Читать онлайн Мировая ткань

Книга первая: "Всё могло бы быть иначе"

Часть первая: «Лада»

Владимир закрыл дверь квартиры и замер на пороге. Тишина. Гулкий, тяжёлый звук пустоты.

Пять лет.

Пять лет он просыпался с мыслью, что где-то рядом должен быть её смех. Пять лет его рука по привычке тянулась к её плечу по утрам – и натыкалась на холод простыни.

Они прожили вместе тридцать лет. Вырастили двоих детей. Пережили кризисы, ссоры, радости. Он думал, что знает её лучше, чем себя.

А потом, на следующий день после совершеннолетия младшего сына, она просто ушла.

Вечером он вернулся с работы, а её нет. На кухонном столе лежала записка:

«Я ухожу, я хочу пожить для себя».

Ни объяснений. Ни намёка на то, что что-то не так. Просто – конец.

Он звонил. Писал. Приходил к её подругам, к родителям. Она не отвечала. Как будто тридцать лет их жизни стёрли ластиком.

Сначала была ярость. Потом наступило отчаяние. Потом пришла пустота.

И вот настала очередь принятия.

Работа спасала от одиночества. Дети, уже взрослые, старались поддерживать, но у них была своя жизнь. А у него оставалась только эта квартира, где каждый угол напоминал о ней.

– Может, тебе стоит зарегистрироваться на сайте знакомств? – осторожно предложил как-то сын.

Владимир фыркнул. – В пятьдесят пять? Кому я там нужен?

Но однажды вечером, после третьего бокала вина, он всё-таки создал профиль. Загрузил фото. Написал шаблонное: «Ищу интересного собеседника».

Переписки. Две-три встречи, которые ни к чему не привели. Женщины либо искали спонсора, либо скучали, либо… просто не были ею.

В один из таких вечеров, он листал анкеты. Свайп вправо – нет. Свайп влево – мимо. Уже хотел выключить телефон, как вдруг…

На экране – девушка, не юная, но и не его возраста. Где-то между. Взгляд…

Он не мог оторваться. И имя – «Лада»

Обычно он писал только после взаимного лайка. Но сейчас, он сам не понимал почему решил написать сразу. Он набрал первое, что пришло в голову: «Вы случайно не волшебница?»

Отправил. Потом поставил лайк. Потом задумался: «Что за бред он написал?». Но удалять было уже поздно.

Впервые за пять лет он понял, …

Он чего-то ждёт. Ждёт ответа.

Он долго смотрел на экран. Пустая анкета. Ни возраста, ни интересов, ни даже банального «ищу друзей» или «для серьёзных отношений». Только имя: «Лада» и одна единственная фотография.

Не то чтобы снимок был каким-то особенным, обычное селфи, слегка размытое, будто сделанное на ходу. Но что-то в нём было. Может, взгляд? Слишком спокойный, слишком… знающий. Как будто она не просто смотрела в камеру, а видела его через экран.

Телефон завибрировал. «Случайно нет» – высветилось на экране.

Он моргнул. Статус всё ещё показывал: «абонент не в сети».

«А как насчёт неслучайно?» – отправил он, чувствуя, как глупость сообщения растёт в геометрической прогрессии.

«Тогда вам стоит зайти ко мне на огонёк. Сегодня. В 23:33». Координаты. Адрес. Никаких «как вас зовут», или «чем увлекаетесь». Просто коротко приходи.

Он должен был счесть это странным. Должен был насторожиться. Но вместо этого почувствовал непонятную тягу, как будто невидимая нить дёрнулась где-то в районе грудиной клетки и тянула.

В 23:25 он стоял у старинного дома на окраине города. Дверь подъезда была приоткрыта. Лифт не работал. На пятом этаже в полутьме горела только одна лампа, у двери с номером 13.

Он постучал.

Дверь открылась сама.

В квартире пахло травой, воском и чем-то ещё, сладким, густым, от чего слегка кружилась голова. В центре комнаты стояла Лада, не такая, как на фото, а намного живее, настоящая. В платье, которое то ли было сшито из теней, то ли само их отбрасывало.

– Вы пришли, – сказала она. Не вопрос, не удивление. Констатация.

– А у меня был выбор? – он не узнал свой голос.

Лада рассмеялась. Звук был похож на звон хрустальных колокольчиков.

– Всегда есть выбор. Даже когда его нет.

Она подошла ближе. Её пальцы скользнули по его ладони и огонь пробежал по венам.

Комната вокруг вдруг вздохнула, стены отодвинулись, потолок растворился в ночном небе, усыпанном звёздами. Под ногами зашуршала трава, а где-то вдали заухал филин. Они стояли на опушке леса, настолько густого и древнего, что дух захватывало.

– Где мы? – прошептал он, но Лада лишь положила палец на его губы.

– В том месте, где сказка становится правдой.

Из чащи вышла лошадь. Белая, как первый снег, с гривой, сплетённой из лунного света и солнечного рассвета. На её спине лежала уздечка, украшенная символами, которые шевелились, будто живые.

– Садись, – сказала Лада. – Ты хотел знать, не волшебница ли я? Тогда сейчас ты увидишь настоящую магию.

Он вскочил на коня и в тот же миг земля ушла из-под копыт. Они летели над лесом, над реками, что блестели, как змеиные чешуйки, над деревнями, где в окнах светились огоньки синие, зелёные, красные.

– Это – Навь, – голос Лады звучал у него в ушах, хотя губы её не шевелились. – Мир, который всегда рядом, но его не видят те, кто не верит.

Внезапно конь рванул вниз и они приземлились у озера. Вода в нём была чёрной и неподвижной, как зеркало. Лада соскользнула с седла и подошла к берегу.

– Загляни, – сказала она полушёпотом.

Он наклонился и увидел себя. Не седого и уставшего, а с горящими глазами, а рядом увидел свою Жену, она весело улыбалась, а не хмурилась, как пять лет назад и в руках у неё был, не чемодан, а пучок полевых цветов.

– Это могло бы быть так, – сказала Лада, и в её голосе зазвучала древняя, как сам лес, печаль. – Если бы в ваш мир не явился Морок.

– Но я же… – голос его дрогнул, и он снова взглянул в воду, где его жена смеялась.

– Ты здесь не причём, – перебила его Лада – В твоём случае уже невозможно исправить историю всё зашло слишком далеко, но твоя история не единична. Ты можешь, а значит должен помочь другим. Перебила Лада, и её глаза вспыхнули холодным серебристым светом. – Морок, сын Мары, и он в вашем мире. Его необходимо остановить.

Она резко махнула рукой, вода в озере закипела, образы исчезли, оставив лишь чёрную, бездонную гладь.

– Но что я могу? Я простой и уже не молодой человек! – он сжал кулаки, чувствуя, как бессилие сковывает грудь.

Лада рассмеялась, и её смех был похож на звон ледяных кристаллов.

– Ты не совсем простой человек. В тебе течёт древняя кровь Микулы, который победил царя Моровита, а того, в своё время, создал Морок. Ты можешь его победить. Но борьба с Мороком будет вестись не мечом, не копьём, не секирой и не стрелами, а особой силой.

Она шагнула ближе, и её пальцы коснулись его лба.

– Ты забыл. Но твоя кровь помнит.

В тот же миг перед его глазами пронеслись видения:

…Старый дуб, под которым спит меч, закованный в корни.

…Река, текущая вспять, а в её водах тени тех, кого забрал Морок.

…Тёмный всадник в плаще из ночи, чьи глаза горят, как угли.

– Морок, – прошептал он, и имя обожгло язык, как раскалённый уголь.

– Да, – кивнула Лада. – Он забирает то, что людям дороже всего. Не жизни, нет. Их мечты. Их "всё могло бы быть иначе". И с каждым украденным счастьем он становится сильнее.

Она сняла с шеи оберег, деревянную фигурку женщины с крыльями.

– Бери. Она покажет тебе твой путь, когда придёт пора.

Он протянул руку и мир вокруг рассыпался, как песок сквозь пальцы.

Утром он проснулся у себя дома, на его шее висел оберег, а в сжатом кулаке оказалась вторая вещь, перо, чёрное, как сама ночь, но с серебристым отливом на кончике, заточенное и острое как платиновый "PARKER".

На тумбочке лежала записка:

«Двери не закрываются. До скорого».

На сайте знакомств его профиль светился статусом «в сети» – хотя телефон был выключен.

В тот же вечер он получил новое сообщение: «Сегодня. В 23:33. Ты узнаешь, куда ведёт твоя тропа».

И подпись: «Твоя Лада».

Ветер за окном завывал по-особенному, будто смеялся. А где-то вдали, за городом, белая лошадь ржала, зовя своего всадника.

Часть вторая: «Нестор»

Оберег на груди Владимира пульсировал теплом, словно живое сердце. Он не думал, не сомневался, просто шёл. Шаг за шагом по ночной Москве, но город вокруг начинал трансформироваться и изменяться. Воздух густел, пропитываясь запахами влажной земли и хвои, которых не могло быть на Кутузовском проспекте. Звуки машин стихали, растворяясь в шелесте невидимых листьев и далёком крике ночной птицы.

Он оглянулся. То, что было небоскрёбами, превращалось в гигантские, причудливо изогнутые стволы древних деревьев, обвитых туманом. Асфальт под ногами терял твёрдость, становился пыльной, ухабистой грунтовкой, изрезанной глубокими колеями от телег. Фонари меркли, уступая место серебристому свету луны, ставшей вдруг огромной и близкой. На горизонте, где раньше пылали огни мегаполиса, темнела непроходимая стена леса. Того самого леса из Нави.

«Тропа», – подумал Владимир без тени удивления. Оберег мягко тянул его вперёд, к темной опушке, где высился исполинский дуб, корни которого уходили в землю, как каменные змеи. Под ним, терпеливо ждал тот самый верный конь. Его грива и хвост переливались лунным светом, а глаза, мудрые и спокойные, смотрели на Владимира, будто ждали его всегда.

– Ну что, старина, опять в путь? – Владимир сам удивился лёгкости, с которой произнёс эти слова. Он погладил тёплую, шелковистую шею коня, почувствовав знакомый ток энергии. Вскочил в седло – движения были ловкими, уверенными, словно он делал это всю жизнь. Не было страха, только странное чувство принадлежности этому месту, этому времени, которого не могло быть.

Конь взмыл вверх, не разбегаясь. Земля ушла из-под копыт, и они понеслись над спящей, мифической Русью. Ниже мелькали тёмные ленты рек, серебрившиеся в лунном свете, крошечные деревеньки с призрачными огоньками в окнах, бескрайние поля и дремучие леса, хранящие тысячелетние тайны. Воздух был чистым, холодным и напоенным ароматами трав и прелой листвы. Владимир вдохнул полной грудью. Впервые за пять лет тяжесть в груди сменилась неведомой доселе свободой и ясностью.

Путешествие длилось недолго или вечность – время здесь текло иначе. Вскоре внизу показались высокие земляные валы и деревянные стены древнего града. Огни костров и факелов тускло мерцали за частоколом. Конь плавно снизился и опустился на мягкую траву у окраины, возле высокой мельницы. Ее крылья, неподвижные в безветренную ночь, упирались в звёздное небо. От мельницы тянуло теплом печного хлеба и чем-то ещё – древним, мудрым, как сама земля.

Лады не было. Но Владимир знал – он пришёл именно туда куда нужно. Оберег на его груди затих, его работа была сделана. Уверенным шагом он подошёл к низкой двери мельницы. Из щелей струился тёплый, жёлтый свет и доносился тихий скрип пера по пергаменту.

Владимир толкнул дверь. Внутри было тесно от громоздких деревянных механизмов, но уютно. Воздух был густ от запахов муки, воска и старой кожи. За простым дубовым столом, освещённый трепещущим пламенем масляной лампады, сидел старец. Его длинная седая борода лежала на груди, а глубокие, невероятно живые и проницательные глаза смотрели прямо на Владимира. Перед ним лежали листы пергамента, исписанные ровными, красивыми буквами, и стоял чернильный прибор. В руке он держал гусиное перо.

– Ты пришёл, – произнёс старец голосом, тихим, но заполняющим все пространство маленькой мельницы. В его интонации не было вопроса, лишь констатация и глубочайшее удовлетворение. – Это правильно. Садись, путник. Дорога была долгой, даже если короткой.

Владимир молча сел на рубленую скамью напротив. Он чувствовал благоговейный трепет. Перед ним был Нестор. Тот, чьи слова легли в основу памяти целого народа.

Нестор отложил перо, его взгляд упал на шею, на деревянный оберег с крыльями, затем – на сжатый кулак гостя.

– Ты взял с собой перо? – спросил летописец, и в его глазах вспыхнул огонёк понимания.

Владимир разжал ладонь. На ней лежало чёрное перо с серебристым острием. Оно казалось ещё темнее в тусклом свете лампады, а платиновый кончик искрился, как звезда. В этот миг оно слегка дрогнуло, отозвавшись на взгляд Нестора и на окружающую его ауру многовековой мудрости.

– Оно… отозвалось? – тихо спросил Владимир.

– Оно пробудилось, – поправил Нестор, и на его морщинистом лице появилась тень улыбки. – В этом месте, среди слов, записанных и ещё не рождённых, его истинная природа проявляется. Ты понял, что оно – не просто перо?

Владимир посмотрел на острый, как бритва, серебристый кончик. Вспомнил ощущение в руке, когда он брал его у озера Нави. Вспомнил Ладу: " Ты можешь его победить не мечом, не копьём, не секирой и не стрелами, а особой силой".

– Это… и есть мой клинок, моё оружие? – выдохнул он. – И оно не для тела, оно для души.

– Именно так, – кивнул Нестор. Его взгляд стал серьёзным, почти суровым. – Твой путь, Владимир, это путь Воина Слова. Ты – наследник не только силы Микулы, сокрушившего врага не грубой силой, а правдой и волей, но и наследник летописца. Ты стоишь на грани миров, как когда-то стояли волхвы и калики перехожие. Морок, сын Темной Мары, крадёт не жизни, а свет в душах. Он питается сожалениями, разбитыми "могло бы быть", украденным будущим. Он сеет ложь, которая гниёт изнутри, как червь в яблоке. И эта ложь искажает не только судьбы людей, но и саму ткань реальности. Она стирает правду.

Нестор положил свою старческую, но крепкую руку на стопку пергаментов.

– Я записывал то, что видел, что слышал, что по крупицам собирал из преданий и из уст самих богов, когда они ещё ходили среди людей. Но Морок работает исподтишка. Он подменяет смыслы, затуманивает память, заставляет сомневаться в очевидном. Истина о нем, о его вторжении, о его методах – она здесь. Но она… спрятана. Она зашифрована в образах, в полунамёках, в рассказах о других битвах и других злодеях. Потому что прямое знание о нем, попав в его руки или в руки его слуг, дало бы ему невероятную силу, а написанное открыто могло быть уничтожено или извращено.

Старец посмотрел прямо в глаза Владимиру. Взгляд его горел.

– Я расскажу тебе, что было на самом деле. О первых трещинах, через которые Морок просочился в Явь. О его тени, павшей на сердца князей и простых людей, разжигая междоусобицы не из-за земли или власти, а из-за посеянного им Мрака сомнения и отчаяния. О том, как он крадёт невесомые, но бесценные сокровища – надежды и мечты. Я расскажу тебе истину, скрытую между строк летописей. А ты… – Нестор указал на чёрное перо в руке Владимира, – ты должен донести эту истину до своего мира. Твоя битва – не здесь, в прошлом. Она – в настоящем. Ты должен писать. Писать так, чтобы твои слова пробивали пелену Морока, как это острие пробивает ложь. Чтобы они зажигали искру памяти и надежды в тех людях, чьи "могло бы быть" украдены или вот-вот будут украдены. Ты – новый летописец битвы, которую большинство даже не замечает, битвы, незримой для большинства живущих.

