Читать онлайн Кто здесь? Эффект ощущаемого присутствия с точки зрения науки

1

Сгущение воздуха

Интервью подходит к концу. Мы разговариваем уже больше часа. Я поднимаю глаза от записей и смотрю на молодого человека, сидящего напротив.

– Прежде чем мы закончим, может быть, вы хотите описать что-нибудь упущенное? О чем мы еще не говорили, но должны? – спрашиваю я.

– Да вроде ничего такого. Думаю, мы уже обо всем поговорили, – отвечает он. – То есть если не считать вопроса о присутствии.

– Вопроса о присутствии… – я оглядываюсь и возвращаюсь к своим заметкам.

Он выдерживает паузу в несколько секунд и продолжает:

– Да, когда они тут, я чувствую их. Голоса.

– Что – даже когда они не говорят? – спрашиваю я.

– Да, тут, прямо рядом со мной. Как будто кто-то стоит за моей спиной и смотрит через плечо.

Алекс слышит четыре разных голоса, которые не слышат другие люди. Он слышит их, сколько себя помнит. Они разговаривают с ним каждый день. Об этом и идет речь в нашей беседе: как часто он слышит голоса, как они звучат и что он при этом чувствует. Один из голосов раздается почти непрерывно. Он кричит, упрашивает, критикует и угрожает; это постоянная угроза в жизни Алекса. Когда я впервые беседовал с этим пациентом почти тремя годами ранее, я спросил его, что говорит голос в данный момент. Голос предлагал Алексу бросить в меня ручки, лежавшие на столе (он не подчинился). Думаю, я тогда легко отделался.

По словам Алекса, голос, который он слышит почти постоянно, раздается совсем рядом – справа за ухом. «Знаете, когда кажется, что за тобой кто-то наблюдает? Примерно так», – объясняет он. Я пытаюсь представить, на что это похоже. Рядом с вами всегда присутствует несколько голосов. Комментируют всё, что вы делаете, оспаривают ваши действия, ваши решения – и даже ваши мысли. На предыдущей неделе другая пациентка сказала мне, что ее голоса похожи на «реальную маленькую банду макемов[4], все время говорящих о тебе». Ей казалось, что они всегда поджидают ее возле дома, что-то замышляя.

– Если они говорят большую часть времени, может быть, вы просто привыкли к их присутствию? – спрашиваю я Алекса. – Словно ждете, что они что-то скажут, даже когда вы их не слышите?

– Ну да, но дело не только в этом, – отвечает он. Алекс делает паузу, обдумывая, как лучше объяснить. – Утром, когда я просыпаюсь, кажется, мне выпадает краткий миг покоя, а потом они заставляют меня вскочить, и я вспоминаю, что они тут.

– И что вы чувствуете при этом?

– Это ужасно, правда. – Он передергивает плечами. – Понимаете, я знаю, что некоторые из них нормальные. Но все равно не хочется, чтобы они были рядом все время. От этого мне просто… жутковато.

Я провожу интервью с Алексом уже в третий раз. Он принимает участие в исследовании, которое мы проводим совместно с Национальной службой здравоохранения Великобритании (NHS), пытаясь больше узнать о голосах и о том, как они могут меняться со временем в восприятии людей, которые их слышат. Под голосами я имею в виду слуховые вербальные галлюцинации – когда пациенты слышат то, чего не слышат другие (большинство людей обычно ассоциируют такие ощущения с шизофренией). О слуховых галлюцинациях сообщают примерно 75 % людей с диагнозом «шизофрения», а в целом голоса в какой-то момент жизни слышат от 5 до 15 % взрослых[5]. Последний показатель может удивить, но когда вы начинаете расспрашивать людей о необычных переживаниях, которые они, возможно, испытывали – окрик по имени, ночные видения, странный сон, похожий на предупреждение, – то многие из них могут описать как минимум нечто подобное, а некоторые сталкивались с такими явлениями не один раз. Когда люди рассказывают вам о таких вещах, они зачастую делают это тихо и осторожно. Кто-то просто рад узнать, что он такой не один.

Не все слышат такие голоса, как Алекс. Он пользуется услугами службы раннего вмешательства при психозах (EIP) Национальной системы здравоохранения (NHS), в которую люди обращаются, когда у них впервые начинают проявляться частые признаки психоза. Психоз предполагает отрыв от реальности, когда сложно и даже невозможно отличить реальное от нереального, а ощущение тревоги и дезориентации нарастает многократно. У людей, страдающих психозом, возникают галлюцинации, связанные с различными чувствами – слухом, обонянием, зрением и так далее. Нередко меняется и их мышление: они могут запереться в своем доме или квартире, опасаясь заговора с целью похищения; могут верить, что им что-то имплантировали в мозг, или считать, что мир вокруг них каким-то образом изменился. Навязчивые необычные представления такого рода часто называют бредом; довольно часто они сопутствуют галлюцинациям, возникающим у человека в состоянии психоза. Все участники этого исследования обращаются в EIP, чтобы справляться со своими переживаниями. Тем не менее далеко не всем из них поставлен диагноз «шизофрения», на самом деле у большинства людей на этом этапе такое заболевание не выявлено. Психоз может возникать по разным причинам. Он может развиться у людей с такими заболеваниями, как биполярное расстройство, депрессия, тревожное расстройство и посттравматическое стрессовое расстройство; его могут спровоцировать наркотики, алкоголь, сильный стресс и недостаток сна.

Когда я впервые встретился с Алексом, он все еще пытался осмыслить тот факт, что слышит голоса. Многие поначалу не понимают, что другие люди могут их не слышать; особенно много времени на осознание этого факта требуется молодым, если это происходит у них уже длительное время. Алексу немного за двадцать, и на мой вопрос он отвечает, что это началось как минимум в начальной школе. По его утверждению, сначала появились два голоса – мужской и женский. Потом голосов стало четыре, но он затрудняется вспомнить, когда именно это произошло. Алекс не может точно сказать, когда понял, что слышит голоса; он стал осознавать это за год или два до нашего первого разговора. Тогда он рассказал об этом родителям, которые встревожились и убедили его пойти к психотерапевту, затем обратиться в кризисную группу, а потом связаться с людьми из службы EIP.

