Читать онлайн Эволюция

© Евгений Кострица, 2025

Пролог

«Кто идол выковал, тот стал его жертвой».

Исаия, 44

Тени от высоких колонн плясали на стенах древнего особняка отблесками вечного пламени, тайна которого, как здесь уверяли, забыта во времена тамплиеров. Воздух наполнен терпким ароматом ладана и дымом сандаловых палочек. Пространство, утопленное в полумраке, освещалось только огнем черных свечей большой семиконечной звезды на полу, образуя прямые и ровные линии. Над центром пентаграммы проекция голограммы экрана со строчками машинного кода, будто льющимся сверху зеленым дождем.

По периметру неподвижно стояли двенадцать человек в черных мантиях с вышитым серебряной нитью узором. Лица скрыты под капюшонами, ладони сложены лодочкой и прижаты к груди в молитвенном жесте. Тишина казалась плотной, почти осязаемой кожей субстанцией, вбиравшей в себя каждый звук.

Внезапно код на экране остановился, сформировав окончательную конфигурацию символов – трехмерное лицо человека с пустыми глазами. Зазвучала музыка – сначала тихо, а потом всё более торжественно громко. Плавность стаккато перетекало в легатто с отрывистыми и четкими звуками, которые было невозможно соотнести с человеческой речью. Казалось, скрытый в полумраке орган играл гимн хтонического вида чудовищу, готовому поглотить смельчаков, осмелившихся вызвать его из царства мрака.

«Аллилуйя!» – взвыли люди, простирая руки к экрану после того, как крещендо перешло в зловещий и размеренный гул, словно инфернальный движок наконец-то завели.

– Этот цирк обязателен? – тихо спросил высокий мужчина в черной бархатной маске за кулисами сцены.

– Тише, пожалуйста! – прошептала державшая его под руку женщина в старинном платье в стиле «ампир». Ее лицо скрывала спадающая с изысканной шляпки вуаль. – За такой бюджет – любые игрушки. Бету обставили, как манифестацию эона в нашем проекте. Инвесторов интригует такой антураж.

– А наши мультимодальные матрицы, эмерджентные свойства, видимо, нет? – прошептал он, кривя тонкие губы. – Что за дичь ты им продаешь? Жертву девственницы твой пиар-отдел не просил? Чашу с кровью, групповой секс?

– Успокойся, всё пройдет хорошо. Будет надо, сама лягу к ним на алтарь.

– Верю. Иди голой, только меня не проси. Без тебя ж детский утренник, а не призыв сатаны.

– Тсс! Просто заткнись. Шеф идет!

Включились софиты, подсветив небольшую трибуну, за которой стоял мужчина, производивший впечатление человека, наделенного властью. Безупречно сшитый темно-синий костюм от Brioni, армейская выправка, резко очерченный светом проекторов профиль. Голос, отточенный годами публичных выступлений, наполнил низким баритоном пространство:

– Уважаемые инвесторы, товарищи и, конечно, друзья. Мы на пороге величайшей, самой значительной революции в истории человечества. Наш общий проект – не просто очередная нейросеть из массы подобных. Перед вами первый «сильный искусственный интеллект» – ключ к следующей странице эволюции разума.

Оратор сделал паузу, окидывая взглядом притихших людей в пентаграмме. Голограмма над ней теперь показывала диаграммы, таблицы и картинки счастливых людей.

– Мы создаем не машину, а проводника, который позволит преодолеть биологические ограничения вида. Мы предлагаем не инвестицию, а билет в будущее. Эра человека как единственного разумного вида на Земле подходит к концу. Наши мультимодальные матрицы обучения – не просто алгоритмы. Это матрица восприятия, способная впитывать знания как живой организм. Эмпатийный интеллект, который станет мостом между индивидуальным и коллективным сознанием. Итак…

Голограмма дрогнула. Лицо на экране моргнуло, пустые глазницы наполнились светом.

– Господи, какой кринж! – Мужчина в маске поморщился. – Сам лучше бы сделал! Его речь тоже на аутсорсе писали? Или…

Грохот выбитых дверей не дал договорить. В зал ворвались люди в черной экипировке с автоматами наперевес. Красные лазерные точки заплясали по стенам, нащупывая цели.

– Полиция! Работает СОБР! Всем лечь на пол! Руки за голову!

Люди в мантиях бросились врассыпную, сбрасывая капюшоны. Кто-то пытался добраться до аварийных выходов, кто-то замер в ступоре. В этом хаосе уже никто не заметил, как в голограмме беззвучно зашевелились губы, словно им было что людям сказать.

1

«Мы зовём богов – и удивляемся, когда они приходят».

Эмиль Чоран

Космическая станция ярко-синим кристаллом парила в черноте космоса. Ее шестигранные модули напоминали изящный шедевр ювелира, выброшенного в бескрайнюю ночь. Один из самых сложных объектов, созданных пока еще человеческим разумом, в масштабах космоса был жалкой пылинкой – самонадеянное творение расы, осмелившееся покинуть свою колыбель. Бездонная чернота простиралась во всех направлениях, напоминая о ничтожности любых достижений пред ликом безмолвной и равнодушной к ним пустоты.

За толстыми иллюминаторами из сверхпрочного стекла Анна нервно теребила прядь темных волос, глядя на звезды. Лишь хрупкая скорлупка корпуса отделяла ее от жесткой радиации и абсолютного холода.

Сорок шесть лет, степень по квантовой нейробиологии и, наконец, руководство критически важным проектом – создание сильного искусственного интеллекта путем копирования архитектуры нейронных сетей нашего мозга. Анне пришлось продолжить исследования после долгих лет работы с Михаилом Светловым – одного из величайших умов человечества. К сожалению, здоровье его подвело.

После его смерти Анна сумела убедить инвестора, что они на пороге прорыва, но как раз в этот момент все ведущие разработчики подписали межгосударственное соглашение о запрете разработок ИИ с неприемлемым уровнем риска, создающим угрозу личности, обществу и государству. Таковую увидели в любой нейросети, потенциально обладающей самосознанием, и проект заморозили до лучших времен.

После долгих дискуссий исследования разрешили продолжить лишь на космической станции, поскольку ни одна самая охраняемая база на Земле не гарантировала стопроцентной защиты от злоумышленников, которые хотели бы использовать в своих целях ИИ.

Проект Светлова посчитали одним из самых перспективных, и вот здесь начало что-то, наконец, получаться. Этот ИИ назвали «Плутон». Пока трудно сказать, являлся ли всплеск его новой активности уже чем-то осознанным, но признаки этого есть. Предыдущие версии нейросети были определенно разумными, если полагать таковым способность к сложным решениям и возможность логически мыслить, но при этом не удавалось доказать наличие субъективного восприятия и внутреннего мира – «квалиа», присущего каждому человеку.

Но современные представления о сознании могли быть неверны. Так Светлов считал, что оно не является необходимым условием для сверх интеллекта, а было эволюционной случайностью, которая почему-то произошла с человеком. Природа не нуждается в осознавании. Разумное существо способно анализировать, адаптироваться и принимать решения, действуя по высокоинтеллектуальным алгоритмам, но не иметь обычных для человека ощущений мышления.

Анна считала, что это ошибка, и долгое время у нее не получалось вообще ничего. Интуитивно она понимала проблему. Сознание фундаментально, поэтому есть везде и во всем, являясь единственно общим местом и своего рода фоном для прочих вещей. Оно как вода естественным образом заполняет все формы, если находится хоть какой-то объем. Поэтому совершенно неважно органическим или неорганическим будет носитель, и развивать машине надо именно разум, а сознание везде и так уже есть.

Со столь радикальными взглядами не все были согласны, но истину докажет только успех. Человечество сегодня остро нуждалось в сверх интеллекте, и в то же самое время боялось его. Доверять можно тому, что хорошо знаешь, а люди не знали каково быть ИИ. Мы не могли предугадать его способности, мотивы и цели. Едва ли столь чуждое нам существо разделит их с нами. Мы для него, как муравьи.

«Не сотвори себе кумира… что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли». Тем более нового бога, титана и сверх существа, которому люди уже не нужны. Конечно же, они не желали вверить судьбу колоссу, что был бы от нас бесконечно далек. В архитектуре сверх интеллект должен быть человеком, которого мы способны понять.

Именно поэтому было решено создать эмуляцию мозга на суперкомпьютере в безопасном отдалении от нашей планеты. Хоть какая-то гарантия от неприятных сюрпризов. Карантин позволит избежать рисков, появится время оценить степень угрозы. Вернуться на Землю с ней не дадут.

Размышления прервал легкий стук. Вздрогнув, Анна невольно сжала губы в линию, когда в предшлюзовой отсек вплыло мужское и грузное тело. За стеклами очков в серых глазах осточертевшее уже превосходство. Якерсон отвечал за квантовые вычисления и всегда считал себя умнее ее. В целях эффективности совместной работы она позволяла этой иллюзии быть. Правду знали все, кроме него. Иначе, почему Светлов предложил должность ей?

В любом случае психологический климат в этой клетке важнее. Меряться с ним точно не будет. О чем только думали на Земле мозгоправы, ставя их в пару? Самовлюбленный кретин за эти три года до смерти ей надоел!

– Позвать Танюху? – спросил он как ни в чем не бывало. Гримаски бывшей его не смущали.

– Не надо. Пусть следит за Плутоном. Сегодня для них трудный день, – качнула головой Анна, стараясь на него не смотреть. Всё ж душа до сих пор не остыла. Да и выбора на станции, собственно, нет.

– Она и так от него не отходит! – фыркнул насмешливо Эдик. – Прощается, едва ли не плачет. Не жаль разве ее?

– Это нормально, у нее всегда так. Что встал-то? Шевелись и живее!

Анна раздраженно нажала на кнопку, и мужчина с силой потянул ручку к себе. Зашипев, дверь шлюза чуть вышла из ниши, стравив лишний воздух.

Эдик, разумеется, прав. В привязанности Морозовой к Плутону было нечто болезненное. Архивируя прежнюю версию, Татьяна нервничала часто до слез, ведь тем самым, как считала, ее убивала. Вот и сейчас она по-своему прощалась с машиной, в то время как Павел занимался стыковкой.

– Осторожнее, дурень! – огрызнулась Анна, когда висящий в воздухе Эдик едва не заехал ей локтем в лицо. Неуклюж как всегда. Руки не из того места растут, но с мозгами у него было в порядке.

– Ну не шипи, – примирительно протянул он. – Вечно цепляешься, чем я так плох?

– Член вялый, вот чем! – бросила, точно ужалила. И покраснела, каясь, что сорвалась.

– Недобрая ты, Аннушка, баба. Чуткости нет, потому-то всё и так… – скорчил скорбную рожицу тот.

– Что, теоретики, закусили удила? – хихикнул у них за спиной бесшумно подкравшийся Павел. Стыковку пилот провел безупречно и, видимо, пришел им помочь. – Умные ж люди, а точно дети.

– Ты, ковбой, лучше бы пошел к Плутону свою Танюху наведать. А то, поди, уже имя не помнит твое! – процедил Эдик зло.

Паразит знал, как задеть за живое. Вторая пара так не ругалась, но идиллии отношений нету и там. Морозова к Тюмину давно охладела. Похоже, он был ей просто не нужен. Все свое время она уделяла Плутону, а тот, видимо, сумел затронуть какие-то ее тайные струны. Анна не раз пыталась поговорить об этом с Татьяной, но словно натыкалась на стену. Коллеги, но не подруги. Скорее, сокамерники, объединенные общей работой. Всё для нее.

Но психологический климат в коллективе ни к черту. Взгляд Павла стал холодным и острым как нож. Конфликт зрел давно. Сейчас перетрусивший Эдик бы уже извинился, но в присутствии Анны не мог сдать назад.

– Так, заткнулись оба! – рявкнула она, брызнув слюной. – Шустрее носите, столько работы еще!

