Читать онлайн Глаз из омута

Глава 1

Мы с Димой всегда знали, куда нельзя ходить. Это как негласное правило нашего городка: старую мельницу обходи за километр, особенно ночью. Ну, мы и обходили. До вчерашнего дня.

А потом Дима такой: «Мих, да что мы, маленькие что ли? Рыбы там – дофига! Один мужик с работы отца говорил, что полведра натаскал за час». Ну, мы и повелись.

Сказали родителям, что идём ночевать к Лешке на окраине. А сами – прямиком к реке. У Димы был старый, видавший виды сачок и две закидушки, которые он спёр у своего деда. У меня – бутерброды с колбасой и чувство, что мы делаем что-то очень глупое, но прикольное.

До мельницы идти минут двадцать. Чем ближе подходили, тем тише становилось вокруг. Как будто все звуки – сверчки, лягушки – остались где-то позади. Только ветер в камышах шелестит. И запах… Запах какой-то особенный. Не просто вода и тина, а ещё что-то старое, затхлое, медное.

Сама мельница в темноте выглядела как огромный, спящий зверь. Окна зияли чёрными дырами, крыша кое-где провалилась. А вода у её основания была не просто чёрной. Она была… густой. Как будто это не вода, а чернила. Холод от неё так и шёл, даже стоя на берегу.

– Ну что, страшно? – Дима хлопнул меня по плечу, но в его голосе слышалась та же напряжённая фальшь, что и у меня внутри.

– Да щас. Тут рыбы ждут не дождутся, когда мы их вытащим, – бодро ответил я, стараясь себя убедить.

Спустили на воду старую, протекающую лодчонку, которую Дима нашёл в камышах ещё неделю назад. Она скрипела и качалась так, что моё сердце уходило в пятки. Но мы отчалили.

Закинули удочки. Сидим. Тишина. Только вода о борт лодки плещется. И вроде бы всё нормально. Даже клюёт! Дима вытащил парочку мелких окуньков. Мы уже начали шутить, гонять друг друга.

– Смотри, у тебя волосы длинные, – сказал Дима. – Как у русалки. Ты Вудару первым делом понравишься.

– Ой, иди ты! – фыркнул я. – Кто такой этот твой Вудар? Выдумал, как всегда.

– Да это не я! – возмутился Дима. – Это ж все знают. Старый водяной. Он тут, под мельницей, в омуте живёт. Говорят, раньше он мельникам помогал – воду на колёса направлял. А потом что-то не поделили. Или его обидели. Он осерчал и стал мстить. Топит кого ни попадя, а потом они у него в дружине служат. На дне. Ходят, белые такие, с глазами как у рыбы.

Он это сказал таким нарочито страшным шёпотом, что у меня по спине мурашки побежали. Легенда, конечно, дурацкая. Для детей. Но вот незадача: почему-то прямо сейчас, в этой чёрной воде, она не казалась такой уж дурацкой.

– Гонишь, – неуверенно буркнул я.

– Ага, щас. А почему тогда тут никто не купается? А почему рыбаки обходят это место? – Дима явно кайфовал от того, что напугал меня.

И в этот самый момент его удочка дёрнулась так, что чуть не выпала из лодки. Дима аж подпрыгнул.

– Вот! Видишь! Клюёт! – закричал он.

Но это было ненормально. Удочку буквально вырывало из его рук. Леска натянулась как струна и завыла. Лодку начало мотать из стороны в сторону.

– Дим, что там? Сом, что ли? – испуганно спросил я.

– Кто его знает! Тащит будь здоров! – Дима упирался изо всех сил, его пальцы побелели.

И вдруг… всё разом прекратилось. Леска обвисла. Удочка – тоже. Рыба сорвалась. И наступила тишина. Такая оглушительная, что в ушах зазвенело. Ни всплеска, ни ветра, ни сверчков. Просто вакуум. Даже дыхание собственное стало слышно.

– Что за… – начал я.

И тут лодка дёрнулась. Не от рыбы. Её кто-то толкнул снизу. Несильно, но очень отчётливо. Мы переглянулись. У Димы глаза стали круглыми-круглыми.

– Это… наверное, бревно какое-то, – прошептал он, но сам в это не верил.

Лодку снова толкнули. Сильнее. Мы оба вскрикнули и схватились за борта. Потом началось вращение. Медленное, противное. Нашу лодчонку будто поставили на какую-то невидимую ось и начали крутить. Всё быстрее и быстрее. Вода забортом закружилась воронкой.

– Греби к берегу! – заорал я, хватая весло.

– Не получается! – крикнул в ответ Дима. – Нас крутит!

От страха подступила тошнота. В глазах рябило от этого бесконечного кружения. Мы оба молчали, сжимая холодный влажный борт, пытаясь не выпасть. Я уже почти смирился с мыслью, что мы сейчас перевернёмся и окажемся в этой ледяной чёрной жиже.

Вращение вдруг стало замедляться. Так же резко, как и началось. Лодка ещё качнулась разок-другой и замерла на месте. Мы сидели, тяжело дыша, не в силах вымолвить и слова. Я посмотрел на воду. Она была абсолютно спокойной. Как зеркало. Чёрное зеркало.

И вот тогда я его увидел.

Прямо у борта, в метре от меня, из глубины стало медленно всплывать что-то бледное. Сначала я подумал – луна так отражается. Но луны не было. Потом – что это большая рыба, перевёрнутая кверху брюхом.

Но это было лицо.

Раздутое, белое, как варёное мясо. Волосы, тёмные и слипшиеся, облепили лоб и щёки. А глаза… Они были открыты. Совершенно круглые, без зрачков, молочно-белые, мутные. Они не мигали. Они просто смотрели прямо на меня. Без мыслей. Без эмоций. Просто смотрели.

Я не мог пошевелиться. Не мог крикнуть. Просто смотрел в ответ в эти пустые белые глаза всего в паре десятков сантиметров от себя, чувствуя, как леденящий ужас сковывает меня с головы до ног.

Этот взгляд… Эти пустые, молочные глаза, которые смотрели прямо в мою душу… Я никогда в жизни так не пугался. Кажется, даже дышать перестал. Мы с Димой просто застыли, вцепившись в борта лодки, не в силах отвести взгляд от того места, где только что было это… лицо.

Оно исчезло так же внезапно, как и появилось. Просто растворилось в черной воде, не оставив ни пузырька, ни ряби. Тишина снова стала давить на уши, но теперь она была другой – зловещей, предгрозовой.

– Что… что это было? – выдохнул Дима. Его голос дрожал, и это окончательно вывело меня из ступора. Потому что если трусит Дима, который всегда крутой и ничего не боится, значит, дела действительно плохи.

– Греби! – прохрипел я, хватая свое весло. – Греби отсюда к чёртовой матери!

Мы заработали вёслами как угорелые, не попадая в такт, почти переворачивая лодку. Я греб так, что мышцы на руках горели огнём, но нам казалось, что мы почти не двигаемся с места. Сердце колотилось где-то в горле, и каждый всплеск заставлял вздрагивать.

Мне повсюду чудились эти белые глаза. Вся вода вокруг казалась вдруг живой и враждебной. Каждое движение тени, каждое колебание волны – всё было угрозой.

И было чувство. Жуткое, противное, прямо в животе. Чувство, что за нами наблюдают. Что из тёмной глубины за нами следят десятки таких же пустых глаз. И что кто-то… нет, *что-то* тянет лодку назад. Невидимая сила, которая мешает нам уплыть, которая тянет нас обратно, к мельнице, в самый центр этого чёрного омута.

– Тащит! – сдавленно крикнул Дима, и я понял, что он чувствует то же самое. – Лодку назад тянет!

Мы запаниковали и заработали ещё отчаяннее. Я уже не соображал, куда гребу, просто делал это из последних сил, с одной мыслью: только бы не упасть в воду. Только бы не оказаться там, в этой ледяной темноте.

И вдруг – удар килем о дно. Мы вылетели на мелководье, лодка резко остановилась, и нас чуть не вышвырнуло вперед.

Берег. Мы на берегу.

Мы не сказали ни слова. Просто вывалились из лодки, как мешки с картошкой, и поползли по мокрой гальке подальше от воды. Ноги не слушались, подкашивались. Я обернулся. Чёрная вода была спокойна. Как ни в чём не бывало. Словно нам всё просто показалось.

