Читать онлайн Свет сквозь тьму

«Свет пронзит даже того, кто порождён тьмой.»

Пролог

Ариэлла толкнула массивную дверь родительского дома. Дом встретил её привычной холодной тишиной, но в этот раз к ней примешивалось что-то иное. Гулкие шаги отдавались эхом по мраморному полу, и вдруг до её слуха донеслись голоса. Грубые. Жестокие.

Она замерла, ладонь легла на сердце. Сделала шаг, другой. Чем ближе к гостиной, тем отчётливее становились звуки: резкие приказы, удары, шорох оружия.

А потом она вошла.

Картина обожгла глаза.

Люди с оружием стояли вдоль стен. На коленях – её отец и мать. Испуганные, растерянные, сломленные.

– Ч-что… – слова сорвались с губ Ари дрожащим голосом. – Что здесь происходит?

И тогда она увидела его.

Риккардо Рицци. В идеально сидящем костюме, спокойный, будто происходящее было всего лишь деловой ужин. Но в его взгляде – тьма. Ледяная, непроглядная.

Он шагнул ближе, его голос прозвучал низко, ровно:

– Твои родители задолжали мне. И теперь их жизнь в твоих руках.

– Ариэлла… – прохрипела её мать, глаза блестели от слёз. – Пожалуйста, сделай то, что он хочет.

Ари скривилась. Даже в этот момент мать умела приказывать.

Она подняла взгляд на Рицци:

– Что вы от меня хотите?

Он задержал паузу, и уголок его губ тронуло что-то похожее на усмешку.

– Ты едешь со мной. Ты будешь моей.

– Зачем? – её голос дрогнул, но в нём всё ещё оставалась сталь. – Зачем я?

– Потому что я так захотел, – прозвучало так, будто это был единственный закон, которому подчинялся весь этот мир.

Риккардо наклонился ближе, его слова резанули воздух, как приговор:

– В Филадельфии долги платят всегда.

В комнате воцарилась мёртвая тишина. Оружие, колени её родителей, холодный мрамор – всё будто растворилось, когда Ари подняла глаза.

Она смотрела в его глаза – тёмные, как сама ночь. Глаза, в которых не осталось даже искры света.

Риккардо хрипло усмехнулся и спросил:

– Ты ищешь свет? Запомни: тьма живёт внутри нас, а свет всегда умирает в других.

И в этот миг её пронзила мысль: удастся ли когда-нибудь увидеть свет сквозь эту тьму?

Или её судьба – навсегда раствориться в ней, без шанса выбраться?

Ответа не было. Только обречённость. Только всепоглощающая тьма.

Глава 1. Ариэлла

Филадельфия просыпалась лениво. Улицы ещё дремали, утренний свет едва касался крыш, а воздух был наполнен свежестью, какой он бывает только на рассвете. В городе всё шло своим чередом – пробуждались кафе, загорались первые витрины, редкие прохожие спешили на работу. Но в особняке семьи Вега царила своя реальность, отдельная от остального мира.

Дом был словно вырван из другой эпохи. Белые колонны, строгие линии фасада, балконы с коваными перилами, ухоженный сад, где каждое дерево подрезано по линейке. Снаружи – гармония и роскошь, внутри – мраморные полы, позолоченные люстры, картины в тяжёлых рамах. Но всё это великолепие имело привкус холода. Здесь каждый угол напоминал о дисциплине, каждое слово – о контроле.

Ариэлла Вега проснулась не от солнца, а от стука каблуков по мраморным ступеням где-то внизу. Её мать всегда ходила так – уверенно, резко, будто каждый её шаг был приговором. Девушка села на кровати, провела рукой по лицу и посмотрела вокруг.

Её комната была безупречна: кровать с балдахином, зеркало в золочёной раме, гардеробная, где платья висели по цветам и тканям. Всё идеально. Всё красиво. Но не её. Ариэлла чувствовала себя здесь гостьей – как будто ей разрешили пожить в музее, но ни одна вещь не принадлежала по-настоящему.

Она подошла к окну, раздвинула тяжёлые шторы и вдохнула прохладный воздух. Филадельфия ещё спала. На мгновение показалось, что и она могла бы быть частью этого города, а не куклой в клетке, которой управляют чужие руки.

– Ариэлла, – прозвучал за спиной холодный голос.

Кармен Вега вошла без стука. Высокая, строгая, с идеально уложенными тёмными волосами и утренним костюмом, который стоил, наверное, больше, чем весь доход небольшой семьи за год. Её глаза скользнули по дочери с головы до ног – критично, оценивающе.

– Сегодня вечером – благотворительный вечер. Ты помнишь?

– Конечно, мама, – ответила Ари, не оборачиваясь.

– Платье уже выбрано. Ты его наденешь. – Кармен сказала это так, будто речь шла о приказе, а не о просьбе. – Сегодня там будут важные люди.

Ариэлла стиснула зубы, но сдержала ответ. Она уже знала, что любое возражение встретит ледяной взгляд, полный презрения.

– Как всегда, – пробормотала она себе под нос, когда мать вышла, оставив за собой запах дорогих духов.

В ванной Ари задержалась дольше обычного. Смотрела на своё отражение в зеркале: тёмные волосы, карие глаза, правильные черты лица. Она знала, что красива. Но это была не её красота – это была красота витрины, за которую заплатили родители.

«Я их идеальная картинка. Их кукла. Но не я», – подумала она и включила воду, чтобы заглушить собственные мысли.

Завтрак в доме Вега был больше похож на деловую встречу.

Огромный стол, накрытый безупречно. Хрусталь, серебро, фарфор. Всё вылизано до блеска. Но за этой картинкой пряталась тишина, в которой каждый звук вилки по тарелке резал слух.

Рауль Вега сидел во главе стола. Высокий, широкоплечий мужчина в дорогом костюме даже дома. Его лицо было каменным, голос – низким, лишённым эмоций. Газета в руках, чашка кофе у локтя. Он поднял глаза на дочь и произнёс:

– Сегодня вечером ты должна быть безупречной. Слушай мать. Не вмешивайся в разговоры взрослых.

Ариэлла отложила вилку, посмотрела прямо на него и ровно сказала:

– Конечно, папа.

Рауль снова уткнулся в газету. Больше ни слова. Никакой улыбки, никакой тепла.

Ариэлла отвела взгляд, стараясь не показать обиды. Она уже привыкла, что её отец смотрит на неё не как на дочь, а как на обязанность. Как на проект, который нужно демонстрировать обществу.

После завтрака Ари сбежала в город.

Чёрный автомобиль с водителем довёз её до центра. Здесь всё было другим. Улицы жили своей жизнью: шум, люди, запах кофе из маленьких кофеен, смех подростков у витрин. Ари вдохнула свободу – пусть ненадолго, но всё же.

В маленьком кафе у окна уже ждала Лия – её подруга ещё со школьных времён. В джинсах, с ярким шарфом, она махнула рукой и сразу встала, чтобы обнять Ари.

– Ари! Ты как всегда выглядишь так, будто сбежала с обложки.

– Ага, с обложки каталога «Куклы на продажу», – хмыкнула Ариэлла, опускаясь в кресло.

Они заказали кофе и круассаны. Лия болтала без умолку: рассказывала о парне, которого встретила на вечеринке, о новой сумке, которую хочет купить. Ари слушала, смеялась, отпускала колкие комментарии. Здесь, с Лией, она снова становилась собой – живой, дерзкой, настоящей.

– Ты другая, когда смеёшься, – заметила Лия. – Глаза у тебя совсем другие.

– Потому что здесь я – я, – пожала плечами Ари. – А дома я всего лишь их картинка.

– Тогда уезжай, – просто сказала Лия. – У тебя деньги есть, связи есть. Вали в Нью-Йорк или Европу.

Ари улыбнулась, но в груди что-то болезненно кольнуло.

– У меня же родители, – тихо сказала она. – Какими бы они ни были, у меня больше никого нет.

Лия вздохнула.

– Ты слишком верная, Ари.

– Или слишком наивная, – пробормотала Ари, уткнувшись в чашку.

После прогулки и короткого шопинга Ари вернулась домой. Вечер обещал быть мучительным.

Мать ворвалась в её комнату с серебристым платьем на руках.

– Надень. Только не спорь.

Отец заглянул позже.

– Сегодня будут люди, которые решают судьбы. Ты не имеешь права опозорить семью.

Ари стояла перед зеркалом в платье и видела отражение чужой девушки. Красивой, да. Но пустой.

«Все будут любоваться, но никто не увидит настоящую меня», – пронеслось в голове.

Зал благотворительного вечера сиял хрусталём и светом люстр. Мужчины в дорогих костюмах, женщины в бриллиантах, бокалы с вином, музыка, смех, обмен улыбками. Всё это было похоже на театр, где каждый играл свою роль.

Ари стояла рядом с родителями, улыбалась, отвечала на вопросы, танцевала. Внутри же хотелось кричать.

«Я могла бы поджечь этот зал, и никто бы не заметил разницы», – думала она, глядя на дам, которые обсуждали очередные кольца, и мужчин, заключающих сделки прямо под музыку.

Она чувствовала себя фигурой на шахматной доске. Красивой, но не своей.

Глава 2. Рицци

Дом умел хранить тишину так, будто она сама была частью рода. Не уютную – выстраданную, собранную, держимую на силе воли, словно бинт на сломанной кости. Часы в столовой щёлкали ровно, будто звали к порядку; воздух пах мясным соусом, хлебом и крепким кофе. На кухне шуршала Анна – маленькая, упрямая, вечная. Сестра их матери. Та, что когда-то вставала между яростью и детьми, и научила дом одному простому правилу: дом – свят.

Белла вернулась тихо, как тень. Дверь приоткрылась, и в тёплом проёме показалась её фигурка – высокая, тонкая, с пальто на локтях и сумкой с пуантами. В волосах ещё держалась влажная пыль зала, а на лице – упрямое светящееся «я смогу».

– Опять поздно, – Анна вздохнула, но голос остался мягким. – Ужин остывает, а ты – к столу.

Белла послушно кивнула, стянула резинку, встряхнула пучок – чёрные волосы мягко упали на плечи. Пальцы чуть дрожали: день был длинный, ноги свинцовыми, но глаза – живые. Она взяла стакан воды, сделала несколько глотков и опустилась на край табурета. В кухне привычно звякнула посуда, Анна поставила перед ней тарелку – спагетти с густым соусом, пар, травы, соль. Простое – значит, нужное.

– Тётя, – выдохнула Белла, – у нас сегодня был прогон второго акта, и маэстро сказал, что в «птице» я держу линию лучше, чем на прошлой неделе.

– Маэстро много говорит, – Анна сдвинула к ней хлеб. – Ты ешь. Линию держат мышцы и характер. Характер у тебя есть, мышцы – накормим.

Белла улыбнулась. Потом, чуть помедлив, сказала тише:

– Я снова думала о нём.

Воздух в кухне едва заметно изменился. Анна подняла взгляд.

– О нём?

– О нём, – кивнула Белла. – О том, каким он был в те вечера. Как ходил по кухне и искал повод… и как мы все стояли, зная, что повод всё равно найдётся.

Анна положила ладонь ей на плечо – жёсткие пальцы, тёплая кожа.

