Читать онлайн Марейкины истории

Дорогие ребята!

Эта книга написана о семейской староверческой деревне Десятниково. Кто такие «семейские» и почему их так называют?

В XYII веке их предки жили в Московской Руси. В то время церковь стала меняться, равняясь на греческую. Но многие православные люди не приняли этих изменений и бежали за пределы Родины в Речь Посполитую. Через сто лет царица Екатерина II вернула их на Русь и сослала в Сибирь за Байкал заселять целинные земли. Возвращались они семьями, поэтому и называются – «семейские».

С тех пор прошло более трёх веков, но семейские и по сей день хранят древнерусскую православную веру, старинные обряды и обычаи, песни и костюмы. Представляя из себя исключительную ценность для новой цивилизации, самобытная культура семейских Республики Бурятия в мае 2001 года была провозглашена «Шедевром устного и нематериального наследия человечества» и включена в первый список Организации Объединённых Наций по вопросам образования науки и культуры (ЮНЕСКО). А село Десятниково в сентябре 2016 года вошло в «Ассоциацию самых красивых деревень России».

ПОВЕСТЬ О СЕМЕЙСКОЙ ДЕВОЧКЕ

Посвящается маме – Евстифеевой Марфе Осиповне.

1

Марейка – отхончик – последний ребёнок в семье. Хотя она ещё и маленькая, но ей очень нравится слушать старинные песни, петь частушки, а перво-наперво – наряжаться в любимую семейскую одежду!

Мама, когда выходила замуж, то привезла из Тарбагатая в Десятниково, сундук с приданым. Чего в нём только нет! Аж дух захватывает! Широченные сарафаны, обшитые по низу атласными, разноцветными лентами, яркие запоны* и кофты, кашемировые шали с длиннющими кистями и… янтари! В мире нет ничего краше янтаря! Если долго держать в ладони огромную темно-красную бусину, то она словно оживает и пахнет смолой древнего хвойного дерева. С большим янтарём не хочется расставаться ни за что! А есть, малюсенькие, лёгонькие, светло-желтенькие и такие солнечные бусинки, что ими можно играть хоть до вечера! И у Марейки тоже свои янтари. Когда она надевает семейский сарафан, то чувствует себя самой настоящей барышней и важничает – крутится перед зеркалом, натирая щеки румянами.

Сегодня вечером жарко протопили печь – на улице мороз и метель, а в доме уютно и тепло. Сначала все весело и дружно поужинали картошкой с холодцом, потом дети принялись играть в бабки – в раскрашенные кости. А когда надоело, стали веселиться. Старший брат Саша учится играть на гармошке, а Марейка под его музыку до хрипоты напелась частушек. Притопывая в такт плясовой, запевала:

– Мама, глянь-ка у окошко!

Чё на крыше деетца-а-а-а:

Соловей у гармонь играет,

Поросёнок женица- а –а- а!

Мама тут же ответила сильным чистым голосом:

– Ах ты, доча, попляши-и-и!

Твои ножки хороши-и-и!

На твои бы ножки

Хромовы сапожки!

Вот так и пели-плясали до ночи, пока отец не велел:

– Хватит веселиться, пора спать.

Но Саше не хотелось спать, ему не терпелось быстрее научиться играть, а Марейка тем

*Запон – фартук.

более была против спанья, поэтому дети враз закачали головами – нет!

– Мы же так браво поём! – сказала Марейка. – Давай, мама ещё споём!

Но мама ответила:

– Нет, давайте почаюем*, и – спать!

Отец засмеялся:

– Ну, семесюхи**, вам бы только чаевать!

Попили чай, по-деревенски забеленный молоком, потом легли спать. Ночью Саше снилась гармошка, на которой он играет лучше всех в деревне, Марейке – семейский сарафан алее алого, в котором она кружится, а маме – её любимые дети, сытые и здоровые.

2

Десятниково – старинное село; улицы длинные, прямые, а дома, словно пасхальные яйца, раскрашены в яркие цвета. Люсин дом: коричневые бревенчатые стены, ставни и резные наличники – голубые с белыми вставками, а ворота – зелёные. Как она любит вместе с мамой к празднику шоркать дресвой*** уличные стены! Брёвна становятся чистые-пречистые! А потом окатишь избу колодезной водой, и такой она становится чистой и праздничной. Даже пыль с дороги не садится на брёвна – боится испачкать!

Любит Марейка свою деревню больше всего на свете. И когда они с подружками поднимаются на Багульничью гору, что рядом с их улицей, то видят, что избы ютятся вместе, словно котята лежат на дне огромного блюдца, края которого – пологие холмы. Хорошо, когда среди множества изб видишь свой родной дом с красной железной крышей, с вьющимся дымком над высокой трубой!

У избы пять окон, и с улицы она кажется длинной и низкой по сравнению с домом напротив, где живёт дед Павла. Его дом кажется хоромами и, когда светит солнце, то от дома падает тяжёлая и густая тень, застилая свет. Хоть и с улицы Марейкин дом кажется низким, но со двора, когда войдешь через высокие, резные старинные ворота, увидишь иное: холм – пологий вниз, а дом высо-о-кий, чтобы дотянуться до ставень, надо брать длинную-предлинную палку. Крыша дома, где воркуют голуби, ступенькой опускается на крышу сеней, та – на крышу крыльца, ещё ступенька – крыша погреба, вот где можно лазить! Целых четыре крыши, одна под другой!

