Читать онлайн Вольные мореходы. Книга вторая: Проклятый меч

I. Песнь аэда в таверне Ревена

Отблески костра освещали угрюмое лицо Кану. Ветер шевелил его распущенные волосы. Мореход сидел на большом камне. Внизу, между скалами, в защищенном от ветра разломе резвилось пламя. На коленях Кану, отражая алые отблески огня, покоился клинок аарасцев.

Взор разноцветных глаз морехода был устремлен вдаль, на беспокойное море. Волны глухо били в стойкие спины скал, взрывались брызгами, отступали и снова бросались на штурм берега, пробираясь в проточенные за много веков расщелины.

Над головой Кану распростерлось темное небо со множеством звезд, но не такое красивое, каким он увидел его на острове Ваан. Иней Дракона поблек и стал почти неразличим, а многие звезды пропали. Небо стало таким, каким он привык видеть его с глади Пустынного моря. Веледак не желал в эту ночь показывать свое белое око, и мореход довольствовался скудным мерцанием костра под своими ногами. Рядом, свернувшись темным комком, спал Нер. Кану повернул голову и посмотрел на него.

Нер зашевелился, поднял голову и прищурился от пламени. Кану нагнулся, сгреб рукой сухие ветки, которые им удалось собрать между скалами, и кинул в костер. Огонь встрепенулся, брызнул искрами, дерево затрещало.

– Где Лувина? – спросил Нер, осматриваясь.

– Она ушла, – безжизненным голосом ответил Кану, снова обратив взгляд на море.

– Как ушла? – недоуменно спросил Нер. – Надолго?

– Насовсем… – был ответ. Море грохотом волн поглотило эти слова.

– Как это случилось? Почему ты не разбудил меня? Почему не остановил ее?

– Она звала своего Хозяина. Она произносила имя Мелькартара. Наверное, она ушла к нему…

– Жаль… – Нер опустил голову. – Это из-за меня. Я дал ей выпить кровь богов… Это моя вина…

– Не вини себя, – тихо произнес Кану. – Она уже была мертва. Ее тело не принадлежит ей…

– Может, ты когда-нибудь еще увидишь ее? – с надеждой спросил Нер. Кану не ответил, он продолжал смотреть на волны. Он ни о чем не думал.

– Ее глаза горели серебром… – тихо проговорил он. – Она опиралась на Бадигар и поднялась на гору. Там она протянула руку к небу и позвала Мелькартара… Она теперь принадлежит ему…

– Где мы сейчас? – спросил Нер.

Кану вдруг встрепенулся от неожиданного вопроса и повернул голову:

– Ты что-то сказал?

– Я спросил, где мы? – повторил Нер.

– К западу от Ревена, судя по очертаниям берега. Полдня пути по скалам…

– Что ты будешь делать, когда попадешь в Ревен?

Кану пожал плечами, но потом ответил, немного подумав:

– Я поплыву в Налрад и поквитаюсь с Гестедом… Он отнял у меня корабль и женщину, подарил этот проклятый клинок и солгал про золото…

– А меня он проклял… – задумчиво произнес Нер, но запнулся, вспомнив про Красных Демонов. В голове снова раскатились слова колдуна: «Вспомни! Вспомни Красных Демонов! Они придут за тобой!»

Нер посмотрел на фигуру Кану, черной громадой возвышавшуюся на фоне темно-синего неба. Он, Нер, должен был исполнить свою клятву. Но не сейчас.

Они должны прийти вместе в Ревен, Кану поможет ему, безрукому калеке, сесть на корабль до Налрада. А там, может, он встретит Лектиэла. Неужто капитан снова не возьмет его в свою команду? Хоть и без одной руки…

Жаль, что сабля осталась на том проклятом острове. Сколько людей она отправила к богам! И как ему быть теперь? Учиться биться левой рукой? Искать себе другое оружие? Нер был уверен, что ни один клинок не станет слушаться его пальцев так, как потерянная сабля…

С первыми лучами солнца, заплескавшими огненным блеском по кромке воды, мореходы снялись со своего места и двинулись к Ревену. Выросшему в горах Кану было привычно взбираться на скалы и спускаться в расщелины. А вот для однорукого Нера это оказалось тяжелым испытанием. Он часто оступался и падал, но Кану всякий раз выручал его.

Наконец скалы отступили от воды, а берег усеяли круглые камешки разной величины и цвета. С хрустом прижимая их сапогами, Кану быстро шел вперед. Нер, спотыкаясь, ковылял за ним, глядя на его широкую, затянутую кольчужной сеткой спину.

К полудню, когда солнце уже начало припекать, они увидели хижины рыбаков, а через несколько сотен шагов их взгляду открылись стены возведенного на высокой скале Ревена. Внизу у моря теснились захудалые рыбацкие лодки, тихоходные торговые галеры и статные военные триеры с наклоненными мачтами. К берегу от воды вели грубо сколоченные деревянные мостки, по которым рабы тащили тюки с товарами и катили бочки с вином.

Стоял шум и гам. Мореходы вслушивались в слабо знакомую речь. Впрочем, в порту можно было услышать и более понятный филитянский говор. Раздавались резкие удары кнутов и громкая брань. В толпе виднелись и белоснежные тоги жрецов Мелькартара, и коричневые туники охранявших порт воинов, и рваные хитоны бедняков. Темнолицые кейлы носили темную одежду – синюю или черную, а бледные эрны выбирали более светлые ткани.

На гору, к городу вела широкая, но очень кривая дорога с прорубленными кое-где каменными ступенями. Справа и слева от дороги к скале лепились низкие дома крестьян, возделывавших виноград и оливки. Вдоль дороги стояли лавки. Громкие голоса предлагали вино и рыбу, зазывали поменять золото или взять его под заклад. Кану подошел к одному из менял – толстому кейлу с пышной черной бородой и, прищурившись, спросил на языке Эрнона:

– Сколько дашь за два золотых из Налрада?

Меняла окинул морехода с головы до ног оценивающим взглядом, чуть задержавшись на проглядывавшей сквозь пальцы рубиновой рукояти меча, и ответил:

– Одну…

– Одну? Да ты что, спятил? Три! Не меньше! Золото Налрада чище золота Ревена! Вы туда подмешиваете медь!

Кейл даже не вздрогнул от оскорбления. Выслушав Кану, он произнес:

– Хорошо, две монеты. Но не больше.

Кану выудил из кошеля шесть монет и бросил их на стол перед менялой. Монеты, сверкнув на солнце, рассыпались искрами и загремели по дереву. Кейл сгреб их пухлой рукой, попробовал каждую на зуб и кинул в один из висевших у него на поясе кошелей. Потом он развязал другой кошель, тугой и полный, вывалил на стол медные, серебряные и золотые монеты, отсчитал Кану шесть золотых кругляшей и сдвинул их на край стола. Мореход осмотрел монеты и потребовал заменить одну из них. Получив свое золото, Кану пошел вверх по дороге, в город. Нер последовал за ним…

Ревен поражал великолепием. Почти все его дома были возведены из камня и имели не менее двух ярусов, а выстроенные на самом высоком в городе месте храмы сияли ослепительным мрамором. Они были круглой или прямоугольной формы, с покатыми крышами, поддерживаемыми резными колоннами с искусно выточенными продольными канавками.

– Почему они не расписывают их? – спросил Нер, прикрываясь от солнца ладонью. – Они так были бы красивее.

– Эрны не любят яркость в отличие от филитян и естихарцев. Они думают, что много цветов и золота – это дикость.

Нер рассмеялся:

– По-моему дико оставлять стены белыми…

Кану пожал плечами и направился к высокому дому с колоннами, изображавшими полуобнаженных воинов, подпирающих крышу. Он слышал предание эрнов о могучем герое, вечно обреченном держать небесный свод на самом краю севера.

Кану представил себе этого воина и ужаснулся – какой он должен быть высоты и силы, если птицы парят за облаками и не ударяются о небо…

Птицы… Да разве он сам не побывал в заоблачном царстве?

Толкнув дверь, он вошел в таверну. Бритоголовый кейл – раб с белой простыней на согнутом локте – услужливо поклонился Кану и Неру и провел их за свободный стол. Таверна была изнутри отделана мрамором. Потолок пестрел мозаикой, изображавшей битву какого-то героя с многоголовым чудовищем. В нишах вдоль стен стояли мраморные статуи воинов с мечами, копьями и щитами в руках. Некоторые были полностью обнажены, а кого-то ваятель облачил в доспехи. Казалось, они вот-вот сойдут со своих постаментов и двинутся на гостей таверны – настолько точно сумел скульптор вырезать их из камня.

– Что желаете? Вино? Рыбу? Оливки? – улыбнулся раб.

– Принеси две чаши вина, – повелел Кану. Раб снова поклонился и ушел.

Нер улыбнулся, вдохнул полной грудью воздух и сказал:

– Здесь прекрасно!

В таверне сидело совсем мало людей. Большинство из них были неторопливые эрны, поэтому здесь не ощущалось привычной суеты, обычной для подобных мест в Налраде или Шадале.

Распахнулась дверь, и на порог вступил ведомый под руки двумя сильными эрнами старик. На нем был длинный дорогой хитон, а поверх него – вышитая золотом тога. Маленькие глаза старца были мутными, с белыми зрачками.

– Слепой… – прошептал Нер. В это время раб принес два широких черных кратера, на которых красной краской были изображены лошади, тянущие за собой колесницы. Они словно бежали вокруг чаши, настигая колеса своих же повозок. Нер залюбовался рисунком, поворачивая на весу кратер растопыренными пальцами. Кану не отрывал взгляда от слепца.

Старик шевелил перед собой руками, ощупывая воздух и осторожно ступая плитам. Один из молодых эрнов рядом с ним нес подмышкой кифару. Старца бережно усадили за большой стол в середине таверны, и раб поднес ему в золоченом кратере пряное вино первого отжима.

– Мелесигет… Мелесигет… – пробежал по таверне шепоток.

– Кто этот слепец? – спросил Нер, оторвавшись от кратера.

– Аэд…

– Певец? – переспросил Нер.

Кану кивнул. Он несколько раз слышал о песнях Мелесигета. Говорили, будто равных ему еще не рождалось во всей ойкумене. Таверна стала постепенно заполоняться людьми, желавшими послушать песни аэда.

Старик огладил длинную седую бороду, поднес дрожащими руками ко рту кратер и пригубил вино. Затем отставил его и повелел:

– Кифару…

Эрн взял Мелесигета за руки и вложил кифару в сухие ладони.

Мгновенно все смолкло. Все взгляды устремились на слепого старика. Он вскинул пальцы над струнами и, задержавшись лишь на миг, стал играть. Мелесигет вобрал в стесненную старческую грудь воздух, и запел. Голос его был сильным и громким, словно пел вовсе не старик, а могучий муж. Кану вслушался в его мелодичную эрнонскую речь и понял, уловив первые слова сказителя:

– Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который,

Странствуя долго со дня, как святой Илион им разрушен,

Многих людей города посетил и обычаи видел,

Много и сердцем скорбел на морях, о спасенье заботясь

Жизни своей и возврате в отчизну сопутников; тщетны

Были, однако, заботы, не спас он сопутников: сами

Гибель они на себя навлекли святотатством, безумцы…

– О чем он поет? – тихо спросил Нер, наклонившись к самому уху Кану.

– Об Одиссее…

Нер вскинул брови и восторженно произнес:

– О прародителе вольных мореходов?..

Кану кивнул, неотрывно глядя на медленно качавшего головой в такт своей речи слепого аэда.

– …Ветер от стен Илиона привел нас ко граду киконов,

Исмару: град мы разрушили, жителей всех истребили.

Жен сохранивши и всяких сокровищ награбивши много,

Стали добычу делить мы, чтоб каждый мог взять свой участок.

Я ж настоял, чтоб немедля стопою поспешною в бегство

Все обратились: но добрый совет мой отвергли безумцы;

Полные хмеля, они пировали на бреге песчаном,

Мелкого много скота и быков кривоногих зарезав.

Тою порою киконы, из града бежавшие, многих

Собрали живших соседственно с ними в стране той киконов,

Сильных числом, приобвыкших сражаться с коней и не менее

Смелых, когда им и пешим в сраженье вступать надлежало.

Вдруг их явилось так много, как листьев древесных иль ранних

Внешних цветов; и тогда же нам сделалось явно, что злую

Участь и бедствия многие нам приготовили боги.

Сдвинувшись, начали бой мы вблизи кораблей быстроходных,

Острые копья, обитые медью, бросая друг в друга…

Мелесигет вскинул голову к мозаичному потолку и с таким сильным чувством произнес последние слова, что из его незрячих глаз скользнули по щекам две слезы. Слушатели одобрительно зашумели и стали метать к его ногам монеты.

Кану развязал кошель и бросил аэду золотой.

– Этот старик – лучший, – промолвил мореход. – Я слышал много сказаний об Одиссее и его странствиях, но так, поверь мне, Нер, еще никто не пел.

Они слушали Мелесигета долго – до самого вечера, пока лик Веледака не скрылся за холмами. Нер совсем захмелел и уснул, упав лицом в тарелку с недоеденным мясом, обложенным по краям светлыми оливками. Старик устал петь, и эрны повели его отдыхать в одну из комнат. Кану почувствовал, что ему душно, а голова кружится от терпкого вина. Он с трудом встал и вышел на воздух. С горы перед его взором расстилалась темная гладь моря, накрытая синей пеленой с точками звезд, словно множеством мерцающих глаз.

Серебря воду, над морем медленно всходило Веледаково око. Мореход долго думал, почему днем Веледак показывает миру свое слепящее лицо, столь яркое, что никто никогда не видел на нем ни губ, ни бровей, а ночью глядит на ойкумену единственным оком и при этом не знает отдыха. А потом вдруг Кану осознал – у бога бодрствует только один глаз, а другой все же дремлет. Но времени сна недостает даже богу, и поэтому с каждой ночью глаз все больше и больше сощуривается, пока, наконец, от него не остается тонкая полоска. Несколько ночей Веледак спит, не следя за миром, а потом уже с новыми силами глядит за людьми.

Мореход вернулся в таверну, расплатился и повелел рабу уложить Нера в одной из комнат. Затем Кану спустился к морю, в обезлюдевший порт. Подойдя к воину, одиноко прогуливавшемуся по деревянному мостку, мореход спросил:

– Который из этих кораблей на рассвете отходит в Налрад?

Воин сощурил глаз и окинул взглядом крепкую, высокую фигуру Кану:

– На что тебе?

– Я знаю, что мой вид не внушает тебе доверия, – мореход усмехнулся и прикоснулся пальцем к черному кружку, скрывавшему левый глаз. – Мне надо попасть в Налрад. Хочу сесть на корабль.

Воин повернулся и указал наконечником копья на небольшую галеру, стоявшую у самой скалы, позади других кораблей.

– Вроде этот. Я отведу тебя.

Они проследовали по мосткам вдоль колыхавшейся воды, Кану хлопнул ладонью по влажному борту галеры и крикнул:

– Есть кто на палубе?

– Есть! Чего тебе? – над фальшбортом показалась кудлатая голова.

– Хочу поговорить с капитаном.

– О чем?

– Я должен ему золото… – соврал Кану.