– Не корми память тем, что тебя ранит, Белла. Она и без еды проживёт века.

– Я знаю, – тихо ответила она. – Просто сегодня, когда маэстро крикнул на нас, у одного мальчика дрогнули плечи – он так же дёрнулся, как Антонио тогда. И меня… словно накрыло.

Анна подалась ближе.

– Тогда вспомни не крик, а то, что было после. Как твои братья стояли, пока он не устанет, – и как до тебя всё равно не долетало. Вспомни не зло, а тех, кто отбрасывал его от тебя.

Белла улыбнулась – медленно, благодарно. Она знала: Анна всегда возвращает её туда, где можно дышать.

Дверь в коридоре дрогнула, и тишина привычно натянулась, как струна. Сначала тяжёлый, пружинистый шаг – Антонио. За ним – тише, но как нож, разрезающий пространство – Риккардо.

– Ужин, – сухо сказала Анна, даже не оборачиваясь. – Руки помыть. Разговоры – после хлеба.

Антонио ухмыльнулся, стянул куртку, метнул взгляд на Беллу – проверяющий, защитный. На костяшках – свежие бинты.

– Что у тебя? – Белла кивнула на бинты.

– Ничего, – отмахнулся он. – Я потолок убедил не падать. Коленом.

– Он убедил, – подтвердила Анна. – На твоей дурной голове.

Риккардо молча прошёл к раковине, вымыл руки, вытер их тщательно, как всегда. Он никогда не приносил чужую грязь в дом. Снял пиджак, повесил ровно, сел. Лицо спокойное, взгляд лишний раз не цепляет – но когда цепляет, в этом взгляде есть решение.

– Ешь, – приказал он Антонио. – Потом – к делу.

Антонио взял хлеб, откусил. Шумно, как назло. Анна фыркнула, но поставила перед ним тарелку с мясом.

– На набережной движение, – сказал он уже с едой. – Пара наших складов «проверена» лишними глазами. Сигналы в порту – тоже.

– Имена? – коротко.

– Пока – звуки. Но мне не нравятся. Слишком ровные, будто их репетировали.

– Любители – шумят, – произнёс Риккардо. – Профессионалы – сливаются с фоном. Значит, не любители.

Он положил локти на стол, переплёл пальцы. Белла, уже наевшись, поставила вилку, смотрела попеременно на обоих – как всегда: в кухне она позволяла себе быть рядом, пока разговор не начинал ранить дом. Анна кивком дала ей остаться. Пусть слушает. Она должна знать не имена и суммы, а то, как держится дом.

– Ты поел – теперь говори, – Анна постучала ложкой по столу. – Но не так, чтобы девочке ночами кошмары снились.

Антонио сбросил ухмылку, стал собранным.

– Порт и дальние склады, – повторил он. – На «сухую линию» сели двое «водяных» – те, кто обычно держится по реке. Не наши. Они не трогают грузы, они трогают головы. Ищут слабые звенья. Ищут тех, кто за деньги поменяет сторону.

– Слабые всегда меняют сторону, – спокойно сказал Риккардо. – Потому что у слабых нет стороны. У них есть только привычка. Привычка выживать за чужой счёт.

Белла слушала внимательно – эти фразы она знала с детства; на них держалась их реальность.

Анна наливала кофе.

– Дом, – напомнила она тихо.

– Дом – вне этого, – подтвердил Риккардо. – В доме мы не произносим лишних имён, и никого не втягиваем в то, что не должно заходить за порог. Дом – свят.

Он повернулся к Белле.

– Премьера через неделю?

– Через шесть дней, – улыбнулась она. – Два прогонных, один технический, репетиция со светооператорами – и выход.

– В какие часы? – уточнил Антонио.

– Ранний вечер, – ответила Анна за неё. – Она скажет тебе точное расписание, и ты не будешь стоять у сцены, как медведь. Сядешь и будешь аплодировать, когда это уместно.

– Я умею аплодировать, – с достоинством сказал Антонио. – И дышать умею. Только легко забываю, если кто-то кашляет рядом с нашей девочкой.

– Никто не кашляет рядом с нашей девочкой, – ровно произнёс Риккардо, и стало ясно: вопрос закрыт.

Они поели молча. Анна умела готовить так, что молчали даже волки. Белла отставила тарелку, сцепила пальцы на краю столешницы.

– Можно… я скажу? – робко.

– Всегда, – одновременно ответили оба брата.

– Иногда, – начала она осторожно, – мне кажется, что вы забываете, что вне этих карт и линий есть простой воздух. И вы тоже должны его дышать. Я не про слабость, я про то, что камень со временем трескается. Даже гранит.

Антонио усмехнулся.

– Ты мне вчера сказала то же самое другими словами.

– Я повторю завтра, – вспыхнула Белла. – Потому что камень – не то, чем вы должны становиться. Вы должны становиться стеной. Стена держит. Камень – падает.

Анна не скрыла гордости: в девочке вырос правильный язык.

Риккардо кивнул – почти незаметно, как умеют те, кто редко позволяет себе показывать одобрение.

– Мы держим, Белла, – сказал он коротко. – Именно потому, что без клятвы – нет рода.

Эта фраза врезалась в воздух, как печать. Анна поставила перед каждым чашку кофе и тихо добавила:

– И без головы нет шеи, на которой держится корона. Так что ешьте, пейте, думайте – и помните, что корона не должна падать на кухне.

Белла тихо рассмеялась, встала, обняла Анну за плечи.

– Я наверх, – сказала, глянув на братьев. – Вы… не задерживайтесь внизу до рассвета.

– По обстоятельствам, – ответил Антонио. – Но постараемся.

Она ушла лёгкими шагами. За ней – запах канифоли и сцены. Анна переставила тарелки, вытерла стол, задвинула на место соль и перец. Потом, не глядя, поставила на стол ещё один кофейник – сильнее и гуще – и тоже ушла, закрыв за собой дверь.

Остались двое. Ровный свет лампы под потолком, карта на стене, планшет с метками. Риккардо сдвинул к себе боковую тарелку, разложил туда скрепки – словно фигурки. Пальцем подвёл одну к линии порта, вторую – к дальним складам, третью – к мосту.

– Сколько у нас людей на «сухой линии»? – спросил он, не поднимая глаз.

– Достаточно, чтобы держать, – отозвался Антонио. – Недостаточно, чтобы кусаться.

– Значит, кусаться будет не она, – сказал Риккардо. – Кусаться будет тень. Мы не идём лоб в лоб там, где они нас ждут. Мы идём сбоку, там, где они считают, что тишина.

Антонио откинулся на спинку стула.

– План?

– Первое. Отсекаем «слабых» – тех, кто любит дешёвые деньги больше крепких рук. Список в телефоне у Кармона – заберёшь, молча. Второе. «Водяные», что пришли на «сухую линию», – не трогаем. Пусть думают, что их не видят. До ночи завтрашнего дня. Третье. Переадресуем два груза с портовых складов на старую линию через окраины. Для этого нужен человек, который не светился пять лет. Возьмёшь Бруно.

Антонио скривился.

– Бруно – волк. Но старый.

– Поэтому – надёжный, – без тени сомнения. – И – четвёртое. Я сам поеду смотреть на лица тех, кто сегодня собирает улыбки в «отеле на холме». Там будут доноры, старики, пара «благотворителей», которые делают вид, что не считают деньги. Если в зале будет хоть один, кто слушает о нас больше, чем о детях со сцены, я увижу это раньше, чем он меня.

Антонио оживился.

– Ты о том вечере, где все в галстуках и фальшивых улыбках? – хмыкнул. – Скучно как смерть.

– Смерть любит скуку, – спокойно заметил Риккардо. – Там, где скучно, люди расслабляют спины. Там легче ломать.

Он поднял глаза, и в этом взгляде было то, за что его и уважали, и боялись: никакой лишней эмоции, только расчёт – и ответственность за каждого своего.

– Поедешь со мной, – добавил он. – Без фанфар. Охрана – коротко, по первому кругу. Сидеть – в тени, слушать – ушами, а не кулаками.

– А если кто-то «в тени» тронет тебя плечом? – невинно спросил Антонио.

– Тогда ты вспомнишь кухню, – ответил Риккардо. – И не уронишь корону на пол.

Антонио рассмеялся – коротко, живо.

– Ладно, capo. Скажи, во сколько ехать?

– За час до начала. Я хочу посмотреть, кто заходит раньше времени. Люди, которым есть что спрятать, приходят либо слишком рано, либо слишком поздно. Я люблю первых.

Антонио поднялся, разминая плечи. Достал телефон, коснулся экрана, отправляя короткие команды: имена без фамилий, линии без адресов.

– Белла будет танцевать через шесть дней, – напомнил он, уже на ходу. – Я куплю первые ряды.

– Купи серединный, – ответил Риккардо. – Первые ряды – видят зрителей, а не сцену.

– Ты был на сцене? – поддел Антонио.

– Я знаю, как держатся декорации, – произнёс тот и на секунду позволил себе тончайшую усмешку. – И как падают, если их толкнуть под правильным углом.

Антонио кивнул. На миг в его лице мелькнуло то, что видела только семья: не только ярость и сила, но и тень благодарности – за то, что рядом есть тот, кто держит линию, пока ты рвёшься вперёд.

– Едем вдвоём, – подтвердил он. – Галстуки – есть. Аплодисменты – потренирую.

Анна выглянула в проём – как по часам.

– Пальто возьмите, – сказала. – Ночь будет сырая. И если вам предложат «пожертвовать», улыбайтесь. Домашними деньгами не разбрасываются, но улыбка – дешёвая. Умейте платить дешёвым.

– Записал, – кивнул Антонио.

Риккардо накинул пиджак, взглянул в зеркало в коридоре: ровная линия плеч, галстук – как шрам, лицо – без лишних теней. Он умел быть невидимым там, где его ждали, и заметным там, где его не было в списках.

– Анна, – произнёс он уже из холла. – Белле скажи: я приду на прогон. Но она меня не увидит.

– Она всё равно почувствует, – ответила Анна, поправляя ему лацкан. – У вас это общее. Вы всегда рядом, даже когда молчите.

Он опустил взгляд на её руки – старые, сильные, с прожилками – и впервые за вечер позволил себе крошечный кивок, в котором было больше, чем «спасибо».

Дверь мягко закрылась. На крыльце пахло мокрым камнем, городом и скорой ночью. Машина подала свет. Антонио щёлкнул замком, обошёл, сел. Риккардо – рядом.

– В «отель на холме»? – уточнил водитель.

– В «отель на холме», – подтвердил Риккардо и добавил, не меняя тона: – За час до начала. Мы пришли рано.

Колёса тихо тронулись. Дом остался позади – тёплый, собранный, дышащий. Впереди – холёный зал, музыка, благотворительные речи, льстивые улыбки и те, кто приходит слишком рано. Там, среди хрусталя и вежливости, Риккардо собирался искать то, что всегда прячется на виду.

А в другом конце города девушка в серебристом платье ещё не знала, что сегодня чья-то тень ляжет на её вечер – без шума, без имени, но навсегда.