Но сейчас зима, и на крыше сидеть опасно – скользко, а вот летом можно кататься на корточках с железной крыши дома, спотыкаясь на крыше сеней – там уже пошли доски. Но зимой можно прокатиться с большой горы, что за домом деда Павла, а если туда идти не хочется,

*Чаевать – пить чай. **Семесюхи – семейские женщины. ***Дресва – мелкий речной песок.

то можно прокатиться прямо тут, во дворе, сел – и поехал до самой бани. Не всем ребятишкам так везёт, чтобы горка была прямо в их дворе! Марейке повезло! Ей во всём везёт! Ведь её все любят и жалеют. Когда играют в «Кто успеет!», Марейку садят на большие деревянные санки и толкают с горы. Остальные должны запрыгивать на ходу, вот и выходит: кто успел, тот и сел. Вот смеху бывает! Иногда Марейка съезжает одна, как барыня, но иногда, случается, и придавят её, бедную, – лежит, аж не дышит, бывает, что и заплачет. Тогда брат Гоша жалеет её, потому что она самая маленькая.

Когда во дворе полно снега, то отец сгребает его в большие кучи. Саша впрягается в санки, на которых стоит большой ящик, ящик набивается снегом; Марейка утаптывает, топая ногами и прыгая, и Саша везёт гружённые сани в огород. Марейка сидит сверху. В огороде ящик переворачивают, и теперь Марейка колотит ножками дно ящика. Она одета в голубую плюшевую шубку, сшитую мамой, и так туго перевязана крест-накрест маминой шалью, что крутить головой нет никакой возможности, захочешь повернуться в сторону, а глаза – тырк – в серую шаль! Обидно. Вот уже горы снега перекочевали со двора в огород, где он сгодится, а во дворе всё меньше грязи весной.

Теперь можно отогреть руки в теплушке, здесь зимуют куры, маленькие ягнята, отлученные от маток, чтобы их не затоптали. Теплушка делится на три части: в прихожей стоит старенькая печь, которая постоянно топится, на ней кипит чёрный чугунок, закрытый эмалированной зеленоватой миской, из-под которой вырывается пар, разнося запах вареной картошки в мундирах, здесь же и бачок с подогреваемой водой. Это все для поросят. В другой половине, слева, где небольшое оконце, суетятся разношерстные ягнята: одни чёрные – породы мериносной*, другие – коричневатые, белые – обычные. В третьей части сидят куры.

Когда Марейка переступает через заиндевелый скользкий порог, ягнята быстро подбегают к перегородке, цепляются копытцами за тонкие доски, тянут мордашки кверху, оттопыря острые уши. Тут же загоношились куры. Петя-петух, быстро спрыгнув с насеста, выставляя вперёд круглую грудь, торопливо начинает прохаживаться взад-вперед, криком призывая к порядку. Шум, гам, переполох.

– Но-но! – Марейка, повысив голос, успокаивает всё семейство.

Петух замолкает, пучит красный глаз, напряжённо вздрагивая бородкой. Рассмотрев, что пришла Марейка, успокаивается и начинает чистить свой растрепавшийся хвост.

– То-о-та! – улыбается девочка.

Ягнята яростно стучат в перегородку, думая, что о них забыли. Марейка тут же протягивает им через щели пучок сена, и ягнята хрустят сухой травой, мотая головами и отпихивая друг

*Мериносные – порода овец с тонкой шерстью.

друга мордами.

Входит мама в старой курмушке*, в забрызганных пойлом валенках и выпускает ягнят. Толпясь, и перепрыгивая друг через друга, они торопятся на призывное блеяние своих мам. Суетятся, путаются. Баранухи, отрывисто заблеяв, обнюхивают своих родных кургашеков** и подпускают к вымени. Наступает тишина. Слышно лишь чмоканье, да видно подёргивание коротких хвостиков у маленьких ягнят от счастья быть с мамами.

Коровы греются на солнышке. Прикрыв глаза, жуют, изредка взмахивая хвостами. Зима – не лето: нет зелёных лужаек, нет сочной вольной травы. Зимой один путь: огород – стайка. Старшая сестра Люба говорила, будто раз в год, ночью, коровы говорят человеческим языком, рассказывают, каково им живётся у хозяев. Марейка каждый раз смотрит на корову Зойку и на буруна*** Тольку и думает, как бы услышать, ладно ли им живётся здесь? Но животины жуют себе сено и не выдают тайны. Однажды вечером девочка пробралась в задний двор к стайке и приблизилась к замерзшей продушине, из которой пахнуло назьмом****. Тут она услышала громкое фырканье и так испугалась, что убежала, ни жива, ни мертва. Какой, наверное, у коров густой и трубный голос, когда они говорят по-человечьи. Хоть бы разок услышать, как они говорят: «Мммму-у-у-а-ааа! Ха-ра-шо жы-вём!»

У Марейки теперь все дела сделаны и можно покататься на санках. Лучше пойти в «подзамирало» – это такое место, где, когда катишься вниз с крутого обрывистого лога, то замирает сердце. Здесь особенно интересно кататься.

