Читать онлайн Сломанный меч привилегий. Книга вторая. Часть II

Тигры гнева мудрей лошадей поученья

Уильям Блейк, «Пословицы ада»

═════════════════════════════════════════════

Нынешний мир опротивел ему хуже горькой редьки. В свои двадцать восемь капитан Ятръяратр Къядр давно забыл прежний, хороший мир, где не было зависти и дуэлей, алчности и похоти. Отблески того мира изредка являлись к нему в сновидениях. Они приходили всегда летними, с ароматами трав от прозрачного озера, с огромными синими стрекозами и весёлыми бликами на водной глади возле камней старого, мшистого моста. В том мире, который давно сгинул в потёмках времени, осталось всё, о чём безудержно тоскует душа: чистый старинный храм, тёплая дорога к сияющему дому и нежная ладонь доброй богини. Богиня забытого мира всегда улыбалась ему грустными глазами. В детстве – таком далёком, когда ещё не подозревают о буквах – он много раз встречал её, даже имел наглость называть богиню «мамой». Богиня гладила его по голове и всхлипывала:

– Ему хорошо, Ятри… Твой маленький брат отмучился, ему теперь очень хорошо…

Но он вырывался из каменных рук отца, лягался сильнее взрослого и бешено вопил:

– Откопайте, гады! Вы его живым закопали!

Ему привиделся жуткий-прежуткий сон: непонятный стеклянный ящик в страшной чёрной пещере и брат-младенец, которого похоронили накануне в семейном склепе. А ведь он, сегодняшний капитан Къядр – в те давние дни ещё малолетний, но уже воин! – поклялся беречь младшего брата дороже жизни. Но завёрнутый в какое-то белое полотнище брат смотрел сквозь стекло ящика-аквариума жалкими огромными глазами. И молчал – он ведь не умел ещё говорить, он только хныкал всегда. За сотню дней своей коротенькой жизни он так и не ответил на простой вопрос: «Чем я могу помочь тебе, Ками»?

Брата назвали при рождении «Ками», но то было ласковое имя из уст мамы, а полное так и не запомнилось. И разбить стекло гроба-аквариума кулаком никак не удавалось – даже во сне оно было твёрдым и холодным.

Синеглазая богиня плакала и он поверил её слезам, а не каменной хватке отца. Поверил и успокоился. Оказывается, она боялась помешательства сына. Так было сказано в письме, вложенном в очень элегантную тетрадь небольшого формата, которую он много позже, уже будучи пилотом тяжёлого штурмовика «Дака», обнаружил в её вещах, мимоходом назначенных отцом к сожжению. Толстая тетрадь с приклеенной на замшевой обложке запиской: «Сыну».

Впервые он решился раскрыть эту тетрадь в подлёдном рейде, в крохотной каюте авианосца «Эштаръёла». Там оказались… сказки. Исписанные красивым почерком страницы заговорили голосом матери, и в чёрной глубине океана снова зазвучали её рассказы: про загадочные визиты Небесной Покровительницы к людям, про небесных заступниц, про таинственную Хранительницу Времени, про коварных врагов этой всемогущей и беспощадной, но снисходительной к бесстрашным воинам богини-демона. Демона милосердия.

В полузабытом детстве он ещё верил сказкам, согласно которым, по словам бойкой и огненно-рыжей служанки отцовского замка, дела в небесных сферах обстояли далеко не радужно. Милосердная Ормаёла необычайно терпелива, разумеется. В том спору нет. Но вот сёстры богини Милосердия вовсе не мудры, они взбалмошны и вспыльчивы. С ними держи ухо востро! Мигом обидятся, если заупрямишься есть кашу. Сёстры Ормаёлы ух как свирепы, если разбушуются! Один раз надуют губки – и всё, никогда их больше не увидишь. Ни разика не увидишь, за всю свою жизнь. Учти: только увидав богиню, становишься истинным человеком. Тот же, кто проморгал её и прохлопал, тот всю жизнь слепым червяком и проживёт. Кто такой червяк? – огромный желудок, зря небо коптит. Зачем слепому червяку богини? – не нужны вовсе. Червяк кого угодно переварит, как корм! – кроме Чёрной богини, разумеется. Мама рассказывала юному воину о Чёрной богине? – тогда просветим. Эту особу лучше не видеть никогда, дольше проживешь. Беспощадная личность. Слоняется туда-сюда, из мира живых в мир мёртвых. Она красива и жестока, как сама смерть. Нормальные люди вообще не видят её при жизни! Только психи. Она предстаёт умершему, чтобы направить его к огромному озеру бурлящей каши, искупить вину непослушания. Вечно будешь есть недоваренную кашу и обжигаться! Но милосердных богинь можно узреть при жизни; да, можно. Их видит только самый-самый достойный изо всех благородных и молчаливых воинов, съевших много каши. Мама уже рассказывала гордому потомственному воину о тайных визитах богинь к людям? Представь: вдруг какая-нибудь неприметная рыжая служанка окажется засекреченной богиней?! А?! Вот будет сюрприз и фокус! В трёх смертях не оправдаешься от своей близорукости. Три озера каши выдадут в наказание. К сожалению, маленькие голодные упрямцы не видят никаких богинь. Они видят только служанок и спорят с ними, что не делает чести воину. Воину подобает завтракать молча. И мужественно есть кашу. Вкусную. Всего-то одна тарелка.

И служанка хохотала.

У неё были огненно-рыжие волосы и глаза цвета изумрудов, как у одной из богинь на фресках замка.

Он не соглашался с хитрой служанкой и спорил: не надо обижать червей. У них тоже есть свои божества. Как живому существу жить без веры?! – нельзя никак. Черви поклоняются каким-нибудь толстым «червебогам», например. Почему бы и нет? И потом: черви не умеют жечь костёр, чтобы закоптить небо. Небо не коптится, это обман. И тусклые пегие волосы красят тоже обманом, в цвет начищенной меди, чтобы походить на богиню или Великую управительницу. Но настоящая богиня и без перекраски примет любой цвет, ибо богиням подвластны чудеса. Потому они вообще не красятся! А хитрая служанка красится в рыжий. Да! И чего-то лепит на глаза. Потому-то они зелёные, а не водянистые, как взаправду. Обманщица, словом. Никакая ты не богиня. Ты кукла богини! Все вы куклы и всегда врёте! Лишь у мамы глаза синие-синие сами собою, без цветных линз. И волосы у неё чёрные-чёрные, они светятся синевою безо всяких окрасов и колдовских осветительных ламп, которые сияют в приусадебном парке.

Он ещё не знал в те дни, кто такая «Великая управительница», просто услышал однажды перед старинным портретом рыжей красавицы очень почтительное: «Сын, запомни её облик и будь верен ей до смерти. И даже после смерти будь верен ей, как и все твои предки. Нет, она не сестра Милосердной Ормаёлы из глупых маминых сказок, хотя и похожа на богиню. Перед тобою покойная Эштаръёла, наша Великая управительница. Самая настоящая».

Поразительный портрет притягивал взгляд. Всё свободное время он проводил в галерее перед этим портретом, и в глазах огненной Эштаръёлы не было грусти, какую он видел у мамы наяву. С портрета ему смеялись невероятной глубины тёмно-зелёные изумруды; – именно такими казались глаза портрета, из-за угольно-чёрных длинных ресниц и угольно-чёрных бровей. Глаза повелевали: «А ну! На колено, мерзавец ты эдакий! Забыл, перед кем стоишь?! Да я тебя в бараний рог скручу!»

Странно, но испуга Великая управительница не внушала никакого. Ему почему-то становилось смешно перед старинным портретом. И однажды он действительно встал перед портретом на одно колено. Понарошку, разумеется. Пряча улыбку.

И тогда глаза с портрета посмотрели очень строго. Великая управительница не поддалась на детский обман. Да, такую разноцветную Эштаръёлу шиш обидишь. Хоть тресни – на своём будет стоять. Вот это богиня так богиня! Неокрашенная.

Хитрая служанка слушала его рассуждения, смеялась и тоже стояла на своём.

– Где ты видишь краску? – шептала служанка, изгибаясь к нему низко-низко и наклоняясь близко-близко. – Нету на мне никакой краски, потому что я богиня. Проверь, если хочешь. Я никому не разрешаю вызнать, богиня ли я. Но тебе, храброму воину, я позволю. Можешь потереть меня пальчиком и убедиться: краски на мне нет.

И выпячивала к нему пухлые красивые губы, умело разрисованные помадой, которая не стирается даже при поцелуе со взрослым мужчиной, не то что от прикосновения робкого детского пальчика.

Но он ничего не знал в те дни о чудесах косметики. Лишь два десятка лет спустя старший офицер Къядр прекратил поиск своей богини. Ибо вовсе не богини появляются в дверном проёме гостиницы, где отсыпается от жестоких боёв за Южные острова измученный и очумелый пилот «Эштаръёлы», лишь чудом оставшийся в живых. Чудом и ценою жизни верного присяге механика. Как он страшно умирал, тот верный присяге механик… На это невозможно было смотреть в лазарете «Эштаръёлы». И тогда он, только что ставший «капитаном Къядром» и любимчиком властей, велел хмурым врачам отключить механику аппарат искусственного дыхания, ибо новую кожу и новые глаза тому не могли дать никакие богини. И не пожелали избавить умирающего от мучений. А ко всякому новоиспечённому любимчику государства, который уткнулся в подушку и мучительно сочиняет письмо вдове и детям своего спасителя, стекаются не богини, а хитрые шлюхи. Они умело возникают в прямоугольнике света, полунагими богинями, с большой бутылью отменного вина. Они красят себя в богинь и гримируются Великой управительницей, сестрой Милосердной Ормаёлы, ещё незнамо кем – они даже Чёрной богиней оборотятся! Лишь бы заполучить титул наследницы огромного Озёрного имения.

Но в тот давний-давний летний вечер он не был ещё «капитаном Къядром», ему исполнилось всего пять лет, а рыжая служанка источала своим дыханием такие ароматы, от которых у мальчугана почему-то кружилась голова.

– Ещё чего: «тереть»! – возразил он, поборов в себе нечто странное и непонятное. – Слюной твоей испачкаюсь. А в ней – микроб. Укусит и заболею. Гадость подхвачу какую-нибудь, лечись потом. А я не люблю пилюль и микстур!

– Фу, какой вы грубый, господин потомственный воин… – обиженно выпрямилась служанка и привычно сдвинула лопаточки, туго обтягиваясь спереди дорогим платьем, очень выпукло. – Вам бы только самолётом рулить.

Он не возражал. Он никогда не упорствовал в спорах с прислугой, ибо мечтал рулить самолётом, настоящим, а не подаренной матерью игрушкой с моторчиком. Ещё он жаждал увидеть сестёр богини Милосердия, и потому ел невкусную кашу молча. Но всякий раз, заметив мелькнувшую тень в галерее и коридорах, терпел жуткое разочарование: то были вездесущие служанки, как две капли воды похожие на сестёр Милосердной Ормаёлы с огромной картины в галерее замка, где могучие кони несут ослепительных богинь через заснеженную степь. У копыт коней вертится большой и страшный пёс, он подпрыгивает к руке Великой управительницы. Но управительница изображена не управительницей вовсе, а сестрой богини Милосердия. Саму богиню Милосердия легко узнать: она красиво восседает на вороном коне, за нею едет очень важный старик и везёт прочный золотой сундук, раздувшийся от сокровищ.

Служанки легкомысленны и часто ссорятся, втроём они подзуживают рыжую насмешницу. Мол, в хозяйки метишь? При живой-то жене?

– Я желаю своей будущей свекрови долгих лет, – почтительно отвечала рыжая. – Мы отлично поладим.

– Ой-ёй-ёй! – хохотали в ответ подружки, переглядываясь. – Он ещё букв не знает. Ты старше его на двенадцать лет!

– Ну и что? – улыбалась рыжая служанка и переступала каблучками так, чтобы её круглые коленки не становились скучны чужим взглядам. – У Великой Эштаръёлы обретался чародей и кудесник, молодой парень. Так вот: его жене было семьсот лет! Представляете? В молодости она захотела стать русалкой и однажды заплыла в омут с молодильной водою. Разумеется, нахлебалась впрок. Эштаръёла держала её советницей-сказочницей, вместо энциклопедии. Советница рассказывала управительнице о событиях минувших эпох. Я вычитала такое в журнале «Сплетник». Там пропечатан её портрет. Советницы. И не скажешь, что старуха! Юная очаровашка, как и я.

Служанки глупы. Они только весною «выпорхнули из гимназии» – так сердилась на них горбатая управительница имения. Ведь «избалованные юные дурищи» не желают драить лестницы щёткой, а лишь иногда, от скуки, устраивают игры в протирание чистых зеркал белоснежной фланелью: дышат на стекло, давясь стонами и смехом. И повсюду цокают высоченными каблуками, выгибаясь телами и нарушая благородную тишину старинных коридоров. Они красят волосы и лепят на глаза какие-то колдовские штуки, глаза у «юных дурищ» становятся зелёными, синими и фиолетовыми; смотря какую штуку каждая прилепит, отчаянно таращась в зеркало.

– Во что вы одеты?! – сердилась на них горбатая управительница в каминном зале, недалеко от галереи. – Вы служите в замке потомственных воинов Госпожи Великой Сахтарьёлы, а не промышляете в забегаловке для портовых забулдыг. Потому извольте являться на службу гладко причёсанными, в белых блузках и чёрных юбках ниже колен. «Ниже колен», а не «ниже пупка»! В имении нашего хозяина бывают знатные гости, потому я выдала каждой из вас изрядную сумму на дорогую экипировку. А вы? Посмотрите, в чём вы явились! Где вы приобрели эдакую стыдобищу? – в магазине для кукол? – из этого срама даже платка носового не сшить! Как вы влезаете в свои платья? – намыливаетесь? Снять и сжечь. Что за копыта гремящие у вас на ногах? Сменить на мягкую обувь. Прислугу не должны слышать стены замка. И ещё: прекратите рядиться в сестёр Заступницы Небесной. Это святотатство.

Служанки стояли перед управительницей тугим строем, сияя длинными точёными ногами.

– А нашему господину понравилось! – капризно заявила одна, очень смуглая, в фиолетовых глазах.

– Не смей порочить «своего господина»! – вспылила управительница. – Надаю пощёчин.

– Дотянетесь? – изогнула бровь служанка.

– Дотянусь, – сквозь зубы пообещала управительница. – В кресло встану.

Горбатая женщина была немногим выше осиных талий служанок.

Те переглянулись.

– Наверное, это будет выглядеть эротично… – вздохнула рыжая, самая язвительная. – Представьте: стареющая калека хлещет по щекам юную красавицу, пока другие покорно ждут участи, связанные за спиною собственными чулками… И тлеют в камине дорогие платья от «Офдошель»… О! Кстати, вы будете хлестать нас до того, как сожжёте платья, или после? Знаете, нагими мы стерпим пощёчины. Это выгодно, можно сфотографировать экзекуцию и послать в иностранный журнал. Озолотимся. Зовите фотографа.

Третья служанка, самая смешливая, выкрашенная блондинкой, не выдержала и прыснула в ладони.

Управительница внимательно посмотрела на каждую и молча вышла.

Назавтра, в том же зале, она докладывала сидящему в кресле офицеру высокого чина, хозяину замка:

– В вашем замке и в семи усадьбах вашего имения исполняют обязанности сто девяносто шесть слуг. Все они сироты геройски погибших ополченцев, как и завещал капитан Исаярр Къядр. Ни с кем из них у меня нет проблем. Но эти четыре, принятые весной, в прислугу не годятся. Они не желают трудиться. Им лень даже пыль смахнуть. Они не подчиняются утверждённым правилам и дерзят. Не знаю, кто и зачем предложил вам этих «сирот»…

– Вы требуете отчёта? – сухо поинтересовался офицер. – У меня?

Надо всегда вставать при разговорах с женщиной, но с этой управительницей следует беседовать только сидя, чтобы уровняться с нею ростом и не унижать калеку взглядом свысока; – так офицер объяснил сыну свою привычку сидеть при управительнице. Но ни она, ни хозяин замка не знали, что малолетний воин прячется в недрах огромного камина с игрушечным пистолетом, подстерегая Чёрную богиню, которую, согласно семейным сказкам, не раз видели в этом зале во времена сына упомянутого капитана Исаярра Къядра, Ягрида Къядра. И слышит их разговор.

– Я не имею на то права, – тихо произнесла управительница. – Но госпожа сделалась очень грустной и…

– На мои отношения с госпожой Тагирьёллой у вас тоже нет прав, – оборвал её офицер. – Если ваши предки честно служили моей семье, то это никак не значит, будто вы стали моей семьёй. Вы всего лишь прислуга, как и эти девушки. Усвойте это твёрдо. У вас всё ко мне?

– Да, господин, – поклонилась управительница в пояс, как никогда не кланялись в Сахтаръёле. Подобными поклонами пестрели старинные гравюры заморских стран, хранящиеся в библиотеке замка.

Офицер нахмурился:

– Вы свободны.

И управительница исчезла из зала. Больше она не отчитывала «юных дурищ», а сын хозяина не устраивал засад в камине. Вдруг решат, будто подслушиваешь? Теперь он ловил Чёрную богиню в галерее, у портрета капитана Сугтарьёлы Ррош. Говорят, там тоже видели посланницу богини Смерти, которая нужна была ему позарез. Когда он схватит Чёрную богиню за рукав, та обернётся и тихо скажет: «Так и быть, Ятри. Выследил-таки, упрямец. Хорошо, я отведу тебя к брату. Ему очень грустно без тебя в тёмном зное Иного мира. Там нет вкусных ручьёв и красивых стрекоз, там горячие и безжизненные пещеры. Но ты настоящий воин и ты освободишь брата. Дай мне руку и захвати фонарик. И сломанный меч капитана Исаярра Къядра захвати. И пузырёк клею сунь в карман. Мы склеим лезвие старого меча и всех врагов изрубим! Готов к поединкам с чудовищами?»

Да, именно так скажет повелительница мёртвых, демон милосердия. У неё белые волосы и чёрные глаза, в которых видны сполохи багрового пламени. В такие глаза страшно смотреть.

Ни одна служанка, которая прикидывалась крашеной богиней, не заговорила с ним ни разу об умершем брате. И тем выдала себя с головой. Ведь это самое главное, о чём скажет засекреченная богиня! Но крашеные дурищи умеют разве что буквы подсказывать из-за спины, при этом трутся о его плечо своими резиновыми телами.

Будто сам не выучу букв!

Он разоблачил служанок, но молчал и терпел. И ел кашу. В то лето он сильно подрос, изучил буквы и однажды не поверил хитроумной выдумщице, окрашенной в рыжее: мало есть кашу, чтобы увидеть богиню! Что за вздор?! – даже съев две порции, всё равно видишь не богиню, а служанку какую-то полуголую! И нету никаких бурлящих озёр из отвергнутой при жизни каши. Враки всё.

Сами ешьте свою кашу!

Отпихнул тарелку и даже разозлился, с размаху шлёпнул рыжую лгунью ладошкой пониже спины. Конечно, он был потомственным воином и знал: ударить девушку или старуху – это позор, после него воину только застрелиться остаётся. Так сказал отец. Но ведь отец сам шлёпнул эту служанку в саду! Да! Он в тот вечер испытывал подаренный отцом бинокль и случайно увидел происшествие. И задумался: может, в определённое место служанок можно бить? А что? – ну, где им мягко и куда им не больно. Ведь служанка смеялась отцу через плечо и даже выпятилась как-то странно, пальчиками приподняв короткую юбку: ударь ещё раз, воин.

Значит, надо задрать на злодейке юбку и отшлёпать как следует. Нечего потомственного воина сказками про загробные озёра потчевать. Не маленький. Буквы знаю. И читать умею.

Но служанка не засмеялась от его шлепков и не выпятилась к его ладошке. Она взвизгнула и умчалась, испуганно одёргивая юбку. И оглядываясь почему-то на маму.

А синеглазая богиня тихо-тихо положила серебряную вилку и смотрела вслед служанке. Перебирала ожерелье на шее, торопясь дрожащими пальцами всё ближе и ближе к горлу. Пока ожерелье не покатилось звонким градом по мрамору огромного зала.

Вскорости она исчезла и унесла свой мир с собою, а служанки опускали глаза, шепча:

– Ваш завтрак, господин Ятръяратр…

Мир странно изменился вокруг, но всё объяснила горбатая управительница имением, которую он побаивался, пока не увидал слёзы в печальных глазах: управительница имением плакала.

– Госпожа Тагирьёлла улетела к милосердной богине, – сказала она и вытерла слёзы белым платочком. – Твоя мама теперь у Дневной звезды. Она ждёт тебя там, великий воин. Вот память о ней, держи. Не потеряй и следи, юный господин, чтобы память не увидели и не украли. Память легко украсть.

Он слегка оробел, когда горбатая управительница повязала ему на шею странный медальон: большую гранёную бусину в золотой оправе, на золотой цепочке. Всё, что осталось от синеглазой богини – одна-единственная бусина из всего сверкающего ожерелья. Драгоценный камень, который «вездесущие юные дурищи» так и не нашли, ползая вокруг кресел.

То была уже не смешная сказка про кашу. Ему стало тревожно, когда за неплотно прикрытой дверью мелькнула беззвучная тень. Будто от дверей скользнуло привидение или разговор подслушивали.

Неужели в замок пробрались шпионы, вызнать про маму, которая улетела в космос?! – служанки трещат о полёте к Дневной звезде и судачат, кто из княжеских асов поведёт туда звездолёт: «говорят, вместе с Ваулинглой хотят строить звездолёт!»

Значит, звездолёт уже построили и мама улетела тайно, чтобы о полёте не пронюхали шпионы. Исчезновение матери – это страшный секрет. А бусина – пароль.

От козней шпионов-привидений он надёжно спрятал прозрачный камень.

В тот вечер отец выгнал горбатую управительницу, заодно состоявшую при исчезнувшей матери служанкой. А он ничего не знал про изгнание, он как раз готовился рассматривать Дневную звезду и настраивал на балконе бинокль, по вершинам дальних елей – ну как в этот самый момент от Дневной звезды просигналят фонариком: «жду»?

И увидел, как маленькая фигурка в тёмном пальтишке бредёт холодной аллеей, уже заносимой снегом. Бредёт с потрёпанным чемоданчиком. Часто останавливается, часто отдыхает и снова берётся за тяжёлый чемоданчик. Управительница не взяла с собою ничего из дома господина, которому пришлось кланяться в пояс. Ничего нажитого за годы верной службы. Только старый чемоданчик своей прабабки.

В том чемоданчике хранились фотографии великолепных залов и парков давно утраченного имения в Древних владениях. Там обитали фотографии гордых предков «юного господина» и дневники верных предков старой управительницы, поколения которых честно и без сокрытия мыслей служили Къядрам, потомственным воинам Госпожи Великой Сахтаръёлы, благородным защитникам всех слабых.

Но почему слабые в мире зверей всегда слабы и в мире людей? Или слабый телом слаб везде? Или люди всё ещё звери? – так размышляла вслух горбатая управительница, когда раскладывала перед юным воином старые фотографии. И рассказывала, кто был кем. Вот прапрабабка горбатой управительницы. Давно, больше столетия назад, эту девушку назначили присматривать за младенцем, Ягридом Къядром, сыном капитана Исаярра Къядра. Она не покинула юного господина, даже когда имение стало вдруг казённым приютом. Мыла посуду в том приюте, натирала пол, лестницы… А вот и фотография старика, отца капитана Исаярра Къядра. Последняя фотография последнего хозяина утраченного имения… К нему ластится собака-поводырь, огромный пёс по кличке «Сяга». У старого господина был верный поводырь, потому как последний владелец имения был ранен на службе князя и ослеп ещё в юности. Но, даже будучи слепым, он взял один из пистолетов сына и дал отпор бандитам-дезертирам – по двум трупам и раненному мародёру распознали всю шайку. Допросили и распознали. Какими же надо быть негодяями, чтобы с глумлением убивать семью офицера, воюющего третий год и сломавшего меч привилегий! Всех убили: жену, слуг, мать, слепого отца… Но собака-поводырь спасла от смерти младенца, унесла его по следу юной служанки, которая шла тем временем в город и напевала песенку. И девчонка не отреклась от младенца даже при известии, что решением Сломанных Мечей имение убитого господина утрачено навсегда, теперь оно станет приютом для сирот. Никакого жалованья больше не жди, прислуга бывшего богача.

Но девушка осталась в приюте при младенце-сироте. То ли служанкой, то ли матерью.

Полтора десятка лет злобные языки смеялись в спины юной служанки-матери и мальчика-сироты: «У нас в приюте есть сирота с личной прислугой»! – но «личная прислуга» вытерпела все насмешки, а мальчик вырос и стал лётчиком. Вот он, на портрете, младший офицер Ягрид Къядр. Красавец-ас, одолевший «Воина Тьмы» с его атомными ракетами. Верная служанка состарилась и умерла в почёте, управительницей огромного Озёрного имения, подаренного асу восхищённым народом. Этот юноша на старой фотографии – жених верной служанки. Ещё в Первую войну он служил у капитана Исаярра Къядра и погиб перед Вехтскими воротами, в ужасной штыковой атаке, совсем незадолго до победы. Закрыл собою господина капитана от вражеской пули. Вот письмо сочувствия, где доблестный офицер уведомляет верную служанку о подвиге её жениха. А в этих письмах капитан Исаярр Къядр извещает юную служанку о гибели всех её братьев. Конечно, после войны она вышла замуж, у неё появилась дочь… Дочь верной служанки – это бабка управительницы. Очень жаль, что горбатым калекам не суждено заводить детей. Род Витуярров прервётся. Из-за мелочи, из-за детской неосторожности… Кто сменит на посту управительницу имения? Некому. Увы. Только чужой человек.

У неё было много фотографий и потрясающих бумаг. А много пожелтевших бумаг в потрёпанном чемоданчике – это очень тяжело для калеки.

Ушла заснеженной аллеей и ни разу не обернулась.

Больше он не смотрел в подаренный бинокль, тот перестал существовать: он бил и бил проклятый прибор о гранитные перила, пока не разбил на острые куски все линзы и призмы – какой же ты потомственный воин, Ятръяратр Къядр, если даже в родном доме не умеешь защитить слабого?! Обидчика слабых вызывают на дуэль, а как вызовешь на дуэль отца, если у тебя ещё нет настоящего пистолета?!

Он убежал в галерею, к мудрой и насмешливой Великой управительнице, перед портретом которой всегда лежит тяжёлая книга. Никто и никогда не открывает эту книгу. Ещё бы: «Записи самой Эштаръёлы»! Все трепещут, сдувая с книги пылинки мягкими кисточками. Может, Великая управительница даст совет, как убедить непреклонного отца вернуть изгнанницу?

Но за дверями в галерею случилось странное. Он навсегда запомнил колдовской голос, которым прозвучали слова из открытого почему-то дневника:

«Мне снился странный-престранный сон. Он прилетел издалека: чёрный, с горящим глазом скорби посреди лба… Он был такой бесконечный, будто укрыл своими крыльями всех павших сыновей Сахтаръёлы. Там, в Иных мирах, они счастливы и всемогущи. Можно было просить у них всё: мудрость народам, молодость родителям, сто непрожитых жизней безвременно умершим, величие и покой себе. Я просила у них прощения».

Больше он ничего не успел прочесть в удивительной книге с металлической обложкой, усыпанной драгоценным красным жемчугом. В галерее появился отец и жестоко отругал его, «глупого сопляка». «Сопляк» стоял навытяжку и глотал слёзы, ибо отец был прав: чужих писем не читают. Даже тот, кому передала свою тетрадь умирающая от неизвестной болезни Эштаръёла – «даже тот не посмел никогда открыть его!» – строго сказал отец.

Так отец – самый неустрашимый воин из всех живущих воинов, который всегда прав – представил его Эштаръёле «глупцом». Но разве можно позорить юного воина в глазах Великой управительницы, пусть и перед её портретом?! Однако что он мог ответить отцу? Что рукопись уже была открыта? Что нарисованная на холсте управительница позвала к разговору сама, тихим голосом, прекрасным и печальным? Что Великая управительница шевельнулась на портрете, она слышит все упрёки неустрашимого воина сыну и впервые не смеётся глазами, а грустно покачивает головой?

Отец не поверит сказочным оправданиям. Беспощадный отец верен идолу великой Эштаръёлы настолько, что не видит её слёз на портрете и не слышит умоляющего голоса; идолов ведь не слышат, им поклоняются беспрекословно. И всегда стоят к идолам спиною, зорко охраняя божество от сопливых глупцов.

А он никогда не стоял спиною к портрету Великой управительницы. И Великая управительница, будто прочтя мысли юного воина, улыбнулась ему с портрета одобрительно. Он тоже улыбнулся управительнице, и тут же получил от отца жестокую оплеуху. Покачнулся, но не упал и остался стоять неподвижно, не вытирая льющейся из носа крови. Превозмог гул в голове и обратился к отцу по-воински, всерьёз и вытянувшись: «Разрешите привести пол и мундир в порядок, господин генерал?»

И отец вдруг замолчал. Замолчал и сдержанно кивнул.

Он тщательно вымыл пол от крови, но одна крохотная капелька засохла-таки на полотне с портретом Эштаръёлы. То была единственная кровавая помарка, которую он не стал вытирать. Не решился прикоснуться к туфельке Великой управительницы.

Так в его жизни остался мрачный замок над холодным озером, молчаливые служанки, мрачный отец и бесконечные занятия изнурительной боевой борьбой: старый наставник не щадил крошечного воина и был прав. Учитель, фанатичный поклонник боевого искусства «Укус змеи», давно отточил все тонкости её ударов на самолюбивых егерях князя Госпожи Великой Сахтаръёлы и на врагах государства. И теперь беспощадно обучал юного воспитанника всем нюансам рукопашной схватки.

– Я научу тебя убивать врагов, а не кулаками махать, – говорил старый наставник Кегусан, отставной офицер Охранной службы. – Мы потомственные воины, а не бодливые скоты из тёмной подворотни.

Он верил несокрушимому воину, при виде которого все сонные здоровяки тотчас вскакивали и застёгивали пуговицы, уступая места в трамвае испуганным студенткам и довольным старушкам.

Скоро в новый мир вошёл новый учитель с оглушительным свистком, ворвались шумные сверстники и крикливая гимназия с её наивными тренажёрами. Разве это тренажёры?! – такие тренажёры даже не бьют по рёбрам.

Но, оказывается, даже наивные тренажёры оказались непосильны холёным сверстникам. И на первом же занятии разожгли всеобщую ненависть, едва он отрапортовал восхищённому учителю:

– Господин учитель! Гимназист Къядр закончил гимнастические упражнения!

И тогда кто-то один из плотной и потной толпы неудачников обиделся своей завистью настолько, что ткнул грязной иглой ему в ногу. Ткнул исподтишка, больно и так глубоко, что рана долго гноилась.

В те дни он ещё не знал про подлый фокус с иглой. До того первого дня в гимназии он вообще не встречал подлости, но слышал про неё от старого наставника и потому сообразил молниеносно. Отец высоко ценил в сыне быстроту мысли и взгляда, даже прочил сыну службу в «Зимнем громе» или в «Ночной змее», а то и карьеру пилота на службе князя. Карьеру прадеда, великого аса!

И будущий ас мгновенно выбрал из окружающих лиц то единственное, которое безучастно рассматривало стыки стен с потолком, прикрыв ухмылку грязной душонки безразличием наивного личика.

Одним движением он выкрутил маленькому негодяю руку и отобрал из потной ладошки иглу. Вторым движением он вогнал эту потную иглу под ноготь пальца выкрученной руки: вогнал глубоко, почти наполовину. Третьим движением он сломал иглу у самого ногтя. Чтобы запомнил надолго, как будут её вытаскивать.

Все замерли от поросячьего визга, который сотряс тренажёрный зал. Даже учитель и его свисток окаменели от такого крика. А он крутанулся на левой ноге и ударом правой пятки захлопнул этот визжащий рот. Захлопнул его же зубами, сбив беззубого крикуна самым сильным ударом изо всех, какие освоил. Жалеть ублюдка он не собирался, хотя и не знал досконально, что означает новое для него слово «ублюдок», услышанное в туалете гимназии. Но понимал: «ублюдок» – это очень плохо.

Визгливый ублюдок кувырком улетел в загремевшие тренажёры и почему-то умолк, а он обратился к притихшим сверстникам так, как умел только его отец:

– Деритесь честно, господа, если ручонки зачесались. Объясняю, что такое «честно»: честным поступком является учтивый вызов на поединок в условленном месте. Лицом к лицу и один на один. При свидетелях. Иначе шкурой своей дырявой усвоите, что быть подлым ублюдком – это очень больно.

И показал сверстникам обломок иглы:

– Воинская пе-да-го-ги-ка, господа сахтаръёлы. Дома подличайте, радуйте семейство негодяев.

Назавтра он стоял в тренажёрном зале перед испуганным строем сверстников, а господин учитель вертел в руках свой потный свисток и сдержанно говорил отцу:

– Я никогда не слышал таких взрослых речей из уст шестилетнего мальчика. Я слышал не его слова, я слышал слова его отца. Я знаю, когда дети говорят сами, а когда повторяют отцов. Мой вам совет: не ошибитесь с воспитанием сына. Если он повторяет вас, то я сочувствую вашим подчинённым.

Господин учитель смотрел на отца с неприязнью, а строй воспитанников таращился на мундир гостя, затаив дыхание: вот это да! Самая настоящая эмблема с изображением сломанного меча, опутанного колючей проволокой! Ух ты! Не каждый день увидишь потомственного офицера из княжеских дружин. Да ещё какого! – командир Ударной тактической группы! Генерал! А выправка! Рядом с ним даже могучий учитель выглядит мешком каким-то, рыхлой медузой. Хотя и втягивает живот.

Сверстники уже знали от своих отцов, что «тактическая группа» – это много народу и все повинуются малейшему жесту начальника, как вышколенные слуги. Тысячи слуг и все повинуются.

Учитель добавил сухо:

– Я тридцать пять лет веду занятия в гимназии и никогда не наблюдал у детей подобной жестокости. Он выбил однокласснику все передние зубы.

И тогда отец поднял руку в новенькой перчатке, на уровень глаз, своих и учителя. Между большим и указательным пальцами перчатки поблёскивал обломок иглы:

– А подобную подлость вы часто наблюдаете?

– Не замечал ни разу, – отрывисто ответил учитель, не глядя на иглу.

– Следовало бы, господин воспитатель отцов, – спокойно заметил отец и окинул взглядом строй воспитанников, вмиг вытянувшихся и задравших носы. – Но коль вы упорно не замечаете подлости, то не удивляйтесь и жестокости.

Учитель пошёл пятнами.

Отец буднично спросил у сына:

– Пальцы не повредил?

– Никак нет, господин командующий Ударной тактической группой! – громко доложил сын, вытянувшись. – Я отработал удар пяткой!

И впервые услышал похвалу от бесстрашного воина перед строем сверстников:

– Молодец. Станьте в строй.

В тот вечер он поставил на стене замка отметину заветной бусиной-медальоном. Он знал: бусина не поцарапается, она сама оцарапает любой камень, ибо твёрже её нет ничего на свете. Так однажды сказала мама. Он решил вести счёт дням ожидания, мама ведь не останется у Дневной звезды навечно. Она вернётся, и в замке будет пир горой. Приедут важные люди, князь, господа управители… Все секреты секретного полёта отменят и будут поздравлять героиню.

После третьей отметины он увидел в коридоре замка мать, синеглазую и черноволосую красавицу. Она блистала знакомым драгоценным ожерельем, гордо ступала рядом с отцом, и негромкий разговор их гулко повторялся под высокими сводами.

Он замер, наклонил голову и ничем не выказал восторга: «воину не пристало скакать по коридорам и улюлюкать»; – так учил отец.

– Познакомься с госпожой Демансо, – произнёс отец. – Госпожа Демансо из Танлагемы. Она любезно дала согласие принять на себя обязанности управительницы моим имением.

Отец говорил так учтиво, будто хотел понравиться.

Он оторопел от услышанного и резко поднял голову.

То была вовсе не мать. Существо в знакомом ожерелье мало чем отличалось от матери, но оно не могло быть даже её сестрой. Существо это родилось чем-то иным, сильно отличным от мира богинь. Чем-то таким, чего он пока не понимал.

– Я польщён, сударыня, – не замечая протянутой изящной руки, холодно произнёс он. И впервые в жизни закипел детской ненавистью, а в глазах новой управительницы мелькнули странные искры. – Вы очаровательны, но вам не идут эти бусы. Разрешите мне удалиться, дабы не вносить сумбур в осмотр вами имения, подлежащего управлению.

Сквозь эхо своих шагов он услышал за спиною задумчивый голос, с приятным иностранным акцентом:

– Очень необычный мальчик… Говорит, как взрослый.

В тот год отец получил «огромное повышение» и «огромный дом в столице» – так щебетали восторженные служанки. Оказывается, служанки давно мечтали перебраться «из неторопливой роскоши этой озёрной скуки в роскошную суету столицы».

Столичный дом оказался в тысячу раз меньше замка Озёрных владений, но был куда больше всех окрестных домов старинного и очень красивого города.

– Возможно, в новой гимназии возникнут проблемы, – говорил отец, молодой командующий Ударными силами Госпожи Великой Сахтаръёлы, отправляя сына в столичную гимназию. – Устраняйте их немногословно. И вежливо. Тут не Озёрные владения, тут столица. И вы воин, а не пустобрёх. Вы Ятръяратр Къядр. Ваш древний предок получил своё прозвище в честь битвы на реке Къя, где в одиночку вышел против дружины наёмников. И своим мечом обратил их в бегство. Будьте достойны его имени.

Даже имя он получил в честь того самого предка, существование которого оспаривалось историками. Оно было старинным, труднопроизносимым и смешным для многих самоуверенных наглецов. Но беззубым ртом не осмеивают чужих имён, и он быстро научил столичных самцов произносить имя «Ятръяратр» на родном ему языке, а не создавать проблему с презрительной кличкой на чужом языке, пусть и желанном великовозрастному насмешнику.

Представленный столичному гимназическому обществу юный Ятръяратр Къядр вежливо поправлял досужих на обидные клички мечтателей о заморской жизни:

– Я не «Йетя Кядва», господа старшие гимназисты. Я Къядр. Ятръяратр Къядр, потомственный воин Госпожи Великой Сахтаръёлы.

– Непвоуизноусимый, эуто твоуя пвоублема, – так, подражая картавому языку будущей, но уже горячо любимой родины, самоутверждались перед ним рослые и мускулистые гимназисты, уже переименованные своими мамами в заморских «Локли» и «Лауви». Они выпячивали подбородки и ничего не слушали: глухому заморскому натиску и презрительным заморским кличкам их учили столичные папы, седеющие в мелкой коммерции с тоски по крупной.

– Смею не согласиться, – вежливо отвечал он. – Теперь это твоя проблема, картавый.

Одним движением он устранял проблему с кличкой и немногословно интересовался:

– Язык оттаял?

Рослые «Локли» и мускулистые «Лауви», поворочавшись на четвереньках и выплюнув выбитые зубы, без проблем выкрикивали в кабинете господина управителя гимназии имя обидчика:

– Ятръяратр Къядр!

Окровавленным сыновьям оглушительно вторили истерические мамы «Ваулайвы» и «Ваусайсы», напрочь забывшие свои настоящие имена.

Отец будущего капитана Къядра своим появлением сразу прекращал истерику бледнеющих и краснеющих мам. И прихорашивающиеся «Ваулайвы-Ваусайсы», быстренько вытолкав своих ревущих «Локли-Лауви» в коридоры гимназии, игриво кокетничали с молодым командующим Ударными силами, учтивым и элегантным офицером, тридцатипятилетним красавцем-вдовцом и единственным владельцем огромнейшего замка в необъятном имении Озёрных владений. Имении, полном тёплых озёр и лесистых гор, водопадов и ослепительных служанок; в имении головокружительном, если показывать свои владения из роскошного прогулочного дирижабля. Ведь на роскошном автомобиле всё имение и не объехать! Оно так огромно, так огромно… Такое имение легко спрячет сотню охотничьих домиков со служанками-фантазёрками. Впрочем, то досадные мелочи. Ведь имение спрячет и мускулистых слуг-фантазёров.

Так считали прихорашивающиеся мамы одноклассников, лихорадочно обдумывая повод для развода со своим неудачником и составляя в распалённом уме списки подруг-неудачниц.

У всех одноклассников, оказывается, были прихорашивающиеся мамы. Он не выдержал и спросил отца: когда вернётся от Дневной звезды мама? Почему она улетела в космос внезапно, не прощаясь, почему вместо неё появился крикливый комок по кличке «Рени», с которым носятся голоногие служанки?

Не получил ответа и больше никогда не задавал вопросов каменному отцу.

Скоро служанки носились уже с двумя вопящими комками: второй, по кличке «Илли», привезли из бывшего имения предков, того самого, которое давным-давно стало приютом в Древних владениях вместе со своими огромными балконами, грандиозными колоннами и старинным чучелом чудовищной рыбы. Имение отдал сходу Древних владений двадцатипятилетний капитан Исаярр Къядр – самый талантливый и самый молодой командир тактической группы за всю историю Госпожи Великой Сахтаръёлы, легендарный предок, ошалевший от крови, проклятий вдов и окопных вшей. Отдал под приют для сирот древней и позорной бойни, в победный день которой погиб сам.

Монумент капитану Исаярру Къядру давно укрыл в своих аллеях разросшийся парк. Всяк прибывающий в приют новичок видит монумент только однажды. Такова установилась старинная традиция и потому создалась легенда, будто ночью монумент оживает и обходит своё имение со строгой инспекцией. Мальчишки снимают перед изваянием погибшего вояки свои новенькие фуражки, девчушки опасливо кладут к бронзовым ногам стража имения свои букеты, какое-то время все стоят молча – погибший не любил словесной трескотни – и отправляются в приют-дворец. Дивиться драгоценному паркету, усваивать благородные манеры и постигать мудрые науки под мраморными сводами.

Впервые утраченное чудо древней архитектуры показывал будущему капитану его дед (он же внук Исаярра Къядра). И одобрительно усмехался: юный Ятръяратр держался прямо, смотрел на утраченную роскошь предков без малейшего сожаления и ни разу не пискнул: «устал!» или «пить хочу!»

Да, он никогда не капризничал. Ведь он единственный из потомков Исаярра Къядра и Ягрида Къядра носил их имя, ибо завет Ледового князя предписывал: «Имя геройское или знатное наследуй от почивших или павших предков, но именем своим геройским или знатным не одаривай потомков при жизни своей».

Оба вопящих комка с именами «Илли» и «Рени» выросли в утомительных сестёр, и везде – в столичном доме, в имении Озёрных владений – завелись интриги и капризы. Ими допекали подруги-ровесницы, которые всегда были вместе и даже родились в один день. Одна – ранним рассветом, другая – поздним закатом, но кто когда – служанки не знали или скрывали. И подруги вечно спорили: кто из них всё-таки старше? Они родились от разных матерей и разных отцов, в разных полушариях планеты – дневном и ночном; но как считать утро и вечер в разных полушариях?! Когда начала крутиться планета, дав отсчёт календарю: утром или вечером?

Это был очень важный вопрос.

