Читать онлайн Бойтесь низких потолков!

Неизвестно где, неважно когда

Бойтесь низких потолков!

Эта книга появилась благодаря моим снам и музыке Gospel Of the Witches

Посвящается всем, кто меня знал, знает и не хочет больше знать.

Мой папа много работал. Меня удивляло, как он мог целыми днями сидеть в своей мастерской и не выходить на улицу. Он постоянно измерял, рассчитывал и чинил «сложную» технику, к которой нужен был «ювелирный» подход. Но потом я поняла: его тело находилось за рабочим столом, а сознание было где-то далеко. Это делало его если не счастливым, то хотя бы спокойным. По крайней мере, на меня он не ругался. Его даже не раздражали мои привычки, пока они не слишком обращали на себя внимания.

Например, привычка лезть туда, куда не надо. Однажды я попыталась залезть на антресоли. Я открыла дверцу и почувствовала очень специфический запах, который трудно описать, но который все всегда узнают. Это запах долго лежащих вещей. Такой запах бывает в доме у старых людей, которые собирают всякий хлам и хранят его годами. Мне он не понравился, но на антресолях я основательно порылась и даже умудрилась уронить на пол чемодан, полный каких-то инструментов и запчастей. Я быстро собрала их и как попало засунула чемодан обратно. Но исследование антресолей на этом не закончилось.

Я периодически залазила туда, чтобы найти что-нибудь интересное. Ну должно же быть там что-то интересное, надо просто покопаться как следует! И я обязательно что-нибудь найду, а что с этим делать – решу потом.

Наш дом вполне можно было назвать уютным, но мне не нравились низкие потолки, которые создавали ощущение тесноты. Поэтому я никогда не любила подолгу находиться в четырех стенах. Я чувствовала себя тараканом в коробке, не могу объяснить, почему именно так. Меня всегда тянуло наружу, на улицу, на воздух. Одним словом – на свободу. Единственный потолок, который мне нравился – это небо. Высокое небо, которое ничто не загораживает.

В той части города, где мы жили, были, в основном, частные одноэтажные дома, поэтому небо выглядело большим. А если выйти на шоссе за город, то вообще огромным. За шоссе было поле, холмы и лесополосы.

Я обожала путешествовать. И не просто путешествовать, а исследовать. Это означало идти, куда глаза глядят и открывать для себя все новые и новые места. Многие, наверное, удивились бы: какой интерес бродить просто так, без цели? Особенно, когда смотреть особо не на что? Да, если смотреть глазами, действительно, увидеть можно мало. Но если включить внутреннее зрение, можно увидеть много всего интересного.

Я родилась с внутренним зрением, и оно никогда не «выключалось». Оно всегда было со мной. До каких-то пор мне казалось, что внутреннее зрение есть у всех.

Мне даже было сложно представить, как можно жить без внутреннего зрения. Это значит видеть только то, что есть, быть только здесь и сейчас. Внутреннее зрение помогает находиться в нескольких местах одновременно, проживать моменты из нескольких жизней. Быть несколькими созданиями одновременно.

Путешествуя, я любила заводить «знакомых». Ими становились дома, деревья и качели. При встрече я им говорила: «Ну, здравствуй, Дом!», «Ну, здравствуй, Дерево!», «Ну, здравствуйте, Качели!». Про себя, конечно. А они мне отвечали – так, чтобы слышала только я. Мне было ясно, что о таком нельзя никому рассказывать, да и никого это не касалось.

Я не помню, когда именно появилась тяга к путешествиям. И не помню себя без нее. Меня все время тянуло куда-то. Если бы я могла идти без остановки целые сутки – я бы шла без остановки целые сутки. Главное – вперед и вперед, ведь там, впереди есть ЧТО-ТО. И ЧТО-ТО ждет, когда я приду.

Когда я была совсем маленькой, папа оставил меня на качелях на детской площадке, а сам пошел в магазин. Он сказал мне ждать его и никуда не уходить. Но мне стало интересно, что находится за площадкой, потом – за домом, потом – за другим домом… Так постепенно я ушла. Папа бы не нашел меня, если бы не встретил соседку, которая спросила: «А это не ваша там разгуливает?» и показала, где я «разгуливала».

Еще я обожала качели. Когда мы гуляли с папой или тетей, то переходили с площадки на площадку в поисках качелей. Если я начинала качаться, то согнать меня было невозможно. Удивительно, что меня совершенно не укачивало. Меня постоянно спрашивали: «У тебя голова не кружится?». А я только радостно мотала головой.

С возрастом любовь к качелям не проходила. Но, разумеется, дурацкие дети этого не понимали. Дурацкие – это те, которым нужно что-то только потому, что оно твое. И которым обязательно нужно задать идиотский вопрос. Например, почему такая большая девочка качается на качелях?

Однажды один из дурацких детей подошел ко мне и сказал:

– Моя мама говорит, что ты сломаешь качели.

– Твоя мама дура.

Дурацкий ребенок замолчал, какое-то время постоял рядом со мной и ушел. А что ему было сказать? Есть вещи, которые понятны даже таким, как он. Если какая-то дура стала мамой, она ведь не перестала от этого быть дурой?

На качелях мне хорошо думалось. Качели словно уносили меня из реального мира. Это я тоже никому не говорила, считала, что все равно никто ничего не поймет. Да меня никто и не спрашивал.

Путешествуя, я заходила все дальше и дальше. Мы жили на самой окраине города, поэтому дорога до шоссе не занимала много времени. Шоссе звало меня отправиться вдаль, но пока было не время. «Когда-нибудь шоссе уведет меня. Навстречу чему-то важному», – думала я.

Первый раз, когда я вышла за пределы города, я ушла недалеко, чтобы не потерять его из виду. Но потом я становилась все смелее и смелее и шла все дальше и дальше. Мимо меня проносились машины, и их звук меня раздражал. Он словно насильно возвращал меня в реальность. В мир, на который нужно смотреть только глазами.

Что я не любила – так это возвращаться. Мне казалось, что неплохо было бы стать бродяжкой. Тогда можно будет идти только вперед и спать под открытым небом. Каждый день начинался бы с него самого, а не с предыдущего. Новые места бы не заканчивались…

Но желание стать бродяжкой имело одну загвоздку: мне пришлось бы оставить свои книги, которые обожала. Было бы здорово закрывать глаза и переноситься мысленно в свою комнату, к своим книгам. А тело оставлять там, где оно находится. Так можно было бы и путешествовать, и не оставлять книги. Но в реальном мире – либо одно, либо другое.

Моя тетя говорила, что путешествия в одиночку опасны, особенно вдоль шоссе. Но я не верила: как что-то настолько прекрасное может закончиться чем-то ужасным? Нет, это невозможно. По крайней мере, со мной. Я создана для исследований и путешествий. Я на своем пути. Меня ТЯНЕТ, все время ТЯНЕТ вдаль. Тот, у кого нет этой тяги, никогда меня не поймет.

– Ну что за интерес шляться где попало?

– Вот такой интерес.

– Увидят тебя, скажут – дурочка.

– Ну и что!

– А мне за тебя стыдно будет.

– А ты сделай так, чтобы было не стыдно!

Меня очень интересовало поле, которое начиналось за городом. Посреди него стоял Высокий Холм, на который я непременно хотела взобраться. И узнать, какой вид открывается с него. Но я не торопилась взбираться на Холм: мне нравилась загадочность.

Пока я ничего не видела, я ничего не могла сказать точно, и мне это нравилось. Может там, на поле, меня ждет самолет, но стоит мне прийти, он тут же улетит. Может, там сидит огромный монстр, который хочет мне что-то сказать. А как только он меня увидит, не захочет со мной разговаривать. Я понимала, что настоящий вид, скорее всего, окажется довольно заурядным.

В выходные и каникулы я приходила, когда хотела, и уходила, когда хотела. Папа даже не замечал, что меня нет. Думаю, он даже радовался этому. Его ничего не раздражало и не отвлекало от работы. У него был очень тонкий слух, поэтому даже негромкий звук раздражал его, особенно, когда он напряженно работал.

Со мной папа почти не разговаривал. Я вообще не помню, чтобы мы вели длинные разговоры. Обычно, они состояли из пары-тройки реплик. Например:

– Ты поела?

– Да.

– Суп?

– Да.

Чем меньше говоришь, тем меньше вероятность, что сболтнешь что-нибудь лишнее, и надо будет выкручиваться. Чем меньше человеку до тебя дела, тем легче его обмануть. Я это ценила.

Однажды я решила отправиться в путешествие ночью, чтобы посмотреть на звезды. Дойти до поля и увидеть звездное небо. Поле звало меня и постоянно спрашивало: «Ну, когда ты уже придешь?». Я отвечала: «Скоро, скоро приду. Только дождусь подходящего момента, и сразу – в путь!». Одиночество и ночь немного меня пугали, но мне нравилось переступать через собственный страх. Нравилось проверять себя на смелость.

Но через один страх мне переступить никак не удавалось – страх перед темнотой в закрытом пространстве. Однажды у нас отрубилось электричество, и я выбежала на крыльцо. И сидела там, пока не пришел папа. Я боялась обернуться и увидеть что-нибудь в темном окне. Или заметить, как шевельнется занавеска. Почему-то мне казалось, что опасность внутри дома, а не снаружи. Хотя рассуждать надо было совсем по-другому: дома безопасно, а вот на улице может произойти все, что угодно. Так мне объяснила тетя.

Как-то она спросила меня:

– А ты не боишься, что тебя украдут? Когда ты ходишь одна?

– Нет. Зачем кому-то меня красть?

– А ты что, не знаешь, как крадут детей?

– Кому нужен бесполезный ребенок?

Тетя покачала головой и вздохнула. Она не понимала, почему далеко от дома у меня не возникало чувство опасности, а внутри дома – возникало. Я и сама не могла это объяснить.

Как-то я представила, что я ушла далеко-далеко, через холмы и поле, и больше не вернулась. Как бы папа к этому отнесся? Скорее всего, спокойно. Вдруг он хотел, чтобы меня украли? Уверена, тогда бы он разрешил себе выдохнуть спокойно. Если я не вернусь из путешествия, ему будет все равно. Думаю, он вряд ли будет грустить.

Об этом я сказала тете. Она ответила, что все родители любят своих детей, пусть и не говорят об этом. Даже если ребенок хулиган, двоечник или преступник. И мой папа меня тоже любит, а не говорит потому, что ему тяжело проявлять свои чувства. Но меня это не слишком убедило.

В школе я постоянно думала о путешествиях. В учебе я не видела никакой пользы, особенно в математике. На ней я часто смотрела в окно и забывала следить за тем, что происходит. Учительница устала меня ругать и даже редко вызывала к доске. Но если вызывала, то оценку я получала не выше «тройки». Оценки меня совершенно не волновали, поэтому я не расстраивалась.

Папа за оценки меня не ругал, а тетя беспокоилась.

– Как ты будешь дальше-то учиться?

– Мне математика будет не нужна, точно.

– Она нужна почти везде.

– Мне будет не нужна.

– Ну вот скажи, куда ты собираешься поступать, например?

– Не знаю.

– Надо бы знать, хотя бы примерно.

В ответ я только пожимала плечами.

