Читать онлайн Она была ДО меня… и ПОСЛЕ

Плейлист

Nebezao, NЮ – Если бы не ты

Баста, HammAli, Navai – Где ты теперь и с кем

Юля Паршута – Двое

Моя Мишель – Зима в сердце

INDI, Dan Balan – Дышат о любви

NЮ – Отпустил

XOLIDAYBOY – Океаны

Три дня дождя – Слёзы на ветер

Миша Марвин, Валерия – Ты свободна

MONA, Баста – Ты так мне необходим

Юля Паршута – Голые глаза

Миша Марвин – Не надо быть сильной

Akmal – В моей крови

Glebova, Tribeat – А он меня целует

Антон Токарев – Я бы хотел, чтобы ты была хуже

Maria Ermakova – Luchshee v tebe

Юля Паршута – Останешься

HOLLYFLAME, GUMA – Одиноко

Akmal – Мир нам завидовал

Пролог

– Твою мать! – раздается рядом приглушенное ругательство, и он тотчас хватается за свои штаны.

Мать, смутившись, тут же выскакивает за дверь, зато папа уходить и не думает. Наготой сильного пола его не удивить, а я только повыше натягиваю одеяло. Я чувствую, как папа сверлит меня недовольным взглядом, а того, кто лежит рядом со мной в постели, и вовсе готов разорвать на месте. Но как всегда сдерживается, понимая, что я уже взрослый самостоятельный человек, который живет своей жизнью, имеет право выбора, чтобы разделить постель с тем, с кем захочет, и зарабатывает в десятки раз больше родного отца. Но привычку раздавать наставления и уроки у него не отнять.

– Я смотрю, ты последний стыд потеряла! Вчера мы с мамой прождали тебя весь вечер! Но вместо того, чтобы отпраздновать мой день рождения… Ладно бы день рождение! Но когда ты в последний раз проводила время с семьей?! Так трудно выкроить хоть один день на семью? – Пока я невозмутимо заворачиваюсь в одеяло и прохожу к огромному шкафу, чтобы встать за дверцей и переодеться, он продолжает читать мне мораль: – Тебя не видно три месяца! Дела, бесконечные съемки – это понятно, но, черт возьми, ты променяла время с семьей на этого смазливого олуха! Актер какой-нибудь? Знаменитость? Больно лицо у него неприметное – артист погорелого театра? Ты даже имени его через неделю не вспомнишь! Но всё равно по какой-то причине минутная утеха с этим одноразовым болваном оказалась тебе важнее родных! Что ты за человек, Лера? Когда это наконец прекратится? Во что ты превратилась?! Я не узнаю тебя. – И в голосе сквозит не передаваемое по силе разочарование. – Юля! – орет он вдруг на всю квартиру, и я непроизвольно вздрагиваю, догадываясь, что за этим последует. И да, папа не изменяет себе: – Иди сюда! Куда ты ушла? Ты пришла к своей дочери, разве нет?!

– Валера, ты в своем уме? Там обнаженный мужчина, – со спокойным упреком заявляет мама с кухни. Кажется, я слышу, как льется в кране вода. – Я не войду к вам. И тебе советую не стеснять парня.

– Да какой это мужчина?! – взрывается папа.

– Попрошу не оскорблять, – педантично отзывается парень, который уже надел штаны и осматривался в поисках остальной одежды.

– Тебе, квазимодо, слова не давали, – глухое рычание перекатывается по всей комнате, но сам парень, хмыкнув, на грубость не отвечает. У него единственная задача – свалить из этого сумасшедшего дома к чертовой матери, чтобы оставить меня одну решать проблемы, которые его ни каким боком не касаются. Просто секс, ничего больше. – Посмотри на нашу дочь! Где твое воспитание?! Вот так ты ее воспитала?

Подтянув джинсы и резко звякнув молнией, я выглядываю из-за двери.

– Даже не думай приплетать сюда маму, – холодно выпаливаю я, старательно подавляя гнев внутри себя. – Она такой же родитель, как ты! Если меня плохо воспитала она, то где был ты?

– Я работал! – взвизгивает он, и в его возмущении проскальзывают те самые оскорбленные нотки, что всякий раз несли в сердца членов его семьи просто огромное чувство вины, с которым не всегда было можно справиться. Он ведь даже не понимает, что не прав. Никогда не понимал! Таких людей я зову невольными глупцами, но это их нисколько не оправдывает. – Я содержу семью, и я со своей задачей справляюсь! Ради вас стараешься, а вы вырастаете неблагодарными и избалованными, которым плевать на своих родителей! Эгоисты!

Я выхожу из помещения гардероба и громко хлопаю дверцей.

– Это страшно-красивое оправдание действовало, когда работал ты один. А теперь ты в моем доме, стоишь на дорогой итальянской плитке, которая куплена на мои деньги, – я порывисто накидываю на плечи мятный кардиган, излучая одно сплошное раздражение, – и дышишь моим освежителем воздуха! Так что чувства вины от меня не дождешься! И я тебе не обязана рождением, хоть ты и не перестаешь это твердить при каждом удобном случае. Когда тебе что-то от меня нужно, но я этого не делаю!

– Вот как ты заговорила… Когда я тебе такое говорил? Я никогда…

Взмахнув рукой, я отворачиваюсь.

– Ой, всё, я не хочу это слышать. – И посмотрев на Фила, велю ему поторапливаться: – У тебя всё? Тогда уходим.

– Куда это вы намылились, юная леди? – Папа с моим стратегическим отступлением был категорически не согласен. Загораживает мне проем. – Уже отца ни во что не ставишь? Выросла, и не нужен стал?

– Валера, прекращай. Ты делаешь только хуже! – мама с тревогой вмешивается в нашу ссору, не решаясь приблизиться к комнате ближе чем на два метра.

– Я? Хуже? Ты на чьей вообще стороне, жена?!

Звонок в дверь. Но ор в квартире стоит такой, что слышу это, похоже, я единственная. Потому что никто не спешит открывать входную дверь.

– С дороги! – шиплю я, но сдвинуть крепкого мужчину удается только шустрому неудержимому Филу. Парень надавливает ему на плечо; обескураженный эффектом неожиданности, отец непроизвольно отступает на шаг в сторону, и я шмыгаю за моим ночным гостем.

Схватив с блюдца ключи от машины, резко распахиваю дверь, а в спину долетает хлесткое:

– Не думал, что родная дочь… станет потаскухой! – Его голос дрожит от злости, но я не успеваю подумать о том, что чувствую по этому поводу. Кажется, я просто впала в оцепенение, как только открыла эту чертову дверь. Дверь в случайную параллельную реальность. – Тебе одного парня мало, так ты их всех домой тащишь?! – Но тут, видимо, мой родитель более внимательно разглядывает нового гостя, потому что сразу же я слышу его напряженный рык на грани бешенства: – А этот что здесь делает?!

– О Боже мой, – к нам подскочила и мама, и ее реакция так созвучна с моим ошеломленным молчанием. – Данила, ты?.. – Она переводит непонимающий взгляд на меня и обратно на мужчину в дверях. – Пройдешь… может быть?

– Куда он пройдет?! – папа позади меня вскипает до предела. – Я его сейчас с лестницы спущу. Это всё его вина! Это он испортил нашу дочь! Из-за этого паршивца Валерия путается со всяким сбродом, вместо того чтобы остепениться и выйти замуж! Ты чем думал, когда решил заявиться сюда, сукин ты сын?!

– Хва-а-а-ти-и-ит! – резко зажмурившись и всплеснув руками, кричу я во все горло, не жалея связок и своих соседей. А потом, развернувшись к надзирателям, прожигаю обоих взглядом: – Родители, еще хоть слово, и я отберу у вас ключи от своей квартиры, это ясно? Не увидимся еще лет сто, и я буду этому рада!

– Лера, ты перегибаешь палку, – произносит мама подчеркнуто спокойно, – мы сможем найти компромисс…

– Нет, мам, не можем! – Я вспыхиваю пуще прежнего. – Вы достали меня уже! Причем оба! Один пассивный манипулятор, другая ему под стать – терпишь непонимание и «пощечины» со стороны мужа, и меня призываешь к тому же. Вы два бесчувственных идиота, которые не видят дальше собственного носа. Я ваше поведение даже не могу аргументировать долбанным здоровым эгоизмом. Потому что, мать его, вам ни черта неведома оценка ваших слов и поступков! Вы просто невежественны и глупы, и даже не хотите приложить никчемную капельку стараний, чтобы хотя бы попытаться понять своих детей. Я человек, точно такой же как и вы! И раз до вас это не доходит, вам нечего делать в моем окружении. И в моем доме! – высказав это практически на одном дыхании, я начинаю тяжело дышать, потом разворачиваюсь к двери, чтобы продолжить чуть тише, но не сбавляя степень своей буйной нервозности: – А ты что здесь забыл? – Я откидываю назад волосы одним нервным движением, плохо справляясь с собственным сердцем.

Дан выглядит ошарашенным. Смерив моих родителей растерянным взглядом, останавливается на мне. И в этот момент между нами материализуется Фил, о котором все уже успели забыть. Подхватив свои ботинки у моих ног, проскакивает мимо в расширенную дверную прореху со словами: – Я, пожалуй, пойду. Как-нибудь повторим, да? Позвони мне. – Изобразив пальцами телефон возле уха, парень подмигивает мне и, беспардонно повторив трюк с распихиванием живого препятствия, юрко исчезает с зоны боевых действий. С ботинками в руках – точно любовник, застуканный в разгар бушующих страстей. Хотя практически так оно и было.

Отшатнувшись буквально на полшага, Дан в замешательстве прослеживает взглядом побег незнакомого ему мужчины. Всё верно, Дан. Это тот, с кем я переспала вот буквально только что. За десять минут до твоего фееричного прихода.

Надоело. Я настойчиво заставляю его обратить внимание на себя:

– По какому делу пришел? – Я стараюсь храбриться, всё-таки не каждый день на пороге твоего дома появляется тот, кого ты не видела целых четыре года. Вряд ли в такой ситуации можно брать в расчет фотографии, на которых мы вместе и которые я так и не стерла с памяти своего телефона.

Отчего-то смутившись, Данила смотрит на меня в упор и молчит, долго медля с ответом. А брошенный на моих родителей короткий взгляд заставляет меня стиснуть зубы. Ближе к делу, господин!

– Валерий Борисович. Юлия Вадимовна, – вежливо обращается он к ним, делая шаг вперед. – Простите, что так нагло заявляюсь спустя столько лет.

– Да… всё в порядке, – проговаривает мама в непреодолимом смятении и едва слышно, осторожно поглядывая на состояние супруга.

– Нагло? – усмехается папа недобро, но как-то чересчур спокойно для того, кто метал молниями минуту назад. – Да ты как кувалда, бьешь в самый неожиданный момент. Когда ничего не предвещает – бац, и перелом стопы… А ну сгинь с моих глаз! – В бледно-серых глазах за секунду вспыхивает исступленная злоба, а сам он с пламенным удовольствием вырвал бы парню руки, если бы мама его не остановила, когда тот дернулся вперед, словно обезумевший.

Пока мама занята папой, я вскидываю вопросительно бровь, давая понять, что всё еще жду ответа. Я не тешу себя иллюзиями. В конце концов, основанием для его прихода может быть всё что угодно, но только не то, что пришло мне первое на ум. Так всегда происходит. Ожидания не оправдываются, а предположения даже не имеют силы. Так, сопливая фантазия для самых наивных деток.

Стискиваю ладонь, и ощущение вонзившейся в кожу зазубренного металла ключей позволяет мне контролировать каждое биение моего сердца.

– Я вспомнил, – наконец обрушивается на меня ответ. Голос ровный, проникновенный, грудной. Пленительный взгляд – прямо насквозь. Бесконтактное прикосновение. И одно единственное слово… Как выстрел в висок.

Часть 3. Разбей и ненавидь. Глава 1.

Почему мы с тобой вместе?

1 июня 2020 года,

Понедельник.

Я не нахожу себе места, меня разрывает от волнения, тоски и некой вербально невыразимой тяжести, что не покидали меня всю прошедшую неделю. А последние сорок минут я только и делаю, что нервно заламываю пальцы, сидя в гостиной, и поглядываю себе за плечо – там, на выкрашенной в прошлом месяце в пыльно-голубой стене, на часах 10:56.

Мой взгляд сам по себе начинает блуждать по этим стенам, и я мысленно усмехаюсь, чувствуя как горечь растекается по горлу, а потом комом резко сжимает его. Потому что краску мы выбирали вместе. Как и весь новый декор, на котором я настояла некоторое время назад, потому что серые холостяцкие оттенки – это конечно модно и так по-мужски, однако мне хотелось больше уюта, и Дан меня в этом поддержал, он не был против. Ему наоборот, нравилось смотреть на меня в эти нетривиальные дни – этот весь хаос с перестановкой мебели и покраской стен в разные спокойные тона; или когда я принесла в дом кошку – о, как он изменился тогда в лице, это надо было видеть!

Но он и это проглотил… ради меня. Чтобы я улыбалась и радовала его тем, что он делает меня счастливой. Он говорил, что я особенно красива, когда увлечена чем-то. Он любит видеть меня такой. Откровенной. Бесстрашной. Яркой и живой. Танцующей по его студии. По нашему дому. Словно у меня за спиной выросло два крыла; и это на самом деле так – с ним я ощущала всю ту свободу, которой у меня не было, но к которой я так стремилась. Так страстно хотела. И… откровенно говоря, теперь это не имеет совершено никакого значения, ведь он не помнит.

Не помнит ничего из того, что мы делали вдвоем. О наших трудностях. О боли. О том, как так получилось, что я теперь его девушка. Обо мне не сохранилось ни одного воспоминания. Ни одного крошечного мгновения. А без его памяти всё просто обнулилось. И то, что помню я, уже не так греет в холодные вечера. Дана будто стерли из всех внутренних фотокарточек моего прошлого – выдернули с кровью и плотью с каждого кадра жизни и оставили меня одну, чтобы выглядело так, словно моего Дана в них никогда и не было. И это паршивое чувство. Ведь если не с кем разделить самые сокровенные моменты, если один из вас перестает ими дорожить – помнить о них, – они перестают быть… просто "быть". Просто быть такими безумно теплыми и удивительно чудесными. Сладость счастья обращается в прогорклый вкус небытия. Вот именно, НЕ БЫТИЯ – звучит как сон и разочарование от слишком кривой фантазии. Если что-то помнишь ты один и никто не был этому свидетелем или участником событий, то рано или поздно наступает час задуматься о том, случились ли в самом деле с тобой все эти прекрасные вещи. Хуже – была ли ты их достойна. Ведь в конце концов у тебя всё отняли. Всё самое хорошее.

Сегодня его выписывают. С ним Иван и мама – единственные, с кем он сейчас близок и открыт к общению. Остальных ребят он помнит смутно. Кого-то он знает только как однокурсника – Глеба. Другого лучше – Олега, но был в их дружбе некий перерыв со времен детского лагеря. А кое-кого даже не особо рад видеть, и этому есть объяснение: с Костей он знаком с девяти лет, но помнит о нем лишь то, что в четырнадцать, на очередных летних каникулах в их любимом лагере он из под носа увел у Дана девчонку, которая ему на тот момент нравилась. Костя был постарше него, на два года, поэтому тринадцатилетняя пигалица предпочла Дану его шестнадцатилетнего рыжего друга. Любовь конечно оказалась быстротечной и несерьезной, и скорее всего её и не было, но осадочек всё-таки у моего Данилы остался. Он хорошо помнил подставу одного из лучших друзей, пусть и образ объекта ссоры уже давно посерел и выветрился вместе с остальным информационным хламом из категории "ничего важного". И то, что они оба этот раздорный вопрос уже разрешили и проходили, теперь предстоит пережить заново. Косте стоит постараться; как и Олегу возобновить крепкую дружбу (хотя с Даном они уже вполне здорово общаются, фундамент есть), – и они оба вернут своего потерянного друга детства.

Но что ждет меня?

Я видела его всего несколько раз за эту неделю, и он держится со мной совсем как с чужой. Я могла бы зайти к нему и вчера, и сегодня, но не сделала этого. Я бы могла приплести сюда загруженность по учебе и экзаменационную сессию, с которой я еле справляюсь из-за всей этой нервотрепки и несчастного случая с моим парнем. Но это будет лишь доля правды. Поскольку на учебу, грубо говоря, мне почти плевать, а основная причина – это страх смотреть Дану в глаза, когда я оказываюсь с ним наедине в палате. Смотреть и не читать в них узнавание. Ощущать себя посторонней. Это невероятно неловко. Обидно. И больно. Такой боли, неотвратимо заражающей меня пугающим опустошением и мертвецким холодом сакральной потери, я ещё никогда не испытывала.

Все те три раза, что я была у него, не считая того раза, когда он очнулся – тот день был слишком тяжелым для меня, я его почти не помню, наверное сработал защитный механизм психики, – я буквально заставляла себя перешагивать порог его палаты. Так боялась начинать сначала. Настолько сильно была раздавленной и поверженной. Слабой.

Но с того страшного дня утекла целая неделя, и я не могла не собрать себя заново. Просто не имела права опускать руки и поддаваться страху неизвестности: а вдруг ничего не получится. Вдруг он меня никогда-никогда не вспомнит. И что хуже – никогда-никогда не полюбит опять. Это же так страшно – представить меня и Дана по-отдельности. Допускать какую-то просто невероятно сумасшедшую ветку вероятности грядущей реальности, где "нас" нет. Как мне жить без него? Как вообще люди живут, расставшись навсегда с любимыми? Лезут в петлю? Лежат сутками, месяцами, годами лицом в соленых мокрых подушках без надежды найти иной смысл жизни, нежели быть с тем, с кем тебе "надо", "очень надо!" быть? Нет, я не хочу становиться такой. Есть мы, и я не хочу это терять. Я твердо для себя решила: буду за нас бороться. Доктора говорят, что шанс вернуть воспоминания последних трех лет и двух месяцев есть, и он высок в первый месяц после этой его «аварии мозга». Я постараюсь спровоцировать у него эти вспышки памяти, я буду стараться делать то, что делала всегда. Буду как можно ближе к своему парню. Буду сама назначать свидания.

Буду ему девушкой, даже если он пока не готов этого принять.

И надо полагать, те два факта, что мы живем и работаем вместе, дарят мне некоторые преимущества. Не нужно искать никаких дополнительных поводов для встреч и придумывать, чем оправдать свою навязчивость и назойливую потребность в близости. По крайней мере, утра и ночи будут только нашими.

Конечно, пока мало представляю, как всё будет, как мы будем сосуществовать в тесном мирке его квартиры, будучи "незнакомцами", но… С этого момента я двигатель прогресса наших с ним взаимоотношений; с его стороны вряд ли будет прежняя активность, ибо цели у моего плохиша "разрушить сердце маленькой мрази, посмевшей покуситься на их с Сэмом фирму" больше нет. И поэтому я не могу рассчитывать на то, что он вот так возьмет и воспылает ко мне чувствами ни с того ни с сего. Я не настолько прекрасно выгляжу, чтобы сразить его наповал одним хлопаньем ресниц, томным взглядом, пышными формами груди или на что там парни бывают падки. Кстати о пышных грудях, у меня, увы, их нет. Это безусловно прискорбный минус, хотя Дан никогда не жаловался и даже любил мой то ли первый, то ли второй размер, о котором я не имею ни малейшего понятия.

Я снова бросаю взволнованный взгляд на часы: он должен появиться с минуты на минуту. Я приготовила поздний завтрак, надеясь, что он любит… то, что любит. В смысле, теперь-то я не знаю его вкусов, его предпочтений… Меня будто по голове жестяным ведром ударили, когда я пыталась не сойти с ума оттого, что теперь не уверена ни в чем, что касается моего парня. Сомнения выскакивают порой на ровном месте и моментально вгоняют меня в панику. Вот я готовлю – и пытаюсь убедить себя, что вкусы и взгляды на еду не могли кардинально измениться всего за каких-то три года. Или поливаю свои растения-великаны в напольных горшках – и беспокоюсь, какая у Данилы будет реакция на такое вот странное соседство с джунглями. Мне предстоит узнать его заново, наверное.

