Читать онлайн Молва

© ИП Воробьёв В.А.

© ООО ИД «СОЮЗ»

Середина июля 1941 года

«У меня чудесное настроение! Капитан представил меня к награждению орденом «Румынская корона». Еще десять дней, и я впереди своих солдат войду в Одессу… Говорят, это изумительный город!»

(Из дневника младшего офицера 89-го румынского пехотного полка)

«Солдаты! Враг разбит на всем фронте. Сделайте последнее усилие, чтобы закончить борьбу, не отступайте перед яростными контратаками противника. Только вперед! За два дня вы овладеете самым большим портом на Черном море. Вы покроете себя славой. Весь мир смотрит на вас, весь мир ждет вашего вступления в Одессу. Будьте на высоте. Ваша судьба в ваших руках».

(Из фашистской листовки от 21 августа 1941 года)

«Господин генерал Антонеску приказывает: Командиров соединений, а также командиров полков, батальонов и рот, части которых не наступают со всей решительностью, снимать с постов, предавать суду, а также лишать права на пенсию. Семьи солдат, не идущих в атаку с должным порывом или оставляющих оборонительную линию, лишать земли и пособий на время войны. Солдат, теряющих оружие, расстреливать на месте. Если соединение отступает без основания, начальник обязан установить сзади пулеметы и беспощадно расстреливать бегущих. Всякая слабость, колебания или пассивность в руководстве операцией будут караться беспощадно.

23 августа 1941 года».

«Винтовку – и на фронт»

Враг бросил на штурм Одессы восемнадцать дивизий: пехоту, кавалерию, танки. Фашистские самолеты бомбили город, порт.

«Части Красной Армии и Военно-Морского Флота, – сообщала листовка, расклеенная по городу, – вместе со всеми трудящимися Одессы героически отбивают атаки озверелого врага, нанося ему тяжелые удары. Проявим еще большую храбрость и отвагу в борьбе за родную Одессу!»

Со стороны степи город спешно опоясывали траншеями и противотанковыми рвами. На строительстве оборонительных сооружений работали все, кто мог держать в руках кирку, лопату, лом, старики, женщины, подростки. На Степовой, Дальницкой и других выбегавших в степь улицах баррикады – горы мешков с песком и известнякового камня возвышались до крыш домов. Город превращался в крепость.

В один из этих дней Яшу неожиданно вызвали в райком комсомола.

– Все так же рвешься в бой? – спросил секретарь райкома комсомола, едва Яша перешагнул порог кабинета.

Прищурившись, Яша недоверчиво посмотрел на секретаря. Чего это он вдруг? Говорили вроде недавно. Недели две назад.

«Придет еще твое время, повоюешь, – сказал тогда секретарь Яше и, посмотрев на него усталыми, воспаленными глазами, добавил: – А пока собирай хлопцев – айда рыть окопы».

«Винтовку – и на фронт», – стоял на своем Яша.

«Лопату в руки и рыть окопы», – повторил секретарь жестко и, прикрыв ладонью Яшино заявление, дал понять, что разговор окончен.

А вот сегодня его вызвали в райком.

– Да разве один я, многие ребята хотели бы сейчас быть там, – после небольшой паузы ответил Яша, кивнув головой в сторону, откуда доносился гул канонады.

– Почему же до сих пор не среди бойцов?

– Пробовали, не получилось, – он горько усмехнулся, вспомнив, как первый раз их вернули с полдороги, а второй – почти с передовой…

– А траншеи рыли?

Вместо ответа Яша молча показал ладони, покрытые желтыми бугорками мозолей.

– Вот что, – секретарь встал, заходил по кабинету. – Вашу мореходку скоро эвакуируют…

Сердце у Яши екнуло. Неужели придется уезжать с училищем?

«А как же родные? – хотел спросить он. – Ведь дома больной, парализованный отец, мать, сестренка, брат Лешка».

Вдруг ухнуло так, что задрожали стекла, и в стакане, стоявшем на столе, задребезжала ложечка.

– Дальнобойными бьют, – определил секретарь.

Он вынул из стакана ложечку, положил на ворох бумаг.

– Тут один человек заходил, смотрел заявления ребят, которые на фронт просятся. Твое заявление его заинтересовало.

Затем, ничего не объясняя, неожиданно спросил:

– Где санаторий Дзержинского, знаешь? Завтра вечером направляйся туда. Спросишь дядю Володю. Можешь идти.

– Гордиенко! – остановил он Яшу, когда тот уже пробегал мимо его окна. – Отнеси, пожалуйста, вот это на радио… Да, на Манежную, сорок девять, где раньше был Дом народного творчества. Здесь стихи фронтовиков!

Через открытое окно он протянул Яше пакет.

– Почему такая таинственность? – размышлял Яша, шагая по улице. При чем тут санаторий? Может, в отряд добровольцев записывают там? Но зачем тогда обращаться к какому-то дяде Володе? Отряд, даже добровольческий, наверняка возглавляет командир. А у командира звание… И почему, наконец, надо идти в санаторий завтра, а не сегодня? Да и что особенного в его заявлении? «Хочу бить фашистских гадов. Прошу направить добровольцем на фронт». Вот и все. Подпись. Число. Примерно так писали в своих заявлениях и другие ребята Саша Чиков, Николай и Ваня Музыченко, Гриша Любарский, родной брат Алексей, которого не взяли в армию из-за плоскостопия.

День был солнечный, теплый. С моря дул свежий солоноватый ветер. На Манежной улице у возведенной баррикады мальчишки гоняли мяч. Возле дома сорок семь две чернявенькие девчушки – видимо, сестрички, так как были одеты в одинаковые синие платьица, – играли в классы. Еще одна девочка – она была в розовой вязаной кофточке – стояла в тени под акацией и наблюдала за игрой. На ступеньках дома сидела женщина с грудным ребенком.

Яша подмигнул девочкам, на одной ноге проскакал по квадратам, обозначавшим классы, и вбежал в подъезд дома сорок девять. На стенах длинного коридора висели гитары и мандолины, акварели и портреты. Здесь же, в коридоре, пожилая женщина в очках в золотой оправе сидела за небольшим столом и что-то печатала на стареньком «Ундервуде». К столу был прислонен большой пузатый контрабас. Недалеко от женщины на высоком стуле восседал молодой парень с винтовкой. Увидев Яшу, парень наклонил к себе штык винтовки: давай, мол, сюда.

