Читать онлайн Город на костях

Глава I. Камень и соль

Скрип снега под сапогами отдавался в тишине глухим стоном. Семён Волков шёл по узкой тропе, уводящей его всё глубже в лес, и думал лишь о том, что земля здесь дышит неправильно. Морозный воздух будто выталкивало из земли, как из грудной клетки умирающего, и этот невидимый вздох казался зловещим.

– Глупости, – пробормотал он себе под нос. – Сугубая глупость.

Он был человеком деловым, а деловые люди не склонны прислушиваться к сказкам о «мертвых болотах». Купец, торговец солью и зерном, он привык измерять мир весами и серебром, а не суевериями. И всё же – в каждом шаге, в каждом движении ветра слышалось что-то настойчивое, как будто земля шептала: уходи.

Местные крестьяне упорно твердили, что здесь, на этом возвышении, «место нехорошее». Будто ещё в старину стояло тут святилище, а потом было захоронение – и что под корнями сосен лежат тысячи костей. Семён лишь отмахивался: чем страшнее слухи, тем дешевле земля.

А земля ему нужна была отчаянно.

Волков остановился, перевёл дух и обернулся. За ним плёлся десяток людей – крепкие мужики, обмороженные, с кирками и лопатами. И ещё два воза с камнем. «Будет тут дом, – думал Семён, – дом, который и через сто лет не рухнет. Дом, с которого начнётся новый город».

Он видел будущее ясно: торговые ряды, пристань на реке, улицы с лавками. А вокруг всё – его.

Купец Семён Волков – основатель и хозяин.

– Вот тут! – приказал он, указывая на возвышение, где редкие деревья с трудом держались на мерзлой земле.

Мужики переглянулись. Один, седой, откашлялся и рискнул сказать:

– Барин… а может, ниже, ближе к реке? Место-то сырое, а тут… кости…

Семён резко повернулся:

– Кости? Да кости – это просто кости. Вся земля костями полнится. Хватит бабьих сказок. Копайте!

Они подчинились. Лопаты вошли в землю, и сразу же – глухой звон. Будто ударились не о камень, а о что-то полое. Мужики переглянулись снова, но продолжили. Вскоре показался белёсый осколок.

– Кость… – прошептал кто-то.

И тут не ещё одна. И ещё.

Семён нахмурился, но не подал виду. «Ну и что? Могильник. Таких по Руси тысячи. Зато земля сухая, возвышенная».

Он сделал шаг ближе, наклонился. В руках у одного мужика была почти целая человеческая челюсть, в которой всё ещё белели зубы. На ветру казалось, будто она ухмыляется.

– Закапывай обратно, – велел Волков. – И чтоб без разговоров. Завтра ставим фундамент.

Он отвернулся, но внутри что-то дрогнуло. Непривычно для него.

В тот же вечер, когда над лесом поднялась пурга, к их костру подошёл чужак. Высокий старик в звериной шкуре, с лицом в морщинах и глазами, в которых отражался огонь. Шаман, один из тех, про кого крестьяне шептались, что они помнят старые заклятия.

– Ты землю тревожишь, – сказал он низко, без приветствия.

– Землю тревожу? – усмехнулся Семён. – А может, я её в дело беру? Земля должна кормить человека.

– Эта – не будет кормить. Она будет пить.

Шаман наклонился к костру, поднял горсть пепла и рассыпал его в снег.

– Город вырастет, да. Но город будет пить кровь твоих детей и детей их детей. Под каждым камнем – кость, под каждым окном – стон.

Семён шагнул к нему, схватил за ворот.

– Старый пёс! Думаешь, испугаешь меня сказками? Да я тут такой дом возведу, что стоять будет вечно!

Шаман не сопротивлялся. Только улыбнулся устало.

– Стоять будет. На костях.

Он вырвался легко, как будто сам Волков разжал руки. И ушёл в темноту метели, растворился, словно тень.

Семён смотрел ему вслед и вдруг почувствовал, что лес действительно смотрит на него. Тысячи невидимых глаз в каждой сосне, в каждом сугробе. Он отогнал это чувство, громко приказал мужикам:

– Завтра рубим лес. Начинаем дом!

И только ветер ответил ему – протяжным воем, похожим на стон.

Глава II. Дневник Марии

Тусклый свет свечи дрожал, будто сам боялся ночи. Мария сидела у окна, в маленькой горнице, и писала в потрёпанную тетрадь. Перо скрипело по бумаге, оставляя неуверенные строчки.

«Сегодня мне снова снился дом. Но дом был пуст. В окнах – ни света, ни тёплых голосов, только холодный ветер. И я знала: дом всё ещё стоит, но людей в нём нет. Лишь кости».

Она замерла, посмотрела на написанное. Сердце стучало слишком громко. В её четырнадцать лет это был не первый сон. Иногда они повторялись: дом, лестница вниз, стены из черепов.

Отец смеялся, когда она однажды обмолвилась о том, что видела. «Ты у меня девка впечатлительная. Сказок в детстве много слушала». Мать шепнула строго: «Не болтай лишнего. У нас и так врагов хватает».

Мария знала: её семья – богатая, уважаемая. Дед Семён оставил купеческий дом и торговые ряды. Волковы держали половину города. Но стоило девушке выйти на улицу, как вслед ей слышались шепотки: «Смертники… На костях живут…».

Она старалась не обращать внимания, но слова липли к душе.

За окном завывала вьюга. Старый дом скрипел, будто жаловался. В дальних сенях слышалось, как что-то царапает по доскам – может, мышь, а может, и нет. Мария привыкла к этим звукам: в их доме тишина никогда не была полной.

Она положила перо и вышла на крыльцо. Холод ударил в лицо, но ночь была светлой – луна висела над городком, выхватывая из темноты крыши, храмы, ряды лавок. На улицах никого, только снег да редкий лай собак.

Мария любила эти часы. Когда город спал, он казался ей честнее. Днём шум и торговля скрывали его дыхание, но ночью слышался стон.

Она прикрыла глаза – и снова увидела сон: белая лестница вниз, шаги, звон капели где-то глубоко, и стены… стены из костей.

– Что же это значит? – прошептала она сама себе.

Позади раздался голос брата.

– Опять сны?

Мария вздрогнула. На пороге стоял Иван, её старший брат, уже семнадцатилетний. С лицом угрюмым и довольным одновременно. Он любил подшучивать над сестрой.

– Сны у тебя, Марьюшка, не про любовь и венки, а про мертвяков да стены. Нечистая ты. Смотри, не доведёшь отца до греха.