Думаю, да. Мне надо перебрать в уме перечень вещей, которые могли бы отразиться на его ко мне отношении. И свести их к минимуму, если ему что-то во мне не понравится на первых порах. Я знаю, что от многого избавиться не получится, но таких раздражающих вещей должно быть как можно меньше. Карликовые деревья и весь домашний декор я оставлю, это не обсуждается, это даже полезно окунуться в привычный мир, о котором он должен вспомнить, – но научиться готовить то, что Дан любит, я ведь всегда могу. Мы во всём найдем компромисс, надо просто постараться нам обоим. И мне, и Дану. Войти в положение каждого из нас и попытаться понять друг друга.

Звук поворачиваемого в замке ключа заставляет меня обернуться и захлопнуть холодильник, спешно вернув на полку пачку молока. Блинчиков испечь уже не успею. Пусть так, стол и так уже завален едой из семи блюд, вряд ли отсутствием блинов он обеднеет. И с чего я вообще решила, что звонок к Мирославе Вениаминовне был хорошей идеей? Он наверняка был рядом в тот момент и слышал, как десять минут назад та давала мне рецепт молочно-йогуртовых блинчиков, которых ее сын любил в свои двадцать лет, но почему-то в двадцать три – о них умолчал. Три года и пару месяцев… много это или мало? Сейчас увидим.

Я встаю как вкопанная, когда отпирается дверь и в квартиру входит Дан в сопровождении Ивана и Мирославы Вениаминовны. Первые несколько мгновений я не знаю, что сказать и куда деть руки, и поэтому пальцы сами тянутся к уложенным мелкими волнами волосам и сразу же к противоположному плечу, слегка впиваясь в кожу подушечками и ногтями. Подсознательная попытка обнять саму себя. Получается неплохо, я почти верю, что всё под контролем. Почти.

Иван первым проходит вглубь комнаты и ставит сумку с больничными вещами на диван.

– Я пойду, – спокойно нарушает он тишину, почти со скучающим видом оглядев каждого.

– Да-да, я тоже, – суетливо заявляет мама Данилы, застегивая обратно пуговку на воротнике своего легкого плаща. – Довезешь, Ваня, меня до дома? Тебе же как раз в сторону моста ехать.

Мое тихое "С возвращением" безнадежно тонет в их диалоге, и я умолкаю, чувствуя на себе странный взгляд Дана, который застыл в прихожей, едва меня увидел.

– Не могу, Мирослава Вениаминовна, я прямиком на самолет. И так задержался.

– Понимаю-понимаю. Что ж, сама доберусь, тут не далеко, – отзывается она с бодрой улыбкой, тоже направляясь к двери.

– Мам, как это понимать? – Уставившийся на меня в недоумении Дан медленно спускает с меня глаза и поворачивает голову в их сторону. – Ты не говорила, что она тоже будет здесь. И на этом фоне ваш уход выглядит еще более странным. Я идиот, по-твоему? Зачем ты оставляешь нас наедине? Я не помню ее. Вообще. Не. Помню. Что ты пытаешься сделать?

Его мама едва заметно вздыхает и, обратившись только ко мне, уверяет:

– Ты и сама знаешь, что будет непросто, но этот этап рано или поздно пройдет. Потерпи, девочка моя. – Она дарит мне мягкую улыбку, а потом почти мгновенно превращается в строгую леди: – И передай моему сыну, что если он не попытается хоть как-то наладить с тобой отношения, я не скажу ему ни слова.

Не могу выдавить из себя даже милую, уважительную улыбку; только губы неопределенно дергаются, это даже нельзя назвать улыбкой.

– Мам! Что за детский сад? – хмурится Дан, скривившись.

– Всё, я ушла, – взмахнув рукой, она нажимает на ручку двери и выходит следом за исчезнувшим десятью секундами ранее Иваном, который летит в Питер, дабы решить вопрос опекунства над одной несовершеннолетней девочкой, которая недавно лишилась своего отца. Ивана не будет какое-то время.

– Просто невероятно, – бормочет Дан, отстегивая несколько верхних пуговиц рубашки и проходя на кухню. Он застывает на миг, видит через кухонный островок накрытый стол у окна, но никак не комментирует мои старания. Не злится, лишь вздыхает удрученно.

– Прости, – глухо роняет он и, внимательнее пробежавшись глазами по блюдам, неохотно произносит: – Не стой там. Давай, что ли, поедим.

– Давай, конечно, – я наконец обретаю способность к движению и спешу умоститься за стол, как и он.

Следующие двадцать минут мы едим в безмолвном напряжении. Во всяком случае, я точно. Но Дан первый со мной заговаривает.

– Мы что, живем вместе? – срывается с его губ удивленный вопрос. А когда я поднимаю на мужчину взгляд, понимаю, что он смотрит не на меня, а на обстановку в квартире. Что-то разглядывает у меня за спиной. Я с настороженным сердцем оборачиваюсь. Что он там увидел?

– В углу рядом с книжными полками… это же медведь, да? Твой?

– Угу, – мычу я, неловко ерзая под его пронизывающим взглядом. Медведь-кресло. Конечно это не дамская сумочка, чтобы каждый раз ходить в гости к парню с огромной плюшевой игрушкой.

– Это ответ на который из прозвучавших вопросов?

– На оба.

– Я-я-ясно, – задумчиво тянет он, словно мой ответ совершенно выбил его из привычной колеи. Хотя это я здесь выбита из привычной колеи, а не он. У него-то в сознании всё по-старому. Как было три года назад. Разве что окружающие вещи претерпели изменения: дом этот, работа на рекламном поприще, занятие фотографией.

Но всё же и ему непросто, я это понимаю.

– Странно переехать из родительского дома? – Я стараюсь показать свое сочувствие и быть ближе к его проблеме.

– Нет, – качает он головой, по-прежнему держа себя отстраненным со мной. – Я все равно собирался это сделать. Странно другое. Отец умер, а я ничего не чувствую. – Отложив приборы по бокам тарелки, он откидывается на стуле и упирает взгляд в окно: летнее утро, уже распустилась городская зелень и сиреневый парк через дорогу.

Ну конечно, он ведь только недавно об этом узнал! Что у него его больше нет. И, разумеется, эмоции от кончины родного отца не могли изменить эти несчастные три года. Что тогда, что сейчас – он одинаково ненавидел отца.

– Это нестранно и нестрашно, – возражаю я негромко. – Ты был зол на него из-за того, как он обошелся с твоей мамой; учитывая это, твоя реакция не самая худшая. Другой бы на твоем месте мог вообще радоваться такой трагичной судьбе родного отца. Но я знаю, это не про тебя.

Он переводит непроницаемый взгляд на меня и с минуту молча за мной наблюдает, прежде чем огорошить вопросом:

– Почему мы с тобой вместе?

– П-почему?

Мой взгляд беспокойно забегал между его глазами.

– Да, – кивает он, подавшись вперед и вальяжно сложив руки на столе. И будто даже внимательнее взглянув мне в лицо. – Причина, по которой я с тобой, а ты со мной? Я просто не могу этого понять. Ведь я… – Резко споткнувшись на фразе и нахмурившись, он на мгновение отводит глаза в сторону.

– Встречался с Евой? – продолжаю я за него, с трудом преодолевая сопротивление. Только бы выдержать этот разговор.

Его лицо снова напротив моего, но хмурым оно быть не перестало. И Дан без слов кивает. Молча ожидая.

– Ты с ней расстался. Насколько мне известно, задолго до наших отношений. За два года или около того.

– А мы с тобой?..

– А мы познакомились прошлой осенью, но встретились еще раньше, в августе.

– Я или ты предложила… встречаться?

– Ты, – осторожно отвечаю я, наблюдая за тем, как он отреагирует. Но, увы, мне не демонстрируют того, что бушует в его крови и в мыслях. Он просто сухо повторяет слово "ясно" и приступает к вишневому пирогу.

– Он творожный, – после нескольких минут молчания слышится с противоположного конца стола, и по интонации совершенно нельзя разобрать: понравилось ему или наоборот, он готом запустить в меня тарелкой с вопиюще отвратительным десертом.

– Тебе не нравится? Есть кокосовые конфеты, принести?

Наши взгляды встречаются, и он спокойно отодвигает тарелку.

– Да, давай.

Ну, хоть пристрастие к кокосовым продуктам ему не отбило.

– Поняла, с творогом тебе больше ничего не готовить, – с ироничной досадой проговариваю я и, подойдя к кухонному шкафчику, достаю конфеты, чтобы тут же выложить несколько кокосовых шариков на чистую стеклянную вазочку.

– А я полюбил? – вдруг доносится сзади.

– М? – Я оборачиваюсь через плечо, ставя пачку на место.

– Творог этот.

– Ты ел, – честно заявляю я и вновь поворачиваюсь к нему спиной. – Всё, что я готовила, ты уплетал в обе щеки. А конкретно этот вишневый пирог ты полюбил сразу же, попросив меня чаще его готовить. – Я поджимаю губы при этих воспоминаниях, закатываю глаза, сдерживая подступающие слезы, и, взяв себя в жесткие руки, с улыбкой отлипаю от шкафа. Иду обратно к столу. Ставлю перед парнем вазочку с конфетами и занимаю свое место. Но практически сразу же вскакиваю с него.

– Мне надо в туалет. Ты ешь… не жди меня.

Едва за мной закрывается дверь ванной, я делаю глубокий свистящий вдох и медленный, очень медленный выдох. Только после подхожу к крану и набираю в ладони воду. Оросить лицо не получится – испорчу и макияж, и локоны. Я с сожалением разъединяю кисти рук и холодными ладошками похлопываю себя по шее. Ну, хоть так.

Я впиваюсь в серое прямоугольное полотно. Он там. За стенкой. И такой чужой. Это намного хуже того, как он обошелся со мной в прошлом году. Тогда я вытерпела, а сейчас… не уверена, что смогу. Какая же ты, Лера, непостоянная! Ты же обещала себе! Нельзя сомневаться, нельзя сдаваться. Делай это не только ради себя, делай это ради Дана. Он бы этого хотел. Он – двадцатитрехлетний. Не предавай его.

Как будто у меня есть выбор. Я в любом случае не могу без него жить.

К тому моменту, когда я появляюсь в гостиной, Дан уже переместился с кухни на диван. Голова запрокинута на высокую спинку, руки заложены под затылок. Эта поза усталого мужчины, она… просто невыносимо видеть его потерянным.

– Дан? – осторожно зову я его, аккуратно и, кажется, бесшумно присев рядом. Он не услышал, как я вышла из ванной. Так глубоко погрузился в свои мысли?

– А? – рассеянно переспрашивает он, поднимая голову и глядя на меня. Опускает руки. – Ты что-то сказала?

Губы дергаются в подобие улыбки, выходит очень печально, и я вовсе стираю ее с лица и коротко качаю головой:

– Нет. Я тебе совсем не нравлюсь? – Я решаю задать этот вопрос в лоб. С Даном я никогда не притворялась, не собираюсь и теперь. – Давай откровенно, Дан. Не избегай меня.

Он криво усмехается:

– По-моему, это ты меня избегаешь. Исчезла на двадцать минут, я уж думал скорую вызывать.

– Для меня? – посмеиваюсь, но я не могла не заметить, что на вопрос мой он не ответил. Споро и мастерски сменил тему. Ну окей, откровенничать мы пока не готовы, на этот раз сделаю вид, что повелась на дешевую уловку. – Что со мной могло слу…

– Ага, сейчас, для себя! – изображает он крайнее выражение эгоизма. – Поплохеет мне, а до тебя не дозваться.

Я закатываю глаза: шутник.

– Ладно, я устал что-то, – быстро сдувается он, утратив мимолетный живой оптимизм. – Пойду лягу. Моя спальня там? – тычет он пальцем в первую попавшуюся дверь, ванная методом исключения была отброшена.

Покачав головой, я показываю на нужную комнату.

– Твоя эта.

Он уже собирался подняться, но внезапно останавливает себя.

– А ты где спишь?

– До этого дня спала в твоей спальне, – аккуратно отвечаю я, сконфуженно опускаю ресницы.

– Ты не будешь со мной спать, – грубовато бросает Дан, и я содрогаюсь от резкого тона.

– Я… посплю в другой комнате, – отводя взгляд в сторону, объявляю я почти шепотом. – К счастью, спален здесь две.

– Хорошо… И прости.

– Ничего, – мотаю я головой, не в силах на него посмотреть. Только когда парень уходит, я разрешаю себе шумно вздохнуть и бросить ему вслед короткий взгляд. Тянусь к сумке с его вещами, которые надо бы закинуть в стиральную машинку. Но почти сразу слышу, как со спальни доносится его раздраженное:

– Да вы издеваетесь!

Я подрываюсь с места и бегу туда.

– Что случилось? – Я буквально влетаю в комнату, но не обнаруживаю ничего ужасного. Разве только…

– Это твои фотографии, – спешу разъяснить я всё то, что кругом развешано на стенах.

– Я, наверное, сдурел? – Он поворачивается ко мне лицом, и его блестящие глаза зло вонзаются в мои.

– Ты ведь помнишь, что занимался фотографией? – настойчиво уточняю я, не спеша принимать на себя удар.

– Помню.

Он с шестнадцати увлекается фотографией, это он о том, что стал профессиональным фотографом и посвятил своей забаве жизнь, не помнит. Но благодаря беседам с мамой теперь и об этом в курсе.

– Ну, так вот, это твои фотографии, – медленно поясняю я. – Это ты их здесь повесил. Я не имею к этому ровно никакого отношения. Я вообще была не в восторге от той съемки, если уж ты намерен свои тяжелые радары нацелить на меня и тем самым сделать меня крайней. Хочешь – сними их, – пожимаю я плечами, будто мне абсолютно всё равно, висят они здесь или нет. Просто я отчетливо осознаю, что обязана пойти на уступки и немного слукавить: та съемка не была для меня тягостной, скорее напротив, мне нравилось то волшебство фотографии, которое окутывало нас двоих в моменты спуска затвора и созидании удачных кадров. И если ему хочется, пусть убирает. Лишь бы не выбросил.

Не сказав ни слова, или просто не найдя, в чем меня обвинить, Дан со вздохом опускается на край кровати.

– Ладно. Ты иди. Я побуду один какое-то время.

– К ужину проснешься?

Он рассеянно кивает пару раз, а потом прямо так, в уличной одежде, подтягивается на руках и с едва уловимым стоном падает головой на подушки. Замирает, словно уснул за краткий миг. Но мы оба знаем, что это не так и он на самом деле не спит. Его элементарно тяготит мое общество, и он хочет побыть хоть сколько-нибудь без моего присутствия. Я еще стою пару мгновений в дверях, прислушиваясь к давящей на виски тишине спальни. Он в курсе, что я все еще здесь, не ушла, но предпочитает не срываться на мне, а молча дождаться момента, когда я оставлю его наедине с собой. В конце концов, я как можно тише прикрываю дверь с обратной стороны и иду запускать стиральную машину.

Глава 2. Ветер

2 июня 2020 года,

Вторник.

К ужину вчера Дан так и не проснулся. И я решила его не будить, лечебный сон ему необходим, так что я просто ушла к себе, лишь на минуту заглянув в его спальню для того, чтобы забрать кое-какие свои вещи и пижаму. Но я так же понимала, что он мог проснуться в любой час и, выспавшись, среди ночи отправиться невесть куда. Или ему могла понадобится моя помощь. Поэтому я практически не спала, подремала только под утро, зато у меня была целая ночь на подготовку к экзамену по экономическому анализу.

Так, Мар я закрыла в своей комнате, первое время она будет жить там, нам обеим место вполне хватит – спальня огромная. Это большая удача, что Дан не наткнулся по приезде на пушистую грациозную кошку со светло-серой шерстью – моя шотландка спала тихонько в уголке и долго не показывала свою прелестную мордашку даже хозяйке, вот я о ней и забыла совершенно. Забыла спрятать от Дана, который не любит кошек. Не любил прежде.

Корм насыпала, водичку в миску налила. С этим разобрались, смотрю на минутные стрелки часов. Если я не выйду в течение десяти минут, то точно опоздаю на экзамен. Я приготовила завтрак. Его любимые блинчики по маминому рецепту. Но Дан так и не вышел из своей комнаты. Пару раз слышала сквозь стенку, как он ночью прогуливался до ванной и обратно. Я специально не прикрыла свою дверь, чтобы можно было чуть что подорваться с места. И всякий раз я сосредоточенно вслушивалась в звуки шагов в квартире, дабы не пропустить момент, если вдруг что-то случится: ему станет плохо, он задержится дольше положенных минут на поход в туалет из-за головокружения или элементарно человек проголодался. А еще где-то в три часа ночи он принимал душ – я даже вышла на минуточку из комнаты, чтобы расслышать то, как текла вода. Потому что ушло на это ровно двадцать девять минут – это больше, чем просто сходить в туалет. Я волновалась.

Я бросаю взгляд на часы и, помедлив минуту, решаю деликатно постучать в дверь его спальни.

– Дан, ты спишь?

Тишина. Я закусываю изнутри щеку, не зная, как поступить.

– Я войду?

– Не входи, – отвечают мне мгновенно. Он определенно бодрствует. – Сейчас сам выйду.

– Хорошо, тогда я жду тебя.

Я отхожу от двери и начинаю невольно теребить пальцы, медленно пересекая гостиную, думая обо всём и ни о чем одновременно. Чувствую себя немного рассеянной и не выспавшейся. Если завалю экзамен – не пойду на пересдачу. Осенью можно будет сдать снова, к тому времени, возможно, я не буду так сильно нервничать и моя жизнь наладится… у Дана настанут улучшения и мне будет всё ни по чем. Мне важно прожить этот неприятный эпизод и вернуть самое дорогое. Больше я ничего не прошу, Господи, пожалуйста, просто верни мне его.

Я опускаю веки и застываю по середине зала. Пытаюсь дышать ровно.

– Занимаешься утренними практиками? Что это, йога, медитация, дзадзен?

Я резко распахиваю глаза и тут же с недоумением свожу брови.

На нем белая длинная безрукавка и потертая темно-зеленая кожанка. Черные джинсы. Дан выглядит так, будто задумал пройтись… или даже поколесить по городу.

– У меня классная одежда, – хмыкает он, неправильно растолковав мой интерес к его сегодняшнему облику. – Вкус у меня не так дурен, как показалось на первый взгляд. – Он разводит руки, показательно привлекая внимание к своей стильной фигуре. – Я умею быть эффектным.

А сегодня он выглядит бодрее, нежели вчера.

– Это точно, – вздыхаю я, жалея, что нельзя ему запретить выходить на улицу. Он не послушается. Он всегда был словно ветер, решения принимал сам. Шел туда, куда хотел, и поступал, как считал нужным. Но по правде говоря, это не мешало нам никогда, ведь за последние полгода мы с ним не ссорились ни разу: он прислушивался абсолютно к каждому моему слову. Он не обижал меня. Вообще. И вот теперь… такой контраст.

– Идешь куда-то? – интересуется Дан, не медля усаживаясь за стол и приступая к ароматным блинчикам. – Ты уже завтракала?

– М… да, – слегка теряюсь я, вцепившись пальцами в лямку рюкзака.– У меня сегодня экзамен. Я… уже опаздываю. Я… пойду? А ты…

– А я съезжу по делам, – голос его невозмутим и сух. «Как с чужой…», – мелькает в сознании грустная мысль. – Не переживай, не на машине – на такси.

Я медленно киваю.

– Так правда безопаснее. – Но не стоило тебе сегодня… Молчу. – И… позвони мне, если вдруг что-то…

– Непременно, – равнодушно кивает в ответ, намазывая мед на румяный йогуртовый блин. – Но ничего со мной не случится. Не опекай так сильно, ты не обязана. – И с завернутой трубочкой в руке машет небрежно на гору блинчиков в большой круглой тарелке. – Достаточно вкусного завтрака, я тронут, спасибо. Большего от тебя не жду, и ты не старайся.

Я опускаю веки, и мне нужна секунда, чтобы совладать с собой и вновь их поднять.

– Тогда как мы… как мы с тобой будем сосуществовать? Я имею в виду, нам нужно проводить больше времени вместе. Чтобы как-то спровоцировать возвращение твоей памяти. Нельзя пускать это дело на самотек. Согласись, это разумно. – Я вся извелась уже рядом с ним. Мне не по себе от того, как он холоден со мной и к нашему прошлому.