– А, стихи фронтовиков! Это ей, – он кивнул в сторону женщины.

Та глянула на Яшу поверх очков, молча указала глазами на край стола.

– Внимание! Воздушная тревога! – раздался вдруг из тарелки репродуктора, висевшей над входной дверью, голос диктора.

– Тебе, мальчик, лучше переждать здесь, – посоветовала женщина, не отрываясь от своего занятия.

В следующее мгновение дом вздрогнул от страшного взрыва.

С потолка и стен посыпалась штукатурка. Упали, жалобно зазвенев струнами, гитары и мандолины. Входная дверь распахнулась, оглушительно захлопнулась и снова раскрылась. За первым взрывом последовал второй, еще более сильный. Пронзительно вскрикнула, схватившись за голову, женщина. Грохнулся, слетев со стула, парень. Яшу тоже швырнуло на пол, и, упав, он поранил руку о разбитый контрабас.

Еще три взрыва подряд. Коридор заволокла плотная мгла…

Очнувшись, Яша стал пробираться к выходу. Нащупав дверной косяк, шагнул на улицу. Соседнего дома, на ступеньках которого несколько минут назад сидела женщина с ребенком, не было. Над грудами щебня стелился едкий дым. Девочка в розовой кофточке лежала навзничь, придавленная стволом акации. Посредине улицы, у баррикады, там, где мальчишки недавно гоняли мяч, громоздилась крыша, сорванная с дома, из которого он только что выбрался.

Дядя Володя

Трамвай по Пролетарскому бульвару не ходил: была повреждена и еще не восстановлена линия. До санатория Яша добрался пешком.

У железных ворот его остановил часовой.

– К кому?

– К дяде Володе.

– Ах, к капитану! Проходи, в главном корпусе он.

Косые лучи заходящего солнца приглушенной позолотой легли на гладкие стволы деревьев. К главному корпусу вела прямая платановая аллея. Вокруг стояла сторожкая тишина. Лишь где-то в цветах жужжал шмель.

У входа в здание Яша увидел мужчину в полувоенной форме и девушку. Мужчина был выше среднего роста, подтянутый, статный. Девушка с небольшими косичками, в ярком красном сарафане выглядела подростком.

Мужчина перочинным ножиком вырезал из куска дерева какую-то замысловатую фигурку и слушал девушку.

– Боюсь я, – говорила девушка. – Когда стреляю, глаза сами закрываются.

– Все, что вы говорите, Тамара, звучит как-то по-детски, честное слово, – сказал вдруг мужчина, положив ей на плечо руку. – Пока есть время, идите к Петренко и просите его взять над вами шефство.

– Зачем же мы так долго говорили? – удивилась девушка.

Действительно, зачем? – усмехнулся мужчина и, заметив Яшу, спросил: – К дяде Володе?

– Ага, – кивнул Яша. – К нему.

Девушка, видимо, обидевшись на своего собеседника, резко повернулась и, взбежав на крыльцо корпуса, хлопнула входной дверью.

– Как, ничего? – мужчина протянул Яше вещицу, которую вырезал из корня, изящную фигурку.

– Ничего, – одобрил Яша. Как живая.

Вещица и впрямь была хороша: встречный ветер распушил, разметал волосы женщины, а сама она, приложив ко лбу ладонь козырьком, смотрела куда-то вдаль – рыбачка, ждущая родной парус.

– Вам бы с моим отцом на пару работать, во бы артель получилась! – Яша поднял вверх большой палец.

– Он что, твой отец, тоже увлекается этим?

– Еще как! Соседи говорят, что, продавай он своих зверюшек, рыбачек, рыб диковинных, мы бы миллионерами стали.

– А он что?

– Улыбается в усы и раздаривает свои фигурки направо-налево…. Совсем плох он стал, парализовало его.

– Он, кажется, на «Синопе» когда-то плавал?

– Точно… А вы откуда знаете?

Мужчина пристально поглядел на Яшу.

– Так вот ты, оказывается, какой, – произнес он, – что ж, давай знакомиться: капитан Бадаев [Подпольная фамилия Героя Советского Союза Владимира Александровича Молодцова. В.А.Молодцов чекист, москвич, был послан в Одессу для организации подполья – Здесь и далее примеч. автора], тот самый дядя Володя, которого ты ищешь.

Из внутреннего кармана пиджака капитан достал сложенный вчетверо лист бумаги в косую линейку.

– Узнаешь?

Яша кивнул. Да, это его заявление.

– Не передумал?

Яша помотал головой – нет, не передумал.

– На фронте, знаешь ли, стреляют…

Большие карие глаза капитана испытующе смотрят на Яшу.

– Знаю, что на фронте стреляют, – согласился Яша.

– И случается…

– Мне бы вот только винтовку или шпаер, – прервал молчание Яша.

– Шпаер? – удивился Бадаев. – А что это такое?

– Как что? Пистолет.

– Ах, пистолет! Ну, ну…

Бадаев стал расспрашивать Яшу о друзьях, родителях, любимых книгах. Яша разговорился, и вскоре ему уже казалось, что с этим дядей Володей они знакомы давным-давно. Он рассказал капитану и про своих друзей из мореходки, и про шаланду «Диану», и про походы в катакомбы.

– Неужели спускались в катакомбы? А я и не знал об этом, – удивился Бадаев. – Одни, без взрослых? И не страшно было?

