Читать онлайн Не убивай меня больше

© Островская Е., 2025

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2025

Екатерине Островской в детективных романах удается одинаково живо и колоритно описывать и европейское Средиземноморье, и дождливый Питер, и узбекскую пустыню – а это признак большого мастерства писателя, не ограниченного условностями и опасением ошибиться. У Островской виртуозно получается придумывать невероятные, выдающиеся, фантастические истории, в которые точно можно поверить благодаря деталям, когда-то верно замеченным и мастерски вживленным в текст.

Но Екатерина Островская не просто выдумывает и записывает детективные истории. Она обладает редкой способностью создавать на страницах своих книг целые миры – завораживающие, таинственные, манящие, но будто бы чуточку ненастоящие. И эта невсамделишность идет произведениям только на пользу… А еще все книги Островской нравятся мне потому, что всю полноту власти над собственными выдуманными мирами Екатерина использует для восстановления справедливости наяву.

Из романа в роман Островская доходчивым и простым языком через захватывающее приключение доказывает нам, что порядочность, отвага, честность и любовь всегда победят ненависть, подлость, злобу и алчность. Но победа легкой не будет – за нее придется побороться! Героям Островской – самым обыкновенным, зачастую невзрачным, на первый взгляд ничем не примечательным людям – приходится сражаться за свою жизнь, преследовать опасного преступника, а потом героически, зачастую на краю гибели, давать последний бой в логове врага без видимых шансов на успех и… брать верх, одерживая полную победу. «И в этой пытке многократной рождается клинок булатный»: закаляется характер, простые люди становятся сильными, бесстрашными и по-настоящему мужественными героями.

Татьяна Устинова

Глава первая

Следовало бы, конечно, начать издалека, как любят делать признанные рассказчики, но если вспоминать с самого начала эту историю, то можно и вовсе запутаться и не разобраться толком, что к чему, а в этом и без того запутанном и страшном повествовании важно все – каждая мелочь. Но чтобы уж не лезть в самые дебри, начнем с того, что в одном невзрачном провинциальном городке, в ресторанчике, находящемся почти в самом центре этой невзрачности, за столиком у окна с видом на купола местного собора друг против дружки расположились две дамы. Именно дамы, потому что одна из них была, без сомнений, столичная штучка, а вторая, наоборот, казалась интеллигентной и даже милой в своей провинциальности, несмотря на устаревшее ныне мелирование, украшавшее ее не самую пышную прическу. Именно мелирование и выдавало в ней местную жительницу.

– Это заведение, кафе «Не горюй!», местные жители называли просто «Негорюшка» и посещали не то чтобы с большим удовольствием, но в большинстве своем приходили сюда по необходимости. Днем это было действительно кафе, в которое заскакивали пообедать работники окрестных предприятий и расположенного неподалеку офисного центра. Кормили здесь днем достаточно сытно и относительно других заведений – недорого. Зато вечером играла музыка, и можно было танцевать, хотя места для этого было не так уж и много. Однако всегда находились желающие поддержать свою партнершу в медленном танце.

– Да-а, – протянула со скрытым восторгом местная мелированная дама, – разве я могла подумать когда-нибудь, что ты, Ларочка, вернешься к нам!

– Да я и не возвращаюсь, – отмахнулась столичная штучка, – я здесь вообще чужая: я у вас здесь была всего-то раза два или три на школьных каникулах разве что. Это вы с мамой к нам в Москву постоянно мотались. Тетя Нина с моей мамой по магазинам бегали, а меня с тобой оставляли, как старшую. – Лариса рассмеялась. – Надо же: когда-то я была старше тебя и мне тебя доверяли. Кто бы сейчас, глядя на нас, мог такое подумать!

– Мы с тобой на «Щелкунчика» ходили и в Третьяковку, – напомнила ее родственница.

Лариса молча кивнула и вздохнула. После чего посмотрела за окно на сияющее чистотой небо и вздохнула еще раз.

– Да уж… Да я и сама, как ты понимаешь, не думала, не гадала. А так получилось… Кто же к вам по доброй воле в такую глушь стремится… Просто залетела отдохнуть от своих забот, немного развеяться. Навалилось все сразу: проблема за проблемой. Кто ж знал, что муж после двадцати лет брака таким подлецом окажется. Даже не двадцать, а почти двадцать два года мы с ним были, если до свадьбы совместно прожитые полтора года считать. А теперь он себе молоденькую нашел – аспирантку свою. Зачем ему вообще преподавание – он ведь советник министра экономики? Просто на девочек потянуло. Ну ладно, ушел и ушел: хорошо, что квартиру с ним делить не стали: нам оставил. Но с дочкой мы все-таки разъехались. Мы с Юлей нашу квартиру разделили: ей «однушку» в центре, а я в Ховрино в «трешку» переехала… А ведь та квартира, на Кутузовском, которую ты наверняка помнишь, мне от моих родителей досталась.

– Я твоего папу Ивана Васильевича очень боялась: он так строго смотрел, что можно было под землю провалиться.

– Он был очень добрым. Просто взгляд у него пронзительный. У моей Юльки такой же взгляд, поэтому не может себе найти никого… Это странно даже: глаза другие, а взгляд такой же…

– Как дочка ваш развод пережила?

– А ей-то что! Она и сама хороша оказалась! Заявила, что отец сбежал от меня, а не от нее, поэтому она с ним и с его новой женой общается. А что я им такого сделала? Что плохого Владику сделала? Даже наоборот: это мой отец его из грязи вытащил. А он меня на какую-то худосочную аспирантку променял и в Ховрино отправил. Но меня так просто… Короче, я ховринскую «трешку» продала… И на время решила сюда перебраться, чтобы отдохнуть душой на вашей природе, а заодно подумать о будущем: ведь в сорок пять лет жизнь не заканчивается. Осмотрелась я тут и вдруг решила, а почему бы в твой бизнес не вложиться?.. Не стала ничего считать и пересчитывать: внезапно решила, как ты понимаешь. Ресторанчик у тебя неплохой. Хотя, если честно, я привыкла немножко к другим заведениям – более крутым… Но ты ведь расширяться решила…

– Решила, – согласилась хозяйка ресторанчика, – за стеной как раз помещение освободилось – там раньше армянская обувная мастерская была. А я подумала, что там можно сделать танцпол и сцену – то есть эстраду установить. И тогда это будет не ресторан, а клуб. А их у нас в городе всего два, да и то какие это клубы! «Уют» – так вообще забегаловка – по слухам, там наркотой торгуют. Есть еще «Веселая креветка».

– Как? – не поняла Лариса. – Креветка?

– Ну да, – кивнула ее родственница, – Саркисян так назвал клуб в честь своей невесты. Но это он считал, что она – невеста. У нас тут есть такая Сидорова – так она мулатка. Ее мама училась в Смоленске и залетела там от эфиопа. Родила здесь, и когда ее отец, которого и так уже трясло от того, что дочь не замужем и беременна, увидел внучку, то вообще рассвирепел. Потом его убедили, что эфиопы – православные, и Пушкин тоже эфиоп, и вообще получается, что девочка не мулатка, а креолка. Но дедушка все равно смотался в Смоленск, нашел того эфиопа и предложил ему жениться на своей дочери. Эфиоп отказался, за что был избит, вместе со своими соплеменниками, которые в этот момент отмечали в его комнате день независимости России. Дедушку потом хотели посадить, но делать этого не стали, а только погнали из органов – он же был полицейским. То есть тогда еще милиционером – участковым инспектором.

– А при чем тут креветка?

– Короче, девочка-мулатка, которую все считали креолкой, выросла. Кстати, она не особенно темненькая была – как молочная шоколадка разве что. У нас некоторые бабы в летнем ажиотаже загорают на югах вообще до черноты… И вот лет десять назад, когда я была еще редактором районной газеты, решила выпустить календарь к Новому году с фотографиями местных красавиц, чтобы денег подзаработать. Девушки должны были быть в итальянском белье. У нас ведь тут фабрика работает. «Белиссимо» называется. По всей стране идут продажи.

– Что-о? – удивилась столичная штучка. – У вас производят это белье?

– А ты разве не знала?

– Я вообще-то ношу «Обад». Это французская фирма. Она находится во Франции. Слышала про такую?

– Слышала. В районной администрации есть секретарша, которая всем говорит, что у нее трусики «Обад», но они такие дорогие, что приходится ходить без трусов, потому что жалко их снашивать…

– Это шутка такая? – не поняла Лариса.

– Нет. Просто секретарша – дура. Но мы о нашей креолке говорили. Календарь немного спонсировала фабрика итальянского белья, и, когда тираж появился, его раскупили сразу. У нас городок – пятьдесят тысяч населения всего, включая грудных младенцев. Хотя нет: пятьдесят тысяч, это раньше было, а потом, в девяностые, многие за счастьем в столицы рванули. Но, несмотря на все происки демографии, тридцатитысячный тираж разлетелся за две недели. Потом я еще сделала допечатку в сто тысяч. И сразу второй тираж почти весь уехал в Москву, а оттуда уже по всей стране разошелся: в доме каждого труженика наш календарь висел, включая чукотских оленеводов. И у нас здесь везде он красовался, в каждом служебном кабинете городской администрации, в магазинах и парикмахерских, в цехах и в мужских раздевалках кирпичного завода, в кабинах водителей рейсовых автобусов и на станциях авторемонта. Девочки, которые снялись для календаря, вмиг стали звездами. Они потом ко мне за премией приходили. Я им и денег дала, и каждой подарила по золотой цепочке с кулончиком в виде знака зодиака того месяца, который каждая представляла. И в самом деле, красота получилась неописуемая: американский «Плейбой» просто отдыхает. Мулатка Ирочка Сидорова была «Мисс Август». И в нее влюбился местный предприниматель Саркисян, который держал привокзальный рынок, станцию технического обслуживания автомобилей и обувную мастерскую за стеной моего будущего ресторанчика. В журнале, помимо того, что ее назвали «Мисс Август», про нее было написано, что Ира – «Прекрасная креолка». Там были еще «Снежная королева» – январь, еще «Мартовский котенок» – Глаша Щукина, которая покрасила волосы в голубой цвет… Но Саркисян полюбил именно креолку. И решил на ней жениться, начал ухаживать вовсю. Он даже открыл ночной клуб, но зарегистрировал название как «Веселая креветка». Потому что вследствие плохого знания русского языка спутал креолку с креветкой.

– Ха-ха-ха, – рассмеялась Лариса, – у вас не город, а целая страна чудес! Ну, и как – женился ваш армянин на мулатке, то есть на креветке?

Местная жительница вздохнула и посмотрела в сторону.

– Нет, не женился. На Ирочку напали; изнасиловали или нет – неизвестно, скорее всего, вероятно, это произошло. Но дедушка, используя свои старые ментовские связи, видимо, попросил об этом не сообщать. А еще ее резанули по горлу ножом. Ирочке удалось выползти на дорогу… На ее счастье, мимо проезжал директор нашего Дома культуры с тогдашней своей женой. А жена у него врач: она-то и оказала первую помощь. У Иришки была повреждена трахея, и она могла умереть очень быстро… Потом ее увезли в Москву на лечение, и она уже не вернулась.

– Это было у вас в городе?

– На окраине. Там два микрорайона, и между ними маленькая рощица, которую все называют «Овраг». Даже остановка автобусов так называется – Овраг. С одной стороны дороги микрорайон Кирпичники, а с другой стороны Челночный рынок… Ирочка возвращалась к себе от подруги, с которой они собирались отправиться на областной конкурс красавиц… Это как раз была Глаша Щукина – тот самый «котенок» из календаря. Она потом тоже не поехала на конкурс красоты в знак солидарности. И во всех автобусах висели потом фотографии Сидоровой, на которых было написано: «Держись, Иришка, мы с тобой!» Горожане собрали деньги ей на операцию, но дедушка отказался их принять. Сказал, что в городе есть больные дети: пусть им отдадут на лечение.

– Нашли того, кто это сделал?

Директор ресторанчика молча покачала головой.