Владимир сжал перо в кулаке. Оно было прохладным, но внутри него бушевала странная энергия. Он больше не чувствовал себя старым и сломленным. Он чувствовал тяжесть долга, но и невероятную силу. Перед ним лежали не просто страницы истории. Лежало оружие. И ключ к победе.

– Говорите, отче Нестор, – сказал Владимир, и его голос звучал твёрдо, без тени сомнения. – Я готов записать. И я донесу.

Лампада заплясала, отбрасывая гигантские, колеблющиеся тени механизмов мельницы на стены, будто древние исполины пробуждались, чтобы услышать правду, которая должна была изменить будущее. За окном, в темноте, белый конь тихо заржал, как бы одобряя начало великого труда. А чёрное перо в руке Владимира засветилось серебристым острием чуть ярче, готовое вонзиться в самую сердцевину лжи.

Часть третья:

"Посвящение"

Утро ворвалось в квартиру Владимира не криком будильника, а странным, забытым ароматом – топлёного молока, корицы и чего-то неуловимо-домашнего, тёплого. Он открыл глаза, ещё не осознавая источник, но знание уже висело в воздухе, плотное, как туман над Навью. Он не один.

Тихий звон посуды доносился с кухни. Владимир встал, сердце колотилось от предвкушения чего-то невероятного. Он прошёл по коридору, его босые ступни бесшумно скользили по полу.

На кухне, спиной к нему, у плиты стояла Лада загадочная волшебница из Нави. Сейчас она была не богиня в платье из теней, она была… человечной. В простых джинсах и мягком свитере, ее светлые волосы собраны в небрежный хвост. Она помешивала что-то в кастрюльке, и этот бытовой жест был таким знакомым, таким земным, что у Владимира перехватило дыхание.

– Проснулся? – обернулась она. Ее глаза, те самые, глубокие и знающие светились теплом и лёгкой усталостью. – Каша почти готова. Садись.

Владимир сел за стол, не сводя с неё взгляда.

– Ты… – он искал слова. – Ты не та, кем казалась там. В Нави.

Лада налила ему чай. Аромат мяты смешался с запахом каши.

– Я и та, и другая, Володя. До недавнего времени я была просто Настей Петровой. Работала дизайнером, любила мужа, мечтала о детях. – Голос ее дрогнул. – А потом… пришёл Морок, пришёл за ним. Так же, как за твоей женой. И он просто… растворился в серой повседневности, оставив только пустоту и записку о том, что "хочет пожить для себя". Я не видела, не чувствовала, как что-то ломается внутри него, как гаснет свет. А после того как он ушёл я не знала, что делать.

Она села напротив, ее пальцы сжались вокруг кружки.

– А потом… Пробудилась кровь. Оказалось, во мне течёт не только кровь древних жриц Лады, но и… капли ее самой. За мной пришли. Меня выбрали. Провели обряд посвящения. Дали имя – Лада. И первым моим заданием было найти тебя, потомка Микулы. Найти того, кто сможет нести Слово. – Она посмотрела на него, и в ее взгляде была не только мудрость богини, но и боль Насти, и надежда. – И я нашла.

Владимир молча кивнул. Их истории, отражённые в чёрной воде озера Нави, были зеркальны. Разрушенные семьи, украденное "могло бы быть". Теперь они были связаны не только миссией, но и этой общей раной.

– Лада… – начал он, вспоминая то чувство, когда он впервые увидел её фото на сайте знакомств.

Она протянула руку через стол, ладонью вверх. Жест был одновременно приглашением и вопросом.

Владимир инстинктивно протянул свою. Их ладони встретились. Тепло, знакомое с Нави, но теперь смешанное с чем-то пронзительно-человеческим, пробежало по его руке.

Тень бесконечной нежности скользнула по ее лицу.

Владимир смотрел на их соединённые ладони. Простой жест рукопожатия наполнился древним, сакральным смыслом. Так просто. Так глубоко.

Они сидели глядя друг на друга почти до самого вечера.

Из этого состояния их привёл в чувство мелодичный перелив колокольчиков в уздечке небесной лошади с лунной гривой, которая призывно цокала копытом о кафельный пол коридора.

– Настя улыбнулась. – Нас ждут мой суженый…

Тебе нужно пройти посвящение, нужно выбрать новое имя.

– Да, нам пора – Владимир мягко сжал её руку.

– И сегодня ночь, Володя. – Продолжила Настя-Лада, – Ночь твоего Посвящения. Ты прошёл первый этап – узнал свою силу, принял перо. Ты встретил Летописца Истины. Теперь тебе нужно стать тем, кем ты должен быть. Не просто наследником крови Микулы и летописной традиции. Тебе нужно получить имя. Имя, под которым тебя узнают в Нави, имя, которое станет твоим щитом и знаменем в битве с Мороком. Имя, отражающее твой путь – путь Воина Слова, несущего Правду, чтобы вернуть украденный Лад.

Она встала. В ее глазах снова горел тот самый холодный серебристый свет Лады, смешанный с решимостью Насти.

– Солнце уже клонится. Приготовься. Когда последний луч скроется за горизонтом, мы отправимся туда, где сходятся миры. Там боги дадут тебе имя. Там ты станешь Воином.

Трепетная тишина Нави обволакивала их, как шёлковая пелена. Белый конь с лунной гривой ступал беззвучно по серебристому мху, устилавшему тропу к Сердцу Миров. Воздух звенел от незримой силы, а древние деревья, корни которых уходили в самые основы бытия, склоняли ветви, пропуская путников. Настя шла рядом, ее рука по-прежнему лежала в руке Владимира – якорь в этом потоке древней магии. Оберег на его груди пульсировал в унисон с шагами, а чёрное перо в кармане жарко напоминало о себе.

Тропа вывела их на огромную поляну, залитую неземным светом, исходившим не от солнца или луны, а от самой земли и воздуха. В центре поляны, подобно гигантским изваяниям, восседали на камнях, корнях и туманных тронах Боги. Их лики были смутны, как сон, но присутствие каждого давило на сознание, наполняя его образами и смыслами.

Мать Сыра Земля – тёплая, необъятная, пахнущая прелыми листьями и свежей пашней. Ее каменное изваяние дышало жизнью.

Даждьбог, Солнечный Колясничий – сияющий и требовательный, его взгляд был как луч, пронзающий ложь.

Велес, Хранитель Трёх Миров, Хитрец и Мудрец – в плаще из звёздной пыли, с глазами, знающими цену всему. Его трон был вырезан из корня Мирового Древа.

Перун, Громовержец – мощный и неистовый, с молниями, застывшими в его бороде. Рядом с ним лежал каменный топор.

Мокошь, Пряха Судьбы – строгая и сосредоточенная, ее пальцы перебирали невидимые нити. Рядом с ней мерцал образ Лады, неземной и прекрасной богини, чей дух теперь частично жил в Насте.

Настя разжала их сплетённые запястья и направилась на отведённое ей место.

С каждым шагом ее обычная одежда, джинсы с лёгким свитером трансформировалась в божественную тунику из звёздной ткани. И как только она заняла место на своём троне, пред ним уже была не Настя, а богиня Лада.

Лада вышла вперёд. Ее голос, усиленный эхом Нави, зазвучал ясно и твёрдо:

– Привели мы пред очи наши избранника, наследника крови Микулы, ученика Нестора Летописца! Владимира! Он принял Перо Воина Слова. Ныне он просит Имени и Силы для битвы с Мороком, что крадёт Лад и Правду из сердец людских!

Глаза богов устремились на Владимира. Он почувствовал, как их взвешивающие взгляды проникают в самую глубь его души, видят его боль, его сомнения, его зарождающуюся решимость.

Даждьбог заговорил первым, его голос был как солнечный удар:

– Сила его – в Слове? Слово – свет. Но свет слепит, может обжечь. Морок – тень. С Тенью ему бороться? Имя ему – Световит. Пусть несёт свет правды, разгоняющий тьму сомнений!

Перун громыхнул, как далёкая гроза:

– Битва грядёт! Не время для светлых речей! Нужна мощь! Сталь воли! Имя ему – Яромир! Мир Ярилы, мир силы! Пусть его слово бьёт, как молния, сокрушая ложь Морока!

Мокошь покачала головой, ее пальцы не прекращали движения:

– Судьбы сплетены тонко. Сила слова – в точности, в умении найти нить истины в клубке лжи. Имя ему – Вещун. Пусть видит суть, пусть его слово ткнёт прямо в сердце обмана!

Велес усмехнулся, звезды в его плаще замерцали ярче:

– Свет, Ярь, Вещий дар… Все хорошо, но не то. Морок крадёт "могло бы быть". Он подменяет договоры, ломает Лад меж людьми. Разве не в этом суть? – он взмахнул рукой, и в центре поляны высветилось, не недавнее переплетение рук Владимира и Насти – Вспомните древнего хранителя. Того, чьё имя люди повторяют, протягивая руки в знак согласия. Лада стоит с нами рядом, а где же ее Лад? Бог согласия, примирения, искренности. Хранитель договоров и обещаний. Ладонь к Ладони. Вот жест его силы! Вот его оружие против Морока, сеющего раздор и ложь в сердца! Имя ему – Влад! Ибо имя его в миру – Владимир, и пусть отныне он владеет ЛАДом, несёт его в мир, восстанавливает украденное согласие! ВЛАД!

Имя прозвучало, как удар колокола. Влад. Оно вибрировало в воздухе, отзываясь в камнях, в корнях деревьев, в самом сердце Владимира. Он увидел снова их с Настей соединённые ладони на кухне. Увидел бесчисленные рукопожатия людей – клятвы, договоры, примирения, дружбу. Увидел, как Морок шепчет на ухо, как ломает доверие, как превращает "лад" в "разлад".

Лада (не Настя, а сама Богиня) подняла руку. Ее голос был мелодией весны и неумолимостью судьбы:

– Велес прав. Путь Воина Слова – это путь восстановления Лада. Через Правду, через Слово, через доверие, скреплённое жестом древнего бога. Влад. Да будет так!

Остальные боги замерли, затем – кивнули. Мать Сыра Земля улыбнулась теплом. Даждьбог осветил поляну ярче. Перун одобрительно грохнул. Мокошь протянула незримую нить от сердца Владимира… к чему-то огромному и незыблемому.

Велес встал со своего трона. Он подошёл к Владимиру – Владу. Его звёздный плащ струился.

– Имя дано, Влад. Но имя – лишь ключ. Силу ты обретёшь в пути. Однако дар от меня тебе будет. – Он коснулся пальцем груди Влада, где висел оберег Лады. – Ты – Воин Слова. Слово должно быть запечатлено. Скреплено. – Велес взглянул на чёрное перо, которое Влад инстинктивно достал из кармана. Оно горело серебристым острием. – Дай его сюда.

Влад протянул перо. Велес взял его. Звезды в его плаще вспыхнули, сконцентрировавшись вокруг пера. Оно засветилось изнутри, стало гибким, как живое. Велес сжал его в кулаке, а когда разжал, на ладони лежало не перо, а перстень, массивный, из тёмного, почти чёрного металла, мерцающего глубоко синим, и серебристым, словно ночное небо. На его щитке был вырезан символ – две сомкнутые ладони. А на месте камня торчало то самое серебристое острие, острое и холодное.

– Печатка Лада, – произнёс Велес торжественно. – Кольцо Воина Слова. Его острие режет ложь. Его печать скрепляет договоры, написанные Правдой. Надень его. Пусть он хранит твою руку и твоё слово.

Влад надел перстень на безымянный палец правой руки. Металл был прохладным, но тут же согрелся, став продолжением его руки. Ощущение силы, направленной силы, хлынуло в него. Это была не грубая мощь Перуна, а сила обещания, сила клятвы, сила истины, запечатанной этим знаком.

Лада (богиня) подняла руки. Свет с поляны сконцентрировался вокруг Влада.

– Обряд завершён! Влад, Воин Слова, Хранитель Лада! Иди! Мир Яви ждёт твоего пера и твоей печати! Помни: твоё слово – твой меч. Твоя, правда – твой щит. Твоё имя – твой знак! Свет вспыхнул ослепительно.

Рядом с Ладой стоял новый трон. Займи своё законное место Влад рядом с Ладой – хором пропели боги – теперь вы неразлучники.

– Вам пора, возвращайтесь в мир Яви и исполните свой долг. Произнесла Мокошь с заботой и нежностью.

И сразу же поляну накрыл густой туман.

Когда он рассеялся, Владимир и Настя снова стояли на кухне его квартиры. За окном была глубокая ночь. На пальце Владимира горел таинственный перстень-печатка, а в груди бушевала незнакомая сила – сила имени, силы долга, силы Слова, скреплённого Ладом.

Настя посмотрела на перстень, потом в его глаза. В ее взгляде была гордость и тревога.

– Ну что, Влад? – прошептала она. – Готов ли твой Лад к первой битве?

Ветер за окном выл, уже не смеясь, а с вызовом. Где-то в темноте бушевал Морок, крадя чьё-то "всё могло бы быть иначе". И Влад сжал руку в кулак, чувствуя холод и остроту печатки на пальце. Ответ был в его молчании, в его новом имени, в его готовности вонзить острие Правды в самое сердце лжи.

Его путь только начался.

Имя ему дали Влад, производное от Его имени Владимир и имени Лад, – Бога согласия, примирения, искренности. Хранителя договоров и обещаний. Когда люди протягивают друг другу руки, чтобы скрепить мир, дружбу, сделку, они совершают жест в его честь. Их ладони соприкасаются, и в этот миг, даже не ведая того, они взывают к его духу. Ладонь к Ладони. Чтобы в их делах был лад и согласие.

Влад – владеющий Ладой.

– Влад, – повторил он, чувствуя, как звук имени вибрирует в костях.

Часть четвёртая: "Пробное Перо"

Возвращение в Мир Яви, после ослепительного сияния Сердца Миров, было похоже на нырок в мутную, прохладную воду после яркого солнца. Звон Нави, чистый и пронзительный, как хрустальные колокольчики, сменился приглушенным гулом холодильника и далёким, монотонным рокотом ночного города за окном. Они стояли посреди знакомой кухни Влада – все те же Настя и Володя, в привычной для них обстановке: стол с чашкой недопитого чая, стул с брошенным свитером. Но внутри все перевернулось. Пространство казалось плоским, лишённым той объёмной магии Нави, воздух – спёртым, пахнущим пылью и остывшим ужином. На груди Насти, поверх тонкой блузки, висел деревянный оберег – фигурка женщины с крыльями, вырезанная из тёмного дуба. Теперь он не просто висел, а ощущался как живое тепло у сердца, пульсирующее в такт ее дыханию. На безымянном пальце правой руки Влада лежала тяжесть перстня «Лад». Металл был прохладным, почти ледяным на ощупь, темным, как ночное небо перед грозой, но с глубоким внутренним сиянием, напоминавшим мерцание далёких звёзд. Вместо камня – острое серебристое острие, холодное и неумолимое, возвышавшееся над символом двух сомкнутых ладоней, словно готовый к бою клинок.

«Просто Настя и Володя с артефактами», – горьковато усмехнулся про себя Влад, сжимая кулак. Отчётливый холодок металла был постоянным напоминанием. Не о подарке, а об оружии. О долге. Задание богов висело в воздухе незримой грозовой тучей, огромное, неопределённое и пугающее. Как выследить невидимого врага, вора душ, питающегося сожалениями? Как чинить сломанные судьбы, не имея ни карты, ни инструкции? Вопросы роем вились в голове, назойливее комаров в душный летний вечер, оставляя ощущение беспомощности, которое было так знакомо по первым годам после ухода жены.

Стратегия родилась из осторожности и инстинкта выживания. Днём – маскировка. Настя растворялась в ритме дизайн-студии, в эскизах и чертежах, стараясь не думать о том, как светится оберег под одеждой. Влад погружался в мир расчётов и проектов в своём архитектурном отделе, пряча перстень под перчаткой даже в помещении, чувствуя его холод сквозь кожу. Вечера же принадлежали войне. Ровно в 23:33, когда городская суета стихала до шёпота, Влад ощущал лёгкий, но отчётливый толчок из перстня – как удар маленького сердца. Знак. Тропа в Навь открывалась.