Яша улыбнулся. Прошлым летом они проникали в лабиринт через «барсучью нору» в скальной балке недалеко от села Нерубайского. Этот лаз был известен лишь их мальчишеской компании. Как-то они заметили на камне-ракушечнике изумрудную ящерицу. Она грелась на солнышке и, казалось, не замечала опасности. Но как только ребята приблизились к ящерице, она проворно шмыгнула под куст шиповника и исчезла. Приподняв ветки, ребята увидели в лимонно-серой глыбе камня трещину. Они вбили в землю колышек, привязали к нему веревку и, замирая от страха – дыра была узкая и темная, – один за другим спустились вниз. Так они впервые пробрались в катакомбы. Случайно обнаруженную дыру назвали почему-то «барсучьей», хотя всякий раз, когда ребята приходили в балку, на камне грелась все та же темно-изумрудная ящерица…

В подземных лабиринтах, обширных, запутанных, мрачных, всегда было холодно и сыро, риск заблудиться в бесчисленных штольнях и штреках был огромный, но, холодея от страха, ребята продвигались все дальше и дальше. Иногда они вспугивали летучую мышь и в ужасе шарахались от нее в сторону. Иногда, и это было страшнее всего, гасла свеча, и ребят обволакивала кромешная темень. Сбившись в кучу, вздрагивая от шорохов и своих приглушенных голосов, мальчишки испытывали себя, сочиняя полные жути небылицы.

Бадаев слушал Яшу с большим вниманием.

– Кто твой любимый герой? – спросил он, когда Яша кончил рассказывать о катакомбах.

– Павка, – ответил Яша, не задумываясь. – Вот был человечина, а?

– Корчагин-то? Да, огневой был парень.

– Завидую я ему.

– Ты хотел бы оказаться на его месте?

– А кто бы не хотел? Мы с ребятами не один раз об этом толковали. Я в школе на эту тему даже сочинение писал, – вспомнил Яша.

– И сколько же получил, пятерку?

Яша вздохнул:

– Вашу бы доброту да нашему учителю!.. «Слишком, друг мой, сказал он, – стиль души у тебя беспокойный».

– О твоем «стиле души» я уже кое-что слышал, улыбнулся Бадаев, – а сейчас, дружок, вот что, в голосе капитана появились озабоченные нотки, – пройдем-ка ко мне. Они поднялись на второй этаж и вошли в комнату с табличкой «Главврач». Бадаев подошел к столу и, как будто что-то вспомнив, начал выкладывать рядом с железной пепельницей с изображением царицы Тамары разную карманную всячину: алюминиевую со сломанным посредине зубцом расческу; черную авторучку; синий с острым, как пика, наконечником, карандаш; жестяную, видимо от шинели, пуговицу со звездочкой; пачку «Норда» с добродушным белым медведем на ней и, наконец, небольшой плоский «кольт», к которому Яша так и прикипел взглядом. Когда содержимое карманов иссякло, капитан достал из-под подушки потрепанный томик рассказов Джека Лондона и положил его около расчески.

– Вот, пожалуй, и все, – сказал он. – У тебя тридцать секунд, понял? Смотри внимательно и запоминай, где лежит…

Говоря это, Бадаев следил за бегом секундной стрелки на часах.

– Кругом! – скомандовал он, когда стрелка высекла последнее, тридцатое мгновенье.

Быстро поменяв местами некоторые вещи, капитан разрешил Яше повернуться.

– Шпаер там же, Царица Тамара тоже… едва взглянув на стол, начал Яша. Хотя стоп. Пепельница стояла возле расчески, а сейчас около пуговицы. Еще… Карандаш и ручку вы поменяли местами, а так вроде все как было…

– Молодец, – похвалил Бадаев И повторил все заново.

И снова Яша заметил все изменения на столе.

– Хорошо, очень хорошо, – сказал Бадаев и, взглянув на часы, схватился за голову. – Как же мы увлеклись! Через час «Коминтерн» в Севастополь уходит, а я письмо, очень важное письмо не передал… Кажется, все… Да, это уж точно, не успею. К тому же еще и пропуска нет.

Яша скептически махнул рукой.

– Пропуск! Вот еще! Можно и без него.

– Без пропуска в порт? Ну, знаешь ли!.. В порт сейчас и мышь без специальной бумажки не проскочит.

– Мышь, может, и не проскочит, а я смогу, – заявил Яша. – Не верите? Давайте ваше письмо.

– Ну?! Неужто не шутишь? медленно, словно что-то обдумывая, произнес Бадаев. – Если тебе удастся передать на эсминец письмо, буду благодарен.

Когда Яша приблизился к трапу боевого корабля, его встретил… капитан Бадаев.

– Вы?! – воскликнул Яша.

– Так получилось, – объяснил Бадаев. – Ты убежал, а тут попутная машина в порт… Опередил я тебя, выходит.

– Потрясающе! – сказал Яша, с трудом переводя дыхание. Я так спешил.

– Да, потрясающе! – повторил Бадаев, – Как же тебе удалось миновать часовых? «Он меня проверял», – догадался Яша.

Энск – это Одесса

– Представь, что мы оба получили задание остаться в городе, который будет занят врагом, – сказал как-то Бадаев Яше.

– Красная Армия не оставит Одессу никогда!

– Не кипятись, выслушай. Допустим, что город Энск, в котором нам предстоит действовать, похож на Одессу. Времени у нас в обрез, мы прибыли накануне эвакуации. Подумай, прикинь, где бы мы могли обосноваться.

– Квартира должна быть с черным ходом? – задал вопрос Яша, начиная догадываться, что весь этот разговор дядя Володя – теперь он называл капитана только так – затеял неспроста.

– Да, черный ход должен быть обязательно. Но ходом или выходом может послужить и любое окно. Важно, чтобы оно выходило не на ту улицу, куда ведет парадное, а в соседний переулок, в проходной двор.

– Это задание?

– Задание-экзамен, – уточнил Владимир Александрович. – Времени у тебя – неделя. Задание было не из легких. Яша ломал голову, как за него взяться. Помог случай. Враг захватил Беляевку и перекрыл подачу воды в город. В Одессе срочно начали рыть колодцы и бурить артезианские скважины. За расходом воды был установлен строжайший контроль – отпускали ее только по специальным карточкам, которые выдавало горжилуправление. Яша заходил в незнакомые квартиры и, представившись активистом горжилуправления, интересовался, обеспечена ли семья водой, проверял попутно, соблюдается ли светомаскировка, и уходил, вежливо извинившись за непрошеное вторжение. Однако, несмотря на все его старания, ему не везло. Одни квартиры не годились потому, что были коммунальными, и, стало быть, народу в них было как семечек в подсолнухе. Другие просто не подходили. Однажды, когда Яша после очередного неудачного похода вернулся домой, мать велела ему позвать сестренку из квартиры напротив. Проживавшие в ней соседи эвакуировались, и квартира, еще недавно, как улей, шумная, опустела.

