Читать онлайн Лаборатория любви

ЧАСТЬ I: "ХОЛОД"

Глава 1: "Объект-17"

Вертолет появился над горизонтом, черной точкой прорезав серую пелену низких облаков. Его стрекот вспугнул стаю ворон, кружившихся над кронами вековых сосен. Доктор Александр Левин смотрел в иллюминатор, крепко сжимая потертый кожаный портфель. За последние восемь часов полета он не произнес ни слова. Пилот несколько раз пытался завязать разговор, но быстро оставил эти попытки, столкнувшись с вежливым, но непроницаемым молчанием пассажира.

Левин привык к изоляции. После смерти жены пять лет назад он погрузился в работу с тем же холодным методизмом, с каким прежде препарировал мозги подопытных животных. Коллеги называли его "человеком-алгоритмом" – он был предсказуем в своей непредсказуемости, появлялся в лаборатории в три часа ночи и мог не покидать ее сутками, питаясь растворимым кофе и бутербродами из автомата.

– Скоро прибудем, товарищ доктор, – голос пилота, искаженный помехами в наушниках, вырвал Левина из задумчивости. – Видите внизу? Это "Объект-17".

Левин прильнул к стеклу. Среди бескрайнего моря тайги проступил геометрически правильный комплекс зданий, обнесенный тройным периметром колючей проволоки. Центральное строение напоминало гигантскую звезду с пятью лучами, от которой расходились низкие постройки бараков. Приземистые сторожевые вышки с прожекторами торчали по углам внешнего периметра. Сквозь редкие просветы в облаках падали лучи солнца, высвечивая отдельные фрагменты комплекса, придавая ему сходство с препаратом под микроскопом.

"Анатомия системы, – подумал Левин. – Клетки, сосуды, нервные окончания социального организма".

Вертолет снизился и завис над посадочной площадкой, помеченной белой буквой "Н". Винты подняли облако пыли, на мгновение скрыв встречающую делегацию. Когда пыль осела, Левин увидел группу людей в белых и серых халатах. В центре стояла высокая женщина с безупречной осанкой. Её светлые волосы были собраны в тугой пучок, а тонкие губы тронула едва заметная улыбка. Даже издалека было видно, что эта улыбка не затрагивает холодных серых глаз.

– Добро пожаловать на "Объект-17", доктор Левин, – приветствовала его женщина, когда он спустился по трапу, придерживая портфель. – Я профессор Виктория Морозова, научный руководитель проекта "Амур".

Она протянула руку для рукопожатия. Её пальцы были сухими и прохладными, а хватка неожиданно сильной.

– Надеюсь, полет прошел без осложнений? Министр Крылов лично распорядился отправить за вами лучший вертолет. Ваша работа по нейрохимии эмоций произвела на него огромное впечатление.

– Благодарю, – кратко ответил Левин, поправляя очки с толстыми стеклами. За ними скрывались усталые глаза цвета выцветшей джинсы. – Полет был утомительным, но информативным. Я впервые видел сибирскую тайгу с высоты птичьего полета.

– О, это только начало новых впечатлений, – Морозова сделала приглашающий жест в сторону главного здания. – Позвольте, я представлю вам членов нашей команды.

Она начала перечислять имена и специализации, но Левин лишь механически кивал, не запоминая. Его внимание привлек человек, стоявший в стороне от научной группы. Высокий, широкоплечий, с военной выправкой и коротким ежиком седых волос. В отличие от остальных, одетых в лабораторные халаты, он был в темно-зеленой форме без знаков различия. На широком ремне висела кобура с пистолетом.

– А это наш "смотритель", – заметив взгляд Левина, Морозова чуть понизила голос. – Директор тюрьмы Валентин Петрович Стальнов. Бывший военный. Немного… старой закалки. Но делает свою работу превосходно. Не правда ли, Валентин Петрович?

Стальнов приблизился, прихрамывая на левую ногу. Его рукопожатие было сухим и сильным, как у человека, привыкшего к оружию.

– Наслышан о ваших исследованиях, доктор Левин, – хрипловатый голос звучал неожиданно мягко для такого массивного человека. – Надеюсь, они помогут нашим… подопечным.

