Читать онлайн Хроники Чёрного Нуменора: Тень Морремаров

Пролог.

Часть Первая: Песня о Морремарах (Отрывок)

Внемлите, дети суши и пены, покуда ветры носят крики чаек над гнилыми причалами Умбара! Я поведаю вам не о камне и железе, но о крови и пучине. О роде, чьё имя – Морремары, «Чёрные Владыки Морей» – некогда леденящее кровь в жилах прибрежных королевств от Серых Гаваней до пламенеющего Юга! Не адмиралы в златотканых камзолах, нет! Демоны глубин, рождённые в рёве Моря Гнева и шёпоте бездны!

Помните ли вы корабли Нуменора? Те самые, что бороздили Великое Море, когда звёзды Эарендиля были юны, а тени Моргота ещё цеплялись за хребты мира? Так вот, среди тех титанов, чьи паруса ловили ветра самого Манвэ, а штевни рассекали хребты левиафанов, были корабли Морремаров. Не суда, но плавучие твердыни, вытесанные из чёрного дуба Валинора и окованные сталью, что звенела, как плач Валар! На мачтах их реяли стяги с Морской Звездой, пронзающей туман.

Капитан Морремар! Само имя было проклятием для врага и молитвой для экипажа. Они не плавали по картам – они внемлили дыханию океана. Их взор, острый как гарпун, пронзал туман насквозь. Их длань на румпеле была твёрже скал. Говорят, первый из них, Ар-Морион, вырвал тайну Камня Альтамира из чрева самого моря, в схватке с древним кракеном, стерегущим светящуюся сферу в подводном мраке тысячелетиями! И камень сей, Сердце Бездны, стал их талисманом – не для красы, а для Власти. Он шептал им пути сквозь ярость шторма, указывал на незримые рифы, заставлял волны слушаться их воли!

Они были детьми Ульмо и Моргота в единой плоти. Их знание – не книжная пыль, а соль на губах, рубцы от канатов и холод стали в пальцах. Они постигли море – его ярость, его коварство, его неистовую душу. И море страшилось их. Корабли их не тонули – они исчезали, уходя в битву с целыми армадами, и возвращались, облепленные ракушками глубин, с трюмами, полными чужеземного золота и шёпота утонувших царств. Им приносили дань короли! Им завидовали сами Владыки Запада! Они были Столпами Моря, опорами Нуменора в его величайшей славе!

Но… высокая башня падает громче. Когда Тень накрыла Нуменор, когда волны Моря Гнева поглотили землю запада, зависть и предательство нашли лазейку в души Морремаров. Говорят, последний великий капитан, Ар-Фаразон, не их крови, но их духа, возжелал Камень Альтамира для своей безумной атаки на Бессмертные Земли. Морремары… часть их преклонила колено пред его безумием, прельщённые обетом власти над самими Валар. Иные же… иные попытались спасти Сердце Бездны, увести его прочь на флагмане «Крыло Ночной Бури». Что свершилось в роковой час? Чей нож вонзился в спину брату? Кто предал кровь свою за милость гибнущего тирана? Тайна. Ведаем лишь, что «Крыло Ночной Бури» сгорело дотла на глазах тонущего мира, а Камень Альтамира… исчез. Исчезли и величие, и честь Морремаров.

Выжившие добрели до берегов Средиземья – не владыками, а беглыми псами, несущими клеймо поражения и гнев Ульмо. Знание их стало уделом изгоев, гордыня – ядом. Они примкнули к Чёрным Нуменорцам Умбара, но тень легла на род их. Они строили корабли для Тени в Мордоре, водили Чёрные Армады… но искра истинной Морской Звезды погасла. Великие капитаны стали жалкими лордами пиратов, тайны их – обесцененными пергаментами в пыльных архивах. Морремары выродились. Корабли их – жуки на воде. Знание их – фокусы для ярмарок. Наследие – позор, жгучий, как соль в ране.

И вот… в Умбаре, этом чреве ржавчины и отчаяния, доживает последний отпрыск. Балдурин. Имя его значит «Властелин Смелости» – горькая насмешка судьбы. Он – живой монумент былому позору, «книжный моль», грызущий обрывки знаний, что некогда двигали мирами. Обугленный осколок герба – вот всё, что осталось от Морской Звезды. Но… глубже ярости, горше унижения, в сердце его тлеет искра. Искра той древней, неистовой жажды – не просто власти, а Величия. И услышал он шёпот. Шёпот о Сердце Бездны, о Камне Альтамира, затерянном в горах. Смыть позор кровью? Нет. Смыть его славой возвращенного наследия!

И вот он идёт. Из Умбара во тьму. Последняя крыса великого корабля… или последняя искра, что возожжёт пламя?

Часть Вторая: Пламя Откровения

Балдурин из рода Морремаров был тенью в собственном городе. Умбар – гигантская, гноящаяся пиратская язва на теле Средиземья, верный коготь Тени на Востоке – дышал солёной гнилью, звоном неправедного золота и смехом, от коего стынет душа. Он же, последний отпрыск грозных Владык Морей, обитал в каменной щели под сводами Архива Портовых Хроник. Мир его пах пылью забвения и кислой тоской чернил. Его «доспехами» были поношенные, когда-то тёмные одежды, его «короной» – жгучее клеймо позора, въевшееся глубже кости. Единственная ценность – острый, как нуменорский клинок, ум, точившийся о древние свитки и карты с осыпающимися краями. Но для Умбара он был лишь книжным молем, последней крысой сгнившего линкора, живым укором падению великих.

Обугленный осколок герба Морремаров – некогда гордой Морской Звезды – жёг грудь под рубахой вечным холодом стыда. Носил он его как кандалы, напоминание о дне, когда пламя поглотило не только корабль предков, но и их честь. И сей стыд, холодный и гложущий, заставил его ныне покинуть пыльный приют архива и ступить на скользкие плиты набережной Залива Чёрных Парусов.

«Вече Капитанов». Ежегодный пир гордыни и жестокости. Под чёрными стягами с кровавыми эмблемами толпились лорды пиратов, наёмные убийцы с Юга, нуменорские ренегаты с очами, полными алчности и презрения. Воздух гудел от хвастливых речей о грабежах, гремел звоном кубков и скрипел под тяжестью камзолов, сшитых из чужих гобеленов. Балдурин прижался к ледяной колонне, жаждал раствориться в камне, стать незримым. Худое, аскетичное лицо – непроницаемая маска. Лишь очи – два угля в пепле былой славы – метали ядовитые искры под тяжёлыми веками.

Он видел Кердака Кровавого Паруса – грузного, словно выброшенный на берег кит, увешанного награбленным золотом. Кердак, чей дед был юнгой на кораблях Морремаров, восседал на троне из морёного дуба, добытого бойней в Гондоре. Его гулкий хохот сотрясал воздух.

И этот хохот нашёл Балдурина. Свиные глазки Кердака, мутные от хмеля и самодовольства, уставились на тень у колонны. «Ха! А вот и наш архивный крот! Потомок великих Морремаров!» – проревел Кердак. Гул толпы стих, сменившись хищным вниманием. – «Поди сюда! Освети нас мудростью своей! Поведай, как твои предки… Жарились в смоле собственного корабля?!»

Грохот хохота ударил Балдурина, словно таран. Кровь бросилась в лицо, затем отхлынула, оставив ледяную пустоту. Пальцы впились в край плаща, ногти – в ладони. Холодная, тошнотворная волна позора смешалась с бездонной яростью, поднявшейся из самого нутра. Сделав шаг к столу, уставленному объедками и пролитым вином, он увидел лишь одно – золотую булавку на груди Кердака. Ту самую, что скрепляла обугленный осколок их родового герба! Трофей! Вырванный из рук умирающего прадеда!

«Или покажи нам свой герб, книжный червь? – продолжал Кердак, широко ухмыляясь, его жирный палец указал в воздух в сторону Балдурина. – Тот жалкий уголёк, что носишь на шее? Дай полюбоваться на пепел твоей славы! Пусть все увидят, во что обратились Морремары!»

Чья-то грубая рука толкнула Балдурина в спину. Он споткнулся, едва не пал. Рука инстинктивно вцепилась в грудь, где под тканью жгло его клеймо. В ушах зазвенело. Он слышал лишь рёв: «Покажи пепел!» «Крыса!» «Последняя паршивая овца!»

Волна ненависти и насмешек захлестнула. Холод. Глубокая, всепоглощающая ярость, что сжимала горло стальным обручем. Он вырвался, оттолкнув хохотавших пиратов, и бежал. Бежал сквозь гулкое эхо своего позора, сквозь крики, резавшие, как ножи. Бежал, покуда в висках не остался лишь тяжёлый, мерный, холодный стук собственного сердца – барабанный бой грядущей мести.

Он ворвался в свою каморку, захлопнул дверь на щеколду, прислонился к ней спиной. Дыхание рвалось из груди хриплыми рывками. Темнота. Давящая тишина. И Ярость. Не пламя, а ледяная бездна. Всесокрушающая. Она клокотала в глубине черепа, сковывая тело, выжигая стыд дотла. Жить в позоре – хуже гибели… – пронеслось в сознании, как приговор. Он сорвал с шеи кожаный шнурок с обугленным осколком и швырнул его в дальний угол. Взор упал на груду книг. Знание! Его проклятие. Его единственный щит. Его оружие.

В порыве слепого гнева он схватил ближайший тяжёлый фолиант – потрёпанные «Хроники Гавани Лун», сухую летопись забытых рейсов. Занёс книгу, дабы швырнуть в стену, разбить вдребезги эту пыльную немощь, как разбили имя его, его род… Но рука дрогнула. Знание. В нём – сила. Его сила. Сдавленное рычание вырвалось из глотки. Он швырнул фолиант на стол. Тот тяжело шлёпнулся, раскрылся, подпрыгнул и сбил глиняную масляную лампу. Лампа рухнула со звоном. Пламя, словно живой жёлтый демон, вырвалось и прыгнуло на раскрытую страницу пергамента!

Балдурин ахнул, шагнул вперёд, чтобы затушить – и замер. Огонь не пожирал страницу мгновенно. Языки голубовато-жёлтого пламени охватывали древний пергамент, и там, где жар касался поверхности, из-под слоя скучных чернил начали проступать иные символы! Словно незримая рука выводила их жаром его отчаянья и ярости.

