Читать онлайн ВЕЗУНЧИК. ПОЛИЦЕЙСКИЙ ПЁС

Глава 1

Основано на сказочных событиях…

Произошедших в соседнем городе…

Вчера…

ГЛАВА 1. НЕЖЕЛАННЫЙ ЩЕНОК

В собачьем питомнике «Сильные лапы и гордый хвост» царила идеальная, почти стерильная чистота – такая, что даже залетная муха, рискнувшая посетить это святилище, чихала от смущения и тут же уносилась прочь, лишь бы не позорить свой древний род грязными лапками.

Здесь все было с иголочки – белые стены, белый пол, белые потолки и аккуратные белые вольеры, похожие на номера люкс пятизвездочного отеля для четвероногих аристократов. Из невидимых динамиков тихо лилась классическая музыка – сегодня, кажется, это были «Времена года» Вивальди. В какой-то мере представленное естество выглядело иронично, так как за этими стерильными стенами времена года имели обыкновение сменять друг друга с присущей им непредсказуемостью, тогда как в лучшей обители породистых псов этого городка всегда царила вечная, благоуханная весна, а еще обязательное послушание постояльцев и выдержка обслуживающего персонала.

В одном из родильных отделений, пахнущем антисептиком и молоком, мама-лабрадор по кличке Изида (редкой британской линии «Олимп» с тремя чемпионами Европы в родословной) нежно вылизывала своих новорожденных щенков. Пять из них были светло-бежевого цвета – практически идеальными и безупречными. При взгляде на них складывалось впечатление, что этих ребятишек отлили на фабрике совершенства. Они слепо тыкались в мамин мохнатый животик и напоминали голодных кабанят. Шестой щенок, самый маленький и тщедушный, также, как братья и сестры, слепо тыкался мокрым носом в бок гордой за потомство Изиды. Он явно опаздывая на праздник жизни и пытаясь хоть как-то урвать свою долю молока. На его грудке, если приглядеться, словно опечатка божественной рукописи, выделялось ярко-белое пятно в форме… идеальной собачьей косточки. Вот так нелепо обошлось с этим малышом мироздание. Впрочем, история только началась…

***

Дверь в родильное отделение бесшумно открылась, запустив в мир первозданной чистоты двух жрецов культа породистых собак – хозяев питомника (заводчиков, как принято называть этих людей на профессиональном языке) в безукоризненно белых халатах, от которых исходил легкий запах дорогого парфюма и бесконечной самоуверенности.

– А вот и наше новое элитное пополнение, Федор Игнатьевич! —упоенно произнес старший заводчик, которого звали Аркадием Павловичем. – Взгляните-ка только! Чистейшая линия, кровь голубых… тьфу, то есть, золотых кровей! Просто безупречные экземпляры! Каждый – будущий чемпион и наша гордость!

Завороженный взгляд Аркадия Павловича, привыкший оценивать живые товарные единицы в шестизначных суммах, скользнул по щенкам и вдруг остановился на одном из них. Казалось, он споткнулся, вернее, наткнулся на невидимую преграду. Сладострастная улыбка, сиявшая на лице старшего заводчика секунду назад, мгновенно сползла с него – как скатерть со стола, если за нее хорошенько дернуть.

Аркадий Павлович с ужасом ткнул пальцем в сторону манежа. Сделал он это так, словно увидел внутри не щенков, а нечто отвратительное – воплощение всего мирового зла, заключенного в шестом, голодном и тщедушном пушистом комочке.

– Что… что это? – прошептал он, а затем сказал громче, с нескрываемым отвращением, словно испробовав на язык невыносимую кислятину: – Федор Игнатьевич! Взгляните! Откуда этот… брак?!..

Второй заводчик испуганно посмотрел в указанном направлении. Там, в манеже, рядом с недоуменной Изидой ползал крохотный шестой щенок. Казалось, чувствуя себя виноватым уже по факту нестандартного вида, он невольно демонстрировал всем свою грудку с роковым пятном в виде белой собачьей косточки.

– Этого не может быть! – Федор Игнатьевич аж вспотел.

– О, нет!.. – Аркадий Павлович пренебрежительно сморщился, будто обнаружил в блюдце с белужьей икрой громадного усатого таракана. – Немедленно изолировать! Это же брак! Дефект! Пятно! И в такой… в такой пошлой форме! Надо срочно избавиться от этого… чудовища. Оно скомпрометирует весь помет!

Второй заводчик перегнулся через ограждение манежа и, исполняя указание наставника, осторожно, с отстраненностью хирурга, манипулирующего инструментом над прокаженным – чтобы не испачкаться, отодвинул шестого щенка подальше от его безупречных братьев и сестер. Несчастный малыш жалобно пискнул, лишившись теплого маминого бока и молока.

Аркадий Павлович отвернулся от бракованного уродца с выражением человека, спасающего честь мундира. Улучив момент, Федор Игнатьевич быстренько – с ловкостью ушлого карманника, достал из кармана белого халата мобильный телефон (носить его на территории питомника, к слову, строго воспрещалось всеми инструкциями) и тайком сфотографировал «бракованного» щенка. В его глазах мелькнула не жалость к четвероногому изгою, а, скорее, азарт коллекционера, нашедшего уникальную монету с ошибочной гравировкой.

***

В офисе заводчиков под потолком лениво вращался старый вентилятор, купленный при Царе Горохе. Он монотонно гудел, разгоняя не столько воздух, сколько мысли организаторов жизнедеятельности питомника элитных лабрадоров.

– Никто не должен узнать о нашем позоре, – пафосно заявил Аркадий Павлович, расхаживая по кабинету, застланному ковром с изображением огромной головы (почему-то) сенбернара. – Ни один уважающий себя кинолог не поймет, если информация о браке выйдет за пределы «Сильных лап и гордого хвоста». Нас осмеют. Наш рейтинг упадет. Пусть его поскорее кто-нибудь заберет с глаз долой. Может, в приют отдадим? Или в деревню? В лабораторию на опыты, в конце концов?