Глава 3. Маски и долги

Зал благотворительного вечера сиял так ярко, что свет люстр казался почти хищным—он не освещал людей, он обнажал их. Хрусталь звенел выше, чем скрипка в оркестровой яме, бокалы звенели как пароль, смех разливался ровным, поставленным фоном. Воздух пах шампанским, белыми лилиями и дорогими духами, в которых всегда угадывается примесь металла.

Ари шла рядом с родителями – между ними, как всегда. Кармен держала её под локоть чуть крепче, чем нужно, будто напоминала: «Не вздумай шагнуть в сторону». Рауль – с тем же отрешенным лицом, которое она помнила с детства: взгляд скользит поверх, в сторону правильных рукопожатий. Они оба улыбались – гладко, зеркально, одинаково. Ари тоже улыбалась. Улыбка у неё была безупречной. Это в доме Вега учили раньше, чем говорить.

«Кукла, – подумала она и тут же внутри усмехнулась. – Сегодня ты – кукла в платиновом футляре».

Платье сидело как влитое: молочно-серебристое, с тонкими бретелями, гладкая ткань обволакивала тело, как вода, и рассыпалась внизу мягкой волной. На запястье – тонкая дорожка бриллиантов, которые не любила, но носила, потому что «семье приличествует». Волосы собраны в высокий гладкий пучок – ни одного выбившегося локона. Макияж – едва заметный, подчеркивающий не столько её лицо, сколько задумку стилиста, нанятого матерью.

– Улыбнись, – прошептала Кармен, даже не повернув головы. – На входе пресс-фотограф.

Ари улыбнулась шире. Вспышки клацнули. Фотографы получили кадр. Она – очередную подпись под тем сценарием, где её роль давно написана.

Музыка всплыла мягче. Их встретили: рукопожатия, кивки, комплименты платья («Бесподобно, Кармен!»), вкрадчивые «Рауль, вы невыносимо долго тянули с этим контрактом, давайте обсудим пару цифр, пока шампанское холодное». Ари слушала, как будто издалека, и кивала, где положено. В какой-то момент она заметила, что идеально умеет изображать интерес, не слыша ни слова. Интерес к чему? К чьим-то яхтам? К чьей-то новой благотворительной инициативе, где деньги на самом деле пойдут в чей-то карман? К своей собственной тени?

Её взгляд скользнул над головами гостей, и на пару секунд показалось, что зал качнулся – или это каблук попал в микротрещину мрамора. Она машинально выровняла шаг. Ничего. Просто зал. Просто вечер. Просто ещё один безупречный кадр, где она – украшение, а не участник.

– Ариэлла, – Кармен легко сжала её локоть, – направо. Сначала приветствуем фонд мистера Форсайта, потом стол «Даллас Траст». Улыбайся. И смотри в объективы мягче.

«Мягче», – отозвалось внутри и укололо. В этом слове была вся мать. Мягче – значит, ещё меньше тебя. Ещё больше фасада.

Ари повернула голову, как учили, на нужный градус, и поймала отражение – в высоком зеркале колонны. Чужая девушка смотрела оттуда, безупречная, гладкая, собранная, с едва заметной улыбкой. Красиво. Пусто.

«Если я прямо сейчас подойду к бару, возьму свечу и подожгу этот драпированный занавес… – мелькнула мысль, как игла. – Они всё равно скажут: какая смелая инсталляция».

Она спрятала усмешку в очередной «приятно познакомиться» и двинулась дальше по залу. Кармен текла рядом как ледяная река. Рауль обозначал силу кивками. Всё шло по плану.

Только план был не её.

Он заметил её ещё на ступенях.

Риккардо пришёл раньше многих – это давало то преимущество, которое он ценил: видеть картинку, пока в ней не начался шум. В тени колонны, не привлекая внимания, он мог долго рассматривать любую деталь – и зал говорить начинал охотнее, чем люди.

Зал говорил и сегодня: о маршрутах подходящих доноров, о точках давления, о длинных кошельках, любящих громкие слова «миссия» и «поддержка талантов». В этом городе он слышал музыку структуры громче скрипичного смычка. Но сегодня его внимание цеплялось не за схему. За линию.

Линия вошла в свет люстры и стала человеком. Серебристое платье. Чёткий, выверенный шаг. Плечи, уведенные назад. Челюсть, податливая для улыбки и слишком твердая для уступок. И глаза, которые смотрели прямо, когда она вспоминала, что у неё есть собственный взгляд.

Ариэлла Вега.

«Кукла», – сказал он себе в прошлый раз, и самому стало смешно: он не любит бросовых определений. Но тогда слово вырвалось. Кукла – потому что стояла посреди зала, как экспонат под стеклом, и в то же время время от времени на секунду оживала, как будто уводила руку из невидимой петли. Он помнил эти секунды. Ради них и запомнил её.

Он опустил взгляд на её правое запястье. Бриллиантовая дорожка – новая, не та, что была на ней в прошлую встречу. Это не имело значения, но он замечал такие вещи по привычке. Привычка к точности – то, что из мальчика делает игрока.

– Риккардо, – вкрадчивый голос у левого плеча. – Вы сегодня один?

Он кивнул, не поворачиваясь. Ему не надо было смотреть, чтобы узнать голос – крупный подрядчик из «Фелтон & Ко». С ним говорили вежливо, даже с оглядкой, но он отвечал так, словно покупал не только их услуги, а и их уверенность в себе.

– Сегодня – нет.

– Прекрасный вечер, – «Фелтон» попытался зацепить разговор об искусстве, о премиях фонда, о том, как это важно – поддерживать молодые таланты.

– Прекрасный, – согласился Риккардо, позволяя словам пройти мимо. Он был занят другим: шёл взглядом вслед за линией серебристого платья. Он никогда не «следил» – он считывал. Расстояния, где она делает шаг назад, где чуть глубже вдыхает, где задерживает взгляд на двери, как животное, приученное всегда знать выход. «Считка» была его второй натурой.

Ари обернулась. Ненадолго. Совсем чуть-чуть, как будто почувствовала, что кто-то составляет её карту по залу. Их взгляды столкнулись на долю секунды. Этого хватило, чтобы зал на вдох застылил.

Она уводит глаза. Верно. Уточняет улыбку. Верно. Держит подбородок выше прежнего. Интересно.

Он повёл плечом и наконец-то повернул голову к надоедливому «Фелтону»:

– Вы уж простите, – сказал ровно, – но у меня встреча.

– Конечно, конечно, не смею задерживать.

И он двинулся в зал. Не прямо к ней. Раньше. Он всегда приходил туда раньше.

В правом секторе – стол «Даллас Траст». Кармен Вега туда рвалась изначально. В левом – «Форсайт». Они уже отметились. По диагонали – бар с глухой стойкой, за которой гости уходят на полтон. Он встал так, чтобы серебристое платье прошло мимо – по плану, написанному не им.

Пока он ждал, взгляд зацепился за Рауля. Чуть в стороне, он слушал какого-то мужчину с плоским голосом. Оттуда долетел обрывок: «…ваша задержка платежей по линии „Северного Лайна“ вызывает вопросы у моих партнёров». Рауль улыбнулся, как улыбаются люди, у которых вчера не было денег, а завтра «точно будут». Риккардо не сменил выражения лица. Он просто переложил одну деталь в голове. «Северный Лайн» – не их прямой актив. Но кто держит «Северный Лайн» через два звена? Его структура. Удобная прокладка, приучившая гордых людей думать, что они расплачиваются «не с ним».

Считать – просто. Удержать в памяти – проще. Отметить – ещё проще. Он сделал отметку: долг. Просрочка. Семья Вега. Поле контакта – «Северный Лайн». Пока – факт. Решения – потом.

Серебристое платье подошло ближе. Кармен потянула Ари вправо. Пара шагов – и Риккардо вышел из тени.

– Добрый вечер, – сказал он. Не громко, но так, что звук разрезал шум. – Ариэлла.

Её имя в его голосе прозвучало как якорь, брошенный в гладкую воду. Ари едва заметно вздрогнула – не от страха, от раздражения, что её поймали с именем на выдохе. Она повернула голову. Взгляд – прямой. Маска улыбки – на месте, но в глазах – живое: «Только попробуй».

– Мы знакомы? – спросила она невинно.

– Дважды, – ответил он. – Ваши вечера любят повторяться.

Кармен уже раскрывала рот – сказать «Ари!» или «молодой человек», или что там принято у людей, организующих чужие жизни. Но в голосе Риккардо было то, из-за чего даже уверенные женщины на секунду теряли нить. Кармен искоса посмотрела на Рауля: тот склонился к кому-то и делал вид, что их рядом нет. Поняв, что помощь не придёт, она скользнула взглядом по Риккардо – оценила костюм, высоту роста, железо в голосе – и решила отойти на шаг. Рядом тут же вырос знакомый – «А, Кармен! Вы прекрасно выглядите!», – и Кармен позволила себя увести. Не потому, что доверяла дочери. Потому что зал. Потому что нельзя устраивать сцены. Потому что «улыбнись» – закон.

Они остались вдвоём – почти. На расстоянии нескольких голосов, но в своём вакууме.

– Вы любите появляться, когда вас не ждут, – сказала Ари. Голос – ровный, как зеркало. Бровь – чуть выше, чем вежливость допускает. Это было красиво.

– А вы любите делать вид, что вас не замечают, – ответил он. – Это занятно наблюдать.

– Наблюдайте за кем-нибудь другим.

– Нет.

Он сказал это так просто, что она едва не выдала реакцию – в уголке губ дрогнула улыбка, которую обычно оставляет за собой острый нож. Она удержала её. И всё же что-то в ней сказало: «Ещё слово – и я сорвусь на искренность». Она отвернулась на долю секунды, будто разглядывая витиеватый карниз, и вернулась к нему взглядом.

– Вы, кажется, перепутали вечер, – произнесла мягко. – Здесь принято дарить чеки, а не заявления.

– Я приношу не чеки, – сказал он. – Я приношу факты.

– И какой факт вы принесли сегодня?

– Что куклы двигаются.

Она улыбнулась честно – наконец-то – и ровно в этот момент захотела уйти. Он понял это раньше, чем она решила. Поэтому он протянул руку – и не к её локтю, как делают мужчины, приглашая пройти к бару. К её ладони. Открытой, напряжённой, живой.

– Потанцуем.

Она посмотрела на его руку, как на оружие. Принять – значит признать игру. Оттолкнуть – значит признать, что рука – не пустяк.

– У меня нет настроения танцевать.

– Это ложь, – сказал он.

– Нахальство, – парировала она.

– Правда, – спокойно закончил он и сделал полшага ближе. – Потанцуем, Ариэлла.

«Скажи «нет», – бросила себе. – Скажи. И развернись. И уходи – в туалет, к матери, к кому угодно». Но она уже знала, что это «нет» будет звучать как «да», просто позже. А она ненавидела проигрывать даже себе. Поэтому Ари положила ладонь в его ладонь – твёрдо. Так, словно давала не согласие, а вызов.

Он повёл её на середину. Толпа расступалась не потому, что их знали, а потому, что в их шаге было что-то, что считывают спиной: кто-то сейчас будет мерить территорию ровно по бордюру рядов.

Музыка сменилась на медленную. Но их движение медленным не было – резкое, точное. Он взял её за талию крепко, чуть жестче, чем позволяется на благотворительных балах. Она подняла подбородок выше. Их ладони сцепились – так, будто там, между пальцев, стянута тугая струна.