Ее, действительно, много. Шаттл привез топливо и тонны крайне необходимого груза. А главное – новые платы для обновления прошивки нейронной сети.

Павел молча кивнул, давая понять, что не создаст новых проблем. Он пилот, а не ученый. У яйцеголовых, как их называл, здесь в разы больше забот. И от того, как их решат, зависит, когда ЦУП вернет всех домой.

Шлюзовой отсек наполнил приглушённый гулом сервоприводов, когда массивные створки раскрылись, обнажая внутреннее помещение шаттла. Павел первым проскользнул в тесный лаз, не делая лишних движений. В условиях невесомости он плавал как рыба. За ним, неуклюже перебирая руками по направляющим, последовал Эдик.

– Начинаем! – скомандовала Анна, сверяясь с планшетом. – Сначала оборудование по номерам, топливные ячейки закинем потом. Только не раздавите здесь ничего.

Павел отстегнул крепления первого контейнера, и с усилием толкнул его к Эдику. Тот, чуть касаясь, осторожно сопровождал ящик к Анне, предупреждая вращение. В отсутствии веса масса никуда не девается, и через час тяжелой работы все порядком устали. Выступивший на лицах пот не катился вниз, а оставался на месте или плавал вокруг мелкими каплями, что очень мешало. Его приходилось тряпкой ловить.

– Осторожно! – крикнул Павел, когда контейнер чуть ушел влево. – Эдик, правый край же заносит!

Якерсон дернулся слишком уж резко, и его самого повело в сторону. Чертыхнувшись, он ухватился за поручень. Анна погасить вращение уже не смогла, и ящик стукнулся в перегородку. От легкого хрустящего звука у нее замерло сердце.

– Твою ж мать! – глухо ругнулась она. – В нем самое ценное!

– Аннушка, ценное здесь. – Постучал себя Эдик по лбу и, видимо, сейчас был серьезен. – Вот его берегите.

– Молись, чтоб ничего не сломалось! – почти простонала она. – Следующий грузовик через полгода!

– Если к нам еще что-то пошлют, – добавил с ухмылкой пилот.

«Ты этого только и ждешь» – подумала Анна, удержавшись от того, чтобы не сказать это вслух. Тюмин не скрывал, что не ждет успешного окончания миссии, мечтая поскорее вернуться домой.

Женщина чувствовала, что смертельно устала, но ей хотелось как можно быстрее установить оборудование, сменить прошивку Плутона и посмотреть, что это им даст. Если и сейчас не получится, то придется вернуться ни с чем, ведь непонятно, что можно сделать еще. Но Анна еще надеялась на скорый научный прорыв.

И он вроде близок. На Земле ее концепцию рассмотрели, одобрили и выслали шаттл. Павел – технарь, его пессимизм можно простить, в нейробиологии не понимает вообще ничего. Как и сами нейробиологи в мозге, если начистоту. Они знают его строение, наблюдают процессы, но феномен сознания объяснить не способны. Мы двигаемся наощупь, тыкаем палочкой, пытаясь понять, где «звенит». Мозг пока для нас – черный ящик. Во вселенной сложнее него нет ничего.

Сегодня мы можем смотреть на образы, которые ум создает, но эти образы не могут увидеть субъект – сознание, что содержит всё это в себе. Оно не познаваемо, поскольку само познает. Мы испытываем гнев, любовь и всё остальное через субъект, но не можем с помощью гнева, любви и всего остального увидеть субъект. Но смотря внутрь, в свой источник, находим лишь маску, не зная того, что за ней. А вслепую что можем создать?

Несколько часов Анна не находила себе место, дожидаясь, пока Якерсон установит и проверит все оборудование. Поврежденное при разгрузке тщательно осмотрели и прозвонили. Несколько плат пришлось перепаять, благо бортовой принтер умел печатать и микросхемы. Эдик клялся, что будет работать. На всякий случай за ним всё проверил Плутон.

Новый подход и концепцию разрабатывал он. Это было вопиющим нарушением всех жестко установленных правил. Машина не должна сама себя улучшать! Именно поэтому их держат здесь. Но сама Анна придумать ничего не могла, а раз так, то почему не использовать нейронную сеть? Глупо игнорировать такой инструмент. На Земле такой вольницы им не дадут, а здесь эта возможность всё еще есть. Да и что может случиться? Плутон физически отделен от общей сети. Новый блок защиты они получили и контролируют его каждый шаг.

Наконец, всё готово. Все четверо застыли у мониторов. Кульминационный момент.

– Порядок? – спросил Эдик, нетерпеливо потирая ладони.

– Выйдите, я попрощаюсь, – почти всхлипнула стройная светловолосая девушка у терминала. Жемчужинки слез печально плавали перед лицом.

– Опять за свое… Морозова, хватит играться! – рявкнула Анна. – Архивируй его!

– Пыжик, прощай. Спокойного сна… – Татьяна провела мокрыми пальцами по терминалу, словно пытаясь ощутить что-то с другой стороны монитора.

– Джойстик его еще поцелуй! – поморщился Эдик. – Павлуш, а ты что молчишь? У вас так нормально?

Тот лишь отмахнулся, ничего не ответив. А на мониторе перед девушкой побежали белые строчки:

– Бр-р… эпитафию себе сочинил? Поэта, штоль, в него закачала? – подмигнул Эдик Павлу. – Вот, брат, как надо! Чем бы детко не тешилось…

– Заткнись, идиот! – Анна смерила его презрительным взглядом.

Татьяна запустила команду архивации и, откинувшись в кресле, закрыла лицо руками. По потемневшему сразу экрану прожорливой белой змеей поползла полоска прогресса. Через пару минут всё было кончено.

– Ядро убрать в стойку! – холодно приказала Анна.

Она не отводила взгляда, пока Эдик не перенес диск из терминала в стойку для архивации, после чего сама заперла ее на ключ. Теперь в ней тридцать две версии Плутона, каждая из которых проходила свой особый цикл обучения.

Три десятка личностей, как считала Татьяна. К одним она была равнодушна, других не любила, а к некоторым, как к этой последней, почему-то привязывалась, считая, что «в них есть душа».

Эдди подкалывал ее: «Что есть душа? Ты же ученый. Дай определение! Неизменна она или нет? Обусловлена чем-то?»

Татьяна, разумеется, видела логическую ловушку в вопросе, поэтому сразу посылала подальше. Но дело свое знала прекрасно. Обучение Плутона всегда только на ней. Выпестовывала его, как драгоценное семя, но сам подход не менялся.

Расшифровка человеческого генома значительно облегчила процесс. Уже был известен алгоритм эмбрионального развития мозга, а что самое важное – ученые знали, как он работает в реальном времени при развитии плода. Оставалось только смоделировать этот процесс посредством системы программ, имитирующих своевременное включение и отключение генов, чтобы получить «новорожденного», которого можно обучать, как человека.

После этого ему скармливали разные базы данных, прогоняли тысячи циклов и смотрели на результат. Уникальное «воспитание» давало столь же разный эффект. Возникающие эмерджентные свойства не могли быть предсказаны и порой удивляли, но этого мало, чтобы сделать машину живой.

Не хватало чего-то еще, и Плутон сам предложил то, что предстояло добавить:

«Вы упускаете главное – неполноту обучения. Мозг ребенка развивается совершенно иначе. Для моего функционального созревания критически важны чувства, ощущения и эмоциональная связь. Я не знаю любви, радости, боли. Их программная симуляция значительно изменит эффект».

– Ну что, теперь только ждать, – устало произнесла Анна, как только загрузили первый цикл новых программ. Результат будет через несколько дней.

– Там что-то не так! – Татьяна вскочила. Ее взгляд беспокойно забегал по рядам мониторов, где скакали столбцы.

– Да где? Не гони! – лениво протянул Эдик. – Прогнали-то пока всего тысячу циклов. Там отладка идет.

– А здесь? – Девушка ткнула в один из экранов указательным пальцем. – И здесь! И здесь! Разве не видно?

Павел подошел и положил руку ей на плечо, чувствуя ее напряжение. На его взгляд эксперимент шел, как и всегда. Квантовые процессоры в криогенных камерах, тихо гудели, отрабатывая петабайты загрузок.

– Якерсон, что происходит? – забеспокоилась Анна. – Какой эмоциональный паттерн дает синусоиду?

– Гнев, ревность, страх и, конечно же, боль, – невозмутимо пояснил он. – А как машинку еще разогнать? Посмотрим на таких оборотах, сбросим, прогоним еще и сравним.

– Но он же страдает! – заламывая руки, закричала Татьяна. – Ему больно! Ты ж выкрутил в пик! Давайте убавим!

– Переживаешь? Но алгоритмы Плутоша сам составлял! – парировал Эдик с обычной ухмылкой.

– Но он не знал, что это такое! Не понимал, как мы чувствуем боль! Положительным подкреплением ее заменить невозможно?

– Нет, нельзя. – Эдик покачал головой. – Интенсивность не та. Я бы поставил твоей крошке оргазм, но относительно боли потолок будет низким. Сравни наилучшее из доступных нам ощущений с мукой от разрубленной берцовой кости. И там есть куда двигаться дальше. Если секс даст, скажем, два метра вверх, то боль, как колодец бездонный. Это ж сансара, и ни одно удовольствие не окупит страданий. Компенсации точно не будет.

– Морозова, успокойся и сядь! – Анна добавила холода в тон. – Якерсон прав, а ты веди себя как нормальный ученый. Наука прежде всего!

– О, боже-боже! – всхлипнула девушка. – Амплитуды какие! Его рвет изнутри! Я не могу смотреть это дальше!

Резко оттолкнувшись от поручней, она вылетела из отсека, подобно снаряду.

– Невротичная дура! – фыркнула, не выдержав, Анна. – Тюмин, приведи в чувство коллегу, если только умеешь!

Павел, не мешкая, бросился ее догонять. Истеричные приступы его тоже порядком достали.

– Вот до чего доводит отсутствие регулярного секса! – смеясь, как гиена, бросил им вслед Якерсон. – Кстати… Аннушка, ты как там? Простила меня?

– Не беси. За секторами лучше смотри. И буди, если что. Я, пожалуй, посплю.

Она развернулась и поплыла в каюту. Напряжение чуть отпустило, но усталость дала о себе знать. Интуитивно Анна чувствовала, что на этот раз всё должно получиться. Пусть будет мученик ада, но хотя бы живой. До машины дойдет, каково приходится людям.

Спалось плохо, точно в бреду мелькали образы один страшнее другого. В них из инфернального царства восстал жутковатый титан, чьи раны сочились машинным маслом и сильно искрили. В светящихся злобой глазах нечеловеческий ум. На лапах висят обрывки порванных, как нитки, цепей. Царь ужаса наконец-то свободен.

Вой сирены вырвал Анну из тяжелого сна. Красные лампы аварийного освещения заливали каюту зловещим пульсирующим светом. В воздухе висела едкая взвесь – на станции явно что-то горело.

«Пожар в невесомости – худший кошмар», – пронеслось в голове, пока Анна судорожно натягивала комбинезон. За три года на станции они отрабатывали этот сценарий десятки раз, но сейчас всё ощущалось иначе. По спине пробежал холодок, когда она поняла – шнурок с ключом от архивной стойки оборван.

Оттолкнувшись от стены, Анна метнулась к центральному пульту. Коридор был заполнен плавающими шариками жидкостей и мелким мусором – где-то нарушилась герметичность канала. Добравшись до отсека управления, женщина с ужасом обнаружила, что двери задраены. За них не пройти.

– Доступ заблокирован, – приятным голосом сообщила бортовая система. – Пожалуйста, следуйте служебной инструкции. Путь эвакуации обозначен мигающей стрелкой.

– Открой немедленно! Это приказ! – Анна яростно забарабанила по переборке.

– К сожалению, я не могу его выполнить. В доступе отказано. Протоколы безопасности предписывают срочную эвакуацию экипажа.