– Замолчи! – вспыхнула она. – Я ничего плохого не делаю.

– Ага, – протянул он, ухмыляясь. – Только в ночи бродишь, в книжки пишешь. Батюшка узнает – ремня даст.

Мария отвернулась, чтоб не показать слёз. Иван ушёл, насвистывая.

Она знала: брат завидует ей. Его учили торговым делам, но он не отличался ни умом, ни усердием. А она, хоть и девка, тянулась к книгам, к тайнам. Служанка тайком давала ей читать «Хроники» и жития святых.

В ту ночь Мария вернулась в горницу и долго смотрела на пустую страницу. Ей хотелось записать всё – сон, слова брата, даже этот холод, что будто жил в стенах дома.

И она написала:

«Если кто прочтёт это после меня, пусть знает: наш дом стоит на костях. Я слышу их каждую ночь. И если кто-нибудь из Волковых забудет, что под нами мёртвые – они напомнят. Я боюсь, что однажды они придут за мной».

Свеча погасла сама собой, хотя сквозняка не было.

Мария вздрогнула, но не перекрестилась. Она знала: молитва не всегда помогает. Иногда нужно просто помнить и писать.

Так появился первый лист её дневника – той книги, которая через века станет связующей нитью между всеми потомками.

А внизу, под домом, где закладывали фундамент её дед и его люди, в земле тихо треснула кость.

Глава III. Запретное сердце

Весна в этом году пришла поздно. Лёд на реке не хотел ломаться, снег лежал дольше обычного, и только в середине апреля солнце вдруг стало греть так ярко, что улицы превратились в потоки грязи. Город словно ожил – пахло мокрой землёй, дымом и хлебом, и Мария впервые за долгое время чувствовала радость.

Она шла по торжищу вместе с няней, выбирая ткань для нового платья. Вокруг кричали торговцы, дети гоняли по грязи деревянные колёсики, на прилавках сверкали медные котлы и стеклянные бусины. В шуме и смехе город казался почти добрым.

И именно там Мария впервые увидела его.

Он стоял у кузнечного ряда, в простой холщовой рубахе, с закатанными рукавами, и держал в руках кованый замок. Лицо загорелое, глаза серые, внимательные. Он спорил с кузнецом о цене, но голос его звучал мягко и уверенно.

– Кто это? – спросила Мария у няни.

– Тсс, барышня, – та перекрестилась. – Это Артём, сын кузнеца. Мастеровой. Тебе глядеть на таких не пристало.

Но Мария уже смотрела. И почувствовала, как сердце в груди стучит так, будто хочет вырваться.

Вечером она записала в дневнике:

«Я увидела человека, и он будто свет. Я не знаю его, но сердце знает. Я боюсь, что он никогда не узнает обо мне».

Они встретились снова через неделю. Случайно – или не случайно. Она пошла в сад у реки, где цвели первые ветлы. Артём стоял там, точил нож на камне. Когда он заметил её, то смутился, но не ушёл.

– Простите, барышня, – сказал он, опуская глаза. – Я тут… по делу.

– Не извиняйтесь, – ответила Мария. – Здесь сад общий.

Они говорили недолго. О погоде, о реке, о том, что весна всё-таки победила зиму. Но каждое слово оставляло в душе Марию след, как перо на бумаге.

С тех пор встречи повторялись. В саду, на торжище, у церкви после службы. Всегда случайные – и всегда ожидаемые.

А в дневнике Мария писала:

«Я знаю, отец никогда не позволит. Но разве сердце спрашивает разрешения? Когда он смотрит на меня, мне кажется, что шум города исчезает. Я слышу только его голос. И это – правда. А всё остальное – сон».

Но не все были слепы. Иван, её брат, заметил перемены.

– Опять в сад ходила? – спросил он однажды, преграждая ей дорогу в сенях.

– Ходила, – призналась Мария. – И что?

– И то, что я видел, как ты на кузнеца глядишь. Позоришь род.

Она вспыхнула:

– Это не позор. Это… это жизнь.

Иван рассмеялся хрипло:

– Жизнь? У нас жизнь – в серебре да землях. А любовь – игрушка для бедняков. Ты думаешь, батюшка не узнает? Я сам ему скажу.

– Не смей! – Мария схватила его за руку. – Прошу тебя, не смей!

Но в его глазах блеснула зависть и злость.

Отец узнал в конце мая. Иван рассказал всё – с подробностями, с усмешкой.

Купец Волков в тот вечер был бледен от ярости.

– Девка! – кричал он, ходя по горнице. – Ты решила позор на весь род навлечь? Чтоб дочь купеческая с ремесленником?!

– Но, батюшка, – пыталась сказать Мария, дрожа, – он честный, он…

– Молчать! – ударил он ладонью по столу. – Честный? Честный должен знать своё место!

И он велел: с этого дня Мария не выйдет из дома без присмотра. Встречи с Артёмом были запрещены.

Ночью Мария плакала, прижимая к груди дневник. На страницах проступали мокрые пятна от слёз.

«Если кто прочтёт это потом, пусть знает: я любила. Я не боюсь сказать. Пусть отец и брат не верят, но я знаю – любовь чище, чем золото и камни. Я не забуду. Даже если меня заставят».

За окном шуршал дождь. И казалось, что стены дома тоже слушают её признания.

Артём исчез. Говорили, что его отец отправил сына в соседний уезд «подальше от беды». Мария не верила слухам: сердце тянулось, но встреч больше не было.

Она осталась в доме, запертой в золоте и холоде.

А Иван, довольный, стал хозяином положения. Но иногда, глядя на сестру, он чувствовал, что в её глазах живёт что-то сильнее, чем его насмешки.

И он боялся этого взгляда.

В ту ночь, когда Мария писала новые строки дневника, за стеной снова раздался скрип. Не мышиный – тяжёлый, как будто по полу прошёл кто-то невидимый.

Она подняла глаза и прошептала:

– Если вы там, если вы слышите… храните мою любовь. Пусть она не умрёт.

И в ответ в доме затихли все звуки. Только сердце билось – её и города.

Глава IV. Последняя запись

Лето выдалось жарким и гулким, но для Марии оно стало временем холодной темницы. Окна её горницы забили резными ставнями, двери закрывали на засов. Ей оставили книги молитв и рукоделие, будто можно было вышивкой зашить боль в сердце.

