и в ее глазах отражалось закатное небо. – Чтобы нас видели. Чтобы люди знали – они не одни. Кто-то уже не боится. Сначала один человек. Потом двое. Потом сотни.

Они стояли так близко друг к другу, что Наим мог сосчитать ресницы на её веках. Её глаза сияли, щеки раскраснелись, и на мгновение ему показалось, что она сейчас его поцелует. Или он её. Мысль была головокружительной, как глоток крепкого вина.

– Мы – как капли перед бурей, – сказала она, и его сердце пропустило удар от нежности в её голосе. – Каждая надпись – маленький дождь, который предвещает ливень.

Они разошлись на перекрестке трех улиц, как делали всегда с детства – одна вела к дому Наима, другая – к кузнице отца Асии, третья – к площади.

– Завтра? – спросила Асия, ероша его волосы знакомым жестом.

– Завтра, – кивнул Наим, ловя её руку и на мгновение задерживая в своей.

Дома никто не заметил его отсутствия. Мать хлопотала над ужином, отец дремал на своем ложе, братишки играли в углу. Обычный вечер, словно ничего не изменилось.

Но Наим знал, что изменилось все. Мир раскололся на "до" и "после", как высохшая глина раскалывается под солнцем. И в трещине этого раскола уже проклевывались ростки чего-то нового – чего-то, о чем он еще не смел думать, но уже мог чувствовать всем сердцем.

Утром, когда они с матерью снова шли к храму за водой, Наим увидел, как два храмовых служителя в белых одеждах закрашивали их с Асией надпись. "ЖРЕЦЫ ПЬЮТ, НАРОД ЖАЖДЕТ" исчезало под слоем белой извести. Но служителей было только двое, а надписей – много. Они не могли успеть везде.

Проходя мимо заброшенной пекарни, Наим заметил, как трое мужчин и женщина с маленьким ребенком стояли перед стеной с надписью "НЕ КЛАНЯЙСЯ КАМНЮ". Они молчали, но в их глазах не было страха – только задумчивость, сомнение, словно первые ростки чего-то нового пробивались сквозь засохшую почву их мыслей.

Когда храмовые служители наконец добрались до этой надписи, один из них торопливо закрасил её жидкой глиной. Но работа была сделана наспех, и когда глина высохла, сквозь неё всё равно проступали слабые очертания букв.

Наим смотрел на это как завороженный. Капля дождя, стекая по стене, оставила призрачный след – неуловимый отпечаток мысли, которую уже нельзя было стереть полностью. Как нельзя было стереть воспоминание о пальцах Асии, испачканных мелом, о теплой улыбке в сумерках, о чувстве свободы, которое они разделили.

Если даже глина не может всё скрыть, подумал он, значит, и мы не зря рискуем.

В его голове, как в той трещине на стене, уже зрели новые слова, которые завтра лягут на камень города: "ТЫ И ЕСТЬ РОДНИК".

Глава 4 Аль-Хисаб (Счёт)

Всякая великая идея имеет два лица. Одно, обращённое к толпе, сияет чистотой и вдохновением. Другое, сокрытое в тени, занимается подсчётами, компромиссами и той будничной работой, о которой никогда не слагают легенд. Но без второго лица первое – лишь пустая маска.

– Из «Бухгалтерии Хаоса» Сахира-Летописца

Сырость. Вот что чувствовал Сахир каждый раз, спускаясь по узким ступеням в полуподвал на окраине квартала ремесленников. Влага, въедающаяся в кости, затхлый запах плесени и крыс, шорох тараканов в углах. Революция пахла совсем не героизмом – скорее, старыми тряпками и мокрым песком.

– Вот тебе и "штаб освобождения", – пробормотал Сахир, опуская на каменный пол очередной ящик с тростником.

Его руки покрылись мозолями от бесконечной разгрузки повозок, которые Мансур отправлял почти каждый день. Сегодня пришли тростник для фильтров, медные втулки и странные глиняные кольца, назначение которых Сахир предпочитал не уточнять. Меньше знаешь – крепче спишь. Особенно когда твой друг затевает перевернуть мир с помощью воды и ржавых труб.

Он зажег еще одну масляную лампу и осмотрел подвал, который теперь больше напоминал склад контрабандиста, чем мастерскую. Вдоль стен громоздились ящики с песком разной зернистости, бочки с углем, корзины с тряпьем. В углу стояли готовые фильтры – простые на вид устройства из обожженной глины, тростника и специально обработанного песка. Их красота была не в форме, ача в назначении: они очищали даже самую мутную воду, делая её пригодной для питья.

Сахир потер поясницу. Для человека, который большую часть жизни провел над счетными книгами и редко поднимал что-то тяжелее чернильницы, эта работа была настоящей пыткой. Но он продолжал таскать ящики, смешивать песок, формовать глину и собирать фильтры. Не потому, что верил в высокие идеалы Мансура о свободе от религиозного гнета – к этим речам Сахир относился с прохладной настороженностью. Он слишком хорошо видел, как загораются глаза Мансура, когда тот выступает перед последователями, как он упивается их восхищением. За маской рационалиста, разоблачающего жрецов, Сахир иногда замечал проблески тщеславия и одержимости, которые его беспокоили.

Но пока что это работало. Пока Мансур не вел их в явную пропасть, Сахир был готов идти рядом. К тому же, Мансур, при всех своих странностях, был действительно умен и, возможно, единственным, кто мог что-то изменить в этом засыхающем городе. Главное – держать ухо востро.

Закончив с разгрузкой, Сахир сел за маленький стол в углу, достал потрепанную тетрадь в кожаном переплете и окунул перо в чернильницу. Цифры не лгали, даже если очень хотелось.

– Тридцать семь, – пробормотал он, листая страницы. – Тридцать семь фильтров раздали бесплатно за последнюю неделю.

Он подсчитал стоимость материалов, потраченное время, риски. Результат был предсказуемым: касса глубоко в минусе. Торговец в нём кричал о безумии такой стратегии, но Сахир знал, что Мансур скажет: "Мы не лавку открываем, мы революцию начинаем".

– Чёртов идеалист, – проворчал Сахир, но все же написал в углу страницы: "Цель > прибыль" и подчеркнул дважды.

Он закрыл тетрадь и потер глаза. Как бывший счетовод храма, привыкший к аккуратным колонкам цифр и позитивному балансу, он испытывал почти физическую боль от такого ведения дел. Но что-то внутри – какой-то ядовитый оптимизм, заразивший его от Мансура – шептало, что иногда нужно копать яму поглубже, чтобы потом прыгнуть выше.

– Ржавой лопатой в рай, – усмехнулся он, повторяя любимую поговорку отца. – Точнее и не скажешь.

Скрип двери отвлек его от размышлений. В тусклом свете ламп появился силуэт – высокая фигура в запыленном плаще с капюшоном. Фарида. Она всегда появлялась так – бесшумно, словно тень, с мешком или свертком загадочного содержимого.

– Нужна еще пара пустых бурдюков к утру, – сказала она вместо приветствия, ставя на пол большой мешок. – Чистых, без запаха. И лучше новых.

Сахир не стал спрашивать, зачем ей бурдюки. Он знал Фариду достаточно долго, чтобы понимать: она не даст прямого ответа. Она была частью плана Мансура, но какой именно – никто толком не знал. Даже Сахир, который считался правой рукой инженера.

– Для чего? – все же не удержался он.

Фарида усмехнулась, и в полумраке её глаза странно блеснули.

– Ты же сам сказал: не задаем вопросов до часа "Р", – напомнила она. – Просто достань бурдюки.

Сахир кивнул. В конце концов, он сам установил это правило: чем меньше каждый знает о деталях, тем безопаснее для всех. Если кого-то схватят и начнут пытать, он не сможет выдать то, о чем не имеет понятия.

– Будут бурдюки, – сказал он. – Что в мешке?

– А вот это тебе точно знать не нужно, – Фарида подмигнула и направилась к задней двери, ведущей в лабиринт узких коридоров под старым рынком. – Передай Мансуру, что северный район готов.

Прежде чем Сахир успел спросить, что именно "готов", она исчезла, оставив после себя лишь запах пыли, пустыни и чего-то химического, от чего слегка щипало в носу.

Едва за Фаридой закрылась дверь, снаружи послышались тяжелые шаги. Сахир быстро накрыл мешок старой тканью и убрал тетрадь с расчетами под стол. Вовремя – дверь отворилась, и на пороге появился городской стражник. Немолодой, с усталыми глазами и потрепанной формой.

– Проверка, – сказал он без энтузиазма. – Есть разрешение на торговлю?