Мы с Алексом встречаемся в старой психиатрической больнице, которая выглядит пугающе готично и странно – буквально последнее место, куда бы вы хотели попасть, если бы оказались в беде. Многие старые здания NHS сейчас проданы под жилье, но это почему-то уцелело. Обстановка внутри более современная и действительно похожа на больничную, но по-своему настораживает и вызывает тревогу. Здесь все обработано моющими средствами, вокруг мебель с закругленными краями, дверные ручки отсутствуют и интерьеры комнат напоминают отсеки космического корабля из сериала «Звездный путь» 1980-х гг., только без соответствующего оснащения. Алекс не находится тут на стационарном лечении, нам просто удалось получить одну из комнат для работы. Это типичный случай для большинства участников наших исследований: переживания угнетают и мучают их, но в целом они справляются с ними и дома в обычном социальном окружении. В стационарном отделении они оказываются только в том случае, если их состояние резко ухудшается и они не могут сами справиться с этим, находясь вне больницы.

Существует множество стереотипных представлений о голосах в голове, и поэтому люди не торопятся о них рассказывать. Никто не хочет, чтобы его сочли сумасшедшим или опасным. Если кто-то и спрашивает о голосах, то это чаще всего врач, который определяет, как следует работать с пациентом (то есть какие услуги ему предложить), какие лекарства назначить (если они требуются) и нужно ли начинать процесс терапии. В некоторых случаях бывает важно оценить риск самоповреждений или самоубийства. И если время ограничено или контакт с пациентом установить сложно, то стоит отказаться от одних вопросов в пользу других.

Поскольку наши интервью проводятся в рамках научных исследований, при встречах с людьми вроде Алекса я могу позволить себе роскошь не ограничивать себя во времени. Мы даем людям возможность говорить столько, сколько им нужно, и, как правило, задаем больше вопросов о непосредственном субъективном переживании голосов; это иногда называется внутренней феноменологией пациента. Я не практикующий врач – я исследователь и преподаватель, получивший психологическое образование, но не обладающий достаточной квалификацией, чтобы определять лечение или назначать лекарства. Моя задача – всего лишь попытаться лучше понять, на что похож этот опыт.

Когда я беседую с Алексом во второй раз, мы обсуждаем некоторые различия между голосами, которые он слышит. Их по-прежнему четыре, в действительности говорят всего два. Один – сердитый, властный мужской голос; он принадлежит кому-то среднего возраста и звучит почти постоянно. Другой – женский, причем женщина эта чуть старше Алекса и кажется более благожелательной. Она часто спорит с мужским голосом и может защищать моего собеседника от насмешек и обвинений. Впрочем, по словам Алекса, она тоже иногда пытается им манипулировать – и бывает трудно понять, чего она добивается. Эти голоса могут говорить одно, а подразумевать другое; они могут быть саркастичными или неискренними – несмотря на то что в конечном итоге, кроме слов, иных способов воздействия у них нет. Когда я спрашиваю, не напоминают ли эти голоса кого-нибудь из знакомых, Алекс пожимает плечами. Он не раз обсуждал этот вопрос со своим терапевтом, пробовал «примерять» их к разным людям, пытался сопоставлять слова и лица. Но эти голоса не указывают на его прошлую жизнь и людей, с которыми он в ней сталкивался, – во всяком случае, полного совпадения нет. Даже если это и знакомые люди, то они претерпели какую-то глубокую и сложную трансформацию, словно прошли через комнату с кривыми зеркалами.

Также во время второго интервью с Алексом мы обсуждаем более широкую картину: что еще может происходить с ним. До сих пор мы уделяли основное внимание голосам, но важно учитывать, с чем еще может сталкиваться человек в такой ситуации. Когда люди начинают слышать голоса, они пытаются найти объяснения происходящему. Каким образом голоса могут исходить от стен или комментировать мысли? Соседи, технические устройства, шпионы, даже духи – все они становятся возможными кандидатами. Голоса меняют призму, сквозь которую люди смотрят на реальный мир; они объявляют (иногда буквально) о существенных изменениях во Вселенной. Каждый раз, когда они говорят, это напоминает вам, что они сейчас здесь, с вами, и тот мир, который, как вам казалось, существовал, больше не существует. Они могут предостерегать вас от попыток объяснить это другим: скажут, что это бессмысленно или вызовет у людей тревогу. Лучше держать этот новый мир при себе.

Однако и в этом мире есть лакуны; есть вещи, которые вы по-прежнему не можете объяснить. В этих лакунах – в качестве ответа на такую неопределенность – развиваются новые идеи, которые лучше вписываются в рамки нового мира. Возможно, вам покажется, что голоса могут быть правы и они знают то, чего не знаете вы. Или, возможно, вы сочтете обоснованными какие-то другие свои подозрения и начнете искать в доме жучки и скрытые камеры. Может быть, вам не кажется правильным ни то ни другое объяснение, зато вы чувствуете себя как-то иначе, ощущаете, что вы – особенный. Не обязательно в каком-то грандиозном смысле (в клинике EIP меньше мессий, чем можно предположить), но в скромном, едва уловимом проявлении, словно ваш центр тяжести слегка смещен, равновесие нарушено и вас тянет вперед – тревожный намек на побуждение и импульс. Эти голоса здесь ради вас – и вы избранный.

Во время нашей второй встречи Алекс пытается описать подобное ощущение. Это происходит в конце беседы, и он явно не решается поделиться такими переживаниями. Даже после всех разговоров о бесплотных голосах это нечто более личное – что, вероятно, и делает его еще более уязвимым перед возможностью неверного толкования. Наверное, он думает, что его слова покажутся еще более безумными.

Он описывает ощущение, что, помимо всего прочего, кто-то или что-то дергает его за ниточки. Кто-то организует все в его жизни, посылает голоса в ответ на какие-то прегрешения. Все они направлены на достижение определенной цели, которая составляет часть какого-то великого плана или замысла. И Алекс, даже если не вполне смирился с этим, принимает такую идею. Это его успокаивает: по крайней мере, кто-то контролирует ситуацию.