Гимназические познания старшего брата и прочая астрономия в расчёт не принимались, их отметали с ходу. У сестёр имелась своя астрономия и коллекция ракушек.

Его отец соорудил малолетним дочерям игровой павильон. Не сам строил, конечно, нанял специалистов. Круглое здание-диск, над ним сверкает купол-полусфера масштабом поболе планетария. В потолке кругового здания – он же пол под куполом – семь круглых отверстий, шесть по кругу и одно в центре. Здоровенные отверстия, в каждое войдёт дом и сад. А там, под полом, семь круглых платформ с гидравлическими подъёмниками. Строим на каждой платформе сказочный домик – как на картинках, с яркой черепицей и плющами вдоль стен – поднимаем платформы… щёлк, бац! И под куполом из ниоткуда, из неведомых недр здания-диска, возникает сказочный город о семи домах. Можно вместо домов поднять экзотические деревья, созданные нарочито причудливыми. И тогда под куполом появится волшебный лес. Можно поднять необычные скалы из мягкого камня и сделать небосвод красным, пустить по нему огромное красное светило – поверхность купола сродни экрану – и вот восторженные сёстры ступают по другой планете, они храбрые звездолётчицы и выслеживают коварного инопланетного паука О-Тика. Но в декорации сказочного города О-Тик уже не коварный инопланетный хищник, он добрый сонный старожил волшебной страны и плетёт волшебную паутину, беседуя с юными путешественницами голосами служанок, те прекрасно умели менять голоса, отец специально подобрал таких. К игровому зданию идёт замаскированная железная дорога, её не видно в траве, все шпалы из зелёного бетона. Ночами по ней доставляли платформы с вечерними фантазиями сестёр. Захотели девчонки озеро с камушками и рыбками, состряпали эскиз – готово, утром уже плещутся с визгом, обдают стерильной водою служанок. А где-то в лесу, в стороне от игрового купола, прячется огромная мастерская, там умелые работяги строят из мягкого материала сказочные дома, создают из мягкого пластика удивительные деревья, спорят и ругаются с кибернетиками: сказочный кибер-удав не должен падать с ветки на головы детишек! Под куполом, понятное дело, всё мягкое и пушистое, дабы не травмировать ненароком азартных девчонок.

Илли была куда бойчее, и однажды он пообещал расстроенной Рени назвать её именем планету Дневной звезды. Даже поклялся: он станет пилотом, космонавтом, командиром звездолёта. Полетит к Дневной звезде и назовёт самую красивую планету «Ренирьёллой». И показал обидчице-Илли кулак, но та призадумалась на миг и показала ему в ответ оба кулачка.

Рени смеялась.

На площади Центрального вокзала Озёрных владений он всегда прощался с обеими так, как они того требовали: торжественно снимал форменную фуражку юнкера и наклонялся поочерёдно к каждой, но сперва к доказавшей своё старшинство на сегодня. Они привставали на цыпочки, поочерёдно обнимали его за шею и звонко чмокали в щеку: сначала одна, затем другая, а потом обе разом и с хохотом. В обе щеки. С годами прощание стало ритуалом, но очерёдность как-то незаметно потеряла значение. Они переросли детский спор о старшинстве и перестали вставать на цыпочки. Снежная блондинка и угольная брюнетка поражали глаз ценителей женских чар необычайно, отходящий поезд долго трясло эхом пересудов. И каждый сверстник-попутчик нарывался на драку, кипя ненавистью к счастливцу, ни в какую не уступая путь в тесном коридоре вагона. Но когда заносчивые попутчики внезапно добрели, переставали щуриться, наперебой норовили угодить и подружиться, он знал – где-то в поезде катит ехидный старожил Озёрных владений, который час-другой назад выдернул нос из журнала «Сплетник» и проскрипел что-нибудь вроде:

– Полно-те, господа завистники, полно-те! Эка молодую кровь возбудили неприятием чужого счастия. Сёстры парня провожали, сёстры. Незамужние студентки.

Да, у него были чудесные сёстры. Для них он доставал ракушки из холодных глубин и благодаря им научился не робеть перед стаями наглых подлецов, которые всегда липли к молоденьким красоткам. Подлецы не обращали внимания на учтивое предостережение юноши, покупающего мороженое двум девушкам, ибо подлецы были старше, коренастее и многочисленнее; то есть, по их мнению, имели больше прав на юных самок: «Вон там отдохни, щенок, пока мы тут с тёлочками разбираемся. Или жить надоело?» – увы, такова логика пищевой цепи с грубыми звеньями из негодяев.

Именно сёстры и помогли ему разглядеть в окружающем мире простую пищевую цепь. Они всегда проявляли выдержку, не вмешивались в побоище и спокойно ели мороженое, перешёптываясь о каких-то своих, девичьих мелочах.

Лишь однажды Рени промолвила робко:

– Ты бы аккуратнее их бил, что ли… Гады-то гады, но глянь: все без чувств. И открытые переломы ног, ужас. Хромые ведь теперь на всю жизнь.

– Ничего, подыщут колченогих подружек, – отрезал он, заправляя под ремень рубашку, которая выбилась в сражении и придавала неопрятный вид. – Бесчувственных коров.

– И наплодят колченогих бычков! – хохотала Илли.

– Ты напрасно его поощряешь, – хмурилась Рени. – Наш костолом докатится до дуэлей на мечах, помяни моё слово. Отрубит уйму голов и поплатится заточением в тёмный каземат для особо опасных. С толстыми решётками и одноразовым питанием из баланды.

– А мы будем носить ему пирожки в темницу, – в тон возражала Илли. – С черничным повидлом. И устроим побег.

– Передадим напильник в пирожке? – с иронией любопытствовала Рени.

– У тебя план побега уже готов?! – изумлялась Илли. – Отлично. Руби всех гадов, воин. Напечём тебе пирожков с напильниками и спасём из каталажки. Тебе какие, трёхгранные напильники или четырёхгранные? Мне кажется, ты никакими не владеешь. Тренируйся. Попробуй подпилить чего-нибудь. Мои ногти, например.

…Зимний сад, картинная галерея и портрет знаменитой Сугтарьёлы Ррош, написанный гениальным другом-художником по впечатлениям от старой фотографии. Иногда друг (в один присест и не отрываясь) писал великолепные портреты, глянув на какую-нибудь забытую всеми фотографию, чем-то поразившую его непостижимый внутренний мир. К другу в такой день нельзя было приближаться никому, кроме старого слуги: старик ворчал и кормил гения-творца с ложечки, пока перемазанный кашей творец орудовал кистью по холсту. Друг никогда не писал портреты с других портретов, только с мимолётно увиденных фотографий. И однажды наткнулся в семейном архиве Къядров на старую фотографию девушки, загорающей на кромке надувного бассейна, у плотика-подноса с напитками: фотограф подловил «госпожу Сугтарьёлу» в великолепном ракурсе и в сверкающих брызгах, метко летящих с её ладони в объектив. Друг затрясся вдохновением и за одну ночь сотворил портрет «Чёрной ведьмы»; – название к утру само упало к нему с небес, таково было наитие гения. Хвастаясь новой картиной, бледный от усталости гений – к его неописуемому ужасу! – выяснил от своего друга-офицера, что именно так, «чёрной ведьмой», и называли госпожу Сугтарьёлу чужие асы. Когда же друг узнал всё о своей фотонатурщице, то отрёкся от «мистического портрета», но сжечь его не решился. Хотя и размахивал перед холстом какими-то отсыревшими спичками.

– Разве она «чёрная»? – разочарованно спрашивали у друга-художника все, кто упросил его ознакомить со скандальной картиной. – Вода чёрная, да; факелы жуть какие багровые. И мрак ваш впечатляет, да; но девица-то светлая! Очень шикарная блондинка. Так бы и нанял эту штучку служанкой.

– Глаза неестественно чёрные, – мрачно отвечал друг, не глядя на портрет.

– Но почему «ведьма»? – недоумевали спрашивающие, любуясь картиной. – Почему не «Черноглазая искусительница в мистическом стиле»?! Мистика – это модно. Соблазн под видом мистики – это современно. Да, безупречна. Ей бы бантик на шейку.

– Вы в глаза ей загляните! – огрызался друг. – «Бантик»… Ведьма!

И всяк посмотревший в глаза изображению умолкал.

Эта «ведьма» действительно была красива, даже в древних старухах. Будучи юнкером, он застал её живой. В тот день огласили список поступивших, были поздравления известных асов и объявлен торжественный банкет в Гранитном зале академии, однако новоиспечённые «господа юнкера» не слушали речей, они возбуждённым шёпотом обсуждали потрясающую новость: с утра все станции радиоперехвата снова приняли сигналы от Дневной звезды! Слабые, еле-еле слышные, но несомненно искусственного происхождения. Все журналы снова закипели страстями: вторая планета Дневной звезды обитаема! Те, столетней давности сигналы, так и не расшифрованные, не были призывом о помощи с потерпевшего аварию инопланетного звездолёта, нет! Ну не сто же лет они аварию терпят?! Это аборигены изобрели радио! Ищут контакт! Надо лететь! Интересно, у них красивые женщины или паучихи какие-нибудь?

В то утро он впервые появился дома в униформе, но отец даже не взглянул на погоны и нашивки сына:

– Нас обоих вызывают. Тебе на сборы полчаса. Летим срочно.

Когда-то отца вызывали по служебным надобностям «на самый верх», такое случалось раньше. Но теперь отец сам был тем «самым верхом» и теперь вызывал других сам. Кто мог позволить себе «вызвать» командующего Ударными силами, могущественное лицо, равное по своему положению князю или верховному управителю?! Да ещё в сопровождении сына-юнкера?!

Он не задал отцу таких вопросов.

Просто козырнул:

– Есть!

Через час они были в служебном самолёте отца и держали путь в столицу Восточных владений, город Гесу.

Оказывается, господина командующего вызвала для беседы сама капитан Сугтарьёла Ррош, которую многие считали давно умершей.

– Ждать тут, – велел отец в гостиной огромного мрачноватого дома, окружённого дремучим садом. – Она хочет говорить со мной наедине.

О чём отец беседовал с «ведьмой» за высоченными дверями из морёного дуба, юнкер Къядр не узнал.

Когда оба собеседника появились в гостиной, он остолбенел: эта красивая особа с молодой фигурой и есть та самая «капитан Сугтарьёла Ррош»?! Которая старше деда вдвое?!

Он даже не заметил в глазах отца напряжённого удивления, потому что господину командующему было неведомо подобное чувство.

Сугтарьёла легко опустилась в тёмного дерева кресло и жестом велела стать возле, просто указав пальцем на паркетину перед собой.

Он стоял перед «ведьмой» навытяжку и не верил увиденному, даже тайком скрестил пальцы. Но Сугтарьёла всё равно заметила и усмехнулась; – давным-давно за сто старухе, а какой стремительный глаз и как быстро соображает! Видимо, не зря её боялись асы. Чужие боялись её пушек, свои – её языка.

– Наконец-то появился, – промолвила женщина. – Заждалась. Молодец, не забыл клятву. Куда поступил, Ягрид?

– Лётная академия Старых владений, госпожа Сугтарьёла! – чётко доложил он, повидав лётную академию всего один раз, на вчерашнем банкете. Экзамены сдавали в другом месте. – Только я не Ягрид. Это мой прадедушка был «Ягридом». Мы похожи. Я видел фото. Говорят, я точная копия покойного. Но моё имя «Ятръяратр». Ятръяратр Къядр!

Называть эту древнюю особу «госпожой Сугтарьёлой» и стоять перед нею навытяжку велел отец, ещё в самолёте. Бесстрашный воин тоже стоял навытяжку и молчал, ибо спрашивали не его.

– Надо же… – удивилась Сугтарьёла, изучая лицо собеседника. – Ладно, Ятръяратр так Ятръяратр. Хочешь летать на штурмовике?

– Никак нет! – чётко доложил он. – Я полечу к Дневной звезде.

Ему показалось, будто отец чуть-чуть вздрогнул.

– Там нет неба, юнкер, – после недолгого молчания посетовала Сугтарьёла. – Там пусто. Вакуум вокруг. Твой корабль будет висеть в чёрной пустоте, а ты будешь висеть в маленькой каюте, с люком в стене. И тянуться к ручке какой-нибудь. Волосы дыбом. Ни вымыться, ни поесть по-человечески. Зачем тебе лететь к Дневной звезде? Чтобы «первым»? – так?

– Дело не в «первом», госпожа Сугтарьёла, – честно признался он. – Тут вопрос чести. Я наобещал сестре обозвать её именем вторую планету Дневной звезды. Давным-давно оттуда пришла радиопередача от братьев по разуму. И вот снова сигналят! Это знак мне.

– Ах, даже «знак» тебе от «братьев по разуму»… – улыбнулась вдруг Сугтарьёла. Зубы у неё оказались белыми и настоящими, не протезами. – Это в корне меняет дело! Конечно, «знак». Сколько тебе лет, господин юнкер?

– Пятнадцать! – лихо отрапортовал он, с трудом унимая раздражение. Он почуял насмешку.

– А сестре? – вдруг очень серьёзно поинтересовалась собеседница, облокотясь о кресло. – Той, чьё имя украсит планету?

Сугтарьёла не смеялась и смотрела жёстко.

– Девять, госпожа Сугтарьёла! – отчеканил он страшной старухе, упрятанной в тело молодой женщины.

– На дуэлях дрался? – вдруг спросила та, вспыхнув красными огнями в глазах.

– Никак нет… – растерялся он.

Но мгновенно поправился:

– Дрался кулаками. Мне только вчера разрешили носить оружие. Но стрелять я умею.

И Сугтарьёла встала из огромного кресла, незаметным жестом руки упредив движение господина командующего Ударными силами: не надо помогать!

Он дивился движениям древнего существа, о котором рассказывали кровавые сказки: даже молодая девушка позавидует такой осанке и такой походке.

Сугтарьёла направилась через гулкий зал, к тлеющему камину. И вернулась с большой шкатулкой.

– Держи, вояка. Ишь, «вопрос чести» удумал… Коль о чести речь зашла, то быть стрельбе. Патроны береги, нигде не купишь такие. Запасная обойма всего одна.

В шкатулке оказался очень редкий пистолет старинной работы. Подобное оружие делали знаменитые оружейники Вечной Вехты для самых знаменитых её воинов. Каждый пистолет имел гордое имя, его никогда не сдавали даже охране государственных лиц, ручной клади подобно. Владельцы знаменитых пистолетов являлись на любую аудиенцию с оружием. Подобно древнему мечу, оно всегда было при хозяине, его верным другом, а не слугой. Синяя сталь, счётчик патронов, безупречные стыки многочисленных деталей и невероятно удобная рукоять. Угловатая и насмешливая надпись: «Демон милосердия». Пистолет был точь-в-точь таким, как выглядел в дорогом каталоге, где иностранные ценители соглашались отдать за него миллионы. Он сверкал вызолоченной дарственной надписью: «Прекрасной Сугтарьёле Ррош от восхищённого воина. Лучшему асу победоносной войны от всех офицеров проигранной. Эргибарг Мангехорд, первый день вечного мира».

Да, это был пистолет работы самого Ниргихарда, самого великого из всех самых великих оружейников всех времён. Ручная работа. У пистолета была страшная и дурная слава.

– Я не могу принять, госпожа Сугтарьёла… – сбивчиво заговорил он, но холодный металл пистолета подмигивал бликами: «можешь». – Это подарок вам. От самого Мангехорда.

Он уже прочёл многотомную махину «Госпожа Великая Сахтаръёла в войнах» и знал всё о горном рейде на пик Насмешки, об атомной мине и о капитуляции отборных войск непобедимого Мангехорда, запертых этой миной в Южных владениях.

– Он нарочно обозвал меня «лучшим асом», – усмехнулась Сугтарьёла. – Не мог простить тебе «Воина Тьмы», вот и решил столкнуть своих недругов тщеславными лбами, балбес. Не верь дарственным надписям на оружии врага. Они льстивы и лживы.

Посмотрела в глаза и произнесла очень серьёзно:

– У оружия не бывает дурной славы, юнкер. Дурно славятся его владельцы.

Он почувствовал, что краснеет: старуха читала мысли.

– Это оружие не подведёт никогда, его сотворила светлая душа. Оно может убить ребёнка, но может спасти богиню. Надёжный пистолет не надёжный друг-приятель. Надёжному пистолету можно верить всегда.

Вернулась в кресло и посоветовала:

– Подари музею, когда патроны иссякнут во имя чести. И учти, храбрец: на этот раз я тебе умереть самостоятельно не позволю. Не имею права.

Кивнула отцу:

– Свободны оба. Передашь князю слово-в-слово.

И командующий Ударными силами, могущими разнести вдребезги всю планету, почтительно склонил голову:

– Будет исполнено, госпожа Сугтарьёла.

Уже на улице, у машины, он осмелился спросить отца:

– Почему госпожа Сугтарьёла говорила нелепости и путала моё имя?

– Будь снисходителен, – холодно посоветовал отец. – Ей полтораста лет. Она и в своём имени путается.

– Слушаюсь, – коротко и зло козырнул он, держа на согнутой в локте руке шкатулку с тяжёлой сталью пистолета.

Вторую шкатулку в посмертный дар от «чёрной ведьмы» он получил из рук её служанки, уже будучи офицером. В шкатулке покоилась игрушка: большие песочные часы в оправе из четырёх змей.

Первая дуэль

Три изнурительных года в академии, чин «старшего юнкера», первая слава: оказывается, никто в мире не может исполнить выдуманную им фигуру пилотажа, «кобру Къядра» – так назвали невероятный воздушный трюк восхищённые писаки. Журнал со статьёй о его славе принёс юнкер первого года обучения, смуглый паренёк с тонкими чертами красивого лица. И почему-то замешкался, топчась рядом со столиком, за которым обедали старшие юнкера.

– Чего тебе ещё? – хмуро поинтересовался юнкер Къядр, отрываясь от тарелки и разглядывая заголовок восторженной статьи с фотографией висящего в небе штурмовика.

– Я младший юнкер Ургиварр из рода Садри, Горная дружина! – представился паренёк, краснея от волнения. – Наши предки воевали вместе, господин старший юнкер. В тактической группе капитана Исаярра Къядра. Они первыми сломали мечи привилегий!

– Даже так? – удивился юнкер Къядр. – Что ж, сочту за честь познакомиться с выдающимся потомком боевого товарища своего предка.

За столиком беззлобно засмеялись обедающие.

В тот самый день и состоялся первый вызов на дуэль. На автобусной остановке, посреди галдящей толпы.

…Дуэли насмерть не поощрялись в Сахтаръёле, хотя формально и не были запрещены. В центре столицы, меж старинных зданий, раскинулся древний лес, где когда-то давно, ещё до времён Ледового князя, одна из живописных полян стала излюбленным местом поединков на мечах. На той поляне столетиями встречались обиженный и обидчик, всегда в присутствии свидетелей и государственного смотрителя. Поляну кто-то из древних вояк обозвал «поляной Небесной Справедливости». Все попытки властей пресечь дуэли успеха не возымели. Сам Ледовый князь отступился от непокорной поляны, уносящей в могилу его воинов. Мечи сменились саблями, затем кремнёвыми пистолетами. Во времена этих смешных пистолетов тут побывала сама Великая Эштаръёла, инкогнито, с внезапным визитом. Говорят, она оценила точные выстрелы своего офицера – три подряд, и все в сказителей сомнительных анекдотов об управительнице. Затем подняла вуаль и заметила ликующей толпе с досадою, наморщив носик и поправляя высокую изящную перчатку:

– Это не поляна Небесной Справедливости. Тут голодный зверинец какой-то! Кругом ревущие скоты.

Обвела пальчиком переполненные трибуны, задохнувшиеся восторгом:

– Вы бабуины и бабуинихи. Все без исключения.

И остановила пальчик на бледном победителе:

– Но ты, Къядр – скотина из скотин. Ишь, заступничек «чести» выискался… Да моя честь в этот орущий вольер и не поместится!

У кареты управительница обратилась к толпе досужих писак, уже набежавших откуда-то с блокнотиками и карандашиками:

– Господа пишущие бабуины, есть ли среди вас издатели? Я намерена сделать очень выгодный заказ. Ах, вы будете издатель… Сразу видно, по лысине. Приказываю отпечатать иллюстрированный сборник анекдотов. Обо мне, дубина, о ком же ещё! Иллюстрации проверю лично.

Сборник из пятисот лучших анекдотов с иллюстрациями – в прекрасной коже! – был издан, раскуплен молниеносно и сразу же стал библиографической редкостью. С той поры поляну принялись величать «вольером Чести».

В нынешние времена подобные дуэли вышли из употребления, но иногда сюда съезжались избалованные зеваки со всей Сахтаръёлы, поглазеть на кровопролитие и оценить меткий выстрел. Издавался даже иронический журнал «Вольер Чести», где осуждались нынешние беззубые нравы. Журнал без конца мусолил подробности былых великих дуэлей и вёл словесные тяжбы о бесконечном конкурсе анекдотов, ибо за три столетия в Сахтаръёле так и не достигли единомыслия: за какой именно анекдот из пятисот обсуждаемых поплатились старинные насмешники, удостоенные визитом Великой управительницы?

Юнкер Къядр ценил семейные предания и знал эту историю с дуэлью предка-офицера, служившего Эштаръёле. Все старые анекдоты про Великую управительницу двусмысленны, но почтительны. В них бесчинствует вспыльчивая, но мудрая управительница, в них обитают безумно преданные ей красотки-советницы и бесшабашные вояки-гуляки, в них плетут сети коварные завистницы Великой красавицы, в них изрекает смешные истины мудрец Нилзихорд и выкрикивают уморительные нелепости неутомимые враги государства. В них есть высокомерный Прондр и незадачливые шпионы Миссии.

Над такими анекдотами хохотали ещё при жизни Эштаръёлы. Она действительно распорядилась издать сборник шедевров народного творчества, но самый первый экземпляр хранился в библиотеке имения, утраченного предками Къядра. Безудержная анекдотическая грязь про Великую управительницу поплыла только в наши дни, из «шыдевров», сочиняемых косноязычными лакеями иностранных денег. Но один зарвавшийся ненавистник Эштаръёлы плеснул грязью через край.

– Извинись, – зло потребовал юнкер Къядр у бесцветного типа в щегольских брюках и такой же рубашке, когда тот на электробусной остановке громко рассказывал ухмыляющимся спутникам анекдот про Эштаръёлу, невообразимо похабный. Кругом гудела толпа юнкеров: как-никак праздник, занятия в академии закончились рано, у господ юнкеров был свободным весь остаток дня.

– Перед кем? – изумился белобрысый рассказчик и оглядел юнкера с ног до головы. – Перед тобой, что ли? Уймись, щенок. Не твоя рука в покойнице застряла. Так что не гавкай на ветер.

Он был рослым, мускулистым и очень уверенным наглецом лет тридцати пяти.

– Набью морду, – коротко пообещал юнкер Къядр. – Прямо тут. Извинись перед Эштаръёлой.

– И не подумаю, – пожал плечами белобрысый, усмехаясь кобуре на поясе юнкера; Къядр единственный среди юнкеров имел право носить оружие. – Пистолет нацепил, и сразу раззуделось покомандовать? Если кулачки свербят, молокосос, то прошу к «Вольеру Чести», как принято у настоящих людей чести. Вас-то целая свора!

Снисходительными поворотами головы он «как бы обозначил» притихшую толпу юнкеров:

– Или надеешься, эти червяки пособят в кулачной драке?

И заулыбался совсем уже откровенно, в темнеющее лицо юнкера:

– Измельчали вы, господа юнкера, измельчали… Как козявки какие-то, хоть и с пистолетом. Оравой на одного пыжитесь! Петушитесь, аки робкие гимназисты. Ты один-на-один выйди, щенок. Молча выйди, с оружием. Не, гавкать только и горазд ты из потной стайки. В кобуре тряпки, небось? Мамин лифчик или сестричкины трусики? Не?

И презрительно отвернулся к переминающимся в неловкости собеседникам, как ни в чём ни бывало продолжая прерванный анекдот. В тишине.

От такой лживой и подлой беспардонности у юнкера Къядра перехватило дух: где этот паскудник увидел «ораву на одного»?!

Он шагнул к спине белобрысого, ускользнул от его ловкого локтя, нацеленного в солнечное сплетение и, схватив мерзавца за ухо мёртвой хваткой так, чтобы тому прострелило жуткой болью оба полушария, рывком наклонил вниз, низко-низко:

– Сказано же было: набью морду. Получи, скотина.

И сильным ударом колена в лицо отправил белобрысого к загремевшему мусорному бачку.

– Требуем схода! Требуем схода! – испуганно загалдели какие-то изысканно разряженные женщины в шляпах с большими полями. – Тут драка! Безобразие! Хулиганство в общественном месте! А ещё военный!

Но драка не разразилась. Вопреки ожиданию юнкеров, белобрысый не бросился с кулаками на Къядра и не пустился наутёк, издали выкрикивая оскорбления; он даже не вскочил на ноги сразу. Приподнялся на локте, усмехнулся, с интересом поглядел на опрокинутый мусорный бак, на свою разорванную штанину, сплюнул кровь. Встал, не спеша отряхнул брюки. Поморщился презрительно:

– Слабак ты, драчунишка. Валяй, напади ещё разок со спины. В лицо-то слабо.

И демонстративно повернулся спиной к юнкерам:

– Жду, герой. Налетай. Рви другую штанину, пёсик с трусиками сестричкиными в кобуре.

– Стреляемся через час, – произнёс юнкер Къядр в ненавистную спину.

– Ой, правда?! – захохотал белобрысый, оборачиваясь. Поморщился, снова сплюнул кровь. И… снова усмехнулся, толпе юнкеров:

– А кто свидетели? Хренушки средь вас найдётся парочка свидетелей дуэли; так, герои? Молчим? Дрейфите, что попрут со службы? И прощай карьерка-квартирка?

– Найдётся! – прозвенел мальчишеский голос. И из толпы юнкеров шагнул Ургиварр. – Я буду свидетелем, господа!

– Не лезь наперёд старших, – отодвинул его за рукав юнкер Борр; в отличие от мундиров Къядра и Ургиварра, на рукаве юнкера Борра не красовалась эмблема из сломанных мечей, опутанных колючей проволокой, отчего юнкер страдал неимоверно, ругая предков за жадность. – Первый свидетелем буду я. Всегда первым буду я, Ургиварр. Запомни крепко. Второй свидетель – ты.

– О как! – удивился белобрысый, оглядел Борра с ног до головы и скорчил пренебрежительную гримаску Къядру:

– Пиши завещание, забияка.

«Вольер Чести» был всего в получасе езды от академии.

– Не придёт, – обнадёживал Борр толпу юнкеров полчаса спустя, нервно расхаживая туда-сюда по траве поляны для поединков. – Обычный пижон, ребята. Таким дуракам даже нравится, когда их побьют. Чувствуют себя «крутыми». Квасит сейчас в подвальчике и похваляется, как с юнкерами подрался. С десятком юнкеров, то есть.

В «Вольере», кроме завсегдатаев, собралось уже довольно много народа, прослышав про дуэль: гимназистки, юнкера академии, поэты и художники. Все, кто успел домчаться, получив срочное сообщение в телефон от приятелей и приятельниц.

Но «пижон» явился в мундире офицера-танкиста, с эмблемой сломанных мечей на левом рукаве.

– Ни хрена себе… – только и вымолвил юнкер Борр. – Что делать будешь?

За дуэль с потомственным офицером и впрямь могли выгнать из академии. Всех, включая свидетелей, потомственных и не потомственных, это зависело от исхода поединка. Подобные случаи стали часты между штатскими задирами, но на последнем построении юнкеров академии оглашали приказ князя о дуэли юнкеров с офицером. Юный юнкер погиб, а его приятелей-свидетелей выперли с треском.

– Не знаю пока, – сквозь зубы процедил юнкер Къядр. – Пристрелю, наверное.

– Капитан Фундр, – представился офицер государственному смотрителю, предъявляя оружие и документы. – Третья тактическая группа Колодезных владений.

– Надеюсь, господин капитан, вы всего лишь попугаете господ юнкеров? – ворчливо осведомился смотритель, занося в казённый бланк имя дуэлянта и номер его пистолета. – Горячие ребята, молодые. Себя вспомните в юнкерах.

– Разумеется! – ослепительно улыбнулся Фундр трибунам, те быстро наполнялись гимназистками в масках. Даже помахал кому-то рукой. – Нужно держать господ юнкеров в тонусе, господин смотритель. Совершенно распустились забияки. На электробусных остановках затевают свары. Позорище!

– Увы, увы… – грустно покивал лысеющей головой смотритель. – Нравы нынче упали. Нету чуткости и строгости!

– Не будет стрелять, – с облегчением шепнул Къядру юнкер Борр. – Лупанёт в воздух, да ещё ржать будет. Есть такая забава у господ танкистов, они нас на дух не переносят. Вот скотина, а?

– Прошу занять исходные позиции на белых кругах, господа! – объявил смотритель. – Не двигаться, пока соперник наводит оружие. По третьему удару в медный щит можете стрелять. У каждого один выстрел, помните.

Первый удар. Второй. Еле заметно покачивается дуло пистолета в руке Фрундра. Водит им зачем-то туда-сюда, глаз прищурен зло.

«Он мне в голову целит!» – изумился юнкер Къядр, за тридцать шагов попадающий в подброшенную монету. И, с третьим ударом в щит, нажал на спуск, метя в пистолет противника: он решил обезоружить этого идиота Фундра. Срамить капитана так уж срамить. Пусть гимназистки похохочут, а сослуживцы посмеются, читая «Вольер Чести».

«Демон милосердия» совсем не взбрыкнул в руке, почему-то обожгло щёку, а капитан Фундр повалился в траву.

– Ты его убил, Къядр… – только и вымолвил юнкер Борр, когда они подбежали к упавшему, над ним уже стоял бледный Ургиварр, он был назначен в свидетели Фундру. – Прямо в глаз. Глянь, у него в затылке дыра с блюдечко для варенья. Ты ему пол-башки снёс. Ну и пистолетик у тебя!

Мрачный смотритель молча переворачивал тело убитого.

– Не тронь! – выкрикнул Ургиварр какому-то толстяку; тот, нарушая правила дуэлей, выбежал на поле поединка с трибун и суетился у трупа: «я врач, я врач!». Но вдруг потянулся к пистолету убитого, и Ургиварр ударил «врача» ботинком в лицо.

– Ещё одна дуэль! – во всю глотку заорал с трибуны какой-то краснолицый тип. – Даёшь новую дуэль, ребята! Ух, хорошие вы мои! Пулю ему в печень, докторишке! Пулевую биопсию ему проделай, Горная дружина! Ха-ха-ха!

Попытался встать и упал под скамью.

Но толстяк не стал затевать скандала, он проворно вскочил и нырнул под бронестекло ограждения. Его красные штаны замелькали к выходу.

– Я в пистолет метил… – с трудом выдавил Къядр. – Должен был в пистолет попасть. Я хорошо стреляю, с детства учили.

– Из этого раритета уже приходилось палить? – угрюмый смотритель указал на «демон милосердия» в руке юнкера.

– Нет… Первый раз.

– Вот и результат, – констатировал смотритель, изучая пистолет Фундра, что-то заинтересовало его в оружии. – Хотя… Знаете, юноша, вы попали-таки в пистолет. Удивительная меткость! Вот след от пули. Видимо, рикошетом пуля ушла в глаз убитого. Э, да вас тоже зацепило, юнкер! Кровь на щеке. Пистолет капитана Фундра я временно изымаю, как повреждённое оружие. Получите его позже. Если я попробую представить произошедшее как несчастный случай на шуточной дуэли, вы не против, господа?

И упрятал пистолет убитого в чёрный пакет.

Оружие побеждённого доставалось победителю, как того требовала древняя традиция.

– Против, – произнёс юнкер Къядр, трогая царапину на щеке. – Он целил мне в голову.

В толпе юнкеров на трибуне возбуждённо переговаривались:

– Чего теперь будет, господа?

– Выпрут из академии. Он же капитана пристрелил!

– Къядра выпрут?

– Всех троих, как пить дать. Помните, приказ зачитывали: стрелялся какой-то юнкер с офицером и получил пулю в лоб. Свидетелями приятели были, тоже юнкера. Выперли обоих.

– Только выпрут?

– Чего ещё? Не расстреляют же?!

Юнкер Борр придал лицу трагическое выражение:

– Ну всё, Къядр. Не захотел шутливой дуэли, заговорят с тобою по-взрослому. Кончилась твоя лётная карьера. Зуб даю, расстреляют. Последнее желание обдумай. Проси опытную женщину, если не пробовал ещё женщин. А лучше – двух! Матёрых.

– Попрошу, чтобы вас обоих назначили в расстрельную команду, – мрачно заявил юнкер Къядр. – На, подержись за пистолет, не всё ж горячих шлюх лапать. Ощути холодную сталь оружия. Из него будешь стрелять. Мне в лоб. Учти, глаза не закрою. Всю жизнь будешь мои глаза видеть. И сопьёшься к тридцати.

– Скотские у тебя шуточки, Къядр, – помрачнел юнкер Борр.

Но пистолет взял.

– Где раздобыл? – он легонько подбросил пистолет, сверкающий синей сталью и золотом дарственной надписи. – Шик! У-у-у, какой баланс! Н-да, хорош…

– Подарок капитана Сугтарьёлы.

– Той самой?! Она живая ещё?!

– Живее нас.

Вокруг собралась толпа юнкеров и каждый пробовал баланс великолепного пистолета. Господам юнкерам было несколько неуютно от увиденного, лишь юнкер Борр шутил напропалую, показывая, как прекрасно он чувствует себя при любых обстоятельствах. Красавец Борр был высок, ловок, силён, никогда никому не подчинялся, но любил подчинять других и слыл ловеласом, каких свет не видывал. Но шастал этот обаятельный паскудник только по прожжённым тридцатилетним стервам, хотя жил в казарме и получал увольнения в сияющую столицу наравне со всеми. Но, в отличие ото «всех», юнкер Борр не рыскал голодным шакалом по увеселительным заведениям в поисках вкусной падали. Юнкер Борр содержал фешенебельный особнячок в центре города, и полнокровная добыча сама толпилась у сытной кормушки – видимо, к тридцати годам все стервы овладевают какой-то особой системой сигналов, уведомляющей длинноногую стаю о появлении в столице щедрого молокососа. Юнкер Борр никогда не выказывал пренебрежения хищным стервам и четырежды стрелялся за их честь с прожжёнными сорокалетними бездельниками, вознамерившимися жить-поживать в тенёчке на доходы от стерв, обласканных богатым юнкером. Видимо, у самцов-паразитов тоже есть какая-то особая система оповещения или особый нюх. Но! – хотя щедрый юнкер Борр и содержал отчаянных стерв, он не собирался содержать ещё и паразитов в их белье. Дело тут было не в жадности, а в суровом принципе. Ты мужчина? – ступай гудрон варить, если летать на штурмовике робеешь. Но если ты не мужчина, то мазюкай холсты и бери интегралы, а не пристраивайся в содержанцы к содержанке доблестного юнкера.

Словом, вопрос чести требовал дуэли с обнаглевшими паразитами, оскорбившими своим существованием господина вояку, причём со всеми сразу; – так Борр объяснял сверстникам своё решение стреляться.

Юнкера академии расходились во мнении, как четыре паразита-одиночки смогли всей шайкой своей оскорбить Борра, но то уже не имело никакого значения. Господа юнкера были едины с решимостью юнкера Борра отстоять честь воина и наводнили «вольер Чести». Приодетые юнкером красотки-стервы тоже явились ко зрелищу, без масок и в огромных декольте, вызывая зависть восторженных юнкеров и ненависть негодующих зрительниц – стервы будто сошли с экрана, из фильма «Планета отчаянных женщин». Они обнажали плечики и посылали воздушные поцелуи завистникам юнкера, хохотали над негодующими зрительницами и аплодировали юному дуэлянту. И четыре раза подряд сопляку-юнкеру повезло! Четырежды он стрелял и раскланивался, умножая число своих поклонниц среди стайки восторженных гимназисток в полумасках – любопытные гимназистки всегда являлись на дуэли в масках и потели в карнавальные костюмы, скрывающие личность. Озверевшие враги-паразиты совершенно забыли про честь («одно оскорбление – один выстрел») и палили в нахального мальчишку, отчаянно расходуя боекомплект в бронестекло, отделявшее «вольер чести» от трибун. Но юнкер Борр словно не слышал посвиста пуль возле уха: он улыбался ошалелым зрительницам в полумасках и умело раскланивался.

Та дуэль стала событием года. Журнал «Вольер Чести» посвятил герою восторженный номер целиком, отчего число тридцатилетних обожательниц юнкера утроилось.

Конечно, юнкер Борр любил кружить головы и гимназисткам, но с краснеющими гимназистками он был самой обходительностью и учтивостью, не позволяя себе никаких вольностей. Только дорогие подарки. В академии учились юнкера из куда более богатых семей, нежели семья Борра, но те богатые семьи страдали манией сурового воспитания наследников, а у юнкера Борра имелся личный счёт в банке. И наследники вечно занимали у него деньги. Единственный сын красавицы-вдовы был прекрасно воспитан и всегда платил за обновки каждой из надоевших или позавчерашних стерв, а не нырял от них в ближайшую подворотню, спасая бюджет от непомерных расходов.

Мать юнкера Борра корила сына за распутство и мотовство, души не чаяла в нём и страдала, что вышла замуж за героя, а не приняла предложение какого-то фабриканта от моды. Конечно, имение имением… да ещё в Старых владениях… да ещё у самой столицы! – но и сын-то один! Вдруг единственный сын тоже на войну какую-нибудь подрядится?!

И прекрасно сохранившаяся красавица отвергала очередного жениха, предаваясь отчаянию в столичном имении.

После показательного умерщвления четырёх паразитов юнкер Борр отсутствовал несколько дней и явился в академию опухшим, на что командир группы лётного обучения, капитан Сегинъярр, сухо осведомился:

– Готов к полётам, скотина блудливая?

– Так точно, – отрапортовал юнкер Борр и покачнулся. – «Скотина». Но не «блудливая», господин старший офицер. Я ценю в женщинах красоту и невинность. И любить искусство. Виноват, «искусство любить». То есть…

– Ещё три дня отпуска, – оборвал его командир группы. – Вон, тварь.

И юнкер вышел деревянной куклой.

…Теперь такой же куклой ощущал себя юнкер Къядр. Он убил офицера в чине капитана. Только что. Вот, валяется. С огромной дырой в голове.

– Бывал уже «У Ильтарьяллы»? – задумчиво поинтересовался Борр, изучая надпись на пистолете.

– Нет, – хрипло выдавил Къядр, не слыша восторга вопящих трибун и не глядя на носилки с трупом Фундра.

– Зря, – заметил Борр, вынул обойму и прицелился из пистолета в толпу взвизгнувших гимназисток. – Лучшее заведение столицы.

Щёлкнул обоймой и вернул пистолет.

– Если сегодня не напьёшься «в шерсть», то сломаешься и станешь хлюпиком. Сам капитан Сегинъярр мне такое объяснил и велел напиться. Я напился. Пять дней пил! Знаешь: помогло. Поехали пить, а? Хоть я и не стрелял сегодня, но что-то мне погано. Какие-то предчувствия нехорошие жгут душу. Вот если бы мы миссионера кокнули, я бы всю академию угостил. Не стреляются, гады. Прячутся. А за этого хама наживём неприятностей, чую. Капитан, как-никак! Тебе больше влетит, нам с Ургиварром поменьше. Надеюсь. Хотя… Кто их поймёт, начальство наше. Возьмут да и вышвырнут всех троих.

– Как: «вышвырнут»? – побледнел Ургиварр.

– «Как», «как»… – передразнил Борр. – С треском! Отправишься баранов пасти, Горная дружина.

– Почему сразу «баранов пасти»? – обиделся Ургиварр.

В академии частенько подзуживали молодых агаваров, намекая тем-иным способом на отары овец в Горных владениях.

– Больше не возьмут никуда, деревенщина пещерная! – заорал Борр, впервые срываясь. – Тебя баранов пасти, меня в каменщики или в дворники. Не хочу в дворники! Возьмёшь помощником пастуха? Воздух чистый, природа горная…

– А…

– …Къядра, что ли? Расстреляют. Его именем мы назовём вожака стада, самого главного барана. Ещё вопросы есть? Как пить дать, завтра арестуют. Значит, надо напиться сегодня. Поехали.

В тот момент все трое и стали приятелями, собственно.

* * *

В заведении «У Ильтарьяллы» сияли люстры, было очень дорого и очень престижно. Сюда пускали далеко не всех, но и заведение это было по карману далеко не всем. Источали аромат тропические заросли, струились водопады редчайших напитков, сияли люстры, и посреди тропического изобилия извивались очень смуглые красавицы в разноцветных перьях. Перья трепетали где-то за их спинами и над плечами, но почему-то не прикрывали аппетитных тел, а лишь дополнительно их обнажали. Несомненно, девицы изображали тропических птичек, опускали глаза и двигались непрерывно, не сходя тем не менее с места и ослепительно улыбаясь залу из-под опущенных ресниц.

Девиц было пятеро, и таких будоражащих танцев юнкер Къядр никогда не видывал.

– С Вебы. Страстные там девки, гляжу, – грустно пояснил Борр, наполняя бокалы. – Карнавальный танец выдают. Там у них карнавал на карнавале. Сто лет в блокаде, а пляшут непрерывно. Молодцы. Не унывают. Значит, и нам нельзя.

Он отказался от услуг гладко причёсанных блондинок в белых передничках поверх красных крохотных платьев и в косах-париках цвета соломы, с чёрными лентами: мы и сами нальём!

И добавил, о танцовщицах:

– Пролезают к нам какими-то путями.

Остров Веба был в жестокой блокаде почти столетие: ни въехать, ни выехать. Остров стерегли сразу пятьдесят боевых кораблей Миссии Гуманизма, а все журналы трещали, будто на Вебе уже едят крыс, причём крыс подают в самых шикарных заведениях. Хоть и крысиное, но мясо, как-никак. В забегаловках Вебы давно подают только рыбу и фрукты. Народ нищает.

Падение островного режима ожидали с года на год, уже столетие.

Юнкера осушили крохотные бокалы разом и сразу наполнили вторые.

Потом третьи и четвёртые.

На пятом бокале из души юнкера Къядра вытекла наконец тьма. Видимо, её вытеснила огненная жалость: смуглые девицы стали как-то роднее, они показались несчастными, хоть и красивыми. Почему такие девушки должны есть крыс?! Кто решил, как им жить на своей Вебе?! Ах, «гуманные повелители жизни»… В харю таким «повелителям», коль за других решать повадились.

– Глянь! – ожесточился Борр (он тоже пялился на танцовщиц). – Такие девчонки перед скотами толстопузыми выламываются! Это же скоты толстопузые! Полный зал жирных скотов!

Зал с успешными господами преклонных лет действительно не страдал выправкой.

Борр снова наполнил бокалы, выпил один и оказался вдруг на грани срыва. Благодушный и седеющий зал пускал слюни в направлении смуглых танцовщиц, которые вроде бы и не танцевали, но двигались непрерывно, волнением тел своих будоража стареющие чувства ужинающих.