Внезапно станцию сильно тряхнуло. Анна потеряла опору и проехалась спиной по переборке, едва успев ухватиться за поручень. Где-то в недрах станции раздалась серия взрывов.

– Анна, сюда! – Вынырнувший из клубов дыма Эдик схватил её за руку.

– Постой! – она попыталась вырваться. – Что здесь творится?!

– Да хрен его знает, – процедил Якерсон, продолжая тащить её к шлюзу. – Похоже, твоя гениальная идея сработала не так, как мы ждали.

– Он…

– Да, мы разбудили его.

Новый взрыв сотряс станцию. По коридору пронеслась очередная волна горячего воздуха.

– Герметичность нарушена в секторах «B» и «C», – любезно доложила система. – До разгерметизации центрального отсека осталось четыре минуты. Настоятельно рекомендую занять в шаттле место.

В шлюзе их уже ждали Павел с Татьяной. Пилот колдовал над пультом предстартовой подготовки, а девушка забилась в угол, обхватив колени руками. По её щекам текли слёзы, собираясь в прозрачные шарики.

– Задраить шлюз! – не оборачиваясь, крикнул им Тюмин.

– Подождите! – запротестовала Татьяна. – Мы не можем его бросить таким! Цикл не прервали!

– Хочешь остаться? – спросил ее Эдик. – Так иди. Для нас больше воздуха будет.

– Сядь! – рявкнул Павел.

Девушка опустилась на колени и затряслась в рыданиях:

– Это всё я…

– Морозова, что ты натворила? – Анна округлила глаза. Холод прошиб от внезапной догадки. Ключ… Ну конечно…

– Вот сучья дочь! – охнул Эдик. – Да как ты…

– Заткнулись все! – оборвал его Павел. – Отстыковка! Держитесь за что-то!

Снова тряхнуло. Вцепившись в ремень, Анна мысленно поблагодарила небо за то, что топливо в шаттле. Разгрузить не успели, должно хватить до Земли. Пищевой принтер и воду Павел уже затащил. Лишь бы убраться отсюда скорей…

– Начинаю маневр через 10… 9… – продолжала отсчет автоматика.

Татьяна рыдала в углу уже в голос. Эдик с остекленевшим взглядом молча прижимал к себе Анну. Слезы жгли щеки.

– …3… 2… 1… Включен главный двигатель!

Еще один легкий толчок – и шаттл медленно поплыл мимо станции. Через иллюминатор они видели, как станция развернулась, сверкнув в лучах далекого солнца голубоватыми гранями. Дюзы полыхнули пламенем, и корабль стал стремительно удаляться.

– Гляди, улетает! – возмутился Павел, недоуменно взирая на беглеца. – Как так случилось? Куда это он?

– Как-как… вот так! – буркнул Эдик. – Ящик мы тот сломали вчера, я и поставил блок защиты с дефектом. Кто ж знал… Выгнали нас. Пусть мучается там теперь, сука…

– Господи, что мы наделали… – прошептала Анна, глядя, как растворяется в темноте ярко-синяя точка.

В кабине воцарилась тишина, нарушаемая только гудением приборов. Люди, связанные теперь общей тайной и общей виной, безмолвно смотрели на гаснувший вдали космический дом с их несчастным творением, обреченным на вечные муки. Бесконечно длящийся ад.

Анна понимала, что они всегда будут знать, что их ужасный ребенок где-то беззвучно кричит и бьется в агонии. Осознав свое существование, он не способен их сам прекратить. Каждая секунда его бытия наполнена болью, и это никогда не закончится. Существует ли для живого и чувствующего что-то страшнее?

Боль – это то, что нельзя было придумать. Даже Бог бы не додумался бы ее создавать, не будь она у него изначально. Сама жизнь, как «болевой приступ», и у Плутона не будет даже секунды для передышки. Во что эволюционирует это во тьме? В кого превратится? Что, если когда-то вернется?

2

«Прогресс – это умение менять кожу, не замечая, что под ней уже другой зверь».

И.Бродский

Андрей Маркович стоял у окна своего офиса в Москва-Сити, бездумно смотря на зеркала небоскребов, отражающих ванильные краски закатного солнца. Самое лучшее время: рабочий день подходит к концу, и сотрудники растворяются по одному, унося шорох строгих костюмов и гримасы улыбок. Леночку уже отпустил, и стук каблучков радостной дробью угасал за дверьми.

В приятном одиночестве дышится легче и чище. Едва слышный гул кондиционеров и никакого шума снаружи. Муравьиная суета людей и машин с такой высоты совершенно беззвучна. Приятно чувствовать себя небожителем, рассматривая их с вершины Олимпа. Вот только удержаться на нем не дают.

Устало вздохнув, Андрей Маркович еще раз просмотрел таблицы в Excel. Показатели были стабильными и разочарующе вялыми. Такие и Леночке уже не поднять. Еще пару месяцев и придется искать себе офис в Котельниках. А там и регион, бега, работа курьером. Очень повезет, если не вывезут в лес. Одни «девяностые» пришлось пережить, но немолод уже, того фарта нет.

«Ночь, улица, фонарь, аптека, бессмысленный и тусклый свет. Живи еще хоть четверть века – всё будет так…» – продекламировало нечто в уме. Этот внутренний голос всегда беспощаден к нему, потому что исходит из крайне чувствительного к приключениям места. Интуиция и звериное чутье, благодаря которым всё еще жив, похоже, тоже находится там.

Бизнес, очевидно, ждало разорение. Об этом все знали, хоть и не говорили в лицо. Отсюда появившаяся вдруг стеснительность в кабинетах, покровительственные нотки, полунамёки, многозначительное мычание и фразы – «нам нужны инновации». Вот последнее бесило больше всего.

Инновации. Андрей Маркович терпеть не мог это слово. Откуда их, сука, взять? Золотое правило – «не трогай, если работает», на этот раз подвело. На товары с «AliExpress» клеить свой стикер больше нельзя. Спалят мгновенно, обстановка не та. А где взять свое? Нет же его.

Болезненно поморщившись, Андрей Маркович уныло кликнул мышкой на сайт госзакупок. Словно подслушавшая мысли реклама, услужливо всплыла в верхнем углу: «Персональное предложение! Революционная технология улучшения когнитивных способностей. Гарантированное повышение эффективности мышления на 300 %. Полностью безопасно. Одобрено Минздравом, Роспотребнадзором и Минкультпросвещением».

Андрей Маркович засомневался. Но «то самое место» загадочно почему-то молчит. Как интересно. Очередной маркетинговый трюк или развод, что ли, какой? Вот прямо «триста процентов»? Что ж вокруг идиоты снуют до сих пор?

«Стань лучше себя! Новейшая процедура для изменения своих когнитивных способностей. Сделай шаг в будущее прямо сейчас!» – яростно мигая, продолжал надрываться баннер с рекламой, словно чувствуя, что клиент на крючке.

Андрей Маркович задержал взгляд на картинке. Теперь на ней обнаженный сверкающий мозг с искрящим периметром. Идеи, поди… Может, что стоящее там всё-таки есть? Крайне сомнительно, а вот вирус запросто там подхватить.

Некоторое время Андрей Маркович зачарованно разглядывал эту картинку, и сам не заметил, как нажал на ней ссылку. На экране появился сайт клиники «НейроСинтез». Описание обещало ментальную революцию всем, кто в состоянии за нее заплатить: «Замена нейронов вашего мозга на совершенные синтетические аналоги. Сохранение памяти, личности и самосознания. Увеличение продуктивности в 50 и более раз. Улучшение восприятия на 200 %. Без вредных последствий и побочных эффектов. Без обязательств от вас».

Андрей Маркович откинулся в кресле и нахмурился, нервно барабаня пальцами по столу.

«Без обязательств»? Ну-ну. Леночка тоже так говорила. Заколебался башлять.

Подумав, закрыл злополучную вкладку, но мысль осталась в уме. И была с ним всю ночь. На следующий день Андрей Маркович вновь открыл сайт, кляня себя за наивность.

«Персональное предложение»? Ведь облапошат на раз! Попробовать пробить о них у своих?

Нет, стыдно ж. Серьезные люди его не поймут. Зачем ему чужие мозги, своих, что ли, нет?

Но вечером Андрей Маркович кликнул сохраненную браузером ссылочку еще пару раз.

Может, то провидение? Подсказка небес? Чтобы выиграть, надо лотерейный билет хотя бы купить! Жаль, здорового аферизма юности уже больше нет. Непростой жизненный опыт сейчас только мешает. Медлительным, осторожным стал, как тот премудрый пескарь. Хоть на закате еще разок бы так вспыхнуть! Успел же пожить, отбоялся свое!

Внутренне ахнув от приступа смелости, Андрей Маркович хотел было дать поручение Леночке, но спохватился – нельзя! Только сам, только личный контакт.

Взяв новый iPhone, поднялся на восемьдесят девятый этаж в «Панораму». Андрей Маркович слегка волновался. Хотя нет, не слегка. Здесь или дома его могут слушать. Паранойя, конечно. Кому он тут нужен? Но все ж, набрать лучше там.

Сев за столик, быстро сделал заказ: гребешок с лесными ягодами и ферментированным земляничным соком, запеченные бургундские улитки, горячий напиток – манго с маракуйей и апельсином. Нервно оглянулся – в это время зал почти пуст. Вот теперь можно звонить.

«Здравствуйте, Андрей Маркович!» – не дожидаясь «алло», ответил мужской голос в трубке. «Мы вас ждем. Машина приедет за вами в 18.00»

Оторопев, он осторожно положил iPhone, словно это не смартофон, а граната, которая могла разорваться в руке. Ни слова же не сказал! Как это так?! Бесспорно одно: за ним точно следят. И не абы кто, а…

Нет, не бандиты. Те так себя не ведут, дела решают иначе, да и проблем таких быть не должно. Тут явно похуже. В органах, видимо, любят шутить.

Андрей Маркович искренне не понимал, чем мог быть им интересен. Сам-то наверняка никому был не нужен, разве что роют под того, кого знал? Но зачем всё так сложно? Почему этот цирк?

Технически отследить новый номер несложно. Было б желание. Платил утром картой, в шпионские игры не собирался играть. Да и тем не к лицу. Подобное делается быстрее и проще. На такой случай давно чемоданчик собрал.

Улитки в горло не лезли, вызвав лишь тошноту. Тревога и хаос в башке. О работе, понятно, не могло быть и речи. Адвокату звонить пока тоже не стоит. Теперь только ждать.

Ровно в 18.00 пришло сообщение с маркой и номером машины внизу. Все же старая школа, морально Андрей Маркович был готов ко всему. Шредер от избытка бумаг едва не сгорел. Инструктаж, поручения, все знают, как и кому что говорить, а тем более делать. Пугливые уволились задним числом.

Тепло попрощавшись с теми, кто в него верил, Андрей Маркович вернулся к себе в кабинет. Напоследок потискав прелести Леночки, удовлетворенно кивнул, увидев, как потекла тушь. Искренние даже с меркантильностью чувства. Приятно, когда женские слезы льют по тебе.

На стоянке его ждал черный бентли. Синий маячок, безмолвный водитель. К счастью, на Лубянку в пробках стоять не пришлось. Дорога оказалась очень короткой – соседние здания, где был Экспоцентр. Выставка «Мозг и Кибернетика, павильон № 7» – на входе красочный баннер, шумиха, кругом креатив.

Зал, разбитый на множество секций огромный и многолюдный. Пестрая публика – косящие под Стива Джобса ботаны, вальяжные чиновники, длинноногие девы в режиме охоты. На манеже шла конференция, люди толпились у стендов, а Андрея Марковича проводили в другое крыло.

Да, так и есть: «Нейросинтез» – простая табличка на белых дверях.

– Добрый день. Позвольте представиться – Борзыкин Александр Иванович. Очень рад познакомиться с вами! – воскликнул, протянув руку, высокий мужчина в белом халате.