Сахир улыбнулся и достал из-под прилавка свиток с печатью городского совета. Этот документ стоил целое состояние – Мансур достал его через свои таинственные связи в верхних эшелонах власти.

– Всё по правилам, почтенный, – сказал Сахир, протягивая свиток. – Мастерская по изготовлению и продаже фильтров для воды.

Стражник бегло просмотрел документ и вернул его. Его взгляд скользнул по помещению, задержавшись на закрытом мешке.

– А это что? – спросил он, кивая на сверток.

– Материалы, – ответил Сахир. – Песок, уголь, тростник. Хотите взглянуть?

Стражник поморщился и покачал головой. Было видно, что эта проверка для него – просто формальность, еще одно скучное задание в конце долгого дня.

– Говорят, твои фильтры делают воду чистой, – сказал он неожиданно. – Это правда?

Сахир кивнул и достал из-под прилавка небольшой глиняный конус с медной втулкой.

– Правда. Вот, держите, – он протянул стражнику два фильтра. – Для вас и вашей семьи. Если жена болеет, это может помочь. Храмовая вода в последнее время… сами знаете.

Стражник колебался лишь мгновение, потом взял фильтры и быстро спрятал их под плащом.

– Я ничего не видел, – сказал он, направляясь к выходу. – И советую быть осторожнее. Жрецы не любят конкуренции.

Когда дверь за стражником закрылась, Сахир выдохнул. Маленькая взятка, микродоза свободы – и еще один человек на их стороне. Или, по крайней мере, не против них. Именно так, по капле, они меняли настроение города.

––

После ухода стражника Сахир решил выйти на улицу – проверить окрестности и подышать свежим воздухом, если такой еще остался в этом богами забытом городе.

Первое, что он заметил, выйдя за дверь мастерской, – новые надписи на стенах. Кто-то прошелся по кварталу с мелом и углем, оставляя дерзкие послания: "ВОДЫ БОЛЬШЕ – БОГОВ МЕНЬШЕ", "НЕ КЛАНЯЙСЯ КАМНЮ", "ЗНАНИЕ ЧИЩЕ ВЕРЫ".

Сахир улыбнулся. Это были лозунги Мансура, которые тот часто повторял на их тайных собраниях. Очевидно, подростки из группы Фариды начали действовать. Он заметил, как прохожие замедляли шаг, читая надписи. Некоторые быстро отводили глаза и ускоряли шаг, другие останавливались и перечитывали. Группа детей даже обводила буквы пальцами, хихикая от собственной смелости.

– Бесславная реклама – лучшая реклама, – пробормотал Сахир, наблюдая за реакцией людей.

Он знал, что храмовые служители скоро закрасят эти надписи. Но прежде чем это произойдет, сотни людей прочитают их. И хотя большинство просто пожмет плечами и пойдет дальше, в головах некоторых засядет зерно сомнения. А сомнение – первый шаг к пробуждению.

Сахир пошел дальше, к рынку, чтобы закупить материалы для новых фильтров. По дороге он заметил еще несколько надписей, уже полустертых, но все еще читаемых. Город шептался. Город начинал задавать вопросы. И это был хороший знак.

Когда Сахир вернулся в мастерскую, там уже собрался небольшой круг людей – всего пятеро, включая его самого. Мансур стоял у стола, разложив на нем карту города. По обе стороны от него сидели двое ремесленников – Кадир, кожевенник с мозолистыми руками, и Малик, тихий ювелир с вечно прищуренным левым глазом.

– А вот и наш счетовод, – улыбнулся Мансур, когда Сахир вошел. – Как дела на улицах?

– Надписи на стенах делают свое дело, – ответил Сахир, присаживаясь к столу. – Люди смотрят. Люди говорят.

– Хорошо, – кивнул Мансур. – Мы как раз обсуждаем завтрашнюю раздачу.

Сахир посмотрел на карту. Красными точками были отмечены десять мест в разных частях города – в основном небольшие площади и перекрестки, где обычно собирались люди.

– Всего десять бурдюков? – спросил он. – Не слишком ли мало?

– Это только проба, – ответил Малик, потирая седеющую бороду. – Мои подмастерья будут раздавать воду рано утром, перед тем как откроется храмовая очередь. По глотку каждому желающему.

– Пусть город попробует вкус, – добавил Мансур. – Сарафанное радио сделает остальное. Люди будут сравнивать нашу воду с храмовой, и вопросы начнут множиться.

– А печати? – спросил Сахир. – На бурдюках будут печати?

Это был важный вопрос. Мансур давно говорил о символе, который объединит их движение – нечто простое, узнаваемое, противоположное храмовому кристаллу.

– Да, – Мансур достал из кармана небольшой деревянный штамп. – Капля. Простая капля воды. Она будет на каждом бурдюке, на каждом фильтре, на каждой записке. Люди должны знать, что это идет от нас, даже если не знают, кто мы.

Сахир взял штамп и повертел в руках. Простая деревянная капля. Ничего особенного. Но за ней стояла идея, которая могла перевернуть весь город.

– Мансур, – начал Кадир, оглядываясь на дверь, словно боясь, что их могут подслушивать. – Мои люди говорят, что храмовая стража усилила патрули. Они ищут тех, кто пишет на стенах.

– Пусть ищут, – пожал плечами Мансур. – Пока они гоняются за детьми с мелом, мы делаем настоящую работу. К тому же, каждый арест только добавит огня. Представь, что будет, если они схватят ребенка за надпись "ВОДЫ БОЛЬШЕ – БОГОВ МЕНЬШЕ". Весь квартал встанет на уши.

Сахир знал, что Мансур прав. Мелкие провокации отвлекали внимание от главного – от постепенного создания альтернативной системы водоснабжения, которую они строили под носом у храма.

Когда совет закончился, и ремесленники разошлись, Сахир отправился в дальнюю комнату, чтобы проверить запасы. Лабиринт коридоров под старым рынком был слабо освещен, и в полумраке он едва не столкнулся с кем-то, кто шел ему навстречу.

– Прошу прощения, – автоматически сказал он, а потом присмотрелся. – Асия? Что ты здесь делаешь так поздно?

Девушка выглядела немного смущенной, как будто её застали в месте, где она не должна была находиться. В руках она сжимала небольшой сверток, похожий на письмо или свиток.

– Я… у меня сообщение от Фариды, – сказала она, поправляя выбившуюся прядь волос. – Она сказала, что его нужно передать лично Мансуру. Или вам, если его нет.

Сахир внимательно посмотрел на девушку. Дочь кузнеца, она была одной из самых активных участниц "настенной кампании", как они её называли. Он заметил, как она старается выглядеть уверенной, хотя явно нервничает.

– Мансур был здесь на совете, но уже ушел, – ответил Сахир. – Можешь оставить сообщение мне. Я передам, когда он появится.

– Когда он… появится? – переспросила Асия, и в её голосе прозвучало разочарование. – А он часто здесь бывает?

– Не очень, – пожал плечами Сахир. – Он появляется, когда нужно, и исчезает, когда работа сделана. Мансур не любит задерживаться на одном месте слишком долго.

Асия кивнула, пытаясь скрыть разочарование. Сахир видел это часто – молодые добровольцы всегда стремились увидеть легендарного Мансура, поговорить с ним, получить его одобрение. Но он был фигурой почти мифической – большинство из них видели его лишь мельком, издалека. Он появлялся как дух, давал указания и исчезал, оставляя после себя лишь слухи и шепот.

– Вот, – она протянула ему свиток. – Фарида сказала, что здесь информация о новых патрулях и времени смены стражи.

Сахир принял свиток, отметив про себя, что вся эта конспирация чрезмерна – они могли бы просто отправить сообщение через обычных связных. Но, возможно, Фарида специально послала Асию, чтобы дать ей почувствовать себя важной частью движения.

– Как твой друг Наим? – спросил Сахир, убирая свиток в карман. – Фарида говорила, вы работаете вместе.

– Да, мы… делаем надписи, – ответила Асия, и её глаза на мгновение загорелись. – Он очень помогает. Храбрый.

– Это хорошо, – кивнул Сахир. – Передай ему, что нужно быть осторожнее. Стража ищет писателей.

– Мы осторожны, – уверенно сказала Асия. – Фарида научила нас всем уловкам.

Сахир не стал говорить ей, что все "уловки" Фариды не спасут, если стража решит действительно серьезно взяться за дело. Они были всего лишь подростками, играющими в революцию, пока взрослые двигали настоящие шестеренки. Но именно этот наивный энтузиазм и был ценен – он отвлекал внимание, создавал шум, за которым можно было скрыть более важные операции.

– Спасибо за помощь, – сказал он. – И передай Фариде, что бурдюки будут готовы к утру.