Нина играла в дальней комнате.

– Иди, я сейчас, – проводил Яша сестру и закрыл за ней дверь.

То, что он искал бог знает где, оказывается, и искать-то далеко не надо было. Вот она, квартира, в которой, находясь в городе Энске, они с капитаном Бадаевым жили бы как у бога за пазухой. Дом угловой. Первый этаж. Вход не прямо с улицы, с Нежинской, а в небольшом внутреннем дворике. Под аркой, что ведет во дворик, еще один подъезд. Яша представил себе, как, уходя от погони, он ныряет под арку, пересекает дворик и мгновенно скрывается в этой квартире. Шпик тоже влетает под арку и застывает в растерянности: Куда бежать? Где искать того, кого он только что преследовал? Здесь, в подъезде под аркой, или там, в подъезде, что во дворике? Пока шпик размышляет, он, Яков, выигрывает несколько мгновений, запирает за собой дверь, вбегает в кухню, открывает окно и прыгает в соседний двор, отсюда прямо на перекресток двух улиц: Розы Люксембург и 10-летия Красной Армии…

Довольный находкой, Яша вышел из квартиры и немало удивился, увидев на лестнице дядю Володю.

– Чайком не угостишь, не прогонишь? – спросил Бадаев и обнял Яшу за плечи.

Яша повеселел.

– А как с заданием? – поинтересовался капитан.

– Пожалуйста!

Яша распахнул дверь соседней квартиры.

Бадаев осмотрел ее и улыбнулся.

– А еще в доме есть пустые квартиры?

– Да, – упавшим голосом ответил Яша, подумав, что квартира не очень понравилась и с заданием он не справился. – Наверху, на четвертом этаже. Там жил доктор, но он перед самой войной уехал к сыну на Дальний Восток.

– Давай и ее посмотрим, – сказал дядя Володя и ободряюще похлопал Яшу по плечу.

Квартира доктора состояла из пяти просторных комнат. Три из них были расположены по длинному коридору слева, две справа. Из кухни был черный ход на небольшую площадку, на которую снизу, завиваясь резкой спиралью и минуя все этажи, взбегала железная, похожая на штопор винтовая лестница. Вела она и на чердак. Обследовав ее, капитан и Яша убедились, что попасть на кухню можно с внутреннего дворика, с первого этажа и из подвала. А по подвалу можно пройти под домом по улице 10-летия Красной Армии и выйти на Нежинскую улицу.

– Ну что ж, пожалуй, на этом и остановимся, – сказал капитан, когда они вернулись в квартиру доктора и расположились в столовой.

Яша уселся в кресло-качалку и с удовольствием стал раскачиваться взад-вперед. Бадаев, попридержав качалку рукой, заговорил:

– Теперь, Яша, слушай меня внимательно: ты, наверно, уже догадался, что город Энск – это и есть Одесса…

Яша стремительно вскочил, кресло, скрипнув, отлетело к стене.

– Но Красная Армия перешла под Одессой в наступление, она не оставит наш город! Дядя Володя! – Яша схватил капитана за рукав телогрейки. – Скажите, что это неправда! Красная Армия не оставит Одессу! – закричал он.

– Нет, Яков, это правда. Неприятная, горькая правда… Посуди сам, ведь ты человек взрослый: наш город оказался в тылу врага. Фашисты наседают, на смену одним дивизиям, поколоченным нами, бросают новые, свежие. Нам же подмога поступает только морем, из Севастополя. А враг в Крыму рвется к Севастополю, главной базе Черноморского флота. Вот почему решено эвакуировать войска, защищающие Одессу, и за их счет усилить оборону Крымского полуострова…

На глазах Яши Бадаев увидел слезы.

– Ну, ну, друг, – капитан подошел к Яше, – выше голову! Наши уходят. Уходят, но вернутся. Нам же, бойцам особого фронта, партия поручает трудное и ответственное задание…

Радиограмма В.А. Молодцова-Бадаева в Москву от 13 октября 1941 года.

«Партизанский отряд располагается в катакомбах близ села Нерубайское, в шести километрах от главного входа. Доставка оружия и продовольствия закончена. Телефонная связь с постами охраны и наблюдения установлена. Для работы в городе сформирована молодежная группа. Во главе поставлен Яков Гордиенко, смелый и энергичный парень».

Партизанские хоромы

После разговора с капитаном Бадаевым в квартире доктора Яша на несколько лет повзрослел. А после того как дядя Володя вручил ему новый вороненый браунинг, он почувствовал себя настоящим бойцом. Теперь Яша неотлучно находился при Бадаеве: спускался с ним в катакомбы, где должен был разместиться отряд, бродил по балкам вокруг села Нерубайского, запоминал скрытые и удобные подходы к потайным щелям, ведущим в подземные лабиринты. Затем недели полторы они не виделись. В ночь на шестнадцатое октября Яша ушел в село Усатово. Там, около церквушки, он должен был снова встретиться с Бадаевым, чтобы получить последние инструкции и наставления.

– Новоселье у нас, – сильно пожимая ему руку, сообщил Бадаев. – Может, прогуляешься по нашему подземному царству?

В обрывистой, окруженной виноградниками, садами и каштанами балке возле Нерубайского они спустились в катакомбы.

– Стой! Кого несет, ядрена-матрена? – остановил их глуховатый голос, когда они углубились в штольню.

– Это я, Бадаев, – назвал себя командир.

– Какой там еще Бадаев, забодай тебя комар? Ежели Бадаев, называй пропуск, а то пальну, – рассердился тот, кто стоял за поворотом.

Владимир Александрович назвал пропуск, услышал отзыв, и из-за поворота мигнула «летучая мышь», высветив фигуру бородатого старика с винтовкой в руках.

– Правильно действовали, товарищ Гаркуша, – похвалил командир часового. – Только вместо «Кого несет?» следует говорить: «Кто идет?». А уж «ядрена-матрена» – это лишнее, можно и без присказки. И что за выражение: «а то пальну!»? По уставу как?