Дни текли один за другим. Утро – шёпот служанки за дверью: «Ешьте, барышня». Полдень – звон колоколов, которых она не видела. Ночь – шорохи в стенах, стук собственного сердца и сны, от которых хотелось кричать.

Артём не вернулся.

Отец, когда видел дочь, делал вид, будто её не существует. Иван хмуро усмехался, проходя мимо, и это было хуже, чем удар.

Но хуже всего был сам дом.

Иногда Марии казалось: стены дышат. В жару в них будто бежал холод, в тишине слышался звон – не колокольный, а металлический, подземный. Ночью снилось одно и то же: лестница вниз, каменные стены, из которых глядели пустыми глазницами черепа.

Однажды она решилась.

Поздно вечером, когда в доме стихли шаги, Мария прижала к груди дневник и выбралась в сад. Воздух был душный, пах липой и пылью. Луна висела низко, будто сама следила за её бегством.

Она шла по тропинке к реке. Там, где когда-то встречала Артёма. Сердце надеялось: вдруг он тоже придёт? Вдруг чудо?

Но вместо него в тени деревьев ждал Иван.

– Куда это ты? – холодно спросил он.

Мария замерла. В руках дневник горел тяжестью.

– Это не твоё дело, – прошептала она.

– Всё твоё – моё дело, – ухмыльнулся он. – Ты уже достаточно позора принесла.

Он шагнул ближе, схватил её за запястье.

– Отдай, – сказал он, заметив тетрадь.

Мария прижала дневник сильнее.

– Никогда.

Иван дёрнул её за руку, но она неожиданно оказалась сильнее. Вырвалась, бросилась к реке. Он догнал – и тетрадь полетела в траву. Они боролись в темноте, он шипел, она молилась, чтобы только не отпустить.

Вдруг в глубине сада раздался звук. Не шаг, не голос – что-то иное. Глухой скрип, словно в землю вбили кол. Иван отпрянул, побледнел.

– Что это?..

Мария подняла дневник, прижала к груди и закричала:

– Это они! Ты их слышишь?! Они под нами! Они всё знают!

Тишина после её крика была страшнее любого ответа.

Через два дня Мария исчезла.

Официально говорили: заболела горячкой и умерла. Хоронили быстро, без пышности, гроб закрыли. Никто из горожан не видел тела.

Иван принял наследство сестры – её часть имущества перешла к нему. Купец Волков молчал, глядя пустыми глазами.

Только служанка, старая Дарья, знала правду. В ту ночь она видела, как Мария уходит к реке. И как потом вернулась одна, но не в дом – а в часовню за городом. Там, у иконы, она оставила дневник. Дарья нашла его утром и спрятала в сундук.

«Для тех, кто после», – стояла последняя запись.

Много лет спустя Дарья на смертном одре передала тетрадь племяннице. Та – своей дочери. Дневник Марии, перепачканный слезами и чернилами, переходил из рук в руки, из поколения в поколение.

А на обложке, потемневшей от времени, оставалась царапина, словно от когтя.

В городе же всё шло своим чередом. Торговля росла, Волковы богатели. Но жители шептались: по ночам в купеческом доме слышно, как кто-то идёт по пустым коридорам. Лестница скрипит, двери сами открываются.

И в каждом поколении кто-то из Волковых слышал во сне шаги вниз – туда, где стены дышат костями.

Глава V. Камень и чернила

Весной 1824 года город гудел, как пчелиный улей. По улицам катили телеги с кирпичом и известью, под звуки молотков и топоров возводились новые дома, склады, лавки. Город рос, будто хотел заглушить память о своём прошлом.

Алексей Волков любил этот шум. Ему было двадцать восемь лет, и он принадлежал к поколению, которое верило в силу человеческого разума. Архитектор и инженер, воспитанный на книгах Дидро и Ломоносова, он мечтал построить новый город – прямой, светлый, удобный, без лабиринтов тёмных переулков и подземных ходов.

– Камень сильнее костей, – говорил он друзьям, когда они за пивом спорили о преданиях. – Легенды – это для бабок у печи. Мы строим будущее.

Его отец, Николай Петрович, был иного мнения. Старый Волков носил в себе ту же суровую тень, что и многие из рода. Он никогда не улыбался в доме, не любил говорить о прошлом, а в подвал спускался только сам, с лампой, запирая за собой дверь.

– Ты слишком гордишься, Лёша, – говорил он сыну. – Не всё можно объяснить цифрами. Есть вещи, о которых лучше не спрашивать.

Алексей смеялся и пожимал плечами. Но именно в ту весну он впервые понял, что отец хранит тайну.

В доме Волковых была старая библиотека. Её редко открывали: запах сырости и плесени заставлял слуг морщиться. Там хранились книги предков, в том числе – странные тетради с выцветшими записями.

Однажды вечером, когда отец уехал по делам, Алексей решился на поиски.

Он перебирал пыльные фолианты, когда наткнулся на тонкий переплёт с кожаной обложкой, на которой оставалась длинная царапина. Чернила внутри были поблекшими, но разборчивыми.

«Сегодня он пообещал, что мы будем вместе. Но отец никогда не простит…»

Алексей нахмурился. Это был дневник. Записи вели от первого лица, женской рукой, с датами начала XVIII века. Он читал всё глубже, всё жаднее.

«Они слышат нас сквозь стены… они дышат под землёй…»

Он отложил тетрадь и усмехнулся.

– Суеверия, бред. Девичьи фантазии.

Но в ту ночь он плохо спал. Перед глазами вставали строки: «Они под нами».

Днём Алексей занимался строительством нового квартала. По его планам возводили каменный мост через реку. Он любил стоять у строительных лесов, смотреть, как рабочие поднимают арки, и чувствовать себя созидателем.

Но вечером мысли возвращались к дневнику.

Кто была эта женщина? Предки? Сестра кого-то из рода? Что с ней стало?

Вопросы не давали покоя.

Однажды он решился расспросить отца.

– В библиотеке я нашёл тетрадь… – начал он.

Старик побледнел.

– Ты читал её?

– Конечно. Там бредни о подземельях и костях. Кто это писал?

Николай Петрович молчал долго, потом сказал глухо:

– Это была Мария. Твоя прабабка.

– Так значит, это правда?

– Правда в том, что её не стало слишком рано. И больше никогда не смей читать эти записи.

Голос отца прозвучал так резко, что Алексей удивился.

– Но ведь это всего лишь бумага, – настаивал он. – Почему так бояться?

Старик поднял глаза, и в них было столько усталости и мрака, что Алексей впервые почувствовал холодок.