– Полицейская собака след взяла, а потом потеряла. Менты сказали, что нападавший уехал на мотоцикле, который тут же в овраге был спрятан. Да там овраг-то – название одно: ложбинка небольшая. Я иногда думаю, что ее этот гад караулил специально, потому что она в календарике была самой яркой – стройная фигурка цвета шоколада, как в песне. А может, я во всем виновата, потому что, не будь моего календаря, не было бы этого ужасного нападения. И того, что потом было…

– А что потом было?

Светлана Петровна молча махнула рукой.

– Ты на том календаре много хоть заработала? – спросила ее сестра.

– Сумасшедшие для себя деньги. Да и по меркам нашего города – огромные. На них, кстати, я купила бывшую столовку и превратила ее в ресторан. Вон у меня за стойкой Валя работает: она тоже из того календарика. Она была «Мисс Сентябрь» – «Звездная ночь». На ней было темно-синее белье со звездочками. На это и потянулись к нам первые посетители, чтобы только посмотреть на нее и познакомиться. Классный был календарик, шикарные девчонки: молодые, веселые, бесшабашные. Одна из них все-таки поехала на областной конкурс: заняла там второе место, но получила приз зрительских симпатий и специальный приз от прессы, как перспективная фотомодель. А первой красавицей там стала любовница главного спонсора конкурса. Она потом поехала в Москву на конкурс «Российская красавица», но там не дошла даже до финала. Сейчас ее бывший спонсор скрывается в Англии, потому что здесь его ищут за хищение бюджетных средств. Он почти два миллиарда рублей украл. Но что сейчас об этом…

– Какой у вас замечательный город! – восхитилась Лариса. – Многие… да, пожалуй, никто не знает, что есть такой городишко – Глинск! А здесь, как выясняется, если воруют, то миллиардами!

– Это не у нас: это вице-губернатор из областного бюджета воровал, но он тоже родом из Глинска, когда-то жил на Еленовской улице, от моего дома пять минут пехом.

– Что ж ты такого мужика упустила! – улыбнулась ее родственница. – Сейчас бы сидела в Лондоне или в Шотландии в собственном замке.

– Да мне и здесь хорошо, – рассмеялась Светлана, посмотрела в окно и замерла.

Потом вдруг резко отвернулась, словно внезапно увидела то, на что смотреть ни в коем случае нельзя.

В зал вошел молодой человек в темных очках, в джинсах и спортивной куртке. Джинсы были изрядно протертыми, да и куртка далеко не новой. Молодой человек кинул быстрый взгляд на пустой зал и остановился у стойки. После чего снял очки. Взглянув на него, буфетчица Валентина остолбенела. Так же вдруг стали неподвижны выглянувшая из подсобки посудомойка и скучающий в дальнем углу зала официант Федя, вентилятор под потолком перестал стрекотать, и две пролетающие по своим делам мухи свалились замертво.

Московская гостья удивилась наступившей вдруг тишине, наклонилась над столом и спросила негромко:

– Что случилась? Кто это?

Но ее кузина прижала палец к губам, призывая к молчанию. Незнакомец наклонился над стойкой и что-то произнес негромко.

Буфетчица быстро кивнула, тихо ответила, потом покачала головой, после чего пожала плечами, снова кивнула и произнесла уже громче – так, что за столиком, за которым сидела хозяйка заведения, ее услышали.

– Не знаю: давно ее не видела. Она сюда не заходит и вообще – Милка давно в другом городе живет.

Парень подумал, но ничего не сказал, обернулся, бросил взгляд на хозяйку и быстро вышел.

– Кто это был? – удивилась Лариса.

– Не важно, – махнула рукой ее двоюродная сестра.

– Как это не важно, а вдруг это рэкетир местный, которому вы тут все платите! А я в твое дело хочу вложить полсотни тысяч евро. С чего вдруг мне ему платить? Я единственное свое жилье в Москве продала, а теперь…

– Успокойся. Нет у нас рэкетиров, нет никаких бандитов. С ними тут давно менты разобрались. Это был просто человек… То есть не совсем простой… Это был Леша Снегирев. Именно его обвинили в нападении на девушек… Никто тут в это не верил, но у суда нашлись неопровержимые доказательства, и его осудили на пожизненный срок, но потом адвокат подал апелляцию, и ему заменили на двадцать пять лет по совокупности преступлений. А теперь вот и семи лет не прошло, а он вернулся.

– На каких девушек? – шепотом переспросила московская гостья. – Разве были еще нападения?

– Были, – тихо подтвердила местная жительница и оглянулась.

– Ужас какой! – прошептала столичная гостья. – Что у вас за город! А я-то, дура, решила отсидеться в тихом местечке, укрыться от своих невзгод, да еще деньги вложить в твой бизнес… Завтра же уеду.

– Завтра мы получим документы на перерегистрацию моего предприятия, которое теперь у нас в равных долях, – напомнил Светлана.

– Все равно, у вас тут преступники разгуливают и запросто заходят в приличные заведения. Ведь этот мужик насиловал и резал. Ведь так?

– Так сказали на суде, но настоящих доказательств его причастности к нападениям не было. Но у него в гараже обнаружили орудие преступления и окровавленное платье, в которое была одета жертва. Я же тогда руководила газетой, и мне менты сливали всю информацию, которую можно было публиковать: фоторобот и описание подозреваемого, предупреждение для женщин и девушек не появляться в темное время суток без сопровождения, а лучше вообще не выходить из дома. Всякую тому подобную ерунду я публиковала в своей газете, усиливая панику в городе… Конечно, я и сама проявляла активность и просила обращаться в газету всех, кто хоть что-то знает. Ко мне люди шли толпами, чтобы выложить какую-то информацию, но на самом деле никто ничего не знал. Детей гулять не выпускали, в школу и обратно сопровождали. Девочки постарше ходили только толпами и с мальчиками. Я над своей Ленкой тряслась, потому что не могла контролировать каждый ее шаг… Короче, жуть, что здесь творилось.

В зал начали заходить посетители.

– В офисном центре обед начался, сейчас тут не продохнуть будет, – объяснила директор ресторанчика. – Потом договорим, а пока можешь сама убедиться, какая у меня проходимость – в будние дни эти люди хороший дневной оборот делают… Да вечером тоже народу хватает. А когда у нас танцпол появится, тут вообще центровое место будет… Давай-ка лучше в мой кабинет перейдем, а то сейчас начнут подходить знакомые с разговорами, не отбиться будет – меня тут каждый знает.

Они перешли в небольшой кабинетик, в который с трудом втиснулись рабочий стол, стул и два кресла. Разместились там и продолжили разговор.

– Нет у нас рэкитиров, – вспомнила Светлана Петровна, – и организованной преступности тоже нет. Были локтевские – банда Кости Локтева, очень недолго: их отсюда выбросили полицейские и жители, которые объединились… А сам Локтев был главным свидетелем на процессе Леши Снегирева. Но толком он ничего не показал – сообщил только, что его «кавасаки», который проходил в деле как главная улика находился далеко, чему есть многочисленные свидетели. К тому же подсудимый Снегирев, по показаниям главного свидетеля, неоднократно публично заявлял о том, что всех девочек из календаря он поимеет. Естественно, что дружки Локтева подтвердили эти слова. А вот у Лешки не было алиби ни на один эпизод нападения на девушек. И вообще он не мог произнести ни одного убедительного довода в свою защиту. Утверждал, что во время последнего нападения был дома. Его мама на суде под присягой подтвердила это. А сама она была в нашем музее, где готовила экспозицию по истории семьи Глинских. А в другой раз на даче у подруги. Самого Лешу видели в разных местах, что подтвердили свидетели. Да и орудие преступления, нож в его гараже нашли. И мотоцикл у него имелся.

– Откуда ты все знаешь? – удивилась Лариса.

– Я – самый информированный в Глинске человек, – объяснила Светлана Петровна, – и даже не потому, что я была главным редактором районной газеты. Просто я умела общаться с людьми, доверительно с ними беседовать, со всеми ладила, и со мной делились любой информацией. Меня весь город знал. Газета прежде называлась «Глинский рабочий» и была, как водилось в прежние времена, органом парткома, профкома и комсомольской организации кирпичного завода. Завод назывался по старинке кирпичным, хотя на нем еще в советские времена выпускались не только кирпичи, но и железобетонные конструкции – там был огромный цех этих изделий, едва ли не больше остального завода… Я училась в Петербурге на заочном журфака и работала как раз в заводской газете, но денег там почти не платили; коллектив редакции разбежался. Осталась одна я и за редактора, и за ответственного секретаря, и за фотографа, и за всех корреспондентов. Это было на втором курсе, когда знаний и опыта у меня почти не было. Но я старалась. И тут у завода появился новый собственник Николай Захарович Локтев – местный олигарх. Он меня вызвал и сообщил, что газета ему нужна как собаке пятая нога, но он договорился, что передаст ее на баланс районной администрации. А меня он просит остаться редактором и даже будет платить мне лично, если я буду продолжать писать о его заводе как о современном предприятии, лидере строительной индустрии региона. Так я стала работать и на него, и на городскую администрацию. Больше, разумеется, на Николая Захаровича. Но денег все равно не хватало, работала одна я, а муж мой… Да и не было у меня нормального мужа. Уехал на Север за большим рублем, обещал нас с дочкой вызвать, но ни длинных рублей, ни вызовов мы не увидели. Алименты и те не платил. Мама помогала как могла, но у нее пенсия и вовсе копеечная была…

– Я все это уже слышала, – призналась кузина, – ты лучше про убийства девочек расскажи. Ведь убийца зашел сегодня в наш ресторан как к себе домой, и никто ему ничего не сказал. Ты что, с ним хорошо знакома была?

– С его мамой. Не то что дружила, но общалась с ней тесно. Она была в школе завучем и преподавала историю. И вела в моей газете постоянную рубрику, где рассказывала о прошлом нашего города, об истории каждого старинного здания и о людях, которые там жили. Очень интересные были материалы. Гонорарного фонда у меня не было, но она работала не за деньги, а за идею, как и в школе. Тогда ведь учителя совсем крохи получали, и многие из них ненавидели и свою работу, и школу, и всех своих учеников. У того же Леши Снегирева была классная руководительница, которая гнобила всех. Был у них в классе Ваня Жуков, который часто опаздывал, и каждый раз она спрашивала его: «Опять письмо дедушке отправлял? Не забыл написать „На деревню Константину Макаровичу“?» А дети злые и каждый раз хохотали. Кроме Леши Снегирева и третьего их друга – Васи Колобова. Над Колобовым она не издевалась, потому что у того папа был заместитель начальника РУВД по следствию, а потом и вовсе стал начальником районного управления. Вот Снегиреву доставалось, потому что злобной училке было плевать, кто у Лешки мама. Училка не ученику, а себе пыталась доказать, что она не тварь, а право имеет – хамить сыну завуча.

– Как-то ты уж очень издалека начала.

– Это очень важно, потому что, когда Лешу Снегирева стали подозревать в серийных убийствах, делом начал заниматься его друг Ваня Колобов, который к тому времени уже был в нашем РУВД старшим следователем, а его папа перебрался в областное управление на генеральскую должность. Но Ваню Колобка тут же отстранили от следствия: из Москвы примчалась бригада, потому что подобных случаев по стране оказалось достаточно много. Тогда тоже, как и сейчас, было лето, и вот на берегу лесного озера нашли труп истерзанной девушки. Хотя нет, тогда была весна, потому что возле озера находился летний лагерь, в который дети еще не въехали, а в корпусах шел ремонт. И вот один из рабочих обнаружил тело. А поскольку рабочие были мигрантами, то взяли их всех и на цугундер, как говорил наш дедушка, которого ты не помнишь. Начали узбеков трясти, но те ни в какую. А случай оказался уж очень похож на тот, что был за несколько лет перед тем в том самом овраге… Убитая девушка наша местная, из мастерской росписи изразцов после обжига, и кто-то видел, как она садилась на мотоцикл к парню в кожаной куртке и в мотоциклетном шлеме. А у нас половина мужиков – байкеры. Не у всех, конечно, «кавасаки» имеется, но «иж-планета» или «ява» почти у каждого. Хотя свидетель показал, что байк был, скорее всего, импортный. После убийства девушки из мастерской росписи весь город стоял на ушах, и тут вдруг еще новый случай. – Светлана вздохнула и продолжила: – И ведь напали не просто на какую-то там поскакушку с кирпичного завода, а на хорошую девочку. Ей было тогда пятнадцать, но выглядела лет на тринадцать – ножки тоненькие, как прутики, и голосок совсем уж детский. Нашли ее на карьере. У нас тут помимо упомянутого лесного озера старый карьер имеется, из которого с древних времен глину добывали. Кирпичи из нее делали. У нас тут хорошая кембрийская глина – совсем не жирная, без примесей, без включения известняков, из нее самые лучшие кирпичи получаются. Изразцы у нас всегда делали – едва ли не лучшие в России. За долгие годы выкопали такую яму, что получилось огромное озеро, очень глубокое… А вокруг теперь сосновый лес. И рыбы там много…

– Ты себя слышишь? – перебила ее сестра. – Я с тобой про кошмарные убийства, а ты про кирпичи и про какую-то рыбу.