К третьему нашему разговору голоса Алекса не сильно изменились, хотя голос сердитого мужчины теперь стал тише и отдалился. Раньше он время от времени «сверялся» с женским голосом, но теперь это происходит реже. В ответ на мой вопрос Алекс рассказывает, что сейчас он по ощущениям гораздо лучше контролирует происходящее, – мой собеседник связывает это с тесной работой со своим психотерапевтом, клиническим психологом из местной организации NHS.

В конечном итоге мы переходим к обсуждению ощущения присутствия. В конце третьего и последнего интервью в рамках нашего исследования возникла тема голоса, который можно почувствовать, но не услышать. Ранее пациент упоминал об этом вскользь, без подробностей. Втайне я испытываю облегчение, когда он возвращается к этому вопросу в конце разговора: мне хотелось понять эту ситуацию правильно (или, по крайней мере, несколько лучше). В результате мое любопытство разгорается еще больше. Беззвучный голос; присутствие само по себе.

«Лучше всего я могу описать это как "мурашки по коже" – чувствуешь их сзади на шее, – говорит мой собеседник. – Я даже не пытаюсь рассказать об этом во время бесед с психотерапевтом, настолько это странно. Я думал, такого ни у кого нет. Вот узнаешь о том, сколько людей слышат голоса, и это помогает – но все кажется просто странным. Я даже не знаю толком, как это описать».

При этом он качает головой. Как описать голос, если его не слышишь, а лишь ощущаешь его присутствие? Алекс попытался, но было ясно, что он не удовлетворен своим описанием.

Для моего собеседника близость голосов не была комфортной: наличие голоса рядом не похоже на желанное присутствие друга детства или регулярное появление соседа. Это больше походило на явление призрака, какого-то неуправляемого духа, прицепившегося к личности Алекса. Мне было интересно, останется ли такое ощущение присутствия голоса навсегда. Если голос просто находится рядом, даже когда почти перестал говорить, сохранится ли ощущение, что кто-то здесь есть? Словно этот кто-то постоянно заглядывает вам через плечо или стоит слишком близко?

На этом мы с ним и остановились; это было последнее, о чем он пытался рассказать, помимо всего прочего. Мы перешли от голосов к грандиозным планам и к безмолвному присутствию. Это последнее ощущение было самым тяжелым, самым странным, самым тревожным. Именно здесь слова у Алекса внезапно просто закончились.

На самом деле я уже слышал, как об этом рассказывали раньше.

В конференц-зале светло и просторно. Здесь царит суета; одни люди шумно приветствуют друг друга – они явно знакомы, другие скромно стоят в сторонке и ждут, пока с ними заговорят. Я отношусь к последним и сажусь недалеко от двери, спиной к стене. Напротив меня оказывается молодой человек с аккуратной бородкой и волосами торчком. У него мощные накачанные руки, на стуле он сидит наклонившись вперед, словно готов вскочить в любой момент, а равновесие удерживает лишь кончиками пальцев ног. Как и я, он пока толком ни с кем не разговаривает, только улыбается, здоровается и изредка задает вопросы.

Я преимущественно помалкиваю, потому что я тут новенький. Я провожу научные исследования в рамках постдокторантуры – это часть академической карьеры, которая идет сразу после получения ученой степени, но до перехода на постоянную должность, например преподавателя. Моя диссертация была посвящена аутизму, и я заинтересовался проблемами языка и разума: как мы разговариваем сами с собой и как это может влиять на наше мышление и психическое здоровье. Поэтому меня заинтриговал новый проект Даремского университета «Слышание голосов» – эта инициатива, финансируемая благотворительным фондом Wellcome Trust, направлена на более глубокое изучение слуховых галлюцинаций. Проект привлек мое внимание тем, что исследования предполагалось вести нетрадиционным способом – опираясь на идеи и методы из разных областей, привлекая не только психологов или психиатров, но и, например, специалистов по философии и религиоведению. В студенческие годы я немного изучал философию, и мне хотелось посмотреть, как это будет работать на практике.

Когда все расселись по местам, первое, что я замечаю, – люди не перемешались. Как школьники на игровой площадке четко разбиваются по ранее сформировавшимся группам, так и мы в этом зале примерно группируемся по дисциплинам: уголок литературоведения, парочка философов, специалист по древней истории рядом с медиевистом. И одинокий молодой человек напротив меня.

«Благодарю и приветствую всех, – говорит организатор. – Мы не будем называть всех участников, но на сегодняшнем заседании я хотел бы отдельно поприветствовать Дэниела. Дэниел приехал из реабилитационного центра Recovery College. Добро пожаловать, Дэниел».

Участники одаривают гостя улыбками, кивками и невнятными приветствиями. Recovery College – это образовательный центр в соседнем городке для людей, которые испытывают проблемы с психическим здоровьем. Дэниел находится здесь с нами, потому что он – слышащий голоса (этот термин предпочитают использовать многие люди, которые слышат голоса в течение долгого времени). Его попросили принять участие в семинаре не в качестве докладчика, а как участника; с докладом сегодня выступает другой человек. Однако Дэниел очень обаятелен и открыт – он с самого начала участвует в обсуждении, а также отвечает на все наши неудобные вопросы. Вскоре заседание принимает форму «вопрос-ответ», а Дэниел становится его ведущим.

Тема голосов предполагает множество интерпретаций. В отдельные эпохи и в некоторых культурах такой опыт считался не симптомом болезни, а возможным признаком вдохновения или откровения. Еще в начале XX в. отношение к необычным галлюцинаторным переживаниям было гораздо более неоднозначным, чем сегодня, согласно современным представлениям они в целом считаются патологией. То, как мы думаем о необычных переживаниях, определяется временем, в котором мы живем, поэтому следует рассматривать их не с одной точки зрения. В последнее время представления о слышании голосов – это смешение психиатрии, психотерапии, нейронауки и философии.