Он хмурится и неуверенно кивает.

– Что ты предлагаешь? – Дан с истинным вниманием смотрит мне в глаза.

– Свидания? – нерешительно отзываюсь я. Прозвучало как глупый вопрос, а не умное решение всех наших проблем.

По его взгляду я вижу, что ему не по душе эта затея, но он все-таки соглашается:

– Идет. Но только не сегодня. Я занят.

Чем он интересно занят? Только после больницы. Не спрашиваю, ситуация и так на грани краха с размером с космос.

– Договорились.

– Ты не опаздывала на экзамен? – Лениво приподнимает бровь, не доведя до рта стакан с облепиховым морсом… который я вчера заказала нам на ужин с доставкой на дом вместе с коробкой черничного торта. Мы так и не отпраздновали его выписку. Теперь, полагаю, момент уже упущен. Или он никогда не был подходящим…

А в этот самый момент мне, по всей видимости, максимально тактично указывают на дверь. Какой уж тут торт, да? Наивная.

– Да-а, я… мне пора. – Я неловко поднимаю ладонь, прощаясь с ним, и ухожу.

***

Выходя из университета, я еще пару раз кидаю короткие взгляды на двойные двери позади себя. Он не пошел за мной – выдыхаю с каким-то облегчением. Не придется объяснять в третий раз, что уже состою в отношениях и вариант завести себе второго парня абсолютно точно не рассматриваю.

Но настойчивость и нескрываемый интерес к своей персоне – это то, что всегда нравилось мне в парнях. Невольно чувствуешь собственную ценность рядом с такими. Вот и этот оказался очень… решительным.

Кто-то прикоснулся ко мне, пробежавшись теплыми пальцами по плечу, и я подняла голову, сонно моргая. Я растерянно и возмущенно смотрела на мужчину перед собой.

– Что вы делаете?

И тут же отдернула плечо, быстро поправив сползшую вниз кофту.

– А вы красивая…

От неожиданности я впала в ступор, а потом невольно напряглась. А он качнул головой и поспешил объясниться, присаживаясь напротив; на стул, что впереди моей парты.

– Простите. Просто хотел привлечь ваше внимание. – И он приветливо улыбнулся мне.

Я выпрямилась и огляделась вокруг, испытывая странное смятение. В читальном зале никого не было. После чего вновь остановила неуверенный взгляд на парне перед собой, который смотрел на меня в упор и продолжал беззаботно улыбаться. Однако глаза оставались серьезными… умными, и это немного успокаивало меня: он казался нормальным. Но всё же касаться меня ему не следовало, существует же много других способов разбудить человека. Зачем же так эротично и беспардонно водить пальцами по женским оголенным плечам?

– Зачем?

– Вы красивая.

И я против воли улыбнулась.

– Вы это уже говорили.

– Да? – Его улыбка стала чуточку смущенной, а брови слегка сошлись на переносице. Я понимала, что он всё помнит, однако и мне было забавно поддержать его маленькую игру.

С моих губ сорвалась легкая тихая усмешка, и я кивнула, скромно промычав сомкнутыми губами слово "ага".

А потом мне стало неловко, и мой взор съехал в сторону, зацепился за наручные часы незнакомца, и я нахмурилась: оказалось, я спала целый час, когда планировала лишь маленько подремать.

– Только не говорите, что вы куда-то опаздываете. – Он заметил мой обеспокоенный взгляд.

Я быстро отмахнулась от волнительных мыслей и снова перевела взгляд на мужчину.

– Н-нет, – задумчиво ответила я, машинально перебросив волосы за спину. – У меня еще есть минут десять. Так что вы хотели?

– Пригласить вас на свидание. Взять у вас номер телефона. Найти вас в социальных сетях. Много? – закончил он с тихим смешком.

Я растерялась и с наигранным подозрением сощурила взгляд.

– Это как-то странно, – протянула я.

– Почему? – недоуменная улыбка.

– Э-э… Вы подсели ко мне и… сразу позвали на свидание. Вы ведь… даже не знаете меня.

– Да… всё верно, – легкая, чуть робкая улыбка осветила лицо мужчины. – Но мне нравится абсолютно всё, что я сейчас вижу… в вас. Вы до чертиков милая.

Так, дело набирало серьезный оборот. Я напустила на себя хмурую серьезность и перестала невольно обнадеживать мужчину, о котором ничего не знала, даже имени:

– Извините, но у меня есть парень. – И я быстро смела предметы со стола в сумку. Быстро и плотно смяла края разорванной пачки печений и тоже кинула в глубину своего бездонного рюкзака. – Я должна идти. Приятно было… приятно было поболтать.

Но незнакомец не готов был так скоро расстаться, вскочил с места одновременно со мной:

– Подождите, может быть, тогда?..

Я сурово хмурила свои коричневые брови.

– Нет. И не идите за мной, вы меня пугаете.

– Не пугайтесь, – с мягкой виноватой улыбкой тотчас попросил он, нервно проводя рукой по черным волосам,– я всего лишь… оставьте мне хоть номер. Прошу. Возможно, когда-нибудь мы с вами…

Он выглядел расстроенным, но меня это не волновало нисколько. Я не дослушала и ушла с читального зала, где обедала после успешной сдачи экзамена и незаметно для себя уснула – университетская столовая была закрыта на летние каникулы.

Я завожу двигатель и бросаю рюкзак на соседнее сиденье. Вот же… а он привлекательный взрослый мужчина. Эта мысль заставляет меня тряхнуть головой и усмехнуться себе под нос. Да-а, прежде я бы согласилась на свидание с таким, но не потому что он мне понравился с первого взгляда или что-то типа того. Нет, только ради того чтобы потешить свое недооцененное родителями эго. Одним словом, психотравма, которая толкала меня на подсознательную необходимость нравиться всем и каждому… чтобы хоть кто-то меня любил и ценил. А потом бы я как всегда сбежала. После первого же поцелуя или первого свидания.

Порывшись в переднем кармане сумки, кидаю зачетку с «тройкой» в бардачок и тут замечаю два билета в Лиссабон. В груди мгновенно отзывается болью. Я беру их, почти не дыша. А потом не выдерживаю и пускаю слезу. Первую. Вторую. Пять минут спустя всё мое лицо в потеках слез, а я не двигаюсь с парковочного места.

Еще десять минут, и я зло вытираю скулы и щеки. Я поеду! Я полечу! Если надо будет – одна! Но я доберусь до городка Назаре и сфотографирую эти знаменитые волны. Пройдусь по сувенирным лавкам и буду улыбаться, что наконец оказалась там.

Резко захлопываю бардачок с билетами внутри и, сделав над собой усилие, перестаю плакать, выезжаю со стоянки. Уже дома, не обнаружив нигде Дана, звоню Олегу, потому что сердце не на месте.

– Привет, – неловко начинаю я и ковыряю ногтем крохотное пятнышко на новеньком журнальном столике. – Слушай… Дан не говорил тебе, куда поехал? Он… сказал, что у него какое-то важное дело. И я подумала, может, ты знаешь, где он. Потому что мне он не…

Не успеваю договорить, как мне уже отвечают:

– Ему позвонили с участка, он там. – Олег даже не пытается скрыть этой новости от меня. И я ему так благодарна: он готов выложить мне всё про своего друга. Всё, что знает сам. – Дает показания против того отморозка. Но только что он может знать? – хмыкает парень с печально-снисходительной усмешкой, нарочно не акцентируя внимания на том, что девушку его друга больше не ставят в известность обо всех его перемещениях. – Он же ничего не помнит. Скорее всего, стороной обвинения выступит сама Ева. От нее будет зависеть, посадят этого ублюдка или тот еще побегает на воле. До выяснения всех обстоятельств. Скорее бы… это случилось. – Олег вздыхает и вдруг заботливо спрашивает: – Он не обижает тебя?

Первые секунды я молчу и впиваюсь ногтями в кожу ладони. Обижает меня Дан или всё же пока нет? Вряд ли, то, что происходило между нами до этих пор, можно рассматривать как причинение обиды. Боюсь, что самое худшее ждет меня впереди.

– Я поговорю с ним, – не дождавшись моей реплики, обещает он серьезно и задумчиво замолкает. – Держись, ладно? – слышу я, уже не рассчитывая на то, что вообще услышу человека на том конце. На мгновение ведь показалось, что говорю сама с собой.

– Куда я денусь, – тихий шепот в трубку, и вновь повисает молчание.

– Костя говорил, заглянет к тебе. Заходил?

На миг я застываю, удивленно хлопая глазами.

– В смысле? Он должен был зайти или еще зайдет? Потому что я только вернулась с экзамена. Мы могли не пересечься.

– Знаешь, нет, скорее всего, еще не заходил. Он бы позвонил тебе, не будь тебя дома.

– Ну да. Логично.

– Как сдала? – неожиданно интересуется он моими успехами, и я улыбаюсь сквозь слезы, которые стремительно набегают на глаза.

– Трояк, – смеюсь я, чувствуя, как ком в горле становится огромнее. Таким, что почти не вдохнуть. Я стараюсь не выдать себя, но он всё равно слышит легкую дрожь в моем голосе и спешит успокоить.

– Эй, не переживай. Оценки – это ерунда, знаешь ведь, – легкомысленно заявляет он, поддерживая во мне силу духа. – К тому же ты у нас балерина и модель, зачем тебе вообще экономическое образование? – со смешком произносит Олег. – Брось это. Давно тебе говорю. Это не твое призвание.

После его слов я совсем расклеиваюсь и чудом удерживаюсь от того, чтобы не разреветься в голос. Я с силой растираю лоб тремя пальцами и, сглотнув тяжелый ком, отвечаю:

– Со мной всё в порядке.

– Ну, меня-то можешь не обманывать. Я такое на расстоянии телефонного звонка чую.

– Лучше б ты промолчал и теперь, – фыркаю я, утирая слезы.

Он снова хмыкает:

– Я не из тех, кто облегчает чье-то существование. Я тебе еще надоем, Лера. Привыкай. – Серьезный тон, невозмутимый. Нося образ обманчиво-равнодушного весельчака, он всегда к месту умел быть таким правильным и разумным. Жестким даже и суровым, в отличие от того же Кости, который много шутит и бывает серьезен в крайних случаях. Помню, поначалу это пугало в нем. Но сейчас только восхищает. И я решаюсь:

– Как думаешь, Дан может влюбиться в меня дважды? Или это звучит слишком… сказочно?

Он не смеется надо мной, не говорит, что мои мечты наивные и глупые. Но то, что он говорит, всё равно остается для меня загадкой:

– Всё дело в фокусе, Лера. Надо сделать так, чтобы он повернулся в твою сторону.

– Не совсем уверена, что поняла тебя… – медленно выговариваю я, крепко задумавшись, большое для меня подспорье этот таинственный тезис или малое.

В это самое время звенит звонок. Кажется, это Костя. Вздыхаю.

– Кто-то ломится в мою дверь, – быстро и с ощутимым удовольствием соскакиванию я с неприятной темы на прозаичность суетливого бега времени. До чего просто, когда в мире всё так просто. – Думаю, это Костя. Я кладу трубку.

– Дай ему ключи от квартиры, от студии, от всего. На всякий случай, – не советует, а прямо просит Олег, прежде чем отключиться.

– На какой…

«… такой случай?» – хотела сказать, но на том конце уже обрубили связь.

Я наскоро вытираю мокрое лицо, глаза так и остаются красными, когда я иду открывать входную дверь. Цветы. Шары. Я сразу отступаю на пару шагов, впуская этот праздничный ураган в дом.

– А вот и я! Скучаешь? – Ухмылка быстро стекает с его лица, как только он запирает за собой дверь и, обернувшись, встречает мое безрадостное лицо. – А-а, мы, похоже, плакали. А че так?

Он беспардонно, в своей привычной манере, по-хозяйски лениво проходит внутрь. Выпускает розовые и мятные шары в воздух и те красиво прилипают к потолку. Корзина с сотней чайных роз опускается на широкий кухонный остров, и у Кости в руках остается только сахарная вата. Два синих облака. Как только дотащил всё это?

– У меня еще ведерко мороженого в заднем кармане завалялось, – кривая ухмылка и самодовольный вид. Я с удивлением взираю на своего Деда Мороза. – Шутка! – хохочет он, закатывая глаза и протягивая мне одну сахарную тучу. – Мороженое в машине осталось. Сгоняю за ним чутка позже. Вату бы съесть, а-то куда положить-то? Ткнуть бы куда-нибудь, – беспомощно озирается он по сторонам. – Вряд ли у тебя дома найдется держатель для палочек с сахарной ватой. Съедим сейчас. – Смотрит на меня и подгоняет жестом. – Давай-давай. Повысим слегка глюкозу в крови. Она у тебя вместе со слезами вся вытекла. Надо восполнить. Давай, отрывай, как я, и кусай, не стесняйся.

Не то, чтобы я верила его словам о глюкозе, но я начинаю медленно отделять части ваты и жевать, чувствуя, как внутри постепенно поднимается настроение.

– Спасибо. Давно не ела сахарную вату.

– Оно у вас через дорогу продается, я там отоваривался. Цветы только возле своего дома покупал.

– Красивые шары, – вздыхаю я, подняв глаз на потолок.

– Это да. У кого-то днюха в вашем подъезде: украл у именинницы, пока поднимался в лифте. Она не заметила, не заморачивайся, – качает головой деланно бесстрастно.

– Ты же это несерьезно? – настороженно уточняю я, замерев с клочком сахарной ваты перед лицом.

– А че, поверила, да? – Косится на меня снисходительно, приваленный бедром к столу. И уплетает сахарную вату с отменным аппетитом.

– От тебя всего можно ожидать, – бросаю я и вспоминаю: – А, пока не забыла. – Я выдвигаю ящик в прихожей и беру дополнительную связку ключей. – Вот, держи. Олег уверен, что тебе они могут понадобиться. Уж не знаю для чего.

– Это он правильно, – кивает Костя, не моргнув и глазом засовывая их в карман. – Звонила ему или виделись?

– Прямо перед твоим приходом по телефону как раз говорили.

– О Дане? – спрашивает тут же.

– В большей степени, – киваю я, неловко пробуя на ощупь лепестки нежных роз.

– Наш болезный опять что-то учудил?

– Опять? – напрягаюсь я мгновенно и поворачиваю к парню лицо.

– Ну, эту бестолковую Еву поплелся защищать на свою голову. В буквальном смысле, черт побери, – поморщившись, он продолжает: – Вот я и спрашиваю, может, что-то снова ему в башку стукнуло и он окончательно сошел с ума. Иначе почему ты плакала, когда я только вошел, м-м? – Костя напряженно смотрит мне в глаза, впитывая каждую эмоцию.

Вот о таких редких случаях я и говорила. Серьезным его почти не увидишь. Но всё чаще в нем проскальзывает именно эта сторона. За последнюю неделю маска равнодушия треснула, и я волную его очень даже серьезно.

– Я не плакала.

– Какая прелестная ложь. Но ложь я не просил, Ангел. Давай на чистоту. Он довел или сама себя накрутила?

– И то, и другое… наверное, не знаю, – честно признаюсь я. – То есть он меня не обижал конечно. Словом, – добавляю тотчас. – Не грубил во всяком случае.

И он кивает с кислой миной:

– Но мы оба понимаем, что не только слово способно ранить. Куда лучше с этой задачей справляется холодный взгляд и неукротимая стена из безразличия. Я даже боюсь представить, что ты чувствуешь. Больно, это понятно. Но ведь еще есть то, что сидит у тебя в голове. И боюсь, Ангел, ты придешь в своих мыслях не туда, куда надо, – грустно заканчивает он, а я забираюсь на стул, уже без всякого энтузиазма щипая остатки сахарной ваты.

– Мне трудно мириться с тем, что от меня мало что зависит в этой ситуации. Но такое ощущение, словно, что бы я ни делала, мне не выйти из нее победителем, – честно признаюсь я, неловко уставившись на свои руки.

Костя сбрасывает с себя шлейф грусти и спокойно лезет в холодильник, уже доев свою вату.

– Не поддавайся панике – мой лайвхак по жизни, который пригодится и тебе, – подмигивает он мне и вытаскивает из прохладных недр мой черничный торт. – Смотри на всё под иным углом. Как будто ты страдающий от скуки зритель, а вокруг тебя паршивая игра актеров. Не ты снимала фильм, не тебе ошибки и исправлять. Не бери на себя слишком много. И не вини. А дальше… – пожимает плечами, – глянем, как оно будет. Торт целый, Дан не оценил?

Я фыркаю:

– Он его проспал.

– Ну ему же хуже. Потому что черничный торт – мой любимый.

– Эй, не смей, – я угрожаю ему пальцем.

– Пардон, я голодный, как собака. И я люблю сладкое.

– Отвратительное сочетание, – посмеиваюсь я, глядя на то, как парень водружает торт на стол и снимает с него защитную пластиковую крышку. За секунду находит пару вилок и стаканы для облепихового морса, при этом чувствуя себя как дома, а не в гостях.

Он плюхается на высокий барный стул.

– Не смотри так чудно. Расположение ложек-рюмок я запомнил еще с первой вечеринки здесь, а твою перестановку оценил на последней тусовке у Дана. Мы семья, помни об этом. – И тут же морщится. – Правда, есть человек из нашей компашки, который забыл об этом и не перестает напоминать о том времени, когда мы вместе еще тусили в лагере.

– А что тогда случилось? – Мне правда любопытна их история. —Почему ты так с ним обошелся?

– Мы были детьми, – отмахивается он пренебрежительно, взмахнув вилкой. – Я всего лишь хотел показать одному олуху, что его ненаглядная деваха ему не пара.

– Таким образом? – Я делаю большими глаза.

– Говорю же, детьми были. Как иначе-то раскрыть дураку глаза? А он раздул из мухи слона… Но и я тоже хорош. В четырнадцать пацан еще не понимает, какое одолжение я ему сделал. Но в двадцать три?! Каким местом он вообще думает? Давно пора выбросить это из головы.

– Да он уже давно забыл, вот только осадок от несостоявшейся дружбы остался, – подмечаю я очевидное.

– Это да, – кривит Костя губы. – Не больно он у нас доверчив и откровенен с людьми. И может исчезнуть, никому ничего не сказав. Всегда таким был.

– Ветер, – даю я подходящее как нельзя лучше название его характеру. Мне ли не знать, какой у меня парень.

– Ветер… – пробует Костя на вкус это слово. – Ветер он и есть, ты права. Тяжело с таким, но ты крепись. Я не сомневаюсь, такая как ты… короче, в твоей власти завоевать нашего большого ветреного мальчика. Ты же его Ангел, – вдохновенно провозглашает он.

С этим я согласиться не могу:

– Увы, похоже, это как раз не в моей власти. Я больше не его Ангел.

– Но ты ведь не сдашься? – И вот опять у него это серьезное выражение лица, почти беспокойное.

Я просто безгласно мотаю головой, прикованная к его глубоким темно-карим глазам.

– И правильно, не сдавайся… Пойду покурю и заодно принесу нам мороженое, – говорит он с легкой улыбкой и с этими словами подскакивает с места, и ровно на восемнадцать минут я остаюсь в квартире одна.

Ветер… Мне есть о чем подумать. Смогу ли я укротить ветер во второй раз, это возможно? Или мне просто однажды снисходительно улыбнулась фортуна?

Глава 3. Эта девушка – твой, блин, выбор!

– От кого цветы? – спрашивает Дан; его связка ключей, пролетев над тумбочкой, приземляется мимо фарфорового блюдца, звякнув о его острый край. Но брелок-кокос попадает прямо в него и там же на дне остается. С грустью проследив за этим небрежным движением, я медленно возвращаю взгляд обратно на парня. Оказывается, он в этот момент изучал розы на кухонном столе, которые я поставила в воду.

– Костя приходил, – сообщаю я с дивана, на котором сидела в окружении конспектов и ноутбука, последний стоял на столике и сверкал светлым окном текстового документа.

– И что, он имеет на тебя виды? – А он прямолинеен. Даже не стесняется такие вещи спрашивать в лоб и… глаза в глаза. Очень цепкий взгляд. Сканирующий. Проникающий.