– Так это я к тому, чтобы ты поняла, как тут все взаимосвязано.

– Да я давно уже поняла, что попала в фильм ужасов. Ты рассказывай давай.

– Так вот: девочку обнаружил рыболов. Уже стемнело, вечерняя зорька ушла, а вместе с ней и клев. Рыболов возвращался на своей «ниве» и увидел ее, то есть не увидел даже, а услышал, как она хрипит. Испугался сначала, хотел убежать, но все же пошел посмотреть и обнаружил девочку с перерезанным горлом. Схватил на руки, отнес в машину и в «скорую» позвонил.

– Так она жива осталась?

– Выжила, но у нее тоже повреждена трахея. Ее пытались опросить, но она молчит. То есть не молчит, а хрипит и в истерику впадает. Врачи определили, что она немного тронулась умом. Так что нельзя следователям с ней говорить на темы, которые вызывают у нее страшные воспоминания. Да и родители потом запретили ее допрашивать, потому что она начинала биться в истерике от воспоминания о пережитом ужасе. А семья у нее уважаемая: мама – начальник планового отдела на кирпичном заводе, отец в городской администрации – заместитель главы. Занимается земельными вопросами. То есть он не отец, а отчим, но такой заботливый – родных таких поискать надо. Когда отчим узнал, что с Настенькой случилось, чуть с ума не сошел: метался от ее постели в больнице до ГУВД, ко мне прибегал в редакцию: требовал поднять общественность. А потом еще и сюжет появился на центральном канале про глинского маньяка, на счету которого предположительно два десятка убитых девушек. А это неправда. Но все равно – такое тут началось! Тут же нашлись люди, которые утверждали, что лично видели, как девушек, на которых были совершены нападения, увозили на японском мотоцикле «кавасаки». Хотя во время допросов они не могли на картинках отличить «кавасаки» от «хонды» или «харлея». Но все равно менты посчитали, что это был «кавасаки». А таких в городе всего два: один у Кости Локтева, а второй у Леши Снегирева. Снегиреву вертолетчики подарили: он в Сирии отличился, прорвался со своей группой к сбитому летчику и спас его, когда уже тот решил себя подорвать гранатой, чтобы в плен не попасть. Вот за это все летчики эскадрильи скинулись и подогнали ему японский байк. А Локтеву папа подарил: я ведь говорила, что его отец – олигарх местный.

– И главарь преступного сообщества.

– Главарь как раз Костя. Сколотил из своих дружков-прихлебал бригаду. Оделись одинаково, чтобы было как в кино, и начали вымогать у предпринимателей деньги. Менты знали об этом, но не хотели ссориться с его отцом, у которого они с ладошки кормились. У нас тогда начальником ГУВД был полковник Тонкорунов, которого весь город называл Тупорыловым… Но это так, к слову… А Николай Захарович Локтев – мужик хороший, только вот сына своего избаловал в детстве, потому что он у него единственный, да и с женой у Николая Захаровича были проблемы. Но это к слову. Как бы то ни было, Костя Локтев оказался ни при чем, доказал, что ни он сам, ни его японский мотоцикл не причастны к убийствам. Он в тот день и в ту ночь находился вообще в другом городе и мотоциклом своим не пользовался. Правда, и Снегирев показал, что тоже не пользовался своим… Но люди-то видели его на мотоцикле. К тому, что у Снегирева с Локтевым были плохие отношения. Когда этот злосчастный календарик с девушками появился, не Лешка, а именно Локтев публично объявил, что перетрахает всех девчонок с января по декабрь. Снегирев, узнав об этом, с ним встретился, и была драка между ними… Леше очень нравилась Милана Шахова – «Мисс Май» – «Майская роза». Она в календаре демонстрировала белье розового цвета. Снегирев с Шаховой учились в одном классе, и у них был роман.

– Так Локтев сдержал свое обещание?

– Так никто не знает наверняка, но с некоторыми девочками он встречался. Говорили про Глашу Щукину, которая демонстрировала голубое белье и покрасила волосы в лазоревый цвет, с Коробкиной я сама их видела. Коробкина – это которая «Снежная королева». Говорили и про «Прекрасную креолку». Но после того, что с ней произошло, говорить перестали. Но это все сплетни были. А на Миле Шаховой он впоследствии женился. И до сих пор они вместе… А Снегирев в военном училище тогда был, прибыл на короткое время в отпуск на каникулы и уехал обратно. Только с Локтевым подрался и нос ему свернул. Если тебя эти интимные подробности интересует, можешь у моей буфетчицы Вали спросить, она там была «Звездной ночью» – в смысле «Мисс Сентябрь». Сейчас она, естественно, прибавила в весе, но тогда была одной из лучших в календаре. Спроси, поинтересуйся ненавязчиво, влезь в душу, может, она и скажет тебе то, чего я не знаю.

– А как ты это представляешь? Я подойду и спрошу: как ты тогда с Костей Локтевым, переспала или нет?

– Все равно с каким-нибудь подходцем поинтересуйся: ей сейчас терять нечего, и за свое место она держится. И потом, она – девушка откровенная, а я и не спрашивала, потому что и без того знаю, что от Локтева никто просто так не уходил. Только ты не сейчас, а в конце дня. Она у меня два через два работает. Завтра у нее выходной. Предложи ей чашечку кофе с рюмочкой ликера «Бейлис» – она его обожает. Ничего другого не пьет вовсе. Только смотри, чтобы рюмочку – не больше, а то…

В сумочке Светланы Петровны раздался сигнал мобильного телефона. Она достала аппарат и взглянула на экранчик. И тут же объяснила новой партнерше:

– Из ПИБа пришло сообщение: согласовали проект перепланировки ресторана. Надо ехать забирать. Может, вместе туда сгоняем?

– Я здесь посижу, – отказалась Лариса Ивановна.

Но в кабинете засиживаться не стала. Как только ее кузина вышла из зала, Лариса, проводив ее до выхода, вернулась и осталась стоять у стойки. Понаблюдала, как расходятся посетители, у которых заканчивался обеденный перерыв, после чего забралась на барный стульчик. Улыбнулась буфетчице и сообщила новость:

– Согласовали перепланировку.

– А кто бы сомневался, – не удивилась Валентина, – у Светланы Петровны в городе все схвачено. Везде свои люди: она у нас уважаемый человек.

– А я вот решила сюда из Москвы перебраться. Все туда стремятся – в столицу, я сюда – на историческую родину своей мамы. Ее уже три года как нет. А меня вдруг сюда потянуло. Теперь вот наслаждаюсь атмосферой.

– У нас в зале накурено, вечером даже вентиляция не справляется, – доложила буфетчица.

– Это ничего, – успокоила ее Лариса Ивановна, – это мы исправим. А ты мне пока чашечку кофе сделай. Только я его с рюмочкой «Бейлиса» обычно пью.

– Так и я «Бейлис» уважаю, – призналась Валентина.

– Тогда возьми и себе рюмочку: я за все заплачу.

Буфетчица обвела взглядом зал.

– Через пятнадцать минут народ схлынет, – предупредила она, – и я посвободнее буду. Тогда и кофейку можно будет выпить спокойно, и поговорить про Москву. Я там в последний раз была двенадцать лет назад. Вы подождете? Четверть часика всего.

– Конечно. Что такое четверть часа – миг один!

Не прошло и получаса, как они уже увлеченно болтали, попивая кофе и прикладываясь к ликеру.

– Как вы решились поменять столицу на наше захолустье? – удивилась буфетчица. – Ведь там у вас настоящая жизнь, а здесь ошметки какие-то!

– Вот решила неожиданно для самой себя на историческую родину мамы посмотреть, – снова объяснила гостья, – а то годы идут, жизнь пролетает незаметно – когда еще времечко выпадет. А тут развелась наконец-то, а то я бесконечно устала в браке, который и без того уже умер.

– Светлана Петровна рассказывала, – с участием вздохнула Валентина.

– Что она рассказывала? – насторожилась новая совладелица ресторана.

– Да ничего особенного не говорила. Сказала, что вы завели роман с молодым мужиком, который у вас деньги выманивал и обещал жениться. А потом сбежал, а муж не стал этого терпеть…

– Что-о? – возмутилась Лариса. – Все как раз наоборот было. Муж себе молоденькую завел, пришлось разменивать квартиру: он взял свою долю деньгами, дочке досталась «однушка» почти в самом центре, а мне «трешка» на окраине, но я ее быстренько и почти за бесценок продала и вот теперь здесь. Но это все мелочи, – поспешила закрыть тему московская гостья, – ты мне расскажи лучше про тот календарик. А то лет десять назад я зашла в один бутик на Арбате, а у них как раз он – на стене на самом видном месте висит и открыт на страничке с фотографией девушки в темно-синем комплекте со звездочками. Я тут же взяла себе такой же. Даже два комплекта сразу.

– Так это была моя фотография, – призналась буфетчица и смущенно улыбнулась, – неужели так изменилась, что вы меня не узнали?

– Так я сразу тебя узнала, хотя столько времени прошло. Я даже не поверила: ты или не ты – потому что ты и теперь почти такая же, как и раньше. Потому и спрашиваю. Много хоть заплатила фирма за такую рекламу?

– Платила не фирма, а Лариса Ивановна. Каждой девочке она заплатила по двести баксов и по два комплекта белья мы еще от фабрики «Белиссимо» получили. Для нас это тогда было огромной суммой, да и белье стоило немало – нам на такое родители денег никогда бы не дали.

– А где остальные девушки, которые тогда с тобой участвовали в этом замечательном проекте?

– Кто где. В городе только я осталась да Коробкина, но я с ней не общаюсь, потому что мы из разных школ. При встречах здороваемся, конечно. То есть здоровались, потому что я ее тоже уже года два как не вижу. Еще Милана Шахова, а остальные… Остальные разлетелись. Одна трагически погибла. Говорили больше, что убили ее. Народ возмущался, требовал сказать правду. Но потом в газете «Глинский рабочий» вышло интервью с начальником полиции, и он сказал, что некоторые девочки просто уехали. Просто были нападения, и все девчонки испугались. Я говорю про девчонок из нашего календаря. Да я и сама, если честно, боялась из дома выйти, а потом собрала манатки и в Москву махнула, чтобы в модельном бизнесе пристроиться… Но там свои волчьи законы, и таким как я…

– Я слышала, что одну как-то очень зверски убили, – вернула разговор в нужное русло Лариса Ивановна.

– Может быть, и не одну, потому что нападений было несколько. Просто от нас скрывали… Говорили про Кристину Колесникову, которая была самой младшей из нас – всем другим уже по семнадцать, а ей, кажется, пятнадцать только-только исполнилось. У нас целая московская бригада следователей работала. Обвинили одного парня, с которым я и Милана учились в одном классе. Дали ему двадцать пять лет, но теперь отпустили, потому что девочка, на которую он вроде как напал, а она выжила, написала, что это не он был. С ней долго возились, требуя, чтобы она забрала заявление, но она плакала и кричала, что сидит невиновный. Вот сегодня этот парень заходил… А по другим эпизодам не было ни улик, ни свидетелей. Ведь все произошло еще тринадцать лет назад. Я про самые первые нападения говорю. Тогда преступника не нашли. А потом, через шесть лет, опять нападения. Тогда полицейские схватили моего одноклассника, парня, который никак не мог этого сделать. Зачем ему кого-то насиловать, когда ему и так бы любая отдалась. Да еще за счастье это посчитала. У него такая фигура была, и вообще он симпатичный. Его все знали у нас, потому что он за городскую команду в футбол играл – его даже в профессиональный клуб звали, но он пошел в военное училище. Он весь был положительный.