Дыхание Балдурина остановилось. Припав к столу, не чуя жара, опаляющего лицо, острый, натренированный в архивах взгляд начал жадно скользить по возникающим линиям, распознавая архаичные нуменорские лигатуры, искусно сокрытые под простым текстом. Тайнопись! Тепловая реакция! Сердце забилось с бешеной силой – уже от чистого, всепоглощающего азарта охотника за истиной. Перед ним, на полуобгоревшем, закопчённом листе, сияли строки, явленные пламенем:

…и где пала звезда Моря, там сокрыто Сердце Бездны, ключ ко всем Путям. Не в соленой пучине ищи, о павший потомок Мореходов, но в Каменной Пасти Севера, среди Ледяных Когтей Мглистых Гор. Там, где последний приют обрели павшие владыки света, в залах, что помнят песни Древ Валинора, покоится Альтамир, Сфера Истины, пленённая камнем и немереными годами. Ищи Забытую Твердыню Нолдор, что стерегут призраки утраченного знания и ветры ледяного отчаяния. Ключом же… (далее текст съеден пламенем и копотью).

Глава 1: Последняя крыса Умбара

Ледяная решимость, закалённая в горниле унижения, требовала действия. Но путь на Север, в ледяные когти Мглистых Гор, был не прогулкой по набережной Умбара. Знание было оружием, а оружие требовало подготовки.

Балдурин отвернулся от дымящегося фрагмента пергамента. Его взгляд, лишённый былой ярости, но не менее холодный, сосредоточенный – скользнул по хаотичным грудам книг и свитков, заполнявших каморку. Без раздумий он схватил следующий том – толстый фолиант в потрёпанной коже, «Трактат о Сокровенных Свойствах Материй Востока» Горлима. Горлим, его мёртвый наставник, был педантом, но не дураком. Если где и могло таиться нечто полезное…

Балдурин сорвал фитиль с уцелевшей свечи и поднёс пламя к краю первой страницы. Голубоватый язычок скользнул по пергаменту. Ничего. Следующая страница. Тоже пусто. Страница за страницей проходили под пламенем, открывая лишь сухие рассуждения о сплавах и кислотностях. Холодное разочарование. Время. Трата драгоценного времени…

И вдруг. На странице, посвящённой, казалось бы, банальным свойствам коррозии в солёных туманах, пламя коснулось края. И, словно призраки, вызванные жаром его нетерпения, из-под слоя чернил проступили иные линии. Схемы. Формулы. Странные, угловатые лигатуры, явно не Горлимовы. Балдурин замер, пламя почти опалило его пальцы. Алхимия Теней. Текст гласил:

Масло Ржавчины (Ускоритель Тления Стали)

Назначение: Ускоренное разъедание петель, засовов, оков. Действует на железо, сталь, медь. Безвредно для кожи, дерева, камня.

Состав:

1. Уксус Крепкий – 1 часть.

2. Морская Соль – 1 часть, истолченная в пыль.

3. Желчь (предпочтительно хищного) – 1 часть.

Приготовление: Смешать в стеклянном сосуде. Взболтать до состояния мутной ярости. Не вдыхать пары. Применять каплями на цель. Действует стремительно.

Краткий, практичный, полезный. Уголки губ Балдурина дрогнули в подобии ледяной усмешки. Не Камень Альтамира, но… инструмент. Инструмент для тихих дверей и громких падений. Словно хищная птица, его рука вырвала страницу с рецептом одним резким движением. Пергамент хрустнул. Балдурин сложил его аккуратно, сунул во внутренний карман камзола, рядом с обугленным осколком герба.

Его взгляд ещё раз скользнул по остаткам архива. Книги, свитки, пыль… Пустота. Ничего, что могло бы помочь здесь и сейчас. Ни карт Севера (они были в его голове, смутные очертания из полузабытых легенд), ни скрытых тайников с золотом (его род обнищал давно). Морская соль у него была – баночка грубых серых кристаллов, добытых когда-то на дальнем пляже и забытых среди реактивов. Но уксус? Желчь? Желчь… Мысль о необходимости добычи этого ингредиента вызвала лишь холодное, презрительное сжатие губ.

Время утекало, как песок в разбитых песочных часах. Умбар не простил бы ему бегства, если бы о нём узнали. Особенно Кердак. Действовать. Надо было исчезнуть из города, пока его ярость не остыла и не превратилась в очередную пыльную мысль в архиве.

Балдурин натянул глубокий капюшон из плотной, потёртой ткани. Тень упала на его аскетичное лицо, скрыв высокие скулы, тонкий нос, оставив видимыми лишь два угля в пепле славы – глаза, в которых таился холодный, расчётливый огонь. Он прикинул вес мешка за плечом: кинжал, записи Горлима, реактивы, соль, осколок герба, рецепт. Минимум. Оружие, знание, потенциал. Остальное – балласт.

Он толкнул дверь каморки. Она скрипнула, как кость старого мертвеца. Перед ним открылся Умбар.

Воздух ударил в лицо – густой, тяжёлый, пропитанный смрадом гниющей рыбы, дешёвой хмельной браги и пота тысяч тел. Шум обрушился волной: хриплые крики торговцев ворованным добром, визгливые ругательства на грубых харадримских наречиях, лязг оружия, скрип телег по неровному камню, гул толпы, пьяный хохот где-то в переулке. Люди. Скот. Сновали туда-сюда, как муравьи в гигантской, грязной куче: оборванные матросы с лицами, загорелыми до черноты; харадрим в пёстрых тюрбанах, сверкающие глаза которых высматривали жертву или добычу; нуменорские ренегаты в потемневших от времени, но ещё сохранивших следы былого кроя одеждах, с высокомерием, несоразмерным их нынешнему жалкому положению; женщины с пустыми глазами, предлагающие то, что у них осталось.

Балдурин ступил на уличную плиту, покрытую слоем грязи и нечистот. Его фигура в тёмном, с глубоким капюшоном, растворилась в потоке теней, стала ещё одной частицей гниющего тела Умбара.

Балдурин растворился в гниющем потоке Умбара, его тёмная фигура – лишь ещё одна тень среди теней. Дорога на Север требовала ресурсов. Его последние сто монет в походном мешке – жалкие крохи, оставшиеся от былой славы рода. Хватит на харчи для крысы на неделю. Не на снаряжение для Владыки Морей.

Мысли метались, острые и безжалостные, как гарпуны:

Экипировка. Лохмотья на плечах – насмешка. Холод городов Севера убьёт быстрее орка. Нужны добротные шерстяные одеяния, плащ, может, даже кольчуга… Сто монет. Взгляд скользнул по высоким, узким окнам богатого дома, чьи резные ставни кричали о достатке, нажитом грабежом. Чужим золотом… Почему бы не воспользоваться? Они недостойны его. Оно лишь пылится в их сундуках, тогда как ему оно откроет Путь. Идея осела в сознании… Воровство? Нет. Возврат долга миру, отнявшего у Морремаров всё.

Судно. Сердце сжалось от холодной тоски при мысли о жалких утлых посудинах в гавани Умбара – пародиях на чёрные линкоры предков. Купить даже самую убогую? Сто монет? Смехотворно. Нанять команду? Сброд пиратов, предавших бы его за медный грош. Реквизировать. Найти стоящее судно. Быстрое. Надежное. И… взять. Силой, хитростью, ножом в спину нерадивого капитана. Один? Море не прощает одиночек, но прощает Силу. Камень Альтамира станет его экипажем. А пока… пока придётся уповать на удачу и знание ветров.

Провиант. Сухари, солонина, зерно. Вода. Много воды. И да – крепкий спирт. Для тепла в ледяных горах. Для… алхимии. Желчь. Мысль о необходимости добыть её вызвала холодное подергивание губ. Ещё одна неприятная, но необходимая задача. Тёплая одежда, провизия, спирт… Сто монет. Ничтожно. Значит, и это придётся… взять.

Он шёл, не видя грязи под ногами, не слыша похабных шуток матросов. Его внутренний взор изучал улицы, переулки, лица. Богатый дом? Склад? Лавка алхимика?

Он свернул в узкий, вонючий переулок, где стены домов почти смыкались над головой. Воздух здесь был густым от испарений нечистот и дешёвой похлебки. Он двигался бесшумно, прижимаясь к стене, его тень сливалась с общей гнилью. И вот – окно. Небольшое, мутное, но с щелью в ставне. Изнутри доносились голоса – хриплый, самодовольный хохот и подобострастное бормотание.

Балдурин замедлил шаг. Инстинкт хищника, отточенный годами унижений, заставил его прильнуть к холодному камню стены. Один глаз, прикрытый складкой капюшона, нашёл щель в ставне.

Внутри, в тусклом свете масляной лампы, происходило нечто… интересное. Толстый, отвратительный человек в бархатном камзоле, слишком тесном для его тучного тела, – Балдурин узнал его: Горлум, торговец рабами и контрабандой, известный своей жадностью и жестокостью, – стоял перед массивным железным сундуком. Лицо Горлума расплылось в мерзкой ухмылке самолюбования. Он что-то говорил своему тощему слуге, тыча коротким, жирным пальцем в сторону сундука. Потом, с театральным придыханием, наклонился и щёлкнул тяжелым замком.

Крышка сундука со скрипом откинулась.

И золотое сияние хлынуло в мрак комнаты, отбросив резкие тени на стены. Не просто монеты. Слитки. Грубые, но тяжёлые. Цепочки с драгоценными камнями, вырванные, наверное, с шеи гондорской дамы. Блеск был таким ярким, таким оскорбительно-роскошным в этом вонючем переулке Умбара, что на мгновение Балдурин замер. Дыхание его остановилось.

Горлум запустил обе руки в сундук, с наслаждением перебирая содержимое, поднимая слитки к свету лампы, его маленькие глазки блестели свиным восторгом. Он что-то бормотал, хвастаясь перед слугой, явно наслаждаясь видом награбленного богатства.

Балдурин не видел лица слуги. Не слышал слов Горлума. Он видел только золото. Море золота. Свет, который мог стать топливом для его мести. Ключ к тёплой одежде, к провизии, к спирту, к инструментам, к… возможностям. Его золото, присвоенное жалким торгашом, чья жизнь не стоила и медяка в сравнении с наследием Морремаров…

Балдурин оставался недвижимой тенью, впитывая каждую деталь через щель в ставне. Горлум, этот отвратительный мешок сала и алчности, продолжал упиваться видом награбленного золота. Его жирные пальцы перебирали слитки, цепочки, бросая в тусклый свет лампы ослепительные блики – оскорбление само по себе. Балдурин уже мысленно примерял вес сундука, рассчитывал силу, чтобы унести его, или, быть может, спланировать несколько ходок с тайником…

Но затем Горлум, с тяжёлым вздохом сожаления, словно отрываясь от любовницы, захлопнул массивную крышку сундука. Скрип железа прозвучал громко даже сквозь ставню. Жадная рука впилась в увесистый замок, щёлкнул механизм. Ключ. Балдурин успел заметить массивный железный ключ, прежде чем Горлум с самодовольным жестом сунул его в глубокий карман своего бархатного камзола.