В последнем слове Левину послышалась ирония.

– Валентин Петрович скептически относится к нашему проекту, – улыбнулась Морозова. – Считает, что некоторые люди просто рождаются плохими и никакая наука их не исправит. Не так ли, директор?

– Я видел слишком много зла, чтобы верить в чудеса, профессор, – Стальнов пожал плечами. – Но буду рад ошибиться.

Левин оценивающе посмотрел на директора тюрьмы. В его глазах было то, что психологи называют "взглядом тысячелетия" – особая усталость людей, слишком много повидавших на своем веку.

– Возможно, мы все ошибаемся, – тихо произнес Левин. – Вопрос в том, станут ли наши ошибки шагом к истине или к новой бездне.

Стальнов удивленно приподнял бровь, но ничего не ответил.

– Философские дискуссии оставим на вечер, – Морозова мягко взяла Левина под локоть. – Сейчас я покажу вам лабораторию и ваши апартаменты. Уверена, вы захотите отдохнуть с дороги.

Главное здание встретило их прохладой кондиционированного воздуха и стерильной чистотой больницы. Длинные коридоры, залитые холодным люминесцентным светом, тянулись во все стороны от центрального атриума. Стеклянные двери вели в лаборатории, где белые фигуры склонялись над микроскопами и мониторами компьютеров. Левин заметил, что все двери оснащены системой биометрического доступа.

– Впечатляет, не правда ли? – в голосе Морозовой звучала профессиональная гордость. – Самое современное оборудование, полная изоляция от внешних воздействий. Идеальные условия для прорывных исследований.

Они остановились перед массивной металлической дверью с надписью "Лаборатория нейрохимии – особый доступ".

– Ваше новое рабочее место, доктор Левин, – Морозова приложила большой палец к сканеру. Раздалось тихое жужжание, и дверь плавно отъехала в сторону.

Лаборатория поражала масштабами. Просторное помещение с высоким потолком было разделено на секции: зона аналитической химии, нейроимиджинговое оборудование, виварий, изолированные боксы для работы с опасными веществами. В центре располагался круглый стол для совещаний с встроенными мониторами.

– Здесь есть всё, о чем может мечтать нейрохимик, – Морозова обвела рукой помещение. – Масс-спектрометры последнего поколения, ЯМР-спектроскопия, полностью автоматизированная система синтеза пептидов и малых молекул. Мы даже установили прототип квантового компьютера для моделирования сложных молекулярных взаимодействий.

Левин молча кивнул, осматривая оборудование. Его взгляд задержался на запертой стеклянной двери в дальнем углу лаборатории.

– А там что?

Морозова слегка напряглась.

– О, это наша… специальная секция для работы с человеческим материалом. Образцы тканей, биопсии. Всё строго по протоколам и с соответствующими разрешениями, разумеется.

– Разумеется, – эхом отозвался Левин, продолжая смотреть на дверь.

Морозова быстро перевела тему:

– Завтра я познакомлю вас с проектом "Амур" подробнее. А сейчас позвольте показать ваши апартаменты. Мы постарались создать максимально комфортные условия для ключевых специалистов.

Жилой блок для научного персонала располагался в одном из лучей звезды. Комната Левина оказалась просторной и функциональной: кровать, рабочий стол с компьютером, небольшая кухня, отдельная ванная. Окно с пуленепробиваемым стеклом выходило на лес.

– Располагайтесь, доктор Левин. Ужин в столовой для персонала в 19:00. Завтра в 9:00 жду вас в конференц-зале для полного брифинга по проекту. – Морозова направилась к двери, но остановилась на пороге. – И еще… я хотела бы сразу прояснить. Проект "Амур" имеет высший уровень секретности. Все коммуникации с внешним миром контролируются. Это не только вопрос национальной безопасности, но и ваша личная безопасность тоже.

– Я подписал все документы в министерстве, – сухо ответил Левин. – Следующие три года моей жизни принадлежат проекту.

– Прекрасно, – улыбнулась Морозова. – Уверена, это будут самые продуктивные годы вашей жизни.