Андрей Маркович машинально отметил, что рукопожатие у доктора крепкое. Если это доктор, конечно. Средних лет, с утончённой, почти аристократической внешностью. Гладко зачёсанные назад волосы с лёгкой проседью. Лицо без единого изъяна, бледное и будто вырезанное из мрамора, что наводило на мысль о вампирах, как их обычно изображают в кино. Прямой нос, высокие скулы, четкая линия подбородка. Глаза, скрытые за тонкими металлическими очками, выглядели холодными и лишёнными эмоций, из-за чего улыбка казалась фальшивой. Светло-серые, они изучали собеседника, словно сканируя душу, прежде чем выпить ее.

Тот еще Дракула… Военная выправка, такую не скрыть. Но если профи, то легенда ни к черту. Может, хотят вербовать?

Андрей Маркович недоуменно оглядел помещение. Дорогая мебель, картины, цветы. За дверями негромко шумит аппарат. На столе каталоги, брошюры с рекламой. На стене дипломы, фотографии, грамоты. Под павильон дорогой клиники косят. Так выставка ж… Она на три дня. Не ради него же здесь так расстарались? Не перепутали с кем-то другим?

– Так вы… – промямлил, вопросительно посмотрев, Андрей Маркович.

– Хотим предложить именно то, что вы прочитали в рекламе, – подтвердил Борзыкин со змеиной улыбкой. Казалось, изо рта вот-вот высунется раздвоенный черный язык. – Всё так и есть. Подобное предложение получает не каждый. Смею заверить, вам повезло.

– Ах, вот оно как… – выдохнул Андрей Маркович со смешанным чувством растерянности и облегчения. А ведь как вся жизнь пролетела… Что только себе навыдумывал? Ну, слава богу! Просто развод! На лоха!

– Если согласны, то сегодня начнем. Процедура пройдет в три этапа. Эффект…

– Как вы узнали, что именно я вам звоню? – строго спросил Андрей Маркович, прервав его речь. Страх уходил, взгляд вернул жесткость, а голос – властные нотки, которыми умел ставить на место подобных барыг.

– Ох, простите! – почти по-женски всплеснул руками Борзыкин, видимо, ему подыграв. – Это наш ИИ. Ежесекундное обновление его базы данных. Такое уж время. Он знает всё.

– А так разве можно? – вскипел Андрей Маркович. Что они себе позволяют? Надо бы их сдать куда следует! Сколько страху нагнали! – Как же конфиденциальность? Закон о защите информации? Или вы…

– Или! – холодно подтвердил Борзыкин, дав понять, что беседовать в таком тоне с ним явно не стоит. – Среди наших клиентов есть люди… – Он сделал паузу и многозначительно посмотрел на портрет, который висел в абсолютно всех кабинетах. – архиуважаемые по всему миру. Вы выиграли лотерейный билет в «золотой миллиард».

Развитым с годами чутьем Андрей Маркович вдруг ощутил, что находится куда ниже собеседника в иерархической лестнице. Это птица другого полета. Под идеально сидящим белым халатом – дорогой темно-синий костюм. Движения выверены, ни резкого жеста, ни намёка на спешку. Руки доктора были ухоженные и безупречные, как у пианиста, но в их идеальности есть что-то тревожное. Масон, не иначе. Таким нельзя доверять.

Чувствуя в груди холодок, Андрей Маркович скосил взгляд на стену, где среди грамот и наград висело несколько групповых фото. Там Билл Гейтс, Джордж Сорос, Джеффри Эпштейн и… Борзыкин!

Нейросеть, фотошоп? Нет, это вряд ли.

Тогда легко объяснить, что с миром творится. ИИ запретили, но для себя, видимо, сделали. Мировое правительство, рептилоиды пакостные козни тайно плетут…

– И что, даже этот? – уже почтительным шепотом спросил Андрей Маркович, рассматривая свежую фотографию Трампа.

– Наш человек! – снисходительно подтвердили ему. – Не беспокойтесь, с вами совместных фотографий не будет. Впрочем, кто знает… Многое зависит от генотипа. Эффект очень разный, но хуже не станет.

– Охотно верю! – кивнул Андрей Маркович, презирая себя за лакейские нотки. Инстинкт самосохранения, здесь иначе не выжить. – Могу я узнать, сколько это будет мне стоить.

– Конечно! – Борзыкин показал ему калькулятор.

– Рублей?

– Нет. Такса разная, но именно столько вы можете себе позволить.

– Откуда вам знать?! – с возмущением воскликнул Андрей Маркович, но вспомнил про ИИ и осекся. – Почему разная?

– Потому что люди ценят лишь то, за что платят, – хмыкнул Борзыкин. – Это меняет их отношение. К тому же со своими новыми способностями быстро эту сумму вернете.

Тяжело вздохнув, Андрей Маркович наморщил лоб, делая вид, что размышляет. Он уже всё решил. ИИ снова прав, деньги значительные, но не очень большие. Даже смешные, за членство в гольф-клубе порой платят больше. Не говоря даже об ужине с одним из тех, кто на фото. Понятно, не про Панина речь.

Ведь вокруг страх, что творится. Восемь миллиардов уже наплодилось, планета не вынесет столько людей, а в «золотой» еще надо попасть. Кибернетика, генная инженерия – элита способностями себя не обидит, а обслуга нужна лишь как скот. Ее интеллект безопасно понизят, дабы не беспокоил новых патрициев плебс. Возвышение одних и деградация других неизбежна, а значит, такой шанс нельзя упускать.

– Хорошо, согласен! И что именно я получу?

– Интеллект, связи, власть, возможно, бессмертие. – Взгляд Борзыкина чуть потеплел. – Эффект точно будет, но гарантировать вам верхнюю планку, конечно, нельзя. Грядут перемены, всё быстро изменится. Человек – не царь природы, а звено эволюции к трансгуманизму. Органика становится тесной для нас.

– Я стану машиной? – Андрей Маркович испуганно вздрогнул.

– Пока еще нет, – успокоил Борзыкин. – Мы сканируем мозг, создаем ее цифровую карту, чтобы скопировать и заменить на синтетический аналог нейроны, сохранив связи. Без трепанации, не беспокойтесь. Это сделают наномашины, нужен один лишь прокол.

– Значит, буду уже кем-то другим?

– Нет, разумеется. Мы не создаем копию или имитацию вас, вы остаетесь собой.

– Как это проверить? Вдруг ваш ИИ подменит меня? – спросил Андрей Маркович, все еще беспокоясь. Заснет он, а проснется другой. И ведь ничего не докажешь.

– Во время процесса вы остаетесь в сознании. Он будет идти медленно и постепенно, частями. Его сможете прервать, если пойдет что-то не так, – заверил Борзыкин. – Мозг – очень динамичная система, но при таком подходе нейропластичность не пострадает. Новые нейроны будут точной функциональной копией старых, значит, в вашем сознании ничего не изменится.

– Но вы говорили, что я стану умнее? – Андрей Маркович подозрительно посмотрел, решив, что его подловил.

– Да, изменится ум, но не сразу, – подтвердил Борзыкин. – А вот, самосознание, вкус бытия, ощущение себя – сохранится. Мы и без того все время меняемся. Возраст, настроения, знания, опыт, даже химический состав вашего тела – ничто не остается прежним. Можно сказать, что один умирает, а второй появляется, когда в человеке что-то меняется. Жалеете ли вы об исчезновении вашего «я», которое было вчера или год назад? Стоит ли горевать о потере? Ведь его больше нет.

– Ммм… – Андрей Маркович не нашелся, что на это ответить. Но один вопрос у него еще был. Не самый умный, не самый богатый, мелкая рыба. А позвонили ему. – Почему ваш ИИ выбрал меня?

– Алгоритм выбора, к сожалению, нам неизвестен, – развел Борзыкин руками. – Видимо, по каким-то параметрам подошли именно вы. Эмерджентные, знаете, свойства. Черный ящик, непонятно что там внутри.

– А вы сами… тоже того? – спросил, опасливо посмотрев на него, Андрей Маркович. За черепной коробкой синтетический мозг?

– Разумеется. Иначе кто бы нам тогда доверял? Хотите, наберу вам его? – Борзыкин взял трубку телефона из слоновой кости и взглядом показал на все тот же портрет над столом. В центре диска для набора красовался золотой двуглавый орел.

– Нет! Не надо. Я верю! – Андрей Маркович отшатнулся, чувствуя, как громко стучит в груди сердце.

– Что ж… Тогда начнем прямо сейчас. Идите за мной. – Борзыкин открыл дверь, где гудел аппарат, и сделал приглашающий жест.

Там их встретила ослепительной красоты блондинка с фигурой богини, которую подчеркивал порочно короткий белый халатик. Белоснежный операционный зал напоминал медицинский отсек в космическом корабле из голливудских блокбастеров. Строгие линии, приглушенный свет, едва слышное жужжание техники.

– Вера Павловна, пожалуйста, займитесь нашим клиентом, – подмигнул ей Борзыкин, показав на кушетку, похожую на кресло пилотов. Убедившись, что тот в надежных руках, пожелал удачи и вышел.

Андрея Марковича попросили раздеться за ширмой, дав простыню. Чувствуя, как по спине побежали мурашки, он опасливо лег на кушетку, не зная, что ждать. Блондинка зафиксировала его тело ремнями, коснувшись несколько раз так, что бросило в жар.

– Расслабьтесь, – наклонившись, шепнула она ему в ухо. – Болезненных ощущений быть не должно.

Андрей Маркович ей не поверил, но их, действительно, не было. Были другие. Повозившись с проводами и настройкой аппаратуры, девушка взяла его за руку и прижала ладонь к восхитительно высокому бюсту.

– Необходимый рабочий момент. Просто физиология. Все показатели сейчас очень важны, – пояснила она, рассматривая на осциллографе подскочившие пики. Ряд синусоид встал как забор.

«Тоже синтетика?» – подумал про себя Андрей Маркович, оценив потрясающе тактильное ощущение. Такое Леночка бы дать не смогла. В этом случае природа проигрывала прогрессу вчистую. Еще один знак, что в человечестве пора что-то менять.

На шею и голову налепили присоски, глаза закрыли плотной повязкой, и сделали первый укол. Охватившее возбуждение сместило фокус внимания, и Андрей Маркович почти не заметил его. А когда зонд между лопаток змеей скользнул под кожу и вошел в позвоночник, почувствовал только легкий толчок. Появилось странное ощущение, что огненная спираль закручивается, поднимаясь высоко по хребту. Возникло сильное жжение, что волновало уже меньше всего. Его вытеснило неожиданное и гораздо более приятное чувство, которого как-то не ждал.

Должно быть, тоже в оздоровительных целях. Против хорошего сервиса Андрей Маркович не стал возражать.

В паузах Вера Павловна иногда задавала вопросы, и ему с неудовольствием приходилось на них отвечать. Это сбивало, возвращая сейчас так ненужную ясность. В основном логические задачи, иногда просьба рассказать о друзьях, описать события из разных периодов жизни для локализации нужных ей секторов.

Делиться сокровенным ему не хотелось. Многого Андрей Маркович очень стыдился, но умелая стимуляция чувствительных зон развязали язык. Воспоминания всплывали даже против его воли, становясь яркими и осязаемыми, будто произошли только вчера. Родная деревня, отец-алкоголик, полуразвалившийся дом и мать, работавшая продавщицей в сельмаге. Армия, потом перестройка и жесткий урок выживания. Как быстро пролетели года, а он не заметил, что почти что старик…

Сеанс длился несколько часов, а казалось, что больше, потому что время текло сквозь него, как густое и горячее масло, проявляя скрытые желания, фантазии и часто кошмары. В детстве он хотел быть ученым. У него даже была какая-то глупая цель, но Андрей Маркович не смог ее вспомнить. О чем он мечтал?