Сметая снег с одежды веником, чтобы не тащить его в избу, Марейка колотит себя по бокам, по катанкам*****, где повисли сосульки и никак не отрываются, а ноги разъезжаются от налипшего льда. Тузик, Марейкина собака, следит круглыми глазами, навострив ушки, и смешно поворачивает мордашкой. Постучав напоследок затвердевшими валенками, Марейка захлопывает дверь перед носом Тузика. Он ворчит, долго устраивается и наконец, ложится у дверей крыльца на вязаный круг.

Мама уже закончила стряпню. В избе пахнет дымком от дотлевающих углей и подгоревшей метелки, которой заметают горячий пепел в русской печи; запах дыма постепенно изгоняется вон запахом свежеиспеченного хлеба, булочек и калачей.

Когда отпахивались двери, и мама выносила в горницу горячие, посыпанные маком и сахаром, тарки******, клубы мороза врывались в избу, бессильно бились в окна, в стены и таяли в плену тёплого домашнего духа, исходящего от тихонько потрескивающей, доброй, успокаивающей и обогревающей хозяйки-печи. От окон на полу тёплый солнечный свет, от него

*Курмушка – телогрейка. **Кургашки – ягнята. ***Бурун – годовалый телёнок.

****Назём – навоз. *****Катанки – валенки. ******Тарки – ватрушки.

покой и уют, но свет постепенно гаснет, приступает царство тёмного, холодного вечера.

Зима сменяется Весной, Весна – Летом, Лето – Осенью, Осень – опять Зимой. И весь год вмещает в себя толстый настенный календарь. У Марейки – седьмой. Как мало! Вот у бабушки – целых семьдесят! У мамы – сорок. Календари листает Время: плавно, медленно, постоянно, без перерыва, один кончится, другой начинается – так стопки и копятся. Марейка хотела бы прожить большую-большую стопку календарей!

Бабушка говорит, что день прошёл и Слава Богу, а Марейке непонятно. А если она плакала в этот день? Чего-то просила, а ей не дали? Если её обидели сегодня, что уж тут хорошего? Но бабушка прожила долгую жизнь, и ей видней. Она каждый вечер молится перед божницей – кладёт начал*. Стелет под колени подрушник** и кланяется Богу до пола. Она и Марейку научила креститься – два пальца сначала надо приложить ко лбу, затем – к животу, и, наконец, к плечам справа налево, потом – поклониться до половиц. Марейка всё запомнила.

3

Весна. Скоро Пасха Христова. К Пасхе готовились долго – мыли избу изнутри и снаружи, красили яйца, шили наряды. И всё время ели пироги то с луком, то с морковью, то «с молитвой». Ищет Марейка молитву, а в пироге её нет – куда же она подевалась? Бабушка ничего не объясняет, только шепчет: «Царица Небесная, вразуми!»

Наконец-то наступил Светлый праздник. На семь дней Пасхи – семь новых платьев, которые мама сшила, чтобы дарить на Святой неделе.

Людей на улице много, и от этого радостно. Марейка с усердием набивает большие карманы нарядного, ситцевого платьица, гладкими, крашеными луковой кожурой, яйцами.

–– Ни тяни! Оторвёшь карман! – слышит Марейка.

Мама, наряженная в праздничную семейскую одёжу красуется на солнце, и оттого кажется яркой и лучистой. Какая она красивая! Сама словно солнце! Марейка зажмурилась, потом попросила:

– Надо бы ишо яичка, а то они чё-то ломаются.

– Послухай, а ты коло забора не катай и коло камней, а там, где трава мягкая и зелёная. А коли уж разобьётся, надо съись.

– Я уже сёдня ела! Куть-куть-куть! – стала Марейка подзывать кур, кроша им раздавленное яйцо.

– Опять?! – понарошку суровится мама.

– Но курам тоже на Паску надо ись! – в огромных Марейкиных глазах появились слезы.

– Перестань! В праздник плакать грех. Бог по земли ходит! – мама вытерла передником покрасневшее личико дочки.

*Начал – начальные молитвы у семейских. **Подрушник – подушечка для моления.

Тут же новые сандалики быстро-быстро застучали по земле. Не сгибая колен, смешно вытягиваясь вперёд, придерживая растопыренными пальцами тяжёлые карманы, Марейка выбежала на улицу, а перед тем нечаянно коснулась тяжёлой светлой косой высоких, потемневших от времени и дождей, деревянных ворот. Благословилась…

На чисто выметенной улице, возле самого Марейкиного дома, солнце, казалось, святило ещё ярче, щедрыми струями заливая село. «На Пасху солнце играет!» – вспомнила она слова бабушки.

Улица упирается в зелёную гору, дальше колхозное пшеничное поле, а на вершине горы – заросшая высокой травой, глубокая холодная канава. Вода в ней всегда мутная и тяжёлая, и, кажется, она своим густым сумраком поглощает звуки пасхального дня, словно и нет праздника. Но вода не везде такая. Ниже она стекает через глубокий ров к колхозному огороду по деревянным, жёлтым желобам. Здесь она совсем другая – искристая, весёлая, лёгкая, от свежего дерева беловатая, отчего кажется теплее и роднее.