Асия кивнула и, бросив последний взгляд на дверь, за которой совсем недавно был Мансур, удалилась по коридору. Сахир смотрел ей вслед, думая о том, сколько таких молодых, горящих глаз сейчас в городе, готовых следовать за идеей, за символом, за человеком, которого они едва видели. Они были пешками на доске, но пешки иногда решают исход игры.

Ночь окутала город плотным покрывалом, когда Сахир поднялся на крышу здания, где располагалась мастерская. Отсюда открывался вид на спящий Аль-Мадир – мозаику темных домов, редких огоньков в окнах и величественный купол храма, подсвеченный факелами.

Сахир глубоко вдохнул ночной воздух. Он был прохладным, с едва уловимыми нотками пустыни, которая начиналась сразу за городскими стенами. В такие моменты ему казалось, что он видит весь план Мансура с высоты птичьего полета – крошечные шестеренки, которые они медленно запускали одну за другой.

Фильтры для воды, распространяемые по городу. Надписи на стенах, подрывающие авторитет храма. Тайные разговоры на рынках и в мастерских. Взятки стражникам и чиновникам. Раздача чистой воды беднякам. Каждый элемент по отдельности казался незначительным, но вместе они создавали что-то большее, что-то, способное сдвинуть даже самый тяжелый камень.

– Пахнет ржавчиной? – прошептал Сахир в темноту. – Значит, шестеренки крутятся.

Он посмотрел на свои руки – руки бывшего писаря, который теперь носил ящики, собирал фильтры и планировал революцию. Они были в мозолях и грязи, под ногтями застрял песок, а кожа потрескалась от постоянного контакта с водой.

Но в этих руках было будущее. Неказистое, грязное, пахнущее не розами, а ржавыми трубами и сырым подвалом. Настоящее будущее, которое они выкапывали из-под завалов старого мира ржавой лопатой сомнений и труда.

– Ржавой лопатой в рай, – повторил Сахир, улыбаясь темноте. – Отец бы мной гордился.

Глава 5 Ар-Раад (Дрожь)

Энтузиазм – самый ценный и самый недолговечный из всех ресурсов. Он не поддаётся накоплению и не выносит долгого ожидания. Мудрый стратег использует его как вспышку, освещающую путь, но никогда не полагается на него как на постоянный источник света.

– Из «Тактики Перемен», приписываемой Мансуру

Наим прижался к стене, пропуская мимо тяжело ступающий патруль стражников. Сердце колотилось как бешеное – не столько от страха, сколько от возбуждения. Ночной Аль-Мадир принадлежал тем, кто осмеливался нарушать правила, и этой ночью город был их.

Проскользнув между домами, он помчался по узкому проулку к старой голубятне. Ветер трепал волосы, и Наим едва сдерживал улыбку. Все вокруг – темнота, звездное небо, тайна ночи – казалось декорациями к его личному приключению. Он перепрыгнул через невысокий забор и нырнул под арку, чувствуя себя невидимым героем из старинных легенд.

Асия уже ждала его, притаившись у разрушенной стены голубятни. Лунный свет серебрил ее силуэт, делая похожей на ночную фею. Что-то в ее позе – приподнятый подбородок, гордо расправленные плечи – напомнило Наиму дикую кошку перед охотой.

– Тебя только за смертью посылать, – шепнула она, но глаза ее смеялись.

– Зато я незаметный, – подмигнул Наим, демонстрируя мешок, спрятанный под рубахой. – Три патруля прошел – никто даже головы не повернул.

– Хвастун, – фыркнула Асия, но в ее голосе звучало одобрение.

Они обменялись быстрыми улыбками, заговорщически, как в детстве, когда крали сладости с рыночных прилавков.

– Значит, голубиный помет, – произнес Наим, с любопытством глядя на темную башню. – Уверена, что это не просто Фарида придумала изощренный способ нас помучить?

– Это для особого состава, – Асия важно подняла палец, имитируя интонации Фариды. – Фильтры нового поколения, которые смогут очистить даже мертвую воду.

Наим заметил, как Асия бросила быстрый взгляд в сторону темной лавки «Первая капля» неподалеку.

– Интересно, а сам Мансур когда-нибудь копался в птичьем дерьме, или это удел только нас, рядовых героев революции? – усмехнулся Наим.

– Не говори глупостей, – Асия легонько толкнула его в плечо. – Мансур – инженер! Он придумывает вещи, которые изменят мир, а не… – она поморщила нос, – собирает ингредиенты.

– Как скажешь, госпожа Революция, – шутливо поклонился Наим. – Веди меня к птичьим сокровищам!

Голубятня возвышалась над ними старой трехэтажной башней с разбитыми окнами и обвалившейся местами черепицей. Когда-то давно здесь разводил почтовых голубей мастер Хазим, которого Наим еще застал в раннем детстве – сгорбленного старика с глазами, полными тоски по старым временам.

– Поможешь? – Асия указала на разбитое окно примерно в половину человеческого роста над землей.

– Руки-ноги не сломаешь? – подмигнул Наим.

– За кого ты меня принимаешь? – фыркнула она. – Я по крышам бегаю с восьми лет!

Наим сплел пальцы «ступенькой», Асия поставила ногу и, оттолкнувшись, ловко запрыгнула на подоконник, как кошка. Перемахнув через раму, она протянула руку:

– Твоя очередь, герой!

Подпрыгнув, Наим ухватился за ее запястье, а другой рукой – за выступ стены. Подтянувшись, он тоже оказался на подоконнике и спрыгнул внутрь, приземлившись мягко и почти бесшумно.

Внутри пахло пылью, деревом и, конечно, голубями. В лунном свете, проникающем сквозь дыры в крыше, кружились пылинки, похожие на крошечные звезды. Голоса их звучали тише – стены башни приглушали любые звуки, создавая ощущение изоляции от остального мира.

– Как тут жутко, – прошептала Асия, но в ее шепоте звучал скорее восторг, чем страх.

Наим достал из мешка маленький глиняный светильник с крошечным огоньком внутри – такие делал отец Асии для ночных работ в кузнице. Тусклый свет вырвал из темноты ближайшее пространство: деревянные насесты, разрушенные клетки, перья и, конечно, повсюду – серо-белые комочки помета.

– Смотри! Они еще здесь! – Асия указала наверх.

На верхних балках, в тени под самой крышей, виднелись десятки пар блестящих глаз-бусинок. Голуби сидели рядами, тихо воркуя и поглядывая на незваных гостей.

– Их тут сотни, – пораженно прошептал Наим. – Но кто за ними ухаживает? Башня закрыта много лет…

– Может, городские дети? – предположила Асия. – Или жрецы? Или…

– …или Фарида, – закончил Наим. – Кормила чтобы нам было что собирать для…

Они переглянулись и поняли друг друга без слов – это была часть тайны, часть чего-то большего, к чему они только-только прикоснулись.

– Давай быстрее соберем и уйдем, – Асия открыла мешок. – Эти пернатые смотрят на меня, как будто что-то замышляют.

Они принялись за работу, стараясь выбирать самый сухой помет – так наказывала Фарида. Это было грязно и неприятно, но в то же время забавно – никогда прежде их «миссии» не были настолько нелепыми. Работали как слаженная команда – за годы совместных проказ они научились действовать без лишних слов, понимая друг друга с полувзгляда.

Мешок был почти полон, когда Наим замер, выпрямившись.

– Ты чувствуешь? – спросил он, прислушиваясь к странному ощущению под ногами.

Асия остановилась, склонив голову набок.

– Будто… дрожит?

Пол под ними едва заметно вибрировал, словно где-то очень глубоко под землей ворочалось что-то огромное. Наим вдруг ощутил металлический привкус на языке – похожий на вкус старой медной монеты.

А потом голуби сошли с ума.

Словно по невидимому сигналу все сотни птиц одновременно взмыли с насестов, наполнив башню громким хлопаньем крыльев, паническим воркованием и вихрем перьев. Они метались из стороны в сторону, сталкиваясь друг с другом и стенами, словно обезумев от ужаса.

– Что происходит?! – крикнула Асия, прикрывая голову руками от падающих перьев и помета.

Наим не ответил – он смотрел в окно, выходящее на город. Там, в центре Аль-Мадира, где высился купол главного храма, витражные окна вдруг осветились изнутри странным голубоватым светом, пульсирующим, как сердцебиение.

Дрожь под ногами усилилась. Пыль в воздухе застыла, а потом начала двигаться против всех законов природы – поднимаясь вверх, словно вода в пересохшем колодце вдруг решила вернуться к своему источнику.

– Наим! – голос Асии вырвал его из оцепенения. – Что происходит с храмом?