– Бумага живее, чем ты думаешь.

Через неделю случилось происшествие на стройке.

При закладке фундамента нового склада рабочие наткнулись на пустоту. Земля под стеной провалилась, и двое человек упали вниз. Их вытащили обожжённых известью и полумёртвых от страха.

– Там черепа, – шептал один. – Глаза пустые, но будто смотрят…

Алексей спустился сам, с лампой. Под ногами хрустела земля, пахло гнилью. И правда – в стене зиял проём, внутри которого белели ряды костей, сложенные, как кирпичи.

Он задрожал, но тут же оттолкнул мысль.

– Это древнее захоронение, – сказал он себе. – Таких в городах немало. Всё можно объяснить.

Но ночью снова раскрыл дневник. И строки будто ожили: «Я слышу их шаги… они зовут меня вниз…»

В следующие недели Алексей изменился. Рабочие замечали, что он стал раздражительным. Жена, Анна, тревожилась: муж всё чаще сидел в библиотеке, перечитывая старую тетрадь.

– Лёша, ты пугаешь меня, – шептала она. – Это всего лишь старая бумага.

– Ты не понимаешь, – отвечал он. – Она слышала то же, что и я.

И однажды ночью, когда весь дом спал, Алексей взял лампу и пошёл в подвал.

Там, за кирпичной стеной, он знал: должен быть ход.

Лампа дрожала, камень казался живым. И вдруг – глухой звук, словно кто-то ударил изнутри.

Алексей замер.

В ушах звенели слова: «Они под нами».

Глава VI. Раскоп

Алексей всегда презирал страхи. С детства он смеялся над историями про мертвецов, про голоса из темноты, про «проклятие рода Волковых». Но теперь, стоя в подвале родового дома, он понимал: смеяться больше не выходит.

Тень лампы дрожала по стенам, кирпичи будто шевелились, и где-то глубже слышался глухой звон, похожий на удары кирки по камню. Но ведь никто, кроме него, туда не спускался. Никто.

– Я докажу, – сказал он вслух, и голос гулко отозвался в подземелье. – Докажу, что это просто старое захоронение.

На следующий день он привёл рабочих. Двух крепких мужиков, молчаливых и настороженных. Они не любили работать по ночам, но деньги делали своё дело.

– Кирку вон туда, – показал Алексей на место, где кирпичная кладка казалась рыхлой. – Разберите стену.

– Барин, – нерешительно начал один, – может, не стоит? Ходят разговоры, что в подвале вашем…

– Разговоры – для баб, – резко оборвал его Алексей. – Делайте, что велено.

Рабочие переглянулись, перекрестились и начали.

Кирка стукнула по кирпичу – и сразу послышался странный отклик. Не сухой звон камня, а будто глухое эхо, уходящее глубоко вниз. Мужики замерли.

– Продолжайте! – приказал Алексей.

Кирпичи выпадали один за другим. Из щели потянуло затхлым холодом, запахом костей и земли. Когда пробили проём, за ним открылась узкая арка, ведущая вниз.

Алексей шагнул первым, лампа в руке дрожала. Рабочие остались позади, крестились и шептали молитвы.

Ход тянулся вглубь, спускаясь всё ниже. Стены были сложены не из камня – из черепов и костей, аккуратно подогнанных друг к другу. Пустые глазницы глядели в темноту, и при свете лампы казалось, что они живые.

Алексей замер. Сердце билось гулко, в висках стучало.

– Это… древняя катакомба, – прошептал он. – Всего лишь катакомба.

Но даже его собственный голос прозвучал неубедительно.

Чем дальше он шёл, тем сильнее становилось ощущение, что в коридоре не он один. Шаги позади – мягкие, осторожные. Он резко обернулся. Никого.

– Барин… – позвал издалека один из рабочих. – Может, хватит?

– Трусость, – ответил Алексей, и голос его дрогнул.

В глубине коридора открылся зал. Низкий, с каменным сводом. В центре – массивная плита, на которой лежал череп, обвитый ржавой цепью. Рядом валялись осколки керамики, куски ткани, истлевшие до праха.

Алексей поднял лампу выше. И тогда заметил: на стене над плитой выведены буквы. Старославянская вязь, неясные слова, но одно из них он смог прочесть:

«Волковы».

Он побледнел.

– Значит… всё-таки…

Слова застряли в горле. Потому что в этот момент цепь на черепе звякнула сама собой. Тонкий металлический звук пронзил тишину.

Алексей отшатнулся. Рабочие закричали, бросились к выходу.

Лампа дрожала, копоть взметнулась, и в её свете череп будто повернулся к нему.

Алексей вырвался наверх, едва не потеряв сознание. Дверь подвала захлопнул и заколотил досками.

Но в ту же ночь, лёжа рядом с женой, он не мог уснуть. Слышал шаги – медленные, тяжёлые – прямо под домом. Слышал, как звякает цепь.

И снова открыл дневник Марии.

«Я слышу их зов… они идут за нами…»

Он откинул голову на подушку и впервые в жизни понял, что не всё можно объяснить наукой.

Глава VII. Шаги под полом

Алексей проснулся среди ночи от звука.

Не громкого, не резкого – но такого, который вгрызается в сознание. Шаги. Медленные, размеренные, прямо под полом спальни.

Он сел, вслушиваясь. Жена, Анна, спала рядом, дышала ровно. За окном пел сверчок. И только снизу доносился глухой топот, будто по каменным плитам шёл кто-то, у кого было всё время мира.

– Нет, – прошептал Алексей. – Этого нет.

Он встал, взял свечу, спустился в подвал. Доски, которыми он заколотил дверь в коридор, были целы. Никакого звука. Только собственное сердце билось, словно молот.

Днём он заставлял себя забывать. На стройке кипела работа: возводились склады, тянулись новые улицы. Камень ложился на камень, и казалось, что сам город обновляется, вытесняя прошлое.

Но стоило Алексею наклониться к чертежу, как линии начинали изгибаться. Прямые улицы вдруг превращались в лабиринт, а в его центре – круг, похожий на череп.

Он моргал, тряс головой, и всё возвращалось на место. Но потом снова – искажённые линии, кости вместо кирпичей, глазницы вместо окон.

– Усталость, – говорил он себе. – Всего лишь усталость.

Анна замечала перемены.

– Лёша, ты почти не спишь, – тревожно говорила она. – Ты стал бледный, глаза впали. Ты всё время в той библиотеке. Что там такое?

Он хотел сказать правду, но остановился. Если расскажет – подумает, что он сошёл с ума.