– Нет, они для тебя, – нисколько не смутившись, говорю я чистую правду. Понятие не имею, шутил ли Костя насчет цветов, как много раз до этого, но я предпочла принять его слова за правду. Так удобнее. И врать не приходится.

Дан хмыкает, с явным недоверием, а потом насмешливо указывает пальцем на шары, зависшие под потолком.

– А это? Тоже мне?

– Нет, они мои, – отзываюсь ровным тоном, почти сухим и почти гордым. – Костя преподнес их в честь сдачи экзамена.

Его действия внезапно становятся замедленными, когда он тянется за графином с водой и стаканом. После чего резко хватает и тот, и другой. Наверняка ругая себя за излишние чувства и проникновенность.

– И как? Сдала? – И как-то очень нерешительно посматривает на меня, и я интуитивно понимаю этот жест: он старается быть участливым, и ему не по себе от этого.

Я радостно киваю:

– Угу. – Только чувство радости меня переполняет не от того, что моя зачетка пополнилась еще одним штампом об успеваемости. Мне греет душу его неожиданное неравнодушие. Пусть мимолетное, но такое приятное.

– Поздравляю, – кивает он, запивая неловкость водой.

Я вскакиваю с дивана, охваченная страстным желанием стать ему чуточку ближе. Я в одну секунду почувствовала себя смелой.

Едва не теряя тапки, подскочив к островку, наваливаюсь на него ладонями и улыбаюсь парню напротив:

– Давай завтра сходим на свидание. Я купила билеты на двухчасовой…

– Извини, завтра не получится, – перебивает меня Дан, больше не смотря мне в глаза.

– Тогда давай…

– Не на этой неделе. Я был на фирме. У нас два больших проекта, пока времени совсем нет.

Мой запал исчезает, и я выпрямляюсь, чувствуя себя в крайней степени неуютно.

– Ты уверен, что хочешь этим заниматься? – осторожно спрашиваю я у него после минутного молчания. – Реклама – это не то, чего ты хотел. Ты собирался оттуда уйти. Потому что твоей страстью всегда были фотографии.

Он тяжело вздыхает, то ли раздраженно, то ли устало. Стакан в его руке звонче обычного соприкасается с гранитом стола.

– Лера, я понимаю, что ты имеешь в виду, но давай я сам решу, что мне делать. Мне нужно четкое направление, в чем я хорош и что я умею. Если фотографии были для меня чем-то большим, чем просто хобби, я к этому неизбежно приду. Но не торопи меня. Иначе я… – споткнувшись, он прикрывает глаза ладонью; голос ломается: – Иначе я взорвусь, понимаешь? Мой мозг не выдержит всего этого. – Он обхватывает голову руками и опускает ее, облокотившись на стол.

– Прости, – тихо шепчу я, дотрагиваясь до его плеча. – Конечно, ты можешь заниматься тем, что заставляло бы тебя чувствовать себя живым в столь тяжелый период и… тебе нужна эта работа, я понимаю. – Он не шевелится, и я нервничаю. Мне так его жаль. – Согреть еду, может быть? Ты голоден?

– Я поел. – Он с трудом разгибается, мне приходится отдернуть руку, и направляет на меня свой задумчивый взор. – Не старайся так, это раздражает, – едва слышно бормочет Дан и, тяжелой поступью пройдя мимо меня, молча уходит в свою комнату.

***

3 июня 2020 года,

Среда.

У меня две незакрытые отработки, и сегодня я собиралась в университет, чтобы надоедать и действовать на нервы одному упертому преподавателю. Пока Дан не напомнил:

– Я на фирму. Буду поздно! – крикнул он уже у выхода.

– Блин! – слетает с губ незамедлительно. – Третье число – это же сегодня! Подожди меня, я с тобой! Я быстро!

Я спешно начинаю собираться. Закидываю в рюкзак тюбики крема, косметичку и личные кисти: никому не позволяю накладывать себе макияж чужими кистями.

Подбегаю к мужчине, озадаченно поджидающему меня, и торопливо бросаю:

– Чего стоим? Идем-идем! Опаздываем же. – Выталкиваю его наружу, а в следующую секунду я уже набираю Олега, жестом прося по-прежнему недоумевающего Дана закрыть дверь на ключ: – На сколько назначены съемки? Так же на девять? Размеры проверил? В прошлый раз сорок четвертый был великоват, я просила сорок второй.

– Это пижама, – усмехается Олег. – Она должна быть великоватой.

– Но не настолько, Олег! Идем, – одними губами говорю я, когда Дан высовывает ключ из замка и почти в это же время подъезжает лифт. – Кстати, будут еще модели?

– Нет, только ты.

– Класс, я могу расслабиться.

Краем глаза замечаю, как мужские пальцы надавливают на кнопку нужного этажа, а затем, опустившись, сжимаются в кулак.

– Можешь, – хмыкает снисходительно Олег. – Кстати, я Дану ничего не говорил. Он с тобой?

Я скашиваю на раздраженного парня несмелый взгляд.

– Да, он со мной. И он уже в курсе, что и я работаю в вашей фирме, – не без иронии заявляю, хотя ровно до этой секунды Дан мог об этом только догадываться, но не знать такого наверняка. – Как воспринял? Потрясающе! – Мой взгляд выхватывает из его высокой фигуры лишь напряженные кулаки, а потом и ошеломленные зеленые глаза. – До сих пор отойти не может. Думаю, он рассчитывал спрятаться от меня на своей работе, но и тута я. Осечка вышла, да? – Выразительно выгибаю бровь, злясь на Дана всё больше и больше. Один его взгляд чего стоит – я разгадала его в два счета: он действительно собирался прятаться от меня на фирме!

Я раздраженно завершаю звонок и пытливо смотрю Дану в глаза. Встречая в них такое же выражение.

– Я так тебе противна?

– И кем ты у меня работаешь?

Мы задаем вопросы одновременно, а потом еще и еще, тщательно игнорируя первые и всё громче переходя на высокие тона:

– Почему ты так со мной?

– Художник по костюмам или какой-нибудь стажер?

– Тебе трудно принять, что мы вместе? – Никогда не думала, что когда-нибудь снова буду с ним ругаться, едва не выходя из себя.

– Может, потому что ты невыносима?! – рявкает он, но я не уступаю ему в клокочущей внутри агрессии. Я тоже между прочим страдаю, не только он!

– Ты продолжаешь меня избегать, как, по-твоему, я должна на это реагировать?! Да, я тоже работаю там, смирись с этим!

– Долбанная истеричка!

– У меня месячные, мне можно! – с губ легко слетает ложь. Достал!

Он резко замолкает и, прочистив горло, смущенно отводит взгляд.

Из лифта мы выходим в молчании. Только когда встает вопрос, на чьей машине поехать, я уже спокойно, и ощущая легкую неловкость, подхожу к его джипу:

– Мы едем на твоей. Я забыла ключи дома.

Ответа я не удостаиваюсь, но выразительного взгляда очень даже да. В нем читается что-то вроде: «А были варианты? Я бы всё равно на своей поехал, а ты езжай, на чем хочешь».

Я вздыхаю, а уже в машине получаю откат: меня трясет, и руки дрожат.

– Нормально всё?

Он заметил.

– Да, – отвечаю коротко, избегая смотреть ему в глаза.

– Ну ладно. Как знаешь. Я спросил.

Я разочарованно фыркаю.

– Что опять не так сделал? – Он слишком дерганно и резко переключает скорость.

Повисает пауза. Я не думала отвечать, но…

– Я просто не понимаю, что мне делать, Дан, – в отчаянии шепчу я, на большее сил не хватает. – Ты не помнишь меня, и мне очень больно. Если бы в моей власти было вернуть тебе всё забытое, я бы уже это сделала. Но я не могу. И чувствую, что проваливаюсь куда-то. А ты встал ко мне спиной и движешься в новом направлении. Но уже без меня. Тебя нет рядом… Сколько я могу так выдержать? – Я поворачиваю голову и наталкиваюсь на его невозмутимый профиль. – Ты знаешь?

Но он продолжает смотреть прямо. На дорогу. Ответа я не получаю, даже какой-нибудь грубости. Подождав еще минуту, я тяжело откидываюсь на сиденье и опускаю веки.

– Вот и я не знаю, – вздыхаю едва слышно. – А ты мне не помогаешь… У любви тоже есть срок годности. Если ее не подпитывать ответными чувствами, ее просто не станет. Она угаснет, истлеет. Такая любовь становится прошлым. Ты этого хочешь для нас?

– Может, это то, что нужно тебе? – наконец отзывается он тихо, но слова его мне не нравятся. Я смотрю на него ошарашенными глазами:

– Возьми их обратно… Возьми свои слова обратно, черт возьми! Ты не имеешь право такого говорить мне. Ты не имеешь право так предавать себя, говоря это мне. Тебе он не простит.

– Кто «он»? – Дан морщит нос, изо всех сил стараясь казаться холодным и неприступным.

– Мой Дан! – голос срывается, и я резко отворачиваюсь, вскинув между нами руку. – Молчи. Просто молчи, я должна сейчас собрать заново свое сердце, потому что ты только что нанес по нему поистине сокрушительный удар.

– Так, может, и не стоит меня прощать? – Он меня не слушается.

– А я прощу! – Сплетаю пальцы друг с другом и таращусь в окно. – Я всегда тебя прощала, так поступлю и на этот раз. Не доводи меня. Молчи, сказала.

– Ты совершенно бесхребетная. Неужели гордости совсем нет? – продолжает он, нарочно ведь провоцируя. И когда я это понимаю, осознаю и то, что смысла в наших перепалках нет никакого. Я только сделаю хуже, только отдалю парня от себя. А мне этого нельзя допустить. Я могу лишиться его навсегда.

– Можешь говорить что угодно, я с тобой больше спорить не стану. Кстати, ты должен мне свидание. И оно состоится на этой неделе, – решительно заявляю я и привожу железный аргумент в пользу того, чтобы оно, свидание, состоялось: – Иначе я позвоню твоей маме. А она-то уж найдет на тебя рычаги воздействия. Достал а-то уже переносить. Завтра-завтра, – передразниваю я. – А оно никак не наступит. «На этой неделе не получится, у меня два огромных проекта…»

– Да понял я, помолчать можешь? Послезавтра пойдем на это твое свидание. Сама только реши, куда.

– Конечно, сама, от тебя не дождешься же.

– Вот ведь сте… – бурчит парень себе под нос, но не договаривает фразу: я прожигаю его мрачным взглядом. Думал, только он умеет так, что против воли немедленно захочется заткнуться?

– «Стерва» ты хотел сказать? И об этих словах ты пожалеешь, и я буду рядом, когда это произойдет.

– Угрожаешь? – Он внезапно усмехается.

– Нет, гадаю тебе на будущее.

– И где твои гадальные карты?

– Сильным ведьмам карты не нужны, – пожимаю я плечами.

– Так ты у нас ведьма?

– Сам меня так называл, забыл уже? – Я откровенно его подкалываю.

– И за какие такие грехи я нарек тебя столь красноречиво? – Его глаза начинают смеяться, а сам он любопытно посматривает в мою сторону. Вот уж совсем неожиданно! Я против воли им любуюсь. В этот момент очень остро чувствуется наша прежняя связь. Такая легкая. Крепкая. Нерушимая.

– Этого я тебе не скажу. Пусть станет для тебя мотивацией вспомнить меня поскорее.

– Выходит, тайна зарыта глубоко под семью печатями? – он смотрит на меня насмешливо и с ухмылкой.

– И не одна, – загадочно парирую я. – Я и ведьма, и принцесса, и ангел.

– Да у тебя раздвоение личности, – тут же ставят мне диагноз.

– А у тебя плохо с математикой. Разтроение.

– Нет такого слова, – хмыкают слева с превосходством в голосе.

– А ты еще не понял? – Брови мои надменно поднимаются на лоб. – Я законодатель моды на новые слова. Я та, кто придумывает их. Не тебе меня поправлять.

– А ты зано-о-оза, – с удовольствием протягивает Дан, и я бесстрастно закатываю глаза:

– Так меня ты еще не называл.

– Я был слеп, похоже. Поэтому.

– Нет, просто в синонимах «я люблю тебя» нет этого слова.

– А ты умеешь отражать удар, – задумчиво замечает Дан, будто бы даже восхитившись мной на какой-то краткий миг.

– Только с тобой, – мой ответ выходит грустным.

– Что это значит? – Он буравит меня взглядом, но теперь уже я неумолимо уставилась в лобовое стекло.

– Я не буду тебе говорить. Ты либо поймешь сам, если будешь внимателен. Либо вспомнишь.

До самой съемочной студии мы едем в тишине, каждый думая о своем. А когда прибываем на место, то меня сразу берут в оборот визажист и мастер по волосам. Переодеваюсь в одежду бренда и выхожу на площадку.

Я удивленно таращусь на своего фотографа:

– Ты будешь снимать?

– Я, – спокойно отчитывается Дан, настраивая под себя свет и оборудование.

– А где?.. – пытаюсь сформулировать вопрос и спросить о причинах отсутствия на рабочем месте нового штатного фотографа, которого подыскал сам Дан на свою замену еще недели три назад, поскольку тот решил уйти уже в конце этого месяца. Мы планировали вместе уволиться и в тот же день полететь в Португалию.

– На собственной свадьбе. Еще вопросы будут или мы уже приступим? – Он ведет себя отстраненно. Опять.

– Ладно, я готова, – киваю я рассеянно и, пройдя на свое место, оглядываю периметр. За кадром собралось чересчур много людей, вся съемочная группа уставилась в ожидании очередных прекрасных работ известного мастера. Олег тоже здесь, напутственно соединяет большой и указательный пальцы в кольцо, когда остальные три пальца направлены вверх. Улыбается мне одними уголками губ, но я не нахожу сил улыбнуться в ответ. У меня вот-вот начнется паника.

– Сначала фотографии, – предупреждает Дан, – пока макияж свежий. А уже после можно будет снимать ролик, там ближний ракурс не нужен.

– Макияж можно поправить, – вмешивается аккуратно девушка, стоящая в стороне от меня и готовая по первому зову подправить мне на лице всё, что нужно. Мой визажист.

– На это нет времени, – отрезает Дан. – К обеду приезжает заказчик обсудить дальнейшее сотрудничество. Врубите неон! – раздается приказ. – Ну поехали, – и с этими словами он сосредоточенно приближает к глазам фотоаппарат. Но уже спустя две минуты отводит его от лица, на котором читается смесь раздражения и разочарования.

– Ты какая-то зажатая. Почему я утвердил именно тебя? – спрашивает он самого себя, а не меня. – Времени в обрез. У нас есть другая модель? – Поворачивается к стоящей позади него команде. Те отрицательно качают подбородками.

– Не мели чепуху, – вперед выступает решительно настроенный меня защищать Олег. – Какая другая модель? Ты фотограф или кто? Расслабление модели входит в твои обязанности, – шипит он ему на ухо, приблизившись так, чтобы слышать могли лишь мы трое. – Так что попробуй снова, – настаивает Олег, слегка отклонившись и серьезно посмотрев другу в глаза.

Противостояние их длится долго, пока один из них не сдается, делая одолжение второму.

– Ла-а-адно, – тянет Дан, но в голосе слышна вибрирующая враждебность, от того, что ему нагло указывают, что делать. – Раз все равно нет толковой модели, придется довольствоваться тем, что есть, – нахально произносит он и оборачивается в мою сторону. А я стояла прямо за ним. Подошла незаметно.

– Подслушивала? – Нахмурившись, он осуждающе и в то же мгновение с ноткой сожаления смотрит мне в глаза.

Я чувствую на себе обеспокоенное внимание Олега, но вижу только своего парня. Нельзя плакать – весь труд визажиста будет насмарку. Мне опять придется научиться их сдерживать. Слезы. А ведь я только-только научилась обратному – показывать ему свою слабость и хрупкую душу. Никто не предупреждал меня о таком. Что придется возвращать старые привычки.

– Давай еще раз, – наконец тихо прошу я и деланно равнодушно поворачиваюсь к Дану спиной, чтобы занять свое место.

Но и на этот раз у меня ничего не получается, я только и терплю от фотографа замечания. «Руку в карман». «Лицо более дерзкое! Ты как будто боишься меня». «Смотри слегка в сторону, а не на меня». «Переплети руки и прикоснись к лицу». «Сделай вид, будто гладишь ткань». «Господи, ты знакома с таким словом как «грациозность», так почему в тебе ее нет?»

Мне тяжело расслабиться, когда так много людей смотрят на меня и ждут чего-то выдающегося. Я ли не знаю, что такое грациозность? Да балет только и кричит об этом! Грация и есть его второе имя. Но… я не могу. Больше не могу как раньше.

– Ты безнадежна! Ты не модель, а кусок пластика! – бурчит Данила, и я это слышу столь отчетливо, что у меня закладывают уши. Обида делает болезненный росчерк на сердце. Я сбегаю с постамента, больше не в силах этого выносить. Прячусь от всех в своем кабинете на втором этаже, опускаю жалюзи.

***

– И… что это было? – сердито недоумевает Дан.

– Эй! – резко выкрикивает Олег. – Тебе следует стараться лучше.

– О чем ты? – фотограф напряженно сводит брови.

– Говорю, старайся лучше. Она все-таки твоя девушка. Ее тебе не навязали, ясно?! Эта девушка – твой, блин, выбор! И твоя чертова жизнь. Ты без нее дышать не мог, а что теперь? Я конечно понимаю, у тебя амнезия и все такое, но, мать твою, будь мужчиной! Не обижай ее. Ты и так немало боли ей причинил. Постарайся всё не испортить, ладно? Она уже миллион раз тебе прощала, когда-нибудь ее доброе сердце не выдержит и пошлет тебя, придурка.

– Да что я сделал, черт возьми?! Что ты на меня так взъелся? Я фотограф этой съемки, а она модель. Которая взяла и без объяснений убежала с площадки. Это непрофессионализм в первую очередь, при чем здесь мое к ней отношение? Мы на работе. Личные отношения, обиды и прочая фигня должны оставаться за кадром. Не хочет выполнять трудовой договор – не держу, пусть увольняется. Тем более, быть моделью явно не входит в список ее талантов. Не понимаю, что она здесь до сих пор делает. Она в кадре абсолютно деревянная, напряженная… из нее актриса как из меня балерина. У нее страх и неуверенность на лице написаны. Кто ее вообще взял?

– Ты… Да твоя это была идея, болван! Каждый раз ее успокаивал ты! Перед каждой съемкой ты шептал ей милые глупости, целовал, обнимал, и она расслаблялась. У нее социофобия, придурок! Ты совершенно не интересуешься своей девушкой! Даже не пытаешься ее узнать заново. Ты не был таким бесчувственным, Дан. Раскрой, пожалуйста, глаза. Эта девочка, – он бурно вскидывает руку и пальцем решительно указывает на выход, где исчезла взволнованная девушка, – любит тебя и только поэтому по-прежнему остается рядом с тобой. Всеми силами и зубами держится за тебя и ваши общие воспоминания. Другая бы на ее месте уже сдалась, учитывая, как ты плохо к ней относишься. Но не она. Цени это. Пожалуйста. Пока она всё еще с тобой. Пока ты не потерял своего ангела. Ангелы дважды в нашу жизнь не приходят, помни об этом. Не косячь больше, иди к ней и успокой, как умеешь. – Похлопав его по плечу, Олег делает тяжелый вздох и направляется к двери. – Чего уставились? Перерыв пятнадцать минут, расходимся. Нечего сплетничать стоять! А вы что здесь забыли? А ну брысь работать!

Оставшись в студии один, Дан прижимает пальцы к виску и со страдальческим выражением лица опускается на одинокую ступеньку постамента.

«Я просто не понимаю, как докатился до такой жизни. Она как будто чужая. Не моя, – твердит затравленный голос внутри него. – И эта девушка тоже».