Минуту мы просто сидели на земле, отдышиваясь. Я дрожал как осиновый лист, и зубы выбивали дробь. Дима первый пришёл в себя. Он встал, отряхнулся и с напускной бравадой, которая сейчас выглядела жалко, посмотрел на воду.

– Ну и ну… – сказал он, но голос всё ещё сдавал. – Приколдос. Наверное, бревно какое-то всплыло. С водорослями. Или рыбина большая. Осётр, может. У них морда страшная.

Он говорил это, пытаясь убедить в первую очередь себя. Я молчал. Я-то точно знал, что это была не рыба.

– Руки испачкал, – пробормотал Дима, больше для того, чтобы разрядить обстановку. Он сделал несколько шагов к воде, к самой кромке, где накатывали мелкие волны. – Сейчас сполосну и пошли домой. С этого места дух захватывает, если честно.

Он наклонился, протянул руки к воде.

И в этот момент из тихой, казалось бы, безобидной заводи, прямо из-под его ног, вырвалось нечто длинное, тёмное и скользкое.

Это было похоже на толстую водоросль, но она двигалась слишком осознанно, слишком целенаправленно. Она обвилась вокруг его лодыжки с противным, хлюпающим звуком, словно щупальце.

Я не успел даже вскрикнуть.

Щупальце дёрнулось – резко, с нечеловеческой силой.

Диму рывком сдёрнуло с ног. Он грохнулся на мокрые камни с оглушительным воплем и тут же начал скользить к воде, цепляясь руками за скользкие камни, но не находя опоры.

– Михан! – заорал он диким, полным чистого животного ужаса голосом. – Держи! Помоги!

Глава 2

Его крик был таким пронзительным, таким настоящим, что меня будто током ударило. Вся моя парализующая жуть куда-то испарилась, сменилась дикой, животной адреналиновой дурью.

Я рванул вперёд, не думая о скользких камнях, о воде, ни о чём. Единственная мысль – схватить его. Дима уже по пояс был в воде, его тащили за ногу, а он цеплялся руками за большой валун, его пальцы скользили по мокрому мху, не находя упора. Его глаза были круглыми от ужаса, рот открыт в беззвучном теперь крике.

Я прыгнул в воду, ледяной шок обжёг кожу, но мне было плевать. Нашёл дно – илистое, вязкое – и ухватил Диму за обе руки, выше локтя.

– Держись! – заорал ему в лицо, сам не свой. – Не отпускай! Я тебя!

Упёрся ногами и потянул его к себе. Но сила, которая тянула его с другой стороны, была чудовищной. Это было не просто течение. Это было как будто мощнейший насос включили на дне. Его ногу держал стальной трос. Мы с Димой были просто куклами в этой драке.

– Помоги! – снова закричал он, и в его голосе послышались слёзы. – Он тянет! Мих, не отпускай!

Я не отпускал. Тянул изо всех сил, чувствуя, как мышцы на руках и спине горят огнём, как с каждым сантиметром, который я отвоёвываю, эта тварь забирает два. Вода вокруг нас бурлила, пенилась от борьбы. Дима стал мостом между нами, и я чувствовал, как его кости хрустят под этой страшной тяжестью.

И вдруг его пальцы разжались. Он смотрел на меня, и в его глазах уже не было паники. Была какая-то пустота, обречённость и дикая, недетская обида.

– Прости… – булькнул он, и вода хлынула ему в рот.

Его рука выскользнула из моей. Слишком мокрая, слишком скользкая. Мои пальцы схватили пустоту.

Он исчез под водой моментально. Как будто его и не было. Одна секунда – его перекошенное лицо, следующая – только расходящиеся круги да пузыри, которые тут же лопнули.

Стоял по пояс в ледяной воде, тяжело дыша, не в силах пошевелиться. В голове была абсолютная, оглушительная тишина. Я смотрел на то место, где только что был мой лучший друг. Ждал, что он вынырнет, отфыркается, скажет «ну и прикол был!».

Но вода успокаивалась. Становилась гладкой и чёрной, как зеркало. Совершенно безразличной. Ничего не происходило. Тишина давила на уши.

Всё было кончено. Секунды. Всего несколько секунд.

Я не плакал. Не мог даже пошевелиться. Просто стоял и смотрел в эту чёрную гладь, пытаясь понять, что только что произошло. Это сон? Это шутка? Это не может быть правдой.

И тогда с противоположного берега, из густой тени под раскидистыми ивами, донёсся звук. Низкий, горловой, раскатистый. Он был похож на кваканье огромной жабы, смешанное с предсмертным хрипом. Это был смех.

Нечеловеческий. Полный древнего, абсолютного злорадства.

Он прокатился над водой, отозвался эхом в моих костях и затих.

И стало ещё тише.

Не помню, как выбрался из воды и как оказался дома. Всё было как в тумане. Помню только, что мчался по темным улицам, мокрый, дрожащий, и всё время оглядывался, будто за мной кто-то гнался. Этот нечеловеческий смех всё еще стоял у меня в ушах, и мне казалось, что он исходит из каждой тени, из-за каждого угла.

Дома я пытался что-то объяснить родителям, но у меня из горла вырывались только бессвязные обрывки фраз: «Дима… вода… оно его…». Мама ахнула, увидев мое перекошенное лицо и мокрую одежду, папа сразу же схватил телефон. Его голос был жёстким и собранным, но я видел, как дрожат его руки, когда он набирал номер.

Потом всё завертелось. Мигалки полицейских машин у нашего дома, потом – на берегу. Прожекторы высвечивали чёрную воду, делая её ещё более зловещей. Приехали водолазы, долго совещались с полицией, тыкая пальцами в разные точки реки. Их лица были серьёзными и неверующими.

Ко мне подошел следователь, мужчина с усталым лицом. Он задавал вопросы мягко, но настойчиво.

– Ну, Михаил, расскажи по порядку. Как всё было?

Я попытался. Сказал, что мы были в лодке, что нас что-то крутило, что Диму что-то схватило за ногу и потащило на дно. Но когда я дошёл до самой сути – до того скользкого, как водоросль, щупальца, до этого смеха с того берега – я запнулся. Его взгляд изменился. В нём появилось то же самое, что я видел у всех взрослых, когда речь заходит о сверхъестественном – снисходительное сомнение. «Нервы, мол, шалят у парня, стресс».

– То есть, ты хочешь сказать, что его что-то утащило? – переспросил он, и в его голосе прозвучали нотки, от которых у меня сжалось всё внутри. – Что-то… живое?

Я понял. Мне не верят. Сейчас начнут спрашивать, не выпили ли мы чего, не поссорились ли.

Я просто опустил голову и пробормотал:

– Он поскользнулся… упал… течение сильное… Его сразу понесло.

Следователь облегчённо вздохнул и похлопал меня по плечу.

– Вот и хорошо. Всё ясно. Неприятный инцидент, конечно. Сильное течение там, глубина, дно илистое. Запутаться можно.

На этом всё и закончилось. Для них. Поиски продолжались ещё два дня. Водолазы ныряли, прочесывали дно баграми. Нашли какую-то старую покрышку и сломанный велосипед. Тела Димы не нашли. Официальная версия – «несчастный случай на воде, тело не обнаружено в связи со сложным рельефом дна и сильным течением».

Городок наш погрузился в траур. С Диминой семьей мы дружили много лет. Его мама не выходила из истерики, она то рыдала, то впадала в какое-то оцепенение и всё спрашивала у меня: «Мишенька, а он точно не мучался?». А я молчал и смотрел в пол, чувствуя себя последним предателем. Его отец, всегда такой весёлый и громкий, стал вдруг маленьким и сгорбленным, будто его сдули.

Пришло время похорон. Гроб был пустой. Это было самое ужасное. Стоять у этой ямы, смотреть на деревянный ящик, в котором ничего нет. Знать, что твой друг не здесь, что он там, в ледяной темноте, и с ним случилось что-то непонятное и страшное. На меня все смотрели с жалостью, а я чувствовал только леденящий ужас и дикое чувство вины. Я должен был крепче держать. Я должен был ему помочь.