Мне нравилось слушать, о чем болтали одноклассники. Я не водила с ними особой дружбы, но мне было интересно подслушать что-то новое. Особенно мне понравилась одна история о том, как девочка из соседнего города, ночью, в грозу ушла из дома и вернулась. Просто «растворилась в дожде». Что самое странное, она взяла с собой рюкзак, а в рюкзак положила свою любимую книгу и конфеты. Она вышла, не разбудив никого, и пропала. Потом, спустя несколько дней, в какой-то заброшенной хижине нашли ее рюкзак и кучу фантиков от конфет.

Одноклассники говорили, что ту девочку похитили. Кто-то выманил ее из дома, посадил в машину и увез в неопределенном направлении. Но у меня было другое мнение на это счет. Должно быть, девочку тянуло вдаль так же, как и меня. Может, она была такой же путешественницей, как я. И однажды ночью ее позвала дорога. Это чувство было таким сильным, что ее не пугали ни ночь, ни гроза. Все, чего она хотела, – немедленно отправиться в путь. Возможно, ее пугало то, что находилось внутри ее дома, особенно ночью. И однажды страх погнал ее из дома прочь.

По мнению одноклассников, пропавшую девочку убили. Либо произошел несчастный случай. Но ее семья надеялась, что она вернется домой, даже не стали переезжать. А если представить, что беглянку правда пугало что-то внутри дома – вернется ли она? Почему-то об этом никто не говорил.

Все мои одноклассники были какими-то одинаковыми, но среди них выделялась одна – Отличница. Она не только училась на «отлично», но и умела нравиться учителям, участвовала во всех мероприятиях и вообще была довольно умной. Это она принесла в школу «книгу» «Убийство Пэтси Паник» и давала читать только «избранным», к которым я не относилась. Но у меня были свои методы. Отличницы, про такие методы не знают и даже не догадываются. Тем лучше для меня.

Перед физкультурой я подошла к учительнице и сказала, что у меня болит живот. Она разрешила мне посидеть в раздевалке. Еле сдерживаясь от смеха, я побежала по ступеням наверх. «Глупышки, вы даже не представляете, какие у меня планы на ваш счет! А вы играйте в дурацкий волейбол, играйте!».

Зайдя в раздевалку, я первым делом, примерила одежду Отличницы, чтобы почувствовать себя ею. Когда я нарядилась, мне стало ужасно смешно. Хорошо, что мой смех никто не слышал, а то я не успела придумать его причину. Потом, ничего не опасаясь, я открыла сумку Отличницы и хорошенько в ней порылась. Ничего интересного не нашла, кроме зажигалки. Зажигалку оставила себе. Потом достала «книгу» и начала читать. Впереди у меня был почти целый урок, однако следовало поторапливаться.

Надо сказать, слово «книга» для «Убийства Пэтси Паник» было слишком громким. Вся история умещалась в крошечной брошюрке. Листы были на удивление чистыми и не заляпанными, хотя побывали в руках нескольких человек, явно не уважающих книги.

В «Убийстве» рассказывалось про девочку, которая жила с отцом, мачехой и младшим братом. Мачеха была очень злой, причем, злой без причины. Она часто била Пэтси и ее брата. Но брат сразу начинал плакать, а Пэтси никогда не плакала, как бы сильно избитой ни была. Мачеху это выводило из себя еще больше: если человек не плачет, значит, не сожалеет о своем проступке и не раскаивается.

«…Мачеха была очень строгой и ненавидела, когда ей врут. А врать приходилось часто. Иногда получалось обмануть, иногда – нет. Если не получалось, наказания не избежать. Вот младший братик был послушным, не таким, как она. Но, бывало, что и он совершал проступок. Например, проливал краску на пол или терял зонтик.

Мачеха Пэтси, когда наказывала братика, и он начинал плакать говорила: «Вот, ты плачешь, значит, не все потеряно. Значит, ты можешь исправиться. А вот твоя сестра – нет. Я уже не знаю, что с ней делать. Кем она станет с таким поведением? И с таким характером?

Эта тетка была жуткой лицемеркой. При соседях и знакомых она старалась казаться такой правильной и делала страдальческое лицо, если слышала от кого-то плохие новости. «Ах, посмотрите, как мне грустно, что в мире столько всего плохого!». Получалось очень фальшиво – так считала Пэтси.

Больше всего Пэтси раздражало то, что Мачеха запрещает ей и брату говорить плохо о ком бы то ни было. Даже когда Пэтси жаловалась на своих одноклассников, она говорила, даже не дав ей рассказать до конца: «Ты им просто завидуешь!». Завидует? Чему? Что, если тебе не нравится человек, значит, ты ему завидуешь? Бред. Примерно это говорила Пэтси своей мачехе и всегда получала за это.

Мачеху было очень легко вывести из себя. Когда она начинала орать, то остановиться уже не могла. В большинстве случаев ор переходил к наказаниям. Маленькая Пэтси боялась Мачеху в этот момент, но все равно не плакала. Каждый раз обещала себе не бояться Мачехи и вцепиться ей в глаза или попробовать перегрызть горло… Но она все равно каждый раз боялась. Мачеха была гораздо сильнее Пэтси, но дети растут.

Став старше Пэтси нарочно начинала выводить Мачеху. Ей даже становилось смешно, когда она сильно злилась и выпучивала глаза. Она представляла, что Мачеха – это такой толстый, большой гном, который ничего не понимает и только орет.

Один раз Пэтси засмеялась – так смешно Мачеха ругалась. Та схватила полотенце и швырнула его в лицо девочки. Ей стало еще смешнее. «Толстый гном еще и кидается!». Тогда Мачеха решила схватиться за ремень, но тут Пэтси сообразила, что надо прятаться. Она убежала в ванную и сидела там часа, пока «гном» не успокоится.

Выйдя из ванной, Пэтси застала Мачеху в слезах. Но ей было нисколько ее не жалко. Тупой толстый гном.

Мачеха с ранних лет вбивала детям в голову, что старших нужно уважать. Конечно, ни Пэтси, ни ее брат Мачеху не уважали. Но Брату хватало одного подзатыльника, чтобы он заплакал и «раскаялся», а вот для Пэтси все было потеряно.

В один Пэтси пришла из школы жутко злая. Она встретила мамашу своей одноклассницы, которая отругала ее за то, что она обозвала ее дочку.

-«Когда ты плаваешь на спине, дети кричат «Акула! Акула!» Такой у тебя здоровый нос!», – это ты ей сказала?

– А она сказала, что я толстая!

– Все равно! Такое слышать очень обидно! Она сейчас плачет и не хочет идти в школу!

– Вот и разговаривайте с ней, а не со мной!

– Если будешь так себя вести, я пожалуюсь твоей маме!

– Ну и жалуйся!

– Ах ты дрянь! Да тебе надо ремня хорошего дать!

Пэтси слышала эту фразу, когда развернулась и пошла домой. Ее разозлило то, что ей не верили. Никто ей не верил. Если та тетка действительно нажалуется, Мачеха поверит ей, а не Пэтси. Мачехе хотелось видеть плохое в своей падчерице, и она это видела. А такие, как мамаша одноклассницы, ей только в этом помогали.

Еще Пэтси бесило, что дура мамаша полностью на стороне своей дочки. Ей даже в голову не могло прийти, что та начала первой. Она защищала ее и обожала, несмотря на дерьмовый характер и уродскую физиономию. Говорят, внешность обманчива, но не в этом случае. Весь внутренний мир ее дочки был отражен на лице, а она обожала ее! Может, потому что училась на одни «пятерки»?

Когда Пэтси пришла домой, Мачеха ждала ее с разъяренным лицом. Мамаша все-таки нажаловалась.

– Почему я должна это выслушивать? Ты что, не знаешь, как себя вести?

– Эта идиотка первая начала.

– Мне все равно, кто первый начал. Чтобы я больше такого не слышала!

– Услышишь! Потому, что у этой идиотки такая же тупая идиотка-мать, которая чуть что бежит жаловаться!

– Я тебе говорила триста раз, не смей так говорить о взрослых!

– А что я могу поделать, если она тупая идиотка?

– Ах ты дрянь! Ну я сейчас тебе устрою!

– Она самая-самая-самая тупая идиотка! У них с дочкой одни мозги на двоих! И то плохо соображают!

– Тварь мелкая! Говорю же, заткнись!

– Они обе тупые и уродливые! Поэтому мамаша и заступается за свою идиотку! Она же так на ее похожа!

– Я не хотела тебя наказывать! Но ты меня вывела!

Мачеха начала смотреть по сторонам с выражением лица «Чем же тебе наподдать?!».

– Почему ты всегда доводишь до этого??? Почему не затыкаешься, когда тебе говорят? Ребенок маленький – вот и тот понимает!

– Да, понимает! У маленького ребенка ума и то больше, чем у этих здоровых тупых шалав!

Мачеха выпучила глаза так сильно, что это выглядело и жутко, и смешно одновременно.

– Тупые, блядские шалавы, уродливые и тупые, тупые, тупые!

На мачеху, видимо, напал секундный ступор. Она такого еще не слышала. Это как же надо отлупить дрянную девчонку, чтобы до нее ДОШЛО???

– Я знаю, почему ты нам запретили обсуждать нашу семьи и ничего про нее не рассказывать. Да потому, что ты – такая тупая блядская шалава, как те две! Тебя же все будут ненавидеть, когда узнают, какая ты блядская и тупая!

Мачеха молниеносно схватила увесистый светильник, который стоял рядом с ней на столе и со всей силы ударила Пэтси по голове наотмашь. Пэтси упала. Мачеха думала, что свернется в клубок и закроет голову руками, как это было всегда, но Пэтси лежала неподвижно. Мачеха испугалась…

…Когда Пэтси перестала дышать, Мачеха завернула ее в покрывало, и вывезла на Заболоченную реку. Они с отцом девочки бросили ее в воду, Пэтси была еще жива, точнее, ее душа еще не покинула тело. И тело медленно и плавно опускалось на дно Заболоченной реки. Вода казалась удивительно прохладной и освежающей, но не бодрила, а, наоборот, успокаивала. Словно качала Пэтси на руках. Ненадолго девочка открыла глаза и увидела, как сквозь толщу воду виднеется призрачный силуэт Мачехи, который пытается приблизиться к ней. Она опять закрыла глаза.

Дно Заболоченной реки казалось мягким, будто перина. Пэтси удивлялась, как она не задыхается под водой? Пожалуй, ей дышалось даже свободнее, чем на поверхности. Пэтси уснула, свернувшись клубочком».

Я представила, как это – дышать под водой. Во сне мне это удавалось. Я просто погружалась под воду, не переставая вдыхать. И все было хорошо. Если улечься на мягкий ил, то будет уютно. Вода станет толстым одеялом – так можно спокойно спать…

После физкультуры, когда одноклассницы вернулись в раздевалку, у меня и правда разболелся живот. Я отпросилась с уроков и решили доехать до дома на автобусе, хотя школа находилась совсем не далеко от дома. На автобусной остановке автобуса стояли две женщины и разговаривали. Я подслушивала, повернувшись к ним спиной. Они не замечали, что я подслушиваю, а до меня доносилось каждое их слово.

Одна из них говорила про то, что, когда умерла ее мама, она была так занята, что ей даже некогда было грустить. А другая отвечала, что смерть – это всегда страшно и неожиданно. Даже когда умирает просто знакомый. «Был человек, и нет его».

Интересно, а если человек просто пропал? И никто не знает, умер он или нет? Это так же страшно и неожиданно? Я спросила об этом у тети, и она сказала, что лучше знать, что человек умер, и где он похоронен. Тогда можно хотя бы прийти к нему на могилу.