Летом Марейка любит сидеть в желобе, и, загораживая проток, копить воду за спиной; еле удерживаясь красными ладошками за свежие занозистые борта, она в конце концов, скатывается вниз, подгоняемая разыгравшейся водой. Здорово!

Дальше идти по канаве неинтересно: беззубый рот оврага страшно чернеет, а за забором из жердей работают в будни колхозницы – деревенские бабы, которые постоянно кричат до хрипоты ребятне, чтобы те не запружали воду, что им там нечем поливать капусту, что солнце всё сгубит.

Поднимаясь на гору, Марейка улыбается своим подружкам – Ире и Паночке. Паночка – красивая, у неё круглые, чёрные глаза и кудри, чего у Марейки и в помине нет, а ей так иногда хочется, чтобы у неё вились кудри и были круглые чёрные глаза, но ничего не поделаешь, остаётся только вздыхать. Однако можно и запутаться в подругах, если у всех вдруг окажутся одинаковые круглые глаза и кудри! Ире вон еще хуже, она нынче и вовсе прячет лысину под платком – Марейкина старшая сестра Люба стригла-стригла Иру, то один бок короче, то другой, а вышло, что подстригла наголо. Приходила Ирина мама, Любе было стыдно, она сидела, опустив глаза. Впрочем, чего Марейке горевать о кудрях и чёрных глазах, у неё русая коса, толстая и длинная, а глаза зеленовато-коричневые, как у мамы.

Девочки ждали Марейку, они со своими крашеными яйцами уже давно покончили, валялась одна шелуха.

– Покажи, чо принесла? – пристала Ира.

Марейка раздала девочкам по яйцу, не выпуская из рук жёлтенькое.

– А в той руке? – Ира велела показать спрятанное.

– Во! – Марейка раскрыла пальцы и, казалось, яйцо засветилось солнышком.

– А-а-ах! – раздались дружные восторги.

– Ух! Какое бравое-то! Я таких сроду не видала! – прошептала Ира.

– Чем красили? – спросила Паночка, касаясь пальчиком солнечной скорлупы.

– Это Люба удумала! Загодя краску разводила! – рассказывала Марейка, любуясь яйцом.

– Дай, я скачу! – крикнула Ира, видимо, решив так отомстить Любе за наголо стриженую голову.

– Не-е –е! Не дам! Я Любу позову! – закричала Марейка.

– Вали, зови! – крикнула Ира, с силой вырвала яйцо и, чуть наклонясь, бросила его с горы.

Марейка закрыла лицо руками. Яйцо, подпрыгивая, полетело вниз. Девочки – за ним. Камень! Щёлк… – всё. Не склеить, не сшить… Марейка долго собирала белые с желтоватыми прожилками остатки солнышка.

– Кого утворила-то?! – Паночка глядела сквозь прищур длинных-длинных ресниц на расстроенную Иру.

– Я не виновата… эта – камень… – оправдывалась та.

– Не бреши! Ты нарочно хлёстко бросила! – ответила Паночка, сурово глядя на подругу, потом обняла Марейку, успокаивая:

– Не плачь, мы напрок* много таких же накрасим!

–– Угу, – согласилась Марейка, растирая слёзы по лицу.

Яйца было очень жаль. Марейка не отнесла его курам, а съела вместе с солёными слезами, хотя всё время давилась вязким желтком и долго жевала холодный, горьковатый от краски, белок.

Дома, поднявшись по высоким ступеням крыльца, надо пройти длинные сени, прежде чем перешагнёшь высокий порог избы. Гладко крашенные широкие половицы сеней излучают прохладу, и даже окно, выходящее на солнечную улицу, не может впустить столько тепла, которое бы развеяло прохладную тень. Крыльцо же нежится от обилия света, всюду солнечные блики; на крыльце спят и растут во сне котята и цветы. Здесь Марейка любила сидеть, смотреть картинки, рисовать. Сейчас ей, обиженной, ничего не хотелось.

Как всегда на праздник в дом пришли гости, поздравляют всех с Пасхой. На счастье, из Тарбагатая приехала бабушка Елгинья – мамина мама. Она так редко гостит у них! Пришла и с соседней улицы бабушка Устинья – Марейкина крестная. Раньше церквей не было, поэтому Марейку и всех её братьев и сестёр крестил уставщик дед Обсей у себя дома, погружая младенцев с головой в купель ровно по три раза.

*Напрок – на будущий год.

– Баушка! – радостно вскрикнула Марейка и бросилась навстречу.

– Давай, поцалуемся – похристуемся! – проговорила бабушка Елгинья, крепко обнимая любимую внучку.

– Кака бравенька* стала! Садись в серёдку! – гости залюбовались Марейкой, позвали за стол.

Марейка послушно села, опустив руки на колени. Чуть уловимый запах нафталина, исходящий от редко вынимаемых из старинных сундуков семейских нарядов, заполнил комнату.

– Пошто не ешь? Надыть маленечко поись,– сказала бабушка Елгинья, подавая Марейке пирожок. – С черёмухой, ешь!

– Спасибо, – чуть слышно проговорила она, надкусывая пирожок.

– Она у нас да шибко браво поёт! – похвасталась мама дочкой.

– Счас поис, да и споёть, а пошто не? – сказала бабушка Устинья.