– Не знаю, – прошептал он, чувствуя, как волосы на затылке встают дыбом. – Какой-то ритуал… или что-то другое.

– Это… волшебство? – в голосе Асии звучало больше восхищения, чем страха.

Второй пульс голубого света прокатился по городу, и на мгновение Наиму показалось, что весь Аль-Мадир вздрогнул, как живое существо.

А потом все прекратилось так же внезапно, как началось. Голуби успокоились, оседая обратно на насесты. Пыль вновь подчинилась законам природы. Только легкая дрожь в воздухе и учащенное биение их собственных сердец напоминали о том, что все это им не привиделось.

– Это было… – начал Наим.

– ПОТРЯСАЮЩЕ! – закончила Асия, и ее глаза сияли от восторга. – Ты видел? Ты чувствовал? Это как в старых легендах о пробуждении каменных великанов!

Наим смотрел на нее с удивлением – там, где он ощущал тревогу, она находила восторг и красоту. Это всегда было их различием – он замечал опасности, она видела возможности.

– Надо уходить, – сказал он, завязывая мешок. – Кто знает, что начнётся на улицах из-за… этого.

Они быстро спустились вниз и выбрались через то же окно. Ночной воздух после душной голубятни казался свежим и прохладным, наполненным тайнами, которые только ждали, чтобы их раскрыли.

Они уже отошли от башни на приличное расстояние, когда Наим резко остановился, схватив Асию за рукав.

– Тихо, – прошептал он, кивая в сторону переулка впереди.

Там, в полумраке, переговаривались два храмовых стражника. В руках у них были настоящие мечи с изогнутыми лезвиями, которые поблескивали в свете факелов. Эти люди выглядели не как обычные стражники, а как воины, готовые к бою.

– …мальчишка сказал, что видел подозрительных в этом районе, – говорил один из них, положив руку на рукоять меча. – Возможно, те самые, что пишут богохульства на стенах.

– В этой дыре? – недоверчиво спросил второй, вглядываясь в темноту с явной неприязнью. – Что за жалкие крысы могут здесь прятаться?

– Приказ сверху – проверить. Особенно после… того, что было сейчас. Халид сказал, что любое подозрительное движение в городе нужно пресекать. Начнем со старой голубятни и закончим этим кварталом.

Наим и Асия переглянулись. Путь вперед был отрезан стражниками, а за спиной осталась только башня.

– Что делать? – одними губами спросил Наим.

Асия огляделась и указала на узкую щель между домами – едва заметный проход, известный только местным детям.

– За мной, – шепнула она и нырнула в темноту.

Наим последовал за ней, прижимая к груди драгоценный мешок с пометом. Проход был настолько узким, что приходилось двигаться боком. Стены, казалось, вот-вот сомкнутся и раздавят их. В какой-то момент Наим застрял, зацепившись рубахой за выступающий гвоздь.

– Тише! – прошипела Асия, когда он дернулся, пытаясь освободиться.

Шаги стражников приближались. Свет их факелов уже мелькал у входа в щель. Еще мгновение – и они будут обнаружены.

Асия протянула руку, схватила его за воротник и сильно дернула. Ткань затрещала, но Наим вырвался и проскользнул дальше, в самый момент, когда луч света скользнул по тому месту, где он только что стоял.

– Что там? – раздался напряженный голос одного из стражников.

– Показалось, – ответил другой.

Они выбрались с другой стороны, оказавшись в чужом дворе, где сушилось белье. Не останавливаясь, перемахнули через низкий забор и помчались дальше, петляя, как зайцы, чтобы запутать возможную погоню.

– Они ищут нас! – задыхаясь, произнес Наим, когда они наконец остановились перевести дыхание в безопасном месте. – Кто-то донес, что видел подозрительных!

– Какой-нибудь предатель из квартала, – процедила Асия сквозь зубы. – За лишнюю порцию воды готов продать всех.

– И они были до зубов вооружены, – Наим всё еще чувствовал, как колотится сердце. – Это не обычный патруль.

– Значит, жрецы боятся, – глаза Асии блеснули. – А это хороший знак. Значит, то, что мы делаем, работает.

– Или значит, что они готовы пустить кровь даже детям, если те встанут на их пути, – мрачно заметил Наим.

– Мы уже не дети, – гордо выпрямилась Асия. – Мы – бойцы сопротивления.

Наим хотел возразить, но промолчал. Было что-то завораживающее в этой уверенности, в этой почти фанатичной вере. И, честно говоря, почти самоубийственный побег от вооруженных стражников только подогрел его собственный азарт – они были на волосок от смерти, но выкрутились!

Они снова двинулись вперед, теперь уже осторожнее, держась глубоких теней.

После безумного бегства от стражников они наконец добрались до места встречи – старого высохшего фонтана на окраине квартала ремесленников. Там их ждала фигура в сером плаще с накинутым на голову платком. Лица не было видно – только руки, сухие и темные, с причудливыми пятнами, похожими на ожоги.

Наим и Асия остановились в нескольких шагах, переводя дыхание.

– Принесли? – спросил человек в платке хриплым, словно простуженным голосом.

Наим молча протянул мешок с пометом. Человек, не говоря ни слова, взял его, быстро проверил содержимое и растворился в тенях соседнего переулка.

– И это всё? – разочарованно прошептала Асия. – Даже спасибо не сказал!

– Странно, – нахмурился Наим, оглядываясь. – Обычно Фарида хотя бы весточку передает.

Они дошли до перекрестка, где обычно расходились – Асия жила в квартале кузнецов, а Наим – ближе к рынку.

– Завтра снова надписи? – спросил Наим, и в его голосе впервые прозвучала нотка неуверенности.

Асия покачала головой.

– Нет. Фарида сказала, что скоро у нас будет новое задание. Что-то более важное.

Ее глаза загорелись при упоминании этого имени, и Наим опять почувствовал странный укол в груди. Раньше так она говорила об их совместных приключениях, о новых местах, которые они исследовали, о рисках, на которые шли вместе. Теперь этот пыл предназначался кому-то другому – человеку, которого они никогда не видели, но имя которого звучало в их разговорах все чаще.

– Асия, – начал он, не зная, как выразить то, что чувствовал. – Ты не думаешь, что мы… что все это становится слишком серьезным?

Она удивленно посмотрела на него.

– О чем ты?

– Раньше мы просто рисовали на стенах. Бегали от ленивых патрульных. Это была… игра, понимаешь? Но сегодня эти стражники… они были готовы убивать. И то, что мы видели в храме… – он покачал головой. – Я просто не уверен, что понимаю, во что мы ввязываемся.

Асия смотрела на него долго, словно видела впервые. Потом ее лицо смягчилось, и она легонько толкнула его в плечо – старый жест, которым они обменивались с детства.

– Эй, трусишка, – улыбнулась она. – Где тот Наим, который полез на крышу храма, чтобы выиграть пари?

– Тот Наим не знал, что крыша может быть с ловушками, – пробормотал он. – И ему не грозили мечами.

– Ты боишься? – спросила она прямо, без насмешки.

Наим задумался. Боится ли он? Да, была тревога, было ощущение, что они заходят куда-то, откуда не будет простого возвращения. Но был и восторг, и жажда увидеть больше, узнать больше.

– Не знаю, – честно ответил он. – Просто… раньше все было понятно. Храм плохой, мы хорошие, вода должна быть свободной. А сейчас… кто такая Фарида? Кто такой Мансур? Чего они на самом деле хотят? И что это было в храме?

Асия вздохнула.

– Я не знаю ответов на все вопросы, – сказала она. – Но я знаю, что жрецы забирают нашу воду, заставляют нас молиться за каждый глоток, а люди Мансура раздают фильтры бесплатно. И этого мне достаточно… пока что.

Наим кивнул, но внутри него что-то изменилось. Привычная почва уходила из-под ног. То, что раньше казалось игрой, романтичным бунтом, приключением, оказалось частью чего-то намного большего и опаснее.

– Завтра на рассвете – сказала Асия. – Фарида хочет нас видеть. Ты придешь?

Наим колебался всего мгновение.

– Приду, – сказал он, и это был уже не голос мальчишки, ищущего острых ощущений, а голос человека, который делает выбор.

Они разошлись – каждый к своему дому. Наим долго смотрел вслед Асии, пока ее силуэт не растворился в ночи. Что-то подсказывало ему, что их пути начинают расходиться. Она шла вперед, не оглядываясь, в полной уверенности, что следует верным курсом. Он же чувствовал необходимость остановиться, оглядеться, задать вопросы.