Я ходила с тетей на кладбище, где она прибиралась на могилах родственников. Они умерли давно, либо до моего рождения, либо тогда, когда я была совсем маленькой – никого из них я не знала. Пока тетя подметала и вырывала сорняки, я ходила по кладбищу и рассматривала надгробия.

Больше всего интереса у меня вызывала могила девочки примерно моих лет, На памятнике были высечены слова: «Ты ушла от нас слишком рано…». Неподалеку от нее находила могила без надгробия, заваленная старыми венками и искусственными цветами.

Тетя ходила на кладбище и одна, иногда даже вечером, когда начинало темнеть. Я ее спрашивал, не боится ли она увидеть привидение? А она ответила, что надо бояться живых людей, а не привидений.

Мне очень хотелось верить в привидения. Они меня интересовали настолько же, насколько пугали. Если бы я увидела привидение, то, наверное, не смогла бы сдвинуться с места от страха. Пошла бы я одна на кладбище ночью? Нет, не пошла бы. А может, там как раз и есть приведение, которое меня ждет? И хочет, чтобы я пришла?

Когда мы с папой ездили в деревню к бабушке, я рассказала ей об этом, думая, она меня поймет. Но бабушка даже не улыбнулась, наоборот, ответила слишком серьезно:

– Нельзя на кладбище после заката ходить.

– Почему?

– Нельзя и все.

– Из-за привидений?

– Каких привидений?

– Ну, призраков.

– Призраки и привидения – это все с той стороны. И сны тоже. Все, кто об этом думают, – грешат.

– Я думаю, значит я грешу.

– Ты маленькая еще, тебе можно. А вот мне уже нельзя. Перед тем, как вы приехали, мне приснился цыпленок, который скакал по скамейке. Я сразу поняла – папка твой скоро приедет.

– Сны – это работа мозга во сне.

– Кто тебе сказал?

– Никто. В книге одной прочитала.

– В книгах много чего пишут. Сны и привидения – это грех.

«Умеют же взрослые говорить глупости. Сны – это наш мозг, а привидения…Пока не знаю. Можно вообще все обозвать грехом. Тогда ничего нельзя делать будет. Ни путешествовать, ни думать, ни видеть сны. Я не смогла бы так жить, как другие так живут?».

Странно было то, что бабушка не любила говорить о снах, но, как мне казалось, с удовольствием говорила о смерти. Смерть была совершенно не враждебна.

– День, другой, скоро сдохну. Ты папку береги, слушайся. Не расстраивай его.

– Я и не расстраиваю.

– Он говорил, любишь ты бродить где попало.

– Разве это его расстраивает?

– Да.

Папа ни разу мне говорил, что его расстраивают мои путешествия. Бабушке я не поверила. Наверное, она узнала про мои и путешествия, и начала думать о них как о чем-то плохом.

Бабушка вообще везде видела плохое. Ей не понравилось, когда ко мне пришли соседские ребятишки, знакомиться. Мы сидели на крыльце, особо не шумели. Но она раза три приходила и говорила, что им пора домой. Ребятишки отвечали: «Сейчас пойдем» и не уходили.

Они рассказывали, как ставили в школе сказку. Как будто ведьмы от жадности налопались сладостей, и у них заболели животы. Обжоры скрючились и говорили: «Ооох, как тяжело-то…».

Еще оказалось, что первая учительница моего папы до сих пор работает в школе. Мне интересно было это узнать: я понятия не имела, как он учился, с кем дружил, с кем ссорился.

Бабушка мало рассказывала о папином детстве. Говорила только то, что он прилежно учился и вообще ее слушался. Я (конечно, без разрешения) решила порыться в бабушкином шкафу и обнаружила там целый ящик с папиными старыми тетрадями и учебниками. Там были не только школьные записи, но и всякие расчеты, формулы, схемы. Ничего из этого мне не было понятно.

Потом, спустя некоторое время, бабушка упомянула, что папа хотел стать ученым и много занимался. Ему нравилось учиться.

– А тебе учиться нравится?

– Не очень. Ну, по математике вообще не нравится.

– Давай, учись. Папка твой не выучился, так хоть ты выучись.

Папа никогда не ругал меня за «двойки» и не хвалил за «пятерки». Он считала меня достаточно самостоятельной. Уроки я делала сама, а с трудными заданиями по математике обращалась к тете.

В первые дни учебы мне нравилось слушать, как одноклассники обсуждали то, что делали на каникулах. Казалось, они проводили их интереснее, чем я. Например, Отличница рассказывала, что ездила в Большой город и ходила в музей уродцев. Там выставляют человеческие зародыши. Их достают из мертвых тел (после аварий, например) и погружают в специальный раствор.

Некоторые алкоголики тайком проникают в музей и пьют эту специальную жидкость, которая называется «младенцовка». Тут, наверное, она сама досочинила. Я усмехнулась и подумала: «А я тебе не верю! А еще у меня есть твоя зажигалка, я стащила ее, когда рылась в твоей сумке, которую ты оставила в раздевалке. Ты не знаешь, а она у меня!». Хорошо, что никто не мог услышать моих мыслей.

Когда меня спрашивали, что я делал летом, я говорила, что ездила в деревню. На это обычно отвечали: «Ааа, понятно». Наверное, думали, что деревня – это не очень интересно. Мне же нравилось, что не приставали с лищними вопросами.

В начале года к нам в класс пришла Новенькая. Она, почему-то, постоянно ходила за мной, а я старалась улизнуть. Но как-то раз Новенькая специально дождалась, когда я выйду из школы, чтобы вместе пойти домой. Нам оказалось по пути.

Новенькая была довольно болтливой и рассказала, что по их дому (она жила в пятиэтажке) «лазает» маньяк.

– Он уже напал на нашу соседку. Подкрался сзади и начал душить. У нее из кармана выпали деньги, но он их не взял. Хотел именно ее убить. Его до сих пор не поймали.

– Так может он уже по другому дому «лазает»?

– Может быть, но, говорят, что такие, как он, часто на время затихают, чтобы снова напасть.

– А ты не боишься?

– Боюсь. Не проводишь меня до квартиры? Я на 3-м этаже живу.

– Конечно! Мне совсем не страшно!

Новенькая показалась мне смешной и маленькой, я ее даже пожалела. В сумерках мы дошли до ее дома, вошли в подъезд, поднялись на 3-й этаж и остановились у дверей квартиры.

– Зайдешь ко мне? Чаю попьем.

– Не могу, меня папа ждет. (На самом деле он меня не ждал. Но проводить время в компании Новенькой мне не хотелось).

– Ну ладно, до завтра.

– До завтра.

Как только дверь квартиры закрылась, мне показалось, что я осталась одна в темной пустоте и тишине. Меня тут никто не видит и не слышит. Здесь нет никого, даже маньяк не «лазает». Только тишина и темнота. И я могу здесь навсегда застрять, если не уберусь как можно быстрее.

Эта мысль пробудила во мне дикий ужас. Я неслась вниз по ступенькам, перепрыгивая через каждые 3-4. С размаху открыв дверь подъезда, выскочила на улицу. На улице было темно и горели фонари.

Свет фонарей мне показался фальшивым и обманчивым. Это была словно уловка, слишком наивная и бесполезная, чтобы скрыть то, что находится за «островком» света. А находилось там то же самое, что было в доме, из которого я выскочила. Тишина и темнота. Они могут быть повсюду, все заполнить собой, и ничего больше не оставить.

Сильнее всего меня пугала мысль, что тишина, темнота и свет фонарей кем-то умышленно созданы. У этого «кого-то» есть идея насчет меня. Он знает, что пугает меня больше всего – то, что находится за небольшим пятном фонарного света.

Быстро-быстро я побежала домой. Папа был дома и сидел в мастерской. Я тихо зашла в свою комнату и думала, что мне лучше всего сейчас почитать. Что-нибудь веселое и даже глупое. Но таких книг у меня не водилось.

Тогда я села на пол и уставилась в стену напротив. Надо было подумать о чем-то веселом, даже дурацком. Я представила, что стала невидимкой и слежу за Новенькой, чтобы узнать, как она живет. Интересно, как она делает уроки? Как учит правила и стихотворения? Каким-то своим способом или моим?

«Мой» способ подсказала тетя. Он заключался в том, чтобы прочитать один абзац или одно четверостишие 15 раз – тогда сразу запоминаешь, не напрягая голову. Тетя мне рассказала о нем, когда я никак не могла выучить правило по математике и выбросила учебник. Она не стала на меня ругаться, а просто сказала: «Попробуй, прочитай 15 раз, вот увидишь – правило само выучится!».

То, что я выбросила учебник по математике, тетя назвала очередным заскоком. У меня были и другие заскоки, не только один этот. Например, я предпочитала держать два набора ручек и карандашей. Первый я носила в школу, другой стоял на подставке на моем письменном столе. Если бы у меня закончилась «домашняя» ручка, я бы ни за что не стала писать «школьной». Пошла бы в магазин и купила бы новую – для дома.

Еще я любила, когда книги на полке расставлены «по росту» и меня сильно раздражало, если какая-то «высовывается» посреди ровного ряда. Не поленюсь встать и переставить книги, чтобы они стояли «по росту». Во «взрослом» книжном шкафу я тоже переставляла книги «по росту», но папа постоянно переставлял их как попало.

Но самый дурацкий «заскок» – когда рукава подвернуты неодинаково или пробор на голове неровный. Помню, как много раз ныла и выводила тетю из себя, когда мы с ней собирались гулять. Повороты рукавов должны быть полностью идентичными, иначе я всю прогулку буду думать о том, что они разные. Пробор должен быть точно посередине головы, ни сантиметра вправо или влево, иначе я всю прогулку буду теребить волосы.

Тетя злилась и говорила, что я упертая, как баран. Она не понимала, что ходить с неодинаковыми поворотами и неровным пробором невыносимо. Это как будто у тебя что-то сильно чешется, а почесать нельзя. В конце концов тете надоедало со мной спорить. Она ставила меня перед зеркалом и говорила:

– Смотри. Вот я беру расческу и веду прямо от твоего носа наверх. Нос же у тебя ровно посередине находится?

– Ага.

– Значит и пробор будет идеально ровным!

Это меня убеждало. Потом она брала линейку и измеряла отвороты на рукавах.

– Видишь, тут 10 см и тут 10 см – одинаково?

– Да.

После всех измерений я была спокойна. Теперь я могу думать о чем угодно, а не о том, что у меня что-то неровно или неодинаково.

Иногда я представляла, как интересно было бы переселиться в чужое тело и немного пожить чужой жизнью. Узнать, какая она и сильно ли отличается от моей. Да хотя бы побыть на месте Новенькой или Отличницы – день или два. Все будут разговаривать со мной, как будто я – это они, но никто не догадается о «подмене». Такими мыслями я ни с кем не делилась.

Я была почти уверена, что чужая жизнь не такая, как моя. Другие люди по-другому просыпаются, умываются, едят, одеваются, раздеваются и ложатся спать. Трудно было объяснить, как именно по-другому, но вот как-то по-другому.

Однажды, я решила попробовать скопировать походку Отличницы. Она была довольно необычной, по ней Отличницу узнавали издалека. Сложно объяснить, в чем заключалась ее необычность. Чтобы ее повторить, нужно на каждом шаге приподниматься на носках, как будто пружинить. Такая походка казалась энергичной, уверенной, классной. С такой походкой и мысли становятся прямыми и четкими, такими, как надо.