– И желательно… бесплатно, – лакейски поддакнул Федор, неумолимо стуча клавишами раритетной печатной машинки «Ундервуд», которую он считал стильным аксессуаром, подчеркивающим связь с давними традициями питомника. – Чтобы лишних вопросов не задавали. И чтобы не тратиться на его содержание. Он же лопает, простите, кушает немало. А корм нынче… – он многозначительно хлопнул себя ладонью по вспотевшему лбу.

– А это мысль! – обрадовался Аркадий Павлович, словно его коллега только что изобрел вечный двигатель. – Гениально! Отдать даром! Добавьте в объявление: «В связи с переездом отдается в добрые руки щенок лабрадора. Очень перспективный! Его мы отдаем даром любому желающему!». И телефон наш не забудь, и цену на остальных пропишите

– Покрупнее?

– Естественно, покрупнее! Чтобы контраст был виден. Чтобы лопух… то есть, будущий хозяин, почувствовал свою удачу, забрав у нас это существо!

Тяжелый и злой стук клавиш гулким эхом разносился по кабинету. Судьба шестого щенка, еще даже не успевшего получить имя, была решена. Вентилятор продолжал свое медленное и совершенно бессмысленное кружение под потолком.

***

На следующий день на парковке у питомника – аккурат в луже от вчерашнего дождя, затормозил старый ржавый фургон цвета выцветшей надежды с одной разбитой фарой. Это чудо-техники подозрительно напоминало транспортные средства из фильмов ужасов, на которых неизвестные личности увозят в никуда зазевавшихся школьных прогульщиков.

Из фургона, как два клопа из старого дивана, вылезли взъерошенные злой мужчина (он же – дядя Ко) и злая женщина (она же – тетя Лю). Очутившись на улице, они сразу принялись зыркать по сторонам хитрющими глазами.

– Щенка золотистого лабрадора – даром… – произнес дядя Ко, кивнув в сторону белоснежного здания питомника «Сильные лапы и гордый хвост». – Гм-м, странно все это.

– Не нагнетай, – буркнула тетя Лю, поправляя платок с рисунком линялых попугаев на нем. – Бери, что дают. Перепродадим. Скажем, породистый. А кость эту дурацкую на нем закрасим или еще что. Короче, избавимся от нее. Делов то…

– А с заводчиками точно договоримся?

– А куда они денутся? – усмехнувшись, тетя Лю набрала на мобильном телефоне номер Федора Игнатьевича, о чем-то быстро с ним переговорила и буркнула вслух: – Нужно обождать. Они его приготовить должны.

***

Сделка века должна была с минуты на минуту состояться. Чтобы скоротать время, хозяева странного фургона достали из карманов смятые, засаленные бумажные деньги и пустились в пляс прямо на асфальте, напевая при этом:

У меня есть друг блестящий,

Он звенит, он настоящий!

Это денежка-монетка, моя милая соседка!

А еще есть друг бумажный,

Он такой большой и важный!

Он шуршит, как лист осенний, наш любимый, без сомнений!

Я люблю их собирать,

И в копилочку бросать!

Пусть их будет очень много,

Очень много! Очень много!

Денежки, наши друзья,

Без вас, родных, никак нельзя!

Пусть они всегда звенят,

В кошелечках пусть лежат!

Устав от плясок, они плюхнулись на обочину, рядом со своим драндулетом.

***

Дверь офиса дяде Ко и тете Лю открыл сам Аркадий Павлович, слегка насторожившийся от внешнего вида будущих потенциальных хозяев бракованного щенка. Взгляд старшего заводчика, привыкший оценивать клиентов по золотым часам и крокодиловым ботинкам, скользнул по стоптанным сапогам Ко и заношенному пальто Лю, сразу после этого брови с выражением легкой брезгливости сами поползли вверх.

– Вам чего? – спросил он, придерживая дверь так, словно боялся, что вместе с посетителями внутрь проникнет дешевый запах дворовых псов.

– Здравствуйте! Мы насчет… щеночка, – сказал Ко, потупив взгляд. – Объявление ваше в газетке прочли. Про того, что… даром. Сердце екнуло, прямо вот тут. – Он ткнул кулаком себя в грудь и издал глухой звук.

Аркадий Павлович нахмурился. «Вот от таких сердобольных и надо избавляться», – промелькнуло у него в голове.

– Так, – сказал он сухо. – А вам на что щенок-то нужен? Порода дорогая, содержание недешевое…

– Ой, вы в нас не сомневайтесь! – всплеснула руками тетя Лю, ее голос звенел, как начищенный самовар. – Мы ему всех себя отдадим! У нас же свой хуторок тут недалеко маленький, домик свой. Места полно! А любви-то сколько! Я ему и молочка парного, и курочку отварную буду давать. Муженек мой, – она ласково толкнула Ко локтем в бок, – у него вообще руки золотые, будку отдельную сделает ему, будет не хуже ваших хором!

Дядя Ко скромно потупился, сделав вид, что разглядывает дыру на собственном рукаве.

– Да что там будка… Я ему целый дворец сооружу, с резными ставенками. У нас на хуторе, – он понизил голос, – один малец гостил из города, так вот он аж плакал, когда уезжал от нас. Собаку нашу дворняжку обнимал, не мог расстаться. Пришлось ему на память ошейник еёный отдать. Такой был ласковый пес, Шариком звали. Помер от старости, царствие ему небесное. Вот с тех пор и пустота в душах наших заселилась.

Он вытер мнимую слезу кулаком. Аркадий Павлович к своему удивлению почувствовал вдруг, как в его черством, как сухарь, сердце шевельнулось нечто похожее на жалость. Не к этим людям, конечно, а к самому себе – за то, что вынужден вот это все непотребство сейчас выслушивать.

– Понимаете, – вступила в дело тетя Лю, – мы люди простые, небогатые. Детей бог не дал. Вот и тянется душа ко всему живому, маленькому и беззащитному. А этот щеночек, вы уж простите, что прямо в лоб… он ведь у вас, поди, тоже не совсем такой, как все? Ну, там, с изъянчиком, наверное?

Заводчики от такой прозорливости чуть не подпрыгнули, а тетя Лю продолжила:

– Так нам он еще милее будет от недоделанности своей, если таковая обнаружится! Мы его не за породу возьмем, а за душу! Мы его выходим, вылюбим! Он у нас забудет, о… – она сделала многозначительную паузу, – …некондиционности.