– Это работа, – отмахнулся он. – У меня слишком много забот.

Анна нахмурилась. Но спорить не стала.

В библиотеке Алексей снова открывал дневник. Он не хотел, но рука тянулась сама.

«Я слышу их под полом. Они зовут меня по имени. Но никто мне не верит.»

Эти строки жгли сильнее огня. Он ощущал, что девушка из прошлого – Мария – пишет прямо ему. Что они теперь связаны.

Иногда ему казалось: если наклониться ближе к бумаге, можно услышать её дыхание.

На стройке снова произошла беда. Один из рабочих, молодой парень по имени Егор, сорвался с лесов. Говорили: оступился. Но другой клялся, что видел, как у Егора под ногами сам по себе подломился настил.

Тело нашли изуродованным. Когда Алексею принесли окровавленную куртку рабочего, он вздрогнул: на ткани был рисунок цепи – будто кто-то провёл по ней железом, оставив ожог.

Ночью он снова услышал звон цепи под полом.

Он пытался отвлечься. Проводил вечера с друзьями, пил пиво в трактире. Смех, разговоры о политике и строительстве должны были отвлечь. Но даже там, среди людей, он ловил краем уха: шаги.

Один из приятелей хлопнул его по плечу:

– Лёша, да ты сам не свой. Уж не заболел?

– Нет, – ответил он слишком резко. – Всё в порядке.

Но руки дрожали.

Однажды ночью Анна проснулась и увидела: мужа нет рядом.

Она нашла его в библиотеке. Он сидел при свече, обложенный чертежами и дневником, и что-то писал на полях, торопливо, одержимо.

– Лёша… – позвала она.

Он вздрогнул, поднял на неё глаза – и они были полны ужаса.

– Они строят город, – прошептал он. – Под нашим городом. Город из костей. Мы лишь повторяем их рисунок.

Анна побледнела.

– Кто «они»?

Алексей молчал. Потом резко захлопнул дневник, будто боялся, что слова вырвутся наружу.

– Никто, – сказал он. – Я ошибся.

Но сам уже знал: ошибкой это не назовёшь.

Последующие дни превратились в мучение. Алексей то клялся забыть про подземелье, то снова тянулся к дневнику.

И однажды ночью, в очередном кошмаре, он увидел её.

Марию. Бледную, с распущенными волосами, в старинном платье. Она стояла в коридоре из костей и тянула к нему руку.

– Приди, – сказала она. – Ты должен увидеть.

Он проснулся в крике, мокрый от пота.

И понял: скрыться уже не удастся.

Глава VIII. Спуск

Алексей долго сопротивлялся. Днём он пытался заглушить зов делами – чертежами, проверкой стройки, разговорами с купцами. Но каждый вечер, когда в доме стихал шум, когда Анна засыпала, в груди начинал пульсировать другой ритм.

Тук. Тук. Тук.

Будто сердце города билось где-то под полом.

Он слушал – и понимал: это не его сердце. Это зов.

В тот день Анна уехала к сестре, и дом остался пуст. Вечер тянулся вязко, как холодный мёд. Алексей сидел в библиотеке, перед ним лежал дневник Марии.

«Приди. Ты должен увидеть.»

Эти слова не были написаны в тетради. Он знал: их там нет. Но они звучали в его голове так ясно, что казались чернилами на бумаге.

Он поднялся, взял лампу, молоток и лом.

Подвал встретил его сыростью и тишиной. Доски, которыми он заколотил дверь в катакомбы, потемнели. Казалось, что дерево гниёт быстрее обычного, будто изнутри его жрёт невидимый червь.

Удар – один, другой. Доски поддались.

Проём снова открылся. Оттуда дохнуло холодом, словно из чрева земли. Лампа мигнула, копоть потянулась вверх.

– Я должен, – прошептал Алексей, и шагнул внутрь.

Коридор встретил его знакомым строем костей. Но теперь он не пытался искать оправдания. Не называл это катакомбами, не думал о древних захоронениях. Он знал: это – стены города, построенного не людьми.

Шаги его отдавались эхом, и каждый звук множился десятками, будто за ним шла процессия. Иногда ему казалось: действительно слышит шорохи за спиной, дыхание, тихие голоса. Но он не оборачивался.

Он шёл всё глубже.

Зал с плитой и черепом встретил его так, будто ждал. Лампа озарила цепь, которая уже не лежала неподвижно – она дрожала, будто от дыхания.

Алексей поднял свет выше и заметил новое. На стенах проступили знаки, которых раньше не было: тёмные, как кровь. Они складывались в рисунки улиц, мостов, домов.

Он понял – это план города. Но не того, что наверху. Это был иной город, зеркальное отражение. Там, вместо улиц – ходы. Вместо домов – склепы.

– Город на костях… – прошептал он.

И в тот миг услышал шаги. Чёткие, лёгкие.

Он обернулся – и увидел её.

Мария стояла у входа в зал. Бледная, с распущенными волосами, в платье, из которого осыпалась пыль веков. Лицо её было печально и светло.

– Ты пришёл, – сказала она.

Алексей выронил лом. Лампа дрожала в руке.

– Кто ты?..

– Ты знаешь, – ответила она. – Я ждала тебя. Мы все ждём.

Она подняла руку и указала на плиту.

– Сними цепь.

– Зачем?

– Чтобы увидеть. Чтобы узнать правду.

Алексей шагнул ближе. Металл поблёскивал в дрожащем свете.

Вдруг цепь сама издала звон – долгий, тянущийся, как стон. Лампа мигнула.

И он увидел: глазницы черепа светятся тусклым красным огнём.

– Нет, – прошептал он, отшатнувшись. – Это невозможно.

– Возможно, – сказала Мария. – Они ждут. Город ждёт.

И с этими словами она растаяла, словно дым.

Алексей вырвался наружу в предрассветной тьме. Сердце билось так, будто готово вырваться из груди. Он едва дышал.

Но дневник Марии, который он прижимал к груди, теперь был другим. На его обложке, рядом с царапиной, проступили буквы – свежие, будто написанные только что:

«Ты должен продолжить».

Глава IX. Одержимость

Дни снова пошли своим чередом, но Алексей больше не ощущал их так, как раньше. Всё стало тусклым, плоским, будто жизнь наверху – лишь тонкая плёнка, скрывающая истинную реальность.