Воин усмехнулся про себя, но ничего не сказал и, повернувшись, побрел прочь. Капитаном галеры оказался крепкий коротковолосый детина со смуглым лицом, густой черной бородой и большим серебряным кольцом в ухе. Его звали Фаррух, он был уроженцем далекого города Менхора, находившегося на южном берегу Пустынного моря, в могучем Естихаре. Капитан неплохо изъяснялся по-филитянски, хуже – на эрнонском языке, но со своими людьми переговаривался на неизвестном Кану естихарском наречии. Фаррух настороженно отнесся к предложению вольного морехода, чего, впрочем, тот и ожидал. Но все же естихарец согласился отвезти Кану и Нера в Земли Филитян за двадцать налрадских золотых.

Заплатив капитану пять монет, Кану вернулся в таверну, приказал рабу, чтобы тот разбудил его, когда начнут гаснуть звезды, и крепко уснул.

Галера отплыла на рассвете, когда солнце еще не выглянуло из-за края моря, но его первые лучи уже позолотили перья легких облаков. По воде стелился прозрачный утренний туман. Море, казалось, дышало, вздымая синие волны и вбирая их в себя.

Гребцами на корабле были рабы – восемнадцать человек, прикованные тяжелыми цепями к скамьям. За ними следил толстый помощник Фарруха, Асан, подвязывавший свой живот черным кушаком, из-за которого выглядывал кривой сабельный клинок. В руке толстяк всегда сжимал свитый тугим кольцом кнут, готовый в любой миг распрямиться на спину ленивого или усталого раба. Асан часто стегал гребцов, оставляя на их загорелых спинах рваные шрамы. Помимо рабов, капитана и помощника на галере было всего пятеро матросов – все естихарцы: барабанщик, кормчий со своим помощником и двое сильных молодых парней, следивших за парусом.

Фаррух вел корабль каботажным способом – вдоль берега, мимо Авира, разделенного на Западный и Восточный Пегенскими горами, выдававшимися далеко в море Срединным мысом. Это был единственный морской путь в Налрад. И очень опасный. Кану часто промышлял здесь с Лектиэлом на «Удаче». Вольные мореходы даже устроили три убежища на скалистых берегах и островах Авира, называя их про себя гнездами. Из них-то они и совершали свои кровавые набеги на торговые галеры.

Команда Фарруха сама по себе сильно походила на шайку морских головорезов, но естихарец все же занимался честным делом. Или почти честным делом. Галера шла в Налрад пустой, с высоко поднятыми над водой бортами, что уже выглядело странно. Решив не вмешиваться в дела Фарруха, Кану не стал докучать его расспросами.

Вольных мореходов Фаррух отправил в кубрик к матросам – благо там нашлись два свободных гамака. Едва только корабль отчалил, Кану завалился спать и продрых до самого вечера. Мореход и не думал, что за несколько дней соскучится по сну на корабле. Привычно покачиваясь в грязном гамаке, он набрал больше сил, чем в любой даже самой мягкой постели Налрада или Ревена.

Пробудившись, Кану разыскал Фарруха и попросил еды. Капитан молча кивнул, позвал Асана, и тот принес из трюма кусок копченого мяса и кружку нацеженного пива, старого и кислого. Мореход поблагодарил толстяка кивком и быстро съел все в кубрике.

Нер, тем временем, разгуливал по палубе между скамьями гребцов, глубоко вдыхая грудью соленый морской воздух. Золотой шар солнца погружался в изумрудные воды Пустынного моря. Для Нера теперь во всей ойкумене существовали лишь море и горы слева по борту. Его голову кружило от дыхания родной стихии, он желал сейчас сидеть среди вольных мореходов на веслах и под мерный бой догонять военную галеру, везущую на своем борту драгоценный груз. Нер надеялся разыскать в Налраде Лектиэла, выучиться биться левой рукой и снова взяться за опасное ремесло морского разбоя. Оставалось малое – убить Кану и исполнить, наконец, клятву. Но как сделать это незаметно, втайне от естихарцев? Можно было, конечно, перерезать ему горло его же мечом и выбросить тело за борт. Но Кану был силен, и если рука дрогнет, то зеленоглазый демон сам отправит туда же, в море, его, Нера…

Кану вышел на шаткую палубу. В уключинах скрипели весла. Слышалось громкое, ритмичное дыхание рабов и монотонный глухой барабанный бой. Между скамей медленно вышагивал Асан, поглядывая на рабов. Он поднял голову, увидел в дверях кубрика Кану и замер. Вольный мореход нагнулся под парусом и прошел на нос корабля. Взявшись руками за борта, он стал следить, как нос режет стремительные волны. У кормила стоял Фаррух, подменивший кормчего. Он каменным взором смотрел на море, иногда поднимая глаза на постепенно темнеющее небо. К Кану подошел Асан и сказал на ломаном эрнонском:

– Капитан зовет тебя…

Мореход опустил взгляд на кушак толстяка и заметил, что пальцы помощника капитана легли на рукоять сабли. «Они меня боятся… Но с чего вдруг?» – подумал Кану.

Асан подвел Кану к Фарруху и замер за спиной вольного морехода. Капитан глядел на покрытые огненными блестками волны – отражение заката. Шумно пенилась загребаемая веслами вода.

– Я пришел.

– Это правда, что твое имя Кану? – спросил Фаррух.

– Я не скрываю своего имени…

«К чему столь странные вопросы? – лихорадочно соображал Кану. – Чем я мог вызвать недоверие, если весь день торчал в вонючем кубрике и не появлялся на палубе?»

Услышав ответ, Фаррух кивнул и, немного подумав, задал еще один вопрос:

– Какое твое ремесло?

– Я и мой друг – наемники… – не сморгнув, солгал мореход, и тут почувствовал у своего горла саблю Асана. Над ухом раздалось его громкое дыхание:

– Лжешь…

Кану с удивлением посмотрел на Фарруха, капитан бесстрастно взирал на море.

– Ты лжешь… – спокойно произнес он, не оборачиваясь к Кану. – Я слышал от одного из рабов, что ты был помощником главаря пиратов с галеры «Удача». Вы называете себя вольными мореходами, так?..

Кану похолодел. Откуда Фаррух узнал все это? Как? И неужто теперь этот угрюмый естихарец прикажет сбросить их вдвоем с Нером в море, на корм рыбам? Или выдаст в Налраде Гестеду? Прямо в руки колдуну? Чтобы тот отправил их вдвоем к Красным Демонам…

Кану хотел было рвануться, но ощутил холодное металлическое прикосновение к своему горлу. Сильная рука Асана схватила его за плечо…

– Кроме того, – продолжал Фаррух. – Я слышал о тебе в тавернах Шадала и Авахарна. Говорят, ты силен и жесток. Вас было три десятка отчаянных головорезов, когда сто ночей назад вы сумели проникнуть в Менхор, мой родной город, вырезать всех стражников, которые охраняли берег, и разграбить три храма. Вы вынесли из них столько золота, что все оно не поместилось на маленькой галере, и вам пришлось захватить торговый корабль, чтобы вывезти награбленное. Менхор потом полыхал три дня. Это правда? – он вперился взглядом в Кану.

Мореход молчал, стиснув зубы. Конечно, они тогда разграбили Менхор, но их было не три десятка, а полсотни, и двадцать мореходов после той страшной ночи так и остались на берегу Естихара.

– …Поговаривают, будто ты сын не то демона, не то морского духа, но это уже бабские сплетни, и я в них не верю. Зато охотно могу поверить в то, что ты плавал под коричневым парусом. Это так?

Кану не отвечал. Его лоб серебрился от мелкого пота. Полным ненависти взглядом он смотрел на Фарруха. Что естихарцы сделают с ним, с вольным мореходом? Неужто он так и не отомстит Гестеду? Где же справедливость богов? Или колдун своей магией затмил их взоры?

– Молчишь? Значит, это все правда? Твой друг тоже с «Удачи»?

Кану помотал головой:

– Нет, он ничего не знает о моем прошлом.

По лицу Фарруха проскользнула легкая усмешка:

– Ты опять лжешь, вольный мореход… Он – действительно твой друг.

Кану огляделся, но Нера на палубе не увидел. Вместе с ним исчезли двое естихарцев. «Увели… – подумал мореход. – Боятся нас…»

– Что ты собираешься с нами делать? – спросил Кану.

– У меня нет выбора. Сейчас запру вас в трюме, а в Налраде сдам стражникам…

Кану опустил взгляд и произнес:

– Я готов отдать тебе все золото?

Асан прошептал ему на ухо:

– Твое золото – наше золото, – с этими словами он срезал кошель с пояса вольного морехода. Затем забрал ножны с мечом аарасцев.

– Твой корабль будут грабить все мореходы из братства, – процедил Кану сквозь зубы, со злостью глядя на Фарруха. Асан толкнул морехода в спину рукоятью сабли и повел по палубе между скамьями гребцов к лазу трюма. Откинув крышку, толстяк пихнул Кану в темноту. Мореход еле удержался на высоких ступенях лестницы, едва не скатившись вниз.

– Это ты, Кану? – послышался голос Нера.

– Я… – он поднял повязку, и трюм слабо осветился зеленоватым сиянием его глаза. Вдоль бортов Кану заметил пять или шесть бочек с мясом, рыбой и пивом.

– Хоть с голоду не помрем… – мрачно пошутил он. Слышались глухие монотонные удары волн в борта, словно кто-то колотил в дверь.

– За что они нас кинули сюда? – спросил Нер.

– Фаррух узнал меня и решил сдать нас в Налраде как пиратов.

– Зачем это ему?

– Наверное, хочет получить награду, – задумчиво пробормотал Кану.

– Но он и так забрал золото… – заметил Нер.

– Этого ему мало. Да он и не может отпустить нас – мы станем мстить. Зря я доверился естихарцу…

– Стражники отведут нас к Гестеду.

– Точно. И он будет безгранично рад, – усмехнулся Кану.

– Особенно если мы появимся перед ним связанными и без оружия, – глухо произнес Нер и уткнулся лицом в колени.

– Надо выспаться, – сказал Кану. – Может, нам удастся бежать с этого проклятого корабля – здесь близко Авир…

Они еще долго не могли уснуть. Каждый думал о том, что ждало их в Налраде. Наступила ночь, корабль шел по морю, рассекая носом упругие спины волн…

II. Возвращение корабля мертвецов

Утро встретило галеру Фарруха густым туманом. Белые клубы стлались по мертвой, недвижной воде, скрывая все впереди на два десятка локтей. Стояла глухая тишь. Асан вышел на темную от сырости палубу и щелчком кнута разбудил рабов.

– Работать, собаки! Хватит дрыхнуть! Уже утро. Хозяин и так дал вам много времени для сна! – он хлестнул двоих гребцов, и они, негромко переговариваясь и посылая сквозь зубы проклятья Фарруху и Асану, взялись за весла.

Очень медленно заколотил барабанщик – капитан не желал посадить корабль на подводный риф. Фаррух встал на носу галеры и принялся вглядываться в туман, стараясь распознать в его молочной пелене очертания скал и успеть предупредить кормчего.

– Вот и угораздило тут быть туману… – прошептал он себе под нос.

– Может, пристанем к берегу? – предложил Асан, подойдя к капитану.

Фаррух в ответ лишь помотал головой. Стоять на носу утром было зябко. Легкий морской ветерок, казалось, забирался под одежду, пробирая холодом до самых костей. Капитан потер руками плечи, но это ему не помогло. Что-то колотило его изнутри. Не то предчувствие, не то страх…

Впрочем, плыть сквозь туман было не впервой. Всегда это казалось трудным, но сейчас почему-то особенно тяготило. Фаррух желал как можно скорее добраться до Налрада, чтобы передать Совету Вельмож своих пленников и, возможно, получить награду…

Нечто пугающее было в одноглазом пирате – то ли он действительно был сыном демона, то ли обладал колдовской силой. Этого, конечно, Фаррух точно не знал, да и не мог знать, он лишь чувствовал…

Отогнав тревожные мысли, капитан стал пристальней смотреть на клубы тумана, из-под рвущихся клочьев которых выступала свинцовая морская вода. Скрипели весла, откидывая тяжелую пену, и корабль двигался вперед.

– Скала! Впереди скала! – вдруг неожиданно для себя крикнул Фаррух. – Левый борт, суши весла! Ритм втрое!

Галера стала медленно поворачивать. Скала же не отошла левее, она продолжала расти. Внезапно из тумана вынырнул нос корабля.

– Это галера! Пираты! – заорал Асан.

– Ритм еще вдвое! – взревел Фаррух.

Барабанщик яростнее заколотил по туго натянутой коже. Корабли сближались, показался изодранный парус, длинными лоскутами намотанный на рею. За выплывшей из тумана галерой, свисая с бортов, волочились по воде концы канатов. В уключинах скрипело несколько весел, часть из них была обломана, но гребцы продолжали бесполезно работать ими. Корабль плыл, подчиняясь какой-то неведомой Фарруху силе.

На носу галеры стоял капитан. Он держал свою голову в руке, прижимая ее к груди. За его спиной столпились матросы и воины. Все они были вооружены. Их лица были бледны, а кожа имела зеленоватый оттенок. На телах были заметны глубокие, залитые высохшей кровью раны.

Фаррух испуганно стиснул пальцами фальшборт так, что побелели ногти. Он безмолвно смотрел на корабль и чувствовал, как по телу расползается дрожь.

– Помоги нам, всемогущий Рон… – все, что сумел прошептать естихарец бескровными губами.

– Это корабль мертвецов, – пробормотал за его спиной Асан.

Колотушка смолкла, но рабы в ужасе продолжали грести вразнобой. Весла ударялись друг о друга, и галера резко замедлила свой ход. Корабль с мертвецами приближался.

– Что нам делать, капитан? Они настигают нас.

Фаррух не отвечал, его словно всего сковало льдом, и он не мог шевельнуть ни одним мускулом. Позади послышался отчаянный крик, а затем – громкий всплеск. Фаррух повернул голову и увидел матроса, отчаянно плывшего к берегу.

– Останови матросов, – уточнил он. – Я хочу сохранить корабль. Обещай свободу рабам, если они станут сражаться…

– Но…

– Это приказ! – рявкнул Фаррух.

Толстяк не сдвинулся с места.

– Может, стоит освободить пленников? – тихо предложил Асан, не отрывая взгляда от стремительно несущейся к ним галеры мертвецов. Он уже видел доски залитой кровью палубы.

– Это явно дело рук Кану, – произнес Фаррух. – Он – колдун. Я поговорю с ним, а ты раздай оружие матросам. Пусть дерутся.

– Но это же мертвецы…

– Я так сказал… – тихо проговорил Фаррух и, шатаясь, направился к лазу в трюм.

Кану пробудился от слабого белого света, сочившегося сквозь квадратное окно. По деревянным ступеням застучали чьи-то сапоги. Он поднял голову и прищурился. Толкнув в плечо Нера, Кану медленно встал. На ступенях стоял Фаррух, на его лице отпечатался испуг. Колени капитана дрожали, он готов был упасть.

– Это ты призвал мертвецов? – безжизненным голосом спросил Фаррух.

Кану взглянул на естихарца и переспросил:

– Чего?

Нер продрал глаза и, увидев Фарруха, спросил:

– Что там такое?

– Это ты призвал корабль с мертвыми? – повторил вопрос Фаррух. – Ты ведь – колдун?

– Корабль мертвецов? Он здесь? – воскликнул Нер и побледнел.

– Ты знаешь о нем? – обернулся к нему Кану.