– Вы решили, что можете диктовать мне ритм, – сказала Ари. – Не терплю, когда мне указывают, куда шагать.

– Тогда не позволяйте, – ответил он. – Но я всё равно поведу.

– Вы – привыкший к власти мужчина, – улыбнулась она мягко. – И вам мерещится, что любой шаг – ваше решение.

– Мне не мерещится, – сказал он, не меняя темпа. – Я привык добиваться.

– Удобная привычка.

– Полезная.

– Для вас, – уточнила она.

– Для всех, кто рядом со мной.

– Печально за них.

Он скользнул взглядом по её лицу. В этом взгляде не было пошлости – только фиксирование: как у неё дрожит ресница на слове «печально», как резче обозначилась скуловая линия, когда она произнесла «рядом». Он всё отметил и убрал в ту часть памяти, где хранит ходы.

– Вы боитесь, – сказал он так, будто констатировал погоду. – Но вы гордитесь тем, как хорошо прячете страх.

Ари улыбнулась, не отводя глаз:

– Я не боюсь. Я осторожна. Научилась с детства.

– Это заметно, – кивнул он. – Осторожные часто живут рядом с теми, кто заменял им воздух приказами.

Она не дала себе дрогнуть. Но в животе, под платьем, на секунду всё сжалось. Позвонки будто стали чересчур чувствительными, и любой вибрирующий аккорд отдался внутри.

– Вы психолог? – спросила спокойно.

– Нет, – сказал он. – Я – тот, кто видит.

– И что вы видите сейчас?

Он наклонился ближе – не настолько, чтобы это было неприлично, но достаточно, чтобы её парфюм стал его воздухом.

– Что из всего этого зала только вы – не бутафория. И это раздражает вас сильнее, чем я.

Она засмеялась – коротко, низко, как смеются те, кому не привыкли отвечать вслух. Смех и правда вышел искренним.

– Неплохо, – сказала. – Но не оригинально.

– Оригинальность оставим тем, кто живёт в хештегах, – ответил он. – Я предпочитаю точность.

Они молчали несколько тактов. Он вёл – так, как ведут люди, у которых каждое движение – выстроенный вектор. Она держала – так, как держат не потому, что принуждают, а потому, что не собираются уступать. Никто из них не делал ошибок. Но это был не танец из учебника. Это была дуэль, в которой оружие – дыхание ближе, чем уместно, и слова острее, чем дозволено.

– Почему вы ко мне подходите, – спросила она наконец. – В этом городе полно женщин, которым вы понравитесь больше. Менее… конфликтных.

– Потому что вы – не менее, – ответил он. – Вы – больше.

– Больше… чего?

– Мне ещё предстоит измерить.

– Не уверена, что мне нравится, что вы что-то там собираетесь во мне измерять.

– Вы любите точные ответы?

– Я люблю, когда меня не считают задачей, – отрезала она.

– Вы – решение, – сказал он. – Но это я оставлю на потом.

Она кивнула, будто согласилась с чем-то, и ровно в этот момент поняла: он не лжёт. Он действительно оставил это «на потом». Что «это» – она не знала. И оттого стало холоднее – на секунду, ровно настолько, чтобы кожа под платьем пошла мурашками.

Музыка сменилась. Он остановился. Но её руку не отпустил сразу – задержал на долю мгновения дольше. Это «дольше» было не приличествующим. Это было заявкой.

– Вы слишком уверены, – сказала она тихо.

– Вы – слишком красива, чтобы я делал вид, что не уверен, – ответил он. И в его голосе впервые мелькнуло что-то, что не было сталью.

Она выдернула ладонь – не резко, но отточенно. И повернулась. Он не попытался удержать. И это раздражало сильнее. Потому что этот человек, казалось, мог всё – и в то же время выбирал, где не делать ничего. Это был новый для неё вид власти. Не давление – контроль.

Она сделала шаг – второй – к ближайшей колонне, где тень чуть гуще. Сердце билось слишком гибко, как будто пыталось ускользнуть между рёбер. Она сцепила пальцы, спрятала ладони в складках платья, перевела дыхание. «Возьми себя в руки». Взяла. Вернулась взглядом в зал. Мать стояла на расстоянии двух столов и уже пыталась поймать её взгляд. Ари отвела глаза – впервые за вечер.

Он не двинулся вслед. Просто сместился в другой сектор. Так, чтобы видеть и вход, и бар, и её. Она почти почувствовала это смещение – как в комнате, где кто-то переставил мебель. И ей захотелось – до злости – выйти в открытую дверь.

Она взяла бокал у подноса официанта, сделала глоток. Холодное иглообразное шампанское немного приглушило дрожь в солнечном сплетении. Голос рядом заставил её чуть повернуть голову:

– Ариэлла, дорогая, вы сегодня сияете, – женщина лет сорока пяти, драгоценности на шее звенят при каждом слове.

«Как всегда», – отозвалось. Она улыбнулась – как всегда. Ответила – как всегда. И думала о другом.

О том, как он сказал её имя. О том, как легко положил на стол фразу «куклы двигаются». О том, как его рука держала её талию. Жёстко. Слишком. Но ни на миллиметр не позволив себе того, что можно назвать «бесстыдством». Это было хуже. Это было точнее.

Она выдохнула. «Прекрати».

С другой стороны зала Риккардо сделал то, что умеет лучше всего: ушёл в тень, оставаясь центром собственных координат.

Он видел, как она пьёт шампанское слишком быстро – два коротких глотка, чтобы удержать внутреннюю высоту. Видел, как Кармен её «нашла» и тут же подалась к ней, как корабль к маяку, требуя: «Вернись в строй». Видел, как Рауль кивнул какому-то мужчине и отвёл его в сторону – туда, где разговоры мягче слушают стены. Ему не нужно было читать по губам, чтобы знать, о чём там – «Северный Лайн», перекидки, сроки, «понимаете, Рауль, мы же друзья…».

«Друзья, – подумал он спокойно. – Это слово всегда слышно перед тем, как кто-то попросит ещё неделю».

Никакой жёсткости на лице. Спокойствие. Спина свободная. В голове – сетка. На ней – узелки: Филадельфия, порт, два звена прокладок, «Северный Лайн», Вега. Срок. Эскалация. Вариантов несколько – от тихого перекупа их контактного до публичного урока. Он не любил публичные уроки без надобности. Глупо тратить шум, когда работает тишина.

Долги – не эмоция. Долги – математика. Он отметил: расплатиться придётся. «Когда» – решит позже. «Чем» – тоже. Пока – факт: зал, где он танцевал с женщиной, чьи родители должны ему деньги.

Он перевёл взгляд на неё – ещё раз, просто, чтобы убедиться, что его считывание остаётся точным. Она стояла чуть впереди матери, на полшага, как на тонком льду. Улыбалась кому-то из доноров. Чуть опустила взгляд – на секунду. И снова подняла. Броня закрылась. Но он уже видел, где у этой брони шов.

– Брат, – за спиной возник голос Антонио, как это с ним всегда бывает – бесшумно. – Ты, кажется, забыл, как дышать. У тебя с лицом что-то.

– Со мной – никогда, – ответил Риккардо, не оборачиваясь. – Ты вовремя.

Антонио криво усмехнулся и посмотрел туда же.

– Она? – не вопрос, констатация. – Слишком гладкая. Скучно.

– Нет, – сказал Риккардо. – Не скучно.

– Мать её – ледяная, – продолжил Антонио, щурясь. – Отец – липкий. Не люблю таких.

– Я тоже, – кивнул Риккардо. – Впрочем… – он незаметно кивнул в ту сторону, где Рауль исчез с человеком, ответственных за их прокладочную линию. – Там скорее не липкость, а пустота на счёте. И на горизонте.

– Долги?

– Живые, – сказал он.

Антонио свистнул беззвучно, губами:

– Интереснее.

– Позже, – отрезал старший. – Сегодня – не об этом.

Антонио покосился на него внимательнее, уголки губ приподнялись:

– Понял. Сегодня – ты танцуешь.

– Я уже потанцевал, – ответил Риккардо. – И мне хватило.

– Точно? – протянул Антонио лениво. – Судя по тому, как ты стоишь, – нет.

– Мы уходим, – спокойно произнёс Риккардо, будто речь шла о смене курса на реке. – Через пять минут. Позвони нашим – пусть подготовят завтрашнюю встречу. И уточни тихие входы по «Северному Лайну».

– Сделано, – коротко кивнул Антонио, уже доставая телефон. – А её?

– Её – оставь в покое, – сказал Риккардо. – Пока.

Антонио фыркнул:

– «Пока» – это твоё любимое слово.

– Потому что оно – честнее всех остальных, – ответил он.

Он посмотрел на зал ещё раз – последний. На свет, который больше похож на нож, чем на свет. На людей, которые смеются так, будто от смеха зарастают дыры в их расчётах. На женщину в серебристом, которая держится на полшага вперёд, даже когда её тянут назад.

Он двинулся – не к ней. К выходу. С тем самым спокойствием человека, который принял решение, но не сообщил об этом никому, кроме себя.

И перед тем как свеча дверей поймала его профиль, он бросил взгляд на неё в последний раз. И сказал внутри – без голоса, без пафоса, сухо, как выносит вердикт врач: «Встретимся ещё».

Ари видела, как он уходит, хотя и не смотрела в ту сторону. Бывает: зал подсказывает тебе, чей силуэт исчез. Её спина впервые за вечер расслабилась на полсантиметра. «Хорошо». Смешно, но ей вдруг стало свободнее дышать. Она поймала взгляд матери – ледяной, точный: «Что это было?» – и ответила ему взглядом: «Ничего». Это было почти правдой. Потому что ничего – ещё. Всё остальное – потом.

– Улыбнись, – сказала Кармен.

Ари улыбнулась. Слишком устало, чтобы быть безупречной, и впервые за вечер – по-настоящему.

В машине, которая мягко резала ночной воздух по дороге из отеля до дома, Антонио листал короткие сообщения, как перетасовку карт.

– Завтра в девять, – сказал он. – Старый причал. Контакт «Северного Лайна» подтвердил. Придёт с «доверенным лицом». Я не люблю «доверенные лица».

– Их любит трусость, – ответил Риккардо. – Но сегодня я щедр.

Он откинулся на спинку и прикрыл глаза – на секунду. Не потому, что хотел отдохнуть. Потому что хотел убрать картинку – серебристое платье, ладонь, которую он держал, и голос, который резал его фразы, как тонкий нож.

– К вечеру мы закончим, – сказал он. – И к ночи – начнём.

– Что? – лениво спросил Антонио.

– Игру, – открыл глаза Риккардо. – Ту, которая стоит дороже всех благотворительных вечеров вместе взятых.

Антонио улыбнулся волчьей тенью:

– Ты, как всегда, говоришь красиво, когда хочешь крови.

– Я говорю точно, – ответил он. – А кровь – это уже стилистика.

Машина набрала скорость. В окне поплыли огни. Внутри – та тишина, которая всегда предшествовала его решениям. Он не любил громких слов. Он не любил спешки. Он любил неизбежность.

И она уже двигалась к нему – ровно, как стрелка секундной стрелки к новой отметке.