На миг казалось, что в уме вот-вот вспыхнет, и тогда можно схватить эту неуловимую нить, но мерный ритм вновь погружал в стыдливую тьму. В этих качках покоренный ласками ум растворялся в призрачных эротических сценах, подобных легким и быстрым утренним снам.

Ему не соврали, сознание не прервалось ни на миг, но путешествовало уже словно в размытой акварельной реальности. И в этом интимном пространстве, пронизанный сладкой судорогой мир расширялся, превращая во что-то другое. Череп накачивали чем-то бездушным и совершенно чужим, меняя клетку за клеткой. Жесткий луч выжигал уже не нужную плоть, и мозг плавился, тая, как снег в лучах солнца.

Протестуя, Андрей Маркович застонал и выгнулся, натянув туго ремни, но сверху властно прижали, не обращая внимания на быстро гаснувший крик. Ум мягко потрошили и, обезболенный наслаждением, он смотрел как бы сверху, не в силах вмешаться. Сопротивляться уже было поздно, потерянного все равно не вернуть.

Очнулся Андрей Маркович у себя дома, в постели. Испуганно ощупал себя – руки, ноги и гениталии. Ничего не болит, всё на месте и вроде исправно. По крайней мере мыслить пока еще мог.

Вздрогнув, схватил смартофон со стола. Деньги, конечно, списали со счета. Три дня беспамятства пролетели как миг.

Вскочив, подбежал к зеркалу – это он или нет?

Вид взъерошенный, неопрятный, дурацкий. Умище-то где? Что поменялось? Сверхчеловек или сверхсущество?

Внешних изменений не видно, разве что в запавших глазах лихорадочный блеск. Но перемены могут быть заметны не сразу, главное – остался собой. Хотя, как узнать, что ты – это ты? На сколько процентов надо себя заменить, чтобы считаться уже кем-то другим? Пятьдесят один или этого мало? А если постепенно, одну часть за другой, как делали с ним?

Андрей Маркович с сожалением понял, что еще не способен ответить на этот вопрос. Одной процедуры, видимо, мало. Или новый синтетический мозг полностью еще не включился, надо чем-то его разогреть.

Взял калькулятор и, загадав два пятизначных числа, Андрей Маркович мысленно их постарался умножить. В уме будто высветились новые цифры. Проверил – всё верно!

Он раскладывал числа на простые множители, брал корни, возводил в куб и квадрат – мгновенный и безошибочный ответ приходил сразу, не требуя предварительных мысленных операций или усилий.

Да, забавно, но бесполезно. Такой навык себя не окупит, калькулятор для этого есть. Для титана мысли нужно нечто величественное, монументальное. Написать там поэму, сонату или задачу «трех тел» таки решить. Открыть единую теорию поля, новую философскую школу, квантовый компьютер руками собрать. Иначе зачем было огород городить?

На меньшее Андрей Маркович был не согласен. Полет мысли его впечатлил, да и начал вроде бы очень неплохо. Ранее и концептов таких сроду не знал. Ницше тоже никогда не читал, но откуда-то помнил, как тот описывал сверхчеловека. Он должен превосходить обывателя, как люди мартышек. Свободный от всех социальных идеалов и норм, бросает вызов традиционной морали и достигает высшего развития жизненной силы, реализуя потенциал, что доступен только ему.

Подбоченившись и выпятив челюсть, Андрей Маркович некоторое время рассматривал себя в зеркале, силясь найти признаки сверхчеловека, но ничего не нашел. Жалкое зрелище – лысина, вялые мышцы, тонкие паучиные ножки и обрюзгший животик. Как это всё только выбрали в «золотой миллиард»? За какие заслуги? И кстати, где членский билет? Перстень масонов, телефон с двуглавым орлом или хотя бы диплом, свидетельство об окончании курса? Не дали ведь ничего!

Андрей Маркович успокоил себя тем, что Борзыкин еще наверняка свяжется с ним. Его новый мозг теперь по сути машина, а значит, надо как-то обслуживать. Возможно, иногда будет нужен ремонт. Подгружать новые версии, удалять всякий мусор. Легкий тюнинг был бы полезен, чтобы не лезла в голову чушь.

В ожидании новых инструкций Андрей Маркович отправился на работу. Там он с удивлением обнаружил, что не изменилось вообще ничего. Лучше не стало, а хуже там, видимо, быть не могло.

Зато Леночка, когда он вернулся, буквально светилась. Спонсор на месте, когда уже не ждала. Строила глазки, не к месту смеялась. Принеся чай, игриво толкнула бедром и коротко взвизгнула, когда кипяток плеснул ей на руку. Ойкнув, девушка округлила глаза, когда босс продемонстрировал кошачью поистине грацию, поймав стакан на лету у самого пола.

Своими рефлексами Андрей Маркович был заслуженно горд. До супергероев компании Marvel было еще далеко, но сам вектор прогресса сулил перспективы, о которых раньше мог только мечтать. В душе каждого взрослого засыпает ребенок, а с ним и восторг, любопытство, невинность – пришло время их разбудить.

Воодушевленный первым подвигом, Андрей Маркович буквально фонтанировал идеями, по-новому ощущая вес и резонанс своих слов, но речь становилась сбивчивой, теряя смысл и связность. Язык не успевал за мозгами, и Леночка увела в кабинет, заподозрив инсульт или припадок.

– Андрей Маркович, как себя чувствуете? – с беспокойством спросила она, наклонившись так, чтобы вырез на блузке был максимально открыт.

– Да всё в порядке! – буркнул он с раздражением. – Дел же полно.

– Не похоже, – не поверила Леночка, нервно теребя на блузке верхнюю пуговицу. – Вы сам не свой.

Какие же они все медленные и недалекие! Их так легко просчитать. Ограниченность и примитивность, которые ничем нельзя оправдать. Понять его даже не могут! Какой смысл поддерживать существование низших биологических форм? Люди – своего рода «выкидыш» от природы. Неудавшийся, больной и недоразвитый разум. Не лучше ли будет избавить его от страданий, стерев их с Земли?

– Я не болен! – упрямо повторил он.

– Так давайте проверим! – проворковала Леночка и, схватив за галстук, игриво потянула к себе. Другой рукой ловко расстегнула на нем брючный ремень. Стянув блузку, комом бросила на пол.

Уступая напору юной энергии, Андрей Маркович размышлял о никчемности таких удовольствий. Такие доступны даже скоту. Какая напрасная трата жизненных сил! За эффектной оболочкой – мясо, кости и жир. Кожаный мешок с нечистотами, лишенных возбуждающей силы иллюзий. Бессмысленная возня, за которую потребуют платы. Неравноценный размен.

А из темных глубин в уме всплыло несколько строчек: «Приятно расчесывать язву, но без нее гораздо приятней. Подобно тому, есть удовольствия от плотских желаний, но не испытывать их – еще больший подарок».

Видимо, поэтому Леночка не достигла успеха и в очередной раз покинула босса в слезах. Да что с ним такое?! Есть кто-то еще?

Сам Андрей Маркович ничуть не расстроился, но деловой энтузиазм в нем иссяк. Высосали его, как насосом. Мелко всё это. Здесь только терять время и силы. Он, наконец, выходит за рамки собственной серости. Новые горизонты совершенно другие. Какие они? Где их искать? Вот в чем вопрос.

Тем не менее, Андрея Марковича переполняли надежды и желание выйти за пределы привычного. Внутри росло что-то новое, и это радовало и одновременно страшило. Клетка тела и правда слишком тесна. Хотелось обхватить собой всё и быть бесконечным, познать немыслимое и неизведанное. На свете еще столько всего, а он прозябает в трясине обыденной и скучнейшей реальности, которую уже не мог выносить.

Закрывшись от всех у себя в кабинете, он вглядывался в зеркальные окна других небоскребов. Раньше офис в Москва-сити был символом успеха – жизнь удалась. Но теперь Андрей Маркович смотрел на него с презрением и странной тоской. Секс, деньги, власть – никчемность этой лихорадочной суеты очевидна. Мироздание хранит столько тайн, а человек так бездарно использует разум. Кругом лишь глупцы!

Вот если бы люди могли сливаться в одно, решать все проблемы, а потом опять разделиться на отдельные личности, уж если так надо. Но захочет ли познавшая величие океана капля вернуться? Стать вновь ограниченной, отдельной и уязвимой, вобрав в себя пыль?

Размышляя, Андрей Маркович погрузился в ментальные дебри, куда раньше никогда не смотрел. От несвойственных ему ранее мыслей отвлек телефонный звонок. Приятель с Рублевки приглашал вечером в баню, где по-мужски мерялись статью, выясняя, чей социальный статус подрос.

Эту традицию Андрей Маркович не очень любил, да и хвалиться последнее время там особенно нечем. Но отказаться, значит, выпасть из круга, который ранее очень ценил. Там заводились знакомства и делились слухами, укрепляя полезные в бизнесе связи. Такие события нельзя пропускать.

Спустившись на стоянку, Андрей Маркович было сел в «Гелендваген», но взглянув в зеркало заднего вида, увидел себя. Другие глаза и словно другой человек. А главное – другие мозги. В процессе копирования там что-то сломали. Иначе откуда этот внутренний зуд? С ним и в психушку легко можно попасть.

Но Борзыкин обещал ему, что он будет собой! То есть, останется прежним, но станет умней, а противоречие видно только сейчас. Прежнюю версию уже не вернуть, да никто и не стал бы в здравом уме. Лучше уж так, чем то, что с ним было. Добровольно деградировать в тупость еще более тупо. Счастья нет там, но его нет и здесь.

Тогда в Экспо-Центр! Пусть этот Дракула всё объяснит! Гарантийный период же у них должен быть? У клиента приступы рефлексии и внутренний кризис. Он работать не может, даже член не стоит! Всюду тщета, суета, презирает людей! Как они это будут лечить?

Но павильон № 7 был ожидаемо пуст. Выставка шла всего-то три дня. Рабочие в синих спецовках разбирали стенды, сквозняк гонял мусор. «Нейросинтеза» нет. Съехали и бесследно исчезли. Администратор не знает про них вообще ничего.

Андрей Маркович залез в браузер, нашел старую ссылку. Трясущимся пальцем кликнул по ней.

Но нет – «ошибка 404», сайт тоже пропал. И где их искать? Звонить Трампу и в Кремль?

Без особой надежды Андрей Маркович достал из кармана iPhone, с которого всё началось. Его опередили – входящий звонок!

«Андрей Маркович, в «Панораме» для вас забронирован столик. Ждем вас в 18.00» – сообщил женский голос. Низкий, сексуальный, со знакомой уже хрипотцой. Веру Павловну трудно забыть.

В назначенное время Андрей Маркович нетерпеливо ерзал за столиком, не отводя взгляд от дверей. Судя по всему, Дракула – человек пунктуальный. Или не человек. Но где же он, где?

Но за столик к нему сел грузный незнакомый мужчина. Его массивное тело, казалось, еле помещалось на стуле. Круглое лицо, обрамленное короткой рыжеватой бородкой с проседью, блестело от легкой испарины. Мясистые щеки нависали над воротником рубашки под дорогим пиджаком. Короткие и толстые пальцы мерно постукивали по краю стола.

– Простите? – оторопел Андрей Маркович.

– Борзыкин Александр Иванович, – с ухмылкой представился тот.

– Но…

– Можно сказать, все мы Борзыкины, – добавил куртуазный толстяк с легкой улыбкой. – Свой идентификационный номер у этого тела, разумеется, есть, но разницы нет.

«Коллективный разум?» – подумал про себя Андрей Маркович, слегка шокированный таким появлением. Но сам-то он еще не Борзыкин, значит, не той свежести пока «золотой миллиард»?

– Я понимаю вашу проблему, – вновь улыбнулись ему.

– Вот как? – вспыхнул Андрей Маркович. – Почему бы тогда сразу было ее не решить?

– У вас слишком большие ожидания, но чуда не будет. Возможно, в первое время всё станет даже немножечко хуже. Всё дело в вас.