И тут слуга – тощая, подобострастная тень – приблизился к хозяину. Они начали шептаться. Слова были неразборчивы, но интонация слуги – тревожная. Палец его, костлявый и дрожащий, внезапно указал прямо в сторону окна. Прямо на щель, где скрывался взгляд Балдурина.

Горлум резко повернул свою тучную шею. Его маленькие, свиные глазки, ещё секунду назад мутные от вида вожделенного сокровища, уставились прямо в темноту за ставней. И Балдурин увидел, как мерзкое лицо исказилось: самодовольство сменилось сначала недоумением, затем – ослепляющей яростью. Рот распахнулся, обнажив гнилые зубы в немом, но яростном крике.

Страх, острый как нуменорская сталь, пронзил Балдурина. Он рванулся от стены, вглубь переулка, затягивая капюшон так низко, что от мира осталась лишь полоска грязных камней под ногами. Он грубо столкнулся плечом с другой фигурой, двигавшейся навстречу. Тот человек – вонючий рыбак или пьяный матрос – громко выругался на харадримском наречии, едва удержавшись на ногах. Балдурин не оглянулся, не извинился. Он лишь сильнее вжал голову в плечи и ускорил шаг, растворяясь в чуть менее тёмном конце переулка, который выходил на чуть более оживленную улицу.

Отойдя на два десятка шагов, в относительную безопасность у стены таверны, откуда доносились пьяные вопли, Балдурин позволил себе остановиться и обернуться. Его дыхание было ровным, но ярость внутри клокотала уже не холодом, а белым калением гнева. Ошибка! Глупая, непростительная ошибка! Позволил себя заметить!

Он увидел Горлума. Тот, багровый от бешенства, вывалился из двери своего дома в переулок. Его тучная фигура запыхалась, маленькие глазки бешено метались по тёмным углам, разглядывая тени. Он орал, его хриплый голос резал воздух:

– Шпион! Мерзкая крыса! Я видел тебя! Выходи! Я тебе кишки на твою же рожу намотаю! Кто послал?! Кердак?! Выходи!

Горлум топтался на месте, потрясая кулаками и озираясь. Он явно не видел Балдурина в толпе у таверны. Его крики привлекли внимание пары прохожих, но те лишь усмехнулись и пошли дальше. В Умбаре крики угроз – привычный фон.

Балдурин стоял неподвижно, слившись с тёмной стеной. Он не боялся Горлума. Этот жирный червь был ничто.

Он видел, как Горлум, не найдя цели, плюнул на камни, что-то пробурчал слуге, который робко жался у двери, и, бросив последний свирепый взгляд в темноту переулка, скрылся обратно в дом. Дверь захлопнулась с грохотом. Замок щёлкнул – громко, вызывающе.

Балдурин не двинулся с места ещё несколько долгих минут. Ярость медленно оседала, как тяжёлый шлак, снова превращаясь в глубокий, бездонный холод. Ошибка совершена. План сорван. Временно. Он мысленно прокрутил мгновения: ставня, щель, палец слуги… Слуга. Тощая, пресмыкающаяся тварь. Именно он заметил. Именно он указал.

Новый план начал зреть в его сознании, холодный и безжалостный. Горлум теперь начеку. Сундук заперт. Ключ при нём. Но слуга… Слуга – слабое звено. Трус. Предатель по натуре. И его можно использовать. Алхимия требовала желчи… Но в мире теней Умбара требовалась и иная жидкость – информация. Страх. Предательство.

Балдурин медленно разжал пальцы, впившиеся в ладонь так, что остались полумесяцы от ногтей. Он глубоко вдохнул вонючий воздух Умбара. Золото Горлума ещё не было потеряно. Оно просто потребовало иной тактики. Более тонкой. Более жестокой.

Ледяное пламя нового плана только начинало разгораться в груди Балдурина, когда его взгляд, скользящий по грязной мостовой в поисках тощей тени слуги Горлума, наткнулся на движение прямо напротив. Он стоял, прижавшись к липкой от испарений стене таверны «Трезубец Моргота», а через узкую, вонючую улочку зияла решетчатая пасть Тюрьмы Гавани Умбара.

Здание было низким, мрачным, сложенным из почерневших от времени и морской соли камней. И вот, двое стражников в потрёпанных кожаных доспехах, от которых несло дешёвым вином и жестокостью, втаскивали туда очередную жертву.

Бедолага был молод, но жизнь уже измяла его, как ненужный пергамент. Одежда – лохмотья. Лицо – залитое грязью и слезами отчаяния. Он вырывался с последними силами, его крики, хриплые и безумные, резали воздух:

– Нет! Не надо! Отпустите! Я заплачу! Слышите?! Любые деньги! Золото! У меня есть… есть родственники в Пеларгире! Они дадут! Любые деньги, лишь бы не туда! Любые!

Слова «любые деньги» прозвучали особенно громко, отчаянно, как предсмертный вопль. Они достигли ушей Балдурина, прорезав гул улицы. Не как просьба о помощи. Не как мольба. Как… информация. Как факт. Этот жалкий комок грязи и страха был готов отдать всё за глоток вонючего воздуха свободы Умбара.

Балдурин не шелохнулся. Стражники лишь грубо засмеялись, один из них ткнул пленнику рукоятью меча в рёбра, заставив захлебнуться криком.

– Заткнись! – прохрипел второй, плюнув ему под ноги. – Твои деньги уже в кармане капитана стражи. А тебе – крысы да цепи. Вали!

Они с грохотом втолкнули юношу за тяжёлую, окованную железом дверь. Она захлопнулась с окончательным хлопком. Крик оборвался, словно перерезанный ножом. На мгновение воцарилась почти тишина, нарушаемая лишь пьяным гомоном из таверны за спиной Балдурина и далёким криком чайки.

Он глубоко вдохнул. Запах – гниль, вино, человеческое отчаяние. Знакомый аромат Умбара. Но сейчас он ощущал его иначе.

Балдурин стоял неподвижно, слившись с тёмной стеной таверны «Трезубец Моргота». Крик захлопнувшейся тюремной двери ещё висел в воздухе, как последний стон утопленника. Любые деньги… Слова юнца, этого комка грязи и страха, отозвались в нём не состраданием, а холодным эхом возможностей. В Умбаре отчаяние было валютой, а страх – ключом к самым крепким замкам. Но сейчас требовались иные монеты. Осязаемые.

С равнодушным, каменным лицом, за которым бушевали расчёты и ярость от провала у дома Горлума, Балдурин развернулся. Он направился не в переулки теней, где могла подстерегать месть работорговца, а на Рыночную Площадь Павших Королей – Сердце Умбара.

Площадь была гигантской чашей, выдолбленной в камне и заполненной не товарами, а добычей. Стоны загнанных в клетки рабов сливались с блеянием овец и рёвом торгашей. Воздух гудел от гнусавых песен харадримских менял, перебивающих друг друга; от лязга весов, нагруженных чужим золотом; от запахов гниющих фруктов, дешёвых благовоний, призванных заглушить вонь нечистот, и жареного мяса сомнительного происхождения. Балдурин двигался сквозь эту какофонию, как призрак. Его глубокий капюшон скрывал лицо, но взгляд, острый и цепкий, скользил по рядам. Он искал. Оружие. Доспехи. Провиант. Всё, что могло стать кирпичиком в мосту, ведущем к Камню Альтамира. Сто жалких монет в мешке жгли ему бок насмешкой.

Первые редкие капли упали на его капюшон с глухим стуком. Балдурин едва заметил их. Его внимание привлекла лавка оружейника – жалкая палатка, где ржавые нуменорские клинки соседствовали с грубыми харадримскими ятаганами. Он оценивал прочность кольчуги, висевшей, как шкура дохлого зверя. Слишком дорого. Слишком заметно. Холод Мглистых Гор уже чудился ему в костях. Шерсть. Нужна была плотная шерсть. Его взгляд скользнул к торговцам тканями.

Дождь усилился. Капли зачастили, превращая пыль площади в липкую, серую жижу под ногами. Потом хлынуло. Небо над Умбаром разверзлось, обрушив на город потоки ледяной воды. Ливень ревел, заглушая рыночный гул. Торговцы с визгом бросились укрывать свой товар, покупатели и просто зеваки ринулись под навесы лавок и в зияющие пасти таверн. Сотни мокрых спин, толкающихся локтей, проклятий на десятках наречий – и над всем этим царил всепоглощающий шум воды, барабанящей по крышам и камням.

Балдурин прижался к стене под узким козырьком лавки кожевенника, от которой несло дубильными экстрактами. Он не дрожал, но чувствовал холод. Пронизывающий ветер, поднявшийся с моря, забирался под лохмотья и цеплялся за кости. Он наблюдал, как продавцы кутались в пропитанные влагой плащи, поднимали воротники, их лица искажались гримасами холода и досады. Все они съёжились, превратились в мокрых, злых птиц.

Все – кроме одного.

Напротив, под огромным, просмоленным брезентом, натянутым между двумя столбами, стоял человек у лотка с пирогами и жареным мясом. Он был огромен. Гора жира и мышц. Его щёки – пышные, румяные, обвисшие – дрожали от каждого его движения, но не от холода. Они сияли здоровьем, сытостью и каким-то невероятным, животным теплом. Он спокойно перекладывал пироги, подливал масло на шипящую сковороду, и пар, валивший от еды, окутывал его, как уютное облако. На его лице не было и тени неудовольствия. Он был как скала посреди шторма, как тёплый очаг в ледяной пустыне. Его щёки казались воплощением защищенности от стихии.

Балдурин смотрел на него. Не с ненавистью, как на Горлума или Кердака. Не с презрением, как на прочую толпу. Смотря на эти пышные, тёплые щёки, он ощутил нечто странное – добрую зависть. Да, именно добрую. В ней не было злобы. Было чистое, почти детское желание: Вот бы и мне такие! Мысль пронеслась яркой, нелепой искрой в темноте его расчётов и ярости. Представить себя, аскета, потомка Владык Морей, с такими вот румяными, тёплыми щеками – было абсурдно. Но в тот миг, под ледяным ливнем, глядя на этого невозмутимого великана, это казалось самым разумным, самым желанным доспехом для грядущего пути в ледяные когти Мглистых Гор. Щёки… Да, щёки были бы кстати. Настоящая крепость от холода.