– Что ты мне, товарищ командир, про устав, ядрена-матрена? – опершись на винтовку, как на палку, заулыбался партизан. – Меня, старика, все равно под устав не обстругаешь…

Владимир Александрович тоже улыбнулся и, пожелав деду ни пуха, ни пера, направился с Яшей по штольне дальше, в глубь лабиринта, освещая перед собой путь электрическим фонариком.

С каждой сотней метров кровля штольни понижалась, неумолимо и властно придавливая путников к земле. Дышать становилось все труднее.

Внезапно они наткнулись на баррикаду, из бойницы которой на них грозно глядел зрачок пулемета.

– Стой! Пропуск!

– Шаланда. Отзыв?

– Штык.

Из-за баррикады с «летучей мышью» навстречу командиру вышел Иван Петренко, хозяин всего оружия, находившегося в распоряжении отряда. Мастер спорта, инструктор стрелковой подготовки, Петренко учил стрелять всех партизан.

– Ну как, привыкли к новому месту? – спросил его командир.

– Какое там! – Петренко махнул рукой. – Так и кажется, что кто-то пялит на тебя глаза из темноты. Так бы ему, сукину сыну, и врезал прикладом по его противной роже… Гитлера бы сюда, в эту могилу, пусть бы лучше он привыкал. Верно я говорю, Яша? Уж мы бы его погоняли по этим дырам.

Яша мысленно представил себе, как, озираясь, Гитлер тикает от них по лабиринту, и развеселился.

– Однако нам еще шагать и шагать, – заторопился Бадаев и, попрощавшись с Петренко, направил луч фонарика в новую штольню.

На партизанской базе Яша задержался. Едва они прибыли в штаб, как дежурный, богатырского телосложения парень в красноармейской форме, передал командиру донесение наземной разведки. Наказав Яше никуда не отлучаться, ужинать и располагаться на ночлег, Бадаев тут же куда-то исчез.

Дежурный проводил Яшу в командирскую «каюту» – она размещалась в соседнем забое, – принес туда матрац, подушку и теплое ватное одеяло.

– Командировы, – объяснил он, прогудев могуче густым басом, и показал на вырубленную в стене нишу размером с вагонное купе. – Такие хоромы мы получили сегодня все. Устраивайся. Будь, как дома.

– Но не забывать, что в гостях? Это вы хотите сказать? – пошутил Яша, пробуя, удобно ли будет лежать в нише.

– По мне, оставайся! – пророкотал парень и спросил:

– Кишки марш не играют? Есть хочешь? А то вместе бы. Завхоз, Иван Никитич, расщедрился: каждому по двести граммов выдал. Историческое новоселье, говорит, было бы грешно не отметить. Добрая душа, уважил.

Есть Яша не хотел.

– Неужто ни-ни? – удивился здоровяк, щелкнув себя по шее, – Надо бы малость… Судя по всему, новоселье он уже отметил.

– Вот вы о чем! – догадался Яша. Только не пью я. Даже ни-ни.

– Молодчина! – похвалил парень. – И не надо, не привыкай, ни к чему это. Но…. приказ есть приказ! А приказ начальника – закон для подчиненного. Ты слышал, что сказал командир! Надо по-у-жи-нать. Понял?

– Так точно, товарищ…

– Зови меня Ерусланом, – разрешил парень.

– Если вы, товарищ Еруслан, не возражаете, то я поужинаю утром, – предложил Яша, залезая в нишу.

Но Еруслан был неумолим.

– Возражаю! – пробасил он во всю мощь своих необъятных легких. – И притом категорически. Утро – это ведь уже завтра, верно? А исторический день для завхоза – это сегодня. Смекаешь?

– Тогда давайте так: я вам сейчас – свой ужин, а вы мне утром – свой завтрак, – предложил Яша.

– Мужской разговор! – согласился Еруслан и пожелал Яше спокойной ночи.

Только сейчас, оставшись один, Яша оглядел жилище Владимира Александровича. Штрек как штрек. Не слишком широкий и не очень высокий. Нормальный, пригибаться не надо. В углу кованный железом деревянный сундук, медный чайник, бачок с водой. Напротив, у стены, на аккуратной каменной ножке квадратная каменная плита – стол. На нем телефон-вертушка, знакомый томик рассказов Джека Лондона, фарфоровая чернильница, пепельница с царицей Тамарой. Возле стола две каменные табуретки и какая-то большая корзина, прикрытая куском рогожи. На крюках, вколоченных в стену, – полушубок, ватные брюки, автомат.

Яша убавил в висевшей над нишей «летучей мыши» огонь, натянул одеяло до подбородка, закрыл глаза. Так, с закрытыми глазами, он пролежал долго, может, час или два, но сон не приходил. Где-то недалеко раздавались голоса. Кто-то негромко пел об отважном Ермаке и «товарищах его трудов». Да, в такую ночь уснуть было нелегко. Там, наверху, с передовых позиций в порт шли отряды красноармейцев. Последние защитники Одессы до рассвета спешили попасть на последние уходящие в Севастополь корабли. Завтра в городе уже будут фашисты. Завтра… Каким же он будет, этот завтрашний день? Яша достал карманные часы – подарок командира, – щелкнул крышкой. Светящиеся стрелки показывали без четверти три. Завтра уже наступило…

Задремал он только к самому утру, но тотчас почувствовал прикосновение чьей-то руки.

– Проспишь все на свете! – рокотал Еруслан, держа в руках два ароматно дымящихся котелка.

– Через двадцать минут отправляемся на торжественную встречу гостей.

Боевое крещение

Ровно в десять часов утра партизаны вышли из катакомб и устроили засаду вдоль дороги, спускавшейся в балку. С командиром, Ерусланом и дедом Гаркушей Яков залег в придорожной воронке. Еруслан и дед лежали не шевелясь, напряженно смотрели вдаль. Бадаев наблюдал за степью через бинокль. Дорога была пустынной. Противник словно знал, что его ждет, и не торопился.