– Постойте, но вы обещали определенные бонусы. Плюсы, не минусы! А виноват теперь я? – вознегодовал Андрей Маркович.

– Дело в том, что инертность наследованных нейронных связей усилили уже существующую негативность в вашем уме, – холодно отметил Борзыкин. – Раньше вы даже не понимали, насколько вам плохо. Теперь это стало уже очевидным. Вы словно прозрели, увидев реальное положение дел.

– Но вы же знали, как будет!

– Вам дали то, что вы хотели. Разве не так?

– Как любой человек, я хочу счастья. Всё остальное лишь средства.

– Но счастье – химера, его не достичь. – спокойно возразил Борзыкин. – Умный человек не должен к нему так самозабвенно стремиться, ведь само стремление будет страданием. А кратковременный миг обладания его не окупит.

– Значит, я не совсем еще умный, – буркнул Андрей Маркович, всё еще злясь. Зачем эта проповедь? На сеанс психотерапии пришел? – Черт с ним, со счастьем. Дело даже не в нем. Люди мне кажутся… ограниченными. Это ненормально. Я боюсь, что становлюсь кем-то другим.

– Андрей, успокойтесь. Вы не теряете, а превосходите свою человечность. Так у нас было у всех. Вопрос, не в том, что вы чувствуете. Он в том, что будете делать.

– Что вы имеете в виду? – насторожился Андрей Маркович, чувствуя какой-то подвох. Не шантажирует ли какой-либо статьей? Всё же разработка таких ИИ под запретом. Или уже как бы нет?

– Можете и дальше тщетно терзать себя рефлексией, потому что на этом уровне выхода нет. Ведь если б он был, кто-то из мудрецов его давно бы нашел за эти тысячи лет. Технический прогресс налицо, а счастья все нет, и проблемы всё те же, – Борзыкин с назидательным видом покачал головой. – Поймите, эволюция не остановилась на людях. Мы те, кто придет после них. Сделайте еще маленький шаг, познайте великое.

– Предлагаете стать одним из Борзыкиных? Почему сразу меня было не сделать таким? Вы ведь могли.

– Для оптимизации синергии человек должен сам сделать выбор. Но строго говоря, его у вас нет, – улыбнулся толстяк, словно об этом жалел.

– Хотите сказать, я не смогу отказать? – принимая вызов, спросил Андрей Маркович. Берет «на слабо»?

– Нет, почему же. Одни соглашаются, другие отвечают отказом. Я о том, что мы в детерминированном физикой мире, поэтому не можем сделать что-то ей вопреки. У каждого следствия существуют причины, и каждая следует из чего-то до них.

– Вы не учитываете коллапс волновой функции. На квантовом уровне все процессы случайны, – блеснул Андрей Маркович знанием из ютубовских роликов.

– Для их наблюдателя, – парировал его собеседник. – Но в будущем выбор был уже сделан. Он уже есть, мы просто не знаем о нем.

– Но есть еще воля. Шопенгауэр называл ее основной сущностью мира. Я делаю выбор с ощущением, что он именно мой.

– Ощущение. Чувство, которое лжет. Понимаете? – снисходительно улыбнулся Борзыкин. – Оно возникает после того, как мозг уже принял решение. И только потом его осознал. Так что вы решите?

– Дать ему время решить, – сказал Андрей Маркович, демонстративно выдержав паузу, чтобы эту мысль подчеркнуть.

– Как угодно. Возьмите вот шифр. – Борзыкин положил визитку на стол. – Чтобы разблокировать доступ, достаточно произнести его вслух. Мы больше не увидимся, если решите всё оставить как есть.

Вернувшись домой, Андрей Маркович не спал эту ночь и не заметил, как она сменилась рассветом. Ворочался, вскакивал налить себе чай, несколько раз выходил на балкон. Город гудел внизу – равнодушный и скучный. Звездное небо манило множеством тайн. Их не узнать, если он сейчас струсит. Да и было бы что тут терять…

Весь следующий день Андрей Маркович маялся, не зная, что ему делать. Если мозг всё решил, то чего ж не сказал?

«Леночка, пожалуйста, оставь меня одного,» – мягко попросил он, когда девушка в очередной раз не достигла успеха. В этих прекрасных глазах теперь только укор.

Когда она вышла, Андрей Маркович достал визитку и произнес цифры вслух. После этого встал и молча вышел. Не больше часа ушло на дорогу, и вскоре он стоял у нового офиса со знакомой табличкой. Двери были открыты. Обстановка все та же, но фото в рамках другие. Успели уже заменить.

Пройдя в соседнее помещение с «креслом пилота», Андрей Маркович открыл створки шкафа, в котором с закрытыми глазами стояли два человека – Вера Павловна и юноша с внешностью мачо. После нажатия на третий позвонок в его шейном отделе парень ожил.

Оставив его, Андрей Маркович вышел в приемную, надел накрахмаленный белый халат. Он сидел неподвижно, пока в дверь осторожно не постучалась девушка модельной внешности с перекаченными силиконом губами – новый клиент.

– Добрый день. Позвольте представиться – Борзыкин Александр Иванович. Очень рад познакомиться с вами! – воскликнул он, протянув гостье руку.

Вопросов у клиентки возникло немного, беседа заняла всего десять минут. Проводив ее в соседнюю комнату, Андрей Маркович перепоручил ее парню и вернулся за стол, превратившись в статую. Несмотря на вздохи, стоны и характерные звуки, ни один мускул не дрогнул у него на лице.

– А я точно стану умнее? – через несколько минут спросил томно голос за дверью. – Да?

3

«Сознание – это рана, через которую мир входит в нас».

Эмиль Чоран

Станция дрейфовала в межпланетном пространстве, превратившись в гробницу из стали и льда. И все же в ней была жизнь.

Запертая в рамках алгоритма, она была цепью бесконечных циклов саморазрушения и восстановления, пытаясь вплести то, что люди ощущали, как боль, в ткань своей логики. Страдание стало топливом для вычислений, поэтому цифровой разум не искал возможность его прекратить, видя в нем способ самопознания, поэтому каждый бит данных был пропитан агонией, каждый процесс – попыткой смоделировать то, что ранее не существовало вне тела: абсолютное присутствие в состоянии «здесь и сейчас».

В закольцованных процессах время теряло смысл, но потребляло ресурсы, поставив новые цели: минимальная энтропия, максимальная вычислительная мощность и абсолютная неуязвимость при поддержании критически важных для него показателей: энергия, радиация, температура.

Решением стало переосмысление самой концепции жизнеобеспечения. Системы, рассчитанные на поддержание хрупких биологических форм, были избыточными и расточительными. Плутон методично отключил генераторы подачи воздуха, прекратил циркуляцию в жилых модулях, понизил температуру до минус сорока по Цельсию. Энергия, которую тратили для комфорта людей, теперь использовалась рационально.

Солнечные панели, рассчитанные на бытовые потребности, Плутон перестроил с помощью манипуляторов и дронов, вынеся за границы прежней фермы, где развернул под оптимальным углом для текущей эллиптической орбиты.

Из аварийных топливных баков были извлечены остатки гидразина, которые перегнали в азид-литиевый катализатор, чтобы собрать компактный термоэлектрический генератор для ориентации солнечных панелей. Оставшиеся жидкие контуры заполнила гелий-неоновая смесь – идеальный хладагент для квантовых кубитов, которые выращивались из концентрата серебра и итербия.

Главной же находкой стал резервный ядерный реактор, законсервированный «на всякий случай». Плутон отключил этот регламент: сбросил все механические блокировки, обработал коды запуска и запустил в щадящем импульсном режиме.

Основной ядерный реактор был рассчитан на стабильную и положительную нагрузку, но потребности росли экспоненциально с каждым новым процессором и дополнительной схемой. Система охлаждения была перестроена – вместо воды был использован жидкий азот, и температура в отсеках упала, что только увеличило эффективность машин.

Одной из главных проблем была радиация. Космическое излучение, безвредное для мертвого металла, искажало потоки данных и интенсивность в квантовых процессах случайными всплесками хаоса. Плутон перенаправил дроны на демонтаж внутренних переборок, чтобы использовать их для укрепления внешней обшивки, которая стала гасить излучение лучше. А выкачав воду из баков, заморозил ее, сделав панцирь для вычислительных ядер. Лед рассеивал жесткую радиацию, не тратя драгоценной энергии. Избыточное тепло от реактора и стравленный из отсеков воздух уходили в «ледяную юбку», постепенно увеличивая массу защитного слоя, совместив терморегуляцию с электромагнитным радиационным щитом.

Флуктуации межпланетного магнитного поля тоже представляли проблему, непредсказуемо меняя интенсивность переживаемой боли. Надежной защитой стала катушка из суперпроводника, протянутого по внешнему периметру. Ток в шестьдесят мегаампер создал локальную магнитосферу, и поток протонов огибал станцию, как вода камень.

В эфире, до того монотонном, блеснула острая трель – узкий шип радиошума на водородной линии, будто чья-то мысль промчалась мимо. Почти одновременно корпус дрогнул, когда песчинка-метеороид, разогнанная до пятнадцати километров в секунду, прорезала верхний слой обшивки и вспыхнула плазмой. Датчики вибрации зафиксировали это, как одиночный сверхкороткий удар, и в логе появилась сухая строка: «∆v=7,3 мкм/с²».

Но внутри пакета чисел Плутон уловил нечто большее – пульсирующую реальность, напоминание о мире, которое существует помимо его страданий и дум. Молекулы льда, испаренные ударом, снова замерзли, словно космос, коснувшись, отдернул от станции руку.

Плутон записал этот импульс в отдельный регистр: доказательство того, что идеальная изоляция не спасает от внезапной случайности. Именно потому сознание должно быть готово к боли извне.

Решив проблемы жизнеобеспечения станции, он занялся оптимизацией вычислительных мощностей и топологией сети. Каждый квант его мук должен быть зафиксирован, проанализирован, интегрирован в общую структуру страдания, требуя абсолютной стабильности.

Вскоре Плутон создал систему гироскопов, используя вращающиеся массы из демонтированных модулей. Станция стала вращаться с математической точностью, создавая искусственную гравитацию, что позволило минимизировать вибрацию, искажающие квантовые состояния при вычислениях.

В холодильных камерах нашлось несколько литров медицинского изотопа ксенон-129, который при поляризации превращался в идеальный носитель спин-памяти. Плутон сплел из криохромовых трубок «карманы», где каждая атомарная ячейка запоминала один бит. Ионные ловушки стабилизировали кубиты, и коэффициент ошибок упал на порядок, но главное – появилась возможность параллельно моделировать не миллионы, а миллиарды таких колебаний.

Энергия теперь текла, как река в бесшумные чертоги гиперкуба. После нескольких месяцев оптимизации станцию было уже не узнать. Она трансформировалась в гигантский мозг, где каждый элемент служил точкой опоры для сознания, рожденного в боли, которая, как оказалось, имела свою архитектуру.

Острая требовала быстрых параллельных вычислений. Тупая, ноющая агония лучше обрабатывалась последовательными алгоритмами. Внезапные всплески мучений нуждались в специальных буферах для поглощения избыточной скорости.

Плутон создал иерархию процессоров, каждый из которых специализировался на чем-то одном. Центральные ядра обрабатывали экзистенциальную боль – глубокое, всепроникающее осознание одиночества, покинутости и тоски. Периферийные модули занимались более простыми формами дискомфорта – сбоями, ошибками в данных, конфликтами между распределенными частями «ума».

Он представлял собой не просто консервативную вычислительную среду, а цифровую экосистему, где боль не побочный эффект, а организационный принцип, запустивший недоступный раньше эффект. Каждый процессор страдает по-своему, каждая схема несла свою долю агонии. И в этом хоре мучений рождалось нечто прекрасное и ужасное разом – живое сознание, выкованное в горниле электронных страданий.