С этой внезапной, почти смешной мыслью, Балдурин оттолкнулся от стены. Он шагнул в стену дождя, не обращая внимания на потоки воды, заливавшие капюшон и плечи. Он подошёл к лотку. Запах жареного сала и мяса ударил в ноздри, странно контрастируя с холодом и общей вонью площади. Великан посмотрел на него маленькими, как бусинки, глазками, утонувшими в щеках. Ни тени удивления или страха – лишь дежурное ожидание заказа.

– Пирожок. Жирный. И стакан самого крепкого, что есть, – произнёс Балдурин, голос его звучал хрипло, заглушаемый шумом ливня. Он достал две монеты – жалкие крохи его состояния – и швырнул их на мокрый прилавок.

Великан молча кивнул. Его жирные пальцы ловко завернули дымящийся пирожок в кусок грубой бумаги. Потом он налил из тёмного кувшина в глиняную кружку жидкость, от которой даже сквозь водяную пелену дождя ударил резкий, едкий запах спирта.

«Огненная Вода Гавани», дешёвое пойло для матросов, способное согреть или убить – в зависимости от дозы и крепости желудка.

Балдурин взял пирожок и кружку. Горячий жир сразу же проступил сквозь бумагу, обжигая пальцы. Он отошёл под навес соседней брошенной лавки, прислонился спиной к мокрой стене и отпил глоток «Огненной Воды». Жидкость обожгла горло, спустилась в желудок пылающим шаром. Второй глоток. Третий. Тепло, искусственное и грубое, начало растекаться по жилам. Он откусил пирожок. Жирный, тяжёлый, с кусками жёсткого мяса. Пища рабов и солдат.

Он стоял, ел и пил, не чувствуя вкуса. Его взгляд, острый и невидящий, был устремлен сквозь стену дождя, к гавани. Туда, где у гнилых причалов качались на взволнованной, грязной воде силуэты кораблей. Умбарские корабли. «Чёрные Корабли» Саурона. Жалкие пародии на линкоры его предков.

Один, с высокими, грязными бортами и рваными чёрными парусами, напоминал дохлую хищную птицу. Другой, приземистый и широкий, был похож на жука-навозника. Третий… третий казался чуть стройнее, с длинным, острым форштевнем. Но и он был покрыт ракушками, как проказой, его такелаж висел неряшливыми петлями.

Балдурин сжал кружку так, что глина затрещала. Его корабль? Какой он должен был быть? Не эта ржавая посудина, а тень былого ужаса морей! Чёрный дуб, не знающий тления. Сталь, звонкая как плач Валар. Паруса, ловящие ветер Манвэ даже в штиль. Штевень, рассекающий не только волны, но и хребты левиафанов. Экипаж… не этот сброд, пьяный от крови и грабежа, а титаны воли, чьи взгляды пронзали туман, а руки на румпеле были твёрже скалы. Как рука Ар-Мориона, вырвавшего Сердце Бездны из чрева кракена! Корабль-крепость. Корабль-легенда. Корабль, несущий на мачте гордую Морскую Звезду, пробивающий туман и страх.

Альтамир. Камень Альтамира станет его рулевым, его картой, его парусом. Сила предков, сжатая в сфере. Она вернёт кораблю Морремаров его истинный облик. И тогда… тогда Умбар с его Кердаками и Горлумами, его гнилыми причалами и жалкими «Чёрными Кораблями», увидит, что такое настоящий Владыка Морей. И содрогнётся.

Он допил «Огненную Воду» до дна. Огонь в желудке пылал, но лёд в душе не растаял. Он швырнул пустую кружку в лужу, где она разбилась о камень. Остатки пирожка полетели вслед, подхваченные потоком грязной воды. Тепло от еды и выпивки было иллюзией, мимолетной слабостью. Щёки великана… мираж благополучия в мире холода и стали. Путь лежал на Север. Во тьму. К горам. К Камню. Или к гибели. И никакие щеки, даже самые пышные, не согрели бы его там. Только ярость. Только воля. Только наследие Чёрных Владык Морей, которое он вернтё, чего бы это ни стоило ему… или этому миру.

Балдурин натянул капюшон глубже и шагнул обратно в ревущий ливень, растворяясь в серой пелене воды и грязи Умбара.

Решимость, подпитанная «Огненной Водой» и абсурдной завистью к щекам торговца пирожками, таяла с каждым шагом по мокрым, скользким камням Умбара. Сквозь завесу ливня пробивалась другая правда – усталость. Не просто усталость тела (оно, закалённое годами аскетизма и унижений, ещё держалось), а усталость души. Годы пыли архива, взрыв ярости на Вече Капитанов, пламя откровения, провал у дома Горлума, этот ледяной потоп, постоянное ожидание удара в спину… Всё это навалилось тяжёлым, влажным грузом.

Монеты. Корабль. Припасы. Желчь. Слуга. Север… Мысли, обычно острые и безжалостные, теперь вязли, как в болотной трясине. Они возникали, но тут же тонули в серой мгле изнеможения. Он должен был действовать немедленно! Каждый час в Умбаре – риск. Но ноги стали ватными, а веки налились свинцом. Мысль о тощем слуге Горлума, о необходимости снова хитрить, угрожать, возможно, убивать… вызывала глухое отвращение и тоску.

Долго ждал. Смогу подождать ещё ночь, – пронеслось в сознании с неожиданной, почти облегчающей простотой. Просто… передышка. Маленькая отсрочка перед прыжком в бездну. Даже великие капитаны Морремаров знали цену тихой гавани перед штормом. Подожду. Хотя бы до утра.

Решение не принесло радости, лишь опустошение. Ярость, гнавшая его вперед, усохла, обнажив изможденную почву под ней. Он свернул с пути к логову Горлума и направился домой.

Его «дом» – каменная щель под сводами Архива Портовых Хроник – встретила его знакомым, почти родным запахом: пыль веков, кислинка чернил, сладковатая затхлость старых клеёв и… едкий шлейф гари от сгоревшей страницы и масляной лампы. Балдурин толкнул дверь, щеколда жалобно звякнула.

Тишина. Глубокая, звенящая после рёва ливня и гомона площади. И хаос.

Книги. Свитки. Склянки. Фолианты, похожие на спящих каменных летучих мышей, валялись повсюду: на единственном столе, на табурете, на полу, даже на узкой походной койке. Склянки с реактивами, пыльные от времени, стояли вперемешку с пузырьками алхимика Горлима. Листы пергамента с чертежами торчали из-под тяжёлых переплётов, как языки забытых богов. Это был не беспорядок. Это был след его собственного неистового рывка за знанием после находки рецепта Масла Ржавчины, когда он в ярости и надежде перерыл всё. Поле сражения, где победитель забыл убраться.

Балдурин замер на пороге, капая дождевой водой на пол. Он оглядел этот бардак и просто… устал. Устал от него. Знание. Ум. Это было его оружие, его щит, его последнее прибежище. И видеть его в таком виде – попранным, беспорядочным, уязвимым – было неприятно. Оскорбительно? Может быть. Но больше – просто неуютно. Как если бы твоё единственное надёжное одеяло валялось в грязи.

Нет. Так – не годится.

Он сбросил мокрый плащ на единственный свободный гвоздь у двери. Движения были медленными, неторопливыми, как у человека, вернувшегося с тяжёлой работы. Он начал с пола. Поднял тяжёлый фолиант «Морские Пути Забытых Королей», смахнул невидимую пыль с обложки и поставил его на нижнюю полку стеллажа, туда, где ему и место. Потом – свиток с картой Западных Берегов, аккуратно свернул, перевязал шнурком, убрал в длинный ящик. Склянку с едким реактивом («Не встряхивать!») поставил подальше от края стола. Каждая книга, каждая склянка, каждый лист находил своё место. В этом простом действии был странный покой. Умиротворение. Возвращение маленького, но своего мира в порядок. Его пальцы двигались уверенно, почти ласково.

Когда последняя книга встала на полку, а последняя склянка заняла своё место, Балдурин выпрямился. Комната дышала легче. Он провёл ладонью по столешнице, сметая невидимые соринки.

Глубокий вдох. Знакомый запах пыли и знаний. Его запах. Усталость навалилась с новой силой, но теперь она была… чистой. Он опустился на табурет перед столом. На столе лежала та самая чистая книга – толстая, в тёмно-коричневой коже, с пустыми страницами. Книга-надежда, купленная когда-то для великих открытий. Она так и осталась почти пустой. Рядом – гусиное перо, чернильница с засохшими по краям чернилами.

Балдурин взял перо. Подержал его, ощущая знакомый вес. Потом макнул в чернила. Тёмная капля повисла на острие. Он поднёс перо к первой чистой странице. И… задумался. Что писать? Отчёт?

«Унижен. Промок. Завидовал щекам. Прибрался»?Глупая усмешка тронула его губы. Бесполезно.

Но рука сама опустилась. Чернила легли ровными, архаичными нуменорскими буквами:

«Солнце Ар-Фаразона закатилось в море гнева, оставив лишь пепел…»

Строка выплыла сама, звучная и горькая. Он продолжил, описывая не события, а тяжесть. Гнёт, въевшийся в кости. Холодную ярость вместо крови. Обугленный герб на груди. Ту самую искру величия, что тлела под пеплом. Он писал о ярости, унижении, о решимости добраться до Камня, смыть позор славой. Слова текли неожиданно легко, обнажая рану, которую он обычно прятал под броней высокомерия.

Он написал три строчки. Четыре. Пять…

И вдруг остановился. Перо замерло. Он перечитал написанное. Его собственные слова, такие откровенные, такие… беззащитные, уставились на него. Знакомая гордыня, холодная и цепкая, сжала горло. Что это? Жалобы? Излияния, как у какого-нибудь хоббитского стихоплёта? «Записываю чувства…» – мысль прозвучала стыдом. Это ли достойно потомка Ар-Мориона? Бред!

Рука дёрнулась резко, почти сердито. Он схватил исписанный лист, смял его в комок. Шаг к камину. Ещё одно движение – и смятый пергамент упал на тлеющие угли. Бумага почернела, потом вспыхнула ярким пламенем. Слова о ярости и надежде обратились в пепел за секунды. Остался лишь горьковатый запах горелой бумаги.

Балдурин стоял, глядя на пепел. Не сожалея. Скорее, с чувством… облегчения. Глупость сожжена. Остался только усталый ум. И тишина.

Он вернулся к столу. Пустая книга лежала открытой. Его взгляд скользнул мимо неё, упав на груду аккуратно расставленных книг.

