Читать онлайн Антология Ужаса 15

Чёрный Прилив

День в Рио-де-Жанейро, даже в его оживленных деловых кварталах, всегда был пронизан знойным дыханием Атлантики. Однако, для Лукаса, 33-летнего айтишника, запертого в прохладной, искусственной тишине своего офиса, этот день ничем не отличался от сотен предыдущих. Монитор, отражая блики города, превращал его мир в двухмерную плоскость, где строки кода сменяли друг друга с гипнотической монотонностью. Он создавал игру – цифровое отражение реальности, призванное заманивать, развлекать, а иногда и пугать. Сейчас он колдовал над алгоритмами, отвечающими за атмосферу, за тот едва уловимый трепет, который отделяет захватывающий хоррор от банальной страшилки.

Именно в этот момент, когда сознание его было полностью поглощено логическими цепочками и абстрактными понятиями, на экране возникло оно. Сначала – едва заметное пятно, словно пылинка, прилипшая к стеклу. Красно-черное, неровное, оно напоминало размытую акварель, оставленную неумелой рукой. Лукас моргнул, ожидая, что оно исчезнет. Но пятно осталось. Более того, оно начало пульсировать, медленно расширяясь, словно нечто живое, дышащее на экране.

Он отвел взгляд, чтобы проморгаться. Код продолжал мерцать. Но пятно… пятно было теперь везде. В углу его зрения, на стенах кабинета, на стопке бумаг, лежащей рядом. Казалось, само пространство исказилось, словно кто-то разлил чернильницу по всему миру. Он тряхнул головой, пытаясь стряхнуть этот наваждение. Ничего.

Страх, доселе чуждый его рациональному уму, начал просачиваться сквозь броню логики. Это не было похоже на банальную усталость глаз, на те призраки, что иногда появляются после долгих часов работы. Это было… иначе. Пятно словно преследовало его, оставаясь в центре его взгляда, куда бы он ни повернулся.

Он подошел к зеркалу, висевшему над небольшой раковиной в углу кабинета. Взглянул на свое отражение. На себя. На свой левый глаз, который, как ему казалось, и был источником этого кошмара. Зеленые радужки, знакомые до мельчайших деталей, окруженные привычными белками. Ничего. Абсолютно ничего необычного. Он был здоров. По крайней мере, внешне. Но пятно, эта зловещая отметина, продолжало висеть в воздухе, поглощая все вокруг.

“Переутомление,” – прошептал он, скорее для себя, чем для пустого кабинета. – “Я просто переутомился. Нужен сон.”

Он закрыл ноутбук, хотя его пальцы дрожали от непривычной нервозности. Прощание с дневным светом, просачивающимся сквозь жалюзи, казалось ему призрачным, будто он уже находился под толстым слоем воды. Он добрался до своей небольшой квартиры, расположенной недалеко от оживленной улицы, но где царила относительная тишина. Упал на кровать, ощущая, как тело отдается небывалой тяжестью. Сон, желанное забвение, обрушился на него, но даже в объятиях Морфея, пятно не отступало. Оно было там, в глубинах его подсознания, сплеталось с его снами, предвещая что-то неизбежное.

Когда Лукас открыл глаза, первое, что он увидел, было подтверждение его худших опасений. Пятно, которое он видел во сне, увеличилось. Теперь оно не просто располагалось в его поле зрения – оно стало частью этого поля. Черно-красные разводы, казалось, окутывали предметы, искажая их очертания. Мир стал зловещим, призрачным, окрашенным в тона тревоги.

Он вскочил с кровати, направившись к зеркалу в ванной. Снова тот же результат. Глаз выглядел совершенно нормально. Никаких признаков болезни, никаких отклонений. Однако, реальность, которую он воспринимал, была искажена. Пятно, как невидимый фильтр, окрашивало все вокруг. Теперь в нем можно было разглядеть смутные формы, неясные силуэты. Они были похожи на тени, но не на обычные тени, отбрасываемые предметами. Эти тени были подвижными, извивающимися, словно они жили своей собственной, тайной жизнью.

“Это не может быть правдой,” – пробормотал Лукас, его голос был хриплым от недосыпа и нарастающего ужаса. – “Это должно быть что-то, что можно объяснить. Что-то медицинское.”

Последовавший за этим день превратился в изнурительный лабиринт медицинских кабинетов. Он посетил офтальмолога, который, проведя ряд тестов, развел руками. “Зрение идеальное, мистер. Никаких патологий. Возможно, это мигрень с аурой? Или просто сильное зрительное утомление.” Затем был невролог. Тот же вердикт. Никаких отклонений. Никаких причин для того, что Лукас видел.

Но с каждым днем пятно становилось более навязчивым. Силуэты, что раньше были едва различимы, начали приобретать более отчетливые черты. Они вытягивались, искажались, сплетались в чудовищные узоры. Он видел фигуры с непропорционально длинными конечностями, с головами, покрытыми острыми гребнями. А их лица… их лица были вылеплены из самого первобытного страха. Огромные, зияющие рты, словно бездны, обещающие поглощение, и крошечные, непропорционально маленькие глаза, в которых не было ничего человеческого, лишь холодная, хищная пустота.

Мир Лукаса, когда-то упорядоченный и логичный, медленно, но неуклонно превращался в полотно его собственных кошмаров. Он стал заложником собственного зрения, пленником чернильной тени, которая неумолимо захватывала его сознание. Он больше не мог работать. Не мог спать спокойно. Каждое мгновение было борьбой с нарастающим ужасом, с невидимым врагом, который обитал прямо перед его глазами.

Ночь пришла в Рио-де-Жанейро не как желанное утешение от дневного зноя, а как новый акт торжества тьмы. Для Лукаса, каждый закат означал лишь усиление его личного кошмара. Чернильная тень, некогда рассеянная, теперь сгустилась, превратившись в непроницаемый занавес, через который он едва мог разглядеть реальность. Силуэты, некогда смутные, теперь обрели жуткую ясность. Они извивались, переплетались, словно уродливые тени неведомых существ, танцующие в адском экстазе.