Многие люди в зале впервые встретились с человеком, который слышит голоса. У всех к нему разные вопросы. Предчувствует ли Дэниел, когда голоса начнут говорить? Наверняка есть какие-то движения или перемены в окружающем мире, которые предваряют их появление? Воспринимает ли Дэниел голос как персонажа какой-то книги? Может ли он представить его? Какова его предыстория?

Я употребляю единственное число, потому что Дэниел четко понимает, что слышит один главный голос – мужской, по-армейски командный, который комментирует его повседневные мысли и действия. Дэниел не так давно вышел в отставку, и после завершения военной службы его переживания усугубились. Позже я узнал, что он всегда садится, чтобы видеть дверь, как это было и сейчас в конференц-зале. Дэниел может мысленно представить этот голос. Он не уверен, был ли этот образ всегда, или он с ним в какой-то момент познакомился; неясная фигура, вырисовывающаяся из команд и окриков в его голове. Он утверждает, что голос приглядывает за ним, но также критикует и высмеивает – иногда безжалостно. Он существует так давно, что, по словам Дэниела, его собственные мысли иногда переплетаются с голосом. Бывает трудно понять, кто из них что сказал и кто что подумал.

Дэниел – прирожденный рассказчик. Мы беседуем уже полчаса, может быть, больше, и я вижу, что организатор хочет двигаться дальше. Я мысленно спрашиваю себя, не нужен ли Дэниелу перерыв и стоит ли его так донимать. Любопытство с благими намерениями может зайти слишком далеко, а Дэниел здесь не для того, чтобы становиться объектом исследования. Мои размышления прерываются фразой Дэниела:

Знаете, иногда вам даже не нужно его слышать – иногда вы просто знаете, что он здесь.

Просто здесь. Что это значит? Ни звука, ни образа – он просто присутствует здесь. Дэниел может описать, как, по его мнению, выглядит этот голос – в полном военном облачении, но он не имеет в виду, что видит его таким. Он имеет в виду нечто более базовое, нечто неделимое. Голос, который присутствует здесь, и он только здесь.

Ученые, сидящие в зале, пользуются возможностью и просят разъяснений. Дэниел вежливо и терпеливо отвечает на новые вопросы, а иногда просто пожимает плечами. Это кажется важным – смещение фокуса, изменение параметров. Такое ощущение, что наша тема – голоса – это всего лишь картонный макет или фасад здания на съемочной площадке, а реальный опыт людей, которые их слышат, находится где-то позади, в тени. Одно дело – слышать голос и представлять, как выглядит человек, которому он принадлежит, или прислушиваться в ожидании, что этот голос вот-вот заговорит. Однако голос, или, скорее, сущность, присутствие которой можно просто ощутить – не услышать, не вообразить, – кажется чем-то совершенно иным.

Что имели в виду Алекс и Дэниел? С того дня в конференц-зале я продолжал задаваться этим вопросом. Я разговаривал со многими людьми, которые слышали голоса и чувствовали нечто подобное. Некоторые не были столь однозначны в своих рассказах: они могли слышать голос и описывать его как нечто реально присутствующее. Словно голос возвещал о чьем-то приходе, причем так, что его почти невозможно было игнорировать, – как если бы какой-то человек действительно пожаловал в вашу компанию. Один из участников исследования, охватившего свыше 150 людей, слышащих голоса, написал: «Я никогда не встречал кого-то, кто создавал бы столь мощное впечатление присутствия, как мои голоса. Они громкие и по ощущениям невероятно сильные… Когда я их слышу, их присутствие ощущается очень явно»[6]. По словам некоторых людей, голоса обладали телами или меняли ощущения в собственном теле человека: их присутствие было физическим – осязаемым отголоском того, что кто-то находится рядом.

Однако другие настаивали на том, что голоса могли присутствовать и без слов, как облако чистой индивидуальности, парящее и увеличивающееся, грозящее захлестнуть и обрушить дождь новых слов.

Я искал сравнимый опыт и читал все, что мог найти, пытаясь лучше разобраться в этой теме, но без особого успеха. Один из моих коллег как-то поинтересовался: «А есть ли такая штука в психологии? Ощущаемое присутствие – такое понятие вообще используется?» Я смущенно пожал плечами: ни о чем таком я не знал. Слышал о нескольких подобных вещах в самых разных контекстах – это были истории о выживании, о повреждении мозга и тому подобное. Но ничего похожего на ощущение присутствия. Это казалось слишком трудным для понимания, слишком завязанным на личный опыт. Вы можете попытаться описать ощущение подобного рода, но каким образом вы сможете его исследовать? Непонятно даже, как определить, что это такое. Все равно что пытаться сфотографировать привидение.

То, о чем рассказывал нам Дэниел, больше походило на бред, чем на галлюцинацию, – иными словами, это был вопрос убеждений и фактов, а не ощущений и восприятия. Галлюцинации и бред разделяют мир психоза на восприятие и убеждение. Галлюцинации опираются на сенсорные данные (сенсорное содержание); они по определению подразумевают восприятие чего-либо, что не имеет соответствующего стимула во внешнем мире (например, звука, прикосновения или запаха). Напротив, бред является порождением мышления. Он обычно направлен на что-то в окружающем мире (это свойство философы иногда называют интенциональностью), но никак не связан с ощущениями.

У Дэниела присутствие голоса не было связано с какими-либо ощущениями. По его словам, при этом не было звука, прикосновения или появления чего-либо в поле зрения. Сенсорные данные отсутствовали. Наоборот, он говорил, что «просто знал» о наличии голоса здесь, – это было что-то, что он осознавал, чего он ожидал, в чем он был убежден. Он был уверен, что этот голос, сущность или что бы это ни было действительно сопровождает его. С точки зрения психиатрии такое представление о присутствии было всего лишь бредом; он думал, а не ощущал, что кто-то здесь есть.

Через несколько месяцев после нашей встречи с Дэниелом к нам приезжает профессор психологии, который долгое время работал в этой области. День у него не задался: поезд опоздал, возникли проблемы с бронированием жилья – и он не знает, на какое время сможет остаться. Он должен представить свои новые работы, которые посвящены предрассудкам и убеждениям, касающимся голосов.