После ее ухода Левин медленно обошел комнату, привычно ища скрытые камеры и микрофоны. Он нашел три: один в плафоне, второй в вентиляционной решетке, третий замаскирован в рамке на стене с репродукцией Левитана "Над вечным покоем". Усмехнувшись, он распаковал чемодан, аккуратно развесил одежду в шкафу и достал потрепанную фотографию в простой рамке – молодая женщина с ясными глазами улыбалась в объектив. Мария смотрела на него тем же взглядом, что и пять лет назад, в день своей смерти.

Он поставил фотографию на стол, спиной к камере в плафоне.

Столовая для научного персонала больше напоминала кафе премиум-класса: деревянные столы, мягкий свет, негромкая классическая музыка. Выбрав уединенный столик в углу, Левин изучал коллег. Человек двадцать, в основном мужчины от тридцати до пятидесяти, с характерными признаками ученых – рассеянные взгляды, тихие голоса, жесты, выдающие привычку к точности. Женщин было меньше, но они держались с большей уверенностью. Особенно выделялась молодая женщина с короткой стрижкой и живыми карими глазами. Она что-то оживленно рассказывала коллегам, активно жестикулируя.

– Можно присоединиться? – спросила она, неожиданно возникнув рядом с подносом в руках. – Я доктор Анна Соловьева, нейробиолог. Вы, должно быть, Александр Левин? Наш новый гуру нейрохимии?

– Не люблю этот термин, – Левин указал на стул напротив. – Но да, я Левин.

– Простите за фамильярность, – она села, излучая энергию, которая контрастировала с общей атмосферой столовой. – Просто я читала все ваши работы. Особенно статью о нейрохимической картографии сложных эмоций. Гениально! То, как вы смогли локализовать не только базовые эмоции, но и такие комплексные состояния, как ностальгия или чувство непонятости…

Левин слушал вполуха, привычно отсекая излишние эмоции от фактов. Доктор Соловьева была явно талантлива, судя по точности ее вопросов. Молода – не больше тридцати. Энергична. Возможно, полезна для проекта.

– …и ваша гипотеза о химической природе привязанности кажется мне особенно перспективной для нашей работы, – закончила она с энтузиазмом.

Левин отложил вилку.

– Вы тоже работаете над проектом "Амур"?

– Да! – она понизила голос. – Я отвечаю за нейровизуализацию эмоциональных реакций. Мы уже год проводим предварительные исследования на заключенных.

– На заключенных? – Левин внимательно посмотрел на нее поверх очков. – Добровольцах, я полагаю?

Анна слегка смутилась.

– Конечно, формально все они подписали согласие. В обмен на сокращение сроков. Но, между нами… не все заключенные до конца понимают, на что соглашаются.

– Я так и думал, – кивнул Левин. – Не беспокойтесь, я не из комитета по этике. Меня интересуют результаты. Вы заметили какие-нибудь особенности в эмоциональных реакциях заключенных по сравнению с контрольной группой?

Анна оживилась, почувствовав профессиональный интерес:

– Это самое удивительное! У многих хронических преступников наблюдается аномально низкая активность в медиальной префронтальной коре при воздействии эмоциональных триггеров. Особенно связанных с эмпатией. Но при этом миндалина показывает гиперактивность при провокации агрессии. Словно эмоциональный маятник смещен в одну сторону.

– И вы пытаетесь его сбалансировать? – Левин наклонился вперед.

– Именно! – Анна понизила голос до шепота. – Целью проекта "Амур" является создание препарата, который бы усиливал активность в зонах мозга, отвечающих за эмпатию, привязанность, альтруизм, и одновременно снижал реактивность миндалины и других структур, связанных с агрессией. Представляете, какой это прорыв для пенитенциарной системы? Для общества в целом?

– Представляю, – медленно кивнул Левин. – Вопрос в том, останется ли человек человеком после такого… балансирования.

Анна нахмурилась:

– Что вы имеете в виду?

– Всего лишь философское размышление, – Левин пожал плечами. – Если мы химически подавим способность человека к гневу и агрессии, останутся ли его положительные эмоции подлинными? Или они станут лишь химической симуляцией, лишенной свободы выбора?

– Но разве все наши эмоции – не химические процессы в конечном счете? – возразила Анна. – Любовь – это всего лишь коктейль окситоцина, дофамина и серотонина. Разве имеет значение, возник он естественным путем или мы помогли ему появиться?