Он пытался бороться. Заставлял себя смотреть на яркие предметы, на солнечный свет, но все тщетно. Пятно было вездесущим, невидимым барьером между ним и миром. Оно искажало знакомые очертания, превращая милых сердцу виды Рио в сцены из апокалипсиса. Пальмы казались вытянутыми, искаженными пальцами, тянущимися к нему из чернильной бездны. Знаменитые склоны Сахарной Головы напоминали изломанные клыки чудовища, готового пожрать город.

Его сон стал единственным убежищем, где он мог хоть на время отключиться от навязчивых видений. Но даже здесь, в царстве подсознания, кошмар продолжал преследовать его. Он увидел себя на пляже Копакабана. Не том, солнечном, многолюдном, который он знал, а на опустевшем, окутанном призрачным туманом. Песок был темным, словно пропитанным чернилами, а океан… океан казался не голубым, а угольно-черным, пульсирующим, как живое существо.

И тогда он увидел его. Силуэт, тот самый, что преследовал его в пятне. Он двигался медленно, вдоль берега, его очертания были четкими, несмотря на туман. Лукас почувствовал странное, иррациональное влечение. Он хотел узнать, кто это, что это. И он побежал. Бежал по мокрому, липкому песку, задыхаясь от напряжения. Силуэт, заметив его, ускорился. Он не бежал, он словно скользил, его ноги едва касались земли.

Лукас мчался вслед, чувствуя, как его собственное тело отказывает. Каждый шаг давался с трудом, легкие горели, сердце колотилось в груди, как пойманная птица. Силуэт не ускользал, но и не приближался. Он словно играл с ним, ведя его к самой кромке черного океана. И вдруг, с неожиданной скоростью, силуэт метнулся в воду, растворяясь в ее непроглядной глубине.

Лукас остановился у берега, тяжело дыша. Он смотрел на бурлящую черноту, чувствуя, как его охватывает отчаяние. Он должен был последовать за ним. Должен был узнать. И, словно подчиняясь неведомой силе, он бросился в воду.

Холод ударил с такой силой, что у него перехватило дыхание. Вода была густой, вязкой, словно масло. Она заполнила его рот, нос, легкие. Он боролся, пытаясь выплыть, но его тело стало тяжелым, неповоротливым. Он чувствовал, как вода проникает внутрь, забирая последние силы. И тогда Лукас начал тонуть.

Он резко проснулся, в холодном поту, сердце колотилось словно в горле. Это был просто сон. Всего лишь сон. Но ощущение воды, ощущение удушья было слишком реальным. Он лежал в своей кровати, в своей квартире, но что-то было не так. Слишком тихо. Слишком пусто.

Он сел, оглядываясь. За окном была ночь. Но эта ночь была странной. Не было слышно привычного шума машин, голосов, далекой музыки. Тишина была такой абсолютной, что казалось, она сама имеет вес. Он встал, подошел к окну.

Улица была пуста. Абсолютно. Ни одной машины, ни одного пешехода. Фонари светили тускло, их свет едва пробивался сквозь клубящийся туман, который, казалось, пришел не с моря, а откуда-то изнутри города. Луна, если это была луна, скрывалась за плотной пеленой облаков.

И тут он увидел его. Вдалеке, на пустой улице, стояла фигура. Человек в черном. Тот самый, из его сна. Его очертания были четкими, выделяясь на фоне туманной пустоты. В Лукасе вспыхнуло иррациональное желание. Желание понять. Желание узнать.

Не думая, он накинул первую попавшуюся одежду, выскочил из квартиры и побежал вниз по лестнице. Спускаясь, он пытался крикнуть, но из его горла вырвался лишь хрип. Дверь подъезда распахнулась с тихим скрипом, впуская его в холодный, пахнущий сыростью воздух.

Он побежал по пустынной улице. Фигура в черном, казалось, ждала его. Но как только Лукас приближался, человек начинал двигаться. Он убегал, словно приглашая Лукаса следовать за ним.

Сердце Лукаса снова забилось в сумасшедшем ритме. Это было преследование, но какое-то странное, сюрреалистическое. Человек в черном вел его, словно проводник, по лабиринту опустевшего города. Лукас бежал, пытаясь отдышаться, но воздух был тяжелым, влажным.

И вот, он почувствовал знакомый запах. Соленой воды. Океана. Человек в черном направлялся к Копакабане. Но этот пляж был не тем, что Лукас знал. Туман был гуще, ночь – мрачнее. Он видел, как фигура в черном приблизилась к воде и остановилась, застыв у самой кромки. Она не вошла в нее.

Лукас, обессиленный, но движимый неведомой силой, подбежал к ней. Он остановился в нескольких метрах, наблюдая. Человек в черном стоял спиной к нему. В этот момент, черно-красное пятно в левом глазу Лукаса начало пульсировать с новой силой, словно реагируя на приближение.

И тогда, фигура в черном, медленно, но решительно, шагнула в воду. Погружаясь все глубже, она не показывала ни малейшего признака сопротивления. Она уходила, словно призрак, в объятия черной, пульсирующей бездны. Лукас застыл, парализованный. Страх, смешанный с недоумением, сковал его. Что он должен делать? Спасать? Но кто этот человек? И почему он сам, Лукас, оказался здесь, в этом пустом, призрачном Рио, преследуя кого-то, кто добровольно идет на встречу с гибелью?

Невыносимое чувство долга, смешанное с иррациональным желанием разгадать эту загадку, пересилило страх. Он сделал шаг. Еще один. И вот, его ноги коснулись воды. Она была ледяной. Но не такой, как в его сне. Это была реальность. И он, словно безумец, погружался все глубже, следуя за ускользающей тенью.