Затем несколько человек отправляются с гостем в паб. Мы пытаемся описать концепцию присутствия наряду с другими идеями, среди которых, например, ощущение голосов как литературных героев или воображаемых людей. Казалось, что из виду упускается вопрос: что можно ощутить, помимо непосредственных свойств голоса? Может быть, мы чего-то не замечаем?

«Видите ли, люди верят в кучу странных вещей, связанных с голосами, которые они слышат», – говорит профессор, пожимая плечами и допивая кружку пива.

Когда он встает, чтобы уйти, я задаюсь вопросом, не в этом ли все дело. Может быть, мы ищем то, чего здесь нет, – я имею в виду, в концептуальном смысле. Может быть, мы слишком многое домысливаем о находящемся на периферии того, что испытывают люди. Может быть, это просто потому, что мы ученые, которые всего лишь ищут что-то для оправдания своих размышлений.

Однако мне все же казалось, что это не так. Это было похоже на зуд любопытства, которое нужно было удовлетворить, на ощущение, что вопрос остается без ответа. Что еще было там, помимо голосов? Как будто сама эта идея довлела над нами, не желая оставлять нас в покое.

2018 год. Я завершаю очередное интервью, на этот раз с Кирой. Она рассказывает о «своих» голосах в поэтичной манере, но ей тоже приходится нелегко. Успешная беседа порождает массу новых идей и вопросов, но может также показаться назойливой и односторонней. Я хочу спросить об ощущении присутствия, но не могу – если описать такую вещь заранее, то может получиться, что вместо правдивых ответов люди будут давать ожидаемые. К счастью, после окончания интервью этот вопрос все же всплывает. Когда я собираю вещи, Кира уточняет, интересуют ли меня исключительно голоса. Я неуклюже пытаюсь описать ощущение присутствия. Она без колебаний отвечает: «Я точно знаю, что вы имеете в виду. Это как сгущение воздуха».

Мысленно я проклинаю себя за то, что уже выключил диктофон. Мне отчаянно хочется задавать вопросы дальше, спрашивать, что она могла видеть или чувствовать, но наше время истекло, и мы уже закончили разговор. Тем не менее я доволен тем, что она поняла мои слова. Это ощущение противоположно тому, которое осталось у меня после встречи с психологом. В этом определенно что-то есть – что-то, о чем не говорят.

Чуть больше года спустя мы заканчиваем кодирование бесед первого года исследований; свой опыт нам подробно описали 40 человек, слышащих голоса (все они обращались в службу EIP). Более половины из них сообщили об ощущении чьего-то присутствия[7].

Упоминания о галлюцинациях и бреде можно найти в некоторых наиболее ранних клинических описаниях расстройства, которое сейчас называют шизофренией, хотя представления об их значимости (как клинически важных симптомов) за последнее столетие значительно изменились. Термин шизофрения ввел швейцарский психиатр Эйген Блейлер в 1908 г., однако обычно считается, что история этого понятия начинается с работ его современника Эмиля Крепелина, который впервые описал отдельный вид безумия, поражающего молодых людей, отличного от того, которое обычно наблюдается в пожилом возрасте. Крепелин назвал это расстройство dementia praecox (раннее слабоумие), что означает дегенеративное психическое заболевание, возникающее преждевременно, то есть еще в начале зрелого возраста. Согласно Крепелину, этот печальный прогноз и хроническая форма отличают такое расстройство от других видов безумия, например от маниакальной депрессии (сейчас называемой биполярным расстройством). Это было биологически обусловленное расстройство психики и мозга, однако галлюцинации или бред не относились к его главным признакам[8].

Более заметную и важную роль галлюцинациям (а также бреду) отводили в своих работах Карл Ясперс и Курт Шнайдер – два психиатра, которые в своем исследовании шизофрении опирались на идеи экзистенциальной философии. Одним из основных вкладов Ясперса в науку является утверждение, что форма психиатрических симптомов важнее их содержания, причем последнее часто бывает настолько причудливым, что становится «непонимаемым»[9]. Можно спорить, что это означает, но интерпретация, как правило, такова: те вещи, которые люди испытывают при психозе, настолько необычны, настолько далеки от логики повседневной жизни, что попытки понять их смысл представляются безнадежным делом. Усилия следует направлять не на попытки постичь содержание галлюцинаций и бреда, а на выявление того, какие галлюцинации и бред могут быть у пациента; это, в свою очередь, может помочь определить, какое лечение ему необходимо или какой конкретный диагноз следует поставить. Именно Шнайдер начал отводить галлюцинациям и бреду центральное место при диагностике шизофрении, утверждая, что их специфические формы составляют первостепенные симптомы этого расстройства[10].

Различие между галлюцинациями и бредом, а также их значимость при психозе сохраняются в клинической практике и исследованиях и по сей день. Все чаще разрабатываются различные методы лечения, направленные на соответствующие аспекты галлюцинаций и бреда, включая терапию, замедляющую умозаключения и мышление, чтобы избежать поспешных выводов, обусловленных параноидальным расстройством и мнительностью[11]. Однако на практике опыт – неуправляемый клиент. Это относится к жизненному опыту любого человека, независимо от того, находится ли он в состоянии стресса или страдает той или иной формой психоза. С момента появления понятий галлюцинации и бреда их оспаривают и ставят под сомнение. Можем ли мы реально разделить то, во что мы верим, и то, что мы воспринимаем?