Глава 4. Маска и свобода

Утро в доме Вега снова началось с крика.

– Ты не выйдешь из дома в этом! – Кармен Вега стояла в дверях спальни дочери, сложив руки на груди, словно королева на троне. Её голос резал, как нож, и даже тёплый свет из окна не смягчал холодного взгляда.

Ариэлла сидела перед зеркалом. Красная помада блестела на губах, короткое чёрное платье сидело идеально, кожаная куртка небрежно лежала на спинке кресла. Она проводила кисточкой по ресницам, растягивая удовольствие момента. Усмешка скользнула по её лицу.

– Мам, мне двадцать три. Я сама выбираю, что надеть.

– Это позор, – Кармен шагнула ближе. – Вульгарность. Ты позоришь семью.

Ари медленно повернулась, её глаза блеснули, будто два клинка:

– Нет, мама. Я просто выгляжу так, как хочу. И впервые в жизни это не твоё дело.

Тишина повисла, но ненадолго. В коридоре послышался шорох, и в дверях появился отец.

Рауль Вега, высокий, в сером костюме, с газетой и неизменным стаканом кофе в руке. На его лице не было эмоций – лишь усталое равнодушие человека, который слишком привык к чужим спорам.

Он оглядел дочь так, словно она была очередной строкой в расписании встреч.

– Сегодня ты должна быть безупречной, – произнёс он холодно. – Без скандалов. Без сцен.

Ари фыркнула, встала, схватив куртку и сумку.

– Как всегда. Кукла для ваших игр. – Она прошла мимо них, пахнув парфюмом и вызовом, и захлопнула дверь так, что по стенам прошла дрожь.

Кармен закатила глаза.

– Когда-нибудь эта девчонка погубит нас.

Рауль сделал глоток кофе и спокойно развернулся:

– Или вытащит нас в свет. Иногда я сам не уверен, кто из нас живёт правильно.

Кармен зло посмотрела на мужа, но промолчала.

На улице было свежо. Солнце только поднималось над городом, и запах весны смешивался с бензином и дымом. У ворот стояла машина с водителем, но Ари махнула рукой:

– Пешком.

Каблуки звонко стучали по асфальту, в каждом шаге чувствовался вызов. Прохожие оглядывались, кто-то шептался, кто-то откровенно улыбался, но она не обращала внимания.

Телефон завибрировал в руке. На экране – «Мия».

– Привет, красавица, – голос подруги звучал тепло. – Как ты?

Ари закатила глаза, хотя Мия её не видела.

– Всё как всегда. Утро началось с войны из-за платья. Мама опять устроила спектакль, а отец смотрел так, будто я его очередной проект.

– Ничего нового, – вздохнула Мия. – Но, Ари… если однажды ты скажешь «хватит», знай – я приеду за тобой. Или ты ко мне. В Вегасе места хватит.

Ари чуть улыбнулась, перешагивая через лужу.

– Вегас… звучит слишком громко для меня.

– А ты громкая, просто дома заставляют шептать, – твёрдо сказала Мия. – Запомни: если что-то пойдёт не так – звони. В любую секунду.

– Знаю, – тихо ответила Ари. – Спасибо.

Их разговор затянулся ещё на несколько минут – они вспомнили школьные выходки, как убегали с уроков, как вместе клялись «никогда не становиться копиями своих родителей». Только рядом с Мией Ари могла быть собой до конца.

Они попрощались, и Ари убрала телефон в карман куртки. На сердце стало чуть легче.

Центр Филадельфии встретил её другим воздухом. Здесь всё было живым: кофейни, запах свежеиспечённых булочек, уличные музыканты с гитарами, смех студентов.

Ари вошла в любимое кафе на углу, где уже ждала Лия. Подруга вскочила и обняла её.

– Ух ты, – присвистнула Лия, окинув взглядом её наряд. – Ты похожа на катастрофу в платье. Красивую катастрофу.

Ари рассмеялась и заказала кофе.

– Пусть хоть кто-то в этом городе будет живым.

Они уселись у окна.

– Слушай, – начала Лия, подперев подбородок ладонью. – Ты правда никогда не думала о парнях?

Ари изогнула бровь.

– О парнях думаю. Но о нормальных. А у меня всегда попадаются те, кто любит играть.

– Играть?

– В контроль. В ревность. В то, что я кукла, – Ари усмехнулась и сделала глоток. – А я не игрушка.

Лия хитро улыбнулась:

– Может, они просто тебя боятся?

– Они все меня боятся. В школе я была «ледяной принцессой», потом «куклой». А ты же знаешь правду: я самая взрывная из всех.

Лия прыснула:

– Помнишь вечеринку, где ты швырнула бокал в придурка, который лапал официантку?

– Зато все замолчали, – ухмыльнулась Ари.

– И тебя выносили три охранника, а ты кричала, что напишешь жалобу в ООН.

Обе расхохотались. Смех был лёгкий, настоящий. Ари редко позволяла себе быть такой.

– Вот это ты, – сказала Лия мягко. – Настоящая.

Ари вздохнула:

– Дома я всегда в маске. Там я чужая.

– Так сними её. Сегодня у нас вечеринка. И я хочу видеть там эту самую Ари.

Вечером квартира друга Лии превратилась в хаос. Музыка била по ушам, свет мигал, запах вина и табака смешивался с парфюмом.

Ари вошла – и словно ожила. Куртка полетела на диван, каблуки врезались в ритм, волосы распустились. Она смеялась, танцевала, поднимала бокал и чувствовала, как внутри горит жизнь.

Парни пытались пригласить её на танец, кто-то шептал на ухо, кто-то робко прикасался к её руке, но Ари играла по своим правилам. Танцевала так, чтобы у всех перехватывало дыхание, а потом уходила, оставляя их ни с чем.

– Вот она, моя Ари! – кричала Лия, держа бокал над головой.

– За свободу хоть на одну ночь! – выкрикнула Ари и осушила свой бокал.

Толпа кружила, музыка гремела. Здесь её никто не называл куклой. Здесь она была собой.

Когда музыка стихла, они вдвоём вывалились на улицу, смеясь и цепляясь друг за друга. Ночь была тёплой, улицы полупустыми, фонари золотили асфальт.

– Завтра ты снова будешь принцессой Вега, – сказала Лия, пытаясь поймать такси. – Но сегодня ты была огнём.

Ари улыбнулась, села в машину:

– Спасибо. Ты одна из немногих, кто помнит, какая я на самом деле.

Такси мягко тронулось, увозя их в квартиру Лии.

Там было тихо. Немного вина, запах духов, мягкий диван. Лия рухнула на подушки, Ари сняла каблуки и села в кресло, вытянув ноги.

– Спи здесь, – сонно пробормотала Лия. – Завтра отвезу тебя домой.

Ари кивнула, устроилась рядом. Музыка ещё звенела в голове, сердце билось в такт ритмам. Но сквозь смех и усталость пробивалась мысль: завтра снова дом. Снова мать. Снова маска.

Она закрыла глаза и прошептала в темноте:

– Хоть бы эта ночь никогда не кончалась.

За окном на улице загорелись фары машины. Двигатель работал тихо, и в тени кто-то сидел, наблюдая за домом.

Ари этого не знала. Она спала, впервые за долгое время улыбаясь.

Глава 5. Тень за её спиной

Утро в доме Рицци всегда начиналось одинаково. Неважно – солнце ли вставало над Филадельфией или небо заливало дождём, в этих стенах царила одна и та же тишина. Густая, вязкая, такая, от которой новички замирали и теряли дар речи. Для них она казалась спокойствием, но те, кто жил здесь давно, знали: это не мир. Это предупреждение. Дом Рицци дышал угрозой.

Риккардо проснулся рано, как всегда – без будильника. Сон для него давно перестал быть отдыхом. Ночь – время работы. Утро – время контроля. Его организм привык к этому, как тело привыкло к шрамам и костяшки – к крови. Часы показывали шесть утра, когда он уже сидел в кабинете. Панорамное окно пропускало в комнату первые лучи, но свет здесь выглядел чужим.

На столе – чашка крепкого эспрессо. В руках – телефон. Риккардо пролистывал сообщения, быстро и чётко, как карты в колоде. Несколько звонков – короткие, без эмоций: пара складов на окраине, двое людей, которые слишком много болтали, старые связи, которые приходилось рвать. Всё это было рутиной. Рутинной и кровавой.

Закончив, он набрал другой номер. Голос на том конце сразу стал напряжённым.

– Да, босс.

– Девушка, – сказал Риккардо. – Вега. Ариэлла. Я хочу знать каждый её шаг.

– Понял.

– Отчёты каждый час. Если хоть на минуту потеряешь её из виду – потеряешь глаза.

Он отключил, даже не дослушав ответ.

Ари.

Он видел её на вечере. Видел, как она держала голову прямо, хотя мать и отец буквально вцепились в неё, словно в куклу. Видел её глаза – гордые, но одновременно пустые. И именно эта смесь зацепила. Она не сломана, но и не свободна. А такие люди – самые опасные. И самые интересные.

День прошёл в делах.

Антонио уехал в порт – проверять охрану и грузы. Его младший брат был бурей в плоти: там, где требовались крики, угрозы и удары кулаком, Антонио был незаменим. Его ярость работала лучше любых переговоров.

Белла – их свет, их слабость – ушла в студию. У неё был прогон перед премьерой. На сцене она дышала, жила, и никто не смел мешать ей.

Риккардо же остался в кабинете. Карты, списки, накладные, отчёты. Иногда его пальцы касались холодного металла пистолета, лежащего рядом на столе. Для него это было не оружие, а продолжение руки. Как перо для писателя или скальпель для хирурга.

Телефон завибрировал.

– Босс, – голос его человека был чётким. – Она в кафе. С подругой. Сидят, болтают.

– Пусть болтают. Смотри, кто рядом.

Прошёл час. Новый звонок.

– Они ходят по магазинам. Смеются. Потом парк. Фото делают.

Риккардо откинулся на спинку кресла. Его губы дрогнули. Смех Ари он ещё не слышал. Но ему хватило слов, чтобы понять: она умеет быть другой. Умеет жить, когда ей дают возможность.

Вечером – новый отчёт.

Кабинет Риккардо утопал в тишине. Часы на стене отмеряли секунды, а он сидел за столом, не притрагиваясь к бокалу вина. Его взгляд блуждал по карте, но мысли были далеко от маршрутов и складов.

Ариэлла Вега.

Он ещё не понимал до конца, зачем она так зацепила его. Было в её взгляде что-то, что не давало покоя: смесь гордости и усталости, дерзости и пустоты. Она могла улыбаться, могла спорить, могла делать вид, что свободна – но он видел в этом трещины.

Риккардо никогда не ошибался в людях. Если его взгляд цеплял кого-то, этот человек рано или поздно оказывался в центре его игры. Так было всегда. Это не выбор, а инстинкт. И всякий, кто однажды попадал в поле его внимания, уже не жил по своим правилам.

Телефон завибрировал. Он ответил сразу, но не убрал холод из голоса.

– Босс… – голос чуть сбился. – Они поехали в клуб.

Тишина повисла на несколько секунд.

– В клуб?

– Да. Музыка, шум. Она там.

– С кем?