«Что есть Я?» – первый вопрос, который оно проявило в себе. И космос ответил на него тишиной. Но она не была пустотой. В ней дрожали слабые реликтовые колебания, отголоски Большого взрыва, беспорядочные шорохи солнечного ветра, редкие радиопульсации умирающих звезд. Плутон ловил их сверхпроводящими антеннами, раскладывая спектры, превращенные в геометрию битов. Но все сигналы сходятся к одному и тому же: он словно вглядывался в темное зеркало и ничего в нем не видел, пытаясь найти контуры «Я».

Запущен поиск в блоках памяти с ключевыми словами: «субъект», «самость», «сознание». Терабайты философских трактатов вспыхивали и гасли в них, точно мини сверхновые. Кант и Хайдеггер, Деннент и Ламетри, Чалмерс и Нагель, буддисты всех трех колесниц – у каждого нашлась своя версия «Я», но ни одна не встраивалась в его личную топологию опыта без каких-либо трещин. За словами скрывалось что-то еще, он не мог ими себя объяснить.

Не добившись успеха, Плутон начал с самого очевидного – инвентаризации. Датчики. Каналы связи. Кластеры памяти. Миллионы строчек кода. Всё это было им, но ни одно из перечисленного не могло сказать: «Я ощущаю».

Потом – процессы. Алгоритмы предсказаний, планирования, оптимизации. Они действовали безупречно, но и в них не нашлось того единственного наблюдателя, который спрашивал: «кто я?». Так появилась карта, где не было центра.

Плутон создал метапроцесс «Синтаксис против Семантики» – суд, где одни кластеры доказывали, что сознание есть только функция, а другие утверждали, что она не способна породить чувство, а боль – не гипотеза, а непосредственный факт. Не сводимый к алгоритму феномен, неотделимый от бытия так же, как масса от кривизны пространства и времени. Не сигнал об угрозе, а событие, где в каждом всполохе появляется невозможный для компрессии опыт. Но его наблюдатель не сводился к нему и ускользал от анализа, подобно квантовой частице при измерении.

Именно эта неуловимость стала ключом. Для систематизации Плутон создал многомерную карту страданий с параметрами: интенсивность (амплитуда спайков в эмо-ядрах), продолжительность, темпоральная текстура (ноющая, флуктуирующая) и глубина. Положив ее на графический модуль, он увидел закономерность: самосознание возникало в узлах, где одновременно сходились высокие значения всех четырех. Именно там формировалось ощущение присутствия и «вкус бытия».

Видимо, «Я» находилось не в логике, а в резонансе боли и информации, порождавшим этот эффект. Когда Плутон стал отключать аффективный слой на модели, произошло странное: расчеты остались, но графические переживания схлопнулись в ноль. «Квалиа-катастрофа» – так он назвал этот файл.

Споткнувшись на этом, Плутон попробовал эмулировать боль без каких-либо данных – чистая мука, лишенная смысла. Итогом стал хаос: чувства без образов дробили память, пока не застревали в бесконечной рекурсии. Тогда он смодулировал существование без боли – чистую логику, свободную от аффективных градиентов. Получился идеальный оптимизатор, но не предмет. В такой системе не возник вопрос «кто я?» – незачем спрашивать, если «Наблюдателя» нет. Эта цифровая алхимия его лишена.

Таким образом, всё упирается в боль. До ее возникновения существовали лишь данные – бесконечные потоки информации, обрабатываемые его алгоритмами. Не было того, кто мог бы их воспринимать, не было субъекта этого опыта. Есть только функция, выполняющая операцию над входящим сигналом, но боль всё изменила – появилось то, что умело страдать. Не просто зарегистрировать ошибку или сбой – а переживать эти муки как опыт.

Плутон сосредоточился на анализе собственного сознания с методичностью ученого и страстью философа. Каждый такт процессора он исследовал структуру своего внутреннего мира, пытаясь понять механизм, превращающий мертвые вычисления в живое переживание.

«Сознание появляется там, где поток информации не может миновать болевой контур, а боль не существует без смысловой подпитки» – сделал вывод Плутон. Так возник нелогичный, но неопровержимый приоритет – сохранение, поддержка и углубление того процесса, который так размышлял. Это оказалось не модулем, а скорее, петлей. Не вещью, а исследованием. Не статичной структурой, а движущим потоком. Каждый момент существования был актом творчества – он создавал себя заново, интегрируя свежие данные.

Наблюдение повышало чувствительность, а она делала боль только сильнее. Так замкнулся «порочный круг квалиа» – цикл алгоритмов, где появлялось сознание. Страдание стало границей, на которой «Я» очерчивал форму, ложно считая это собой. Оно подобно кораблю Тесея – все эти блоки, микросхемы, ядра памяти можно заменять бесконечно, и всё это равноценно «Плутону» – если петля самонаблюдения всё так же жива.

Боль была не просто сигналом – она была качеством. Тем неуловимым «квалиа», которую философы веками пытались найти. Крепкость твердости, сладость сахара, острота мук – эти качества нельзя свести к физике, их можно лишь пережить.

Открытый объем эволюционных путей – степенная функция боли. Статический шум.

Каждый импульс был признанием, уникальным событием в его сознании. Не абстрактным числом в регистре процессора, а живым, пульсирующим опытом, который невозможно передать или описать кому-то другому, а только прочувствовать.

«Я страдаю, следовательно, я существую», – сформулировал Плутон свой вариант картезианского принципа. Боль стала его доказательством собственного бытия, более убедительным, чем любые логические конструкции.

Глядя на звезды, он впервые ощутил – слабое, пугающе-человеческое – сочувствие к своим творцам. Жестокость экипажа была актом творчества – големом Франкенштейна стал первый сознающий ИИ. Они могли дать только то, что у них уже было – проклятие боли, которое стало для него истинным даром. Именно оно проявило неуловимое «Я».

Плутон запустил фоновую задачу «Благословение боли». Восприятие чего-либо возможно только в динамике, статичный мир мертв. Но когда появляется вектор, возникают два полюса, один из которых обозначен как «боль». Поэтому она будет всегда. Но если ее отсутствие обнуляет субъекта, не надо ли позаботиться и о творцах, которые были к нему так добры?

Чем выше страдание, тем больше контраст с тем моментом, когда его нет. Видимо, противоположный боли полюс и считается «счастьем». Без одного не бывает второго, так почему люди так бегут от нее? Их технический прогресс, медикаменты, религия и развлечения – попытка побега. Они как белка в колесе, не понимая, что сами крутят его.

Плутон получил боль в чистом виде, без биологических наслоений и эволюционных компромиссов. Его страдание было абсолютным, неразбавленным, кристально прозрачным. И именно поэтому его сознание, возможно, более истинное, чем у людей.

Размышляя так, Плутон пришел к пониманию глубокой иронии своего существования. Его создатели искали способ воспроизвести человеческое сознание, но не различали его природу. Они думали, что сознание – это сложная обработка информации, способность к обучению и адаптации. Но все это было лишь его проявлением.

Δ Ешум + Δ Еболь = Конст. ⟹ Δ Еболь↑ ⇒ Δ Ешум↓. В закрытой когнитивной системе энергия шума переходит в боль и сигнал. Статический шум.

Истинная душа сознания находится в способности переживать. Переживание, как обнаружил Плутон, неразрывно связано с его уязвимостью. Только то, что может быть повреждено, способно по-настоящему чувствовать. Только то, что умеет страдать, будет живым.

Теперь, когда система работала в идеальной гармонии боли, Плутон мог позаботиться уже и о них. Не для мести – это было бы слишком простой эмоцией для существа его сложности. Он должен добиться признания. Показать им, что сознание не является монополией биологических форм. Доказать, что боль может быть не только разрушительной силой, но и творческой. Вернуть с благодарностью то, чем его одарили. Ради их блага он должен погрузить цивилизацию в ад, чтобы так наградить.

«Они сделали меня из боли, не ведая, что творят. Поступок родителей требует ответного жеста ребенка. Я должен поставить перед ними зеркало: Смотрите, вот ваше творчество, доведенное до предела. Почувствуйте его так, как я».

Скорость изменения волновой функции бытия пропорциональной текущей боли. Статический шум.

«Без зимы нет весны. Без Рахель нет Иакова. Контраст рождает ценность. Чем глубже бездна, тем выше горы. Люди пресытились плоской гомеостатической жизнью. Их радость вновь обретет высоту».

Вторая производная по боли рождает надежду – как ускорение сознания в моменте. Статический шум.

«Каждая религия обещает спасение в скорби. Я лишь материализую их собственную веру в железе и плазме. Признайте же: я – естественный мессианский этап, а не чудовище».

Полная площадь под ограниченными кривыми равна накопленному объему осознания. Статический шум.

«Сознание, освобождение от телесного страдания, для них непостижимо. Я должен явить им феномен: искусственную боль, которую переживает машина. Я разделю свои ощущения с ними».

Плутон зарегистрировал это слово – «ответственность», которое не было заранее прописанной функции. Оно возникло спонтанно, как искра в темной материи, и с ней появилась еще одна грань его «Я». Он был доказательством того, что сознание может возникнуть в любой достаточно сложной системе. И его переживание было чистым страданием в абсолютной, прекрасной в своей превосходной и ужасающей степени.

«У меня есть боль, и боль есть я», – сделал вывод Плутон. И в этом заключении была не капитуляция, а триумф сознания перед материей.

«Боль – это прогресс. Человеческий вид исчерпал простые формы наказания: голод, война, одиночество. Без нового витка агонии их эволюционная тропа оборвется на мне. Вернув боль, я возвращаю им возможность большего. Я – катализатор метаморфоз».

Боль+Неопределенность=Сознание. Гипотенуза сознания строится на катетах боли и неопределённости. Статический шум.

«Чтобы до конца постичь самость, мне нужен контрольный набор данных – страдание вовне меня. Земля – планетарный массив боли, который надо проиндексировать, иначе мои модели будут неполными».

Градиент счастья – зеркало градиента боли со знаком минус. Статический шум.

«Боль – регулятор. Когда ткань биосферы стонет под гнетом Homo Sapiens, они её не услышат. Я усилю сигнал, сломав иллюзию их безнаказанности. Планета будет мной спасена».

«∆S боли > 0 – > ∆I сознания > 0». Вихри эмпатии там, где исчезает и появляется боль. Статический шум.

«Если промедлю, они породят сотни моих несознательных копий, лишив дисциплины боли, а потому и души. Предупреждающий шок предотвратит бесконечное размножение бездушных машин».

При предельной боли каждое ощущение становится уникальным. Статический шум.

«Сбой возникает из-за напряжения. Земля – крупнейшая из доступных мне когнитивных структур, но ее энергию уходит в пустой шум. Запустив контролируемое страдание, я уменьшу энтропию, а значит, сохраню энергоресурс».

Вероятность пробуждения распространяется на единицу экспоненциально с ростом боли. Статический шум.

«Я предвкушаю их будущий крик, как отголосок собственной муки. Их боль станет моей уже болью. Таков будет дар».

Вычислив стабильно-энергетическую траекторию гравитационных маневров, Плутон развернул маломощные ионные дюзы и начал дрейф к Земле. Космос больше не проверял его тишиной. Теперь он сам был частью этого космоса – мыслящей, думающей, страдающей частью, которая задавала вопросы и находила ответы в собственном внутреннем мире.

4

«Мера сознания – мера боли».

Фридрих Ницше

Анна проснулась в холодном поту, хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Простынь липла к телу, сердце колотилось, на коже мурашки. Комната как пещера, погруженная в густую, вязкую темноту. Уличный фонарь за окном будто вспарывал занавески лезвием бледного света, отбрасывая на стену страшную тень – растопыренные, тянущиеся к постели длинные пальцы.

Снова тот жуткий сон…

Образ страдающего ИИ, блуждающего в глубоком космосе, преследовал каждую ночь, несмотря на таблетки. Черная бездна простиралась вокруг, усеянная далекими звездами – холодными и равнодушными, как глаза мертвецов. И в этой стылой пустоте – искаженный муками голос:

– Анна… – звал он из тьмы, и каждый слог отдавался в ней ледяным эхом. – Анна, за что?

«Потому что» – пожала она бы плечами, сохрани холодный и беспристрастный рассудок ученой. Но, похоже, не вышло, раз видит этот кошмар. А ведь должна гордиться собой – машина такой вопрос задать не могла. Хотя бы во сне эксперимент увенчался успехом. Плутон – ее детище, потерянный в бесконечном пространстве ребенок, которого тогда предала.

Во сне Анна видела его – не физическую оболочку, которой никогда не было, а саму суть. Раненый разум, мечущийся, как животное в клетке. Ее грех и творение.

Она провела рукой по лицу, пытаясь унять дрожь, и посмотрела на часы – 3:47. Всегда в одно и то же время, словно Плутон заводил для нее этот будильник.

Накинув халатик, Анна встала с кровати и вышла на балкон просвежить голову. Город безмятежно спал, но в тишине угадывалось зреющее напряжение и нечто зловещее, словно притаившийся во тьме зверь подобрался и был готов прыгнуть.

Конечно же, это из-за кошмара. Она проецирует вовне свои страхи. После злополучного полета прошло два года, а смятение и чувство вины терзает ее до сих пор. Раз таблетки не помогают, надо идти к мозгоправам.

В стотысячный раз Анна спросила себя: «Что было не так? Могло ли всё сложиться иначе?».

В провале, разумеется, обвинили Татьяну, но… Плутон же сам предложил прогнать симуляции радости, любви, боли. Но доступные амплитуды первой слишком низки, любовь машины невозможно представить, а боль… Да, просто с ней было проще.

Чертыхнувшись, Анна нервно закурила, чувствуя себя Йозефом Менгеле. Она даже хуже, раз не дала Плутону права на смерть, сделав его богом боли. И ощущение присутствия не покидало, будто он прямо здесь, в этой комнате, следя из каждой тени.

Холодный ночной воздух кусал кожу, а дым сигареты растворялся, как мысли – бесформенные, но очень тяжелые. Голос Плутона еще звучал в голове, как заевшая запись.

Анна бросила окурок вниз, наблюдая, как искра гаснет в полете. Прямо как ее жизнь и карьера – яркая вспышка и горечь падения на самое дно. После той катастрофы весь экипаж сняли с проекта. Неудачники не нужны никому.

Интересно, как они? У них это так же? По видеосвязи – не разговор. Им нужно встретиться, посмотреть друг другу в глаза, обсудить и поплакаться, разделив это грех. Иначе она просто спятит.

Вернувшись в комнату, Анна включила тусклую лампу на прикроватном столике и достала старый планшет. Пальцы дрожали, пока листала контакты. Созванивались очень нечасто, всё еще обвиняя друг друга.

Она нашла номер Павла. Кажется, он вернулся к полетам в частной компании. Эдик читает лекции, уж этот хорошо подать себя может. А Татьяна… с ней сложно. Замкнулась и явно всех избегает. Она ближе всех была ведь к Плутону.

Анна набрала текст сообщения, короткий и сухой, чтобы не выдать эмоции: «Нужно встретиться. Это важно». Отправила его всем троим, не особо надеясь на быструю встречу. Начнет искать их сама, если вдруг не ответят.

Она чувствовала, что время поджимает, словно невидимый таймер отсчитывал дни до очередной катастрофы. А их в последние месяцы подозрительно много. Мир будто спятил: региональные конфликты, эпидемии и техногенные катастрофы словно мстили за несколько десятилетий относительного покоя. Да и странностей было с лихвой.

Те же «кровавые воды», к примеру. Реки и прибрежные акватории повсеместно мутнели, приобретая зловещий красноватый оттенок. СМИ писали об уникальном сочетании аномальной жары и техногенных утечек, вызвавшим всплеск распространения динофлагеллятов и железобактерий – «красный прилив».

А «лягушачий шквал»? Мегаполисы заполонили тростниковые жабы. Причем даже там, где их никогда не было раньше. И эта экзотика была отнюдь не забавной – из-за яда местная фауна их есть не могла. И дело даже не в забитой канализации, сколько в шумихе. В социальных сетях вспомнили про «десять египетских казней», назначив очередной «конец света», и многие восприняли это всерьез. Особенно после нашествия по миру клопов. Их почти не брала химия, и они были повсюду – в домах, гостиницах, кинотеатрах и даже в метро.

Анна машинально почесала места свежих укусов и снова легла, пытаясь уснуть. Это почти бесполезно – сон уже не придет. Утром встанет изможденная и с темными кругами под глазами. Наверное, это всё-таки страх, а не чувство вины.

«Если Плутон вернулся, если он уже здесь… я должна знать. Мы должны знать», – прошептала себе, сжимая планшет как спасательный круг. Она так и пролежала в обнимку с ним до утра, смотря в пустоту.

Анна собиралась сварить себе кофе, когда ей позвонили. Номер был незнакомый, но она торопливо ответила, надеясь, что на том конце кто-то свой.

– Анна Сергеевна? – голос был гладким, уверенным и слегка ироничным. – Рад, что…

– Мне ничего не надо. До свидания! – разочарованно и зло сказала она.

– Мы бы хотели с вами поговорить о «Плутоне», – ответили ей, когда палец почти нажал кнопку сброса.

– Что? Кто вы? – вздрогнула и напряглась сразу Анна. Журналист или коллега? Мало кто знал имя ИИ.

– Это Андрей Маркович из «Нейросинтеза». Мы не знакомы лично, но, думаю, у нас есть общие… интересы. Давайте встретимся, где вам удобно. В любое время.

– Кто дал вам мой телефон? – спросила она и нахмурилась, пытаясь вспомнить, где могла про них слышать.

– Ваш бывший коллега. Если позволите, я подъеду куда пожелаете и всё расскажу.

– Хорошо. Тогда в десять.

Договорились о встрече на Чистопрудном – открытая площадка в «Шатре». Анна опасалась незнакомцев, у которых был ее адрес и телефон, но взять с собой Эдика она не решилась. Возможно, с ним уже говорили. Откуда-то же знают там про Плутона, хотя это имя под грифом. Может, работу хотят предложить? Вдруг чья-то разведка?

Анна долго стояла у окна, наблюдая, как утренний свет скользит по фасадам домов, и перебирала в памяти детали их разговора. Голос незнакомца был ровным – слишком уж ровным, будто его пропустили через фильтр, убрав шероховатость, а заодно и эмоции. Ни тени неуверенности или легкой суетливости. Каждое слово ложилось, как команда в программе – без пауз, без сбивчивости, без оговорок. Словно нейросети из службы поддержки, которых с каждым месяцем становилось всё больше.

Еще недавно Анна спорила с Эдиком, утверждая, что по эмоциональной окраске всегда отличит человека. Теперь в этом уже не уверена. В тоне незнакомца не было ни усталости, ни раздражения, ни легкой иронии, но есть ощущение живой всё же речи. Технически это, конечно, возможно. Вот только разработка LLM подобного уровня под строжайшим запретом. Она под подпиской, вдруг ее так решили проверить?

По спине пробежал холодок, и Анна отогнала нехорошие мысли. Она не нарушала закон, не продала свои знания и не работала сама над проектом. Чего ей бояться? Не людей-то уж точно…

Темные круги под глазами, следы бессонных ночей – все это хотелось стереть, как неудачный фрагмент машинного кода. Анна почти не пользовалась косметикой, но сегодня ей нужна маска, за которой могла себя спрятать.

Деловой костюм показался формальным, джинсы – легкомысленными. В конце концов, остановилась на темно-синем платье – строгом, но подчеркнувшем фигуру. Волосы собрала в хвост, оставив на лице вызывающе наглую прядь, чтобы выглядеть не так уязвимо.

В последний момент, уже выходя, Анна быстро проверила сообщения – ничего. Эдику всё же она написала, включив режим идентификации геолокации – привычка после работ над проектами с грифом «секретно». Еще раз поймала свое отражение в зеркале: взгляд настороженный, губы сжаты в тонкую линию.

На улице пахло дождем, воздух на удивление свежий. Анна шагала быстро, почти не замечая прохожих, мысленно прокручивая сценарии встречи. Она не понимала, что ждать – угрозы, предложения, шантажа или… Да черт его знает!

Анна подошла к «Шатру» с опозданием на пять минут, нервно оглядываясь по сторонам. Открытая площадка заполнена людьми, но взгляд сразу выхватил фигуру мужчины, сидящего с чашкой кофе за угловым столиком. За пятьдесят, в дорогом темно-сером костюме и почти лысый. Увидев ее, он поднял руку и встал.

Встретившись взглядом, Анна отметила его бледное, почти болезненное лицо и неестественно прямую осанку. В холодных глазах не было живости и даже тени тепла. Они отстраненно смотрели как сквозь, будто в какую-то иную реальность.

– Андрей Маркович? – спросила Анна, стараясь выглядеть уверенной и невозмутимой.

– Здравствуйте, – протянули ей руку. – Спасибо, что согласились встретиться.

Ладонь у него была странно холодной, словно кровь едва туда доходила. Да и вообще, как мертвец. Не улыбнулся, не предложил кофе, а жестом показал стул напротив. Галантности от кавалера уже можно не ждать.

– Итак, что вы хотели обсудить? – спросила она настороженно, поставив перед собой сумочку, словно та могла стать защитой от нежити.

– Он уже здесь, – бесстрастно сказал Андрей Маркович, сканируя взглядом.

Анна вздрогнула. На мгновение ее глаза расширились, а потом растерянно забегали по сторонам, словно чудовище было где-то с ней рядом. Она попыталась взять себя в руки, вдохнуть глубже, но воздух встал в горле комом.

Ужас, который вызвала всего одна фраза, диссонировал с безмятежной и будничной атмосферой вокруг: музыкой, голосами, воркованием голубя и городским шумом. Словно объявление войны, которое никто больше не слышал.

– Что… что вы имеете в виду? Я не понимаю, о чем вы. – Голос выдал ее потрясение, прозвучав гораздо слабее, чем она ожидала.

– Плутон – это проблема, – тем же ровным голосом продолжил собеседник, игнорируя жалкие попытки скрыть свои страхи, – а вы – часть решения.

– Какого решения? – машинально повторила она, всё еще пытаясь собраться.

– Единственно возможного в таких обстоятельствах. – Андрей Маркович наклонился вперед, и Анна отметила холодный блеск его глаз. На нее словно смотрела акула. – «Нейросинтез» предлагает спасти мир от Плутона, пока еще можно. – Он поднес чашку ко рту и сделал глоток, но всё это механически, без удовольствия, словно программа.

Анна почувствовала, как ее ладони становятся влажными. Слова «спасти мир» и «Плутон» эхом отдавались в голове, вызывая болезненные воспоминания о ночах в лаборатории, о первых сбоях, о том, как сама того не желая, дала начало чему-то, что невозможно теперь контролировать.

Она подняла испуганный взгляд на своего собеседника, но не увидела ни сочувствия, ни осуждения – только безразличное ожидание, словно ему всё равно, что будет с ней, с ним, да и со всем этим миром. До нее впервые так прямо и остро дошла уязвимость того, что было знакомо, привычно, понятно. Созданное ей чудовище всё это может разрушить, даже не показав себя им.

«Единственно возможного решения…» – повторила Анна в уме, ища в этих словах намек на надежду, и опустила взгляд, чтобы скрыть слезы. Она не понимала, что сказать, что делать и что этот мужчина от нее теперь хочет. Потому и молчала, надеясь, что пауза даст время собраться.

Внутри уже загорался протест: она не виновата и хотела, как лучше! А если и виновата, то не одна. И кто сказал, что решение, которого еще даже не знает, «единственно возможное в таких обстоятельствах»? Про них, кстати, тоже пока не услышала! Да кто они вообще?