Наши ожидания могут настолько сильно формировать вещи, которые мы видим или слышим, что бывает трудно определить, что мы испытали, а что просто вообразили и придумали. Если взять, например, случаи наблюдения НЛО, то желание человека верить в них определит то, как он интерпретирует увиденное в неоднозначных ситуациях, – возможно даже, это желание будет напрямую влиять на то, что наблюдатель видит. В то же время некоторые из наших самых сильных убеждений не так уж далеки от ощущений или чувств. Наши глубинные убеждения не похожи на рациональные суждения, воспринимаемые нами как абстрактные темы для обсуждения, которые можно выбирать или отбрасывать по своему усмотрению. Они ощущаются на подсознательном уровне, часто до такой степени, что мы просто уверены, что иначе и быть не может. Политические взгляды, моральные убеждения, табу – всё это идеи, но при этом мы можем ощущать их на физическом уровне, всем своим существом. Когда кто-то говорит, что он «просто знает» что-то, хотя не может привести никаких доказательств, различие между знанием и ощущением почти невозможно провести. А в категориальные трещины и разломы между этими понятиями может упасть и затеряться весьма многое – особенно те переживания, которые труднее всего выразить словами.

Несмотря на это, ощущение присутствия отмечается уже в некоторых наиболее ранних описаниях психоза, но его бывает трудно отделить от других необычных феноменов. Блейлер, например, также описал такие странные явления, как «беззвучные» голоса: люди убеждены, что с ними разговаривают или они получают какие-то сообщения, но при этом отрицают наличие звука. Один из пациентов Блейлера объяснял: «Я не слышу ушами. Это ощущение в груди. Но все же кажется, будто я слышу звук». По словам другого пациента, «можно быть совершенно глухим, но все равно слышать голоса»[12]. Как отмечают философ Сэм Уилкинсон и психолог Воган Белл, случаи, когда люди сообщают о беззвучных голосах, заставляют нас задуматься о том, какая фигура может скрываться за голосом, который обычно слышен[13].

Нечто более близкое к ощущаемому присутствию упоминается в работах Карла Ясперса. Ясперс писал о leibhaftige Bewusstheit (физическом осознании)[14], которое он описывал как «определенное ощущение (в ментальном смысле) или осознание того, что кто-то находится рядом, позади или выше; кто-то, кого человек никак не может воспринимать внешними органами чувств, но чье фактическое/конкретное присутствие непосредственно/явно переживается»[15].

Ясперс также описал ряд примеров ощущения присутствия у людей с диагнозом dementia praecox[16]. Один пациент сообщал: «…ощущение, что кто-то был внутри меня, а затем вышел, возможно, сбоку или каким-то другим образом… я чувствовал, словно кто-то постоянно ходит рядом со мной». Иными словами, это было ощущение, что нечто постоянно следовало за ним, каким-то образом к нему привязанное. Другой пациент ощущал, «как будто его отец находится в комнате позади него»; это указывает на то, что отдельная личность может восприниматься как часть этого опыта, – так же как Алекс знал, где какие голоса находятся. Некоторые участники опроса описывали более сложные ощущения: чувство, что их гонит вперед кто-то другой (опять же находящийся сзади) или что их перемещения согласованы, когда они двигаются в пространстве. Последний случай сводится к архетипическому leibhaftige Bewusstheit: присутствие «постоянно ощущалось, как будто имелся кто-то, наблюдавший за человеком, но кого тот не мог видеть».

Аналогичная идея прослеживается в опыте, описанном Блейлером как экстракампинные галлюцинации, то есть галлюцинации, возникающие вне определенного (сенсорного) поля[17]. В 1904 г. Конолли Норман опубликовал в журнале The Journal of Mental Science анализ работы Блейлера[18], где привел следующие примеры экстракампинных галлюцинаций:

(1) пациент видит что-то за окном, хотя находится к нему спиной;

(2) пациент в состоянии белой горячки (delirium tremens) жалуется, что струи воды падают ему на тыльную сторону руки из определенного угла потолка; он не видит их, но ощущает кожей на тыльной стороне руки, что они исходят именно из этого места…

(3) пациентка ощущает, как по стенам бегают мыши; она их не видит, но чувствует их движение кожей[19].

Ощущение присутствия чем-то похоже на приведенные случаи, а чем-то отличается. Когда мы чувствуем, что нечто присутствует рядом, но при этом не используем обычных органов чувств, мы ощущаем нечто невозможное – выходим за пределы обычного сенсорного поля. Но в то же время описанный опыт, по всей видимости, не совсем соответствует тому ощущению присутствия, с которым мы уже сталкивались. Он выходит за рамки того, что человек мог бы гипотетически испытывать, но в нем нет социального аспекта – ощущения кого-то рядом. Такой экстракампинный опыт также включает сенсорное содержание даже при перемещении этих сущностей на невероятные расстояния – человек все равно ощущает их прикосновение или видит невозможными способами. Напротив, в ситуации с ощущением присутствия смущает отсутствие каких-либо четких данных. Как Дэниел или Алекс узнают, что голоса находятся в данном месте? Люди ощущают их присутствие, но не в том смысле, что касаются или видят их. Они просто находятся рядом.

В связи с этим возникло мнение, что, когда речь идет о феномене присутствия, использование термина экстракампинный ведет нас по неверному пути[20]. Вероятно, это заставляет нас предположить, что сенсорное содержание играет здесь слишком значительную роль, но при этом мы упускаем сложный вопрос: что на самом деле происходит, когда практически нет никаких ощущений? При этом появилось множество других терминов: ложное осознание близости, четкое физическое осознание, выраженное осознание, идея присутствия, ложное телесное осознание и немецкое Anwesenheit (просто «присутствие»)[21]. Чтобы понять это явление, нам, возможно, понадобятся разные аспекты всех этих гипотез: близость, реалистичность, телесность, материальность вещей по сравнению с абстрактным миром идей. С помощью этих различных названий чувство присутствия можно определить – но только длинным и извилистым путем.

Таким образом, тема присутствий не является чем-то новым. Ощущаемые присутствия были всегда, люди пытались описать их, но не могли зафиксировать, понять, почему они приходят, почему они здесь. То, о чем рассказывали Алекс или Дэниел, не было неизведанной территорией; эти феномены наблюдали и документировали со времен зарождения психиатрии.

Однако отсюда не следует, что эта информация устарела. Ранние наблюдения такого рода крайне важны для формирования современного подхода к теме присутствия. Подобные примеры подчеркивают возможность того, что это может быть просто ощущением; это может быть тем, что скорее похоже на чувственный опыт, чем на убеждение, несмотря на то что отличается от обычного восприятия.