– Частушка! – объявила Марейка, вставая из-за стола. Она расправила платьице и запела, приплясывая в такт:

– На качели я качалась,

Под качелию вода.

Бело платье замочила,

Мама розово дала! Эх!

Все захлопали, заулыбались, и Марейке стало радостно и весело. Как любит она петь!

– Ладно. Петь ты умешь, а тепереча скажи – крестик носишь? – строго спросила крестная.

– Во! – Марейка за длинную шёлковую нитку с трудом вытянула из-под жёлтенького платьица медный крестик.

– Ты, доча, умница! А то нонча крестиков не носять. У Бога не верять. А ты, никогда не сымай! И у школу пойдёшь – не сымай! Ангел тебе будеть помогать! – крёстная погладила девочку по голове.

От бабушкиных рук и слов потеплело на сердце, словно сам ангел-хранитель прикоснулся невидимым крылом.

Стол ломился от всевозможных яств: пироги с печенью и черёмухой, вареники с творогом и картошкой, большая сладкая лепешка с резными краями красовалась посередь стола. Сквозь розоватый хворост просвечивало солнце. До того он был тонкий и причудливо изогнутый, что хотелось его хрумкать, бережно ощипывая с концов. Бабушки пили забеленный чай и тихо разговаривали, вспоминая старинную жизнь. Потом бабушка Елгинья с грустью сказала:

– Чижало стало жить у нонешним народи, шибко пьють! А как у Писании** сказано – пьяница да ленивый на единой колеснице! Ох-хо-ох!

*Бравенька – хорошая. **Писание – Библия.

Семейская одёжа делает бабушек похожими на райских птичек – такая она цветная и яркая! Бабушки пели… Тяжёлые кички на старческих головах покачивались и кивали в такт словам, словно жили сами по себе. Марейка смотрела во все глаза и вспоминала, как долго мама завязывает кичку – сначала на голову надевает «рожок» – тёмного цвета шапочку, потом сверху на неё наматывает шаль так, чтобы спереди получалась корона, а сзади свисали бы кисти и концы. Ничего не скажешь – красиво! Ещё одну шаль мама набрасывает на плечи. Эта особо дорогая, расшитая бисером и золотом, отцом подаренная, шаль. Марейке кичку носить ещё рано, зато у неё есть алые атласные ленты и расшитая бисером повязка для волос.

Брошки, пристёгнутые к кофтам, блестели, янтарные бусы тяжёлыми каплями падали вниз, а бабушки сидели и пели. Сходу не поймешь, о чем поется в этих старинных песнях! Разобрать можно лишь начало, потому что оно говорится, а потом слышится одно лишь – «о-о-о-ё-ё-ё!» Как Марейке хочется узнать, что же дальше-то? «Не вейтися, чайки, над мо-ё-рем!» – запевает мама, дальше все подхватывают: «Вам, бедыненькам, не-е-куда сесть». И-и-и полилась, полетела песня, защемило что-то в груди. Дух семейских сквозит в каждом слове, в каждом переливе. Бередит сердце старинное пение. Марейка сидела среди бабушек, вслушиваясь в слова, когда её позвала Люба:

–Э-эй, девка, зайди в куть*! – велела она, махнув рукой: – Покажь тот яичко! – Но Марейка тут же спрятала руки за спину.

– Доставай, бум битца! – сказала Люба и крепко зажала в кулаке биток – яйцо, по которому бьют.

– Нету, съела, – тихо проговорила Марейка, опустив глаза.

– Не бряши! Я знаю, ты их не любишь ись! Кто отобрал? – допытывалась Люба.

– Ирка разбила, – прошептала Марейка на ухо cecтpe.

– Ладно, потом поговорим! – сказала Люба, потому что услышала, что её зовёт мама.

– Марей-ка! Иди играть! – закричали в то же время подружки за окном.

Раз-два! И Марейка на улице.

– Играем в прятти! На золотом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной. Кто ты будешь такой? Говори поскорей, не задерживай добрых и честных людей! Скорей, скорей, скорей! Паночка, голя! – кричит на бегу Ира и прячется.

Перепрыгнув через высокое бревно возле дома одинокой бабки Василисы, Марейка подбежала к недавно привезённому из лесу возу жердей. Забралась на самый верх, свежая кора с липкими комками жёлтой смолы легко отдиралась, заголяя обречённое древо.

– .. .девять, десять! Я иду искать, кто не спрятался, я не виноват!

Марейка заторопилась пролезть в дыру, которую заметила между чёрным дряхлеющим

*Куть – кухня.

забором и большим верхним, свежим стволом. Густой запах погубленных деревьев заглушал даже звуки. Сжавшись в комочек, опустив голову ближе к коленям, Марейка радовалась, что так удачно спряталась – ни за что не найдут! Вдруг она почувствовала, что потревоженная её верхняя жердина стала съезжать вниз. Сжимаясь крепче, она услышала крики: «Задавило!»

Марейка была совершенно здорова, и в упор глядела на жердину, которая могла ударить её по голове. Сердце под жёлтеньким платьицем испуганно билось. Бледное лицо матери склонилось над Марейкой. Потом все: мама, папа, старшая сестра Люба – гладили её, проверяя руки, ноги, голову, целовали, жалели. Вышедшая из ворот бабушка Елгинья качала головой, опираясь на тонкую палку, и удивительно напоминала больную перепуганную птицу. Так подумалось девочке, и она устало закрыла глаза.