Аркадий Павлович задумался. Картина вырисовывалась идеальная: глухой хутор, нелюдимые хозяева, которые не поймут, что к ним в руки попал брак элитного производства, и главное – они точно не будут светить его на выставках и портить репутацию питомника. Да и кому они станут жаловаться, впрочем?

– Гм… – произнес он, уже почти сдаваясь. – А условия содержания? Вакцинация там? Вы же понимаете всю ответственность за малыша?

– Ой, все будет! – заверил дядя Ко. – Я хоть сейчас ветеринару нашему, Степану Кузьмичу, позвоню! Он моему прадеду еще во время оныя коней лечил! Человек с дипломом, промежду прочим! Прямо с завтрашнего дня на учет встанем! Чтоб все, как у людей, и все, как по науке!

Ложь лилась из дядя Ко так же легко и естественно, как дождь по водостоку в дикий ливень. Тетя Лю одобрительно кивала, глядя на мужа с обожанием, словно он только что прочел двум лопухам лекцию по квантовой физике.

Аркадий Павлович вздохнул, окончательно побежденный импровизированной театральной постановкой. Эти двое были на редкость убедительны в своих ролях деревенских простаков с сердцами из чистого золота. А по факту? По факту заводчикам нужно было очень быстро и без лишней огласки избавляться от неожиданно появившегося в их башне из слоновой кости бракованного щенка.

– Ну ладно, – сдался Аркадий Павлович. – Так и быть, забирайте. Только, чур, без претензий потом! И чтоб я его больше нигде и никогда не видел!

– Да вы что? Уговор – дороже денег! – ахнула тетя Лю, хватая его за руку и чуть не целуя белую ткань накрахмаленного халата. – Да мы вас не подведем! Благодетель вы наш! Ко, ты слышишь? У нас щеночек будет!

– Спасибо! – произнес дядя Ко, с подобострастием сжимая руку Аркадия Павловича в своей мозолистой лапе и думая в этот момент только о том, как ловко они провернули дело, и как теперь этого щеночка надо будет побыстрее сбыть с рук какому-нибудь лопушку подороже.

Уверенный в том, что навсегда избавился от позорного пятна на репутации своего питомника, Аркадий Павлович с облегчением смотрел вслед неотесанным болтунам, кланяющимся, благодарящим, пятящимся к выходу и уже мысленно подсчитывающим будущую прибыль. Он даже улыбнулся, представив, как этот щенок с глупой косточкой на груди будет бегать по захолустному огороду, тявкать на случайных прохожих и гонять кур. Идиллия? А то ж!

Все бы так, но старшему заводчику даже в голову не пришло, что несколькими минутами назад он отдал будущего геройского полицейского пса в руки хитрых мошенников, чьи актерские таланты могли бы заткнуть за пояс умения иных звездных выпускников ВГИКп. Но такова ирония судьбы – она часто заставляет настоящие бриллианты прятать истинные лица под самыми незамысловатыми масками.

***

Вечер на окраине города встречал дядю Ко, тетю Лю и бракованного щенка унынием. Дом, который они расхваливали на все лады, на деле оказался не столько неухоженным, сколько обиженным на саму жизнь – покосившийся, с подбитым глазом-окном, заклеенным крест-накрест скотчем. Он всем своим видом кричал о помощи и временами плакал ржавыми слезами, смурными вечерами стекающими по облезлым карнизам.

Веранда, на которой поселили бракованного щенка, представляла собой пространство с невысоким, давно некрашеным потолком и пыльными подоконниками. Оно напрочь пропахло антоновкой, хранящейся с прошлого года в потерявшей вид картонной коробке из-под тушенки в дальнем углу.

По оклеенным газетами времен застоя стенам изредка проползали зеленые навозные мухи, осмеливающиеся только на веранде дяди Ко и тети Лю предаваться размышлениям о бренности своего летуче-ползучего бытия. Именно здесь – между ржавой кастрюлей без ручки и разбитой прялкой, суждено было начать новую жизнь щенку, коего хозяева этого дома уже мысленно окрестили Товарищем, дабы не давать настоящего имени, которое имеет обыкновение назойливо цепляться к любому живому существу, как репей к штанине. Ну, Товарищ и Товарищ! Щенку все равно, так как он еще даже не подозревает о том, что именно имя превращает любой живой организм в личность…

Кормили нового жильца веранды, надо сказать, сносно – объедками с хозяйского стола, размоченным хлебом, а то и похлебкой, с плавающим в ней салом, белесо подмигивая жирным глазком своему маленьком зубастому едоку. Поили щенка водицей из старой эмалированной миски, некогда служившей тете Лю походной баней для ее единственной куклы в далеком-далеком совсем не детском детстве.

– Товар надо беречь, – резюмировала тетя Лю, – чтоб лоснился, чтоб блестел, чтоб слюни у лопуха-покупателя потекли при виде этакой гладкости и упитанности. Я права, Ко?

– Конечно, лапушка моя!

Идиллия? Как бы не так! Была в судьбе щенка золотистого лабрадора ахиллесова пята, точнее, печать Каина, но вернее самого верного – злополучное клеймо, то самое ярко-белое пятно в форме собачьей косточки. Оно сияло на груди щенка, словно маяк, который не оповещает в ненастье корабли о приближении долгожданного спасительного берега, а буквально кричит всем и вся на планете о позоре, насмешках и обесценивании товара, коим на самом деле четвероногий малыш и был для дяди Ко, тети Лю и заводчиков, сдавших его с потрохами в руки мошенникам.

***

– Лю, это же не беда, – воодушевленно изрек дядя Ко, достав из загашника банку с краской, оставшейся от измалевывания забора. Она была темно-желтой – цвета увядшей одуванчиковой луговины. – Замажем. Сровняем с общим фоном. Будет он, как как его братаны и сестрицы! Не переживай, Лю!

Щенок, наивно полагая, что к нему проявляют неведомую доселе ласку – вилял хвостом и пытался лизнуть дядю Ко в нос. Брезгливо отвернувшись, тот обмакнул в банку кисть – старую, с вылезшей щетиной, похожую на тараканьи усы, вытащил ее оттуда и с нажимом провел по белому пятну.