Холод Атлантики, проникающий сквозь тонкую одежду, был не просто физическим ощущением; он был метафорой того, что происходило внутри Лукаса. Каждая клетка его тела кричала о неразумности, о безумии этого поступка. Но разум, некогда его верный союзник, теперь оказался лишь заложником какой-то неведомой силы, тянущей его в эту чернильную бездну. Человек в черном, или то, что от него осталось, был уже по пояс в воде, его силуэт растворялся в наступающей тьме.

Лукас сделал еще один шаг, и вода достигла его пояса. Она была плотной, вязкой, словно не вода вовсе, а густое масло. Каждый шаг давался с усилием, будто он продирался сквозь тягучий кисель. Пятно в его левом глазу пульсировало, и теперь, казалось, оно не просто искажало реальность, а оживляло ее, наполняя пространство вокруг себя неясными, движущимися формами. Они были везде – в волнах, в смутных отблесках на воде, в самой текстуре ночного неба.

“Стой!” – крикнул Лукас. Вода достигла его груди. Холод проникал до костей, но странное оцепенение не позволяло ему отступить. Это было похоже на сон, на кошмар, но он знал, чувствовал, что это было реально.

Фигура в черном продолжала удаляться. Она не оглядывалась, не подавала никаких признаков присутствия. Только неясный силуэт, ведущий его. Что-то в этом безмолвном шествии вызывало в Лукасе неконтролируемую панику. Не панику животного перед хищником, а панику перед чем-то настолько чуждым, что оно разрушало саму ткань его бытия.

Ему оставалось всего несколько футов до того места, где остановилась фигура в черном. И тогда, он сделал последний, отчаянный рывок. Инстинкт самосохранения, или, возможно, та самая неведомая сила, что привела его сюда, заставила его руку вытянуться вперед.

Пальцы Лукаса сомкнулись на чем-то холодном и скользком. Он схватил человека в черном за запястье. Кожа была непривычно гладкой, словно отполированный камень, но в то же время – живой. Это был контакт, которого он так искал.

Фигура в черном, казалось, замерла. На секунду. Затем, медленно, с достоинством, не соответствующим обстоятельствам, она начала оборачиваться. Лукас, несмотря на задыхающееся состояние, сосредоточил все свое внимание на этом движении. Он ожидал увидеть что-то ужасное, нечеловеческое, подтверждение своих самых мрачных догадок. Он готовился к тому, что под черной тканью скрывается одна из тех уродливых тварей, что преследовали его в пятне.

Но то, что он увидел, было еще более шокирующим, чем любое чудовище.

Это была девушка. Молодая. Юная, с чертами лица, на которых еще не успели отпечататься следы времени или тяготы жизни. Ее кожа была смуглой, как теплый песок Копакабаны, словно впитавшая в себя лучи тропического солнца. Темные волосы, влажные от воды, обрамляли ее лицо, прилипая к виску и щекам. Но самым поразительным были ее глаза. Они были ярко-зелеными, настолько пронзительными, что казалось, они светятся в полумраке океана. В них была заметна какая-то глубокая печаль.

Лукас, все еще одной рукой сжимающий ее запястье, спросил. “Что ты делаешь?” – прохрипел он.

Она ничего не ответила. Ее взгляд, зеленый и глубокий, был прикован к его глазам. В нем не было ни удивления, ни испуга, лишь спокойное, почти смиренное принятие. И тогда, с грацией, неземной, нечеловеческой, она приблизилась. Вода вокруг них, казалось, успокоилась, став абсолютно гладкой, отражая лишь призрачные отблески ночного неба.

Ее лицо было совсем близко. Лукас почувствовал ее дыхание, прохладное, пахнущее солью и чем-то еще… чем-то свежим, как морской бриз. Его разум, до этого момента охваченный паникой и рациональным ужасом, вдруг затуманился. Он не понимал, что происходит, но странное, почти электрическое притяжение исходило от нее, окутывая его сознание.

И затем, с неожиданной резкостью, она слилась с ним в поцелуе. Ее губы, мягкие и прохладные, накрыли его. Лукас был ошеломлен. Не просто удивлен, а буквально парализован этим неожиданным жестом. Но в то же время, сквозь панику, он почувствовал… приятное удивление. Странное, почти мистическое наслаждение, пронизывающее его тело. В этом поцелуе не было страсти, но была какая-то глубокая, первобытная энергия, которая вытесняла из него весь страх, всю боль.

Он не отстранился. Наоборот. Его свободная рука, словно по собственной воле, обхватила ее за талию, прижимая ее к себе, несмотря на ледяную воду. Ее тело было стройным, гибким, но в то же время удивительно сильным. Поцелуй продолжался, и Лукас почувствовал, как мир вокруг него растворяется. Остались только она, ее губы, ее глаза, сияющие сквозь полумрак, и это странное, пьянящее ощущение, которое заставило его забыть обо всем. О своей работе, о пятне, о Рио. О самом себе. Он был потерян в этом поцелуе, в этом странном, необъяснимом контакте.

Мгновение растянулось в вечность. Лукас, полностью поглощенный этим внезапным, сюрреалистическим моментом близости, чувствовал, как его сознание тает. Вкус ее губ был солоноватым, но в то же время сладким, как нектар морских цветов. Ее прикосновение, несмотря на холод воды, обжигало его кожу. Он хотел утонуть в этом моменте, забыть обо всем, что предшествовало этой странной встрече.

Резкий, мощный удар по ногам вырвал его из объятий иллюзии. Мир вокруг него перевернулся. Вода, казалось, вздыбилась, обрушившись на него с новой силой. Он потерял равновесие, его руки разжались, и он почувствовал, как его тело стремительно погружается в чернильную глубину.

Удар был неожиданным, сильным. Когда он успел осознать, что произошло, он уже видел перед собой. Огромный, мощный рыбий хвост, покрытый переливающимися чешуйками, бился в воде, поднимая клубы темных пузырей. Он видел его в момент удара. Это был ее хвост.