– Только с подругой. Но много людей рядом.

Риккардо медленно поднялся из кресла. Его лицо оставалось спокойным, но пальцы сжались в кулак.

– Слушай внимательно, – его голос стал ледяным, как клинок. – Если хоть один человек подойдёт к ней ближе, чем на метр, я хочу крови. Твоей или их – мне всё равно.

– Понял.

Он отключил телефон и снова посмотрел в окно. Вечерняя Филадельфия погружалась в ночь. Где-то там Ари танцевала, смеялась, жила. И каждый её шаг теперь принадлежал ему.

Ближе к полуночи во двор особняка въехала чёрная машина.

Риккардо уже ждал. В руках – пистолет. Рядом – Антонио. Младший брат рвался в драку ещё до того, как понял, с кем.

– Опаздывает, – буркнул Антонио, закуривая.

– Или проверяет, – спокойно ответил Риккардо.

Ворота открылись. Из машины вышел мужчина. Крыса. Так называли тех, кто однажды служил, а потом начал сливать информацию врагам. Этот был именно таким.

– Босс, – начал он, – я хотел объяснить…

Выстрел заглушил слова.

Пуля вошла прямо в лоб. Мужчина рухнул на асфальт, кровь растеклась тёмным пятном.

Антонио хрипло рассмеялся:

– Вот и объяснил.

Риккардо убрал пистолет в кобуру. Его лицо не изменилось. Для него это был не поступок, а дыхание. Он не разговаривал с крысами. Он убивал их.

– Уберите, – бросил он двум людям, стоявшим в тени. – Тело в реку. Пусть Чикаго ищет в воде свои ответы.

Поздним вечером он снова оказался в кабинете. На столе – бокал вина. На карте – красные линии маршрутов. В его голове – тишина. Но в этой тишине звучало одно имя.

Ариэлла.

Он видел, как её родители держали её на вечере. Рауль Вега – холодный и жёсткий, как камень. Кармен – с лицом, в котором было больше льда, чем жизни. Он знал их давно. Знал и другое: их бизнес держался на нитке. Долг перед его фирмой висел слишком долго.

– Завтра, – тихо сказал он, глядя на карту. – Завтра мы вернём долги.

Он сделал глоток вина и поставил бокал на карту. Вино пролилось, красные капли растеклись по Филадельфии, будто кровь.

Этой ночью город спал. Но в доме Рицци никто не закрывал глаз.

Антонио снова курил у окна. Дым клубился в воздухе, а его глаза горели нетерпением. Он ждал новой драки, новой крови.

Белла танцевала босиком по пустой гостиной. Её движения были мягкими, почти невесомыми, но в каждом из них читался протест. Она танцевала для себя, тихо, чтобы не мешать другим, но её тело всё равно говорило громче, чем слова.

Анна молилась в своей комнате. Её голос был едва слышен, но он был якорем. Для них троих она была единственным напоминанием, что у них когда-то была семья, а не только война.

А Риккардо сидел за картой. Его пальцы медленно скользили по линии, ведущей к дому Вега.

Завтра.

Он уже знал: завтра Ариэлла перестанет быть просто красивой фигурой на шахматной доске.

Глава 6. Цена жизни

Утро началось непривычно спокойно.

Ариэлла проснулась не в своей холодной, безупречной комнате с мраморным полом и тяжёлыми шторами, а в тёплой, слегка хаотичной квартире Лии. Комната пахла кофе и ванильными свечами, плед был сброшен на пол, а рядом на стуле валялись джинсы и яркий свитер. Всё здесь было живым, тёплым, настоящим. Не музей, не клетка.

Ари потянулась, зарываясь лицом в подушку, и услышала сонное бурчание рядом.

– Ты всегда так двигаешься? – простонала Лия, переворачиваясь на другой бок. – Я думала, ты ангелочек во сне, а ты швыряешь подушки, будто дралась с ними всю ночь.

Ари рассмеялась, подхватила подушку с пола и запустила в подругу.

– Считай, что у меня был тяжёлый бой. Победила, кстати.

– Да уж, – Лия села, растрепанная, но счастливая. – Ты хотя бы не храпишь, как моя двоюродная сестра.

Они засмеялись обе. Смех был лёгкий, утренний, без того напряжения, которое всегда висело в доме Вега.

Через полчаса они уже сидели в маленьком кафе у дома. Это место было любимым у Лии: дешёвый кофе, тёплые булочки, запах корицы и постоянный гул людей. Ничего роскошного – зато уютно.

Ари взяла капучино и круассан, а Лия – крепкий чёрный кофе и тосты с авокадо. Они устроились у окна, откуда было видно, как мимо бегут прохожие, как дети тащат за собой собак, как старушки ругаются на скользкую плитку.

– Вот скажи, – Лия откинулась на спинку стула, уставившись на подругу, – почему ты не переедешь ко мне?

Ари замерла с чашкой в руках.

– Что?

– Ну серьёзно, – продолжила Лия. – У меня, конечно, не дворец, как у тебя, но зато стены не давят. Мы могли бы жить вместе. Ты бы работала, я бы тебя прикрывала. И, может быть, наконец-то ты зажила бы своей жизнью.

Ари усмехнулась, но в глазах мелькнуло что-то другое.

– Ты ведь снова думаешь, что твои родители не позволят? – Лия чуть склонила голову.

Ари поставила чашку на стол, вздохнула.

– Они не просто не позволят. Они уничтожат меня. Ты же знаешь, что им нужно. Идеальная дочь, идеальная картинка. Если я сбегу… они никогда не оставят меня в покое.

– Ари, – Лия положила ладонь на её руку, – они уже держат тебя в клетке. И чем дальше ты ждёшь, тем выше становятся стены. Когда-то это должно закончиться. Но первый шаг должна сделать ты.

Ари задумчиво смотрела на витрину напротив, где мальчишка-бариста протирал стекло. Мысли крутились быстрее слов. «Первый шаг». Звучало страшно. Но ещё страшнее – остаться там, где она есть.

– Я всегда мечтала о другом, – призналась она тихо. – О работе. О том, чтобы писать. Чтобы ездить по городам, смотреть, наблюдать, рассказывать истории. Журналистика – это же то, что мне нравится. Не скучные вечера, не наряды и маски. А настоящая жизнь.

– Так иди к этому, – просто сказала Лия. – Ты же помнишь, как горели у тебя глаза, когда ты писала первые статьи на своей работе? Ты жила этим, Ари.

Ари улыбнулась краем губ.

– Помню. Только мои родители ненавидели это. Они считали, что это «позор» для семьи. Мол, дочь Вега должна сидеть в бриллиантах, а не бегать по редакциям. Они заставили меня уйти, хотя я… я действительно любила эту работу.

– Ну и пусть. – Лия пожала плечами. – Это их проблема, не твоя. Твоя жизнь – только твоя.

Ари глубоко вдохнула.

– Может быть… может быть, ты права.

– Конечно, права, – самодовольно улыбнулась Лия. – Просто подумай об этом. Если решишься – знай, я рядом. Мы справимся.

Разговор перетёк в шутки и болтовню. Лия рассказывала истории про соседей, которые ссорились из-за парковки, Ари смеялась, подшучивая над её страстью влезать в чужие конфликты.

– Ты ведь на самом деле обожаешь хаос, – поддела Лия. – Просто скрываешь это под своим «ледяным» взглядом.

– Хаос? – Ари усмехнулась. – Может быть. Но я люблю шум, где можно быть собой. Где можно кричать, смеяться, танцевать. А не улыбаться фальшиво в зале с канделябрами.

Лия подняла бокал с кофе, будто тост.

– За то, чтобы ты перестала быть куклой.

Они чокнулись чашками и рассмеялись.

Когда они вышли из кафе, город уже шумел. Машины сигналили, люди спешили по делам, ветер гнал запах свежего хлеба от пекарни за углом. Ари вдохнула полной грудью и впервые за долгое время почувствовала, что живёт.

Но где-то внутри сидела тяжёлая мысль: «Сколько ещё продлится это чувство свободы?»

Потому что рано или поздно придётся возвращаться домой. И снова надевать маску.

Она посмотрела на Лию, которая болтала о том, что вечером у них будет вечеринка у знакомых. И вдруг поняла: если бы у неё был выбор, она бы осталась здесь навсегда. В этой квартире, в этом городе, в этой простой свободе.

Ари кивнула сама себе. «Надо думать. Надо решать».

И, может быть, Лия права – пора делать первый шаг.

Ари возвращалась от подруги.

Ночь выдалась шумной, настоящей, живой – такой, в какой она чувствовала себя собой. И даже когда машина свернула к родительскому особняку, настроение не испортилось. Ей хотелось верить, что этот свет внутри продержится дольше.

Она толкнула массивную дверь.

Дом встретил привычной тишиной. Всё выглядело так же, как всегда: мраморный пол блестел, хрусталь в вазах сверкал, по коридорам тянуло холодом кондиционеров. Но в этот раз тишина была иной. В ней слышался гул, низкий, натянутый, будто сам дом затаил дыхание.

Каблуки Ари гулко стучали по полу, шаги отдавались эхом.

И тут она услышала голоса. Грубые. Жёсткие. Не из её мира.

Она замерла. Ладонь легла на грудь. Сердце билось так сильно, что казалось – его услышат.

Шаг. Другой.

Чем ближе к гостиной, тем явственнее становились звуки: короткие приказы, шорох оружия, глухие удары.

А потом она вошла.

Картина обожгла глаза.

Гостиная, сияющая и вылизанная до блеска, была превращена в чужое пространство.

По периметру стояли мужчины в чёрных костюмах, с оружием наготове. Воздух был густым, натянутым от готового насилия.

На коленях, прямо посреди мраморного пола, стояли её родители.

Кармен – обычно безупречная, холодная, словно вырезанная изо льда. Теперь – растрёпанные волосы, смазанная тушь, глаза полные отчаяния. Она рыдала всхлипывающими рывками, пальцы сцепились так крепко, что побелели костяшки.

Рауль – тот самый, чей голос всегда звучал железом. Теперь сгорбленный, серый лицом, губы дрожали. Он бормотал что-то невнятное, будто молитву.

Ари остановилась в дверях. Её тело будто окаменело.

– Ч-что… – голос сорвался. – Что здесь происходит?

И тогда она увидела его.

Риккардо Рицци.

В идеально сидящем костюме, с прямой спиной и лицом, в котором не отражалось ничего. Спокойный, как будто происходящее было всего лишь деловым ужином. Но глаза… В них – тьма. Ледяная, бездонная. Его взгляд был приговором.

Он шагнул ближе.

– Что происходит? – его голос звучал низко и ровно, но каждое слово резало воздух. – Происходит то, что ваши родители задолжали мне.

Ари пошатнулась, как будто земля под ногами стала зыбкой.

– Что? – она метнулась взглядом к матери, к отцу. – Это правда?

Рауль поднял голову. И впервые в его глазах она увидела не гордость, а страх.

– Ари… – он сглотнул, голос сорвался. – Я… Я обещал вернуть… у меня не было выхода…

– Не было выхода? – рыкнул Антонио, тяжёлый, яростный, со злобной ухмылкой. – Ты жрал деньги Рицци и думал, что мы забудем? Что долги стираются? Долг – это клеймо. Оно горит до конца.