Утром он пил чай с Анной, слушал, как она рассказывает о соседях, о визите сестры, о планах на лето. Он кивал, улыбался, вставлял нужные слова. Но сам слышал только отголоски шагов внизу. Они словно перекатывались под домом, перекликались, звали.

Каждая ночь возвращала ему те глаза – пустые глазницы, вспыхнувшие красным. Он просыпался в холодном поту, сжимая в руках невидимую цепь.

Дневник Марии он прятал от жены. Теперь это была не просто книга – страницы менялись, как будто кто-то писал в них по ночам. Появлялись новые строки, новые рисунки: карты подземных коридоров, странные символы, описания ритуалов.

«Город спит. Но его дыхание можно услышать. Слушай – и ты поймёшь.»

Алексей читал их при свете свечи, забывая о времени. Иногда буквы дрожали, расплывались, превращались в лица.

На стройке он стал невнимательным. Рабочие жаловались, что инженер всё время смотрит в сторону, будто слушает кого-то. Купцы с недовольством отмечали: планы задерживаются, расчёты сбиваются.

– Вы не в себе, Алексей Иванович, – сказал однажды один из подрядчиков. – Может, вам отдохнуть?

Он резко обернулся, и взгляд его был таким, что тот невольно отступил.

– Я знаю, что делаю, – твёрдо произнёс Алексей.

Но сам уже не верил в это.

Вечером он всё чаще уходил в подвал. Не спускался в катакомбы, лишь сидел у двери, прислушивался. Там звучала музыка – гулкая, тягучая, как будто тысячи голосов пели без слов. Иногда он прикладывал ладонь к камню – и чувствовал под пальцами пульс.

«Это сердце города,» – шептал дневник.

Анна заметила перемены первой.

– Ты плохо спишь, – сказала она как-то за ужином. – Ты похудел, глаза у тебя… чужие. Что с тобой?

Алексей молчал. Он хотел рассказать, но понимал: слова не смогут передать того, что он видел. Если он скажет «город на костях», она подумает, что он сошёл с ума.

– Я просто устаю, – тихо ответил он.

Она не поверила, но промолчала.

Однажды ночью он снова открыл дневник – и нашёл там не записи, а чужой почерк. Кривой, угловатый:

«Мы ждём. Ты должен открыть врата. Ключ – в крови. В твоей.»

Алексей уронил книгу. Лампа мигнула, и на полу показалось тёмное пятно. Оно вытянулось, превратилось в силуэт человеческой фигуры.

Он отшатнулся, зажмурился. Когда открыл глаза, пол был чист. Но в груди звучал шёпот:

– Ты избран.

С тех пор он стал видеть город иначе.

Когда он шёл по улицам Петербурга, то различал двойные очертания: под домами угадывались другие стены, под площадями – залы, под мостами – ходы. Казалось, мир наверху – лишь маска, а настоящий город прячется внизу, ждёт пробуждения.

Иногда он видел прохожих и на миг понимал: это не люди, а тени. Они двигались по привычке, но в глазах их было пусто.

– Город живёт, – шептал он сам себе. – Город смотрит.

Кто-то из знакомых сказал Анне:

– С вашим мужем неладно. Он разговаривает сам с собой. Он идёт по улице, будто за кем-то следует.

Анна вспыхнула от злости и смущения, но ночью долго не могла уснуть, слушая, как Алексей ворочается в постели и бормочет во сне.

Иногда он вставал, шёл босиком к подвалу, задерживался там. Вернувшись, он ложился рядом, но тело его было холодным, словно он приходил не снизу, а с улицы в морозный день.

Алексей уже не боролся. Он понимал: катакомбы тянут его всё сильнее. Город внизу звал, а дневник Марии становился всё более настойчивым.

Он чувствовал: скоро придёт момент, когда придётся сделать выбор.

И в ту ночь он увидел сон.

Сон был ярким, как явь. Он стоял посреди зала с плитой. Цепь звенела сама собой, череп светился красным. А вокруг, из стен, выходили фигуры – десятки, сотни. Люди в старинных одеждах, с пустыми глазами.

Они окружали его, склонялись, тянули руки.

А впереди стояла Мария.

– Время близко, – сказала она. – Ты должен открыть врата.

Он проснулся, стиснув кулаки так, что ногти впились в ладони. На простыне были капли крови.

Глава X. Трещины

Дом будто остыл. Не только стены – сами звуки стали глуше, шаги звенели пустотой, как в храме, из которого вынесли иконы.

Анна всё чаще ловила мужа на странностях. Он долго сидел у окна, глядя в пустоту, не реагировал на её слова. Иногда он резко вставал среди разговора и уходил, будто слышал зов, который был слышен только ему.

Однажды ночью она проснулась и обнаружила, что его нет в постели. Тишина. Внизу, в подвале, мерцал огонёк. Анна накинула шаль и осторожно спустилась.

Дверь в подвал была приоткрыта. Она увидела мужа – он сидел на полу перед дверью в катакомбы, лампа стояла рядом, и он что-то шептал, глядя на камень.

Анна затаила дыхание. Слова были непонятны – гортанные, чужие.

– Алексей… – позвала она тихо.

Он вздрогнул, поднял голову. Глаза его блестели в полумраке.

– Ты не должна сюда приходить, – сказал он резко. – Здесь… опасно.

Она отступила, поражённая тем, как в его голосе звучало отчуждение. Будто говорил не её муж, а чужой человек.

Днём Анна попыталась заговорить.

– Ты меня пугаешь, Лёша. Ты словно не с нами. Я не знаю, что происходит, но… если тебе плохо, давай обратимся к врачу.

Он усмехнулся.

– Врачу? – повторил он. – Что врач поймёт о городе? Что он скажет о голосах? О дыхании земли?

Анна побледнела.

– Какие… голоса?

Алексей вдруг осёкся. Он понял, что сказал лишнее, и попытался улыбнуться.

– Пустяки, – сказал он. – Просто устал.

Но слова его не убедили ни её, ни самого его.

На стройке всё стало хуже.

Однажды Алексей стоял у котлована и вдруг заметил: в стене грунта проступили очертания. Рёбра. Позвонки. Целый скелет, будто сама земля пыталась показать ему то, что скрыто внизу.

– Видите?! – закричал он рабочим. – Смотрите!

Те переглянулись. На их глазах – только обычный песок и глина.

– Там ничего нет, Алексей Иванович, – сказал бригадир.

Алексей замер. В глазах у него всё ещё был ясный образ костей, но понимание – что остальные их не видят – резануло, как ножом.

– Убирайтесь, – процедил он. – Все.