У мироздания были другие критерии истины. Однажды допустив оплошность в карте судьбы малыша, оно не собиралось исправлять ее по воле какого-то прохиндея. Краска тоже воспротивилась дяде Ко. Не желая вступать в союз с шерстью лабрадора, она собралась в мелкие капли-бусинки и, презрительно скалясь, скатилась вниз по волоскам, оставив на грудке щенка неаккуратные, уродливые разводы, сквозь которые белела все та же проклятая косточка, теперь уже еще более заметная на испорченном фоне.

– Ах ты ж, гаденыш! – взревел дядя Ко, у которого терпение, и без того всегда тощее, лопнуло, как мыльный пузырь. – Да что ж такое?!.. Никак не скрыть эту вшивую метку!

Описав в воздухе дугу немого возмущения, кисть шлепнулась о стену веранды, оставив на обоях из некогда известной газеты «Правды» жирную кляксу, напоминающую раздавленного таракана. Брызги, словно рой разъяренных ос, разлетелись в разные стороны. Щенок, оглушенный криком и грохотом, шарахнулся в угол и забился там, жалобно поскуливая, всем своим видом вопрошая небеса: за что?

Тетя Лю, наблюдавшая за неловкими манипуляциями своего благоверного супруга с свойственным всем женщинам философским презрением к извечной мужской бестолковости, хмыкнула.

– Силой это пятно не возьмешь, Ко. Умом надо. У-м-о-м! На, давай… – она сунула ему темно-желтый рулончик лейкопластыря, купленный когда-то по случаю заклеивания дыр на башмаках. – Заклеивай им. Как мозоль. По цвету прямо очень похож.

Подойти к перепуганному щенку было делом не из легких. Он уже понял, что ласки от рук этих людей ждать не приходится. Тетя Лю, ворча и причмокивая, все же изловила его, прижала коленом к полу и, ловко орудуя ножницами, вырезала из пластыря аккуратную фигурку, повторяющую злополучную собачью кость.

– Сиди смирно, и не дергайся, противный уродец! – цыкнула она, когда щенок затрепыхался, почувствовав на нежной коже холодную полоску лейкопластыря.

Больно трепанув несчастное хвостатое существо за ухо для вящей покладистости, она с нажимом прилепила пластырь. Казалось бы, цель достигнута. Изъян скрыт. Но щенок, для коего эта штука вызывала немыслимый дискомфорт, немедленно вознамерился от нее избавиться. Он принялся яростно скрести лапой по грудке и шустро тереться о давно немытый пол, пытаясь содрать назойливую заплатку.

***

Тетя Лю, наблюдая за борьбой щенка с лейкопластырем, сначала хмурилась, потом начала звереть, а под конец, не выдержала, взвизгнула и закричала:

– Ах ты, неблагодарная твоя душа! Мы тебе помогаем, а ты… Да чтоб тебя!

В ярости она схватила неподдающегося паренька за холку и приподняла на полом так, что он громко заскулил от неожиданности и боли, и сердито швырнула в открытую дверь на улицу – к старой будке. Пластырь, не выдержав страстного порыва, отклеился с одного края и теперь нелепо и совсем несмешно болтался на шерстке маленького лабрадора.

Последующие дни напоминали алхимические опыты спятивших ученых. Дядя Ко – чей упрямый ум отказывался мириться с поражением, перепробовал буквально все, что было под рукой. Он мазал пятно горчицей – щенок ее слизывал и чихал, но пятно проступало вновь. Он пытался припудрить его медным купоросом – вышло еще хуже. В припадке отчаяния, он даже развел крепкий раствор марганцовки, надеясь прижечь белизну до темно-коричневого цвета. Но пятно, будто наделенное магической защитой, только слегка порозовело и продолжило насмешливо подмигивать неумелому экспериментатору ярко-белой собачьей косточкой.

***

Ничто не брало эту кость. Ни краска, ни пластырь, ни народная хитрость. Она была нерушимой, как закон подлости, и яркой, как совесть негодяя.

И вот однажды вечером, когда щенок, утомленный экспериментами, спал, свернувшись калачиком на старом ватнике, дядя Ко, облокотившись на косяк двери, произнес слова, которые должны были изменить судьбу их маленького пленника:

– Лю, – сказал он хрипло. – Не выходит. Не продать его нам. Ни один лопух, даже самый слепой, не поверит, что это породистый лабрадор без изъяна. Это пятно… оно… как клеймо. Как приговор…

Чистя картошку у ведра, тетя Лю тяжело вздохнула в ответ – она и сама уже давно поняла, что прибыль уплывает из дырявых рук, словно дым из развалившейся печной трубы.

– Значит, так, – продолжил дядя Ко голосом, в котором удавливались нотки нового стратегического замысла. – Коли не вышел из него аристократ с выставки… выйдет из него сторож дому нашему. Злобный, цепной пес получится. Для охраны. Их тоже покупают за хорошие деньги. Не такие, конечно, как за выставочных псов, но все же… Давай вырастим из него грозу окрестностей! Чтоб грозно гавкал и рвал всех, кто через забор перелезет без спроса!

Тетя Лю задумалась, вращая в руках похожую на сморщенного гнома картофелину. Идея имела здравое зерно. Двор был большой, калитка хлипкая. Сторож их обители был необходим, как воздух. А из этого уродца, пожалуй, ничего путного, кроме сторожа, и не выйдет. В крайнем случае, можно продать соседям.

– Ладно, – буркнула она. – Давай попробуем. Только чтоб злой был, как черт. А то вырастим добренького, опять на шее сидеть будет.

Решение было принято. В тот же день на задворках, возле сарая, пахнущего мышами и старыми дровами, тетя Лю с выражением глубокого отвращения вытряхнула щенка из коробки на землю, покрытую жухлой травой и окурками. Лабрадорчик жалко шлепнулся и заерзал по холодной земле.

– Ну что, смотри, – дядя Ко ткнул ему в нос газетой с заоблачными ценами на щенков лабрадоров, а затем грубо надавил большим пальцем на белую косточку на его грудке, пытаясь тем самым в последний раз стереть судьбоносную печать из жизни щенка. – Вот посмотри! Ты должен стоить как хороший автомобиль! А ты… ты брак! Убыток! Сплошной ущерб! Запомни это, негодник! Кормить тебя будем объедками! И только!