Утро стояло теплое, солнечное. После пребывания в затхлом и сыром подземелье было приятно лежать на земле под открытым небом и вдыхать полной грудью свежий степной воздух. Пахло дорожной пылью, терпкой сухой полынью, неубранной ботвой дынь. Справа, за балкой, о чем-то шушукались на ветру подсолнухи, за виноградниками в багрянце садов утопали белые хаты села Нерубайского. Высоко над степью летела журавлиная стая.

– Улетают! – грустно протрубил Еруслан, провожая взглядом растянувшийся клин журавлей. – Слышите? Курлычут.

Прощаются, – вздохнул дед. Владимир Александрович оторвался от бинокля, тоже глянул в сторону удалявшихся птиц.

– Придет весна, и вернутся, снова прокурлычут свою песню.

– То другая уже будет песня, – добавил Еруслан. – И кто знает, доведется ли ее услышать.

Владимир Александрович сделал вид, что не расслышал, поднес к глазам бинокль и снова начал следить за степью, за уходящей вдаль узкой лентой дороги.

«Такое утро – солнце, журавли… а сердце щемит, как будто в тиски его кто намертво зажимает», – подумал Яша.

– На, погляди, вон они, наши гости, – командир протянул Яше бинокль. – Видишь?

– Ага, – прошептал Яша, хотя до показавшейся колонны врага было несколько километров. – Офицера на коне вижу, солдат с автоматами. Орут вроде что-то.

– Пьяные, наверно, – предположил дед, прикрывая пулемет дынной ботвой. Хлебнули для храбрости, не иначе.

– Дадим им сейчас свинца на закуску, – пробасил Еруслан, отбросив в сторону превратившуюся в крошево папиросу, и начал укладывать перед собой в рядок противотанковые гранаты.

– Внимание! – скомандовал Бадаев. – Показалась вражеская колонна. Всем укрыться и ждать моего сигнала!

Яша отдал бинокль командиру, скосил глаза туда, куда был обращен взгляд командира. В следующей воронке притаились две Тамары – Тамара-маленькая, Межигурская, и Тамара-большая, Шестакова, дальше, в придорожной канаве, устроились другие партизаны. На баштане, где еще недавно зрели крутобокие рыжие дыни, замаскировался в окопчике Петренко.

Все замерли. И тут Яша увидел ежика! Шурша ботвой, он направлялся прямо к их воронке.

– Смотрите, смотрите, кто спешит к нам! – толкнул локтем в бок Еруслана.

– Ух ты! – удивился Еруслан.

Яша просиял:

– Ежишка, босячок ты этакий! Никак на подмогу? Тикай, братец, тикай отсель живо!

Еруслан звонко щелкнул пальцами, затем приподнялся и бросил в ежика комочек земли. Зверек остановился, замер, постоял немного, словно и впрямь решал, как быть, потом повел мордочкой, недовольно фыркнул и, свернув в сторону, покатился на своих коротких невидимых ножках к ближней куче сухой ботвы…

– Человек шестьдесят, не больше, – нацелив бинокль на приближавшуюся колонну противника, определил Бадаев и негромко крикнул: – Приготовиться!

– Приготовиться… готовиться… овиться, – тихо, от бойца к бойцу, покатилось по цепи.

Все замерли. Лишь один ежик все никак не мог успокоиться и возился в ботве, но спустя некоторое время притих и он. Наступила немая, подсекающая нервы тишина. В воздухе, как показалось Яше, словно произошла внезапно какая-то перемена-из него как будто улетучился моментально весь кислород. Иначе отчего бы так трудно стало дышать и быстро-быстро как сумасшедшее заколотилось сердце?..

Расстояние до фашистов сокращалось на глазах.

«Метров пятьсот, четыреста… триста пятьдесят», – прикидывал Яша, чувствуя, что голова наполняется каким-то нестерпимым звоном, а уши точно закладывает ватой… Впереди колонны на тонконогом белом коне покачивался офицер. Солдаты следовали за ним пешком.

Враги…. Все ближе и ближе… Уже почти можно различить лица… Галдят что-то, ржут, как лошади. Радуются, сволочи, что наконец-то дорвались до Одессы… Наверняка радуются… Как же, вот она, перед ними.

И вдруг, как наяву, перед глазами Яши молнией пронесся донельзя странный калейдоскоп лиц: матери; Ромашки, так звали девочку, в которую он был влюблен в первом классе и которая давным-давно уехала с родителями куда-то на Урал; одноногого чистильщика Бунька, выпивохи с Привоза, бывшего юнги со знаменитого броненосца «Синоп», на котором много лет плавал отец; брата Алексея, с которым мастерили «Диану»; и последнее – придавленной стволом акации девочки в розовой кофточке; женщины с грудным ребенком…

Яша крепко прижал к плечу приклад автомата, опустил палец на спусковой крючок.

– Ты что? – испуганно прошептал Бадаев и сильно, до боли, сжал Яшино плечо. – Спокойно…

Офицер посматривал по сторонам, туго натягивая поводья, сдерживая коня. Было заметно, что тишина настораживала и пугала его. Особенно подозрительно он поглядывал на виноградники и тихие огни садов Нерубайского. На балку, в которую, как в мешок, втягивался его отряд, он внимания не обратил.

– Это огородное чучело на жеребце не троньте, – заявил дед. Оно мое.

– Огонь! – привстав, крикнул Бадаев и прошелся по колонне из автомата.

В то же мгновение раздался дружный винтовочный залп, яростно застучали пулеметы.

– Вот вам, вот вам, – как в бреду, горячечно повторял Яша, судорожно нажимая на спусковой крючок.

Лошадь под офицером взвилась на дыбы, заржала и, скошенная пулеметной очередью, рухнула на дорогу, придавив своей мертвой тяжестью уже мертвого ездока.

– Землицы нашей захотели, сукины дети! – приговаривал дед Гаркуша, загоняя в патронник очередной патрон. – Так получайте, получайте, не стесняйтесь!

Солдаты метались, шарахались из стороны в сторону, беспорядочно отстреливались, падали, сраженные партизанскими пулями. Однако несколько человек укрылись за придорожными камнями, в бурьяне, и открыли отчаянно-беспорядочный огонь из автоматов.