– Да… – прошептал Нер. – Они пришли за мной. Они уведут меня к Красным Демонам!..

Внезапно галеру сотряс сильный удар. Фаррух не удержался на ногах и упал на дно трюма. Кану оперся ладонью о стену и устоял, Нер откатился к бочкам. Наверху зазвенело оружие, и раздались крики.

– Что там происходит? – Кану метнулся наверх и выглянул на палубу. Галера столкнулась борт о борт с другим кораблем, и на ее палубу прыгали бледные воины с обнаженным оружием. Асан и еще четверо естихарцев старались сдержать их. Напавших на галеру было, по крайне мере, вчетверо больше. Барабанщик, хрипя, бился на палубе в предсмертных судорогах, прижимая окровавленные пальцы к рассеченному чьей-то саблей горлу.

– Мертвецы… – прошептал Кану. – Нелен, помоги мне упокоить их!

Он кинулся вниз, в трюм, схватил Фарруха за ворот хитона и прохрипел ему в лицо:

– Верни мне мой меч, иначе твой корабль обречен!

Капитан кивнул, с трудом поднялся и на мягких, словно тряпичных, ногах стал выбираться на палубу.

– Быстрей! – рявкнул Кану, стиснул железной хваткой горло Фарруха и рванул на себя, наверх. Капитан кое-как вылез на палубу. Мертвецы уже захватили весь нос корабля, но естихарцы упорно оборонялись. Холодные ступни нежити давили труп помощника кормчего – парня лет шестнадцати – его живот был распорот, а вокруг тела на досках валялись алые внутренности.

– Их не берет оружие! – с ужасом заорал Асан, обрушивая свою саблю на плечо безголового капитана. Клинок словно ударил в дерево, лишь прорвав одежду.

Голова в руке мертвеца захохотала:

– Отдай мне Нера и Кану… Я уйду и не трону вас!

Фаррух замер и обернулся.

– Что? Что ты сказал?

– Он хочет наши жизни, – произнес Кану. – Так отдай же нас ему, принеси нас в жертву! Только позволь нам умереть с оружием в руках, как вольным мореходам, и я клянусь, что ты сохранишь жизни своим людям!

Асан прохрипел:

– Делай, как он говорит, Фаррух! Они убили двоих наших!

Неожиданно капитан мертвецов ударил мечом в плечо одного из естихарцев, разрубив до самого живота.

– Во имя Веледака, чьей силой мы заговорены! Возьмите Нера, который предал свою клятву, и Кану, который обрек вас на вечное скитание между жизнью и смертью! Освободим наши души! – прокричала отсеченная голова капитана, и мертвецы стали рубиться еще яростнее, оттесняя естихарцев к корме.

– Освободи нас, Фаррух! Освободи! – взвыли прикованные к скамьям рабы.

Кану с силой тряхнул Фарруха за плечи:

– Верни мне меч, иначе будет поздно!

Над палубой из лаза трюма показалась бритая голова Нера. В его глазах застыл ужас, когда он увидел безголового капитана.

– Вот Нер! – заорал мертвец, указав на морехода клинком.

Фаррух махнул Кану рукой следовать за собой и побежал в каюту. Там в сундуке лежал упрятанный в ножны меч аарасцев и два кожаных кошеля – Кану и Нера.

Мореход схватил меч и, с грохотом распахнув дверь, стремительно вырвался на палубу. Клинок с лязгом вылетел из ножен, сверкнув голубоватой сталью.

– Я пришел к тебе! – прокричал Кану и, подняв голову к серым небесам, прошептал:

– Будь в этой битве со мной, отец!

Он подбежал к Асану и кормчему – из всей команды, кроме капитана, в живых остались только они вдвоем. Мертвецы уже сносили головы несчастным рабам, которые даже не могли сопротивляться. Палуба стала скользкой от ручьев крови, слышались отчаянные вопли гребцов и звон оружия. У кормчего на левой руке не хватало трех пальцев, но он, превозмогая боль, продолжал сражаться. У Асана было глубоко ранено правое плечо, и он бился левой рукой.

Кану, как разъяренный лев, влетел в гущу мертвецов. Словно молния клинок аарасцев замелькал в руках вольного морехода. Оружие вырвалось из пальцев мертвого матроса и, перелетев дугой через борт, с всплеском исчезло под водой. Кану замахнулся из-за спины и сильным ударом снес мертвецу голову. Тот полыхнул столбом яркого пламени и исчез.

– У него проклятый клинок! – завизжала голова капитана. – Отправьте Кану к Красным Демонам, прежде чем он сгубит ваши души в горниле Хейги!

Мертвецы издали стон и двинулись на морехода, который крутился как вихрь между скамьями гребцов. Вокруг него часто вспыхивали столбы огня. Двух воинов Кану пронзил насквозь и провернул меч в твердых, как мерзлая земля, телах. Вспышка отразилась в его черном глазу. Внезапно обернувшись, он остановил сабельный удар, который грозил снести ему голову…

– Разведи огонь! – заорал Кану Асану. – Надо запалить их галеру! Беги, я здесь справлюсь!

Асан кивнул и кинулся в каюту капитана. Фаррух глядел на Кану осоловелыми глазами, не в силах сдвинуться с места, он будто прирос к палубе. Капитан встрепенулся и пришел в себя лишь после того, как его толкнул Асан. Естихарцы вдвоем побежали раздувать пламя.

Нер следил за боем, высунув голову из трюма. Он сжимал кулак и шептал молитвы Нелену. Нер желал, чтобы Кану победил. Ведь тогда не придется убивать его… А если мертвецы расправятся с Кану? Тогда они доберутся и до него, Нера. Вот если б была цела рука…

Удары сердца молотом отдавались в висках Нера. Он каждый раз холодел, когда над Кану взвивался вражеский клинок, и всякий раз переводил дух, как только рядом с мореходом вспыхивал огненный столб. В настиле палубы оставались неглубокие черные впадины – следы огня.

Стиснув зубы, Кану один за другим отражал мощные удары мертвецов и с силой разрубал бледные тела, щурясь от пламени. Одному из матросов он рассек живот и отпихнул мертвеца сапогом. Матрос перевалился через борт и взорвался огнем над водой, вспышка отразилась в волнах…

Кану не чувствовал усталости. Меч словно стал продолжением его руки. Воину с тяжелым щитом вольный мореход прорубил шлем и до самого носа расколол череп. Ударил пламенный столб, опалив концы распущенных волос Кану, и воин исчез.

Неожиданно для себя мореход обнаружил, что из мертвецов на галере Фарруха остался только капитан, прижимавший к себе голову со слипшимися от крови волосами. На галере мертвецов трое матросов отковывали гребцов и давали им в руки оружие, готовясь к новому сражению. Галеры были сцеплены между собой веслами, но усилия рабов Фарруха хватило бы, чтоб оттолкнуть злосчастный корабль.

На палубе показались Фаррух и Асан, в каждой руке они несли по факелу. Кану перевел взгляд на мертвого капитана. Тот медлил. Меч в его руке замер, как змея перед броском.

– Левый борт! – крикнул Кану гребцам. – Гребите! Раз… Два… Три… Четыре… Раз… – громко начал он отсчитывать ритм.

Рабы охотно взялись за весла, послышался скрип и громкий треск. Двоих гребцов ударило вырвавшимся из рук веслом, и они повалились в зазор между скамьями. Галеру шатнуло, Асан и Фаррух едва удержались на ногах, опершись о фальшборт.

– Напряглись! – приказал Кану гребцам.

Что-то хрустнуло, и галера пошла вперед, оставляя в стороне корабль мертвецов.

– Бросайте факелы! Подожгите корабль! – заорал Кану, и в этот миг на него прыгнул капитан.

– После смерти тебя разорвут Красные Демоны! Ты не встретишься со своим отцом! – процедила голова.

– Кто тебя послал? Гестед? – спросил Кану и звонко парировал удар. – Я так и решил.

Факелы, оставляя за собой дымные хвосты, упали на палубу галеры мертвецов, один из них попал в изодранный парус. Ткань быстро занялась пламенем.

Над морем несся звон мечей.

– Я убил тебя один раз, убью и второй! – с этими словами мореход парировал удар и пригнулся. Сталь прочертила над ним невидимый серп, и в тот же миг Кану отсек руку, державшую голову. Волосатый ком покатился по палубе, и вольный мореход пинком отправил его за борт. Над водой полетел протяжный вой. Обезглавленное тело обратилось в столб пламени, Кану отпрянул назад и услышал далекий крик Нера:

– Пригнись!

В несколько широких шагов Нер пересек палубу и сшиб Кану с ног. В тот же миг над ними просвистела стрела и, дрожа древком, впилась в мачту. Мертвый матрос на своей галере опустил лук. Кану поднял голову и посмотрел на удалявшийся корабль мертвецов. Его парус ярко полыхал, огонь уже охватил мачту и расползался по палубе.

– Ты спас мне жизнь, Нер, – прошептал Кану и потряс его за плечо. – Нер!

Но Нер был мертв. Он лежал на спине, и из его груди торчал проклятый клинок аарасцев. Его глаза слепо глядели в небо…

А меч втягивал в себя кровь жертвы…

– Не-е-е-ер! – громко заорал Кану, став на колени над его телом. Отчаянный крик морехода эхом отразился между далеких, скрытых туманом скал. – Не-е-е-ет! Будь проклят тот миг, когда я взял в руки этот меч! Нелен, почему ты не уберег Нера?! – воскликнул Кану, подняв лицо к небу.

Он схватил клинок рукой и стал шатать его из стороны в сторону. По голубоватой стали из разрезанной ладони потекла кровь. К Кану подошел Асан и, схватив сзади под руки, оттащил от тела Нера.

– Он случайно напоролся на твой меч… – тихо сказал толстяк. – Это была не твоя вина. Исполнилась воля богов…

– Воля богов? – крикнул ему в лицо Кану. – Как бы не так! Этот меч – проклят! Он сам моими же руками убил моего единственного друга! Нер столько раз спасал мне жизнь! Он никогда не предал бы меня! Я верил ему! Ты хоть понимаешь, что случилось? – Кану в исступлении схватил Асана за синий хитон и стал трясти. Ткань затрещала и, разойдясь, обнажила смуглую, в курчавых волосах, грудь естихарца.

– Он спас тебе жизнь, и боги взяли его собственную вместо твоей! Это была жертва…

– Жертва?! – Кану ринулся к Неру и выдернул из его тела меч аарасцев. – Ты сказал – жертва? Так пусть духи воды получат эту жертву! Пусть на них падет древнее проклятье!

С этими словами он подбежал к фальшборту и швырнул меч в море. Клинок несколько раз перевернулся в воздухе, и волны, плеснув, схватили его.

Обессиленный, Кану рухнул на палубу рядом с еще теплым телом Нера. Дрожащей рукой он потянулся к его лицу и закрыл мертвые глаза. Мореход не умел рыдать. Он лишь тихо лежал над телом Нера. Долго, очень долго…

В последний раз он так горевал над телом матери, когда она перед смертью подарила ему серебряный амулет.

Уже настали сумерки, когда завернутые в полотна тела погибших опустили в море, и вода, расступившись, приняла их. Кану еще долго стоял у фальшборта и смотрел вниз, на растворявшиеся в волнах светлые пятна.

Асан отковал рабов и заставил их вымыть палубу. Они без ропота исполнили его приказ. Их осталось только десять – мертвецы убили восьмерых.

Туман к вечеру рассеялся, и слева возникла стена высоких, вздыбленных к самому небу скал Западного Авира. Повсюду из воды выглядывали гладкие, обтертые волнами, спины камней. Волны взрывались пеной, ударяясь о них. Ветер усилился, и парус, выпятив свою упругую грудь, быстро понес корабль по водам.

Кану стоял на носу галеры и глядел вперед, туда, где затянутое туманной дымкой темно-зеленое море сливалось с бордовым небом. Солнце давно погрузилось в волны за кормой корабля, и о нем напоминали лишь позолоченные перья редких облаков. Ветер развевал вороньи волосы Кану и бил в лицо сильными струями. Асан отправил рабов на скамьи, спать, подошел сзади к вольному мореходу и положил руку ему на плечо:

– Иди, выпей вина, сколько хочешь, и усни. Сон будет тебе на пользу.

Кану молчал, он глядел черным глазом впереди себя, не видя ничего, он словно смотрел в пустоту.

– Я тоже потерял сегодня друзей и, если б не ты, встретился бы сегодня с Роном на его суде… Я хочу вернуть тебе золото. Твое и твоего друга. Хотя я знаю, что золото не поможет тебе. Фаррух обещает высадить тебя в Налраде и не возьмет с тебя ни медяка за плавание. И, тем более, не сдаст стражникам.

Кану повернул голову и тяжелым взглядом посмотрел на Асана так, что естихарец отпрянул.

– Передай Фарруху, – глухо сказал мореход, – я не нуждаюсь в его милостях. Я заплачу ему, как мы договаривались, и заберу свое золото. И пусть он помнит, что я спас сегодня ему жизнь и корабль.

Асан сплюнул на палубу и ушел. Кану еще долго стоял, глядя на постепенно темневшее море. Когда на небосклоне появилась первая звезда, он повернулся и пошел в кубрик…

Очнулся он ранним утром, едва лик Веледака выглянул из-за кромки моря перед носом галеры, слепя кормчего. Гамак скрипнул, покачнувшись. Кану скользнул взглядом по темным доскам пола.

Его прошиб пот. Он протер глаза, но наваждение не покинуло его. На полу лежал меч. Его клинок тускло поблескивал перламутром, а выкованная из стали лапа дракона сжимала большой кровавый рубин…

Мореход вытянул руку и поднял оружие. У меча был тот самый великолепный баланс, которым он восхищался еще у оружейника. Кану повернул клинок и увидел, как в его глубине шевельнулись две переплетенные змеи. У морехода больше не осталось сомнений – в руках он держал проклятый меч аарасцев.

Но как? Как он снова оказался на галере? Кану отчетливо помнил, как оружие несколько раз перевернулось в воздухе и, срезав гребень небольшой волны, ушло под воду. Клинок на мгновение вынырнул и исчез, утянутый тяжелой рукоятью…

Но ведь это был тот самый меч! И он, Кану, снова держал его в руках. Еще один такой сделать было невозможно – контуры змей в глубине клинка мог повторить своей магией только кузнец, единожды вынувший меч из раскаленного горнила кузницы. А если кто-то выловил клинок из воды? Но зачем? Чтобы посмеяться над ним, над Кану? Вселить страх в сердце? Да и каким опытным должен быть пловец, чтобы нашарить оружие на глубине моря!

Может, было два меча? Нет, Кану знал, что сжимал в руке тот самый клинок, который выбросил в море с борта галеры. Именно этот меч убил Нера, упокоил нежитей и пронзил оружейника, оставшись в его теле… А потом вдруг возник у него, у морехода, в лабиринте Призрачного Стража. Так же внезапно этот клинок лег в его ладонь на дне реки острова Ваан, когда он, Кану, отбивался от речных дев. Это было проклятье, которое пало на него, на морехода. Проклятье творца меча.

