I
Арина вышла из отеля, затерянного на одной из тихих улочек Сеула. Рядом мигали неоновые вывески обменников, работали круглосуточные магазинчики, где она так часто брала треугольные кимбапы, а из открытых дверей маленького кафе доносился насыщенный аромат жареного мяса – сладковатый, с нотками кунжутного масла и кочуджана.
Отпуск подходил к концу. Завтра – вылет из Инчхона, чемодан, уже упакованный у кровати, и долгая дорога домой, где не будет этих запахов, этого шума, этого ощущения, будто за каждым поворотом скрывается что-то волшебное.
Она решила провести этот вечер так, будто хотела впитать в себя весь город: пройтись по узким переулкам, где стены домов почти касались друг друга, вдохнуть пряный воздух, наполненный ароматами уличной еды, запомнить, как свет фонарей отражается в лужах после недавнего дождя.
Что тянуло её сюда все эти годы? Она не знала. Да и не пыталась понять. Это было что-то глубже логики – то самое странное, необъяснимое чувство, когда сердце тянется к месту, которого никогда не знало. Может, всё началось с тех самых дорам, которые она смотрела в юности, или с первой услышанной корейской песни, от которой щемило в груди. А может, это была просто тоска по чему-то, чего не хватало.
Арина шла не спеша, впитывая каждый штрих этого города, как будто хотела прочесть его наизусть. Вывески с плавными иероглифами, которые она не понимала, казались ей загадочными посланиями. Компании студентов, громко смеявшихся у уличного лотка с ттоккпокки, звонко чокались банками с соджу. Они были так свободны – будто сама молодость выплеснулась на тротуар и звенела.
В этом было что-то прекрасное и хрупкое: вот она, чужая, нездешняя, стоит в тени, а вокруг бурлит жизнь, которой она не принадлежит. Невидимая и в то же время – единственная, кто это замечает.
И тогда она увидела его.
Узкая лестница джаз-бара, притулившегося между магазином винила и лавкой с антикварными безделушками. На ступеньках – парень с гитарой. Лицо наполовину скрыто чёлкой, в которой путался фиолетовый отблеск неона. Сигарета в зубах, дым клубился призрачным ореолом. Длинные пальцы скользили по струнам, будто искали тот самый звук, который он ещё не cумел извлечь.
Арина замерла.
Он поднял глаза – и струна тихо дрогнула, будто гитара вздохнула.
– Через десять минут здесь будет моё выступление. Заходи послушать.
Голос – ровный, без привычной корейской вежливой интонации. Просто констатация. Он встал, потушил сигарету о ступеньку, и на мгновение фиолетовый неон осветил его лицо: резкие скулы, двойное веко, делающее взгляд пронзительным до бесстрашия.
Чёрная облегающая футболка обрисовывала плечи, узкие бёдра, силуэт, созданный для того, чтобы исчезать в толпе после последнего аккорда. Он уже повернулся к двери, но на секунду оглянулся:
– Ты же зайдёшь?
Не вопрос. Вызов.
Арина почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Но что, если она не зайдёт? Не услышит его? Будто оборвётся невидимая нить, ещё не успев стать судьбой.
Дверь клуба поглотила её, как тёплая волна.
Внутри было темно, но не глухо – свет, приглушённый до янтарного шёпота, лился из старых ламп. Воздух пах пряным дымом и чем-то ещё – кожей кресел, воском для дерева, нотами, застрявшими между клавишами рояля.
Официантка провела её к столику в глубине зала, где свет едва добирался – только маленькая лампа с красным абажуром рисовала круг на столе, будто лужа вина. Перед ней, утопая в полумраке, люди пили виски без льда – золотистый, как свет фонарей за окном. Бокалы звенели тихо, будто боялись перебить тишину.
В центре – только стул и он. Минджун. (Да, кажется, так – её скромного корейского хватило лишь уловить это имя в потоке мягких согласных.)
Он сидел с небрежной профессиональностью музыканта, для которого гитара – продолжение тела: одна нога упёрлась в подставку, другая – на бортике стула, колено поднято почти к подбородку. Гриф лежал на бедре, пальцы уже касались струн, но ещё не давили – просто чувствовали их тепло.
– «Аннён», – кивнул он залу. Или ей? Или просто ночи?
Первые ноты полились, как густой мёд, – медленно, сладко, неумолимо.
Арина замерла, ощущая, как звуковые волны физически касаются её кожи. Его голос ворвался внезапно – бархатный с лёгкой хрипотцой, будто прошедший сквозь дым тысяч сигарет и бессонных ночей.
Он сидел, слегка ссутулившись над гитарой, пальцы левой руки танцевали по грифу с болезненной точностью. Временами он закрывал глаза, и тогда его лицо искажалось гримасой, будто каждое слово причиняло физическую боль.
Минджун смотрел в зал рассеянно, будто видел сквозь людей, но время от времени его глаза цеплялись за неё – на долю секунды дольше, чем нужно.
Последняя нота растворилась в воздухе, как дым от его сигареты, – медленно и неохотно. Он поднялся со стула, слегка склонил голову – не поклон, а скорее кивок себе самому, будто подтверждая: да, именно так и должно было звучать. Потом развернулся и исчез за чёрной шторой, даже не оглянувшись.
После него вышли другие. Хорошие. Техничные. Но это было не то. Может, дело было в них? Или в ней?
Она допила свой коктейль. Лёд уже растаял, сделав вкус размытым. Поднялась и направилась в сторону выхода. «Что я вообще ждала от этого вечера?» Чувство чего-то важного и незавершённого преследовало её.
Дверь бара с лёгким скрипом закрылась за ней. Она уже собралась свернуть в сторону отеля, но… Силуэт. Тот самый. Гитара в чёрном чехле за спиной, руки, засунутые в карманы узких брюк, поза небрежная, но точная – будто он и так знал, что она выйдет. Он медленно развернулся. Голова слегка наклонилась вбок – так ему было лучше видно её в свете уличных фонарей.
Арина сделала шаг ближе. Его глаза. Тёмные, бездонные, как ночь над Ханганом. Она всматривалась, пытаясь поймать в них хоть тень эмоций, но они были как закрытая книга на незнакомом языке. Слова бессильны, взгляд – единственный мост.
– Говорите на корейском? – его голос был глухим, как отзвук гитарного лада, но в нём была тёплая хрипотца.
– Нет, – ответила она по-английски, слегка качнув головой.