Щенок прижался к холодной земле и съежился от страха, не понимая, за что на него кричат. Его большие, наивные, еще не успевшие прочувствовать глубину мироздания глаза наполнились слезами. Он попытался лизнуть шершавым языком огромный ботинок дяди Ко, но его отшвырнули ногой к новому жилищу, дав понять, что судьба, действительно, злодейка.

***

В его новый дом превратилась старая, продуваемая всеми ветрами будка, из которой пахло тоской и предыдущим псом, скончавшимся при загадочных обстоятельствах. В первую же ночь, словно в насмешку свалившимся на ушастую головенку невзгодам, разразилась небывалая в этих краях гроза. Гром гремел так, будто небесные титаны переставляли мебель в своей обители. Молнии сверкали, озаряя унылый двор ослепительным, пугающим светом. Небеса разверзлись – с них лило даже не как из ведра, а как из опрокинутого таза.

Щенок сидел один в холодной, промокшей насквозь конуре и дрожал, как осиновый лист на ветру – от небывалого страха, от жуткого холода, от дичайшего одиночества, проникающего в самые маленькие косточки на кончике хвоста.

Малыш смотрел на освещенные, уютные окна дома – откуда доносился сиплый смех Ко и Лю, звон тарелок и вилок, а еще голос диктора, вещающего о непонятной слуху щенка выставке картин знаменитого на весь свет художника Ван дер Мака.

По мохнатой, испачканной в грязи мордочке скатилась одинокая слезинка, напоминающая крупинку соли, внезапно упавшую в океан вселенской несправедливости.

– Почему я не такой, как все? – тихо всхлипнул лабрадорчик и его одинокий голосок мгновенно утонул в реве стихии. – Почему? За что мне все это?

Он высунул мордочку из будки, посмотрел на тяжелые, полные дождя и гнева тучи, прикрыл лапкой свою единственную, но такую ненавистную хозяевам особенность – белое пятнышко: метку изгнания. Потом он запел жалобную, безнадежную песню, четверостишья которой чем-то напоминали рубаи Омара Хайяма, отбитые щенячьим воем.

В будке старой, у двери чужой,

Забытый всеми, маленький, больной.

Лежу, дрожу, и жалобно скулю,

О ласке, о тепле я так молю.

У-у-у-у-у!

Никто не смотрит, мимо все идут,

И крошки хлеба даже не дадут.

Голодный, слабый в угол я забился,

Зачем на свет я только появился?

У-у-у-у-у!

Мечтаю я о добрых, нежных руках,

Забыть навеки про холодный страх,

Уснуть спокойно, зная, что любим,

Но этот сон, увы, неисполним.

У-у-у-у-у!

Дождь барабанит, ветер завывает,

И сердце в глубине души тихонько замирает.

В глазах надежда медленно угасла,

Жизнь без любви, увы, так безучастна.

У-у-у-у-у!

И в тишине, лишь слышно слабо «Гав…»,

Приветствие кому? Зачем? Я прав или не прав?

Мир полон лжи, обмана и огласки.

Кому я нужен без любви и ласки?

У-у-у-у-у!

Жалобная, пронзительная оратория тоски внезапно смолкла. Не потому, что у малыша иссякли мысли – о, нет! Горечь изгнания и холод одиночества способны питать музу даже самого захудалого барда хоть до скончания веков. Оратория стихла, потому что ее прервал металлический, скрипучий и угрожающий звук…

***

В шуме дождя щенок уловил не предвещавший ничего хорошего скрип открывающейся двери.

На пороге, освещенный ядовитым желтым светом дома, стоял, подобно разгневанному шайтану, злющий, как никогда, дядя Ко. Силуэт его был уродливо растянут в страшную тень – в руке болтался ремень.

– Эй, мелкий негодник, чего развылся? – прохрипел он голосом, напоминающим скрежет гравия по стеклу. – Заткнись уже, неблагодарный пес, дай спать своим любимым хозяевам!

«Любимым…» Это слово прозвучало особенно цинично – любили-то дядя Ко и тетя Лю в основном себя, а кроме себя еще и звон монет в копилке с розовым пятачком. Щенок почувствовал это всей своей дрожащей душой. Он не видел деталей, кроме огромной тени Ко и блеснувшей от вспышки молнии начищенной до блеска пряжки на ремне.

Ушки свернулись при звуке голоса, от которого стыла кровь в жилах. Инстинкт – этот древний, как мир, советчик, прошептал ему одно-единственное слово: «Спасайся!». Щенок, поджав еще не окрепший, но уже познавший горечь унижений хвост, трусливо забился в самый дальний, темный и пахнущий плесенью угол старой будки. Он вжался в гнилые доски, зажмурился и попытался стать невидимкой, раствориться, исчезнуть из этого кошмарного мира.

Ремень со свистом рассек воздух и с глухим шлепком обрушился на мокрую крышу конуры. Дождевые брызги взметнулись в воздух фонтаном брызг.

– Вот сейчас ты у меня получишь, мелкий негодник! – прохрипел дядя Ко.

Тетя Лю крикнула за его спиной:

– Закрой дверь, а то еще простудимся! Иди уже спать! Нечего с этим бракованным церемониться! Завтра разберешься!

Уже замахнувшийся для второго удара дядя Ко внезапно замер. Его разум, скроенный из прагматизма и лени, взвесил: мокнуть здесь дальше, тратя силы на непонятно что, или вернуться под крышу, к теплой печке и ворчливой, но такой родной Лю? Чаши весов качнулись в сторону печки.

– Ладно, гуляй, хвостатый бездельник! – буркнул он для собственного успокоения. – Но чтоб завтра я от тебя ни звука не слышал! Ни-че-го!

Дверь захлопнулась. Тьма съела единственную полоску света, оставив щенка наедине с грозой, холодом и всепоглощающим страхом.

Сердце застучало, как бешенное. Мелкая и неконтролируемая дрожь забегала по всему телу. Лабрадорчик боялся не только пошевелиться, но и вздохнуть – потому, что тень дяди Лю могла вернуться в любую минуту. И тогда все – ремень обязательно нащелкает подзатыльников.