Больше в этот день Марейка не играла, она умылась и легла спать в горнице. Широкая деревянная кровать с резными спинками, высокий жёлтый шифоньер, тяжёлый тёмный шкаф и мамин расписной сундук – всё это любила Марейка, здесь она быстро успокаивалась и засыпала. Горница – летняя комната, поэтому в ней нет печки. Зимой здесь замёрзнешь, а летом – просторно и прохладно. Стены и пол расписаны волнистыми узорами – это сохранилось с давних пор. Красиво! Марейка всё время смотрит на эти рисунки и не может насмотреться! Что это за дивные птицы на красных лапках, замерли, изогнув тонкие шеи? Мама говорит, что это петухи, но они совсем не похожи на их Петю-петуха. А эти вьющиеся стебли невиданных растений? Как складно перемежаются цветы, листья и бутоны!

Уличные ставни в горнице никогда не открывались, поэтому даже в самую жару здесь прохладно. Сейчас с высокого потолка, выкрашенного белой краской, доносился шум ливня, падающего на железную крышу. Ветер застучал в окна, омывая ставни ночным дождём.

Марейка уснула быстро, и как не пытался напугать её ночной ветер: и в окно стучал, и на крыше чем-то бряцал, и тучу с дождём пригнал – всё бесполезно! Марейка спала. Мелко-мелко вдруг задрожат реснички, и опять девочка тихо спокойно дышит. Что ж, и Слава Богу! Это он, Марейкин ангел-хранитель, рядом с ней. Это он спас сегодня её, он и сейчас её охраняет. Он светлый, добрый и очень любит Марейку.

4

Она проснулась и сразу же вспомнила вчерашний день. Как жалко, что уехала бабушка Елгинья! Теперь, наверное, приедет только на Троицу, или они с мамой к ней в гости поедут, а может, все вместе поедут в лес кумиться*.

*Кумиться – обряд на Троицу, когда родные обмениваются крестиками, роднятся во Христе.

Марейка любит бывать у бабушки. Сначала они с мамой поедут на попутке до Тарбагатая, а потом долго-долго будут брести по деревне до Банновой улицы, которая находится аж «за камушком».

У бабушки в доме уютно и чисто: на зеркалах висят расшитые птицами рушники*, повсюду на стенах – подушечки и карманы, присборенные синими и красными лентами, на полу вязаные круги. А самое сокровенное – бабушкин сундук, в котором лежит длинный самотканый пояс, на ощупь – жёсткий – весь в узорах, рядом цветастые рубахи, сарафаны, шали, пахнущие нафталином, и янтарные бусы. Как хочется подольше порыться в сундуке, примерить на себя семейскую одёжу, поиграть бусами!

На стене висит портрет дедушки. Марейка его никогда не видела, он умер, когда Марейкина мама была такая же, как она сейчас. У него черная борода и серьёзные глаза. Какой он был, её дедушка Осип?

Троица – торжество Духа Свята! А и праздник Русской Берёзки. Все листочки в лесу распустятся, и наступит лето. Последнее лето перед школой! Бабушка рассказывала, что в день Троицы Бог послал на землю Святой Дух, и поэтому, если Святой Дух сойдёт на кого-нибудь, тот человек становится любимым у Бога. Но это надо заслужить.

На Троицу дом украшается зеленью. Они с Любой пойдут в лес и нарвут веточки берёзки, чтобы поставить по углам в избе и горнице.

Приятным лесным запахом заполнится дом! Берёзка – кумушка! Поэтому, когда придут гости, то все будут кумиться – меняться крестиками, есть яишню, пироги и лепёшки, потом петь песни, а Марейка станет плясать под гармошку! Ведь Саша так задорно научился играть плясовую! Она споет свою любимую частушку:

– Я семейскою была,

Я семейской буду!

Свой семейский сарахван

Сроду не забуду! Э-эх!

Марейка спрыгнула с кровати и тут же пропела, покружилась, потом рассмеялась, глядя в зеркало.

Как приятно утром выбежать из сонной горницы во двор, где солнышко уже нагрело широкие половицы крыльца, и посидеть, погладить, мягкие уши Тузика, поглядеть на вечно гордящегося чем-то петуха, на пятнистых котят, игривых, тёплых, царапающихся. Протянуть ладони, руки к солнцу, к заспанным глазам, к спутанным вялым струям волос.

– Цы-ы-ы-ып, цыпцыпцып-цыпцып! —расставив руки, бабушка пытается обманом выманить шустрых кур, проникших каким-то чудом в огород, к недавно засеянным грядам.

*Рушники – полотенца.

– 

Кы-ы-ышшш! – чёрный ком земли летит под перепуганное кудахтанье.

Наконец, куры под надзором петуха затихают и принимаются чистить пёрышки.

В тени, возле забора, зеленеет застенчивая молодая крапива. Сидеть, глядя на утренний мир, так хорошо, но… вечно сидеть не будешь. Надо идти в дом.