– А как же его осудили тогда?

– Кто-то сказал, что одну девушку увезли на мотоцикле «кавасаки». А потом в лесу нашли ее тело. А она с тем парнем была знакома – бегала за ним постоянно. Но он не хотел с ней общаться – они даже ссорились при свидетелях. То есть это она сказала, что готова его убить, если он ее бросит. А у него с ней ничего не было: катал ее на своем мотоцикле, только и всего. И он не только ее катал. Но пока это все вспоминали, напали еще на одну девочку, с которой мой одноклассник был знаком, потому что они жили в одном доме и даже на одной площадке. Менты пришли с обыском в его гараж проверить наличие в нем «кавасаки» и взять на анализ землю с колес, и сразу обнаружили нож со следами крови и окровавленное платьице той девочки, которая потом, через пять, лет написала признание, что это не Леха был. Но поскольку столько лет прошло, то ей не поверили и даже проверять не стали ее показаний. Это та самая Настя, которая билась в истерике и про которую врачи говорили, что она не в себе. И по этой причине тоже верить не хотели. Но из Москвы приехала целая толпа следователей. Стали все перепроверять и переспрашивать.

– Откуда ты все знаешь, да еще с такими подробностями?

– Так у меня же одноклассник в полиции – Ваня Колобов, – он уже майор и заместитель начальника городского управления. Колобок и рассказал мне по секрету. Еще сообщил, что дело будут пересматривать, потому что за Лешку просят большие люди… Он не знает, какие это люди, но надеется, что у них получится. Вот и получилось – его все-таки выпустили… Правда, откуда эти большие люди возникли, тоже непонятно: Лешка почти шесть лет отсидел. Он заходил сегодня – совсем недавно, вы разве не обратили внимание, – парень высокий в джинсах?

– Знала бы заранее, обратила, а так у меня нет привычки заглядываться на чужих мужчин, тем более на симпатичных.

– Снегирев не просто симпатичный – он вообще душка. Раньше на него все заглядывались. А вообще у него с Милой Шаховой был роман, которая тоже из нашего класса. Мы все думали, что они поженятся, но он уехал в новосибирское училище, и как-то так получилось, что она встретила другого. Но ведь сами понимаете, школьная любовь никогда свадьбой не заканчивается, да и какая там любовь у них, ничего не было: может, поцеловались пару раз. А то, что ходили, взявшись за ручки, так с кем, как говорится, не бывает. А Милана – девушка видная. Она, кстати, тоже снялась для календаря – «Майская роза», если помните: там розовое белье и букет.

– Я не ношу розовое, – призналась Лариса Ивановна. – А сиреневое или салатовое вообще ненавижу. Да и для кого теперь носить? Мужики нынче не те пошли – не оценят.

– Встретите еще, – попыталась успокоить ее Валентина, – вы для ваших лет очень неплохо выглядите.

– А сколько мне? – спросила московская штучка, догадываясь о подлости двоюродной сестры.

– Почти сорок шесть, – честно ответила буфетчица, – но вам на вид не больше сорока, – может, даже тридцать девять или тридцать семь. Если честно, то Светлана Петровна выглядит не лучше вас, а ей всего сорок три. Только вы не говорите, что я ее выдала. Но все равно у нее романы случаются, и даже с очень достойными людьми.

– Ну-ка, ну-ка! – встрепенулась Лариса Ивановна, наполняя рюмку собеседницы ликером. – Ты, Валюша, не стесняйся: махни рюмочку за наше здоровье. И какие же у моей сестры романы случаются?

– Так вы что, не в курсе? Во-первых, она долгое время встречалась с Локтевым…

– С Костей, что ли? – не поверила совладелица будущего ночного клуба. – Так он же совсем молодой.

– Нет, не с Костей, а с его папой – Николаем Захаровичем: он у нас тут главный олигарх. Потом Николай Захарович состарился, и они расстались, но продолжают дружить. Потом Светлана Петровна переключилась на Покатушкина – это наш начальник ГИБДД. То есть Покатушкин был начальником, но его сняли за взятки или за то, что не делился с вышестоящими, и любовь у них прошла. А вообще она очень положительная и общительная, а такие мужикам очень нравятся. Я, например, не такая. Для меня секс – это не главное. Главное, чтобы у парня душа была, чтобы можно было с ним помечтать или съездить куда-нибудь.

– Я такая же романтичная, – призналась московская гостья и предложила: – Может, еще по рюмашке?

Они выпили по рюмке ликера и, не сговариваясь, заглянули в пустые кофейные чашки. И обе рассмеялись этому.

– Хороший был календарь, – вспомнила Лариса Ивановна, – на высшем европейском уровне сделан. А девочки такие, каких в Европе и не видели никогда! Все девочки из календаря наверняка у вас сразу звездами стали?

– Еще какими! – подтвердила буфетчица. – На улицах оборачивались, но чаще всего говорили что-нибудь обидное. Бабы интересовались, сколько же нам заплатили за такое бесстыдство, а мужики, и алкаши и лохи разные, приставали, приходилось даже убегать от них.

– Неужели некому было вступиться?

– Все боялись, потому что чаще всех приставали локтевские. Только Лешка Снегирев бился за Милку. Сам предложил Локтю: давай, мол, один на один решим вопрос. Долго бились, потому что Локтев – качок: у него дома свой тренажерный зал. Но Леша все равно победил. А какой-то урод локтевский решил все это транслировать в стриме. И весь город видел, как Локоть орал: «Хватит! Я был не прав! Никого из девчонок больше пальцем не трону, и Милку свою забирай!» Но когда Снегирев вернулся в свое училище, все пошло по-старому. Правда, Локоть к другим девчонкам приставать перестал, то есть приставал, конечно, но начал бегать исключительно только за Шаховой, с которой у Лешки была школьная любовь. И получилось, что завис он на ней. Вообще Милана – девка видная, она самая высокая из нас, как раз для модельного бизнеса: там ведь нужны такие лошади. А потом Локоть сделал ей предложение, и она согласилась. Скорее всего, это Николай Захарович приказал ему жениться. Надеялся, что сын остепенится…

– А Костя не мог на девушек нападать?

– Его проверяли, ведь и у него был мотоцикл «кавасаки». Но у Локтя было алиби на каждый случай. Его в это время видели в других местах. А когда напали на Настеньку, он вообще был под Москвой вместе с Милой Шаховой. Они там себе дом присматривали. Они туда и перебрались, и сразу менты из Москвы понаехали маньяка ловить, а заодно проверяли криминогенную обстановку в городе, кого-то из локтевских взяли, кто-то уехал из города. Да и полковник Колобов, по слухам, провел беседу с Локтевым-старшим на предмет того, что он упакует его сына при первом же удобном случае и никакие связи, никакие адвокаты не помогут… Так у нас победили мафию. Но еще до того взяли Лешу Снегирева: провели обыск в его гараже, нашли мотоцикл «кавасаки», десантный нож, которым резали девушек, платье жертвы и мотоцикл. И тут же всем объявили, что серийный убийца, который орудовал в Глинске больше пяти лет, наконец задержан. И мотоцикл показали по телевидению, якобы это доказательство…

К стойке подошел мужчина лет пятидесяти, посмотрел на буфетчицу, потом перевел взгляд на Ларису Ивановну. Судя по всему, он услышал последние слова.

– Какой мотоцикл? – поинтересовался он. – Лично у меня имеется «урал» с коляской. Проходимость – мама не горюй! Лучше любого джипа. Хотите покатаю?

Свое предложение он сделал, глядя на московскую гостью.

– Вы хотите познакомиться со мной? – улыбнулась ему Лариса Ивановна.

– Хочу, – признался мужчина, – ведь вы не местная?

– Теперь местная, – ответила за новую хозяйку буфетчица.

– Тогда предложение отпадает, – вздохнул мужчина, – а то мало ли чего люди подумают.

И он отошел.

– Странная логика, – усмехнулась Лариса Ивановна.

– Это Потапов, – сообщила буфетчица, – он в школе, где я училась, преподает ОБЖ. Когда Екатерину Степановну Снегиреву из школы выгоняли, он один из немногих за нее вступился.

– Ее выгнали за то, что сын был осужден?

– Тогда Снегирева еще только задержали и предъявили обвинение, тут же в нашей школе собрали общее собрание педагогического коллектива, на котором все выступали и осуждали ее за неправильные методы преподавания и воспитания. Решили обратиться в Министерство образования о лишении ее звания заслуженный работник образования. От преподавательской работы отстранили, сославшись на то, что она неправильно преподает историю. Например, рассказывает ученикам, что Елена Глинская была правнучкой Мамая, а, следовательно, Иван Грозный тоже был его потомком. А еще говорила о том, что Дмитрий Донской на Куликовом поле выступил на стороне Орды, потому что Мамай хотел совершить в Орде государственный переворот, и сделал это, когда хан Тохтамыш пошел воевать против Тамерлана…

– Как ты все это помнишь? – удивилась Лариса Ивановна.

– Так история была моим любимым предметом. Я даже собиралась на исторический поступать. Но мне дали плохую характеристику. Не характеристику даже, а черт знает что: написали, что я прилежная, способная, принимала активное участие в общественной жизни, но в выпускном классе снялась для порнографического журнала. Сами понимаете, какое тут может быть поступление.

– Сейчас бы тебя с такой характеристикой в любой вуз без экзаменов взяли.

– А тогда это был волчий билет. Только Шаховой нормальную характеристику написали, потому что Костя приехал и решил вопрос с директором школы.

Валентина посмотрела на бутылку ликера и, не спрашивая, наполнила свою рюмку, глянула на Ларису Ивановну и кивнула ей.

– Ваше здоровье!

Выпила залпом и продолжила:

– Всем нам аукнулся этот календарик. Я не про характеристики говорю. Нападали не только на Машу Сидорову или на Глашу. На всех, как мне кажется.

– И на тебя тоже? – прошептала Лариса.

Буфетчица помолчала и кивнула.

– На меня первую этот гад напал. Я в полиции об этом сказала, но они даже фиксировать не стали и мне приказали молчать, чтобы в городе паники не было. Типа того, что он ничего с тобой не сделал, так что молчи. Я и молчала, чтобы им статистику не портить. А может, первой была не я, а Кристина – самая молоденькая. Официальная версия, что ее сбила машина. А как на самом деле было, никто не знает. И про меня никто не знал… Разве что полицейские… Кто-то из них все-таки растрепал. Меня потом спрашивали – правда это или нет. Я, конечно, всем врала. Но на меня маньяк без ножа напал. А потом, когда этот гад уже резать стал, меня снова вызвали и подробно расспрашивали. А я ничего сказать не могу, потому что не видела его: он сзади набросился, ударил по голове, я вперед полетела… В себя прихожу: чувствую, что лежу на животе, лицом в траву, а он уже с меня трусики стаскивает и сверху ложится… Я заорала, он мне ладонью рот зажимать стал, тут я зубами в пальцы вцепилась. Если бы у него тогда нож был, точно бы меня зарезал. Ножа тогда не было, значит, он только после этого решил убивать… Я теперь так думаю. Потом была Ирочка Сидорова, следующей Глаша Щукина… А потом девчонки начали уезжать, потому что поняли, что на них идет охота. Я же тоже уехала. Хотела в Москве в модельном бизнесе пристроиться. Ничего не вышло, да и как-то очень быстро я залетела. Пока думала – делать аборт или нет, уже поздно было что-то предпринимать. Сына родила, а собственная жизнь не сложилась… Кому теперь буфетчица с ребенком нужна? Может, и нашелся бы какой-нибудь, только мне какой-нибудь не нужен.

– А что Снегирев? – напомнила тему беседы Лариса Ивановна.