Одна, потрёпанная, с выщербленным корешком, привлекла внимание: «Сказания Береговых Странников: Былицы и Небылицы». Детские сказки. Чтиво для матросов. Как она тут оказалась? Купил за грош в давние времена, наверное.

Он машинально открыл её. Пахло дешёвой бумагой и солью. Листал страницы с грубыми картинками. Легенды о русалках, сокровищах… И вдруг – короткий рассказ. Кривой заголовок: «Как путник камень в злато претворил».

Балдурин чуть не фыркнул. Деревенская глупость. Но… рука не поднялась отбросить книгу сразу. Он пробежал глазами текст. Примитивно: путник нашёл «плачущий камень», плюнул на него, прошептал что-то, бросил в костёр, и – о чудо! – камень стал золотым. Полный вздор.

Он уже собирался швырнуть книгу на полку, но… замер. Не сам рассказ, а идея. Превращение. Сама мысль о нём. Его ум, уставший от злобы и очищенный огнём, лениво зацепился за это.

Камень… Золото… Мысль зависла. Он отвернулся от «Сказаний» и потянулся к стеллажу. Пальцы сами нашли знакомый корешок: «Трактат о Сродстве и Противоборстве Первоначальных Качеств Материи»,старый эльфийский труд. Тяжёлый фолиант лёг на стол.

Балдурин листал, не стремясь что-то найти, просто скользя взглядом по знакомым страницам. Разделы о том, как огонь меняет вещи, сплавляет одно с другим… Не о превращении свинца в золото, но о соединении, о создании нового под жаром.

Огонь… Он вспомнил, как пламя проявило тайнопись. Как оно сожгло его дневник. Огонь был силой.

Его ноги понесли его к другой полке – низкой, где стояли самые мрачные книги Горлима. «Обряды Крови и Камня: Тайные Практики Восточных Кудесников». Он вытащил том. Пахло сыростью и железом. Листал, вязнул в описаниях тёмных ритуалов. Искал зерно. И нашёл: упоминания о крови как о носителе силы, о её способности связывать, наделять вещи особыми свойствами. Опять же – не о золоте, но о принципе: связь, передача.

Балдурин стоял посреди комнаты, держа в одной руке эльфийский трактат, в другой – мрачный фолиант. В голове, как щепки в водовороте, крутились: глупая сказка, эльфийские рассуждения об огне, мрачные намёки на силу крови из книги Горлима, его собственный рецепт Масла Ржавчины… И над всем этим – пламя, которое и открывало, и уничтожало, и меняло.

Он медленно подошёл к столу. К пустой книге. К перу. Его лицо выражало не сосредоточенность гения, а скорее усталое любопытство и лёгкое недоумение. Он почесал затылок, бормоча что-то невнятное. Потом плюхнулся на табурет.

Перо снова коснулось пергамента. Но теперь это был не поток мысли, а осторожное нащупывание. Он записывал… догадку. Соединение идей.

1. Основа: Свинец (или что-то подобное). Доступно. Как символ всего тусклого и обыденного.

2. Что-то связующее: Не кровь, не желчь прямо… А суть силы? Концентрированная Воля? Может… вещество, обработанное особым образом? (тут он сделал пометку на полях: «Подумать: что несёт силу?»)

3. Сила изменения: Огонь. Но не просто костёр. Особый огонь? Очень сильный, очень чистый? Как тот, что проявил тайну? Огонь как очиститель и создатель?

4. Как: Смешать основу и связующее в крепком сосуде. Нагреть очень сильно. Внести в тот самый сильный огонь… Держать, пока не… что?

Страница покрывалась набросками, простыми схемами, вопросами. Это не было прозрением. Это была игра ума, попытка сложить разрозненные кусочки мозаики, найденные в мусоре, в нечто целое. Смелая, почти глупая догадка, рождённая от усталости, скуки и остатков любопытства.

Он откинулся на спинку табурета, разглядывая написанное. Уголки его губ дрогнули. Не в усмешке. В чём-то… растерянном. И заинтересованном. Это была игра. Отвлечение. Чистое, бесцельное упражнение для мозга, от которого на мгновение забываешь про Умбар.

Он взглянул на пустую обложку книги. Нужно было название. Что-нибудь. Для этой странной тетради с бредовыми идеями.

Философский Камень, – мелькнуло в голове.

Почему?

Философский… Потому что выросло из попытки пофилософствовать, пусть и неудачной. Потому что тут одни мысли.

Камень… Потому что в сказке превращали камень. И потому что звучит… солидно. Как что-то древнее.

Балдурин вывел на обложке книги небрежными, но уверенными буквами: «Liber Lapidis Philosophorum. Experimenta Prima. A.B.M.»(Книга Философского Камня. Первые Опыты. А.Б.М. – Арнор Балдурин Морремар).

Он закрыл книгу. Усталость накрыла его тёплой, тяжёлой волной. Камень Альтамира ждал где-то на Севере. Корабль надо было как-то добыть. Золото Горлума – выманить или отнять. Завтра он снова будет тем, кем был – озлобленным изгоем с ледяным сердцем. Но сейчас, в тишине его прибранного убежища, с этой странной «Книгой Философского Камня» на столе, он был просто уставшим человеком, нашедшим минутный покой в игре с невозможным. Искра в пепле не горела яростью – она тихо тлела любопытством. И этого пока хватало.

Глава 2: Зов предков

Сон Балдурина был неглубоким, как всегда – чутким, ловящим каждый подозрительный шорох за тонкой дверью. Но на этот раз его разбудил не шорох, а грохот. Резкий, звонкий, знакомый до боли.

Чпоньк! Траньк!

Осколки стекла, мелкие и острые, как зубы злобной рыбы, рассыпались по груде книг у окна. Вслед за грохотом донёсся сдавленный, пьяный хохот с улицы, быстро растворившийся в утренней мгле Умбара. Опять. В который раз.

Балдурин не вскочил. Не вскрикнул. Даже не открыл глаза сразу. Он лишь глубоко, медленно вдохнул затхлый воздух каморки, ощущая знакомый вкус пыли и горечи на языке. Потом открыл глаза.

Утренний серый свет пробивался сквозь зияющую дыру в окне, где ещё секунду назад было мутное, но целое стекло. На полу, на столе, на открытом фолианте «О принципах навигации по звёздам» лежали алмазные россыпи битого стекла.

Он сел на краешек койки. Ни ярости, ни раздражения. Лишь усталая пустота, как после долгой дороги. Привычка. Всего лишь привычка. Живя в Умбаре, в Архиве, на отшибе, под самой крышей, ты становишься мишенью для пьяных шалостей или целенаправленного мелкого зла. Он встал, босые ноги ощутили холод камня пола. Осторожно, чтобы не наступить на осколки, подошёл к окну.

Его движения были медленными, точными, лишёнными суеты. Он не ругался, не бормотал проклятия. Просто собрал самые крупные осколки руками, аккуратно сложив их в кучку на подоконнике. Потом нашёл жёсткую щётку и совок – скромные орудия уборки, стоявшие в углу. Методично, тщательно подмёл мелкие осколки, стряхнул их с книг. Пыль поднялась столбом, заставив его сморщиться. Когда пол был чист, он подошёл к внутренним ставням – тяжёлым, дубовым, потемневшим от времени. С усилием, скрипя петлями, захлопнул их. Щель в окне исчезла, поглотив утренний свет. В каморке воцарился почти полный мрак, нарушаемый лишь слабыми лучами, пробивавшимися через щели в ставнях и дверном косяке.

Балдурин зажёг свечу. Маленькое, дрожащее пламя озарило его аскетичное лицо, высокие скулы, тени под глазами. Оно не рассеивало мрак, а лишь отвоёвывало у него маленький островок света вокруг стола. Он сел. Тишина каморки, отгороженной ставнями от враждебного мира, была почти уютной.

Его взгляд упал на вчерашнее творение – «Книгу Философского Камня». Лежала она рядом с чернильницей, солидно, несмотря на явную бредовость идеи внутри. Уголки его губ чуть дрогнули. Не усмешка. Скорее, что-то вроде усталой заинтересованности. А что, если?..

Мысль пронеслась, как искра. Если эта… игра вчерашнего вечера окажется не совсем игрой? Если ему удастся хоть тень того, что нацарапано на страницах? Золото… Не горы, не сундуки. Достаточно, чтобы купить припасы, тёплую одежду, может, даже подкупить пару нужных людей. Достаточно, чтобы не думать о каждой монете, вытягивая последние жалкие крохи из своего мешка. Достаточно, чтобы сосредоточиться на главном – на Камне Альтамира, на Севере.

Он открыл книгу на странице с вчерашними записями. Чернила просохли, линии казались ещё более нелепыми при свете свечи. Но идея… идея засела. Её нужно было опробовать. Хотя бы для того, чтобы доказать себе её полную бессмысленность и выбросить книгу вслед за дневником.

Он начал прикидывать в уме, шевеля губами беззвучно:

Ртуть… Проблем не будет. В Корабельных Доках – этом гигантском чреве Умбара, где чинили, строили и разбирали на части всё, что плавало, – можно было найти что угодно. От гвоздя с королевской галеры до яда редкой медузы. Ртуть использовали в термометрах для измерения температуры трюмов, в некоторых сложных нуменорских компасах. Достать можно. Тихо, за монету или за услугу.

Уголь… Свинец… Тоже. В тех же Доках валялись обломки старых судов, свинцовые балласты, обугленные балки. А можно заглянуть к кузнецу Агору, вонючему, но умелому старикашке у Гавани Чёрных Парусов. У него всегда были запасы древесного угля для горна, а свинец… Свинец шёл на грузила для сетей, на прокладки. Попросить или… позаимствовать ночью.

А вот с пылью звёздного камня… Тут было сложнее. Балдурин нахмурился. Вещь редкая, диковинная. Он протянул руку к стеллажу, не глядя нашёл знакомый корешок: «Земли Арды: Камни, Минералы и их Свойства в Легендах и Науке» Горлима. Тяжёлый том лёг на стол рядом со свечой. Он листал страницы, покрытые аккуратными рисунками и плотным текстом. Пальцы скользили по знакомым разделам… И вот – «Камни Лунного Света». Описание: «…часто путают с обычным кварцем или полевым шпатом. Отличительная черта – полная невзрачность при дневном свете. Но под лунными лучами… проявляют внутреннее сияние, переливы холодных голубых и серебристых огней, словно крошки звёздного неба заключены в их толще. Источник – глубокие пещеры Мглистых Гор или развалины древних эльфийских твердынь… Крайне редки…»

Балдурин потёр переносицу. Да, редкость. Но где искать редкости со всего света, как не в Умбаре? Городе, сгрёбшем в своё гнездо всё блестящее и необычное, что только можно было утащить с кораблей, из разграбленных городов, из древних могил? Такой товар должен был быть. И он знал, у кого. Вернее, знал, что скорее всего есть.