Его взгляд метнулся вверх. Девушка. Она все еще была здесь. Но теперь она была… иной. Верхняя часть ее тела оставалась человеческой – все то же лицо, те же зеленые, печальные глаза, те же темные волосы, развевающиеся в воде. Но ниже пояса… ниже пояса ее тело трансформировалось. Вместо ног был этот гигантский, мощный хвост, который сейчас бился с такой силой, что мог бы потопить даже опытного пловца.

Ее взгляд, полный той же неземной печали, встретился с его. И затем, снова, она приблизилась.

Но на этот раз поцелуй был другим. Не было той странной сладости, того очарования. Было лишь отчаяние. Она снова прильнула к его губам, но это было не прикосновение, а скорее… поглощение. Он почувствовал, как она хватает его за плечи, ее пальцы, удивительно сильные, вдавливаются в его кожу. И затем, используя мощь своего рыбьего хвоста, она начала погружаться.

Лукас пытался сопротивляться, но это было бесполезно. Ее сила была непомерно велика. Он чувствовал, как вода обтекает его, обволакивает, вытесняя остатки воздуха. И как только ее губы отпрянули от его губ, он сделал отчаянную попытку вдохнуть.

Но в его легкие вошла только холодная, соленая вода.

Ужас охватил его. Настоящий, первобытный страх. Он не мог дышать. Он задыхался. Его тело начало корчиться, инстинктивно пытаясь бороться, но это было безнадежно. Он наблюдал, как она, смотрит на него. Ее зеленые глаза были полны какой-то странной, отстраненной боли, словно она наблюдала за неизбежным, за судьбой, которую не могла изменить.

Она погружала его все глубже. Мир вокруг него становился все темнее, все более удушающим. Он видел, как ее хвост мощно бьет, отправляя их в еще большую глубину. Он чувствовал, как его тело становится все более тяжелым, как последние остатки сознания покидают его.

Его левый глаз, его злополучное окно в другую реальность, вспыхнул, озарив её лицо, теперь нечеловеческое, искаженное и страшное. Он видел, как ее глаза, такие зеленые и такие печальные, превратились в два красных огонька погружающих его в бездну.

Последний Горизонт

Севильский порт, 1483 год. День, когда воздух пропитался запахом соли, смолы и небывалых приключений. Солнце, словно предвещая новую эру, слепило глаза, отражаясь в бронзовых куполах и золотых крестах, украшавших корабли, пришвартованные у размытых от времени причалов. Но среди всего этого великолепия, возвышался “Сантьяго” – не просто судно, а живое воплощение испанской дерзости, жажды открытий и, чего греха таить, нескрываемого желания славы и богатства.

Его высокий, резной форштевень, с гордостью венчаемый золоченым орлом с распростертыми крыльями, казалось, уже впивался в неведомые горизонты, словно хищная птица, готовая к броску. Главная мачта, стройная и могучая, подобная стволу исполинского, векового дуба, несла огромное, тщательно выделанное латинское парусное полотнище, обещавшее покорить даже самые упрямые и непокорные ветра. Фок- и бизань-мачты, вторя ей, дополняли это величественное зрелище, предвещая долгий, изнуряющий, но, быть может, и славный путь.

“Сантьяго” был построен из дуба, крепкого, как скала, пропитанного смолой, чей терпкий, но вместе с тем манящий остротой аромат проникал в самые легкие, пробуждая в душе предвкушение морских просторов. Его корпус, словно броня, должен был выдержать натиск соленых волн, неистовые объятия штормов и, возможно, столкновение с неведомыми течениями, о которых лишь шептались в портовых тавернах. Двухпалубное строение корабля было свидетельством его мощи и вместимости, задуманной для долгого путешествия, где каждый уголок должен был служить своей цели.

Верхняя палуба – открытая, залитая еще не угасшим, щедрым севильским солнцем, – представляла собой своеобразный наблюдательный пункт, откуда открывался бескрайний простор. Здесь, у массивного, отполированного до блеска штурвала, казалось, застыли годы морских странствий, располагались тщательно подобранные навигационные приборы: компас, мерцающий в своем бронзовом, узорчатом обрамлении, готовый всегда указывать верный путь; астролябия, чей изящный металл, отражая небо, обещал раскрыть тайны звезд; квадрант, готовый измерить бездну, отделяющую их от родных берегов. По бортам, внушая некоторое уважение и спокойствие, располагались немногочисленные, но внушительные пушки, чьи черные, молчаливые жерла взирали на море, словно стражи. Здесь же, на небольшом возвышении, находился мостик – капитанский трон, откуда Хорхе Диаз, его капитан, и его верный, хотя и несколько нервозный помощник, Сальваторе Монаго, должны были неустанно следить за горизонтом, за каждым движением вод и неба. Капитанская каюта, расположенная в корме, была, по меркам того времени, просторной, с небольшим, но добротным иллюминатором, смотрящим на кормовую палубу – символ власти, личного пространства и, конечно, той надежды, что даже в самых темных водах всегда есть место для проблеска света.

Нижняя палуба – это иной мир. Мир тесноты, полумрака и запахов, которые становились неотъемлемой частью жизни моряка. Здесь, в крошечных, словно скворечники, каютах, где каждая жесткая койка прижималась к другой, ютились моряки, сплетаясь в клубок тел, чтобы сохранить скудное тепло. Свежий воздух проникал лишь сквозь редкие люки, которые днем, когда солнце еще нежно грело, оставляли приоткрытыми, словно легкие корабля, вдыхающие жизнь, а ночью, когда холод пробирал до костей, закрывали, сохраняя толику тепла. Кают-компания – небольшое, душное помещение, где команда делила свои скудные пайки, – была местом редких собраний, где грубые шутки смешивались с тихими молитвами. Кладовые – царство припасов: бочки с соленой свининой, источающей резкий запах, твердые, как камень, сухари, чей вкус давно забылся, и, конечно, бочки с вином и водой, жизненно важные, бесценные для долгого путешествия. Здесь же, среди снастей, досок для ремонта, инструментов, хранилось все, что могло понадобиться в случае бедствия, в борьбе с коварным морем.