Еще я пробовала говорить, как Отличница. Для этого нужно было чуть больше поджимать губы, чем это делала я. И еле заметно вытягивать шею вперед. И немного прищуривать глаза. Мне было интересно, сойду ли я за Отличницу, если буду делать все, как она? Эта мысль очень меня веселила.

Отличница и разговаривала не так, как другие одноклассники и казалась гораздо умнее. Я часто соглашалась с тем, что она говорит. У меня, как и у моего папы, очень тонкий слух, поэтому я могла сидеть на соседнем ряду, делать вид, что занимаюсь своими делами и слышать все разговоры.

– Высокие каблуки – это уже неактуально. Актуально быть энергичной, активной, спортивной.

– Каблуки походку «воспитывают».

– Ага, воспитывают. А потом «косточки», варикоз, зато походка красивая.

– Ты меня не понимаешь потому, что у тебя ноги длинные, а у меня короткие. Вот я и хожу на каблуках.

Одноклассников я считала очень предсказуемыми. Я даже придумала специальную игру, которая называлась «угадай ответ». Ее смысл был таким: я говорю какую-нибудь фразу и угадываю, что одноклассник скажет в ответ. Почти всегда я угадывала и считала себя очень умной.

Один раз я слышала, как двое из одноклассниц разговаривали о поступлении (меня такие вещи не интересовали). Сначала я стояла рядом несколько секунд и делала вид, что я понимаю, о чем они говорят. Вроде бы, у меня получилось сделать заинтересованный взгляд. Потом я подошла поближе и спокойно, уверенно, как сделала бы это Отличница, сказала:

– Думаю, надо готовиться к поступлению уже сейчас. Хотя бы узнать требования.

– Никогда не думала, что тебя это волнует. Когда ты успела стать такой серьезной? Прямо непривычно от тебя такое слышать. Но вообще да, ты права.

Можно было бы ответить еще как-нибудь, зачем быть такими заурядными? Я думала, что одноклассники делают вид, что думают сами, но, на самом деле, просто повторяли чьи-то слова.

Как-то зимой я и одна из моих одноклассниц стояли на перемене перед окном, за которым мела метель.

– Метель похожа на снег в шарике, если его потрясти.

– Говоришь, как ребенок. Ты играешь в игрушки?

– Нет, просто представила.

– Вот представление, как у ребенка.

Именно такого ответа я и ожидала. Вот как таким людям рассказывать о внутреннем зрении, путешествиях? Я даже не хотела пробовать. Им не понять, почему мне так нравится путешествовать.

Находить новые маршруты, продумывать «снаряжение». Взять панаму, если сильно светит солнце. Не забыть перчатки, если ниже плюс 10-ти, чтобы постоянно не держать руки в карманах. Захватить бутылку с водой. На всякий случай, взять деньги, чтобы купить билет на автобус, если сильно устанут ноги. И еще пластырь на случай мозолей. Вот что было для меня важным и значительным, а не каблуки или даже поступление.

Мою любовь к путешествиям папа равнодушно называл словом «суадеде». Оно означало беспричинную тягу к перемене мест. Мне нравилось это слово, загадочное и непонятное. Я часто произносила его про себя, чтобы никто не услышал и не догадался. Как заклинание.

Иногда я думала сбежать из дома. Не навсегда, может, на пару дней. Летом, когда уже достаточно тепло, чтобы ночевать под открытым небом. Уйти куда-нибудь далеко и остаться там на ночлег. Правда, потом пришлось бы возвращаться домой, а мне бы очень этого не хотелось. Пожалуй, единственная вещь, которая останавливала меня. Папе бы я сказала, что я у тети, проверять бы он не стал. А тетя бы думала, что я дома. У меня бы все получилось.

Или путешествовать автостопом. Так можно уехать очень далеко, добраться до самой Столицы. Тетя часто говорила, что хорошо бы туда съездить, но такая поездка стоила довольно дорого.

Я вспомнила историю о девочке, которая сбежала из дома ночью. Да, не ушла, а именно сбежала. Наверное, ей тоже хотелось путешествовать автостопом, и с одной машиной ей не повезло.

Среди моих знакомых не было никого, кто бы жил с Суадеде. Почему-то так жила только я. Как меня «разыскало» Суадеде и почему выбрало именно меня – я не знаю.

Самый первый раз я отправилась в путешествие, даже не понимая, что делаю. Это было задолго до школы. Я тогда гостила у тети, к которой приехали наши родственники. Было лето, мы сидели на веранде, трещали сверчки и светила настольная лампа. Сверчки начинают трещать только поздним вечером или даже ночью. Тогда, когда дома я досматриваю 10-ый сон. Но у тети можно было ложиться очень поздно и пожертвовать снами.

Взрослые о чем-то болтали, а я думала. Мысли не были словами, а картинками. Много-много картинок из разных жизней. В одной из них мне нужно было пройти через лес, чтобы узнать, насколько я смелая.

Мне стало жутко любопытно и захотелось найти лес, чтобы пройти через него. Я помнила, что за городом находилась лесополоса, она и должна была сыграть роль волшебного леса. В том, что лес волшебный, я не сомневалась. Там живут большие птицы, которые ночуют на верхушках деревьев. Если забраться на самую верхушку дерева, можно почувствовать, что воздух изменился. В нем стало больше электричества. Оно меняет звук голоса и делает похожим на вой или на писк. А еще в волшебном лесу обязательно должны быть качели. Раскачаться на них трудно, но большие птицы мне помогут.

Я встала с крыльца, открыла калитку и вышла на улицу. Там было тихо и безопасно. Никто мне не мешал. Я пошла по правой стороне улицы, потом свернула. Может быть, я так бы дошла до самой лесополосы, но меня догнали тетя и один из родственников.

– Ты куда поперлась?! С ума сошла, ночью уйти на улицу? А если бы мы тебя потеряли?!

Я глупо уставилась на тетю. Не могла же я ей сказать, что мне захотелось пойти в волшебный лес.

– Да не ушла бы она далеко. Тут одна дорога. Но в такую темень? Моя жена бы побоялась.

– Я сама бы в такую темень побоялась. Правильно говорят, у детей нет чувства самосохранения.

То ночное путешествие было совсем коротким, но ярким. Оно было началом всех остальных путешествий. Я жалела, что оно так быстро закончилось. Образ волшебного леса потерялся. Большие птицы навсегда улетели.

Я никуда не выезжала из своего города, кроме как в деревню к бабушке. Пока нашего города для меня было достаточно. Еще оставались не пройденные маршруты и незнакомые места. Меня ждал Высокий холм, на который я хотела взобраться. Но я понимала: пройдет время, и мне станет тесно в маленьком городе.

Я не понимала, как люди могут постоянно ходить в одни и те же места, видеть одно и то же изо дня в день. Для меня это было что-то вроде бесконечного хождения по кругу. А что там, за пределами круга? Неужели не интересно? Нет, неинтересно. Их беспокоили совершенно другие проблемы.

Однажды я спросила тетю:

– А ты не хочешь куда-нибудь съездить?

– Куда?

– Ну, не знаю. В Большой город, например.

– Может, как-нибудь съезжу. Только тебя не возьму.

– Почему?

– А ты не помнишь? Когда мы с тобой туда ездили в прошлый раз, ты убежала, и наш автобус ушел.

– Мне тогда сколько было?

– Года три вроде.

– Ну сейчас-то не убегу.

– Не знаю, не знаю. Будешь хорошо себя вести, я подумаю – брать тебя в Большой город или нет.

После этих слов я вспомнила, как долго мне ждать, прежде чем стать взрослой. Мне исполнится 18, и я смогу делать, что захочу. Захочу – и поеду в Большой город! Захочу – и останусь там насовсем! Когда я сказала об этом тете, она меня спросила:

– На что ты туда поедешь? И на что ты там будешь жить? Откуда деньги возьмешь? Там все знаешь, как дорого!

– Заработаю как-нибудь…

– «Как-нибудь»…Так только малыши говорят. Станешь умнойвзрослой, тогда и поедешь, а пока дома сиди!

Я мысленно усмехнулась. Разумеется, сидеть дома я не собиралась. Большой город непременно дождется меня. Да, я была там, но совсем маленькой, поэтому нам не удалось познакомиться получше. Вот приеду, когда мне исполнится 18 – тогда и познакомимся!

II

Посреди поля стоял Дом, довольно высокий, прямоугольный, двухэтажный, с покатой крышей. Внутри он был достаточно тесным, с узкой винтовой лестницей, ведущей с первого этажа на второй. Стены были выкрашены в красный цвет. На одной из них висела картина – пейзаж: высокие скалы голые скалы ночью. Я долго стояла и смотрела на нее. Самое интересное в картине – то, что осталось за рамкой. А за рамкой скрывалась пещера, в которой горел огонь. У огня сидело несколько человек. Кто это был, я не рассмотрела, просто несколько темных фигур.

Мне очень захотелось попасть в эту пещеру. Стены, освещенные огнем, казались мне уютной комнатой, из которой не хочется уходить. В глубине пещеры скрывалось много всего интересного, того, что я никогда не видела, но то, что должна была увидеть. Люди, сидевшие у огня, ждали меня. Им хотелось поговорить со мной, сказать что-то важное.

Я хотела показать тот дом двойняшкам. Они жили на соседней улице. Мы иногда собирались вместе, болтали о всякой ерунде, играли или просто дурачились. Никто из нас троих не помнил, когда мы познакомились. Нам нравилось шутить, что нас познакомили еще грудничками.

Двойняшки казались мне достаточно понимающими, поэтому я хотела показать им дом и картину. Тогда я еще думала, что внутреннее зрение есть у всех. Правда, двойняшки никогда не говорили о внутреннем зрении, странно, что это не подтолкнуло меня к сомнениям.

Однажды, летним днем, в хорошую погоду, я предложила им сходить в поле.

– Там есть кое-что интересное!

– Что интересного в поле? Чего мы там не видели?

– Ну, там есть кое-что…(Я попыталась сделать загадочный вид).

– Туда идти далеко.

– Но мы же все равно ничего не делаем, так чего бы не сходить?

– Нас мама не отпустит.

– Так не говорите ей. Или скажите, что идем ко мне.

– Ну ладно.

К Дому мы шли не так долго, но двойняшкам так не казалось. «Еще немного, и они начнут ныть. Скорее бы дойти!». Мы пересекли шоссе, прошли мимо лесополосы. Еще немного, и Дом покажется. Да вот он уже виднеется!

Наконец-то мы дошли до Дома. Мне не терпелось обрадовать двойняшек. Тяжелое и изнурительное путешествие закончилось!

– Вот, – сказала я торжественно, и показала рукой на пустое место (не для меня, конечно).

– Ты что, с ума сошла? Зачем ты нас сюда тащила? Здесь же ничего нет!

Двойняшки действительно рассчитывали увидеть в поле что-то…Что угодно. Но они ничего не видели.

Мне хотелось сказать: «Неужели вы не видите этот высокий прямоугольный дом?». На секунду ко мне пришла мысль, что у двойняшек внутреннее зрение работает по-другому. Тем временем ситуация становилась неудобной.