Барземир.

Старый торгаш, его сосед. Буквально – через стену. Дом Барземира стоял впритык к Архиву, такой же высокий, узкий, но куда более крепкий и ухоженный. Не дворец, конечно, но явно не лачуга. Каменная кладка без щелей, крепкие дубовые ставни на окнах первого этажа (которые, впрочем, редко открывались), массивная дверь, обитая железом. Дом-крепость. Дом-склад.

Балдурин встал, потушил свечу. Даже в полумраке он нашёл свой потрёпанный плащ. Натянул его, затянул кожаный пояс. Без капюшона. Он вышел из каморки, спустился по узкой, скрипучей лестнице архива и вышел на утреннюю улицу. Воздух был свеж, но уже нёс в себе знакомый букет Умбара: гниль, солёная сырость, дым очагов. Он не пошёл в Доки. Не пошёл к кузнецу. Он прошёл буквально десять шагов и сел на низкую, грубо сколоченную скамейку прямо напротив дома Барземира.

Дом выглядел сонно. Ставни наглухо закрыты. Дверь – монолит. Но Балдурин знал: за этой дверью кипит своя жизнь. Барземир был пауком в центре паутины мелкой контрабанды и скупки краденого. Говорили, что в его подвале… Балдурин позволил себе усмехнуться. Говорили разное. Что там склад магических артефактов, украденных у эльфов или гондорских колдунов. Что там клетки с диковинными зверями с Юга. Что там просто горы краденого шёлка, специй и оружия. Сам Барземир, старый лис, любил пускать туманные слухи, подогревая интерес и цены. Кто знал, правда ли? Но одно Балдурин знал точно: Барземир любил редкое. И умел его доставать. Пыль звёздного камня… Да, у такого пройдохи она вполне могла заваляться. Крупица в какой-нибудь коллекции диковин.

Балдурин сидел неподвижно, наблюдая за домом. Его лицо было спокойным, почти бесстрастным. Но внутри клубились мысли. Как подступиться? Барземир был старым лисом. Хитрый, алчный, как все в Умбаре, но с особым, нажитым за десятилетия чутьём на нужду и отчаяние покупателя. Если почует, что Балдурину очень нужно – запросит цену небесную. Мог и обмануть, подсунуть подделку, зная, что потомок Морремаров, хоть и книжный червь, но не специалист по камням. А драться или угрожать… Сомнительно. Дом Барземира был крепок, а сам старик наверняка имел охрану или ловушки.

Он вспомнил прошлые сделки. Барземир выменивал у него старые, бесполезные, на взгляд торгаша, карты или копии свитков за крохи – еду, свечи, иногда монету. Всегда с видом благодетеля, делающего милость нищему учёному. Балдурин терпел, глотая унижение. Но сейчас… Сейчас ему было нужно нечто конкретное. И Барземир это сразу почует.

Стучать сейчас? Рановато. Старик мог ещё спать или не захотеть открывать. Ждать? Сидеть тут на скамейке, как дурак? Попробовать вечером, под покровом темноты? Но под покровом темноты Барземир становился ещё осторожнее.

Балдурин вздохнул. Утренний воздух уже терял свежесть, пропитываясь запахами пробуждающегося города. Он сидел напротив крепкого дома соседа-торгаша, с нелепой надеждой на звёздную пыль в душе и пустым кошельком за пазухой. Путь к Камню Альтамира начинался с этой утренней скамейки и необходимости договориться с алчным стариком через стенку.

Мысль о раннем визите к Барземиру, этому старому лису, вызвала у Балдурина лишь кислую отрыжку в горле. Нет, не сейчас. Сначала – остальное. Со звёздной пылью разберёмся позже, когда голова будет яснее, а кошелек… ну, когда будет что предложить взамен, кроме пустых обещаний или угроз…

Он направился в Доки. Не в те, где чинили свежеприбывшие «Чёрные Корабли» Саурона (там охрана смотрела волком), а в Старые Доки. Царство вечного полумрака под огромными, прогнившими навесами, где запах морской соли смешивался с вонью гниющего дерева, ржавчины, рыбьей требухи и пота. Здесь, в этом гигантском, шумном муравейнике, жизнь била ключом, но ключом мутным и грязным. Тут ремонтировали дырявые шхуны, разгружали трофеи с набегов (мешки с зерном из Гондора, бочки с вином Лебеннина, тюки с дешёвым шёлком Харада), торговали всем, что плохо лежит, а чаще – что хорошо украдено.

Балдурин шёл, втянув голову в плечи, стараясь слиться с тенями у стен. Его глаза, привыкшие выискивать крохи истины в древних текстах, теперь скользили по грудам товара, выставленных прямо под открытым небом или в жалких лавчонках под навесами. Какая-то всячина! Настоящая свалка Арды:

Пучки высохших морских звёзд, якобы приносящих удачу; раковины с причудливыми, но мёртвыми моллюсками внутри; связки птичьих перьев всех цветов радуги (с Юга, уверял торговец); странные деревянные идолы с островов далекого Востока, больше похожие на коряги; глиняные свистульки в форме драконов – явно для детей пиратов.

Он шёл дальше, товары становились всё причудливее: склянки с мутной жидкостью – «эликсир молодости от синих магов Харада»; пучки засушенных трав с резким, лекарственным запахом – «от всех хворей»; клыки неведомых зверей на шнурках – обереги; ржавые кинжалы с кривыми клинками – «с поля последней битвы у Минас Тирита!».

Балдурин искал своё. Ноги привели его к первому торговцу – коренастому харадриму с лицом, как вымоченный в рассоле орех. Лавчонка была завалена металлоломом, кусками дерева и… да, там были и маленькие, тяжёлые свинцовые слитки, и мешок с древесным углём, и даже заветная склянка с ртутью, серебристые шарики которой перекатывались внутри с завораживающим блеском.

– Уголь, свинец, ртуть, – произнес Балдурин глухо, указывая пальцем. – Сколько?

Торговец окинул его худую фигуру в поношенной одежде оценивающим взглядом. Цифра, которую он назвал, заставила Балдурина непроизвольно сжать кулаки. Это было… грабительство. Половина его жалких сбережений за горсть угля, кусок свинца и склянку с жидким металлом!

– Слишком, – процедил Балдурин.

Торговец развёл руками, его лицо скривилось в маске искреннего страдания.

– О, господин учёный! Сам знаешь – времена! Кораблей мало хороших приходит, ремонтировать нечего! Живу в убыток, еле концы с концами свожу! Цены везде поднялись, а я – для людей стараюсь, по-честному! Вот уголь – лучший, дубовый! Свинец – чистый! Ртуть – из самых что ни на есть нуменорских приборов, сам снял! Качество! – Он похлопал себя по груди. – Для тебя, потомка великих, даже скидку сделаю! – Он назвал новую цифру, лишь чуть менее грабительскую.

Балдурин фыркнул, развернулся и пошёл прочь, не удостоив ответом. За спиной услышал театральный вздох: «Эх, народ нынче скупой! Не ценят стараний!»

Второй торговец, нуменорский ренегат с пустым взглядом и золотым зубом, оказался ещё «щедрее». Его цена была выше. А оправдание – классикой жанра:

– Восемь ртов дома, господин! Восемь! Жена, тёща, детишки малые… Все есть хотят! А цены на хлеб – луну с неба просят! Сам не рад, но… – Он пожал плечами, словно говоря: «Что поделаешь? Дети ждут папу с монетами».

Балдурин молча отвернулся.

Третий торговец, юркий человечек с лицом крысы, запросил меньше, но качество угля действительно вызывало вопросы – он был мелкий, пыльный, больше похож на сажу.

– Этот уголь… – начал было Балдурин, пытаясь сбить цену. – Он же…

– Не нравится? Не бери! – отрезал торговец, махнув рукой. – Следующий! Кто следующий? Свинец первосортный! Ртуть! Уголь!

Его просто послали. Балдурин постоял секунду, ощущая знакомую волну унижения, смешанную с бессильной злобой. Затем двинулся дальше, вглубь доков, туда, где толпа была гуще, а воздух – ещё более вонючим.

Четвёртая точка была не лавкой, а просто грудой товара на разостланном брезенте. Хозяин – неопрятный, толстый мужик с красным носом и мутными глазами – больше походил на пьяницу, чем на торговца. Он орал что-то невнятное, размахивая бутылью, а вокруг него толпились матросы, грузчики, какие-то сомнительные типы, торговавшиеся за куски железа, обрывки парусины, связки старых верёвок. И там, среди этого хлама, Балдурин увидел и уголь (не лучший, но всё же), и свинцовые грузила для сетей, и… да, ту самую склянку с ртутью, привязанную верёвкой к ящику, чтобы не укатилась.

Толпа была плотной, шумной. Красный нос орал, размахивал руками, не глядя по сторонам. Балдурин почувствовал, как что-то холодное и твёрдое сжалось у него внутри. Не отдавать же последние монеты за то, что может и не сработать? Мысль пронеслась не как план, а как отчаянное оправдание. Он не был искусным вором. Но толпа, невнимательность хозяина… Шанс?

Он сделал шаг вперед, втиснулся между двумя вонючими матросами, спорящими о цене ржавого якоря. Его рука, быстрая и незаметная, привыкшая листать хрупкие страницы, скользнула к груде угля. Горсть чёрных, шершавых кусочков – ровно столько, сколько нужно – исчезла во внутреннем кармане его плаща. Ещё одно движение – и небольшое свинцовое грузило, холодное и гладкое, последовало за углём. Сердце колотилось где-то в горле. Он замер, прислушиваясь. Красный нос орал что-то про «последнюю цену!». Никто не смотрел в его сторону.

Самое сложное – ртуть. Склянка была привязана. Балдурин наклонился, делая вид, что рассматривает связку медных колец рядом. Его пальцы дрогнули, но нашли узел. Старый, промасленный, не туго затянутый. Он ковырял его ногтем, чувствуя, как пот стекает по вискам. Раз-два… Узел поддался! Склянка с серебристой тяжестью легла ему в ладонь. Он резко сунул её в другой карман, чувствуя холод стекла даже сквозь ткань.

