Читать онлайн Богаче всей Кубы

ПРЕДИСЛОВИЕ

Гавана. Город, который дышит, как старый, уставший зверь. Воздух здесь густой, тяжелый; он пахнет соленым дыханием океана, сладковатой гнилью разбитых кокосов в сточных канавах, жареным бананом и вековой пылью, въевшейся в трещины розовых и бирюзовых фасадов. Это запах истории, которая закончилась, и жизни, которая упрямо, из последних сил, пытается эту историю дожить.

По этим улицам, мощеным отчаянием и призраками былой славы, ходят люди с позвоночниками, выкованными из упрямства. Они носят свою нищету с surpremante грацией, как поношенную, но чистую рубашку. Они танцуют, когда не на что купить хлеб. Смеются, когда плакать уже нет сил. Ищут тень, чтобы спастись от солнца, которое бесплатно и потому – единственное, что у них в избытке.

Но даже в этом царстве сломанной гордости есть своя иерархия. Свой негласный рейтинг бедности. И есть те, кто провалился на самое его дно. На дне этом нет поэзии, нет музыки, нет утешительных разговоров о «богатстве души». There is only the quiet, grinding humiliation. The kind that scrapes at you every waking hour. The kind that comes from the look of a wife who no longer sees a man, but a problem she can't solve. The kind that is delivered with a clap on the shoulder and a laugh from friends who are just grateful they are not you.

Это история человека с того самого дна. Его зовут Октавио. И это не история о романтичном бандите, не о кубинском Робин Гуде. Это история о тихом, незаметном отчаянии, которое однажды достигло такой критической массы, что должно было или уничтожить его совсем, или вырваться наружу чудовищным, иррациональным поступком.

Октавио не хотел грабить банк. Он хотел перестать чувствовать, как на него смотрят. Хотел, чтобы дверь в ванную закрывалась изнутри. Хотел, чтобы в его стакане был не самый дешевый ром, а хотя бы не самый дешевый. Он хотел одного-единственного дня, когда его плечи не были бы сгорблены под тяжестью собственной несостоятельности. Ограбление было просто самым отчаянным, самым идиотским, самым единственным выходом, который смогло предложить его сознание, затуманенное жарой и унижениями.

Это «план». Не блестящая операция, не хитроумный замысел. Это акт самоубийства и надежды на воскрешение одновременно, составленный на обороте старой продуктовой карточки дрожащей рукой. Это крик, заглушаемый грохотом старых американских автомобилей и ритмом румбы.

Такова уж Гавана – она может заставить поверить, что отплясывать румбу на краю пропасти – это и есть настоящая жизнь. Но Октавио сорвался. И его танец отчаяния начинается сейчас.

Глава 1. Соль на губах и пыль на ботинках

Солнце в Гаване никогда не всходит. Оно с размаху шлепается о горизонт, и сразу же, без всяких нежностей, принимается выжимать из города все соки. Первыми просыпались мухи, лениво ползая по липкому слою пыли на подоконнике. Потом – соседский петух, который охрип от многолетних попыток прокричать этому городу что-то важное. И только потом – Октавио.

Его сознание возвращалось к нему не резко, а медленно, как поднимающаяся мутная вода в раковине после прочистки засора. Сначала – тупая боль в виске от дурного сна, который уже невозможно было вспомнить. Потом – жесткость матраца, вдавившаяся в бок пружина. И наконец – звук. Тихий, но отчетливый звук того, что его жена, Камила, уже не спит. Она лежала спиной к нему, на самом краю кровати, и дышала так刻意но ровно и тихо, что это было громче любого крика. Это было дыхание ожидания. Ожидания, когда он, наконец, поднимется и выйдет из комнаты, чтобы она могла сама начать свой день, не деля с ним это проклятое пространство.

Октавио приоткрыл один глаз. Сквозь щель в ставнях луч света резал полумрак, выхватывая из темноты частицы пыли, танцующие в воздухе, как микроскопические унижения. Он лежал и не двигался, притворяясь спящим, продлевая эти последние секунды, когда его еще не съедал сегодняшний день.

Он вышел на улицу, и Гавана ударила ему в лицо своим привычным кулаком – запахом помоев, цветов и выхлопных газов. Дети уже гоняли мяч, сшитый из тряпок, их визг был пронзителен и беззаботен. Старухи, сидя на стульях у парадных, провожали его взглядами, тяжелыми, как гири. Их взгляды говорили: «Вот он, пошел. Куда? Зачем? Всё равно ничего не выйдет». Он научился читать это еще в юности.