Сегодня воскресенье. К брату Гоше пришли друзья Володя и Паша. Уселись на кухне, хохочут, обсуждают, что случилось вчера вечером. А вчера вечером была драка возле качелей на горе. Парни пили вино и храбрились друг перед другом. Марейка видела, как у Гоши текла кровь изо рта. Что здесь смешного? Это грустно и больно. Принесли из погреба грибы, огурцы, едят и смеются. Гоша взял Марейку к себе на колени, он любит её и жалеет, она ведь самая маленькая. От брата пахнет вином, и Марейка незаметно убегает подальше. Гоша учится в городе, теперь у него есть девушка. Марейка видела её – тоненькую, с длинными волосами. Какая она, интересно, – добрая?

Отец постоянно говорит Гоше, чтобы он не пил вина, ведь семейские никогда не пьянствовали. Гоша смеётся и соглашается. Он такой красивый: волосы – каштановыми кольцами, зелёные добрые глаза и улыбка самая лучшая на свете. Марейка считает, что он её больше всех любит, конечно, после мамы. Один раз Марейка, когда все обедали, села на корточки в маленьком коридоре, соединяющем зал с кухнею, и загадала: кто с ней заговорит, тот больше всех её и любит. Все проходили мимо, и никто, кроме Гоши, её не пожалел. Марейка тоже любила и жалела брата, и совсем не хотела, чтобы он умер от вина. А ведь отец ругался: мол, помрёшь от вина. Бабушка же говорила, что пьют ленивые. Значит, брат ленивый? Но это неправда! Гоша любит работать! Просто они, молодые парни, пьют, потому что так развлекаются, так радуются жизни. Хотя какая радость в вине?! Вино так противно пахнет! Лучше пойти погулять или съесть конфетку!

По другую сторону речки, возле магазина есть глубокий отрывистый ров. Он лежит у подножия плешивой горы Плешухи. И если посмотреть вверх, то эта гора напоминает согнутую спину огромного рыжего великана-зверя, уснувшего в своё, каменное, медленное, отличное от человеческого, время. Казалось, зверь живёт, движется по своим великанским временным меркам. Вот это каменное чудище поднимет лапу, другую, голову, но, наверное, только Марейкины прапрапраправнуки увидят это и подумают, что так было всегда. На спине у чудища прорыли ямы и берут оттуда гравий, чтобы засыпать па улицах грязь. На брюхе чудища – лес, вечно спрятанный от солнца, тёмный и страшный. Сюда девочки не ходили никогда. А на Плешихе ты как на ладони – все тебя из деревни видят, – не страшно, но опять же, и костёр не зажечь.

Подруги любили ходить ранней весной в другое место – за канаву, где уютном ложке зеленеют и цветут кусты вербы, а под ними распускаются и первые подснежники. Девочки идут к вербе, утопая в высоком водянистом снегу, чтобы надышаться весной. Вербушка, верба! Тонкая, гибкая, чуткая, первая тянется к весне, первая чувствует перемену. От вербы идут дальше, еле вытягивая ноги из вязкого глубокого снега, идут за колхозный огород, к логу. Там сосны, там тихо, спокойно. Дым от костра пропитывает весенний дух, и всё вокруг удивительно хорошо. Туго набитый чистый снег в котелке над костром тает, из белого становится бесцветным и, наконец, постепенно превращается в воду. Перемазанные чёрной от углей картошкой, но довольные, девочки спешат домой.

Шагая из магазина с пакетом конфет, Марейке захотелось в лес, к костру. Но сейчас никого не дозовёшься, и потом, когда снег, тогда интересней – воду в гору нести не надо. Сейчас другие дела. Завтра пасти телят.

Телят пасут по очереди, от дома к дому. Надо вставать рано-рано, сразу за коровами и телят погонят, а пастух собирает коров на ранней зорьке. Пасти вообще-то не интересно, но если редко, то можно. Брат Саша всегда что-нибудь придумает. Будем играть или в слова, или загадки загадывать, например, такие: в том доме живут – старик, две дочки и есть собака. Надо отгадать, кто это такие: если трудно, то можно спросить: на какой улице: на нашей – Баргузе или в Барахолке, или на Трахту, или в Богатом крае, или в Аргуне? Улицы так раньше назывались, теперь они называются по-другому: Первомайская, Кирова, Ленина, но их никто так не называет, только пишут на конвертах, а называют по-старому. Есть еще такая загадка, её никто не может отгадать, конечно, кроме мамы: «На небе есть, на земле нету, у бабы – две, у девки – нету. У барана – впереди, у собаки – всереди». А это просто буква «б»!

Телят погоним к плоткам – деревянным настилам у оврага, там трава сочная, густая. Надо будет прогнать вдоль колхозного огорода по лесу, где трава блеклая, кучерявая, мелкая, усеянная малиновыми кружочками чабреца. Почему запах этой травы навевает грусть?