Он выходил на Кутузовский проспект и уже не удивлялся что, двигаясь в сторону Нового Арбата, он сначала оказывался на изъезженном телегами грунтовом тракте – и оказывался под сводами древней мельницы в гостях у Нестора. Воздух там пах воском, пергаментом и вечностью. Летописец, его седая борода, ложась на страницы, открывал тайны, не вошедшие в официальные хроники: о первых трещинах, через которые просочился Морок, о его тонких ядах сомнения, о способах кражи «могло бы быть». Влад учился не просто слушать, а чувствовать силу слова, направлять ее, как луч, как клинок. Он впитывал мудрость, как иссохшая земля – дождь, ощущая, как в нем пробуждается что-то древнее, кровное. Настя в это же время, сидя в кресле с закрытыми глазами, касаясь тёплого оберега, мысленным взором переносилась на Совет Богов в Сердце Миров. Она снова была Лада-Богиня, а рядом все остальные – Велес, Перун, Мокошь – их сияющие, но озабоченные лики. Они искали слабые места Морока, точки его проникновения в Явь, пытались вычислить его «штаб» – то скрытое ядро в мире людей, откуда растекалась тьма и куда стекались украденные надежды. Это был трудный поиск на звёздных картах судеб.

Жизнь обрела странный, двойной ритм, как сердцебиение в двух мирах. Разговоры с коллегами о нагрузке на несущие конструкции соседствовали с тихими, почти шёпотом, обсуждениями на кухне за полночь: о природе Морока – был ли он всегда сущностью или стал им? О значении древних символов на стенах забытых капищ. О том, как отличить обычную человеческую подлость от впрыснутого Мороком яда. Друзья замечали перемену. Влад стал собраннее, движения – увереннее, в глазах появилась новая глубина, как у человека, увидевшего бездну и не сломавшегося. Его «новое» имя – Влад – прижилось удивительно быстро и естественно. «Круто звучит, солиднее! Мужик с именем!» – хлопал его по плечу Саша, старый друг, сосед по подъезду, всегда с улыбкой и парой банок пива «на посошок». Его добродушное лицо, обрамлённое лёгкой щетиной, было символом обычной, земной жизни, которую они пытались защитить.

Именно Саша стал первой трещиной в этом хрупком мире.

Они столкнулись у почтовых ящиков в подъезде, пахнущем дезинфекцией и чужими обедами. Саша, обычно излучавший энергию шумного добряка, сегодня был другим. Словно выцветшая фотография. Тени под глазами были глубокими, фиолетовыми, будто от синяков. Улыбка, которой он попытался ответить на приветствие, была натянутой, кривой маской, не дотягивающей до глаз. В этих глазах – обычно весёлых, немного бесшабашных – была пустота. Не сонная, а выжженная.

– Влад, привет! – голос Саши звучал хрипло, без привычного тембра. Он протянул руку для привычного, крепкого рукопожатия. Механический жест.

Контакт.

Ладонь Саши была влажной и неожиданно вялой. И в тот же миг мир взорвался.

Холодом. Ледяная волна, острая как шип, ударила из перстня «Лад», пронзила руку Влада, вонзилась в предплечье, взметнулась к плечу и ударила прямо в мозг. Перед его внутренним взором, затопив реальность, развернулись образы, яркие, как кошмар наяву:

Соблазн: Офисная кухня, вечер. Миловидная коллега с карими глазами и чуть нарочитой небрежностью в причёске. Ее взгляд скользит по Саше исподтишка, задерживаясь дольше необходимого. Лёгкий, игривый флирт за корпоративным столом, смешки. Потом полутёмный бар, мерцающие огоньки бутылок. Ее шёпот, тёплый и липкий, как патока, прямо в ухо: «Твоя жена… она тебя не понимает. Не ценит. Ты заслуживаешь большего…» Запах ее духов – сладкий, удушливый.

Падение: Номер дешёвой гостиницы. Полумрак. Беспорядочно сброшенная одежда. Мимолётная, животная страсть, быстро сменяющаяся омерзением к себе, к ней, к этой липкой пошлости. Глупая, детская ложь в трубку: «Задерживаюсь на работе, Оль. Аврал…» Голос дрожит. В ушах – стук собственного сердца, гулкие удары, как барабан.

Расплата: Дома. Оля. Ее лицо – не гневное, а разрушенное. Глаза, обычно тёплые, карие. Сейчас они были огромные, полные негодования, переходящего в леденящую пустоту, и такой глубинной, уничтожающей боли, что Влад почувствовал ее физически. Слезы молча текли по щекам, оставляя блестящие дорожки. Хлопанье дверью детской – «Папа, ты нас больше не любишь?» – тоненький, разбитый голосок дочки. Потом грохот входной двери. Разрушенное за годы доверие – рассыпалось в прах за минуты. Провал на важном проекте – мысли путаются, цифры плывут, начальник кричит. Пустая квартира. Бутылка дешёвого вискаря. Глубокая, всепоглощающая пустота, засасывающая как чёрная дыра. Ощущение, что "все могло бы быть иначе" – счастливые выходные, смех детей, тёплый вечер с Олей, – но путь назад навсегда отрезан острым ножом предательства. И в этой пустоте, в самом ее центре – холодная, липкая тень. Она не имела чёткой формы, но Влад знал ее. Она высасывала последние капли надежды, оставшиеся в Саше, как паук вытягивает соки из жертвы. Наслаждалась.

Влад резко, почти грубо, отдёрнул руку, как от раскалённого железа. Он задыхался. Сердце колотилось, пытаясь вырваться из груди. Холод перстня сменился жаром стыда и ужаса – не за себя, а за друга. За украденное будущее, за тот ад отчаяния, который он только что увидел, прочувствовал каждой клеткой.

– Саш? – голос Влада сорвался, стал чужим, хриплым. – Ты… все в порядке? Что случилось?

Саша моргнул, словно вынырнув из глубокого, тёмного колодца. Его натянутая улыбка стала ещё более жалкой, фальшивой.

– Да чего, Влад… – он махнул рукой, избегая встречного взгляда. – Устал просто. Работа, дела… Голова трещит. Все нормально. – Он резко отвернулся, засуетился с ключами у своего почтового ящика. Металл звякнул. Ящик был пуст. Как и его глаза в этот миг – пустые, бездонные.

Влад почувствовал, как Настя подошла к нему сзади, ещё не видя ее – он ощутил тепло оберега, его тревожную, горячую пульсацию, синхронную с ледяными толчками, все ещё бегущими от перстня по его руке. Волна опустошения – знакомая до боли, та самая, что пожирала его самого пять лет назад – мощной, тяжёлой волной исходила из квартиры Саши этажом ниже. Это был не просто стресс после ссоры. Это был сигнал бедствия. Сигнал успешно совершенной кражи. «Могло бы быть» Саши и Оли – их общее будущее, их семья, их доверие – было вырвано с корнем и отправлено в морокову пасть.

Зеркало, – пронеслось в голове Влада, леденящим осколком. Точь-в-точь как у нас. Только… без Белой Лошади. Без богов. Без шанса.

Вечером они не пошли ни к Нестору, ни на Совет. Сидели на кухне Влада, в тишине, нарушаемой только тиканьем часов. Перстень «Лад» лежал на столе, словно отравленный кинжал. Его серебристое острие, обычно холодное и ясное, казалось тусклым, замутнённым в свете настольной лампы, будто покрытым пеплом. Оберег Насти тоже был безмолвен, его обычное мягкое сияние притушено.

– Он уже там, – тихо, но с железной уверенностью сказала Настя. Она не смотрела на стену, за которой была квартира Саши. Она чувствовала направление. – В этой пустоте. Морок уже пирует. Празднует.

Влад сжал кулаки так, что костяшки побелели. В горле стоял ком.

– Я видел… – он выдохнул, пытаясь вытолкнуть ледяные образы. – Видел, как должно было быть. Как могло бы, как ещё может. Он любит Олю. Любит детей. Безумно. Он просто… споткнулся. Оступился в темноте. А Морок подтолкнул его в пропасть и украл все остальное. Вырвал свет из их дома.

– Ты можешь… – Настя замолчала, в ее глазах читалась не только надежда, но и первобытный страх. Страх перед неизвестностью их силы, перед возможностью не справиться, сделать хуже. – …Вернуть? Вернуть украденное?

Влад посмотрел на перстень. Металл был ледяным, тяжёлым. Ответственность – в тысячу раз тяжелее. Он встал. Спина была прямой, но внутри все дрожало.

– Должен попробовать. Иначе,… зачем нам это все? Зачем перо? Зачем имя? – Он взял перстень. Холод впился в ладонь, но был знакомым. Оружие.

Они поднялись на этаж выше. Дверь квартиры Саши казалась обычной, но воздух вокруг неё был другим – спёртым, мёртвым, как в запечатанной гробнице. Влад постучал. Звук был глухим, словно поглощённым ватой. Минута тянулась вечностью. Затем щелчок замка. Дверь приоткрылась.

Оля. Всегда аккуратная, подтянутая Оля. Сейчас она стояла в растянутом старом свитере, волосы сбиты в небрежный хвост. Лицо было опухшим от слез, бесцветным. Но страшнее всего были глаза – пустые. Как у куклы. Без жизни, без искры. За ней, в полумраке прихожей, маячила сгорбленная фигура Саши. Он казался постаревшим на десять лет за один день. Плечи ввалились, голова бессильно опущена.

– Володя? Настя? – голос Оли был безжизненным, монотонным. – Что вам? Мы… не в порядке. Не сейчас.

Влад шагнул вперёд, переступая невидимый порог пустоты. Его сердце колотилось как бешеное, кровь гудела в висках. Он не знал точного алгоритма, не было инструкции от Нестора. Только интуиция и жгучее желание помочь. Он поднял руку с перстнем. Серебристое острие замерло в воздухе, направленное на Сашу.

– Простите, Оль. Саш. Это… важнее всего сейчас.

Его пальцы, не касаясь тела, повели острием перстня по воображаемой линии – от области сердца Саши ко лбу. Повторяя жест Велеса при даровании имени в Сердце Миров. Холодный, чистый серебристый свет брызнул из острия, очертив в запылённом воздухе прихожей яркий, вибрирующий символ – две сомкнутые ладони. Знак Лада. Знак согласия. Знак истины.

Влад впился взглядом в потухшие, мёртвые глаза Саши. Он не утешал пустыми словами. Не оправдывал подлость. Он говорил Правду. Ту самую, что увидел при касании, вкладывая в слова всю силу Лада, полученную от богов, всю ярость против Морока, всю боль за украденное счастье друга и его семьи. Голос его, обычно сдержанный, прозвучал неожиданно громко и властно, заполнив тесное пространство прихожей, заставив Олю вздрогнуть:

– Ты любишь Олю! – Слова вибрировали в воздухе, отдаваясь низким, металлическим звоном от перстня, будто удары молота о наковальню. – Ты любишь своих детей! Безумно! Глупо! Навсегда! Этот поступок – ЛОЖЬ! Ложь, посеянная в тебе тьмой! Это НЕ ТЫ! – Влад сделал шаг ближе, его глаза горели. – Ты помнишь ее смех, когда вы только познакомились? Помнишь, как тряслись руки, когда первый раз взял на руки сына? Помнишь, как вы вместе плакали над сломанной велосипедной цепью у дочки и смеялись потом над этой глупостью? Помнишь, как она держала твою руку, когда у тебя был тот жуткий грипп? Это – ПРАВДА! Твоё «могло бы быть» – не потеряно! Оно ЗДЕСЬ! В твоей любви, в твоём раскаянии, в твоей боли! ВЕРНИ ЕГО! ОТВЕРГНИ ЛОЖЬ Морока!

С каждым словом, с каждым проклятием в адрес тьмы, серебристый луч от перстня усиливался. Он превращался в сфокусированный поток чистого света, бивший прямо в лоб Саши, как луч прожектора в ночи. Саша застонал – низко, животно, схватился за голову руками, согнулся пополам. Из его глаз, закрытых веками, потекли слезы – не жалкие, а густые, тяжёлые, как расплавленное олово. Слезы очищения, осознания всей глубины падения и всей силы потерянного.

Но Правда, как яркий костёр в кромешной тьме, привлекает не только заблудших. Она привлекает тех, кто ненавидит свет.

Тени в углах прихожей – под дешёвым пластиковым столиком, за дверью ванной, в щели под плинтусом – сгустились, зашевелились. Они не просто потемнели – они ожили. Из них выползли черные, вязкие, бесформенные сгустки – тенепуты. Слуги Морока, порождения отчаяния и лжи, питающиеся остатками украденного счастья. Они шипели, как раскалённые угли в воде, их неоформленные тела колыхались, принимая на мгновение то вид когтистых лап, то острых щупалец. Они устремились к Владу, к источнику ненавистного, обжигающего света Правды. Воздух наполнился запахом гнили и озона.

– Ложь! – рявкнул Влад, повернувшись к ближайшей тени. Его движение было резким, как удар фехтовальщика. Серебристый луч от перстня рассёк воздух с шипением, превратившись в короткий, яростный клинок света. Он пронзил тенепута насквозь. Тот взвыл – звук, похожий на скрежет металла по стеклу – и испарился, оставив после себя лишь струйку едкого чёрного дыма. – Стой! – властно скомандовал Влад, направляя перстень на другую тень, рвущуюся к Оле. Луч света ударил в неё, не рассекая, а сковывая. Тень замерла на мгновение, превратившись в чёрную, мерцающую ледышку, прежде чем рассыпаться.

Но их было слишком много. Они лезли из всех щелей, привлечённые пиром отчаяния. Одна особенно крупная тень, похожая на сплющенного паука размером с собаку, метнулась к Насте, обходя Влада сбоку.

Настя вскрикнула не от страха, а от ярости. Ее рука инстинктивно схватила оберег. Деревянная фигурка женщины с крыльями на ее груди вспыхнула. Не просто светом – ослепительным, тёплым, золотым сиянием, похожим на миниатюрное солнце. Свет обернулся вокруг неё плотным, сияющим щитом. Тенепута, врезавшись в него, отшвырнуло назад с шипением, как воду на раскалённую сковороду. Затем Настя, сжав оберег в кулаке, резко выбросила руку вперёд. От оберега рванул сконцентрированный луч золотого света, пронзив другого тенепута, пытавшегося зайти с другой стороны. Тень взорвалась фейерверком искр и копоти.

Бой был коротким, яростным и хаотичным. Влад рубил перстнем-клинком, его движения становились увереннее с каждым ударом. Он кричал слова Правды, разрывающие морокову паутину лжи: «Ложь! Предательство! Отчаяние! Пустота!» Каждое слово, усиленное силой кольца, било по тенепутам, как молот. Настя светила оберегом, ее золотой свет не только защищал, но и резал тьму, ослеплял тварей, создавал островки безопасности. Их силы, соединённые общей целью и невидимой нитью их связи, резонировали. Когда Влад кричал «Ложь!», а Настя направляла сокрушительный луч света в ту же точку, тенепуты исчезали мгновенно, с оглушительным хлопком и вонью горелой резины.

Когда последняя тень с предсмертным шипением растаяла в воздухе, в квартире воцарилась гробовая тишина, нарушаемая только тяжёлым, прерывистым дыханием Влада и Насти да тихими, сдавленными рыданиями Оли, прижавшейся к стене.

Саша стоял посреди прихожей, посреди хаоса – сдвинутого столика, разбитой вазочки. Он больше не сгибался. Он стоял почти прямо. Его взгляд был прикован к Оле. Не с осознанием того что он сделал, а не с виноватым поджиманием. С огромной, вселенской болью, и с… искрой. Искрой пробудившейся памяти. Искрой того самого «могло бы быть», которое только что было названо, вырвано из когтей Морока и брошено ему в лицо как факел Правды.