– Я думала, ты шутишь, когда ты села рядом со мной в этом своем дурацком платье и начала бубнить «дом, дом, дом»! – сказала одна из двойняшек. – А может, ты здесь живешь? Может, ты одичала? Так бы и сказала, мы бы и не тащились в такую даль!

В общем, двойняшки подумали, что я неудачно пошутила. Это был не худший вариант. Я поняла, что ни одна из них не обладает внутренним зрением. Да и путешествовать не особо любят.

Все-таки я пыталась заинтересовать двойняшек путешествиями, хотя бы не очень дальними. Как-то мы шли вдоль шоссе, наш город еще не скрылся из виду. Но двойняшки быстро устали и начали ныть: «Пошли назад, мы хотим домой». А меня так тянуло вдаль! Я бы шла бесконечно. Горизонт за горизонтом. Одна из двойняшек спросила меня:

– Ты куда хочешь нас привести?

– Никуда. Хочу просто идти.

– Просто идти никуда?

– Да.

– Зачем?

– Узнать, что интересного дальше.

– А если дальше ничего интересного?

– Еще дальше. Дальше никогда не заканчиваются.

– И сколько ты можешь вот так ходить?

– Хоть сколько, пока не устану. Но я долго не устаю.

– А не боишься?

– Чего?

– Что тебя кто-нибудь украдет?

– Зачем меня красть?

– Не знаешь, зачем детей крадут? В поле никого нет, будешь орать – никто не услышит.

Я даже не знала, что ответить. Поле и лесополоса казались такими знакомыми и безопасными – как тут может произойти что-то плохое? Да и никому не надо меня красть. Глупость какая-то. Уже не первый раз это слышу. Сказать, что ли, больше нечего?

– Мама рассказывала, у ее знакомой дочка пропала. Вот так тоже, как ты, ходила где попало одна, ее в машину затащили и увезли. И больше ее никто не видел.

– Ты врешь! Специально, чтобы меня напугать! А я все равно буду ходить, где хочу!

– Ходи, ходи, пока не украдут!

Не было такой опасности, которая могла бы удержать меня от путешествий. Ничего не могло меня напугать так сильно. Я была уверена, что во время путешествий со мной ничего не произойдет, просто не может произойти.

Один раз я попыталась объяснить двойняшкам, что такое Суадеде, но неудачно. Слово казалось им странным («Это на каком языке?», «Сама, что ли, выдумала?»), а его значение – глупостью. Мне же, наоборот, казалось глупость постоянно торчать в одном месте и заниматься обычными делами. Похоже, двойняшки совсем меня не понимают.

Кстати, но я стремилась не только вдаль, но и вверх. Однажды мы с тетей поехали за ягодами за город. Сбор ягод казался мне самым скучным занятием на свете: постоянно делаешь одинаковые движения и пялишься вниз. Есть собранные ягоды мне, конечно, нравилось, но не настолько, чтобы тратить время на их сбор.

У меня был бидончик, который надо было наполнить земляникой. Ягоды едва закрывали дно бидончика, а собирать мне уже надоело. Такое чувство, что земляника не попадалась мне нарочно, чтобы я дольше бродила и искала ее.

И тут я заметила высоченную березу. Вот было бы интересно на нее залезть! Рядом с моим домом не было высоких деревьев, по которым было бы хорошо лазить, а тут как раз такое! Просто подарок судьбы, грех не воспользоваться!

Я взобралась сначала на нижнюю ветку, потом на другую, на третью… Так я и взбиралась, пока не услышала голос тети: «Куда тебя черти понесли?!». Тогда я посмотрела вниз. Земля была где-то далеко-далеко. Вот тут меня хорошенько «прошибло». Как бы ветка не сломалась… Спускалась я медленно, стараясь не смотреть вниз. Спрыгнув на землю, я решила, что потратила время не зря. Тетя потом сказала:

– Хорошо, ты хоть оттуда не полетела.

– А вдруг полетела бы?

– Да, вниз бы полетела. Со сломанной шеей папка бы тебя домой не пустил. Вечно лезешь куда не надо. В дом этот зачем-то полезла…

«Этот» дом – заброшенный дом по соседству. Забор вокруг него обвалился, краска облезла, а на участок зарос сорняками. Я много раз его видела, но никогда ни у кого не спрашивала, ни чей он, ни кто там жил.

Однажды я решила проверить, заперта ли у него дверь (она выходила во двор). Да, она была заперта на замок. Я рассказала об этом двойняшкам. Неожиданно они проявили интерес к моей истории.

– Было бы классно туда забраться!

– Вдруг там что-то интересное!

– Может, у нас сарай закрывается на такой же замок? Давайте посмотрим!

Сарай (на самом деле это была подсобка), закрывалась на точно такой же дешевый замок, к которому подошел ключ. Двойняшки незаметно его взяли, и мы открыли дверь заброшенного дома.

Когда мы вошли внутрь, я почувствовала затхлый запах, тетя его называла запахом уныния. Весь пол был покрыт толстым слоем пыли, прямо надо моей головой свисала паутина. В углу стояла железная кровать, а под валялись какие-то бумажки. Я заметила, что среди них были фотографии.

– Давайте посмотрим! – сказала я и позвала близняшек за собой.

Фотографии были старыми пожелтевшими и тоже все в пыли. Ничего особенного они не изображали. Просто такие-то люди – дома, на улице, в гостях. Такие есть у каждого. Только одна фотография выделялась: мужчина стоит у большого белого парохода. Названия парохода не было видно.

– Кто это? – спросила одна из двойняшек.

– Родственник какой-нибудь, скорее всего.

– Возьму ее с собой, вдруг папа его знает, – сказала я. Конечно, показывать ее кому-то я не собиралась, просто решила забрать из этой пыльной кучи и старого дома.

– Так может он не из нашего города вообще?

– А может из нашего?

– Ну, спроси, узнаем.

Я еще раз окинула комнату взглядом. Не понять, кухня это, спальня или еще что-нибудь. Сетка железной кровати проржавела. Мне захотелось узнать, если я сяду на нее, провалится она или нет? Я села. Не провалилась. Затем я начала подпрыгивать, тоже не провалилась. Ко мне подсели близняшки и тоже начали подпрыгивать. Мы подпрыгивали все сильнее и сильнее, стараясь провалить ржавую сетку. Это было очень смешно!

Мы смеялись и подпрыгивали как можно выше, и наконец-то сетка провалилась! Наше «приземление» на пол подняло целое облако пыли. Пыль попала в глаза, в нос, я стала чихать.

– А давайте сюда будем приходить иногда и беситься? Тут нас никто не увидит!

– Давайте!

– Что вы тут делаете?!

От голоса соседки, которая прервала наше веселье, я вздрогнула. Я оглянулась и увидела ее недовольное лицо.

– Вы что тут делаете? Как вы сюда зашли?

– Мы искали котенка, – тут же сориентировалась я.

– Да, – согласились двойняшки. По их глазам я поняла, что сами они не успели сообразить, что ответить.

– Какого котенка? Что вы врете? Терпеть не могу детей, которые врут! Идите отсюда!

Нам пришлось уйти. Двойняшки говорили, что нечего было лезть в дурацкий заброшенный дом, все равно там нет ничего интересного.

– Хорошо, что про ключ никто не узнал! Нам бы тогда досталось!

– Теперь мы все в пыли! Что мы скажем?

– А давай все на тебя свалим? Наша мама все равно тебя ругать не будет, – предложила одна из двойняшек.

– Ага, еще чего. А вдруг она к папе разбираться придет?

– Не придет, у нее нога болит. Она просто скажет: «Чтобы больше такого не было!», и все.

– Ладно, валите все на меня. Скажите, что мы играли в догонялки. Я вас догнала и толкнула в пыль. По очереди.

– Так и скажем. А ты папе своему что скажешь?

– Его сейчас нет. Приду, одежду в стирку брошу. Если спросит, скажу, упала.

Мне было жалко, что мое знакомство с заброшенным домом оказалось таким коротким. Я не успела поближе с ним познакомиться, даже не успела взглянуть на него внутренним зрением. Как мне теперь туда пробраться? Замок теперь не откроешь, ключа у меня нет. Да и соседка может опять увидеть, и выдумка про котенка точно не поможет. Не хотелось верить, что заброшенный дом потерян для меня навсегда.

Я решила во что бы то ни стало пробраться в заброшенный дом еще раз. Приду туда, закрою дверь и буду слушать тишину. Если вслушиваться, непременно что-нибудь услышишь. Дом должен мне сказать важную вещь. Теперь он ждет меня.

Хорошо, что у меня и у заброшенного дома появилась «связующая нить» – фотография, которую там нашла. Я положила ее в ящик письменного стола и время от времени смотрела на нее. Ничего нового на ней не появлялось: все тот же белый пароход, все тот же мужчина в светлой рубашке с короткими рукавами. «Тоже, наверное, чей-то папа», – думала я.

Есть ли в доме привидения? Возможно. Возможно, и нет. Я еще до конца не решила, верю я в них или нет. Наверное, хотела бы верить. Привидения пугали меня настолько же сильно, насколько притягивали.

У двойняшек была большая книга о привидениях. Каждый раз, приходя к ним в гости, я просила достать эту книгу, и мы листали вместе. Там были фотографии и рисунки привидений и фантомов – жуткие и интересные. После «изучения» этих фотографий я закутывалась с головой в одеяло прежде, чем уснуть. Оставляла только маленькую дырочку для воздуха, через которую приведение точно бы не пролезло.

Иногда я говорила, что больше не буду читать эту страшную книгу. Но любопытство каждый раз пересиливало страх, и я читала ее, стараясь не упустить ни одной детали. Истории о привидениях мне очень нравились – они были такими правдоподобными!

Особенно жуткой и интересной мне казалась история о старинном кладбище, где была одна могила с тяжелым каменным надгробием. Если обойти ее в полночь против часовой стрелки, из-под земли раздастся звон чайной посуды. Я не представляла, кому понадобится тащиться на старое кладбище в полночь и бродить вокруг могилы. Наверное, дело было в колдовстве, как в сказках. Чтобы расколдовать кого-то, нужно было отправиться на кладбище и услышать звон чайной посуды из-под земли…

Еще была история про медиума, который, ради борьбы с призраками, спускался в какой-то подвал. На фотографии медиум выглядел, на удивление, обычно: пухлый, лысый, в очках и костюме, как какой-нибудь учитель или бухгалтер. Он спускался по приставной лестнице в темноту и смотрела вверх.

При мысли о том, что ждет медиума внизу, меня охватывал дикий ужас. Если он не боится, значит, он самый смелый человек на свете. С ним не страшно ничего! А вдруг у нас под полом тоже живет какой-нибудь призрак? Я представила, как лезу туда вместе с медиумом, крепко держа его за руку. Никакая сила в мире не заставит меня ее отпустить! Мы в кромешной темноте…

В книге была история про мальчика, к которому каждую ночь приходил призрак и срывал с него одеяло. Лежа в постели, я старалась как можно крепче сильнее держаться за одеяло, чтобы какой-нибудь призрак его не сорвал. Даже не знаю, что бы со мной стало, если бы такое произошло!

Но, несмотря на страх, я хотела увидеть привидение. В глубине души я надеялась, что привидения существуют. Время от времени я спрашивала себя, готова ли к встрече с ними? Днем мне казалось, что да, а ночью – что нет: «Только не этой ночью!».