Кану вдруг вспомнил смуглое лицо Вельды, освещенное огнем с блюда. Она держала клинок в руках, на нем горели алые, почти кровавые письмена, а глаза старухи были полны страха. Наверное, она поняла, что проклятье меча настигнет всех, кто к нему прикоснется. «Все люди, которые исторгнут этим мечом хоть одну живую душу, сами погибнут от него. Да будет так, пока жив кузнец, выковавший его». Может, кузнец уже мертв, и проклятье не действует. Но думаю, меч тогда бы переломился…»

Стало быть, кузнец жив. Много сотен лет он бродит по ойкумене, даруя жизнь проклятьям своих творений. Но где искать его? В вечных льдах к северу от Дамана? В крутых Пегенских горах? Или в жаркой пустыне Ална-Стаге? Где же? Где он может ковать свое черное оружие, нацеженное ядом проклятий?

В древних землях аарасцев! Только там! Значит, надо плыть туда и ожидать воли богов. Если Веледак и Нелен рассудят, что он, Кану, должен погибнуть от этого меча – пусть так и будет, лишь бы скорее.

Мореход спрыгнул с гамака, выбежал на палубу и замер, прищурившись от восходящего солнца.

– Где Фаррух? – крикнул он Асану.

– Он спит… – угрюмо ответил толстяк.

Кану рванул дверь и очутился в каюте капитана. Растолкав Фарруха, мореход ему, сонному, сунул к носу меч.

– Ты видишь это? Видишь? – спросил Кану.

Фаррух с трудом пытался сообразить, что нужно мореходу.

– Я выбросил этот меч, выбросил! Все это видели: и ты, и твой кормчий, и он, – Кану указал на стоявшего в дверях Асана. Тот мрачно глядел на оружие в руке морехода.

– Да, это тот самый меч. Я признаю. Ты швырнул его море, и мы стояли рядом, смотрели. Как он оказался у тебя снова? – спросил толстяк.

Кану поднял на Асана угрюмый взор и пробормотал:

– Это – проклятье. Ты еще не понял? Если б меч не был проклят, он не превратил бы мертвецов в огонь, он не убил бы Нера, он не появился бы снова на галере…

– И как избавиться от этого проклятья? – спросил Фаррух.

– Я должен найти того, кто его выковал…

– Неужели он еще жив? – удивился Асан. – Этому клинку, поди, несколько сотен лет…

– Жив, – уверенно сказал Кану. – И я даже знаю, где он…

– И где?

– В древних землях аарасцев. Я должен попасть туда.

– И что? – вскинул брови Фаррух.

– Ты вернул мне все золото. И я дам тебе столько монет, что ты сможешь и залатать свой корабль, и купить много новых рабов. Только позволь мне отвести галеру к землям аарасцев.

– Что значит – «позволь отвести»? – громыхнул Асан.

– Вы ходите вдоль берега или от острова к острову, а я умею вести корабль по звездам и положению лика Веледака напрямик.

– Это сложно? – Фаррух с интересом посмотрел на Кану.

– Нет, не так сложно. За пять ночей я, думаю, смогу обучить тебя этому искусству. Главное – надо знать небо и движение узора звезд…

Фаррух взглянул на Асана и улыбнулся:

– Мы сможем плавать во все земли Пустынного моря за столько дней, сколько пальцев на твоих руках, Асан. Мы быстро разбогатеем.

– Я много слышал про вольных мореходов. Они как морские демоны всегда могут отвести корабль, куда пожелают, и никогда боги морей не поворачиваются к ним спиной, – ответил толстяк.

– Я согласен сделать по-твоему, Кану, – сказал Фаррух. – Ты отдашь мне половину своего золота и откроешь тайны небесных узоров.

Кану кивнул, и ни один мускул не дрогнул на его лице, хотя в душе он возликовал. Мореход ожидал, что Фарруха придется долго уговаривать.

На солнечной палубе ветер взвил волосы Кану и бросил их на плечи. Мореход оглядел своим черным глазом небеса и, подойдя с Асаном к кормчему, повелел отойти в сторону.

Взирая на лик Веледака, вольный мореход ухватился за кормило и стал разворачивать корабль. Ему казалось, будто он обуздывает стихию, будто он сам часть галеры и, что от него одного зависит, куда и как она поплывет.

Скалы остались по правому борту, лик Веледака глядел теперь в корму, а впереди корабля по волнам неслась его длинная тень. Над водой летали чайки, с громкими криками вырывавшие рыбу из тела моря. Кану любил глядеть на них, он почему-то вспоминал потерянных в стычках друзей, а сейчас вспомнил Нера…

Не слыша своего голоса, вольный мореход рассказывал Асану о лике Веледака и о небе, о полудне, о закате и восходе, указывал рукой на облака – истинные мысли Кану были далеки от хитрой морской науки. Он думал лишь о кузнеце, выковавшем проклятый меч.

Довольно скоро скалы скрылись за краем моря, и мореход почувствовал, что Асан испугался, но Кану сумел быстро его успокоить.

Незаметно пришел вечер. Кану прямо у кормила подкрепился вяленым мясом, запивая его водой. Мореход совсем не ощущал усталости, которая уже через полдня должна была сковать его тело. Не утомился даже глаз, следивший за солнцем и тенями. Лик Веледака висел над самым краем моря – крупный, оранжевый. Вокруг него сгрудились редкие облака, словно веки огромного глаза. По самым краям они блестели перышками солнечного золота. Упираясь в нос галеры, от края моря бежала сверкающая дорожка. Когда солнце до середины ушло в зеленую морскую гладь, на палубу вышел Фаррух и подошел к Кану:

– Расскажи про свою науку…

Мореход кивнул и начал говорить. Через некоторое время небо расписали звезды, и появилось наполовину сощуренное Веледаково око. Кану долго объяснял Фарруху значение звездного узора. Лишь к утру, когда небо за спиной морехода посветлело в преддверии рассвета, он подозвал к себе Асана, указал ему, как вести галеру, и, поев, лег спать.

На палубе Кану появился только на закате, когда огненные небеса вылизывали языком красного пламени золотой лик Веледака. Глаза слепила изрезанная волнами дорожка, вечно смеющаяся бликами. Асан, указывая на солнце, что-то говорил Фарруху на своем естихарском языке. Кану вновь заступил к кормилу и всю ночь растолковывал естихарцам значения тех или иных звезд. Лишь к утру мореход крепко уснул, выпив две чаши вина…

Так они плыли пять дней, прямиком через море, как могли плавать только самые отчаянные и смелые мореходы. Пять раз лик Веледака тонул в море, и пять раз он вновь выплывал, чтобы осветить ойкумену…

Духи моря и воздуха оказались терпеливы к галере Фарруха – ветер часто дул в корму, и не был слишком силен, чтобы заставить корабль раскачиваться на волнах.

Один раз Асан разбудил Кану, увидев над краем моря темный треугольник паруса. Вольный мореход понял, что это могли быть только пираты. Он приказал рабам грести во всю силу и даже заставил сесть на скамьи кормчего, Асана и Фарруха, а сам громко отсчитывал ритм, правя кораблем. Весла вытянули на борт лишь когда парус скрылся вдали.

На шестое утро мореходы не увидели лик Веледака. Небо за ночь затянули облака, а поверх волн летел бледный покров тумана, словно над морем стелился дым великанского костра.

Корабль стремительно рассекал беспокойные волны, и брызги, белой пеной взлетая над бортами, обрушивались на темную палубу. Кану хмуро посмотрел на небо и сказал:

– Быть сильной буре, но мы уже рядом – туман не бывает в море далеко от берега.

Через некоторое время в молочной показались серые очертания небольшого скалистого острова.

– Ты прав, Кану! – не сдержавшись, воскликнул Асан и захохотал, хлопнув его по плечу. – Ты великий мореход!

Остров рос на глазах, и вскоре все увидели его зеленые холмы. Кану обвел галеру вокруг острова, стараясь не посадить на мель. У самой воды столпилось стадо диких баранов. Животные пили воду из ручья, впадавшего в море.

За островом показался широкий пролив, на другой стороне которого виднелась полоса земли. Насколько хватало взгляда, берег всюду дыбился холмами, а много правее, слабо видимые в тумане, угадывались вершины невысоких гор. Днище заскребло по дну, и галера стала. Кану протянул Фарруху свой набитый золотом кошель и сказал:

– Пусть боги будут благосклонны к тебе.

– Да поможет тебе светлый Рон… – ответил естихарец.

– Помолись за меня Нелену, он скорее поможет, – ухмыльнулся мореход.

Кану кивнул Фарруху, крепко стиснул руку Асана и, поправив у пояса кошель Нера – все, что осталось от друга – спрыгнул в воду. Преодолевая по пояс в воде волны, он тяжело выбрался на берег и упал на жесткую гальку. Взяв в руку гладкий камень, мореход с силой и злостью метнул его. Камень упал где-то впереди и глухо загрохотал, прокатившись по спинам собратьев.

– Я иду к тебе, древний кузнец, иду…

Волны громко ударялись о берег и разбивались, разлетаясь тучами белых пенных брызг. Они увлекали за собой в море мелкие камни, чтобы выбросить их снова, и, как преданные псы, вылизывали Кану сапоги…

III. Встреча с кочевниками

До самого вечера Кану брел вглубь берега среди невысоких холмов, пересеченных многочисленными ручьями. Все вокруг было пусто и уныло. Море осталось далеко за спиной и о нем напоминали лишь крикливые чайки, кружившиеся высоко в небе.

Кану не знал, куда шел. Он повиновался внутреннему зову, древнему чувству, какое помогало диким животным находить их добычу. Мореход ни о чем не думал, усталость не наваливалась на его тело. Ножны с мечом были привязаны к его спине, и крестовина рукояти торчала из-за его плеча.

Когда лик Веледака стал уходить за синие холмы, а небо приобрело фиолетовые оттенки, Кану услышал гул. Он лег на траву и приложил ухо к земле. Она дрожала от ударов многочисленных копыт. Что это было? Стадо диких быков? Или овцы, которых люди гнали к стойбищу?

Через некоторое время на холме, в паре сотен шагов показался отряд всадников на низкорослых конях. Мореход различил силуэты десяти воинов, вооруженных мечами, топорами и тяжелыми палицами. У каждого из них рядом с седлом покачивался лук и полный стрел колчан. На всадниках были легкие кожаные доспехи, а их головы защищали отороченные темным мехом шлемы. Выехав на холм и увидев Кану, они придержали коней и остановились.

«Кочевники», – подумал мореход. Он ждал, не двигаясь с места. Некоторое время воины громко переговаривались на лающем языке, потом вдруг громко заулюлюкали и пустили коней вскачь прямо на Кану.

Мореход с лязгом выхватил из-за спины меч. Его кольчуга отливала красным золотом в последних лучах уходящего солнца. Несколько всадников отстали, вскинув луки. Первую стрелу Кану резким взмахом разрубил у своей груди, вторая со свистом впилась в землю у его ног. Воины были уже близко. Мореход мог различить в сумерках их широкие скулы и раскосые глаза. Крепко упершись ногами в землю, Кану приготовился к бою. Первый всадник с высоко поднятым над головой мечом пронесся мимо морехода, но Кану первым нанес удар – с разворота, из-за спины. Воин не удержался в седле и повалился на землю с рассеченным животом. Конь помчался дальше. Следующий нападавший взмахнул топором – Кану пригнулся, увернувшись. Резко распрямившись, мореход отрубил всаднику кисть руки. Кочевник завизжал и затряс покалеченной конечностью, но остался сидеть на коне.

Трое воинов окружили морехода, и он уже с трудом отбивался от их сильных ударов. Одному из коней Кану зацепил мечом ногу, и животное грохнулось на землю, сбросив с себя всадника. Еще один воин вскинул топор, но мореход, нырнув под его руку, всадил свой клинок ему в горло, и топор тяжело упал на землю за спиной Кану. Всадник захрипел, изо рта у него хлынула кровь, и он рухнул на шею коня. Животное пробежало несколько шагов, и тело, соскользнув, выпало из седла. Всадников осталось шестеро, и Кану надеялся одолеть их, но неожиданно что-то сзади с силой обрушилось на его голову.

Падая, в мутном полузабытьи он заметил круглый край палицы, скользнувшей от его затылка к плечу. Все вокруг померкло, и меч Кану выпал из расслабленных пальцев…

Кочевники спрыгнули с лошадей, связали морехода и, изловив одного из убежавших коней, перекинули пленника поперек седла. Затем нестройной вереницей они поскакали в стойбище.

Мореход очнулся, когда ему в лицо плеснули холодной водой и несколько раз сильно ударили по щекам. Он открыл глаза и увидел склонившихся над ним смуглых широкоскулых людей. Они громко ржали, видимо над ним. Голова раскалывалась от нестерпимой боли. Кану застонал и попытался потянуться руками к вискам, но вдруг понял, что крепко связан.

Все его тело трясло от холода. Он чуть приподнял голову и увидел, что был совершенно гол. На нем осталась лишь черная повязка на глазу, которую, видимо, кочевники не осмелились тронуть. С досады стиснув зубы, он взвыл и напряг мускулы, чтобы ослабить веревки, но лишь задергался, как пойманный волк. Кочевники снова захохотали.

К Кану подходили женщины и маленькие дети, они боязливо глазели на него и быстро убегали прочь. Его, вольного морехода, выставили напоказ, словно диковинного урода, каких растили в Естихаре и любили показывать на площадях Налрада, Шадала и Ревена.

– Вонючие псы! – со злостью процедил Кану, бешено вращая глазами. Кочевники опять заржали.

Неожиданно кто-то сзади сильным рывком поднял морехода на ноги. Кану разглядел за спинами окружавших его людей с десяток больших круглых шатров, стены которых были сшиты из шкур. Неподалеку паслись кони, а в загородке из длинных жердей блеяли пышные овцы. Женщины носили яркие юбки и плотные шерстяные рубашки, поверх которых болтались звонкие побрякушки. Мужчины были облачены в кожи и шкуры, которые служили им и одеждой, и доспехами. Все племя было низкорослым, и Кану выглядел среди кочевников великаном.

В это время шкура, прикрывавшая вход в один из шатров, откинулась, и оттуда, пригнувшись, вышел седой старец с длинной, до пояса, тонкой бородой. Он казался одет богаче остальных. Его голову украшал золотой обруч с бриллиантом. Судя по величавому и напыщенному виду, этот старик был вождем. Кочевники расступились, позволив ему подойти к пленнику. Старик пристально оглядел Кану с головы до ног. Раздув в гневе ноздри, он нетерпеливо махнул рукой и что-то рявкнул стоявшим за спиной морехода воинам. Кану охнул от удара по икрам и невольно упал на колени. Старик нагнулся и, обнажив в ухмылке желтые, гнилые зубы, потрепал Кану своей морщинистой рукой по щеке. Мореход шумно втянул через нос воздух и харкнул прямо в рожу старику. Сразу же несколько ног пнули Кану под дых. Не устояв на коленях, мореход, тяжело дыша и истекая слюной, рухнул на траву, к обутым в белую шерсть ногам старика. Вождь двинул пленника носком в лицо, и голова Кану дернулась назад. Из рассеченной губы потекла струйка крови. Мореход сплюнул и прохрипел:

– Ты не знаешь моего языка, но я скажу, что ты – кусок конского навоза…

Старик махнул рукой, воин схватил Кану за волосы и приподнял его голову. Мореход застонал от боли и посмотрел на вождя кочевников. В кроваво-красных кругах плавало его худое сморщенное лицо. В руках старик держал меч Кану и его серебряный амулет. Сунув его под нос мореходу, он что-то спросил.

– Да пошел ты… Ублюдок! Пожуй свое дерьмо! – проскрипел зубами Кану.