Если галлюцинации могут возникать за пределами восприятия, то где они находятся? Если некое присутствие ощущается здесь, что означает это здесь? Какое-то точное местоположение в пространстве? Место, где невозможно находиться, как у мышей на стене из примера Блейлера? Или какое-то положение относительно нас самих?

Если мы вернемся к Алексу, то увидим, что он очень четко представлял, где находятся его голоса. Они были привязаны к нему и занимали определенное пространство. Возможно, это выглядит логичным – если учесть, что это были голоса в его сознании, а не в чьем-то еще, однако нет причин, по которым это должно быть именно так. Одни голоса находятся у стен, дверей или порогов – иными словами, на границах нашего непосредственного пространства. Другие могут быть тесно связаны с конкретными помещениями или ситуациями. Голоса Алекса, звучащие или нет, занимали постоянное положение относительно самого Алекса.

К этому добавлялось ощущение, что голоса расположены прямо над его плечом, как будто кто-то смотрит поверх плеча, обращая внимание на те же вещи, что и Алекс. Когда мы сталкиваемся с таким поведением со стороны другого человека, то нас это нередко раздражает, нервирует или даже вгоняет в панику; при этом мы можем, например, поинтересоваться, давно ли он там стоит, и попросить его отойти или объяснить, почему он так себя ведет. Когда люди располагаются так близко без разрешения, это воспринимается как бесцеремонность – не только с физической, но и с психологической точки зрения, – словно они едут без билета в поезде нашего внимания или ведут себя как надоедливые советчики-пассажиры в автомобиле нашего сознания.

Обычно такая зона вокруг нас называется личным пространством; эту область мы защищаем и открываем только для тех, кого хорошо знаем. Люди, которые не уважают наше личное пространство, воспринимаются нами как бесцеремонные, неуклюжие или даже агрессивные. В психофизиологических исследованиях используется также термин периперсональное пространство – иными словами, область непосредственно вокруг нас, в пределах которой мы можем двигать конечностями, дотягиваться до предметов и в целом проявлять активность в окружающем мире. Представьте это пространство как место, занимаемое большим вращающимся на талии хулахупом, но при этом бо́льшая его часть находится перед вами. Мы не можем видеть, что находится позади, а наши руки и ноги устроены так, что вытягиваются назад с определенными ограничениями, поэтому зона наших возможных действий простирается перед нами.

Если в этом пространстве кто-то находится, наши возможности ограничиваются. Я могу захотеть идти прямо, но приходится изменять траекторию движения; возможно, вам хочется взять это яблоко, но я могу схватить его раньше; вы можете сделать шаг вперед, и я буду вынужден отступить. Внезапный шепот у уха или неожиданное ощущение чьего-то присутствия позади сразу побуждает меня обернуться и выяснить, кто или что там находится. Тем самым я снова изменяю эту зону, что позволяет мне более эффективно действовать и реагировать. Ощущение периперсонального пространства трансформируется, когда в нем присутствует кто-то другой; и дело не только в тревожном ощущении, что это человек находится слишком близко, но и в том, что эта близость меняет варианты, возможности, даже желания, имеющиеся у меня как у личности в этом мире. Если вы находитесь в моем пространстве, то вы меняете то, что я могу сделать; в результате вы меняете мой возможный мир.

Голоса, которые не говорят, тоже не нейтральны. Может показаться невыносимым, когда они угрожают навредить или терзают нас, используя наши худшие страхи, но, даже когда они молчат, подобное навязчивое присутствие тоже оказывает определенное воздействие. Занимая пространство – называем ли мы его личным или периперсональным, – они влияют на то, как Алекс, Дэниел и Кира видят мир и думают о нем. Голоса могут быть буквально бесплотными, но, отнимая пространство, они влияют на тела людей, которые их слышат; пространство искажается, напоминая вам, что, хотя вы думали, что голоса исчезли, они все еще здесь и, возможно, будут всегда. Каждый раз, когда они появляются, остающееся пространство немного уменьшается. Я вспоминаю слова, которые как-то произнес Саймон, еще один человек, слышащий голоса: «Наиболее подходящее описание этого – ощущение, как будто кто-то только что прошелся по вашей могиле. От этого просто дрожь пробирает».

Является ли чувство присутствия галлюцинацией или бредом, ощущением или знанием – в какой-то степени чисто теоретический вопрос; проблема наименования, и не более того. Когда речь заходит о психозе, всегда может возникнуть какая-нибудь проблема, с которой придется разбираться, ведь некоторые люди распознают жутковатого гостя в комнате с помощью сложной комбинации знания, ожидания и внутреннего чутья.

Что не вызывает сомнений, так это то, что такое переживание настолько ярко и реалистично, что его невозможно игнорировать. Алекс, Дэниел, Кира и Саймон пытались описать мне это чувство, но все они при этом испытывали сложности. То, что явно находится здесь, но ему нет названия; ощущение, которое можно осознать, но при этом невозможно описать другому; история, все попытки рассказать которую тщетны.

После нашей последней встречи с Алексом я понял, что должен попытаться понять это ощущение. То, что он описывал, возможно, и не было новым явлением – некоторые люди знали об этом уже давно. Однако, возможно, это был первый раз, когда кто-то попробовал описать его, не говоря уже о том, чтобы объяснить. Насколько я мог судить, мы находились ничуть не ближе к пониманию этого ощущения, чем сто лет назад.

Мне нужно было узнать больше, и я понимал, что для этого потребуется поискать и иные источники информации. Мне хотелось услышать больше историй о присутствиях, услышать, как другие пытались – и, возможно, не смогли в этом преуспеть – найти слова, уловить суть данного явления. Мне нужно было понять, как найти имя для призрака.

2

Вещи, о которых никогда не следует говорить

Если вы ищете тех, кто когда-либо ощущал чужое присутствие, то первые же истории, которые вы услышите, будут почти всегда связаны с местами, где лежит снег. Много-много снега. Пустынные просторы, экстремальные условия, грандиозность природы – кажется, что все это объединяется, чтобы явить молчаливые фигуры, как будто некоторые пространства созданы специально, чтобы порождать чувство присутствия.