Ночной Аль-Мадир окутывал его тенями, а где-то в центре города высился купол храма, хранящий свои тайны. Над головой звезды мерцали, равнодушные к маленьким людям и их маленьким революциям. Но Наим больше не чувствовал себя маленьким. Впервые в жизни он ощутил тяжесть настоящего выбора – и это пугало и одновременно наполняло странной силой.

Раньше все было игрой. Теперь игра стала реальностью. И в этой реальности каждый шаг имел последствия, каждое решение могло вести либо к свободе, либо к гибели. И никто – ни Асия, ни загадочная Фарида, ни призрачный Мансур – не мог подсказать ему, какой путь выбрать.

Глава 6 Аль-Китаб (Книга)

Человек склонен верить тому, что может потрогать. Абстрактное благословение всегда проиграет осязаемому результату. И тот, кто хочет управлять умами, должен сперва научиться управлять вещами, от которых эти умы зависят.

– Из «Бухгалтерии Хаоса» Сахира-Летописца

Прошло несколько дней с тех пор, как Аммар встретил Мансура. Тусклое утреннее солнце едва пробивалось сквозь маленькое окно, но в мастерской царило необычное оживление. Аммар разложил на столе готовые куски кожи – мягкой, эластичной, с роскошным глубоким оттенком индиго, который уже давно считал недостижимым.

– Как в лучшие времена, – пробормотал он, поглаживая поверхность. – Нет, даже лучше.

Первая партия, обработанная с использованием воды из «Первой капли», превзошла все ожидания. Кожа впитала дубильные вещества равномерно, цвет лег глубоко и насыщенно, без пятен и разводов. Поверхность была гладкой, без изъянов, которые в последние годы считались неизбежными.

Колокольчик у двери звякнул, и в мастерскую вошел Хасан – торговец, заказавший партию для южного каравана.

– Аммар, брат! – приветствовал он с порога. – Ну, показывай, что у тебя получилось.

– Смотри сам, – с нескрываемой гордостью Аммар протянул ему первый кусок кожи.

Хасан замер, разглядывая материал. Его опытные руки медленно ощупывали поверхность, проверяя эластичность, прочность, текстуру. Потом он поднес кожу к свету, рассматривая, как цвет переливается под разными углами.

– Всемогущий Аль-Мазин, – прошептал он наконец. – Это… я не видел такого качества уже много лет. Может, никогда.

– Как в былые времена, – скромно ответил Аммар, но внутри расцветала гордость. – Всё дело в воде.

– Той самой, из новой лавки? – Хасан понизил голос. – Слухи ходят разные.

– Мне всё равно, какие ходят слухи, – уверенно сказал Аммар. – Я вижу результат своими глазами.

Хасан кивнул, продолжая изучать кожу.

– Я возьму всю партию, – решительно заявил он. – И хочу сделать заказ на следующую, вдвое больше. Купцы из Кхама заплатят золотом за такое качество.

Когда торговец ушел, Аммар сел за стол, пересчитывая полученные монеты. Их было больше, чем он заработал за последние три месяца вместе взятые. Впервые за долгое время он мог позволить себе думать о будущем – о новых инструментах, о расширении мастерской, возможно, даже о найме помощника.

– Настоящий спаситель, – прошептал Аммар, думая о Мансуре и его воде. – Он спас не только моё ремесло, он спасает весь город.

––

Воодушевленный успехом, Аммар вернулся домой. В руках он держал свёрток с лучшими финиками и горстью свежих пряностей – маленький праздник для семьи.

Фатима стояла у окна, глядя на безоблачное небо. Её тонкая фигура казалась задумчивой, словно что-то искала в пустой синеве. Услышав шаги мужа, она обернулась. В её глазах мелькнуло что-то настороженное.

– Принес гостинцы, – улыбнулся Аммар, выкладывая свёрток на стол. – Сегодня хороший день.

Фатима подошла к столу, осторожно разворачивая ткань. Её движения были медленными, будто она выполняла какой-то ритуал.

– Хасан взял всю партию, – продолжил Аммар, воодушевленный её вниманием. – И заказал следующую, вдвое больше. Представляешь? Вода Мансура… она действительно творит чудеса.

Фатима подняла взгляд от фиников, и Аммар заметил, как что-то изменилось в её лице – слабая тень неодобрения пробежала по нему.

– Эта… вода, – произнесла она спокойно, слишком спокойно. – Ты действительно веришь, что она чиста?

– Не просто верю, – Аммар улыбнулся, не замечая предостерегающих знаков. – Я видел результат. Кожа получилась лучше, чем за последние пять лет. Даже лучше, чем в самые благополучные времена.

– Внешний блеск не означает внутреннюю чистоту, – Фатима отошла от стола, и её голос стал чуть тверже. – Технология без благословения – пустая оболочка. Она может казаться чистой, но в ней нет души.

Аммар вздохнул. Этот разговор они уже начинали несколько раз за последние дни, и каждый раз он заканчивался молчаливым неодобрением с её стороны.

– Фатима, – он старался говорить ровно, – ты могла бы просто порадоваться нашему успеху? Впервые за годы у нас есть настоящий шанс выбраться из нищеты.

– Я радуюсь твоему ремеслу, – ответила она, и в её глазах мелькнула искра прежней нежности. – Но меня тревожит цена, которую мы платим.

– Какая цена? – недоуменно спросил Аммар. – Вода конечно не дешёвая, но окупается с лихвой…

– Я говорю не о монетах, – мягко перебила его Фатима. – Ты заметил, кто покупает воду Мансура? Только те, у кого есть деньги. А бедняки из нижнего квартала по-прежнему пьют мутную жижу из колодцев. Вода становится привилегией, а не правом.

Аммар нахмурился. Об этом он не задумывался.

– И еще, – продолжила Фатима, глядя прямо в глаза мужу, – разве ты не видишь, что Мансур – чужак? Он пришел в наш страдающий город и наживается на нашей беде. Он продает нам нашу же воду, только в "улучшенном" виде. Как если бы кто-то продавал воздух, пропущенный через какую-то машину.

– Это не… – начал Аммар, но Фатима не дала ему закончить.

– Помнишь, как раньше, до засухи, соседи собирались у источника по утрам? Женщины разговаривали, дети играли, старики рассказывали истории. Вода объединяла нас. А теперь что? Каждый прячет свои запасы, каждый платит тайком, чтобы получить чуть больше, чуть лучше.

В её словах была горькая правда, которую Аммар не мог отрицать. Он вспомнил, как еще недавно сам проклинал торговцев водой, взвинчивающих цены.

– Давай не будем начинать, – Аммар почувствовал, как внутри поднимается раздражение. – Я пришел домой, чтобы отпраздновать успех, а не спорить о воде и богах.

Фатима замолчала, и на мгновение Аммару показалось, что разговор закончен. Но затем она подошла к комоду и достала оттуда потрепанный свиток.

– Ты помнишь, что говорит Скрижаль Истоков? – спросила она, бережно разворачивая пожелтевший пергамент. – «Отвергните тех, кто разделяет единое на части, ибо в разделении смерть, а в единстве жизнь».

– Фатима, – Аммар устало потер лоб, – это просто древние тексты. Какое отношение они имеют к современным методам очистки воды?

– Просто древние тексты? – её голос приобрел легкую дрожь. – Ты называешь слова Аль-Мазина просто текстами?

– Я не это имел в виду, – поспешно исправился Аммар, заметив, как напряглось её лицо. – Просто есть вещи, которые древние не могли знать. Наука, техника.. Это, в конце концов, всего лишь фильтр, Фатима, – в голосе Аммара проскользнуло нетерпение. – Обыкновенный фильтр, который очищает воду от примесей. Что в этом богохульного?

– Подумай, муж мой, – Фатима заговорила тише, доверительнее. – Наша кровь, наши слезы, наш пот – всё это вода. Мы и есть вода. И когда ты пропускаешь воду через мертвый фильтр, ты словно фильтруешь часть своей души, отделяя от неё самое важное – память предков, связь с Аль-Мазином, единство с миром. Твой Мансур пытается заменить благословение механизмом, – голос Фатимы стал тверже. – Он предлагает мертвую воду вместо живой.

– Мертвую? – Аммар не выдержал. – Ты видела результат! Кожа, которая получилась из этой воды, лучше любой, что я делал за последние годы! Как она может быть "мертвой", если дает такую жизнь ремеслу?

– Внешний блеск часто скрывает внутреннюю пустоту, – упрямо повторила Фатима. – Взгляни шире. Разве Мансур предлагает свою воду бесплатно, как дар? Нет, он продает её. А в Книге Капель сказано: «Вода – не товар, а право рожденного. Тот, кто берет плату за воду, берет плату за жизнь саму».