Яша увидел, как в трех-четырех шагах от воронки вскипело несколько фонтанчиков земли, услышал, как над головой просвистели пули.

– Ах так! – прогудел Еруслан и, страшный и гневный, отложил автомат, выпрямился во весь свой великаний рост и одну за другой швырнул две противотанковые гранаты. Столбы огня, оглушительный грохот, свист осколков, крики, ругань, стоны – и все стихло. Бой закончился.

– Все, – сказал командир, вытирая со лба пот. – В диске пусто.

– Амба! – пророкотал Еруслан, осматривая поле боя.

– Будут помнить Гаркушу, – добавил дед и, достав кисет, начал скручивать цигарку. Руки его тряслись, махорка сыпалась с оторванного клочка газеты на землю.

– Неужели все? – удивился Яша, еще не веря тому, что бой действительно закончился и что все произошло так скоротечно.

Но факт оставался фактом: вражеский отряд был уничтожен полностью. Бойцы Бадаева обвешивались новенькими немецкими автоматами, подбирали гранаты, набивали подсумки и карманы нерасстрелянными трофейными рожками.

– Вот ты и получил настоящее боевое крещение, – поздравил Бадаев Яшу. – А сейчас в город! О том, что участвовал в бою, никому, понял? Ни-ко-му! Первые дни – никаких действий. Пока запасайтесь самоварами, керосинками, примусами, кастрюлями, чайниками и прочей дребеденью. Но открывайте мастерскую только после того, как Федорович получит на это официальное разрешение от властей… Соблюдайте конспирацию, дисциплину. Каждый свой шаг согласовывать с Федоровичем. Это отец Вовки, твоего приятеля… Ты его знаешь. Еще что? Кажется, все, остальное ты знаешь. – И Бадаев притянул к себе Яшу, обнял.

– Ну, братишка, бывай! – Еруслан подошел к Яше и, стиснув его в своих железных объятиях, поцеловал, – Круто придется или обидит кто – зови Еруслана. Обещаешь? Ну вот и хорошо…

– Ладно, – пообещал Яша.

Еруслан потоптался еще с полминуты, не зная, что следует сказать напоследок, на прощанье, но потом, решив, вероятно, что уже все сказано, наклонился, взял в охапку четыре трофейных ручных пулемета и, взвалив их на спину, неторопливо зашагал за товарищами к входу в катакомбы.

– Не задерживайся, сейчас каждая минута дорога! – крикнул Бадаев Яше, когда тот подбежал к куче ботвы, где спрятался ежик. Но ежика в ботве уже не было…

Кровь за кровь

Шестнадцатое октября. Город словно вымер. Нигде ни души. На улицах – жуткая, пугающая тишина. Дверь ли где хлопнет, ворота заскрипят, сорванный кровельный лист загремит или зазвенит разбитое стекло – слышно далеко-далеко.

Колонны вражеских войск входят в Одессу. Город встречает врага зловещей пустотой.

Прижимая к животам приклады автоматов, пугливо озираясь и с тревогой поглядывая на темные немые квадраты окон, завоеватели шагают по улицам. В напряженной тишине лишь раздается тяжелый стук кованых сапог…

Под предлогом поисков оружия оккупанты врываются в квартиры – насилуют, убивают. И грабят. Тащат все, что только можно утащить, – одежду, обувь, посуду, мебель, музыкальные инструменты. Тех, кто кажется им подозрительным, расстреливают, не выводя из квартир…

Восемнадцатое… На Тираспольской площади и на базарах появляются виселицы…. Девятнадцатое… По Люстдорфскому шоссе к бывшим пороховым складам захватчики гонят толпы людей. Клубы пыли, грубая солдатская ругань…

Девять длинных приземистых зданий. Каждого, кого солдаты подводят к порогу, обыскивают, заставляют снять верхнюю одежду, отнимают часы, кольца.

В складах двадцать пять тысяч человек – старики, женщины, дети. Ограбление закончено. Солдаты закрывают склады, обливают их бензином и поджигают…

Девять гигантских костров… Вопли… Лай пулеметов…

Двадцатое… Стены домов пестрят строгими, строжайшими и наистрожайшими указами, приказами и распоряжениями, за невыполнение или нарушение которых «виновным» грозит расстрел.

Слово «расстрел» напечатано аршинными буквами. Так, чтобы оно бросалось в глаза издалека. Так, чтобы оно преследовало на каждом шагу. Так, чтобы оно сеяло страх. Двадцать второе октября. Поздний вечер. Маразлиевская улица, бывшее здание НКВД напротив парка имени Шевченко. В нем разместился штаб командования оккупационных войск. У подъезда и на площади перед зданием черные роскошные «мерседесы», «опель-адмиралы», «хорьхи» и «опель-капитаны».

Район Маразлиевской и прилегающих к ней улиц оцеплен плотным кордоном солдат, ищеек гестапо и сигуранцы [Военно-следственная полиция в буржуазной Румынии]. В штабе идет совещание командования. Присутствуют только генералы и высшие офицеры немецкой и румынской фашистских армий всего сто пятьдесят человек… Из подвальных окон здания вырывается ослепительный огонь… Страшной силы взрыв сотрясает город. Оседая, горы камней и щебня погребают под собой «мерседесы», «опель-адмиралы», «хорьхи», «опель-капитаны» и их хозяев…

Война палачам объявлена.

На поиски «диверсионной банды» власти бросают все силы.

Для ускорения расследования из Бухареста и Берлина прибывают специальные группы следователей. За поимку и выдачу властям «преступников» обещано колоссальное вознаграждение.

Улицы и скверы пустуют. Ищейки гестапо и сигуранцы врываются в квартиры, совершают обыски, проводят облавы, прочесывают квартал за кварталом.

Тюрьмы переполнены. Допросы и пытки ведутся непрерывно. Днем и ночью. Но напасть на след подпольщиков фашистам не удается, следствие безнадежно топчется на месте.

«Кровь за кровь, смерть за смерть!» – такими листовками в течение одной ночи подпольщики заклеивают указы и приказы фашистов.