После церемонии все подходили к Диминым родителям, что-то говорили, обнимали их. Я стоял в стороне, не в силах подойти. И тут мой взгляд упал на Катю, мою младшую сестрёнку. Она стояла рядом с мамой, вся в чёрном, с огромным букетом цветов, который казался больше её самой.

И она смотрела прямо на меня. Не с жалостью, не с вопросом. Её взгляд был абсолютно взрослым, полным немого, животного ужаса. Она не плакала. Она просто смотрела на меня, и в её широко раскрытых глазах я прочёл тот самый вопрос, который боялся задать себе сам: «Что это было? И придет ли оно ещё раз?».

После похорон в доме стало тихо. Непривычно, звеняще тихо. Родители ходили на цыпочках и разговаривали шепотом, будто боялись разбудить кого-то. А я… я просто сидел в своей комнате и тупил в стену. Перед глазами всё стояло то самое лицо с белыми глазами и Димино перекошенное от ужаса лицо в последнюю секунду. Этот кадр в голове проигрывался снова и снова, как заезженная пластинка.

Я пытался себя убедить, что это был несчастный случай. Что я всё придумал от стресса. Но этот смех… Этот противный, горловой хохот с того берега. Его нельзя было придумать.

Я ворочался всю ночь, боясь закрыть глаза. Но в итоге сон всё же сморил меня. И тут начался самый настоящий ад.

Мне снилось, что я снова в той чёртовой лодке. Но на этот раз я был один. Вода была абсолютно гладкой и чёрной, как масло. И тишина… Та самая, давящая тишина. Я смотрел вниз, в толщу воды, и вдруг она начала светиться каким-то больничным, фосфорцецентным светом.

И я увидел их.

Они стояли. Просто стояли на дне, тесно прижавшись друг к другу, выстроившись в ровные ряды. Десятки людей. Мужчины, женщины, даже дети. Все бледные, раздутые, с волосами, разметавшимися как водоросли. И у всех у них были эти пустые, молочно-белые глаза, которые смотрели прямо на меня, не моргая.

Они не двигались. Они просто стояли и смотрели. А потом из первого ряда медленно выплыл вперёд Дима. Он был таким же, как и все – бледный, с белыми глазами. Но он был моим другом. Он протянул ко мне руку, пальцы его были похожи на сосиски, распухшие от воды. Он что-то беззвучно говорил, губами, обезображенными рыбами. Я не слышал, но я понял. Одно слово.

«Иди».

Закричал во сне и проснулся от собственного крика. Сердце колотилось как сумасшедшее, простыня была мокрой от холодного пота. Во рту пересохло так, будто я пачку соли съел. Жажда была нереальная.

Скинул одеяло и, всё ещё дрожа, побрёл на кухню. В доме было тихо, только часы на кухне громко тикали, отсчитывая секунды в этой гробовой тишине. Подошёл к раковине, взял свой стакан, тот самый, с покемонами, который подарил мне Дима на прошлый день рождения.

Включил воду. Она с шумом хлынула из крана, и я на мгновение застыл, глядя на неё. Но нет, это была просто вода. Обычная, прозрачная, без всяких лиц. С облегчением выдохнул и налил полный стакан.

Поднял его к губам, чтобы сделать большой, жаждущий глоток. И в последний момент мой взгляд упал на поверхность воды в стакане, освещённую лунным светом из окна.

И я увидел его.

Оно было там. Не моё отражение. То самое лицо. Бледное, расплывчатое, как будто увиденное сквозь толщу мутной воды. Молочно-белые, абсолютно круглые глаза смотрели на меня прямо со дна стакана. Они были всего в сантиметрах от моего лица.

Ахнул и отшвырнул стакан от себя со всей дури. Стекло со звоном разбилось, вода брызнула во все стороны. Отпрыгнул назад, вжался в холодильник, не в силах оторвать взгляд от осколков и лужи на полу.

Глава 3

С того самого случая со стаканом моя жизнь превратилась в сплошной кошмар. Не такой, где за тобой гонятся с топором, а тихий, подлый, который точит изнутри. Я стал бояться воды. Вообще любой.

На следующий день после разбитого стакана мама попросила меня помыть посуду. Я подошёл к раковине, взял губку, и у меня задрожали руки. Вода, льющаяся из крана, казалась подозрительной, слишком шумной. Мне почудилось, что в её потоке на миг мелькнуло что-то белое. Я отпрянул, тарелка выскользнула из рук и разбилась.

– Миш, что с тобой? – мама смотрела на меня с тревогой.

– Да ничего… Просто поскользнулся, – пробормотал я, отворачиваясь.

В школе было ещё хуже. У нас в кабинете биологии стоит большой аквариум с рыбками. Я всегда на него залипал, а теперь не мог заставить себя посмотреть. Один раз всё же глянул – и чуть не закричал. Мне показалось, что среди зелёных водорослей и замков из ракушек на меня смотрит не рыбья морда, а то самое бледное лицо. Я так дёрнулся, что стукнул коленкой о парту, все обернулись.

– Клушин, ты чего? – спросил учитель.

– Ничего… Ногу свело, – соврал, чувствуя, как краснею.

Даже чай пить не мог. Бабушка налила мне кружку, я заглянул внутрь – и мне показалось, что на дне, сквозь чаинки, что-то шевельнулось. Встал и вылил чай в раковину.

– Это ещё что за фокусы? – удивилась бабушка.

– Не хочу я чай! – огрызнулся я и убежал в комнату.

Родители, конечно, всё списали на «тяжёлую психологическую травму». Отвели меня к школьному психологу, тётеньке в очках, которая говорила мягким голосом и пыталась заставить меня рисовать свои страхи. Я рисовал палку-копалку у реки. Я не мог нарисовать то, что видел на самом деле. Она бы просто не поняла.

Они думали, что я сходил с ума от горя и вины. И я уже почти сам в это поверил. Почти.

Как-то раз сидел на кухне и смотрел в окно. Шёл дождь, по стеклу струились мутные потоки. И в этих потоках снова начали проступать знакомые черты. Я зажмурился, готовый уже заорать. И в этот момент в голове пронеслось воспоминание.

Наша соседка, тётя Глаша. Старая-престарая марийка, живёт одна в самом конце улицы в покосившемся домике. Дети её обходят стороной, шепчутся, что она ведьма. Она всегда ходит в тёмном, бормочет что-то себе под нос. А ещё она всегда, всегда говорила что-то о реке. Когда мы с Димой бегали мимо её дома с удочками, она выходила на крыльцо, качала головой и ворчала: «Не ходите вы к той воде… Хозяин вод не любит, когда тревожат его покой…».

Раньше мы только посмеивались. А сейчас эти слова отзывались в мозгу зловещим эхом. «Хозяин вод». Вудар.

Мысль была безумной. Сумасшедшей. Но она крепко засела у меня в голове. Она была единственной ниточкой, за которую я мог ухватиться. Все думали, что я рехнулся. А что, если я не рехнулся? Что, если всё это – правда? И если это правда, то тётя Глаша – единственный человек, который может это понять.

Решение созрело мгновенно. Надо идти к ней. Сейчас же.

Вскочил, натянул куртку и пошёл к выходу.

– Ты куда? – окликнула мама из гостиной.

– На воздух! – бросил я ей, не оборачиваясь. – Задыхаюсь тут.

Почти бежал по улице, под проливным дождём. Сердце колотилось где-то в горле. Дом тёти Глаши выглядел ещё мрачнее обычного, под стать погоде. Забор покосился, ставни были закрыты, хотя был ещё день. Остановился у калитки, вдруг осознав всю абсурдность своего предприятия. А что я ей скажу? «Здравствуйте, мне кажется, что водяной убил моего друга и теперь преследует меня в лужах»? Меня просто поднимут на смех.

Но вспомнилось лицо в стакане. И Димина рука, выскальзывающая из моей. Глубоко вздохнул, толкнул скрипучую калитку и побрёл по заросшей тропинке к крыльцу.

Дверь была старой, краска облезла. Собрал всю свою волю в кулак и постучал. Стук показался до ужаса громким в этой давящей тишине.

Внутри что-то зашуршало, послышались медленные, тяжёлые шаги. Щёлкнул замок, и дверь со скрипом отворилась.