Пока туда-сюда прогонишь, так и время пройдёт до обеда. Потом к речке, поить телят. Тут они бегут с горы, задрав хвосты, взбрыкивая, брызгают из-под копыт комьями земли, ревут что есть мочи. Это – к ненастью, так говорила бабушка. Пьют не сразу, успокаиваются, отдёргивая влажные, обтянутые упругой кожицей, носы от холодного ручейка. Когда напьются, телят сгоняют в загон, в тень. Пастухи идут на обед. Жарко. Ноги преют в тяжёлых сапогах, а с утра надетые куртки сброшены и теперь болтаются вниз рукавами, повязанные на бёдрах. После обеда отдых, пойдут пасти другие. Свежий борщ, зеленый лук, чёрный хлеб – вкуснота! Теперь можно полежать в застени*, а вечером на песок. Где узенькая речка, изгибаясь, уходит вниз по течению, там песок – это высокая крутая гора из крупного жёлтого песка. Дорога наверху,

*Застень – тень.

отрываясь резко вниз, повисла над кручей, но можно, если осторожно, не повредив ласточкиных гнёзд, сесть и съехать по обрыву вниз, к речке. Это совсем не то, что с ледяной горки! Это пе-сок! Вжик и у-у-ух! Потом, конечно, умыться надо!

С утра пасти лучше, время быстрее проходит, и потом, после обеда жарко, а вечером – комары. И вечером же надо вовремя согнать телят, напоить их и – по домам. Надо, чтобы телята не успели встретиться с коровами, иначе высосут молоко, а пастухов хозяева разнесут на клочки. Поэтому надо пригнать вовремя. Вот сестра Люба всегда смотрит на противоположную гору, где пасутся телята с Тракта, если они сгоняют, так и мы начинаем сгонять. А вдруг они тоже на нас смотрят? Тогда лучше смотреть на часы.

Коров пасут на калтусе – на далёком сыром лугу, и в стаде обязательно есть пороз – огромный бык, который все время ревёт, склонив лобастую голову, и норовит всех забодать. Он такой страшный! Все его боятся, а дети – особенно.

Марейка пришла, когда пьяные парни расходились, только Паша остался и громко что-то говорил, размахивая руками, кажется, он уговаривал Гошу пойти с ним, или же просил гитару. Марейка смотрела на него и думала: «Почему пьяные ничего не понимают? Лучше б он шёл спать, чтобы быстрее протрезветь!»

5

Сегодня мама шьёт белый фартук для Марейки. До школы ещё далеко, но потом может быть и некогда. А если говорить честно, то это выклянчила Марейка – в школу надо готовиться заранее. Фартук с бахромой и белый-белый. Старинная ножная машинка в виде узкого ящика: надо плавно нажимать педаль, тогда иголка слушается и строчка получается правильная. Колесо

внизу справа ходит туда-сюда, туда-сюда, аж в глазах рябит. Рядом на низком окошке герани недовольно качают головами и, когда машинка стучит, вздрагивают и снова царственно умолкают, с тоскою глядя на одну и ту же картину за окном: крупный дождь шлёпает в широкую лужу. На улице грязно, пусто, редко прошмыгнёт кто-нибудь, укрытый дождевиком – один нос торчит, и опять тихо, только дождь: кап-кап-кап-кап-кап.

Если же проедет машина, то это целое событие! Дрожат стёкла, трещит маленькое радио, а за окном в движение приходит вся широкая лужа: переполняясь, она волнами подходит к забрызганным брёвнам избы, проливается ручейками во двор, и долго ещё будет успокаивать её дождь: кап-кап-кап-кап-кап.

И опять сонно, тихо. В доме стучит машинка. Марейка смотрит на маму, на нежный, милый овал лица и спрашивает:

– Мама, а мне придано* ты када шить будешь?

*Придано – приданое невесты.

Мама обрывает зубами крепкую нить и, качая головой, улыбается. Все смеются. Но что же здесь смешного? Ко всему надо готовиться заранее.

Приходит с улицы отец и говорит, что как земля подсохнет после дождя, так они поедут в лес заготавливать дрова на зиму. Марейку брат Гоша и отец берут с собой всегда.

Гоша пилит деревья «Дружбой» – бензопилой, она тяжёлая и может вжикать на разные голоса: то тонко и пронзительно, то спотыкается, как буксующий, увязший трактор. Пила новая, далеко пахнет бензином и блестит зелёным боком, когда Гоша приподнимает её двумя руками. Он закусывает губу, напряжённо сводит брови и наклоняется всё ниже с пилой, режущей ствол дерева, как нож масло. Дерево падает, жалобно плача и сотрясая округу. Отец рубит сучья,

раздирая руками запутавшиеся ветки – готовит бревно к распилке на чурки. Марейка наблюдает за всеми и помогает маме варить чай и суп. Чай из брусничника, суп из баранины. Все довольные, а Марейка больше всех, – ей Гоша принёс жарки и мягкое, радужное пёрышко рябчика. Вот так подарок! Хрупкие жарки повесили нежные головки – их надо в воду, а пока можно завернуть в мокрую тряпку и положить в тенёк. Марейке очень хочется их сберечь! Цветы-солнышки! Ей жалко сорванные цветы.

Комаров в лесу много, так и пищат, и жалят. Марейка протягивает руку – кусай! Комар долго мостится, наконец, уселся, опустил вниз хоботок, брюшко приосанил и пошёл наливаться краснотой. Марейке больно, она терпит, сколько может, потом смахивает комара. А к вечеру они совсем одолевают. Через голяшки в сапоги пробираются! Гоша разводит дымокуры – дым сплошной, комарам это не нравится, и они, гудя, улетают.