– А твои бесконечные молитвы? – слова сорвались с языка Аммара прежде, чем он успел их обдумать. – Что они дали нам, кроме голодных вечеров и долгов? Где твой Аль-Мазин был, когда мы теряли заказы один за другим?

Её лицо изменилось мгновенно, словно маска треснула и открыла что-то новое, почти пугающее в своей интенсивности. Глаза вспыхнули праведным гневом, спина выпрямилась, и она сделала шаг к нему.

– Не смей! – её голос зазвенел, как натянутая струна. – Не смей хулить имя Аль-Мазина в моем присутствии! Храм предал его, да. Их кристалл – лишь кусок мертвого стекла. Но истинный Аль-Мазин жив. Он в облаках, в каплях дождя, в каждом вздохе ветра!

– Какие облака, Фатима? – Аммар обвел рукой комнату, словно указывая на весь мир за её пределами. – Два года без единой капли дождя! Неужели ты не видишь, что происходит? Город умирает. Ремесла умирают. А Мансур предлагает решение. Настоящее решение, а не мечты о потопе!

– «Когда великая жажда охватит землю, Аль-Мазин испытает верных и неверных», – произнесла Фатима голосом, который казался одновременно её и чьим-то другим. – «Неверные обратятся к ложным источникам. Верные же будут ждать знака с неба. И воистину, тяжек будет их путь, но велика награда».

Фатима сжала свиток так, что костяшки пальцев побелели:

– «И тогда Аль-Мазин воззрит с небес на город неверия, и скажет: 'Смою их начисто, как грязь с камня, ибо предали они воду истинную ради воды обманной'», – её голос дрожал от сдерживаемой ярости. – «Воистину, тот, кто разрушает союз воды и духа, будет сам разрушен в день великого потока. И нет убежища неверным от гнева Аль-Мазина, и близок день воздаяния».

Аммар беспомощно смотрел на жену, не узнавая её в этой пламенной проповеднице. Её лицо пылало внутренним огнем, пальцы сжимали свиток так, что костяшки побелели.

– Скоро ты увидишь, как слова станут бурей! – произнесла она с такой уверенностью, что Аммар на мгновение засомневался. – Великое очищение придет не из ваших фильтров. Оно придет с неба. И тогда мы увидим, кто был прав!

Она схватила платок и направилась к двери.

– Куда ты? – спросил Аммар, всё еще кипя от смеси гнева и беспокойства.

– Туда, где меня услышат, – ответила она и вышла, не захлопнув дверь, а закрыв её с подчеркнутым достоинством.

Аммар остался один в тишине кухни. Финики и пряности, которые должны были стать праздником, лежали забытые на столе. Внутри переплелись гнев, обида и странное беспокойство.

«Она всегда была набожной, – думал он, – но раньше её вера не была такой… воинственной».

Он вдруг понял, что Фатима изменилась так же, как и он сам, только в другую сторону. Его вера в Мансура и его технологии росла с каждым днем. А её вера в своего Аль-Мазина становилась всё более страстной, всё более неистовой.

––

К полудню Аммар снова был в мастерской, завершая последние детали заказа. Работа спорилась в его руках, напоминая о лучших временах, когда ремесло кожевника считалось одним из самых почетных в городе.

После обеда он отправился на рынок, чтобы договориться о поставке новой партии шкур. Базарная площадь гудела голосами торговцев и покупателей. Аммар с удовлетворением заметил, что люди здоровались с ним с большим уважением, чем раньше. Некоторые даже подходили, чтобы поинтересоваться его делами.

– Правда, что ты используешь воду из «Первой капли»? – спросил его гончар Хамид. – Говорят, она творит чудеса.

– Не чудеса, – поправил его Аммар. – Просто качественная очистка. Но результат… да, результат превосходит ожидания.

– А правда, что Мансур берет особую плату с каждой мастерской? – понизив голос, спросил сапожник Юсуф, подходя ближе. – Слышал, что в зависимости от размера прибыли…

– Неправда, – нахмурился Аммар. – Цена одинакова для всех. Мансур честен.

– Но не всем по карману, – задумчиво протянул сапожник. – Моя мастерская не так доходна, как твоя…

Аммар почувствовал укол совести, вспомнив слова Фатимы о воде как привилегии.

– А что говорят в храме? – спросил Хамид. – Они ведь не могут быть довольны.

– Меня не волнует, что говорят в храме, – пожал плечами Аммар, удивляясь собственной смелости. – Я практичный человек. Я верю в то, что вижу и чувствую своими руками.

Он продолжил свой путь по рынку, всё еще ощущая странное удовлетворение от собственных слов. Еще неделю назад он не осмелился бы так открыто выражать пренебрежение к мнению храма. Но теперь, с успешным заказом и деньгами в кармане, его уверенность росла.

Проходя мимо храмовой площади, Аммар заметил небольшую группу людей, собравшихся вокруг молодого жреца. Тот вещал о чистоте воды, о благословении Аль-Мазина, о необходимости соблюдать ритуалы. Аммар замедлил шаг, прислушиваясь.

– …и помните, что только вода, благословленная кристаллом, может быть по-настоящему чистой и живительной, – говорил жрец. – Все другие методы – лишь обман, искажение истинного пути.

Аммар хмыкнул и пошел дальше. «Как можно быть таким слепым? – думал он. – Они теряют последних верующих, а всё ещё цепляются за свои ритуалы».

В глубине души он даже испытывал гордость от того, что его жена, при всей своей странности, хотя бы не доверяла храму. «По крайней мере, она видит, что кристалл – это обман», – подумал он, вспоминая слова Фатимы.

Но тут же в памяти всплыла её фраза о буре и очищении. Что-то в уверенности, с которой она говорила, заставило его поежиться, несмотря на жаркий день.

Завершив дела на рынке, Аммар направился к лавке «Первая капля». После такого успеха с первой партией кожи ему не терпелось договориться о регулярных поставках воды для мастерской. Кроме того, он хотел лично поблагодарить Мансура – человека, который фактически спас его ремесло.

Лавка была открыта, внутри негромко переговаривались несколько посетителей. Мансур стоял за прилавком, что-то объясняя пожилому гончару. Увидев Аммара, он улыбнулся и приветственно кивнул.

– Мастер Аммар! Рад вас видеть, – Мансур отошел от прилавка, оставив помощника заканчивать с гончаром. – Как проявила себя наша вода в работе?

– Превосходно, – Аммар не мог сдержать улыбку. – Я уже продал всю первую партию. Хасан, торговец из караванного двора, в восторге. Заказал вдвое больше на следующий раз.

– Это отличные новости, – кивнул Мансур. – Значит, вам потребуется постоянное снабжение?

– Именно за этим я и пришел, – подтвердил Аммар. – Хотел бы договориться о регулярных поставках. И… просто поблагодарить вас. То, что вы делаете, меняет жизнь людей к лучшему.

Мансур жестом пригласил его в заднюю комнату лавки, где были разложены различные приборы и стояли бочки с водой разной степени очистки. На столе лежали чертежи – схемы фильтров, зарисовки каких-то механизмов.

– Присаживайтесь, – предложил Мансур, наливая две чашки свежей воды. – Давайте обсудим детали.

Они говорили о количестве воды, необходимом для мастерской, о регулярности поставок, о стоимости. Цены оказались выше, чем за обычную караванную воду, но ниже, чем за храмовую. И главное – результат окупал каждую потраченную монету.

– Я слышал, что многие ремесленники интересуются, – сказал Мансур, когда они закончили с деловой частью. – И это благодаря вам. Лучшая реклама – довольный мастер, который может показать качество своей работы.

– Что будет, если храм решит вмешаться? – спросил Аммар, озвучивая беспокойство, которое грызло его последние дни.

Мансур задумчиво покрутил в руках чашку.

– Я не вступаю в конфликт с храмом, – ответил он спокойно. – Я просто предлагаю альтернативу. Практическое решение для практических людей. Разве боги против того, чтобы люди использовали разум, который они сами им дали?

В этих словах была логика, которая успокаивала Аммара. Он не хотел быть богохульником или бунтарем. Он просто хотел заниматься своим ремеслом, создавать качественные вещи, обеспечивать свою семью.

– Мы просто помогаем друг другу, мастер Аммар, – Мансур поднял чашку, словно для тоста. – А дальше каждый решает сам, что для него правда.

Они допили воду, и Аммар поднялся, чтобы уйти. У двери он обернулся:

– Знаете, моя жена… она не одобряет. Считает, что вода должна быть… живой, с душой. Что ваши фильтры делают её мертвой.

Он не знал, зачем сказал это. Возможно, чтобы посмотреть на реакцию Мансура, проверить, действительно ли тот уважает чужие убеждения.