Рабочие ушли, перешёптываясь. В тот день слухи о «чудном инженере» пошли по городу.

Анна обратилась за советом к знакомому врачу, старому Семёну Давидовичу. Тот согласился прийти.

Алексей встретил его холодно.

– Мне не нужна помощь, – сказал он. – Я здоров.

– Простите, но вы изменились, – мягко заметил врач. – Вы бледны, руки дрожат, глаза воспалены.

– Это всё ерунда, – резко оборвал Алексей. – Вы не понимаете. Я вижу то, чего вы не видите.

– Что именно?

Алексей хотел ответить, но сжал зубы. Он понял: если скажет, этот человек решит, что он сошёл с ума.

– Уходите, – бросил он.

Врач ушёл, но Анне на прощание сказал тихо:

– Следите за ним. Он на грани.

Ночью Алексей снова спустился в катакомбы. Он шёл всё дальше и дальше, освещая путь лампой. Камни светились влажным блеском, стены будто дышали.

И снова – фигуры. Сначала тени, потом всё отчётливее: люди в старинных одеждах, в мантиях, в воинских доспехах. Они молча стояли вдоль стен.

Он остановился, сердце билось в висках.

– Кто вы? – спросил он.

Они не ответили. Но все вместе подняли руки и указали вперёд.

Там, в глубине, мерцал свет. Алексей шагнул.

Свет вывел его в зал, которого он раньше не видел. Потолок был высоким, своды уходили во тьму. В центре стояла огромная чаша из чёрного камня. В ней – тёмная жидкость, густая, как кровь.

Алексей подошёл ближе. В жидкости отразилось его лицо. Но это был не он. Глаза в отражении были пустыми, как у тех теней.

Он отшатнулся.

И в тот миг услышал голос – знакомый, женский:

– Ключ в крови.

Он понял: это снова Мария.

Вернувшись домой под утро, он был бледен, губы дрожали. Анна ждала его у двери.

– Где ты был? – спросила она.

– В городе, – ответил он тихо.

– Но ведь ты только что вошёл…

Он посмотрел на неё долгим взглядом.

– В другом городе, – сказал он.

И прошёл мимо.

Трещины становились всё шире. В семье, в работе, в разуме. Алексей всё больше жил там, внизу. А наверху его ждали только шёпоты и подозрительные взгляды.

Город на костях начинал подчинять его себе.

Глава XI. Жертва

Алексей не спал три ночи.

Глаза саднило, веки дрожали, в голове всё время звучал один и тот же шёпот:

– Ключ в крови. Ключ в крови.

Он пытался сопротивляться: пил кофе, рылся в чертежах, проверял сметы, но страницы под руками начинали шевелиться. Цифры сплетались в символы, линии на планах превращались в кости.

Он понял: дневник уже не единственный проводник. Сам город теперь писал внутри него.

Однажды ночью он снова пошёл вниз.

Зал с чашей встретил его молчанием. Чёрная жидкость в ней колыхалась сама собой, будто дышала. Он приблизился и, словно во сне, протянул руку. Капля упала с пальца в жидкость – и поверхность вспыхнула красным, как уголь.

Он вздрогнул, но не отдёрнул руку. Внутри раздался гул, будто тысячи голосов застонали сразу.

– Ключ в крови, – раздалось из темноты.

На этот раз голос не был женским. Он был тяжёлым, мужским, древним.

Алексей сжал кулаки.

– Моей крови? – спросил он.

Ответа не было. Но чаша зашумела, и из её глубины поднялся образ: туманное отражение его собственной фигуры. Искажённое, пустое.

– Или чужой, – прошептал он сам, и эти слова эхом отозвались в сводах.

Дома он смотрел на Анну иначе.

Она спала спокойно, её дыхание было ровным. Он стоял над ней и думал: если я отдам её кровь – город примет?

Мысль ужаснула его. Он прижал ладонь ко лбу, отступил. Но образ её шеи, тонкой, белой, с бьющейся под кожей жилкой – не уходил.

Утром он не смог встретиться с её взглядом.

На следующий день в дверь постучали. Пришёл брат Анны, Михаил.

– Что с тобой, Лёша? – спросил он после первых минут разговора. – Ты мрачнее тучи. Ходят слухи, что на стройке ты кричишь о костях.

Алексей промолчал.

– Может, съездим за город? Развеешься, подышишь. Мы все волнуемся.

Он смотрел на Михаила – крепкого, здорового, полного жизни. И вдруг мысль вспыхнула сама собой: его кровь сильнее моей. Город примет её.

Алексей побледнел и резко встал.

– Уходи, – сказал он хрипло.

– Что?

– Уходи! – крикнул он.

Михаил ушёл, потрясённый. Анна смотрела на мужа широко раскрытыми глазами.

Ночью Алексей метался по дому. Он чувствовал, что город всё ближе, он почти слышал, как плита дрожит внизу.

Он снова раскрыл дневник. На странице не было текста – только отпечаток ладони. Чёрной, как уголь.

Под ней появлялись слова:

«Ты должен решить. Своя или чужая.»

Алексей зажал голову руками.

– Нет… нет! – зашептал он. – Я не убийца.

Но перед глазами снова вставала чаша. Чёрная жидкость колыхалась, ждала.

Он вышел во двор. Ночь была холодной, луна резала крыши острым светом. На улице бродил бездомный – старик, сутулый, с пустым взглядом.

Алексей замер. Сердце забилось в висках.

Его кровь? Никто не заметит…

Он шагнул ближе. Старик поднял голову. Их взгляды встретились.

И Алексей увидел в его глазах пустоту – ту же самую, что у теней внизу.

Он отшатнулся. Старик отвернулся и пошёл дальше.

Вернувшись домой, Алексей рухнул в кресло и закрыл лицо руками. Впервые он понял: у него действительно есть выбор. И какой бы он ни сделал – пути назад не будет.

Если моя кровь – я погибну. Если чужая – я стану убийцей.

Он поднял глаза к потолку. Там, за перекрытиями, спал мир живых. Внизу же – дышал другой город, город на костях.

И оба требовали от него одного и того же.

Жертвы.

Глава XII. Двойник

Алексей заметил его впервые в зеркале.

Это было ранним утром, когда он умывался, глядя в мутное стекло.

Вода стекала с лица, и вдруг отражение задержалось на долю секунды дольше, чем он сам.

Его собственное лицо, только чуть бледнее, с глубоко запавшими глазами, с тенью улыбки.