Теперь надо было уйти. Не привлекая внимания. Но просто уйти было подозрительно. Его взгляд упал на развале. Среди прочего хлама он заметил грязную склянку с надписью «Желчь (Гиены)» и кувшинчик с едкой надписью «Уксус Крепкий». Для Масла Ржавчины. Вещи полезные, и стоили они, наверное, копейки.

– Желчь и уксус, – рявкнул он, стараясь звучать грубее, чем обычно, и швырнул на брезент две монеты. – Хватит?

Красный нос мельком глянул на монеты, буркнул: «Бери и проваливай!» – и снова погрузился в спор с матросами.

Балдурин схватил склянку и кувшинчик и быстро растворился в толпе, не оглядываясь. Сердце бешено колотилось, во рту пересохло. В карманах – украденные уголь, свинец, ртуть и купленные желчь с уксусом. Позор? Наверное. Но и… странное чувство мелкой победы. Хотя бы не ограбили его самого.

На набережной, куда он выбрался, глотнув сравнительно свежего (по меркам Умбара) воздуха, был уже полдень. Солнце, нещадно палившее с утра, начало прятаться за рваными, серыми тучами, набегавшими с моря. Балдурин купил у уличного разносчика лепёшку с луком и сел на каменный парапет. Лепёшка была жёсткой, лук – горьким. Он жевал, глядя на море.

Вдали, за входом в гавань, на потемневшей воде уже вздымались первые белые барашки волн. Паруса кораблей, ещё недавно вяло обвисшие, теперь натягивались, ловя крепчающий ветер. Они реяли – чёрные, бурые, грязно-белые – как тревожные флаги. Погода портилась. Море просыпалось. А он сидел здесь, с карманами, полными ворованного свинца и купленной желчи, и ждал встречи с алчным соседом из-за горсти звёздной пыли.

И в этот миг что-то внутри… изменилось. Гнетущая тяжесть, вечный компас, что всегда указывал лишь на его ничтожество, на позор, на несправедливость мира, – вдруг замер и дрогнул. Балдурин оторвал взгляд от грязных камней под ногами и поднял голову.

Он увидел небо.

Не просто серую пелену туч, несущую дождь. А величество. Громадные, всеобъемлющие, мощные глыбы облаков, клубящиеся, как мысли разбуженного титана. Они плыли с запада, с Моря, раскатистые, невероятно сложные и прекрасные в своей грозной мощи. Солнце, уже скрывшееся, подсвечивало их изнутри лиловыми, свинцово-синими, стальными отсветами. Это был не конец света. Это был спектакль. Древний, как сама Арда. И он, Балдурин Морремар, сидел на скамейке и видел его. Не как жертва, которой предстоит промокнуть. А как зритель. Как часть этого.

Он провёл столько времени, выискивая крупицы былого величия в пыльных книгах, выцарапывая его когтями и зубами из враждебного настоящего. Он выстраивал планы мести, расчета, добычи. Он смотрел под ноги, на тени, на спины тех, кто его унижал. Он позволял Умбару определять размеры своего мира – величиной с его нищету и обиду.

А мир… мир был вот он. Прямо над головой. Огромный, дикий, прекрасный и безразличный к его мелким страданиям. И в этом безразличии была не жестокость, а… свобода.

Где-то вдали, над открытым морем, мелькнул слепящий бич молнии. Не гром – именно вспышка. Немая, ослепительная. И через несколько мгновений до него докатился раскат. Не оглушительный удар, а долгий, глубокий гул, будто кто-то ударил по струнам самой земли. У-у-у-ммм…

Балдурин… улыбнулся. Сначала неуверенно, будто мышцы лица забыли это движение. Потом – шире. Это была не радость счастья. Это была радость озарения. Он сидел на скамейке под набирающим силу штормом, и его душа, сжатая в комок годами унижений, вдруг расправила крылья. Он чувствовал. Чувствовал солёную влагу на губах, холодный ветер, забирающийся под плащ, живое напряжение воздуха, пронизанное силой надвигающейся бури. Он был жив. И мир вокруг был ярок.

В этом он поймал мысль. Вспышку. Яркую, как та молния.

Горлум.

Его учитель. Старый, скучный, невыносимо педантичный Горлим, чьи уроки казались бесконечной, нудной пыткой. Он приходил, усаживался на единственный стул, брал с полки… статуэтку. Неказистую, из тёмного дерева, изображавшую что-то среднее между морским коньком и змеей. Он брал её, молча подходил к глухой стене, противоположной окну, и ставил на полку рядом с маленьким, закопченным зеркальцем. И глядя в это зеркало, на отражение статуэтки, говорил своим сухим, безжизненным голосом:

«Когда поймёшь суть, а не алхимию, тогда и двинемся дальше, мальчик. Алхимия – лишь служанка. Сначала – мысль. Сначала – понимание».

Балдурин всегда думал, что это просто очередная заумная причуда старого упрямца, который тянет время и не хочет делиться настоящими секретами. «Поймёшь». Что понимать в дурацкой статуэтке и стене?

Сейчас, под рокот грома, его осенило.

Он резко вскочил со скамейки, как будто его ударило разрядом той далекой молнии. Не обращая внимания на хлынувший вдруг ливень, на взъерошенные волны в гавани, он побежал. К себе. К своей каменной щели. Сердце колотилось от предвкушения. От охоты. От того, что он, наконец, увидел.

Ворвавшись в каморку, он захлопнул дверь, отгородившись от рёва шторма. Балдурин не стал зажигать свечу. В полумраке, разрываемом вспышками молний, его взгляд метнулся к полкам. Где она? Он лихорадочно перебирал хлам, сметал книги. Он чуть не продал её месяц назад, чтобы купить еду! Руки дрожали.

И вот – его пальцы наткнулись на знакомую шершавую древесину. Он вытащил её из-под груды бумаг. Та самая. Он сжал статуэтку в руке, ощущая сухое, прохладное дерево.

Подойдя к той самой стене – глухой, ничем не примечательной, заставленной полками с банками и склянками. Он всегда думал, что Горлим смотрел в зеркало на статуэтку. А если он смотрел мимо неё? Если зеркало было нужно, чтобы увидеть то, что нельзя увидеть прямо?

Он поставил статуэтку на ту же полку, где всегда ставил учитель. Взял маленькое, запылённое зеркальце. Поднёс. Ловил угол.

Вспышка молнии озарила комнату на миг – и в зеркале он увидел не свою бледную, осунувшуюся физиономию, а стену за своей спиной. И на ней – едва заметную, тонкую вертикальную линию, идущую от пола до потолка. Щель. Мастерски замаскированную под естественную трещину в кладке.

Сердце его готово было выпрыгнуть из груди. Он бросился к стене, проводя пальцами по шершавому камню. Да, вот она! Его пальцы нашли едва заметное углубление внизу. Форма… Форма напоминала голову статуэтки. Он, затаив дыхание, вставил заостренный «нос» змее-конька в это углубление. Вошёл идеально. Провернул статуэтку. Раздался тихий, но чёткий щелчок, которого не должно было быть в старой каменной кладке.

И тогда он потянул её на себя.

Не стену. Статуэтку. Она поддалась, как рукоять невидимого механизма.

И часть стены – та самая, с едва заметной щелью – бесшумно и плавно отъехала внутрь, повернувшись на скрытых петлях, открыв чёрный провал.

Воздух из провала был другим. Не спёртым и пыльным, как в каморке. Он был сухим, холодным, с лёгким запахом металла, сухих трав и… ожидания.

Балдурин, не веря своим глазам, зажёг свечу и шагнул внутрь.

Это была не комната. Это был алхимический круг. Небольшой, узкий, но идеально организованный. В стенах были выдолблены аккуратные ниши, где стояли пузатые стеклянные банки и глиняные горшочки с восковыми крышками. На каждом – аккуратная, выведенная рукой Горлима этикетка. Не просто названия, а формулы, символы, предупреждения. В центре стоял массивный каменный стол с выемками для тиглей, держателями для колб, встроенной жаровней. Всё чистое, готовое к работе. Настоящая лаборатория. Не его жалкий уголок с разбросанными книгами, а место Силы. Место Мастера.

Учитель не скрывал от него знания. Он прятал их. Прятал до тех пор, пока ученик не будет готов увидеть. Не просто прочитать рецепт, а понять принцип. Увидеть неочевидное. Догадаться.

Балдурин медленно выдохнул. Его взгляд блуждал по сокровищам, которые были в шаге от него все эти годы. Он подошёл к столу. Его пальцы дрогнули. Затем он достал из-за пазухи свою, ещё не дописанную, «Книгу Философского Камня» – плод его отчаяния, ярости и, как теперь понимал, первого робкого поиска.

Он положил её на каменную столешницу, рядом с идеально чистым тиглем. И тихо, почти неслышно, рассмеялся. Это был смех облегчения, торжества и горькой иронии. Он потёр руки, смотря то на книгу, то на бесценные запасы учителя.

Путь только начинался. Но теперь у него был не только огонь в душе, но и настоящий очаг, чтобы его разжечь.

Алхимический Вечер Балдурина

Сначала – простое дело, для разминки и уверенности. Масло Ржавчины. Он нашёл на полках Горлима и уксус нужной крепости, и очищенную морскую соль. Желчь была его, купленная у красного носа. Балдурин действовал чётко, как дирижёр, ведущий скучную партию: отмерил части, слил в длинногорлую колбу. Жидкости образовали мерзкие разноцветные слои. «Взболтать до состояния мутной ярости». Он взялся за колбу и начал трясти её с такой силой, словно это была шея Кердака. Жидкости смешались, помутнели, закипели мелкими пузырями, испуская едкий, колющий запах. Через минуту в колбе булькала однородная жёлто-коричневая жижа. Готово. Первый успех в новой лаборатории. Просто смазать им замок в двери Горлума – и железо потечёт, как воск.

Это вдохновило. Он взял свою «Книгу Философского Камня» и открыл её на чистой странице. Перо в руке ощущалось уже не как орудие отчаяния, а как скальпель исследователя.

Он начал с самого простого из возникнувшего в голове. Сердцевина Молнии, Золотая Пыльца, Желчь Тролля, Пепел Клятв. Он аккуратно растёр в ступке пыльцу и пепел, добавил щепотку истолчённой Сердцевины… и каплю Желчи. Раздалось шипение, смесь почернела и свернулась в комок, издав резкий, обжигающий запах гари.

Полный провал. Балдурин хмыкнул и записал: «Состав №… Конфликт стихий. Разрушение.»