– Посадили его, и как-то все вдруг сразу поверили, что это он на девушек нападал. А потом, когда из Москвы год назад приехала бригада следователей, чтобы разобраться, за что осудили Алексея, меня вызывали и стали пытать, почему я не дала тогда, двенадцать лет назад, показаний. Короче, они узнали, что на меня было нападение, но дела не завели… Всем же понятно, что местные не хотели портить отчетность по раскрываемости. И московский следователь интересовался: мог ли Снегирев на меня напасть. И я сразу сказала, что это не Лешка был, потому что он не мог по своей природе, а потом, на меня мужик навалился невысокого роста и небольшого веса. Он на меня навалился, но я еще могла как-то шевелиться, а потом и вовсе вырвалась, побежала и сразу стала орать, а он за мной не погнался. И потом: зачем Снегиреву на меня нападать… Если честно, то если бы он попросил, то я бы и так ему дала, хоть тогда еще девушкой была.

– Но ему нравилась Шахова. А на нее тоже напали. Или нет?

– Напали, она, правда, не говорит об этом, но, думаю, случилось такое – потому что она вдруг быстро уехала из города, а локтевские начали лютовать. Забили одного бомжа, который за девушкой шел через овраг. Девчонка выскочила и закричала, а тут как раз Локтев с дружками на джипе. Остановились, а она вопит и рукой показывает, мол за ней мужик гонится. Они выскочили быстро из джипа и к нему, повалили… Короче, до смерти его запинали. А потом еще одного приезжего какого-то. Он в «Веселой креветке» к одной дуре подкатывал, за столик к ней подсел, шампанским угощал, в гостиницу к себе звал: там через дорогу как раз гостиница «Иван Четвертый»…

– В Париже есть отель «Генрих Четвертый», – вспомнила Лариса Ивановна.

Глаза буфетчицы округлились.

– Вы были в Париже?

– Была, и даже два раза. С бывшим мужем туда летали. Жили, конечно, в другом отеле, потому что «Генрих Четвертый» – очень дорогой. Там только арабские шейхи останавливаются.

– Надо же, – не могла успокоиться Валентина, – впервые вижу живьем человека, который бывал в Париже. Для нас тут побывать в Париже, то же самое что на Марс слетать.

– До Марса я пока еще не добиралась, – пошутила Лариса, – приземлилась у вас. Ты продолжай. Что там с твоим одноклассником было?

Но буфетчица поняла ее по-своему: она снова взяла бутылку ликера, посмотрела на новую начальницу, спросила: «Будете?» – и тут же налила одной себе. Выпила залпом. Оглядела пустой зал и продолжила:

– Короче: трясли меня менты, чтобы я на Лешку показала. А что на него показывать, если это был точно не он. К тому же он к тому времени уже лет пять как сидел. А Настю к психиатрам таскали, чтобы те подтвердили, что она не в себе была, когда наконец призналась, что не Снегирев ее резал. Она ведь Лешу тоже хорошо знала: они были соседями по лестничной площадке. У нас есть сталинский дом, который давным-давно построили для руководства города. Раньше это была улица Ленина, а теперь Еленовская, как в прежние, досоветские времена. На первом этаже дома помещался гастроном номер один, теперь там «Пятерочка». Вот как раз над магазином они и жили…

– Так эта девочка начала говорить?

– Говорит, но не в присутствии посторонних. Менты сказали, что она написала заявление, а когда ее начали опрашивать, вдруг разволновалась и хрипеть стала. В смысле стала говорить, но тихо и хрипло – с трудом разобрать можно было. А потом плакать начала и кричать, почему ей не верят. Когда же спрашивали – знаком ли ей нападавший, – она и вовсе биться начинала. Но все это было в присутствии психиатров, которые подтвердили ее вменяемость. А что она еще им говорила – мне неизвестно.

– Но ты ведь, когда тебя опрашивали, сказала, что маньяк – маленького роста.

– Ну как маленького? У меня метр шестьдесят пять, а он выше меня был. Нетолстый, потому что не раздавил меня, когда сверху навалился, да и пальцы я ему кусала, они нетолстыми были. Он не сопел, а только дышал как после бега… Думаю теперь, что он от страсти задыхался или от возбуждения. А может, от страха, что его поймают… Когда я вырвалась и стала орать, он быстро исчез – просто мгновенно испарился, значит, дорогу знал: а раз так, то, выходит, из местных. Он – не работяга, потому что от него не пахло потом или водкой… Мне показалось, что присутствовал запах какого-то парфюма, но не резкий – не из дешевых…

– Ты это в полиции говорила?

– Нет. Потому что я только на их вопросы отвечала, и все равно боялась ляпнуть что-нибудь не то. А про парфюм вам могу сказать, что теперь мне кажется, что это был «Кензо»… Я в Москве с одним жила некоторое время, так мне показалось, что у моего московского парня был такой же парфюм, как у того, кто напал на меня. Я его спросила название, и он ответил, что это просто вода для мужчин от «Кензо» с ароматом лотоса и зеленого перца. Мне этот запах тогда показался знакомым, и только потом я вспомнила, от кого так же пахло.

– Так ты немало знаешь! – восхитилась Лариса. – Не думаю, что в вашем городе очень много мужчин пользуются такими же духами. И если маньяк прыскает их на себя каждый день, значит, он работает с людьми, занимает какую-то должность, где приходится близко общаться с посетителями, например, или с подчиненными…

Лариса замолчала, пораженная тем, что сама только что поняла.

Валентина наклонилась над стойкой и шепнула:

– Если уж совсем по чесноку, то я догадываюсь, кто убивал девочек. Это человек, про которого никто не подумает вовсе. И он может многое… Он даже с Колобовым вась-вась. Не с Колобком, естественно, с которым и я вась-вась. А с его папой – с Петром Васильевичем, который у нас в городе был главой полиции. А с Колобком я в одном классе училась, и он мне записочки писал: «Мол, как ты ко мне относишься? Если хорошо, то давай сходим на „Гарри Поттера“: я после школы сбегаю за билетами». Ходили, смотрели, что-то про тайную комнату… Но потом Колобок, как и все, на Шахову переключился. Потому что у нее была самая короткая юбка, чтобы ноги длиннее казались. В восьмом классе она купила себе бюстгальтер пуш-ап. Недешевый, между прочим… Это такой, с дополнительными подушечками, чтобы…

– Я знаю, что это, – сдерживая улыбку, сказала Лариса Ивановна, – ну и как, помогло это ей?

– Не знаю, но Снегиреву она и так нравилась. И не только ему. А про Милану девчонки шептались, что у нее есть воздыхатель – взрослый мужик. Кто он – они не знали. Но видели ее в иномарке с мужиком в солнечных очках – говорили, что он совсем старый: на вид почти сорок лет. В костюме и при галстуке… Потом у нее часики появились импортные. Но она пару раз всего и показалась в них, потом кто-то из учителей сказал, что такое в школу носить нельзя… Она и перестала. Может, это ухажер ей подарил. Девчонки говорили, что тот мужик такой из себя, как диктор на телевидении: в костюме, при галстуке… Ко мне тут начал было приходить похожий… Только ему не сорок, а все пятьдесят, если не больше… Предлагал сходить куда-нибудь вечерком. А куда я могу пойти, если сама в ресторане работаю. Да и мужик – одно название: сам весь из себя такой прилизанный, как всегда, в костюмчике…

Буфетчица потянулась к бутылке, но тут же подняла голову, бросила взгляд на вход в зал и отдернула руку.

Вернулась Светлана Петровна. Она быстро прошла между столиками, опустилась на барный стульчик, взглянула на Валентину, вздохнула, а потом обратилась к своей родственнице и партнерше по бизнесу:

– Получила новые документы предприятия и согласование перестройки помещения. Со следующей недели начнем работу. Придется на пару дней закрыться… – Она еще раз посмотрела на буфетчицу и снова вздохнула, скрывая раздражение. – Шла бы ты, Валюша, домой. Я сегодня вместо тебя за стойкой постою: народу все равно много не будет. И вообще, ты зря к ликеру прикладываешься – на рабочем-то месте…

– Да я нормальная, – попыталась возразить буфетчица. – Всего-то рюмочку «Бейлиса», да и то только для того, чтобы напряжение снять. Да и никого сейчас нет. К вечеру подойдут только.

– Это я ее уговорила, – вступилась за собутыльницу Лариса Ивановна.

Но кузина даже не посмотрела на нее.

– Давай, Валя, домой быстро!

Когда буфетчица направилась к выходу, Светлана пошла следом, заперла дверь и объявила:

– Сегодня не работаем вовсе. Сейчас сюда приедет бригада строителей: они обещали до восьми вечера в законное время для ремонта сделать проем. Стена здесь кирпичная, так что должны успеть. Они же и основной мусор вывезут. А завтра мы сами всем коллективом будем вычищать мастерскую армянской обуви. Потом поставим там барную стойку, оформим соответствующий интерьер… А потом парадным строем со строевыми песнями, как говорил наш дедушка – гвардии старший сержант, которого ты совсем не помнишь.

Глава вторая

Снегирев вошел во двор, знакомый с детства, и остановился. Шагнул к старой кирпичной стене дома и прислонился к ней спиной, осматривая знакомое пространство. Кирпичи были серыми и пыльными, как во времена его детства. Ничего не изменилось за годы его отсутствия, за долгие шесть лет – самых бесконечных и беспросветных в его жизни. Но раньше здесь звучал детский смех, а теперь было тихо. Птицы тоже молчали, сидели на крышах и рассматривали незнакомого им человека, который не решается зайти в их двор.

Мимо Алексея проехал фургончик и начал разворачиваться, чтобы подкатить для выгрузки товара в магазин. Водитель высунулся, очевидно приняв его за грузчика, и крикнул:

– Ну, что встал? Подходи, принимай товар!

Снегирев подошел и начал принимать коробки с макаронами, крупами, сахаром, консервами, хлебом, овощами и конфетами, заносил их в магазин и ставил на пол. Грузчик-узбек, не спеша ковыряя спичкой в зубах, лениво наблюдал за его действиями. Потом подошла женщина-администратор и ткнула узбека в бок.

– Чего встал? Помогай!

Но все уже было закончено. Администратор спросила у Алексея товарно-транспортную накладную, но он объяснил, что просто мимо проходил и решил помочь. Администратор удалилась, но вскоре вернулась с полиэтиленовым пакетом в руках. Протянула его Алексею.

– Возьми! Я знаю, как плохо тебе сейчас. Давно освободился?

Снегирев пожал плечами, принял пакет и заглянул внутрь. В пакете была нарезка колбасы, банка маринованных огурцов, черный хлеб, бутылка «Столичной» и пластиковая бутылочка кваса.

– Я сама чалилась по двести двадцать восьмой[1], – объяснила администраторша. – Меня на закладках взяли. Четыре года парилась, а ты, видать, поболе.

Алексей поблагодарил, но бутылку водки вернул.

– Не пил раньше – не собираюсь и теперь.

Он снова вышел во двор, долго смотрел на пыльные тополя, за которыми тянулся ряд старых бетонных гаражей, потом направился к ним. Когда-то эти гаражи были построены вместе с домом, в который вселились сотрудники городского комитета партии и передовые рабочие кирпичного завода. А в гаражах расположились «лады» членов партийного руководства и «москвичи» передовиков. Снегирев не спеша шел мимо, пока наконец не остановился возле одного гаража, дверь которого была приоткрыта. Постоял какое-то время, словно раздумывая – стоит ли входить внутрь. Уже было шагнул, но все же не решился. Отошел к тополям и сел под одним из них на полусгнившие доски старого столика, вросшего в землю ржавыми металлическими ножками. Из гаража вышел пятидесятилетний мужчина, распахнул обе створки дверей и снова вернулся внутрь. Вскоре оттуда выехал белый «форд куга» и остановился, мужчина вновь вышел, чтобы закрыть ворота, и только теперь заметил Снегирева. Увидел просто человека, сидящего на столике для домино, скользнул по нему взглядом, шагнул к своему автомобилю и тут же застыл удивленный, очевидно узнав и не поверив тому, что увидел. Алексей направился к нему. Близко подходить не стал, чтобы не подавать руки, которую и так никто ему пожимать не будет. Остановился за три шага и поздоровался. И тут же спросил:

– Как Настя?