– Пищевая цепь, – согласился юнкер Къядр, с трудом усваивая проглоченное питьё.

– Не понял про «пищевую цепь»… – изумился юнкер Борр. – Поясни.

– Поясню! – начал излагать юнкер Къядр давно передуманное. – Народ наш вымер как народ. Последним вымер. Остальные народы ещё раньше вымерли. Пищевая цепь осталась ото всех народов.

– Что-то очень тонкое загнул… – поморщился юнкер Борр.

– Ты дослушай. Это неоткрытый ещё закон природы. Но я открыл и доказал.

– Да ты что?! – изумил юнкер Борр, заглядывая в бокал.

– Да! – стукнул пустым бокалом юнкер Къядр. – Народ растили в имениях наших предков. Как в парниках. Подкармливали, истребляли вредителей, травили паразитов и отрубали гнилые ветки. Наши предки были чистой питательной влагой для народа, который рос в этих самых парниках. Предки были «росою чести»!

Юнкер Къядр снова стукнул бокалом, и тот развалился пополам (половинки бокала тут же унесла блондинка в передничке, а другая блондинка поставила новый бокальчик, уже полный).

– Наши предки воевали и гибли с невыносимой честью, – с трудом строил фразы юнкер Къядр, опрокинув залпом принесённый бокал и припоминая былые мысли. – Народ в парниках видел честь и выращивался. Когда парники предков растащили по личным огородам, то народ перестал выращиваться в парниках целенаправленно. И принялся размножаться на огородах. В крапиве. Повсеместно. То есть наобум. Да что там: «на огородах»! – глянь в зал! – эти овощи прямо тут размножаться готовы. Народ разве «размножается»? Нет. Народ растёт! Размножается скот. Ухватили суть слов, господа?

– Кажется… – честно вникал в суть слов юнкер Ургиварр.

– Молодец. Значит, народ стал скотом. Но скот – это животные. Животные не состоят на военной службе князю, они обитают в пищевой цепи. Это безупречное доказательство существования пищевой цепи.

Юнкер Борр задумался, осушил бокал и тоже грохнул им по столу.

Блондинки в белых передничках снова собирали осколки, а юнкер Борр похлопывал прелестниц, куда придётся.

– Сама собою растёт только крапива, – продолжал юнкер Къядр. – И сорняки. Покажите в биологии понятие «народ» – есть такое понятие в биологии? – нету такого понятия! Есть «рой», «стадо», «стая», «муравейник» и «прайд». Составляющие пищевой цепи. Но так скажу: существовать в пищевой цепи проще, чем в народе. И чем похабней существование, тем оно проще! Приглядывай за парой пищевых звеньев, вот и всё существование мерзопакостное. Легче лёгкого так существовать.

– Почему «за парой»? – икнул юнкер Борр.

– Одно звено выше тебя, а другое – ниже, – пояснил юнкер Къядр. – Одним глазом коси вверх, другим – вниз. Ум и руки сразу опростаются. Никаких мук и трудов! Львы, например. Дрыхнут круглосуточно, а всё ж повелители дикой природы. Спят, но всё одно повелители! Какие заботы у льва? Не проспать поступь слона и хрюканье кабана. Одного сторонись, другого ешь. Звено выше – оно опасное, звено ниже – съедобное. Ну, и свой прайд лелей. Словом, тошно всё.

– Интересно, какие заботы у слона… – задумался юнкер Борр.

– Никаких, – подумав, ответил юнкер Къядр. – Ему даже тигр не указ. Но это спорно. Кто сильнее, лев или тигр? Был недавний случай: поехали два дурня из соседнего имения тигров стрелять. Им третий дурень внушил, будто любого тигра можно застрелить, если на дрессированного слона вскарабкаться. Ну, чтобы со слона палить в тигров. Мол, сам палил и привёз в имение шкуру тигра. Хвастался.

– И? – юнкер Ургиварр слушал с огромным интересом.

– Он прыгнул, – юнкер Къядр отпил из бокала.

– Слон?

– Тигр. Всех троих и смахнул со слона лапой.

– Кто третьим был?

– Местный погонщик. Смахнул троих, насмерть, и смылся в камыши.

– Дрессированный слон куда смылся?

– Не знаю. Наверное, стал камыши жевать.

– Почему?

– Погонщика-то нет. Дрессированный слон ощутил свободу и прилив аппетита. Он травоядная вершина пищевой цепи. Видел я ту шкуру тигра: синтетическая. Враньё про охоту на тигра со слона.

Юнкер Борр прикинул взглядом рост слона:

– Слон-то с эту пальму ростом будет…

Юнкера Къядр и Ургиварр тоже осмотрели пальму. Юнкер Къядр подтвердил:

– Пожалуй. Так что на пальме от тигра не спрячешься. Она не вершина пищевой цепи.

– Высоко прыгает тигр… – с уважением заметил юнкер Ургиварр.

– Высоко, – согласился юнкер Къядр. – Через слона перемахнул. Ибо неча всякому насекомому тигров задирать, даже со спины учёного слона.

– Ты прав! – прозрел восхищённый юнкер Борр. – Отлично сказал! Вышиб ты сегодня мозги из этого гада – и за дело, слоновий мундир не спас козла от тигровой пули. Наши все явились, видел? Думали, будет кулачный мир, но ты лучше поступил, ты мозги вышиб. Нечего про Эштаръёлу пакости тявкать! Пищевая цепь – она пугливая, враз притихнет при стрельбе. А почему? А потому, что ты – тигр. На тебя и со слона нельзя тявкать! И я – тигр. И он – тигр. Горный. Тигры в горах есть, Ургиварр?

– Барсы.

– Значит, ты барс. Горная вершина пищевой цепи. Мы тигры, а ты барс! У нас окрас разный, а клыки похожи. Къядр, прошу разъяснений об анекдоте, которым Фундр подавился: наши рассказали мне легенду про Эштаръёлу и про твоего тигриного предка…

Юнкер Борр запнулся, с трудом восстановил мысль и вопросил:

– Легенда или это взаправду было?! Ну, про руку. Поспорили мы…

Юнкер Къядр тоже долго соображал над ответом и признал:

– Взаправду.

Разговор стал совсем дружеским.

– Он руку себе отрубил?! – изумился Борр. – Ради женщины?! Молодец… Красивая была, зараза, если портреты не врут. Помните, господа, на посвящении в юнкера нас водили в зал Эштаръёлы? Ты видел таких когда-нибудь, Къядр?

– У отца есть одна служанка… – признался юнкер Къядр.

– Такая?! – подпрыгнул юнкер Борр.

– Красится, – грустно ответил юнкер Къядр. – Она бурая, а красится в рыжий. Брюнеткам проще всего, им только шевелюру надо в рыжий цвет обратить. Рыжим сложней. Они брови красят, ресницы клеят, линзы зелёные носят. Самая мука – блондинкам. Им всё перекрасить надо. У них это называется «под управительницу».

– У кого? – оторопел юнкер Ургиварр.

– У дур мечтательных, – удивился незнанию юнкер Къядр. – Мне друг детства про их окрас всё растолковал.

– Про чей «окрас»?

– Эштаръёлы и служанок. Друг на художника учится. Через пару лет о нём весь мир заговорит. Гений! О красках знает практически всё и потому рисует Эштаръёлу. Ему портрет Великой управительницы заказали. Внешность-то известна в узких кругах, управительницу только маляр не рисовал, а где взять мимику?! У него здорово получается рисовать мимику, но управительница умерла давно.

– Проблема, – согласился юнкер Борр. – У покойников нету мимики. Отсутствует. Но память о некоторых из них присутствует!

Они выпили в память управительницы.

– Вот он и раскопал служанку в отцовском имении, – продолжил мысль юнкер Къядр, выдохнув винные пары. – Наряжает управительницей и пишет с неё Эштаръёлу в разнообразных состояниях и настроениях. Начал с «купающейся Эштаръёлы», а там и втянулся, не остановить.

– Эштаръёла красилась?! – разволновался вдруг юнкер Борр.

– Конечно, – знающим тоном подтвердил юнкер Къядр. – Природу не обманешь. Наверняка брюнеткой была. Или физиономию красила. Почему сестёр Ормаёлы изобразили на иконе в невозможных окрасах? – потому что они богини. Богини ведь не люди, богини должны от людей отличаться в лучшую сторону. Просто обязаны. Иначе какие это богини, с ожирением или угрями?! Но! Им как-никак тысячи лет. Ты видел когда-нибудь пожилую женщину идеальной безупречности?

– Какой безупречности? – не понял юнкер Борр.

– Идеальной. Смотри на неё хоть в лупу – всё равно безупречна. Как полированный мрамор. Видел такую в лупу?

– Нет, – признался юнкер Борр. – Я и без лупы вижу морщины. И прыщи с веснушками. Полированных не видал.

– Значит, ты не встречал богинь, – грустно изрёк юнкер Къядр. – Вот так-то.

Юнкер Борр с досады грохнул кулаком по столу, а юнкер Къядр продолжал:

– У прочих народов боги и богини всегда с шестью руками и рогами. С головами волчьими. Или с кошачьими, скажем. Со слоновьей головой имеется один бог. Как он только равновесие держит?! И все их боги вечно где-то на небесах пируют…

– Да, – согласился юнкер Борр. – За границей народ с гнильцой. Не достучишься до их богов.

– Потому никто и не стучится. Все звериную шерсть отращивают и в «успешность» лезут. А наши богини отдохнут у Дневной звезды, и снова среди нас вертятся. Добро впустую распространяют. Ну не с волчьими же головами им добро распространять, хоть и впустую?! Так?

– Да, – признал юнкер Ургиварр. – Волчьим головам не поверят.

– Но отличаться богиням от людей надо. Если богини от людей неотличимы, это не богини, мы установили сей факт на примере ожирения. Значит, надо.

– Надо, – согласился юнкер Борр.

Юнкер Къядр наполнял бокалы:

– С другой стороны, выделяться им тоже нельзя. Люди в очередь выстроятся с прошениями, едва богиню завидят. Да что там «богиню»! – к Эштаръёле лезли по головам, «отпиши, матушка, те луга мне в собственность». Парадокс?

– Жуткий, – снова согласился юнкер Борр.

– Он имеет решение. Наши богини отличаются от смертных не-у-ло-ви-мо. Чтобы народ не запугивать и не раздражать. Они упрятали божественные отличия в невозможную среди людей красоту, которая сама по себе не существует по определению, ежели красители не применить.

– Как же они маскируются под людей? – озадачился юнкер Борр. – Они безупречные, сам сказал! Прыщи на себя лепят?

– Зачем?! – захохотал юнкер Къядр. – Зачем им при таком подходе маскироваться?! Глянь, сколько завистливых дур красится «под Эштаръёлу» и под «милосердную Ормаёлу»! И все – в цветных линзах! Да ты настоящую богиню в эдаком размалёванном стаде и за сто лет не сыщешь! Тряпкой, что ли, тереть каждую?

– Верно! – воспламенился услышанной теорией юнкер Борр. – Верно! Ну и хитры… Послушай, ты сам всё это сочинил?

– Нет, – огорчённо признался юнкер Къядр. – Нахватался рассуждений у друга-художника. Мой друг-художник разрабатывает теорию богинь. Вишваярр его зовут.

– Чего он делает?! – покачнулся в кресле юнкер Ургиварр.

– Изваял Эштаръёлу, теперь за богинь взяться надумал. Но за богинь хвататься без подготовки, я вам скажу…

Юнкер Къядр развёл руками.

– Никак не получится, – подумав, признал юнкер Борр. – Твой друг Вишваярр прав. Они – групповая цель, да ещё помехи ставят, оказывается. Очень сложная цель.

– Сложней некуда, – согласился юнкер Къядр. – Вишваярр так говорил: «Смотрю на древнюю икону и не понимаю, в чём дело. Богини ведь написаны, чтоб их! Но почему богинями вижу их, объяснить не могу». Недавно он присмотрелся внимательней и совершил открытие: всё дело – в окрасе! Невозможную расцветку лиц им выдумал иконописец Ледового князя. Вот в чём заковыка, оказывается! Умный парень был тот иконописец, наверное. В жизни они кто, такие богини? – просто красивые девчонки. Молиться перед ними не тянет, к иному тянет. Вот и шастают среди нас незамеченными. Нам внимание отключают восторгом, женщинам – завистью. Вычисляют грешников и грешниц. И перевоспитывают. Эштаръёла раскусила психологический трюк с иконой и красилась. Вычисляла сторонников и противников.

– Верно… – пригорюнился юнкер Борр. – Красилась, зараза! Брюнетка по жизни, наверное.

Встрепенулся:

– Где она зелёные линзы взяла? У брюнеток таких глаз не бывает. Тогда не делали линз. Не умели.

– У неё был учёный фокусник, Адгиярр. Забыл? Этот любые глаза перекрасит. Даже чёрные.

– Точно… – совсем приуныл юнкер Борр. – Сочинил оптический обман, гад…

И стукнул кулаком по столу:

– Всё равно за такую Эштаръёлу можно пять рук себе отрубить! Даже за брюнетку в древних линзах.

– Как ты отрубишь себе пять рук?! – изумился юнкер Ургиварр.

– Не знаю, – задумался юнкер Борр. – Частями, наверное.

Они снова выпили за Великую управительницу.

Танцовщицы вдруг отшвырнули куда-то в сторону свои яркие перья и остались идеально ощипанными птичками, опоясанными лишь тонкими сверкающими цепочками и колечками.

Сопевший зал заволновался.

Юнкер Борр вскипел, ахнул бокал о пол и завопил залу:

– Скоты! Скоты вы потные! Белая дружина Сенхимела сражалась у вулкана Сьердаведы за таких девчонок! И победила всех гадов, скоты вы обожравшиеся! Не отдам их вам!

Юнкер Бор задыхался.

Затем юнкер Борр опёрся о плечо юнкера Къядра и о плечо юнкера Ургиварра. И влез на стол. Юнкер Къядр с интересом рассматривал его ботинки: ведь не сам чистит! Не по-уставному начищены. А надо чистить самому! Непорядок.

Но юнкеру Бору было наплевать на устав и на ботинки, он был взбешен и орал:

– Самые красивые девушки Вебы пошли в жёны к израненным воинам Сенхимела! По десять жён каждому воину! По сто жён! По тысяче! Сами шли в жёны к героям и никто их не неволил! Колбасами и жареными рябчиками не заманивал!

Юнкер вопил в перепуганный зал:

– Хотите на красавиц Вебы поглазеть? – так сражайтесь за них, твари! За их свободу! Против блокады Вебы! А вы сопли в стаканы пускаете! Старший юнкер Къядр! Подайте мне ваш пистолет. Младший юнкер Ургиварр! Будете ловить пустые гильзы. Для отчётности, суда и музея. Меня расстреляют первым. И гроб поместят в музей. Къядра закопают при музейном кладбище.

Юнкер Къядр вынул пистолет, но приятелю не передал, вовремя озадачившись:

– Зачем тебе пистолет? Патронов у меня мало. Я не дам тебе пистолет. Велено беречь боекомплект.

Красавицы в цепочках растерянно остановились и странно переминались тугими ногами, а вокруг столика господ юнкеров появились мордастые ребята в какой-то очень уж служебной одежде – похоже, все господа юнкера не отличались выдумками в скандалах, и мордастые ребята то знали.

Юнкер Борр не замечал ничего, он поскользнулся в салате, рухнул со стола в кресло, скатился под стол и там заплакал. Юнкер Къядр стучал по столу рукоятью пистолета: вылазь, неудобно ведь. Смотрят! А мы в форме.

Мордастые ребята куда-то вдруг исчезли, когда возле юнкеров материализовалась такая роскошная красавица, какой хотелось верить.

– Шумите, молокососы занюханные? – обворожительно улыбаясь залу, зашептала красавица юнкеру Къядру. – Почему пистолетами тут стучите? Агаварчонка напоили… Тоже мне, вояки. Да вы настоящих вояк с пистолетами и не видели! А ну, спрячь железяку.

– Ты кто?! – ошалело вопросил юнкер Къядр неизвестную богиню, отпрянув от её ароматов.

– Я тебе дам: «ты»! – разъярилась красавица. – Как себя ведёшь с женщиной?! С хозяйкой заведения!

– Простите великодушно, госпожа хозяйка заведения, – пробормотал юнкер Къядр, пряча пистолет в кобуру. – Конечно, «вы». Конечно, я виноват и прячу пистолет до лучших времён, когда потребуется застрелить вашего обидчика.

Роскошная красавица вдруг улыбнулась:

– Да ты настоящий офицер манерами, погляжу.

– Я не офицер ещё, – оправдывался юнкер Къядр. – Я старший юнкер.

– Почему твой приятель орёт на весь зал? – строго спросила красавица, заглядывая под стол. – Что-то знакомое под столом бушует…

Несокрушимый Борр выбрался-таки из-под стола и коленопреклонённо заявил строгой красавице:

– Бушует, потому что хочет очистить зал от слоновьих голов, госпожа Ильтарьялла. И от волчьих рогов! И от всех этих… многоруких. А… для кого мы очистим зал, Къядр?

– Для богинь с Дневной звезды, – вспомнил Къядр и наполнил бокалы: свой, Борра и Ургиварра. – С нами должны пировать богини.

– Для богинь! – заорал юнкер Борр, вставая и пошатываясь. – Богини в цепочках! Все ко мне.

Он расстегнул мундир и полез за бумажником. На стол посыпались купюры, много купюр. И все крупные.

– Это вам, богини с Вебы. За танец.

Вдруг спохватился и выволок из кармана пачку купюр, перевязанную в пластик:

– Всё, что есть. Простите, девушки! Ваш вид дороже стоит!

Купюры в пачке были огромного достоинства.

Ударять лицом в грязь стало невозможным в такой ситуации. И юнкер Къядр тоже опорожнил свой карман от купюр, припасённых для покупки катера – среди юнкеров было модой таскать наличность в левом кармане мундира.

Младший юнкер Ургиварр всхлипнул: у него в кармане нашлись всего четыре купюры.

Госпожа Ильтарьялла обратилась к залу, помахивая веером из денег и улыбаясь:

– Никто не желает добавить восторга к вознаграждению красивым девушкам, господа зрители? Девочки выбрались с Вебы в чём мать родила, но господа юнкера осыпали моих тропических птичек золотыми зернышками на сумму в сто девятнадцать тысяч с большим хвостиком. Такого приключения давно не случалось в столице. Девочки наслышаны о щедрости господ потомственных воинов…

Смуглые красавицы опускали глаза и ослепительно улыбались.

– …и господа воины не подкачали. Квартиру-то девочки теперь купят, но вот на мебель малость недостаёт. Кто добавит?

Зрители шелестели восторгом, но не купюрами. Вокруг столика юнкеров закружились смуглые красавицы в цепочках и колечках.

Госпожа Ильтарьялла смеялась:

– Господа щедрые юнкера, все богини – ваши. Но руками не трогать!

– Богинь руками не трогают… – бормотал юнкер Къядр.

– Прорубим дорогу к Вебе! – орал юнкер Борр, заглушая приятеля. – Полетим на Вебу и прорвём блокаду!

Юнкер колотил кулаком о стол, с которого танцовщицы расторопно собирали деньги.

– Эти девушки выберут нас в мужья! Не за бумажники и не за жратву выберут! За смелость! Как воинов Сенхимела!

И заявил:

– Хочу в дружину Сенхимела.

Красавицы вдруг начали переглядываться, смущённо комкая купюры. Похоже, они кое-что понимали.

– Мы… – рыдал в ближайшую красавицу юнкер Борр, не замечая наступающей в зале тишины. – Мы полетим на Вебу и будем воевать… Будем воевать и умрём… Мы… Какая «мебель»? Зачем богиням мебель?! Пусть купят одежду! Бриллиантам нужна достойная оправа! Чего голышом-то разгуливать?

И снова заорал:

– Требую схода! Прилюдно дарю этим девушкам свою хату в столице. Тут, неподалёку. О семи комнатах. С мебелью! Бумагу мне! Я напишу дарственную и начну строгую жизнь. Я тигр! Тигры не живут прайдами! У тигров нет берлог! Они прыгают через дрессированных слонов и рвут негодяев в клочья! Смерть трусливым охотникам! Держите ключи.

В мёртвой тишине зала звякнули о стол ключи, а бумага и перо появились волшебным образом. Юнкер Борр старательно выводил буквы, хозяйка заведения подсказывала шёпотом и зачитывала написанное вслух, зал не шевелился, а смуглые руки гладили плечи юнкера Борра. Потом подхватили господ юнкеров и повели из зала, смотреть «хату о семи комнатах».

Юнкер Къядр не сторонился смуглых рук, но встал из кресла сам, хотя и пошатнулся. И пара восторженных пальчиков ущипнула его за ухо: молодец!

У ворот заведения им подали роскошную машину с открытым верхом и водителем в золочёных одеждах. Весь путь от «Ильтарьяллы» до подаренной недвижимости сопровождался воем клаксонов: им сигналили восторженные водители попутных и встречных машин, шалея от зрелища. Ещё бы! – пьяные юнкера везут по фешенебельному проспекту аж пятерых танцовщиц от Ильтарьяллы! Прямо со сцены сняли роскошных девчонок, в чём танцевали! То есть почти ни в чём.

Сверкали блики фотоаппаратов.

Когда машина остановилась и юнкер Борр разухабисто завопил что-то оранжевым фонарям, танцовщицы оробели и перестали хохотать: подарок оказался не полуподвальной квартиркой на окраине о семи комнатёнках-каморках, в каких они обитали нынче и какие ожидали в дар, а небольшим уютным особнячком в роскошном квартале, с маленьким садиком и даже с небольшим бассейном. Девушки шли по мраморной дорожке испуганной стайкой, озирая круглыми глазами ровные газоны и причудливые деревья, массивную дубовую дверь и дорогую мебель.

– Мне двух, – непослушным языком сообщал приятелям Борр, показывая новым хозяйкам, как открывать духовку на просторной кухне. – Выбираю первым. И тебе, Къядр, тоже двух. Ты не выбираешь, к тебе эти две сами льнут, скотина ты эдакая. А тебе, Ургиварр, одну! Ту, что останется от нас. Ты младший юнкер, тебе и одной много. И комнату с камином – мне! Хочу простора и зрелища горящих поленьев. От них струится приятный жар. Тигры любят греть тигриц у огня.

…Утром, когда юнкер Къядр очнулся в роскошной постели, меж двумя спящими телами смуглых прелестниц, где-то в каминном зале смущённо откашливался Ургиварр, звонко смеялись танцовщицы и хохотал Борр:

– Да их с детства этому обучают, Горная ты дружина! Мамаши и бабули их натаскивают! Не знал? Ну и отсталая же ты деревенщина… Хороши нравы на острове Веба, да? На спор: вот эта запросто затолкает в рот банан, целиком. Очищенный, разумеется. Но не до конца очищенный! Будет держать двумя пальчиками, засунет и вынет, засунет и вынет… Даже не поморщится. Давай банан; они там, на столе у окошка. Не тот! Побольше. Гляди. Ну как?! Во даёт девка, да?!

* * *

На утреннем построении, куда они впервые опоздали, перед молчаливым строем юнкеров уже расхаживал хмурый начальник академии:

– Явились, дуэлянты-пьяницы-развратники? Вся столица гудит вашими похождениями, а мы ждём-с. В карцер всех! И безотборный пистолет у этого дуэлянта отобрать!

В холодном каменном мешке они провели трое тревожных суток, но однажды утром в проёме двери появился вместо заспанного охранника сам капитан Сегинъярр.

– Всем умыться, почистить зубы и привести в порядок обмундирование. Надраить ботинки. Построение личного состава Второй академии через полчаса. Вам воздадут заслуженную справедливость, господа юнкера. Держи свой пистолет.

…В огромном зале переминался и тихо-тихо гудел строй: вся академия, пять сотен юнкеров. Парадные мундиры. При каждом отряде – офицеры.

Перед строем наблюдались два столика, на них что-то, укрытое тканью. Возле одного столика стояли две очень красивые девушки в униформе, двое молодых парней в штатском и с растерянным выражением лиц, начальник академии с каким-то офицером-лётчиком – судя по нашивке, из Первой академии – и… незнакомец в чине капитана с эмблемой Охранной службы на рукаве: белый волк, взывающий к Дневной звезде.

Юнкер Къядр видел такую на мундире своего наставника, отставного офицера Кегусана. Старик иногда облачался в мундир.

– Амба, братцы, – просипел бледный юнкер Борр. – Накажут по полной. Под тем сукном пистолет, вижу по очертаниям. А под тем – мешок для трупа. Штатские пацаны – это служители погребальной конторы. Сопляков прислали, приучают к зрелищам. Ишь, глазёнки испуганные. Стрелять девчонка будет, блондинка, которая повыше ростом и чином. Может, сам застрелишься, а, Къядр? Ну чё на девку пятно класть? Пистолет при тебе.

– Нет уж, – сквозь зубы процедил юнкер Къядр. – Завидуй. Вообще-то там два мешка укрыты. А ты не завидуй, Ургиварр. Помни нас пьяными.

Юнкер Ургиварр молча сглотнул ком в горле.

– Вторая Академия, смирно! – скомандовал начальник. – Слушать приказ князя!

Строй замер и стих.

– За проявленную выучку и храбрость в схватке с коварным врагом, за твёрдость духа и непоколебимую уверенность в правоте дела Великой управительницы… – начал капитан Охранной службы – …наградить юнкеров Второй лётной Академии…

Офицер перечислил имена дуэлянтов.

– …боевыми серебряными медалями «За проявленное бесстрашие».

На мгновение юнкеру Къядру показалось, что он видит удивительный сон-сказку. Или умер в карцере.

Офицер Охранной службы сдёрнул покрывало с одного столика. На нём действительно оказался пистолет. И золотой подносик с тремя коробочками.

– В этой обычной на вид штукенции… – офицер взял пистолет – …упрятан миниатюрный лазерный прицел, настроенный на отблеск радужной оболочки глаза. Выстрел происходит автоматически. На дуэли промах из такого оружия исключён, нужно лишь слегка водить стволом, до получения приёмным устройством отблеска от глаз противника и выдачей им сигнала спусковому механизму на выстрел. Высокие технологии, господа юнкера. Эксклюзивная разработка фирмы «Яхо Вай», искусно замаскированная под штатное оружие. Так-то задираться с незнакомцами, юноши. Никакого «капитана Фрундра» не числится в дружинах князя. Следствие показало, что сей «капитан Фрундр» уже застрелил на дуэли юнкера Первой лётной академии Кронгра, выдавая себя за «старшего офицера Хрондра». Вами был успешно ликвидирован иностранный наёмник, господа дуэлянты. Профессиональный убийца. Выбивают наши перспективные лётные кадры, скоты двуличные. Будущих асов. Князь оценил вашу молодецкую удаль и велел наградить. И восстановить в чинах обоих друзей погибшего юнкера Кронгра, свидетелей его неудачной дуэли с наёмником. С этого дня, господа юнкера Второй академии, о всех попытках незнакомцев вызвать вас на дуэль докладывать немедля. Немедля! Нам, Охранной службе. Свидетелей дуэли будем назначать мы.

Офицер повернулся к девушкам:

– Приступайте. Сперва верните приятелям погибшего Кронгра их униформу.

Под вторым сукном оказались два тюка: мундиры, ботинки и фуражки. Всё аккуратно сложено по-походному и перетянуто ремнями.

Награждала блондинка. Вторая девушка держала подносик с медалями. Первым получил медаль Ургиварр, так почему-то решила девушка. Вторым – Борр. Аккуратно прицепив медаль к мундиру Къядра, девушка вдруг прижалась к награждённому, поцеловала и шепнула в ухо:

– Удачи, ас.

– А нас целовать?! – оторопел Борр.

– Обойдётесь, герои, – строго ответила девушка.

– Всем троим завтра быть на занятиях, – усмехнулся начальник академии. – На сегодня свободны.

– Вас это тоже касается, – обратился офицер-лётчик к обоим парням, с тюками униформы. – Сегодня приходите в себя. Физиономии у вас, господа, будто по голове огрели графином.

…Прийти в себя не получалось даже на светлой и прекрасной улице, у огромного дуба над журнальным киоском.

– Ну спасибо, ребята, – говорил парень с тюком, второй ошалело пялился на киоск. – Ты приложил этого гада?

Он обращался к юнкеру Къядру.

– Вообще-то я в пистолет ему метил. Убило рикошетом.

– В пистолет попал?! Ну ты крут… И оружие разрешено носить…

– Деньги есть? – вдруг спросил юнкер Борр парня. – У нас ни монеты в карманах. Мы же узники. Всё пропили.

– Есть! – спохватился парень. – Идёмте, выпьем соку. Угощаю.

– Тоже мне, угощение… – поморщился Борр. – Велено приходить в себя! Сколько у тебя наличности? Не разучился деньги в карманах таскать, Первая академия?

– Не разучился, – улыбнулся парень. – Пара тысяч найдётся.

– Нормально, – успокоился Борр. – И на пожертвование хватит, и на угощение девчонок. Къядр! Придётся поделиться с ребятами. Нас пятеро, их пятеро. Едем к ним. Приходить в себя.

– К этим? – вдруг спросил второй парень, кивком головы указывая на киоск.

За чистым стеклом киоска красовалась фотография, на весь разворот журнала: огромный и дорогой кабриолет с пятью почти нагими красотками, они в роскошных головных уборах из цветных перьев тропических птиц. Девушки смеялись. И… трое юнкеров с ними, пьяных и удалых.

– «Господа юнкера Второй лётной академии»… – упавшим голосом читал Ургиварр – …«отдыхают после удачной дуэли. Старшим юнкером Къядром (в центре, с очень красивой танцовщицей на коленях) застрелен некий капитан Фрундр. Отменный выстрел, чудо меткости, давненько не было таких стрелков на нашем затхлом ристалище».

– Журнал «Вольер чести»… – только и вымолвил Къядр. – Быстры, скоты. Где они фотографию взяли?!

– Как я дома покажусь?! – выкрикнул Ургиварр.

В Горных владениях были очень строгие нравы.

– Мама простит, – снисходительно бросил Борр, любуясь фотографией. – Мамы, они такие. А папа гордиться станет перед приятелями, поглядишь. Втайне от мамы, конечно.

– А сёстры?! – отчаялся Ургиварр.

– Предъявишь им медаль, – нашёлся Борр. – Боевую! «За проявленное бесстрашие»! Девчонки любят героев. Жаль, не золотая медаль.

И скомандовал:

– Внимание, господа! Закупаем тропический провиант, деликатесы, вин приличных побольше… и поехали. Они наверняка спят ещё, нападём врасплох. На тёпленьких. Ключик-то запасной от калитки при мне! А дверь в дом они наверняка не запирают.

– Им же выступать вечером, – тихо напомнил Ургиварр.

– Обойдутся лысые толстопузики без зрелища! – сразу рассвирепел Борр. – Ни один козёл не вынул даже монетку медную из кошелька! Перетерпят вечерок, скоты. И потом: этим двум ребятам переодеться надо ведь? Что ж им, в сортире общественном позорить форму переодеванием?! А в академию не пустят в штатском.

– Вы о чём, ребята? – заинтересовался первый парень.

– «О ком», – поправил юнкер Къядр. – О пяти девушках. Вот об этих. Мы напились после дуэли до скотообразия и осыпали пятерых танцовщиц госпожи Ильтаръяллы деньгами. Они недавно с Вебы, ютились в комнатёнке. Хорошие девчонки. Революционерки. Старший юнкер Борр подарил им дом о семи комнатах. С бассейном.

– Да уж… – вздохнул Борр. – Письменно! Назад ходу нет.

– Ни хрена себе… – оторопел парень. – И большой бассейн?!

– Хорошая мысль, – оживился Борр. – И погода шикарная! Да и провонял я что-то кутузкой. Ты как, Къядр, не против бассейна с девчонками? Учти: на Вебе они «без всего» купаются; ну, по слухам. То есть совсем голые. Нравы у них такие. Надо проверить.

– У меня тридцать тысяч при себе, – вдруг произнёс второй парень. – На кредитной карте. Пожертвую девушкам всё.

– Ну-у-у… – протянул Борр в тишине. – Вот это герой так герой. Не то что мы, медалисты-дуэлянты… Ты ж вроде трезвый! Как тебя, кстати?

– Старший юнкер Рродр.

– Выбирай девчонку, Рродр. Кровью заслужил право. Трезвым отдать тридцать тысяч! Офанареть. Тебе надо гигантскую медаль вручить.

– Эта, – парень ткнул в фотографию, не раздумывая.

– Къядр, он твою кралю отбил! – хохотнул Борр. – Красотка ещё та.

– Я не в обиде, – улыбнулся Къядр.

– Куплю ей купальник, – решительно заявил парень. – Не обсуждается. Голой плавать не будет.

– Ты не из Лесных владений, часом? – кисло поморщился Борр.

– Из Старых.

– Ну, тогда излечимо. В бассейне она тебя живо образумит до нормального состояния.

– Я сам её образумлю, – буркнул парень.

– Да ты никак влюбился в фотографию с первого взгляда?! – захохотал Борр. – Господа, он влюбился в фотографию танцовщицы! Къядр! Какова девчонка в постели?

– Честно говоря, я плохо помню, чего там происходило, – поморщился Къядр. – И был ли я вообще в постели. То есть вообще не помню. Или не происходило ничего. Говоришь, там была постель? Где да где?

– Ну вы и слабаки… – разочаровался юнкер Борр. – Один не помнит, другой не помнит… Во нализались! Впрочем, понятно: один стрелял, другой не пил отродясь. Вот и отключились. Не рассказывайте больше никому, засмеют. Покупай журналы, Рродр, штук пятьдесят. Пару себе оставь, остальные – нам. Будем дарить завистникам.

Возле киоска остановились девушки, по виду гимназистки. Одна шепнула что-то подругам.

– Точно, они… – пискнул испуганно девичий голосок.

Девушки разглядывали юнкеров жадно, как диковину.

– Вот она, слава, – с удовлетворением отметил Борр вслед девчонкам и поправил медаль. – Принимай журналы, Ургиварр. Ты единственный среди нас младший юнкер, тебе и нести сей тяжкий груз.

Ткнул пальцем в личико танцовщицы на фотографии за стеклом киоска:

– Эта девица – мне. А вот эта…

Указал на другую танцовщицу, обращаясь к первому парню:

– …тебе, Первая лётная академия. Запомни и не ошибись! Мы со своей уже поладили, а тебе я дарю строптивую. Остальных мы как бы распределили.

– Такой молоденький, а уже кобелина отпетый, – с осуждением заметила старая киоскерша, отсчитывая журналы, всё это время она прислушивалась к разговору юнкеров.

– Спасибо, бабуся, – улыбнулся Борр. – Сегодня день похвал. Аж голова кружится.

– Выпороть тебя некому, паскудник, – и киоскерша шлёпнула на прилавок тощую пачечку журналов. – Больше нету. Держите, дуэлянты. Ни стыда у вас, ребятки, ни совести. Сопливые, а застрелили офицера! Да ещё по девкам норовят прошвырнуться, довольные. Куда мир катится!

– Это был иностранный наёмник, бабушка, – поправил киоскершу Ургиварр. – Убийца перспективных пилотов. Маскировался под нашего офицера. Нам за его труп вручили медали. Видите медали?

– Силы небесные! – ахнула киоскерша. – Иностранцы наняли злодея? Юнкеров наших убивать? Ну, ребятки, заслужили вы своих плясуний. Признаю.

И выволокла из недр киоска толстенную пачку журналов.

– Берите все! За полцены отдам.

– Что я говорил? – тихо намекнул Борр Ургиварру. – Тебя на руках будут носить дома, Горная дружина. Оттачивай подпись. Для автографов на фотографии. Ты дома уже не подпасок, ты старший пастух! Старики шляпы будут снимать за три шага!

* * *

Заспанные танцовщицы переполошились: оказывается, они боялись, что «господа офицеры» протрезвеют, заявятся злыми и потребуют обратно дом и деньги. И потому спешили потратить как можно больше, впрок: дом был завален утюгами и кастрюлями, одеялами и консервами.

Юнкера покатились со смеху.

– Вы теперь знаменитости, – объяснял юнкер Борр танцовщицам и демонстрировал фотографию в журнале. – Видите? Вас напечатали! А нас упекли в кутузку.

И растопыривал пальцы перед лицом, изображая тюремную решётку.

Девушки ужасались.

– Но мы вырвались на свободу, с наградами за доблесть! – торжествовал Борр и уверенно рубил ладонью воздух.

Девушки что-то понимали, но по-своему, а потому хохотали и бесцеремонно разглядывали медали на мундирах юнкеров, даже пытались пробовать металл на зуб. Лишь одна не смеялась и глядела робко на юнкера Рродра, подтянутого и статного парня: тот вручил ей блестящий пакет с очень дорогим купальником, и содержимое пакета не нуждалось в объяснениях: на нём красовалась манекенщица схожих со смуглой танцовщицей форм. Помявшись немного, юнкер набрался духу и положил на этот пакет пластиковую банковскую карточку. И журнал с написанным наспех на обложке кодом. Затем исчез со своим свёртком в соседней, пустой комнате, а танцовщицы переглядывались: похоже, Ильтарьялла перечисляла им жалованье на банковские карты, девушки с Вебы уже понимали в них толк.

– Им переодеться негде! – втолковывал юнкер Борр недоумевающим танцовщицам. – Не в туалете же вокзальном ребятам штаны снимать! Что ж вы такие непонятливые… Ребята ушли переодеваться! Ну: раздеться и снова одеться.

Слово «раздеться» девушки знали, оказывается. Они рассматривали подарок, ощупывали банковскую карту и посмеивались над растерянной подругой, снимая с неё халатик.

Когда старший юнкер Рродр предстал перед ними в мундире с нашивкой сломанных мечей, нагая танцовщица побледнела, покраснела… и вдруг расплакалась, упав ничком на заваленный новеньким скарбом диван. Рыдать в купальник.

– Дело дрянь, господа, – грустно заключил юнкер Борр. – В тебе, Рродр, живёт лётчик-испытатель. Оконфузил девчонку. Ты должен был появиться в трусах! Или даже без трусов. А ты чего отчубучил? Приглашаем остальных в бассейн, ребята. И я жрать хочу.

– Фрукты бы надо вымыть, – растерянно заявил юнкер Ургиварр, оглядываять то на рыдающую девушку, то на хмурого Рродра.

– В бассейне и вымоешь! – рассердился юнкер Борр.

– Я в академию, – мрачно заключил юнкер Къядр.

– Ты серьёзно? – удивился юнкер Борр.

– Да, – отрезал юнкер Къядр. – Они танцовщицы, а не шлюхи. Им выступать вечером, Ургиварр прав. Нечего к ним лезть на трезвую голову; глянь, они кастрюль и утюгов нахватали с перепугу. И консервов, с голодухи. Куда они всё это денут теперь?! Одна и вовсе рыдает на диване. Влюбилась. В купальник с нашивкой.

– Ты ведь из Лесных произошёл, скотина… – с горечью констатировал юнкер Борр. – Как я забыл! Ещё и юморист отвязный.

Выкрикнул вслед уходящему Къядру:

– Приглашаю на выходные в гости, герой! Мать звонила, хочет всех нас видеть.

И вздохнул:

– Вообще-то у этого типа глаз верный; учти, Рродр. В пистолет попал с тридцати шагов, представляешь?! Во глазомер… Ты бы присел рядом с девчонкой и погладил её по спине, тихонько. Жалко девушку. Потом она в плечо поплачет тебе, а там… по обстоятельствам. Сдаётся, у неё к тебе вспыхнуло глубокое ответное чувство. Словом, ты влип, Первая академия.

– Я тоже в академию, – объявил юнкер Ургиварр.

И вышел вслед за Къядром.

– Отлично… – снова удивился юнкер Борр. – Значит, нам по две девчонки… как тебя?

– Старший юнкер Силасан, – улыбался юнкер. – Как будем делить добычу?

– Вот эту забирай, – Борр, шаловливо тиская смеющуюся девушку, подтолкнул её легонько к юнкеру. – Къядрова. А влюблённый неудачник Рродр пусть вытирает сопельки у своей расстроенной пассии. Нашёл, чего дарить танцовщице, Первая академия. Побрезговал видом её тела! Ты бы ещё пальто ей всучил. Купаться будем голышом, девки. Раздеваемся!

– Я тоже в академию, – сказал вдруг юнкер Рродр.

– Класс! – восхитился юнкер Борр. – Мне три девки.

– Двумя не подавись, – тихо произнёс Рродр. – Я не шучу.

– Какой-то ты сурьёзный, – с досадой констатировал юнкер Борр, путаясь в шнурках ботинок. – Мрачный и злобный. Наверное, это последствие неудачной дуэли, ты не реализовал благородный боевой порыв. А я реализовал, награждён и потому шучу! Подумай: ну куда мне третью девать? У меня ж не две спины! Да и кому она нужна, клуша зарёванная, да ещё в купальнике? Тащите с меня ботинки, девки.

…Под взвизги и вопли из бассейна Рродр никак не мог сообразить, что делать. Уходить, оставив плачущую танцовщицу, он посчитал невежливым. Стоять и смотреть на лежащую ничком нагую девушку счёл пошлым. И тогда он разодрал упаковку на одном из закупленных танцовщицами атласных одеял и набросил его на танцовщицу. Та замерла. Наклонился, осторожно похлопал по одеялу, где предполагал плечо, и тихо произнёс:

– Меня зовут Рродр. Старший юнкер Рродр, Первая академия.

И вышел.

* * *

Когда кабина тренажёра перестала кувыркаться, Рродр выбрался из пилотского кресла весь мокрый. Программа полёта казалась непреодолимой. Вскорости начинали реальное пилотирование, и Рродр яростно навёрстывал упущенное, даже оставался на тренажёре после занятий, когда все юнкера уже отправлялись отдыхать или сражаться в «большой сюрприз». Из головы Рродра не шла танцовщица; девушка, рыдающая на заваленном яркими пакетами диване. Её образ преследовал Рродра по пятам с того момента, как он увидал фотографию в журнале. Мучила жажда увидеть её лицо, но свой журнал Рродр оставил в бывшем доме этого повесы Борра из Второй академии, а ни в одном киоске журналов уже не осталось, расхватали. Наведаться в особняк танцовщиц? – такое казалось оскорбительным и потому невозможным. Однажды вечером он не выдержал и отправился в город, к сверкающему огнями заведению госпожи Ильтарьяллы. Один час у столика под пальмой обошёлся ему в четверть жалованья за месяц. Рродр понадеялся остаться невидимкой под раскидистой кроной тропического растения, но танцовщица сразу заметила его из шеренги своих полуголых подружек, вспыхнула и очаровательно смутилась, взбудоражив искушённый зал восторгом. Рродр готов был провалиться в тартарары со своим стаканом вишнёвого сока, на большее у него не хватило денег. Уйти? – не поймёт и обидится ещё, чего доброго! Решит, что ему не понравился танец. А танцевала она потрясающе… И, не отрываясь, весь танец смотрела только на него, на Рродра. Девушка с огромными лиловыми глазами и безупречной фигурой танцевала только для него! Рродр окаменел под своей пальмой. И ещё очень долго, уже в казарме академии, у него колотилось сердце.

Следующим вечером он не утерпел и, заняв денег, снова отправился к Ильтарьярре. Была не была! На сей раз танцовщица не смутилась, а улыбнулась Рродру. И… снова танцевала только для него.