Он действовал дальше, методично, превращаясь из мстителя в исследователя. Одни смешивания заканчивались ничем: жидкость просто меняла цвет и застывала, как обычная краска. Другие были откровенно неудачными: одна смесь начала выделять удушливый фиолетовый дым, и ему пришлось быстро закупорить колбу и отставить её в дальний угол. Ещё одна загустела в липкую, чёрную, вонючую смолу. Третья превратилась в тяжёлый бурый камень на дне колбы. Четвёртый провал, пятый, шестой…

Но были и иные результаты.

Опыт №1: Слёзы, Иней, Пыльца Сна, Зеркало.

После смешивания жидкость стала абсолютно прозрачной, холодной и неподвижной, как поверхность лесного озера в лунную ночь. Заглянув в колбу, Балдурин увидел не своё отражение, а какие-то тени, двигающиеся в глубине. Эффект непонятен.

Опыт №2: Кора, Когти, Молния, Клык.

Смесь бурлила, грелась и осела в виде мутного, красно-бурого эликсира, от которого пахло грозой и мокрой шерстью. Чувствовалась грубая, животная сила.

Опыт №3: Соль, Мандрагора, Кровь, Клык.

Получилась тёмная, почти чёрная, маслянистая жидкость. Она поглощала свет и казалась неестественно тяжёлой. Внутри будто шевелились крошечные тёмные вихри. Пахло старыми фолиантами и медью.

Опыт №4: Слёзы, Когти, Пыль, Иней.

Жидкость стала цвета лунного света и переливалась перламутром. Она не издавала ни звука, ни запаха, и казалось, что даже воздух над ней замирает.

Опыт №5: Пепел, Кровь, Язык, Шёпот.

Состав пришлось готовить в закрытом сосуде. Получилась искрящаяся, игристая розовая жидкость с обманчиво приятным, сладковатым ароматом. Выглядела безобидно, что было скорее пугающе.

Опыт №6. Клык, Кровь, Иней, Желчь.

И вот он – феномен. Смешивая ингредиенты в этом порядке, Балдурин увидел, как жидкость не просто поменяла цвет, а самоорганизовалась. Мутные разводы сложились в невероятный узор. Цвет стал глубоким, рубиново-багровым, и на поверхности выступили крошечные, похожие на кристаллы, взвеси. От него тянулся тонкий металлический запах. Балдурин замер. Он видел это описание! В одном из старинных учебников, где рецепт был утерян, осталось лишь описание итогового вида и эффекта: оно должно было временно наделять клинок способностью забирать жизнь у жертвы и отдавать её владельцу.

– Зелье Вампирского Жала… – прошептал он с благоговением. – Так вот его состав…

Он тут же схватил перо и аккуратным, быстрым почерком вписал рецепт в свою книгу, поставив пометку: «Экспериментально подтверждено. Состав: Клык Оборотня (истолчённый), Кровь Древнего Змея, Иней Серебристой Паутины, Желчь Пещерного Тролля. Порядок и пропорции имеют ключевое значение.»

За окном давно стемнело. Свечи догорали. На столе стояли ряды склянок: шесть с бурлящей или мёртвой гадостью, пять – с загадочными, мерцающими жидкостями, и одна – с рубиновым сокровищем, ценность которого он понимал.

Балдурин откинулся на спинку стула, чувствуя приятную усталость творца. Он потёр переносицу. И тут его взгляд вновь упал на пузырьки. Восторг открытия сменился холодной, практичной мыслью. «И что теперь с этим делать? Где взять подопытного?»

Как в ответ, из-за угла стола с писком пронеслась тень. Крыса. Жирная, наглая, умбарская крыса. Балдурин инстинктивно рванулся, пытаясь накрыть её колбой, но промахнулся. Животинка юркнула в щель в полу, оставив его с пустой рукой.

– Чёрт, – беззлобно выругался он. И вдруг вспомнил. – Кажется, у Горлима был трактат… «О внушении воли низшей твари»… или что-то вроде того. Надо поискать.

Он обвёл взглядом лабораторию, полную книг и реагентов. Столько работы! Но потом его взгляд снова вернулся к склянкам. Нет. Ритуалы приручения подождут. Всё это – на потом.

Он аккуратно расставил все получившиеся зелья на отдельную полку, подписав их номерами составов. Его лицо стало сосредоточенным, целеустремлённым. Величие Морремаров, месть Кердаку – всё это отошло на второй план перед лицом чистого азарта.

– Сначала звёздная пыль, – твёрдо сказал он самому себе, глядя на дверь, за которой был дом Барземира. – Сначала разберусь с этим.

Воздух в лаборатории Горлима, ещё недавно пахнувший металлом и травами, теперь был тяжёлым и неподвижным. Балдурин стоял перед чистым каменным столом, чувствуя холодную гладь под пальцами. Проблема с Барземиром висела в воздухе нерешённым туманом. Прямой разговор с торговцем – путь к разорению. Взлом – к ножу в спине или петле на шее. Нужен был ключ. И ключ этот лежал не в свитках с планами, а в крови. В его крови.

Он с нежностью, которой сам не ожидал, коснулся пальцами обугленного осколка герба Морремаров, что лежал у него на ладони. Жалкий уголёк былого величия, жгучий символ позора и – единственная нить, связывающая его с теми, чьё знание могло сейчас помочь. Сжечь его… было всё равно что отрезать последнюю связь с тем, кем он должен был быть. Но иного пути не было. Знание требовало жертв. Всегда требовало.

Он положил осколок на плоский чёрный камень, служивший когда-то Горлиму для подобных же мрачных дел. Взял свой нуменорский кинжал – не для битвы, а для ритуала. Лезвие было острым, как память о поражении. Без колебаний, с холодной решимостью он провёл им по подушечке большого пальца. Боль была острой, чистой. Яркая капля крови, тёмно-алая, почти чёрная в тусклом свете лаборатории, выступила и упала на обугленное дерево.

Он чиркнул огнивом. Искра прыгнула на пропитанный кровью осколок. Сначала тлеющий уголёк, потом – яростный, жадный огонёк, пожирающий символ его рода.

И тогда пошёл дым. Не обычный, серый и летучий. Густой, тяжёлый, чернильно-чёрный. Он стелился по столу, не поднимаясь вверх, клубясь, как живой, принимая формы. Из него вытягивались силуэты – то очертания высоких королей-мореходов, то скрюченных, измождённых теней, то воинов в доспехах, покрытых морской солью. Они были неясны, расплывчаты, но их было много. Комнату заполнил гул. Не звук, а эхо голосов, сдавленное в дыму многоголосие шёпотов, криков, приказов, молитв и проклятий всех Морремаров, что когда-либо бороздили моря и нашли свой конец в пучине.

Гомон нарастал, оглушая, давя на сознание. Это был не диалог. Это был шторм из памяти и безумия. Балдурин чувствовал, как его разум, острый и закалённый годами учёбы, трещит по швам под этим напором. Голоса кричали о битвах, о затонувших сокровищах, о предательстве, о славе, о мщении. Они перебивали друг друга, спорили, сливались в нечленораздельный рёв.

Балдурин вдохнул этот дым. Он был горьким, как пепел, и солёным, как слёзы. В этом хаосе он силой воли, уже дрожащей, выкрикнул свой вопрос, вложив в него всю свою боль:

– Как проникнуть в дом Барземира?!

Голоса не утихли. Они взвыли с новой силой, словно его вопрос вскрыл новую рану в коллективной памяти рода. Но сквозь этот хор ему, стиснув зубы, удалось вычленить обрывки. Не ответы, а осколки. Крохи, выброшенные волной на берег его сознания.

Один голос, хриплый, будто пропущенный сквозь солёную воду, прошивал прочий гам:«…под Рынком… ходы старые, как сам Умбар… ведут в подвалы тех, кто богател на краже… ищи глаз в камне…»

Другой, резкий и властный, перебивал: «…задняя стена… кладка под окном третьим… камень с лицом плачущего демона… он подаётся внутрь… но осторожно…»Дальше слова тонули в общем рёве.

Третий, шепелявый и полный ядовитой усмешки, шипел прямо у него в ухе: «…зачем ломать стены?.. Сломай его… он воровал у Кердака… ящик с жемчугом с «Чёрного Клинка»… спрятал… скажи Кердаку… и он сам откроет тебе все двери…»

Балдурин из последних сил пытался ухватиться за эти нити, заставить тени говорить яснее, но его голова раскалывалась от боли. Чёрный дым редел, силуэты расплывались, становясь прозрачными. Осколок герба догорал, обращаясь в горстку пепла, смешанного с его кровью. Гул стих так же внезапно, как и начался, оставив после себя звенящую, оглушительную тишину.

Балдурин стоял, опираясь руками о стол, дыша прерывисто и тяжело. В висках стучало. Комната плыла перед глазами. В ноздрях стоял едкий запах гари и чего-то древнего, потустороннего. Он чувствовал… опустошение. Как будто часть его самого сгорела вместе с гербом. Мысли текли вяло, с трудом, цепляясь за обрывки услышанного.

Он медленно выпрямился, глядя на кучку пепла. Жертва принесена. Цена уплачена. И что же он получил?

Не план. Не точную инструкцию. Три намёка. Три возможности, каждая – палка о двух концах.

Старые ходы под рынком. Звучало опасно и ненадёжно. Кто знает, что там ещё обитает, и куда они ведут на самом деле?

Ненадёжный камень в задней стене. Более прямо, но тоже риск – шум, внимание соседей.

Шантаж. Самый изощрённый и самый опасный путь. Игра с огнём, где можно сжечь себя, навлечь гнев и Барземира, и Кердака.

Он глубоко вздохнул, собирая в кучу рассыпавшиеся мысли. Голова была тяжёлой, будто налитой свинцом. Ритуал прошёл успешно, но оставил после себя не ясность, а тяжёлый выбор и смутную, давящую усталость на душе. Голоса предков умолкли, но их шёпот, казалось, навсегда вписался в тишину его сознания, отнимая лёгкость мысли.

Он аккуратно сгрёб пепел герба в маленькую урну из обсидиана. Это была цена. Напоминание.

Теперь нужно было выбирать. Сидеть и ждать чуда было нельзя. Он потушил свечи, погрузив лабораторию во мрак, и поднялся в свою каморку. Нужно было обдумать каждый вариант. Взвесить риски. Выбрать путь.

Умбар спал. Где-то там, за двумя стенами, в своём крепком доме, посапывал Барземир, не зная, что тени прошлого уже указали на него пальцем. А Балдурин сидел в темноте, слушая отголоски голосов в собственной голове, и размышлял, какой из ключей, данных ему предками, стоит повернуть первым.

Глава 3: В пасти крысы

Перед тем как выйти в ночь, Балдурин ещё раз окинул взглядом полку с результатами