***

Щенок с трудом заснул и ему приснился страшный сон. Хотя, почему сразу страшный? Может, прекрасный? Сложно сказать. Граница между кошмаром и мечтой в его положении была безнадежно стерта. Почему? Да потому, что он уже не был маленьким, жалким щенком. Он был Великим Псом – цербером с Золотых Полей. Его шерстка отливала бронзой мускулов, а не жалкой грязью, на зубах сверкала сталь доспехов, а на могучей груди… о, чудо!.. сияло то самое ярко-белое пятно в виде собачьей косточки. Но теперь это была не метка изгнания, а герб – символ непобедимости, отлитый из чистого света. Косточка пылала на груди щенка, как щит Ахилла, и вселяла ужас в сердца врагов.

А они были повсюду – Демоны Тьмы и Беспросветности. Возглавляли их два самых ужасных исчадия ада: демон Алчности Ко'таргус – чье тело было соткано из скрипучих, ржавых монет и старых, протертых ремней, и демонесса Лицемерия Лю'цифера – чьи сладкие речи капали ядом, а глаза метали молнии злобы.

– Отдай нам свою кость, никчемный пёсель! – шипел Ко'таргус, лязгая стальными зубами. – Она не для тебя! Ты – брак! Убыток!

– Мы тебя пригрели, вылюбили! – визжала Лю'цифера, из ее глаз сыпались фальшивые жемчужины слез. – А ты неблагодарный!

Цербер с Золотых Полей оскалился в ответ. Его рык был подобен раскату грома.

– Не отдам! Это мое! Моя метка! Мое предназначение!

Он ринулся в бой. Он грызся с демонами, рвал их на куски, но те, подобно гидре, обрастали новыми головами – то в виде банки с краской, то в виде рулона лейкопластыря. Это была бесконечная, изматывающая битва. Щенок был сильным, непобедимым и… бесконечно одиноким…

В самый разгар сечи бесстрашный борец с нечистью неожиданно услышал музыку – тонкую, едва уловимую, напоминающую звон хрустальных колокольчиков. Она доносилась откуда-то сверху, сквозь клубящуюся мглу боя. Щенок почему-то решил, что музыка звучала в его честь.

Демоны прикрыли лица корявыми лапами от этого звука, завыли от боли и принялись отступать. А бесстрашный цербер, гордо подняв голову, увидел в разрыве туч на небе одинокую, яркую звезду. Она подмигнула ему – ее свет тот час упал прямо на ярко-белую косточку, заряжая ее сверхъестественной силой.

***

Щенок резко проснулся. Вздрогнул. Гроза была уже на излёте. Дождь стихал, превращаясь из ливня в унылую морось. Гром уполз за горизонт, ворча себе под нос последние проклятия всему сущему.

Снаружи, совсем рядом с будкой, раздавался шорох. Продолжая дрожать от остатков сна и пережитого ужаса, лабрадорчик боязливо высунул нос из своего укрытия. В едва освещенной угасающими вспышками молний темноте он увидел…

На мокрой земле – прямо перед входом в будку, лежало небольшое белое нечто. Оно пахло чем-то манящим. Интересно, чем? Щенок втянул носом воздух. Инстинкт подсказывал – это может быть опасно! Опыт короткой жизни твердил: все, что исходит из этого мира – боль и обман! Как поступить?

В животе урчало от голода. Щенок медленно вышел из будки. И вот он уже ткнулся носом в незнакомый предмет. Ого, это был кусок нежного, чуть подтаявшего от дождя сыра. Он схватил его и юркнул в свою нору, ожидая подвоха, крика или даже удара. Но ничего не произошло. Только ветер шелестел мокрыми листьями в темноте.

Он съел сыр. Весь. Даже крошки не оставил. Это, надо признать, было невероятно. Не похлебка с глазком сала в мутной жиже, не размоченный в ней хлеб. Это был вкус… Лабрадорчик даже облизнулся… вкус другого мира, в котором существует доброта.

«Кто же подбросил мне такой подарок?» – подумал щенок. Он неслышно приподнялся на лапах, высунул голову из старой будки и вгляделся в непроглядную темноту двора. Гм-м, а ведь никого не видно, кроме силуэта покосившегося дома с темными глазницами окон.

Вдруг на краю участка – у самой калитки мелькнула чья-то тень. Неуловимая, легкая, словно сотканная из мрака. А потом донесся едва слышный звук, похожий на ласковый щелчок языка. Опять привиделось?

Щенок замер, прислушался, но так ничего и не распознал, кроме завывания ветра, да мерного стука дождевых капель по шиферу крыши. Тайна осталась тайной. Но в маленьком, израненном сердце щенка – промокшем и продрогшем, в эти мгновения вспыхнула едва заметная искра надежды на то, что в злом мире все-таки есть место добру.

Лабрадорчик свернулся калачиком на мокрой подстилке, надежно прикрыв лапой от холода ярко-белую косточку на своей груди. Демоны из сна отступили. На смену им пришла загадка. А она, как известно, всегда лучше безысходности – хотя бы потому, что в ней всегда скрыта возможность познания чего-то нового.

***

Тень у калитки, тем временем, материализовалась в весьма конкретное существо. Черный силуэт, отливавший в прощальных вспышках молний синеватым металлическим блеском, тяжело и вместе с тем беззвучно взмахнул большими, будто выкованными из ночного неба, крыльями. Существо бесшумно вспорхнуло на покосившийся забор и замерло на нем, превратившись в странный, угловатый нарост.

Два маленьких глаза выдавали незваного гостя, явившегося на запретные земли дяди Ко и тети Лю. Они, как черный лед, поблескивали в ночи, безмятежно наблюдая за жалкой конурой и притихшим в ней маленьким зверьком.

Это черное существо, известное в узких кругах местной фауны как Зумба-Бумба (звучное имя было полученное им за пристрастие к ритмичному постукиванию клювом по жестяной крыше сарая), было постоянно зарегистрировано на чердаке старого профессора Умнова, чей домишко ютился по соседству.