– Что-то Хольянагги второй вечер подряд в ударе, – задумчиво заметил стареющий господин в дорогом костюме, отдыхающий за соседним столиком от изнурительного руководства бестолковым народцем, так явствовало из выражения его лица. – Ты гляди, какие коленца откалывает… Хороша, плутовка!

– Милый, ты таскаешь меня сюда «коленца» у «плутовок» голых разглядывать? – с недовольством в голосе осведомилась спутница господина, молодая женщина нарочито горделивой осанки, в бриллиантовом колье. Она ревниво поглядывала то на Рродра, то на сцену, где извивались смуглые тела, украшенные цветными перьями. И отпила глоточек из высокого бокала, демонстративно блеснув перстнями и золотым браслетом в сторону пальмы. – Кстати: откуда ты знаешь имена этих работниц ляжками? Вообще-то я поесть пришла, так что не отвечай. Подумаешь, глупая девчонка влюбилась в какого-нибудь здешнего крикливого пропойцу, вот и выламывается напропалую своими прелестями. Что особенного? И зачем только Ильтарьялла пускает сюда эту оголтелую публику… Недавно чуть со стыда не сгорела за княжеских оболтусов. Вообрази: отдыхаю, питаюсь, заявились трое. Наглые, хотя не офицеры даже; так, никчемные юнкера. Один и вовсе подросток! Упились до поросячьего визга, орали… Конечно, взрослые мужчины вышвырнули бы их вон, но эти дикари грозились в зал пистолетом! У них был пистолет, могли ведь и пальнуть сдуру. Кому охота связываться с такими обормотами? Швырялись в голых девок деньгами, а потом утащили их прямо со сцены. Всех пятерых! Развратничать! А ещё в мундирах, двое с какими-то кухонными ножами на эмблемах… Позорище. А Ильтарьялла, вместо того, чтобы выставить в шею этих скотов сопливых, смеялась и поощряла, притаранила чернильницу для дарственной! Оно и понятно: княжеские придурки озолотили её шлюшек выше некуда, кучу денег сэкономили хозяйке. Да не глазей ты на этих распутниц, а закажи мне чего-нибудь изысканного!

– Извини, моя кошечка! – господин оторвался от любимого зрелища и спохватился. – Эй, человек!

Так Рродр узнал имя девчонки: «Хольянагги».

…Голова гудела после тренажёра, будто в ней раскачивали колокол, и Рродр уже плёлся в раздевалку, принять душ, когда из динамика в коридоре прогремело:

– Старшему юнкеру Рродру явиться на ка-пэ-пэ, немедля. Бегом.

На территорию академии не пропускали штатских и, если к кому-то из юнкеров приезжали родители, счастливца вызывали на контрольно-пропускной пункт, на КПП; в «караулку», как говорили тут.

«Наверное, мама, – поморщился Рродр. – Ежели велят „бегом“, то мама. Флаг-офицер Микусан сама галантность перед красивыми женщинами. Узнает мать про тридцать тысяч, в обморок рухнет: сын предался мотовству и разврату! Испортили мальчика!».

Мать очень переживала, когда сына отчислили из академии. И даже плакала тайком: сын лежит в своей комнате одетым-обутым и молчит! Отец, управитель северного округа столицы, мягко журил её за опухшие глаза, советовал чаще бывать в косметическом салоне и казался весьма довольным разрушенной карьерой пилота. Даже намекнул мрачному сыну о вакансии в стае своих помощников.

Рродр не стал переодеваться и побежал на КПП в пропотевшей насквозь рубахе: пусть видит, что сын тренируется, он занят, нечего суетиться и трясти по пустякам. Всё нормально!

В просторном здании КПП было пусто. Старшие юнкера, назначенные на сегодня в наряд, почему-то толпились у окна, тихо переговариваясь. Кто-то шикнул, и все разом обернулись к Рродру.

«Что-то не так…» – оробел Рродр перед начальником КПП, флаг-офицером Микусаном, старым и бывалым, как сама академия, воякой.

– Тебя ждут за проходной, – строго произнёс Микусан, разглядывая Рродра с интересом. – Почему в неопрятном виде? Как я выпущу за порог академии такого грязнулю? Расстёгнут, измят весь… Где ты умудрился довести себя до такого безобразия, старший юнкер? Ты дуэлянт, пользуешься успехом у юных красоток, ты должен быть элегантным примером для товарищей!

Флаг-офицер был страшным формалистом и юмористом.

Юнкера у окна засмеялись.

– Я… – заныл Рродр, нащупывая пуговицу и проклиная бесшабашного болтуна Силасана: уже растрепал всей академии про танцовщиц, скотина! – Господин флаг-офицер, я после занятий… Тренируюсь, так сказать, очень дополнительно. Ну, навёрстываю упущенное. Потому и вспотел. И… прошу понять правильно, я нарочно не переоделся. Ну, чтобы она поняла и не допекала лишним вниманием. Наверняка сумку припёрла с огурчиками-помидорчиками, колбасами всякими.

– Сумка при ней, – подтвердил флаг-офицер. – Объёмистая.

– Ну вот! – отчаялся Рродр. – Не могу же я сказать: мол, не смей приближаться к академии! Не так поймёт и обидится, чего доброго. Она очень ранимый человек, с тонкой душевной организацией. Переживала страшно, когда меня выгнали. Плакала тайком.

– Значит, любит, – уверенно заключил флаг-офицер.

– Очень любит, – подтвердил Рродр. – И я её тоже. Потому обидеть словами не могу. Только намекнуть внешним видом. Она умная и поймёт.

Юнкера жадно вслушивались.

– Молодец, – похвалил Микусан. – Уважаю честных ребят. Вот вам пример поведения настоящего офицера перед женщиной, господа юнкера! Ступай к сумке, что с тобой поделаешь. Но! Поскольку нас частенько навещает твоя мама, то гляди, обормот, как бы она в обморок не хлопнулась от неожиданности. Потому рекомендую составить расписание визитов. Планирование боевых операций у тебя должно быть на высоте! А не тяп-ляп, как сегодня, экспромты какие-то идиотские в потной рубахе.

Офицер очень странно расставил слова и акценты, а караульные юнкера захохотали.

– Утри нос Второй академии, Рродр! – выкрикнул кто-то из толпы караульных, но осёкся под суровым взглядом флаг-офицера.

…Первое, что увидел Рродр за КПП, были круглые девичьи коленки. Он даже забыл про мать, такие это были колени. Очень смуглые и безупречно гладкие. Ниже, на голенях их владелицы, не наблюдалось никакой растительности, не было даже и тени малейшего пуха. И эти ноги никогда не брили, не пачкали всякими кремами, они сияли первозданным великолепием. Видимо, столь безупречны были и маленькие ступни; увы, те прятались в новеньких ботинках, высоких и белых. Такие ботинки вошли в моду недавно, по ним почему-то сходили с ума все девчонки: огромные и нелепые, дорогущие, из чего-то мягкого, с прозрачными каблуками, которые ярко вспыхивали при ходьбе тем цветом, который выбрала их владелица. Рродр даже недоумевал над причиной популярности эдаких чудовищ. Ведь мужчине достаточно слегка отличаться от обезьяны, но женщина должна быть прекрасна! А не в каких-то огненных валенках шастать.

Чтобы убедиться в совершенстве хозяйки коленей, Рродр поднял глаза… и едва не лишился чувств: та самая танцовщица!

Она смотрела на Рродра испуганно, а возле неё на скамейке наблюдалась клетчатая сумка.

– Хольянагги?! – выдавил Рродр. – Ты чего тут… сидишь?

И обругал себя за глупость.

– О-о-о… – девушка сделала огромные глаза. – Знать имя?

И вскочила. То, что было на ней, когда-то (до ножниц) называлось «брюками». Сейчас над ними посмеялись бы даже трусы.

Рродр остолбенел. Но видел краем глаза, как юнкера за окном КПП замерли и вытянули шеи: девушка стояла к ним спиною.

Хольянагги улыбнулась и, подняв руки, дважды повернулась перед Рродром:

– У?

Подмышки у неё были под стать остальному идеалу, абсолютно гладкие, без единого волоска.

– Ещё какое «у»… – выдавил Рродр. – «У» так «у»!

Она схватила клетчатую сумку, распахнула её перед Рродром:

– Ты! Забыть!

В сумке покоилась штатская одежда Рродра, которую он оставил в доме танцовщиц. Поверх аккуратно сложенных брюк красовался журнал, раскрытый как раз посередине: роскошный кабриолет, улыбающийся водитель в красной шляпе с гусиным пером, пьяные юнкера, и… смеющаяся танцовщица Хольянагги на коленях у старшего юнкера Къядра.

Девушка перехватила его недовольный взгляд на фотографию.

– У? – она смотрела с лукавинкой.

– Чего «у»? – нахмурился Рродр. – Не знаю никакого «у»…

Ему вдруг почему-то стало очень стыдно за себя. И даже жарко.

Девушка быстро поставила сумку на скамейку, выхватила из неё журнал, постучала пальчиком по фотографии, по физиономии юнкера Къядра. Ткнула в себя, где-то меж ключиц:

– У?

– Не понимаю… – выдавил Рродр.

Его пунцовые уши говорили обратное.

Девушка засмеялась. Потом сделала трагическим личико, снова постучала по фотографии Къядра. Вернула журнал на место и, сложив вместе ладошки, поднесла их к щеке. И закрыла глаза.

«Дрых без задних лап, скотина пьяная, – с облегчением понял Рродр. – Возможно, блевал на пол и вконец опозорился. Не до шашней ему было, дуэлянту. Это ж сколько надо вылакать, чтобы рядом с такой девчонкой отключиться?!».

Девушка, оценив выражение его глаз, звонко захохотала. И вдруг схватила за горящие уши, поцеловала в щёку, в другую…

Похоже, она уверовала в искренность чувств Рродра, разглядев на его ушах багровую печать жгучей ревности. Даже две печати.

…Они сидели на скамейке перед КПП, обнявшись, пока в темнеющем небе не появились первые звёзды. Время «отбоя» уже прошло в казармах Академии, но Микусан, старый вояка, не стал позорить юношу перед красивой девушкой окриком. И самому предстать перед обоими строгим дураком.

Когда из-за поворота показался очередной сверкающий огнями электробус, Хольянагги вскочила, что-то быстро прощебетала Рродру, мазнула губами по его щеке и легко, танцующей походкой, зашагала к остановке. Вспыхивали башмаки на её ногах, у остановки на неё восхищённо глазели какие-то юнцы. Из широких дверей электробуса она оглянулась, сжала и разжала пальчики на вскинутой руке; видимо, это был обычай прощаться. И впорхнула в салон.

…Микусан скользнул взглядом по виноватому облику юнкера и не стал выговаривать за нарушение режима дня. Лишь осведомился:

– Кто такая?

Рродр вздохнул, вынул из сумки журнал и молча распахнул его перед старым служакой.

– У-у-у… – протянул Микусан, разглядывая фото. – И чего делать будешь? У господ княжеских офицеров нету обычая жениться на плясуньях.

– «Жениться»? – не понял Рродр, он вообще не думал о женитьбе.

– А ты эту девчонку… – Микусан постучал пальцем по фотографии – …на машине покатать нацелился? Не дело, воин. Она ж втюрилась по уши.

– Думаете? – с надеждой спросил Рродр.

– Тут и думать нечего, – усмехнулся Микусан. – За версту видать. Думаешь, раз она с Вебы, то вертихвостка блудливая, за такую и подержаться не грех? У них, на Вебе, всё двояко, скажу я тебе. Бывал в молодости, дивился. На балконах венки вывешивают! Так бабы одинокие мужика приглашают на ночь, значит. Зашёл и я разок сдуру, напоролся на толстенную старуху. Отделали дубинками по первое число за пренебрежение. Всем двухэтажным домом сбежались бить. Словом, там девки лихие: либо со всеми встречными-поперечными блудят в своё удовольствие, хотя за блуд такое не считается никем, а вроде как норма жизни, либо уж вцепится в одного-единственного насмерть, что железный клещ. Но то реже, то не всякая, только такая, чей род ведётся из «племени водопадов», было у них сие первобытное сообщество тыщу лет назад. Подобных девок все ихние парни сторонятся на гулянках, будто змей ядовитых. Парни-то там все гулящие, на то они и парни, а кому охота железного клеща к себе подпускать?

– И как они таких девчонок вычисляют? – ошалело пробормотал Рродр.

– По имени. То есть по окончанию «нагги». «Маянагги», например. Это бессмертная колдунья ихняя. Говорят, почерпнула от богини вечную жизнь и тайные знания. И завещала водопадным девкам хранить верность одному-единственному суженому. И ежели помрёт суженый, то сызнова замуж ей ни-ни. А в блуд и подавно ни-ни! Ихняя богиня Умаяла, дескать, велела ей такое самолично, перед вознесением на небеса. Богиню эту они чтут похлеще, чем мы Ормаёлу. Но какими-то словесными ухищрениями ограничили повеление богини племенем водопадов. Словом, как там два несовместимых обычая ихних уживаются рядом, понять трудно нашему уму. Ты у своей-то имя спросил? Спроси, чтобы потом не отдуваться: то ли она себя разделит с твоими приятелями и не сочтёт такое за стыд, то ли хрен к любой сторонней девке сам подойдёшь, не получив свирепого тумака от жены. Ну, ежели «нагги» твоя плясунья. Усёк?

– Хольянагги, – шептал Рродр, шагая под фонарями в казарму. – «Племя водопадов». Отец озвереет: «Голую плясунью в жёны?! Сдурел?!». Мама в обморок хлопнется. Ничего, угомонятся. Через год производство в чин, заберу её от Ильтарьяллы, поступит учиться. Язык… Очень много возьмут, если быстро научить. Попрошусь в испытательный отряд. Там денежное довольствие втрое выше. Да.

* * *

– Как тебе моя «сестричка»? – смеялся Борр, обнимая красавицу за плечи.

Пожалуй, её и впрямь можно было принять за старшую сестру Борра.

– Прекрати паясничать, – смущалась женщина, отпихивая руку юнкера. – Ишь, нашёл «сестричку»! Так вот каков потомок знаменитых Къядров…

И юнкер Къядр понял, что в этом доме не чтут заветов Ледового князя о тайне родственных уз. Красавица вдруг заплакала и обняла Борра. И, совсем неожиданно, Къядра.

– Я думала: «всё, пропали»… – она всхлипывала и утирала слёзы, стараясь не смазать краску с ресниц. – Когда сообщили про ваш арест, едва чувств не лишилась. С вами был третий, где третий мальчик? Почему ты его не пригласил?

– Ботинки драит за забором, – махнул рукой Борр. – Не может предстать перед тобою пыльным. Он из Горных владений, они там помешаны на блондинках и ботинках.

Увидав Ургиварра, красавица всплеснула руками:

– Ты же ещё совсем дитя, милый! И уже летаешь на этой ужасно грозной машине?

– Пока нет, – залился краской Ургиварр. – Я только в этом году поступил.

Закон чести требовал любезности в виде ответного приглашения в свой дом. И юнкер Къядр достал телефон:

– Господин генерал, я и мой сослуживец приглашёны в дом старшего юнкера Борра по поводу нашего награждения серебряными медалями «За проявленное бесстрашие». В настоящее время я нахожусь с его семьёй. Позвольте…

– Жду послезавтра утром, – перебил отец. – Вышлю самолёт. Всё.

Сильный динамик телефона расслышали все.

– Какой серьёзный у тебя отец, Ятри…

– Не вздумай и ты звонить! – грозно предупредил Борр, видя, как Ургиварр полез в карман мундира. – По ушам получишь.

– Зачем ты так на героя… – вступилась хозяйка.

– Ты согласна ехать к нему в Горные владения? – искусно изумился Борр. – Тебя там украдут.

Кивнул на Ургиварра:

– Он же первый тебя и умыкнёт.

– Ну и пусть умыкает! – засмеялась красавица и обняла Ургиварра, тот стал совсем пунцовым. – Охотно умыкнусь. Я буду звать вас по именам, бесстрашные мальчики «Ятри» и «Садри»! Правильно?

* * *

Самолёт шёл над Озёрными владениями на самой малой скорости. Юнкер Къядр понял: отец хочет как можно дольше демонстрировать своё могущество.

– Ятри, подскажи, когда подлетим к вашему имению, хочу убедиться, правду ли говорят о его размерах.

– Да мы уже час над ним летим, – мрачно ответил Къядр. – Вот и дом, наконец.

Госпожа Борриялла с удивлением приникла в иллюминатору:

– Вот эта гигантская крепость у озера?!

…Видимо, она не раз бывала на приёмах у знати. Её не удивили ни охрана, ни сторожевые псы, ни следящие электронные устройства. Но даже бывалых людей поражал замок Къядров.

Борр оглядывался с интересом.

– Это твой старший брат, Ятри? – тихо пошутила госпожа Борриялаа, но, глянув на лицо юнкера, поняла: такие шутки не приняты в этом доме.

Отец представил гостям дочерей:

– Мои дочери, Илли и Рени. Им тринадцать.

Госпожа Боррияла только и смогла вымолвить:

– Потрясающе красивые девочки… Никогда не видала таких.

Отец, когда хотел, умел быть невероятно галантным. Госпожа Борриялла улетала счастливой.

– Почему такая несправедливость в мире, Къядр? – сетовал в самолёте Борр. – Почему тебе «всё», а мне какие-то ошмётки со стола судьбы?

– Медали нам дали одинаковые, – ответил тогда Къядр. – Не клевещи на судьбу. Накажет.

* * *

Юнкеров не допускали на балы, чтя традицию со времён Эштаръёлы. Но став офицером, Къядр привёл приятеля на бал в столичном доме отца, как предложили сестры. Им исполнилось шестнадцать, и благородный отец обязан был огласить их будущее прилюдно, как требовала древняя традиция предков, над которой потешались во всём цивилизованном мире, прячущем в сейфы письменные завещания и пишущем доходные романы про взломы, удушения и отравления – всё во имя спрятанного завещания, разумеется. Не разбитых чувств же ради душить неверную негодницу, господа?! – то смешно, про такое пишут только в Сахтаръёле. Цивилизованные люди душат исключительно ради крупной суммы денег.

Командующий Ударными силами остался верен идеалам предков. И своё имение – плюс всю собственность в виде банковских счетов, угодий, шкатулок, картин, недвижимости и прочей бриллиантовой чепухи – завещал госпоже Иллиёлле Арьяверре и госпоже Ренирьёлле Вадирьерре, в совместное владение. Они дружны и поделят это имущество меж собою без скандала. Если вообще захотят делить.

Потому: танцуем и веселимся!

Вокруг младшего офицера Къядра тотчас стало пусто, все окрашенные в рыжее девицы, дочери влиятельных гостей, мигом исчезли, блеснув зелёными линзами. В этот переломный момент и появился старый князь:

– О чём мысли твои, нищий вояка? Приятеля приволок, смотрю. Кто таков, приятель?

Но младший офицер Борр не сводил восторженных глаз с Илли и потому не замечал ничего: ни князя, ни его вопроса. Очухался он лишь от сильного тычка в бок и совершенно окостенел перед князем. Младший офицер Къядр знал князя с детства и даже не испугался однажды примерить княжеские шлёпанцы. Правда, в те годы он ещё не осознавал могущества такой личности, как «князь Госпожи Великой Сахтаръёлы». Просто ему понравились огромные шлёпанцы перед гамаком с каким-то изумлённым стариканом.

Он почему-то вспомнил эту историю и брякнул князю то, о чём думал:

– Если ли бы не ваш пёс, князь, шиш бы вы меня тогда догнали.

Старик-князь посмотрел на обоих господ офицеров, оглянулся на великолепную Рени и блистательную Илли в потной толпе блондинов и брюнетов, старательно наступающих друг другу на ноги, и… засмеялся, хлопая младшего офицера Къядра по плечу:

– И в кого ты уродился, нахал?!

В дружинах такое похлопывание означало нечто большее, чем наивысшую похвалу «молодец».

Оно означало карьеру.

Старый князь отдышался от воспоминаний и от смеха:

– Зайди завтра с приятелем в мою келью. Последний раз спрашиваю: как тебя кличут, приятель?

«Кельей» князь называл свою столичную резиденцию.

– Младший офицер Бор-р-р! – заикнулся Борр, выступив вперёд.

– Знаком с твоей матушкой. Я бы с нею потанцевал. Давненько не танцевал с красотками.

Общество вокруг князя тактично улыбнулось, а князь посерьёзнел:

– И с отцом твоим знаком был хорошо, сорванец. Герой из героев был твой отец. Но ошибку его героическую не повторяй. Запомните, господа офицеры: вы для меня важней, чем ущерб врагу или техника новая. Технику новую мы сделаем и ущерб врагу нанесём, а где мне верных ребят взять?! Где?! Из могил вырыть?!

Младшему офицеру Къядру показалось даже, что князь задохнулся на мгновение.

Но старик-князь выпрямился повелительно:

– Завтра быть у меня обоим. Направлю на «Эштаръёлу». Вижу, парой вы горы своротите. Поссоритесь – разжалую в слуги, шлёпанцы мои стеречь. Пёс мой дряхлый околел, шлёпанцы носить в зубах некому. У вас зубы молодые.

Службе на авианосце «Эштаръёла» удостаивались только настоящие асы, понюхавшие смерть. Начать карьеру на «Эштаръёле» означало завершить её командующим штурмовой авиацией Госпожи Великой Сахтаръёлы. А то и командующим всей авиацией!

Господа младшие офицеры вытянулись, окружающие изобразили на лицах восторг мудростью могучего воителя. И тут появились Илли и Рени; видимо, кто-то расслышал слова князя про желанный танец с красотками. Сёстры чмокнули «дедушку-князя» в обе щеки, схватили его под руки и принялись танцевать с ним, оттеснив «господ свежеиспечённых офицеров». Танцевали не обидно: любой старик смешон в танце с юными девушками, но Илли и Рени устроили всё так, что князю и танцевать-то особо не приходилось: любой жест его был частью танца юных богинь, а весь восхищённый зал встал большим кругом.

– Ну, девки… – только и сказал князь, раскланиваясь перед аплодирующим балом. – Вдохнули молодость в старика, вдохнули. На службу вас взять, что ли?

Шестнадцатилетние красавицы Илли и Рени хохотали и целовали князя в щёки. Слаженно и обе. И слаженно, тайком от князя и раз-в-раз, показывали восторженному залу большой пальчик, оттопыренный от кулачка: а наш князь-то ещё «ого-го»!

Вот так, в двадцать два года, младший офицер Къядр обрёл службу на авианосце «Эштаръёла». Он не скрывал своих взглядов на пищевую цепь и даже поделился ими раз-другой, в шутку, в обществе, беседы светской ради. К его потрясению, скотская философия пищевой цепи возымела бешеный успех среди загорелых манекенщиц и голенастых натурщиц, прорва таких особ обреталась вокруг друга детства, гениального художника. Гениального друга вечно осаждали оглушительные натурщицы и ослепительные манекенщицы, жаждавшие бессмертия своих молодых тел на холсте, пока возраст не украсил гладкие ягодицы целлюлитом. Попасть на холст художника Вишваярра означало пожизненную славу, которую, как известно, при соответствующей расторопности не составляет труда обратить в наличные на аукционе живописи.

Друг, преследуемый полуголыми телами жаждущих бессмертия, вечно уходил от погони: сначала с помощью юнкера Къядра, потом с помощью младшего офицера Къядра и, наконец, с помощью старшего офицера Къядра. И снискал последнему славу великого ловеласа плюс всеобщую зависть среди удалых самцов из пищевой цепи.

Словом, то был настоящий друг-гений. И рисовальшик он был отменный, и голые девки вокруг него мельтешили отменные – так, по крайней мере, благодушно считал старший офицер Къядр, пока…

…Пока не увидал обеих своих сестёр в иностранном медицинском журнале. Увидел как раз в тот праздничный день, когда он – не в пример отцу – правдами и неправдами вырвался со службы домой, в Озёрные владения. Увидел статью в журнале и окаменел: с уходом горбатой управительницы в замке Озёрных владений не стало верных служанок – тут, как в вертепе, обитали коварные шлюхи, сами подставляющие задницы ладоням господина. Но даже служанки-шлюхи не подставлялись объективам.

В тот день он и поклялся вернуть себе замок предков из Древних владений. Дом воинов, построенный триста лет назад по плану великого гения с личными поправками самой Эштаръёлы, обожавшей лично утверждать гениальные планы и тиранить предка-артиллериста, когда тот добывал победу во всех войнах для вспыльчивой управительницы. В том доме подобного скотства не было никогда.

…Высоконаучная статья в медицинском журнале смаковала на весь учёный мир голые тела его сестёр. Оба тела – на вклеенных в журнал дорогущих живых фотографиях, во всех ракурсах – преподносились миру неким генетическим идеалом. Утверждение подкреплялось очень умными графиками и формулами.

Никто из восхищённых служанок не сообразил спрятать от него журнал, ибо никто не ожидал подобной вспышки ярости – ведь «господин старший офицер» до слёз хохотал над участием Илли и Рени в конкурсе «Первая красавица Вселенной». Господин старший офицер не видел в том конкурсе никакой логики: «Первая красавица планеты» – ещё туда-сюда, планету можно кое-как организовать на конкурс красоты; но «Вселенной»?! – на чём будут прибывать к подиуму участницы из отсталых галактик?! – ведь среди инопланетных дикарок наверняка есть ой какие красавицы… Словом: дурацкий титул какой-то, сестрички.

Он был прощён хмурыми соискательницами глупого титула, ибо выглядели они настоящими богинями на конкурсных фотографиях: огромный сияющий подиум, ослепительные улыбки и ослепительные платья. Не ахти какие размером, но всё-таки платья.

Медицинская же статья преподносила миру совершенно нагих богинь. И преподносила не богинями вовсе, а идеальными для размножения самками из мерзопакостной пищевой цепи; правда, не крольчихами или свиноматками, а грациозными пантерами, хищницами, достойными состоять в прайде мускулистого самца с такой же идеальной генетикой. Увы, но такую генетику автору статьи не удалось пока сыскать среди самцов. Но то лишь вопрос времени! Идеального самца непременно отловят, изучат его кровь, сфотографируют его тело и разместят на живом фото во всех видах: спереди, сзади, сбоку, идущим, бегущим и делающим обратное сальто. В следующей статье. Голым, разумеется. С графиками! Вот тогда учёный мир – и не только учёный – увидит наконец верхушку пищевой цепи и прозреет. Известно ведь издревне: все обиженные телами и умами хомячки мечтали бы родиться безупречными и свирепыми хищниками. И выход будет найден наукой! Мечта осуществится! Вот он, идеальный геном! Вот она, цель молекулярной биологии будущего! Отремонтировать негодные гены глупых крольчих и толстых свиноматок по образу и подобию генома хищниц, представленных на фото! Все парнокопытные, жвачные, коротконогие, завистливые, глупые, робкие – все станут родителями безупречных дочерей. Повсеместно возникнут генетические лаборатории, миллиарды трусливых крольчих и наглых свиноматок будут оплодотворены генами Илли и Рени, а через двадцать лет по улицам городов будут разгуливать только длинноногие красавицы. Сплошь насмешливые блондинки и умные брюнетки. Ведь теперь у человечества есть колба с идеальными генами. Даже две колбы! Ура. Весь мир лысых, толстых и бугристых мужчин отчалит от коротконогой пристани и поплывёт в идеальное длинноногое будущее, украшенное идеальными молочными железами. В свою мечту. На всех хватит блондинок Илли и брюнеток Рени! Наштампуем в колбах синтетических красоток, как патронов, лампочек и батареек. Конечно, со временем разыщут и безупречного самца, тогда идеалы спарятся в колбах и мир станет совсем безупречным. Но это со временем, стараниями инкубаторов-крольчих и инкубаторов-свиноматок. А пока ты не вымер, кабан старый, наслаждайся тем, что есть. Вот они, пантеры. Хрюкай в их фотографии.

Он понял статью именно так и взбеленился. Первый убитый им враг давно сгнил где-то, но как застрелить учёного паскудника, если тот хуже врага и подбил двух доверчивых студенток сняться голыми во имя науки? – он и стрелять-то не умеет, поди, не на шприцах же с ним драться.

…Пинком он вышиб испуганную дверь в зал приёмов, где заперлись сёстры. Ах, «сама госпожа Ормаёла» в соавторах?! – и с кем теперь драться на шприцах? – с какой-то похабной бабой?! Где её фото, бестолочи? Ах, вот её фото…

«Похабная баба» была несколько состаренной копией новой управительницы имением, молодой красотки-брюнетки. Их что, на машине штампуют, сук этих?!

Лишённый права на месть, он влепил обеим «дурищам» увесистые подзатыльники: «Вот вам позолота к медицинским дипломам! От самой госпожи Милосердной Ормаёлы! Заслужили, дряни! Этот дом принял вас дочерьми и завещан вам обеим. А вы? Вы сделали обитель потомственного офицера посмешищем!».

Никогда в жизни он не унижал сестёр рукоприкладством или грубым словом. И с того дня возненавидел себя: ещё бы! – взрослой девушке, студентке, «первой красавице Вселенной», подзатыльник и ремня! Правда, подзатыльники он отвесил обеим, да и то, когда Илли попыталась вступиться за сестру. Он перехватил мстительный кулачок, сгоряча влепил и этой непонятливой дуре пару затрещин. Но если ты всегда дрался только с крепкими уродами, сколько бы их ни было – и чем крепче урод, тем азартнее схватка! – ты не осознаёшь силу своих рук. Наверное, девушке те удары оказались чересчур тяжёлыми: Илли упала.

Он опомнился только от страха в её глазах.

Рени не дралась. Рени вздрагивала под ударами его ремня и плакала в обрывки медицинского журнала: «За что? За что, Ятри? Почему в плохое верят всегда?». И глаза у неё были беззащитные-беззащитные.

Так гнев «во имя чести» стал его личным и тайным позором. Может, поэтому Илли и не провожала в поход? Он уходил в подлёдный рейд старшим офицером, опередив в чине бывалых служак и приятеля. Намечалась война у Южных островов, но Борр смертельно обиделся стать ведомым в паре – «я ведомым?!» – и перевёлся во второй экипаж. Увы, но именно второй экипаж остался жребием на берегу. Бесстрашный приятель пропустил всё: войну, чины, награды. И обиделся вторично.

Теперь все злы на него: отец, Борр, Илли… Видимо, горделивая Илли ждала извинений, но он не извинился за свой поступок: в старину бесстыдниц стригли наголо и потому ей лучше вытерпеть оплеухи, чем позор стрижки.

Лишь друг-гений Вишваярр никогда не держал камня за пазухой. Бубнил что-то о совершенной и божественной красоте, какая превыше похоти и разврата мыслей, говорил о всепожирающем эту красоту беспощадном времени. И доказывал: надо смотреть на вещи шире, Къядр. Подумаешь, научные фотографии… Научные ведь! Да и не времена Ледового князя на дворе.

Но старший офицер Къядр видел только портфель друга, тайно раздутый «научными фотографиями», а самого художника уже трясло вдохновением и тянуло к холсту, малевать его сестёр голышом. Лучшему другу он ответил коротко, с ненавистью глядя на его пухлый портфель:

– А жаль. Следовало бы постричь обеих. Налысо. Лысыми рисуй.

Наверняка ведь нарисовал, мерзавец. Не просто же так он стережёт угол в мастерской и не пускает туда никого?

Перед боевым походом он приехал в дом отца, попрощаться. На всякий случай, вдруг и впрямь там грянет война. Но огромный замок Озёрных владений казался пустым, даже прислуга попряталась. И что делать в пустом доме? Лобызать стены? Поплакаться в портрет капитана Сугтарьёлы Ррош? Напиться? Ну, как всегда напивались господа офицеры перед уходом на войну?

Он напился.

У портрета «чёрной ведьмы» и появилась Рени. Обняла сзади и зарыдала в шею. Шепнула:

– Идём. Я уколю тебе «себлапин», протрезвеешь мигом. Пьяный ты плохой.

Илли так и не вышла к брату, а молодая и красивая колдунья Сугтарьёла смотрела с картины на Первую красавицу Вселенной очень печально.

Он уехал в тот же вечер и его впервые не провожали. В тот вечер он сам провожал сестру: её поезд уходил немногим раньше, и студентка Рени направлялась на аэродром. Оттуда в – Слоссу, помощницей к «самой госпоже Ормаёле». Рени летела в страну, которую сам верховный управитель умолял прекратить раскопки на месте мифической Степной битвы: это очень опасно! Там нет ничего, оправдывающего риск раскопок. Вдруг россказни о древней битве и Чёрной Смерти не беспочвенны?! Легенды гласят, будто миллионы воинов сгинули в той битве. Конечно, в древности не применялось бактериологическое оружие и «миллионы» вряд ли могли сгинуть бесследно, всё это страшные сказки…

Но вдруг?!

Пылкая соседка-Слосса, обласканная всеобщим гуманизмом и возгордившаяся до всеобщего хамства, пристрастилась плевать на просьбы. Она уже не воспринимала просьбу как человеческую речь и сдуру перерыла окрестности огромного солёного болота, откопав ржавые мечи, какие-то драгоценности и… Чёрную Смерть. Оказывается, легендарная битва всё-таки была.

И была Чёрная Смерть.

Эпидемия в Слоссе разрасталась с такой скоростью, что гуманный мир не придумал ничего лучше, как закрыть её границы: вымирай, дура любопытная. И лишь Госпожа Великая Сахтаръёла направила к обезумевшим соседям своих врачей-добровольцев.

На прощание он наговорил сестре раздражённых глупостей:

– Зря туда едешь. Там врачи нужны, а не какая-то «госпожа Первая красавица Вселенной». Какой из тебя врач? – ты ещё диплом не получила. Тебя с твоим титулом всерьёз и не примут нигде, хоть мешок дипломами набей. Уйми амбиции.

Спохватился и поправил ей воротник шубы:

– Вы с Илли на подиумах обретались, а не учились. Тоже мне, «специалистка по эпидемиям»… На кой тебе вообще медицина?!

Озлился:

– Вас в этой учёной медицине донага ободрали, как крыс подопытных. Пойми: тебя туда тащат не как специалистку, а как «Первую красавицу Вселенной», для идиотской рекламы мероприятия. Вдруг вселенские богачи расчувствуются и раскошелятся! И тогда эта ваша «сама Ормаёла» шприцев накупит. И резиновых перчаток.

Постарался успокоиться:

– Отец души в вас не чает, будешь хозяйкой половины имения. Объединяйтесь с Илли, разъединяйтесь, делите, скандальте, если уж реклама нужна. Интерес к вам до старости не затухнет, народу ведь нынче скандалы подавай. Организуете скандальную эпидемию слухов вокруг имения, коль уж приспичило тебе славой сиять среди эпидемий.

Отец не оставил ему ничего в наследство, и он нисколько не сердился на древние взгляды отца. Именно так поступали предки: всё оставляли дочерям, если имелись дочери. Сыновья найдут своё богатство сами, если они настоящие воины. А если ты не воин, то какой же ты сын воина и зачем тебе богатство?! – впредь родись красивой дочерью! Или строгай табуретки.

– Что ты потеряла в Слоссе? – так говорил он на вокзале. – Да хоть все пусть передохнут, скоты. Эти твари лезут в наши Южные владения, как голодные крысы. Грабят, убивают, насилуют, наглеют. Поделом им награда от Чёрной богини.

Он боялся за сестру. Боялся не микробов Чёрной Смерти, а тамошних бешеных дикарей, которые вооружёнными микробами расползались по соседям и превращали в гниющую рану любую царапину, куда проникали.

Она куталась в шубу (подарок отца), смотрела на него испуганными глазами и тихо возражала:

– Ты говоришь, как бандит какой-то из кинофильма. Ты хотел к Дневной звезде лететь, ты обещал моим именем планету назвать; помнишь? Наплёл нам, будто там смерти нет и ракушки разговаривают. Когда ты за ракушкой нырнул надолго, Илли заревела: думала, тебя говорящая ракушка заговорила насмерть. Ты добрый и хороший, а взялся шиковать и убивать. Там дети умирают, я понимать начинаю вирус этот… Мне совсем немного осталось, я догадаюсь, кто он… Я смогу.

Он промолчал. Не из смущения, нет. Не хотел впустую болтать с наивнейшей из сестёр на крепком морозе. Простынет ещё девка-спасительница! Нашла, кого спасать…

С нею летела охрана, приставленная умным отцом. Именно «приставленная», а не «нанятая»: как можно «наниматься» в охрану Первой красавицы Вселенной?! – кто нанимается в такую охрану?! – это наивысшая честь! – за такую награду надо сражаться!

И в отрядах «Ночной змеи» вспыхнула ожесточённая борьба за право беречь юную богиню, о которой бредили все офицеры из дружин князя: вот бы приложиться к ручке! Вот бы постоять рядом!! Ну хоть бы раз взглянуть на неё вблизи!!! И все знакомые офицеры сочувствовали ему, ныне капитану Къядру: не повезло парню. Рядом растут две претендентки в Первые красавицы Вселенной – и обе его сёстры. Надо же такому случиться! Обречён на семейное несовершенство, ибо воспитан в обществе редчайших женщин; ну, если не женится на дочке верховного управителя, конечно. Тоже та ещё штучка, и тоже из претенденток. Но скорее всего, закоренелым холостяком помрёт, ибо с дочкой верховного не управится. Своенравна, насмешлива, и чтобы отвадить юных искателей счастья, оповестила всех: ей-де седеющего богатыря подавай.

И потом: холостяк – тоже дело хорошее.

Каждый из восьми егерей её охраны (один стоил в бою десятка) готов был умереть, но не подпустить к богине никого с тёмной мыслью. Впрочем, кто вздумает причинить зло прекрасной богине Вселенского Добра, которая примчалась спасать чужих детей?! – да её портретами и её поступком вся планета любуется!

Бездельничая в тесной каюте «Эштаръёлы», он был почти спокоен за сестру, он ещё не знал, что на аэродроме «сама госпожа Ормаёла» возмутилась и замахала руками на сопровождающих Рени офицеров. И выхватила её телефон:

– «Охрана»?! Да вы с ума сошли, господин генерал! Какая «охрана»?! – от кого?! – от благодарных мужчин и женщин Слоссы? – сама Первая красавица Вселенной летит спасать их детей! Первая красавица Вселенной не чурается трудностей и спасает чужих детей от смерти, что может быть гуманнее?! Поймите: возможно, мир прозреет наконец. Возможно, это лишь первый шаг ко всеобщему миру, но это шанс для всей планеты! А вы хотите приставить к ней свирепый конвой, каких-то костоломов в броне и с автоматами. Категорическое «нет» вашей затее. Никаких вооружённых людей вокруг Рени не будет. Ещё раз говорю: «Нет!».

Так потом написали в иностранных журналах, осуждая подозрительность жестокого отца Первой красавицы на фоне истинного благородства «самой госпожи Ормаёла».

Океанский поход обернулся маленькой войной. Когда он вернулся из похода капитаном и знаменитым асом, то на базе, вырубленной в промёрзших скалах, его ждало отпечатанное письмо с отштампованными соболезнованиями и бездумной подписью знаменитой госпожи Ормаёлы. «Сама госпожа Ормаёла!» – так восторгалась сестра своею медицинской наставницей, пригласившей обеих подруг «поучаствовать в статье».

В казённом письме отмечался огромный вклад госпожи Ренирьёллы Вадирьерры в спасение миллионов жизней, вклад очень выдающийся, а потому память о ней никогда не исчезнет в поколениях благодарных потомков.

Студентка Рени нашла вакцину против Чёрной смерти, но заразилась сама, по неосторожности, так сообщали журналы. Она была уже мертва, когда подводный авианосец «Эштаръёла» завершил свой победный рейд в бухте тропической Вебы. Но ни князь, ни отец не сообщили ему о гибели сестры – ведь авианосец вёл круглосуточные бои, вся страна затаила дыхание: у Сахтаръёлы появился старший офицер Къядр! Ас! Один войну выигрывает! Пусть маленькую, но – войну!

Так судачили в обществе. Журналы считали аса героем из героев, а героя нельзя волновать, пусть топит корабли и выигрывает войну, о неприятностях мы сообщим ему попозже. Перед награждением и грандиозным банкетом.

…Он бросил скомканное письмо от «госпожи Ормаёлы» на столик у стены. На белой стене оживали рощи, небеса, песчаные пляжи Тёплых озёр, звёздное небо и полярные сияния… – какой-то чудак выдумал эту иллюзию уюта для господ офицеров Северной бухты. В те дни с ним что-то происходило; происходило быстро и страшно, как с покойником на жаре. Наверное, именно в те два дня он и стал «капитаном Къядром»; – тем, кем является теперь. Именно «капитаном Къядром» он и отправился в штаб базы, куда вызвал его испуганный посыльный. Все офицеры приветствовали «капитана Къядра», ополченцы вытягивались перед ним восторженно. Он отвечал на приветствия зло и машинально, не останавливаясь. Лишь глубоко в недрах скал, в колоссальной пещере, куда (и откуда) вели все коридоры, капитан задержался. С Почётной стены на всякого входящего в этот каменный зал смотрели огромные портреты героев и великих людей Сахтаръёлы, ушедших в Иные миры: Ледовый князь, старец Бартугарр, Эштаръёла, капитан Уштиярр, князь Гордашир, управитель Прондр, капитан Рудгиръярр, сестра милосердия Ючо, капитан Бангиръярр… Портреты, портреты…

С последнего портрета капитану улыбалась Рени. И под этим портретом – единственным изо всех! – висела небольшая картина: водная гладь до горизонта, светлеющие облака и чёрные цветы на воде – вечные кувшинки без корней, такие изредка всплывают на свет Дневной звезды из тёплых источников Длинного озера, на месте Ледовой битвы. Древняя легенда нашёптывала, будто эти ночные цветы посылает из глубин Иного мира сама Чёрная богиня, их впервые увидали в полынье Длинного озера накануне Ледового сражения – четыре нераспустившихся чёрных бутона. Суеверные воины тех лет решили: кто-то напоминает князю о погибших в степи богинях. И ринулись в битву, как одержимые. Искупать своей смертью смертный грех князя.

Этой фотографии капитан не знал. Рени была на ней стриженая «мальчиком», в белой форменной рубашке с нашивками, такую носят сёстры милосердия. И казалась очень загорелой. Видимо, фотографировали там, в Слоссе.

В полдень, уходя домой, капитан снова остановился перед портретом Рени. Той, печальной утренней картины уже не было, изображение в раме изменилось: на холсте сияла Дневная звезда, все четыре кувшинки раскрылись, на лепестках цветов дрожали капли, а водная гладь еле заметно колыхалась, передавая блики волн от горизонта к зрителю. Капитан поморщился: он не хотел видеть пустых технических фокусов у портрета Рени.

Пачку совсем других фотографий он получил уже в столице, где снимал квартиру для редких своих посещений отцовской столичной резиденции. Чья-то рука умудрилась преодолеть все кодовые замки охраняемого дома и подбросила толстый конверт с фотографиями в ящик для корреспонденции. Удачные ракурсы, освещение, превосходного качества профессиональные снимки. На них была запечатлена… казнь Рени. Небритыми «орлам свободы» и «буревестникам независимости». Страшная казнь, во всех её паскудных и постыдных деталях.