Глава 4. Случайный поцелуй

Я забралась с ногами на подоконник и бессмысленно смотрела на солнечный диск третьего дня лета. Они кончаются – летних дней постепенно становится меньше. А я даже не могу насладиться ими, как будто они пролетают мимо. Не видя меня, не слыша, не замечая моего бедствия. Через три недели должны были начаться самые грандиозные каникулы в моей жизни. С Даном, в новом городе, в окружении новых традиций и непередаваемой атмосферы, где вокруг тебя собраны самые разные люди и языки. Но в какой-то момент всё пошло прахом, и во мне отчего-то уже сидит необъяснимая уверенность, что ровно через двадцать два дня я полечу в Лиссабон одна. Вероятнее всего, в глубине души я знаю, что мой Дан ко мне не вернется.

Такую, молчаливую и безрадостную, в одной шелковой пижаме, меня находит Дан. Он воспользовался дубликатом ключа, который всегда был в его связке с остальными ключами от самых важных замков. Я, мой кабинет – действительно были для него важными.

– Лер, прости меня за мою несдержанность. Но ты нужна мне. – Как приятно слышать это от него, но я не обманываюсь, потому что он продолжает: – У нас два часа, чтобы завершить съемки. Ты как? Сможешь настроиться? Поздно искать кого-то еще. Я помогу. Обещаю. Не буду ругаться.

Такое страшное напряжение нарастает в воздухе – аж больно. Потому что я уже забыла, каково это – быть ему чужой. Никогда еще молчание между нами не было столь опасным и пугающе холодным. Всё как в кошмаре каком-то.

Но он ждет. Терпеливо. Спокойно. Готовый мне угодить.

– Два часа… – бездумно повторяю я, не замечая, как говорю их вслух.

– Что? – переспрашивает мой фотограф.

Два часа – тот срок, за который он готов мне угождать в отсутствие альтернатив. А после мы придем к тому же, с чего начали это утро. Я уже это вижу. Два искусственных часа, какими бы они милыми ни были, не будут нести в себе ни крупицы правды. Я по-прежнему останусь ему неприятна. Мне кажется, я не умею влюблять в себя мужчин. Они делают это сами. Влюбляются либо с пренебрежением смотрят сквозь меня.

«От меня что-то зависит?» – спрашиваю я в очередной раз себя, пока мои глаза задумчиво бродят по лицу парня. Каждую родинку, каждый изгиб и ямочку его лица я трогала пальцами. Ощущала теплую кожу под ними. С трепетом водила вдоль шрама на мягкой шее, подрагивающей от моих прикосновений. Я так хочу к нему прижаться в этот момент, что нагло и бессовестно выдвигаю свое условие:

– Если обнимешь меня, я пойду с тобой.

– Что ты сказала? – На его лице не дрогнул ни один мускул.

– Ты слышал. Обними меня, иначе я с тобой никуда не пойду.

– Хорошо, – соглашается он, кивая мне и раскрывая объятия. – Иди сюда.

Так легко? Я смотрю на него с подозрением, но медленно подхожу, соскользнув с подоконника. Когда между нами остается всего один шаг, я застываю перед ним. Не двигаюсь навстречу. Я молю его проникновенным, пристальным взглядом: «Сделай это. Пожалуйста».

И в этот самый момент Дан делает последний шаг и крепко обнимает. Его большие, сильные, теплые руки у меня на спине. Я почти плачу. И я почти умираю. Я, отчаянно вцепившись в него, прижимаюсь щекой к мужской груди. Запускаю жадные руки под его небрежную рубашку и обхватываю за талию в белой тонкой футболке.

– Спасибо, – шепчу благодарно, не в силах его отпустить и стоя с ним вплотную, впервые за почти две недели. Я всегда была его «чувственной девочкой». Была зависима от его тела и тех теплых объятий, что оно могло мне ежедневно дарить. Я словно наполнялась от Дана энергией, которой мне так бесконечно не хватало, чтобы продолжать свое уязвимое существование. Вот и теперь я забираю эту живительную энергию, которая не даст мне упасть. – Обнимай меня почаще, – прошу я шепотом, неловко выпутываясь из его рук, когда, по внутренним ощущениям, приходит время его отпустить. Всматриваюсь в него снизу вверх, слегка отклонив голову. – Обещаешь?

Не могу прочитать выражение его лица, оно ничего не выражает, за исключением глубокой задумчивости.

– Я не могу тебе этого обещать, Лера, – отвечает он мне честно, медленно заправляя мою прядь за ухо. – Я не могу пока ничего тебе обещать. – А потом он аккуратно берет меня за руку и, убедившись, что я не сопротивляюсь, неторопливо уводит на площадку.

И тут абсолютно каждый видит, как Дан, минут двадцать назад оскорблявший свою девушку-модель, нежно держит ее за руку. Даже Олег кажется чуточку изумленным. Думаю, он точно не верил, что увидит такое в ближайшее время.

– Ну слава богу, – высказывается он насмешливо. – Я уже собирался в мягкой форме послать нашего важного клиента и его чертову коллекцию ночного белья в такое место, о котором приличным девушкам знать не стоит. – Благосклонная улыбка украшает его лицо. – Лера? Как ты? Готова работать?

Я отвечаю уверенным кивком и плавно отпускаю руку Данилы, напоследок сжав ее покрепче и заглянув в удивительно спокойные зеленые глаза, как бы говоря, я рассчитываю на твою помощь, только не оставляй меня одну.

Ко мне немедленно подбегает визажист и взмахом нескольких кисточек исправляет изъяны и мелкие неполадки. Поправляет выпрямленные утюжком волосы, и я вновь безупречна. Встав под камерой, я занимаю расслабленную позу, пристроив руки, куда положено.

– Присядь теперь и… да, всё правильно, руки держи так. Распахни свои длинные ресницы. Смотри на меня. Ты уверенная в себе женщина, покажи это. Во-о-от так, хорошо. Ты молодец, Лера. Давай теперь сменим позу. Сядь на розовый куб, с другой стороны, чтобы было видно фиолетовый. Отлично, так замри.

Мне больше нечего бояться, когда он так со мной осторожен и мил. Я не боюсь, напротив, чувствую себя гипсовой скульптурой, принимающей нужную форму под умелыми руками мастера. Он говорит – я делаю это безошибочно. За всю фотосессию я меняю несколько пижамных костюмов. А в завершении всего фотограф оборачивается к оператору и отдает команду:

– Занимай позицию. – И пока режиссер кричит: «Фон опустите! Больше света давайте. Неон отключить!..», Дан подходит ко мне: – Лера, тебе нужно пройтись по сценарию? Текст дать?

– Да, – коротко киваю я, и мне немедленно кто-то шустрый, мелкий и неуловимый сует в ладони распечатки.

– Помощь нужна? – Он не холоден со мной, но и не нежен. Это спускает меня с небес на землю, и я качаю головой:

– С этим, пожалуй, я справлюсь сама. Спасибо тебе.

– Не за что. Я отойду, у меня дело.

– Угу, – промычав нечленораздельное, я упираю взгляд в листки. Но не вижу ни одной буквы – его взгляд еще на мне.

– Полчаса меня не будет. Не нервничай и не обращай на других внимание, поняла?

Я медленно киваю и, когда он отходит, смотрю ему вслед. И вдруг на выходе его перехватывает Ева: когда она вернулась? В груди мгновенно поднимается бунт: только не это! Она же уходила в отпуск! Чертова креативный директор, чего дома не сиделось или на каком-нибудь острове?!

Внутренности сжимаются, ведь мои шансы стремительно приближаются к нулю. Особенно когда перед моими глазами эта белобрысая куда-то уводит моего мужчину. Они больше не в моем поле зрения.

Еще минуту, как ненормальная, я пытаюсь изучать текст, но не выдерживаю и, отшвырнув их кому-то случайному, выбегаю из студии. Очутившись в коридоре, я на миг теряюсь, но быстро и интуитивно выбираю пойти в его кабинет. Он должен быть там, как подсказывает мне мое шестое чувство.

И он оказывается там. Не один. Они целуются.

Он чуть склонился над ней, она засунула язык ему в глотку. Его руки пока еще целомудренно лежат на тонкой женской талии.

– Вот значит, куда ты так спешил, – горло обхватывает тяжелый обруч боли, в глазах собираются капли слез, которые никогда не прольются. Не в присутствии этих двоих.

Дан первым отстраняет ее от себя, услышав мой голос. Но я не могу понять по его отрешенно-задумчивому лицу, сожалеет ли он о поцелуе.

– А ты… какая же ты тва-а-арь, – полушепотом бросаю этой мерзавке. – После всего что ты натворила, как посмела показаться мне на глаза? Как посмела подойти к Дану? Это по твоей вине и вине твоего чокнутого парня он два дня лежал в коме! Это ты сбежала как трусливая собака, оставив его умирать! – Мой голос уже напоминает ярость в чистом виде.

– Лера, вероятно, ты поняла мои мотивы неправильно, – Ева улыбается мне с нескрываемым превосходством, выдавая свои эмоции за скромную вежливость и сочувствие. – Я вызвала скорую. А с бывшим мы расста…

– В пятистах метрах от происшествия? – Я не даю ей закончить. – Это должно тебя оправдывать?! И теперь без всякого стыда ты соблазняешь моего парня, воспользовавшись тем, что он не помнит, как вы расстались? – Ума не приложу, откуда во мне столько сил и бесстрашия для борьбы с этой женщиной. Она просто вывела меня, тихую и неконфликтную, на новый уровень. Всякое уважение к ней как к человеку пропало в один короткий миг. Хочется растоптать ее и уничтожить.

– Лера! – Окрик Дана моментально гасит мой бесстрашный порыв, и я ощущаю безысходность.

– Что? – Напоровшись на его жесткий взгляд, я всего лишь разочарованно улыбаюсь. – Падешь ниже некуда? А перед самим собой не стыдно? Уверен, что тебе к лицу то, что ты делаешь? Уверен, что, вспомнив всё, ты не встанешь передо мной на колени и не попросишь моей руки? – Я нахально вскидываю брови, наблюдая за реакцией обоих. О, она громкая! По лицу Дана отчетливо побежала тень сомнения, а Ева, видя это, хмурилась с каждой секундой всё сильнее, потому что теряла свои позиции. – Я спрашиваю, ты уверен? – повторяю я свой вопрос еще жестче. Хотя, наверняка, стоя перед ними в пижамных шортах и рубашке, я смотрелась крайне нелепо. Но меня это не волнует. На мне дорогущие шмотки от известного бренда косметики, и я чувствую себя на все сто. – Если не уверен, держи себя в руках. Потому что один единственный, случайный, поцелуй я еще могу простить, но измену я тебе не прощу.

Я решительно разворачиваюсь и выхожу из кабинета. Жаль, на мне розовые тапки, а не каблуки – мой уход бы выглядел эффектнее.

Глава 5.

А верную ли ты стратегию выбрала, детка?

6 июня 2020 года,

Суббота.

Я временно забила на свои отработки и уже второй день допоздна занималась химией с Каролиной. В понедельник у нее ЕГЭ.

– Выпиши пока по памяти формулы строения алканов и всех разновидностей непредельных углеводородов. Расставь правильно все индексы. А потом перейдем к изомерам. – Получив короткий кивок, я отхожу от письменного стола, за которым сидит немая, но очень внимательная к знаниям девушка. Беспрерывно крутя в пальцах мобильник, я перемещаюсь на другой конец комнаты. Набираю его в четвертый раз.

– Лера, – отвечает он.

– Слава богу! Ты где? – взволнованно шиплю я. – Дан, не пугай меня молчанием. Я могу додуматься вплоть до твоей смерти под колесами какой-нибудь фуры.

– Я был на съезде фотографов. – Он как всегда невозмутим, тон почти скучающий, но не враждебный. – Телефоны должны быть выключены.

– Хорошо, ладно, – я старюсь дышать ровнее. – Когда будешь дома?

– Я дома.

– Замечательно. Жди меня, я буду в течение часа. Нам надо…

– Да, нам надо поговорить, – подхватывает он выразительно. – Например, о том, что у нас дома делает серое пушистое чудовище.

– Ох… не трогай ее! – даю я тут же наказ. – Не смей выставлять за дверь!

– Да я уже, – хмыкает он безразлично.

– Что ты «уже»? – в моем голосе проскальзывают угрожающие нотки.

– Вывел ее погулять в окно.

У меня останавливается сердце.

– Повтори, что ты сделал? – Я повышаю тон и, бросив Каролине: «Продолжим завтра, уже поздно», в бешенстве выскакиваю из ее квартиры. – Ты в своем уме?!

– Не кричи, я не знал, что она тебе так дорога. Сидит значит это чучело на моей кровати, балкон открыт. Я и выпустил: непонятно чья она, то ли соседская, то ли твоя. Как ты умудрилась утаить от меня третьего жильца, она где всё это время ютилась, а? В твоем шкафу? Лера, о таких вещах нужно предупреждать, твою мать! – внезапно выпаливает он сердито, и я на секунду притормаживаю. Стряхнув с себя жуткий мандраж и только после толкнув дверь подъезда наружу, я спокойно уточняю:

– Еще раз: куда ты дел мою Марли?

– Твоя Марка лакает молоко, – и столько претенциозности в голосе.

Эта фраза настолько поражает меня, что ключи от машины выскальзывают из ладони. Я быстро наклоняюсь за ними и переспрашиваю осторожно:

– М-молоко?

– Да, что тебя так удивляет? Мне морить ее голодом? У нее безлактозная диета? Мне отобрать, что сделать?

– Откуда ты взял молоко? – Я в потрясенном состоянии сажусь в машину, стараясь своими движениями не вызвать лишних звуков и глубоко прислушиваясь к голосу на том конце. – У нас в холодильнике его не было.

– В нашем доме супермаркет, – будничным голосом сообщает Дан.

– Ты спустился вниз и купил Мар молоко?

Что за чудеса с ним творятся? У меня просто шок сейчас и, возможно, по глупости я несу бред. Выйти за молоком для домашнего питомца – и в самом деле что в этом странного-то?

– Я спустился вниз и купил молоко, – подтверждает он, с нарочной издевкой, затем интересуется простодушно: – Я не понимаю твоей реакции. Я что, ненавидел котов?

– Вообще-то да, – медленно проговариваю я, прокручивая в голове еще один вариант: Дан меня обманывал? «Нет-нет, – качаю я головой тотчас, ведя мысленный диалог с самой собой, – Дан не мог. Он поклялся: никакой лжи. Тогда что?»

– А почему? – Он в таком же недоумении, как и я.

– Тебя в детстве укусил какой-то дикий кот, – вкратце поясняю я и жду, что он ответит.

– Не помню, – произносит ошарашенно. – Это точно? Я тебя байками не кормил случайно?

– Нет, ты никогда не врал мне, – твердо заявляю я, наконец заводя мотор и устанавливая телефон в держатель.

– Такого не бывает, – фыркает парень самоуверенно. – Каждый когда-нибудь да соврет. И очевидно, я соврал тебе как минимум один раз. О том, что никогда не солгу. И вот еще о злых котиках сказку наплел, а ты уши развесила.

– Эй! Перестань чернить себя в моих глазах. Если я говорю, что ты мне никогда не обманывал, значит так и есть. Лучше вспоминай давай, что произошло с тобой в детстве. Это не было сказкой, так что напряги мозги.

– Не было ничего, ни одно существо меня за пятку не кусало.

– За бедро, – поправляю я. – Оно укусило тебя за бедро.

– Шрама нет, – приходит ответ после некоторой паузы.

– Ты там штаны снял что ли? – Я не могла в это поверить.

– А кого мне стесняться? Проверил и сразу натянул обратно, – с иронией произносит он, и я закатываю глаза.

– Давай серьезно.

– У меня есть шрам на шее. Но вряд ли ожог можно назвать укусом.

– Ожог? – Дан не перестает меня удивлять. – Какой еще ожог? У тебя нет ожогов.

– Видно, мы с тобой блюли священную непорочность в наших отношениях, раз ты такого обо мне не знала. – Он опять насмехается надо мной.

– Ничего подобного. Секса было сверх меры, так что этим ты меня не смутишь. А ожога у тебя и правда нет, это шрам от ремувера. Ты сводил татуировку.

– У меня была еще одна нелепая татуировка? – Дан озадачивается, и его невозмутимый тон вновь дает трещину.

Нелепая… знал бы ты, какое она имеет для тебя значение. «Ахиллесова пята» на груди. До сих пор перед глазами его первая реакция: «Откуда это? У меня есть татуировка?» – и следом бранное ругательство.

– Да. Была. – Я с волнением кусаю губу: «Только не спрашивай, пожалуйста, какая».

– И я свел ее ремувером? – уточняет недоверчиво. – Это же почти стопроцентный шрам! Я что, спятил?

– Ты хотел избавиться от нее как можно скорее.

– Почему?

– Потому что чувствовал вину передо мной.

– Почему? – голос почти отдает сталью.

– Я не могу сказать этого, Дан. – Я провожу кистью по волосам. – Ты должен вспомнить сам. Это слишком тяжело. И эффект от моих слов не будет равносилен твоим собственным эмоциям.

– Ладно, а что это было? – Мне кажется, или температура его голоса понизилась еще на несколько градусов? – Рисунок, надпись?

– Надпись, – отвечаю я с бешено колотящимся сердцем.

– Какая? – с нажимом спрашивает он.

Я упрямо мотаю головой: не скажу. Не скажу!

– Спроси у Олега или Кости. А ко мне с таким вопросами не обращайся. И перестань так изменять голос, это меня пугает. А я за рулем, между прочим, – нервно выпаливаю я и посматриваю в зеркало заднего вида. – Надоел сигналить! Да нормально я еду!

– Эй, – голос Дана смягчается, – всё нормально. Успокойся. Я спрошу у Олега.

Я делаю глубокий вдох и судорожно выдыхаю.

– Как там Мар? – заполняю я наступившую паузу, чтобы хоть что-то спросить.

Он хмыкает, как-то очень довольно:

– Поклевала и свернулась на мне клубком. Тарахтит как будто проглотила трактор.

Я начинаю посмеиваться. То ли истеричный смех накатил, то ли вся ситуация мне кажется забавной и… милой.

– Ты чего смеешься?

– Это мило, – просто отвечаю я и рвусь рассказать кое-что из нашей совместной жизни: – На самом деле, Мар очень тебя любит. Наверное, поэтому перебежала из моей спальни в твою. Ты не обижай ее, ладно? Она к тебе привыкла. Она частенько забирается на твои колени и засыпает на них. Всё-таки девочки любят больше мальчиков. Ты ее хозяин номер один, соответствуй и поглаживай почаще. Окей?

– Какая странная у тебя кошка. – Почему-то кажется, что он в этот момент весело ухмыляется.

– Странные существа всегда притягиваются к себе подобным, – подтруниваю я над ним. – Она любит тебя больше, делай выводы.

– Три спятивших чудовища под одной крышей, не многовато ли?

– Вообще-то я имела в виду только тебя. – Я сощуриваю взгляд, хотя передо мной лишь лобовое стекло, а не нахальное лицо одного невыносимого парня.

– Вообще-то, – передразнивает он, – ты ее хозяйка. К тебе она притянулась первой. Делай выводы.

Я улыбаюсь.

***

Когда наконец добираюсь до дома, я с разочарованным вздохом оглядываю гостиную: ни Дана, ни Марли на мужских коленях. А мне так хотелось взглянуть на эту трогательную картину. Но слышу, как из ванной доносится шум воды, и понимаю, он в душе. А любимую девочку обнаруживаю сладко посапывающей на своей кровати. Поправочка: на разложенном диване. Ибо в этой квартире одна единственная кровать, и та в спальне Дана. Вторая была хозяину ни к чему, и покупать ее после моего переезда также было бессмысленно. Кто же знал, что всё так обернется и когда-нибудь нам придется спать в разных комнатах?

Пару раз ласково пробежавшись ладонью по пушистому животику спящей Мар, я отодвигаю створки стильного серебристого шкафа и закидываю туда белую джинсовку. Потом заказываю в приложении большую гавайскую пиццу с ананасами и курицей – совсем нет настроения готовить ужин – и хватаю полотенце. А, привалившись к стене возле ванной, начинаю раздумывать над тем, куда сводить Дана завтра на свидание. Может, в наш автокинотеатр? Но там он бывал и прежде, до меня в смысле. Вряд ли новые впечатления и образы, полученные там со мной, перекроют старые и дружеские. Нужно такое место, которое ассоциировалось бы исключительно со мной и ни с кем другим.

– Давно ждешь?

Глубоко задумавшись, я и не заметила, как он вышел.