Очередь в угловой лавке «El Bodegón» была его ежедневной исповедью и казнью. Здесь собирался весь его микроскосмос. Соседи, знакомые, те, чьи жизни были таким же потрепанным свитком неудач, но которые умудрялись сохранять какую-то свою, особую иерархию.

– Октавио, брат! – крикнул Рамиро, его бывший одноклассник, теперь пузатый и вечно потный мужчина с золотым зубом. – Как там твой «бизнес»? Нашел уже свою золотую жилу?

Слово «бизнес» Рамиро произнес с такой сладкой, жирной язвительностью, что у Октавио сжались кулаки в карманах шорт. Его «бизнес» – это тщетные попытки чинить сломанные вентиляторы и чайники, которые и ломаться-то уже были не способны, настолько они старые.

– В процессе, Рамиро, в процессе, – пробормотал он, уставившись в потрескавшийся асфальт у своих ног.

– Да уж, процесс вижу, – не отставал тот, громко смеясь и оглядываясь на других в очереди, seeking their approval. – Главное – не сдавайся! А то Камила, слышал, совсем приуныла? Говорят, к сестре в Матансас собралась? Надолго?

Укол был точным и болезненным. Слухи в Гаване распространялись быстрее, чем пожары в сухой сезон. Он ничего не ответил, только почувствовал, как горит шея и уши.

Дальше была очередь за водой. Ржавая, сочащаяся капля по капле колонка, возле которой всегда толпился народ. Здесь он встретил старика Эстебана, который когда-то учил его играть на гитаре.

– Октавио, сынок, – голос старика был похож на скрип сухого дерева. – Ты какой-то бледный. Деньги на обед есть? Держи, купи себе хоть мальтийу.

Старик протянул ему несколько жалких смятых песо. И это было хуже, чем насмешки Рамиро. Эта жалость, искренняя, отеческая, добивала его. Она была доказательством того, что он – последний. Последний, кому даже старик, живущий на одну пенсию, подает милостыню. Он хотел отказаться, гордо сказать «нет, спасибо», но рука сама потянулась и взяла деньги. Живот сводило от голода. Гордость была роскошью, которую он не мог себе позволить.

– Спасибо, дон Эстебан, – выдавил он, чувствуя, как эти слова обжигают ему губы.

– Ничего, сынок, бывает, – старик хлопнул его по плечу, и это прикосновение было похоже на поглаживание больной собаки.

Он шел домой, неся пластиковую канистру с водой, и каждый его шаг отдавался в висках одним и тем же словом: «Никчемный. Никчемный. Никчемный».

Дома его ждала Камила. Она стояла у раковины и мыла единственную тарелку. Ее спина была напряжена, как струна.

– Воду принес? – бросила она через плечо, даже не поворачиваясь.

– Да.

– Рамиро опять свои шутки шутил? Слышала, как он орал на всю улицу.

Он промолчал, поставив канистру на пол.

– Почему ты никогда ничего ему не отвечаешь? – она резко развернулась, и в ее глазах стояли слезы злости. – Почему ты позволяешь им так с тобой говорить? Ты что, тряпка? Мужчина должен быть гордым! Должен уметь поставить на место таких увальней!

– И что мне ему сказать, Камила? – тихо спросил Октавио. – Что у меня нет денег? Что мой собственный дом разваливается на глазах? Он это и так знает.

– Он знает, что ты не способен даже слова подобрать! – выкрикнула она. – Он знает, что ты боишься! И я знаю. Я смотрю на тебя каждый день и вижу только страх. Где тот парень, который обещал мне звезды с неба? Который говорил, что мы будем жить как люди?

Она отвернулась и с силой поставила тарелку на сушилку.

– У меня нет сил, Октавио. У меня нет сил больше ждать, пока ты станешь мужчиной.

Она вышла из комнаты, оставив его одного в гнетущей тишине, нарушаемой только мерным стуком капель из плохо закрытого крана. Кап-кап-кап. Как отсчет его последних секунд терпения.

Он стоял посреди своей нищей кухни, смотря на свои потрескавшиеся пятки, на паутину в углу, на жалкую канистру с водой. И вдруг тишину внутри него разорвало. Это был не взрыв ярости, а что-то иное. Холодная, обжигающая волна абсолютной, бесповоротной ясности.

Он поднял голову. Его взгляд упал на висевший на гвозде календарь с видом на здание банка «Финансьеро» – солидное, облицованное мрамором, символ стабильности и денег, которых у него не было.

И в этот миг план родился. Не как безумная идея, а как единственно возможный, логичный вывод из всего, что с ним происходило.

Они все смеются? Пусть. Жена не верит? Пусть. Они все видят в нем тряпку, последнего неудачника, жалкое существо, заслуживающее лишь насмешек или жалости?

Он посмотрел на календарь. На банк.