– Теперь лучше. Даже значительно лучше, – ответил мужчина. – Но ведь столько времени прошло. Вот только из дома почти не выходит. Почти не говорит. То есть совсем не говорит, когда спросишь ее, она только кивает. Редко когда сама о чем-то попросит. Но ты меня извини, что я тогда на суде нес невесть что… Сам понимаешь, Настя мне как родная, других у меня вообще нет. Да и менты, следователи накачали, сказали, что это ты сделал наверняка: только с доказательствами у них слабовато…

– Да ладно, – кивнул Алексей, – не вы один.

– Я знал, что тебя выпустят. Встретил недавно Колобова-старшего, и он сказал, что твое дело пересматривается. Московские следователи и меня вызывали… Не только меня… А за гараж извини… Я верну, если скажешь. Я же принял его по-соседски и не в счет компенсации морального ущерба. А так бы другой забрал. Но мне по суду его отписали, как положено – в порядке компенсации… А мотоцикл твой на торги выставили, и квартиру тоже… Но это после того, как мама твоя умерла. Родственники той художницы с кирпичного завода потребовали… Если скажешь, я тебе гараж верну, конечно… Могу даже какую-то сумму выплатить за то, что пользовался. Но я там погреб сделал, чтобы картошку и яблоки зимой хранить… А больше ничего не трогал. Там диван твой стоит, кресло до сих пор и музыкальный центр…

Снегирев махнул рукой.

– Пользуйтесь, мне все равно туда нечего ставить.

– Тебя отпустили или как? – шепнул мужчина, словно опасаясь, что их могут слышать. – Оправдали? Или за отсутствием улик освободили?

– А в чем разница? – переспросил Алексей.

Сосед пожал плечами и объяснил:

– Для тебя никакой, но народ захочет знать. Если не виновен – это одно, а за недоказанностью выпустили – совсем другое. Тут ведь поначалу почти никто не верил, что это ты лютовал, а потом вдруг поверили. Я же Настю свою тоже спрашивал… Один всего раз и спросил, но ее так заколотило, сразу жена прибежала, ее к себе прижала – вспоминать страшно. Девочка чудом жива осталась. Спасибо тому мужику-рыболову, что ее нашел тогда и на дорогу вытащил. Если бы не он, то не было бы у нас дочки. Я ему потом денег предложил. Сказал, что ничего не жалко для спасителя Настеньки.

– Взял?

– Нет. Отказался. Хороший мужик – так у нас весь народ такой. Могут ругаться, ссориться друг с дружкой, а когда беда общая, то потом – неразлейвода. Я сказал, что все вдруг поверили… Нет, конечно, не все. Вася Колобок за тебя пытался вступиться, но он, сам знаешь, человек подневольный: папа ему приказал или кто другой – и он рта больше не открывал. А одна девчонка, кстати тоже из того календарика, на каждом углу за тебя агитировала, но ее как-то затащили в ментовку и провели беседу. Она и уехала.

– Шахова?

– Шахова, которая за Костю Локтева замуж вышла? Нет, другая… Та, которая «Звездной ночью» была. Она сейчас за стойкой у бывшей редакторши коктейли разливает…

– Я знаю.

Мужчина посмотрел на него внимательно и спросил:

– Ты где остановился?

– Нигде: я всего два часа как в городе.

– Гостиницы нынче дорогие, – напомнил сосед, – квартиру вашу забрали на торги, продали, но никто пока не въехал. Но все равно: теперь вряд ли тебе отдадут, потому что в ней добросовестный приобретатель поселится, и он любой суд выиграет. Я с такими делами уже сталкивался. А новую квартиру тебе никто не даст. Не только новую, но даже старую – развалюху не дадут. Где жить будешь? А гостиницы нынче, сам знаешь…

Сосед протянул связку ключей.

– Можешь гараж обратно забрать. Пока там можно жить. Диван велюровый – хороший, раскладной, но это еще ваш, одеяло и подушка в бельевом ящике. Холодно не будет, и жарко тоже не будет. Раньше крыша нагревалась в жару, но я снизу под ней проложил минеральную вату: в мороз тепло, а летом не жарко. Ну, бери ключи!

– Только если перебиться на время, – согласился Снегирев, забирая связку.

– Я бы с тобой посидел сейчас, но у меня на три часа назначено заседание комиссии по землепользованию. Так что извини…

– Спасибо, Леонид Тарасович.

– Не стоит благодарности. Мне и самому перед тобой неудобно. И за гараж, и за себя самого. За то, что я тебя тогда хотел на куски порвать – так ненавидел! Я и сейчас порву того гада, когда его найдут. Я же по своим каналам пытался что-нибудь узнать, но все впустую. Может, он не у нас, а в других местах теперь лютует… Но пока молчат мои знакомые.

Сосед сел в свой «форд», развернулся и уехал. Алексей вошел внутрь, начал осматривать знакомое пространство, остановился возле дивана. Взглянул на старый, советских времен, гобелен, висевший на стене. На нем охотники с собаками в средневековых камзолах гнали оленя, в боку которого торчала стрела, гончие хватали его за ноги, и было понятно, что уйти оленю вряд ли удастся.

– Тяжело тебе, брат, – негромко сказал оленю Снегирев, – вот и мне так же хреново было.

Глава третья

Вернувшись домой, сразу прошли на кухню. Светлана Петровна выставила на стол бутылку сухого вина, нарезку сыра и пакет с виноградом, после чего открыла дверь холодильника, проверяя, чем еще можно угостить гостью. А та сняла босоножки на высоком каблуке и вытянула ноги.

– Находилась, – вздохнула она, – теперь все ноги гудят.

– Все? – удивилась хозяйка квартиры. – Их у тебя всего две. А вот я сегодня действительно набегалась. Зато сколько дел сделала! – Она достала из холодильника тарелку с нарезанной колбасой, поставила ее на стол, взяла с полки штопор – все это она делала, продолжая говорить. – Деньги на ремонт теперь есть, так что все работы закончатся быстро. Быстрее откроемся – быстрее прибыль нам пойдет.

– Дело ведь не только в прибыли, – вздохнула гостья, – хотя она не помешает, конечно, но для меня важнее сейчас просто отдохнуть душой от всех этих передряг, от измены и предательства.

– Давай-ка сразу начистоту, – перебила Светлана, – чего нам скрывать друг от дружки – ведь мы сестры.

– Двоюродные, – напомнила Лариса.

– А других у тебя все равно нет. Да и у меня тоже. У тебя нет мужа, да и у меня уже давно нет. Но все дело в том, что перед твоим приездом мне позвонила твоя дочка…

– Юлечка? – удивилась столичная гостья. – Откуда она узнала? Я вообще никому не говорила, куда собираюсь. Да и номера твоего она знать не может.

– Значит, узнала как-то. В общем, она меня предупредила о твоем приезде. И сказала, как у вас с Владиславом на самом деле было. Ни про какую аспирантку ничего не говорила, но сообщила, что это у тебя был роман с молодым мужиком, который оказался брачным аферистом и обчистил тебя на все ваши семейные сбережения…

– Не так, – прошептала Лариса Ивановна и возмутилась громко: – Все не так было! Не было у меня никакого романа. Мы просто были знакомыми… то есть не были… Мы случайно познакомились на дне рождения подруги в ресторане. Он пригласил меня на танец… Мы разговорились… Он оказался очень интересным собеседником. Потом мы еще раз встретились как-то случайно… Снова разговорились. Он попросил денег в долг на свой бизнес, потому что у него все счета заблокировали из-за его развода.

– Он попросил, и ты сразу помчалась в банк и десять миллионов со счетов сняла… Случайному знакомому за просто так. Потому что он очень интересный собеседник! Да за такие деньжищи у нас…

– Он брал на пару месяцев всего: обещал вернуть с процентами. Я же не все деньги сняла, а только половину: решила, что это лучше, чем банковская ставка. К тому же хотела помочь человеку.

– Людям не помогают за долю малую. Если что-то и дают, то от чистого сердца, без выгоды для себя.

Светлана Петровна откупорила бутылку и разлила вино по бокалам.

– Не обижайся, – примирительно произнесла она, – я и сама такая же дура. Ну или почти такая.

Они выпили.

– И что мы все, бабы, такие доверчивые…

– В городе есть улица с названием Муромская дорожка? – постаралась увести разговор в сторону Лариса.

– Есть такая, – кивнула ее кузина, – там как раз городской Дом культуры располагается. При нем был женский хор, и все свои концерты он начинал с народной песни «На муромской дорожке стояли три сосны, прощался со мной миленький до будущей весны». Слышала небось?

Лариса покачала головой, и ее сестра продолжила:

– Этот коллектив даже в Москве выступал: в далекие годы стал дипломантом всесоюзного конкурса народных хоров. По областному телевидению их в советском прошлом часто показывали. Даже я это помню. А ты почему интересуешься?

– Просто слышала название. Я же почти три дня здесь. Думаю, гадаю, что за дорожка такая?

– Когда-то, еще в царские временна, это место располагалось за чертой города, и там была усадьба помещика Муромского. По слухам, он заманивал туда девиц, развлекался с ними, а потом то ли убивал, то ли еще что… Но потом это дело ему, видать, надоело и он продал свое имение купцу Лукашкину и сбежал в Париж, где попытался отбить у писателя Тургенева актрису Полину Виардо. Ничего из этого не вышло, потому что у Виардо, помимо русского писателя, был еще и муж – известный банкир. Но за честь актрисы вступился именно Тургенев, который был здоровенным мужиком, и отлупил бывшего помещика тростью. Муромскому ничего не оставалось делать, как отправиться в Америку, но там распространялась «Газет де франс», в которой его стычку с известным писателем уже расписали во всех красках. Пришлось любителю чужих актрис взять паспорт на имя Николаса Мура, прибывшего из Ирландии. У нас в городском краеведческом музее о нем даже небольшая экспозиция имеется. В Америке наш бывший помещик вел разгульный образ жизни, завел множество детей, которых приписывали именно ему… Кстати, фамилия Мур по американской переписи 1990 года входит в десятку самых популярных в Соединенных Штатах. – Светлана замолчала, а потом спросила негромко: – Что вдруг погрустнела? Все не можешь забыть своего интересного собеседника – брачного афериста? Какой же он из себя, раз ты, такая умная и симпатичная, из-за него всего лишилась.

– Между нами ничего не было, – вздохнула ее сестра, – просто я такой дурой оказалась и не стала бороться за свою семью, тем более что у Владислава уже была его аспирантка.

Она произнесла это, глядя в столешницу, в ламинированной поверхности которой отражалась сверкающая потолочная люстра. Потом подняла глаза, чтобы взглянуть на сестру, но та смотрела в сторону, словно все только что сказанное Ларисой ее никак не касалось.