– Вопрос не в химии, а в свободе воли, – Левин посмотрел на нее с легкой грустью. – Истинная любовь включает в себя выбор – любить, несмотря на недостатки, прощать, жертвовать. Если мы отнимем у человека способность выбирать между любовью и ненавистью, оставим ли мы ему человечность?

Анна на мгновение задумалась, затем покачала головой:

– Но если человек генетически или из-за травматического опыта просто неспособен делать правильный выбор? Если его мозг буквально запрограммирован на насилие? Разве не гуманнее помочь ему?

– Возможно, – Левин допил чай. – Но где гарантия, что наше определение "правильного" выбора действительно правильное? И что мы сами не становимся диктаторами, навязывающими свою версию человечности?

Их разговор прервал внезапный шум. В дальнем углу столовой вскочил один из ученых, опрокинув стул:

– Это невозможно! Мы не можем ускорять тестирование только потому, что министерство требует результатов! Наука так не работает!

Напротив него сидела Морозова, её лицо оставалось невозмутимым:

– Доктор Карпов, давайте обсудим это не здесь, – её тихий голос каким-то образом перекрыл шум столовой. – Вы подписали те же соглашения, что и все мы. Проект имеет стратегическое значение.

– К черту стратегическое значение! – Карпов, невысокий человек с взъерошенной бородкой, покраснел от гнева. – Я видел результаты последних тестов. Препарат нестабилен! Мы не можем переходить к испытаниям на людях!

Два охранника, дежурившие у входа, напряглись и сделали шаг вперед. Морозова едва заметно покачала головой, останавливая их.

– Доктор Карпов, – её голос стал ледяным. – Мы продолжим этот разговор в моем кабинете. Сейчас.

Карпов секунду смотрел на нее, потом обвел взглядом притихшую столовую. Его плечи поникли.

– Как скажете, профессор.

Они вышли. Постепенно гул голосов возобновился, но стал тише, осторожнее.

– Такое часто происходит? – спросил Левин, наблюдая за дверью, в которую вышли Морозова и Карпов.

Анна поморщилась:

– Карпов… идеалист. Не понимает специфики проекта. У нас есть сроки, установленные сверху. Большие ожидания.

– Но если препарат действительно нестабилен?

– Все новые препараты проходят через стадию нестабильности, – пожала плечами Анна. – Мы работаем над этим. И потом, первая фаза испытаний будет проводиться на заключенных из особого блока – насильниках и убийцах с пожизненными сроками. Риск оправдан потенциальной пользой.

Левин внимательно посмотрел на нее:

– Вы действительно в это верите? Или просто повторяете официальную позицию?

Анна выдержала его взгляд:

– Я верю, что любой, даже самый рискованный шанс изменить человеческую природу к лучшему стоит того, чтобы его попробовать. А вы, доктор Левин? Во что верите вы?

Левин не успел ответить. В столовую вошел директор Стальнов и направился прямо к их столику.

– Доктор Левин, – он кивнул. – Доктор Соловьева. Прошу прощения за вторжение, но я подумал, что вам, возможно, будет интересно совершить небольшую экскурсию. Увидеть, так сказать, другую сторону нашего учреждения.

– Тюремный блок? – уточнил Левин.

– Именно, – кивнул Стальнов. – Утром у вас будет официальный брифинг, но, как говорится, лучше один раз увидеть. Особенно если вы собираетесь… менять этих людей.

Анна нахмурилась:

– Директор, я не уверена, что это хорошая идея в первый же день…

– Я с удовольствием посмотрю, – перебил ее Левин, вставая. – Если хотим лечить болезнь, надо видеть пациента. Не так ли, директор?

– Не мог бы сформулировать лучше, – сухо улыбнулся Стальнов.

Тюремный блок соединялся с научным крылом длинным подземным коридором. По пути Стальнов рассказывал об устройстве "Объекта-17":

– Комплекс построили еще в 80-е, изначально как секретную лабораторию биологического оружия. После распада Союза здесь был обычный лагерь. Но три года назад объект передали под юрисдикцию Министерства научного развития. Переоборудовали, модернизировали, завезли все эти ваши микроскопы и компьютеры. А заключенных оставили. Удобно, правда? И подопытный материал, и изоляция от любопытных глаз.