Они увидят. Они все увидят.

Он не просто ограбит банк. Он совершит нечто идеальное. Нечто гениальное. Он превратит свое отчаяние в план, а свое унижение – в оружие. Он станет не преступником. Он стане легендой. Тем, кого все боялись и уважали. Тем, кто одним махом поставил на место всех этих Рамиро, всех этих жалких сплетников.

Он заставит Камилу смотреть на него с ужасом и восхищением. Он заставит весь этот проклятый город говорить о нем шепотом.

Великим его не считал никто. Никто, кроме него самого в эту секунду. И этого было достаточно, чтобы начать.

Он подошел к столу, достал из ящика засаленный детский блокнот в картинках и заточенный до предела карандаш. Его рука дрожала, но не от страха, а от предвкушения.

Он начертал на первой странице: «План».

И мир вокруг замер, затаив дыхание.

Глава 2. Украденный блокнот с гербом отеля «Насьональ»

Мысль, once родившись, пустила корни с быстротой тропического лиана. Она оплела его мозг, вытеснив всё: голод, усталость, унизительные echo насмешек. Теперь он видел не трещины на потолке, а схемы. Слышал не капли воды, а тиканье воображаемого таймера.

Но для того чтобы план из смутной мечты о мести всему миру превратился во что-то осязаемое, нужны были инструменты. Бумага и ручка. И самое главное – место. Место, где его никто не знал, где он мог бы сидеть часами, не вызывая вопросов, и где его бедность не была бы клеймом на лбу.

Таким местом мог быть только отель.

Не тот убогий «посада», куда заглядывали отчаянные туристы-бэкпекеры, а место с претензией. С историей. Место, где призраки прошлого были достаточно громкими, чтобы заглушить шепот о его настоящем.

Его выбор пал на «Насьональ». Гранд-отель, памятник архитектуре, свидетель бесчисленных историй – мафиозных сделок, романтических встреч, политических интриг. Для Октавио он был символом другой жизни, жизни, которая когда-то казалась возможной. Теперь он станет его штаб-квартирой.

Переступить порог вестибюля было актом немыслимой дерзости. Консьержи в ливреях, блестящие полы, прохладный воздух, пахнущий дорогой полиролью и свежими цветами. Он почувствовал, как на него смотрят. Взгляды служащих, выверенные годами тренировок, скользили по его поношенным шортам, дешевым сандалиям. Они не были враждебны – они были пусты. Он был для них не человеком, а помехой, пятном на безупречном интерьере, которое вот-вот устранят.

Сердце колотилось где-то в горле. Каждый шаг отзывался грохотом в ушах. Он сделал вид, что кого-то ищет, уставившись в экран мобильного телефона, который был давно мертв и использовался лишь как бутафория для придания себе важности. Он прошел через холл, стараясь дышать ровно, и выбрался на террасу, выходящую к океану.

Здесь, в тени колонн, за столиками из темного дерева, сидели они. Туристы. Их довольные, раскрасневшиеся лица, новые панамы, фотоаппараты с огромными объективами. Они пили «Мохито» по цене его weekly food ration и смеялись громко, беззаботно, их смех резал слух, как стекло.

Он нашел самый дальний, самый неприметный столик, забившийся в угол, и опустился на стул, стараясь сделать это как можно менее заметно. Его задача была – раствориться, стать частью пейзажа, муравьем на пиру цикад.

Официант, мужчина его лет с усталым, но профессионально-вежливым лицом, приблизился.

–Сеньор? Что будете заказывать? – в его голосе не было ни капли пренебрежения, лишь холодная служебная учтивость. Это было даже хуже.

Октавио заглянул в меню. Цены вызвали у него приступ тошноты. Один коктейль равнялся месячному запасу риса и бобов.

–«Эспрессо», – выдавил он, чувствуя, как краснеет.

Бровь официанта дрогнула на миллиметр. Кофе. В десять утра. На террасе пятизвездочного отеля с видом на Малекон. Это было клеймо. Ярлык «нищеброда», который пришел потратить свои последние гроши на полчаса кондиционера.

–Момент, сеньор.

Пока он ждал, его глаза, привыкшие к бедности, выискивали детали. Запасной выход. Расположение камер. График обхода охраны. Но больше всего его взгляд притягивали они – туристы. Их сумки, кошельки, оставленные на стульях телефоны. Беспечность, купленная за деньги. Он сжимал кулаки под столом. Вот она, несправедливость мира в одном месте. У них было всё, и они даже не ценили этого. А у него не было ничего. Кроме плана.