Старик что-то гаркнул воинам, морехода несколько раз крепко ударили в ухо и по носу и куда-то поволокли. Весь подбородок Кану был в крови – она лилась изо рта и из ноздрей. В какой-то момент он почувствовал пустоту под ногами, его вдруг отпустили, и мореход упал в глубокую яму.

Подняв голову, он различил на собой узкое горлышко света. Сверху в яму сыпались плевки и послышались громкие выкрики. Вытянув ноги на влажном земляном полу, Кану забылся на долгое время. В какой-то момент на него вылилось что-то жидкое и вонючее, и сразу грянул гогот. Мореход с трудом разлепил заплывший глаз и огляделся. Он был весь перемазан в дерьме.

– Гады! – заорал он. – Твари! Вы поплатитесь! Чтоб вы подохли! Чтоб вас разодрали демоны и скормили мясо псам! – он закашлялся.

От затхлых паров закружилась голова, и Кану вырвало. Его глаз окончательно заплыл, ничего не было видно, а в голове сильно гудело. Вскоре хохот наверху стих. Мореход хотел уснуть, чтобы хоть как-то восполнить свои силы, но ему мешала нестерпимая вонь. Вскоре, однако, сознание оставило его…

Пробудился Кану от холодного прикосновения.

– Отстаньте… – пробормотал он в бреду и внезапно встрепенулся, разбуженный собственным голосом. Наверху было темно – стояла ночь. В яму заглядывала звезда, но она давала света не больше, чем крохотный тлеющий уголь. Кану пошевелился, и в нос ударил смрад. Мореход стиснул от злости зубы, прикидывая, как с привязанными к туловищу руками снять с левого глаза повязку. Не придумав ничего лучше, он потерся лбом о земляную стену, облитую вонючей жижей, и черная ткань сползла на лоб. Зеленый свет отразился на полу и стенах ямы, скользнул тонким лучом по голубоватой стали…

Меч! Откуда он здесь? Кто его принес? Неужто его принесла сила проклятья? Как тогда, на галере Фарруха? Кану мысленно возблагодарил Нелена, и стал перетирать веревки о клинок. Вскоре путы лопнули, и мореход сбросил их с себя. Оглядев яму, Кану понял, что ему, выросшему в горах, не составит особого труда выбраться из нее.

Мореход привязал меч аарасцев своей повязкой, которой закрывал глаз, к запястью и, упираясь руками и ногами в скользкие стенки, медленно, словно паук, пополз вверх. Высунув голову из ямы, Кану оглядел темные дремлющие холмы и ощутил дуновение легкого ветерка. Было тихо, стойбище кочевников было погружено в сон. Выбравшись на притоптанную множеством ног землю, мореход отвязал от запястья меч. В голове бешено отдавалось ударами сердце.

Кану нужен был отдых, но долго лежать он себе не позволил. Сдержав шумное дыхание, мореход поднялся на ноги и взял меч. В сотне шагов виднелись круглые шапки шатров кочевников. Кану сплюнул кровью и направился к шатрам, но вдруг услышал журчание ручья и решил вначале выкупаться.

Крадучись, он двинулся на шум и, спустившись с невысокого холма, увидел небольшую речушку. Неожиданно на другой стороне, у самой воды мореход заметил чью-то тень. Или это была ночная птица? Он лег и огляделся – все казалось тихо. Ниже по течению что-то плеснуло. Кану вздрогнул, но успокоил себя – скорее всего, это была рыба. Однако у него возникло неприятное чувство, словно кто-то следит за ним из темноты. Мореход настороженно осмотрелся, но никого так и не увидел.

Бесшумно, без единого всплеска он нырнул в речушку, не выпуская из руки драгоценный меч. Течение подхватило Кану и протащило его с десяток шагов, пока он не удержался босыми ногами за скользкое холодное дно. Мореход промыл волосы илом и, когда, наконец, понял, что избавился от противного смрада, выбрался на берег. Ветер обдал обнаженное тело, Кану мгновенно продрог. Вода ледяными ручьями стекала в его волос по спине и ногам.

Стараясь согреться, Кану быстро побежал вверх по склону, к стойбищу кочевников. Трава нещадно колола его голые ступни. Несколько раз ему приходилось резко падать на землю, когда чутким ухом он улавливал звуки, казавшиеся ему чьими-то шагами. Дважды мореходу мерещилось, что вверх по соседнему склону скользят чьи-то темные фигуры, но, присматриваясь, он понимал – это были лишь игры ночных духов и теней. Тем не менее, ощущение, что кто-то наблюдает за ним, не покидало Кану. Он приподнял голову и вдруг увидел над одним из дальних холмов столб огня. Что это было? Жгло костры соседнее племя? Скакали по холмам всадники с факелами в руках? Или проказничали ночные духи? Мореход пригляделся, но огня больше не увидел. Он исчез. Растворился. Словно его и не было. Или действительно не было? Померещилось? Как, бывало, мерещились в море огоньки, манившие мореходов на скалы…

Кану ожидал, что первыми его почуют псы, которых кочевники держали для охраны стада. Ему останется только расправиться с выбегающими из шатров людьми, пока они не успеют схватиться за оружие.

Однако круглые, словно шляпки грибов, шатры были уже близко, но все оставалось тихо – псы не лаяли. Кроме того, Кану не видел дозорных. «Не похоже, что кочевники настолько глупы, чтобы не расставить дозорных вокруг стойбища…» – подумал мореход.

Внезапно впереди, в двух десятках локтей от ближайшего шатра Кану заметил чье-то неподвижное тело.

Кочевник лежал на животе, зажав в руке меч. Мореход, затаив дыхание, подкрался к нему и тронул за плечо, готовый в любое мгновение отсечь голову. Воин не пошевелился. Тогда Кану пинком перевернул его на спину и увидел широкий, залитый кровью разрез, тянувшийся через все горло. Мертвыми глазами кочевник смотрел в небо.

Мореход похолодел. У него возникла страшная догадка и, откинув полог шатра, он смело вошел внутрь. На полу лежали вповалку тела трех женщин и маленького мальчика лет пяти. Они были еще теплые. Женщинам перерезали горло, а ребенку отсекли голову. Устилавшие пол плетенки казались черными от крови.

Кану рванулся в другие шатры, но там перед его глазами предстала та же картина – заколотые и порезанные люди, вечным сном спавшие на окровавленных плетенках.

Шатер вождя оказался пуст. Мореход выскользнул из него и огляделся. У загороди, за которой виднелись курчавые бока овец, распростерлись три мертвых пса. Рядом, похрапывая, дремали кони. Все казалось спокойно. Слишком спокойно. Кану со злости сжал рукоять меча и вернулся в шатер вождя.

Перерыв его содержимое – груды железной и глиняной посуды, оружие и циновки, мореход отыскал почти все свои вещи – обрезанные по колени штаны, изъеденные морской солью сапоги, порядком изодранную тунику, кольчугу, к которой уже успел привыкнуть, кошель Нера, ножны меча и серебряный амулет – подарок матери, который был особенно дорог ему.

Еще немного покопавшись в вещах старика, он нашел конскую сбрую, богато украшенное седло, лук и полный колчан коротких стрел с бронзовыми наконечниками. Со стены шатра мореход снял многослойный деревянный щит, обтянутый кожей и прошитый по краю бронзовыми заклепками, а под одной из плетенок он обнаружил кремень…

Выбрав себе крепкого коня, Кану оседлал его и приторочил к седлу свой скарб. Затянув шнурком на затылке влажные волосы, мореход развел огонь и запалил шатры, все до одного. Открыв загон с овцами и лошадьми, Кану вскочил в седло. Уезжая, он обернулся и увидел желтое зарево. Слышался треск пламени, стук копыт и блеяние разбегающихся овец.

Мореход отправился по холмам на север, в сторону гор, черными исполинами вздымавшимися на фоне темно-синего неба, усыпанного множеством звезд. Конь оказался нестроптивым и послушно нес своего нового хозяина.

Кану желал лишь одного – найти древнего кузнеца и избавиться от ненавистного клинка. Но мореход понимал, что в этих землях ему еще предстоит сразиться с неведомыми врагами. И он готов был отдать часть своей жизни, лишь бы узнать, какие испытания уготовили ему коварные боги.

К середине ночи похолодало, из ноздрей коня двумя струями выходил белый пар. Во время недолгих остановок животное нетерпеливо терло передним копытом землю и фыркало. Кану чувствовал, что те, кто вырезали целое племя воинственных кочевников, находились где-то рядом. Он не сомневался, что это были его враги, и что ему еще придется сразиться с ними. Они были там, в мертвом стойбище, где-то очень близко, а он так и не смог их увидеть. Стоило ему заметить хоть одного из них и пуститься в погоню – и он догнал бы их всех и вырезал поодиночке. Так же, как они сами расправились с кочевниками, а теперь ему придется биться с ними в открытом бою – одному против многих.

Он подчинялся силе меча, которая, словно слившись с его разумом, тянула Кану на запад, в горы. Он ощущал, что в этих низкорослых, непокрытых шапками снега возвышенностях скрывалось то, что он так отчаянно жаждал отыскать.

Кану ехал в сторону гор до самого утра, пока пики не вспыхнули первыми лучами солнца, поднимавшегося над ойкуменой за спиной морехода. По холмам стелился жидкий туман. Словно дымчатый змей, он кольцами свивался в ложбинах, над звонкими ручьями, и рассеивался над плоскими залысинами, откуда Кану часто обозревал окрестности, чуть приподнявшись на стременах и прищурившись. Своим видом мореход напоминал северного наемника из Дамана или Олорга, направлявшегося в Статгард или Текмар, чтобы подороже продать свой меч богатому правителю. Его кольчуга в утренних лучах лика Веледака искрилась змеиной чешуей, а меч кроваво глядел рубиновой рукоятью.

Конь, неуклюже подпрыгивая, влез на холм, и Кану остановил его. Внизу, под ногами морехода, простерлась укрытая синим веком утренней тени ложбина. На стыке подошв холмов ее пересекал скрытый в туманной дымке ручей. Приглядевшись, Кану заметил неподалеку округлые шапки шатров. Закрыв свой левый глаз повязкой, он тронул поводья и пустил коня вскачь вниз по склону.

Стойбище кочевников встретило морехода тишиной. Кану заставил коня пересечь ручей, и животное охотно повиновалось, взметнув копытами множество брызг. Мореход соскочил на землю и заглянул в каждый шатер – все они оказались пусты. Он ожидал найти хотя бы мертвые тела, но и их не было. Куда могли уйти люди с малыми детьми, оставив весь свой скарб? Или их увели в рабство воинственные соседи? Но почему тогда победители не отдали шатры в жертву всесильным духам огня? Или кочевников похитили? Все племя разом? Сильных мужчин, привыкших держать в руках топоры и луки?

Кану задался множеством вопросов. Быстро осмотрев все вокруг, он забрался на коня и поехал вверх по противоположному склону.

Он скакал до полудня. Когда солнце начало припекать, мореход остановился у ручья и расседлал усталое животное. Конь вдоволь напился и побрел щипать траву. Кану, тем временем, ниже по течению выследил дикого козла. Опираясь копытами о шаткие камни и низко наклонив морду, тот хлебал ледяную воду. Мореходу удалось подкрасться так близко, что он видел витые рога, словно вырезанные из дерева, отражавшиеся в подернутом рябью ручье.

Кану медленно стянул со спины лук, проверил большим пальцем тетиву и извлек из колчана стрелу. Не сводя пристального взгляда с животного, он провел кончиком языка по черному перу, и оно заблестело, смоченное слюной. Затаив дыхание, Кану положил стрелу на излучину и прицелился. Он следил, чтобы совпали мутное перо, желтый, бронзовый наконечник и серое темя козла, глядевшее между широко расставленными рогами. Ветер тронул волосы морехода, огладил выбившейся из-под шнурка прядью щеку…

Прошипев, стрела глубоко впилась в бок козла. Животное тихо проблеяло и, тяжело колышась всем туловищем, запрыгало вверх. Вторая стрела прикончила его, засев в шее. Козел рухнул на влажную землю, несколько раз дернулся и затих. По его грязной, свалявшейся шерсти побежала темная кровяная струя.

Через некоторое время Кану развел у ручья костер, пожарил большой кусок мяса, насадив его на меч, словно на вертел, и быстро съел. Немного отдохнув, мореход снова двинулся в путь.

До самого вечера он ехал на север, преодолевая частые подъемы и спуски. Иногда ему приходилось спешиваться и вести коня под уздцы. Когда же золотистый лик Веледака наполовину осел в синих вершинах гор, напоминавших зубы великана, Кану остановил скакуна среди низких деревьев и огляделся. Над солнцем плыло огромное рваное облако, словно разорванный алый флаг на мачте корабля.

Путь мореходу преграждало ущелье. Над его темным, уже погруженным в ночь дном растянулась паутина тумана. Приглядевшись, мореход заметил, что с глубины ущелья к небу поднимался тонкой струйкой дым, растворявшийся над клыками гор.

Кану тронул коня и стал неторопливо спускаться по склону горы. Животное тихо приминало копытами редкую траву пробираясь среди валунов. Вскоре мореход почуял запах жилья. Конь пошевелил ушами и негромко всхрапнул. Вдалеке послышались звонкие крики детей. «Еще одно стойбище», – подумал Кану. Он облизал палец, вытянул его к небу и, почувствовав холодок, понял, что ветер дул в его сторону. Стало быть, псы кочевников не почуют его. Племя собиралось отойти ко сну. Кану решил не смыкать глаз всю ночь, следя за стойбищем. Он надеялся увидеть тех, кто свершил за него кровавую месть…

Кочевники выставили трех стражей. Они медленно бродили вокруг стойбища, не выпуская из рук топоры. Изредка они переговаривались вполголоса. К синему небу, видневшемуся в окружении четырех вершин холмов, поднимался серый дым от затушенного костра. Кану ощущал его запах. Слышалось журчание реки.

Мореход не стал открывать свой левый глаз, чтобы не выдавать себя в темноте. Сидя на земле и обняв колени, он непривычно, с напряжением, вглядывался во тьму. Ветер гладил его обнаженные руки. Часто мореход поднимал голову и смотрел на сверкающий узор звезд. Он вспоминал небо над островом Ваан – такое, каким его могли зрить лишь боги, обитавшие высоко над ойкуменой. Небесный свод казался Кану перевернутой чашей моря, его зеркальным отражением. Птицы представлялись мореходу рыбами неба, а боги – всемогущими хозяевами. Кану был уверен, что от их воли и их прихоти зависит все живое в ойкумене. Мореход, не сомневался, что именно они, боги, решают, кому жить, а кому погибнуть. Кто достоин выигрыша, а кого ждет ошейник раба. Много раз мореход пытался понять, есть ли у человека при этом своя воля? И если бы понял – то охотно поделился бы своими думами с эрнонскими мудрецами.

Глядя на небо, Кану почему-то вспомнил Лувину. В его памяти возникло то утро, когда она отдалась ему в «Золотом щите». У Кану было много женщин, и Лувина не сумела затмить многих из них своим умением дарить наслаждение мужчине. Но в воровке было что-то особенное, нечто неуловимое простым человеческим разумом. Мореход осознал, что больше ни одна женщина во всей ойкумене не будет для него так же желанна, как она.