Все было не так. И секса никакого не было… То есть почти никакого… Но Денис был очень настойчив, убедительно говорил о своей любви и так проникновенно смотрел… Лариса видела его глаза, и в них не было фальши… Он так просил, так умолял, что… И деньги она дала, чтобы он не просил больше ничего… Один раз – и все!.. Думала откупиться… Нет, она думала, что он честный человек… А уж если совсем начистоту, то дала денег, потому что он обещал вернуть двенадцать миллионов, а не одолженные десять. Денег было жаль, но еще больнее было сердцу – за себя, за свою поломанную жизнь – устоявшуюся и такую уютную, хотя и скучную немного. Жалко было квартиру, такую родную, со всеми стенами, запахами… А еще обидно было за себя, оказавшуюся такой доверчивой дурой… Даже за Владика было обидно. Вернее, просто непонятно: почему вдруг он ее не простил, ну поругался бы немного, а потом… Но сейчас приходится врать всем и себе в первую очередь, потому что она никому не призналась – даже следователю, – что видела у Дениса паспорт на чужое имя, но с его фотографией и с регистрацией в городе Глинске. И теперь она приехала сюда не для того, чтобы душой отдохнуть, а чтобы самой во всем разобраться и вернуть семейные деньги… Ведь из-за ее глупой доверчивости теперь у нее нет ни семьи, ни привычной жизни. Теперь у нее есть только воспоминания. А в том паспорте с фотографией Дениса стояли данные другого человека – «Полушкин Артем Альбертович». И проживал он в Глинске на улице Муромская дорожка. Конечно, надеяться на то, что Денис сейчас там, не стоило. А вдруг? Если он сейчас там, что делать? Хотелось бы подойти к нему и врезать по его довольной роже с ослепительной улыбкой. Но ударить надо так сильно, чтобы рожа Дениса скривилась, а улыбка его улетела далеко-далеко, откуда не возвращаются ни улыбки, ни птицы…

От бессилья хотелось завыть, но в голову лезла дурацкая мелодия и бессмысленные слова: «На Муромской дорожке стояли три сосны. Прощался со мной миленький до будущей весны…»

Лариса уткнулась в подушку и тихо заплакала. Но слезы лила недолго и скоро уснула…

Глава четвертая

Алексей лежал на диване и старался ни о чем не думать, но так ни у кого не получается: даже когда человек стоит у пилорамы, он не стоит, а работает, хотя работает пила, а человек только следит за процессом, но он все равно думает о чем-то – например, сколько дней осталось до конца срока. Если постоянно считать дни и часы, то можно и вовсе свихнуться, что с некоторыми и происходит. Но невозможно жить и ни о чем не думать…

Снегирев поднялся с дивана и подошел к полке, на которой лежали инструменты: ключи, отвертки, молоток, старый, но целый ремень ГРМ и книга. Та была вся в пыли. Снегирев взял ее, встряхнул, потом дунул, после чего еще и протер рукавом. Александр Блок. «Избранное». Книга была со штампом библиотеки школы, в которой он когда-то учился. Но он не брал ее, да и стихов этих не знал. Открыл книгу.

Алексей дочитал стихотворение и положил книгу обратно, рядом с ремнем ГРМ. То, что написал Блок, ему не понравилось. Почему-то вдруг вспомнилась промзона в колонии, пилорама, и он, вкалывающий с остервенением непонятно зачем. А неподалеку в курилке сидят веселые беззубые зэки. И кто-то из них кричит:

– Ты чё, Снегирь, в передовики записаться хочешь? Так УДО все равно не дождешься. По твоему сроку УДО не дают.

И другой голос:

– Хочет быть передовиком – пущай! Главное, чтобы не в активисты. А то его быстро научат хором петь.

И все рассмеялись. Им было весело. Им было за что страдать. А может, они и не страдали вовсе.

Но все это уже позади. Все это осталось там же, где сирийские пустыни, жара и мокрое от пота тело под бронежилетом, постоянная жажда и скрип песка на зубах… Десантирование с зависшего на шестиметровой высоте вертолета, по обшивке корпуса которого бьют из автоматов боевики. Но до них почти полкилометра, а значит, есть время рассредоточиться и встретить их метким прицельным огнем…

Приоткрылась дверь гаража, и внутрь ворвался розовый свет вечернего солнца.

– Это я, – прозвучал нежный женский голос.

Алексей скинул с себя старое ватное одеяло, приподнялся и опустил ноги на дощатый пол. Валя Соболева – бывшая одноклассница смотрела на него и улыбалась. Теперь на ней было короткое синее в мелкий горошек платье, демонстрирующее ее стройные ноги и талию, перетянутую широким кожаным поясом. В руках у Вали была большая клеенчатая сумка из супермаркета.

– Я вот решила тебя навестить, – объяснила она свое появление, – не знала, где тебя искать, пришла сюда и наконец тебя увидела.

– Виделись уж сегодня, – напомнил он, – я же к вам заходил.

– Да мы и поговорить не успели. Я так растерялась. Ты спросил про Милану, я ответила. Но если честно, то я не знаю, где она и что с ней. – Валя подошла и чмокнула Алексея в щеку. – Я тебе немного еды принесла.

Соболева начала выставлять на стол пластиковые контейнеры. Еды было много: нарезки сыров и сырокопченых колбас, лосось холодного копчения, салат с креветками, банка зеленых оливок и свежие помидорчики-черри.

– Не надо, – начал отказываться Снегирев, – у меня есть вроде.

– Вот именно – вроде! – возмутилась бывшая одноклассница. – Надо ведь по-человечески отметить твое возвращение. Жалко, Екатерина Степановна не дожила. Как ее любили все… А ведь я одна ее пришла хоронить.

– Что, вообще никого не было? – прошептал Алексей. – Ваня мне сказал, что было много народа.

– На самих похоронах из нашего класса только я. А из учителей никого. Соседи ваши еще пришли: мама Насти и ее отец, то есть отчим, что странно, потому что он на тебя так наезжал тогда: больше всех бочку катил. Потом была Чернова, у которой я теперь работаю… Но она тогда еще редакторшей была. Еще несколько женщин, которых я не знаю… Я потом, через день, снова пришла и увидела возле могилы Васю Колобка, но не в ментовской форме, а по гражданке, и Ванечку Жукова. Ваня так рыдал, что невозможно было смотреть… Я со стороны за ним наблюдала и тоже начала реветь. Даже не ожидала от себя. В голос ревела, стонала даже. Колобок подошел и утешать начал… Потом мы бутылку взяли… То есть Колобок с собой принес: там же, на кладбище, мы нашу любимую учительницу и твою маму помянули. Потом Колобов мне адрес твоей колонии дал, я стала тебе писать, но ты не отвечал. Не доходили мои письма?

– Все дошли, – признался Алексей, – все два. Я хотел ответить и попросить мне не писать больше, но потом решил, что тебя это не остановит. А потому решил просто не отвечать.

– Не остановило бы. Я хотела к тебе на свиданки приезжать…

Валентина достала из своего пакета бутылку водки.

– Давай за твое освобождение, а потом Екатерину Степановну помянем.

– За меня не надо: что было, то было. А то, что меня освободили подчистую, то за это надо Васю Колобова благодарить и Ванечку Жукова. Ваню особенно – это он по большим московским кабинетам со своими юристами ходил, добивался правды…

Валя наполнила водкой стакан, стоящий перед Алексеем. Потом достала начатую бутылку ликера «Бейлис» и наполнила свой стакан на треть.

– Правда, может, и есть на свете, – вздохнула она, – но для нас с тобой справедливость наступит, когда этого гада найдут и раздавят.

– За маму, – негромко произнес Алексей и осушил свой стакан полностью.

Валентина подала ему бутерброд с колбасой, а потом на вилке маринованный огурчик. Только после этого она сделала маленький глоток ликера. Поставила стакан, облизнула губы и вспомнила:

– Еще за тебя просил сам Локтев.

– Николай Захарович? Ему-то это зачем? – не поверил Снегирев.

– Так его Чернова, на которую я теперь работаю, умоляла. Светлана Петровна его любовницей была. Ты разве не знал? Может, и сейчас они… Хотя Николай Захарович уже старый, ему за шестьдесят давно, и он больной. Но все шептались про их связь. И муж ее знал, потому и сбежал от нее. И алименты ей не платил, потому что считал, что это не его дочка, а Николая Захаровича. И не он один так думал… У меня мать тоже на кирпичном вкалывала – в заводской столовой. Так она рассказывала, что Светлана Петровна очень симпатичной когда-то была. Высокая, худенькая… Вот Николай Захарович и увлекся…

– Не знаю, – покачал головой Снегирев, – мне Ваня с самого начала письма слал: мол, так не оставим, будем за тебя биться.

– Да кто такой Ванька – и кто такой Николай Захарович Локтев? Ты сам подумай: у кого возможностей больше!

– У Вани больше. Только он просил никому об этом не говорить. Но Ваня – большой человек и сын большого человека. Его отец руководит нефтегазовой компанией. Ванька здесь, в Глинске, с дедушкой жил, как ты помнишь, а мать его работала в Москве, в частном доме трудилась. Ее туда мой отец сосватал, мол, хорошие люди, платить будут много. Ну и хозяин очень быстро в нее влюбился. Его собственная жена была больная. То есть вообще она умирала… Вот девушку-медсестру из Глинска и взяли в богатый дом ухаживать за умирающей. И так получилось, что та женщина сама упросила молодую сиделку не бросать ее мужа… Бывает и такое. Вот так на свет Ванька и появился. Сейчас его мама и отец расписались официально. Давно уже: еще до того, как Ваня в Москву учиться уехал. С ними жил и продолжает жить. Хотя сейчас он больше в Сибири сидит, откуда они нефть и газ качают… Теперь Иван в компании отца вице-президентом. И мой отец там же работал, занимался геологоразведкой, пока не разбился с вертолетом вместе…

Снегирев взял из руки бывшей одноклассницы стакан и посмотрел на его содержимое.

– Что-то ты мне помногу наливаешь.

– Так это за маму пили, сейчас за отца твоего…

Алексей кивнул и выпил залпом. После чего поморщился и прижал к носу тыльную сторону ладони.

– А помнишь, как мы с тобой после последнего звонка сюда прибежали? – напомнила Валя. – Только ты и я. У нас была бутылка сухого, и мы ее по очереди из горлышка. Закуски не было никакой, и ты так же занюхивал ладошкой. А потом мы целовались…

– Не помню. Как вино пили помню, а что целовались…

– Не помнишь, и ладно. Шахова тогда сразу после торжественной части сбежала: ее Костя Локтев ждал на джипе…

– Все! – остановил ее Алексей. – Забыли про это!

– Так я и не помню. Просто к слову пришлось… А ты закусывай лучше. Когда хоть последний раз ел?

– Вчера в поезде. Попутчица угостила. Узнала, что я освободился, сбегала в вагон-ресторан и принесла чего-то: картошки жареной и котлеты. У нее сын тоже сидит. Она как раз со свиданки с ним возвращалась. Он за драку сидит, то есть за нанесение телесных повреждений средней тяжести. Что-то у меня голова закружилась. Я же вообще не пью.

– А ты ложись, – шепнула Валентина, обнимая его и укладывая на диван, – ложись, а я тебя одеялком укрою.

Лешка закрыл глаза, почувствовал, как бывшая одноклассница ложится рядом, как она обнимает его, но только на ней почему-то уже нет никакой одежды.

– Валька, – попросил он, – дай мне поспать немножко.

– Хорошо, хорошо, – прошептала она, стаскивая с него футболку, – ты спи и ни о чем не думай…

Но думать надо всегда, а не только когда работаешь у пилорамы или стоишь дневальным по отряду. А то начнешь считать годы, месяцы и дни, представляя, сколь же тебе осталось. А так и свихнуться можно.

Соболева дышала тяжело и часто, шептала что-то, касаясь губами его уха… Затем стала стонать, вонзая ногти в его плечи…

Потом он сидел на диване и ел оливки, доставая их пальцами из банки. Голая Соболева лежала, положив голову на его колени.

– Я же, Лешенька, тебя давно люблю. Со второго класса люблю. Но ты все на Миланочку свою глядел. А я ее так ненавидела – ты бы знал! А она меня лучшей подругой считала.

– Успокойся, – Алексей погладил ее по голове, – не считала она тебя лучшей подругой. У нее вообще подруг не было.

– Это правда. Она себя королевой мнила. И когда начались нападения на девушек, она сказала, и не только мне: «Это на меня идет охота». Я ответила, мол, кому ты нужна. Но напали и на нее, и на меня.

– Про нее я не знал.

– Все девочки из календаря подверглись насилию. Причем не только у нас в Глинске, но и в других городах. Этот гад знал, куда все разбежались. Менты не могли понять, откуда у него такая информация. А потом уж ты подвернулся, потому что кто-то сказал, что красный мотоцикл и черный шлем на голове… А еще нож нашли в этом самом гараже и платье этой соседской девочки. Потом сказали, что ты сознался.

– Я не сознался. Хотя меня ломали на это. Местный адвокат Вальдсон советовал взять вину, тогда он договорится со следствием и с судом, чтобы назначили минимальный срок. А потом Жуков прислал другого адвоката, и его тоже начали запугивать. И на Настю давили: мол, это сосед твой сделал, уже доказано: тебе надо только опознать его. Но она ни в какую…

Соболева приподнялась и обняла Лешку за шею.

– Я всегда знала, что ты – моя судьба. Мы даже в классном журнале рядом стояли: сначала ты, а я – следующая за тобой. После меня Устинова, Цимбал и потом уж Шахова. Вот такой алфавит получается.