Оперение существа, подбросившего к старой будке увесистую головку сыра, было цвета самой беспросветной ночи, а взгляд обладал пронзительностью старого детектива.

«Кар-рамба! – пронеслось в голове, привыкшей к лаконичным и емким мыслям вороны. – Опять эти, кар-р, двуногие всё путают, кар-р. Жемчуг поросятам, кар-р, алмазы, кар-р – в навоз. Ну да ладно, не впервой, кар-р, кар-р, кар-р. Миром правят не они, к счастью, кар-р. А правят им, как известно, кар-р, терпение, наблюдательность и, кар-р, вовремя подброшенный кусок сыра. Надеюсь, кар-р, я его вовремя уронила?».

Виновница незапланированного ужина лабрадорчика поправила крылом воображаемый галстук-бабочку, негромко прокаркала что-то одобрительное в сторону уже спящего щенка и отправилась восвояси, бесшумно разрезая крыльями влажный воздух.

На ходу у Зумбы-Бумбы сочинялась новая, полная сарказма стихотворная притча о самой себе. Дело было сделано. Еще одному несчастному помогла. Значит, воронья карма пополнилась очередным плюсиком…

– А то, кар-р, говорят, мол, мы, кар-р, способны только попусту каркать, кар-р, и таскать все, что плохо, кар-р, лежит, в основном, кар-р – блестящее, кар-р, и крайне, дорогое…

В городе большом, где шум и гам,

Жила ворона тут и там.

Но не простая, а с умом,

Расследовала все кругом.

Пропал у белки ценный гриб,

Весь лес от горя аж охрип.

Но Зумба-Бумба тут как тут,

Нашла его за пять минут.

Зумба-Бумба, сыщик наш!

Раскроешь ты любую блажь!

Твой острый глаз,

Твой зоркий взгляд,

Найти улики каждый рад!

Потом у зайца-хвастуна

Вдруг пропала морковка одна.

Он плакал, слезы лил ручьем,

Мол, вор остался ни при чем.

Ворона перышко нашла,

И к дятлу сразу привела.

Зумба-Бумба, сыщик наш!

Раскроешь ты любую блажь!

Твой острый глаз,

Твой зоркий взгляд,

Найти улики каждый рад!

Она найдет любой предмет,

Даст на любой вопрос ответ.

Ей в этом деле равных нет,

Таков вороний интеллект.

Зумба-Бумба, сыщик наш!

Раскроешь ты любую блажь!

Твой острый глаз,

Твой зоркий взгляд,

Найти улики каждый рад!

Бежал лисенок без оглядки,

Украл он бусы с чьей-то грядки.

Ворона след легко берет,

И бусы вмиг тебе найдет!

Зумба-Бумба, сыщик наш!

Раскроешь ты любую блажь!

Твой острый глаз,

Твой зоркий взгляд,

Найти улики каждый рад!

***

На следующее утро двор дяди Ко и тети Лю предстал миру во всей своей унылой красе. Солнце, словно начинающий маляр, неумело и жадно заливало светом все углы двора, выставляя напоказ всю суть так называемых хозяев лабрадорчика: ржавую бочку, кривой забор, облезлый сарай и, как венец творения, будку новоявленного сторожа всего этого убранства, от которой все еще тянуло сыростью и тоской по лучшей доле.

Дядя Ко, все еще подкрепленный стратегическими соображениями насчет сторожевой карьеры щенка, вышел на крыльцо с видом Наполеона перед Аустерлицем. В руке он сжимал уже не ремень, а нечто более многообещающее – обглоданную кость с остатками мясных прожилок, выпрошенную у тети Лю под предлогом «производственной необходимости».

– Ну, что, бракованный, – остановившись перед будкой, провозгласил он. – Кончилась твоя беззаботная жизнь. Начинается служба. Вставай, кому говорят! Приступим к подготовке!

Наученный горьким опытом лабрадорчик, не выскочил навстречу дяде Ко. Он лишь высунул из темноты мокрый нос и принялся обнюхивать воздух, пытаясь уловить знакомые нотки вчерашнего сыра и разгадать настроение злобного гиганта в стоптанных сапогах.

– Не понимаешь по-хорошему? – Ко вздохнул, схватил щенка за шиворот и вытащил его на свет божий. – Смотри и слушай. Видишь вон того? – Он ткнул костью в сторону петуха по прозвищу Горлопан – важного и блестящего медью перьев, с достоинством патрулирующего границы своего курятника. – Это враг номер раз. Он посягает на наше добро! На твою еду! Ты должен его гнать, рвать и терзать! Понял? Гав-гав на него! Вот так!

Дядя Ко опустился на четвереньки и издал несколько энергичных, хотя и сиплых, гавканий. Потом он оскалился и швырнул кость в сторону петуха – для стимулирования в щенке, как он полагал, духа соперничества и инстинкта хищника.

Описав в воздухе неровную дугу, кость шлепнулась в пыль. Ведомый голодом лабрадорчик метнулся к ней. Но на полпути его уже поджидал Горлопан. Петух остановился, вытянул шею, нацелил на щенка один круглый, желтый и исполненный глубочайшего презрения ко всем четвероногим глаз.

– Кукх-кх-кхэ-р-ри-кк-ку! – прокукарекал он (в этом звуке слышалась угроза и неоспоримая власть в хозяйском дворе).

Щенок замер, сначала поджал, а затем беспомощно завилял хвостом, пытаясь объяснить, что он тут ни при чем и просто очень хочет кушать.

Горлопан сделал два решительных шага вперед, клюнул кость, отшвырнул ее в сторону как недостойную своего внимания ерундовину и уставился на щенка с немым вопросом: «Ну, и что ты на это скажешь?»

Лабрадорчик жалобно пискнул и отполз к будке.

– Да что же это такое?!.. – взревел дядя Ко. – Он же тебя в десять раз меньше! Ты же лабрадор! Породистый зверь! Да я… в твои годы…

– Брось, Ко, – раздался с крыльца голос тети Лю. Она наблюдала за происходящим, скрестив руки на груди. – Силы не равны. У этого пернатого бандита стаж, а у нашего уродца – только амбиции и то не свои, а твои. Видал, как Горлопан на цыплят своих смотрит? Как на потенциальных подчиненных. Он с ними ведет себя всегда, как полководец. А твой щенок – это так, муравей для него.