– Нет, только пришла, – отзываюсь с легкой улыбкой, медленно отклоняясь от стены и не отрывая взгляда от высокой полуобнаженной фигуры. Какие же у него красивые плечи… и тело. Волосы мокрые, кожа маняще влажная и гладкая, почти как у античной статуи. И руки, загорелые, сильные, – я так хочу, чтобы они меня обняли. Как тогда, в кабинете. Но зеленые глаза… словно предостерегающие, острые, прохладные, они заставляют бояться к нему прикоснуться. Иллюзия ли это или реальная угроза, но я, поникнув под этим пронизывающим взглядом, тихонько огибаю парня и захожу в ванную, бросив только одно:

– Скоро должны доставить пиццу.

За столько дней между нами ничего не изменилось. Ни объятие, ни неожиданная поддержка с его стороны во время съемок, ни сменивший отчуждение на веселые шутки телефонный звонок – ничто из этого не спасает мое положение. Меня всё сильнее охватывает ощущение, что чем больше я стараюсь, тем отчаяннее он борется внутри себя. А эта борьба в свою очередь вызывает в нем раздражение и импульсы злости. За последние три дня он сорвался на мне ровно три раза. Это происходит регулярно. Так часто, что у меня постепенно затухает надежда. Каждый всплеск возмущения в нем откалывает от нее живой нежный кусочек.

Мне выйти из ванной голой, напялить на себя откровенный пеньюар, что сделать? И есть ли в этом смысл? Мне важно получить от него любовь, а не похотливые мысли, спровоцированные обликом обнаженной девушки.

В конце концов, я выхожу из душа обернутая в полотенце и с распаренным порозовевшим лицом. Ноль косметики, волосы тяжелые, мокрые, струятся по спине и спереди. Я слышала дверной звонок, так что нисколько не удивлена, что Дан, уже переодевшийся в майку и свободные шорты, лопает свою половину пиццы, сидя перед ноутбуком с каким-то абстрактным макетом на экране.

– Чем занят? – интересуюсь я, присев рядом на диван.

– Сам не понимаю, – фыркает парень и поднимает на меня слегка презрительный взгляд, но выражение его тотчас меняется, едва он видит мое лицо и полотенце на обнаженное тело.

Глаза, в первые секунды рассеянные, мигом темнеют, в них где-то глубоко-глубоко пробегает ощутимый оттенок желания. Когда его жаркий взгляд задерживается на моем плече, будто касаясь обнаженной светло-бежевой кожи, я подношу кисть к своей шее и веерным движением пальцев как бы невзначай прикрываю этот участок кожи потемневшими светлыми волосами. Плохая была идея!

– Пойду переоденусь. – Я подскакиваю незамедлительно, но так, чтобы он не понял моего волнения.

– Разумная мысль, – комментирует Дан мой побег, но не насмешливо, как могло бы прозвучать, а с неким стоическим терпением, который он, видно, очень желает скрыть.

Когда я возвращаюсь в шортах и милой зеленой майке, я пытаюсь об этом не думать.

– Так чем ты, говоришь, занят? – повторяю я свой вопрос и подхватываю с коробки огромный кусок пиццы.

– Не напомнишь, за чей выпускной альбом я взялся? – произносит он многозначительно.

Я со священным ужасом округляю глаза.

– Бли-и-ин! Я забыла!

– Итак? – Брови его нахально взлетают на лоб.

– У меня сестра девятый класс закончила, и у них вышла лажа с выпускными альбомами. Их кинул фотограф. Аванс получил и с концами. Я попросила тебя помочь и ты не смог мне отказать.

– И почему я не смог?

Вот ведь, нашел к чему придраться. Разве это тема разговора?

– Потому что очень сильно меня любишь, – с вызовом отвечаю я и ожесточенно откусываю зубами кусок пиццы.

– То есть теперь мне делать этого необязательно? – Дан изображает наивность.

– Ты издеваешься? – хмурюсь я, очень стараясь не обижаться на его слова.

– Ну, раз причин больше нет, – пожимает он плечом.

– Дан, тебе приятно это делать? – Я пристально смотрю ему в глаза.

– Что именно? Этот альбом? Знаешь, с удовольствием бы отказался. И без этой возни дел по горло.

– Нет, – я вскидываю руку, прерывая его издевательский тон, – тебе приятно при всяком удобном случае тыкать меня носом в нынешние обстоятельства, а главным образом, в тот факт, что я мало тебе нравлюсь и вообще, ты меня не любишь?

Его взгляд резко ожесточается, а рот недобро сжимается.

– Заметь, ты сама заговорила об этом, – я чувствую в его голосе надвигающуюся угрозу, он стал ниже, мрачнее, медленнее, суровее. – Значит, понимаешь, что я тебе не рад. Не знаю, какие у нас с тобой были отношения, но сейчас ты меня сильно раздражаешь. И я тыкаю тебя носом в нынешнее положение? А ты? Что делаешь ты? Ты разве не делаешь то же самое, но ровно наоборот? При всяком удобное случае, – мрачно передразнивает меня он, – ты рвешься сократить между нами дистанцию, не уважая ни меня, ни мои чувства, ни мою болезнь. Оставь меня в покое ты наконец. Если я вспомню, что люблю тебя, так тому и быть. Но до этих пор не надо меня провоцировать и выходить из ванной в неглиже. – А он жесток. Но беда в том, что я знала, в кого влюблялась. – Или у тебя такой расчет? Влюбить меня через постель? А верную ли ты стратегию выбрала, детка? Задумайся. – Напоследок он оглядывает меня со страшным, неприятным снисхождением и, захлопнув ноутбук, уходит работать к себе в комнату.

Я остаюсь на месте и еще долго не могу прийти в себя, заставить двигаться. Если мне нельзя пытаться сократить дистанцию между нами, тогда что мне остается? Никогда еще не чувствовала себя такой потерянной. Безнадежной. Онемевшей.

Немигающим, невидящим взглядом я минут десять смотрю в одну точку, но вижу одну пустоту и слышу неразборчивый круговорот осколков в своем сознании.

Аппетит пропал, я убираю остатки пиццы в холодильник и, словно зомбированная, иду к себе. Наступает какая-то апатия. В иной раз я бы поехала в балетную студию, но мне лень даже поднять голову с подушки. К моему боку тихонько пристраивается Мар и тут же снова засыпает. Без забот и без нужды думать о завтрашнем дне.

Со вздохом цепляю с тумбочки телефон, но почти сразу возвращаю на место. В голове вспыхивает забытый и самый безопасный на настоящий момент вопрос: почему Дан не помнит свою ненависть к кошкам? Ведь ей больше, чем три года и два месяца.

Я вытягиваю ящик из тумбы и, нашарив в ней электронную книгу, скачиваю в нее несколько очерков и эссе, касаемых памяти. Меня привлекает этюд Челпанова, и я ныряю в него с головой. Во второй главе я нахожу один любопытный факт: память – это всего лишь слово, не более. За этим понятием скрывается множество воспоминаемых образов и психических состояний, и каждое существует отдельно друг от друга. Вследствие потери памяти мы можем утратить что-то одно или несколько актов из нашей жизни, тогда как всё остальное, где за каждую долю информации отвечают определенные участки мозга, сохранится нетронутым. Здесь даже приводятся примеры удивительных случаев, когда человек лишается исключительно способности узнавать букву «ф» при полной сохранности всей памяти. А один мальчик после удара головы забыл всё о музыке, больше ни о чем. Мог ли и Дан, помимо прочего, повредить какой-то специальный локус в голове, где хранилось его навязчивое впечатление о диком коте из детства? Наверное, мог.

Только что мне с того? Я лишь утолила свое любопытство. Снова мрачная и поникшая, я откладываю планшет и со стоном натягиваю на голову одеяло. Надеюсь, завтра будет легче.

Глава 6. Робкий, неуверенный набросок

7 июня 2020 года,

Воскресенье.

(Юля Паршута – Останешься)

О каком свидании может идти речь? После всех тех слов, что Дан мне сказал. Я закидываю в рюкзак бежевые шелковые пуанты, балетное платье, телефон и наушники, прыгаю в балетки и выскакиваю из дома, не дождавшись, когда парень проснется или выйдет из комнаты.

Переодевшись в тонкий темно-сиреневый комбинезон с длинной полупрозрачной юбкой, приятно струящейся по голым ногам, я прикрываю свой шкафчик в раздевалке и с пуантами в одной руке, с телефоном в другой направляюсь в зал. Связываю последний с магнитофоном на подоконнике и становлюсь в центре зала. Несколько мгновений я еще в раздумьях, но стоит зазвучать первым аккордам песни, как тут же отбрасываю пуанты прочь. Сегодня без них. Сегодня с синяками и, если не повезет, с кровью.

В синей темноте распускаются предрассветные сумерки. Розовая тюль платья взмывает вверх. Медленно закрываю глаза и отдаюсь во власть танцевальной лихорадки.

***

Тем временем по ту сторону, совсем близко, под окнами, останавливается темно-серый джип Дана. А он сам, беспрестанно оглядывая здание и ничего не понимая, как в замедленной съемке выходит из салона. Бросает еще один недоумевающий взгляд на незнакомое кирпичное здание, но такое манящее, навязчивое. Еще эти странные окна… он будто видел их когда-то – дежавю?

Напряженно хмуря брови, мужчина решительно направляет свой шаг к дому. И, ни на что не надеясь, в последний момент замерев, со скребущим душу сомнением дергает деревянную высокую дверь. Она поддается – внутри кто-то есть. Скрипят половицы под ногами. Отголоски памяти ведут его по багрово-красной лестнице на верхние этажи, и он сам не осознает, почему задерживается перед дверью с табличкой номер три. В самом конце коридора. В видениях мелькают нечеткие картины, как кто-то, чьего лица не видно, делает танцевальные пасы изящной женской рукой, обнимает свое хрупкое тело, а белая балетная обувь порхает грациозно над полом. Стройные ноги облеплены тонкой тканью воздушной ласковой юбки, которая то и дело, расставаясь с ногами хозяйки, раскрывается в воздухе крылом бабочки. Эта переливающаяся ткань перед глазами – как мелкие песчинки розовой пудры на фоне лунного света. Рябит. Завораживает. Не отпускает. Манит приблизиться.

За дверью слышны звуки музыки. Дан в странном замешательстве приоткрывает её и делает нетвердый шаг в глубину огромного зала. Где-то снаружи рождается рассвет, проникая в него красными и оранжевыми бликами солнца. Рассеивающимися полосками света, заглянувшими сквозь решето жалюзи. И в этом ореоле вальсирующего света танцует она. Лера. Грациозная. Маленькая. Сильная. В облаке розовой ткани. Он не может поверить своим глазам. Из всех мест, куда его могло занести шестое чувство, он оказался там, где она.

Внезапно девушка замечает его, ее глаза забавно расширяются. «Не может быть!» – кричат они, застыв потрясенно, как и сами движения балерины. Он называл её куском пластика? О боже, как он ошибался. Её пластика была превосходна. Её грация захватывала дух.

***

– Дан?.. – Я совершенно теряюсь и опускаю руки. Черная безрукавка, серые спортивные штаны. Но это он.– Ты… ты здесь? Ты… что-то вспомнил? – Я делаю порывистый шаг в его сторону, но быстро замираю на месте, не спеша обнадеживать саму себя. Для начала нужно выслушать его. Ведь разочаровываться всегда больно.

– Ты танцуешь? – спрашивает он, при этом выглядя не менее удивленным. Я робко киваю головой и слышу странное сожаление в его голосе: – Я не знал. Ты не говорила.

– Ну, – я становлюсь на шаг ему ближе, – это не так важно на самом деле. Балет – это то, что я люблю, да. Но с некоторых пор тебя не волнуют такие вещи. Поэтому я не понимаю, что ты здесь делаешь. Как ты здесь оказался, если я не говорила тебе об этом месте?

– Честно говоря, сам не знаю. Проезжал мимо, что-то заставило остановиться, а потом… – он задумчиво опускает глаза.

– Потом? – настаиваю я на продолжении.

– Потом это видение… – И его глаза снова на мне. – Это была ты.

– Я? Ты увидел меня в своих воспоминаниях? – Я загораюсь надеждой, на глаза набегает влажная пелена. – Что ты вспомнил?

Он хмурится:

– Твои ноги в крови.

Я немедленно опускаю голову, глядя туда же, куда и он, на босые пальцы. Нет крови. И пятнадцати минут не прошло, как я вошла в зал.

– Всё нормально с ними, крови нет, – озвучиваю я очевидное и смотрю на парня с непониманием.

– Я видел… точно видел, как твои ноги были стерты в кровь. – Он растерян и задумчив.

– Когда?

– Не знаю, это ты мне скажи.

– Ну, при тебе я никогда не танцевала несколько часов подряд. Только тогда ноги могут слегка пострадать. Обычно крови нет, – честно признаюсь я, приметив то, как странно он себя ведет и как отчаянно борется с неясным ликом собственных воспоминаний.

– Темно. Ты спала. Я укрыл тебя какой-то кофтой. – Он потряхивает головой и на мгновение совсем зажмуривает прищуренные глаза. – Потом ушел. Кажется, я сделал это тайно. Ты не знала, что я наблюдал за тобой.

Теперь его взгляд неподвижен, проникает в мой. Я вспоминаю ту ночь. Утро, когда на мне лежала чужая кофта. А я сама не помнила, как переместилась на диван.

Это был ты. Конечно ты. Никто другой и не мог быть. Следовало догадаться. Но почему ты умалчивал это так долго, мой милый Дан? Теперь уже и не спросишь.

Мы смотрим друг на друга еще бесконечное число секунд, пока он не произносит едва слышно:

– Пойдем домой. Зачем ты здесь в такую рань?

– А ты? Почему ты не спишь?

– Я ушел еще ночью.

– Правда? – Ощущаю что-то вроде горечи: я об этом даже не знала, а он не предупредил. Но ведь и я тоже. Хотя когда ему было интересно то, где я? – Я думала, ты спишь у себя.

– Знаешь, я тоже так думал, пока не увидел тебя здесь, – хмыкает он, и я с задумчивым видом упираюсь взглядом в утренние краски за окном.

– Получается, мы оба сбежали друг от друга, но по какой-то случайности встретились тут?

Это не должно было звучать как вопрос, но так вышло.

– А ты сбежала?

Я поворачиваюсь и встречаю любопытный, но очень серьезный взгляд. На что могу лишь пожать плечами и заявить:

– Ты ясно дал мне понять, что от меня ничего не требуется. Что я только путаюсь под твоими ногами и путаю тебя. Мне надо было привести мысли в порядок. А это, – слегка развожу руками, – единственное место, где я могу это сделать. Мое тайное убежище от мирской суеты. – А затем добавляю: – Не приходи сюда больше.

– Почему? – Его напряженный взгляд и удручающая пустота в моем.

– Я могу подумать, что ты вспомнил меня. Не стоит обнадеживать меня, хорошо? Приходи только в том случае, если и вправду вспомнил. Так я буду знать сразу, бежать в твои объятия или тонуть в собственных.

Разворачиваюсь, беру телефон с подоконника, закрываю плейлист, подбираю пуанты с пола и медленно двигаюсь на выход. Но когда прохожу мимо парня, не замечая, даже не взглянув на него, он резко ловит меня за локоть.

Я молча ожидаю.

– Сегодня у нас свидание, – как-то натянуто и хрипло напоминает он, склонившись над моим ухом, но я отрицаю:

– Нет. Можешь делать, что хочешь. Я больше не буду заставлять тебя делать то, чего ты не хочешь. Отпустишь? – Я прямо гляжу в его странные глаза. Не отпускает. Тогда я вздыхаю, надеясь достучаться до него в последний раз: – Дан, пока ты будешь меня отталкивать, ты не поймешь, что я значу для тебя. Но выбирать тебе.

– Мы пойдем на свидание, – утверждает он и наконец аккуратно отпускает мою руку. – Ты права, я должен уяснить это для себя.

На моем лице появляется эскиз счастливой улыбки. Пока еще эскиз. Робкий, неуверенный набросок.

– Хорошо, потому что у меня есть идея, куда нам с тобой пойти.

– Идем. – Он переплетает свои пальцы с моими и увлекает на улицу, прихватив мой рюкзак в раздевалке. Запрыгиваю в летние балетки и прямо в платье иду за ним.

Глава 7. Я плохой парень, Лера

На деревьях уже отцветают цветы.

– Ты, наверное, уже догадался, почему я вытащила тебя на прогулку по парку?

– Мы часто здесь бывали? – предполагает он, или же у него сработали ассоциации?

– Ничего не мелькает в голове? – Я заглядываю ему в лицо в жадной надежде поймать на нем хоть какие-то проблески воспоминаний.

Угрюмый, он только мотает головой и оглядывается вокруг.

– Ты любишь сирень? – неожиданный вопрос заставляет меня остановиться, едва не запнувшись о собственную ногу.

– Что-то вспомнил? – затаив дыхание, я смотрю на него в упор, но Дан не отвечает мне тем же. Потоптавшись на месте, продолжает идти по дороге, как ни в чем не бывало. Но я замечаю, каким сосредоточенным стало его лицо.

– Не молчи, прошу тебя. Если ты что-то вспомнил, не скрывай это от меня. Я должна знать.

Минуту от него нет ответа.

– Это место… кажется, я был здесь. Такое чувство… не знаю. Всюду цветы, но ими почему-то не пахнет.

– Все верно, цветы Венгерской сирени не пахнут, – мой рот сам по себе складывается в улыбку, я восторженно наблюдаю за парнем, сфокусированным на своих собственных внутренних образах. У него наконец получается кое-что вспомнить! – Но здесь есть одно дерево, к которому ты однажды подвел меня и сорвал для меня нежно-лиловые цветы обыкновенной сирени. Среди сотен однотипных кустов ты нашел одно единственное дерево, на котором цвёл аромат. Я об этом даже не знала. Что здесь есть исключение. А ты заметил, чем меня сильно тогда удивил.

– Тогда ты сказала: "Это ужасно грустно… когда любовь просто умирает". – Он поднимает на меня затуманенный взгляд.

– Ты помнишь? – шепчу я потрясенно, не веря своим ушам.

Держась за руки, мы шли в сиреневом парке. Не спеша возвращались домой после поэтического вечера.

– Оно о законченной любви, – тихо начала я, когда он выслушав стихотворение Тютчева в моем исполнении, попросил растолковать его ценность и помочь понять строки моего любимого стихотворения. Ему казалось это важным, я видела это в его глазах. – Она сидела на полу и перебирала все его письма, написанные ей. А он видит это и поделать ничего не может. Она опустошена, ведь он разлюбил ее и полюбил другую, намного моложе себя. У их любви истек срок годности, и это ужасно грустно, Дан. Когда любовь просто умирает.

Дан коротко кивнул.

– Оставляя после себя только эти несчастные письма, – подхватил парень, прижав меня к себе еще ближе. Так, будто и вправду понял глубину трагического события, вложенную автором в настоящий стих.

– Да-а-а! – Я поворачиваю голову, чтобы снова взглянуть ему в глаза. Немыслимо, он действительно понял!

– Принцесса, почему все твои любимые стихотворения такие грустные? – усмехнулся он, оставаясь при это серьезным и слегка хмурым.

В ответ я пожала плечами, но движение вышло почти незаметным, поскольку сильные мужские руки крепко обнимали меня и не отпускали ни на секунду.

– В грусти кроется совершенство, разве нет? – наивно спросила я спустя минуту, торопливо подхватывая ртом сползший кусочек шоколада с пломбира, внутри которого спрятана нежная и обалденно вкусная малина. Мое любимое мороженое. Дан купил мне его по дороге от театра, когда мы только входили в центральный парк, где повсюду росла венгерская сирень. Мои любимые цветы. Вообще, любая сирень. А рядом со мной любимый человек.

«Как же я… парю в этот момент. Меня окружает всё то, что я люблю. Такое невероятное совпадение. Такое идеальное свидание».

– В грусти кроется саморазрушение, – ответил Дан в своей обычной манере, и голос показался мне печальным.

– Перестань! – Я мгновенно пресекла власть его внутреннего самокритика и широко заулыбалась. – Не порть этот вечер! Я серьезно. Будь немного снисходительнее к себе и прекрати ассоциировать любое стихотворение с собственными поступками, о которых не помешало бы уже забыть, – настойчиво сказала я, игриво ткнув ему в губы кончик мороженого.