Она действительно спасла много жизней. Спасла так, как и намеревалась на заснеженном вокзале, уезжая далеко. Там, в знойном «далеко», перепуганные эпидемией люди подождали, пока она осуществит свою мечту и приносили ей спелые фрукты. А потом убили. Убивали постепенно и подробно, перед объективами иностранных видеокамер, с наслаждением. Она – врач! – с детства очень боялась пиявок, а потому обо всём расспросившие её ласковые женщины Слоссы вдруг перестали молиться чужестранной иконе и разом вспомнили, что она – гнусная сахтаръёла и враг, что она – древний захватчик Южных владений, она присвоила себе ничейную страну, которая должна была принадлежать им со времён незадачливого Мехмецоша-завоевателя. И потому будет принадлежать им по закону. Да, будет! – надо лишь выдумать подходящий закон. «Закон выдумывают сильные и беспощадные, а добрый слюнтяй всегда слаб» – так подсказали потным и неграмотным женщинам чистенькие миссионеры. И, едва погасли огромные удушливые костры, сожравшие тела умерших, все живые – разом и вдруг! – вспомнили подсказанные обиды. Припомнили растерянной живой иконе и то, что именно сахтаръёлы – её предки! – выдумали хитрую Чёрную Смерть, нынче истребившую половину Слоссы и сгинувшую бесследно, обманув пробирки огорчённых миссионеров в белых комбинезонах и стеклянных масках. Небритые мужья ласковых женщин целых два дня, похохатывая, насиловали «заступницу Вселенной» и держали её в грязном и забытом болоте с огромными пиявками. В каком-то протухшем болоте за окраиной нищего забытого посёлка. И только на третий день глумления, так не увидев в синих печальных глазах никакого страха, с раздражением испорченного удовольствия отрезали ей голову.

…Он плохо помнил, как добирался до столичного дома отца: улицы, шарахающиеся автомобили, испуганная служанка за массивной дверью, лестница в отцовский кабинет…

«Ты» вырвалось из него само:

– Это ты виноват в её смерти, – резанул он отцу, поднявшему удивлённое лицо от бумаг, разложенных на письменном столе из драгоценного дерева. – Почему не отправил с ней охрану?!

– Так было велено, – ровно и спокойно произнёс отец, пропустив мимо ушей «ты» от взбешенного сына.

– Кем?! – взорвался он. – Какой-то полоумной врачихой?! С каких пор тобою командует «сама госпожа Ормаёла»?! Зачем ты послушал какую-то старую суку?!

– Выйдите и придите в себя, господин капитан, – жёстко произнёс отец. – Не закатывайте бабских истерик.

И добавил, нисколько не смягчая тон:

– Никакая охрана не смогла бы защитить мою дочь от бацилл Чёрной Смерти. Это судьба.

– Её убили, старый ты похотливый дурак… – с тихой ненавистью бросил он в лицо отцу и швырнул перед ним на стол фотографии. – Её убили, идиот надменный. Над нею глумились и её убивали, пока ты крашеных шлюх тискал на банных шелках, скотина слепая.

Он не запомнил отцовского лица. Просто повернулся и вышел. Мелькнули лестница, картины на стене, растерянная Илли, дверь, охрана, улица…

Останки Рени не возвращали долго. Ведь её убийцам, небритым «орлам свободы» и «буревестникам независимости», должны сочувствовать домохозяйки во всём мире, а следы пыток стирает только знойное время и только на мёртвых.

Седовласый учёный мир не поверил тому, что какая-то смазливая студентка медицинской Академии якобы нашла вакцину и смогла остановить эпидемию Чёрной Смерти в Слоссе. Наверное, «сама госпожа Ормаёла» из сострадания приписала умершей Первой красавице Вселенной свой научный подвиг. Обычно ведь такие студентки умом не блещут, они не могут даже толком стерилизовать инструмент в полевых условиях. Их нельзя и на пушечный выстрел подпускать к любой больнице, непременно подхватят заразу.

Восторженную премию Миссии Гуманизма вручили истинной спасительнице человечества, «самой госпоже Ормаёле».

И весь гуманный мир, с нарочитой скорбью улыбаясь, приторно сочувствовал командующему Ударными силами Госпожи Великой Сахтаръёлы по поводу нелепой смерти его безалаберной в вопросах личной гигиены дочери, «первой красавицы Вселенной». И весь мир с удовольствием перепечатывал её фотографии – нагишом! – из серьёзной медицинской статьи. Перепечатывал без формул и без графиков, разумеется. Только самую суть. То есть формы тела. Под гневный вой в иностранных журналах: лишить бесстыжую красотку титула, посмертно! Победительницы конкурса не имеют права печататься в таком нескромном и позорящем высокий титул виде!

Командующий Ударными силами молчал. Молчал в ответ на встревоженные соболезнования, даже смолчал в ответ на обвинения, на жуткие репортажи о массовых убийствах, эпидемия которых грянула в Слоссе, в местах былой эпидемии Чёрной Смерти. Чьи-то наёмники-невидимки резали, жгли и сажали на тупые колья всех: небритых «орлов» и «буревестников», их беременных жён, выживших в эпидемии детей, выживших из ума стариков и старух – все селения убийц Рени опустошались подчистую, зверски, как стальным катком. Молчал господин командующий и у запаянного золотого ящика перед тоннелем в Слоссу. Даже не взглянул на свежезамороженный труп болотного князька – якобы главного убийцы дочери – чем окончательно перепугал миссионеров, толпящихся у нерешительного подарка. Молчал командующий и в ответ на разразившуюся истерику Миссии, требующей у Большого схода Сахтаръёлы отправить в отставку столь бесчеловечного отца – Миссия знала, что разговорившийся неопасен в своём горе, ибо размяк чувствами, но ненависть молчащего не раздумывает – ибо она, молчаливая ненависть, уже решила для себя всё. Вообще всё: и о чём болтают вслух, и о чём не болтает никто.

Образованные гуманисты Миссии знали, какая в цепочке боеготовности противостоящих Ударных сил идёт борьба против каждого лишнего звена и каждого упущенного мгновения на ответный термоядерный удар: упущенное время равносильно поражению. Заставь сомневаться голову гиганта – и ты победишь его страшные нерешительные руки, а туловище колосса само сгниёт в яме. Но у загадочной головы, которая готова без колебаний – и мгновенно! – пустить в ход тысячи дальнобойных ракет с разделяющимися боеголовками, победу такой хитростью не украсть никогда: эта голова не станет медлить с бесхитростным ответом. И потому неизвестно, чьё безмозглое тело рухнет в радиоактивную яму.

В своих бойцовских кинофильмах Миссия много и с любовью показывала рискованных невозмутимых мужчин и драчливых девок, но в скучной и тихой жизни она не любила мужественного риска «один на один». «Один на один»? – это непредсказуемо. Это варварство. Цивилизованному надобно нападать на варвара внезапно и большим числом, как завещали основатели Миссии.

Впрочем, это отлично понимали и Большой сход, и князь Госпожи Великой Сахтаръёлы, пропускающий вопли иностранных информаторов мимо ушей во имя сговорчивости их хозяев. И потому князь учтиво беседовал с господином командующим Ударными силами исключительно о древних иконах и о рыбной ловле. Старенький князь мечтал о подвиге: он намеревался изловить громадную рыбу, чучело которой ещё ребёнком увидел в былом замке предков господина командующего Ударными силами и был потрясён размерами чудовища.

Капитан помнил это чучело. Однажды он показывал сестрам роскошный дворец в Древних владениях, когда-то принадлежавший их наивным предкам. И на взрослую уже Рени с её подругой-ровесницей заглядывались все, от мала до велика. В тот день никто из утончённых посетителей дворца не заметил самого дворца. Все прятали свои прыщи и лысины под позами и ракурсами.

После победного похода к Южным островам «Эштаръёла» не простояла у пирсов Северной бухты даже трёх суток: «Надо быстренько пугнуть рыбаков, господа офицеры. Верховный рвёт и мечет: эти типы опять опустошают наше море. Поплаваем недолго, но уставших не неволю, можете остаться на берегу, заменим вторым составом. О, вы уже вернулись, капитан Къядр… Ну, и как там столица поживает? Вы идёте в поход, затем и прибыли?! – отлично. Отлично! Как, все идут?! Отлично, господа офицеры, вот что значит личный пример героя. Задание простецкое: полетаете над их рыболовными мачтами на сверхзвуке. Это впечатляет даже глухих».

Когда он обнаружил у берега Щедрого моря флотилию иностранных рыболовов, те преспокойно забрасывали сети и ухмылялись по-радио, коверкая речь:

– Я не понимая тебя, лётсика. Не понимая! Я не визу берега, летсика! Тумана кругома!

Небо было безоблачным, сверкала вода, в наушниках откровенно смеялись и завязывали тесёмки меховых шапок, чтобы не оглохнуть от удара воздушной волны, которую тащил за собою «Дака», разрезая воздух. Пусть летает на любом своём сверхзвуке! Рыбу не распугает!

Он заходил на флотилию низко-низко, экономя снаряды. И каждый из пяти траулеров, выбрасывая дым и пламя, уходил на грунт с первого же захода. Скоро на сверкающей глади остались только испуганные шлюпки, покорно машущие меховыми шапками в знак пощады.

Над шлюпками он прошёл на сверхзвуке трижды. Чтобы прочистить дуракам уши основательно.

Иностранное государство, родина глухих рыбаков-калек, оторопело от подобной «выходки кровавого убийцы» и потребовало чудовищных компенсаций за «разбойничью атаку». Каждое иностранное государство всегда требует миллиардных штрафов за увечья и за обиду своих рыбаков, которых оно до обиды ни знать не знало, ни помнить не помнило. Родился рыбаком, живи рыбаком, утони рыбаком. Ибо шут с ним, с голодранцем.

Но теперь иностранное государство встрепенулось и завалило мир фотографиями слезинок, которые текли ручьями из огромных глаз крохотных мальчиков: оказывается, в спасательных шлюпках недосчитались двух глухих рыбаков. Журнальные сироты выученно скорбели, всем видом своим взывая соотечественников петь грозный гимн. Одиноко поющее государство штамповало фотографии плачущих мальчиков миллионами тиражами, надеясь собрать боеспособный хор и отсидеться за кулисами, раздув драку в зале. Оно было потрясено случившимся, ибо давно привыкло к рыбному промыслу в чужих богатых водах. И било в пыльный воинский барабан.

…На весь штаб «Эштаръёлы», на весь центральный пост грохотали динамики. Из них нёсся суровый голос верховного управителя:

– …хоть кто-то смелости набрался выставить этих обнаглевших скотов из наших морей! Всё уже растащили, всех рыб выловили! Крабов выловили! Скоро за медуз примутся! Я предлагаю обсудить текст письма правителям Ямихасы. Вот он: «Внимательно ознакомились с присланными вами материалами. Рекомендуем не изобретать плачущих мальчиков. Эта примитивная пошлость изобретена давно, раньше велосипеда. Предоставьте миру трупы безвинно убиенных отцов, а не фотографические слезинки загримированных сирот. Мы не оспариваем ваше намерение провозгласить себя на весь мир «оскорблённой нацией воинов». Если ваши воины действительно оскорбились за неудачу ваших рыбных воров, то мы с пониманием отнесёмся к вызову потомственного офицера Ятръяратра Къядра на воздушную дуэль с любым из ваших «оскорблённых воинов». Капитан Къядр будет снабжён за счёт казны неограниченным боекомплектом, дабы снарядов хватило на всю вереницу ваших «оскорблённых». Напоминаем «нации «оскорблённых воинов»: воины рыбу не воруют. Это оскорбительно для воинской чести. Рыбу воруют воры, а вора и в храме бьют. Вне храма бьют тем паче! Что и случилось». Итак, господа управители: вам всем раздадут отпечатанные тексты, вы обдумайте стилистические уточнения и выскажите мнения; это мой эмоциональный черновик. Я набросал его в порыве чувств. Пока же решим вопрос о капитане Къядре. Господина капитана предлагаю наградить. И наградить демонстративно! Что? Извините! – медаль «За верность Милосердной Ормаёле» не в компетенции князя! Она в моей компетенции! Да, я поднялся выше вашей обычной трусости и заявляю всем недругам в этом зале: «Наградить»! Что? – ах, «война»… – пусть начинают войну, если пупок у «оскорблённых воинов» не развяжется. Повоюем за милую душу. У вас мозги заплыли ленью, любезный! Где вам мерещится война?! – войну они всегда начинают ночью и молчком! Кидаются с ножами из подворотни толпой, если зазеваешься! – на нас нападали когда-нибудь иначе? – назовите случай. И назовите мне хоть одну иностранную Эштаръёлу, изысканным письмом уведомляющую нас о намеченной ею войне с нами. Да и нету у них прекрасных Эштаръёл! – всё какие-то Яси-Шаси истерические, плоскогрудые и кривоногие. Гляньте их календари: не бабы, а пугала огородные. И оставьте разговоры про эти ваши медали «за храбрость», «за стойкость»… Что это ещё за «стойкость» такая?! – нет никакой «стойкости»! – любого повалить можно. Я требую наградить капитана Къядра медалью «За верность Милосердной Ормаёле». Да, наш великий ас верен истокам народных сил, а не личным амбициям. Да, я требую наградить верного слугу Милосердной Ормаёлы достойной его порыву наградой. Почему мы, трусливые и смертные грешники, жирующие у власти, имеем право судить бесстрашных слуг богини?! Которые идут во имя нас на смерть, которые могучим ударом карают всякого, препятствующего богине в её благородных помыслах?! – нет, мы не имеем подобных прав. Что, кто-то в зале имеет права, соизмеримые с правами Милосердной Ормаёлы? – извольте сюда, выскажите их всем, права ваши. Ага! Итак, считаем голоса: Древние владения «за», Лесные «за», Восточные «против», Озёрные «за» единогласно – молодцы какие! – мои родные Речные «за»…

Оказывается, верховный управитель держал речь перед палатой управителей всех владений, срочно собрав Большой сход посреди ночи для разбирательства ошалелой иностранной жалобы, грозящей стать войной.

– Капитан Къядр прибыл! – бесстрастно отрапортовал капитан.

Командир «Эштаръёлы» усмехнулся:

– Рано прибыли, господин капитан. Ещё голосуют. Верховный тут за твои выкрутасы радеет, а я арестантскую каюту подготовил. Подождём?

Динамик торжествующе умолк и командир «Эштаръёлы» дал знак: всем встать. И объявил:

– Господин капитан, поздравляю вас с наградой Большого схода.

Потом были рукопожатия и праздничный ужин всей команде.

Тот поход очистил моря Госпожи Великой Сахтаръёлы от иностранных любителей рыбной кухни и даров чужого моря. Капитан не радовался удачам, не страдал о свершённом и не отвечал по радио на заискивающий лепет кораблей, спешащих уйти в нейтральные воды. Он попросту топил всех этих гундосых невидимок, какие возомнили себя господами его жизни – топил без наслаждения, старательно оттачивая технику сверхзвуковой атаки с малых высот. Топил так, как рубил дрова в старом домике давно умерших предков, которые вернулись в ликующую Сахтаръёлу нищими победителями с далёкой войны. В том домике теперь жил лесным привидением его упрямый дед, обожающий внука Ятри, но вдрызг разругавшийся с надменным сыном. Ведь сын и слышать ничего не желал о стараниях отца, а старик всего лишь тщился найти исчезнувший город Аръяварт. И подолгу пропадал в шалашах Лесных владений, предоставив старенький дом внуку. Домик стоял у самой границы с Лесными владениями, прямо-таки забором их касался. И что странно: древний деревянный дом почему-то запомнился. То ли впечатления детства всегда ярче впечатлений последующих, то ли виною была соседка по лесным угодьям и, видимо, ровесница старому дому – добрая старушка-калека встретилась однажды в лесу сказочной волшебницей и напомнила ему горбатую служанку покойной матери. Угостила такими настоями трав, какие напрочь перевернули вкус к любым напиткам – впоследствии капитан жаждал именно таких настоев, но нигде не встречал их, прозванных восторженными сёстрами «настойкой лесных колдуний». Он всегда морщился в изысканные бокалы и прослыл среди господ офицеров редким ценителем питья и женщин: «Капитан Къядр?! – да он ас! Что в напитках, что в женщинах! – ещё юнкером охмурял танцовщиц! Да каких, господа! Словом, нанимайте к ужину прислугу от госпожи Ильтарьяллы и подавайте пиво от Ойси Вей. Иного шика он не поймёт. Знали бы вы, какими натурщицами и каким пивом угощает его наш гений Вишваярр… Сходите в галерею, там как раз выставка. Умереть-не-встать!».

И действительно, после «рыбного» похода капитан частенько пил пиво в мастерской друга, всегда в самом её центре. В один из углов своей мастерской Вишваярр никого не допускал, и капитан, уважая капризы гения, не совался в запретный угол. Он выпивал с другом посреди холстов, окружённый ослепительными телами распутных незнакомок и знакомых недотрог. Ими кишели все холсты. Гениальный друг был молод и писал исключительно обнаженных красавиц, обещая к старости стать баталистом или абстракционистом, в зависимости от вида маразма. И то: кто в здравом уме станет изображать поножовщину или пачкать холст разноцветными кляксами?!

С точки зрения капитана, друг мыслил здраво.

После гибели Рени друг полностью расклеился, до развязного овоща какого-то. Всегда тихий и тактичный умница, он теперь позволял себе хохотать не к месту и орать глупости при любом обществе. Капитан знал, что друг тайно влюблён в Рени и всегда краснел при ней, чем смущал девушку. Как пресечь затянувшуюся истерику друга, капитан не знал. У него не было опыта управления истерическими гениями.

– Когда «богинь» -то рисовать начнёшь? Хвастал-хвастал, а сам пиво хлещешь. Когда за дело возьмёшься?

Друг отхлебнул пива и выдавил:

– Никогда. Натурщиц нет. Моя богиня там.

Икнул и указал пальцем на Дневную звезду, сияющую на небосклоне.

И снова уткнулся в бокал.

– Тебе туземки со звёзд мерещатся?! – притворно удивился капитан. – Надо доставить. Как только техника позволит, привезу тебе нескольких.

С тех давних пор, как с Дневной поймали радиопередачи, тема инопланетных туземок была излюбленной темой у талантливых художников, а бездари тяготели к нашествию монстров с Дневной звезды и малевали каких-то клыкастых космических тварей, каждая с экскаватор размером.

…Друг говорил что-то, а за окном был прекрасный вечер. Благоухал экзотический сад в центре железобетонной столицы, в дивных зарослях свирепствовали сверчки и жрущая всё и вся пищевая цепь. Капитан даже подумывал о подарке «чёрной ведьмы»: не влепить ли пару пуль в распутную особу с холста? И пару пуль в ту, другую. В блондинку. Он что же, всех служанок Озёрного имения изобразил тут голыми? Вот гад… С натуры писал, поди.

– Это не богини, Къядр… – рыдал растерзанный чувствами друг и осушал бокал за бокалом – На этих холстах ты видишь пошлые тени богинь. И потом, они красятся. Настоящие богини повелевают временем. Беспощадным временем! Им что «прошлое», что «будущее»… Для них время – как эти холсты. В любой холст войдут и выйдут. Они вернут мне утраченное. Пусть в иных мирах вернут, у Дневной звезды, где угодно… Но вернут! А ты: «туземки», «техника»… Какая техника?! Да пропади она пропадом, твоя техника! Пижон… Ты пижон в мундире! Ты знаменитое ничтожество в мундире! – и что все эти породистые дуры в тебе находят?! Ты наглый и слепой капитан Къядр, как ты приведёшь ко мне богинь?! Ха! – ты приведёшь богинь?! И они перепишут судьбу? Мою и твою?! Приведёшь ко мне юных повелительниц всего и вся? Да они с тобою и говорить не захотят. Знаешь, почему? – ты был неизвестным слугой милосердной Ормаёлы, ты спас несчастного пса, ты был нищим и босым стражем богинь. А кем ты стал? Знаменитым скотом в медалях! «Пищевая цепь»… Ишь, выдумал! Скотом в пищевой цепи ты стал. Это всё ты… Нет, я… Я виноват стократно против тебя! Тысячекратно! Потому что я трус и тварь. Ты храбрый трус и ты благородная тварь, а я трусливый трус и никчемная тварь. Я бездарный маляр. Я струсил! Я хотел пойти к ней и сказать: «Останься, не улетай, я умру без тебя…». Я топтался у её двери, как слизняк какой-то… И уполз домой. Я убил богиню, Къядр… Я! Это я её убил! И не умер без неё. Исправь ошибку, застрели меня. У тебя пистолет, сам я не смогу застрелиться. Я трус! Убей меня, Къядр… Я напишу оправдательное письмо князю и тебя наградят медалью за мой расстрел.

И друг пытался что-то написать на холсте с чудовищно бюстообразной красоткой-блондинкой, обмакивая кисть в бокал с пивом.

– Уймись, – капитан разом осушил свой бокал до дна. – Оставь это вымя, тебе пива не хватит его исписать. Запустил я в это вымя как-то тарелкой каши. И трети не обляпал.

Друг зарыдал в холст.

– Да, богинь не мешало бы увидеть… – мрачно вздохнул капитан. – Говорят, их видят достойные души. Я уйму каши умял в детстве, а никаких богинь не узрел. И судьбу мою уже не переписать. Говоришь, они у Дневной звезды обитают? – старухи верят. Когда ты напишешь настоящих богинь, все скоты посмотрят на шедевр и станут добрыми людьми. Мы порвём пищевую цепь и освободим от неё народы. Сначала сами освободимся, потом и за народы возьмёмся. Для такого дела я найду тебе богинь с Дневной звезды.

Друг запустил кисть под холсты и заметался, цепляясь плечами за шедевры с голыми красотками. И закипел слезами:

– Ты привезёшь их мне… на каком-то замызганном космическом бульдозере?! Саму Милосердную Ормаёлу?! У тебя нет космического бульдозера! – на чём ты мне её привезёшь?! Ты не знаком с Милосердной Ормаёлой! – ты хоть знаешь, как она выглядит?! – как выглядят её сёстры?! – как ты узнаешь богинь у Дневной звезды?! По одёжке, что ли?! Богини не носят мундиров, скотина! Как ты их узнаешь? По каким знакам различия? Отвечай, гад! О богинях говорим!

Гениальный друг задыхался, тискал пустой бокал и время от времени колотил пяткою в знаменитый ковёр, заляпанный красками.

Друг стал невменяем и говорил очень странно.

– Никак не смогу узнать, – подумав, согласился капитан. И грустно разлил в бокалы остаток пива. – Разделяю твой творческий кризис. Да и к Дневной звезде полетят лет через сто, нас уже не будет. Прилетят – плюх! – и там пищевая цепь чавкает. И нету в ней никаких Милосердных Ормаёл и никаких сестёр. Богини – это миф для слабых звеньев, Вишваярр. Для добрых увечных старушек, которые в лесу травы собирают. Они внизу пищевой цепи. Травы и старушки. Ими питаются все травоядные и все хищники. Богинь нет. И никогда не было.

Друг зарыдал в пиво так искренне и так горько, что капитан дрогнул голосом:

– А жаль!

Сам капитан с горечью оставил свои юношеские космические фантазии, ещё будучи младшим офицером княжеской дружины. Даже запомнил дату утраты иллюзий: лета 7547 от сотворения мира, день праздника весны. Официально первая Межзвёздная экспедиция провалилась год спустя, но в тот весенний день он купил отчёт о межгосударственных переговорах – толстенный том, втридорога! – и уже на седьмой странице понял: с этими писаками никто никуда не улетит, они ползут по пищевой цепи, не будь мечтательным идиотом на привязи у скотов болтливых. Состоять в храбрых мечтателях не зазорно, военными временами это даже почётно, но стареть мечтательным идиотом в чьих-то доходных игрищах – это не просто «стыд». Это «стыд смертный».

Он сжёг отчёт и приказал себе забыть о звёздах. Сожалел о потере, да, но не счёл поступок предательством – ведь и сама Госпожа Великая Сахтаръёла плюнула в дальний космос. Он верил Госпоже Великой Сахтаръёле и служил ей беспрекословно. Да, он обещал Рени назвать её именем планету. И подвёл. Увы.

О космических далях вспоминали теперь лишь небритые ботаники в лабораториях да измученные инженеры на космодромах, где всё ещё запускали автоматические зонды к мёртвым планетам. И раз в год носились с провозглашением эпохального открытия, восхищая домохозяек: на Кренде можно жить, наверное! – там какие-то тучи наблюдаются и что-то блестит под ними. Под тучами. Дважды блеснуло в объектив! Да и лёту всего-навсего… Давайте полетим туда и оснуём Новейшие владения Госпожи Великой Сахтаръёлы. Действительно: пора расширять государство в космос! Хотя бы формально, хотя бы парой космических баз, раз в космосе хлеб не посеять.

Мечту о хлебосольных Новейших владениях давно убили космические ботаники, ощупав своими автоматическими зондами все одиннадцать планет и радостно заявив миру:

– «Ура» нам! Мы совершили великое открытие: на соседних планетах жить нельзя. Даже на Кренде не вытерпеть мороза и атмосферы. Блестит там океан, верно, но он ядовитый. Газ, друзья! Жидкий газ омывает ледяные скалы и гудит ядовитым прибоем. Но мы выстроим загерметизированную научную станцию и будем строчить оттуда отчёты восторженному человечеству. Это же очень интересно: сколько колец Протгиръярра украшают небосклон Кренды? Господа политики, «ау»! Финансируйте экспедицию. Где вы, храбрые космические мечтатели?! – везите нас считать кольца! Мы их пересчитаем в портативный телескоп, восхитим человечество цифрой и возглавим Академию основ науки. Ах, какие в Академии величественные кабинеты…

Но храбрые мечтатели не пожелали стать извозчиками к мёртвому величию, храбрые мечтатели мечтали о звездах. Фантастические романы о межзвёздных полётах взлетели в цене и довольные фантасты торопливо объясняли храбрым мечтателям, не щадя бумаги:

– Подумаешь, планеты какие-то мертвы! Ну и пусть мертвы! Да ну их, эти планеты! Достичь их – не подвиг, а успех. Вот вокруг иных звёзд вращаются куда более благодатные миры! – к ним-то и надобно направить межзвёздные караваны. Вот где всё крутится-то! Вдруг у Дневной звезды есть подходящая планета? – впрочем, никаких «вдруг», господа читатели! Наверняка она есть! Учёные насчитали там шесть планет в свой «Глаз Вселенной», и одна планета крутится в «поясе обитаемости». Именно оттуда и пришла столетие назад радиопередача. И ничего не «естественного происхождения»… Там, наверное, океан и леса, сверчки и страстные смуглые туземки. Конечно, жизнь неохота тратить на полёт. Не стариком же туда прилетать, к смуглым туземкам?! – но если разогнать ревущий звездолёт на… «на два порядка», скажем?

Писатели-фантасты обожают украшать свои творения смуглыми инопланетными туземками (о стыде не ведающими) и всякими учёными словами из ненавистной им с детства математики.

– Всего-навсего надо «поднять» нашего стального межзвёздного лебедя на два порядка от нынешних скоростей. Да-да, именно «на два порядка»…

Так блистали письменной речью фантасты.

– …неужели инженеры-недоучки не способны развить приличную скорость? Чему их вообще учат, в этом их Высшем Техническом училище?! – девок красивых там нет, на что они время тратят? А ну, вперёд! К мечте! Вот она, мечта! Днём видна! До неё рукой подать!

Мечту убили инженеры, устав жечь всевозможные топлива, которые им придумали неприметные химики:

– На этой соломе до Дневной звезды не долететь, господа. До Протгиръярра ещё туда-сюда, дотянем кое-как, а к Дневной звезде эта солома и сама себя не сдвинет. Но мы тут кое-что сообразили из лёгких сплавов… Словом, нашей колымаге из лёгких сплавов нужен двигатель.

– Ну так сделайте! – возмутились нетерпеливые молодые политики, обожавшие научную фантастику и повсеместно входившее в моду слово «порядок».

– Заправлять чем? – ухмыльнулись измученные инженеры. – Атомными бомбами? Так ведь атомным бомбам и двигатель не нужен, если насобачимся пинать взрывами толстенную плиту. А что! – пожалуй, такая плита разгонится и за год точно домчит… Это шутка.

– Пинайте плиту взрывами, шутники! – сухо разрешили своим инженерам иностранные политики, очень острые на слух. – Слышали идею про толстую плиту и атомные бомбы? Пинайте!

Внимательные иностранные политики не понимали шуток и оттенков чужой речи, но всегда прислушивались к тому, о чём болтали в Сахтаръёле её инженеры.

– Утрём Госпоже Великой Сахтарёле нос атомной плитой! – чеканили иностранные политики. – И учтите: никакой «Дневной звезды» нет. Ни в природе нет такой звезды, ни в космосе! В нашем справочнике есть только звезда «Рега», придерживайтесь общепринятой терминологии, а любое «обще» – это принятое исключительно у нас «наше». Так что не забывайтесь во имя карьеры, господа инженеры. О ежегодном финансировании: за сто миллиардов пнёте атомную плиту к Реге?

– Пнём, – мгновенно посерьёзнели иностранные инженеры, понимавшие шутки и фантастику. – Отчего не пнуть? Но половину финансирования – в жалованье. Иначе не долетит плита до Реги.

– Когда летим утирать носы врагам общей свободы или чему они там враги?! – обрадовались храбрые иностранные мечтатели, очнувшись от боевых полётов на знойном побережье, у бассейнов «развратницы Оуайли». – Мы согласны на тридцать семь процентов от вашей половины. Это минимум!

– Лет через двадцать, – недовольно насупились умные иностранные инженеры, быстро оценившие «минимум». – Атомную бомбу за стеной рвануть, это вам не керосинку в хижине запалить. Шутка ли: атомные бомбы рвать за «разгонным амортизатором»! – так думаем плиту обозвать, чтобы звучало научно. Но пусть сначала господа политики договорятся про атомные бомбы в космосе, а то не вышло бы чего атомного с этими самыми амортизаторами. Договаривайтесь, господа политики. А за нами не заржавеет. И ещё: вам тридцать процентов много. Пятнадцати хватит.

Политики (послушав и подумав) затеяли бесконечные переговоры об импульсном атомном двигателе, о Первой Межзвёздной экспедиции… и скоро храбрые мечтатели забыли о звёздах. Они дежурили на ракетных базах и реактивными мечами хранили нажитое своими политиками; они пилотировали боевые самолёты с атомными бомбами и отдыхали «там» от воинской службы на океанском побережье у «развратницы Оуайли» или «тут», у Тёплых озёр. Ну, и ужинали в изысканных заведениях у госпожи Ильтарьяллы.

Искренний космический восторг схлынул отовсюду: из журналов, из сплетен, из романов, из мечты. Таковы люди! – толпы грубых и голодных переселенцев тысячелетиями перемещались сквозь льды и дебри не затем, чтобы у невиданного муравья лапы пересчитывать в лупу. Людей срывает с места недовольство муторной жизнью, плохой пищей и скудным бытом; люди мечтают о благодатной долине, где наконец-то станешь жить достойным человеком, а не надрываться скотом полуголодным куска хлеба ради. Конечно, среди древних путешественников наверняка была и пара-другая любопытных ботаников (даже везли гербарий в обозе); был и отряд храбрых мечтателей, поклявшихся на древних мечах хранить чужие жизни пуще своей; но остальными двигала мечта о тёплых хоромах и ломящихся амбарах, о просторных телятниках, полных тучного скота. И о сеновалах упругого счастья. И ничего, что храбрых мечтателей послал в путешествие свирепый князь, которому сколько ни дай новых владений – всё ему мало; ничего, что храбрые мечтатели и любопытные ботаники смешат обоз мудрёными речами, а смешливым красоткам почему-то интересно именно с ними, а вовсе не с тобою телятники осматривать; это всё досадные мелочи. Главное – вот они, новые владения! Дошли! Тут можно вырваться из батраков в богатые скотопромышленники или в могучие финансисты, тут можно воздвигнуть бескрайние амбары и сытые хоромы… и тогда красивые деревенские дуры сами сбегут к тебе от ботаников и малахольных мечтателей. Сбегут прислуживать при свечах с деликатесами; – не вечно же им телятники осматривать! – пора и жизнь устраивать! Мечтатели и ботаники пусть подтянут пояса и снова поплетутся в снега, выискивать владения для Госпожи Великой Сахтаръёлы, ибо свирепый князь никогда не угомонится в поисках. Снабдит своих мечтателей сухарями и отправит далеко-далеко, во мглу и в мороз трескучий, тёплые просторы вынюхивать. С обозом из неудачников, коим мест под амбары не хватило.

С годами улучшились супы и лекарства, устроились города и дороги, но быт людской так и не насытил свою мечту о счастье. Освобождённый от предрассудков быт зло жевал бесплатные супы на скучной работе и лопал дармовые квартиры целыми улицами, но лишь нагулял яростный аппетит. Храбрые мечтатели давно поделили всю планету до закоулков и до поножовщины, а троп к другим планетам яростный быт не признавал ни в какую: сытый быт не желал рисковать здоровьем в космическом обозе, чтобы у Дневной звезды дойных коров разводить и амбары строить. Быт не желал зубрить математику и воевать, он стал малоподвижен и громогласен, он теснился в хозяева и теснил в батраки, он желал собственный амбар не у Дневной звезды где-то и «через сколько-то лет», а «тут и сейчас», он озверел амбициями до дармового поместья с озером, до полученного (в дар от казны) миллиардного состояния и до восхитительной праздности на личной яхте, манекенщицами загорелыми набитой. И до ужинов «у госпожи Ильтарьяллы», где смуглые девки пляшут. В отдельном кабинете и при свечах.

Это быт. Потому что мечтателей почти не осталось.

* * *

От своего друга Вишваярра, которого капитан навестил сразу после «рыбного» похода, он вернулся на базу «для продолжения службы». Не заезжая домой.

Он даже не шелохнулся в кресле, когда услыхал шаги Илли. Что-то дважды стукнуло в прихожей. Капитан уже знал – доложили! – что Илли тут, в Северной бухте, живёт у Борра. Вышла замуж за старшего офицера Борра, когда «Эштаръела» опустошала Щедрое море от иностранных любителей рыбной ловли. Не дождаться брата на свадьбу из пустяшного похода – это её месть за подзатыльники. Оказывается, Илли мстительна. С Борра какой спрос? – он и мать родную не пригласил на свадьбу, торопясь заполучить Илли.

Звенела посуда на кухне, там что-то шипело, а капитан сидел в кресле с закрытыми глазами и совершенно не чувствовал запаха съестного, он почему-то перестал ощущать запахи. Как прочёл письмо «самой госпожи Ормаёлы» – так все запахи и пропали. Возможно, навсегда. Но врачебной комиссии об этом знать незачем.

– Ты ел? – Илли потрясла за плечо. – Спишь, что ли, господин капитан?

Говорит, будто ничего не случилось. Будто они в Озёрном замке и сейчас войдёт Рени.

– Нет. Есть не хочу, извиняться за тумаки не желаю, поздравлять не буду, с замужними бабами не общаюсь. Уходи. Ты шумишь и гремишь, а я слушаю Рени. Она там, у Дневной звезды. Вишваярр так считает. Я ему верю. И хочу услышать. Говорят, такое возможно, если обострить слух.

Капитан произносил слова очень спокойно и ровно. Совсем не так, как всегда беседовал с сёстрами – насмешливо или с показной покорностью.

И открыл глаза.

– Понимаешь, я… – поёжилась Илли, она отводила взгляд на стену, на окно, на шкаф, – То есть… Как вы вернулись… Я знаю, ты к Вишваярру летал… Словом…

Посмотрела наконец в глаза:

– Мы с Борром поссорились. Вдрызг разругались. Я ушла. Ну вот, сказала.

И присела поодаль, дичась и глядя в пол. Роскошные волосы её казались какими-то мёртвыми, будто кукольный парик изо льна.

– Кого пристрелить? – помолчав, спросил капитан. – Его или тебя?

Илли молчала.

Говорят, беда не приходит одна.

– Что у тебя с причёской сталось?

Илли торопливо схватилась за голову, ощупала волосы. Заговорила с каким-то облегчением, но обращалась к шкафу:

– Понимаешь, я в лазарете временно живу. Из гордости. Там вода какая-то не такая. Жёсткая, что ли… И… словом, не получается следить.

– И давно ты в лазарете? В глаза смотри.

Илли вздохнула, но не подняла взгляда:

– Давно.

Вот так дела.

– Зачем пришла? Уезжай к отцу.

– Не хочу его огорчать. Ему и так несладко. Да и потом: у нас наладится всё, ссора ерундовая. Он в амбицию ударился, я ударилась… Ты же меня знаешь. Он извиняться не хочет, упёрся. Ничего, затоскует и явится. Я к тебе вот почему, собственно: начальство сегодня обсуждало, как посыльного к тебе подослать поудобнее, чтобы ты не выпер с порога. У тебя же гонор почище моего. Вот я и напросилась в посыльные. Сказала, меня ты не выставишь в шею, потому что уже бил по шее и лимит битья исчерпал. Они посмеялись и поверили. Словом, тебя просят в столицу съездить.

– Зачем?

– Пару обормотов надо препроводить в госпиталь. Вчера отличились в драке, мальчишку какого-то отлупили. Почку повредили парню.

Подобные задания командования обычно выполняли младшие офицеры, только что прибывшие из академии. Они сопровождали дебоширов-ополченцев в госпиталь, где господа психиатры решали, куда отправить сановного отпрыска: к маме или на суд князя.

– В штабе за них хлопочут, чтобы уволили без разбирательства, – продолжала Иллиёлла, не дождавшись никакой реакции от собеседника. – Надеются, ты подскажешь правильный диагноз. В том смысле, что великому асу психиатры не откажут. Герою.

– Зато герой отказывается наотрез, – равнодушно заметил капитан. – Так и передай робкому начальству: «отказывается наотрез».

Капитану было наплевать, чьих отпрысков князь отправит арестантами в Огненные владения. Показалось даже странным, что он не разозлился на сомнительное предложение начальства.

– Я не только за этим, собственно… – замялась Илли.

И вдруг заявила решительно:

– Словом, так: я унижаться перед тобой продолжу. Слушай. Доучиться на врача думаю. Ночевала я в лазарете и поняла: это моё. Ну: запахи лекарств, инструменты медицинские… Всё родное какое-то, будто вот-вот Рени войдёт в халате белом. Только… Я ведь уехала и ничего в академии не сказала, даже на письма не отвечала официальные. Дура, словом.

Долго-долго молчала и добавила тихо:

– Не простят меня в академии и обратно не примут. Если сам управитель не велит взять, конечно… В управителях академии ходит главный врач госпиталя. Он всю жизнь с тронутыми вояками возится, он очень добрый старикан, он…

Илли снова замолчала.

– …герою не откажет, – закончил капитан. – Асу. Ладно, поехали утрясать дела твои и начальства. Где вещи?

– Всё в чемоданах! – сразу оживилась Илли, смахнув незаметно слезинку. – Чемоданы на улице ждут, с пациентами. Ты точно есть не будешь?

– Буду. В поезде. Захвати, что напекла. Не люблю поездной кухни. Я пока облачусь в героя.

Квартиры господ офицеров были вырублены в скалах, и он спускался вслед за Илли по гранитной лестнице, после холодного душа, в новёхоньком мундире. Мимоходом боролся с перчаткой – всё обмундирование было сшито по мерке, у лучших портных. Это обмундирование поджидало экипаж «Эштаръёлы» как сюрприз довольных властей, а такие сюрпризы всегда безупречны – что размерами, что оттенком. Но перчатка почему-то капризничала.

На спуске к пирсам, у гранитных изваяний крылатых тигров, скучали два рослых ополченца. Нести чемоданы Илли они, похоже, и не собирались, даже не догадывались о такой обязанности военнослужащих. Стояли развязно и смотрели на капитана Къядра непонимающе. Видимо, они уже знали, что сопровождать их будет сам капитан Къядр, так что «дело в шляпе». «Отмазали», коль «самого Къядра погнали», как школяра, сопровождающим в госпиталь. Знай наших могучих пап!

Илли поглядывала на него с тревогой.

– Хромает дисциплина в ополчении, – огорчённо посетовал капитан, поправляя на суставах пальцев сложенную вдвое перчатку.

И – одним ударом, без взмаха! – сбил с ног ближнего ополченца. Вторым ударом – второго.

Не повышая голоса, приказал:

– Встать, скоты.

Одному ополченцу уже помогала встать Илли. У неё дрожали губы и голос:

– Ты им носы сломал… Руки чешутся, господин капитан?!

– Нет, – равнодушно ответил он. – Устав свербит.

И приказал вытянувшимся перепуганным ополченцам; жёстко, надменно:

– Чемоданы нести в левой руке, в двух шагах позади меня. В поезде не сидеть, не спать, ртов не открывать и дежурить в коридоре бессменно.

– Как так: «в коридоре»? – растерялась Илли. – У меня уже билеты на всех и…

– Оба поедут в коридоре, сударыня! – повысил голос капитан. – Стоя!

Сменил выражение лица на вежливое и подставил Илли локоть: держись, идём чинно.

Он знал, что жёны господ офицеров наблюдают за ними из окон.

Илли всегда была умна и «подыграла» идеально.

…В роскошном номере вагона завтрак выглядел очень аппетитно.

– Скольких ты пристрелил, дуэлянт? – тихо спросила Илли.

Она не уходила в свою комнату и накрывала на стол: унесла грязную тарелку, подливала в бокал. Илли никогда такого не делала раньше. И никогда раньше не интересовалась подробностями дуэлей.

– Троих, – ответил капитан, хрустя жареной куриной ножкой. – Настрелял бы больше, но патроны экономлю. У меня всего две обоймы. Когда израсходую обе, то подарю пистолет музею. Так мне покойная госпожа Сугтаръёла напророчила.

Обернулся к двери, за которой маялись тихим разговором избитые ополченцы:

– Не болтать, скоты! Смирно стоять! И молча!

За дверью мигом стихло, и он снова принялся за куриную ножку. Похвалил:

– Отлично приготовила.

Ночью он не спал. Слушал всхлипывания Илли из соседней комнаты роскошного поездного номера.

…В госпитале охнули при виде пациентов. Их вела Иллиёлла, ибо глаза обоих заплыли огромными багровыми синяками.

– Ускоренно изучали устав под моим руководством, – сухо пояснил капитан, упреждая вопросы врачей. – Вбивал обоим скотам азы дисциплины и хороших манер.

Главный врач госпиталя, сухонький старичок, осмотрел прибывших и вздохнул:

– Ну так отправили бы «скотов» домой. Скот-то зачем колотить и неволить воинской службой?

Развёл руками:

– Ну зачем вам скот в геройском бою, голубчик?

– Даром не нужен, – согласился капитан с умным старичком. – Он домашний. Потому обязан не мычать из загона боевые кличи и тем более не бодаться. Желательно его заклеймить. Так бы и выжег на этих лбах: «скот домашний».

– Вас как будем клеймить, господин капитан? – грустно улыбнулся врач.