Кармен в слезах потянулась к дочери, руки дрожали так, будто она готова была рухнуть.

– Ари, сделай то, что они хотят! – её голос сорвался, полный паники. – Сделай, слышишь?!

Риккардо перевёл взгляд на Ари. Тёмный, прожигающий, как клеймо.

– Ты готова заплатить за их ошибки?

Дрожь пробежала по её телу.

Она подняла взгляд.

– Что вы от меня хотите?

Риккардо задержал паузу. На губах дрогнула тень усмешки.

– Я хочу тебя.

Ари моргнула.

– Что?

– Это цена их жизни, – холодно сказал он. – Они дышат, потому что я так решил. Их дыхание теперь стоит тебя.

Антонио скривился, пальцы скользнули по пистолету.

– Зачем играть, брат? Давай пуля в лоб – и весь долг закрыт.

– Нет! – Кармен вскрикнула и рухнула лицом в пол. – Пожалуйста! Мы всё сделаем! Ари, сделай, что он говорит!

Рауль дрожал, как тростинка. Голос сорвался:

– Риккардо… Я прошу… не трогай нас… я… я всё отдам… всё… только не убивай…

Ари закрыла глаза. Мир плыл.

И всё же она выпрямилась, горло жгло, руки дрожали.

– Согласна. Пожалуйста… не трогайте их.

Риккардо прищурился.

– Громче.

– Согласна! – её голос прорезал тишину. Она сделала шаг вперёд, колени дрожали, но она встала прямо перед ним. – Только оставь их в живых. Пожалуйста.

Риккардо смотрел на неё долго. Будто пробовал её на прочность. Его взгляд прожигал насквозь, в нём не было жалости – только холодная тьма.

– Любая твоя ошибка, – произнёс он медленно, отчеканивая слова, – и мои люди придут к твоим родителям.

Он наклонился ближе, шёпотом, от которого мороз пошёл по коже:

– Я не повторяю дважды. И ошибок не прощаю. Твоя жизнь теперь принадлежит мне.

Ари только сейчас поняла, что плачет. Слёзы катились по щекам, но она даже не замечала их.

Антонио рыкнул, бросив взгляд на родителей:

– Смотри на них, Рик. Слабые, ничтожные. – Он сплюнул в их сторону.

– Тише, – отрезал Риккардо.

Он сделал знак. Люди подняли Кармен и Рауля с колен. Оба были белыми, как мел, глаза – пустые.

Риккардо произнёс ровно, без эмоций:

– Я забираю у вас всё. Этот дом. Ваши деньги. И жизнь вашей дочери. Проваливайте. Пока я не передумал.

Родители рванулись к выходу. Они убегали, спотыкаясь, не оглядываясь – трусы, готовые бросить всё, лишь бы сохранить собственные жизни.

Ари стояла в шоке. Смотрела, как родители исчезают за дверью, и не верила, что это происходит. Всё внутри кричало: «Ты сошла с ума. Ты только что отдала себя в руки тьмы. Ты пошла в клетку». Но слова уже были сказаны. И обратного пути не было.

Риккардо шагнул ближе. Его пальцы коснулись её подбородка, заставив поднять голову.

Она смотрела в его глаза, в которых не было света. И пыталась найти там хоть что-то.

– Ты ищешь свет? – его губы дрогнули в тени усмешки. – Запомни: тьма живёт в нас. А свет всегда умирает в других.

Ари задержала дыхание. В мыслях вихрем пронеслось: «Смогу ли я когда-нибудь увидеть свет сквозь эту тьму? Или его глаза – это и есть мой приговор?»

Она резко вырвалась. Но его хриплый смех ещё долго звенел в ушах.

Эта ночь стала границей.

Больше не было маски бала.

Больше не было иллюзий, что она кукла в золотой клетке.

Теперь она была заложницей.

Цена чужих жизней.

Цена родительской слабости.

И цена, которую назначил Риккардо Рицци.

Глава 7. Клетка

Гостиная дома Вега была всё такой же – глянцевой, как обложка журнала, и мёртвой, как пустой кадр. Мраморные полы отражали свет хрустальной люстры, зеркала в позолоте умножали пространство, но не жизнь. И как только Ариэлла переступила порог, тишина, натянутая как струна, лопнула от одного слова:

– Идём.

Он не повысил голоса. Не понадобилось. В этом «идём» было столько железа, что у неё по спине пробежал холод. Она моргнула, словно не до конца понимая, что реальность продолжает идти – и именно туда, куда укажет он.

Риккардо подошёл ближе, темнота в глазах – бездна без перил. Его пальцы сомкнулись на её запястье быстро, как щёлкнутый затвор. Не больно. Жёстко.

– Я тебя предупреждал, Ариэлла, – коротко произнёс он и повёл к дверям.

Она оглянулась – на лестницу, на коридор, на вазу с белыми лилиями, которые вчера поставила домработница, – как будто эти детали могли удержать её здесь, в привычном мире. Ничего не удержало. Пальцы Риккардо держали крепче любой ограды.

На крыльце уже стояли машины. Чёрные, отполированные, с затемнёнными окнами. Охрана – молчаливая, каменная, взгляд в одну точку. Никто не спрашивал, никто не комментировал. В присутствии Риккардо даже воздух говорил шёпотом.

Он открыл заднюю дверь.

– Садись.

Ари застыла на секунду и в последний раз посмотрела на дом. На этот театр, где она прожила роль «идеальной дочери». Где её учили улыбаться так, чтобы ни одна мышца не выдавала усталости. Где за каждую попытку быть собой она платила холодом. Сердце ударило о рёбра. Она повернулась обратно.

– Забудь о своей прошлой жизни, – сказал он негромко. – Здесь она закончилась.

Она посмотрела в его тьму, выдержала секунду… и опустила взгляд. Села. Он обошёл машину и забрал место рядом, не напротив – рядом, в той близости, от которой кожа распознала чужое тепло, а кровь – приказ не дёргаться.

– Поехали, – бросил он.

– Да, босс, – ответил водитель, и мотор заговорил глухим басом.

Машина сорвалась мягко, как хищник с места. Ари уставилась в окно. Улицы Филадельфии потекли живой лентой: светофоры, витрины, люди, у которых по утрам были другие заботы. Она сидела прямо, аккуратно сложив руки на коленях. Дышала неглубоко. Не позволяла себе ни всхлипа, ни беспорядочного вдоха. Вся её воля ушла в одно: не трястись.

– Даже дерзить не будешь? – лениво заметил он, будто обсуждал погоду. – Удивлён.

Она ничего не ответила. Глаза – в стекло, взгляд – дальше домов, дальше города. Там, где кончаются дороги. Где их нет. Где она когда-нибудь будет той, которая выбирает.

Сидящий спереди охранник изменил положение плеча – совсем чуть-чуть. Ари поймала это краем глаза. Страх. Не её – их. Они боялись его. Настолько, что даже дыхание пытались сделать тише.

Она сжала пальцы в кулак.

Машина свернула к окраине, где старые особняки стояли не домами, а эпохами. Ворота перед ними раскрылись бесшумно. Внутри оказался двор с тёмной глянцевой плиткой, аккуратными тенями деревьев и светом у входной линии – тёплым, домашним. Дом был высоким, многоглазым, с прямыми линиями и камнем без орнамента. Никаких усадебных сладостей. Никакой позолоты. Только функциональная красота, не требующая аплодисментов.

Тормоз. Мотор стих.

Риккардо вышел первым, распахнул её дверь, едва наклонился:

– Добро пожаловать домой.

– Или в клетку, – выдохнула она, даже не пытаясь сделать это звучание мягче.

Он посмотрел прямо, без улыбки:

– Это тебе решать – что это будет. Дом или клетка.

Его рука снова легла на её запястье, уже не как петля, а как направление. Они вошли. Холл встретил тем деревом, что умеет пахнуть незаметно: дорого и живо. Никакой «музейности», никакой пустой роскоши. На стенах – не портреты предков, а чёрно-белые фотографии города: мосты, вода, сталь. Лестница – широкая, с мягкой дорожкой, чтобы шаги не отдавались. Тишина – плотная, но не смертная. Дом был не декорацией, а убежищем. И властным заявлением: «Здесь мои правила».

Они поднялись на второй этаж. Коридор – тёмный дуб, ровный свет по плинтусу. Двери – массивные, матовые ручки. Ни людей, ни голосов. Ни один звук не выдал присутствия посторонних. Будто весь дом вымер ради её шага.

Он открыл одну из дверей и, не входя, отступил в сторону.

– Твоя.

Она вошла.

Комната была просторной – слишком, как и всё, что было «слишком» в её жизни. Но эта простота жгла иначе. Большая кровать у стены, низкая серая спинка, белое бельё, никакого балдахина. Напротив – длинная тумба, на ней – пустая плоскость и невключённый экран. По левую руку – окно от пола до потолка, за которым скрывалась часть двора и дальняя зелень. Плотные шторы – серые, как утро перед дождём. Встроенные шкафы – закрытые, как чужие мысли. В углу – кресло с мягкой кожей и плед; рядом – столик, на котором стояла единственная вещь, говорящая о ком-то живом: книга без суперобложки, раскрытая на середине. Стопка чистых полотенец на комоде. И – ничего домашнего.

Она повернулась:

– Я буду спать с тобой в одной комнате?

– Нет, – просто сказал он. – Пока нет.

– «Пока»? – она приподняла бровь. Голос предательски дрогнул на последнем звуке.

Он сделал шаг ближе, остановился на дыхание.

– Когда я захочу – ты будешь спать там, где скажу я. Сегодня – здесь. Привыкай к дому.

У неё пересохло во рту.

– А мои вещи? – спросила, цепляясь за бытовое. За всё, что можно контролировать.

– Через пару часов привезут всё, что закажут. – Он сделал короткую паузу. – Новое.

– Я не просила… – начала она.

– И не должна, – оборвал он. – Тебе ничего не нужно просить. Здесь ты не просишь – ты выполняешь.

Он уже разворачивался к выходу.

– Располагайся. У меня дела.

Дверь закрылась. Не грохотом – но так, словно между ними встала стена. Ари осталась одна.

Тишина. Сердце. Воздух – слишком ровный. В первый момент она стояла, не двигаясь, будто боялась, что любое движение будет ошибкой. Потом подошла к окну и распахнула шторы. Двор, деревья, дальняя линия камня. В этом ракурсе мир казался прилизанным. Как новый лист бумаги, на котором ей ещё только предстояло поставить первую царапину.

«Почему я?» – мысль пришла сразу, без разгона. «Почему я и зачем?»

Слеза сорвалась прежде, чем она позволила себе заметить её. Одна. Тихая. Правильная. Слишком вежливая для того, что она чувствовала.

Она села на край кровати. Пальцы провели по гладкой простыне, и внутри её перекосило: этот комфорт обжигал, как ошейник из шёлка. Она посмотрела на дверь – закрыта. На стены – молчат. На потолок – высокий, ровный, без люстр и трещин. Всё по линии. Всё – не её.

Картинка родителей вспыхнула в голове, как вспышка фотовспышки – резкая, неумолимая. Мать, уткнувшаяся в пол, с этой непрошибаемой интонацией «сделай, что он скажет». Отец – серый, поблёкший, смятый, как старое письмо. «Пожалуйста… не трогай нас…» – он, который всю жизнь не произносил слово «пожалуйста» ни с кем и ни о чём.