Я дерзко ухмыльнулась; он облизнул малиновую начинку и рассмеялся.

– У меня родилась гениальная идея! – неожиданно просиял парень и отпустил меня, слегка озадаченную столь внезапным порывом. – Погоди секунду. Оставайся на месте! – крикнул он, взяв направление к ближайшему дереву с лиловыми соцветиями сирени.

Улыбка заиграла на моих губах, когда я поняла, что именно собрался сделать Дан. Он выбрал самую пушистую охапку цветов и без стыда оторвал пять розово-лиловых веток.

– Это называется вандализм, – старательно пряча улыбку, воскликнула я как можно тише, нервно поглядывая по сторонам, чтобы никто не заметил наше варварство. Но приближающаяся ночь скрадывала любое подобное беззаконие.

– Я решил просто подарить своей девушке цветы, – беззаботно улыбаясь, Дан шагал ко мне с обворожительной весенней сиренью в руке. – Которых нет в обычном цветочном магазине. Но она их так любит, что я не мог больше смотреть, как она восхищенно буравит чужие цветы.

Мои брови строго сведены в немом укоре.

– Ну да, ведь теперь они стали моими, не так ли? – съязвила я. – Стоило их только сорвать с дерева в городском парке… за что, на минуточку, вообще-то полагается штраф!

– Ну ты ведь не сообщишь никому? – спросил он с наивным видом, заигрывая со мной и по-прежнему протягивая цветы. Как истинный мой поклонник.

Я прищурилась.

– Тебе просто надоело каждый день гулять со мной по этому парку, вот ты и сорвал их, чтобы я могла поставить в вазу, когда мы придем домой, и больше тебя не дергала. Но период цветения сирени всего две, иногда три недели! Эта крупица по сравнению с целым годом, так что мы придем сюда и завтра, и послезавтра, и все остальные дни, пока деревья не отцветут. Это ясно?

Я вздохнула, притворяясь оскорбленной, и резко выхватила у мужчины букет лиловой сирени. Это мое!

– Ясно. – Глаза парня смеялись, а рот улыбался, ведь Дан знал, что несмотря ни на что делал меня счастливой. Он знал, когда я счастлива и когда мое сердце светилось.

Поднесла к носу цветы. Свежий и слегка горьковатый аромат обласкал мое лицо. Сладкие нотки, шепот приближающегося лета. Это не венгерская сирень, та не пахнет. Я округлила глаза и быстро подняла шокированный взгляд на мужчину.

– Ты специально?

Когда успел-то рассмотреть сиреневый парк на предмет обыкновенной сирени? И каков шанс, что мы случайно оказались перед этим конкретным деревом? Его «гениальная идея» была вовсе не мимолетным порывом. Теперь казалось, он задумал это с самого начала. Но я даже не заметила, присматривался ли он к каждому кусту, который мы проходили, чтобы разыскать нужный, не менее восхитительный среди венгерской красоты.

– Цветы без запаха не полноценны. – Он смотрел на меня внимательным взглядом. Взглядом, исполненным любви без меры и конца. И от этого было так волнительно. Его голос, тихий, намного ниже и глубже многих, мной когда-либо услышанных за двадцать лет, он сводил меня с ума.– Ими можно только любоваться, трогать. Я же подарил их тебе, чтобы ты могла чувствовать их глубже. И я люблю, когда твоими цветами пахнет наш дом. Тут ты права. Я сорвал их специально. Чтобы ты «могла поставить в вазу, когда мы придем домой». Но я так же люблю гулять с тобой в этом парке, я делаю это не из принуждения. А потому что мне это нравится.

Улыбка не сползала с моего восторженного лица, пусть оно и выражало гораздо меньше чувств и выглядело почти невозмутимо, ведь следовало сказать нечто очень важное:

– Мне повезло с тобой. Да, я знаю, что ты так не считаешь. Но это так. Я не представляю, кто бы еще мог изо дня в день меня вдохновлять, как это делаешь ты. Я могу с уверенностью тебе поклясться, что девочка перед тобой родилась прошлой осенью. Когда ты стал ее жизнью. И получается… мне нет и года. Этой осенью будет год. Мой день рождения – это день, когда ты позвонил мне и украл на первое свидание в твоей студии.

На его лбу залегли тревожные складки.

– О, принцесса, – растерянно произнес Дан, – это было худшее свидание, не вспоминай о нем, пожалуйста.

– Тем не менее, – настояла я, обхватывая пальцами ладони твердое сильное плечо и ненавязчиво уводя нас домой. Было бы лучше, если бы мы ушли из этого парка раньше, чем кто-либо заметил мой подозрительный букет.

– Какое твое любимое стихотворение? – поинтересовалась я, когда мы прошли парк и вышли на улицу, откуда до дома было уже совсем близко. Я выкинула деревянную палочку от мороженого в урну.

– То, которое сегодня читали предпоследним, – ответил он просто, а потом вдруг заговорил серьезно, удивленно хмыкая: – Ты делаешь невозможное, принцесса. Ты прививаешь мне любовь к поэзии. Со мной этого еще никто не делал. Чувствую себя расплавленной глиной, из которой лепят что-то новое… Но мне это даже нравится.

– То есть тебе понравился поэтический концерт? – Я заглянула ему в лицо и невольно улыбнулась. – Если хоть одно стихотворение тронуло твое сердце или хотя бы мышление, то… это ли не успех? Видишь, вечер удался, а ты не хотел идти.

И Дан согласился со мной.

– Да, это было прекрасное свидание, – и улыбка его была искренней.

А потом он поцеловал меня, остановив посреди тротуара и нежно положив теплую ладонь мне на голову. Бережным и уже знакомым интимным жестом прижимал мои волосы к теменной части головы, отчего появлялось чувство защищенности в моей груди и я ныряла в него без страха. Дан берег меня, и это выражалось в подобных мелочах.

Я заводилась с полуоборота. От его заботы.

Дан ласкал губами нежно. Горячо. Дико. Подчиняя меня без остатка. Отдавая мне еще больше – всего себя. В квартиру мы вломились, круша всё на своем пути. Не переставая целоваться и не тратя времени на то, чтобы поставить цветы в вазу.

Дан покачивает головой, оставаясь таким же холодным.

– Не помню. Это что-то спонтанное и не имеющее очертаний. Просто твой голос на фоне сирени, но я не вижу ни твоего лица, ни картину в целом. Просто потусторонний голос и обрывок твоей одежды – это всё, что я вижу, – заканчивает парень и на долгие пять минут погружается в собственное сознание, охваченный только ему ведомыми мыслями, не замечая моей грусти. Он снова отгораживается и не смотрит на меня совсем.

В кармане его штанов раздается новый мотив – он поменял мелодию звонка, но почему? Его никогда не волновало, какая музыка стоит у него на телефоне при входящих звонках. Я была той, кто исправил обыкновенный незатейливый мотив, встроенный заводскими настройками, на песню, которая нравилась нам обоим. "Another Love" Тома Оделла. Но сейчас в воздухе звучит совершенно другая песня, незнакомая мне.

Я порываюсь спросить, но Дан уже прикладывает смартфон к уху, отвечая человеку на том конце.

– Сейчас? – спрашивает он, уставившись на ветки сирени, но почему-то не на меня. Мне мерещится, или это тот самый избегающий взгляд?

Кто ему звонит? Я чувствую, как что-то извне перебирает части моего сердца. Как если бы кто-то сильный и грубый дотронулся до него сквозь ребра своими шершавыми жестокими пальцами. Мне это не нравится. Не нравится то, что сейчас происходит.

– Приеду, – коротко отвечает Дан, выслушав её.

Мои глаза становятся влажными, а взгляд пронзительно-тяжелым и беспокойным.

– Это Ева? – Я больше не стараюсь быть сильной и понимающей; у меня в груди сердце раскалывается, стоит представить, что мой мужчина поедет к этой… Еве.

Дан растирает ладонью шею и скользит к затылку, а потом смотрит так, будто я во всем виновата сама.

– Ты всегда была такой?..

– Какой? – спрашиваю я надтреснутым голосом.

Молчание.

– Ревнивой! – выскакивает у него сквозь зубы не совсем то, что он, очевидно, собирался сказать.

И снова тишина.

– Нет, – срывается с губ очень тихое признание, а между тем глотку царапают сдерживаемые изо всех сил слезы, словно там застряла тысяча мелких кусочков стекла. – Раньше… я всегда знала, что ты меня не предашь. Не просто знала, а… я действительно была у тебя на первом месте. Всегда.

После этих слов он резко отворачивается от меня. То ли ему стыдно за свое поведение, то ли невыносимо видеть рядом с собой кого-то вроде меня, я уже ни в чем не могу быть уверенной.

– Считаешь меня прилипчивой? Не знаешь, как от меня избавиться? – из последних сил я сдерживаю себя от рыданий. Не надо ему видеть моих слез, они делу не помогут. Только сильнее разозлят его в ситуации полной безысходности, куда против воли парня бросит навязанное обстоятельствами чувство вины.

– Лера, – прикрыв на секунду глаза, он сообщает: – Ты ошибаешься, если считаешь, что я весь из себя такой хороший и правильный. Я плохой парень, Лера. Не. Хороший. – С каждым брошенным словом его лицо становится мрачнее и мрачнее. – Я всё больше убеждаюсь в том, что ты совершенно меня не знаешь, но говоришь так, будто веришь в обратное. И пока я тебе не верю. – Последняя фраза напрочь отнимает мое дыхание, но я продолжаю молча внимать, усиленно терпя эту нарастающую боль в груди. – Я уеду сейчас, а ты… знаешь, я совершаю порой поступки, которым нет уважения, но и не делай, пожалуйста, из меня монстра, хорошо? У меня встреча, потом мы обязательно продолжим наше… – Дан делает какой-то неопределенный жест рукой, он даже не знает, как это назвать, – вот это вот всё.

Он не говорит слово "свидание". Он сказал "вот это вот всё". Исчерпывающе. И откровеннее некуда. И он так и не ответил, кто ему звонил.

Пару секунд парень ждет, что я отвечу, но у меня нет для него слов. Просто нет. Ни. Одного.

– Буду к ужину.

И развернувшись, он быстрым шагом устремляется в противоположную сторону. Туда, откуда мы пришли. Я остаюсь на месте, провожая его отчаянным взглядом девушки, которой, кажется, больше нет места в сердце ее парня. Магии, что нас окутала в балетной студии, больше не было, она просто испарилась. Дану позвонила Ева, и он тут же, не раздумывая, помчался к ней. Вот так просто бросив меня посреди свидания, на которое сам же меня и позвал.

Глава 8. Звонок другу полагается?

Он будто бы почувствовал мое состояние – мне позвонил Костя по дороге из парка. За спиной дизайнерский рюкзак, когда-то подаренный мне для балета Данилой, по ногам струится розовая тюлевая юбка с легким, едва уловимым оттенком коралла. В этом же платье я сидела с ним в круглосуточном супермаркете после студии и завтракала. В нем же я гуляла с ним среди сиреневых деревьев, а теперь, удрученная, шла домой. Одна.

– Ангел, как насчет того, чтобы я украл тебя прямо сейчас? И-и… как ты относишься к искусству? – Веселый голос, бодрый настрой.

Я поднимаю глаза и флегматично смотрю в небо – рассвет только-только вступил в свои права.

– Кость, ты всегда так рано встаешь? – Я не могу не удивиться его раннему подъему.

– Я еще не ложился, – хмыкает парень и повторяет свой вопрос: – Искусство интересует?

– Какое? – Я почти улыбаюсь.

– Самое настоящее! Я заеду за тобой через десять минут.

– Через десять минут я только домой доберусь.

Вижу свой дом отсюда, он выше всех крыш на этом проспекте. Дану нравилась высота.

– А где ты сейчас?

– На выходе из парка.

– Возле вас?

– Да, оно. – Я по-прежнему расстроена, и это примечает Костя:

– Знаешь, что лучше всего спасает от мысленных загонов? Краски! Много-много красок!

Я пытаюсь уловить суть между строк, но безуспешно.

– Я не понимаю.

– Просто замри. – (Я резко и неосознанно останавливаюсь). – Не уходи никуда. Я сам буду возле парка в течение семи минут. И заберу тебя.

Когда Костя подъезжает на своей серебристой «ауди», а стекло с моей стороны опускается, я тихонько схожу с тротуара на проезжую часть.

– Прыгай скорее, здесь нельзя долго стоять.

Я спешно залезаю в салон и захлопываю дверь, подобрав к себе юбку. А затем встречаю шаловливый взгляд водителя, ловко пристраивающего своего железного коня в разреженный утренний поток машин.

– Откуда ты такая? С бала цветочных нимф? – Потом шутливо ударяет себя по лбу. – Ну конечно, как я мог забыть: ты же ангел! Получается, с бала ангелов. Ангелы зажигают по ночам? Я и не знал.

Я подавляю улыбку.

– Кость, куда мы едем?

Рыжие и частично выгоревшие на солнце волосы собраны на затылке в короткий небрежный хвост. Подбородок и частично щеки покрыты легкой бородкой, которая делает парня взрослее своих лет, хотя ему всего двадцать пять. На нем простая серая футболка и темные джинсы. Он расслабленно откинут на спинку кресла и лениво покручивает одной рукой руль. И я ему слегка завидую. Водить так – наверное, искусство. Не умела никогда тонко чувствовать машину и, наверное, никогда не научусь так же сливаться с ней в одно целое. Словно она – твое продолжение, твои кончики пальцев.

– У меня встречный вопрос. Не боишься замарать платье?

– Оно дорогое, – на всякий случай предупреждаю я. Не нравится мне его вопрос.

Костя кивает:

– Я дам тебе свой фартук.

– Для чего мне фартук? – Поразмыслив, я во всём этом нахожу лишь одну логику: – Мы будем мазюкать картины?

Не зря же упоминались краски.

– Близко, – усмехается парень лукаво. – Но то, что мы будем делать, покруче любой картины. Тебе понравится.

– Ладно, – доверившись этим чистым карим глазам, я полностью перекладываю на друга ответственность за наш маршрут.

– Я могла бы переодеться, – наконец я вспоминаю, что в рюкзаке лежит моя обычная одежда. Заодно с неудобством вынимаю руки из лямок и ставлю его на коленки. Пристегиваюсь.– Только нужно найти уборную, где я могла бы это сделать.

– Это необязательно, – отмахивается Костя. – Кроме того, дай насладиться атмосферой костюмированного бала, где моей спутницей на вечер согласилась быть самая красивая женщина в самом дивном наряде. Я чувствую себя истинным джентльменом рядом с тобой, я не шучу.

Он отвлекает меня и считает, что я не понимаю этого. Но я не хочу избегать разговоров о Дане.

– Он прокатил меня со свиданием, – признаюсь я еле слышно, и шутливые краски стекают с его лица. – Ему кто-то позвонил и… Я уверена, что это была Ева.

– Я старался не вмешиваться, но… Но если ты думаешь, что стоит, мне рассказать ему о том, что из себя представляет эта женщина? Причину их расставания.

– Не надо, – я качаю головой. – Он не знает всех обстоятельств, и вы тоже.

Однако Костя не согласен со мной:

– Вообще-то…

– Не знаете, – повторяю я настойчивее. – И она может вывернуть всё в свою пользу. Сказать, что ее когда-то неправильно поняли. Надавить на жалость. Соврать и закрутить так, что мы в конце концом останемся плохими и за бортом, а она выйдет из воды святой. Рискованно, понимаешь? Это можно сделать только в крайнем случае.

– А то, что Дан бросился к ней по первому же звонку, это не крайний случай? – Бровь его выразительно выгибается. – Ты слишком добрая, Лера. На таких воду возят.

– Не сыпь соль на рану. Я не добрая, я просто пытаюсь поступать здраво, никому не причиняя вреда.

– А я что говорю? Добрая, – пожимает плечами. – В этой жизни нужно жить только ради себя. Больше ни для кого. Кути, бей, иди по головам, если чувствуешь: они того заслуживают. Но не уступай. Никому и никогда.

Я с молчаливым вздохом закидываю голову на подголовник. Нельзя вот так просто взять и переключиться.

– Приехали, – оповещает водитель, и я немного устало поднимаю голову, едва машина тормозит у какой-то арт-галереи с изумрудной арочной дверью и белыми стенами. Глиняный горшок с белыми и розовыми цветками на худенькой кроне крохотного деревца сбоку от входа. И старый белый скутер, служащий творческим украшением для фасада и подставкой еще для одного цветочного горшка с плетистой алой розой, спускающейся роскошной гривой по колесу.

Пока я стою перед винтажным строением, парень возится в своем багажнике.

– Закрыто же, – подмечаю я, внимательно изучив график работы, вывешенный у двери.

– Нам сюда, – Костя поманивает меня пальцами, и мы заходим за угол. – Держи.

Я оборачиваюсь с растерянным видом. У него в руках черный распоротый рюкзак, из которого он шустро вынимает такую же темную плотную ткань. Развернув которую, я понимаю, что держу в руках внушительный мужской фартук. Для рисования.

– Помочь?

– Я сама, – тяну я и неуверенно просовываю через голову горловую петлю фартука. Слишком низко – приходится высунуть обратно и укоротить под женский размер лямочные ленты. – А что мы будем делать? – Завязывая пояс за спиной, я озираюсь кругом. Безлюдно и пустынно скучно.

– Рисовать, – он небрежно указывает большим пальцем на белоснежную стену здания галереи и выхватывает из недр рюкзака несколько баллончиков с краской.

Я делаю испуганный шаг назад. Мотая головой и глядя на содержимое его рук.

– Я не умею.

– Эй, уметь не надо. Надо просто нажимать на клапан и выпускать на свободу краску. Желательно на стену. Но на всякий случай на, бери очки.

И мне протягивают защитную маску.

– Я…

– Бери-бери, – Костя зажимает мои пальцы вокруг очков. Потом еще и перчатки для меня достает.

– А здесь можно… ну, вытворять такое? – Я с сомнением обвожу взглядом стену. Она девственно чистая.

– Не гляди так несчастно, – Костю забавляет моя реакция, – поверь, там куча слоев краски.

– А так и не скажешь, – отзываюсь я, еще раз с изумлением осматривая поверхность для уличного граффити. – А это не запрещено? Тут рисовать?

– Галерея принадлежит одному моему знакомому. Мы вместе тусим иногда на вечеринках. Ко мне на днюху он тоже приходил, но ты, наверное, не помнишь. Твой парень же к тебе и на пушечный выстрел никого подозрительного не подпускал. А еще вы двое не отлипали друг от друга. Напились и сосались на моем кресле весь вечер.

Как порой глаголы бывают безжалостны. И тот праздничный апрельский вечер я отлично помню. И ночь: мы вернулись от Кости и зажигали вдвоем потом до рассвета. По пьяни наломали мебели и занимались любовью везде где только можно. В душе, на кухонном столе, на плюшевом кресле… Все фотографии со стен попадали. И любимый фотоаппарат Дана мы умудрились сломать. Это был настоящий тайфун.

– И не говори. Всё в прошедшем времени, – шепчу я чуть уныло, стоя в сторонке и наблюдая за тем, как парень продолжает выставлять на бетонный настил ряд баллонов. – А я точно должна это делать? Может, ты сам, а-то я всё испорчу?

– Ты просто обязана мне помочь, – упрямо настаивает на своем Костя, бросая на землю опустевший ранец и протягивая мне один баллончик.

– Ла-а-адно. – Мои пальцы нерешительно сжимают металлический цилиндр, и я в очках шагаю к стене.

– И всегда можно закрасить непонравившийся участок, так что не дрейфь. Твори.

– А что мне рисовать? Какая тема? – Я нервно тереблю в пальцах красный цвет.

– Искусство, как любое творчество, должно быть свободным, – дает Костя напутствие новичку. – Что хочешь, то и рисуй. Что первым придет в голову, тем и делись с миром. Можешь взять любой цвет или оттенок. Я всегда беру с собой штук пятнадцать разных красок, чтобы выделить детали.

Но я не решаюсь, только смотрю на движения мужских пальцев и на то, как распыляется на бетонном холсте бежевая краска. Хаотично на первый взгляд.