– Оля… – прошептал он. Одно слово. Но в нем была целая вселенная – море вины, бездонная пропасть раскаяния и крошечный, хрупкий огонёк надежды. Он не бросился к ней на коленях. Не залепетал оправданий. Он просто смотрел. И в его потухших, мёртвых глазах снова появилось что-то. Слабый, колеблющийся, как пламя свечи на сквозняке свет. Свет жизни. Свет боли. Свет понимания содеянного.

Оля увидела этот свет. Ее собственные глаза, полные ледяного отчаяния и пустоты, дрогнули. Как будто толстый слой инея на стекле дал первую трещину. Она не простила. Не забыла. Это было бы невозможно. Но она увидела его. Не монстра, не чудовище. А Сашу. Сломанного, виноватого, потерянного, но настоящего. Того, кто смешил ее до слез глупыми шутками. Кто держал за руку в родильном зале. Кто плакал, когда хоронили ее мать. Того, кого она любила. Правда, обрушенная Владом, не стёрла боль, не залатала рану. Но она выбила из-под Оли опору безысходности, ту самую, на которой так удобно устроился Морок, чтобы пировать.

Влад опустил руку. Перстень был ледяным, но в груди горело тепло – глубокого, тяжёлого удовлетворения от восстановленного выбора. Они не вернули время вспять. Они не сотворили чудо. Они дали шанс, шанс примирения. Они стояли на краю пропасти, но теперь они видели друг друга по ту сторону. И у них был шанс – хрупкий, как первый тонкий лёд на реке, но реальный – начать строить новый мост. Шаг за мучительным, невероятно трудным шагом. Морок украл их прошлое счастье, но он не смог украсть будущую возможность. Возможность заново выстрадать доверие, выковать новые отношения – уже иные, с рубцами, но свои. Возможность, рождённую в Правде.

На обратном пути в квартиру Влада они молчали. Город за окном жил своей ночной жизнью, не ведая о битве, только что отгремевшей в маленькой прихожей. Потом Настя взяла его руку, сжимающую перстень. Их пальцы сплелись естественно, крепко. Ладонь в ладонь. Оберег и перстень вместе их соединения отозвались мгновенно – тёплой, синхронной пульсацией, как два сердца одного существа. Сила, прошедшая через них в битве, казалась теперь не просто их силой – она была чище, мощнее, словно закалённая в первом настоящем испытании.

– Теперь мы знаем, – тихо сказала Настя, ее голос звучал устало, но твёрдо. Глаза в темноте подъезда блестели. – Знаем, как он действует. Знаем его запах – запах отчаяния и лжи. Знаем, как искать его жертв. Знаем, как биться. Пусть по капле. Пусть одна спасённая семья за раз. Но мы можем.

Влад кивнул, глядя на серебристое острие перстня, отражающее тусклый свет уличного фонаря в лифте. Оно казалось теперь острее, ярче. Он почувствовал не только тяжесть долга, но и его смысл. Глубокий, человеческий смысл. Он нашёл своё «пробное перо» – не для письма в летописях Нави, а для битвы здесь, в Яви. И в глазах Саши он увидел отражение той самой пустоты, из которой его самого вытащила Лада. И увидел тот самый, тусклый, но упрямый огонёк надежды, который они смогли зажечь своим словом и светом.

Первая жертва Морока была найдена. Первая битва – выиграна. Но холодное дыхание Вора Возможностей, почуявшего новых, опасных врагов, уже витало в ночи, ощутимое лишь перстнем и оберегом. Оно обещало новые, более страшные и изощрённые кражи. И где-то в глубине мира Яви, в месте, где сгущались тени, глохли надежды и искажалась реальность, начинала вырисовываться контурами невидимая крепость – штаб-квартира великого вора «могло бы быть». Охота только начиналась. А тень на стене их лифта, не отбрасываемая ни одним предметом, на миг показалась им знакомо-зловещей.

…

Через полгода Оля, сияющая от счастья, пришла в гости и принесла тортик.

– Я через 6 месяцев у нас будет тройня, Сашу назначили на новую должность, ему доверили управление новым офисом компании.

"Спасибо".

Часть пятая: "Тень на Летописи"

Три года. Три долгих, наполненных тихой войной года пролетели, как один миг в Нави и как вечность в Яви. С тех пор, как Влад и Настя стали Воином Слова и его Ладой, «Неразлучниками» – именем, данным богами и выкованным в битвах, – их жизнь превратилась в сложный, двойной танец. Днём они оставались Настей Петровой, талантливым дизайнером интерьеров, чьи эскизы дышали гармонией, и Владимиром Соколовым (теперь все чаще – Владом), уважаемым архитектором, чьи проекты вписывались в городскую ткань с изящной сдержанностью. Они ходили на работу, платили налоги, улыбались коллегам, болтали с соседями. Маскировка была безупречной.

Но с заходом солнца маски спадали. Вечера принадлежали охоте. Они научились чувствовать Морока. Не как образ, а как давление в воздухе, как внезапный озноб в тёплой комнате, как волну немотивированной тоски, накатывающую на оживлённую улицу. Они выискивали его следы – островки неестественной пустоты, точки, где «могло бы быть» было вырвано с особой жестокостью. Их арсенал оттачивался: перстень «Лад» на пальце Влада стал продолжением его воли, серебристое острие – скальпелем, вскрывающим нарывы лжи; оберег Насти светил щитом и мечом, его золотое сияние разгоняло тенепута, этих паразитов отчаяния. Они спасали не громко, не героически, а тихо, по капле возвращая украденные шансы – семейные, карьерные, творческие. Десятки искорок надежды, зажжённых их словом и светом, мерцали теперь в серой толще города. И между этими спасениями, в предрассветные часы, они уходили в Навь – к Нестору, в его мельницу, пропитанную запахом веков и мудрости, или на Совет Богов, где сияющие сущности обсуждали стратегию против Тьмы. Их связь, скреплённая клятвой, боем и глубокой, выстраданной любовью, стала прочнее любой стали. Они поженились год назад – не по велению богов, а по зову двух сердец, нашедших опору друг в друге посреди хаоса.

Они жили. С любовью, с горечью за чужие неспасённые потери, с тихой радостью от каждого зажжённого в чьих-то глазах огонька надежды. Но Морок не был глуп. Он понял, что открытая схватка с Неразлучниками – игра с огнём. И он сменил тактику. Перестал бросаться на отдельные души, как шакал. Он начал копать глубже. Гораздо глубже. Его цель теперь была не сиюминутное горе, а сама память народа. Фундамент, на котором стояла Явь. Он стал Историком Лжи, переписывая страницы прошлого, впрыскивая яд сомнения и ненависти в корни национального самосознания. Искажая не судьбы, а саму душу времени.

Именно этот новый, страшный яд они почувствовали в Великом Новгороде. Поездка по Золотому кольцу была редкой попыткой вырваться из круга войны, побыть просто людьми – влюблённой парой, жаждущей красоты древних стен и тишины истории. Они стояли у подножия Софийского собора, его белоснежные стены и золочёные купола взмывали в пронзительно-синее сентябрьское небо. Воздух был напоен запахом прелой листвы, речной сырости и векового камня. Влад обнял Настю за плечи, они молча впитывали вековую мощь, исходившую от этих стен, переживших столько бурь. Настя прислонилась головой к его плечу, наслаждаясь редким миром.

И в этот миг перстень «Лад» на безымянном пальце Влада взревел.

Не импульсом, не толчком – именно взревел. Ледяная, рвущая плоть боль ударила из кольца в руку, взметнулась по нервам к плечу, вонзилась кинжалом в висок. Влад вскрикнул, невольно сжимая руку Насти так, что она ахнула от неожиданности и боли. Он схватился за запястье правой рукой, где металл перстня стал не просто холодным, а обжигающе-ледяным, словно прикосновение абсолютного нуля.

– Влад?! – Настя вырвалась, ее глаза мгновенно стали собранными, боевыми. Ее рука уже лежала на обереге. Деревянная фигурка под тонкой тканью свитера пульсировала тревожным, почти горячим золотым светом, как сердце в панике. Она инстинктивно оглядела толпу туристов, гидов, местных торговцев сувенирами – но опасность исходила не от людей. Оберег буквально тянул ее взгляд, как магнит, к южной стене собора, к мощной, покрытой патиной времени каменной плите, вмурованной в кладку у самого основания. На ней были высечены глубокие, чёткие буквы – отрывок из летописи, знакомый, казалось бы, каждому со школьной скамьи, повествующий о грозных временах Ивана Васильевича.

– Что… что это? – прошептал Влад, стискивая зубы, чтобы не закричать снова. Боль в руке была адской, но страшнее было ощущение в голове – давление, гул, как от мощного инфразвука. – Текст… Память,… застывшая в камне… Она… она гниёт. Морок… он здесь. В самой Истории.

Он сделал шаг, потом другой, преодолевая волну тошноты и ледяного жжения в руке. Подошёл к плите. Камень дышал холодом и… чем-то кислым, прелым. Напряжение от перстня достигло пика, превратив руку в сведённую судорогой ледышку. Влад поднял дрожащую руку, не касаясь древнего камня. Серебристое острие перстня повёл вдоль строк, как сканер по странице. Из острия заструился чистый, холодный серебристый свет, очерчивая каждую высеченную букву, заливая рельеф призрачным сиянием.

И мир раскололся.

Перед его внутренним взором, затмив реальность Новгородского кремля, развернулись два гигантских, противоречащих друг другу полотна – как в древнем театре с двойной сценой.

Первое полотно – Ложное, Мороково: Знакомый, навязший в зубах образ. Иван Грозный. Не человек – исчадие. Лицо, искажённое паранойей и садизмом, горящие безумием глаза. Рука, сжимающая окровавленный посох – орудие убийства собственного сына. Фигура, пляшущая на фоне костров опричнины, в дыму горящих городов, в криках замученных. Кровавый деспот, ввергший страну в хаос, тиран, уничтожавший лучших умов из каприза или страха. Личность, окутанная непроглядным мраком, леденящим страхом, патологическим безумием. Его имя – клеймо, синоним жестокости, основа векового страха и недоверия к самой идее сильной власти. Этот образ висел над плитой не просто картинкой – он был сущностью. Чёрной, ядовитой хмарью, сочащейся ненавистью и отчаянием, отравляя сам воздух вокруг, проникая в подсознание каждого, кто смотрел на плиту. Влад физически чувствовал ее тяжесть, ее гнилостный запах, ее шёпот, вползающий в мозг: "Убийца… Тиран… Безумец…"

Второе полотно – Истинное, скрытое под мороковой скверной: Совершенно иной государь. Иоанн Васильевич. Суровый? Беспощадный к измене и предательству? Да. Время было жестоким, нож у горла – обычным делом. Но не безумный убийца. Стратег, сражающийся не с призраками, а с реальной боярской крамолой, разъедавшей страну изнутри, как червь точит яблоко. Человек, пытавшийся централизовать власть не из мании величия, а для выживания молодого, осаждаемого со всех сторон государства. Отец, потерявший сына не в припадке слепой ярости, а в результате трагического стечения обстоятельств, возможно, спровоцированных теми самыми врагами, против которых он боролся не на жизнь, а на смерть. Правитель, чьи реформы, сколь бы суровыми они ни казались потомкам, были порождены жестокой логикой выживания и заложили основы будущей мощи. Его образ был строгим, трагическим, измождённым бременем власти, но – человеческим, лишённым патологической жестокости, навязанных демонических черт. Лицо было изборождено морщинами забот, а не гримасой безумия, глаза смотрели устало, но твёрдо.

Контраст был ошеломляющим, как удар обухом. Искажение касалось не деталей, а самой сути, самой оценки ключевой фигуры, определившей путь страны. И этот яд, эта морокова ложь, столетиями отравляла родник национального самосознания, питая корни недоверия, страха, разобщённости – идеальную почву для Тьмы. Влад чувствовал этот яд в себе, как горечь на языке, ощущал, как ложный образ пытается вцепиться в его сознание.

– Настя… – его голос был хриплым, пересохшим. – Он… он не просто солгал. Он вытравил человека. Сделал монстра. И этот монстр… живёт. Дышит ядом. Веками.

– Исправь, – прозвучало тихо, но с невероятной силой. Настя уже стояла спиной к нему, ее поза была защитной стойкой. Оберег на ее груди пылал ровным, ярким золотом, сканируя пространство вокруг плиты. – Сейчас. Пока мы здесь. Пока я чувствую его… прикосновение к этому месту. Он охраняет свою ложь. Он рядом.

Влад кивнул. Сомнений не было. Не стирать древний камень – это было бы кощунством. Нужно наложить свою Печать Лада на саму память места, на энергетический отпечаток события, запечатлённый в камне и пространстве. Нужно вписать Истину рядом с Ложью, чтобы Правда стала противоядием.

Он закрыл глаза на миг, отбросив мороковы видения. Внутри него встал Образ Истины – Иоанн Васильевич, каким он его увидел. Государь. Воин. Страдалец. Отец. Человек эпохи. Влад поднял руку. Серебристое острие перстня коснулось воздуха перед плитой, в сантиметре от высеченных букв. И задвигалось. Не царапая, не вырезая, а творя. Яркие, чистые линии серебристого света, словно раскалённая платина, выводили буквы, слова, фразы прямо на невидимом холсте пространства. Это был не просто текст. Это была сама Суть, квинтэссенция Правды, воплощённая силой Воина Слова. Краткий, но невероятно ёмкий портрет эпохи и человека, очищенный от мороковой скверны. Этот светящийся, вибрирующий текст накладывался поверх древней плиты, не стирая ее физически, но вступая с ней в молчаливый, яростный диалог веков.

Морок не мог допустить этого. Его ложь восстала.

Каменные буквы на плите словно пошевелились. Из глубоких борозд, из трещин времени, поползли черные, маслянистые струйки. Они сгущались, сливались, принимая обличья шепчущих бояр-клеветников. Их рты растягивались в немых криках, извергая чёрную слюну клеветы, плачущих жён в разорванных одеждах. Слезы их были черни и оставляли ожоги на камне, но облике самого царя – но в искажённом, гротескном виде: огромного, с безумными, горящими жёлтым светом глазами, с окровавленным посохом, замахивающимся на призрачного царевича. Это были «Лжецы» – эманации самой искажённой Правды, порождения мороковой лжи, охранявшие своё гнездо в камне. Физические воплощения той самой ядовитой хмари.

Они набросились не только физически, но и на разум. Их шёпот заполнил голову Влада, превратившись в навязчивый, ядовитый хор:

«Он сумасшедший! Убийца! Кровопийца! Все знают! Все видели! Твоя, правда – ересь! Отступничество! Сомневайся! Отступи!»

«Кто ты такой, жалкий писарюшка, чтобы судить государя и историю? Твои слова – пыль под сапогом времени! Исчезни!»

«Посмотри на него! Вот он – истинный лик! Безумец! Тиран! Палач!» – И перед глазами Влада, накладываясь на его попытки писать, встал жуткий образ Грозного-чудовища из первого полотна, усиленный в сто крат, с кровавой пеной у рта.

Голова загудела, как улей. Сомнение, коварное и липкое, как смола, попыталось обволакивать его волю, парализовать руку. Серебристые буквы померкли, их написание замедлилось, стало прерывистым. Влад почувствовал холодный пот на спине.

– ЛОЖЬ! – прогремел голос Насти. Не просто крик, а удар чистого, колокольного звука, усиленный до физической вибрации золотым светом оберега. Золотая волна хлынула от неё, сметая налетевших «Лжецов». Их тенистые, маслянистые формы зашипели, как вода на раскалённой плите, заклубились черным дымом и поплыли, рассеиваясь, как дым на ветру. – Держись, Влад! Пиши! Это лишь тени, порождённые кривым зеркалом его лжи! Он боится твоей Правды!