– «Служебным псом», – ответствовал капитан старичку. – Если Госпожа Великая Сахтаръёла начала жить по понятиям пищевой цепи, чего нам клейм-то стесняться? Хоть видно будет: кто «пёс служебный», а кто «скот домашний». Палату управителей разбить на стойла и весь домашний скот ринется прямиком туда. Незачем домашнему скоту изображать службу князю ради боевой биографии. От таких биографий один вред войску.

– У вас безнадёжно запущенная форма боевого братства, – вздохнул врач. – Не с нею ко мне пожаловали, надеюсь? Видите ли, дебоширов обычно конвоируют младшие офицеры, а не сам капитан Къядр. Да ещё с мордобоем, с очаровательной спутницей! Заинтриговали, голубчик. Извольте в мой кабинет для приватной беседы.

Старичок был не просто умён. Он был очень умён.

Приватная беседа проистекала в просторном кабинете, где перед огромным столом врача сиял на полу красный круг, по обе стороны от которого величественно возвышались неподъёмного вида кожаные кресла. В одно из них главный врач жестом пригласил Иллиёллу. Но капитану этот круг не понравился – место казни какое-то! – и он остался стоять за спинкой кресла, в котором устроилась Иллиёлла.

Говорил капитан:

– Я приехал просить вас за тех двух ублюдков. Они покалечили молодого парнишку. Мальчугану почку разбитую удалят в госпитале, подлечат и уволят инвалидом к маме-учительнице.

Он сообщил старичку то, что узнал от Иллиёллы. И принялся излагать свои мысли:

– Командование Северной бухты просит вас моими устами – я ведь герой, говорят – объявить обоих ублюдков психами. Излечимыми, разумеется. Вы подержите их с год на чистых простынях, на прекрасной диете, а потом тихонько отправите домой. К бешеным мамам и к людоедам-папам. Видимо, весьма влиятельным.

Врач молчал. Он напряжённо смотрел в бумаги, которые тосковали на столе. Врачу было неприятно отказывать герою.

– Вообще-то командованию плевать на этих типов, – продолжал капитан. – Будь сейчас война, их бы расстреляли без лишних слов, и делов-то. Но сейчас у нас показательный мир. Образцовый. И ему, командованию, важен непорочный образ Северной бухты. Позвольте, я теперь выскажусь по приватному существу, господин главный врач. Мне перечислена князем одна десятая от ущерба врагу, такова незыблемая традиция, как известно. А крейсеры и реактивные истребители нынче в цене! Я готов оплатить искусственную почку для мальчугана…

Врач поднял голову и посмотрел на рукав мундира знаменитого аса, где повыше эмблемы красовались нашивки с числами его побед. Числа впечатляли.

– …который искалечен. Эту самую почку изобрёл в Академии основ науки ваш друг, знаменитый хирург. Так мне сообщила госпожа Иллиёлла, она врач и сидит сейчас напротив вас. Так что я знаю, сколько стоит почка от знаменитости, но готов возместить расходы немедленно. Прямо тут. Даже профинансировать дальнейшие исследования вашего друга в почечной области. Но с двумя условиями. Первое: пациенту и его маме вы объявите моё вспомоществование компенсацией от вашего госпиталя, но никак не моей подачкой. Второе: вы примете от меня некую небольшую сумму на ежедневные лечебные процедуры обоим липовым психам.

– То есть? – заинтересовался врач.

– То есть три огромных клизмы в день каждому, в течение года. Вымойте из них всё дерьмо. При попытке сопротивления закатывайте обоих в смирительные рубашки. И ежедневные уколы тупой иглой. Вводите что-нибудь безобидное; воду, например. Или вообще ничего не вводите. Но тогда колоть два раза, в обе половинки задниц.

Врач улыбнулся:

– Оригинальный курс лечения психических расстройств. На таких удивительных условиях я не могу отказать герою, господин капитан. Теперь расскажите о спутнице. Тут ведь тоже просьба какая-то сокрыта?

Капитан стоял за креслом и положил руки в перчатках на плечи Илли. Та не шелохнулась.

– Да. Прошу объяснить мне, господин главный врач, один странный парадокс ожесточённой человеческой души. Вы же великий психиатр? – вот и объясните.

– Интересное начало. Давайте.

– Я понять не могу, почему я прошу вас за двух ублюдков и не краснею совершенно? Почему я стесняюсь попросить вас за эту красивую и умную девушку?

Врач изучал лицо смущённой Иллиёллы.

– Тогда не просите. Просто изложите суть своих душевных мук. Это будет проще.

– Госпожа Иллиёлла Аръяверра бросила медицинскую академию в силу личных обстоятельств. Неудачное замужество. Жаждет вернуться и учиться. Она готова работать в вашем госпитале на измор, чтобы наверстать учёбу. Ей только один экзамен и остался. Отличница!

Старичок-врач снял очки, протёр, снова надел… Внимательно посмотрел на Иллиёллу и вдруг спросил:

– Я не мог вас видеть недавно? Не удаётся отделаться от наваждения, будто постоянно вижу вас где-то чуть ли не каждый день! Удивительно.

– Я… – кашлянув, осторожно начала Иллиёлла.

– Вы ежедневно видите госпожу Иллиёллу, – перебил сестру капитан, – через прозрачные двери палат «семь», «девять» и «одиннадцать», господин главный врач.

Иллиёлла подняла к нему удивлённое лицо, а капитан продолжал, как ни в чём ни бывало:

– Она красуется в тех палатах, как призёрша конкурса «Первая красавица Вселенной». Призёрши стадом толпятся на рекламных плакатах внутри палат, как раз напротив прозрачных дверей. Мы шли коридором и видели.

– Верно! – просветлел старичок. – Мой коллега оклеил стены плакатами. С буйными пациентами работает, они ценят изящное особенно чутко. Уверяет, будто зрелище сонма прекрасных тел разгружает буйным нервы. Быстрый у вас глаз, господин капитан. Теперь верю, что рассказы о ваших подвигах не сочиняли писаки князя.

И полюбопытствовал у Иллиёллы:

– Вы что же, действительно участвовали в конкурсе, или это розыгрыш какой-то фотографический?

– Участвовала, – закивала Иллиёлла. – Правда, первой не стала.

– Ну, голубушка… – развёл руками старичок, оглядывая Иллиёллу уже как оценщик. – С вами поступили несправедливо. Вы достойны первого титула. Про неудачное замужество и вовсе молчу: он несомненно мой будущий пациент. У меня вопрос: кто из вас надумал совместить обе просьбы?

– Я, – мгновенно ответила Иллиёлла.

– Из вас выйдет психиатр, – удовлетворённо заметил старичок и принялся что-то быстро записывать.

– Вот направление в канцелярию госпиталя, сударыня, – он протянул Илли листок. – Зайдите туда, получите пропуск и завтра вечером приступайте к работе в госпитале. Но с утра извольте в Академию! Разберёмся с вашим образованием и с экзаменом. Жить-то есть где?

– Есть, – вместо Иллиёллы ответил капитан.

…В дорогущем трамвае они молчали. Илли забеспокоилась, когда замелькали знакомые ей дома:

– Мы куда едем-то? Где ты квартиру успел снять?

– Я её выкупил, – коротко ответил капитан. – Недавно. Вашу, прежнюю.

Он вносил в квартиру чемоданы, а владелица чемоданов была мрачнее тучи: ещё год назад в этой роскошной квартире обитали две студентки, Илли и Рени.

– Я не хочу жить тут одна, – выдавила наконец Иллиёлла. – Зачем ты…

– Жить ты будешь именно тут, – велел капитан, выкладывая на стол пластиковую банковскую карту. – И одна. Вот деньги, на именной карте твоё имя. Оплатишь почку для парня, перечислишь госпиталю вспомоществование на исследования и на курс лечения ублюдков. Остальное – твои личные расходы. Денег ведь у тебя нет, как я понимаю? В этой квартире все твои вещи целы, никто ничего не трогал, ничего покупать не надо. И главное, сюда ты никого не притащишь. Утешаться.

– Что значит «утешаться»? – пробормотала Илли. – Ты о чём?

– Дурочку не строй, женщина, – отрезал капитан. – Не идёт.

И пояснил побледневшей девушке:

– Тебе перед вещами Рени будет стыдно.

Помолчали.

– Ладно, я пойду, – произнёс наконец капитан. – Ты пореви тут.

Ответственное задание

Когда Илли получила диплом и место врача в госпитале, то позвала отметить событие с помпой, но… именно в тот день капитана вызвали в штаб, к начальству, на дорогой ковёр и под сверкающие люстры. Взяли под локоть (очень дружески), прошлись под люстрами, осведомились о настроении и намекнули иронично, что дело предстоит весьма тонкое и скандальное: полёт в зону разоружения, в Южные владения. Эта странная военно-воздушная акция, при внешней её бессмысленности, необходима стране позарез. По двум причинам. Первая: сына господина наместника – «не будем называть имени!» – задержали в иностранном подвальчике с парой тамошних девок. И не выпускают балбеса из кутузки. Где именно задержали? – да то ли в Ваулингле, то ли в Плонге… Оскорбляют самолюбие господина наместника, скоты! Публикуют унизительные допросы сына и смачные откровения его сообразительных спутниц. Чем оскорбляют самолюбие Госпожи Великой Сахтаръёлы? – «унижением великой и единственной страны, имеющей собственное мнение»! – так трактует происходящее наместник. Каков орёл трактовок, а? Нет бы, за сынком приглядывал.

Публикации о мытарствах богачей шли нарасхват за границей, там любой нищий завистник тоскует по ним денно и нощно, но похохатывать над неудачником станет только через дырку в надёжном заборе, хранящем его от растерзания осмеянным. Потому-то над «своим» богачом там не хохочут – ненависть к нему есть, да; но ведь забора-то нет и здоровье дороже! – но… но почему бы не посмеяться над богачом «чужим»?! От «чужих» твоё здоровье охраняется ядерным забором. И смехом своим ты станешь как бы причастен к богатому обществу избранных судьбой – ведь оно всё тут, за дорогим ядерным забором. Глядишь, и «успешность» придёт. Твои нынешние финансовые неприятности – это мелочь, вот олуха из Сахтаръёлы терзают настоящие неприятности! – он пресмыкается перед тобой из вонючей кутузки, как пресмыкаются какие-нибудь мусорщики-иностранцы, что живут в картонных коробках. Так кто успешнее всех иностранных богачей? – ты! Будь веселее! Все твои временные неудачи растают от хохота в дырку надёжного забора. Можно даже язык показать иностранному богачу, мнящему из себя невесть что: «Ы-ы-ы!»

Всё было, как в кинофильмах Миссии Гуманизма: в первой серии фильма (интригующей) элегантно изобличён сахтаръёл-растлитель. Он заискивающе выкладывает элегантному и надменному следователю-гуманисту все свои ужасные козни против бойких девушек Ваулинглы (все – в незначительных купальниках). Эти бойкие девушки абсолютно невинны и служат (неявно) неким идеям Миссии Гуманизма, что в фильме не высказываются, но широко подразумеваются. Умыслы и козни растлитель выкладывает не только заискивающе, но и очень подобострастно (то есть совсем без нажима и в безупречном кабинете Миссии, сверкающем новизной дверных ручек и свежестью благородных красок). Во второй серии фильма (душещипательной) подло схвачен в Сахтаръёле гуманист-миссионер, законно распространявший гуманизм среди отсталых племён, не подозревающих о независимости от угнетательницы-Сахтаръёлы. Гуманист с леденящим достоинством выдерживает идиотские пытки, обшарпанный подвал и угодливое кривлянье следователя-растлителя, увешанного примитивными пистолетами и какими-то искрящими разрядниками. В третьей серии (триумфальной) арестантов обменивают (на каком-то туманном мосту), и достойно освобождённый миссионер едет в жаркий отпуск с обеими бойкими девушками (невинно служить гуманизму), а унизительно вышвырнутого в Сахтаръёлу (и подобострастного) растлителя забивают насмерть свои же следователи в неряшливых мундирчиках. Забивают в грязном подвале. Искря разрядниками.

И каждый заморский воришка-кинолюбитель от рождения уверен: он превыше любого сахтаръёла, будь тот хоть следователем. Выше идеалами обогащения, одеждой, мебелью, кухонной техникой и бойкостью девушек в купальниках, что где-то за кадром служат гуманизму попарно и невинно.

То есть он выше «качеством жизни»!

Но горластый господин наместник иначе расставил акценты на качестве жизни своего арестованного недотёпы. Видимо, наместник-папа был весьма влиятелен и смог возбудить требование палаты управителей к умирающему в госпитале старенькому князю Госпожи Великой Сахтаръёлы: надо перебросить на юг штурмовики «Дака». Хотя бы пару! Пора намекнуть объевшейся манной величия Миссии, что мировой закон един для всех.

Подобная смутная мысль давно терзала умы управителей и обрела чёткость в блестящей речи наместника.

Действительно: а пора бы и намекнуть!

В Миссии (конечно) сделают вид (как всегда), что намёка (про закон) совсем не поняли и смысла смешной возни со штурмовиками совсем не уяснили, но сына господина наместника отпустят. И оба «Даки» улетят на север, унося в столицу моральную победу над злокозненным другом.

Решение было изящно и необременительно, а потому с облегчением утверждено каким-то десятым заместителем князя. Первые девять страдали у изголовья умирающего воина и сочиняли предвыборные речи, им было не до утверждения решений, арестуй Миссия Гуманизма хоть всех наместников в подвластных ей государствах. Все десять заместителей готовились к выборам нового князя, готовились к беспощадной борьбе с одиннадцатым беспощадным претендентом на всесильную должность. Иначе зачем тридцать лет топтаться в заместителях?! – чтобы отдать всё сопляку какому-то, выскочке?! – ишь, стрелять научился да по горам с кинжалом шастать… Должность требует дипломатического ума!

– Какова вторая причина? – поинтересовался капитан. По опыту службы он знал, что именно «второе» бывает главным. Оно, как ядро ореха, всегда завёрнуто в ненужную скорлупу «первого».

– Есть информация по каналам Охранной службы, что в Южных владениях мигранты из Слоссы вот-вот кликнут независимость, – доверительно сообщило начальство. – С подачи наших партнёров. Переброска двух штурмовиков в Южные владения намекнёт им о серьёзности намерений Госпожи Великой Сахтаръёлы. Вылетаете немедля.

– У меня учебные ракеты на подвесках, – возразил капитан. – Мы же на полигон собирались. Заменят на боевые только к вечеру. Уйма контрольных проверок.

– Зачем менять? – удивилось начальство. – Вы там стрелять собрались, что ли? Не надо. Механика-то нового подобрали себе?

– Пока нет.

– Понимаю, понимаю… Механик аса сродни старому коту: не так-то просто завести нового после смерти любимца. Ну, на «Кренде» полно механиков. Помогут, если что.

Механик капитана Къядра погиб у Южных островов, когда капитан исхитрился посадить потрёпанную зенитками машину в кессон «Эштаръёлы». Стыковать покорёженную кабину с переходным шлюзом пришлось вручную. Один из баков штурмовика дал течь, счёт жизни пилота шёл на минуты, но механик не ушёл из полузатопленного кессона. К вечеру он умер в лазарете авианосца, отравленный парами ядовитого горючего. Это был классный специалист и сделал невозможное, спасая жизнь запертому в кабине лётчику.

Штурмовики для полёта на юг не разоружили, ибо штабным шишкам это показалось абсолютно ненужным. Снимать тяжёлое вооружение с «Даки»? – это что: многозначные коды всякие, проверки с мигающими зелёными и красными цифрами? – муторное, тонкое и ненужное занятие. В Северной бухте людям делать больше нечего, что ли, как на всякие мигающие табло смотреть?!

Но как быть, если по договору с Миссией Гуманизма все Южные владения Госпожи Великой Сахтаръёлы объявлены зоной первого этапа взаимного разоружения?! – а быть следовало так: послать на юг штурмовики с учебным вооружением. Ведь если ракеты «Сенхимел» никогда не взорвутся, то – можно сказать! – их нет вовсе. Ведь ни один проверяющий миссионер не назовёт учебные ракеты боевыми! А пушки и разряжать не надо: зачем разряжать пушки?! – вот ещё глупости какие… О пушках в договоре ни слова. Мелок у пушек калибр, чтобы попасть в межгосударственный договор о разоружениях и ограничениях. Следовательно, «Даки» с учебными ракетами никому не представляют опасности массового уничтожения и всё в таком безоружном полёте более чем законно. А вот имя капитана Къядра произведёт впечатление, очень даже произведёт!

Так разъяснили ситуацию господину капитану, и ему не показалось странным, что в бессмысленный полёт на юг отправляют именно эти две машины, вооружённые новыми скоростными ракетами, но с регистрирующей аппаратурой вместо боеголовок (авианосец «Эштаръёла» готовился к учебным океанским стрельбам и капитану дали в ведомые молодого юнкера, набираться опыта в пилотировании). Правда, большой секрет представлял «щит» – хитроумное устройство, выпустившее прозрачные провода из-за кабины пилота ко всем закоулкам штурмовика и сделавшее машину невидимкой для радаров. Но что не представляет секрета в боевой технике?! Вообще теперь, что ли, не летать на «Даках»?! – так снисходительно пошутили в штабе и капитан согласился полетать над Южными владениями. Во имя свободы для узника, какой лапает иностранных дур парочками. В конце концов, не всё ж иностранным лакомкам за нашими дурами волочиться!

Эту шутку капитана оценили высоко.

Он и сам был не прочь продлить короткое лето учебным полётом на юг, к границе со Слоссой, соседним государством, веками мечтающим оттяпать у Госпожи Великой Сахтаръёлы все её Южные владения. Там шла самая настоящая война, и это при том, что в мире крепли объятия и благостность всеобщих намерений. Капитан не понимал, что там за война такая: разговоры какие-то непонятные, нечленораздельная истерика в прессе и пышные круизы иностранных знаменитостей, произносящих речи перед обиженными переселенцами; те валом валили в Южные владения из соседней Слоссы. И валили уже обиженными на Сахтаръёлу, вот что дивно! – а ведь за горным хребтом нет Сахтаръёлы! – как их умудрились там обидеть?!

Капитана предупредили, что с «круизом свободы» в Слоссу наметили прибыть покровители её инстинктов. Приятель из Охранной службы уточнил: авианосец «Йюлаусёч» идёт к тоннелю под горным хребтом и несёт в своём бронированном чреве жену Лидера могущественной страны, утомлённую однообразными океанскими прогулками на фешенебельных лайнерах с их лакеями-близнецами. Жене первого лица самого амбициозного государства стукнуло вдруг под замаячившую актёрскую старость совершить кругосветный «круиз свободы» на большом-пребольшом авианосце. Но не каприза или пресыщенности ради, нет! – совершить великий круиз, как совершала такой вояж её киногероиня: на суровой броне, с трепещущим флагом, вздымая пением гимна сверкающий от солёных брызг синтетический бюст. И патриотично вдохновляя гордых повстанцев по всему миру.

Чего ни сделают стареющие тела бездарных актрис, чтобы напомнить о себе неблагодарному миру и опустевшему без себя надменному искусству!

Первое скопище гордых повстанцев, намеченное ко вдохновению, сыскалось в тоннеле под горным хребтом, коим сама природа навсегда разделила Госпожу Великую Сахтаръёлу и обидевшуюся на неё Слоссу. Княжеские вояки действительно обидели Слоссу до обморока, обидели давно, лет восемьсот назад. Но обиделась Слосса недавно, лишь вступив в Миссию Гуманизма, где очнулась от обморока смертельно обиженной за все проигранные Сахтаръёле древние войны. И теперь в гигантском тоннеле между двумя государствами была собрана и вооружена очередная шайка из пятнадцати тысяч мускулистых бездельников, алчущих ринуться в Южные владения Сахтаръёлы, чтобы пулями раздобыть обещанное Миссией финансовое вспомоществование и подразумеваемых рабов.

Под восхитительными сводами из могучих скал авианосная путешественница будет произносить мечтателям-рабовладельцам бесхитростные речи о свободе личности и свободе выбора, поедать привезённую на авианосце грубую пищу и спать в простой казарме на привезённых стерильных простынях. Под охраной изнывающего на жаре атомного гиганта.

Утром «Даки» вылетели на юг, на авиабазу «Кренда».

Чествование

Вид Южных владений навёл уныние на капитана. Сплошь низкая туманная дымка да сырые облака слоями. Иногда в просветах облаков мелькали реденькие лужи озёр, окружённые невнятной растительностью. Впрочем, озёра попадались глазу редко. Сквозь космы туч прослеживалась унылая степь до самой базы, до предгорий.

Туманный влажный пирог, а не южные небеса.

А он так надеялся загореть…

Впрочем, вид на авиабазу встряхнул воображение. Аэродром и военный городок соседствовали с горным массивом, который тянулся вдоль всей линии побережья. Старинная крепость времён Эштаръёлы охраняла пролив в Тёплое море. Украшением пролива являлись как сама крепость, так и два огромных корабля, они уткнулись в берег напротив её бастионов. Ржавые корпуса из высококачественной брони, покинутые воинственными обитателями сто лет назад. Океанские рейдеры «Вечная Вехта» и «Нилзихорд», гордость тогдашних завоевателей мира. Говорят, их подумывали отправить на переплавку после войны, но старенький князь потребовал созвать Большой сход и настоял: пусть стоят напротив крепости «Кренда». У Госпожи Великой Сахтаръёлы хватает трофейного металлолома и без этих рейдеров. А всяк приплывающий в Сахтаръёлу с товаром должен увидеть участь того, кто приплыл сюда с оружием.

Тогдашний князь был мудр, он победил в двух Планетарных войнах. Из уважения к седому воину Большой сход проголосовал: быть посему.

И теперь эти рейдеры сродни бельму на глазу у новых претендентов на мировое господство. Чего только не сочиняют про их блистательную историю, дабы затмить постыдный конец обоих.

Давно умерший князь оказался прав: пусть видят и помнят, даже если таковская память встала поперёк горла новым мечтателям властвовать над миром. Глядишь, тиснение в горле и образумит ум. Если ум имеется, конечно. А ежели нет – встретим безмозглых карликов так, как встретили когда-то этих ржавых гигантов. До тиснения в их горле.

«Даки» заходили на посадку. Промелькнули бастионы крепости и воинский городок. Какая-то одинокая девица купалась в целебном озере, граничащем с лётным полем, удивлённый капитан успел разглядеть в воде нагую купальщицу. И мгновенно «завесил» машину, прервав заход на посадку: не почудилось ли? Нет, не почудилось – над чёрным дном озера грациозно парило абсолютно голое существо.

Оба «Даки» висели над водой и раздражённо ждали, пока капризная купальщица соизволит выбраться на берег и уберётся подальше от стоянки штурмовиков, возле которой наблюдались аккуратно разложенные яркий халат и яркое полотенце.

Капитан расходовал дорогое горючее и закипал: эта девица и не собиралась выбираться из воды. Несомненно, в озере бултыхалась какая-то тварь из Миссии, налицо мелкая провокация, без которых миссионеры и дня прожить не могут. Похоже, подзуживают иностранного аса.

«Сама напросилась, – зло решил капитан и аккуратно, двигателями „Даки“, сдул вещи купальщицы со стоянки в озеро. – Побегай голой, дура».

Любопытный ведомый в точности повторил манёвр командира возле кружащихся над озером горящих тряпок, но опустил машину так низко над водой, что капитан свирепо одёрнул:

– Вверх, скотина! Покалечишь девку!

Машина сконфуженного юнкера взмыла вверх, а силуэт девушки прикрыл водяной пар, он заструился над возмущённой рябью волн, поднятых двигателями: оказывается, пловчиха была укрыта от реактивных струй глубоко под водой идеальной прозрачности. Девушка вовсе не плавала среди волн, а всё это время каким-то непостижимым образом находилась в глубинах озера и вообще не замечала штурмовиков. Видимо, подбиралась к горячему источнику, бьющему из гранитного дна.

В старину этот источник был объявлен чудом. Когда велением верховной управительницы Эштаръёлы тут сооружали крепость, то песок для строительства брали из песчаной воронки в скалах. Выскребли весь песок до гранитных стен и до обнажившегося гранитного дна огромного котлована. Песка хватило, госпожа Эштаръёла прибыла проверять итоги работ и лично экзаменовать гарнизон, а новенькая восторженная крепость приветствовала её карету десятью залпами изо всех пушек. С десятым залпом со дна котлована ударил горячий гейзер.

Так образовалось целебное озеро вблизи неприступной твердыни, на триста лет закрывшей всем врагам вход в Тёплое море Госпожи Великой Сахтаръёлы. Нырнуть ко дну озера и омыть своё тело в горячей струе означало сохранить молодость до самой смерти – ведь первой в источнике искупалась нагая Эштаръёла и навсегда осталась юной. Правда, измученная жарой и дорожной пылью управительница не купалась в озере, оно ещё наполнялось, когда управительница принимала горячий душ под неистовым гейзером, которого сторонились её служанки (они держали наготове свежие одежды управительницы, изъятые из элегантного дорожного сундучка). Позднейшая легенда гласила: если нырнуть в озеро и обнаружить в нём горячую струю, что рвётся из недр, то вечная юность обеспечена всем частям тела, омытым волшебной струёй. Злые языки болтали, будто легенду состряпали господа офицеры из гарнизона крепости, потрясённые красотой верховной управительницы – та ничего не знала об успешных испытаниях в крепости секретного призматического перископа и твёрдо намеревалась войти в крепость с блеском и великолепием, поразив гарнизон безупречной чистотой внешности и гардероба. И верно: как требовать от господ офицеров аккуратности мундиров и причёсок в полевых условиях, если сама верховная управительница прибыла мымрой какой-то замызганной?! – при тогдашней открытой моде скрыть под платьем пот и грязь было невозможно, а верховная управительница всегда подавала личный пример во всём. И потому решила искупаться в источнике, подвернувшимся весьма кстати.

Так родилась легенда об источнике вечной юности. К прозрачному озеру устремились все красавицы Госпожи Великой Сахтаръёлы, а дежурство в секретном каземате оптического наблюдения стало наградой для отличившихся по службе господ офицеров.

Гигантское лётное поле авиабазы «Кренда» было в лужах, капитан увидал их ещё сверху по тёмным следам на бетоне, какие оставляла кавалькада автомобилей: местное командование спешило к месту посадки штурмовиков. Оно торопилось встретить знаменитого капитана Къядра, благородного и снисходительного к врагам аса, в одиночку решившего исход боёв за Южные острова; аса, направленного на авиабазу совместным решением (страшно вымолвить!) могущественной палаты управителей и могущественного князя.

Аса направили противостоять всем Объединённым силам Миссии Гуманизма!

Да, это карьера с размахом… Впрочем, разве у единственного сына господина командующего Ударными силами Госпожи Великой Сахтаръёлы может быть иная карьера? Только такая. С размахом. И непременно – в князья.

Капитан выбирался из кабины долго. Неторопливо расстёгивал привязные ремни, пристраивал в креплениях кабины свой ужасающей сложности гермошлем со многочисленной индикацией и светофильтрами, аккуратно переступал ботинками по ступеням металлической лестницы, какую приставили к борту «Даки» вытянувшиеся техники – ещё бы! – сам капитан Къядр! Тот самый! Что замыслили управители? – перетряхнуть все Южные владения, пока те не прокричали глотками иностранных наёмников о независимости?

Пора бы и перетряхнуть. Но лучше вытянуться в струнку перед знаменитым асом и почтительно помалкивать.

Внезапный визит штурмовиков тяготил встречающее аса начальство. Оно переглядывалось, нервничало и не могло решить: как приветствовать любимчика властей? – сегодня он всего-навсего «капитан», а вот кто он завтра? Конечно, если Южные владения станут независимыми, то кем бы он завтра ни стал… а если нет?! Бум! – и «князь Къядр»! Ведь прилетел он сюда зачем-то, не балбеса же какого-то из заграничной кутузки вызволять намеревается, в самом-то деле! – глупее повода не придумаешь.

И потом: потребуешь от такого уважения к чину, а он куролесить начнёт! – и как тогда быть? Ругаться? Опасно. Пресмыкаться? Уронить лицо перед подчинёнными. Сделать отсутствующий вид? Глупо.

Как ни крути, всё не в масть.

Так-то оно так, но вдруг завтра он – «князь Къядр»?

У любого встречающего начальства страшно тяжёлая работа и потому даже пауза на размышление, какую капитан дал высокому начальству своей вознёй в кабине, успеха не возымела. И капитан, подойдя к толпе встречающих, откозырял господину начальнику авиабазы по-уставному, как любой офицер высшему чином офицеру (что соответствовало действительности). Отрапортовал так, как принято исстари в дружинах князя:

– Господин генерал, группа штурмовиков «Дака» в составе двух прибыла для выполнения задания палаты управителей. Ведущий пары капитан Къядр. Ведомый…

За правым плечом щёлкнули каблуки юнкера.

– …юнкер Эдигъярр. Докладывал капитан Къядр.

Уставного ответа от начальства последовать не успело: перед капитаном возникла какая-то грудастая и нахальная блондинка, в теснейшем подобии униформы и в огромном козырьке над тёмными очками, бесцеремонно оттеснившая начальника авиабазы.

– Ви дьёлжен сдавайт овужий! – картавила блондинка вздутыми и размалёванными губами. – Здюэсь зуона вазовужений и ви навушили договоул! Ми бьюдем составляут пвотокоул!

В зоне разоружения инспекторы Миссии гуманизма обожали изымать пистолеты у оплошавших княжеских офицеров, причём изымать не какими-то попрошайками – мол, просим временно сдать ваш пистолет! – нет, бесполезные пистолеты отбирали нахраписто и нагло, на фоне сконфуженной боевой техники. Их конфисковали руками аппетитных девиц и перед объективами информаторов. С непременным составлением протокола и многочисленными унизительными вопросами.

– Охотно «вазовужусь», сударыня, – капитан улыбнулся в камеру патластого иностранного юнца, сопровождающего блондинку. И галантно передал иностранной блондинке свой пистолет. – Перед такой девицей, да и не разоружиться?! Это неучтиво. Что поделываете вечером?

Снова улыбнулся в камеру и обратился к блондинке, и снова на её родном языке:

– Сдавать и бесчестить моё оружие вы хотите под запись в протокол? Я настаиваю на прямом эфире. Велите этому обросшему козлику выйти в прямой эфир. Я жажду славы! Но учтите: ваше начальство обязано будет назвать свои имена и домашние адреса, мы занесём их в протокол и огласим вслух, это крайне важно услышать теми ревнителями из Вечной Вехты, кто издревне хранит честь подобного оружия. А уж потом вы окунёте меня и мой пистолет в позор разоружения. Запросите в Миссии родословную этого пистолета. Валяте-валяйте, я не шучу.

Девица ничего не поняла в изысках речи капитана. Видимо, с мускулистыми собеседниками она привыкла беседовать на ощупь. Капризно выпятила губки на золотую надпись пистолета и принялась шептать что-то в телефон. Но вдруг испуганно смолкла, быстро вернула пистолет и отошла в сторонку, шикнув на юнца с камерой. И сняла очки, поглядывая на капитана изумлённо и с каким-то ревнивым любопытством.

Начальник базы, несколько растерявшийся от официального доклада, уже обрёл себя и похлопывал капитана по плечам обеими ладонями:

– Рад видеть легенду нашу, господин капитан! Рад! Давайте запросто, а? Чё нам чинами-то равняться! Да с таковским героем честь повстречаться любому генералу! Как вы их флагмана-то уделали, а?!

Начальник опасался наглости от знаменитого аса. Вдруг поведёт себя развязно?! И потому начальник загодя упреждал любое своё унижение, сводя к запанибратской шутке любую выходку капитана. Допустим, поведёт себя ас нахально, ну и что?! – друзья ведь. По плечу хлопали.

– Нас тут… – притворно сокрушался начальник, обретая привычное расположение духа, – …давненько не навещали господа офицеры из княжеских дружин. Егерям ход на базу запрещён, увы… Скучаем мы без истинной дисциплины. Отвыкли руки наши от пистолетов!

В горах Южных владений уже тридцать лет шли изнурительные бои с наёмниками, их вели егеря «Зимнего грома» и «Ночной змеи», стиснутые договором о первом этапе разоружения, ограничившем и применяемое оружие, и районы его применения. Договор о разоружении и немедленно вспыхнувшая война оказались ровесниками, «двойняшками» – так шутили острословы в штабе.

Начальник авиабазы обратился к сразу оживившейся свите:

– Отвыкли мы и от воинских порядков, господин капитан! Разоружаемся! Погрязли в хозяйстве и беспорядках!

Пошутил:

– Вы сверху никакого беспорядка не усмотрели? Вмиг устраним!

Капитан не поддержал неуклюжую шутку (он вообще не любил поддерживать шутки начальства), но и заноситься не стал. Потому ответил просто:

– Усмотрел. Что за девка ныряет у боевых стоянок? Вынырнет – поздравьте дуру, что жива осталась. И отправьте к этой бесстыжей рыбе посыльного с халатом. Её халат сгорел, пепел утонул. Не голой же ей теперь бегать по лётному полю.

Свита оживлённо задвигалась, а начальник гневно нахмурился на кого-то; этот «кто-то» тут же принялся оправдываться из-за спин:

– Так ведь… Только утром сообщили о прилёте! А что, разве нельзя купаться? Там ведь источник… Именно там и сочится целебная вода, у стоянки.

– Если бы вынырнула при посадке, – пояснил капитан свите, – «Дака» с неё всю шерсть снял бы двигателями. Иностранка, что ли?

По разорённой разоружением авиабазе рыскали иностранные проверяющие, капитана предупреждали о том в штабе Северной бухты: «Не зашиби машиной дуру какую-нибудь! Стаями шныряют вокруг новой техники и по сторонам не смотрят: фотографируют, видите ли. Уже двух иностранок задавили погрузочным краном. Следствие велось, то, сё, неприятности… Тебе это надо? А нам и подавно».

В Объединённых силах Миссии Гуманизма свирепствовала мода на ряженых в тесную униформу длинноногих и голубоглазых блондинок. Все блондинки втягивали щеки, все были с огромными губами и козырьками, их служило множество даже во флоте Миссии. Потому в боях у Южных островов капитан сообщал противнику координаты потопленных им крейсеров, а волну его передатчика коллеги прозвали в насмешку «волной милосердия». И теперь капитан нет-нет, да и получал из-за границы благодарственные письма от поумневших иностранных блондинок. Все они уволились с опасной воинской службы в горничные и массажистки – на таких отставных воительниц возник за границей ажиотажный спрос; ещё бы! – ведь они сражались «за образ жизни» и не давали спуску самому капитану Къядру! И у каждой была медаль!

Одна из награждённых тонко уловила потребу общества в драчливых медалистках и быстро состряпала сценарий. Скоропалительный фильм имел бешеный успех в государствах Миссии, а сценаристка вмиг разбогатела; разбогатев, она отблагодарила «господина замечательного капитана Къядра» тем, что прислала копию фильма: два десятка грудастых длинноногих блондинок, все в элегантных спасательных жилетиках нараспашку, спасаются во враждебном океане. Они одиноки в своём макияже на спасательном плотике. Сквозь шторм они отстреливаются из элегантных ракетниц от фанерного аэроплана с бородатым пилотом-оборванцем и размахивают над головой фирменными купальниками, привлекая торопящийся к спасательному плотику сверкающий корабль Миссии Гуманизма. Корабль гордо вздымал буруны и вёз медали.

– …Никак нет, не иностранка! – торопливо влез с ответом какой-то мелкий чин из свиты. – Она из Старых владений.

– Вот-те раз! – удивился капитан. – Тогда не предупреждайте, пусть ныряет к вечной юности. В другой раз поджарю бесстыдницу.

Кто-то из свиты хмыкнул, а господин начальник тонко улыбнулся:

– Это наша переводчица. Помогает общаться с Миссией. Не желаете познакомиться?

– Нет надобности, – насмешливо отказался от услуги капитан. – Миссию Гуманизма я навострился понимать без перевода.

Он был расстроен хмурой погодой и намечавшимся у начальника базы торжественным приёмом. Вместе с юнкером пришлось совершить надобный этикету визит к начальству базы, где в огромном кабинете произносились речи и съедались блюда. Под вечер – прихватив юнкера, пусть учится! – капитан посетил замок Эштаръёлы, где несколько последних лет дислоцировался штаб егерей «Зимнего грома».

Егеря закатили грандиозный ужин «в честь капитана Къядра». Капитан был несколько смущён обилием красивой прислуги, изысканностью блюд и повсеместной роскошью. В бытность юнкером он посещал старинную крепость у проливов, где господа юнкера давали клятву верности подле усыпальницы Эштаръёлы – традиция! – и тогда же умудрился побывать во всех здешних имениях Великой управительницы. У мудрой Эштаръёлы было три имения в Южных владениях: усадьба, замок и подводный дворец. Десять лет назад он посетил все три и помнил великолепие тихих залов, но то были залы музеев: везде висели какие-то изысканно-красные заградительные шнуры толщиной в руку и всякий гость ощущал себя перед ними ничтожной мышью в лабиринте, издалека любуясь картинами и столами с потрясающей посудой. Капитану и в голову не могла прийти мысль о шумном банкете в замке Великой управительницы!

А теперь он сидит за огромным музейным столом, деликатно постукивают музейные вилки по древней музейной посуде, сияют музейные люстры и шуршат переднички ослепительной прислуги. Будто пир времён Эштаръёлы! Ведь Великая Эштаръёла нанимала в служанки только отчаянных красавиц.

– Понятно, почему вы здешнюю войну заканчивать не торопитесь, – хмуро произнёс капитан, выделяя слово «войну» ироническим ударением. – У вас на каждую тарелку по такой служанке.

– И получше есть, – прихвастнул офицер-егерь, сидевший рядом. – Те будут на десерт.

– Не сомневаюсь, – поморщился капитан, пересчитывая взглядом вереницу голенастых служанок, они вносили в сияющий зал полные бокалы на серебряных подносах. Сверкали круглые коленки, загорелые полусферы в отчаянных декольте и вызолоченные люстры. Везде драгоценный паркет, повсеместная инкрустация, тяжёлая парча гардин.

Всё это никак не увязывалось в сознании капитана с жестокой войной, какая – по скупым рассказам очевидцев – якобы бушевала в здешних горах. Тут какая-то потешная война, ведь он знавал совсем иной быт настоящей войны: узкие металлические коридоры авианосца, низкий потолок в бесхитростной столовой и пахнущий океанской водою шлюзовый отсек «Эштаръёлы», куда он выбирался из кабины, мокрый до нитки. В таком шлюзе сгорел его механик, сорокалетний умнейший мужик, один из предков которого служил механиком у самой Сугтарьёлы Ррош. Он всегда как-то по-отечески открывал кабину, едва из шлюза уходила вода. Но в тот день всё было иначе. Из пробитого топливного бака сочилось ядовитое горючее и капитан не мог покинуть кабину разбитого «Даки» аварийным путём. Там, снаружи, мигали красные лампы и захлебывалась сирена, ведь на борту опасно повреждённый штурмовик! Капитан знал: через сто сорок семь секунд автоматы выбросят «Даку» за борт, в чёрную глубину океана. Выбросят вместе с лётчиком, как предписывает беспощадная инструкция спасения авианосца. Весь шлюз был заполнен зеленоватым разъедающим паром, в котором быстро мелькала серая тень – это механик ринулся в ядовитый туман без герметичного комбинезона и без респиратора, спасать вернувшегося из боя пилота. И справился с пробоиной, а мощные насосы быстро вытянули зелёный пар из кессона. Механик жил ещё часа два в лазарете «Эштаръёлы», дышал остатками лёгких. Капитан был при нём до конца. И когда пытались вентилировать механику лёгкие, и когда паковали безглазое, обезображенное тело в герметичный мешок с металлическим грузом, чтобы выбросить в чёрные глубины забортного океана. Куда-то на мёртвое дно, к останкам затонувших городов из древних легенд.

– Я на какой-то другой войне побывал, – очнулся капитан. – Без пира в музеях и без служанок с подносами.

– А куда им отсюда? – егерь кивком поблагодарил девицу, убиравшую грязную посуду. – В партизанки? Смешно. Глянь: ну какие из них вояки? В городе пропадут. А тут их не достать никому. Кстати: пятеро отлично готовят, учились на кулинаров в Танлагеме, у самого Синдаго Деше. Остальные прислуживают из патриотического принципа, мы никого не нанимали.

– Они живут в замке, что ли?! – капитан даже замер над аппетитным пирогом. – При вашей казарме?! Ну вы и даёте… А ну как дети пойдут?

– Случается, – улыбнулся офицер.

– Прячутся они тут! – мрачно пояснил другой офицер. – Какие-то ублюдки раскатывают по городу на зачехлённой машине и воруют красивых девиц. Где-то держат – где, не знаем! – и вывозят на корабле в Слоссу. В бордели. К нам привозят на корабле мины, а вывозят девиц и захваченных партизан. Ночью опять приплыл кораблик. Но тут ваши «Даки» прилетели, пока не решаются разгружать. Стоит на внешнем рейде. Они в лодки перегружают содержимое и везут лодками.

– Отчего ж не в порту разгружаются?

– В порт заходить боятся, там кругом склады и ангары. Из них какая-то сопливая снайперша лютует временами, отстреливает гостей. Из местных партизан девчонка, ей международный закон не писан. Как вы улетите, корабль сразу и пожалует поближе к пляжу. Пляжи тут огромные, снайперше спрятаться негде, а боекомплект у банды Щузицоша на исходе.

– Что за корабль? – у капитана пропал аппетит. – Миссия?

– Она самая… – неохотно подтвердил егерь. – Ни тронуть гада, ни обыскать. И зачехлённый грузовик вычислить не можем: в город нам ходу нет – зона разоружения! – а за городом они чехлы с машины снимают, прикидываются овечками. Конспираторы.

И разговор повёлся о покровителях пришлых банд, о похищениях людей в городе и прочих местных особенностях.

Сидевший напротив капитана командир егерей прожевал кусочек прекрасно приготовленного праздничного пирога, отхлебнул шипучего напитка из древнего бокала с позолотой и вдруг сообщил:

– Послушай, тут такое дело…

Командир егерей был в равном с капитаном чине, но старше лет на пятнадцать. Потому имел право говорить «ты» и ждать в ответ «вы».

– На авиабазе один парень обретается, ополченец из Лесных владений. Ты его сразу распознаешь. У него лицо умное. Совсем молодой, лет восемнадцать. Весной призвали и сослали сюда за что-то. На убой.

Командир егерей был из Лесных владений, соседствующих с Древними, откуда семья капитана вела родословную, и дважды присутствовал на балах в имении господина командующего Ударными силами.

– Надо же! – насмешливо посочувствовал капитан, уклоняясь от разговора. – «На убой»! Он воин или баран?

– Возьми к себе техником, – вдруг попросил командир егерей очень серьёзно. – Мальчуган умный, но дурак круглый, в город пошёл запросто. Чемодан покупать. Пропадёт однажды в переулке каком-нибудь. От них хозяева чистокровных сахтаръёлов требуют для пропаганды, а он сахтаръёл таких кровей, что чище некуда. Местные партизаны Миссии приелись и не вдохновляют. У местных лица не те. Возьмёшь? Дослужит у тебя в Северной бухте денщиком каким-нибудь.

– Лучше я четырёх южных девок вывезу отсюда на штурмовике, – возразил капитан, не намеревавшийся никого брать на службу. – В «денщицы». И вам мешать не будут, и поступок мой в Северной бухте одобрят. Зачем мне неграмотный техник из ополчения? – флот смешить?