Кану перевел взгляд на стойбище. Все было тихо, у шатров слышались тихие шаги стражей. Заблеяла овца…

С чего бы это? Мореход настороженно посмотрел на холмы. Черными горбатыми исполинами они обступали стойбище. Кану не видел ни валунов, разбросанных буйными богами по склонам, ни низкой травы, расчесанной ветром…

Только шорохи. Слева от морехода захрапел конь. Кану встал на ноги и поймал левой рукой поводья. Где-то в глубине груди нарастало неприятное волнение, древнее чувство, твердившее об угрозе…

Кану развернулся, сорвал с глаза повязку и, выхватив из-за спины меч, ударил наугад перед собой. Сталь со свистом рассекла воздух и вошла в чью-то плоть. Раздалось хлюпанье, и к ногам морехода свалилось разрубленное тело. Кану снова обернулся и увидел зеленые отблески на гладкой, словно натертой маслом, черной коже. Меч с силой ударил наискось вниз, но высек искры о встречное оружие – недлинный клинок. Мореход стиснул зубы, сделал несколько выпадов, раскрутил меч и резким движением отсек нападавшему руку. Тот завизжал и упал в траву. Мореход, как кошка, прыгнул на него сверху. Приставив меч к его худому горлу, Кану оглядел склизкое тело.

Это было тело не человека. Скорее, демона или отродья морских глубин. Холодное, как у змеи, с безволосой головой, из макушки которой торчали маленькие рога. У существа были большие красные глаза, а вместо носа виднелись две узкие, похожие на жабры, щели. Рот был вытянут, как у рыбы.

«Неужели это и есть аарасцы? – подумал Кану. – Народ, который познал самую высокую магию и который ею вознес себя до богов? Или их так жестоко покарали боги, когда побоялись, что люди узнают больше истин, чем сами небожители?»

Мореход не верил, что эти ночные твари могли быть потомками великого древнего народа. Они нападали ночью, бесшумно, вооруженные сталью, но обнаженные, как дикари. Словно кто-то раздал им оружие и направил. Но кто? И ради чего?

Почувствовав за спиной чье-то присутствие, Кану отпрыгнул в сторону, упал на спину и прокатился по земле. Над его головой промелькнули жала двух клинков. Вскочив на ноги, мореход заслонил грудь мечом. Кану различил перед собой троих черных существ, еще двое готовились напасть на него сзади.

– Да сколько же вас тут! Уродцев! – воскликнул мореход и ринулся на тварей.

Сверкая зеленоватыми отблесками, сталь сминала хрупкие кости. Клинок проклятого меча сносил круглые головы, обрубал конечности, рассекал существ пополам. За спиной Кану, в стойбище, один за другим вспыхнули факелы – шум на склоне холма переполошил стражей. Развалив очередным ударом рогатый череп, мореход на мгновение повернув голову. Вокруг ярко освещенных шатров он заметил юркие черные тени, окружавшие стойбище тугим кольцом. Похоже, тварей были сотни. Послышались крики и лязг оружия. Громко блеяли овцы и ржали перепуганные кони.

Внезапно конь Кану взвился на дыбы, перебирая в воздухе копытами. В холку животного крепко впилась лапами одна из тварей, занося кинжал, чтобы ударить им в шею.

– Проклятье! – широкими мощными ударами Кану расчистил себе путь, чувствуя жалящие кинжалы, и ринулся к коню. Удержав его за узду, мореход вогнал меч в чье-то тело позади себя и наотмашь снес голову твари, оседлавшей коня. Черное тело обмякло, мореход сорвал его за землю, запрыгнул на животное и, чуть нагнувшись, стал прорубать себе путь к стойбищу.

Кочевники стойко оборонялись от ночных тварей, взяв шатры в плотное кольцо и выставив перед собой щиты. Существа десятками кидались на них, но топоры и мечи воинов отбрасывали их волнами прочь от стойбища. Окруженный морем черных тварей, Кану вертелся, как волк. Его меч обрушивался в блестящие скопища тел, голов, рук, беспомощно тянущихся к нему клинков. Каждый удар уносил по две-три жизни, в воздух подлетали головы, лапы, ошметки развороченной сталью аарасцев плоти.

Внезапно твари заверещали множеством голосов – видимо, они осознали, что придется драться в открытую, а не резать в тишине глотки спящим. С коня Кану увидел уже не сотни, а тысячи голов. Существа копошились вокруг стойбища, как навозные жуки, блестя в зареве факелов скользкими затылками и спинами. Валами они накатывали на щиты кочевников и сразу же отступали под шквалом ударов. Оставив у ног оборонявшихся десятки трупов, твари снова бросались в атаку.

Что влекло их? Что двигало этими дикими ночными существами?

Мореход привстал на стременах и быстро огляделся – на вершине холма, возвышавшемся за стойбищем, мерцало голубоватое свечение. Мореход пригляделся и понял, что это светился плащ на высоком всаднике…

Мгновение – и призрак рассеялся в воздухе. Кану скрипнул зубами и с удвоенной силой принялся прорубаться сквозь черных тварей к стойбищу. Кочевники заметили его и стали сдвигаться в его сторону, оттесняя нападавших от шатров. Мореход снова мельком взглянул на холм – всадник на желтом, словно огненном коне, опять появился там.

Кану уже был в десяти шагах от ряда кочевников и видел их узкие глаза, глядевшие из-под круглых шлемов. Описывая в воздухе яркие круги, их топоры раскалывали головы ночных тварей. В стороны разлетались прозрачные, как лед, мозги и стекали по грубой коже щитов. Оружие кочевников, их доспехи и лица были в серых брызгах.

Воины что-то громко проорали друг другу, щиты на мгновение раздвинулись, и Кану влетел на коне в стойбище. Щиты за ним сразу сомкнулись, но одной из тварей удалось проскользнуть между копытами. Спрыгнув с коня, Кану выбил клинок из лап существа и повалил его на землю. Тварь хрипела, плевалась в лицо мореходу и корячилась, стараясь выскользнуть из его рук. Какая-то женщина бросила Кану из шатра веревку, он повернул черную морду существа к земле и связал за спиной его скользкие лапы.

Оставив тварь беспомощно извиваться у шатра, мореход отцепил от седла лук, вырвал из колчана стрелу и нацелился на вершину холма, где стоял мерцающий всадник. Стрела со свистом оторвалась от тетивы и устремилась на свечение, но, подлетев к всаднику, вдруг вспыхнула и рассыпалась множеством искр. Кану выругался и со злостью швырнул лук на землю. Надев на руку щит и взяв меч, мореход занял место в строю, между плечами двух воинов.

Неожиданно твари отступили. Они отпрянули по всему кругу стойбища и кинулись через реку к холму, оставив горы трупов. Никто из кочевников даже не дернулся, чтобы преследовать их. Долго и напряженно воины ждали возвращения ночных существ, однако они так и не вернулись. Кану поднял глаза на холм, но ничего там не увидел…

IV. Погребальный костер

До рассвета кочевники жгли костры и в их жарком пламени считали убитых. Воинов погибло семеро, тварей же полегло несколько сотен. Их блестящие трупы невысоким валом окружали стойбище и стлались длинным ковром от шатров к соседнему холму, к тому месту, где они напали на Кану.

Мореход сидел на влажной от росы земле, положив рядом с собой свой скарб – оружие, седло и узду. Слышался громкий женский плач. Женщины расплетали косы и, становясь на колени, утирали волосами раны погибших. Это были матери, жены и дочери. Кану с безразличием глядел на них. Он привык убивать и знал, что сам рано или поздно падет от чьей-то сильной руки. Мореход молил Нелена, чтобы тот уготовил ему легкую смерть – он не желал бы умереть в лапах ночных существ. Пленник Кану затих, лишь редко елозил и тихо всхлипывал. Кочевники отвели коня морехода к реке и промыли его раны – шея животного была сильно расцарапана когтями черной твари.

К Кану подошел старик в богатом одеянии. Мореход решил, что это вождь племени. Старик попытался заговорить с Кану, но вскоре понял, что они не поймут друг друга, и жестом пригласил морехода в свой шатер.

Молодая черноволосая девица принесла им горячее темное питье в глиняных чашах и села рядом с Кану, обвив тонкими руками его шею. Мореход ощутил запах ее волос, он опустил взгляд и увидел два бледных холмика грудей, видневшихся из-под темно-синей ткани, украшенной похожими на монеты золотыми кружками. Ее губы были намазаны чем-то блестящим, и казались очень яркими. Округлые колени девушки скрывала грубая темная ткань широких штанов. Над поясом виднелась ямочка пупка, украшенная прозрачным стеклянным камнем. Откуда у дикого племени такие дорогие украшения?

В это время в шатер зашли двое юношей и, сложив крестом ноги, сели рядом с вождем. Старик улыбнулся Кану и жестом предложил ему отпить. Мореход согрел ладони о стенки чаши и чуть пригубил. В груди приятным теплом разлилась сладкая влага. Кану выпил все без остатка и отставил чашу в сторону, на цветную циновку.

В голове морехода всплыли неприятные воспоминания его позорного пленения – и старик-вождь, и узкоглазые воины, и бронзовое оружие. Лишь одни боги ведали, как бы обошелся с ним сидевший напротив вождь, если бы Кану встретился с воинами его племени в другое время, среди голой степи. Впрочем, старик явно не собирался причинять Кану вред.

Вождь что-то произнес на своем языке, и юноши засмеялись. Внезапно один из них – с вислыми усами и длинной черной косой – спросил на ломаном эрнонском наречии:

– Ты можешь понять меня?

Кану кивнул и удивленно спросил:

– Откуда тебе известен этот язык?

– Моей матерью была женщина, которую нашли на берегу соленой реки, и она научила меня этому языку. Она была из страны, которую называют Эрнон. Мы плавали туда три раза и меняли товары, – он гордо выпятил грудь.

«Так вот почему это племя богаче – они торгуют с Эрноном…» – подумал Кану. Он положил руку девушке на плечо и ласково провел ладонью по ее спине. Она закрыла от удовольствия глаза и улыбнулась.

Старик что-то спросил, и юноша перевел:

– Оснарк спрашивает твое имя и откуда ты родом? И почему твой глаз сияет во тьме, как волчий? Ты – демон?

Кану ухмыльнулся:

– Нет, я не демон. Родом я с далекого снежного севера. Я – сын бога, поэтому могу зрить во тьме. Мое имя – Кану. А как твое имя? – спросил он у юноши.

– Гокхор, – ответил он. – Как ты, Кану, попал в наши земли и что тут ищешь?

Мореход, немного подумав, произнес:

– Я ищу здесь своего врага, того, кто выковал мой меч. А оказался я здесь по воле богов, я приплыл по соленой реке.

Гокхор кивнул и сказал:

– Оснарк благодарен тебе за подмогу в битве и предлагает стать гостем. Эта девушка – дочь вождя, она твоя. Ее имя – Ирзала. Она ждет твоей любви, Кану. Оснарк хочет, чтобы у нее остался от тебя сын с кровью бога в жилах.

Кану посмотрел на девушку, прижавшуюся к его жесткой кольчуге. Мореход не раз слышал о диких народах, в обычаях которых было класть чужеземцев рядом с дочерями и женами, но еще никогда ему не приходилось встречаться с подобным гостеприимством. Дети от чужеземцев вырастали, как правило, сильными, высокими и красивыми. Ладонь Кану легла на ее колено, и мореход вдруг почувствовал, что девушка вся дрожит – не то от холода, не то от страха.

– Не бойся, – прошептал он ей.

– Если ты пожелаешь, мы возьмем тебя в племя, – сказал Гокхор. – Ты станешь великим воином…

Кану ухмыльнулся про себя и уклончиво ответил:

– Не думаю, что подобная жизнь для меня. У меня свой путь.

– Жаль, но это твой выбор, – ответил Гокхор. – Однако мы поможем тебе в любом твоем деле, если оно покажется нам достойным…

«Кто кому поможет, – усмехнулся в мыслях Кану. – Неужто эти дикари в самом деле думают, что они – средина ойкумены?» Впрочем, он решил, что боги могут рассудить иначе, поэтому вынул меч из ножен и протянул его Оснарку. Вождь благоговейно принял оружие, и его взгляд потек по сверкающему клинку, в котором отразилась седая борода. Он поворачивал меч в сухих ладонях, восхищенно оглядывая его со всех сторон. Старик провел пальцами по холодной стали, едва коснувшись ее, тронул колкие грани рубина и вернул меч Кану. Подняв глаза, он что-то произнес.

– Оснарк говорит, что это страшное и сильное оружие, он чувствует колдовской холод, который исходит из самой глубины клинка. Меч древний, его выковал Каменный Великан, который живет на севере, в горах. Но тебе, говорит Оснарк, не одолеть его, – Гокхор пристально посмотрел на Кану. – Лучше иди через горы в Эрнон и ищи там себе славу. Здесь ты погибнешь. Я многое слышал о Каменном Великане, но лишь маленькая девочка один раз видела его. Он пожалел ее и не обратил своими глазами в пламя.

Кану задумался. Конечно, легенды, которые шли через поколения, меняли свой лик, становились страшнее и величественней, но не верить им все равно было нельзя. Древние сказания таили в себе правду. Каменный Великан… Кто он? Идол на горе, которому кланяются черные твари и приносят свои страшные жертвы? Или же гора, по краям которой вечно течет жидкий огонь, поглощающий все вокруг себя? Был ли он аарасцем или только одним из потомков древнего народа? Кану понимал, что ответит на эти вопросы, только если пойдет на север. Мореход более не сомневался в том, что кузнец меча жив. Но сможет ли он, Кану, полубог, одолеть таинственного создателя клинка, обладающего самой сокровенной магией, какая была когда-либо доступна смертным?

– Ты слышал об аарасцах? – спросил Кану Гокхора.

– О ком?

Он ничего не ведал о древнем народе. Все его знание не уходило дальше легенды. Мореход тупо уставился на глиняную чашу у своих ног. Оснарк сделал еле заметный знак Ирзале, она оторвалась от Кану, взяла чаши и выскользнула из шатра. Повернув голову, Кану проводил ее взглядом. Хлопнув, полог шатра обдал его легким ветерком.

– Сколько дней пути до Каменного Великана? – спросил мореход.

Гокхор пожал плечами:

– Не так долго, два или три дня.

– Два или три дня? – вскричал Кану. – Так почему вы его никогда не видели?

Гокхор передал вопрос Оснарку. Старик долго думал над ответом.

– Оснарк говорит, что наше племя – самое смелое, мы берем дань с трех племен. Никто еще не мог сломить нас, лишь однажды, в глубокой древности… Но то люди. А Каменный Великан – иное. Он из богов. Как могут смертные перечить богам? Они должны лишь кланяться им и чтить их. Там – Земли Богов, и мы не смеем ступать туда… Там вечная ночь, и ничто не рассеет ее…

«Земли Богов, – подумал Кану. – Уж не сам ли Каменный Великан дал им такое название, чтобы возвеличить себя? Вряд ли боги напрочь забыли гордость, и стали обитать в ойкумене. Они и спускаются-то сюда редко, лишь ради любовных утех с земными женщинами. Их дворец – небо. Наверняка легенды сильно приукрашены, и в этих землях нет ничего, что могло бы испугать вольного морехода. И, уж точно, не может быть там вечной ночи». Кану улыбнулся своим мыслям.

Полог приподнялся, и в шатер впорхнула Ирзала. Она подала Кану и Оснарку чаши с настоем. Старик кивнул юношам, и они вышли. Оснарк быстро выпил настой, его седая борода разгладилась в улыбке, и он тоже покинул шатер.