Я пыталась представить «природу» привидений – что именно они из себя представляют? Я не могла ответить на этот вопрос точно. «Отпечаток на поверхности пространства» – такое описание предлагала страшная книга. Мне оно нравилось, но казалось неполным.

Вот в колдовство, магию и приметы я не верила, а двойняшки верили. Например, они никогда ничего не подбирали с земли. Однажды я нашла кем-то потерянную плюшевую собачку и хотела забрать ее себе.

– Ты что, вдруг в ней зашит конский волос? Так ведьмы делают, подкидывают вещи с конским волосом, потом люди болеть начинают!

– Ведьм не бывает!

– Бывает! Вот вылезут глаза на лоб, узнаешь!

– Как будто у вас вылезали!

– У нас не вылезали, а вот у одной тетки вылезли. Потом она ребенка своего убила и ничего не помнила!

– Кто вас это рассказал?

– Бабушка.

– А она откуда знает?

– Ей тоже рассказали.

Дальше я спорить не стала. Не захотела обижать глупышек.

Жарким летним днем мы играли у двойняшек в саду. Там были целые заросли мальв, которые я обожала. Они казались настоящим лесом для каких-нибудь маленьких сказочных существ. Может, они уже там поселились, просто мы их не видим, кто знает?

Я думала, что если идти сквозь мальвовый лес, то обязательно придешь куда-нибудь. В какое-нибудь интересное место. Не может такая дорога закончиться ничем. И решила пройти таким путем несмотря на то, что тропинки не было. Да, если бы мама или бабушка близняшек меня увидели, то, скорее всего, отругали бы. Но это ничего, учитывая, что обещает новый путь. Ради такого можно рискнуть.

Когда двойняшки отвлеклись, я встала на четвереньки и поползла по мальвовому лесу. Ползла я на удивление осторожно, не сломав ни один цветок. А когда выбралась, увидела, что около стены летней кухни сидела старуха на скамейке. Прямо на солнце. Мне показалось, что она высохла на солнце и превратилась в мумию – такой у нее был вид.

Я никогда не видела настолько старых людей? Ее лицо напоминало череп, глаза сильно запали, как будто совсем провалились. Но было заметно, что старуха дышала. Совсем тихо, но дышала.

И тут на меня внезапно напал страх. Все разом поблекло. Разгар июля потерял свои краски и стал каким-то серым. Откуда ни возьмись налетел ледяной ветер и скользнул по моей коже. Я почувствовала враждебность и отторжение. Но только на долю секунду.

Потом я снова вернулась в лето. Быстро развернулась и обошла мальвовый лес стороной. Вернувшись, я спросила у близняшек:

– Кто это там у вас сидит около летней кухни?

– А, это прабабушка.

– И сколько ей лет?

– Не знаю, говорит, сто.

Судя по виду старухи, ей вполне могло быть сто лет, а то и двести. Интересно, на что был похож ее голос? Какой звук издают мумии? Мне почему-то представился шорох целлофанового пакета. Но самое главное, тело старухи почти не держало душу. Еще чуть-чуть, и душа улетит и станет свободной.

III

На одной из полок «взрослого» книжного шкафа в папиной комнате я нашла интересную книгу. Там говорилось о том, что физическое тело – наша тюрьма, а мы все – его пленники и заложники. Потерять физическое тело не страшно. Это все равно что подняться на огромную высоту и совсем не бояться. А когда спрыгнешь с нее, на совсем короткий момент будто зависаешь в воздухе. Твоя душа вырывается из тела и освобождается, а тело падает вниз, пустое и бесполезное. Мне страшно понравилась эта идея. Правда, и расставаться с телом пока было страшно.

«…Девушка была готова к процедуре. Ее не пугало то, что результат непредсказуем. Точнее, его может вообще не быть. Она может не вернуться ни в каком виде. Иногда у меня закрадывалась мысль, что это было ее надеждой. Ее грустные глаза не давали в этом усомниться.

Мы шли к Зданию, которое находилось за последней автобусной остановкой. И это была самая унылая автобусная остановка в мире. Скамейка, на которой никто никогда не сидел, куча желтых опавших листьев и дощечка с номерами автобусов. Каждый, кто приезжал сюда, наверное, хотел побыстрее уйти. По крайней мере, тот, у кого было внутреннее зрение.

Стояла солнечная и сухая осень, которой я безумно хотела радоваться, но не могла.

Здание внутри оказалось довольно просторным и даже торжественным. Девушка сказала, что ее знобит, и Врач ответил, что скоро ей вколют Препарат, а его побочное действие – согревать. Девушка слабо улыбнулась – «скорей бы…».

После укола ее поместили в стеклянную коробку, которую называли «камерой» (никто не хотел употреблять слово «гроб»). Она закрыла глаза. Мы надели наушники и ясно и четко услышали ее мысли. Даже нет, не услышали. Будто почувствовали кожей. «Тепло…Побыстрее бы все закончилось…Мне уже жарко…»

В этот момент ее тело стало напоминать мигающую голограмму, которая постепенно начала исчезать. Вот исчезли руки, вот – ноги, вот – верхняя половина лица. Мыслей уже не было слышно. Передавалось лишь ощущение растерянности, испуга, неизвестности. Но только не желания вернуться назад.

Мы довольно долго ходили по Зданию. Оно казалось необитаемыми, но, на самом деле, здесь кипела жизнь. Мы даже слышали чей-то смех. А в подвале сидел Обозреватель и делал свои записи. Кстати, документы и прочие вещи можно было скидывать ему прямо через старый мусоропровод…

Тогда мы не знали об том, что Ученый пытается делать «дубли». Каждая потерянная частица сознания шла в пользу очередного «дубля». Нельзя винить художника за то, что он любит картины больше, чем своих родных. Нельзя винить ученого, что он любит «дубли» своей дочери больше, чем ее саму.

Насколько смешным и безалаберным нам казался Обозреватель, настолько же мудрым и ироничным – Ученый. Он часто оказывался прав и говорил, что многие его за это недолюбливают. Насчет своих «дублей» он не сомневался. Я пыталась доказать, что стоит ему ошибиться один раз, и это перечеркнет все то, насчет чего он был прав.

Но Ученый умел и успокаивать. Когда он говорил, что все просчитал и все контролирует, ему веришь. Что бы он ни говорил, рано или поздно ты с этим соглашаешься. Мы верили ему, и его дочь верила ему. И мы все готовы были простить ему ошибку, случись она…

Ученый видел по нашим лицам, что мы беспокоимся и вот-вот начнем задавать вопросы. Тогда решил начать разговор первым.

– Вы зря думаете, что она- жертва. Поверьте, моя дочь далеко не глупая и никогда не была покорной овечкой. Ее интересовала возможность «дублирования» не меньше, чем меня. Я бы не стал ей угрожать или как-то ей манипулировать. И уж точно я бы не додумался кого-то похищать для своих опытов. Я ведь не дурак.

Каждый раз от сознания дочери Ученого что-то «отслаивалось». Однажды этим чем-то стало увлечение теннисом. Придя в себя и вернувшись домой, она увидела ракетки в коридоре и спросила:

– Я играю в бадминтон?

– В теннис, это ракетки для тенниса.

– Аа…Понятно.

«Принять» эти кусочки сознания мог любой. Ученый не мог объяснить, как это происходит и шутя говорил, что здесь явно не обходится без Бога. На какое расстояние «улетали» кусочки сознания было тоже пока неизвестно, но, по идее, далеко улететь они не могли. Их предел – несколько сотен метров, не более.

Мы были в шоке, когда в кафе встретили одного своего знакомого, который жил неподалеку от Здания. Он рассказал нам о том, как любит играть в теннис и что идет покупать дорогую ракетку.

– Ракетка должна быть продолжением руки, понимаете? Тогда рука не устанет.

Фраза была один в один той, которую произнесла дочь Ученого, когда мы болтали о своих увлечениях. Знакомый даже вскинул брови точь-в-точь, как она, когда говорил слово «понимаете».

Вот и первый найденный «дубль». Мы рассказали об этом Ученому, и он нам поверил. Спросил, как можно заманить парня в Здание, чтобы он мог все уточнить и проверить. В этом плане мы соображали не очень хорошо.

Не знаю, хотела бы я получить кусочек сознания дочери Ученого. Наверное, здорово, когда в твоей голове появляется что-то новое. На что ты до этого даже не обращал внимания, а это оказалось интересным и необычным. В конце концов, процесс «отслаивания» пока не контролировался.

– Я хотел полностью очистить ее сознание от всех наслоений, слой за слоем. Оставить только одну основу, что-то вроде светового пятна, который притягивает куски сознания. Они могут быть любыми, представлять собой что-то вроде винегрета, но основа и ее свет останутся прежними, чтобы к себе ни притянули. Что такое основа и ее ничем неограниченный свет? Вот бы знать…»

«Взрослый» книжный шкаф хранил много интересного. Я думала, что начну читать взрослые книги гораздо позже, но нет, начала уже сейчас. Та, про Ученого, мне очень нравилась. В ней были описаны и другие его эксперименты. Например, обмен времени жизни на стирание воспоминаний. Каждый, кто приходил в Здание и платил деньги, засыпала на год или два, а потом просыпался без травмирующих воспоминаний.

Мне нравилось в этой идее то, что она была хорошо продумана. Воспоминания стирались не полностью, т.е. не оставляли в сознании «белых пятен». Ученый и его помощники меняли только то, как виделись события и люди. После пробуждения никто не задавал вопросов кто он и где находится, он все прекрасно помнил. Но его сознание была абсолютно «чистым», а голова – легкой и без тяжелых мыслей. Наверное, год или два того стоят.

Некоторым людям «вживляли» ложные воспоминания, но здесь тоже все было продумано. Никто не хотел навестить друзей, которых никогда не было, и не скучал по местам, где никогда не был. Просто воспоминания человека становились яркими, значительными. Ему казалось, что у него есть богатый жизненный опыт, и повидал он немало.

«Мы меняем только свет, в которым вы видите события, – говорил Ученый. – Если свет – это не все, то почти все».

Когда я прочитала об этом, то усмехнулась. Мне бы, наверное, пригодилась такая услуга. Я бы хотела изменить некоторые свои воспоминания. Например, о том, как делала всякие глупости.

Однажды, когда я была совсем маленькой, я захотела сделать «бахрому» на тетиных занавесках и сделала ее с помощью больших ножниц. Тетя тогда меня очень ругала, ей казалось, я порезала шторы нарочно. Но у меня и в мыслях не было портить шторы, я только хотела сделать бахрому, и все. Прошло много лет, но я все равно чувствовала себя по-дурацки. Несмотря на то, что тетя давно забыла про этот случай.

Она вообще помнила только то, что важно. Когда надо покормить кур, забрать пальто из химчистки или закончить шить какую-нибудь вещь (она часто шила на заказ). Тетя помнила некоторые события из своего детства, но только веселые и смешные. Может, с ней и происходило только веселое и смешное.

Тетя говорила, что такие книги, как про Ученого, – полная ерунда просто по определению. Потому, что такого в жизни не бывает. А раз не бывает, зачем это читать и забивать себе голову?

Я подумала: «А собирать сплетни про соседей – это полезно?». Тетя знала о своих соседях все: кто с кем живет, у кого послушные или непослушные дети, кто убирается дома каждую неделю, а кто раз в год. Она говорила, что так расширяется кругозор и тренируется память. День прошел зря, если ты не узнал что-то новое. Например, за что соседка из дома выгнала своего мужа? Или почему у соседа из дома справа до утра горел свет?