В проёме стояла тётя Глаша. Высокая, худая, закутанная в тёмный платок и такую же тёмную, поношенную одежду. Её лицо было изрезано глубокими морщинами, а глаза были чёрными-чёрными, очень внимательными и пронзительными.

Она молча посмотрела на меня. Не с удивлением, не с вопросом. Она смотрела так, будто ждала меня. Её взгляд скользнул по моему мокрому лицу, остановился на моих глазах, будто выискивая что-то.

Потом она медленно, тяжело качнула головой, и её голос, низкий и хриплый, проскрипел:

– Вошел, значит. Печать на тебе. Вудар метку поставил.

Я стоял на пороге, промокший до нитки, и не мог вымолвить ни слова. Она знала. Она знала всё, даже без единого моего вопроса. Её слова повисли в воздухе, густые и тяжёлые, как туман над рекой. «Печать на тебе». От этих слов по спине побежали ледяные мурашки.

– Заходи, не стой там как столб, – буркнула она, разворачиваясь и удаляясь вглубь дома.

Я машинально переступил порог, и дверь сама собой захлопнулась за мной с глухим стуком. Внутри пахло так, как я и ожидал: сушёными травами, пылью, чем-то горьковатым и древним. В сенках было темно, только слабый свет пробивался из-за занавески в следующей комнате.

Прошёл за ней в избу. Комната была заставлена всякими странными вещами. Пучки сухих растений висели на стенах, на полках стояли склянки с непонятными корешками и сушёными насекомыми, на полу лежали потрёпанные ковры с причудливыми узорами. Воздух был таким густым, что им было трудно дышать.

Тётя Глаша указала мне на табуретку возле печки. Я сел, чувствуя себя совершенно потерянным. Она уставилась на меня своими чёрными, как уголья, глазами.

– Рассказывай, – скомандовала она коротко. – Что видел? В воде. И не ври.

И я рассказал. Всё. С самого начала. Про лицо у лодки, про щупальце, которое утащило Димку, про смех с того берега. Про сны и про отражение в стакане. Говорил сбивчиво, путано, но она слушала не перебивая, лишь изредка кивая или хмуря свои густые седые брови.

Когда я закончил, она долго молчала, смотря куда-то мимо меня, будто в самую сердцевину происходящего.

– Ты не рехнулся, мальчик, – наконец выдохнула она. – Тебе просто открылось. Вудар метку поставил. Ты теперь видящий.

Я уставился на неё, не понимая.

– Кто?.. Что?..

– Видящий, – повторила она, и в её голосе не было ни капли сомнения. – Он выбирает таких. Раз в поколение, а то и реже. Того, кто выжил после встречи с ним. Кто посмотрел ему в глаза. Ты теперь видишь то, что скрыто. Его дружину. Его намёки. Воду для тебя теперь не скроешь. Она для тебя – как открытая книга. Только читать в ней – одно мучение.

Она встала, подошла к полке и сняла маленький глиняный горшочек.

– Вудар – не сказка. Он древний. Сильный. И злой. Ему нужны слуги. На дне и на суше. Он топит людей, забирает их души, и они служат ему в его подводном царстве. А тому, кто выжил, он открывает глаза. Чтобы ты видел его могущество. Чтобы боялся. И чтобы помогал.

Меня от этих слов бросило в жар.

– Помогал? Как помогать?!

– Заманивать, – холодно ответила она, растирая в горшке какие-то травы. – Новых жертв. Ты же теперь видишь его знаки. Услышишь его шёпот в воде. Он будет направлять тебя. Говорить, кого привести к реке. А если не послушаешься… – она обернулась и ткнула в меня пальцем, – …он заберёт кого-то ещё. Близкого. Такова цена твоего дара.

Я сидел, ошеломлённый, пытаясь осмыслить этот ужас. Мне не просто привиделось. Меня избрали. Сделали посланником какого-то подводного монстра. Мысль о том, что я должен буду заманивать людей, как приманка, вызывала тошноту.

– Нет… – прошептал я. – Я не буду. Я не могу.

Тётя Глаша тяжело вздохнула.

– Мало кто может, – сказала она, и в её голосе впервые прозвучала какая-то усталая жалость. – Но выбор не всегда за нами. Он сильнее.

Она закончила возиться с травами и жестом показала, что разговор окончен. Я понял, что мне пора уходить. Мои ноги были ватными, а в голове стоял гул.

Я побрёл к выходу, мои мысли были в полном хаосе. Она проводила меня до двери. Я уже взялся за скобку, чтобы выйти в дождь, как вдруг её костлявая, сильная рука схватила меня за запястье. Её пальцы были удивительно цепкими и холодными.

Я обернулся. Она притянула меня к себе так, что её лицо оказалось в сантиметрах от моего. Её глаза расширились, наполнившись неподдельным ужасом, которого я не видел у неё раньше.

– Слушай сюда, мальчик, и запомни хорошенько, – её шёпот был слышен даже сквозь шум дождя. – Он ещё не закончил. Он всегда берет пару. Одного утопил – другого себе в слуги забрал. Следующую жертву он уже выбрал.

Она сделала паузу, и следующую фразу выдохнула прямо мне в лицо, леденя душу:

– Твою сестрёнку. Катю. Она следующая.

Глава 4

Слова тёти Глаши врезались мне в мозг, как раскалённый гвоздь. «Катю. Она следующая». У меня в ушах зазвенело, и мир поплыл перед глазами. Даже не помню, как выбежал от неё, как мчался по мокрым улицам домой. Дождь хлестал по лицу, но я его не чувствовал. Во мне был только леденящий, животный ужас.

Ворвался в дом, хлопнув дверью так, что мама вышла из кухни с испуганным лицом.

– Миша? Что случилось? Ты опять мокрый!

– Мам, – я задыхался, пытаясь выговорить. – С Катей… С Катей что-то будет! Её нельзя одну отпускать! К воде близко не подпускать! Вообще никуда!

Мама посмотрела на меня с такой бесконечной усталостью и жалостью, что мне стало плохо.

– Мишенька, родной… – она подошла и попыталась обнять меня, но я отпрянул. – Ты совсем измучился. Иди приляг, я тебе чаю с мятой принесу, успокоительного.

– Да я не псих! – закричал я, и голос мой сорвался на визг. – Я всё знаю! Тётка Глаша сказала! Вудар её заберёт!

Услышав это имя, мама помертвела. В её глазах мелькнул не просто испуг, а какой-то древний, перешедший по наследству ужас. Но она тут же взяла себя в руки.

– Хватит! – сказала она резко, строго. – Никаких бабок и никаких Вударов! Ты несешь чушь. Иди в комнату и успокойся. Сейчас же.

Я понял, что говорить бесполезно. Они думают, что я сошёл с ума. Что моё больное воображение рисует мне ужасы. Сжав зубы, побрёл к себе, слыша за спиной её озабоченный вздох.

Заглянул в комнату к Кате. Она сидела на ковре и цветными карандашами рисовала какого-то розового пони. Увидев меня, она улыбнулась своей обычной, беззаботной улыбкой.

– Миш, смотри, что я нарисовала!

– Класс, – выдавил я, и комок встал у меня в горле. Она такая маленькая, беззащитная. Она ничего не подозревает.

С этого момента я стал её тенью. Ходил за ней по пятам. Провожал в туалет и стоял под дверью. Когда она мыла руки был настороже, готовый в любой момент схватить её и оттащить от крана. Она сначала смеялась, потом начала злиться.

– Миша, отстань! Что ты как приклеенный!

Но я не отставал. Я не мог.

***

Ночью я не спал. Сидел на своей кровати и смотрел в окно, в тёмную, промокшую улицу. В голове крутились слова тёти Глаши. «Он всегда берет пару». Значит, Дима – это первое? А Катя – второе? Чтобы завершить набор? Чтобы его дружина пополнилась?

Чувствовал себя абсолютно беспомощным. Как я могу защитить её от того, чего даже не видно? От того, что приходит из воды, из снов, из отражений?

Дождь за окном усиливался. Стекла были залеплены каплями, за которыми плясали отражения комнатных огоньков. Я вглядывался в эту мглу, пытаясь разглядеть хоть что-то, любую угрозу.

И тогда я это увидел.