Помолчал и добавил зло:

– Нынешним ополченцам только крылья у «Даки» протирать.

Капитан говорил искренне. В благоустроенной Северной бухте младшими техниками традиционно служили юные сыновья могучей финансовой элиты, рвущиеся во власть тропою предков. Всем сыновьям для блистательной политической карьеры требовались суровые биографии с непременной службой в ополчении (хорошо бы «с годик» и с медалью). Все сыновья были крайне независимы, терпеть не могли чужой иронии – «вот только без сарказма, господин капитан!» – и норовили изучать на воинской службе скучную философию, «чтобы год зазря не терять». И необременительно коротали время в отлично благоустроенных недрах гранитных скал, хранящих от любого атомного удара всё: и новые субмарины, и огромные склады, и обширные библиотеки, и комфортные душевые, и просторные жилые комнаты, и шумный вечерний досуг с философическим оттенком.

Подобных техников-философов развелось в Северной бухте великое множество. Раздражённые господа офицеры свели их обязанности к роли обыкновенных слуг, и оспаривать решение вояк в семнадцатом поколении не решалась никакая финансовая знать. Да и в конце-то концов! – пусть родное чадо годик понюхает, каково слугою-то подвизаться! Сразу оценит, что такое власть.

Изо всех офицеров Северной бухты лишь капитан Къядр отрицал прислугу на воинской службе. Всех своих техников-философов, не терпящих сарказма, он награждал боевыми медалями «За стойкость под огнём». О щедрости благородного аса ходили легенды в кругах финансистов, многие юные отпрыски знатных отцов жаждали получить боевую медаль «За стойкость под огнём». Они мечтали «слетать с Къядром на полигон»: капитана постоянно привлекали для испытаний новых ракет, и всех своих техников он увозил на полигон. Никто из рвущихся к нему на службу никак не мог уразуметь, что заветная фраза из наградного листа – «доблестно принимал ракеты на полигоне» – означает вовсе не тёплый склад в забытой дыре и закорючки в амбарных книгах типа «сдал-принял», нет; ночной полигон «принимает ракеты» от атакующего штурмовика работающими. Конечно, рвутся ракеты эти страсть как красиво – если глазеть на то из кинозала, а не из амбразуры бетонного бункера. В обязанности «принимающих ракеты» входило немногое: привязывать к стальным кольцам на полигоне всякую живность – бродячих собак, больных баранов, старых лошадей – и прятаться от сверхзвуковых «Сенхимелов» в дрожащий от взрывов бункер. Затем ждать, пока господа учёные сфотографируют и запротоколируют результат воздушной атаки, а уж затем с помощью пистолета и лопаты «приводить площадку в порядок». Для размещения следующего отряда живности. «Стойкость под огнём» проступала у юных техников, как правило, где-то на десятый день активной приёмки ракет. Белизною на висках или гуманизмом в душе.

…Командир егерей вздохнул, неторопливо кивнул кому-то: добавить в бокалы! – и спокойно пояснил:

– Пусть хотя бы крылья трёт, чище будут. Парень хоть и молодой, а уже кибернетик. Стоящий. Любую мину обезвредит.

– Вы о чудаке, который мины в ущелье снял? – нетерпеливо вмешался кто-то из офицеров. – Возьмите мальчугана на службу, господин капитан, не пожалеете. Шутя «тарантулы» обезвредил, паскудник!

– В штабе не поверили, – посетовал командир егерей. – Устыдили! Решили, будто я чьего-то сына на медаль «тащу». Не случалось никому отключить стаю «тарантулов», оказывается. Я им обезвреженный «тарантул» и отправил в подарок. Обалдели, но медаль не прислали. Выкрадут его, уже пытались позавчера. Местные партизанки спасли. Они и предупредили, что на парня охота началась. Парень грамотный, последит за вашими «Даками». В твоего «Даку» могут ведь и что-нибудь посерьёзней «Тарантула» засунуть.

– Вы думаете… – удивился капитан.

Капитану не было и тридцати. Молодые асы наивны в житейских передрягах.

– …тут и думать нечего! – удивился командир егерей. – Два «Даки» стоят на лётном поле, кто хочешь подходи к машинам. Такой кус сам в рот прилетел! На местную охрану не надейся. Она-то тебе и нагадит.

Пожал плечами:

– И какой дурак вас на «Кренду» послал…

– Все местные проданы и куплены, – заметил один из офицеров. – Слосов не любят, да; а привезут миссионеры мешок с деньгами – полюбят. За второй мешок и нас возненавидят.

– Отчего же не везут? – коротко поинтересовался капитан, злясь на свою бестолковость.

– Слосы дешевле, – усмехнулся командир егерей. – Слосы и за пол-цены всех вырежут. А может, мешки закончились.

…На вечернем построении гарнизона не обошлось без маленькой неприятности, но капитан о ней забыл сразу же. Он без колебаний угадал и вызвал из строя единственно аккуратного и подтянутого парня. Здешние ополченцы тяготели к независимости во всём, включая обмундирование, а потому ошибиться было невозможно. Капитан не боялся таинственных недругов, какие носу не кажут из зачехлённых автомобилей, потому слова командира егерей принял к сведению без опаски. Он вызвал ополченца скорее из любопытства: что за фрукт такой разжалобил безжалостных егерей своими сапёрными подвигами?

У парня действительно оказалось умное и независимое лицо, а капитан терпеть не мог услужливых дураков.

Так капитан Къядр назначил младшим техником к своей машине ополченца Дъярра из Лесных владений, непонятными судьбами занесённого сюда, к проливам.

Новый техник

К удивлению Дъярра, высокий и надменный лётчик в форме офицера княжеских дружин не проигнорировал вечернее построение гарнизона низших существ и окинул холодным взглядом ухмыляющееся подобие строя.

Тут давно не видали княжеских офицеров и потому стояли не как всегда, просто «расхлябанно», а «расхлябанно с опаской»: то есть частью тела расхлябанно, но частью «как бы по-уставу».

Лётчик вдруг указал безупречной перчаткой на место перед собой: он вызывал из строя самого заметного ополченца, великого Курка Ули, которого всяк разумный обходил сторонкой. Курк Ули выделялся из неряшливой толпы всем: неторопливыми движениями, самодельной шапкой из какого-то яркого плаката, резиновыми тапками на босу ногу и тухлым выражением лица. Курк Ули только ухмыльнулся приказу и не сдвинулся с места. Он продолжал раскачиваться взад-вперёд, перенося вес крепкого тела с носов на пятки. И жевал травинку, задрав лицо, ибо надвинутая на нос шапка препятствовала обзору и вообще могла свалиться.

– Мне самому подойти? – голос аса оказался именно таким, каким и должен быть голос аса, если верить фильмам.

Курк даже не пожелал ответить. Он нисколько не удивился порыву аса. Все ретивые начальники из новеньких непременно желали «приводить в чувство» Курка Ули. Эту процедуру Курк Ули обожал. Она приносила славу. А вот пополнить коллекцию побед стреноженным чучелом княжеского офицера, капитана, аса… то был бы последний штрих в огранке великого человека.

– Сено к лошади не ходит! – робко пискнул прибаутку кто-то из свиты Курка Ули, повинуясь мысленному приказу своего вождя.

И тогда ас неторопливо шагнул к строю, похлопывая перчаткой о кобуру пистолета.

Все ополченцы растерянно притихли: интересно, как знаменитые асы сносят позор?! – ведь Курк Ули вызывающе засунет кулаки в карманы и будет раскачиваться перед асом в своих тапочках, сдвинув шапку на лоб. Высморкается асу под ноги! На глазах у всех и перед фотоаппаратом длинноногой миссионерши, которая уже засуетилась и ракурс ищет. Ну, и что сделаешь такому удаву, как Курк? – ничего! Не драться же с ним! – ведь неизвестно ещё, кто кому накостыляет. У него же глаза, как у зверя!

Через унижение перед Курком Ули прошли все строптивые командиры на базе. Всякий, кто пытался указать Курку Ули на его место, присмирел. А указать пытались все офицеры ополчения. За исключением начальника базы: тропы крикливого начальника и неторопливого Курка Ули почему-то никогда не пересекались. И Курк Ули скучал без великих побед, потому он охотно двинулся навстречу асу, шаркая тапками. Он шёл унижать строптивца; «объездить», как говаривал иногда. Кто остановится первым в этом встречном движении и попятится?!

Дъярр стоял довольно далеко от места событий и не увидел ни взмаха, ни удара. Дъярр вообще ничего не увидел из трагедии и даже не понял, что пропустил главное. И растерялся: вот Курк Ули катится пыльным мешком, сбивает урну с мусором, вот знаменитый ас возвращается на место перед строем и прячет в кобуру сверкающий пистолет, сосредоточенно поправляет перчатку, любуясь чёрной кожей прекрасной выделки. И указывает перчаткой перед собою, трижды. Всем троим прихлебателям Курка.

Тишина в строю и замешательство умов.

– Подойти мне? – насмешливо повторяет ас.

Торопливый стук каблуков по плитам плаца: к асу, путаясь в очерёдности, выбегала свита Курка.

– Кто-то из вас озвучил интересную мысль о сене и лошади, господа ополченцы. Кто именно? Шаг вперёд!

– Господин капитан… – плаксиво затянул один из бледных сподвижников Курка. – Бить ополченцев не по-уставу…

– Да? – изумился ас. – Понятия не имел. Устав сюда, живо!

Прихлебатели Курка помчались за уставом, он всегда лежал в казарме на видном месте, на тумбочке, возле бюста Ледового князя.

Ас тем временем похлопал порозовевшую миссионершу по щёчке, заложил руки за спину и неторопливо направился вдоль строя, шагах в четырёх от испуганной шеренги, окатывая каждого ополченца ледяным взглядом, с неопрятной головы до нечищеных ботинок. Сам же ас даже на такой вольной прогулке блистал выправкой и безупречной амуницией, перед ним мигом формировался и застывал строй из побледневших и небритых ополченцев: каждый ополченец по-уставному вытягивался, по-уставному поворачивал голову и сопровождал господина капитана преданным взглядом.

Знаменитый ас остановился вдруг перед Дъярром. С интересом оглядел чистенький мундир ополченца (Дъярр стирал униформу в озере), надраенные ботинки. И – ни с того ни с сего, к потрясению всех! – вызвал Дъярра из строя. Жестом перчатки. Точь-в-точь, как Курка Ули!

То был самый страшный момент в жизни Дъярра.

Как он изловчился не упасть со страху… Шагнул к асу на ватных ногах и стукнул каблуками надраенных ботинок, что-то уставное докладывая с закрытыми глазами своему убийце.

Но ас не стал слушать доклада. Он произнёс приказ. Оказывается, ас вызвал Дъярра лишь затем, чтобы назначить младшим техником к своей машине. В задачу младшего техника входила – со слов страшного аса – «круглосуточная чистка машины мягкой тряпкой».

– Марш на стоянку, – коротко велел ас Дъярру. – Блюсти материальную часть.

В этот самый момент вернулись ходоки за потным уставом.

– Читайте! – скомандовал ас приближённым Курка. – С самого начала. Громко, хором, всему строю. Всем остальным стоять «смирно» и впитывать звуки. Когда прозвучит пункт «бить нельзя», сразу доложить мне. Если не прозвучит вовсе, приступить к повторному чтению, более внимательно. Завтра проверю знание устава и форму одежды. Языками будете наводить глянец на грязные ботинки, скоты. Прямо тут, на плацу.

Затем знаменитый ас осведомился у сопровождавшего его командира ополченцев (в чине младшего офицера), «нет ли в чём какой неловкости нынче». Получил искренние уверения в том, что «совершенно никакой неловкости нынче нет, господин капитан». Потом прибежали испуганные санитары с носилками и утащили в лазарет неподвижную глыбу Курка Али вместе с россыпями его зубов. Под шуршание протокола совсем уж разрумянившейся миссионерши.

Измученные ополченцы приплелись в казарму только глубоким вечером. Оказывается, «бить нельзя» в уставе не обнаружилось, на третьем прочтении появились упавшие в обморок, но уходить никто не рискнул. Так и стояли, пока к вечерней прохладе не явился ас. Велел:

– Озвучить надпись на казарме!

– «Что не запрещено, то разрешено»! – хриплым хором грянули все три чтеца устава.

– Отскоблить, – коротко приказал ас. – Как противоречащую уставу. Будете ссылаться на устав? Нет? У вас десять минут. Разрешается помощь сослуживцев.

И вынул секундомер.

Противоречащую уставу надпись содрали за пять минут.

Всю ночь в казарме стояла невероятная суета: ополченцы обобществили утюг Дъярра и его ваксу, драили бляхи ремней и переругивались за старые обувные щётки. Все старательно брились, стриглись, чистили ботинки, гладили мундиры и судачили о том, сколько дней великого Курка Ули будут теперь поить через трубочку. Служить-то Курку осталось совсем недолго! – вдруг не успеют снять шины с челюсти и уволят с шинами?! Как герою явиться домой в шинах?!

Подробности побоища обсуждали все.

– …у Курка челюсть пополам развалилась.

– Как он пальцы себе не сломал о такую кость?!

– Он не кулаком бил. Он пистолетом бил. Умный. У него на пистолете защитная гарда, она что кастет на рукоятке. Видели его пистолет? Дорогая штучка. За такой и не знаешь, сколько запросить!

– Сколько ни запроси, обманут. Это же раритет! Знаешь, что такое «раритет»? Это старинная картина или ваза. Миллионы может стоить. Только знаток цену скажет.

– Какой «знаток»?

– Ну… С лысиной такой, в очках, картавый… Каких в кино показывают.

– Так то жулик, а не знаток…

Кто-то с треском распарывал неуставные швы, превращая узкие и модные штаны сызнова в военные брюки.

– Да, «приложил» он Курка своими миллионами…

– Я даже не заметил, как он замахнулся!

– Не замахивался он. Без взмаха вмазал, прямо от кобуры. Даже не колыхнулся плечами! Вот это удар…

– Я думал, только егеря такому обучены.

Шелестели щётки и воняло дешёвой ваксой, за которую Дъярра очень недолюбливали в казарме. Но где купить приличную ваксу?! – увольнения в город запрещены, а на базу почему-то не привозили другой ваксы. Эту же, ухмыляясь, раздавали волонтёры Миссии. Как гуманитарную помощь бедствующему войску Сахтаръёлы.

– Все они такому обучены, в дружинах своих.

– Почему у него пистолет не отобрали?!

– Нельзя. Пистолет Бешеного Вождя.

Кто-то выронил щётку.

– Да ты что?! Это ж миллионы, наверное! Раритет!

– Может, не Вождя, а Мангехорда…

– Его самого, – сопел от усердия какой-то бритоголовый крепыш, надраивая ботинок. – Мангехорда. Я слышал, как миссионерша в телефон стонала: «Мангехорд, Мангехорд…»

– Кто такой Мангехорд? – пискнул чей-то голос, под общий хохот.

В Южных владениях рьяно рекламировались мундиры, знамёна и чины незадачливых завоевателей из Вехты. Каждый местный мальчуган с детства был влюблён в геральдику Вечной Вехты, в надменный образ гордого воина-вехта, даже в детских играх он всегда был надменным «вехтом» и учил назубок многие имена из сдавшихся на здешнем побережье войск Мангехорда, лучших войск Вечной Вехты, прошедших парадом по всем иностранным столицам. Потому-то осанка и манеры аса, молниеносно сокрушившего несокрушимого Курка Ули, вызвали в ополченцах не столько страх перед этим самым асом, сколько воскресили безоглядную детскую любовь к подтянутому образу-идеалу воина в кожаных перчатках и в отменном мундире. И вновь разожгли в них детскую, остывшую за время службы, но по-прежнему страстную преданность к обладателю такого шика.

– Он ближе всех к губастой «миссии» стоял, он лучше всех слышал.

– А ну, рассказывай: это что, дорогой трофей?

– Дорогой трофей сразу отобрали бы, – тоном знатока принялся излагать очевидец разговора миссионерши с телефоном. – Потому что «трофей» и потому что «дорогой». Не, это подарок его предкам от Мангехорда. Такая штука торжественно хранится на чистом сукне под стеклом и передаётся по наследству. От воина к воину.

– Ну и что?

– Да ничего! – хохотнул в тишине какой-то знаток истории. – Хочешь обидеть стражу Вехты? – отбери подарок. Все вояки Вехты поклянутся шею тебе намылить за оскорбление потомственного оружия. У них не оружие болтается при воине, а воин состоит при оружии! – не знал, деревня? Закон у них, о потомственном оружии. Очень звериный закон и очень кровавый. Кто обидел такое оружие – тот не жилец на этом свете.

– Да ты что?!

– Так и есть, – подтвердил очевидец. – Миссионерша аж подавилась в телефон. «Подарок Мангехорда надо конфисковать! Произошло избиение подарком!» – ну, а ей такое рявкнули из телефона, что аж присела дура. И ещё про «Вехтский меч» рявкнули; но я не понял, чего именно. Она заикаться начала, и я не понял. Потом сразу начала глазки строить капитану. Чую: деньжата у него водятся. Иностранные сучки зазря стойку не делают.

– Наши тоже.

Сызнова, одна за другой, зашуршали щётки.

– Почему его не арестуют за драку? Он Курка покалечил.

– И кто ж такой храбрый его арестует, винодел ты деревенский?

– Миссия!

– Да он эту Миссию чихвостил ракетами почище, чем нашего Курка пистолетом. Кучу крейсеров потопил у Южных островов. И что, арестовали? Он её сам арестует, дуру губастую.

– Это как же?

– А «также»! У него пистолет и штурмовик. А у неё что? Протокол? Да он её протокол в сортир привесит.

Ополченцы оживились:

– Вот бы арестовал, а?!

– И на день к нам её, в казарму, под арест!

– Точно! Не сам же он арестованную бабу охранять будет? Он – капитан! Ему охранять не положено. Ас!

– И ты с нею в казарме целый день сидеть собрался? – возражал кто-то из ровесников Курка Ули по казарме. – С этой стервой? Она тебя заставит пол драить, в драных трусах; вспомни, как мы с Курком драили! Принесла кучу драных трусов и заставила драить пол. Мы думали, она тряпки принесла; оказалось – рабочую одежду. Нам.

– Почему Курка выбрала из вас?

– Он вообще трусы не стал надевать. Побрезговал. Голым драил. Зрелище было жуткое. Курк аж локтями цеплялся за свой пыл мужских страстей. Оценила, сучка. Тотчас позвала Курка в свою комнату, прибрать вещи как бы. С тех пор и прибирает.

– Кто ж теперь ей полы надраивать будет?

– Не печалься, решит она половой вопрос.

Грохнул хохот.

– Ну, пусть тогда на ночь её арестует. Обучена Курком что надо, по губам видно. Рабочие губищи-то. Она и одну ночь не вытерпит арестанткой, полезет по всем кроватям. С весны Курка к себе таскает.

– Породистая женщина.

– Лошадь она породистая. Кобыла.

– Да, такая в одиночном стойле не усидит… Глянь, какая конюшня сама в руки прёт! На всю жизнь ей память! Голосую за арест.

– И в каптёрку её! Там матрацы и замок действует.

Хриплый вопль:

– У кого утюг «круглосуточного техника»?! «На ночь», «в каптёрку»… Размечтался! Тебе ещё год под ящиками шуршать, червь! Ищи утюг!

– Чё он «молодого» взял техником?

Ополченцев первого полугодия службы называли «молодыми».

– Мундир чистый у «молодого». Значит, любой самолёт начистит! Тебя, что ли, брать в техники, охламон? У тебя половины пуговиц нету.

– Братцы, у кого игла и нитки есть?!

– У «круглосуточного техника». Эй, «круглосуточный»! Давай сюда иглу и нитки. Тебе они больше без надобности. Зачем тебе игла? Ты при таком командире ты и трёх дней не проживёшь. Череп проломит. Пистолетом.

– За… за что?!

– Найдёт пятнышко на самолётном крыле и проломит тебе череп. Почему он без техника, думаешь? Наверное, заметил грязь в кабине, да и прикончил неряху. Теперь тебя выбрал. Так что не серди зверя.

– Ему вопрос чести препятствует убивать простолюдина. Потому Курка и не убил. И потом: это же Курк Ули! У него имя! Ну, приложил разок в челюсть. А у тебя что, «круглосуточный»? Имя? Нету у тебя имени гремящего. Пристрелит за нерасторопность и сохранит честь. Князь спросит на дворцовом балу: «Как ты посмел выпустить потомственную пулю в простолюдина сиволапого?!». Он: «В какого? Имя!». Все и запнутся. Потом чокнутся бокалами. Потому что никто твоего имени не вспомнит.

– Чё бледный стал, «молодой»? Давай сюда свои нитки. Хм, отличные нитки… Ты думал, раз в компанию господ потомственных офицеров попал, там всё в зеркалах и «вы» говорят? Ты как бы в настоящее войско смылся из нашей конюшни? Это на всамделишней конюшне тепло и сытно, хотя пованивает. А у сломанных меченосцев лоску и блеску много, но нрав змеиный. Мы кто? – ослы, рабочая скотинка. Ну, лягнул тебя Курк пару раз… Подумаешь: Курк! Кроме ослиных копыт у Курка и нету ничего. Разве что уши. Не съест тебя Курк. Он травоядный, из потомственных карманников. А этот – удав. Говорят, есть даже какой-то воздушный трюк, «кобра Къядра» называется. Ты прямиком в змеиные кольца угодил, романтик. Думаешь, его за изящные манеры боятся в Миссии? За беспощадную жестокость его боятся. Плотоядный хищник. Народу перебил – не счесть! Чую: наворочает он и тут кровавых делов. Не зря прислали. Всем палачам палач.

– Пишут, у Южных островов он проявлял военное благородство…

– Брешут, молодой. Топил всех без разбору. Даже рыбаков из Ямихасы утопил. Ты сегодня чё, благородство его наблюдал? Ты «господина» видел, пень лесной. Господин капитан Къядр своих рабов в чувство приводил. Чужих рабов он прихлопнул бы сразу. Свои ещё ценность какая-то, с них доход можно поиметь, а чужие ему на кой?

– Да, у таких господ не забалуешь. Чуть что не так – смерть нерасторопному.

Так бритые ополченцы посмеивались над «круглосуточным младшим техником». Испуганный Дъярр набил мешок чистыми тряпками и умчался на стоянку, где немедля приступил к служебным обязанностям. Он самоотверженно драил броню «Даки» и время от времени подкреплялся настоем из термоса покойной бабушки. Инстинктом запуганного зверька он понимал, что сердить могучее Высшее Существо опасно.

В тот день для Дъярра началась настоящая суровая служба. Так он решил на рассвете, любуясь хищными и безупречно чистыми обводами штурмовика. Машина сияла, как в рекламном буклете. Требовалось срочно изучить её устройство, и это решение Дъярр принял самостоятельно, как дополнительную нагрузку к основным обязанностям, не дожидаясь своего убийства. Какой же ты «младший техник», если вверенной техники не знаешь?!

Увы, служба Дъярра в дружинах князя продолжалась недолго. Бритые ополченцы оказались правы: если ты не Высшее Существо, то состоять прислугою при таком Существе не закончится для тебя добром.

И десяти дней не минуло, как после головокружительной карьеры совершенно вменяемый Дъярр угодил в «психушку».

Но о том после.

Настой лесной колдуньи

В туман растекалась иллюзия лётного поля, никаких подводных переводчиц в новых халатах не наблюдалось, а вчерашние лужи на бетоне исчезли вовсе. Капитан осмотрел машину, пару раз зевнул, и даже пнул ботинком шасси «Даки». В обнимку с этим шасси дремал младший техник Дъярр. Он часто вздрагивал, но глаз не открывал. Судорожным движением хватал какую-то тряпку и тёр шасси, замедляя и замедляя движения до тех пор, пока снова не погружался в дрёму. Но тряпку не ронял окончательно: один её угол был привязан к запястью Дъярра.

Кроме Дъярра, возле шасси наблюдался большой легкомысленный термос и не менее легкомысленная чашка.

Механики гремели металлической лесенкой, из тумана неслась звонкая ругань – это юнкер Эдигъярр распекал за что-то своих техников. Возле «Даки» плавал приятный и чем-то знакомый капитану аромат: казалось, будто идёшь лесною тропинкой и вдруг… исчезают запахи опавших листьев и вечернего воздуха, исчезает весь влажный дурман поздней осени. И туманный лес вокруг – это никакой не лес вовсе, а простенькая декорация. Вот за нею-то и скрыт настоящий лес Грустной Мечты, из него струится запах неведомой травы или неизвестного дерева; – оттуда струится, из мечты. В том волшебном лесу, что прячется за декорацией, вернут детство и простят всё прожитое, будто его и не было никогда. Моментом останавливаешься, начинаешь оглядываться, принюхиваться, метаться между кустарниками и деревьями… нет, везде пахнет обыкновенной хвоей и сброшенными листьями. Да и нет никаких лесов-сказок! Но едва вернёшься разочарованным на тропинку… и вот он, невидимый лес. Выдаёт себя сказочным ароматом.

Однажды капитан пол-дня топтался на крохотном отрезке лесной тропы: два шага вперёд, два назад. Топтался круглым идиотом, обнюхивая ветки и травы, но так и не нашёл загадочного растения, источающего запах мечты. Он бы завёл огород таких растений! Варил бы вёдрами настой! Тот самый настой лесных колдуний, которым (всего однажды!) угостила в Лесных владениях древняя горбатая старуха – исковерканная умом и телом, но безупречная душою. Он так и не спросил калеку: из чего варите, бабушка? – смешной вопрос какой-то, женский. А он был гордым подростком и не спросил. Илли и Рени о чём-то щебетали с хозяйкой лесного костра, потешались над её крохотным внуком, нахваливали «компот из трав Иного мира»…

Да, настой на травах Иного мира был чудесен… В тело втекало неведомое блаженство, и все были чисты душами.

Пятнадцать лет минуло с того костра. Он твёрдо решил вернуть воспоминание и накупить неведомых трав, напоминающих о чашке настоя в руках Рени. Поехал в Лесные владения, но в городах Лесных владений никто и понятия не имел о «травах Иного мира». А избу калеки-старушки он нашёл заколоченной. Да и нашёл-то с огромным трудом: тропинка к ней поросла травой и лес давно спрятал избу в своих дебрях. Старое кострище у родника, где Илли и Рени когда-то изображали взрослых девиц и умывали босоногого правнука доброй старушки – правнук был ростом не выше лесных кустов, рдевшихся ягодами – всё давно исчезло и заросло травой, но избу капитан нашёл-таки благодаря сумеркам, по огням: кто-то развесил в кронах деревьев гирлянды огоньков, питающихся светом от космических батарей, устилающих кровлю древней избушки.

Занятная избушка была у почившей старушки.

Настой на «травах Иного мира» оказался утерянным навсегда.

И вдруг – на тебе! – хотя все запахи пропали после письма «самой госпожи Ормаёлы», их нету и сейчас, как ни принюхивайся, но вот аромат давнего напитка объявился вдруг на аэродроме в Южных владениях, где трава вообще не пахнет.

– Ты что такое лакаешь, господин младший техник?

– Настой лесной колдуньи, господин капитан! – испуганно вытянулся проснувшийся младший техник. – Виноват!

– Твою вину оценим позже, – пообещал капитан. – «Настой лесной колдуньи», говоришь? Ну-ка, плесни глоток.

Испуганный младший техник забулькал термосом.

– Я плеснул вам два моих глотка, господин капитан, – техник протягивал чашку. – Объём вашего глотка я оценил приблизительно в два своих. Виноват!

Это был тот самый настой. Точь-в-точь такой, как у лесного костра, где его пили все: он, Илли и Рени. А незаметная старушка помешивала в котелке и подливала им лесную тоску в кружки.

У левого уха щёлкнули каблуки механика:

– Господин капитан! Ваш штурмовик…

Капитан, не отрываясь от аромата из чашки, поднял палец: молчать, я питьё смакую.

И механик мгновенно умолк.

– Ух… – капитан оторвался от чашки и перевёл дух. – Ты где научился такое варево стряпать?!

– В Лесных владениях, господин капитан! – чётко доложил младший техник.

– Налей полную, – капитан решительно протянул чашку.

…Капитан пил с закрытыми глазами, боясь спугнуть нахлынувшее наваждение, в котором сквозь «настой лесной колдуньи» чудился запах давнего костра и смех Рени.

Очнулся:

– И много у тебя этих трав или… корней… сырья, словом?

– Двухгодичный запас, господин капитан. На весь срок службы.

– Где варишь?

В казармах не было кухонь, ибо жечь костры в окрестностях авиабазы категорически запрещалось.

– На электрическом имитаторе елового костра, господин капитан! – отрапортовал младший техник. – Портативный прибор собственной конструкции.

После второй чашки решимость капитана перешла в твёрдое решение: пора изменить устаревшим жизненным принципам и завести на службе денщика.

Он вернул чашку и велел вытянувшемуся младшему технику Дъярру:

– Вот что, воин. Впредь машину тряпками не драить, это не твоя квалификация. Приказываю тебе и твоим вещам немедля переселиться в офицерский домик номер три. Будешь настои мне варить. На своей электрической кухне. Готовность по настою круглосуточная! Вопросы?

– Не имею права переселяться, господин капитан! – замер младший техник. – Младшему техническому составу не полагается жить в офицерском…

– …значит, перевожу тебя в старший состав! – оборвал капитан и, порывшись в кармане снаряжения, прилепил на рукав Дъярра шеврон старшего техника.

Оба механика окаменели.

– Пришей знак различия и переселяйся. Я, что ли, должен за твоими настоями в казарму бегать?!

Эта фраза ужасным образом напомнила Дъярру сено, лошадь и Курка Али.

– Никак нет! – растерялся от неслыханного повышения уже старший техник Дъярр.

Вспомнил о внезапном повышении и бухнул уставное:

– Служу Госпоже Великой Сахтаръёле!

– Служи, господин старший техник, – капитан взялся за лесенку в кабину.

И поморщился на ботинки Дъярра:

– Но ваксу эту свою… в казарме оставь, ополчению. Это не вакса, а газовая атака. Ваксу у меня возьмёшь. Выполняй приказ.

– Есть! – старший техник Дъярр лихо повернулся и умчал к казармам, придерживая термос подмышкой и шеврон на рукаве.

Всё идёт кувырком

Серое небо, дымка над морем и моросящие дожди.

Капитан ни с кем не общался и всё свободное время проводил с полной чашкой ароматов Иного мира, сиречь с «настоем лесных колдуний», в пустом домике для лётного состава. Да и кем этот домик заполнять? – на разорённой базе не осталось ни одного самолёта.

Капитан не столько пил, сколько нюхал настой. Единственный аромат посреди всеобщего безмолвия запахов! И совершал в день по два вылета: утром и вечером, когда авиабаза ещё спала или уже спала. Он знал: те, кто следит за его вылетами, не спят. К полному восторгу юнкера в каждом вылете оттачивался противозенитный пилотаж, ибо снизу, из горного леса, в них постоянно палили пулемёты наёмников. Капитан использовал подвернувшуюся удачу «на всю катушку», заставлял ведомого разучивать манёвры и беспощадно фиксировал попадания трассирующих пуль в машину юнкера. Вреда пули не причиняли никакого, пробить ими бронированную машину нереально. Но пулемётчики всё равно усердствовали «во имя свободы», они старались для кого-то третьего, наблюдающего их усердие стороны. Видимо, «третий» был с видеокамерой.

Семь дней штурмовики кружили и кувыркались над прозрачным морем, над живописными горами и над городом. И вот поздним вечером капитана уведомили, что задание выполнено блестяще, ему приказано улетать. Немедля. Ночью. И шепнули: сын ликующего наместника освобождён с извинениями! Господин наместник принимает поздравления соратников! Моральная победа! Говорят, господин капитан будет представлен к награде хлопотами героического наместника. А господин капитан не знает, кто станет новым князем?

Капитан не знал, кто станет новым князем. Он зло откозырял и уведомил командование базы, что намерен улететь не ночью, а утром. Перед отлётом он даст прощальный круг над ущельем. В Северную бухту он не полетит ночью, как вор. Не попрощавшись.

В штабе базы скривились, но смолчали: имя капитана Къядра действительно производило впечатление.

…Завтра к полудню один «Дака» будет в Северной бухте. Второй штурмовик навсегда остался тут, в ущелье. Его не сбили пулемётчики: при утреннем барражировании у него взорвались двигатели. И ведомый, отчаянный мальчишка второго года лётного обучения, не смог протащить машину над туманными вершинами гор. Он влетел в неразличимое ущелье, в длинную наклонную трещину, что разломала горный хребет сверху донизу. В таких ущельях нет привычных вертикальных стен, в них есть очень покатый ступенчатый пол и низко нависающий каменный потолок. И узкая полоска неба где-то высоко, но в стороне.

Ведомый успел сообщить после аварии, что цел и невредим, что висит на привязных ремнях вниз головой, а к разбитой кабине уже лезут какие-то небритые люди с фонариками. И капитан, немедля посадив «Даку» на базе, помчался в штаб «Зимнего грома», чтобы попытаться через егерей выменять у наёмников-слосов ведомого.

Обмен должен был состояться в тёплый и дождливый полдень, у тоннеля на Слоссу. Слосы потребовали трёх пойманных главарей, и егеря согласились. Главари ушли по насыпи в тоннель не спеша, скалясь и делая непристойные жесты старому раскидистому дереву, под которым остались егеря. Ждали долго, и наконец из тёмного нутра притаившегося тоннеля показалась старая платформа, лязгая на стыках ржавых рельсов. Видимо, её так хорошо разогнали в тоннеле каким-то моторным средством, что она замедлила ход лишь у дерева.

Ведомый лежал поперёк грязной платформы, широко открыв глаза и детский рот. Из вспоротого живота юнкера торчала какая-то вонючая солома, а по ржавому мокрому металлу платформы растекалась тёплая кровь.

Капитан не мог поверить, что мальчишка мёртв. И никак не мог взять в толк: зачем на платформе стеклянная банка и чем она наполнена? А когда понял, его стошнило, выворачивая желудок прямо у платформы. Видимо, он наклонился очень резко, потому как пуля снайпера, выпущенная в него из тоннеля, прошла довольно высоко над головой и угодила в дерево. Одновременно со щелчком пули капитана свалил подножкой егерь, сильно и бесцеремонно пихнув за насыпь. Капитан больно ударился локтем о рельс и покатился с насыпи вместе с егерями, а платформа медленно уехала за поворот, к изумительной красоты творению великого Адгиярра – туда, где расположился штаб «зигров».

Он ещё долго не мог отдышаться под сочувственными взглядами егерей: потеря младшего считалась в дружине позором, такой позор смывался только десятикратной кровавой местью. Его прадед прошёл всю войну без единой царапины: «чёрная ведьма» не подпустила к прадеду ни одного истребителя, хотя прадед был настоящим асом и мог за себя постоять. За всю войну ни единой царапины! А ему, капитану Къядру, доверили юнкера, и какие-то подонки тут же убили мальчишку.

Кто-то из егерей напялил ему на голову фуражку и он машинально поблагодарил. И сам он двигался, подобно механической кукле. Кто-то другой говорил из его тела, кто-то другой отвечал на вопросы и называл адрес матери ведомого, а сам он не мог оторвать взгляда от стеклянной банки. Вспыхивал фотоаппарат, что-то бормотала рация егерей. Ведомый лежал мёртвым на ржавой тележке, а секретная машина застряла в разломе скал, где шастают вдохновлённые путешествующим авианосцем иностранные наёмники, воюющие за отделение Южных владений от Сахтаръёлы.

Этих небритых скотов призвали сюда местные воротилы, ибо механизм отделения от Сахтаръёлы аппетитного куска был стар и скучен: прогони – или убей! – всех сахтаръёлов, и любые владения отвалятся от неё сами. Миссия Гуманизма упрямо называет наёмников «орлами независимости» и «буревестниками свободы», но капитан уже повидал, куда уносятся все эти перелётные птицы с раздобытой независимостью в клюве, не успев её и в лапках подержать приличия ради: туда, где за блестящую безделицу побольше отвалят, где можно хорошо нагреть освобождённые от мозолей лапы. Так и летают между слонами, тиграми, удавами, медведями. Оглушительно галдя о свободе или неслышно торгуясь подмигиванием, если клюв уже занят свободой.

Правда, одна истинно независимая птичка всё ещё имелась в мировых джунглях, но миссионеры давно подрезали ей крылья жесточайшей блокадой, едва посмела чирикнуть, что свою свободу из когтей не выпустит. Миссия Гуманизма уверена, что свободная птичка рано или поздно разожмёт коготки в голодном обмороке, но птичка по имени Веба оказалась бойкой, похорошела на диете и уточнила: с голоду помрёт на своих пустых курортных пляжах, но помрёт свободной.

И на том рассорилась с гуманистами окончательно.

Да, на пустых курортах Вебы лето бушует круглый год… И там очень красивые девушки.

…Расстроенный начальник базы извинялся за аварию перед капитаном Къядром, господином потомственным офицером отборного княжеского отряда. Конечно, причина аварии – в преступной халатности! А бледного пожилого механика господин начальник базы немедля оправит в камеру арестантов и будет судить за халатность. И выставит из ополчения за безграмотность. Выставит с треском!

Вызванный в штаб испуганный механик всегда искренне доверял вышестоящим, всегда был строг с нижестоящими и безуспешно пытался что-то сказать перебивавшему его господину начальнику базы. Похоже, он жаловался на старшего техника Дъярра – того карьериста, что лазил с отвёртками в машине господина юнкера. И грозил вызванному в штаб старшему технику Дъярру оплеухой.

Пожилой механик не знал, что новый техник осматривал машину юнкера Эдигъярра по приказу капитана: накануне Дъярр нашёл в штурмовике капитана маленькую и очень аккуратную магнитную мину с хитроумным электронным взрывателем – такую не сделаешь в местной мастерской и не распознаешь в нагромождении труб и проводов, такая меняет цвет и фактуру под окружающий её фон; – высокие технологии! Но Дъярр каким-то образом нашёл и снял мину. А затем тихо, в трёх словах, доложил о ней капитану. И капитан взглядом велел лесному самоучке проверить вторую машину – проверить так, чтобы никто ничего не увидел и не услышал.

Никто ничего не увидел и не услышал. Кроме механика. Оказалось, усердный и бдительный механик присматривает в бинокль за стоянкой (в домике у озера обитала переводчица Миссии, она всегда купалась голышом прямо возле стоянок). И вооружённый биноклем глаз механика заметил возню у штурмовиков. Механик тут же пожаловался господину начальнику базы на своеволие юнца, ковырявшегося в сложной машине без спроса. Любопытный сопляк лез в двигатели! В двигатели, отношения к которым не имел никакого! Да откуда этот карьерист Дъярр вообще тут взялся?! Ишь, «прибыл из Лесных владений»… Вот и пусть катится в свои Лесные владения! Пилить лес!

Механик косвенно обвинял молокососа в аварии – видимо, механик ничего не знал о минах и о приказе капитана. А капитан понял, что жалобу услужливого дурака учли и под утро заминировали машину вторично. Именно «под утро», ведь под утро капитан вызывал Дъярра со стоянки, варить настой. Второй штурмовик заминировать вторично не успели – значит, вернувшийся на стоянку Дъярр спугнул диверсанта.

Капитан променял жизнь ведомого на свой пищевой каприз.

Начальник базы был сдержанно разгневан. Начальник пришлёт нового механика! На базе множество исполнительных толковых механиков. А с нерадивым «старшим техником» Дъярром он, господин начальник базы, разберётся жёстко. Очень жёстко! И совсем в другом месте.

Капитан не стал спорить. Он кивком подозвал испуганного Дъярра, безжалостно оторвал от рукава старшего техника шеврон ополчения и одним движением прилепил на его место эмблему княжеской дружины: обслуживать машину капитана Къядра теперь будет этот – без механиков из местного ополчения! – и теперь уже «господин механик» Дъярр. И швырнул новому механику свой белоснежный платок: вытрись, воин! – седьмой день в мазуте. Ах, «машину осваивал»… Умойся, получи на складе форму княжеских дружин и пришей к ней эмблему, господин освоивший машину механик. «Осваивал» он… Тебе «Даку» и за пять лет не освоить, гимназист!

Штурмовики не требовали обслуживания ещё семнадцать дней, так утверждали специалисты «Авиатактики» и так уверяли перед вылетом механики авианосца.

Затем капитан повернулся к господину начальнику базы и снова стал вежлив: если господин начальник базы желает разобраться жёстко и в другом месте, то господин капитан не прочь присутствовать при разбирательстве. Даже обязан присутствовать! И обязан сопровождать обоих спорщиков в столицу, в точном соответствии с Правилами суда над людьми князя Госпожи Великой Сахтаръёлы. Ведь господин механик Дъярр намерен спорить в княжеском суде? Видите: он хочет кивнуть. Готов. Господин начальник желает слетать в столицу, к новому князю? Говорят, новый князь справедлив и быстр в решениях.

Господин начальник базы очень торопливо не пожелал лететь в столицу. Капитан поймал растерянный взгляд уже бывшего механика и отвернулся. А новый механик, несмотря на полученную красивую эмблему и неожиданный гигантский взлёт по служебной лестнице, выглядел страшно обиженным. Он не сохранил мины, обе сработали в бездонном заброшенном колодце за пляжем: капитан не позволил мальчишке лезть в механизмы мин с какой-то дурацкой отвёрткой-самоделкой и велел спрятать мины именно там. В надёжном каменном колодце, откуда древние строители крепости брали какой-то минерал. И велел новому механику перебраться с вещами из офицерского домика в ангар, куда тягачом буксируют штурмовик. И жить в ангаре, как в лесном дупле. Всю ночь следить за машиной! Попутно сбегать в библиотеку базы и разыскать все путеводители по знаменитому ущелью. Непременно с фотографиями целебных источников и всевозможных видов ущелья изнутри. Видов замшелых красот, кустарников всяких, каменных сосулек… Особенно каменных сосулек!

Капитан опасался, что в ущелье имеются каменные перемычки, огромные каменные сталактиты от потолка до пола, какие он видел в пещерах Северной бухты. И тогда проскочить на штурмовике сквозь ущелье будет самоубийству подобно. Гибнуть ради секретного «щита» капитан не собирался, полагая обмен своей жизни на любую аппаратуру неравноценным.

Он намеревался на рассвете пролететь ущельем на штурмовике и расстрелять упавшую машину из пушек. Сжечь вместе с нею секретный «щит», делавший «Даку» невидимкой. Главное – попасть в бак с горючим. В полный бак упавшего «Даки» втиснута энергия десяти боеголовок, предназначенных для стрельбы по авианосцу. От разбитого штурмовика останется кучка оплавленного металлолома, а от местных целебных вод – воспоминания. И уж потом – выполняя приказ умершего князя! – можно брать курс на север. Капитан не нарушит никаких договоров и ничьих законов. И удаляться от горящего ущелья не будет стыдно.

…«Дака» и Дъярр появились в ангаре одновременно. Тягач тащил машину, а Дъярр сидел, свесив ноги из правого двигателя. Он был в новенькой униформе с эмблемой и с двумя огромными металлическими чемоданами. Чемоданы волокли ополченцы – видимо, восторженные приятели господина механика.