Кану мягко отставил чашу в сторону и повернулся к Ирзале. Она сняла с него ножны с мечом и отложила в сторону, на плетенку. Мореход прикоснулся ладонью к ее щеке, и почувствовал, как горячие губы девушки прижались к его пальцам.

– Как тебе мало надо от богов… – прошептал Кану, понимая, что она не поймет его. – Впрочем, боги наделили тебя неземной красотой, – он посмотрел на нее светящимся глазом и прижался своими губами к ее. Мореход запустил грубые пальцы в ее густые волосы и крепко прижал к себе. Ирзала оторвалась от его губ и стала покрывать поцелуями его шею и лицо. Кану отстранил от себя девушку и снял тяжелую кольчугу. Ирзала сразу же стянула с него тунику и принялась целовать широкую грудь морехода. Кану вдруг схватил ее за плечи и, опрокинув на плетенки, стал ласкать ее шею и плечи. Девушка громко дышала, ее руки яростно гладили спину морехода, а ногти оставили на коже несколько царапин.

Он скользнул ниже и впился губами в украшенный стеклянным камнем пупок. На гранях блеснул отраженный свет его зеленого глаза. Холмик живота чуть прогнулся под его губами, Ирзала застонала.

Кану сорвал с нее звенящую золотыми украшениями одежду и сдавил пальцами отвердевшие соски. Затем приблизился губами к шее и оставил темный след от крепкого поцелуя. Ирзала изогнулась всем телом и громко вскрикнула. Ее руки сгребли волосы морехода и крепко прижали его голову к ее груди. В глазах девушки отразились зеленые крапинки. Шатер наполнял ее запах – сладковатый, пьянящий. Кану провел языком от ее груди по шее до самого подбородка и приник к ее липким губам.

Ирзала распутала завязки кожаных штанов Кану и стащила их с него. Целуя ее живот, он спускался все ниже и ниже, пока не почувствовал губами завитки ее коротеньких волосков. Яростно, словно разъяренный лев, сорвал с нее остатки одежды и обнажил ее всю.

Ирзала вдруг сжала колени. Кану нежно поцеловал их и с силой раздвинул. Она засмеялась. Вдруг на мгновение ее лицо исказила боль, и девушка издала стон. Ее плечи блестели от пота, она закрывала глаза, Кану теребил языком ее упругие соски. Она закричала от наслаждения. Еще несколько мгновений и, казалось, что на ее крик слетятся все демоны ойкумены. Раза три или четыре Ирзала сильно дернулась и затихла. Мореход крепко обнял девушку и прижал ее голову к своему плечу. По локонам ее волос побежали блики его глаза. Ирзала посмотрела на Кану и почему-то вдруг заплакала.

Через некоторое время мореход покинул шатер. Разогнувшись, он прищурился – небесный свет показался ему чересчур ярким после полумрака. Повсюду – из-за шатров, сквозь сизый дым костра кочевники поднимали на него глаза и глядели с восхищением и благоговением, словно он был богом, сошедшим к ним с небес. С криками бегали голые дети. Мальчики и девочки. «Какая дикость, – подумал Кану, – в великих царствах ойкумены так обходятся лишь с детьми рабов… Неужто и моего сына ждет та же участь?»

Обернувшись к шатру, мореход скользнул глазами по накинутым внахлест одну на другую шкуры. За ними осталась Ирзала, которую он вряд ли когда-нибудь увидит еще раз. Она долго не хотела выпускать его из своих объятий, а ее теплые слезы текли по его груди и плечу. Кану прикоснулся к своей щеке и стер соленую влагу.

К мореходу подошли Оснарк и Гокхор. Старик широко распростер руки и прижал к себе Кану.

– Теперь ты его зять… И мой брат… – сказал Гокхор.

– Что? – изумился Кану. У него мелькнула мысль, что сейчас эти дикари заставят его остаться в их племени и, чего доброго, нарекут вождем! Тогда ему придется сразиться с ними, чтобы покинуть стойбище, а он этого совсем не хотел.

Старик что-то прошептал мореходу, скребя сухими пальцами по спине Кану. Мореход лишь кивал, не понимая ни единого слова Оснарка. Гокхор поймал взгляд Кану и произнес:

– Оснарк хочет, чтобы ты остался с нами. В нашем племени еще не было такого могучего и сильного воина. Рыдания дочери растопили Оснарку сердце, он никогда не найдет ей такого достойного мужа, как ты. Ее удел теперь будет всю жизнь делить ложе с воином, который ни в чем не сравнится с тобой.

«Он мыслит, как дитя, – подумал Кану, – но я же не клялся перед Неленом жениться на всех дочерях вождей, с которыми сводила меня воля богов!»

– Я уже выбрал свой путь, и Оснарк говорил, что не станет перечить мне в выборе, каким бы он ни был, – ответил мореход. – Я должен найти Каменного Великана, иначе мой клинок рано или поздно погубит меня, как убил моего друга и как кромсал этих ночных тварей, – он огляделся и увидел между шатрами скрученное веревками черное блестящее существо, вокруг которого полукругом собрались босые мальчишки и что-то лопотали на своем языке. Они не решались подойти к пленнику ближе, чем на три локтя. Однако один из них, самый смелый, все же быстро подбежал к твари и пнул ее в бок ногой. Существо резко изогнулось и зашипело. Мальчишки с криками бросились врассыпную. Смельчак от неожиданности споткнулся и упал. Тварь рванулась и попыталась ухватить его за пятку рыбоподобными челюстями.

В это время сапог Кану пинком отшвырнул голову черного существа в сторону. Тварь брызнула прозрачной слюной и замерла, мелко подрагивая всем телом. Мальчишка лежал на земле, вымазанный в грязи, и громко ревел. Из ближнего шатра выбежала тучная женщина и, звеня побрякушками, устремилась к нему. Она несколько раз звонко шлепнула мальчишку по голому заду. Раскатившись громом непонятных Кану слов, она посмотрела на морехода и благодарно улыбнулась. Схватив сына за ухо, она поволокла его в шатер.

Кану ухмыльнулся и склонился над существом. Кожаный сапог морехода, покрытый белой каймой морской соли, прижал голову твари к земле, не давая шевельнуться. Меч вонзился в землю в кулаке перед красными глазами существа, и мореход грубо спросил на языке аарасцев:

– Что это?

Основам древнего языка Кану пытался обучить один мудрец в Статгарде, когда мореход еще был любопытен и желал получить все знания, которые только есть в ойкумене. Лучше всего Кану далось искусство владения мечом. В совершенстве постигнув его, мореход более не обращался к наукам, хотя никогда не брезговал выучить несколько слов незнакомого языка.

Существо попыталось отвернуться, спасаясь от перламутрового блеска стали, в которой черным вытянутым пятном отражалась его морда.

– Не нравится, урод! – процедил Кану. – Говори, сволочь: знаешь, что это за меч? Что это? – спросил он вновь.

– Хе-э-э-йги-и… – прохрипела тварь.

– Что? – Кану наклонился близко-близко к его издающей гнилостный запах блестящей голове и приставил меч к горлу. – Повтори, гаденыш!

Существо полными злости глазами уставилось на морехода и, выронив из рыбьего рта тягучую слюну, снова просипело:

– Хе-э-э-йги-и… – потом вдруг дернулось, и черная кровь поползла вверх по клинку от его горла. Словно меч сам притянул к себе жертву, чтобы не выдавать древних тайн. Глаза существа замутнились, в распоротом горле что-то тихо булькнуло, и черное тело обмякло. Кану поднял голову и обвел стойбище пронзительным взглядом. Вокруг морехода кольцом стояли люди. Они пристально глядели на него, не произнося ни звука.

– Проклятье! – взревел Кану, взметнув меч в воздух, и черная кровь веером брызнула с клинка. Неужто меч способен карать? А не кара ли пала на голову Нера? И меч сам может выбирать себе жертву и способен заставить замолчать любого, кого пожелает? Неужто столь могучая сила заключена в нем? И сможет ли он, полубог, совладать с этой силой? А если и сможет, то как? Какова будет этому цена? Сколько силы у Каменного Великана, выковавшего столь могучий клинок? Мореход боялся об этом даже подумать.

И еще одна мысль не давала Кану покоя. Он отчетливо слышал, как тварь произнесла слово Хейги. Но что оно означало? Место? Имя? Или же он, мореход, просто не ведал его смысла? А может, это был незнакомый язык? Вряд ли существо говорило на языке кочевников, но Кану все же позвал Гокхора и спросил. Сын Оснарка лишь беспомощно развел руками:

– Я не знаю этого слова. Может, Хейги, это имя горы или реки. Мы даем имена рекам, горам и ручьям, ведь они когда-то были живыми. Может, так делают и другие…

Кану усмехнулся про себя простоте Гокхора.

– Завтра на рассвете я отправлюсь в путь, – сказал мореход, оглядывая холмы.

– К Каменному Великану? – не скрывая страха в голосе, спросил Гокхор.

– Да, – кивнул мореход, с лязгом задвигая меч в ножны. – Я должен сразиться с собственной смертью. Я должен пересилить волю богов.

– Но волю богов не может пересилить никто… – возразил кочевник, опустившись на корточки рядом с шатром.

– Я – полубог, не забывай об этом. И наверху, на небесах, мой отец, который глядит за каждым моим шагом, и судит, достойный он или нет. Он решает, могу ли я называться его сыном и жить дальше. Если да – он дарует мне удачу, если же нет, то посылает испытания. Так что мне придется встретиться с Каменным Великаном, или как вы там его называете?

– Никто из нашего племени не осмелится отправиться с тобой в этот путь. Эта верная дорога к праотцам, – ответил Гокхор. – Но мы снарядим твоего коня и дадим тебе все, что пожелаешь – и воду, и еду.

– Все мы рано или поздно встретимся с праотцами, как они, – Кану кивнул на груды веток и сухой травы, которые кочевники сгребали в единую кучу на берегу реки. Неподалеку, в ряд, с оружием на груди, лежали семеро убитых ночью воинов. Рядом с погибшими полукругом на коленях стояли женщины и, простирая к мертвым телам руки, громко причитали. Казалось, их заунывный плач несся над холмами и долетал до самых небес, до обители богов. Мужчины продолжали терпеливо нести на погребальный костер ветви…

Когда стемнело, и на небе появились первые звезды, – все племя – от самых старых, до младенцев, которых матери качали на налитой молоком груди, собралось проводить погибших в последний путь. Оснарк что-то коротко сказал, и воины уложили тела на самую вершину будущего костра. Ветви с хрустом примялись тяжелыми, облаченными в доспехи телами.

Гокхор протянул Оснарку горящий факел. Ветер трепал желтый язык пламени, освещавший во тьме морщинистое лицо старика и стоявших рядом людей. Кану заметил, что рука вождя дрогнула. Оснарк подступил к кострищу и запалил его в трех местах. Ветер быстро разметал огонь, и красные языки пламени вскоре полезли из-под груды ветвей, облизывая острыми жалами ноги мертвецов. Резвые духи огня поднимали в небо искры. Костер разгорался, и кочевники отступали все дальше от жаркого пламени.

Неожиданно в толпе раздался тонкий протяжный крик, и к костру метнулась юная девушка. Кану был уверен, что ей еще не исполнилось и шестнадцати лет. Ее ухватили за косу, но она мотнула головой, вырвалась и бросилась прямо в огонь. Костер мгновенно рассыпался, несколько ветвей с шипением полетели в реку. Среди пламени, отчаянно вопя, заметался пылающий комок. Спустя недолгое время крик смолк – духи огня упокоили девушку вместе с телами воинов.

Кочевники в полном молчании глядели на громадное пламя. Огонь отражался в бурной, стремительной речке, блестя на жирных спинах камней, торчавших из воды. Он озарял скорбные лица людей, их сомкнутые губы и полуприкрытые узкие глаза. Свет костра скользил по холмам, играл оранжевыми отсветами на шапках шатров и поднимался вместе с серым дымом к звездам, к богам.

«Они погибли с оружием в руках, они уйдут с дымом в небо, они уплывут с рекой в море, боги воздадут им честь…» – подумал мореход.

V. Заколдованное ущелье

Наутро, едва Веледаков лик забрезжил своими первыми золотистыми лучами над холмами, а по серебристой от росы траве полетел клубившийся у реки туман, Кану покинул стойбище Оснарка. Мореход двинулся на север, как ему советовал Гокхор. Через некоторое время слева, из-за высоких гор, окутанных у вершин серой дымкой, показалось солнце. Его лучи осветили крутые каменные уступы, сверкающие водопады, низвергающиеся прозрачными языками с высоты нескольких сотен локтей, глубокие, залитые прохладной тенью ущелья и раскорячившиеся над обрывами уродливые деревца с жидкими кронами.

Чем ближе подъезжал Кану к горам, тем сильнее и упорнее дул ветер, развевая распущенные волосы морехода. Его лицо было угрюмо, зеленый глаз зловеще поблескивал. Он знал, что теперь встретит на своем пути только врагов – злобных и жестоких, против которых поможет лишь заколдованный меч и сила полубога. Кану шепотом молил Нелена о помощи, часто поднимая взор к раскаленному небу, подпертому вершинами гор.

Конь ступал медленно и осторожно – ему приходилось выбирать копытами путь между обросшими мхом крупными валунами и чувствовать, не покатится ли вниз камень, зависший на склоне. Путь морехода пересекало множество холодных, стремительных ручьев, стекавших с гор к холмам. Стук копыт эхом разлетался по ущельям, предательски выдавая Кану. Кроме морехода и его незримых врагов здесь больше никого не было – лишь один раз далеко внизу под обрывом он заметил расправленные крылья коршуна, кругами снижавшегося с высоты.

Лик Веледака в горах почему-то казался мореходу чересчур жарким. Кану часто утирал лоб и лицо рукой в кожаной перчатке, из которой торчали его пальцы. Сверкающая, как отражение солнца в морских волнах, кольчуга делала его удобной мишенью для любого, кто мог бы укрыться за камнями с луком в руках.

Взгляд морехода тщательно ощупывал каждый камень, заглядывал в расщелины, ожидая заметить притаившуюся черную фигуру с зажатым в лапе клинком, но все казалось спокойно. Горы словно затаились. Они терпеливо следили за отчаянным путником, идущем навстречу своей смерти. Кану не сомневался, что заглянет в ее холодные глаза, но у него не было выбора. Боги не позволили ему решать – смерть ждала его везде – либо от проклятого клинка, висевшего за спиной, либо от обитателей гор. Оставалось лишь смело смотреть погибели в лицо, надеясь на удачу. Мореход знал, что только смерть может остановить его отыскать кузнеца, выковавшего меч…

Когда солнце зависло на вершине неба, заглянув в ущелье, по которому ехал Кану, он выбрал тень под навесом скалы, спешился и расседлал коня. Устроившись на теплом камне, мореход развязал мешок со снедью, которую собрали для него кочевники.

В мешке оказалось сочное, хорошо прожаренное баранье мясо, правда, уже давно остывшее. Когда мощные челюсти Кану с хрустом сминали хрящи и раздирали жилы – его взор не переставал скользить по уступам гор. Левая рука морехода покоилась на дуге лука. Утерев тыльной стороной ладони губы, Кану выковырял кончиком мизинца застрявшее между зубов мясо, поднялся с камня и направился к коню. Из-за спины морехода, поблескивая кровавым рубином, торчала крестовая рукоять меча.