Но самым мрачным, самым таинственным и, пожалуй, самым пугающим местом на корабле был трюм. Помимо грузов, предназначенных для торговли в новых, неизведанных землях, там находились клетки. Прочные, с толстыми железными прутьями, они были приготовлены для диковинных созданий, которых, как настойчиво твердили слухи, им предстоит обнаружить. Даже в дневном свете, проникающем сквозь неплотно закрытые люки, из трюма доносились странные, приглушенные звуки – не вой, не крик, а скорее шепот неведомых существ, словно сам трюм дышал.

На “Сантьяго” царил свой, особый, замкнутый микромир. Запахи смолы, соли, прелого дерева, рыбы, пота и, к несчастью, человеческого дыхания смешивались, создавая неповторимый, сильный букет морского судна, букет, который навсегда врезался в память каждого, кто хоть раз ступал на его палубу. Днем корабль, подобно огромному, усталому морскому существу, раскачивался в ритме волн, издавая скрипы и стоны дерева, плеск воды о борты, крики чаек, которые, казалось, провожали их в путь, словно старые друзья. Но ночью, когда луна пряталась за рваными облаками, “Сантьяго” превращался в одинокий, черный силуэт, плывущий по безднам, вызывая трепет в душе и одновременно – необузданное предвкушение чего-то великого.

Команда состояла из двенадцати душ, каждый из которых был закален в бурях и схватках, но сейчас их сердца бились в унисон, охваченные общим предвкушением неизвестного и обещанием несметных богатств, которые, как они верили, ждут их на новых землях. Капитан Хорхе Диаз, человек с обветренным, словно высеченным ветрами, лицом и глазами, видевшими слишком много горизонтов, был прагматичен до мозга костей, но в глубине его души, под слоем суровой дисциплины, таился неугасимый огонь авантюризма. Его помощник, Сальваторе Монаго, был моложе, его движения были более нервными, а взгляд – более настороженным, но преданность капитану была нерушима, словно скала, о которую разбиваются волны. Остальные матросы – от юнцов, полных безрассудной бравады, до старых морских волков, чьи лица были изборождены морщинами, словно карты пройденных путей, – каждый нес свою историю, свои страхи, свои тайные надежды.

“За Испанию!” – прокричал Диаз, и его голос, усиленный эхом моря, разнесся над толпой провожающих, тех, кто оставался на берегу.

“За Короля и Королеву!” – вторили матросы, их голоса были полны энтузиазма, заглушая тихую грусть расставания.

“За новые земли! За славу!” – добавил Монаго, его голос звучал чуть тише, но с не меньшей искренностью, словно он произносил молитву.

“Сантьяго” отчалил от берега, оставляя за собой суету порта, знакомые лица и привычную жизнь. Направление – Новый Свет, неизведанные земли, где, по слухам, сокрыты не только несметные сокровища, но и чудеса, которые изменят ход истории. Первые дни пути были наполнены той самой морской романтикой, о которой слагали песни и писали баллады. Солнце, словно приветствуя их, ласково грело палубу, ветер, полный свежести океана, наполнял паруса, и команда, позабыв о тяготах предстоящего пути, пела старые песни, рассказывала байки из портовых таверн и наслаждалась этим мигом полной, ничем не омраченной свободы.

“Капитан, – обратился к Диазу один из старых матросов, Педро, чья борода была цвета морской пены, – эти воды кажутся… слишком спокойными. Слишком безмятежными. Не люблю я такую тишину.”

Диаз усмехнулся, поглаживая свою густую, седеющую бороду. “Спокойствие перед бурей, Педро. Таков закон моря. Или, быть может, спокойствие перед чем-то, что мы еще не видели, и что заставит нас забыть о тишине.”

Монаго, стоявший рядом, поднял взгляд на бескрайний, зеркальный океан. “Иногда мне кажется, капитан, что мы плывем по самому краю мира, по той черте, за которой нет ничего, кроме неизвестности.”

“Именно поэтому мы и плывем, Сальваторе, – ответил Диаз, его глаза сверкнули, отражая солнечный блик. – Чтобы увидеть, что находится за этим краем. Чтобы прикоснуться к тому, чего никто до нас не видел.”

С каждым днем корабль углублялся в безмолвную синеву океана. Солнце, казалось, стало еще ярче, воздух – прозрачнее, а ночи – глубже и полны звезд, которые, словно алмазы, рассыпались по черному бархату неба. Матросы начали привыкать к однообразному ритму жизни, к скрипу снастей, к постоянному запаху соли, к бесконечному синему полотну, которое простиралось до самого горизонта, где небо сливалось с водой. Рутина, казалось, поглотила их, но где-то в глубине их сердец, под слоем усталости и привычки, таилось неясное предвкушение чего-то необычного, чего-то, что выходило бы за рамки привычного, за пределы их понимания.

Через восемь дней, когда солнце начало клониться к закату, окрашивая небо в оттенки пурпура, золота и нежного розового, вдали, на горизонте, показался темный силуэт. Сначала он был едва различим, словно мираж, сотканный из морской пены и солнечных лучей, словно призрак, только что поднявшийся из морских глубин. Но по мере приближения, силуэт обретал четкость, превращаясь в очертания суши, в материк, которого не должно было быть.

“Земля! Земля!” – крик молодого матроса, Хуана, чьи глаза горели юношеским задором, сорвался с его губ, словно стрела, пронзившая вечернюю тишину.

Радостные, почти истерические возгласы прокатились по палубе. Люди, забыв об усталости и похмелье, бросились к бортам, пытаясь разглядеть неведомую землю. Слова “неведомая” и “невиданная” звучали в воздухе, как заклинание, как обещание чего-то большего, чем они могли себе представить.

“Что это за остров, капитан?” – спросил Монаго, его голос звучал с оттенком благоговения, смешанного с едва уловимой тревогой.