Дома

Еще в сентябре семья Гордиенко переехала из двух маленьких комнаток в опустевшую квартиру напротив. Над ними, в квартире доктора, поселился некто Петр Иванович Бойко [Подпольное имя Федоровича]. Высокий, нос горбинкой, густые вислые брови. Что за человек, в семье не знали. Говорили о нем всякое. Но Яшка, а вслед за ним его старший брат Алексей привязались к новому соседу, пропадали у него днями и ночами.

– Что у тебя за секреты с этим длинным? – с тревогой спрашивала мать. – Ты к нему совсем переселился.

– Какие там секреты! – отмахивался Яша. – Слесарить нас с братом учит.

– А ему от этого какая прибыль?

– Мастерскую открыть хочет, чинить кастрюли, сковородки, а нас в помощники возьмет, подработаем.

Но мать не успокаивалась.

– Скрытничает он, таит от нас что-то, – жаловалась она мужу. – Поговорил бы ты, отец, с ним, отругал.

– А за что же, мать, ругать-то? – хмурился отец и нервно теребил одеяло.

– Да странно как-то все. Мореходку эвакуировали, а он остался. Почему? Чует мое сердце, неспроста это.

– Верно, неспроста, – соглашался муж. – Придет время, сам скажет, что к чему. В одном я, мать, уверен: своих детей мы воспитали правильно.

С трудом поворачивая голову, Яков Яковлевич смотрел на стену, где висели старые фотографии. Его взгляд задерживался на одной из них. Вот он – матрос революционного броненосца «Синоп». Гордиенко! Лихо сдвинута бескозырка, на черной ленте – имя корабля, Веселые глаза, удаль в лице, пышные боцманские усы.

Десять лет плавал он на «Синопе». Где только не побывал, какие моря, страны не перевидал! А пришла революция матрос Гордиенко стал красным пулеметчиком. Бил и гайдамаков, и деникинцев, и махновцев! Эх, сейчас бы ему той удали и молодой силы! Матрена Деомидовна как бы догадывалась, о чем думает муж, говорила с опаской: – Лишь бы со шпаной не связался. Да еще этот Бойко, что за человек, бог его знает. Нехорошо говорят о нем. Будто был в строительном батальоне, а потом утек оттуда. Будто жену с сыном бросил, любовницу завел…

– Да все это злые люди треплют, а ты и повторяешь. Яшка наш – парень с головой, твердый, плохому человеку не доверится…

Но мать все это не убеждало. Она плакала ночами, днем в тревоге металась от окна к окну, выглядывала во двор, прислушивалась к шагам за дверью.

– Чисто Иисус Христос с креста снятый! – с ужасом воскликнула она, когда Яша появился на пороге после трехдневного отсутствия. – Нас бы с отцом хоть пожалел.

– Алексей знал, где я, – ответил Яша, смущенно топчась на пороге.

– Да он сам под утро явился. Господи, с ума я с вами сойду! Ты бы им что сказал, – обратилась она к мужу.

Отец, небритый, с заострившимся носом и впалыми щеками, лежал на кровати и, о чем-то думая, смотрел в потолок на паутину трещин.

– Хватит, мать! Кажись, все уже переговорили, – сказал он сурово. – Они уже взрослые, что к чему, им виднее. Я бы на их месте тоже без дела не сидел.

Мать поднесла к глазам угол передника, ушла в другую комнату.

– Где же ты все-таки был? – шепотом спросила Нина.

Она поливала Яше из большого медного чайника – водопровод не работал и все охала, рассматривая на теле брата ссадины, царапины, синяки.

– Где был, там уже нет, – ответил Яша. – Много будешь знать – скоро состаришься.

– Думаешь, я такая глупая, что ни о чем не догадываюсь, да? – Интересно. Очень интересно, – не унималась Нина. Почему ребята к вам с Лешкой зачастили? Какие такие у вас секреты? Зачем вы с Лешкой вроде отделились от нас и все в докторовой квартире ошиваетесь? Разве тут места мало?

– Лей же, ну! – приказал Яша громко и – тише, чтобы не слышал отец: – Можешь ты не орать на весь дом? И вообще…

– Что вообще?! – вскинулась Нина и окатила брата холодной водой так, что струйки побежали по спине за пояс и он завертелся волчком.

– Разве неправду я говорю? И еще: что это на чердаке вы прячете, а?

– На чердаке?! – Яша мгновенно выпрямился. – Ты лазила на чердак?

На чердаке, забитом разной рухлядью, была спрятана запасная рация партизанского отряда, и Яша отвечал за ее сохранность. «Эту вещь, – наказывал ему Бадаев, – береги как зеницу ока. О рации на чердаке в их группе не знал никто.

– Ты что побледнел? – испугалась Нина. – Нужен мне твой чердак! Просто я видела, как однажды, еще когда в городе наши были, ты с каким-то дяденькой тащил туда что-то. – Ну это когда было! – махнул рукой Яша, успокаиваясь. – Доктор, если помнишь, языков много знал и книг после него оставалось тьма. Куда их было девать? Не жечь же, не выбрасывать. Вот мы и снесли их на чердак, вернется человек, спасибо скажет.

– Врать ты научился – страсть! – сердито сказала Нина и снова плеснула на него из чайника.

– Не веришь – проверь, – блаженно фыркая, проговорил Яша. – Только учти, мышей и крыс там развелось – ужас!

Нина вздохнула. Она очень любила брата, знала, что и он ее любит. Несмотря на то, что ей еще не было двенадцати, он относился к ней как к ровне, называл «своим парнем». Когда он вдруг ошалело влюбился, «свой парень» стал его личным курьером и чуть ли не каждый день бегал в Красный переулок с «сов. секретными» пакетами. Но было это в той, «другой» жизни, до оккупации. И казалось, что очень давно. Теперь же Яша посерьезнел, стал замкнутым, где-то часто пропадал. Нина видела, что ребята, которые бывали у них, во всем повиновались Яше. Даже девятнадцатилетний Лешка и тот относился к младшему брату с особым уважением, как будто старшим был не он, а Яков. Умывшись, Яша натянул на себя свежую рубашку, сменил порванные брюки и пригладил перед зеркалом буйные огненные волосы.