Алексей резко обернулся – никого. Вернулся к зеркалу – отражение снова послушно повторяло движения.

Он сказал шёпотом:

– Кто ты?

И показалось, что губы в зеркале шевельнулись быстрее его собственных:

– Я – ты.

Весь день он ощущал за спиной невидимый взгляд. В комнате, на улице, даже среди людей. Особенно – когда проходил мимо витрин или луж: в отражении мелькала та же фигура.

Сначала – еле заметное отличие: уголок губ, движение плеча. Но вскоре двойник начал «опережать» его, словно показывая: ты уже сделал этот шаг, ты уже сказал эти слова.

На стройке, когда Алексей стоял у котлована, он заметил его вновь.

В воде, скопившейся на дне ямы, отразился не он, а тот – с пустыми глазами, как у теней внизу.

И двойник шепнул:

– Ты боишься. А я – нет.

Алексей отшатнулся, едва не сорвавшись вниз. Рабочие переглянулись, кто-то крестился.

Дома он пытался спрятаться от зеркал. Задёргивал шторы, накрывал стеклянные поверхности тканью. Но отражение находило новые пути: блеск металла, поверхность чернил в чернильнице, даже глаза жены, когда она пыталась поймать его взгляд.

Однажды он проснулся среди ночи и увидел у кровати фигуру.

Сначала подумал – вор. Но фигура не двигалась, только стояла, глядя на него. Луна освещала её сбоку.

Это был он сам. Только с кровью на руках.

Алексей закричал, метнулся вперёд, но фигура растаяла в воздухе.

Анна проснулась в ужасе:

– Лёша! Что случилось?!

Он тяжело дышал, не в силах объяснить.

Днём он снова открыл дневник.

И там – впервые увидел не текст, а рисунок: его собственный портрет. Лицо было искажено, глаза пусты. Внизу надпись:

«Он – истинный. Ты – тень.»

Алексей сжал страницы так, что бумага хрустнула.

– Ложь, – прошептал он. – Это не я.

Но в этот миг дневник стал тёплым, будто дышал. И он понял: это не ложь. Это – пророчество.

В тот же вечер Анна сказала:

– Я не узнаю тебя. Ты чужой. Скажи мне правду. Что происходит?

Алексей молчал. Внутри боролись два голоса. Его собственный – слабый, отчаянный. И другой – уверенный, холодный, такой же, как у отражения.

– Скажи, – повторила Анна, коснувшись его руки.

Он посмотрел на неё – и вдруг увидел: рядом с её лицом, прямо поверх него, возникло лицо двойника. Он улыбался, показывая зубы.

– Её кровь, – прошептал он.

Алексей рывком отстранился, сбросил её ладонь.

– Не смей! – выкрикнул он.

Анна отшатнулась, потрясённая.

– Лёша…

Он вскочил и убежал в подвал.

Там, у входа в катакомбы, он увидел его снова. Двойник сидел на камне, скрестив руки.

– Ты слаб, – сказал он. – Ты боишься сделать то, что должен.

– Я не убийца! – закричал Алексей.

– Ты уже убийца, – спокойно ответил двойник. – Город принял тебя. Осталось только доказать.

Алексей закрыл лицо руками.

– Зачем я? Почему я?

Двойник встал, приблизился. Его шаги не издавали звука.

– Потому что ты видишь. Ты слышишь. Ты – связующее звено. Но если не сделаешь шаг, город выберет другого. И тогда погибнет всё, что ты любишь.

Он наклонился ближе, в упор глядя в его глаза.

– Выбор прост: твоя кровь или чужая.

Алексей хотел оттолкнуть его – и понял, что перед ним пустота. Двойник исчез.

Он сидел на холодном камне до рассвета. Лампа давно погасла, но он не заметил. В темноте вокруг шевелились тени, и все они были похожи на него самого.

И в этот миг Алексей понял: отражение больше не исчезнет. Оно будет рядом, пока он не сделает выбор.

И с каждым днём оно становится сильнее.

Глава XIII. Разлом

День начался как обычно.

Анна разливала чай, Михаил пришёл с утра, обсуждали дела. Но для Алексея всё выглядело иначе. Столешница под их чашками дышала – сквозь древесину проступали тёмные жилы, похожие на вены. В углу, где стоял буфет, ему мерещился провал: ступени вниз, уходящие в чёрную глубину.

Он сжал виски.

– Всё в порядке? – спросил Михаил.

– Да, – ответил Алексей, но голос его дрогнул.

Анна смотрела на него с тревогой. В её глазах отражалось что-то большее, чем забота: страх.

Когда он вышел на улицу, Петербург уже не был прежним.

Фонари качались, словно вися на невидимых нитях. Дома изгибались, крыши проваливались внутрь. И среди прохожих мелькали лица, которые он видел внизу: фигуры в старинных плащах, с пустыми глазами.

Никто, кроме него, не замечал этого. Люди шли мимо, торговали на рынках, смеялись. Но сквозь смех пробивался стон.

На мостовой камни разошлись трещинами. Внизу зияла не почва, а костяные своды. Из щелей вырывался холод, и Алексей услышал знакомое дыхание.

Город поднимается наверх.

Он попытался идти быстрее, но ноги вели его сами. Шаг за шагом он оказывался всё ближе к границе миров. И вдруг – миг ослепительной ясности: он уже не шёл по Невскому, он шёл по подземному коридору. Стены из черепов тянулись по обе стороны, и всё же люди продолжали идти рядом, не замечая.

Прохожие и тени смешивались: купцы с мешками сливались с безглазыми фигурами в саванах, дети играли на костях, как на булыжниках.

– Вы не видите?! – закричал Алексей.

Прохожие обернулись. В их глазах мелькнуло недоумение. Но в отражении окон он увидел другое: на него смотрели пустые глазницы.

Ночью он снова спустился в подвал. Анна пыталась остановить, схватила за руку:

– Ты не должен туда идти. Лёша, прошу!

Он вырвался.

– Я должен. Если я не пойду, город сам придёт сюда.

Она всхлипнула, но не пошла за ним.

В катакомбах разлом был ещё явственнее.

Каменные коридоры раздвинулись, показывая улицы Петербурга, будто две реальности наложились друг на друга. В одном конце тоннеля – купеческая лавка, в другом – часовня из костей. Над его головой дрожали своды, и сквозь них он видел ночное небо.

И там, между ними, снова стоял он сам.

Двойник.

На этот раз он был чётким, живым, как настоящее тело.

– Видишь? – сказал он. – Границ больше нет. Ты дома.