– А ты давно этим занимаешься? – интересуюсь я, завороженно следя за рождением нового художественного образа. Кажется, это руки. Женственные изгибы и линии. Плавный переход к чувственным плечам.

– С двенадцати лет, – весело усмехается Костя. – С тех пор как бросил художественную школу.

– Ух ты, – я поражена. Не знала такого факта о нем.

– Да-а, в одно чертовски жаркое осеннее утро я понял, что сидеть и пылиться в студии, не мое. Скучно до рвоты. Для этого полно других дураков, а я не хотел быть одним из тех скучных мимоз, которые радуют своих мам драматическим талантом созидать прекрасное. Я разве похож на неженку? – (Я качаю подбородком, отвечая на его скепсис). – А моя мама вот почему-то упорно во мне её видела и старалась приковать меня к холсту.

– Но у нее не получилось.

– Но у нее не получилось, – скосив на меня громкий взгляд, повторяет он мое заключение с истинным выражением бунтаря.

– Тебе больше нравится уличное граффити, – киваю я с пониманием.

– Именно! – с горделивой ленцой подтверждает художник.

– Тогда мои каракули нагадят в твоем многолетнем портфолио. Мне лучше к шведским стенам не притрагиваться, – отчасти серьезно, отчасти шутливо заявляю я, припомнив неожиданно к месту его фамилию. Шведов.

Он внезапно отходит от стены и прекращает водить по ней аэрозолем.

– Неправильная мысль. Я жажду увидеть твои каракули. – И небрежно выбрасывает руку, указывая на собственное творение. – Вперед. Можешь испортить и делать с ней всё что угодно. Разрешаю.

Я смотрю на него удивленно.

– Ты шутишь? Я этого не сделаю.

– Ты должна.

– Не-е-ет.

– Да-а-а.

– Нет.

– Да.

Наше противостояние длится минуту, а потом я сдаюсь и опускаю напряженные плечи.

– Ну ладно. Только… – я встаю на его место, которое он мне уступает, и неуверенно заношу баллончик над изображением женщины, – что рисовать? У меня красный цвет, – рассеянно изучаю металлический корпус и, нахмурившись, бросаю беспомощный взгляд через плечо. – Я не уверена, что он здесь к месту.

– Ничего не бывает не к месту, – философски изрекает Костя, серьезно встретив мой взгляд. – Просто внимательно взгляни на ситуацию и найди, куда применить то, чем владеешь.

Я набираю в легкие воздух и с шумом выдыхаю, понимая, что мне не дадут соскочить.

– Я попробую.

Он лениво кивает и поворачивает меня лицом к стене. А после отходит на пару шагов, чтобы не мешать.

«Я могу расставить акценты», – возникает идея в голове после минутного остолбенения, и я, решительно встряхнув баллон, начинаю пририсовывать женщине яркие сексуальные губы. Над подбородком. У нее еще нет лица, но я же примерно знаю, где должны находиться все части её тела.

Закончив с ртом, задумчиво прикусываю губу.

«А волосы… им же необязательно иметь стереотипный цвет», – Удерживая эту мысль в сознании, я принимаюсь закрашивать область вокруг головы и слегка заходя на зону лица. Словно ветер растрепал девушке длинные волосы и красные пряди частично упали ей на щеку.

Проделав это нехитрое дело, я медленно пячусь назад, оценивая свой вклад в создании картины перед собой.

– Видишь, ты нашла свое место, – раздается голос за спиной, и я с безудержной улыбкой оборачиваюсь к парню:

– Окантуешь? По-моему, необходимо добавить волосам розоватых линий и серых теней. Чтобы выглядело натуральнее.

Вокруг его глаз собираются морщинки.

– Нет уж, давай сама. А лицо, так уж и быть, на мне. – И наклонившись за нужными оттенками, он со смешком передает мне сначала розовый, затем темно-серый. Я с удовольствием приступаю к обрамлению всех своих акцентов.

– Тебе идет, – неожиданно произносит Костя, когда уступаю ему место и ухожу в сторонку.

– Что?

– Граффити.

– Не так, как тебе. Не думаешь заниматься этим профессионально? – Я наблюдаю за ним и за тем, как наш рисунок становится всё более цельным и утонченным.

– Не поверишь, думаю, – он бросает на меня короткий хитрый взгляд. – Я уже продал дедулин ресторан и собираюсь заявить о себе всему миру. Как сделал это Дан. В скором будущем я стану самым знаменитым граффитчиком, которого будут приглашать на самые грандиозные фестивали и масштабные шоу. Вчера мне на электронку пришел ответ. Знаешь, прошел в конкурсе. Меня пригласили на международную художественную выставку, где конкурсанты на глазах у публики будут воплощать на стенах свои самые оригинальные идеи.

– Звучит очень здорово. – Я так рада за него.

Ни на секунду не прерываясь от процесса, Костя с присущей ему скукой продолжает:

– Цель мероприятия: выявить самого нетривиального и неординарного художника. Угадай, кто это будет?

– Ты, – убежденно отзываюсь я, с такими амбициями и верой в себя ему суждено стать победителем.

– А ты мне нравишься, – подмигивает он мне. – Жаль, я не встретил тебя раньше Брайля. Ангелов на нашем грешном свете мало. Одну знаю, и та не моя.

Я хмыкаю, не принимая ничего из его слов на свой счет:

– Плохо искал, значит.

Ему элементарно нравятся хорошие девочки – это его типаж женщин, – а не конкретно я.

– Но я не сдамся, – ухмыляется он. – Я найду. Я упорный.

– Найдешь, – киваю я, избавляясь от тесных очков. – Для каждого на этом свете есть подходящая ему пара. – И добавляю без страха быть осмеянной: – Мой человек – это Дан. И независимо от того, как сложится наша с ним судьба, я точно знаю, что никого больше не полюблю.

И как и полагала, я получаю дружеский снисходительный взгляд.

– С годами все мы меняемся. Не думай, что то, в чем убеждена сейчас, останется с тобой навсегда.

– Я не думаю, я знаю наверняка. Многое поменяется, многое пройдет через меня, ты прав. Но моя любовь к нему так и останется со мной. Моего Дана никто не заменит в моем сердце. Он его клеймил, и я не стану избавляться от этого клейма ни через пять лет, ни через двадцать. Я выбираю осознанно так поступать. А всё, что мы делаем осознанно, никогда не умирает.

Он давно перестал рисовать и теперь с серьезным лицом смотрел мне в глаза.

– Ты говоришь так, словно уже прощаешься с ним. Но ты ведь обещала бороться. Не сдавайся.

С легкой улыбкой я мотаю головой:

– Я не сдамся. Буду с ним до последнего. Пока он не разрушит меня и то, что мы так долго строили.

Я. Буду. С Ним. До своего конца.

***

Стена была длинная, и мы рисовали до позднего вечера, пока не изрисовали её всю. Даже еду сюда заказали. И общественный туалет в двух шагах. Мы не замечали времени, прохожих, которые останавливались возле нас и шли мимо, а только творили и творили, отдавшись духу искусства. Но стоило патрульной машине остановиться возле нас, как я тотчас очнулась ото сна.

– Кость? – Я ошеломленно дергаю приятеля за плечо, уставившись на человека в форме, что целенаправленно идет к нам.

– Да, ангел, что у тебя? – Он оборачивается и видит то же, что и я. – Ох ты ж! Какие гости!

– Добрый вечер, господа нарушители. Вы знали, что это частная собственность и здесь нельзя наносить на стены никаких надписей и рисунков?

Я в таком шоке сейчас, что ни звука не могу вымолвить. Даже попросить служебное удостоверение, поскольку мужчина не предъявил ни его, ни сам не представился.

– У меня есть разрешение, – сообщает Костя, нагло сузив глаза. – Желаете взглянуть?

– К нам поступила жалоба от собственника арт-галереи, – полицейский окидывает нас высокомерным взглядом. – Сомневаюсь, что ваше разрешение действительно.

– Ну и мудень же ты, Пипа, – бурчит мой друг, посмеиваясь ошеломленно.

– Ты же говорил, он твой хороший знакомый, – перепуганная, я с ужасом округляю глаза.

– Говорил, – кивает Костя, цокнув чуть виновато. – Прости, ангел, но я забыл, что на прошлой неделе набил ему морду. Один раз. Легонько так. Самую кроху. А он, видишь, сразу мстить. Скотина, – пожимает плечами, словно от вопиющего беспредела.

Поверить не могу, что это происходит со мной.

– Ваши документы, будьте добры, – тем временем поступает требование от строгого инспектора.

– Для начала я хочу видеть ваши, – со скучающим видом приказывает Шведов. – Не дрейфь, ща разрулим, – утешает меня он шепотком в ухо. Но у меня, в отличие от него, нет подобной уверенности. Зато есть стойкое ощущение, что мы влипли по полной.

Едва заметно скривившись, полицейский представляется нам и показывает удостоверение. А я в этот момент усиленно стараюсь не замечать взглядов любопытных и недоуменных прохожих. Отгоняя от себя страх, нервно вопящий о том, что я оказалась в центре внимания и публичного осуждения.

– А мои в машине, – беспечно разводит руками Костя и машет в сторону своего «ауди». – Прогуляемся? Здесь недалеко. За углом буквально.

– А ваши, девушка? – На меня смотрят так страшно, что я неосознанно начинаю пятиться, а потом хватаюсь за плечо друга обеими руками, несознательно ища в нем защиты.

– У нее тоже они в машине, – безмятежно отвечают за меня, и я ругаю себя: нельзя быть такой трусихой. Возьми себя в руки, Лера! Ты ходила разбираться в участок и негодовала не по-детски, когда несправедливость касалась Алекс, но стоило облажаться самой, как двух слов связать не можешь! Что за избирательная мозговая система?! Бесит эта дрянь в голове!

– Ты брала с собой паспорт? – Почти сразу же наклонившись ко мне, заговорщически и одними губами спрашивает парень, удостоверяясь постфактум в истине собственной лжи.

– Да, он в рюкзаке, – обнадеживаю я, и мне тут же дарят ободряющую улыбку. Подмигивают и начинают быстро закидывать в рюкзак баллончики с красками.

– Ну пройдемте тогда к вашей машине, – недовольно произносит мужчина в форме, словно бы делая великое одолжение. – Но проехать со мной вам всё-таки придется, – с явным удовольствием подытоживает он, просмотрев наши паспорта.

– Звонок другу полагается? – закатив глаза, Костя нахально ухмыляется.

– С участка позвоните, – сурово припечатывает инспектор и указывает на служебный автомобиль, который подогнал к стоянке его коллега, оставшийся у руля. – А сейчас проследуйте, будьте добры, к машине.

Костя порывается мне что-то сказать:

– Езжай…

Но его мгновенно перебивают:

– И вы, девушка, тоже.

– Эй! Она ни при чем! – Костя за короткий миг приходит в такое возмущение, которого до этой секунды я у него почти не наблюдала. Он что ли думал, его одного заберут? Хотел меня домой отправить? Я вот ни на минуту не сомневалась, что и меня спеленают в этот их изолятор на пятнадцать суток. – Это я рисовал, это мои краски! Вся ответственность лежит на мне, меня и забирайте!

Мужчина нарочито устало вздыхает:

– Вы кого пытаетесь одурачить? Вас двоих застукали за мелким хулиганством. А именно, за созданием граффити в неположенном месте. На девушке спецодежда, а в руке защитные очки. Еще какие-то претензии к работе поборников закона имеются? Или вы желаете, чтобы ваши действия были расценены как вандализм, а это уже уголовная статья.

Я бледнею и дергаю Костю:

– Я с тобой поеду.

– Да блин, Пипа! – рявкает он и, поколебавшись пару секунд, обещает, удерживая меня за плечи: – Мы ненадолго. Я позвоню Олегу, и он нас вызволит. Не расстраивайся, ангел. Не в первый раз же. Выше нос. – Он по-дружески щелкает меня по носу. – Я вытащу нас.

– Только бы родители не узнали, – бормочу я едва слышно, стягивая перчатки, через голову фартук и отдавая их Косте, который всё шустро забрасывает в салон и закрывает «ауди».

Глава 9. Я просто хотела твоего тепла

Но к Олегу Костя не дозвонился, тогда право одного телефонного звонка пришлось использовать мне. Вариант позвонить родителям отпал сразу, и я позвонила Дану. Он приехал так быстро, что я даже не успела придумать, что скажу в свое оправдание. Сейчас он ждал нас снаружи, и едва документы были оформлены, меня и Костю отпустили.

– Как считаешь, наш болезный убьет меня на месте за то, что втянул тебя во всё это, или пинком отделаюсь? – Он еще и шутит.

– Честно, не знаю, что от него ждать, – я устало пожимаю плечами.

– Ну приехал же. Примчался аж! Может, он уже влюбляется, а? – поигрывает Костя бровями.

– Перестань, – хмурюсь я. – Это не смешно.

– А я смеюсь разве? – Его тон меняется, а лицо больше не выражает насмешек. – Просто хочется уже побыстрее сплотиться как раньше и быть неразлучной пятеркой. Глеб с Кирой уже давно не с нами. Иван вот удочерять кого-то умотал. Должен вернуться, конечно. Не увольнялся же. Сказать по правде, у меня только вы вчетвером остались.

– У тебя родных совсем нет? – Нет, я, конечно, знаю, что он давно похоронил родителей; братьев, сестер не имеет, но всё же… кто-то же должен быть, нет разве?

– Нет-т, – с подчеркнутым равнодушием сообщает Костя. – Они и не нужны, если есть вы. Мои друзья.

– Конечно есть, – я слегка толкаю его плечом, когда мы бок о бок движемся по коридору участка. Наверное, со стороны это выглядит смешно, ведь он втрое превосходит меня. Такой большой и накаченный в спортзале мальчик. – Мы с тобой связь не потеряем. Я обещаю.

Он в ответ приобнимает меня одной рукой, и я грустно улыбаюсь. Мне и грустно с одной стороны, но с другой – удивительно спокойно.

– А давай, граффити по воскресным вечерам будет нашей традицией? Что скажешь? Здорово я придумал? – Костя ищет в моих глазах согласие, и я киваю, не сомневаясь ни секунды.

– Только в следующий раз, пожалуйста, выбери такое место, где рисовать разрешено законом.

– Есть такое место! Прямо за торговым центром, справа от стоянки, возле реки. Я свожу тебя туда. Олег равнодушен к граффити. Дан пару раз хулиганил со мной – так же как мы с тобой – в неположенном месте. А Иван вообще не умеет рисовать. Его бы я вообще не подпускал…

– Я тоже. Я же тоже не умею рисовать.

Он цокает:

– Не сказал бы. Ты меня сегодня удивила. У тебя есть способности. Согласна быть моей ученицей?

– Я же согласилась уже. По воскресеньям. У реки.

– Нет, ну это другое. Это, знаешь ли, статус сразу повышается. Учитель. Как солидно звучит, а!

– Ты просто нечто, – закатываю я глаза и скидываю тяжелую руку с плеча.

– Ну классно же оторвались, скажи, – хохочет Костя на весь коридор.

– Ага, каждый день бы так, – с иронией отзываюсь я и толкаю дверь на улицу.

– О, ты тоже словила вайб, да? – Костю повело конкретно. – Я так и знал! Ты та еще зажи.... галоч-ка. – Напоровшись на суровый взгляд Дана, мы оба мрачнеем и затыкаемся.

– Ну и как называется ваш дуэт? – Мой парень отходит от двери своего джипа, на которую облокачивался.

– Лучшие друзья, – смело глядя ему в глаза, чеканит Костя. – И прежде чем ты накинешься с обвинениями в адрес своей девушки, я тебе напомню. С тобой мы в участок попадали аж два раза. – Тычет в него указательным пальцем. – И амнезией ты, друг мой, не отделаешься. Можем вместе покопаться в архивах и отыскать на нас дело, если такой дотошный.

Видно, что парировать на это Дану нечем, и укор в его глазах сменяется на угрюмую недоверчивость:

– Я тоже на стенах граффити рисовал?

– Рисовал, – хмыкает Костя, чувствуя, что победа за ним. – Причем талантливо.

– С тобой? – Дан осматривает его чуточку неприязненно.

– Со мной конечно! Мы же друзья не разлей вода.

– Ладно, поехали домой, – сморщив лицо и сжав пальцами переносицу, бросает мой зеленоглазый парень.

И с беспокойством шагнув к нему, я становлюсь напротив.

– У тебя болит голова?

– Терпимо, – глухо отвечает парень и проводит ладонью по всему лицу. Он выглядит уставшим. Я ошиблась? Ему звонила не Ева?

– А меня подвезете? – раздается голос за нами.

– Садись уже, – машет Дан рукой на задние сиденья.

– Вот он, ты настоящий! – И с этими словами наш приятель бегом запрыгивает назад, пока кто-то не передумал.

– Прости меня, – шепчу я, дотронувшись до груди Дана всей ладонью.

– Проехали. – А потом коротко усмехается, разглядев меня получше. – А ты в том же платье. Не замерзла?

– Тебя ждала, но ты так и не позвонил, – осторожно говорю я, следя за интонацией и стараясь, чтобы в моих словах не звучало ничего, что можно было бы расценить как упрек.

– Лер, я был на встрече, – начинает объяснять он, стягивая с себя стильный пиджак и заботливо накидывая на мои плечи, – ездил в соседний город. И теперь у нас еще один крупный проект. Мы заполучили известный фармацевтический бренд. Садись давай.

И, заулыбавшись, я бегу на переднее пассажирское кресло только с одной окрыляющей мыслью: он был не с Евой.

Дан довозит Костю до стоянки, где осталась его машина, затем вдвоем мы в тишине едем домой.

Я напряженно замираю на ступеньках.

– Ты поднимайся, – кивает он на наши окна, навалившись на капот и доставая из пиджака, который я ему вернула минуту назад, пачку сигарет. – Я приду через десять минут.

– Ты… снова куришь, – выдыхаю я немного рассеянно.

– А я бросил?

Я молча киваю, и он горько усмехается, вертя перед глазами злосчастную белую трубочку:

– Видать, вместе с памятью пропала и сила воли. Хотя… если мы хотим чего-то осознанно, это никогда не умрет, правда же? – еще раз усмехнувшись, Дан чиркает зажигалкой и затягивается, глубоко уходя в свои мысли.

А я просто ошеломленно смотрю на него, удивляясь тому, как наши с ним мысли порой бывают поразительно схожи. То же самое я говорила сегодня Косте.

Постояв минуту, я решаю всё же подняться в квартиру. Переодеваюсь и, налив в кошачью миску молока, купленного Даном, плюхаюсь в медвежье кресло у окна, где обустроен уютный уголок для отдыха. Много зелени, мягкий коврик под босыми пятками и куча подушек в плетеных креслах. Подтянув к себе розовый плед и накрыв им ноги, я беру со столика пульт и включаю проектор на стене.

Аура света сменяет синюю темноту одновременно с хлопком двери и звоном ключа. Дан включил светильники на своей половине.

– Почему в темноте?

– Я кино включила. Хочешь со мной?

– Нет, я лучше почитаю.

И в самом деле через пять минут он уже лежит на диване, подложив под спину подушку и уставившись в книгу. Время от времени перелистывает страницу, но выражение лица его не меняется, остается таким же скучающе-невозмутимым. Однако я знаю, что оно за собой скрывает. Задумчивый мир. Дан анализирует, примеряет на себя, делает какие-то открытия. Он никогда не читает просто так, всегда есть причина. Либо убежать от реальности, либо притвориться для всех глухим, чтобы его не трогали, либо пытаться найти в книгах ответы на собственные вопросы.

Я не выдерживаю и аккуратно нарушаю его умиротворение:

– Это ведь « Соловей и роза»?

Он поднимает на меня глаза.

– Мы вместе покупали её. В книжном. Тебе она сразу понравилась.

– Я не помню, – сухо напоминает он.

– Я знаю, – и неловко ему улыбаюсь. – Просто говорю тебе, вдруг ты задаешься вопросом, откуда она у тебя. – Молчание. – Что читаешь?

– «Преданный друг», – коротко отвечает Дан и нарочито показательно перелистывает страницу, афишируя свою крайнюю увлеченность.