Диаз, прищурившись, вгляделся вдаль, его пальцы машинально поглаживали эфес шпаги. “Никаких карт, никаких легенд не предвещало его существование, Сальваторе. Это… новое открытие. Это то, ради чего мы сюда плыли.”

Корабль, “Сантьяго”, медленно, словно в уважении, приближался к берегу. Остров был покрыт густой, изумрудной растительностью, настолько пышной, что казалось, она дышит сама по себе. Деревья склонялись к бирюзовой воде, словно приветствуя незваных гостей. Воздух, смешиваясь с соленым морским бризом, приносил с собой незнакомые, сладковатые ароматы. Ароматы, которые никто из них раньше не ощущал, ароматы, которые одновременно манили и отталкивали.

Высадка прошла без особых проблем, словно остров сам приглашал их. Пляж был устлан мелким, белоснежным песком, а за ним, словно стена, возвышался тропический рай. Вода была кристально чистой, настолько, что можно было видеть дно, усыпанное ракушками невиданной красоты. И в этой воде плавали рыбы самых невероятных, невиданных цветов, словно ожившие драгоценности. На берегу, среди ракушек, лежали фрукты, непохожие ни на что, виденное прежде. Яркие, словно драгоценные камни, они источали манящий, медовый аромат, обещающий наслаждение и неведомые вкусы.

“Смотрите!” – воскликнул Педро, поднимая с земли фрукт, похожий на оранжевую грушу, но с переливающейся, словно чешуя дракона, кожицей. – “Что это за чудо? Я никогда не видел ничего подобного!”

Изучение острова началось с безудержным энтузиазмом, который, казалось, смог развеять все страхи и сомнения. Вскоре они обнаружили существ, которые вызвали еще больший восторг и удивление, граничащее с неверием. Маленькие, похожие на крыс существа, но с оперением, как у экзотических птиц, издавали мелодичные трели, словно играли на крошечных флейтах, их песни были настолько чисты и прекрасны, что казалось, сама природа ожила. На ветвях деревьев мелькали серебристые существа, чья шерсть отливала лунным светом, и их большие, печальные глаза, казалось, отражали не звезды, а вселенскую мудрость.

“Невероятно!” – шептал Монаго, наблюдая за серебристым зверьком, который с любопытством смотрел на них. – “Это словно… сны, ожившие наяву. Неужели это и есть те земли, о которых говорилось в пророчествах?”

Два самых любопытных и, как им показалось, наименее опасных существа – одно из летающих, с радужным оперением, чьи песни завораживали и успокаивали, и одно из серебристых, с большими, печальными глазами, излучающее неземное спокойствие – были пойманы. С трудом, но моряки сумели загнать их в крепкие клетки, которые, к счастью, взяли с собой на всякий случай. Предвкушение славы и богатства, которое они принесут в Испанию, возбуждало их воображение, затмевая все остальные мысли, все опасения.

“Мы станем героями!” – восклицал Хуан, с восторгом глядя на пойманное существо, которое тихо сидело в клетке, словно статуэтка. – “Король и королева будут восхищены! Мы принесем им такие диковинки, каких еще не видел свет!”

Вечер на острове был пропитан ароматом экзотических фруктов, чей медовый вкус казался истинным наслаждением, и пьянящим запахом только что открытого, крепкого вина, которое они нашли в своих запасах. Празднование “удачной вылазки” началось с невиданным размахом, который, казалось, мог сотрясти сам остров. Ром лился рекой, заглушая трезвые мысли и любые остатки опасений. Моряки, Диаз и Монаго, напились до беспамятства, их смех и песни, которые казались неуместными в этой дикой, нетронутой природе, заглушали даже шум прибоя. Истории о будущих богатствах, о триумфальном возвращении домой героями, о восхищении всей Испании – все это смешивалось в бурном, пьяном гуле, который, казалось, мог привлечь внимание всего мира. Никто из них, в своем пьяном угаре, не заметил, как тени на острове стали длиннее, чем должны были быть, и как тишина, последовавшая за их бурным весельем, стала неестественно зловещей, словно сам остров затаил дыхание.

Утро пришло без привычного пробуждения. Не было ни криков чаек, которые должны были приветствовать новый день, ни мерного плеска волн, привычно обнимающих корпус корабля, ни скрипа палубных досок, что служил им будильником. Вместо этого – оглушающая, неестественная тишина, настолько глубокая, что казалось, она сама по себе обладает весом, давит на грудь, сковывает движения. Солнце, еще не успев полностью подняться над горизонтом, пробивалось сквозь плотную, молочную пелену тумана, окутавшего остров, словно саван, придавая всему нереальный, призрачный вид. Золотые лучи, вместо того чтобы прогонять тьму, лишь размывали очертания, делая мир вокруг зыбким и ненадежным.

Первым, кто начал приходить в себя, был Сальваторе Монаго. Его голова раскалывалась от боли, каждый удар пульса отдавался в висках, словно молот. Во рту был привкус вчерашнего рома – горький, терпкий – и чего-то еще, чего-то затхлого, землистого и тревожного, что заставило его поморщиться. Он попытался вспомнить, что происходило накануне. Праздник, смех, вино, разговоры о несметных богатствах… и потом – темнота, провал, словно кто-то выключил свет в его сознании.

“Капитан?” – прошептал он, его голос был слабым и хриплым. Он огляделся. Капитанская каюта, обычно аккуратная, даже в его присутствии, была перевернута. Бумаги раскиданы, чернильница опрокинута. Диаз, видимо, еще спал, укрывшись одеялом.

С трудом, словно совершая подвиг, Монаго поднялся. Его ноги отказывались слушаться, ноги казались чужими, деревянными. Он побрел к выходу из каюты, намереваясь найти кого-нибудь, кто уже проснулся, кто мог бы помочь ему хотя бы дойти до свежего воздуха. Но палуба была пуста. Матросы, включая Диаза, спали, разбросанные по верхней палубе, словно поваленные бурей, их тела недвижны, лица безмятежны, словно смерть уже забрала их.