Странно, что такому любопытному человеку как тетя, были совсем не интересны сны. Она не считала их чем-то важным и не придавала им никакого значения. Если только сон не был похож на жизнь. Однажды ей приснилось, что у нее передохли все куры, и она очень испугалась. Но все обошлось, куры остались живыми-здоровыми.

Как-то она мне рассказала о своем единственном кошмаре за всю жизнь. Как будто она спустилась в подвал за вареньем или компотом, а там погас свет. И из темноты к ней потянулись руки, которые хотели ее утащить. А потом она увидела светящиеся в темноте глаза и узнала старуху, которая умерла несколько лет назад. Тетя проснулась, сказала: «Ночь уйди и сон свой забери», и все.

Мне всегда было интересно узнать, почему есть название для страшных снов – кошмары, но нет названия для грустных снов? Тех, после которых подушка мокрая от слез. Кошмары мне нравились, а вот грустные сны – нет. Но почему-то грустные сны выбрали меня.

Один из таких снов был о том, как будто мне предстояла сложная операция, и вероятность выжить была 50/50. В сне я вышла от врача и пошла к тете, но решила ей ничего не говорить. Если умру – значит, умру, если выживу – значит, выживу, и как будто ничего и не было. Тетя занималась своими обычными делами – мыла посуду и наводила порядок на кухне. Она мне показала новую вазу, в которой стояли цветы. Я сказала, что это чайные розы, хотя была не уверена.

На окнах у тети красовались занавески в красно-белую клеточку, она всегда такие хотела. «Осталось только подобрать под них тюль, – сказала она. – Без тюля совсем не уютно. Да еще и в окна будут заглядывать. Сидишь, обедаешь, а на тебя пялятся!».

Еще тетя начистила металлические ручки шкафчиков и комода, и они блестели. Она радовалась, что у нее образцовая кухня – придет соседка в гости, оценит. «Сама-то убирается раз в год, а то и реже!».

Я слышала все это и думала, что лучше отрублю себе руку, чем расскажу правду. Ну нельзя говорить о смерти в такой красивой кухне! Только не среди красно-белых занавесок и начищенных ручек. Поэтому я пыталась улыбаться и кивать в ответ. А потом сказала, что на красивой кухне нужно готовить только всякие вкусности. Тетя ответила, что испечет вафли и позовет меня. «Я приду, если выживу», – подумала про себя я. И ответила: «Ладно».

Потом я пошла домой. Папы дома не было. Мои книги стояли молча. Я взяла одну из них, со сказами, и попросила хотя бы ненадолго унести меня отсюда. Книга согласилась.

Я попала в зимний город. Была такая сильная метель, что не получалось рассмотреть здания. Виднелись только их очертания – вертикали, уходящие в небо.

Все это я видела из окна небольшой комнаты, спальни. Вместо кроватей там висело три гамака – в каждом углу, кроме одного. «Это потому, что пол слишком холодный и люди слишком бедные», – подумала я. Электрического света в комнате не было, горела свеча. «Как я люблю свечи!».

В гамаках сидели девочки примерно моего возраста. Они поздоровались со мной так, как будто знали меня очень долго. Одна из них сказала, что мне тоже повесят гамак, и я буду ночевать с ними. Такая новость очень меня обрадовала!

Девочки по очереди начали рассказывать, что королева этого города ушла одна в метель, и никто не мог ее найти. Говорили, она хотела найти старую ведьму, но для чего – никто не знал. Когда прошло много времени, а королева не вернулась, ее отправились искать. Нашел ее посреди снежного поля белый конь, взял зубами за волосы и вынес оттуда.

В своем дворце королева пришла в себя. Ей нужна была кровь, чтобы восстановить силы. Только она могла помочь. Кровь взяли у белого коня, который нашел королеву. Выпив, королева сказала, что встретилась с ведьмой, и та ей что-то сказала. «Если тебе это важно, ты вспомнишь», – такими были последние слова ведьмы.

Больше всего на свете я хотела остаться в этой комнате в зимнем городе в метели. Девочки тоже хотели, чтобы я осталась. Я пообещала, что скоро вернусь.

Ненадолго я представила, что осталась в зимнем городе навсегда. Как тогда опустеет без меня моя комната, как одиноко будет книгам! Кто, кроме меня, будет их читать? Папа вообще может их выбросить. Тетя, может быть, отдаст кому-нибудь, но, скорее всего, тоже выбросит…

А однажды мне приснился сон, который был ни страшным, ни грустным. Он был совершенно не похож на те, которые снились мне до этого. Там я впервые увидела трупников. Это были сгорбленные, одетые в лохмотья и вечно пьяные людишки. Или, как бы их назвал папа, бывшие люди. Казалось, они такими и родились. Они возились с трупами, иногда спускались в подвал, где те хранились, поправляли саван или передвигали гробы. И совсем не боялись.

Трупники не боялись и открытых могил. Это те, которые прикрыты прозрачной пластмассой или стеклом, и которые открывают глазам то, что скрывает земля.

Трупников не пугают те могилы, куда кладут тело без гроба, завернутое в саван. Я видела такую однажды внутренним зрением. Вместо памятника над ней стоял огромный камень, а небо было ярко-красным. Такое небо на закате означает ветренную погоду на следующий день.

Тетя говорила, что мы сами пускаем в голову то, что хотим. И если это не уходит, значит, нам это нравится. Я была одновременно согласна и не согласна с этим. Согласна – когда после грустного сна мне было грустно весь день. Тогда я хотела стать кем угодно – да хоть одной из двойняшек, лишь бы грустные сны меня не беспокоили.

И не была согласна, когда любопытство пересиливало страх. Во сне я заглядывала в открытые могилы. Обычно, там ничего не было, кроме мусора. Наши тела после смерти и мусор – одно и то же.

Однажды я рассказала о своих снах двойняшкам. Может, им снятся такие же? Но нет, они даже не помнили своих снов. Если вообще им что-нибудь когда-нибудь снилось. Двойняшки сказали, что меня интересует все «замогильное», вот мне и снится всякая дрянь. И что больше надо думать о жизни. Но жизнь, почему-то, меня мало интересовала. Иногда казалось, что меня в ней мало что держит. Пожалуй, только Суадеде. «Я хочу идти вперед, все дальше и дальше, от одного горизонта к другому».

Иногда, в дождливую погоду, я надевала непромокаемый плащ, усаживалась на забор и сочиняла стихи. Бормотала тихо, себе под нос, чтобы никто не слышал. Мне нравилось, как звучат некоторые слова, поэтому я вставляла их, даже если они не особо подходили по смыслу. Например, мне нравилось слово «небрежный». Давно, когда мне было лет пять, я услышала слово «безбрежный» – оно мне тоже понравилось. И вместо без- я подставила не-. Получилось еще лучше – загадочнее. Я сама не понимала, что значит небрежный. «Наверное тот, у кого нет берега».

Потом я узнала, что небрежный означает невнимательный или вроде того. От этого слово перестало быть настолько таинственным, но нравится не перестало. «Уйдет корабль снежный, ты человек небрежный…». Неважно, что здесь нет смысла. Главное – загадочно и красиво звучит.

Однажды я весь дождь так и просидела на заборе. Когда вечером мимо нашего дома проходила соседка, она спросила:

– Ты кого сегодня караулила?

– Чего?

– Ну, на заборе столько сидела? Кого караулила-то?

– А-а, так… Ждала, когда подружка приедет.

– Понятно. Ты под дождем не сиди – промокнешь, воспаление легких подхватишь. Даже летом можно подхватить.

– Хорошо.

– Папка что ли за тобой не следит?

– Неа.

Я сказала и улыбнулась. Соседка тоже улыбнулась.

– Или ты его не слушаешься?

– Не слушаюсь.

И опять я улыбнулась. И соседка опять улыбнулась и пошла своей дорогой. А я так и осталась сидеть на заборе – из-за темных туч выглянуло солнце. Мое любимое природное явление. Я называла его великим – настолько грандиозным оно мне казалось. Сила, которая победит самую страшную темноту, даже если сама же ее и создала.

Как-то мы с тетей гуляли в центре города и начался сильный дождь, а солнце продолжало ярко светить. Мы с тетей и еще несколькими людьми, спрятались под навесом, и одна маленькая девочка, глядя на небо и дождь, сказала:

– Это слезы Бога.

Мне понравилось это называние больше, чем грибной. Потом, когда я видела дождь при солнце, я вспоминала ту девочку и говорила про себя: «Это слезы Бога». Только не своим голосом, а голосом той девочки – маленьким и писклявым.

Вечером, когда мы пришли к тете домой (я ночевала у нее), спросила:

– Ты веришь в Бога?

– Я верю в СЕБЯ!

– А как ты думаешь, Бог плачет?

– Плачет, когда дети не слушаются и плохо себя ведут.

Я была спокойна на этот счет: я себя вела хорошо. Но тетя так не считала.

– Вот ты упрямишься. Тебе говорят, чтобы ты шапку надела, а ты не слушаешь.

– Ну и что?

– Как что? Уши застудишь, лечи тебя потом. И еще со старшими плохо разговариваешь.

– Так они первые начинают!

– Все равно, старших нужно уважать.

– Даже если они дураки?

– Ну а кто дурак, по-твоему?

– Та тетка из автобуса.

Недавно мы ехали с тетей в автобусе, я ей что-то рассказывала, а тетка, которая сидела рядом, сделала мне замечание. Мол, слишком громко говорю, она своих мыслей не слышит. Я ей ответила: «А у вас мысли есть?».

– Так она же первая начала! И негромко я говорила!

– Вот когда работать будешь, у тебя будет начальник. Он замечание тебе сделает, ты так же ответишь?

– Да, так же.

– Тогда он тебя выгонит с работы.

– Ну и пускай! Если выгонит, значит, он дурак!

– Он-то дурак, а ты на что жить будешь? На какие деньги, раз тебя с работы выгнали?

Я пожала плечами и улыбнулась.

– Вот именно.

Как-то я сказала тете, книги – мои друзья. Она спросила:

– Зачем ты называешь книги друзьями?

В ответ на этот вопрос я тоже улыбнулась и пожала плечами. Но, на самом деле, ответ был другим: книги надежны и никогда не подводят. Они никогда не отвернуться от тебя, а ты можешь не вспоминать о них очень долго. А потом к ним вернуться, и они будут рады. Тете я, конечно, об этом не сказала. Я уже понимала, кому что можно говорить, а кому что – нет. Но тетя так не считала. Ей казалось, что я постоянно маюсь дурью.

– Хочешь научиться шить? Когда я была в твоем возрасте, мы с подружками платья шили. У кого платье было красивее – за той и больше мальчишек бегало. Я шила лучше всех, за мной и бегало больше всех.

– Не нужно мне, чтобы за мной бегали.

– Да дело не в этом. Просто тебе заняться нечем, а так хоть научишься полезному чему-то.

– Шитье – это не для меня. Нужно долго сидеть на месте. И платья я не люблю.

Я не стала говорить, что хотела бы вместо платья мантию с капюшоном. В такой удобно было бы отправляться в путешествия. Она бы защищала от дождя и ветра. Ведь я могу отправиться в путь в любую погоду, в любое время суток. Ничто меня не остановит, наоборот. Если стараются напугать, значит, точно надо идти вперед.