Она шагнула вперёд, встав между мужем и разъярённой плитой, ее оберег пылал, как миниатюрное солнце. Она стала живым щитом, отражая не только новые волны материализующихся «Лжецов», вылезавших из камня с шипением, но и атаки на сознание – навязчивые видения, шёпоты, попытки Морока сбить Влада с толку, заставить усомниться. Ее свет резал тьму, ее спокойствие было якорем.

Влад стиснул зубы до хруста. Он вцепился взглядом не в мороковы кошмары, а в тот Истинный Образ, что жил в его сердце. В Иоанна – человека, государя, отца. Его перстень-перо снова задвигался – быстрее, увереннее. Серебристые слова крепли, сплетаясь в ладную, неоспоримую ткань Правды. Он чувствовал, как сила его Слова, его воли, воплощённая в Печати Лада, вступает в прямое противоборство с вековой, укоренившейся ложью, запечатанной в камне. Это была битва не на мечах, а на смыслах. Битва за саму душу истории.

И вот, последняя серебристая буква была выведена. Текст Истины, сияющий, цельный, вибрирующий чистотой, завис в воздухе перед древней плитой, как гимн, написанный светом. Влад собрал всю волю, всю ярость против лжи, всю веру в Правду. Он с силой, будто вбивая гвоздь в крышку гроба Морока, вдавил острие перстня в центр написанного.

– ПЕЧАТЬ ЛАДА! – его голос прогремел над площадью, заставив нескольких туристов оглянуться в недоумении. – ПО ИСТИНЕ БЫТЬ!

Серебристый символ двух сомкнутых ладоней – их знак, их клятва – вспыхнул в центре светящегося текста, как ослепительная вспышка. Волна чистой, неискажённой, мощной энергии Правды рванула от перстня. Она ударила в древнюю плиту, пронзила светящийся текст «Правды», а затем разлилась мощным, невидимым цунами по окружающему пространству, сметая остатки чёрной хмари.

Произошло преображение.

Ложная надпись на камне не исчезла физически – она просто померкла. Потускнела. Ядовитая аура, окружавшая имя и образ Иоанна Васильевича, рассеялась, как дым. Сила ее воздействия, ее отравляющего влияния, на подсознание смотрящего, ослабла в этом конкретном месте до едва уловимого фона. А серебристый текст Истины не исчез. Он остался висеть в воздухе, лёгкий, полупрозрачный, как мираж в жару, невидимый для обычного глаза, но ощутимый на уровне души как прилив свежего воздуха, как глоток чистой воды из родника для путника, задыхающегося во лжи. Он стал вечной Печатью Лада, наложенной на память места, постоянным нейтрализатором морокова яда.

Но энергия, высвобожденная этим актом исправления Истории, была столь колоссальной, что сама ткань реальности не выдержала. Пространство вокруг Влада и Насти заколебалось. Камни Софийского собора поплыли, как в мареве. Крики чаек исказились до электронного визга. Толпа туристов, лотки с сувенирами, асфальт под ногами – все превратилось в размытые, вибрирующие пятна цвета. Их с колоссальной силой, как щепки в водовороте, вырвало из привычной реальности. Сознание померкло.

Они очнулись… стоя на той же самой площади перед Софийским собором. Но мир вокруг был другим.

Собор… сиял. Меньше следов времени, меньше потемневшего камня. Стены белее, купола золотые, как только что поднятые из огня. Люди вокруг… одеты иначе. Мужики в длинных кафтанах, женщины в цветных сарафанах и кокошниках. Воздух был гуще, пахнул дымом печей, конским навозом, свежеструганным деревом и… спокойствием. Не застоем, а уверенностью. Но главное – атмосфера была непривычной им исторической достопримечательностью, а живой реальностью. И на площади, у подножия лестницы, ведущей в собор, стояла группа. В центре – высокий, суровый мужчина в парчовом кафтане, с окладистой бородой, прорезанной сединой. Его лицо было изборождено заботами, но глаза горели умом и властной силой. Рядом с ним – молодой, крепкий царевич, в доспехах поверх бархатного кафтана, с умными, живыми глазами, полными достоинства. Иоанн Васильевич. Живой. И его сын. Живой. Государь положил тяжёлую руку на плечо сына – жест гордости, надежды, преемственности. Над Новгородским Кремлем развевалось знамя с другим гербом – не знакомым двуглавым орлом Романовых, а символом Рюриковичей. Надпись на знакомой плите у стены была иной, высеченной свежее – она говорила о мудром правлении, укреплении державы и крепкой династии.

– Рюриковичи… – прошептала Настя, ее пальцы вцепились в рукав Влада. Глаза были широко раскрыты не только от изумления, но и от глубинного потрясения. – Сын… жив. Династия… продолжается. Значит,… Смуты… не будет? Романовых… не будет? – Последние слова прозвучали как эхо из бездны.

Они стояли, ошеломлённые, в самом сердце альтернативной Руси. Воздух здесь был другим – тяжёлым от незнакомой истории, от мощного, незнакомого потока времени, но лишённым того знакомого, сладковато-горького яда отчаяния и искажённой памяти, что отравлял их родной мир. Они исправили тень на летописи одного места. И это исправление оказалось ключом, открывшим дверь не в Навь, а в иную ветвь Яви. В мир, где искажение, внесённое Мороком и только что ослабленное Владом, не произошло. В мир, где трагедия была предотвращена, а история пошла по другому, неведомому руслу. Мир, который сам был частью великого, украденного у их реальности «Могло бы быть».

Перстень Влада на пальце тихо пульсировал, не болью, а настороженным теплом. Оберег Насти светился ровным, задумчивым золотым светом, будто осмысливая произошедшее. Их первая битва за саму Историю была выиграна на их родной земле. Но цена… и последствия этого шага обрушились на них немыслимым грузом. Они были в другом мире. И тень Морока, чьё творение они только что осквернили Правдой, наверняка уже накрыла их своим ледяным крылом. Охота только начиналась. И правила ее были теперь совершенно неизвестны.

Часть шестая: "Альтернатива"

Тишина, наступившая после грохота битвы и вихря перемещения, была не просто отсутствием звука. Она была плотной, осязаемой субстанцией, обрушившейся на уши, оглушающей после какофонии искажённой реальности. Воздух Новгорода… дышал иначе. Он был просто чистый, насыщенный, как густой мёд. Он вбирал в себя запахи, чуждые их эпохе: едкую смолистость дёгтя, которым пропитывали рыбацкие лодки у причала. А так же терпкую свежесть недавно спиленных сосновых брёвен, сложенных у строящегося амбара. В нем чувствовался сладковатый дымок берёзовых дров, тлеющих в печах. И под всем этим – тяжёлый, тёплый дух земли, конского пота и человеческого труда. Но сильнее всего ощущалась уверенность. Она исходила от мощных, не тронутых временем стен Кремля, высившихся не как музейный экспонат, а как неприступная твердыня. От гордой, несуетливой осанки стрельцов в практичных, темно-синих кафтанах с простыми, но прочными кожаными доспехами. От самого облика людей на площади – мужиков в домотканых зипунах, женщин в скромных, но добротных понёвах. Их движения были размеренными, взгляды – прямыми, спокойными, без суетливого блеска или туманной отрешённости большого города. В них читалось знание своего места и принятие порядка вещей.

Влад и Настя стояли, прижавшись, друг к другу спинами, как два щита, сомкнутые в боевом порядке. Перстень "Лад" на пальце Влада излучал не тепло, а ровное, глубокое жжение, как раскалённый уголёк, затаивший свою силу. Оберег Насти пульсировал на ее груди ровным, тёплым золотым светом – не тревожным, но глубоко сосредоточенным, как второе, бдительное сердце. Они смотрели на площадь, на живого царевича – молодого, крепкого, с умными глазами, полными не задора, а осознанного долга. На государя Иоанна Васильевича – его лицо было изборождено заботами, но взгляд, устремлённый на сына, светился не безумием, а суровой, почти неподвижной гордостью и усталой надеждой. Никакой тени былой трагедии, только тяжесть короны.

– Рюриковичи… – повторила Настя шёпотом, ее пальцы вцепились в рукав Влада так, что костяшки побелели. Глаза, широко раскрытые, метались, пытаясь охватить невероятность. – Не прервались. Значит,… Смуты не будет? Ни Лжедмитриев, ни польских крыл над Москвой? Ни Семибоярщины? Романовых… – она сделала паузу, словно боясь произнести имя, – …не будет вовсе? Это… – она искала слово, – …совершенно? Идеально?

Слово повисло в воздухе, как нелепый, хрустальный шар. Мир казался идеальным. Он был цельным, как выточенный из цельного дуба стол, прочным, как кремлёвские стены. Порядок, исходивший от фигуры государя, от размеренного движения на площади, был осязаем, как камень под ногами. Но Влад почувствовал ледяной укол сомнения, тонкий, как игла. Перстень на его пальце дрогнул, послав слабый, тревожный импульс – не боль, а предостережение.

– Идеально? – он огляделся медленно, впитывая детали не глазами, а всем существом Воина Слова. – Посмотри внимательнее, Лада. Загляни за глянец.

Она последовала его взгляду. Да, люди были спокойны. Но это спокойствие было… минеральным. Торговля у лотков шла размеренно, без привычного гвалта, криков зазывал и азартного торга. Разговоры велись тихие, обстоятельные, с долгими паузами. Взгляды, бросаемые на государя и царевича, были полны уважения, но и… опаски. Словно боялись не столько наказания, сколько нарушить хрупкий, раз и навсегда установленный баланс бытия. Не было той знакомой по их миру кипучей, хаотичной энергии рынка, взрыва смеха из кабака, спонтанной песни подгулявшего молодца. Здесь царил Лад, но Лад застывший, кристаллизованный в своей самой консервативной, неизменной форме. Порядок, выкованный, казалось, навеки, но купленный ценой чего? Ценой духа бунтарства Новгорода? Ценой вольницы казачьей, буйной и непредсказуемой? Ценой того самого безумного порыва в неизвестность, что рождал новые земли, новые песни, новую боль и новую радость? Здесь все – от последнего нищего до первого боярина – казалось винтиком в огромном, незыблемом механизме Государства, удобным, смазанным, но лишённым права на сбой.

– Он здесь, – тихо сказала Настя, коснувшись оберега. Его золотое сияние слегка померкло, словно наткнувшись на невидимую преграду. – Морок. Его тень… тоньше паутины, но она вездесуща. Он не украл катастрофу, как у нас. Он… предотвратил ее, подменив саму душу происходящего. Он создал стабильность. Но стабильность эту… ты чувствуешь? Она давит. Как свинцовый колпак. Где искра? Где риск? Где право на ошибку, которая может привести к чему-то новому?

Влад кивнул. Его внутренний взор, обострённый силой Воина Слова, сканировал реальность, выискивая искажения. Архитектура Софии – мощная, но лишённая позднейших барочных излишеств, строгая, почти аскетичная. В одеждах знати, мелькавшей в толпе, – минимум заморских тканей и фасонов, преобладали традиционные, добротные русские крои, словно мода замерла столетие назад. Это был мир, застывший в развитии, как муха в янтаре. Мир, избежавший кровавых потрясений ценой… самой возможности резкого движения вперёд? Мир, где "всё могло бы быть иначе" реализовалось, но оказалось не раем, а иной формой существования – безупречно отлаженной, возможно, более безопасной, но до жути… безжизненной. Как идеально сохранившееся, но так и не родившееся дитя.

– Нам нужно понять правила этой… игры, – прошептал Влад, чувствуя, как перстень "Лад" излучает тревожное тепло. – И найти лазейку домой. Наш мир… он болен, искажён Мороком, изъеден его ложью, но он наш. Он дышит, болит, надеется. Здесь… – он махнул рукой, охватывая застывшую картину площади, – …здесь дышать нечем. Здесь исправлять нечего. Или не нам. Это не наша война. Это – его музейный экспонат.

– Но Морок здесь, – возразила Настя, ее голос звучал с металлической твёрдостью. – Он создал этот мир. Как доказательство своей победы? Как неприступную крепость? Или как изощрённую ловушку специально для нас, Неразлучников? Он не выпустит нас просто так. Он почуял нашу силу у плиты.

Как будто в ответ на ее слова, сквозь толпу, размеренно, как хорошо отлаженный механизм, к ним направился стрелецкий десятник. Человек лет сорока, с обветренным, бесстрастным лицом, глаза – узкие щёлочки, оценивающие. Его взгляд скользнул по их современной одежде – куртке Влада, джинсам Насти – и застыл, словно наткнувшись на нечто не просто чужеродное, а опасно неправильное. Его рука непроизвольно легла на рукоять тяжёлой секиры у пояса.

– Господа! – голос его был громким, отчеканенным, лишённым эмоций, но не агрессии. Звук резал тишину площади. – С лица незнакомы. И одеяние ваше… диковинное. Не по уставу. Не по чину. По чьему делу в град Великий Новгород пожаловали? Имя назовите и род. Чтоб ведать.

Влад почувствовал, как перстень "Лад" на его пальце излучает волну мягкого, но неодолимого тепла. Сила имени, данного богами. Сила Лада, ищущего согласия даже здесь. Он шагнул навстречу, не опуская взгляда. Голос его прозвучал чётко, спокойно, но с той властной нотой, что заставляла слушать:

– Я – Влад. – Имя прозвучало, как удар маленького, но чистого колокола. Десятник слегка отшатнулся, будто от невидимого толчка. Воздух вокруг них ощутимо дрогнул, как поверхность воды от брошенного камня. – А это – моя Лада. Мы… странники. Из земель столь далёких, что названия их вам ничего не скажут. Ищем знаний. Истинных знаний. О корнях. О сути.

Слова "истинных знаний", подкреплённые силой перстня и тихим золотым свечением оберега Насти, произвели магический эффект. Насторожённость в глазах десятника не исчезла, но сменилась глубоким замешательством, а затем – почтительным, но осторожным любопытством. Сила Влада не была агрессивной; она была успокаивающей, внушающей на глубинном, подсознательном уровне доверие к их словам, к их правоте.

– Влад… Лада… – пробормотал десятник, словно перекатывая во рту незнакомые, но звучные камни. Его взгляд метнулся к оберегу Насти, задержался на перстне Влада. – Диковинные имена,… но крепкие. Знаний ищите? Истинных? – Он помедлил, словно сверяясь с невидимыми инструкциями. – Так вам прямиком к летописцу Григорию. В келью его у церкви Спаса. Он… он чует таких, как вы. Странных. Не от мира сего. За мной ступайте. Тихо.

Они пошли за ним, минуя удивлённые, настороженные, а то и откровенно недобрые взгляды горожан. Их одежда была вызовом самому порядку вещей. Настя шла вплотную к Владу, шепча ему на ухо так тихо, что слова сливались с шелестом ее шагов:

– Летописец Григорий… Аналог нашего Нестора? Чует "не от мира сего"… Значит, он знает о разломах? О Мороке? О том, что мир не один?

– Или сам – его верный страж, – мрачно добавил Влад, сжимая кулак. Прохлада металла перстня была единственной знакомой точкой в этом чужом мире. – Осторожность, Лада. Мы в паутине. И паук знает, что мухи в ней.

Келья летописца Григория при церкви Спаса оказалась тесной норой, заваленной до потолка свитками, фолиантами в кожаных переплётах и стопками исписанной бумаги. Воздух был густым, пропитанным запахом старой пыли, высохших чернил, воска оплывших свечей и чем-то ещё – горьковатым, как полынь, и знакомым… запахом безнадёжности. Старец, сидевший за простым дубовым столом, освещённый неровным пламенем масляной лампады, был не похож на Нестора. Он был суше, костлявее. Его длинные седые волосы и борода казались седыми от пыли веков. Но глаза… Глаза горели не спокойной мудростью, а лихорадочным, исследующим огнём, как у учёного, запертого в лаборатории наедине с неразрешимой загадкой. Он поднял голову при их входе, и его взгляд мигом упал на перстень Влада и на оберег Насти. Не на их диковинные одежды – именно на артефакты. В его глазах мелькнуло не удивление, а… узнавание. И глубокая усталость.