– Сколько заключенных содержится в комплексе? – спросил Левин, отмечая многочисленные камеры наблюдения на стенах коридора.

– Около тысячи. Но для вашего проекта выделен специальный блок "Е" – сто двадцать человек. Все – особо опасные рецидивисты с длительными сроками. Насильники, убийцы, каннибалы даже есть пара штук, – Стальнов говорил буднично, словно перечислял виды рыб в аквариуме.

– И все они… добровольцы? – осторожно спросил Левин.

Стальнов хрипло рассмеялся:

– А как вы думаете, доктор? Им предложили выбор: участвовать в эксперименте с возможностью сокращения срока или гнить в одиночке до конца дней. Какое уж тут добровольное согласие.

Они остановились перед массивной бронированной дверью с электронным замком. Стальнов приложил ладонь к сканеру и ввел код.

– Добро пожаловать в блок "Е", доктор Левин. Или, как мы его называем, "Эшафот". Сейчас время ужина, так что вы увидите всех наших… пациентов.

Дверь открылась с тяжелым металлическим лязгом. В лицо ударил запах – смесь дезинфекции, пота и какой-то глубинной, животной вони. Звуки тоже изменились – гул голосов, звон металла о металл, крики.

Они вышли на металлический балкон, опоясывающий огромное помещение. Внизу находилась столовая для заключенных – десятки длинных металлических столов, за которыми сидели люди в серой униформе. Охранники с дубинками и электрошокерами стояли вдоль стен.

– Наш маленький зверинец, – Стальнов облокотился на перила. – Смотрите внимательно, доктор. Видите того крупного лысого мужчину в центре? Игорь Черепанов, кличка "Череп". Бывший спецназовец. Убил четырех человек голыми руками. Два дня назад сломал челюсть заключенному за то, что тот сел на "его" место. А вон тот, худой, с козлиной бородкой – Михаил Вербицкий, "Поэт". Бывший профессор литературы. Промышлял мошенничеством, но попал сюда за убийство. Задушил свою студентку во время интимной связи. И теперь пишет ей стихи.

Левин наблюдал за людьми внизу с отстраненным научным интересом. Его натренированный глаз замечал детали: нервные тики, характерные движения, иерархические взаимодействия. Столовая напоминала ему загон с приматами, который он когда-то изучал для исследования социальной динамики.

Внезапно внизу вспыхнула потасовка. Двое заключенных повскакивали с мест, опрокидывая подносы. Один с криком бросился на другого, сбивая с ног.

– Эй, на местах! – крикнул охранник, активируя электрошокер.

Но было поздно. Драка уже перекинулась на соседние столы. Заключенные вскакивали, кто-то кричал, кто-то пытался спрятаться под столами. Охранники бросились разнимать дерущихся, размахивая дубинками.

– Вот они, ваши будущие пациенты, доктор Левин, – Стальнов спокойно наблюдал за происходящим хаосом. – Думаете, ваши химикаты смогут это исправить?

Левин не ответил, продолжая наблюдать. В центре схватки он заметил "Черепа" – тот методично, почти с хирургической точностью наносил удары противнику. И улыбался. Левин был достаточно опытным психологом, чтобы распознать эту улыбку – выражение чистого, незамутненного удовольствия.

"Связь между агрессией и удовольствием, – подумал он. – Активация системы вознаграждения при насилии. Дисбаланс дофаминовых рецепторов, возможно."

Наконец, охранники справились с беспорядками. Несколько заключенных лежали на полу, по крайней мере один – без сознания, с окровавленным лицом.

– Обычный вечер в блоке "Е", – прокомментировал Стальнов. – Хотите спуститься, познакомиться поближе?

– В другой раз, – ответил Левин. – Я видел достаточно.

Они молча вернулись в научное крыло. У двери своей комнаты Левин остановился:

– Спасибо за экскурсию, директор Стальнов. Она была… познавательной.