Мысли о будущей, взрослой жизни посещали меня, но не задерживались надолго. Учеба, работа – да кого это волнует? Меня – точно нет. Казалось, о подобных вещах думают только очень скучные люди типа моих одноклассников. Им и думать-то больше не о чем. Они живут в одно время в одной жизни, а я – в разных.

Но все же я понимала, что мне, рано или поздно, придется столкнуться со всякими скучными вещами, которые меня не интересовали. «Ладно, что-нибудь придумаю, придумывать-то я умею».

Мне нравилось, когда к тете заходили ее знакомые попить чай. Тетя никогда не отправляла меня в комнату или на улицу, а разрешала сидеть с ними. Я с удовольствием слушала. В них было много житейской мудрости, которую мне больше негде было подчерпнуть.

– Такая она глупая бабень! Было у нее кафе, и она его похерила. А вчера сидит и рассуждает: «Что это такое, директор приходит и спрашивает, что есть поесть? Директор должен прийти и сказать: «Так, быстро несите сюда!». Уж кому знать, как ни ей! А муж ее бывший ей каждый месяц деньги посылает.

– Детям?

– Дети вымахали давно. Старший сын жениться собрался. Где будут жить, на что – его не волнует. Папа все купит.

– Дочка еще у нее?

– Да, такая же, как она – вся в мамашу. Уезжала по делам, ее одну оставила. А та от своего сопливого дружка залетела. Аборт пришлось делать. Говорила, ребенка хотела оставить. Какой ей ребенок? Мозгов вообще нет.

– За детьми смотреть надо.

– Надо. Так она сама замуж так и выскочила за своего – беременной. Еще неизвестно от кого.

– Ну, она красивая была, у нее поклонников было много.

– И сейчас много. Поклонников не только красоты, но и денег. Так замуж легко выйти, да только нет у нас нормальных. В Большой город надо ехать. Тут она никого не найдет.

Тетина подруга перевела взгляд на меня и заметила, что я внимательно слушаю.

– Ты когда замуж соберешься, тоже жениха себе в Большом городе ищи.

– А я замуж не пойду.

– Как не пойдешь? А дети?

– Я и детей не хочу.

– Я в твоем возрасте тоже не хотела. Думала, живот будут разрезать, боялась. Но вот троих родила.

– Я не боюсь, просто не хочу.

– Старой девой останешься?

– Останусь.

– Маленькая ты еще, ничего не понимаешь.

– Это другие не понимают.

Тетя строго на меня посмотрела. А ее подруга усмехнулась и сказала:

– Может, и другие не понимают. Кто его знает? Знает только бог.

– Я в бога не верю.

– Не веришь? А во что ты веришь?

– Ни во что.

– Это плохо. Надо во что-то верить.

– Зачем?

– Зачем? Если человек ни во что не верит, то живется ему тяжело.

– Мне живется легко.

– Это пока ты ребенок. Вот тебе все и кажется легким. А вырастешь, поймешь, как все сложно. Взрослая жизнь она оооооо какая – ни в сказке сказать. И без веры очень трудно.

– Все равно, не все верят.

– Откуда ты знаешь?

– Я читала.

– Как ты мне моего дедушку напоминаешь! Такой же упрямый был. Из-за этого один и остался, никто его выносить не мог.

– Спорщица великая! – сказал тетя. – Старших уважать надо, а ты споришь.

– Если старший – не значит всегда прав!

– Нет, ну точно мой дедушка!

Слушая рассказы взрослых, я думала, как бы я поступила на их месте? Мои решения мне казались более мудрыми и справедливыми. «Похоже, я знаю больше, чем они. Может, я даже умнее их…». Один раз я так подумала и ухмыльнулась. Тетяспросила:

– Ты чего?

– Да так, ничего. Просто вспомнила кое-что смешное.

– Какой у тебя хороший возраст! Просто живешь, ни о чем не думаешь и смеешься просто так. Смех без причины – признак юности! Ты согласна?

– Согласна!

Но это была неправда. Я вспоминала не только смешное и не думала «ни о чем». Всегда о чем-то, пусть даже не понимала, о чем именно. Так мне даже больше нравилось. Когда все понятно – неинтересно. Или еще хуже – скучно.

Если бы меня спросили: «О чем ты думаешь?», я бы не знала, что ответить. Сказала бы: «Да так, ни о чем». И это было правильно. Пусть лучше считают, что я просто не хочу ему рассказывать и больше вопросов не задают. Вряд ли кому-то по-настоящему интересно, что у меня в голове.

Я прекрасно понимала, как по-дурацки звучал бы рассказ о том, что я люблю сочинять стихи из непонятных слов, например? И о том, что люблю лезть туда, где ничего нет кроме пыли и мусора, как в заброшенном доме? Папа или тетя скорее всего, просто махнули бы рукой и сказали бы в ответ что-то вроде: «Ну что за глупости? Ты что, маленькая? Займись лучше делом!». А двойняшки решили бы, что я спятила.

Что касается моих мыслей, то они не всегда были грустными и тяжелыми. До определенного момента я не знала, что они могут «выжигать» мозг. Или бить по нему. Мои мысли не всегда были против меня самой.

Они уводили меня далеко-далеко, даже дальше, чем путешествия. Туда, куда не добраться, находясь в физическом теле. Как сны с открытыми глазами. Временами я проваливалась в такие «дневные сны» и находилась там подолгу.

В такие моменты я неосознанно начинала делать какие-то жесты или даже произносить слова, причем вслух. Со стороны, наверное, казалось, что я разговариваю с кем-то невидимым. И не только разговариваю, но и реагирую на его слова – качаю или киваю головой, улыбаюсь, закатываю глаза. То есть делаю все то же самое, что во время «нормального» разговора.

Я понимала, что нужно себя контролировать, чтобы не привлекать внимание. Оно мне совершенно не нужно, особенно во время путешествий. Но у меня плохо получалось.

Как-то тетя заметила, что я «веду диалог» и спросила:

– Ты с кем разговариваешь?

– Ни с кем.

– Так себя ведут только сумасшедшие. Вон, свекровь моя, тоже сидела и сама с собой разговаривала. У нее с головой были проблемы. Ты так же хочешь, что ли?

– Но я же сама с собой не говорю. Я просто задумалась и все.

– Увидят, скажут – больная. Позора не оберешься!

– А когда я маленькая была, ты так не говорила!

– Так то маленькая, маленьким все можно.

– Особенно, когда они режут помидоры?

– Особенно, когда они режут помидоры!

Мы вспомнили об одном смешном случае. Когда мне было лет пять, я помогала тете готовить томатный соус. Нужно было порезать 3 кг помидоров, и я порезала все, болтая сама с собой. Даже не заметила, как пролетело время. Тетя была довольна: «Молодец, помогаешь!».

Еще я помогала ей делать грядки. Мне нравилось копаться в земле, пачкаться, а потом мыться начисто. Тетя сажала растения с красивыми названиями «майоран» и «любисток». Мне больше нравилось слово «майоран», а тете – «любисток». Мы спорили, какое название красивее.

«Майоран» вызывал у меня ассоциации с большими кораблями, дальними странами и еще чем-то волшебным и сказочным. А слово «любисток» звучало просто как «лепесток» и ничего мне не говорило.

Под вечер налетало огромное количество комаров. Я терпеть их не могла, а они кусали меня так, будто хотели съесть. Я злилась, расчесывала укусы и говорила:

– Вот бы вообще не было комаров!

– Не будет комаров – не будет птиц. Не будет птиц – не будет лис. Не будет лис – не будет волков!

– Волки лис не едят!

– Кто тебе сказал?

– Прочитала.

– Ну, пускай будет так. Все равно комары для чего-то нужны, раз на свете есть.

– Ты так говоришь потому, что тебя они не кусают!

– А тебя они кусают потому, что у тебя кровь вредная! У всех вредных детей вредная кровать! Давайте, комары, кусайте ее!

Сделав грядки, мы с тетей принялись подписывать таблички. Для каждой грядки – свои. На каждой табличке я, стараясь, выводила названия овощей и зелени. Прилучалось очень красиво и сразу понятно, где что растет. Таблички я старалась расставлять ровно-ровно, чтобы получились аккуратные красивые ряды.

Еще мы с тетей пололи. Мне очень хотелось полоть тяпкой, но тетя мне ее не доверяла. Приходилось вырывать сорняки руками, но это было не так интересно. Тогда я начинала выпрашивать тяпку:

– Вот «тяпнешь» себе по ноге – будешь знать! Знаешь, как это больно? Тут бы и силач заорал!

Выполов все сорняки, мы сгребали их в одну кучу – для кур. Кормить кур было очень весело. Что им ни бросишь – они налетают с огромной скоростью. Я любила чистить рыбу и скармливать курам внутренности. Они клевали их с таким же удовольствием, как и все остальное. «Все-таки куры очень глупые, даже есть их не жалко».

Когда я была маленькой, тетин огород казался мне большим-пребольшим. Я вспоминала, как бегала по нему, и казалось, что земля недалеко от глаз. Потом огород заметно уменьшился, но все равно выглядел уютным.

Выполнив всю работу, мы с тетей садились на лавочку у забора и отдыхали.

– Вот сколько мы всего сделали!

– Ага.

– Привыкай, будет у тебя свой огород, будешь за ним так же ухаживать.

– Зачем мне огород?

– Как зачем? Чтобы овощи выращивать. В магазинах вон как все дорого! А так будет свое.

Я даже не знала, что ответить. Мысль о собственном огороде меня веселила. «У меня – огород? Что, серьезно?».

В гостях у тети я ложилась спать очень поздно. Самым сложным для меня было переждать полночь, когда меня непреодолимо начинало клонить в сон. Но стоило немного потерпеть, и сон как будто «слетал». Каждый раз я проверяла себя, смогу я «пересилить» сон и не уснуть? Обычно, мне это удавалось, и тогда я гордилась собой. Но иногда сон все же одолевал, и я засыпала, а наутро жалела.

Папа говорил, что человек, который поздно ложится и поздно встает – бездельник и вообще ни на что не годится. У него нет никакой работы, он лодырь и совершенно безнадежен. Правда, про тетю он так не говорил. Для нее он делал исключение, чтобы было весьма благосклонно с его стороны. Для меня, например, он бы исключения не сделал. Сам он ложился в 9, а вставал, когда не было и 6-ти? Раньше мне казалось, что так делают все, пока я не узнала, что многие ложатся за полночь.

Стараться не засыпать рано имело для меня особое значение. Ведь я собираюсь отправиться в ночное путешествие, чтобы увидеть черный космос и звезды.

Мне нравилось, что ночью голова работала совсем не так, как днем. Мысли текли по-другому. Несколько ночей подряд я придумывала сказку о собаке, которая родилась на улице. Сначала она жила на пустыре, а потом решила найти себе друга. Она ходила от одного дома к другому и надеялась, что ее кто-нибудь оставит у себя. Но никто не хотел оставлять ее у себя: кому нужна бездомная, беспородная и не очень красивая собака? Как такая может рассчитывать на друга, в ней же нет ничего особенного?

Потом собаку заметил бродяга и предложил пойти с ним. Так они вдвоем и путешествовали, пока не нашли заброшенный дом, в котором стали жить. К их дому приходили другие бездомные собаки – поесть и поиграть. У моей сказки был счастливый конец. Потому, что она была про собаку, а животным я желала только самого лучшего.