– Пришли… – проскрипел он. Голос был сухим, как шелест пергамента под ножом переплётчика, как осенние листья под ногами. – Чуял… сквозь слои Миров дуновение.… Иного. Сильного. Чистого. И… чуждого здешнему Ладу. – Он медленно отложил гусиное перо, чернильная клякса расползлась на недописанной строке. – Садитесь, странники. Владимир и Настя. Или… – его взгляд стал пронзительным, – …Воин Слова Влад и его Лада? Имена ваши… вибрируют Правдой. Как колокол в тишине. И это… угроза. Угроза для установленного Порядка.

Влад и Настя переглянулись. В тесной келье напряжение сгустилось, как туман. Этот человек знал. Не догадывался – знал.

– Мы не враги вашему миру, отче Григорий, – начала Настя, ее голос звучал мягко, но оберег на ее шее излучал едва заметный золотой ореол, готовый стать щитом. – Мы попали сюда не по своей воле. Мы исправляли ложь, нанесённую Мороком на камень в… нашем мире. Ложь об Иване Васильевиче.

– Морок… – Григорий произнёс имя без тени страха, только с горьким, измождённым пониманием. – Да. Он здесь. Только зовут его иначе. Здесь он – Страж Порядка. Хранитель Неизменности. – Старец горько усмехнулся, и складки у рта легли глубокими трещинами. – Он предотвратил беду – ту самую, что сгубила вашего Грозного. Гибель царевича. Устранил боярскую крамолу… тоньше. Не мечом и плахой, а… тихим нашёптыванием, подменой решений, устранением "неудобных" случайностей. Закрепил власть Рюриковичей навеки. Мир… стабилен. Предсказуем. Без потрясений. – Он сделал паузу, и в его глазах вспыхнула мука. – И… без взлётов. Без того безумного, божественного порыва в неизвестность, что рождает новое. Без риска. Без ошибок. Без боли роста. Вы чувствуете? – Он постучал костяшками пальцев по толстому фолианту на столе. – Застой. Тяжёлый, как свинцовая плита. Давящий, как могильная земля. И многие… довольны. Счастливы в своём неведении. Истина здесь… – он сжал пергамент в руке, – …не искажена грубо. Она… отшлифована. Подогнана под удобную, безопасную форму. Записана в летописях, как эта, – он ткнул пальцем в книгу, – как единственно возможный, правильный путь. Без развилок. Без "могло бы быть". Моя задача… – его голос стал шёпотом, – …поддерживать этот миф. Замалчивать ростки иного. Сжигать письма с крамолой мыслей. Но я… – он посмотрел на них, и в его лихорадочных глазах горел последний уголь, – …я чувствую. Чувствую, что мир мог бы быть… ярче! Шумнее! Гораздо живее! Но Страж… – он содрогнулся, – …не допустит. Он – сама система. Он – дух этого застывшего мира.

Влад поднял руку с перстнем. Серебристое острие замерло в воздухе, направленное не на Григория, а на злополучный фолиант летописи. Холодная ясность наполнила его.

– А если внести Правду? – спросил он тихо, но каждое слово било, как молот. – Сюда. В эту летопись. Как мы сделали там? Разбить эту гладкую, удобную ложь стабильности? Вернуть миру его истинное лицо?

Старец вскочил так резко, что опрокинул чернильницу. Черные брызги, как кровь, расплылись по пергаменту. Его лицо исказил не просто ужас – животный, первобытный страх.

– Нет! – закричал он, голос сорвался на визг. – Вы не понимаете! Вы… дети! Если вы нанесёте свою Печать Лада здесь, на эту летопись, вы не исправите ложь – вы взорвёте сам фундамент этого мира! Он держится на этой… отшлифованной Мороком, удобной для всех лжи! Это гнилая плотина, сдерживающая океан хаоса! Разрушьте ее – и мир рухнет! Или… – он схватился за голову, – …или изменится до неузнаваемости, погрузившись в хаос, в войну всех против всех, в ту самую Смуту, от которой его "спас" Страж! Морок здесь не просто присутствует – он легитимен! Он – душа этой системы! Попробуйте тронуть его – и весь мир встанет против вас! Весь этот застойный, но страшно могущественный порядок!

Тишина в келье стала гробовой, давящей, как свинцовый гроб. Победа над Мороком в их мире обернулась попаданием в его самую изощрённую ловушку – мир, где он победил иначе, создав "идеальную" тюрьму душ. Исправить ее – значит вызвать катастрофу. Оставить – значит смириться с его вечной победой в этом уголке реальности. Признать его "Порядок" нормой.

– Значит… – Настя обвела взглядом тесную келью, заваленную свидетельствами лжи, лицо испуганного до смерти летописца. Голос ее был тихим, но стальным. – Значит, наша битва здесь не в том, чтобы сражаться с ветряными мельницами системы. А в том, чтобы… уйти. Бесшумно. Не нарушив хрупкого, гнилого равновесия его "идеального" муравейника. Вернуться в свой мир, где его можно бить в открытую, где его ложь – как нарыв, который можно вскрыть.

– Но как? – прошептал Влад. Перстень "Лад" был тёплым, почти горячим, но молчал, словно прислушиваясь. Оберег Насти светился ровным, но глухим золотым светом – без дороги, без подсказки. – Двери назад… захлопнулись, когда мы наложили Печать там. Нет обратного пути через ту же щель. Как открыть дверь здесь? Где искать ключ?

Григорий медленно опустился на табурет, его руки тряслись. Его лихорадочный взгляд блуждал по свиткам, по закопчённым стенам, как бы ища ответа в узорах трещин.

– Есть… – начал он еле слышно, озираясь, словно боясь, что стены кельи имеют уши, а тени – глаза Стража. – …Предание. О Местах Силы. Древних. Там, где ткани Миров… тонки. Как гнилая паутина. Где можно… пробиться. В иные слои. В иные Яви. – Он посмотрел на них, в его глазах мелькнул последний проблеск надежды, тут же погасший под страхом. – Но Страж знает о них. Он охраняет их. Зорко. Как дракон – свои сокровища. И если он почует вашу попытку,… он обрушит на вас не стаю тенепутов. Он обрушит весь гнев этого застойного, но невероятно могучего мира. Его гарнизоны. Его законы. Его порядок. Идеальный мир защищается от вируса перемен с яростью затравленного зверя. Даже если эти перемены – освобождение.

Настя взяла Влада за руку. Их пальцы сплелись естественно, крепко. Ладонь в ладонь. В месте их соединения оберег и перстень отозвались мгновенно – мощной, синхронной пульсацией, как два сердца одного существа, забившихся в унисон против общей угрозы. Сила их связи, их общего предназначения, вспыхнула ярче в этом чужом, враждебном мире.

– Значит, нам нужен ключ, – сказала Настя, глядя прямо в глаза Владу. В ее взгляде не было страха, только ясность и решимость. – Не лом, не таран. Ключ тихий. Ключ… из Правды этого мира. Той, что теплится, как уголь под пеплом, в сердцах людей, которые… ещё чувствуют. Тех, которые смотрят на закат и думают: "А что, если бы…?" Которые шепчут детям сказки о далёких морях и чудесах. Которые тоскуют по небу, даже не зная, что это такое. Искру. Искру истинного "Могло бы быть". Она – наш проводник. Она – наш пропуск домой.

Влад кивнул. Его взгляд стал твёрдым, как кремень. Воин Слова понял. Их оружие здесь – не грубая сила Печати, способная разрушить все. А тонкое искусство поиска. Искусство сыщика в царстве лжи. Поиска той самой, почти угасшей искры под толстым слоем мороковой стабильности. Охота в "идеальной" тюрьме только начиналась. И враг здесь был не тенью, а самой системой, всем миром, который они должны были обмануть, чтобы спастись. Перстень на его пальце жарко пульсировал в такт оберегу Насти – их компас в этом застывшем море.

Часть седьмая: "Возвращение – Сделка"

Дни в альтернативной Руси тянулись, как густая, одуряющая смола, заливая время и волю. Влад и Настя, прикрываясь жалкой маской «странных богомольцев из заморских невиданных земель», скитались по окрестностям Великого Новгорода. Их поиск «ключа» – живого человека с не угасшей, трепетной искрой «могло бы быть иначе» – превратился в мучительную пытку надежды. Они ловили шёпоты в корчмах, заглядывали в глаза старикам на завалинках, прислушивались к ссорам на торжище. Мир вокруг был сыт, обустроен, пронизан духом непоколебимого спокойствия. Даже те, кто роптал, делали это… предсказуемо, в рамках дозволенного недовольства. Слепой гусляр под мостом наигрывал старинные былины о новгородской вольнице, но в его голосе не было мятежного огня – лишь привычная, сладковато-горькая ностальгия, словно по давно умершему родственнику. Молодая боярыня, встреченная у потайной лавки, тайком листала «сумнительные» листки с крамольными мыслями, но ее пальцы дрожали не от гнева, а от страха перед самой тенью действия, а глаза выдавали лишь праздное любопытство. Старый стрелец рубака, некогда лихой опричник, а ныне караульщик у ворот, с тоской вспоминал походы, но тут же крестился и бормотал: «Слава Богу за покой! Нонеча – благодать!» Его вера в «благодать» была каменной.

Искры гаснут без воздуха, без ветра перемен, – с горечью думал Влад. А воздух здесь был пропитан свинцовой тяжестью довольства, лишённый кислорода риска, дуновения неизвестности. Он чувствовал, как перстень «Лад» на его пальце периодически сковывало леденящим холодом – незримый поиск Морока-Стража, сканирующего мир на предмет угрозы его «Порядку». Оберег Насти на груди светился тускло, как луна, затянутая плотным, непроглядным саваном тумана. Связь с родной Явью истончалась до паутины, а дорога в Навь казалась замурованной толстыми стенами чужого, вытесняющего их Лада. Они таяли, как свечи в сыром подземелье.

– Мы растворяемся, Володя, – шепнула Настя однажды на рассвете, сидя на скрипучей лавке в холодной избе, которую сняли за гроши. Ее пальцы коснулись едва теплившегося оберега. Деревянные крылья фигурки казались безжизненными, потускневшими, словно покрытыми вековой пылью. – Этот мир… он как трясина. Вытягивает нашу силу, нашу суть. Мы становимся его бледными тенями. Призраками, которые скоро не смогут удержать даже форму.

Влад сжал кулак до хруста костяшек. Перстень отозвался слабой, ледяной пульсацией – эхом его собственного бессилия. Она была права. Ждать – значило сдаться. Исчезнуть. Остатки их силы требовалось бросить в единственный возможный прорыв.

Они выбрали место – древнее, полуразрушенное капище Перуна на высоком, поросшем чахлой сосной берегу Волхова. Григорий, перед их уходом, с опаской, озираясь, упомянул его как точку «тонкого льда», где некогда бился пульс мира, а ныне лишь слабо мерцала агония связи между слоями реальности. Дорога к нему была долгой и унылой, пролегая мимо аккуратных пашен и таких же аккуратных, безликих деревень. Само место встречи с Вечностью выглядело жалко и обезврежено. Камни некогда грозного алтаря были сдвинуты и частично растащены на фундаменты бань. Священные дубы и берёзы вырублены, лишь пни, как гнилые зубы, торчали из земли, затянутой колючим бурьяном и репейником. Порядок восторжествовал даже здесь, превратив святыню в забытый пустырь. Лишь могучий, покрытый лишайниками валун с едва читаемыми, стёртыми временем и людьми рунами хранил отголоски былой мощи. От него веяло не силой, а глубокой, немой скорбью.

– Здесь, – Настя подошла к валуну, положила ладонь на шершавый, холодный камень. Оберег вспыхнул чуть ярче – слабым, но упорным золотым отблеском, как последняя искра в остывающем очаге. – Завеса… тоньше. Чувствуется дрожь. Но… – Она сжала зубы, ее лицо исказилось от усилия. – Запечатана. Наглухо. Чувствуешь этот… мёртвый замок? Как свинцовая печать на крышке гроба?

Влад кивнул, подходя. Воздух над капищем вибрировал, но вибрация была больной, глухой, как стон умирающего. Он поднял руку. Серебристое острие перстня дрогнуло, словно компасная стрелка, намагниченная невидимым полюсом, и самонаправилось к центру бывшего святилища – к месту, где когда-то горел жертвенный огонь, а ныне рос колючий чертополох. Одна попытка. Один удар Правдой. Хватит ли остатков их силы, чтобы сбить эту мёртвую печать? Или они лишь ускорят свой конец?

Он собрал волю. Всю накопленную боль за украденные мечты Саши, Оли, тысяч незнакомых душ. Всю ярость против Морока, превратившего живой мир в музейный экспонат. Всю тоску по дому, по шуму их Москвы, по запаху Настиных волос. Всю надежду на возвращение. Он вобрал в себя удушливый воздух чужого мира, ощутив его чужеродную тяжесть в лёгких, и выкрикнул своё имя-оружие, вложив в него всю душу:

– ПРАВДА!

Острие перстня рвануло сокрушительным, ослепительно-серебристым лучом чистого Слова. Он ударил в центр капища, в упрямый чертополох. Воздух затрещал, как раскалывающееся зеркало, завыл, заскрежетал. На миг показалось – вот-вот! В пустом пространстве заколебался мираж: очертания их кухни, огни ночного города,… Но прежде чем щель смогла разверзнуться, пространство вокруг вздыбилось. Земля заходила ходуном под ногами. Из-под земли, вылезая, как черви после дождя, из трещин в камнях валуна, из самой толщи застоявшегося воздуха материализовались не тенепуты. Это были местные Стражи Порядка: полупрозрачные, как туман на болоте, фигуры в латах с начищенным до блеска гербом вечных Рюриковичей. Монахи в черных рясах, с глазами, пылающими фанатичным огнём запретов, свитки с вечными догматами в их руках светились мертвенным светом; приказные в кафтанах строгого покроя, со щитами, на которых были высечены незыблемые законы этого мира. Эманации системы, порождения мороковой стабильности. Их лица были пусты и безлики, как маски, а движения – точными, выверенными, механическими, как у заводных кукол. Их было много, десятки, а то и сотни. Они заполонили капище, окружив пару плотным, бездушным кольцом.

– Нарушители Спокойствия! – загудел хор безжизненных голосов, сливаясь в один ледяной аккорд, режущий слух. – Еретики Лада и Порядка! Казнить! Немедля! Во Имя Вечного Устоя!

Серебряный луч Правды, столкнувшись с этой стеной системной ненависти, начал гаснуть, поглощаемый массой призрачных стражей, как вода в сухой песок. Их холодные, неощутимые, но от этого не менее жуткие руки протянулись к Владу, стремясь схватить, сковать, растворить в себе. Ледяное дыхание Порядка коснулось его кожи. Настя с криком бросилась вперёд, прикрывая его спину – оберег на ее груди вспыхнул яростным золотым сиянием, сформировав вокруг них купол щита. Стражники отшатнулись, их движение замедлилось, как в густой патоке, но не остановилось. Они напирали. Золотой купол затрещал под их неумолимым, методичным напором, покрываясь паутиной светящихся трещин. Система давила. Без эмоций. Без сомнений. Без жалости. Только холодная, механическая ликвидация угрозы.

– Не… хватает… сил… – хрипло выдохнул Влад, чувствуя, как чужой мир высасывает последние капли их энергии, как пиявка. Перстень жёг его палец ледяным огнём, отчаяние сжимало горло. – Настя… отходи! Спасайся!.. – Он знал, что это невозможно. Они стояли спиной к спине, как и должно Неразлучникам.

И в этот миг, когда золотой щит Насти издал скрежещущий звук, грозя рассыпаться, а ледяное дыхание стражей уже обжигало лицо Влада, раздалось яростное, до боли знакомое ржание. Оно пронзило гул призраков и треск щита, как раскалённый клинок – масло. Звук был не просто громким – он был воплощением свободы, дикой мощи Нави.