Вокруг таких мест часто образуются целые сообщества людей. Возможно, ощущение присутствия не совсем обычное явление здесь, но оно не кажется неожиданным. Одно из таких сообществ – это альпинисты и скалолазы, которые хорошо знают подобные истории и часто их рассказывают. Ощущаемое присутствие в них обычно носит другое название – «третий человек».

Источником этого названия послужила поэма Томаса Элиота «Бесплодная земля» (1922).

В своих примечаниях к этой поэме Элиот писал, что читал об «одной из антарктических экспедиций (забыл какой, но, кажется, одной из экспедиций Эрнеста Шеклтона)», во время которой «у группы исследователей было постоянное наваждение, что в ней на одного человека больше, чем на самом деле»[23].

Элиот имел в виду злополучную экспедицию на судне «Эндьюранс» в 1914 г., в ходе которой Шеклтон и его команда пытались пересечь Антарктиду, начав с побережья моря Уэдделла. На самом деле они так и не высадились в Антарктиде: потеряли судно и несколько месяцев дрейфовали на льдине. Кульминацией этого путешествия стал 36-часовой переход Шеклтона с двумя спутниками через остров Южная Георгия: этого никто не делал раньше и мало кому удавалось осуществить позже. Все трое мужчин утверждали, что во время перехода ощущали присутствие четвертого человека: кто-то шел рядом с ними на протяжении всего пути, пока они не достигли безопасного места.

Они почти ничего не рассказывали об этом ни тогда, ни позже, и тем не менее этот случай вызвал бурю эмоций в последующие годы. Отголоски истории о призрачном путешественнике породили слухи, которые, однажды возникнув, уже не исчезали. Когда другие люди слышали об этом, они делились своими историями о молчаливых спутниках, сопровождавших их – на ледниках, на дне пропасти, высоко в горах под облаками. «Четвертый» из команды Шеклтона, увековеченный в стихах Элиота, стал «третьим»: неизвестная закутанная фигура, появляющаяся в трудные времена, – это «…он, шагающий рядом с тобой».

Может показаться, что это далековато от психиатрической клиники, но именно на подобные рассказы я наткнулся прежде всего, когда задался целью выяснить, что такое феномен присутствия. Сразу же бросается в глаза, что в экстремальных ситуациях подобный опыт обычно не пугает и не тревожит людей – скорее, наоборот. В некоторых случаях присутствие такого «попутчика» ободряет, придает мужества и сил, столь необходимых на последнем этапе путешествия. Южноафриканский врач Пол Фёрт, описывая спуск с горы Аконкагуа в Аргентине, говорил: «Я испытывал ощущение, что меня кто-то сопровождает… Я продолжал спускаться, чувствуя себя несколько странно: словно парил над своим телом, а мой невидимый спутник следовал за мной, побуждая продолжать путь. Спустившись с горы, я почувствовал себя сильнее, а мой попутчик исчез так же таинственно, как и появился»[24].

В 1933 г. Фрэнк Смайт, поднимавшийся на Эверест без кислородных баллонов, испытал похожее ощущение: «Все время, пока я поднимался в одиночку, сохранялось четкое ощущение, что меня сопровождает другой человек. Это чувство было настолько сильным, что полностью избавило меня от чувства одиночества, которое я испытывал в других ситуациях»[25]. В какой-то момент Смайт даже обернулся, чтобы поделиться со своим спутником мятной плиткой Kendal.

У Райнхольда Месснера, как и у многих других альпинистов, был богатый опыт подобного рода. Ощущение присутствия «третьего человека» возникло, когда он искал своего брата на Нангапарбате в 1970 г.[26] (к сожалению, та экспедиция закончилась трагедией). Позже появлялись альпинисты-фантомы, державшие его веревки, когда в 1980 г. он шел на Эверест тем же путем, что и Смайт.

Вполне вероятно, что с таким опытом люди сталкивались на протяжении многих веков, когда призрачные спутники появлялись ниоткуда среди метелей, на склонах гор и ледников, а затем снова исчезали. Когда речь идет об альпинистах, возникновение галлюцинаций часто объясняют воздействием высоты. Гипоксия – недостаток кислорода в мозге – может быстро вызвать эффекты, похожие на последствия травмы мозга, наряду с паникой, дезориентацией и помутнением сознания. Исследование, проведенное среди альпинистов, показало, что те, кто поднимался на высоту более 6000 м, чаще других испытывали большое количество галлюцинаторных переживаний. У всех, кроме одного человека, они сопровождались искажениями восприятия собственного тела, как будто границы между ним и пространством вокруг растворялись. Например, один из альпинистов описывал, как чувствовал присутствие другого человека, который поднимается по склону вместе с ним, наряду с «ощущением пустоты» внутри его собственного тела[27]. Гипоксия, быстро действующая и смертельно опасная, может побудить человека остановиться, чтобы отдохнуть, когда это слишком рискованно, или явить картины, вызывающие безрассудное упрямство, или беспричинное ощущение комфорта, или даже желание отступить и отказаться от восхождения. Мозг при нехватке кислорода долго не выдерживает.

Раз гипоксия способна вызывать такие переживания, можно решить, что на этом история и заканчивается. В экстремальных условиях постоянно происходят необычные вещи – особенно с людьми, явно достигшими предела своих возможностей. Но если рассматривать объяснения только такого рода, мы упустим воздействие, которое, по-видимому, оказывают многие из этих переживаний на конкретного человека, и особенно это относится к ощущению присутствия.

Многие изменения в нашем восприятии происходят, не оказывая при этом никакого эмоционального воздействия, – эти переживания могут быть причудливыми, могут быть яркими, но при этом их содержание практически не имеет смысла для людей, их испытывающих, или никак не связано с ними. Мигрени, например, могут вызывать изменения зрения (такие как скотома – выпадение части поля зрения), но случайные вещи, которые видят люди, часто не имеют личной значимости. Точно так же самые простые виды галлюцинаций просто случаются – и о них, возможно, больше нечего сказать.