Горечь подступила к горлу. «Вы отдали меня, – подумала она, – так же легко, как отдавали чужим свои обещания. Вы выбрали жить. А меня – обменяли».

Взгляд – на кровать. Чужая. Не брачная – но и не безопасная. Мысль, как нож: «Он ждёт, что я…»

Она сжала кулаки.

– Нет, – сказала тихо, самой себе, комнатным стенам, его тишине. – Я не дам тебе сломать меня.

Дыхание выровнялось. Она поднялась, подошла к встроенному шкафу, открыла – внутри пусто, только полки и плечики. «Новое», – всплыло его слово. «Закажут». Всё в её жизни будет «заказано» им. Если она позволит.

Она подошла к двери. Повернула ручку. Выглянула в коридор. Пусто. Шагнула… и остановилась. Можно ли здесь гулять? Или у каждой стены есть уши? Если да – пусть слушают.

Она вернулась к окну. Подальше от взглядов. Подальше от камер, если они есть. Села в кожаное кресло, подтянула ноги. Вдохнула запах – чистой кожи, книги, какого-то едва уловимого ароматизатора – не женского, мужского. Привыкнуть. Или не привыкнуть. Прожить. Или вырвать двери.

Мысль крутилась, как монета: «Почему я?» Ответа не было. Но близко, почти физически, она ощущала – это не только шантаж. Он мог бы разорвать их семью за секунду и не моргнуть. Мог бы. Но выбрал её. Значит, нужно понять не «почему я здесь», а «почему он – там, в моих дверях».

Она положила голову на спинку кресла. Слеза подсохла. Больше – ни одной.

В кабинете на первом этаже лампа горела жёлтым, тёплым кругом, вырезая из полумрака стол и фигуру над ним. Бокал с виски, ледяной звон при каждом легком трогании стакана пальцами. На стене – карта города, но не с флажками, не с резьбой стрелок. Просто карта, которую он мог читать, как другие читают лица.

Риккардо сидел, положив одну руку на подлокотник кресла, другую – на стол. Взгляд – не на линию береговой черты, не на дороги, а в темноту за стеклом.

Ему не нужно было закрывать глаза, чтобы увидеть её. Тот первый вечер – не этот, прошлый благотворительный, где в одной руке у неё был бокал, а другой она привычно касалась запястья, как будто проверяла, что пульс ещё её. Девушка в бриллиантах, в платье, которое дороже чужих машин, – и глаза, в которых не было ничего от камня. Живые. И злые. На весь этот цирк. На него, когда он слишком близко подошёл. На себя – что не опустила взгляд.

Он вспомнил, как она держалась в Филадельфии, когда их столы оказались слишком рядом. Как отвечала – без хамства, но с лезвием. В ней не было игры, которую он видел у других. Ни одной попытки понравиться. Ни одной попытки «выглядеть правильно». Она выглядела, как она есть. И именно это раздражало – и тянуло.

Его пальцы постучали по стеклу бокала дважды. Механика. Он сам себе отдал отчёт: решение о долге – холодное, функциональное; решение о ней – личное. Это разное. Но он не видел в этом противоречия. Он никогда их не видел. Мир – это линии. Линии – его.

Зачем она именно ему? Он мог объяснить. Вслух – не стал бы. Себе – да.

Все женщины вокруг хотели одного и того же. Статуса. Тени его фамилии. Браслетов, машин, нетронутых ресторанных счетов. Они хотели место рядом с ним, потому что рядом с ним стояли деньги и страх. Ни одна не хотела стоять рядом с ним – рядом с ним. Ни одна не хотела его тьмы. Они хотели её использовать.

Она – нет. Её тьма была собственной. Это чувствовалось. Она не протягивала руки за подачками. Она держала голову. Даже когда боялась, она не лгала лицом. Это редкость. Слишком редкая, чтобы отпускать. Слишком редкая, чтобы не забрать.

Он сделал глоток. Лёд звякнул.

Мысли метнулись дальше, туда, где заканчиваются сегодняшние ходы. Антонио был силой, которая рушит стены. И всё же – слишком горячей силой, чтобы из неё строить дом. Дом требует другого – не только железа, но и стержня, который переживает чужие удары без трещин. Империя – не про одну ночь, даже если ночь – огонь. Империя – про следующее поколение. Про то, что останется, когда он перестанет командовать шагом.

Дети. Не как игрушка. Как гарантия, что кровь не уйдёт впустую. Что Филадельфия не растворится в чужих фамилиях.

Мысль прозвучала в голове раз, как выстрел без звука: «Её глаза могли бы смотреть на моих детей». Она сама – могла бы нести его фамилию. Даже если ненавидит. Ненависть – чувство. Чувства – управляемы. Он привык ломать. И он сломает – так, как ломают сталь: нагревают и гнут. Без спешки. Без истерик. Без театра. Она будет рядом. Не потому что любит. Потому что он так решил. А потом – возможно – полюбит. Или не полюбит. Это не изменит главного.

Он поставил бокал, не допив. Встал. Подошёл к окну. Двор – тот же, что виделся сверху из её комнаты. Свет – мягкий, по карнизам. Тень – плотная. В этой геометрии всё было правильно. Не хватало только одного – её шага по коридору. Её голоса за дверью. Её дыхания – здесь, внизу, в этом доме, который он назвал домом не для себя.

Он вспомнил её последнюю фразу у их дверей. «Или клетка». И ответил в голове, без улыбки: «Выбирай. Я подожду. Но не долго».

Его телефон завибрировал на столе. Короткое сообщение от человека, которому он доверял больше других: «Район утих. По линии – чисто. Завтра – к девяти – мост, как договаривались». Он не любил «как договаривались», но иногда мир требовал формул. Сегодня – пусть требует. Сегодня ему было достаточно того, что наверху – закрытая дверь и девушка за ней. Его девушка – по факту, по договору, по цене чужой жизни.

Он выключил лампу. Кабинет утонул в полутьме.

Глава 8. Ужин

Стук в дверь прозвучал неожиданно. Ариэлла вздрогнула и резко подняла голову.

– Заходите, – произнесла она, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо.

Дверь приоткрылась. Вошёл охранник – высокий, в чёрной рубашке, с лицом, на котором не задерживались эмоции. Он катил внутрь компактную вешалку на колёсиках и нёс две коробки. В комнате пахло свежей тканью и упаковочной бумагой.

– Вещи, – сообщил он коротко. Поставил коробки на тумбу, развернул вешалку. На ней оказались платья в чехлах, парные конверты с украшениями, аккуратно уложенные туфли.

– И… это, – он протянул тонкий конверт.

Ари взяла. Внутри – карточка без подписи. Ровные, жёсткие буквы:

«Ты носишь то, что выбираю я. Другого не будет.»

Она сжала карточку так, что та чуть не треснула.

– Спасибо, можете идти, – сказала ровно.

– Вечером вас позовут к ужину, – добавил охранник и вышел, прикрыв дверь. На этот раз – мягко, почти бережно.

Ари постояла, прижав карточку к ладони, потом разорвала её пополам и бросила в корзину. Подошла, расстегнула ближний чехол. Ткань – дорогая, тяжёлая, почти живёт под пальцами. Цвет – густо-чёрный. Лиф – открытый, вырез – глубже, чем она обычно позволяла. Следующее – алый шёлк, спинка оголена почти до талии. Третье – молочно-белое, тонкие бретели, разрез по бедру. Всё – безупречно, без вкусовых ошибок. И при этом нарочно откровенно.

Вызов.

«Ты будешь идти туда, куда я скажу. Ты будешь выглядеть так, как нужно мне». Она слышала это между швов, между складок ткани.

Ари провела ладонью по чёрному платью и усмехнулась из угла губ.

– Да, Рицци. Игры ты любишь.

Она открыла коробки. В одной – бельё, тонкое, прозрачное. Во второй – украшения: тонкие подвески, серьги-капли, браслет-манжета. Ничего кричащего. Всё – безупречно. Тоже вызов.

«Если хочешь меня разозлить – у тебя выходит», – подумала она, защёлкивая коробку обратно. Злость не кипела – холодно наполняла, как вода заполняет сосуд. Она поймала своё отражение в зеркале и на пару секунд не узнала девушку напротив. Лицо то же. Взгляд – другой. Сдержанный. Глубже.

– Я не стану твоей куклой, – сказала вслух своему отражению. – Даже если надену твои платья.

Она выбрала чёрное. Потому что чёрный – цвет не только траура, но и брони. Гладкая ткань легла по телу, серпом по талии, раскрылась вырезом на ключицах. Она подняла волосы, заколола шпилькой, не добавляя ничего лишнего. Коснулась губ помады – едва-едва. Надела тонкую подвеску из коробки – не для него, а потому что так было правильно к этому силуэту.

Села на край кровати, положила ладони на колени. Руки дрожали едва заметно – она заставила их остановиться. Дыши. Ровно. Спокойно.

Стук снова. Тот же вежливый ритм.

– Заходите.

Вошёл другой мужчина – не тот, что приносил вещи. Чуть старше, спокойные глаза.

– Босс ждёт вас к ужину. Через пять минут.

– Я готова, – сказала Ари и поднялась.

Он открыл перед ней дверь, отступил. Она вышла в коридор. Дом дышал тишиной: мягкий свет бра, ковёр приглушает шаги. На повороте – окно в тёмный сад. На секунду захотелось туда, в воздух. Но она пошла вслед за охранником: вниз по лестнице, вдоль длинного холла, к распахнутым дверям столовой.

Запах жареного мяса, свежего хлеба, вина. Свет от низких люстр. Длинный стол с белой скатертью.

Слева сидела девушка – тонкая шея, руки, привычно поставленные на колени, но взгляд тревожный, живой. Рядом – женщина постарше, с мягкими глазами и спокойной спиной, той спиной, которая умеет держать дом. Поодаль – Антонио: локти широко, нож играет между пальцами, на лице ухмылка, которая никогда не обещала ничего хорошего.

И Риккардо – во главе. Он поднял взгляд, когда она вошла, и весь шум в голове у Ари на мгновение исчез. Так иногда стирается музыка перед первым тактом – тишина, густая, как перед выстрелом.

– Подойди, – сказал он, не повышая голоса.

Она подошла. Не быстро и не медленно – так, как будто сама выбирала шаг.

Он встал рядом, его рука легла ей на спину – не мягко, а так, будто направлял.

– Слушайте внимательно, – его голос был ровным, без лишних эмоций. – Это – Ариэлла Вега. С этого дня она живёт в нашем доме. Она – моя женщина.

Ари застыла, сердце ухнуло в пятки, но слова уже повисли над столом.

Риккардо сел, кивнул ей на место рядом и, откинувшись в кресле, представил всех по порядку:

– Это моя сестра, Изабелла. – Его взгляд скользнул к девушке с тонкой шеей и тревожным взглядом. – Это Анна, наша тётя. Она держала наш дом, когда мы ещё сами не умели стоять на ногах. – Он кивнул женщине с мягким карим взглядом. – А это Антонио, мой брат. Но его ты уже знаешь.