Прямо под моим окном, на мокром асфальте, отбрасываемое тусклым светом фонаря, лежало тёмное пятно. Оно было чётким, ясным и абсолютно узнаваемым.

Это был след. Длинный, узкий, с неестественно вытянутыми пальцами. След босой ноги. Мокрый след.

Секунду назад его там не было. Я бы поклялся.

Сердце моё замерло. Я прилип лбом к холодному стеклу, стараясь разглядеть лучше. И увидел ещё один. На шаг дальше от первого. И ещё. Чёткая цепочка мокрых, отливающих на свету следов вела от тротуара прямо к нашему дому.

Кто-то только что подошёл к нашему дому. Босой. Мокрый. И теперь, наверное, стоит прямо под нашими окнами.

Адреналин ударил в голову. Я отпрянул от окна, сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. И эти следы… они же вели прямо к нам.

Я рванул к двери, прильнул к глазку. Там была пустая, освещённая лампочкой площадка. Никого. Но это ничего не значило. Он мог быть за дверью, прижавшись к стене. Или… он уже внутри?

Метнулся в комнату к Кате. Она спала, зарывшись носом в подушку, и тихо посапывала. Выглядела абсолютно беззащитной. Я сел на пол возле её кровати, прислонившись спиной к тумбочке, и уставился в дверь. Решил дежурить. Всю ночь, если понадобится. Ни шагу отсюда.

Так и просидел до утра, вгрызаясь в каждый шорох, в каждый скрип. Но ничего не происходило. Только ветер завывал за окном да с потолка изредка капало – видимо, протекала крыша.

***

Утро было серым и промозглым. Чувствовал себя разбитым, глаза слипались, но я не отступал от своего. Завтрак, мультики, рисование – я был рядом с Катей как её личный охранник-зомби. Она ворчала, что я ей мешаю, но я был непреклонен.

Мама смотрела на меня с тревогой и всё пыталась накормить успокоительным. Я отказывался. Мне нельзя было терять бдительность.

И вот, после обеда, я сидел в своей комнате и пытался делать уроки, одним ухом прислушиваясь, чем занимается Катя в гостиной. Вдруг услышал её голос:

– Миш! Иди сюда!

Он раздался с кухни. Обычный такой, спокойный, без намёка на испуг. Я сорвался с места и помчал туда, уже представляя самое худшее.

Катя стояла у раковины. Вода из крана текла тонкой струйкой. Она склонила над ней голову, прислушиваясь, её брови были сведены в озадаченный взгляд.

– Ты слышишь? – спросила она, не отрываясь от струи воды.

Я замер у порога, чувствуя, как по спине ползут мурашки.

– Что слышу?

– Там кто-то шепчет, – сказала она, как о чём-то самом обыденном. – Так тихо-тихо. Как будто из трубы.

Ледяная волна прокатилась по мне. Я медленно подошёл к раковине, отодвинул Катю и сам наклонился к бегущей воде. Сначала слышал только привычное шипение и бульканье. Ничего необычного.

– Прислушайся, – прошептала Катя.

Я зажмурился, отсекая все остальные звуки. Сосредоточился только на воде. Ш-ш-шшш… буль-буль… И правда, сквозь этот шум начал проступать другой звук. Очень тихий, далёкий, как будто доносящийся из глубины водопровода. Неразборчивый шёпот.

Наклонился ещё ниже, почти уткнувшись ухом в струю. Вода брызгала мне на щёку, но мне было не до того. Я ловил этот звук. И он становился чётче.

Сначала это были просто отдельные слоги. Потом… начал различать слова. Это был голос. Мужской. Молодой. Знакомый до боли.

– Миш… – прошептала вода. Голос был глухим, булькающим, словно его обладатель говорил, набрав полный рот воды. Но я узнал его. Это был голос Димы.

Я задрожал всем телом, но не мог оторваться.

– Миш… – снова донёсся шёпот, уже настойчивее. – Выходи… Поиграем…

Я с диким воплем отшатнулся от раковины, как будто меня ошпарили кипятком. Моя рука сама собой дёрнулась и со всей дури захлопнула кран. Резкий металлический лязг оглушил тишину на кухне. Катя взвизгнула от неожиданности.

– Ты чего? – её глаза стали круглыми от испуга и обиды. – Я же тебе говорю, там кто-то есть!

Я не мог вымолвить ни слова. Просто стоял и трясся, глядя на безобидный теперь хромовой кран, с которого скатывалась последняя капля. В ушах всё ещё стоял тот булькающий, мокрый шёпот. «Поиграем…» Это был он. Дима. Но это был не он. Это было то, во что он превратился. Игрушка Вудара. Его посланник.

– Это… это трубы так шумят, – с трудом выдавил я, отворачиваясь. Голос мой предательски дрожал. – Старые уже. Или соседи что-то делают.

– Нет! – упёрлась Катя, надув губы. – Я же слышала! Кто-то звал!

– Показалось! – рявкнул я на неё злее, чем хотел. – Иди уже рисовать!

Она обиженно фыркнула и выбежала из кухни. Я остался один, прислонившись спиной к холодильнику и пытаясь перевести дух. По спине бегали ледяные мурашки. Так больше продолжаться не могло. Я не мог просто сидеть и ждать, пока эта тварь из воды заберёт мою сестру. Я не мог слушать, как моего мёртвого друга заставляют звать меня «поиграть» из водопроводных труб. Это был уже не просто страх. Это был ад. Настоящий, беспросветный ад, который тихо и методично просачивался в нашу жизнь через все щели.

Мысли путались, в висках стучало. Родители? Они меня не поймут. Сочтут сумасшедшим окончательно. Полиция? Они уже всё решили – несчастный случай. Оставался только один человек. Одна-единственная старая женщина, которая знала, что я не сошёл с ума. Тётя Глаша.

Мне было страшно возвращаться к ней. Страшно слышать новые ужасы. Но ещё страшнее было ничего не делать.

Я дождался, когда мама уложит Катю спать, и пробрался к выходу.

– Опять на воздух? – устало спросила мама из гостиной, даже не оборачиваясь.

– Да, – буркнул я. – Голова болит. Пройдусь.

Ночь была снова неприютной и влажной. Фонари растягивали мокрые пятна на асфальте в длинные, уродливые тени. Я бежал, не оглядываясь, чувствуя, как за каждой спиной деревьев, в каждом тёмном окне притаилось что-то враждебное. Мне чудилось, что из водосточных труб доносится тот самый шёпот.

Дом тёти Глаши светился тусклым огарком свечи в окне. Казалось, она никогда не спит. Я постучал в дверь, уже не колеблясь. Мне нужно было знать.

Дверь открылась почти мгновенно. Она стояла на пороге, закутанная в тёмный платок, и её чёрные глаза буравили меня насквозь.

– Ну что, мальчик, – проскрипела она. – Доигрался? Услышал голосочек?

Я просто кивнул, не в силах говорить. Она молча отступила, пропуская меня внутрь. Запах трав и старости снова обволок меня, но на этот раз он показался почти уютным. Здесь, по крайней мере, знали правду.

Я рухнул на табуретку и выпалил всё одним духом: про следы под окном, про шёпот в трубах, про голос Димы. Говорил, задыхаясь, почти плача от бессилия и ужаса.

– Я не могу её просто так охранять! – выкрикнул я в конце. – Он ведь заберёт её! Он же сказал! Как его остановить? Должен же быть способ!

Тётя Глаша молча слушала, её лицо было непроницаемой маской. Когда я закончил, она тяжело вздохнула и подошла к своему старому сундуку.

– Силён Вудар, – протянула она, копаясь в сундуке. – Очень. С водой не поспоришь. Она всё смоет, всё скроет, всё переждёт.

У меня похолодело внутри. Значит, ничего нельзя сделать?

– Но… – она обернулась ко мне, и в её глазах мелькнула какая-то искорка. – У всякой силы есть свой противовес. Огонь – воде. Земля – воде. Лес.

Я уставился на неё, не понимая.

– Вудар – хозяин вод. А у леса есть свой хозяин. Старый. Сильный. Йумыо зовут его мои предки. Он не любит людей. Не любит шума, железа, дыма. Он помнит времена, когда люди его не боялись, а уважали. Сейчас его только злят.

Она достала из сундука маленький холщовый мешочек, туго перевязанный кожаным шнурком.