– Надеюсь на это, доктор, – кивнул Стальнов. – Я хотел, чтобы вы увидели, с чем имеете дело. Эти люди – не лабораторные крысы. Они опасны. И останутся опасными, что бы вы им ни вкололи.

– Возможно, – Левин поправил очки. – А возможно, вы недооцениваете силу нейрохимии.

– Возможно, – эхом отозвался Стальнов. – Спокойной ночи, доктор. Добро пожаловать на "Объект-17".

Левин долго не мог заснуть. Он сидел за столом, просматривая файлы, которые скопировал с сервера лаборатории – предварительные отчеты по проекту "Амур", результаты тестирования препарата на животных, психологические профили заключенных. Особенно его заинтересовали данные о побочных эффектах препарата. Доктор Карпов был прав – препарат был нестабилен. В некоторых случаях подопытные животные действительно демонстрировали повышенную социализацию и сниженную агрессию. Но в других… Левин нахмурился, изучая графики. После окончания действия препарата агрессивность не просто возвращалась, а усиливалась в разы.

"Эффект отдачи, – подумал он. – Как маятник, который, будучи отклоненным в одну сторону, с удвоенной силой летит в противоположную."

Он сделал несколько заметок в зашифрованном файле на своем ноутбуке, затем закрыл его и подошел к окну. За пуленепробиваемым стеклом простиралась ночная тайга – черная, бескрайняя. Где-то в темноте выл волк. Левин прислушался к этому древнему, первобытному звуку. Он вдруг осознал, как далеко находится от цивилизации, как надежно изолирован от внешнего мира. Идеальные условия для эксперимента. И идеальные условия для катастрофы, если что-то пойдет не так.

Глубоко за полночь, когда он наконец лег спать, из тюремного блока донеслись крики. Сначала один, полный ярости и боли, затем другие, превращаясь в какофонию человеческих голосов. Левин лежал, глядя в потолок, и думал о том, что происходит сейчас в блоке "Е". О том, какие демоны преследуют этих людей по ночам. И о том, сможет ли наука действительно изменить человеческую природу.

Или она просто создаст новых демонов, еще более страшных, чем прежние.

"Научный прогресс не отменяет человеческой природы," – подумал он, прежде чем провалиться в беспокойный сон. – "Он просто дает ей новые инструменты. Иногда для созидания. Иногда для разрушения. Мне предстоит выяснить, что мы создадим на "Объекте-17" – лекарство или оружие."

Глава 2: "Теория любви"

Конференц-зал "Объекта-17" напоминал операционную – те же стерильно-белые стены, яркий свет, создающий ощущение безвременья. За длинным овальным столом разместилось около двадцати человек. Научные сотрудники проекта "Амур" смотрели на Левина с выражениями, варьирующимися от скучающего безразличия до плохо скрываемого скептицизма. Профессор Морозова сидела во главе стола, безупречная в своем белом костюме, с неизменно собранными в пучок волосами. Рядом с ней Левин заметил министра науки Геннадия Аркадьевича Крылова – грузного мужчину с бледным лицом и цепким взглядом. Директор Стальнов стоял у дальней стены, скрестив руки на груди.

– Итак, коллеги, – Морозова встала, сложив ладони перед собой. – Сегодня мы приветствуем нового научного руководителя лаборатории нейрохимии, доктора Александра Левина. Его революционная работа в области химических основ человеческих эмоций стала краеугольным камнем нашего проекта. И сегодня доктор Левин представит нам свою теорию химической природы любви, на основе которой разрабатывается препарат "Амур". Прошу вас, доктор.

Левин поднялся без спешки. Он не имел привычки нервничать перед аудиторией – эмоции лишь отвлекали от чистоты научной мысли.

– Благодарю, профессор Морозова, – он поправил очки и включил проектор. На экране появилась сложная схема нейронных связей человеческого мозга. – Прежде чем говорить о любви, давайте определимся, что мы понимаем под этим термином.

Он нажал на пульт, и схема сменилась сканами мозга.

– Перед вами фМРТ человека, испытывающего состояние, которое культурно определяется как "любовь". Обратите внимание на активацию вентральной тегментальной области, прилежащего ядра, островка и орбитофронтальной коры. Те же зоны активируются при употреблении кокаина. В буквальном смысле, любовь – это наркотик, выработанный эволюцией для обеспечения репродуктивного успеха и социальной кооперации.