Запрыгнув в седло, Кану неспеша поехал по правой стороне ущелья, ожидая, что скоро ее накроет тень. Его лоб, лицо и шея жирно сверкали потом, а туника под кольчугой неприятно липла к подмышкам. Конь тоже взмок и часто хлестал себя хвостом по бокам.

Горы, вздымавшиеся по краям ущелья, постепенно превращались в неприступные стены. Трава и деревья совсем исчезли, на пути морехода теперь громоздились лишь камни, сквозь которые коню приходилось выискивать дорогу.

«Неудивительно, что кочевники не доходят сюда, – рассуждал Кану. – Как странно быстро здесь все меняется…» Прошло лишь полдня, как он покинул племя Оснарка, стоявшее у покрытого густой травой холма, а теперь взгляд натыкался лишь на камни, даже не заросшие мхом. В горах севера, откуда он, Кану, был родом, всюду высились сосны и ели. Реже попадались березы или корявые дубы, а тут…

Неожиданно солнце померкло, словно его заслонила туча. Взглянув на небо, Кану не заметил ни облачка. Небо было чистым, как зеркало моря в штиль. Что происходило? Мореход не понимал. Он лишь ощущал присутствие чьей-то силы. Она будто витала вокруг, растворяясь в раскаленном воздухе и наполняя его собой. И еще он чувствовал, что за ним наблюдают. Словно кто-то далеко на севере провел пальцами над заполненной кровью чашей, и в ней появилась его, Кану, фигура, плавно покачивающаяся на спине вороного коня.

Чем дальше он продвигался в ущелье, тем слабее светило солнце. Лик Веледака постепенно мерк, будто чья-то черная рука медленно закрывала его. «Неужели и свет подвластен тем, кто здесь обитает?» – подумал Кану.

Он даже не мог точно сказать, кем были его враги. Мореход понимал, что черные твари, с которыми ему пришлось столкнуться ночью, были лишь самыми низшими, жалкими рабами, чьи ничтожные жизни кто-то бросил на алтарь войны. Вот если бы ему, Кану, удалось встретиться со всадником на огненном коне, следившим за битвой с холма! Наверняка, это он верховодил тварями, заставляя их своей волей бросаться на ощеренное мечами кольцо кочевников. Кто же он, этот всадник? Потомок аарасцев? Колдун? Слуга Каменного Великана, приносящий жертвы своему идолу? Почему никто, кроме него, Кану, не заметил его ночью на скале? Мореход отчетливо помнил, как стрела вырвалась из его рук, подброшенная упругой тетивой, и ринулась к всаднику. Как он смог обратить ее в пламя, а затем рассыпать искрами? Как такое могло случиться? Неужто в ойкумене есть колдуны могущественнее Гестеда?

И мысль, которая пришла мореходу в голову, заставила его содрогнуться. «Ведь никогда нельзя считать себя самым сильным – потому что всегда найдется кто-то сильнее», – вспомнил он древнюю истину. Подобные раздумья заставили морехода еще сильнее насторожиться. Он приостановил коня, привстал на стременах и огляделся.

Вокруг было слишком тихо. Даже ветер не свистел в расщелинах скал. Что-то должно было произойти.

Очень быстро темнело. Лик Веледака лишь перевалил на другой край неба и только собирался клониться к закату, а ущелье, казалось, уже застилали сумерки. Кану поднял голову и прищурился, глядя на солнце. Тут он заметил то, чего никак не мог увидеть ранее. Дым. Все небо было в дыму. Он покрывал небосвод ровной пеленой и казался почти незаметен. Приглядевшись, мореход понял, что он тянулся с севера. Стало быть, ущелье должно было вывести его к источнику дыма.

Жертвенный алтарь? Вечный, несгорающий костер? Этого мореход не знал. Он лишь не сомневался в том, что на севере уже не сможет увидеть лик Веледака…

Так вот почему Гокхор сказал, что до Каменного Великана два или три дня пути! Два дня он сможет лицезреть поднимающееся солнце, а потом останется лишь желтое пятнышко в черном дыму. И тогда враги уже не станут скрываться за камнями, а открыто нападут на него, или приготовят в ущелье засаду. Но мореход ошибался…

Стук копыт глухо отдавался эхом между скалами. Животное еле передвигало ноги. Кану чувствовал, что глаза его слипаются, он начинал клевать носом. Голые скалы словно плавали в блестящем розовом тумане. Любой камень казался мягкой, набитой душистой соломой подушкой. Крутые уступы вертелись в солнечном вихре. «Спать… спать… спать…»

Конь вдруг всхрапнул и замер. Его большие веки медленно опустились. Кану внезапно ощутил запах конского пота и почувствовал жесткие волосы густой гривы, которые примяла его щека. Мореход разлепил глаза и понял, что лежит на шее своего коня, не в силах шевельнуть даже мизинцем. Казалось, что по его телу разлился свинец. Кану попытался поднять голову и толкнуть пятками животное. Получилось очень неумело, словно он в первый раз сел в седло…

«Не спать… не спать… – стал он твердить себе, стараясь побороть усталость. – Я почивал у Оснарка, я силен. Я не должен желать сна. Я не хочу спать… О, помоги мне, Нелен!»

То ли Нелен обратил свой величавый взор к одному из своих любимых сыновей, то ли мысль поборола волю и разбудила дух, – неизвестно, но Кану ощутил где-то в самой глубине своей груди резкий всплеск страха. Ужас оказался настолько силен, что даже остался медным вкусом на кончике языка. Повинуясь этому острому чувству, мореход стряхнул с себя сонное наваждение, внезапно спрыгнул с коня, на ходу стянув с луки седла щит, и встал на колено.

В воздухе пропела стрела и впилась в кожу щита. Ее древко еще долго дрожало. Кану с опаской выглянул из-за прошитого бронзовыми заклепками деревянного края щита и оглядел противоположный склон ущелья.

Все было тихо. Мореходу не удалось никого заметить на широких каменистых уступах, однако он понимал, что враги таились именно там, среди островерхих скал. Кто заворожил его и коня? Кто наслал колдовской сон? Чья рука столь умело направила стрелу? Он оглядел ее. Таких стрел мореход еще нигде не видел. Он даже изумился: как щит смог выдержать ее? От самого оперения до наконечника стрела была выкована из цельного куска стали, в сверкающем металле виднелись зеленые прожилки.

Кану нашарил у седла лук и взял его. Первую стрелу из колчана он ткнул между камнями, вторую взял в зубы, а третью положил на излучину. Зеленый глаз морехода шарил по крутой стене скалы. Кану смочил слюной пальцы и пригладил оперение стрелы, словно успокаивая ее.

Внезапно на вершине скалы, прямо под тускнеющим ликом Веледака мореход заметил легкое движение, незримое колыхание воздуха. Или сияние голубого плаща? Неужели это был огненный конь, скрывавшийся в лучах солнца?

Кану отшвырнул щит и вскочил на ноги. Первая его стрела мгновенно ушла в воздух, со свистом рассекая его толщу. Другая, выпав из раскрытой челюсти, рванулась вслед за первой. Не успели первые две достигнуть скал, как пальцы морехода уже зацепили третью…

– Выходи, тва-а-арь! – отчаянно заорал он во всю глотку.

– Тва-а-арь! – отдалось эхо среди скал, и долго еще гуляло, повторяя само себя.

Третья стрела ринулась за первыми двумя. Темными пятнами стрелы ударились в скалу и, не удержавшись, упали вниз, к подножью горы. Кану опустил лук и, сощурив глаза, вгляделся в закрытую поволокой тени расщелину. Там никого не было. Или уже никого не было? Мореход не ведал. Он вдруг осознал, что колдовское наваждение окончательно исчезло.

Конь нетерпеливо постукивал копытом и качал головой. Кану потрепал его по морде, прикрепил лук к седлу, подобрал щит и поехал дальше. Скалы по-прежнему казались безмолвны и недвижны. Взор морехода не замечал ни одного живого существа. Неужто заклятие сна – самое большее, на что были способны его враги? Кану сомневался.

Он взял в руки щит и с силой выдернул из него стальную стрелу. Покачиваясь в седле, мореход поворачивал ее в пальцах и чувствовал холод, который она источала из самого сердца древка. Быстро смеркалось. Глаз Кану заблестел в полумраке, и зеленые искорки замелькали по острому, словно игла, наконечнику стрелы.

Внезапно мореход разглядел, что темные бороздки с рваными краями вдоль древка – это знаки аарасцев. Они сложились в слова.

– Да несет ветер смерть… – прошептал Кану, и его пальцы онемели – это было заклятье. Стрела не могла не достигнуть своей цели, лишь воля богов спасла его от неминуемой гибели. Он поднял голову к затянутому серым дымом небу и громко произнес, чтобы слышали скалы и те, кто в них таился:

– Не ведаю – слышишь ли ты меня, отец мой, бог Нелен, или не слышишь, но я благодарен тебе. Ты не оставил меня, своего сына, и защитил своей широкой дланью от колдовской стрелы!

Мореход облизнул сухие, обветренные губы. Потянувшись к бурдюку, он отвязал его от луки седла и сделал большой глоток. Вода стекла по углам губ и закапала с подбородка на кольчугу. Незаметно для себя Кану сунул стальную стрелу в колчан и снова отхлебнул. Пора было завязать бурдюк и поберечь воду, но мореход не мог остановиться. Неужели новое заклятье? На этот раз – жаждой? Он опять приложился к кожаной булькающей утробе и вдруг услышал шум горного потока, широкой струей падающего со скалы. Впереди, в двух сотнях шагов, засверкала речка, отражая последние лучи меркнущего Веледакова лика.

Конь заржал и отчаянно, из последних сил, какие только оставались в его измученном теле, рванулся к воде…

– Стой! Стой, скотина! – закричал Кану, стараясь удержать поводья. Но животное отчаянно мотало головой, закусив удила. Мореход с трудом держался в седле, прижимаясь ногами к влажным бокам коня. Он чувствовал, как напряглись мускулы животного.

С громким ржанием, перебирая копытами в воздухе, конь поднялся на дыбы. Его потная грива хлестнула Кану по лицу.

– Ты не хочешь пить, тебе не нужно к реке… – цедил мореход сквозь зубы, стараясь удержать животное. Конь мотал его, словно тряпичную куклу. Горы слились перед глазами в единый громадный валун, перечеркнутый полосой меркнущих небес. И в этом хаосе Кану с трудом различил реку, ущелье и всадника в голубом плаще…

Уж не померещилось ли ему? Мореход соскользнул с седла, поводья вылетели из рук. Кану рванулся и попытался ухватиться за гриву, но конь сильно дернул головой, и жирные черные пряди больно скользнули между пальцами. Весь мир перевернулся, словно боги решили постлать небесный свод под свои ступни. Правая нога морехода зацепилась в стременной петле, и конь потащил его за собой, волоча спиной по камням.

Несколько раз Кану крепко ударился затылком, ему показалось, что солнце стало цвета свежей крови. Меч, зацепившись крестовиной за острый камень, вылетел из ножен за спиной морехода, и звеня запрыгал по валунам. Кану ощутил пару сильных ударов по локтям, и спине. Казалось, словно его положили на колесо с острыми шипами и закрутили с демонической скоростью. Длинные волосы зацепились в стыке камней, и мореход вскрикнул, когда почувствовал, что из головы вырвался клок.

Собрав силы, Кану рванулся и, согнувшись, схватился за веревку, державшую его ногу. Конь не удержался на ногах и повалился всем своим грузным телом прямо на морехода. Увидев над собой падающую тушу, Кану в последнее мгновение рванулся в сторону. Животное ударилось боком о камни и громко и отчаянно заржало, вытягивая голову.

Чуть приподнявшись, мореход понял, что петля, затянутая у щиколотки, все еще держит его. Схватив окровавленной рукой камень, Кану несколько раз нетерпеливо провел острой кромкой по веревке. Волокна разошлись и лопнули. Он вскочил на ноги, перед глазами все закружилось. Словно пьяный, мореход взмахнул руками и рухнул на спину.

В лицо ему смотрел своим сияющим ликом Веледак. Боль, как тьма тонких клинков, пронзила все тело от затылка до ног. Кану вдруг почудилось, словно все его тело сунули в жаркий огонь. В затылке ухал кузнечный молот, и отдавались глухие удары копыт о камни. Неожиданно откуда-то из пелены сознания, из-за самой его кромки донеслось ржание. Или только эхо? Это Кану понял не сразу. Он заставил себя повернуть голову и увидел лежащего на боку коня, который бешено дрыгал ногами от боли.

Взгляд морехода скользнул по камням и замер, когда он посмотрел на собственную руку. Она вся была в крови, от кончиков пальцев до самого локтя. Даже на кольчуге, закрывавшей блестящей сеткой плечо, темнели брызги крови. Мореход отвернулся и застонал от боли, сковавшей голову. Подняв к глазам свои ладони, он неожиданно для себя осознал, что ободрал их о камни.

Штаны наверняка были разодраны. Кожу жгло, словно Кану получил две сотни хлестких ударов кнутом. Он испугался, что камни разорвали кольчугу – тогда враги смогут взять его почти голыми руками. Ночью, когда он бился с черными тварями, она надежно защищала его от коротких клинков и острых когтей. Чтобы осмотреть ее, надо было хотя бы подняться на ноги, а все тело морехода казалось крепко скованным. Боль кружила голову и подкатывала тошнотой к горлу.

Кану заставил себя сесть, протер руками виски и огляделся. Он отчетливо помнил промелькнувшую мимо него фигуру на огненном коне. Или ему снова показалось? Вокруг никого не было. Солнце слабо отражалось в водах бурной реки, с шумом бежавшей через ущелье. Из воды, будто спины больших рыб, торчали влажные темные валуны.

Мореход, пошатываясь, встал. Камни молчали, лишь журчала рядом река. Кану вдруг понял, что жажда отпустила его, он не хотел больше пить. Прозрачная холодная вода больше не манила его.

Осмотрев себя, Кану понял, что пострадали лишь его штаны, изодранные в клочья камнями. Спину сильно ломило, а боль растекалась вниз по телу. Мореход потер затылок, и понял, что его волосы слиплись от крови.

Кану обернулся и побрел назад, ища оброненный меч. Оружие лежало неподалеку между камней. Мореход поднял клинок, и на голубоватой стали тускло отразился лик Веледака. Мореход, с трудом передвигая ноги, вернулся к коню.

Животное лежало на боку и тяжело храпело. Из его ноздрей сочилась влага, а на губах белели пузырьки пены. Задняя правая нога коня была сломана. Раздробленная кость острым концом торчала из лоскутьев кожи, а камни под ней почернели от крови.

– Проклятье! – выругался мореход. Он отвязал от седла лук, извлек из колчана стрелу и, отойдя на десять шагов, прицелился. На мутном кончике стрелы виднелось подрагивающее горло животного. Конь чуть повернул голову, и Кану сошелся взглядом с его большим, истекающим слезой глазом.

– Прости меня, но так будет лучше… – стрела глубоко вонзилась в горло. Конь дернулся, взбрыкнул копытами и затих. По его черной, лоснящейся от пота коже побежала темная струйка. Кану опустился рядом с ним на колени и погладил его жесткую гриву. Пальцы морехода упали на древко стрелы и переломили ее надвое.