– Помочь он может. Его сила может перекрыть силу воды. Заставить Вудара отступить. Но просить его надо с умом. И на его территории.

Она протянула мне мешочек. Он был тугим и упругим на ощупь, внутри что-то перекатывалось и шуршало.

– Это для него? – спросил я глупо.

– Для него, – кивнула тётя Глаша. – Табак крепкий, горькие травы, косточка лесной птицы. Ему такое по нраву.

– А… а где его искать?

Старуха подошла к окну и ткнула пальцем в сторону тёмной стены леса, что подступала к нашему городку.

– В чаще. Там есть дуб-великан. Его и втроем не обхватить. Он стоит на поляне, вокруг него другие деревья не растут. Его и ищи. Йумыо любит сильные деревья. Их дух ему ближе.

Мысль идти ночью в лес, один на один с каким-то древним духом, заставила меня содрогнуться.

– А… а как с ним говорить? Что делать?

– Подойди с почтением. Положи мешок у корней. Скажи, что пришёл от старой Глаши, что просишь помощи против воды, что плетёшь мост между ним и людьми. И жди. Если он примет дар – заговорит с тобой. Шёпотом листвы, скрипом ветвей. Услышишь.

Она помолчала, и её лицо стало суровым.

– А если не примет… если твой дух покажется ему слабым, или фальшивым, или ещё каким… – она посмотрела на меня прямо, и в её взгляде не было никакой жалости. – Тогда ты станешь частью леса. Как те безумцы, что уходили в чащу и не возвращались. Их кости удобряют корни. Их души шелестят листьями. Помни об этом, мальчик. Выбор за тобой.

Она сунула мне мешочек в руки и решительно повела к выходу.

Я вышел на крыльцо, сжимая в ладони маленький, но невероятно тяжёлый мешочек. Лес впереди был чёрным, бездонным, живым. Он дышал, шумел, и в его шуме мне уже чудились не птицы и не звери, а что-то древнее и бесконечно равнодушное ко мне.

И сделал шаг вперёд, во тьму.

Глава 5

Мешочек тёти Глаши жёг мне карман, будто раскалённый уголь. Я стоял на краю леса, и он смотрел на меня своей тёмной, густой пастью. Ветер шелестел листьями, и мне повсюду чудился тот самый мокрый шёпот: «Поиграем…». Нет, я не дам ему забрать Катю. Что бы там ни было.

Сделал последний глубочайший вдох и шагнул под сень деревьев.

Сразу же стало темно, как в подвале. Лунный свет, который ещё секунду назад серебрил поляну, теперь лишь редкими блёклыми пятнами пробивался сквозь переплетение еловых лап. Воздух стал другим – густым, влажным, пахнущим прелой листвой, хвоей и чем-то ещё, очень старым и диким.

Я знал эту тропинку. Мы с Димой бегали тут сто раз, за грибами, просто так. Она шла вдоль ручья, потом поднималась в горку. Напряг зрение, пытаясь найти знакомые ориентиры. Но там, где должна была быть тропа, лежало лишь сплошное переплетение корней и бурелом. Как будто её стёрли ластиком.

«Ничего, – подумал я. – Просто в темноте не видно». Пошёл туда, где, как мне казалось, она должна быть. Но ноги будто сами несли меня куда-то вбок, вглубь чащи. Я спотыкался о невидимые коряги, цеплялся курткой за колючие ветки, которые хлестали меня по лицу, будто отгоняя, предупреждая: «Уходи, пока не поздно».

С каждым шагом становилось всё тише. Исчезли даже привычные ночные звуки – ни совы, ни сверчков. Только моё собственное прерывистое дыхание и глухой стук сердца в ушах. И этот странный зов. Не звук, а скорее чувство. Какая-то невидимая нить, привязанная где-то у меня в груди, неумолимо тянула меня вперёд, в самую сердцевину темноты.

Шёл уже несколько минут, как мне казалось, но чувствовал, что заблудился окончательно. Ни ручья, ни горки. Кругом стояли одинаковые, огромные, молчаливые деревья. Остановился, чтобы перевести дух и сориентироваться. Сердце бешено колотилось. Пора возвращаться.

Я обернулся.

И у меня подкосились ноги.

Тропы, по которой я пришёл, не было. Совсем. Прямо за мной стеной стоял непролазный, колючий малинник, переплетённый с папоротниками выше моего роста. Он выглядел так, будто рос здесь сто лет. Сквозь него невозможно было пробиться. Ни просвета, ни намёка на то, что буквально пять минут назад прошёл именно здесь.

Холодная волна паники подкатила к горлу. Это невозможно. Я же только что оттуда пришёл! Посмотрел налево, направо – везде была та же картина: дремучая, нетронутая чаща. Не было никакого пути назад.

Меня закрыли здесь.

Замер, вжавшись спиной в ствол какой-то сосны, и пытался не дышать. Паника, холодная и липкая, сжимала горло. Куда идти? Что делать? Лес вокруг будто сжался, стал тесным и враждебным. И тут я почувствовал это – чувство, что за мной следят.

Сначала это было просто ощущение в затылке, мурашки по коже. Потом с краю зрения мелькнула тень – быстрая, низкая, скользнувшая за дерево. Резко обернулся, вглядываясь в темноту. Ничего. Тишина. Такая густая, что в ушах начинало звенеть.

Потом послышалось шуршание. Справа. Не такое, как от мыши или ежа. Более тяжёлое, масштабное. Как будто кто-то большой и грузный продирается сквозь папоротник. Я застыл, весь превратившись в слух. Шуршание стихло. И тут же – топот. Чёткий, тяжёлый, не спешащий. Не четыре лапы, а две. Или… почти две.

Сердце ушло в пятки. Волки? Нет, волки бегают иначе, они не топают так мерно. Медведь? От одной мысли по спине пробежал ледяной холод. Метнулся к ближайшей сосне – невысокой, с низко растущими кривыми ветками. Цепляясь за кору, царапая руки, вскарабкался на неё, забился в самую гущу лапника, стараясь стать как можно меньше.

И вовремя.

Из-за тёмного валежника прямо в луч лунного света, пробивавшегося сквозь разрыв в кронах, вышло… нечто. Это не был волк. И не медведь.

Существо было высоким, под два метра, но до невозможности худым. Его тело, покрытое короткой бурой свалявшейся шерстью, напоминало высохший труп. Руки – невероятно длинные, почти до земли, с когтистыми лапами. Оно шло, слегка сутулясь, переваливаясь с ноги на ногу. И самое ужасное – у него не было лица. Вернее, было, но на месте глаз зияли лишь глубокие, абсолютно пустые чёрные впадины.

Я зажмурился, потом снова открыл, надеясь, что это мираж. Нет. Оно было настоящим. Оно прошло несколько шагов и остановилось, как раз под моим деревом. Его голова медленно поворачивалась, безглазая маска сканировала местность.

Потом из чащи вышло ещё одно. И третье. Они были похожи, как клоны. Безликие, долговязые, неестественные. Одно из них, то, что было поближе, опустило свою страшную морду к земле и стало что-то обнюхивать. Оно водило головой из стороны в сторону, явно идя по следу. По моему следу.

Они молчали. Не рычали, не переговаривались. Только их тяжёлое, хриплое дыхание нарушало зловещую тишину. Они двигались с какой-то жуткой, неспешной уверенностью, словно знали, что добыча где-то рядом и ей некуда бежать.

Я прижался к стволу, стараясь не шелохнуться, молясь, чтобы ветки скрыли меня. Чувствовал, как дрожу всем телом, и боялся, что они услышат стук моих зубов. Одно из существ подошло прямо к моему дереву. Оно было так близко, что я мог разглядеть грязь и хвою, застрявшую в его свалявшейся шерсти.

Оно снова принюхалось, провело когтистой лапой по земле, где я стоял минут пять назад. Потом медленно, очень медленно, запрокинуло свою ужасную голову с пустыми глазницами вверх.

И посмотрело прямо на меня.

Я замер, вцепившись в шершавую кору сосны так, что пальцы свело судорогой. Это невозможно. Оно не могло меня видеть. У него же нет глаз! Но эта пустая, тёмная впадина была направлена прямо на меня, будто просверливала меня насквозь, видя не тело, а саму душу, весь мой немой ужас.