“Эй! Подъем! Вставайте!” – крикнул он, стараясь придать своему голосу силу, которую обычно имел, когда отдавал приказы. Но получилось лишь слабое, жалобное хрипение. – “Подъем, черти! Капитан! Педро! Хуан!”

В ответ – лишь редкие, недовольные стоны, словно из глубины ада, и глухое бормотание. Монаго, собрав последние силы, подошел к Диазу, который спал, свернувшись калачиком на своей койке, словно ребенок, ищущий укрытия.

“Капитан! Проснитесь!” – повторил он, на этот раз толкнув его в плечо. Толчок был несильным, но достаточным, чтобы сдвинуть мертвое тело.

Диаз вздрогнул и с трудом открыл глаза. Его взгляд был мутным, лицо искажено похмельем и глубоким, всепоглощающим раздражением. “Чего тебе, черт возьми, Монаго?” – прорычал он, его голос звучал грубо и недовольно. – “Дай мне хоть час покоя!”

“Корабль… наш корабль…” – Монаго запнулся, его голос дрожал, словно он говорил с призраком. – “Его нет. Он исчез.”

Раздражение на лице Диаза мгновенно испарилось, сменившись недоумением, а затем – холодной, леденящей кровь тревогой. “Нет? Что значит ‘нет’? Ты пьян, Сальваторе? Или ты бредишь?”

“Нет, капитан. Я трезв, насколько это возможно после такой ночи. Я… я не вижу его. Он просто… пропал.”

С недоверием, но уже чувствуя, как внутри зарождается ледяной страх, Диаз выбрался из каюты. Монаго, словно тень, следовал за ним, его лицо было бледнее, чем обычно, глаза расширены от ужаса. Они подошли к краю палубы, к тому месту, где еще вчера величественно покачивался их корабль.

И увидели лишь бескрайний, безмятежный океан.

Там, где еще вчера стоял “Сантьяго”, их дом, их крепость, их единственное средство к спасению, теперь простиралась лишь гладь воды, сливающаяся с серой, зловещей пеленой тумана, которая окутывала все вокруг. Ни единого следа. Ни щепки, ни обломка, ни пятнышка краски. Ничего, что могло бы указывать на присутствие их корабля. Он словно растворился, испарился, как дым на ветру.

“Невозможно…” – выдохнул Диаз, его голос звучал глухо, словно из-под земли. Он огляделся, словно ожидая увидеть, что это какая-то глупая, жестокая шутка. Но вокруг была лишь пустота, только море и туман.

“Как… как это могло произойти?” – прошептал Монаго, его глаза расширились от ужаса, словно он видел призрака. – “Погода была ясной. Не было ни ветра, ни шторма. Ни единой тучи. Что могло… что могло погубить целый корабль и разбить его вдребезги, так, чтобы не осталось ничего?”

В этот момент, словно отвечая на его вопрос, словно подтверждая его самые жуткие опасения, море начало выбрасывать на берег свои дары. Обломки. Небольшие, но узнаваемые. Кусок мачты, искореженный, словно пластилин, и покрытый водорослями, которые, казалось, были свидетелями древних катастроф. Обломок борта, с вырванными шпангоутами, словно гигантский зуб, торчащий из воды. Кусок паруса, изодранный в клочья, словно окровавленная тряпка. И среди всего этого, в воде, покачивались клетки. Клетки, из которых были сорваны последние следы прежнего груза – тех самых невиданных животных, что должны были принести им славу.

“Мои птицы… мои звери…” – прошептал Хуан, который, услышав шум и тревожные голоса, тоже вышел на палубу. Его лицо, еще вчера полное восторга, теперь выражало смесь шока, отчаяния и непонимания. – “Что с ними стало?”

Диаз и Монаго, стоя у края палубы, смотрели на эти обломки, и их охватывал ледяной, пронизывающий ужас. Это был не результат шторма. Это не было следствием несчастного случая. Это было нечто иное. Нечто, способное в мгновение ока уничтожить такое могучее и крепкое судно, как “Сантьяго”, оставив лишь эти жалкие, разорванные в клочья свидетельства его существования.

“Мы… мы застряли,” – произнес Диаз, его голос был лишен прежней уверенности, в нем звучала нотка глубокой, отчаянной безысходности. – “Мы застряли на этом проклятом острове. Навсегда.”

Осознание этой ужасающей истины начало медленно, но верно просачиваться сквозь остатки алкогольного опьянения, словно яд, проникающий в кровь. Не корабль, не средство для спасения, а лишь обломки, выброшенные на берег, были их единственной связью с прошлым. И это прошлое, казалось, было безвозвратно потеряно, стерто из бытия.

Следующие две недели прошли в атмосфере нарастающего страха, паранойи и отчаяния. Жизнь на острове, которая сначала казалась райским уголком, теперь приобрела зловещий, мрачный оттенок. Обилие фруктов и невиданные животные, которые когда-то вызывали восторг и предвкушение богатства, теперь казались лишь насмешкой над их положением, зловещим напоминанием о том, что их здесь держат.

Напряжение в команде росло, словно тесто, которому дали слишком много дрожжей. Страх перед неизвестным, страх перед изоляцией, страх перед тем, что погубило их корабль, подтачивал их решимость, превращая некогда сплоченную команду в стаю испуганных, враждующих друг с другом зверей. Споры становились все более частыми и ожесточенными, перерастая в перебранки, а иногда и в настоящие потасовки.

“Мы должны уйти отсюда!” – кричал Хуан, его глаза горели лихорадочным, безумным блеском, словно в них отражалось пламя будущего пожара. – “Мы не можем оставаться здесь, пока нас не погубит то, что уничтожило корабль! Это не остров, это тюрьма!”

“И куда мы пойдем, дурак?” – рычал Педро, его лицо было искажено гневом и страхом. – “В лодке? По этой бездне, где скрывается то, что уничтожило “Сантьяго”? Ты хочешь повторить его судьбу?”