Мансур улыбнулся – не снисходительно, а с пониманием.

– Многие так думают поначалу, – сказал он. – Но давайте посмотрим на суть. Разве вода после фильтра не дает жизнь вашей коже? Разве она не помогает цвету раскрыться во всей красе? Разве это не доказательство того, что она полна жизни?

Аммар кивнул, ощущая странное облегчение. Мансур не стал высмеивать верования Фатимы, не стал называть их глупыми или устаревшими. Он просто предложил взглянуть на вещи с другой стороны.

– До завтра, мастер Аммар, – Мансур протянул руку для прощания. – Первая партия воды для нового заказа будет готова к полудню.

Выйдя из лавки, Аммар глубоко вдохнул вечерний воздух. Город постепенно погружался в сумерки, на улицах зажигались фонари. Он чувствовал себя увереннее, чем когда-либо за последние годы. Его ремесло возрождалось, его мастерская процветала. Впервые за долгое время будущее не казалось пугающей неизвестностью.

––

На обратном пути, уже в сумерках, Аммар услышал знакомый голос, доносящийся из небольшого дворика возле старого высохшего колодца. Он замедлил шаг и остановился в тени арки.

В дворике собралось около десяти человек – женщины, пара стариков и несколько детей. В центре, сидя на низком камне, Фатима читала из старинного свитка. Голос её звучал мягко, успокаивающе.

– «…и сказал Аль-Мазин: не ищите меня в камне и металле, ибо я – в каждой капле дождя…»

Аммар прислушался внимательнее. Что-то изменилось в её выборе отрывков.

– «Воистину, вода есть дар небес для всех детей земли», – читала Фатима, подняв глаза на слушателей. – «Равно для богатого и бедного, для сильного и слабого, ибо Аль-Мазин видящий, слышащий, не делает различий между жаждущими».

– А сколько дают сейчас обычным людям? – спросила старая женщина.

– Половину кувшина, – ответил мальчик. – А тем, кто приносит щедрые пожертвования – полный.

Фатима кивнула с грустью: – А ведь написано: «Не делите детей на достойных и недостойных, ибо жажда одинакова у всех. Воистину, Аль-Мазин скор в расчете с теми, кто чинит несправедливость детям своим».

– Сестра Фатима, – робко спросил мальчик, – я не помню, чтобы жрецы читали такое в храме.

– Они есть в каждом полном свитке, – ответила Фатима мягко. – Но жрецы выбирают, какие части читать вслух. Они предпочитают те отрывки, которые говорят о послушании и щедрых дарах храму.

– Но ведь кристалл – источник всей воды в городе, – неуверенно произнёс пожилой мужчина. – Жрецы говорят, что это дар Аль-Мазина…

– Да, – согласилась Фатима. – Кристалл даёт воду живую, цельную. Но есть те, кто берут эту живую воду и пропускают через мёртвые фильтры. – Она листала свиток, её голос стал торжественнее. – «Воистину, горе тем, кто разделяет единое на части, отделяя тело от духа. Ибо Аль-Мазин сотворил воду едину, и кто дерзает разделять её, тот идет против замысла Создателя».

Молодая мать прижала к себе ребёнка: – А что будет с теми, кто пьёт такую… разделённую воду?

Фатима листала свиток, и Аммар заметил, как изменилось её лицо – стало отрешённым, словно она читала не слова, а видения:

– «И воистину, когда придёт час расчета, великая буря очистит землю от скверны», – голос её зазвучал по-другому, глубже. – «Ибо Аль-Мазин всевидящий, всезнающий, и Он покажет, что есть живая вода, а что – мёртвая. И нет укрытия неверным от гнева Его в день воздаяния».

Наступила тишина. Фатима встала, свернула свиток и достала из складок одежды маленькую чашу:

– У кого есть вода? Немного, самой обычной.

Люди потянулись за кубками. Фатима наполнила их по капле из разных сосудов.

– Смотрите в воду, – сказала она мягко. – Говорите с ней. Она услышит.

Аммар отошёл в глубь переулка. Сцена выглядела обычной – женщина читала священные тексты, люди слушали. Но что-то в том, как завороженно смотрели они на капли воды в своих чашах, как менялось лицо Фатимы при чтении пророчеств, наполняло его странной тревогой.

Направляясь домой, он всё ещё слышал её голос, доносящийся из дворика: «Вода всегда найдёт свой путь. Всегда.»

Глава 7 Аль-Катра (Капля)

Любой инструмент можно использовать двояко: для созидания и для разрушения. Молоток может построить дом или проломить череп. Самое опасное заблуждение – верить, что инструмент сам выбирает свое предназначение. Нет. Его выбирает рука, которая его держит.

– Из «Бухгалтерии Хаоса» Сахира-Летописца

Асия проснулась за час до рассвета, когда город еще спал, укутанный тонкой пеленой предутренней дымки. Сон ушел мгновенно, смытый волной возбуждения и предвкушения. Третий день подряд она просыпалась так – без сонливости, без этого медленного выплывания из глубин дремоты. Словно что-то внутри нее, какой-то внутренний будильник, отсчитывал минуты до начала новой жизни.

Она осторожно поднялась с циновки, стараясь не разбудить младшую сестру, которая посапывала рядом, свернувшись клубочком. За тонкой перегородкой слышалось размеренное дыхание родителей. Город за окном молчал, только изредка доносился крик ночной птицы или лай собаки.

Асия подошла к маленькому окну и прижалась лбом к прохладному стеклу. В предрассветной мгле Аль-Мадир казался нереальным, словно вырезанным из темной бумаги. Силуэты домов, минаретов, тонкие линии улиц – все застыло, как на древней гравюре. И только вдалеке, на холме, возвышался главный храм, чей купол слабо мерцал в лунном свете – величественный, древний, самоуверенный.

«Скоро ты станешь просто зданием», – подумала Асия, глядя на храм. – «Красивым, но не священным. Памятником эпохи суеверий и страха».

Она подошла к маленькому сундучку, где хранила свои сокровища, и достала кусок мела, завернутый в тряпицу. Этим мелом они с Наимом три дня назад написали на храмовой стене «ЖРЕЦЫ ПЬЮТ, НАРОД ЖАЖДЕТ». Ее пальцы еще помнили шероховатость камня, твердость мела, дрожь в запястье, когда охранник прошел в нескольких шагах от них, не заметив в темноте.

Рядом с мелом лежал маленький амулет – капля воды, вырезанная из серебристого металла. Фарида дала его ей вчера, когда они встретились у фонтана.

«Это знак доверия», – сказала она своим хриплым, почти мужским голосом. – «Капля к капле – так собирается река».

Асия провела подушечкой пальца по гладкой поверхности амулета. Он был прохладным и приятно тяжелым. Настоящий знак, знак принадлежности к чему-то большему, чем она сама. К движению, которое изменит город навсегда.

«Мансур показал путь», – подумала она, пряча амулет в складках одежды. – «А мы – его руки и его голос здесь, на улицах».

Она вспомнила глаза Наима, когда они убегали после очередной надписи – расширенные, блестящие от адреналина, глаза человека, который ощутил истинную свободу. Она помнила его неуверенную улыбку, когда они обсуждали слова Мансура о мертвой воде из кристалла. Наим всегда был осторожным, всегда думал на шаг вперед, и это одновременно раздражало и восхищало ее. Он был ее якорем, когда она готова была взлететь от безрассудства и энтузиазма. А она была его крыльями, когда он боялся сделать шаг.

«Мы команда», – подумала Асия с улыбкой. – «Мы действительно можем все изменить».

Асия прислушалась. Отец, кажется, проснулся – скрипнула его кровать. Скоро он выйдет во двор умываться, а затем проверит горн в кузнице. Она должна успеть уйти до того, как начнется обычная утренняя рутина с вопросами о том, куда она собралась в такую рань.

Она быстро оделась, закрепила волосы простой заколкой и накинула на голову легкий платок. Захватив амулет-каплю и спрятав его на шнурке под одеждой, Асия выскользнула из комнаты, бесшумно, как кошка.

Ветхая дверь полуподвала скрипнула, когда Асия потянула ее на себя. Запах сырости, плесени и еще чего-то химического, непонятного, ударил в ноздри. Здесь, в заброшенной части квартала кожевенников, раньше располагались мастерские. Теперь это было убежище, центр операций, штаб – как называл его Сахир с легкой иронией в голосе.

– Входи, – донеслось из глубины подвала. – И закрой за собой дверь.