Время остановилось. Я ждал, что сейчас оно издаст какой-нибудь леденящий душу вопль, смахнет меня с дерева одной своей длинной костлявой лапой, и всё кончится. Но ничего не происходило. Оно просто стояло и «смотрело». Его сородичи тоже замерли, будто прислушиваясь к чему-то, что было недоступно моему уху.

Потом первый зверь, тот, что был подо мной, странно фыркнул. Звук был похож на шипение воздуха из старой автомобильной покрышки. Он медленно, почти нехотя, опустил голову, повернулся и, неспешно переваливаясь, пошёл прочь, растворяясь в тенях. За ним последовали и остальные. Через несколько секунд я снова остался один. В лесу воцарилась прежняя, давящая тишина.

Сидел ещё минут пять, не в силах пошевелиться, ожидая подвоха. Но ничего не происходило. Они действительно ушли. Почему? Что их отвлекло? Или… кто?

Страх сменился острым, почти болезненным любопытством. Тот внутренний зов, что привёл меня в чащу, снова зашевелился в груди. Он был слабее, но настойчивее. Как будто невидимая рука мягко толкала меня в спину, говоря: «Иди, иди, ты на правильном пути».

С огромной осторожностью я слез с дерева. Ноги были ватными и всё ещё дрожали. Прислушался. Ни шороха, ни топота. Только моё сердце, которое постепенно возвращалось к нормальному ритму. Я послушался того внутреннего импульса и пошёл вглубь леса, уже не пытаясь искать тропу. Просто шёл, доверяясь какому-то шестому чувству.

Деревья вокруг стали меняться. Сосны и ели постепенно уступали место более старым, могучим лиственным породам. Воздух стал ещё гуще, наполнился запахом влажной земли, грибов и чего-то сладковатого, цветочного. И тут я вышел на поляну.

Она была небольшой, идеально круглой, будто её вырезали ножницами. И посреди неё стоял он.

Дуб-великан. Таких я не видел никогда в жизни. Он был не просто большим. Он был исполинским, древним, как сама земля. Его ствол был толщиной с небольшой дом, весь в глубоких морщинах-трещинах, в которых могла бы уместиться моя рука. Ветви, толстые, как самые обычные деревья, раскинулись так широко, что казалось, они держат на себе само небо. Он стоял в полном одиночестве – вокруг него, на почтительном расстоянии, не росло ни деревца, ни кустика. Это было его место. Его трон.

Воздух здесь был особенным – тихим, густым, наполненным силой. Даже звуки леса сюда не долетали. Было слышно только моё собственное дыхание и какой-то очень низкий, едва уловимый гул, исходивший, казалось, от самого дерева. От самой земли.

Я подошёл ближе, чувствуя себя букашкой перед этим гигантом. В голове пронеслись слова тёти Глаши. «С почтением». Я и чувствовал его – настоящее, неподдельное почтение, смешанное с благоговейным страхом.

Дрожащими руками полез в карман и достал тот самый холщовый мешочек. Он казался таким ничтожным перед этим исполином. Но делать нечего. Подошёл к самым корням, которые уходили в землю, и осторожно, почти на цыпочках, положил мешочек в развилку между двумя самыми большими корнями.

– Здравствуй, – прошептал я, и мой голос прозвучал жалко и глухо в этой тишине. – Меня… меня прислала тётя Глаша. Старая Глаша с окраины. – Я сделал паузу, надеясь, что это имя что-то значит. – Мне… мне очень нужна твоя помощь. Там, в воде… Вудар. Он забрал моего друга. И теперь он хочет забрать мою сестру. Я не могу… я не знаю, как его остановить. Помоги, пожалуйста. Мы… люди… мы помним тебя. Мы уважаем лес. Помоги нам.

Я закончил и замер, чувствуя себя полным идиотом. Я только что просил помощи у дерева. Что я вообще ожидал услышать в ответ? Шелест листьев «ладно, помогу»?

Несколько секунд ничего не происходило. Только тот низкий гул продолжал вибрировать в воздухе. Уже начал думать, что всё это была бессмысленная затея, что тётя Глаша просто сплавила меня с рук, как вдруг…

Кора на лицевой части могучего ствола, прямо напротив меня, вдруг зашевелилась. Это было жуткое, невозможное зрелище. Твёрдая, потрескавшаяся кора будто ожила. Трещины начали сдвигаться, расширяться, сливаться друг с другом, образуя новые, более глубокие борозды. Они складывались в узор, в очертания… в лицо.

Проступил высокий, измождённый лоб, глубокие впадины на месте глаз, длинный, прямой нос и строгий, тонкий рот. Это было лицо очень старого, мудрого и бесконечно уставшего существа. Оно было вырезано прямо в дереве.

И вот эти щели-глазы, глубокие и тёмные, медленно, неумолимо повернулись и остановились на мне.

Глава 6

Я стоял как вкопанный, не в силах оторвать взгляд от этого проступившего в коре лица. Оно не шевелилось, не моргало, но было абсолютно живым и осознающим. И самое жуткое – я чувствовал его взгляд. Не глазами, а какой-то другой частью себя. Он пронизывал меня насквозь, видел каждую мою мысль, каждый испуганный вздох.

И тогда в моей голове что-то щёлкнуло. Не звук, а скорее ощущение. Как будто дверь открылась куда-то в другое измерение. И оттуда, из самой глубины моего сознания, пополз голос.

Он был не похож ни на что, что я слышал раньше. Глухой, скрипучий, как будто старые сучья трутся друг о друга на ветру. И невероятно медленный. Каждое слово возникало с огромным трудом, будто рождалось не в голосовых связках, а в самых недрах земли и пробивалось на поверхность сквозь толщу пород.

*Зачем… ты… здесь… человек?*

Я вздрогнул. Голос звучал не в ушах, а прямо у меня в черепе. Он был тихим, но таким весомым, что от него звенело в висках.

– Я… я просил о помощи, – выдавил я, чувствуя, как глупо и жалко звучат мои слова после этого могучего скрипа.

*Помощи…* Голос протянул это слово, наполнив его ядовитой иронией. *Вы… всегда… просите… помощи. Рубите… мои… ветви… Жжёте… мою… плоть… Отравляете… мою… землю… железом… и дымом… А когда… ваша… река… выходит… из берегов… вы бежите… ко мне…*

В его словах не было злости. Была бесконечная, копившаяся веками усталость и глубокая, непробиваемая обида. Я чувствовал это каждой клеткой своего тела. Я видел перед глазами поваленные деревья, чёрные от пожаров поляны, мутные ручьи. Он помнил всё. Каждый топор, каждую спичку.

*Зачем… мне… помогать… тебе?.. Ты… такой же… как они… Пришёл… только… когда… твоей… шкуре… угрожает… опасность…*

Я затрясся. Всё было кончено. Он прав. Я ведь и правда не думал о лесе, пока меня лично не тронула беда. Мы с Димой и вправду лазили по деревьям, ломали ветки для шалашей. Мы не задумывались. Мы просто брали.

Отчаяние подкатило к горлу комом. Но я вспомнил Катю. Её смех. Её испуганные глаза, когда она слушала шёпот в трубах. И ещё я вспомнил Диму. Его руку, выскальзывающую из моей.

– Нет! – вырвалось у меня, и мой голос прозвучал громко и резко в этой тишине. Я даже сам испугался. – Я не за себя! Я… может, я и такой же, как все. Глупый. Но он забрал моего друга! А теперь хочет забрать мою сестру! Она совсем маленькая! Она ни в чём не виновата! Она даже муравьёв на асфальте обходит! Помоги не мне… помоги ей. Пожалуйста.

Я выдохнул, иссяк. Стоял, опустив голову, готовый к тому, что этот древний голос прикажет мне убираться прочь, что ствол передо мной снова станет просто деревом.

Молчание затянулось. Оно длилось так долго, что я уже начал думать, что всё кончено. Что дух просто отвернулся от меня, замолчал навсегда. Воздух снова застыл, и только лёгкий шелест листьев нарушал тишину.

И вдруг голос снова проскрипел в моей голове, и в нём впервые появились нотки чего-то другого, кроме усталости. Что-то вроде смутного интереса.