Он перелистнул слайд. Теперь на экране были изображены химические формулы.

– Окситоцин, дофамин, серотонин, норэпинефрин, вазопрессин. Пять ключевых нейромедиаторов, формирующих нейрохимический коктейль, который мы называем любовью. В моих исследованиях я обнаружил, что соотношение этих веществ имеет решающее значение. Небольшие изменения в их балансе приводят к кардинально разным эмоциональным состояниям.

Левин сделал паузу и посмотрел на аудиторию. Морозова слушала с легкой улыбкой. Анна Соловьева делала быстрые заметки, её лицо выражало искренний интерес. Министр Крылов выглядел нетерпеливым.

– При этом агрессия и ненависть, – продолжил Левин, – не являются противоположностью любви, как принято считать. С точки зрения нейрохимии, это скорее её искаженное отражение. Изменив баланс в системе, мы можем трансформировать одно в другое.

Он показал новую серию сканов.

– Вот мозг человека, испытывающего интенсивную ненависть к конкретному объекту. Обратите внимание, активированы те же зоны, что и при любви, но в ином паттерне. Моя гипотеза состоит в том, что путем химического вмешательства мы можем перенаправить этот паттерн, превратив ненависть в любовь. Или, точнее, в просоциальное эмпатическое состояние, близкое к тому, что мы называем любовью.

– И как именно работает ваш препарат? – спросил худощавый мужчина с козлиной бородкой. Левин узнал в нём доктора Карпова, того самого, что устроил сцену в столовой.

– Препарат LV-9 представляет собой коктейль из синтетических аналогов окситоцина и вазопрессина, с добавлением селективных модуляторов серотониновых и дофаминовых рецепторов, – Левин переключил слайд, демонстрируя сложную молекулярную структуру. – Ключевым компонентом является вещество, которое я назвал "эмпатолин" – пептид, избирательно стимулирующий зоны мозга, ответственные за эмпатию и просоциальное поведение, одновременно подавляя активность центров агрессии.

– И вы полагаете, что химическими средствами можно заставить человека любить? – Карпов не скрывал скептицизма. – Даже если этот человек – закоренелый преступник с психопатическими наклонностями?

– Я не использую термин "заставить", – холодно ответил Левин. – Речь идет о восстановлении нейрохимического баланса, нарушенного у многих преступников из-за генетических аномалий или детских травм. Мы не создаем искусственную эмоцию, а восстанавливаем способность к естественной эмпатии.

– Очень изящная формулировка, доктор Левин, – вмешался министр Крылов, постукивая пальцами по столу. – Но давайте говорить прямо. Нас интересует практический результат. Можно ли с помощью вашего препарата превратить агрессивных преступников в законопослушных граждан? И сколько времени займет разработка стабильной версии?

Левин посмотрел на министра. В его бесцветных глазах читался не научный интерес, а холодный прагматизм человека, привыкшего оценивать все с точки зрения полезности.

– При нынешнем темпе исследований, – медленно ответил Левин, – мы сможем начать испытания на людях через месяц. Что касается практического результата… наука не дает гарантий, господин министр. Мы можем только проверять гипотезы.

– У нас нет месяца, доктор Левин, – Крылов подался вперед. – Правительство ожидает первых результатов через две недели. Я лично докладываю президенту о проекте "Амур". Он проявляет… особый интерес к возможностям практического применения.

В конференц-зале повисла тишина. Левин чувствовал на себе взгляды коллег – одни полные надежды, другие – страха.

– Две недели, – наконец произнес он. – Этого достаточно для предварительных тестов на малой выборке. Но я не могу гарантировать стабильность препарата за столь короткий срок.

– Риск приемлемый, – Крылов небрежно махнул рукой. – В конце концов, речь идет о заключенных, совершивших тяжкие преступления. Даже если эксперимент окажется неудачным, общество ничего не потеряет.

В дальнем углу комнаты Стальнов едва заметно покачал головой.

– Еще вопросы к доктору Левину? – спросила Морозова.