Асия сделала шаг внутрь, и полумрак обступил ее. Единственное окно под самым потолком давало слабый свет, который едва доходил до центра комнаты. У дальней стены, за столом, заваленным бумагами, сидел Сахир – правая рука Мансура, как говорили. Высокий, жилистый мужчина с седеющими висками и пронзительными глазами, которые всегда смотрели так, словно оценивали каждое движение, каждое слово. Она видела его лишь несколько раз, но каждая встреча оставляла странное послевкусие – смесь страха, уважения и недоверия.

– Что-нибудь новое? – спросил он, не поднимая головы от бумаг.

– Вчера жрецы выставили дополнительный патруль у северной стены храма, – отчеканила Асия, чувствуя, как бьется сердце. – Двое с арбалетами, трое с мечами. Сменяются каждые четыре часа.

– А в квартале металлистов?

– Базарные слухи говорят, что там появились новые лозунги. "Вода для всех, власть для народа". Но я сама не видела.

Сахир кивнул, делая какие-то пометки на листе бумаги.

– А что Наим?

От неожиданного вопроса Асия вздрогнула.

– Наим? – переспросила она. – Он… помогает. Делает всё, что нужно.

– Ты уверена в нем?

Внутри Асии что-то сжалось от обиды и возмущения.

– Конечно! – воскликнула она. – Мы друзья с детства. Он никогда не предаст. Никогда.

Сахир наконец поднял глаза, и его взгляд был мягче, чем она ожидала.

– Доверие – роскошь, которую мы не всегда можем себе позволить, девочка, – сказал он. – Но я рад, что у тебя есть верный товарищ.

Неожиданно за спиной раздался знакомый хриплый голос:

– У революционеров не может быть друзей. Только соратники.

Асия резко обернулась. В тени, у самого входа, стояла Фарида. Как обычно, она появилась из ниоткуда, бесшумно, словно призрак. Её лицо наполовину скрывал капюшон, но Асия знала, что под ним – тонкие, резкие черты, пронзительные глаза и странные шрамы на левой щеке, похожие на ожоги от кислоты.

– Фарида, – Сахир кивнул. – Не думал, что ты присоединишься.

– Планы изменились, – она сделала шаг вперед, и слабый свет выхватил из темноты её силуэт – худой, жилистый, как у подростка, хотя Асия знала, что Фариде, должно быть, за тридцать. – Мансур решил ускорить третью фазу. События развиваются быстрее, чем мы ожидали.

Она повернулась к Асии, и её глаза – темные, с медным отблеском – впились в лицо девушки, словно пытаясь проникнуть под кожу, под череп, прямо в мысли.

– Ты храбрая, – произнесла Фарида. – И верная. Это хорошо. Но достаточно ли?

Асия выпрямилась, чувствуя, как кровь приливает к щекам.

– Достаточно для чего?

– Для настоящего испытания, – Фарида сделала еще один шаг, сократив расстояние между ними до нескольких шагов. От нее пахло чем-то странным – не благовониями или цветочным маслом, как от других женщин, а сочетанием минералов, трав и… химии? Запах лаборатории, рабочего стола алхимика.

– Чего хочет Мансур? – спросила Асия, стараясь, чтобы голос звучал твердо. – Я готова на всё.

Губы Фариды тронула улыбка – острая, как лезвие ножа.

– На всё? – переспросила она. – Даже если придется рискнуть не только своей жизнью, но и жизнью… соратника?

Асия сглотнула, чувствуя, как пересыхает горло.

– Что за задание? – спросила она, игнорируя провокационный вопрос.

Фарида выглядела удовлетворенной – то ли ответом, то ли его отсутствием.

– Завтра, – сказала она, – перед утренней молитвой. Когда жрецы выходят к народу с благословением. Ты проникнешь во внешний двор храма и оставишь послание. Не на стене, – она сделала паузу, – а прямо у подножия статуи Аль-Мазина.

Асия почувствовала, как внутри всё холодеет. Надписи на городских стенах были одно – дерзко, да, но не откровенное кощунство. А это…

– Какое послание? – спросила она, почти шепотом.

Фарида достала из складок одежды маленький сверток и протянула Асии.

– Здесь всё необходимое, – сказала она. – Красная краска и капля Мансура. Нарисуешь каплю на постаменте статуи. Большую, заметную. Чтобы все увидели. А под ней – слова: "МЕРТВЫЙ КАМЕНЬ – ЖИВАЯ ВОДА".

Асия взяла сверток. Он казался невесомым, но ощущался тяжелее камня.

– Это… это прямой вызов храму, – произнесла она. – Они будут в ярости.

– Именно, – кивнула Фарида. – Нам нужна их ярость. Нам нужно, чтобы они показали свое настоящее лицо. Чтобы люди увидели, как жрецы реагируют на простую каплю краски – с большей яростью, чем на страдания целого города от жажды.

– Это опасно, – заметил Сахир, хмуро глядя на Фариду. – Девочка может попасться. Стража теперь повсюду.

– Девочка? – Фарида приподняла бровь. – Взгляни на нее, Сахир. Она уже не ребенок. Она – солдат революции.

Асия выпрямилась, расправив плечи. От этих слов внутри поднималась горячая волна – смесь гордости, страха и решимости.

– Я справлюсь, – сказала она. – Я знаю храм как свои пять пальцев. Мы с Наимом в детстве играли там, знаем все укромные уголки.

– Ты уверена, что хочешь втянуть в это своего… друга? – спросила Фарида, и что-то в её голосе заставило Асию насторожиться. – Это решение может изменить всё.

Асия на мгновение задумалась. В словах Фариды было что-то тревожное, какой-то подтекст, который она не могла полностью расшифровать. Но мысль о том, чтобы пойти без Наима, казалась неправильной, почти предательской.

– Мы справимся вместе, – твердо сказала она. – Он всегда прикрывал меня, а я – его.

Фарида и Сахир обменялись быстрыми взглядами, в которых Асии почудилось что-то похожее на… разочарование? Жалость?

– Тогда иди, – сказала Фарида, отвернувшись. – Завтра на рассвете. Северный вход во внешний двор, там обычно меньше стражи. И помни – если вас заметят, мы не сможем помочь. Вам придется выпутываться самим.

Асия кивнула, сжимая сверток в руке. Внезапно всё стало реальным – не игра, не романтический протест, а настоящее сопротивление, со всеми его рисками и последствиями.

– За кого ты нас принимаешь? – спросила она, чувствуя странную обиду. – Мы не дети, которые расплачутся при первой опасности.

Фарида снова повернулась к ней, и её глаза сверкнули из-под капюшона.

– Нет, – сказала она с неожиданной мягкостью. – Не дети. Искры. Из которых разгорится пламя.

Наим нашелся там, где Асия и предполагала – на их тайном месте на крыше заброшенного дома гончара. Он сидел на краю, свесив ноги, и что-то рисовал углем на куске желтоватой бумаги. Услышав её шаги, он обернулся, и лицо его озарилось той особенной улыбкой, которую Асия давно считала своей личной собственностью – чуть кривоватой, немного растерянной, но полной искренней радости.

– Эй, – сказал он, когда она плюхнулась рядом. – Ну как? Прошло? О чем они говорили?

Асия посмотрела на его рисунок – абстрактный узор из линий и кругов, сплетающихся в смутно знакомый символ. Что-то похожее на каплю воды, но более сложное, многослойное.

– Что это? – спросила она, игнорируя его вопросы.

Наим пожал плечами.

– Просто… пришло в голову. Видел что-то похожее в старых книгах по алхимии, которые показывал отец. Кажется, это символ трансформации – вода, превращающаяся в пар или дым.

Асия кивнула, пристально разглядывая рисунок. Было в нем что-то странно-притягательное.

– Ты мог бы нарисовать такое красной краской? – спросила она. – На камне?

Наим непонимающе моргнул.

– Наверное, да. А что?

Асия наконец посмотрела ему в глаза, и её лицо просияло от сдерживаемого возбуждения.

– У нас есть задание, – сказала она. – Настоящее дело. Не просто надписи, а нечто, что действительно всё изменит.

Она рассказала ему о встрече с Фаридой и Сахиром, о задании проникнуть во внешний двор храма и оставить красную каплю на постаменте статуи Аль-Мазина. С каждым словом глаза Наима становились всё шире, а лицо бледнее.

– Асия, – произнес он, когда она закончила. – Это… это уже не просто протест. Это открытое оскорбление храма. Если нас поймают…

– Нас не поймают, – уверенно перебила она. – Мы будем осторожны. Ты же знаешь все тайные ходы во дворе не хуже меня. Помнишь, как мы лазили туда за сладостями, которые жертвовали богам? Как ты спрятался в нише от стражника, и он прошел в двух шагах от тебя?