– Я сидел с одним филологом или философом – тихий такой человек. Он, как там говорят, взял на себя шубу с клином, то есть вину за чужое преступление. Его жена убила своего любовника, а он сказал, что это сделал он. Следователь его пытался урезонить – ты что, мол. Куча свидетелей говорили, что он во время убийства был в другом месте, лекции читал – но он уперся. Получил десять лет, полсрока отсидел, а жена за это время распродала все его имущество и укатила в Америку. Детей у них не было… Но я не об этом. Он мне сказал, что славянский алфавит – это самая древняя молитва. Ее дети читали. Когда древний учитель в далекой русской древности заходил в избу… в смысле, в класс заходил, дети вставали, приветствовали его и читали перед началом уроков эту молитву. Аз, буки, веди, глагол, добро, есте, живите, земле, иже, како, люди, мыслите, наш, покой, слово, твердо, ук, рцы, ферт… и так далее. А переводится на современный язык так:

Я знаю буквы. Речь – это достояние. Живите на своей земле и как все люди знайте: она наш мир и закона этого держитесь твердо и постигайте свет сущего…

Валя обхватила его шею двумя руками и прижалась к его телу.

– Какой ты умный! Я тебя так люблю!

Алексей заснул только под утро. В щель под дверью вместе с утренней прохладой пробрался первый свет. Валентина встала с диванчика, начала одеваться, он закрыл глаза, чтобы не стеснять ее. Но ее ничего не стесняло. Она наклонилась и поцеловала его закрытые глаза.

Поцеловала и шепнула:

– Лучшая ночь в моей жизни. Спасибо, любимый.

Ее шаги прозвучали по дощатому полу, противно скрипнули металлические гаражные двери… Тяжесть навалилась на Лешку, не давая ему пошевелиться, он провалился в небытие и вдруг, возможно не сразу, а через несколько минут или через целую вечность услышал шуршание шин проехавшей мимо гаража машины, чирикнули проснувшиеся воробьи, снова скрипнули гаражные двери: кого-то принесло на крыльях утреннего ветерка, что-то невесомое коснулось его щеки, и детский голосок, залетевший из чужого сна, прошептал в Лешкино ухо:

– Не убивай меня больше!

Он тут же открыл глаза и увидел темно-синюю бабочку, порхающую возле его лица. Бабочка с расыпанными по крыльям мелкими звездочками зависла над столиком с рассыпанными на нем оливками, а потом полетела свету – к неплотно прикрытой двери, за которой было лето и короткая бабочкина жизнь.

Глава пятая

Утром Лариса, еще не проснувшись окончательно, вышла на кухню и увидела сестру, делающую бутерброды.

– Присаживайся, – предложила ей Светлана, – яичница готова, сосиски сварены. Макарошки, извини, приготовить не успела.

– Я не ем утром, – ответила Лариса и зевнула.

– А что ты делаешь? – удивилась сестра.

– Принимаю душ, потом причесываюсь, накладываю макияж, еду на работу.

– Теперь тебе ехать никуда не надо: тут пехом пятнадцать минут всего. Мы не закрываемся, работаем сегодня как обычно: повара уже вышли на смену. Они мне отзвонились, сказали, что проем в стене закрыт полиэтиленом и все вроде чисто. Но мне все равно надо туда мчаться и все самой проверять.

Лариса пошла в душ, вернее, влезла в ванну, поморщилась при виде убогой кафельной плитки и повернула вентиль смесителя, который отозвался на это простуженным хрипом. Воды не было. Тогда Лариса повернула второй вентиль – для горячей воды. Смеситель захрипел еще громче, как будто его кто-то душил. И только потом из крана полетели ржавые брызги. Смеситель наконец прокашлялся, прочихался и неожиданно для себя самого дал воду. Но стоять под ним все равно было невозможно, потому что вода была едва теплой, потом в одно мгновение становилась ледяной, и вдруг совсем уж неожиданно из крана начинал бить кипяток. Помучившись недолгое время, Лариса, чертыхаясь, вылезла из ванны, растерла тело полотенцем, потом пошла приводить себя в порядок. Перед выходом из дома долго рассматривала свое отражение в зеркале шкафа и осталась довольна: чуть растрепана прическа, как будто ее потеребило ветром – выглядело это романтично и очень художественно. Да и платье на ней тоже должно было приковывать мужские взгляды: шифоновая и почти невесомая парижская красота. Поверх платья был еще короткий белый пиджачок в широкую вертикальную красную полосу и с подвернутыми рукавами – не для того, чтобы продемонстрировать красную подкладку пиджака, а чтобы было видно часики «Булова» на запястье такой нездешней женщины. Но если кто-то вдруг опустит взгляд, то, безусловно, просто обязан обратить внимание на красные туфельки «Фабиани» на шпильках. А в руках у шикарной дамы сумочка от того же «Фабиани» из такой же красной кожи, что и туфли. Одним словом, прелесть, как хороша. И на сорок пять она, конечно, никак не выглядит. Да и на тридцать шесть тоже.

Она вышла на улицу, на которой почти не было народа. То есть вообще не было того, кто мог бы замереть на вечные времена. Посмотрела на прямоугольный циферблатик своих часиков – всего-навсего половина десятого: ну где весь народ, где толпы восхищенных нездешней красотой мужчин?

Навстречу летела женщина.

– Простите, – обратилась к ней Лариса, – вы не подскажете, где здесь…

– Я не местная, – отмахнулась баба.

– А по виду не скажешь, – оценила ее ответ Лариса Ивановна.

Из подворотни вышел какой-то мужчина, хотя он больше походил на мужика. Обращаться к такому не хотелось, но он сам подошел и поинтересовался:

– Мадемуазель, вы что-то ищете?

– О-о! – поразилась такой учтивости столичная гостья. – Я польщена. А ищу я Муромскую дорожку. То есть улицу с таким названием.

– Да это совсем рядом! – неизвестно чему обрадовался мужчина. – Пешком минут пять-семь… – Он посмотрел на каблучки-шпильки итальянских туфелек и уточнил: – Вам туда минут двадцать или двадцать пять ковылять.

Ковылять Ларисе не хотелось, и она решила поймать такси. Встала у обочины и подняла руку. На ее удивление первая же машина – фургончик с надписью на боку «Почта России» – остановилась.

– Куда надо? – спросил водитель не очень вежливо.

К такому садиться в машину не особо хотелось, но других водителей здесь может и не быть. Лариса открыла дверь, посмотрела на не слишком чистое сиденье…

– Ну, ну! – поторопил ее водитель почтового фургончика. – Побыстрее, а то люди меня ждут… То есть не меня, а свои посылки и бандероли.

Лариса все же осторожно опустилась на сиденье.

И сказала тихо:

– Лукашкин переулок, пожалуйста.

И водитель ее повез.

– У вас много работы? – спросила она почтаря, чтобы быть учтивой.

– До… этой самой, – ответил мужчина.

– А платят хоть хорошо?

Вопрос, вероятно, сбил с толку водителя, потому что он вдруг затормозил.

Остановил машину и сказал:

– Сто рублей.

– Вам платят сто рублей? – искренне поразилась Лариса. – Всего сто рублей? Что это за зарплата такая?

– Это с вас сто рублей, потому что вот он, Лукашкин переулок, – усмехнулся шофер, поражаясь ее женской наивности, и показал рукой: – Вот сторона четная, а вот нечетная. Доставайте скорее сто рублей, и всего хорошего.

В сумочке были только тысячные. Но водитель отсчитал сдачу пятидесятирублевками. Получилось так много, что красивая итальянская сумочка сжалась в ужасе от такого количества мелких купюр.

– Вам какой номер дома нужен? – поинтересовался почтарь.

– Одиннадцатый.

– Так вот он, с правой стороны второй от угла. Вы, случайно, не к Сашке?

– Нет. А кто он такой? И почему вы так думаете, что я именно к нему.

– Сашка – наш баянист из Дома культуры. А вообще он еще тот Казанова – ни одну юбку не пропустит.

То, что ее могли принять за какую-то юбку, на которую может позариться баянист Сашка, немного оскорбило. Даже не немного, а очень. Лариса поднималась по лестнице пешком на четвертый этаж, так как в пятиэтажках лифта не предполагалось. На лестнице пахло борщом и гуталином.

Перед дверью, обитой дерматином, Лариса остановилась, выдохнула, посмотрела на номер квартиры – «14», выдохнула еще раз и нажала кнопку звонка. Все было заранее продумано до мелочей. Он, конечно, удивится, увидев ее, но она знает, что сказать и как войти, даже если он не будет пускать. Даже если он там будет не один, а с какой-нибудь бабой, она все равно войдет. Если будет баба, то еще лучше: женщина женщину всегда поймет. Хотя баба женщину вряд ли. Все это пронеслось в голове. Щелкнула задвижка.

Дверь отворилась, и она увидела перед собой лысоватого мужчину лет пятидесяти. На мужчине была белая майка и красные трусы с белой полосой – совсем как ее пиджачок, только наоборот – пиджак был белый с красной полосой.

Мужчина опустил взгляд на свой живот и объяснил:

– Это не трусы, а шорты, – после чего спросил: – А вы к кому, собственно?

– Мне нужен Полушкин Артем Альбертович.

Мужчина обернулся и посмотрел в глубину квартиры, словно собираясь кого-то позвать, но снова повернулся к нежданной гостье:

– Так нет никого больше: я один здесь. Я вообще даже не представляю, кто вам нужен. Я здесь один обитаю с тех пор, как жена сбежала.

– А Полушкин здесь жил когда-нибудь?

Обладатель трусов в полоску пожал плечами и посмотрел на ее руку.

– Какие у вас часики интересные.

– Да-а, – как можно равнодушнее ответила Лариса и махнула ладошкой, – швейцарские, «Булова», модель называется «Френк Синатра».

– Золотые?

– Как бы да, – ответила Лариса и дернула плечиком.

Мужчина широко улыбнулся и распахнул дверь.

– Ну тогда заходите.

Лариса попятилась, а потом даже отпрыгнула.

– Вы что себе позволяете! Вы даже не знаете, кто я!

– Сейчас и познакомимся, – улыбнулся мужчина еще шире.

– Вы в курсе, кто у меня муж?

– Кто? – заинтересованно посмотрел на Ларису лысый мужик.

– Очень большой человек: таких, как вы, он…

– Погодите, – не дал ей договорить мужчина. – Так, может, вам Сашка нужен? Как же я сразу не допер?

– Не нужны мне ваши Сашки! – почти взвизгнула Лариса. – Я вообще не люблю баянистов, мне вообще-то нравится саксофон. То есть саксофонисты.

Она поспешила вниз, цокая каблучками по ступенькам, хотела уже с разбегу толкнуть от себя дверь, ведущую на улицу, но та распахнулась сама, да так неожиданно, что Лариса едва не вылетела в проем. Упала бы, но ее подхватил одной рукой мужчина и удержал. Во второй руке у него был футляр с баяном.

– Какая вы резкая! – восхитился обладатель баяна.

Лариса растерялась, конечно, что так неожиданно оказалась в чужих объятиях, но тут же пришла в себя. Освободилась от чужой руки, поправила прическу и поняла, кто перед ней.

– Александр? – на всякий случай поинтересовалась она и, увидев, как мужчина кивнул, продолжила: – Вы не знаете человека, который некоторое время назад жил в этом подъезде на четвертом этаже в квартире номер четырнадцать?

– Да тут много кто. Хотя вы, случайно, не Артема Полушкина ищете? Так он года два как съехал. Квартиру продал и махнул за счастьем…

Лариса достала телефон и открыла галерею, нашла фотографию Дениса и показала ее баянисту.

– Этот?

Тот не стал даже вглядываться.

– Нет, конечно. Этот красавчик, как с картинки из модного журнала. А наш Артем был пришибленный какой-то. На него все время беды сваливались. То жену найдет себе, которая еще не развелась с другим. Да еще сказала, что не хочет быть Полушкиной, потому что ее могут принять за Полкружкину. А еще он на своем «москвичке» стареньком в ментовский «уазик» въехал, а еще паспорт потерял, а на его паспорт кто-то кредитов набрал на пять миллионов… Вот он и махнул отсюда подальше.