Из самой гущи ночной тьмы, буквально разрывая ткань альтернативной реальности, как бумажную ширму, ворвалась Белая Лошадь. Ее грива и хвост пылали живым лунным светом, копыта, ударяя о камни капища, высекали снопы ослепительных искр. Она пронеслась сквозь строй стражей, как призрак сквозь стену, не замечая их, и встала грудью между Неразлучниками и их преследователями, заслонив их собой. Ее огромные, мудрые глаза горели знакомым серебристым огнём.

– Держитесь крепче! – мысленный голос, звонкий, полный нечеловеческой силы и знакомой материнской твёрдости, прозвучал у них в головах напрямую. Голос Мокоши. – Цепляйтесь! Тяну вас в Навь! Через меня! Быстро! Сейчас!

Они, не раздумывая вцепились руками в ее сияющую, прохладную, как лунный свет, гриву. Миг невероятного ускорения, ослепительной вспышки – и капище, стражники, давящий мир альтернативной Руси – все исчезло в вихре смешавшихся красок, звуков и ощущений падения. Их вырвало в дрожащий, живой сумрак Нави. Они падали сквозь слои реальности, как камни в бездонный колодец, пока не рухнули на мягкий, серебристый мох у подножия величавых тронов в Сердце Миров. Воздух здесь звенел от первозданной силы, но сейчас в нем витала тревога.

Боги были в сборе. Но их сияние было не спокойным, а взвинченным, нервным. Лики напряжены. Мать Сыра Земля встала с трона, высеченного из цельного кристалла горного хрусталя. Ее движение заставило содрогнуться корни Мирового Древа, листья на его бесконечных ветвях зашелестели тревожно. Ее глаза, обычно тёплые и глубокие, как пласты плодородной земли, сейчас метали молнии гнева и ужаса.

– Безрассудные чада! – ее голос гремел, сотрясая само пространство Сердца Миров. Звук был таким мощным, что Влад и Настя инстинктивно пригнулись. – Чуть не погубили себя в той… чудовищной тюрьме Морока! Его система, его Порядок – они захватили бы вас, перемололи ваши души в прах своего «благоденствия», растворили бы в своей бездушной гармонии! Вы стали бы призраками в его музее!

– Мы искали путь домой, Владычица, – поднялся Влад, едва держась на ногах от слабости и пережитого ужаса. Перстень на его руке был тяжёл, как гиря, и холоден, как глыба льда. – Искали искру… Человека, который помнит вкус свободы, тоскует по небу… Ключ к двери между мирами…

– Искру? – усмехнулся Велес, поправляя свой плащ, сотканный из мерцающей звёздной пыли и теней между мирами. Его взгляд, обычно исполненный хитроватой мудрости, сейчас был острым и беспощадным, как отточенный кинжал. – Искру в мире, где сам Морок – Верховный Архитектор и Страж Порядка? Вы ослепли от отчаяния? Он знает теперь, что вы были там. Видели его «идеал». И он… – Велес сделал паузу, и звезды в его плаще вспыхнули тревожно, – …уже здесь. Чуете? Он пришёл на зов вашей отчаянной попытки.

Воздух Сердца Миров, обычно напоенный ароматами вечных трав и чистотой звёздного ветра, сгустился, потемнел. Он стал тягучим, как дёготь, и горьким на вкус, как полынь. Из глубокой тени за грозным троном Перуна выползла Тьма. Но не просто отсутствие света. Это была сама Пустота, обрётшая форму, Отчаяние, скованное в жуткую пародию на порядок. Морок. Сущность. Сын Мары. Вор Возможностей. Он явился не сгустком, а воплощением безысходности. Внутри него, как ядовитые, мерцающие звезды в чёрной галактике, плавали тысячи крошечных образов: запертые навсегда мечты, стёртые улыбки детей, пустые колыбели, искажённые до неузнаваемости страницы истории разных миров. Он был Хранилищем Украденного Будущего.

– Явился… – проревел Перун, сжимая рукоять своего каменного топора. В его могучей бороде загремели миниатюрные грозы. – Чтоб тебя громом испепелить!

– Родня… – прошипел голос Морока. Он был тихим, едва слышным шёпотом, но этот шёпот впивался в самую душу, нашёптывая о бессмысленности борьбы, о сладости покоя, о боли надежды. – Не для битвы. Для… разговора. Для договора.

Безмолвие повисло тяжёлым, удушающим свинцом. Даже вечный звон Нави притих. Влад почувствовал, как Настя вцепилась ему в руку с такой силой, что кости захрустели. Ее глаза были широко раскрыты, в них читался ужас и ярость.

– Договор? – ледяным, как вечная мерзлота, тоном спросила Мать Сыра Земля. Ее каменные руки сжали подлокотники трона. – С тем, кто крадёт само дыхание будущего? Кто превращает живые миры в свои склепы?

Тьма колыхнулась, как чёрное знамя. Мерцающие образы внутри неё сменились. Теперь это были идиллические, застывшие картины его «рая»: мирные, чистые улицы застывшего Новгорода; довольные, спокойные лица людей на торжище; тишина вечера в аккуратных слободах; вечный, безмятежный покой без тревог, потерь и мучительных надежд. Картины дышали мёртвым умиротворением.

– Миров – бездна. Этот, – волна тьмы лениво указала на Влада и Настю, – их тюрьма. Их клетка. А тот, откуда они бежали… – Мир над которым тьма сгустилась с горделивым удовлетворением, – моя крепость. Моя вотчина. Я дал им вечный покой. Без мук ваших «могло бы быть». Без риска. Без падений. Без этой… изматывающей суеты надежд. – Голос Морока стал вдруг медовым, убедительным, ядовито-ласковым. – Признайте его моим. Узаконьте его статус. Скрепите вашим словом. А я… – Тьма будто улыбнулась, – …отпущу ваших щенков. Открою дверь в их жалкий, страдающий, полный боли мир. Пусть барахтаются там в своих иллюзиях. Это… акт милосердия.

Тишина стала гнетущей, невыносимой. Боги молчали.

Велес лихорадочно анализировал происходящее: признать «творение» Морока – значило узаконить его право калечить миры, создавая мёртвые копии «счастья». Предать саму суть Правды, Лада, всего, за что они боролись. Но… это был единственный шанс. Шанс вернуть их домой. Шанс сражаться там, где ждали правду, где эти двое были нужны. Цена была кощунственна. Но потерять Неразлучников здесь, в Сердце Миров, или позволить Мороку превратить их в пыль «Порядка»… Это было бы поражением абсолютным.

– Нет! – крик Насти прозвучал, как удар хрустального колокола, чистый и яростный. Голос ее звенел сталью. – Не верьте ему!

– Он лжец! Он вор! Он не создал тот мир, он украл его! Вырвал его истинное будущее! Он не даритель покоя – он палач, умертвивший саму возможность выбора! – Поддержал её Влад.

– Вор? – зашипел Морок, и его тихий голос вдруг наполнился ледяными иглами презрения. – Я Даритель Покоя! Избавитель от мук! Я освобождаю от груза выбора! От риска потерь! От изнурительной боли надежды, что разбивается о скалы реальности! А вы… – Тьма сгустилась вокруг Неразлучников, ледяное дыхание обожгло их кожу. – …Вы лишь сеете страдания. Страдания бессмысленной борьбы. Страдания «могло бы быть», которое никогда не сбудется! – Голос стал шёпотом, вкрадчивым и смертельно опасным. – Отдайте мне мой мир. Признайте его. Заберите своих… воинов. Или… – Тьма вдруг рванулась вперёд, остановившись в сантиметре от ослабевшего золотого ореола Насти, вы предпочтёте видеть, как они медленно гниют здесь, в Сердце Миров, теряя остатки силы, пытаясь защитить то, что давно и безраздельно принадлежит мне? Как их души растворяются в моей Пустоте?

Даждьбог вспыхнул ослепительным светом, но свет его дрожал, как пламя на ветру. Перун глухо рычал, молнии в его бороде полыхали, но рука не поднималась на топор. Мокошь опустила голову, ее пальцы бессильно сжали незримую нить судьбы – нить, которая здесь, перед Мороком, казалась тонкой паутинкой.

Мать Сыра Земля смотрела на Неразлучников, и в ее глазах была бездонная печаль. Велес наблюдал за Владом, его звёздные глаза были непроницаемы, как глубина космоса. Настя стояла рядом с мужем, выпрямившись, словно высеченная изо льда, но в ее глазах горел огонь безнадёжного сопротивления.

– Вы двое, займите свои места на троне! – резко, властно прикрикнул Велес на Влада и Настю, указывая на их пустующие троны. Его голос звучал как удар хлыста.

Они колебались. Цена кощунственна. Но потерять их… признать поражение здесь и сейчас…

– Лада займи своё божественное место. Вдруг Влад сделал шаг вперёд. Сквозь ледяную слабость, сквозь туман отчаяния. Его перстень «Лад» был холоден, как смерть, но в самой глубине его существа, там, где жила сила Микулы и воля Воина Слова, горел неугасимый огонь. Он смотрел прямо в пучину Морока, в эту галактику украденных надежд.

– Сделка, – голос его прозвучал неожиданно громко, обретя стальную твёрдость, заставив вздрогнуть даже богов. – Но на моих условиях.

Боги ахнули. Морок замер, его тьма заколебалась волнами удивления и… интереса.

– Ты? – ядовитое шипение, полное насмешки. – Червяк, возомнивший себя титаном? Какие могут быть условия у пылинки перед океаном?

– Я знаю, как уничтожить твой мир-тюрьму, – Влад говорил чётко, отчеканивая каждое слово. Перстень на его руке начал слабо светиться глубоким-синим. – Один точный удар Правдой в его ложный фундамент – и твой «вечный порядок» рухнет в хаос, из которого ты его вылепил. Я знаю. – Он сделал паузу, видя, как мерцающие образы во тьме Морока дрогнули. – Но я не стану этого делать. Не сейчас. – Он увидел, как уже на троне Богиня – Лада (его Настя) резко повернула к нему голову, но продолжил, не отводя взгляда от Пустоты. – Взамен ты отпускаешь нас. Сейчас. Немедленно. Открываешь дверь в наш мир, в наше время. – Влад не моргнул. – И мы уходим. Мы не тронем твою… гробницу душ сейчас. Но! – он резко поднял руку с перстнем, и серебристое острие вспыхнуло ослепительно, как обет, как клятва, высеченная в вечности. – Ты даёшь Клятву! Клятву перед всеми богами Нави, перед силой самой Мары-Матери и Вечностью! Пока мы, Влад и Лада (Настя), живы – ты не войдёшь в наш мир во плоти! Не явишься в нем своей истинной сутью! Не попытаешься превратить его в свою вотчину прямым вмешательством, силой своей сущности! Битва между нами – только по старым правилам: тени, ложь, кража «могло бы быть». Только через своих слуг и искажения. Не более. Клянись! Здесь и сейчас!

Тишина в Сердце Миров стала абсолютной, звенящей. Даже мерцающие образы во тьме Морока замерли. Боги смотрели на Влада с изумлением, переходящим в глубокое, немое уважение. Он поставил Морока, древнюю и ужасную силу, в тупик. Клятва перед всеми богами в самом Сердце Миров связывала даже его, сына Мары. Но и давала ему желанное – избавиться от Неразлучников, сохранить своё «идеальное» творение и продолжить войну привычными, подпольными методами, в которых он был непревзойдённым мастером. Это была гениальная ловушка для обеих сторон.

– Хитёр… – наконец прошипел Морок. В его голосе бушевала ярость, но сквозь неё пробивалось холодное, невольное признание силы духа смертного. – Как змея подколодная.… Клянусь. Перед Матерью Тьмой и вашими… светильниками. – Тьма сжалась до состояния чёрного алмаза, невероятно плотного и холодного. – Пока вы дышите – я не ступлю в ваш мир всей мощью моей сути. Не сотру его в мой Порядок прямым вмешательством. Битва продолжится – старыми способами. Через тени. Через ложь. Через украденные мечты. Клятва дана. – Алмаз тьмы завис в воздухе. – Теперь… исчезните. И помните – ваши жизни теперь моя единственная, главная добыча. И я сорву эти головы с плеч. Когда вы меньше всего будете ждать. Во тьме. В тишине. В момент, когда ваша Правда покажется вам победой.

Он не стал ждать ответа. Тьма схлопнулась в ничто, как лопнувший мыльный пузырь, исчезнув бесследно. Остался лишь горький, как пепел, привкус пустоты и всепроникающий холод. Напряжение спало, но в воздухе повисла тяжёлая усталость. Боги переглянулись. Казалось, даже их сияние померкло.

– Ты… кузнец своей судьбы и своей гибели, Влад, – произнесла Лада-Богиня. В ее глазах горел сложный свет – безмерная гордость, глубокая тревога и материнская боль. – Ты приковал к себе Пса Преисподней. Он не простит. Он не забудет. Твоя жизнь и моя жизнь твоей Лады-Насти – теперь мы его вечная мишень.

Она сошла с трона и взяла Влада за руку.

– Теперь он сосредоточен только на нас, – тихо, но с ледяной ясностью сказала Настя-Лада, не отпуская руку Влада. – На нашем уничтожении. Чтобы снять клятву. Чтобы получить право стереть наш мир в пыль.

– Да, – Влад сжал ее пальцы. Его голос был усталым, но твёрдым. – Но мы купили время. И право биться на своей земле. Дома.

Велес взмахнул рукой. Звезды в его плаще вспыхнули ослепительным каскадом. Перед Неразлучниками, прямо в трепещущем воздухе Сердца Миров, разверзлась зияющая щель. Сквозь неё, как через разбитое окно, виднелись знакомые очертания – их кухня, стол с двумя кружками недопитого остывающего чая, окно, за которым угадывались огни ночной Москвы. Доносились привычные звуки: гул машин с проспекта, далёкая сирена скорой, чей-то смех из открытого окна в соседнем доме – шумная, живая песня их Яви.

– Идите, Неразлучники, – сказал Велес. Его голос звучал устало, но с непоколебимой твёрдостью. – Ваша война теперь вступает в самую жестокую и тёмную фазу. Морок дал клятву. Но он – Тень, а тени изворотливы. Помните: клятва имеет изнанку. Будьте зорче ночных сов. Крепче вековых дубов. Мудрее древних змей. Ибо теперь он будет хитёр, как тысяча лисиц, и беспощаден, как сама смерть.

Они шагнули в щель, не отпуская рук друг друга. Последний взгляд на богов, на Белую Лошадь, кивнувшую им на прощание, своим серебристым могуществом… и они очутились посреди своей кухни. Запах домашней пыли, остывшего чая, едва уловимый аромат Настиных духов, вчерашнего борща из холодильника. За окном – знакомые, родные огни ночного города. Время здесь словно замерло в момент их ухода. Остывший чай в кружках был все ещё чуть тёплым, таким, каким они его оставили торопясь на такси, чтобы отправиться на экскурсию по Золотому кольцу России.

Перстень «Лад» на пальце Влада согрелся, его металл замерцал глубоким, успокаивающим синим, как ночное небо после грозы. Оберег на груди Насти вспыхнул ровным, тёплым золотым светом, крылья деревянной фигурки словно дрогнули, оживая. Они были дома.

Но дом этот был теперь передовой, окопом в войне невидимого фронта. Морок знал об их возвращении. Его тени сжимали мир плотнее, темнее. Охота началась по-настоящему. Они купили жизнь и право бороться ценой вечной мишени на своих спинах. Ценой сосредоточения всей ярости и изощрённости Вора Возможностей исключительно на них. Но они стояли вместе. Их слово, их, Правда, их нерушимый Лад – Они были их щитом и мечом. И они не отступят.

Ветер за окном завыл не с вызовом, а со зловещим, протяжным предостережением, словно сама ночь оплакивала их судьбу. Игра смерти началась. И ставкой была душа мира. И их собственная душа. До последнего вздоха.