*Вода… и лес… давние… враги… Река… точит… мои… берега… Ты… хочешь… силы… против… воды?..*

Я кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

*Сила… не даётся… просто так… Человек… Докажи… что твой… дух… крепче… ольхи… что твоё… слово… твёрже… камня…*

Я замер в ожидании. Что мне нужно сделать? Срубить дерево? Победить медведя? Испытание казалось неизбежным.

*Найди… моё… сердце…* – прогремело у меня в голове, и от этих слов земля под ногами будто качнулась. – *Принеси… его… мне… Тогда… мы… поговорим… о силе…*

Я стоял и тупо смотрел на древнее лицо в коре, пытаясь переварить услышанное. Найди его сердце? Как? Что это вообще значит? Сердце – это же мышца, оно должно быть внутри, а не валяться где-то в лесу! Моя голова шла кругом от этой нелепой загадки.

И снова в моём сознании, медленно и терпеливо, как будто объясняя ребёнку, зазвучал тот скрипучий голос.

*Не то… сердце… что бьётся… в груди…* Он будто уловил ход моих мыслей. *Моё сердце… это память… это сила… спрятанная… в самой… древней… части… леса… Дерево… которое… не знает… тления… Не боится… топора… и огня… Оно… не гниёт… не стареет… В нём… моя… суть…*

От этих слов по коже побежали мурашки. Звучало это одновременно и волшебно, и жутко. Я представил себе некое могучее, вечное дерево, возможно, золотое или хрустальное, излучающее силу.

*Тот… кто прикоснётся… к нему…* продолжал голос, и в его скрипе послышалась какая-то тёмная нота, *…получит… часть… моей… силы… Но… ничто… не даётся… даром…*

Он замолчал, нагнетая напряжение. Я ждал продолжения, затаив дыхание. Что? Что нужно отдать?

*Цена… будет…* – голос замер, будто подбирая слова, – *…твоя…*

Он не договорил. Не сказал, что именно. Мою душу? Мои воспоминания? Год жизни? Просто «твоё». Это было в миллион раз страшнее любой конкретики. Моё воображение сразу же нарисовало самые кошмарные варианты.

Но выбора у меня не было. Вспомнив бледное лицо Кати, я стиснул зубы и кивнул.

– Я согласен. Где искать?

Лицо на дубе будто дрогнуло, тени в глазницах стали глубже. Казалось, древний дух ухмыльнулся. В этот самый момент тучи на небе разошлись, и лунный свет хлынул на поляну. Он падал сквозь переплетение ветвей и ложился на землю причудливыми узорами.

И тогда я увидел. Тени от деревьев – длинные, искажённые – вдруг начали двигаться. Они сходились, переплетались и растягивались, образуя на земле чёткую, тёмную стрелу. Она указывала вглубь чащи, в самую непролазную, тёмную часть леса, куда я бы никогда не пошёл добровольно.

Указание было получено. Путь указан.

Я бросил последний взгляд на дуб-великан. Лицо на коре уже расплывалось, теряя чёткие очертания, превращаясь обратно в обычные трещины и шрамы. Гул в голове стих. Я остался один.

Сделав глубокий вдох, я пошёл туда, куда указывала стрела из теней. Дороги здесь не было и в помине. Приходилось продираться сквозь колючий малинник, перелезать через поваленные стволы, увязать по колено в прелой листве. Воздух становился всё гуще и слаще, почти приторным. Света луны сюда почти не проникало, и я шёл почти на ощупь, постоянно оглядываясь на землю, боясь, что стрела исчезнет.

Но указатель был точен. Он вел меня, меняя направление, огибая непроходимые заросли. Я шёл, может быть, минут десять, а может, полчаса – время здесь потеряло свой смысл.

И вот вышел на ещё одну небольшую полянку. Она была совсем крошечной, и в центре её лежал огромный, поваленный ствол какого-то дерева. Он был мёртв давным-давно, от него осталась только трухлявая, серая скорлупа.

И на этом стволе, прямо в его середине, росло Нечто.

Это был гриб. Огромный, больше моей головы, трутовик. Он был угольно-чёрным, бархатистым на вид, и испещрённым множеством мелких, извилистых пор, похожих на лабиринт. Но самое жуткое было не это.

Он светился.

От него исходил мягкий, пульсирующий, зеленовато-золотистый свет. Он был совсем неярким, но в полной темноте леса казался ослепительным. Свет то усиливался, то почти угасал, как будто это и вправду было бьющееся сердце. От него исходило тихое, едва слышное гудение, которое отзывалось вибрацией в моих костях.

Вот оно. Сердце леса. Не дерево. Не кристалл. А древний, живой гриб, паразитирующий на смерти, но порождающий самую настоящую магию.

Медленно, почти благоговейно, подошёл ближе. Теперь оставалось сделать последний шаг. Прикоснуться. И заплатить неизвестную цену.

Я стоял перед этим пульсирующим чудовищем, и у меня подкашивались ноги. Всё во мне кричало, что прикасаться к этой штуке – последнее дело. Это же явно было ядовитым, радиоактивным или вообще пришельцем с другой планеты. Но где-то глубоко внутри, в том самом месте, что теперь чуяло лес, я понимал – это оно. То, что мне нужно.

Медленно, будто в замедленной съёмке, протянул руку. Пальцы дрожали. Воздух вокруг гриба вибрировал, и от него исходил странный запах – смесь запаха старой, влажной земли, цветущего луга и чего-то ещё, металлического, электрического.

Кончики моих пальцев коснулись бархатистой, тёплой поверхности.

И мир взорвался.

Сначала по руке, словно по проводу, ударил жгучий, леденящий холод. Боль была такой острой, что я чуть не закричал. Мне показалось, что рука сейчас отвалится и превратится в сосульку. Но через долю секунды холод сменился волной абсолютно дикой, животной силы.

Это было невероятное чувство. Я вдруг почувствовал… всё. Каждое дерево вокруг стало частью меня. Ощущал, как сок течёт по их жилам, как качаются на ветру их верхушки, как дышат их листья. Слышал шепот – не слов, а тихих, древних мыслей леса: о дожде, о солнце, о глубоких корнях, уходящих в темноту.

Почувствовал под землёй бег мышей, медленное, упрямое движение крота, ленивое скольжение дождевого червя. Ощутил каждый камень, каждую травинку. Лес перестал быть скоплением отдельных деревьев. Он стал одним огромным, живым, дышащим организмом. И я был его крошечной, но теперь связанной с ним частичкой.

Голова закружилась от этого потока ощущений. Это был восторг. Это была абсолютная, вселенская мощь.

И тут же, следом, пришла боль.

Острая, как лезвие ножа, головная боль вонзилась мне в виски. Я застонал, схватился за голову. Это было невыносимо. Тысячи голосов, тысячи запахов, тысячи ощущений обрушились на меня разом. Мой человеческий мозг не мог это переработать. Он трещал по швам, готовый взорваться. Я упал на колени, и меня начало трясти.

И сквозь этот хаос, сквозь боль и восторг, в моей голове проскрипел знакомый, неумолимый голос.

*Сила… дана…* – произнёс Йумыо, и его слова были похожи на скрежет камня по камню. *Цена… будет… взята… потом… Когда ты… меньше всего… ожидаешь…*

От этих слов кровь застыла в жилах. Я был так опьянён мощью, что забыл о плате. А она была где-то там, в будущем, и ждала своего часа. Неизвестная. Неотвратимая.

*А теперь… иди…* – прозвучал приказ. Голос ослаб, будто он отдал мне часть своей силы и теперь устал. *И помни… вода… течёт… а лес… стоит… Используй… мою силу… чтобы стоять…*

Боль в висках стала понемногу стихать, отступая до тупого, терпимого гула. Я тяжело дышал, опираясь руками о холодную землю. Постепенно дикий калейдоскоп ощущений стал успокаиваться, упорядочиваться. Я всё ещё чувствовал лес, но теперь это было как лёгкий фоновый шум, а не оглушительный рёв.

Медленно поднялся на ноги. Вокруг всё было по-прежнему. Тёмная поляна, поваленное дерево, чёрный гриб, который теперь потух и выглядел как обычный, только очень большой трутовик. Сила внутри меня была – настоящая, ощутимая. Но и страх за будущее был тоже очень реален.