– Надо уравнять шансы! – загорелся Ко. – Лю, дай-ка мне вон ту старую подушку!

Стратегический замысел дяди Ко был прост и гениален, как теорема Пифагора для отличников. Он привязал к спине щенка старую диванную подушку.

– Теперь его клюв тебе не страшен! – любуясь своим творением, объявил он.

Обремененный непосильной ношей щенок сидел и грустно поскуливал, всем своим видом напоминая нелепую черепаху, которую заставили участвовать в скачках.

– Давай атакуй его! Вперед! За папу Ко и маму Лю!

На сей раз лабрадорчик, подгоняемый пинком сапога, все-таки сделал несколько неуверенных шагов в сторону Горлопана. Петух отнесся к новому облику противника с профессиональным интересом. Он неторопливо обошел вокруг щенка, надменно постучал клювом по подушке, прислушался к глухому стуку и, видимо, не обнаружив ничего съедобного и опасного, потерял к новинке всякий интерес. С достоинством развернувшись, Горлопан направился к курам, бросив на прощание:

– Ку-ка-ре-ку! – что в переводе с петушиного явно означало: «Не до тебя, мелочь пузатая, у меня планерка».

Окрыленный сдачей позиций врагом, щенок почувствовал прилив храбрости. Он тявкнул вслед пернатому храбрецу.

– Видал? – закричал дядя Ко тете Лю. – Сработало! Он уже защищает территорию!

– Территорию своего позора, – флегматично заметила жена двуногого хищника. – Сними с него этот уродский горб. Не хватало еще, чтобы нас куры засмеяли.

На том первый урок сторожевого дела с треском провалился…

***

Тем временем, на старом клене, склонившемся над забором, происходило нечто необычное. На самой толстой ветке, позволяющей держать в поле зрения весь двор, восседала мадемуазель Зумба-Бумба. Она прибыла с очередным патрульным облетом своих владений и сразу же заметила странные телодвижения двуногих.

«Вот те, кар-р, – следя за сценой с подушкой, подумалось ей. – Опять эти чудаки, кар-р, что-то затеяли. То, кар-р, мажут мелкого краской, то, кар-р, клеят на него не весть что, то, кар-р, подушки к нему цепляют. Ума, кар-р, не приложу, кар-р, что у них в этих головах, кар-р, творится. Наверное, ветер гуляет, кар-р, да с мусором перемешивается, кар-р. Надо все это непотребство, кар-р, запр-р-ротоколировать».

Достав из недр подсознания воображаемый блокнот и мысленно выдернув перо из шикарного хвоста, она в уме надиктовала сама себе текст следующего содержания: «Объект наблюдения №1 (щенок, кличка отсутствует, метка «кость») подвергается непонятным манипуляциям со стороны объекта №2 (самец двуногий, «Ко»). Цель: превращение в нечто горбатое и неуклюжее. Результат: ноль. Вывод: объект №2 – плохой учитель. И учитель ли вообще? Это нужно уточнить! Продолжаем наблюдение. Кар-р!».

Ворона склонила голову набок, ловя обрывки ругани, долетавшие со двора.

– Ладно, с пернатыми вопрос ясен! – решил Ко. – Переходим к млекопитающим! Эй, Лю! Позови-ка этого… как его… Эскимоса!

***

Эскимосом звали старого дворового кота, шерсть которого во времена оные была белой и пушистой, а нынче напоминала линявший коврик для протирки испачканной обуви. Кот этот был философом и прагматиком. Он верил трем вещам: теплым батареям, полной миске похлебки и тому, что все люди – странные существа, которых нужно терпеть ровно до тех пор, пока они выполняют два первых пункта из ранее перечисленных.

Тетя Лю вынесла на крыльцо миску с дымящейся похлебкой. Эскимос тут же материализовался (наверное, из воздуха) у ног хозяйки и принялся мурлыкать, описывая вокруг ее башмаков замысловатые восьмерки.

– Вот, смотри, уродец, – наставительно произнес Ко, обращаясь к щенку. – Это враг номер два. Хитрый, усатый, коварный и крайне наглый! Он пришел отнять у тебя твою законную похлебку! Видишь? Твою! Ты должен его прогнать! Защити свою пайку! Немедленно! Фас его!

Щенок настороженно посмотрел на кота. Оторвавшись на секунду от созерцания миски, усатый Эскимос глянул на него томным, полным вселенской усталости и снисходительности взглядом, затем лениво облизнулся, словно говоря лабрадорчику:

– И ты туда же, малыш? Давай без глупостей…

– Ну же! Гавкай на него, бракованный! – кричал, подталкивая щенка к коту, дядя Ко.

Наученный горьким опытом общения с петухом щенок не спешил нападать на нового знакомого. На всякий случай он негромко тявкнул. Скорее, из вежливости – чтобы лишний раз не злить двуногого.

Эскимос в ответ поднял бровь (да-да, у него была редкая, очень выразительная морда) и издал звук, соединяющий в себе одновременно и шипение, и фырканье. Этого оказалось достаточно. Щенок отпрянул.

– Да что же это такое! – почти заплакал Ко. – Да он же тебя боится! Ты же в десять раз больше его! Ну-ка, я тебе помогу!

Дядя Ко сделал то, что впоследствии сам же назовет тактической ошибкой. Он взял миску с похлебкой и поставил ее на землю между котом и щенком.

– Вот! – громогласно провозгласил он. – Кто первый – тот и молодец! Боритесь за пищевую иерархию!

Ожидая яростную схватку, хозяин видел в своем воображении, как щенок бросается на кота, а кот, ощетинившись, дает ему отпор – именно так они и будут тренироваться день ото дня, пока щенок не превратится в злую и беспощадную машину для уничтожения всяческих чужаков.

Реальность однако, как это часто бывает, подбросила дядя Ко сюрприз. Не меняя выражения морды, Эскимос медленно подошел к миске. Щенок, тем временем, повинуясь инстинкту, тоже шагнул вперед. Кот остановился и снова посмотрел на щенка – долгим таким, тяжеленным, можно сказать, взглядом. Лабрадорчик сразу все понял и замер.