“Лучше попытаться, чем ждать здесь, пока нас не съедят!” – возражал другой матрос, Мартин, чья жадность, казалось, не знала границ. – “Я не хочу умирать на этом острове! Я хочу вернуться домой!”

Именно в этот момент, в одной из таких ночных бесед, когда большая часть команды, обессиленная страхом и отчаянием, спала, охваченная беспокойным сном, Хуан, Мартин и еще три матроса – всего их было пятеро, пятеро самых алчных и самых отчаянных – решили действовать. Их глаза загорелись новой, опасной идеей, идеей спасения, которая, как им казалось, могла принести им не только жизнь, но и богатство. В их сердцах укоренилась мысль о том, что они должны забрать с собой все самое ценное, что осталось от экспедиции, все, что могло бы стать их билетом к новой жизни.

“Мы возьмем с собой клетки с животными,” – прошептал Хуан, его голос дрожал от возбуждения, словно он говорил о спрятанном сокровище. – “И немного припасов. Они будут нашим доказательством, нашим способом заработать, когда мы вернемся. Мы расскажем всем, как нашли этот остров, как увидели этих чудовищ!”

“А что, если они опасны? Что, если они нападут на нас в лодке?” – осторожно, но настойчиво спросил один из них, Хосе, чье лицо было бледно от страха.

“Они были в клетках, Хосе. И потом, мы сможем продать их. Они стоят целое состояние!” – ответил Мартин, его взгляд был жадным, направленным куда-то вдаль, где он видел лишь золотые монеты. – “Мы ведь не можем позволить Диазу и Монаго получить все, верно? Этот остров, эти богатства – они должны быть нашими.”

Глубокой ночью, когда луна была полностью скрыта за рваными, зловещими облаками, а остров погрузился в глубокий, неестественный сон, они действовали. Тихо, словно тени, стараясь не издавать ни звука, чтобы не разбудить остальных, они погрузили лодку – единственное, что осталось целым после кораблекрушения, единственный шанс на спасение – в воду. Осторожно, словно воры, прислушиваясь к каждому шороху, они перетащили клетки с животными, припасы, которые им удалось собрать, и все, что им показалось ценным – немного еды, оставшиеся инструменты, резные украшения, которые они успели найти на острове, словно пытаясь унести с собой частичку этого проклятого рая.

Лодка медленно отплывала от берега, скользя по темной, как чернила, воде, оставляя за собой лишь едва заметные следы, которые тут же смывало волнами. Матросы, охваченные смесью отчаянного страха и жадной надежды, гребли изо всех сил, стремясь как можно скорее оказаться подальше от этого проклятого места, от этой ловушки, из которой, как им казалось, еще можно было выбраться.

Но судьба, казалось, имела на них иные, куда более мрачные планы.

Монаго, который, не сумев заснуть, терзаемый дурными предчувствиями, отправился на берег, чтобы справить нужду, заметил движение на воде. Сначала он подумал, что это морские животные, но приблизившаяся лодка, казавшаяся неестественно вытянутой на фоне темной воды, и силуэты людей, склонившихся над веслами, заставили его сердце замереть.

“Лодка! Они уходят! Они уплывают!” – крикнул он, его голос был полон ужаса, переходящего в истерику.

Крик Монаго, подобно молнии, пронзил ночную тишину, разбудив спящих. Диаз, который тоже не мог уснуть, словно предчувствуя беду, мгновенно оказался на ногах.

“Что такое? Что происходит?” – рявкнул он, его глаза искали причину тревоги, его рука машинально легла на эфес шпаги.

“Матросы! Они уплывают! Они украли все!” – кричал Монаго, указывая дрожащей рукой на удаляющуюся лодку. – “Все, что у нас было!”

Диаз почувствовал, как волна гнева поднимается в нем, смешиваясь с холодом страха. Эти люди не только бросили их, не только предали, но и украли оставшееся, лишив их последнего шанса.

“Быстро! Лодки! Надо их догнать! Они не уйдут!” – приказал Диаз, его голос был полон решимости, заглушая страх.

В спешке, без всякого порядка, оставшиеся на берегу моряки бросились к воде. Они стали спускать на воду оставшиеся лодки, забираться в них, пытаясь нагнать предателей. Гребли изо всех сил, их движения были хаотичными, отчаянными, но в их глазах горел огонь мести, огонь желания вернуть украденное.

Первая лодка, в которой находились Диаз и Монаго, проплыла всего несколько десятков метров, когда впереди, из темных, бездонных глубин океана, показалось нечто.

Это было нечто, что заставило кровь застыть в жилах, что заставило разум отказаться от понимания. Нечто, размером с сам остров. Огромная, немыслимая масса, которая медленно, но неумолимо поднималась из воды, словно пробуждающийся древний бог. Ее форма была смутной, расплывчатой, но ее присутствие было подавляющим, оно излучало ауру древней, первобытной силы, силы, перед которой человек был лишь ничтожной пылинкой.

И затем, с ужасающей, неописуемой скоростью, эта масса раскрылась.

Пасть. Пасть, которая казалась больше, чем самые большие горы, которые Диаз когда-либо видел в своей жизни. Зеленовато-черная, усеянная рядами зубов, огромных, словно клинки, которые светились в полумраке, она раскрылась, словно бездна, приглашая в вечное небытие, в забвение.

Лодка с матросами, которые украли припасы, оказалась прямо на пути этой чудовищной пасти. Они даже не успели крикнуть, их испуганные лица застыли в ужасе. Словно щепка, их лодка была поглощена. Исчезла, без следа, без звука, словно ее никогда и не существовало.

Тут же все, кто еще греб, бросились обратно к берегу. Их лица были бледны, глаза широко распахнуты от ужаса, они не могли поверить в то, что увидели. Они были в шоке, не в силах осознать увиденное, не в силах понять, что это было.

“Что это было?” – прошептал Хуан, который, казалось, был в первой лодке, но каким-то чудом, каким-то инстинктом, сумел развернуться и вернуться. Его голос дрожал, словно осенний лист на ветру.