У Насти сообщением моргнул телефон: "Такси ожидает у подъезда серебристая Лада гос. номер..... и.т.д."

– Влад отпусти таксиста, давай останемся дома.

Часть восьмая: "Узел Забвения"

Воздух в их квартире, ещё недавно наполненный горьковатой сладостью возвращения и тихим трепетом родных стен, теперь был наэлектризован незримой угрозой. Он висел густым, тяжким маревом, словно после грозы, которая так и не разразилась, оставив лишь предгрозовое напряжение, впитывающееся в самые стены. Сделка с Мороком, скреплённая в Сердце Миров, ощущалась не абстрактным договором, а живым, свинцовым колоколом, нависшим прямо над их головами. Каждый его незримый удар отдавался в висках глухим гулом, напоминанием: они купили право бороться ценой превращения в главную мишень Князя Теней. Тени в углах комнат казались гуще, чернее обычного, затаившими в себе бездонные зрачки. Шорох листвы за окном превращался в крадущиеся шаги, скрип половиц – в сдавленный вздох невидимого наблюдателя за дверью. Перстень «Лад» на пальце Влада пульсировал не привычным теплом или холодом предупреждения, а тревожным, почти болезненным накалом, словно раскалённая игла, вонзённая в нерв. Оберег Насти на груди отвечал ему синхронной вибрацией – не успокаивающей, а предостерегающей, словно два сверхчувствительных радара, настроенных на улавливание невидимой, но неумолимо приближающейся угрозы самого искажения бытия.

На следующий день они не пошли на работу. Мир Яви за окном – привычный, шумный, с гудящим проспектом и голосами детей во дворе – казался вдруг хрупким театральным задником, декорацией, за кулисами которой рыскал неведомый режиссёр Хаоса. Они сидели на кухне, за любимым столом, где когда-то пили утренний кофе и строили планы. Теперь их руки были сплетены, ладонь в ладонь, пальцы вцепились друг в друга с почти болезненной силой. Это был не только жест поддержки; это была попытка удержать тонкую, зыбкую нить связи с Навью. После возвращения из альтернативной Руси и заключения роковой сделки связь эта ощущалась тоньше паутины, натянутой над бездной, словно сама ткань между мирами уплотнилась под давлением Мороковой клятвы, став непроницаемой и враждебной.

– Он рядом, – прошептала Настя, не отрывая взгляда от своего оберега. Деревянная фигурка женщины с крыльями, обычно излучавшая мягкое тепло или боевой свет, сейчас светилась холодным, тревожным синеватым мерцанием, как гнилушка в ночном лесу. – Он не нарушает букву клятвы,… не является сутью,… но он здесь. Дышит нам в спину. Чувствует каждую нашу мысль, каждую тень страха. И ждёт. Ждёт нашей слабины, нашей доли секунды сомнения.

Влад кивнул, сжимая кулак до побеления костяшек. Серебристое острие перстня жгло кожу ледяным огнём, боль была острой, конкретной. Но страшнее было ощущение экзистенциального давления. Казалось, сама ткань реальности вокруг них истончилась, стала прозрачной и хрупкой, как старый пергамент, готовый прорваться от малейшего прикосновения, открыв дорогу мороковым инъекциям чистой лжи и леденящего отчаяния. Воздух стал вязким, дышать было трудно.

Внезапно оберег Насти взвыл глубинной вибрацией, пронзившей кости, зубы, сам воздух. Предметы в квартире – кружки на столе, книги на полке, висящая люстра – задрожали и заплясали с жутковатым лязгом и звоном, как при подземном толчке. Люстра раскачивалась на потолочном крюке с бешеной амплитудой, готовая сорваться вниз. Золотое свечение оберега сменилось ослепительной, кроваво-багровой вспышкой, осветившей комнату инфернальным заревом. Настя вскрикнула от ужаса и насильственного вторжения – схватилась за грудь, как от удара тараном. Из самого центра оберега, там, где обычно пребывал символ Лады, вырвался сгусток искажённой энергии, нечто чуждое, первобытное, хаотичное. Он завис в воздухе на уровне глаз, пульсируя нездоровым, неровным светом, и с оглушительным, хрустальным звоном рассыпался на сотни мерцающих осколков.

Не просто осколков, они напоминали потускневшие, старинные монеты или, что страшнее, фрагменты разбитого зеркала, отражающего обрывки иных времён и мест. Каждый осколок светился тускло, как уголь на ветру, и в нем, словно в калейдоскопе кошмара, мелькали обрывки образов:

Обрывок 1: Тёмная, широкая река, скованная грязными льдинами. Отчаянные крики, смешанные с треском льда. На заснеженном берегу – факелы, бросающие зыбкие, пляшущие тени на лица людей в чужих, угловатых шлемах. Знамя – двуглавый орёл, но искажённый, оскалившийся, как хищная птица над падалью.

Обрывок 2: Опустевший, осквернённый храм. Лики святых на иконах залиты чёрной, липкой смолой, стекающей, как слезы ада. В воздухе висит смрад гари, крови и глумливой похабности. Чувство не просто святотатства, а надругательства над самой душой места.

Обрывок 3: Истерзанная голодом и холодом толпа у высоких стен монастыря. Лица, измождённые до черепов, искажённые нечеловеческой ненавистью. Человек в рваной монашеской рясе стоит на повозке. Его глаза – не глаза человека. В них горит холодный, безумный отсвет, знакомый до жути – отсвет Морока. Он что-то яростно кричит, тыча костлявым пальцем в запертые ворота обители. В его крике – яд, разъедающий последние остатки веры.

Обрывок 4: Пожелтевший лист рукописи, изуродованный – страницы вырваны. На уцелевшем клочке – аккуратная вязь: «Стрешнев Григорий». И рядом – большая, неровная клякса, темно-коричневая, почти чёрная, похожая на след от слезы… или на засохшую каплю крови. Имя ударило Влада, как нож в солнечное сплетение, вызвав ледяной спазм в груди.

Образы погасли мгновенно, как перегоревшие лампочки. Осколки растаяли в воздухе, не оставив и следа, только запах озона и холодная пустота. Настя тяжело дышала, опираясь на стол, бледная, как полотно, на грани обморока. Слезы непроизвольно текли по ее щекам.

– Что… что это было? – ее голос дрожал, срываясь на шёпот. – Лада… предупреждает? Или… – она с ужасом посмотрела на оберег, который теперь лишь слабо теплился, как угасающий уголёк, – …это он? Морок? Атакует через саму связь с Навью?

Влад поднялся. Мышцы спины и шеи были каменными от напряжения. Лицо – маской ледяной ярости, но в глазах, глубоко внутри, горел холодный, стальной огонь решимости. Он подошёл к тому месту в воздухе, где висел самый страшный осколок – с именем. Воздух там все ещё вибрировал, как струна после удара, и пахло железом и… старой кровью.

– Это координаты, – сказал он тихо, но с такой железной, неоспоримой уверенностью, что слова казались высеченными в камне. – Следующий узел. Узел Забвения. Морок не просто ворует будущее, Настя. Он методично, как сапёр, минирует прошлое. Стирает память. Искажает ее тоньше паутины, но смертоноснее яда, чтобы корни народа сгнили изнутри. – Он медленно поднял руку, серебристое острие перстня дрогнуло и самонаправилось к эпицентру вибрации. Прикосновение к невидимому следу осколка вызвало знакомое, но усиленное ледяное жжение, как в Новгороде у плиты, но теперь смешанное с острой, личной болью, как удар по открытому нерву. – И этот узел… он сплетен из моей памяти. Из костей моего рода.

Настя подошла, шатаясь от слабости, но не сломленная. Ее рука легла ему на плечо, пальцы вцепились в ткань рубашки.

– Григорий Стрешнев? – прошептала она, всматриваясь в его лицо, пытаясь прочесть ответ раньше слов. – Кто он? Ты знаешь это имя? Оно… оно жгло, как раскалённое железо.

Влад закрыл глаза. Перед внутренним взором, ярче любого голографического изображения, встал образ из далёкого детства. Пыльный, пахнущий стариной бабушкин альбом. Черно-белая фотография, чуть выцветшая по краям. Суровое, аскетичное лицо мужчины в безупречной форме царской армии. Высокий воротник, строгий взгляд, устремлённый куда-то за пределы кадра, в вечность. Подпись, выведенная старательным почерком: «Прадед Григорий. Погиб геройски, защищая святыни от мятежной черни в лихолетье. Честь семьи Стрешневых». И вот этот образ, этот канонизированный семейный герой, затрещал, как гнилое полено в огне, рассыпаясь на глазах. Вместо него возникло лицо из осколка – исступлённое, осквернённое безумием, с горящими угольями глаз, в грязной рясе, с окровавленными руками, держащими осквернённую икону. Лицо, в чертах которого он с ужасом узнал отражение своего собственного отчаяния после ухода жены – но доведённого до абсолютного, безысходного предела.

– Мой прадед, – выдохнул Влад. Голос его был хриплым, пересохшим, словно он долго кричал в пустоту. – По легенде – герой, павший за веру и Отечество. Но то, что я почувствовал сейчас в том осколке,… там не было геройства. Там было… надругательство. Глумление. Абсолютное отчаяние. И тень Морока – холодная, липкая, всепроникающая. – Он открыл глаза. В них бушевала буря из боли, ярости и осознания чудовищного подвоха. – Морок не просто исказил историю России. Он вплёл свою ложь в саму ткань истории моей семьи. Сделал моего предка… кем? Соучастником мерзости? Жертвой, превращённой в орудие? Чтобы добраться до меня. Чтобы, когда я приду разматывать этот проклятый узел, я… – голос его сорвался, – …наступил на выбеленные кости своего рода. Увидел, что герой – палач. Что честь – позор.

Он понял теперь всю бездонную глубину игры Морока. Битва шла не только за общее, абстрактное "могло бы быть". Она шла за личную память, за священное право знать, кем были твои предки на самом деле. За право не нести, как проклятие, груз лжи, навязанной врагом. Уничтожить память народа – начать с памяти семьи. Посеять яд сомнения в самом корне древа рода. Убить веру в себя через веру в предков.

– Он хочет, чтобы я сломался, когда узрю правду, – продолжил Влад, каждый звук давался ему с усилием, но в его тоне не было сомнения. – Чтобы боль от крушения семейного мифа, от осознания, что кровь моя замешана на грязи, оказалась сильнее долга. Чтобы я не смог поднять руку с перстнем, не смог нанести Печать Лада на эту ложь,… потому что она станет частью меня. Моей личной трагедией. Моим личным адом.

Настя обняла его крепко, почти до боли, как будто пытаясь своей силой удержать его от падения в эту бездну. Ее оберег прижался к его груди рядом с перстнем. Два артефакта отозвались – синхронным, мощным, оберегающим пульсом, как два сердца одного существа, забившихся в унисон против общей беды.

– Тогда мы идём туда, – сказала она. Голос ее звучал не громко, но со стальной твёрдостью Лады-Заступницы, богини, вставшей на защиту очага и рода. Глаза ее светились нечеловеческой решимостью. – Туда, где тёмная река скована льдом предательства. Туда, где церковь осквернена до основания. Туда, где безумный лжепророк сеет ненависть. Туда, где пропал Григорий Стрешнев. Мы идём в самое пекло Смуты. В эпицентр лжи и отчаяния. И мы найдём правду. Не только ради России. Ради тебя. Ради твоего прадеда. Ради всех, чью память Морок пытается стереть в чёрный порошок забвения.

Влад взял ее лицо в руки. Шершавые подушечки пальцев коснулись ее холодной щеки. Перстень «Лад» мягко, почти нежно, прижался к скуле.

– Это ловушка, Лада моя, – прошептал он, глядя в ее бездонные глаза. – Самая страшная из возможных. Ловушка, вырытая в самой сердцевине моего прошлого. В фундаменте того, кем я себя считал.

– А мы – Неразлучники, – ответила она, и ее ладонь легла поверх его руки, сжимавшей перстень. Там, где их кожа соприкоснулась, где металл «Лада» коснулся дерева оберега, символ двух сомкнутых ладоней вспыхнул ослепительно, озарив на мгновение всю кухню чистым, объединяющим светом.

– Мы разорвём любую паутину, Влад. Даже если она сплетена из твоей крови и моей памяти. Наш Лад, наше согласие – сильнее его гнилой лжи. Сильнее любой пропасти.

Перстень и оберег вспыхнули в унисон, как две звезды, сливающиеся в сверхновую. Поток света – золотой и серебряный, переплетённый в неразрывную спираль – вырвался из точки их соприкосновения и ударил в пол, в точку, в саму ткань реальности. Свет не просто указывал направление – он прожигал слои времени и пространства Яви, открывая путь вглубь, к корням искажения, к темной реке истории.

И вдруг свет погас. Резко, абсолютно, как если бы Вселенная перекрыла рубильник. Тишина, наступившая после, была не просто отсутствием звука – она ударила по ушам гулкой, физической тяжестью. Даже вечный гул Москвы за окном стих, поглощённый этой внезапной немотой. Воздух застыл, стал вязким, как застывающая патока, обволакивая их, затрудняя дыхание.

– Он здесь, – мысль Насти прозвучала в сознании Влада так же ясно, как если бы она произнесла это вслух, но губы ее были сжаты. Оберег на ее груди леденел, втягивая пронизывающий холод в ее кожу, в мышцы, в кости. Перстень «Лад» на пальце Влада сжался, как удавка из жидкого азота, серебристое острие впилось в плоть, пронизывая руку до кости невыносимой болью и несущим оцепенение холодом.

Тень сгустилась в углу кухни, противоположном окну. Это была не просто тень от стола. Это была сущность анти-света, пульсирующая чёрная дыра, втягивающая в себя даже отблески от уличных фонарей. В ее пульсации, в мерцании ее абсолютной черноты, угадывались обрывки кошмара: стены разграбленного храма, искажённое лицо безумного монаха, зловещий блеск ледяных вод темной реки. И над всем этим, пронизывая насквозь, – знакомое, всепоглощающее чувство украденного будущего, выжженной надежды, разорванных связей. Морок атаковал! Нарушая дух клятвы, используя лазейку, бросая вызов самим богам Нави!

Милый правнук… – голос проскрежетал прямо в висках, в самых глубинах сознания Влада. Это был не шёпот, а ледяное шипение тысячи голосов – вопли отчаяния, хрип злобы, всхлипы забвения, слитые в один чудовищный хор. Ты рвёшься в прошлое? Жаждешь правды о крови своей? О Григории Стрешневе? О том, кем он был на самом деле? Подлинным ликом?

Влад стиснул зубы до боли, пытаясь, мысленно, возвести стену против этого ядовитого вторжения. Но образ прадеда-героя, хранимый с детства, затрещал и рассыпался, как гнилая маска. Вместо него возникло другое лицо: измождённое до неузнаваемости, одутловатое от хмеля и бессонницы, в грязной, рваной рясе. Безумный блеск в запавших глазах. Окровавленные руки, сжимающие осквернённую, изуродованную икону. Лицо, в котором, сквозь морокову патину, с ужасающей ясностью проступали черты… его собственного лица в моменты глубочайшего отчаяния после ухода жены.

Он не герой, Владимир. – Голос Морока звучал теперь как холодный, методичный удар скальпеля по открытой ране. Он – орудие. Моё орудие. Он разрушал. Осквернял. Сеял хаос. По моей воле. Его слабость, его страх, его жалкое «могло бы быть» тихой жизни на родной земле – все это я собрал, как падальщик, и переплавил в топор. Топор, рубящий корни вашего мира изнутри. Он – чёрная тень на твоём роду. Вечный позор. И ты,… ты следующий. Твоё слово, твоя драгоценная Правда, станет моим мечом. Твоя попытка очистить память послужит лишь новой Лжи. Ведь какая разница, что ты крикнешь в пустоту, если сама память уже мертва? Если корни сгнили?