Кофе принесли в крошечной чашечке, с двумя кускáми сахара и маленьким печеньем. Он пил его медленно, растягивая, делая вид, что читает что-то на своем мертвом телефоне. Его мозг работал с бешеной скоростью. Он наблюдал, впитывал, анализировал. Он видел, как горничная убирала номер на втором этаже и оставила тележку с бельем у двери. Он видел, как богатый немец оставил на столике толстый блокнот в кожаном переплете, чтобы сфотографировать вид, и потом забыл о нем.

Идея ударила его, как ток.

Когда немец отвернулся, Октавио встал. Он не думал, он действовал на чистом адреналине. Он прошел мимо столика, кашлянув в кулак, и провел рукой по поверхности. Одним плавным, отработанным жестом (он ведь всегда был ловок, хоть и беден) блокнот исчез в складках его просторной рубахи. Сердце колотилось так, что он был уверен – его стук слышен на весь зал.

Он не вернулся за свой столик. Он двинулся к выходу, проходя через холл, держась прямо, с видом человека, который только что заключил важную сделку. Никто не остановил его. Никто даже не взглянул дважды. Он был невидимкой. И это было его главным оружием.

Только выйдя на раскаленный улицы, залитые слепящим солнцем, он позволил себе перевести дух. Пот струйками скатывался по его спине. Он зашел в первую же подворотню, пахнущую мочой и морем, и прислонился к прохладной стене, дрожа всем телом.

Он достал блокнот. Он был тяжелый, дорогой. На обложке был вытиснен герб отеля «Насьональ». Ирония судьбы была совершенна. Его великий план по ограблению системы будет рожден на бумаге, украденной у одного из ее бенефициаров.

Он открыл первую страницу. Она была пуста. Чиста. Готова принять его мечты, его ярость, его гениальный замысел.

Он пошел домой, сжимая в руке украденный блокнот, как талисман, как пропуск в другую жизнь. Он уже не чувствовал голода. Не слышал насмешек соседей. Он был полон. Он был на пути.

Теперь ему нужен был только карандаш. И тишина, чтобы начать творить свою новую, великую историю. Историю, которая заставит всех замолчать. Навсегда.

Глава 3. Мелкий шрифт и большие проблемы

Дома его ждала та же тишина, но теперь она звучала иначе. Раньше это была тишина поражения, пустоты, ожидания очередного удара. Теперь она гудела низким, мощным гулом генератора, заряжающегося перед запуском. Это было рабочее пространство.

Он запер дверь на щеколду, хотя знал, что Камила может не вернуться до вечера. Он отодвинул скудную посуду на краешек стола, сотряс скатерть, смахнул в ладонь хлебные крошки – последние свидетельства его никчемных обедов. Стол, потертый, с вмятинами и пятнами, стал священным алтарем. На него он положил блокнот с гербом «Насьоналя».

Рука дрожала, когда он выводил на первой чистой странице жирными, уверенными буквами:

ПЛАН. ОПЕРАЦИЯ «ЛЕВ»

Почему «Лев»? Это было первое, что пришло в голову. Царь зверей. Сильный, гордый, одинокий. Таким он хотел стать. Таким он уже чувствовал себя в эти минуты.

Он взял карандаш – тот самый, что точил до остроты иглы, чтобы чертить точные схемы сломанных моторов. Теперь он будет чертить схему своего освобождения.

Сначала – цель. Банк «Финансьеро» на улице Обиспо. Почему он? Потому что он был ближе всех к его дому. Потому что Октавио видел его каждый день. Это была знакомая боль, знакомая насмешка. Ирония заключалась в том, что грабить он будет то, что годами унижало его своим невозмутимым, буржуазным видом.

Он начал набрасывать план здания. Толстые стены. Всего один главный вход. Две камеры – одна у входа, вторая над стойкой кассира. Он помнил это, потому что всегда, проходя мимо, с ненавистью вглядывался в его внутреннее устройство, как в желудок сытого человека.

Но очень скоро восторг и адреналин стали уступать место холодному, цепкому ужасу. Карандаш замер над бумагой.

Проблема №1: Охранник. Старый Рауль. Добродушный увалень, всегда с газетой «Гранма» в руках. Но под пиджаком у него была кобура. Пистолет. Октавио никогда не держал в руках оружия. Даже ножа, кроме кухонного. Как нейтрализовать вооруженного человека? Ударить по голове? Чем? Кричать «руки вверх»? Он представил свое дрожащее, визгливое лицо и понял, что Рауль просто рассмеется ему в лицо.

Проблема №2: Сейф. Он был старый, массивный, с механическим замком. Октавио видел его, когда однажды заносил в банк воду для уборщицы, своей дальней родственницы. Как его открыть? Он не знал комбинации. Взрывчатку? Где он ее возьмет? Как подорвать, не унеся с собой полквартала?