Дъярр с удивлением доложил капитану, что в библиотеке нет ни одной фотографии ущелья. Странное дело: этих старых путеводителей всегда – завались! Кучи пылятся! А теперь – ни одного не пылится. Чудеса… Но он, Дъярр, побывал в этом ущелье с егерями, прошёл его насквозь и может нарисовать господину капитану самый точный план, указав все источники. Очень вкусный третий источник. И седьмой. В том походе был обострён вкус к воде – уйму фляг выпили! – и он, Дъярр, неплохо рисует.

Капитан внимательно изучил рисунок и похвалил механика за наблюдательность: никаких перемычек в ущелье действительно нет. И велел нанести на план приблизительные поперечные размеры от пола к потолку ущелья, по всей его длине. Через равные интервалы. Ну: линии со стрелками, цифры над ними… Превратить рисунок в чертёж, так сказать.

Юный механик догадался наконец, зачем капитану потребовались путеводители. Он страшно разволновался и понёс какую-то околесицу про реакции ядерного синтеза в смесях, про боеголовки – о которых он никогда не думал вообще-то, но в принципе они возможны на этих реакциях! – и листал измятую тетрадь с формулами. И горячо доказывал, что наука ошибается уже сотни лет, а он-то к утру точно управится. Ибо всё необходимое есть в чемоданах и в том ангаре, куда утащили «Даку». Сюда ведь свалили уцелевшее оборудование разграбленных ремонтных мастерских. Незачем лезть в ущелье на самолёте! Влететь-то можно, вход в него из долины широкий… А как вылететь?! Выход к морю узкий. Это же верная смерть! Там машина протиснется еле-еле, впритирку! Нельзя же намылить штурмовик! Надо стрелять издали, ракетой. Конечно, ущелье длинное. Наверное, и десяти ракет не хватит, чтобы сжечь в нём «Даку». Да и неизвестно к тому же, где лежит «Дака»! Как быть? – а очень просто! – надо заменить боеголовку! Да! Имитатор боеголовки учебной ракеты превратить в настоящую, в термоядерную! Да! Не совсем настоящую и не в том смысле «термоядерную», конечно… но наука ведь ошибается. Удивительно: как никто не догадался раньше? Главное – попасть ракетой в ущелье. Взрыв будет такой, что из ущелья все камни в Слоссу улетят! От сбитого «Даки» и кусочка не останется! Если и останутся секретные кусочки, их взрывом в море забросит, там они утонут. Он, Дъярр, к утру управится. Ибо теоретически рассчитал, что…

И трещал листами тетради.

Капитан уяснил из непонятного научного лепета, что механик Дъярр предлагает втиснуть в учебную аппаратуру головной части ракеты миниатюрную боеголовку-самоделку из какой-то подручной атомной взрывчатки и собственных галлюцинаций. Он нисколько не удивился намерению юнца забраться в боевые цепи сложнейшей ракеты, все юнцы всегда лезут в любые цепи. В боевые, в пищевые… С отвёрткой.

Капитан давно освоил тон, которым образованные господа офицеры вели беседы с ополченцами-лесниками, ополченцами-скотоводами, ополченцами-пасечниками… да и прочими ополченцами из лесной и степной глуши, где добрые мамы снаряжали любимому чаду вещмешок и утирали слезу, а небритые отцы подбирали слова сурового напутствия:

– Служи честно, сынок! Милосердной Ормаёле, значит.

Он видел таких ополченцев на полигоне. Старательных и кое-как выученных в бревенчатых «гимназиях», хотя некоторые ученики самоотверженных старушек-учительниц и разбирались в электричестве. Даже изучили геометрию. Высокообразованные же ополченцы-философы отбывали службу в уютной Северной бухте, бесконечно споря: кто такие сахтаръёлы?

Капитан поморщился:

– Я слыхал, тебя сослали сюда на погибель. Так вот: тебя сослали на мою погибель. Уморишь формулами. Где и зачем ты их срисовал?! Умеешь варить настой лесных колдуний? – вот и вари. Какое у тебя вообще образование, чучело ты лесное?!

И услышал нечто поразительное: да, юный механик Дъярр учился в основном дома, самоучкой, но с отличием закончил гимназию в столице Древних владений, городе Вадиръяндре. Экстерном! Вообще-то он из Лесных, но живёт прямо-таки у границы с Древними. Имеет там участок леса. У границы. И два золотых диплома. Диплом Академии основ науки и диплом университета Гаттирхарда.

– Тебе сколько лет? – оторопевший капитан даже отступил на шаг.

– Девятнадцать! – лихо доложил механик и занервничал:

– Скоро будет девятнадцать… Вот-вот будет… То есть весной будет…

– Перескажи историю своего обучения, – велел капитан; он не поверил в дипломы. – Тащи сюда дипломы и начинай с гимназии Вадиръяндра. С датами!

Историю обучения Дъярра физике, генетике и кибернетике капитан выслушал, как лесную сказку, оторопело разглядывая принесённые Дъярром золотые пластинки дипломов. Он слыхал про гениев, которые уже в детстве знают сто языков, в тринадцать лет поступают в академии и совершают всевозможные подвиги ума, но никогда не видал таких типов среди учёных полигона или специалистов «Авиатактики». И пришёл к выводу, что их либо вовсе нет и журналы врут про гениев, либо специализированных умников прячут от общества из сострадания: они невменяемы, их взгляд блуждает бесцельно, их кормят с ложечки. Они выплёвывают кашку и бормочут миру идеи про устройство мироздания на ста неизвестных науке языках.

Но перед капитаном Къядром стоял обыкновенный юнец, который и не брился ещё ни разу. Обыкновенный парень первого полугодия службы, разве что в форме дружин, но этой униформой капитан принял его под защиту князя, а не в дружину вовсе. Да и какой из него профессиональный воин?!

Капитан даже закашлялся настоем: ему показалось почему-то неуместным придерживаться в разговоре с механиком прежнего снисходительного тона.

Спросил, подумав:

– Значит, боеголовки заменить надо? – так?

– Так точно! – громко подтвердил Дъярр.

Капитан вздохнул и направился к штурмовику. Привычным движением открыл незаметный и тяжёлый люк в боку машины:

– Перестань чеканить шаг и выкрикивать «так точно», «никак нет», «не могу знать»… Утомляет. Пилот штурмовика и механик говорят кратко, чётко и только по делу; правило такое в дружинах. Теперь подойди. Знаешь, что это?

Механик с интересом рассматривал четыре ряда блестящих заглушек на броне штурмовика. И произнёс упавшим голосом:

– В инструкции этого нет…

– В какой ещё инструкции? – удивился капитан. – Ты инструкции на «Даку» читаешь, что ли?!

– Уже прочёл все, господин капитан! – вытянулся механик и спохватился:

– Те, в библиотеке базы. Секретные.

– Нет, дорогой мой… – усмехнулся капитан – …тут нужна не «секретная» инструкция, а «совершенно секретная».

И похлопал рукою по рядам заглушек:

– Это кодоблокировочное устройство. Сокращённо КБУ. Верхний ряд – это «кладовка», в ней хранятся стержни. Ряд ниже – это дырки, в них вставляют стержни из «кладовки», в правильной последовательности. Такие штуки установлены на всех носителях термоядерного оружия. На наших носителях и на носителях Объединённых сил Миссии. Совместная разработка и совместный контроль.

– И «совместные» разработки ведут?! – остолбенел механик.

– Ведут… – вздохнул капитан и принялся выкручивать одну из заглушек, под которой оказалось отверстие в броне штурмовика. – Видел? Сюда вворачивают стальной стержень с резьбой, из верхнего ряда. Он замыкает одну цепь.

Провёл рукой по ряду заглушек:

– Тут код на тридцать два стержня. В дырки нужно ввернуть сколько-то штук стержней; я не знаю, сколько куда и в какой последовательности, чтобы открыть доступ в ракетный отсек. А вот эти… – провёл рукой по другому ряду – …блокируют пуск ракет. Всё так же: выворачиваем стержень из верхнего ряда и вкручиваем в нижний. Сможешь угадать, сколько и куда из тридцати двух? Дважды! Рядов два. Вот и я не смогу. Так что у меня четыре учебных «Сенхимела», которые я даже запустить не могу. У меня только пушки и есть. Вот так-то. Наливай настой.

Механик задумчиво наливал в чашку ароматы из термоса. И нерешительно предложил:

– Может, я попробую подобрать шифр, господин капитан? Время есть.

Капитан наблюдал, как наполняется чашка на деревянном ящике, заботливо превращённом в столик:

– Пробуй. Но учти: первая ошибочная установка замыкающего стержня – и завоет сирена, сработает радиомаяк несанкционированного доступа, сигнал уйдёт к нам и в Миссию. Вторая ошибочная установка заблокирует доступ к кодовому устройству и к «Даке». Даже в кабину не влезешь. Нужно будет вызывать специалистов с аппаратурой, чтобы всё оживить.

– А… третья? – механик слушал, переливая настой поверх чашки.

– Сработают заряды самоликвидации боеголовок, – капитан отобрал у Дъярра термос. – Они там, в отсеке. Ракетам и «Даке» каюк.

Отпил настоя:

– Угомонился?

Механик приуныл:

– Рассматривать-то эту штуку можно?

– Рассматривай, – разрешил капитан. – Хоть глазами прожги. Но пока слушай и запоминай. Завтра я улечу, а ты – будь добр! – сиди тут очень тихо. В «Даке» нет места двоим, увы. Как мышь сиди: и не видно тебя, и не слышно тебя. Лучше всего за ящиками спрячься.

Капитан кивнул на гору ящиков.

– На рык начальников не выпрыгивать, на девичий плач не поддаваться, друзья детства для тебя умерли.

– Н-н-не было друзей… – заикнулся механик.

– Теперь есть, радуйся, – обнадёжил капитан. – Друзья уже догадались, что кто-то умный снял мины с «Даки». И нервно вычисляют имя. Вычислят быстро, это на твой «вычислительный метод Дъярра» им талантов и дипломов не хватит, а твоё имя они разнюхают, как раз чихнут. Любой шелудивый пёс может унюхать такое, что тебе и не снилось; а у пса диплом есть? Нету у пса диплома. Ты опасный свидетель, господин генетический кибернетик. И завтра вечером улетишь давать показания Охранной службе. Они пришлют транспортник. К транспорту мчать ураганом и на окрики со стрельбой не реагировать: боевыми стрелять не решатся, тут сторожевые датчики боевой стрельбы ещё не заржавели. Видишь седьмую стоянку? Туда сядет транспортный самолёт. Прямо туда и дуй опрометью, как только выключат двигатели. Я уже отправил уведомление о твоём срочном переводе в Северную бухту. Пилоты транспорта будут в курсе.

– А… – механик был растерян. – Что я буду делать в Северной бухте?

– Настои варить, – коротко ответил капитан. – Теперь: меня не беспокоить и не будить, хоть всю базу пусть взорвут, мне надо выспаться перед вылетом. Тебе из ангара не выходить, носа не высовывать и не спать. Новых друзей не проспи! Вопи, если что, не геройствуй сдуру. У меня пистолет есть – видишь пистолет? – а тебя, пока ты свою робость раздуешь до героизма, убьют сто восемь раз. И вся твоя дипломированная история закончится в этом ангаре. Осмотрись: грязный ангар? Вот в нём и закончится. Под тем тряпьём. Они тряпьём тебя закидают, а крысы сожрут твои мышцы и внутренности.

Дъярр задумался над числом «сто восемь» и вдруг поинтересовался неуверенно:

– Может, вход в ангар заминировать, господин капитан? Я не хочу заканчивать историю в ангаре. И «сто восемь» – это быстро, я не успею разозлиться до рукоприкладства.

– Чем ты его заминируешь?! – с досадой бросил капитан.

– У меня мины «Тарантул» имеются! – оживился Дъярр и вытащил из своих чемоданов мину неприметной наружности. – Бесшумные! Егеря подарили. Мой гонорар за услугу, так сказать.

– Очень своевременный и удачный гонорар, – капитан осмотрел мину. – Минируй. Кого князем выбрали, кстати? Ага… То-то, смотрю, база в панике.

Сплюнув от досады за свою безоружную машину, он ушёл к облюбованным для ночлега десантным парашютам – их возвышались целые горы в захламлённом ангаре, представлявшем гигантскую свалку приборов. Капитану надо было выспаться перед полётом сквозь ущелье, ибо события дня его вымотали.

Поздней ночью капитан проснулся от визга дрели: механик Дъярр задумчиво сверлил что-то, а из раскрытого брюха штурмовика выдвинулись на манипуляторах четыре ракеты «Сенхимел»: белые, с внушающими трепет символами на корпусах и складывающихся стабилизаторах. Капитан некоторое время тщился понять спросонок: что за мальчишка в униформе профессионального воина орудует над содержимым ракеты? Почему кругом разбросаны какие-то огрызки проводов и дымят светящиеся колбы?

В другое время он поразился бы взломщику, сумевшему без кода вскрыть ракетный отсек «Даки». Разгром самих ракет был делом вообще немыслимым! – во всяком случае, капитан никогда не видел подобного безрассудства и вышвырнул бы энтузиаста со службы без колебаний. Но сквозь тяжкую дрёму он глянул на невозможное событие и подумал равнодушно: «Приснится же такое».

И снова провалился в сон.

…Дъярр трудился самозабвенно и ничего не замечал. Не заметил он ни бесшумно сработавшего «Тарантула» за входом в ангар, ни панической возни за дверями: там с тихими проклятиями пытались замести следы, оттащить в ночь улики, ловя тела убитых на леску с крючками, сродни рыболовным. Трупы никак не желали ловиться, а подползать ближе «труполовы» не решались: они прекрасно знали радиус поражения и точность мин «Тарантул». И не знали, сколько ещё таких тарантулов стерегут вход в ангар.

Прощальный круг

Утром «Дака» выглядел, как ни в чём ни бывало, а измученный механик Дъярр посапывал в углу у своих драгоценных чемоданах, свернувшись в клубок. Рядом с ним стоял термос «в цветочек». Капитан припомнил ночное видение, светящиеся колбы и выпотрошенные ракеты. И усмехнулся про себя: даже спящее сознание жаждало вооружиться любым путём, включая сказочные.

Выдернув кольцо из первого попавшегося парашюта, он напустил на Дъярра необъятную волну невесомой синтетики: пусть дрыхнет под куполом парашюта, всё меньше будет мелькать по ангару. Под такое покрывало не заглянуть, запутаешься.

И принялся облачаться в лётное снаряжение.

…«Даку» буксировал огромный тягач, выхлопы его двигателя создали ветерок в ангаре, парашют над спящим Дъярром заволновался пузырями – капитану даже показалось, будто спящий механик очнулся и мечется под белой пеленой.

Над лётным полем висел густой туман. Вокруг «Даки» засуетились механики, но капитан прикрикнул на них: прочь, машина не нуждается в обслуживании.

Огромная авиабаза спала. Всё было призрачным каким-то: фиолетовое небо, мягкий полумрак. Дневная звезда светила сквозь туман большим расплывчатым диском, механики что-то бормотали о прощальном ритуале, якобы назначенным господином начальником базы.

Капитан не слушал. Он уже взялся было за лесенку в кабину, когда из тумана вынырнул изнурённый и бледный механик Дъярр.

– Ты что тут поделываешь?! – разъярился капитан. – Я тебе где велел ждать, скотина эдакая?!

– Разрешите доложить, господин капитан! – Дъярр вытянулся, с ужасом поглядывая на кобуру капитана. – Боевые ракеты «Сенхимел» готовы к пуску в количестве четырёх штук! Я проспал доклад, виноват!

– Чего-чего? – не понял капитан. Посмотрел зачем-то на корпус «Даки» и снова повернулся к механику. – Повтори про ракеты.

– Боевые ракеты «Сенхимел» готовы к пуску в количестве четырёх штук! – повторно отрапортовал Дъярр о готовности ракет. Он и сам был готов к смерти, если судить по выражению лица.

Из тумана придвинулись механики и водители тягача.

Капитан, переваривая услышанное, повысил голос:

– Механикам и водителям построиться у кабины буксировщика! «Смирно» встать!

Туманные тени исчезли, и капитан негромко потребовал у Дъярра:

– Доложи подробно, но кратким слогом. Суть я ухватил.

– Оно не было закодировано на запрет пуска, – волнуясь, начал докладывать Дъярр кратким слогом. – Я…

– «Оно»? – перебил капитан.

– КБУ! – торопливо выпалил Дъярр. – Для краткости я называю кодоблокировочное устройство словом «оно». Я одну заглушку над дыркой вывернул, другую – бум! – а третья со стержнем вытаскиваться начала! Представляете?! Отсек ракетный открыт! Ну, а как через него достучаться до второго ряда дырок…

В тумане высветились огни фар; кто-то ехал от штаба базы.

– …я сразу сообразил. Словом, все четыре готовы к пуску. Но учтите: стрелять надо издаля, потому что…

– В ангар, – коротко приказал капитан, наблюдая за фарами в тумане. – Бегом.

– А как же подробный доклад? – удивился Дъярр. – Кратким слогом? Я слог уже освоил, я все сокращения обдумал и сочинил интуитивно понятные аббревиатуры…

– Бегом, скотина! – взорвался капитан, и Дъярр пулей исчез в тумане.

Капитан же напустил на лицо дружеское выражение и с ним встречал начальство авиабазы, грузно вылезающее из трёх автомобилей. Потом расписывался в журнале убытия, любезно распахнутом свитой господина начальника базы, любезно отвечал на все прощальные речи и забрался в кабину. И долго сидел в тишине, настраиваясь на полёт. Значит, у него есть четыре ракеты… Пусть учебные, но – ракеты! Надо полетать над морем, обмозговать, вычислить место аварии, составить план атаки. И ахнуть по ущелью всеми четырьмя ракетами. В них полно горючего. Пожар будет что надо. Надо сжечь «Даку», пока не уволокли.

– Помогай, сестрёнка, – сказал он вслух и запустил двигатели машины. – На тебя одну вся надежда.

* * *

Он вёл штурмовик вдоль береговой линии с большим креном в сторону моря, удерживая взглядом чужую эскадру, которой вчера не было и в помине. Но сегодня в остывающем море грели свои животы серые стальные туши. Ударный авианосец «Йюлаусёч» и шесть зенитных крейсеров эскорта: четыре вокруг гиганта, почти вплотную. Два далеко, у входа в бухту. «Полтиюли» и «Логзи», – распознал те дальние крейсеры капитан. На глупую попытку припугнуть Миссию двумя безоружными штурмовиками покровители местных банд нагло ответили отрядом боевых кораблей.

Доклад капитана о чужой эскадре в территориальных водах Сахтаръёлы не пожелали слушать «наверху». Некогда: там послевыборная лихорадка.

Серые корабли капитан изучил ещё в Академии, где изучал многое: и стальных гигантов далёкого лживого врага, и утлые судёнышки молчаливого хитрого соседа – тот загадочно пыжился, всем и каждому грозя стать великим (со временем, разумеется). Увы! – с понятием времени у соседа было совсем плохо: он прожил тысячелетия и уверовал, что бессмертен. Сосед исстари чурался кровавой и опасной медвежьей охоты, но однажды набрался-таки духу и сунулся к берлоге соседки-медведицы с воинственными воплями. Еле-еле унёс драные бока из холодной берлоги, но взлелеял мечту выщипать всю шкуру медведицы незаметно, отщипывая по волоску и вообще не залезая в страшные заснеженные леса с винтовкой. Если ты бессмертен, куда спешить со стрельбой?! – отщипывай потихоньку шерстинки от ротозейки. Глядишь, за небольшую часть своей предполагаемой вечности и управишься.

Сосед жил долго и, как полагал капитан, выжил из ума от старости. Соседу вдруг втемяшилось, что он – не человек вовсе, а умная старая лошадь. Такая умная, что наверняка переживёт безмозглых молодых тигров и глупых удавов – они ведь непременно сцепятся в драке за право хозяйничать в мире. И потому слопают друг друга без остатка. Самое главное для умной лошади – переждать чужую драку на холме, куда не долетают пули. А уж когда околеют безмозглые хищники… – о! – тут-то весь бесхозный и покладистый мир заструится в лошадиную торбу вкусными зёрнами. Жуй – не хочу!

Даже намёка на сомнение в исходе поединка страшных удавов сосед-лошадь не желал слышать ни в какую: непременно сцепятся и непременно слопают без остатка. Так и ржал на весь зернистый мир, назначая соседей в удавы попарно и поражая даже самых буйных своими фантазиями.

В отличие от обидчивых тигров и злопамятных удавов, на соседа никогда не злились в медвежьем углу мира. В Сахтаръёле вообще не спешили злиться и всегда понимали: старческое слабоумие заслуживает сострадания, а не укоров.

И вот теперь в снисходительную берлогу пожаловал сам флагман Второго Ударного флота Ваулинглы, влез собственной персоной и со свитой. Вчера ещё расслаблялся в порту Слоссы после океанского перехода, но отпихнул тамошних потных девок и всю ночь гнал на атомных парах сюда, к месту диверсии. Вошёл в Тёплое море Сахтаръёлы и огласки в том не страшится – ведь сегодня Госпожа Великая Сахтаръёла выбирает нового князя, сегодня в её городах суета сует, сегодня кулачные бои на всех мало-мальски широких улицах и сегодня последнее круглосуточное дежурство раздражённой городской стражи. Да и Охранной службе сегодня не до авианосцев – сегодня сошлись врукопашную такие тайные силы, для которых любой авианосец – клоп. Сегодня никому и дела нет до какой-то сомнительной диверсии и тем более до озлобленного капитана Къядра. Жив-здоров, капитан? Так какого рожна путаешься под ногами со своими докладами и авианосцами?! Летай молча, паразит! Завтра разберёмся.

Сегодня съехавшиеся в столицу управители ста девятнадцати взбудораженных владений Госпожи Великой Сахтаръёлы решат, кем и с кем быть их Госпоже. Сегодня всем наплевать, что в Тёплое море влез какой-то «Йюлаусёч». Вздор! – он что, выпил это море?! Вот выберем князя и турнём твой авианосец со свистом, если сам не драпанёт к тому времени, хвост атомный поджав. Мы тут князя выбираем. Вдумайся: князя!

Сегодня тут можно кликнуть вполголоса независимость Южных владений, никто и не заметит, что от Госпожи Великой Сахтаръёлы оторвали кусочек. Завтра все будут кипеть любопытством, слушать речь нового князя, убирать гневный мусор с площадей. Никто не услышит, как оторванных кусочек поспешно принимают в Миссию, под чужой ядерный зонтик. А послезавтра все забудут про то, как чужая эскадра немножко заглянула за проливы. Кто не забудет – тот простит. В Сахтаръёле люд очень отходчивый и легко прощает всех нашкодивших: мы ж не забияки какие-то мелкотравчатые! – нам злобу на людей не простят. «Кто не простит?» – известно, кто: сама Милосердная Ормаёла. Мы же треть суши, нам злобиться не к лицу как-то!

И кто приучил народ измерять свою силу не числом жизней, а размером незаселённой снежной суши…

…Стальной гигант не проснулся от гула штурмовика, кто его ни пилотируй – да хоть бы и сам капитан Къядр! – этот ненавистный лётному составу Объединённых сил потомственный офицер Госпожи Великой Сахтаръёлы. И со вчерашнего дня весьма злой потомственный офицер. Потому за штурмовиком идёт по пятам (на всякий случай!) пара палубных истребителей, взлетевших с авианосца. Крейсеры тоже спохватились и (тоже на всякий случай!) насторожили в капитана стволы скорострельных пушек: мол, мало не покажется, безоружный неудачник. Только сунься! Урезонь пыл, мы тебя видим.

Несколько лет назад гигантский авианосец временно ослеп и не видит штурмовиков «Дака» своими зоркими глазами, которые следят за половиной океана. И потому вынужден таскать за собой зенитную свиту, надеясь на её смешные пушки-хохотушки и на глупость чужого пилота-невидимки, если тот дурнем набитым сунется под зенитные снаряды, а не саданёт четырьмя тяжёлыми ракетами из заоблачного поднебесья. Интересно: хватит ли четырёх «Сенхимелов», чтобы потопить такой авианосец? Теоретически – да; если удачно попасть в боекомплект, то достаточно и двух. Так считают умные сахтаръёльские оружейники, никогда не стрелявшие ракетами по настоящему атомному гиганту. Никто и никогда не стрелял по этому авианосцу, он построен много позже войны, в которой насмерть сцепились танками и авианосцами сильные безумцы, поставившие амбиции вождей превыше судеб народов. Немногие выжившие силачи сильно поумнели в той давней бойне и боле не бьются насмерть. Они безответно избивают слабых и приветливо улыбаются друг другу.

Капитан поприветствовал незваных гостей едкой любезностью, дав круг над ними на пределе возможного: пусть повертят башнями, неча дрыхнуть. Трудитесь и потейте.

Его не интересовал облик наглеющего гиганта и вид его зенитных подельников. Он знал их уязвимые внутренности назубок.

…Штурмовик завершал круг. Стволы зениток – тоже. Все восемьдесят.

«Обнаглели напрочь, – подумал капитан. – Зашли и стоят, башнями тут крутят. Как дома! Пока сообщат новому князю, пока оттуда начнут возражать, пока тут будут прикидываться дурачками: дескать, компасы поломались. Дня три и проторчат. Вот твари бесстыжие… Не пушками ведь народ смешить? – у него и гореть-то нечему на палубах, всё спрятал в трюм. Учебной ракетой палубу не пробить».

Почему кодоблокировочное устройство «Даки» было включено на открытие ракетного отсека?! – его ведь предупредили в Северной базе о запрете пуска, выдали секретный пакет с кодами, он сам передал пакет начальнику базы. Что за бред?! Неужели начальник базы трудится на Миссию? Передача вероятному противнику секретных кодов КБУ – это уже не воровство тушёнки и не продажа пулемётов, пусть даже большими ящиками. Это попахивает не отставкой и не грандиозным скандалом, а обыкновенным расстрелом.

Капитан повернул машину к берегу, где топтались полосатый кораблик и жужжал полосатый вертолёт Миссии Гуманизма – оказывается, и эти думали, что «Дака» улетел. Значит, знали о приказе улететь.

Неужели начальник базы?

…Отблесками на фюзеляже вертолёт напомнил капитану насекомое, которое хитростью матери-природы обрядилось в яркие полосы, дабы отпугнуть хищника своим устрашающим окрасом. Это иностранное насекомое ползало над осенними склонами и лезло хоботком-прожектором в туманную гигантскую расщелину, знаменитую своими источниками целебной воды и карманниками-невидимками. При появлении штурмовика полосатое насекомое напрягло нервные узлы и поспешило высветиться из зыбкой дымки всеми фонарями: попробуй сунуться! Я полосатое и гуманное!

Дымка тумана уже таяла над морем и побережьем, но по всем ущельям туман ещё висел белёсым призраком, пряча густые леса низин и подножия гор в колдовскую сказку, каких капитан наслушался в детстве от зеленоглазой огненной служанки, вечно смущавшейся мрачного отца. Вчерашний дождь зря торопился возвестить об осени и тоже смутился, дёрнул плечиками, красиво присел и… незаметно исчез. На юг возвращалось пышное знойное лето – видимо, оно что-то забыло тут впопыхах и вернулось, подобно второй служанке. Блондинке.

Да, сегодня будет очень жарко. Не загореться бы кому.

Видимо, так подумалось и вертолёту-насекомому. Насекомое спешило запугать господина капитана своими фонариками: смотри, я под защитой межгосударственного договора! Не смей и близко подходить, не то нажалуюсь твоему начальству. Самому-самому большому твоему начальству. Вот так! И покажу тебе язык! Вот так: «Ы-ы-ы!».

Капитану почудилось, будто вертолёт действительно показывает ему язык. Языкастый вертолёт всегда жаловался самому-самому большому начальству капитана, минуя начальства малые и начальства средние. Он даже повадками напоминал бессовестное насекомое: молниеносно мчался к самому-самому большому начальству капитана, влетал в любую щель начальственного кабинета и жужжал кошмарную жалобу на обидчика. Но любому прочему дурню полосатый вертолёт всегда басовито гудел про какие-то иностранные суды нижайшей инстанции: претензии только туда и только в установленном порядке.

Обижать и обижаться вертолёт умел и любил. Но сегодня – похоже на то – он никак не ожидал увидеть над утренними вершинами пилотируемый капитаном Къядром штурмовик «Дака» и перепугался до полусмерти. Как и красно-белый полосатый кораблик; тот торопливо замигал огнями у невразумительной линии отлогого берега. Это полосатое водоплавающее насекомое, набитое патронами и гранатами, подбиралось к лесу, где прятались небритые «буревестники свободы» с опустевшими магазинами автоматов.

Ишь, сколько их собралось тут за одну ночь, едва прослышали про катастрофу и про отзыв уцелевшего штурмовика в Северную бухту…

От кораблика к неразличимому берегу уже отчаливали переполненные боевым скарбом шлюпки, но сверху казалось, будто корабль и шлюпки выброшены далеко на берег – здешнюю кромку очень чистой воды можно отследить только на мелководье и лишь очень приблизительно, по рваной полоске белой пены. Эту полосу кое-где и еле-еле шевелили вялые прозрачные волны. Они лениво выталкивали обиженную пену дальше, на сушу, и оставляли свежую, убегая миллиардами шипучих струек в толщу отшлифованных разноцветных камешков, прощавших волнам их непостоянство.

Капитан внимательно рассмотрел шлюпки: шесть штук. Вечером мрачный командир егерей сообщит господину начальнику базы: прибыл корабль Миссии, шесть больших лодок совершили к нему по скольку-то рейсов каждая. Миссионеры пополняют боеприпасами банду и вывозят раненных наёмников. Завтра повезут на корабль захваченных местных: мальчишек в карикатурной униформе и полуголых девушек на продажу. Место содержания заложников егерям обнаружить опять не удалось.

Господин начальник базы заторопится, скользко зыркая маленькими глазками по стенам; капитан понятия не имел, какого они цвета – он вообще не знал, какого цвета глазки хотя бы у одного господина начальника ополчения Южных владений. И даже опасался, что вне роскошного мундира не узнает ни одного местного начальника.

Ночью из ворот базы уйдут грузовики. Уйдут, пригасив фары. В кузовах огромных машин будут толстые ящики и толстые охранники господина начальника – все в новеньком камуфляже, все бритоголовые, с невероятно могучими шеями и с маленькими автоматами, какими разве что беременных сук пугать. Местные ополченцы не любят дальнобойных винтовок со сложной оптикой. Не любят за сильную отдачу и за синяки на плечах. К тому же дальнобойные винтовки тяжелы, громоздки и – самое главное! – из них надо учиться стрелять. Надо поддерживать твёрдость рук, понимать утомительные поправки в умном прицеле и не паниковать в сутолоке боя, где всяк перепуганный трещит наобум из автомата – он ведь надеется запугать «слабаков» вообще без боя и потому палит непрерывно, замирая ужасом: а вдруг «там» не «слабаки» и встретят гранатами?!

Капитан плохо понимал тягучую речь местных ополченцев, их ударения в первый слог и безумную их тоску по лёгкой наживе – впрочем, иные ополченцы давно не служат в здешнем ополчении, «иных» убили и продолжают убивать пришлые наёмники. Немногие уцелевшие из «иных» прячутся в горах с винтовками и убивают наёмников.

Потому-то здешние начальники и не задерживаются на должностях, возле которых нет-нет, да и бухнет выстрел снайпера. И потому однажды на авиабазу прибудет другой господин начальник, ещё не купивший недвижимость в далёкой Ваулингле. И снова будет шесть лодок. Как и сегодня.

Завтра на полосатый корабль повезут плачущих девушек и связанных мальчишек в пародиях на военную форму, неряшливо сшитую где-нибудь за границей по глумливым эскизам: и чтобы жало подмышками, и чтобы отвисало сзади, и чтобы теснило на груди. И топорщилось у колен. У этих мальчишек (вообще не подозревающих о наличии какого-то ополчения и выросших в горах) нет и никогда не было своей униформы: они родились и воюют в Южных владениях, они понимают толк в трофейных горных сапогах, ибо военную одежду видят только на враге. Но все захваченные бандой подростки будут в похабной форме и без сапог, все они будут босыми – капитан видел фотографии таких «беженцев» в иностранных журналах: все обряжены чужими руками в потешную униформу и все босые – откуда обувь у перепуганных и заискивающих неудачников? Откуда юбки и трусы у бесстыжих неудачниц?! – смотрите, их бесстыжие девки даже трусов не носят!

«Раб должен быть труслив и всегда бос», так требуют заказчики живого трофея: доставить босых, испуганных и заискивающих. Не заискивающих и не испуганных добьют из маленьких автоматов. Заискивающих и босоногих будут показывать улыбающимся обывателям государств Миссии – смотрите, глупыми сахтаръёлами может управлять горсть смелых пришлых варваров.

«Дака» прошёл низко над развалинами храма Милосердной Ормаёлы. Странно: везде, куда напросятся на приют многодетные искатели лучшей доли, они первым делом взрывают храмы чужих богинь. И всегда остаются неопознанными – что в ночи, что днём. Во всяком случае, дальнозоркие наблюдатели Миссии не опознали ещё ни одного подрывника храмов Милосердной Ормаёлы – видимо, подрывник стоит слишком близко к дальнозорким блюстителям всепланетного закона. Нос к носу стоит, а дальнозоркие блюстители закона ничего ведь не видят перед своим носом.

Так полагал капитан.

Приближался живописный мыс и холм, увенчанный дворцом Эштаръёлы. Хотя дымка тумана и пригасила осенние краски, разноцветный лес вокруг белоснежного дворца был великолепен: говорят, в нём нет ни одного дикорастущего дерева – каждое дерево высаживали образованные садовники Эштаръёлы, а дотошная управительница лично контролировала работы и чертила планы аллей.

Белые ступени спускаются из дворца прямо в море и – как уверяют своих друзей поражённые иностранцы – спускаются до самого дна. Так и уверяют: «до самого дна»! Там, на песчаном дне, стоит ещё один роскошный и невидимый дворец, он куда больше и роскошнее белоснежного. Там, на дне, разбит невероятный подводный сад с воздушными коридорами над каждой тропинкой, сад из дивных обитателей всех тропических морей, украшенный мраморными статуями морских красавиц – давным-давно умершие посетители подводного дворца рассказали в своих дневниках, как посещали прозрачную диковину в свите верховной управительницы Госпожи Великой Сахтаръёлы, самой умной и самой прекрасной изо всех женщин планеты.

Мудрая Эштаръёла не умела плавать, подводный дворец построил великий Адгиярр по совету какой-то её неглупой советницы, чтобы верховная управительница неспешно гуляла под водой и любовалась миром, недоступным торопливому глазу смертных ныряльщиков. Миром кораллов, рыб и медуз.

Белая каменная лестница, расширяясь, уходила в прозрачнейшую осеннюю воду, прикрытую дымкой: сверху капитан видел все ступени этой лестницы, видел подводный сад и разноцветные подводные аллеи. Вот только дворца сверху не увидеть: Адгиярр построил его из прозрачного горного камня Глубинной шахты Огненных владений, отшлифовав камень в невозможное и доныне совершенство. Никто не знает, как ему удавалось резать сверхтвёрдый камень, а все инструменты и машины Адгиярр уничтожил после укладки последнего камня. Всё построено из прозрачного камня: дворец, высокая башня с винтовой лестницей, выводящей в прозрачную беседку посреди волн, все купола над лестницей и аллеями. И огромные подводные балконы-гроты, эти перевёрнутые резные кубки великанов. Такие же кубки нависают над четырьмя подводными выходами из дворца в море – да, можно выйти из дворца на песчаное морское дно. По прозрачным ступеням, плавно погружаясь в воду. Эштаръёла любила отдыхать на подводном балконе и часто сидела в прозрачном кресле, купая пятки в морской воде. Зеркальный мир, мир «наоборот». Дворец-пузырь. Балкон-пузырь.

Один из огромных залов дворца превращён в сокровищницу, наполненную благодарными дарами верховной управительнице Госпожи Великой Сахтаръёлы. Там дары освобождённых ею народов. Так почему-то поступали все народы, освобождённые из иностранного рабства верховной управительницей: несли ей дары. Ставили изваяния поникших орлов над могилами её бесстрашных воинов и несли дары их повелительнице, полагая драгоценности не вознаграждением, а всего лишь знаком благодарности. Почему Эштаръёла велела складывать сокровища в подводном дворце? Лучшие украшения для первой красавицы, сокровища половины мира… К ним так и не прикоснулись после смерти Эштаръёлы. Лишь убитому горем старику Нилзихорду молча разрешили взять из груды сокровищ любую память об управительнице – любую, какую пожелает! – но седой философ сквозь туман слёз выбрал безделицу, какая нравилась Эштаръёле в детстве: древние песочные часы в каменной оправе из четырёх змей.

Никто не знает даже примерную стоимость подводного клада, открыть зал до сих пор не могут (ключ похоронен с управительницей), а прозрачные двери и стены не расколоть ничем. Многие ювелиры пытались найти хотя бы одну точку приложения удара, но не нашли её в путанице прозрачных поверхностей – двери и стены оказались резными не только красоты ради. Нельзя и разобрать дворец – никто не знает, как Адгиярр соединял прозрачные пластины. Начать с пластины, уложенной последней? Ныне в ходу и такая теория. Но пойми: где она, эта последняя пластина! – горный камень из Глубинной шахты Огненных владений невидим в чистой воде. В той самой воде, которой заполнен теперь весь дворец. Его затопили здешние приверженцы Эштаръёлы, превратив дворец в смертельную прозрачную ловушку. Разломать дворец современной техникой местные воротилы не решаются: как-никак, а Южные владения и дворец Великой управительницы всё ещё принадлежат Сахтаръёле, как бы ни старались угодить заморским хозяевам местные перевёртыши, провозглашая собственность над всем и вся, что плохо лежит. И единственный не затопленный зал-сокровищница хорошо виден аквалангистам, вечно шныряющим вокруг дворца в поисках плохо лежащего. Но никто ни разу не нашёл у дворца и ломаной пуговицы, у Эштаръёлы ничего не лежало плохо.

Многие вольные авантюристы-кладоискатели ползут к сокровищам Эштаръёлы со всего мира и навсегда остаются тут: в затопленных залах и галереях не помогают никакие шнурочки и никакие верёвочки, никакие цветные взвеси и никакие датчики движения. Говорят, что в практичной до чужого добра Ваулингле выпускают толстенный журнал, битком набитый рецептами взлома иностранной сокровищницы. Но дворец по-прежнему чист и прозрачен, а вот распухшие тела несостоявшихся богачей (окрашенные их же несмываемыми взвесями) до сих пор нет-нет, да и находят в прибрежной пене патрули егерей, дворец всегда выбрасывает наружу охочих до его сокровищ. И всегда – разрубленными поперёк, рассеченными наискосок, разваленными сверху донизу страшным ударом немыслимо отточенного лезвия; такого прочного и такого острого, что до зеркального реза рубит любую современную сталь воздушных баллонов. И это единственное доказательство подводной тайны, всё остальное – досужие слухи. Говорят, с появлением постороннего в подводном дворце двигаются стены и всяк раз он новый, все старые карты его затопленных залов и его комнат бесполезны и опасны грабителю – даже такое предвидел великий Адгиярр и теперь эта версия общепринята в сильно поредевшем мире кладоискателей. Общепринята в мире также версия коварных ловушек-лезвий, плодов извращённого ума и мерзких фантазий седого мудреца-маньяка, любителя власти над легковерными красотками. Тёмную легенду о страшной Чёрной богине, которая безотказно приходит на зов потревоженного дворца, никто даже в Сахтаръёле-то не знает толком: капитан сам услышал её лишь однажды, будучи юнкером первого года обучения. Услышал от безумной молодой женщины: огненноволосая красавица (вся из какого-то иного мира!) замерла точёным изваянием на пирсе далёкого Бангиръяндра, у самой воды, с огромным букетом белых цветов в руках. Такие ненормальные иногда появляются у пирсов военных баз, это жёны и невесты погибших в океане господ офицеров, их никогда не гонят. Терпеливо и тихо увозят в госпиталь на машине, что всегда таится поодаль. Эта была настоящей сумасшедшей, в белоснежном платье мёртвой невесты. Видимо, платьем этим она распугала всю суеверную набережную – ни души вокруг! Не виднелось даже сочувствующей госпитальной машины, а обряженная мёртвой невестой бросала по-цветку в багровую вечернюю воду, шепча легенду о Чёрной богине и о чёрных океанах времени, укрывающем её безбрежное царство от живущих в призрачных песках островитян-глупцов.

А он смотрел на цветы в волнах и слушал так зачарованно, что не заметил, куда и как исчезла рассказчица.

Зачем посланница богини Смерти ищет Эштаръёлу в опустевшем дворце, почему не видит её в своём мире мёртвых… Но всякий раз, когда неподкупная и беспощадная богиня-демон находит вместо управительницы жаждущего её богатств перепуганного мародёра – в дрожащих ластах, в хитрых взвесях и с огромным мешком! – то о дальнейшем догадаться несложно.

…Он дал почётный круг над дворцом Эштаръёлы: мудрая и великая управительница заслуживала и десятка кругов боевой машины, но кружить назло зенитчикам капитан не хотел. При отдании чести Эштаръёле нет смысла дразнить зло, которое вытрет пот и вылезет из-под лесных коряг, ловить в иностранный прицел «Даку».

Дворец исчез, капитан оторвал взгляд от пёстрых склонов: с авианосца взлетала пара «конокрадов». У этих самолётов жутко картавые названия – и половины не прожевать! – потому меж собою господа офицеры Северной тактической группы называют их просто «конокрадами», по давней профессии ваулинглов. Итак, ещё два «конокрада» пойдут за капитаном Къядром. Оба – с намалёванными на фюзеляжах голыми девками: на лошадях, с кнутами и в шляпах. Асы, не сбившие ни одного самолёта… Теперь будут ходить вчетвером.

Не таким уж и сонным оказался этот гигант. И не таким хладнокровным, каким хотел казаться миру, чтобы шумным блефом сбить цену на его остатки.

…Кто-то настроился на волну «Даки» капитана. Этих говорунов всегда очень много внизу, среди пёстрых деревьев и в пёстрой иностранной маскировке. Они норовят ущипнуть едким словцом, заготовленным где-то специалистами пропаганды, постоянно меняют место и шныряют ущельями. На сей раз болтливый мерзавец не прятался, он жалил из красивой усадьбы на холме, так показывал пеленгатор. Знает, тварь, что машина безоружна. И надеется на стены дворца Эштаръёлы, оскорбить которые пушечной пальбой не решится ни один ас князя.

Капитан ни разу не слышал в эфире партизан Южной группы, их пеленгуют сразу, и потому партизаны стараются помалкивать. Сюда, в Южные владения, везёт и тянет пеленгаторы вчерашний почитатель Эштаръёлы, ею освобождённый. Ныне орёл-гуманист и гуманист-буревестник.

Не тех освобождали.

Капитан за эти дни привык к похабной трескотне из горного леса, но сегодня принялся болтать главарь «буревестников». Этот плевался из усадьбы – видимо, знал, что капитан летит домой, и не смог удержать в себе зуд прощальной ненависти: