Читать онлайн Бельфонтен и убийство в море

Глава 1. Пароход «Одиссея»

Море в тот вечер было не просто морем – оно было театральной сценой. Тёмно-синее, чуть маслянистое, с бликами заката, как будто кто-то рассыпал по воде золотую пудру. Воздух пах солью, лимоном и дорогим табаком – смесь, от которой голова слегка кружилась, даже если ты не пил шампанского. А шампанского на борту «Одиссеи» было предостаточно.

Жюльен Бельфонтен стоял у перил, держа в руке бокал с чем-то бледно-янтарным, что официально называлось «аперитивом», а по сути было замаскированным абсентом. Он не курил, не играл в карты, не флиртовал с дамами – он просто смотрел на горизонт и думал о том, как странно, что человек может устать от убийств. Не от страха, не от крови – от самого факта, что за каждым трупом прячется чья-то глупость, чья-то жадность, чья-то боль. И всё это – в одном и том же порядке. Как в плохом театре. С теми же актёрами. С теми же криками. С теми же слезами, выдавленными по заказу.

– Месье Бельфонтен? – раздался за спиной голос, чуть надтреснутый, как будто его владелец только что смеялся или плакал. – Вы ведь тот самый Бельфонтен? Из Марселя?

Жюльен не обернулся. Он знал этот тип вопросов. Люди всегда думают, что если ты расследовал три громких дела – ты уже легенда. А если ты ещё и француз – то вообще почти Пуаро.

– Я тот самый, кто хотел бы допить свой аперитив в тишине, – ответил он, наконец поворачиваясь.

Перед ним стояла женщина лет сорока пяти, в платье цвета морской волны, с жемчужным ожерельем и слишком яркой помадой. В руках – бокал шампанского, в глазах – любопытство, приправленное лёгким вызовом.

– Мари-Клод Дюбуа, – представилась она, протягивая руку. – Моя семья владеет текстильными фабриками в Лионе. Мы едем в Афины – муж хочет купить антикварную виллу. Я – просто хочу солнца.

– Жюльен Бельфонтен, – ответил он, слегка коснувшись её пальцев. – Я еду… никуда. Просто плыву. Без цели.

– О, какой романтизм! – воскликнула она, прикладывая свободную руку к груди. – А я думала, вы едете расследовать что-нибудь жуткое. Убийство, например.

Жюльен усмехнулся.

– Мадам, если бы я ехал расследовать убийство, я бы выбрал поезд. Или самолёт. На пароходе слишком много людей. И слишком много… возможностей соврать.

– Ах, вот как? – она приблизилась, понизив голос. – Значит, вы считаете, что на корабле легче скрыть преступление?

– Нет, – спокойно ответил он. – Я считаю, что на корабле легче совершить преступление. Потому что все заперты вместе. Как в клетке. И каждый видит каждого. А значит – каждый должен врать. Чтобы выжить.

Она засмеялась – громко, искренне, чуть театрально.

– Вы мне нравитесь, месье Бельфонтен. Вы говорите, как герой романа. Только без плаща и без пистолета.

– У меня есть трость, – парировал он, слегка постукивая ею по палубе. – Этого достаточно.

Она кивнула, как будто приняла это как должное, и ушла, оставив за собой шлейф духов – что-то цветочное, с ноткой ванили. Жюльен снова повернулся к морю. Он не любил таких разговоров. Не потому, что был мрачным. Просто потому, что знал: за каждым таким «вы мне нравитесь» – стоит вопрос. А за каждым вопросом – подозрение. А за подозрением – правда. А правда, как он знал слишком хорошо, редко бывает приятной.

Ужин подавали в большом салоне, утопающем в хрустале, бархате и золочёной лепнине. Люстры сверкали, как короны, официанты двигались бесшумно, как тени, а музыка – лёгкий джазовый оркестр в углу – играла что-то негромкое, но навязчивое, как воспоминание, от которого не можешь избавиться.

Жюльен занял столик у окна – не потому, что хотел видеть море (оно всё равно было тёмным), а потому, что оттуда был виден весь зал. Привычка. Следователя. Шпиона. Человека, который слишком долго смотрел на людей и видел в них не личности, а… роли.

За соседним столиком сидела компания – трое мужчин и две женщины. Один из мужчин – высокий, с аккуратной бородкой и дорогим костюмом – явно был хозяином вечера. Он говорил громко, смеялся ещё громче и постоянно наполнял бокалы окружающих. Его жена – худая, с острыми скулами и холодными глазами – сидела рядом, не улыбаясь, как статуя, которую по ошибке поставили в весёлую компанию.

– Это Арман Дюпре, – шепнул официант, подавая Жюльену устрицы. – Американец. Богатый. Очень. Говорят, он женился на ней ради состояния, а она – ради титула. Классика.

– А кто она? – спросил Жюльен, кивнув на женщину.

– Мэрион Дюпре. Раньше была Мэрион Вандербильт. Из тех самых Вандербильтов. Но теперь – просто мадам Дюпре. И, кажется, не очень счастливая мадам.

Жюльен кивнул. Он уже видел её днём – на палубе, в белом платье, с книгой в руках. Она не читала. Она смотрела на море – так же, как он. Только в её глазах не было усталости. Было что-то другое. Что-то… ожидающее.

Когда подали основное блюдо – филе дорадо с лимоном и розмарином – Мэрион встала. Не для того, чтобы уйти. Чтобы… обратить на себя внимание.

– Дамы и господа, – сказала она, подняв бокал. Голос у неё был низкий, чуть хрипловатый – такой, что цеплял за ухо. – Я хочу предложить тост. За путешествие. За море. За то, что мы все здесь – не случайно.

В зале наступила тишина. Даже музыканты перестали играть.

– Каждый из нас, – продолжала она, медленно переводя взгляд по лицам, – что-то скрывает. Кто-то – прошлое. Кто-то – настоящее. Кто-то – будущее. Но здесь, на «Одиссее», мы все равны. Потому что море не спрашивает, кто ты. Оно просто… принимает.

Она сделала паузу. Улыбнулась. Не тепло. Не дружелюбно. С вызовом.

– И если кто-то думает, что его секреты останутся с ним – он ошибается. На этом корабле… всё всплывает.

В зале никто не знал, как реагировать. Кто-то зааплодировал – вежливо, неуверенно. Кто-то отвёл глаза. Кто-то – как её муж – сжал кулаки.

Жюльен смотрел на неё. И думал: «Она не просто красивая женщина. Она – бомба с таймером. И таймер уже тикает».

После ужина он вышел на палубу. Ночь стала прохладнее. Ветер играл с его галстуком, как с ленточкой. Он закурил (редкость – обычно он не курил, но сегодня… сегодня было что-то в воздухе). Сигаретный дым смешивался с морским бризом, создавая странный, почти театральный эффект.

Он шёл медленно, наслаждаясь одиночеством. Пока не услышал шаги. Лёгкие. Женские. Он не обернулся. Знал, кто это.

– Месье Бельфонтен, – снова этот голос. Мэрион. – Вы тоже не любите толпу?

– Я не люблю… предсказуемость, – ответил он, наконец поворачиваясь.

Она стояла в двух шагах. В том же белом платье. Без накидки. Ей явно было холодно – руки она держала скрещёнными на груди. Но в глазах – ни капли дрожи. Только интерес.

– Вы ведь следователь, да? – спросила она, подходя ближе. – Настоящий. Не из газет.

– Был, – уточнил он. – Сейчас – просто пассажир.

– Не верю, – усмехнулась она. – Люди, как вы, не перестают быть собой. Даже в отпуске. Даже на пароходе. Особенно – на пароходе.

– Почему особенно?

– Потому что здесь… все под подозрением. – Она понизила голос. – И вы это чувствуете. Так же, как я.

– Вы тоже под подозрением? – спросил он, прищурившись.

– Я? – она засмеялась. – О, месье Бельфонтен… я всегда под подозрением. И не зря.

Он молчал. Ждал.

– Я знаю кое-что, – сказала она, глядя ему прямо в глаза. – О каждом. На этом корабле. И если что-то случится… вы первым поймёте – кто виноват. Потому что вы – единственный, кто умеет видеть.

– Что случится? – тихо спросил он.

Она не ответила. Вместо этого – улыбнулась. Та же улыбка, что в зале. Та же, что на палубе днём. Та, за которой пряталась… угроза.

– Ночь ещё молодая, – сказала она. – А море – глубокое.

И ушла. Быстро. Бесшумно. Как тень.

Жюльен остался один. Он затушил сигарету. Посмотрел на море. Потом – на часы. Было без двадцати одиннадцать.

Он решил вернуться в каюту. Прочитать немного. Лечь спать. Забыть об этой женщине. Об её словах. Об её глазах.

Он прошёл по коридору первого класса. Мягкий ковёр глушил шаги. Стены украшали гравюры с видами Средиземноморья. Всё было спокойно. Уютно. Почти… сонно.

Он уже достал ключ от каюты – когда услышал крик.

Не вскрик. Не стон. Настоящий, человеческий, полный ужаса – крик.

Он раздался справа. Из каюты номер 14.

Жюльен побежал. Не раздумывая. Не останавливаясь. Тросточка стучала по полу – ритмично, как метроном.

Дверь каюты была приоткрыта. Он толкнул её.

И увидел.

Мэрион Дюпре лежала на полу. На спине. Глаза широко открыты. Руки раскинуты, как у распятой. На губах – следы помады. На платье – пятно вина. Рядом – опрокинутый бокал.

А на столе – бутылка «Шато Марго» 1929 года. Открыта. Налита наполовину.

Жюльен подошёл ближе. Присел на корточки. Проверил пульс. Нет. Даже не пытался – по глазам было ясно: она мертва.

Он вдохнул. Почувствовал – запах. Слабый. Сладковатый. С оттенком… миндаля.

Цианид.

Он поднял голову. Посмотрел на дверь. На стол. На окно – плотно закрыто. На зеркало – в нём отражалась его собственная фигура. И… что-то ещё. Что-то, лежащее под подушкой кровати.

Он встал. Подошёл. Осторожно приподнял подушку.

Там был листок бумаги. Сложен пополам. На нём – несколько греческих букв. Написаны чернилами. Аккуратно. Как будто… на прощание.

Жюльен взял листок. Развернул.

Α Μ Ε Σ Τ Ι

Он не знал греческого. Но знал одно: это не случайность.

Это – сообщение.

Или… загадка.

Он услышал шаги в коридоре. Голоса. Кто-то бежал. Кто-то кричал: «Вызовите капитана!»

Жюльен спрятал листок в карман. Посмотрел на тело. На бокал. На бутылку.

– Вот и началось, – прошептал он.

И в этот момент – впервые за долгое время – он почувствовал… интерес.

Не страх. Не жалость. Не даже профессиональный азарт.

А интерес.

Потому что убийство на пароходе – это не просто преступление.

Это – игра.

И он, Жюльен Бельфонтен, только что получил приглашение.

Капитан пришёл через семь минут. Высокий, седой, с лицом, которое видело слишком много штормов – и слишком мало чудес.

– Месье Бельфонтен? – спросил он, входя в каюту. – Мне сказали, вы… первый, кто нашёл тело?

– Да, – коротко ответил Жюльен. – Она была жива меньше часа назад. Я разговаривал с ней на палубе.

– И что она сказала?

– Что знает секреты всех на борту. И что если что-то случится – я пойму, кто виноват.

Капитан нахмурился.

– Это… звучит как предупреждение.

– Или как вызов, – добавил Жюльен.

Капитан тяжело вздохнул.

– Мы прибудем в Пирей только через двое суток. Греческая полиция… не самая оперативная. И не самая… деликатная. Если всплывёт, что на моём корабле убили американку – это скандал. Международный.

– Вы хотите, чтобы я занялся этим? – спросил Жюльен, глядя ему прямо в глаза.

– Я хочу, чтобы вы помогли. Официально – я вызову полицию в Афинах. Неофициально – я дам вам доступ ко всем пассажирам. Ко всем каютам. Ко всем записям. Пока мы в море – вы… временный следователь.

– А если я откажусь?

– Тогда я сам буду вести расследование. И, поверьте, месье Бельфонтен… я хуже вас. Гораздо хуже.

Жюльен усмехнулся.

– Ладно. Я займусь этим. Но при одном условии.

– Каком?

– Вы не вмешиваетесь. До самого Пирея. Даже если вам покажется, что я сошёл с ума. Даже если я буду задавать странные вопросы. Даже если я… кого-то обвиню.

Капитан кивнул.

– Согласен. Вы – главный. До берега.

Они пожали руки. Коротко. Деловито. Как два человека, заключившие сделку с дьяволом.

Жюльен вышел из каюты. Коридор был пуст. Все уже разошлись – кто в шоке, кто в страхе, кто… в предвкушении.

Он пошёл к себе. Закрыл дверь. Достал из кармана листок с греческими буквами.

Разложил на столе.

Α Μ Ε Σ Τ Ι

– Что ты хочешь мне сказать? – спросил он вслух.

Молчание.

Он налил себе абсента. Выпил. Зажёг лампу.

И начал думать.

Первое правило: когда все лгут – правда прячется в деталях.

А детали… только начинали появляться.

Глава 2. Первый осмотр

Утро на «Одиссее» наступило не с солнцем – с шепота.

Шептали официанты, подавая кофе в салон первого класса. Шептали пассажиры, прячась за газетами. Шептали даже чайки, кружащие над палубой, будто и они знали: вчерашняя ночь изменила всё.

Жюльен Бельфонтен не спал. Ни минуты. Он сидел у окна своей каюты, в пижаме, с бокалом воды и листком бумаги, на котором были аккуратно выведены греческие буквы: Α Μ Ε Σ Τ Ι. Он переставлял их местами. Сравнивал с алфавитом. Пытался найти смысл. Ничего. Ни слова. Ни имени. Ни фразы. Только буквы. Как будто кто-то хотел сказать что-то… но не решился.

Он знал: это не случайность. Это – ключ. Или ловушка. Или и то, и другое.

В семь утра постучали в дверь. Три коротких, вежливых удара – как будто стучал не человек, а сама вежливость.

– Войдите, – сказал Жюльен, не вставая.

Дверь открылась. На пороге стоял капитан – в новом кителе, с выглаженными усами и взглядом человека, который не спал не меньше его.

– Кофе? – спросил он, держа в руках поднос с фарфоровым сервизом.

– Спасибо, – кивнул Жюльен. – Чёрный. Без сахара.

Капитан поставил поднос на стол. Сел напротив. Не стал церемониться.

– Что вы думаете? – спросил он.

– Я думаю, что Мэрион Дюпре знала, что её убьют, – ответил Жюльен, наливая себе кофе. – Или, по крайней мере, ожидала этого. Она говорила загадками. Смотрела на людей… как на подозреваемых. Она провоцировала.

– Но кто? – Капитан потер виски. – Кто мог это сделать? У неё не было врагов. Ну, официально.

– Официально – нет. Неофициально – половина пассажиров этого корабля. Она шантажировала кого-то. Угрожала кому-то. Знала что-то, что не должна была знать. Иначе – зачем оставлять записку? Зачем греческие буквы?

Капитан вздохнул.

– Греческая полиция пришлёт телеграмму. Просят не трогать тело до прибытия в Пирей. Но… я дал вам слово. Вы – следователь. До берега. Делайте, что должны.

– Первым делом – осмотр каюты. Полный. Без свидетелей. Без камер (их, слава богу, нет). Без вмешательства экипажа.

– Получите. Я уже отдал приказ. Каюта под охраной. Ключ – у старшего стюарда. Он ждёт вас у двери.

Жюльен кивнул. Выпил кофе залпом. Встал.

– Ещё одно, – сказал капитан, когда Жюльен уже взялся за дверную ручку. – Не делайте глупостей. Это не роман. Это – убийство. И если вы ошибётесь… вы не только испортите репутацию корабля. Вы испортите репутацию себя.

– Я не ошибусь, – сказал Жюльен, не оборачиваясь. – Я просто… посмотрю.

Каюта №14 выглядела так, будто в ней ничего не произошло. Кровать – заправлена. Стол – вытерт. Зеркало – без пятен. Только два предмета нарушали эту картину идеального порядка: опрокинутый бокал на полу и тело, накрытое простынёй, аккуратно, почти по-больничному.

Стюард – пожилой грек с усами, как у героя оперетты – стоял у двери, держа в руках ключ и блокнот.

– Месье Бельфонтен? Капитан сказал… вы будете осматривать. Я всё подготовил. Никто не входил. Ничего не трогали.

– Спасибо, – кивнул Жюльен. – Оставьте меня. И никого не пускайте. Даже капитана.

– Даже… капитана? – стюард слегка побледнел.

– Особенно капитана.

Стюард кивнул, как солдат, и исчез за дверью. Жюльен закрыл её на ключ. Повесил табличку «Не беспокоить». И только тогда подошёл к телу.

Он снял простыню.

Мэрион Дюпре лежала, как статуя. Глаза закрыты – кто-то сделал это за него. Губы чуть приоткрыты – как будто она хотела что-то сказать в последний момент. На шее – тонкая цепочка с крошечным кулоном в виде якоря. На руках – кольца: одно с бриллиантом, другое – с чёрным камнем, как будто… наоборот. Жизнь и смерть. Любовь и месть.

Жюльен присел на корточки. Осмотрел руки. Ни царапин. Ни синяков. Ни следов борьбы. Только… ногти. Один – слегка обломан. Левый мизинец. Свежий скол. Как будто она царапала что-то… или кого-то.

Он потрогал её запястье. Кожа была холодной, но не ледяной. Смерть наступила не больше чем 6–7 часов назад. Между 22:30 и 23:00. То есть – через 20–30 минут после их разговора на палубе.

Он поднялся. Подошёл к столу. Там стояла бутылка «Шато Марго» 1929 года. Открыта. Пробка лежала рядом – аккуратно, не валялась. Значит, открыли не в спешке. Не в панике. Спокойно. Осознанно.

Рядом – два бокала. Один – опрокинут на полу. Второй – на столе. Оба – из хрусталя. Оба – с остатками вина. В опрокинутом – чуть больше. В стоящем – меньше, но… с отпечатком губ.

Жюльен взял бокал со стола. Повертел в руках. Понюхал. Вино. Красное. Сухое. С лёгким… миндальным оттенком. Цианид. Без сомнения.

Он поставил бокал обратно. Подошёл к окну. Закрыто. Заперто изнутри. Никаких следов взлома. Никаких отпечатков. Только… пыль. Тонкая, почти невидимая. И на подоконнике – крошечный след помады. Розовой. Не её. У Мэрион была тёмно-бордовая.

Интересно…

Он вернулся к телу. Опустился на колени. Осмотрел платье. Белое. Шёлк. Дорогое. На груди – пятно вина. Большое. Форма – как будто кто-то плеснул. Или… как будто она упала, держа бокал.

Он осторожно приподнял край платья. Никаких следов на коже. Никаких уколов. Никаких ссадин. Только… на левой лодыжке – тонкая полоска загара. Как будто она носила браслет. Или… цепочку. Но сейчас её не было.

Где она?

Он встал. Подошёл к туалетному столику. Расчёска. Пудра. Тушь. Помада – та самая, бордовая. Лежала… сломанная. Капсула треснула пополам. Свежий излом. Как будто её сломали… в спешке? Или в гневе?

Он взял помаду. Повертел в руках. На дне – крошечная царапина. Не от ногтя. От… иглы? Или от булавки?

Странно…

Он поставил помаду обратно. Открыл ящик. Там – письма. Конверты. Фотографии. Одно фото – молодая Мэрион, с мужчиной в военной форме. Подпись: «Нью-Йорк, 1921. Навсегда». Другое – она же, но старше, с Арманом Дюпре, на фоне яхты. Подпись: «Лазурный берег, 1934. Пока не надоест».

Жюльен усмехнулся. Женщина, которая знала цену словам.

Он закрыл ящик. Подошёл к кровати. Поднял подушку – там, где лежала записка, теперь была пустота. Он провёл рукой по матрасу. Ничего. Только… запах. Очень слабый. Не духов. Не вина. Чего-то… травянистого. Лаванды? Или… опиума?

Он нахмурился. Опиум? Здесь?

Он открыл шкаф. Платья. Шляпы. Перчатки. Всё аккуратно. Всё на своих местах. Только… одна вещь выбивалась из порядка. На полке – маленькая шкатулка. Деревянная. Инкрустированная. Заперта. Но… ключ торчал в замке. Как будто его забыли вынуть.

Жюльен открыл шкатулку.

Внутри – пачка долларов. Бриллиантовая брошь. И… письмо. Без конверта. Без подписи. Только одна фраза, написанная крупными, чуть дрожащими буквами:

«Если ты это читаешь – я уже мертва. Не ищи убийцу. Ищи того, кто знал, что я знаю.»

Жюльен медленно сложил письмо. Положил обратно. Закрыл шкатулку.

– Умная женщина, – прошептал он. – Очень умная.

Он вышел из каюты в 9:17. Стюард тут же подскочил, как будто стоял за дверью всё это время.

– Ну? – спросил он, понизив голос. – Что… нашли?

– Ничего, что нельзя было бы найти, – ответил Жюльен. – Где капитан?

– В рубке. Ждёт вас.

– Проводите.

Они шли по коридору молча. Пассажиры, встречавшиеся им навстречу, отводили глаза. Некоторые – шептались. Некоторые – делали вид, что не замечают. Все – боялись.

В рубке капитан сидел за столом, изучая карту. Поднял глаза, когда Жюльен вошёл.

– Ну? – повторил он вопрос стюарда .

– Отравление цианидом. Через вино. Вероятно, подмешан в бокал незадолго до смерти. Жертва не сопротивлялась. Не боролась. Возможно, не знала, что пьёт яд. Или… знала, но не могла отказаться.

– Почему?

– Потому что у неё был гость. – Жюльен сел напротив. – В каюте два бокала. Один – опрокинут. Второй – на столе, с отпечатком губ. Она пила одна? Нет. Она пила… с кем-то.

Капитан нахмурился.

– Но стюард сказал, что никто не входил и не выходил после ужина.

– Стюард не видит всего. Особенно – если кто-то вышел через соседнюю каюту. Или через служебный коридор. Или… если стюард лжёт.

Капитан не стал возражать. Он знал: Жюльен прав.

– Что ещё?

– Записка. Греческие буквы. Α Μ Ε Σ Τ Ι. Пока не знаю, что это значит. Но это – не случайный набор. Это – акростих. Или шифр. Или… имена.

– Имена?

– Первая буква каждого подозреваемого. Если сложить – получится слово. Возможно – «Месть». По-гречески – «Τίσις». Но здесь – «ΤΙ». Почти. Не хватает «Σ». Но… если переставить…

Он замолчал. Задумался.

– Кто знает греческий на борту? – спросил он.

– Экипаж – почти все. Пассажиры… – капитан полистал список. – Археолог. Доктор Пападопулос. Он грек. И… служанка мадам Дюпре. Её зовут Элени. Она из Салоник.

– Интересно… – протянул Жюльен.

– Что ещё нашли?

– Сломанную помаду. Свежий скол на ногте жертвы. Отпечаток чужой помады на подоконнике. Пропавший браслет с лодыжки. И… письмо. В шкатулке. «Если ты это читаешь – я уже мертва. Не ищи убийцу. Ищи того, кто знал, что я знаю».

Капитан тяжело вздохнул.

– Она знала, что её убьют.

– Она знала, что могут убить. И оставила след. Для меня. Или… для кого-то другого.

– Что дальше?

– Список пассажиров первого класса. Полный. С биографиями. Кто с кем едет. Кто с кем общался. Кто с кем ссорился. Кто когда выходил из каюты. Кто что пил. Кто что ел. Кто во сколько лёг спать. И… кто не лёг вообще.

– Получите. Через час.

– И ещё. – Жюльен встал. – Я хочу поговорить с мужем. Служанкой. Археологом. Певицей. Дипломатом. По одному. В разных местах. В разное время. Чтобы они не могли сговориться.

– Зачем?

– Потому что первый, кто соврёт – будет первым подозреваемым.

Первым он вызвал Армана Дюпре.

Встретились в библиотеке – тихом, тёмном уголке корабля, где пахло кожей, пылью и старыми секретами.

Арман вошёл, как будто на приём у банкира. В дорогом костюме. С тростью. С сигарой в зубах. Глаза – красные. Не от слёз. От бессонницы. Или от виски.

– Месье Бельфонтен, – сказал он, не подавая руки. – Я слышал, вы… взялись за это дело. Почему? Вы же в отпуске.

– Потому что ваша жена умерла. И кто-то должен найти того, кто это сделал.

– А если это… несчастный случай? – спросил Арман, усаживаясь в кресло. – Она пила. Много. Может, перепутала бокалы?

– Цианид не попадает в бокал случайно.

Арман замолчал. Затянулся сигарой.

– Что вы хотите?

– Расскажите о ней. О Мэрион. Какой она была?

– Красивой. Умной. Опасной. – Он усмехнулся. – Она умела добиваться своего. Даже если это значило… сломать кого-то.

– Вы? – спросил Жюльен.

– Я – особенно. – Арман посмотрел в окно. – Я женился на ней ради денег. Она – ради титула. Мы оба знали правила. Но потом… она захотела новых. Сказала, что подаёт на развод. Через неделю. В Афинах.

– Почему в Афинах?

– Потому что там… у неё был человек. Не любовник. Партнёр. По бизнесу. Они собирались открыть галерею. Или казино. Я не знаю. Она не рассказывала. Она просто сказала: «Ты мне больше не нужен».

– Вы были в ярости?

– Я? – Арман рассмеялся. – Нет. Я был… облегчён. Я уже нашёл себе другую. Моложе. Красивее. И… не такая ядовитая.

– Когда вы видели её в последний раз?

– На ужине. Она произнесла тот… странный тост. Потом ушла. Я пошёл курить. Потом – в свою каюту. Один. Спать.

– Кто может это подтвердить?

– Никто. Я был один.

– А где вы были между 22:30 и 23:00?

– В каюте. Сплю.

– Вы спите в костюме?

Арман замер.

– Что?

– На вашем пиджаке – след вина. Свежий. Как будто вы… пролили его на себя. Или кто-то пролил на вас.

Арман посмотрел на пиджак. Побледнел.

– Это… это было вчера за ужином. Я… неаккуратно наливал.

– За ужином пили белое. А на вашем пиджаке – красное. «Шато Марго». Как в каюте вашей жены.

Арман встал.

– Вы что, обвиняете меня?

– Я задаю вопросы. Ответы – ваши.

– Я не убивал её! – почти крикнул он. – Да, я хотел развода. Да, я был рад, что она уходит. Но я не убийца!

– Тогда почему вы соврали про пиджак?

Арман не ответил. Развернулся. Вышел. Хлопнув дверью.

Жюльен посмотрел ему вслед. Улыбнулся.

Первый. Соврал. Испугался. Значит – что-то скрывает.

Следующей – Элени, служанка Мэрион.

Он встретил её в прачечной – чтобы никто не видел. Чтобы она не боялась. Чтобы… говорила правду.

Она вошла – худенькая, в чёрном платье, с опущенными глазами. Руки – в мозолях. Лицо – без косметики. Глаза – сухие. Ни слезы. Ни страха. Только… усталость.

– Садись, – сказал Жюльен мягко.

Она села. Не стала смотреть на него.

– Ты работала у мадам Дюпре давно?

– С прошлого года. С тех пор, как она приехала в Париж.

– Она была… доброй хозяйкой?

– Она была… требовательной. – Элени говорила тихо, но чётко. – Она знала, как заставить тебя делать то, что она хочет. Не криком. Не деньгами. Взглядом.

– Ты любила её?

– Нет. – Ответ прозвучал как выстрел. – Я… ненавидела её.

– Почему?

– Потому что она… – Элени замялась. – Она украла мою жизнь.

Жюльен нахмурился.

– Что ты имеешь в виду?

– Она… не настоящая Мэрион Дюпре. Настоящая – моя сестра. Близнец. Её звали Мари. Она умерла десять лет назад. В Америке. От лихорадки. А эта… взяла её имя. Её документы. Её наследство. И заставила меня работать на неё. Как служанку. Чтобы я… помнила своё место.

Жюльен медленно выдохнул.

– Ты… сестра настоящей Мэрион?

– Да. Меня зовут Элени Вандербильт. Я – настоящая наследница. А она – самозванка. Шантажистка. Воровка.

– Почему ты не сказала раньше?

– Кому? Полиции? Адвокатам? Она бы меня убила. Или… посадила. У неё были связи. Деньги. Она могла всё.

– А вчера? Что ты делала вчера вечером?

– После ужина я убирала её каюту. Потом – пошла спать. В свою каюту. В трюме. Одна.

– Ты видела, кто входил к ней?

– Нет. Я ушла в десять. Дверь была закрыта. Свет – горел.

– А этот? – Жюльен достал листок с греческими буквами. – Ты писала это?

Элени посмотрела. Покачала головой.

– Нет. Я бы написала по-другому. Это… не мой почерк. И не моё слово.

– Какое слово?

– «Μέστη». Это… не по-гречески. Почти. Но не совсем. Правильно – «Μεστή». С ударением. А здесь – нет. Это… подделка. Или… ошибка.

Жюльен убрал листок.

– Ты не убивала её?

– Нет. – Элени подняла глаза. Впервые. – Я хотела. Каждый день. Но… не убивала. Потому что знала: если она умрёт – все подумают, что это я. И я… не хочу в тюрьму. Я хочу… жить. Настоящей жизнью.

Жюльен кивнул.

– Ты свободна. Пока.

Она встала. Пошла к двери. Остановилась.

– Месье Бельфонтен… если вы найдёте убийцу – скажите ему… спасибо. От меня.

И вышла.

Жюльен остался один. Сидел долго. Думал.

Сестра. Самозванка. Месть. Греческие буквы. Ошибка в ударении…

– Всё становится… интереснее, – прошептал он.

Третьим – доктор Пападопулос, археолог.

Встреча – в его каюте. Книги. Картины. Античные статуэтки. Всё – под стеклом. Всё – с ценниками.

– А, месье Бельфонтен! – воскликнул он, пожимая руку. – Я слышал, вы – великий сыщик! Как Пуаро! Только француз!

– Я не сыщик, – улыбнулся Жюльен. – Я просто задаю вопросы.

– А, вопросы! Я люблю вопросы! Особенно – когда на них есть ответы!

– Отлично. Ответьте: где вы были вчера вечером между 22:30 и 23:00?

– Ах! – доктор хлопнул себя по лбу. – Я был… в баре! С капитаном! Мы обсуждали… древние монеты! У него есть коллекция! Очень редкая!

– Капитан подтвердит?

– Конечно! Спросите его!

– Хорошо. А вы знаете греческий?

– Я? – доктор засмеялся. – Я грек! Я знаю греческий лучше, чем французский!

– Тогда объясните мне: что значит Α Μ Ε Σ Τ Ι?

Доктор взял листок. Внимательно посмотрел. Нахмурился.

– Это… не слово. Это… набор букв. Можно сложить «Μέστη» – но это не по-гречески. Это… ошибка. Или… шифр.

– Шифр?

– Да. Например… первые буквы имён. Α – Арман. Μ – Мэрион. Ε – Элени. Σ – я, Спирос. Τ – Теодора (певица). Ι – Ирвинг (дипломат). Получается… ΑΜΕΣΤΙ. Почти «Μέστη». Но… не совсем.

– А что значит «Μέστη»?

– Это… не слово. Это… имя. Очень редкое. Старое. Значит… «та, что мстит».

Жюльен медленно кивнул.

– Вы купили цианид в порту Марселя. Зачем?

Доктор побледнел.

– Это… для экспериментов! Я изучаю… древние яды! Это научно! У меня есть разрешение!

– А где чек?

– Я… потерял.

– А где сам яд?

– Я… использовал.

– Всё?

– Да. Всё.

– Когда?

– Неделю назад.

– Докажите.

Доктор не ответил. Опустил глаза.

– Вы угрожали мадам Дюпре. Она знала, что вы везёте контрабандные артефакты. Она хотела вас разоблачить. Верно?

– Она… лгала! – вдруг крикнул доктор. – Она сама торговала подделками! Она хотела меня шантажировать! Я не убивал её! Я просто… хотел, чтобы она замолчала!

– Как?

– Я… не знаю! Я не делал ничего!

Жюльен встал.

– Доктор, если вы вспомните что-то – дайте знать. Пока… не покидайте корабль.

– Но… я никуда не еду! Я на корабле!

– Именно.

Когда Жюльен вышел, было 12:45. Он прошёл на палубу. Вдохнул морской воздух. Посмотрел на горизонт.

Он знал: убийца – среди них. Один из пятерых. Или… шестой. Кто-то, кого он ещё не видел.

Он достал блокнот. Написал:

Подозреваемые:

Арман Дюпре – мотив: развод, деньги, страх разоблачения. Соврал про пиджак.Элени – мотив: месть, восстановление справедливости. Не имеет алиби. Но… не писала записку.Доктор Пападопулос – мотив: контрабанда, шантаж. Купил яд. Соврал про использование.Теодора Ланье (певица) – ещё не допрошен. Известно: Мэрион знала, что она убила мужа.Ирвинг Уиттл (дипломат) – ещё не допрошен. Известно: Мэрион шантажировала его за связи с фашистами.

Он закрыл блокнот. Посмотрел на море.

– Кто ты? – спросил он вслух. – Кто ты, убийца?

Ветер не ответил. Только шепнул что-то на греческом.

Или… ему показалось.

Глава 3. Подозреваемые

Обед на «Одиссее» в день убийства подавали, как будто ничего не произошло.

Лобстеры – вовремя. Вино – охлаждённое. Официанты – с безупречными улыбками. Только гостей было меньше. И разговоров – почти не было. Люди ели молча. Смотрели в тарелки. Изредка переглядывались. Как будто боялись, что если заговорят – кто-то услышит. И поймёт. И… обвинит.

Жюльен Бельфонтен сидел у окна, как и вчера. Только сегодня он не смотрел на море. Он смотрел на людей. На их руки. На их глаза. На то, как они держат вилки. Как отпивают вино. Как вытирают губы. Как прячут взгляд.

Он знал: убийца – здесь. За этим столом. Или в соседнем зале. Или вон там – у барной стойки, делая вид, что читает газету.

Он не торопился. Он ждал. Потому что в таких делах – спешка убивает расследование. А он хотел, чтобы убийца… сам себя выдал.

После обеда он отправился в салон для чтения – тихое, уютное место с кожаными креслами, камином (декоративным, конечно – на корабле огонь не разведёшь) и полками, уставленными книгами, которые никто не читал, но все любили фотографировать.

Там его ждала Теодора Ланье – французская певица, чей голос, как говорили афиши, «покорил Париж, Лондон и половину Бродвея». На вид – лет сорока, но выглядела на тридцать пять. В платье цвета вина, с меховой накидкой (несмотря на жару), с бриллиантами на пальцах и холодом в глазах.

– Месье Бельфонтен, – сказала она, не вставая. Голос – как в театре: громкий, красивый, с лёгким вибрато. – Я слышала, вы… расследуете. Зачем? Полиция приедет в Афинах. Пусть они разбираются.

– Потому что к тому времени убийца может исчезнуть, – спокойно ответил Жюльен, садясь напротив. – А я… не люблю, когда убийцы исчезают.

Она усмехнулась.

– Вы думаете, я убийца?

– Я думаю, что у вас был мотив.

– У меня? – Она засмеялась. – Я даже не знала эту женщину! Мы разговаривали один раз – на палубе. Она спросила, пою ли я арии из «Кармен». Я ответила – нет, только из «Травиаты». На том и закончили.

– А вы знаете, что она знала про вашего мужа?

Теодора замерла. Улыбка медленно сошла с её лица. Глаза – стали как стекло.

– Что… вы имеете в виду?

– Ваш муж, Жан-Луи Ланье, умер три года назад. Официально – от сердечного приступа. Неофициально – от яда. Который вы подмешали ему в коньяк. Потому что он собирался уйти к своей любовнице. И забрать с собой всё состояние.

Она не ответила. Просто смотрела на него. Как будто решала – кричать, плакать или… бросить в него чашку.

– Откуда вы это знаете? – наконец спросила она. Тихо. Почти шёпотом.

– Мэрион Дюпре собирала секреты. Как другие – марки или бабочек. У неё была целая коллекция. Ваша история – одна из самых… ярких.

– Она… собиралась опубликовать?

– Нет. Она собиралась продать. Вам. За молчание.

Теодора откинулась на спинку кресла. Закрыла глаза. Потом – открыла.

– Да. Она мне звонила. Месяц назад. Сказала: «У меня есть история, которая может испортить вам жизнь. И карьеру. И репутацию. Пятьдесят тысяч франков – и она исчезнет». Я… не заплатила. Решила, что она блефует.

– А вчера? Что вы делали вчера вечером?

– После ужина я пошла в свою каюту. Слушала пластинки. Потом – легла спать.

– Одна?

– Да. Одна.

– Кто может подтвердить?

– Никто. Я была одна.

– А где вы были между 22:30 и 23:00?

– В каюте. Спала.

– Вы спите с помадой?

Она нахмурилась.

– Что?

– На подоконнике в каюте мадам Дюпре – след помады. Розовой. Не её. У неё была тёмно-бордовая. У вас – розовая. Я видел вас за обедом. Та же помада.

Теодора побледнела.

– Это… не доказательство.

– Нет. Но это – деталь. А когда все лгут – правда прячется в деталях.

Она встала. Поправила накидку.

– Я не убивала её, месье Бельфонтен. Да, я хотела бы. Да, я рада, что её нет. Но я не убийца. Я – артистка. Я умею… притворяться. Но не убивать.

– Тогда почему вы соврали про помаду?

Она не ответила. Развернулась. Вышла. Не хлопнув дверью. Ещё хуже – тихо. Как будто знала: шум – это эмоции. А эмоции – это слабость.

Жюльен посмотрел ей вслед. Достал блокнот. Написал:

Теодора Ланье – мотив: страх разоблачения. Соврала про помаду. Нет алиби. Подозрение – повышено.

Следующим – Ирвинг Уиттл, английский дипломат.

Встреча – в его каюте. Роскошной. С коврами, хрусталём и портретом короля Георга V на стене. Сам Уиттл – высокий, худой, с моноклем и лицом человека, который всю жизнь говорит «да, сэр» и «нет, мадам», даже когда хочет кричать.

– Месье Бельфонтен, – сказал он, пожимая руку. – Я рад, что вы взялись за это дело. Очень неприятная история. Особенно… для дипломатического корпуса.

– Особенно если убийца – дипломат, – спокойно ответил Жюльен.

Уиттл слегка смутился.

– Я надеюсь, вы не считаете меня… подозреваемым?

– Я считаю подозреваемыми всех, у кого был мотив. У вас он есть.

– У меня? – Уиттл поправил монокль. – Я даже не разговаривал с этой женщиной!

– Но она разговаривала с вами. Через письма. Через шифровки. Через… угрозы.

Уиттл замер. Потом – медленно сел в кресло.

– Откуда вы знаете?

– У неё был архив. Письма. Фотографии. Расшифровки. В том числе – ваша переписка с германским посольством. Где вы обсуждаете… поддержку нацистов. В обмен на гарантии безопасности британских инвестиций.

Уиттл закрыл глаза.

– Это… не преступление.

– Это – измена. По крайней мере – в глазах вашей страны. А Мэрион собиралась отправить эти документы в «Таймс». Если вы не заплатите ей сто тысяч долларов.

– Я… отказался.

– Почему?

– Потому что я не мог. У меня нет таких денег. И… потому что я надеялся, она блефует.

– А вчера? Что вы делали вчера вечером?

– После ужина я пошёл курить на палубу. Потом – в бар. Потом – в каюту. Спал.

– Один?

– Да. Один.

– Кто может подтвердить?

– Официант в баре. Он принёс мне виски.

– А между 22:30 и 23:00?

– Я был в каюте. Уже спал.

– Вы спите в сорочке?

Уиттл нахмурился.

– Что?

– На вашем запястье – след. От браслета. Широкого. Кожаного. С пряжкой. Такие носят… не для сна. А для встреч. Особенно – тайных.

Уиттл потёр запястье.

– Это… от часов. Я снял их перед сном.

– Часы оставляют след в форме круга. У вас – полоска. Как от браслета. Или… от наручников.

Уиттл встал.

– Это уже слишком, месье! Я требую…

– Вы ничего не требуете, – перебил его Жюльен. – Вы отвечаете. Или… я передам всё, что знаю, капитану. А он – британскому консулу в Афинах. Думаю, они будут… заинтересованы.

Уиттл сел обратно. Побледневший. Дрожащий.

– Я… не убивал её. Да, я хотел, чтобы она замолчала. Да, я боялся. Но я не убийца. Я… дипломат. Я решаю проблемы… словами.

– Тогда почему вы соврали про браслет?

Уиттл не ответил. Просто сидел. Смотрел в пол.

Жюльен встал.

– Не покидайте корабль, месье Уиттл. И… не трогайте свои документы. Я скоро вернусь.

Когда он вышел, было 16:30. Он прошёл на палубу. Сел в шезлонг. Закрыл глаза. Думал.

Он знал: все пятеро – лгут. Все – скрывают. Все – боятся.

Но кто – убийца?

Он достал блокнот. Дописал:

Ирвинг Уиттл – мотив: страх разоблачения. Соврал про браслет. Нет алиби. Подозрение – повышено.

Потом – добавил:

Общее: – Все были в каюте Мэрион? Нет. Но все могли быть. – Все знали о её шантаже? Да. – Все хотели, чтобы она замолчала? Да. – Все могли получить яд? Да (кроме, возможно, Элени – но она сестра, знает всё). – Все соврали хотя бы в одном пункте? Да.

Он закрыл блокнот. Открыл глаза. Посмотрел на море.