Анна Соловьева подняла руку:

– Доктор Левин, вы упомянули, что любовь и ненависть нейрохимически связаны. Не опасаетесь ли вы, что искусственное подавление одного может привести к непредсказуемым изменениям в другом?

Умный вопрос, отметил про себя Левин. Анна явно обладала научной интуицией.

– Разумный вопрос, доктор Соловьева. Это именно то, что нас беспокоит в исследованиях на животных. При резком прекращении действия препарата наблюдается эффект отдачи – усиление агрессивных тенденций. Мы работаем над решением этой проблемы путем постепенного снижения дозировки.

– Но если речь идет о длительном приеме, – продолжила Анна, – не создаем ли мы химическую зависимость? И что произойдет, если препарат внезапно станет недоступен? Не получим ли мы популяцию людей с неконтролируемой агрессией?

Крылов нетерпеливо постучал по столу:

– Это все теоретические проблемы, которые можно решать по мере их возникновения. Главное – доказать эффективность концепции. А теперь, если позволите, у меня плотный график.

Совещание завершилось вскоре после ухода министра. Левин собирал свои материалы, когда к нему подошла Анна.

– Впечатляющая презентация, доктор Левин. Особенно учитывая давление.

– Спасибо, – он закрыл ноутбук. – У вас хорошая научная интуиция. Ваши вопросы были… точными.

– Я читала все ваши работы, – она слегка покраснела. – Особенно заинтересовала статья о химической основе горя. После того, как вы потеряли жену…

Левин замер. Его рука, державшая ноутбук, едва заметно напряглась.

– Это было давно, – отрезал он.

– Простите, я не хотела…

– Не стоит извиняться за любопытство, доктор Соловьева. Это естественное качество ученого. – Он поправил очки. – Да, моя теория частично основана на личном опыте. Когда Мария умерла, я наблюдал за изменениями в собственном мозге. Записывал симптомы. Анализировал кровь на уровень кортизола и других гормонов. Пытался понять механизм.

Он говорил сухо, будто речь шла о лабораторном эксперименте, а не о его жизни.

– И это помогло? – тихо спросила Анна.

– Помогло понять, что горе – это просто химическая реакция, – пожал плечами Левин. – Не более того. Как любовь. Как счастье. Все сводится к биохимии. Если принять этот факт, жизнь становится… проще.

Анна внимательно посмотрела на него:

– Но если все сводится к биохимии, зачем вообще что-то чувствовать? Зачем стремиться к счастью или любви, если это просто результат химических процессов в мозге?

– Именно, – впервые за все время Левин почти улыбнулся. – Вы задаете правильные вопросы, доктор Соловьева. Зачем чувствовать, если можно понимать? Наука позволяет нам подняться над эмоциями, увидеть механизм и, возможно… исправить его.

На мгновение их глаза встретились, и Анне показалось, что она увидела за стеклами очков не холодный расчет ученого, а глубокую, застарелую боль.

– В лаборатории через час, – Левин кивнул и направился к выходу. – У нас много работы и мало времени.

Лаборатория гудела как потревоженный улей. Известие о сжатых сроках всколыхнуло научную команду. Кто-то работал с удвоенным энтузиазмом, кто-то тихо возмущался, но все понимали серьезность ситуации.

Левин стоял у центрального стола, на котором были разложены результаты последних тестов. Рядом с ним Анна анализировала данные нейровизуализации.

– Смотрите, – она указала на серию сканов мозга лабораторных крыс. – После введения препарата активность в миндалине снижается на 60%, а в вентральном стриатуме повышается на 45%. Это согласуется с вашей теорией.

– Но есть проблема, – Левин показал на другую серию сканов. – После окончания действия препарата активность миндалины не просто возвращается к норме, а превышает исходный уровень почти вдвое. Вместе с выбросом адреналина и кортизола это создает коктейль ярости.

– Можем ли мы модифицировать формулу, чтобы сгладить этот эффект?

– Теоретически – да. Практически – сомневаюсь, что уложимся в две недели, – Левин потер переносицу под очками. – Нам нужно больше данных о долговременных эффектах. О влиянии на рецепторы. О потенциальной зависимости.

Их разговор прервал внезапный шум за дверью лаборатории. Громкие голоса, топот ног. Дверь распахнулась, и вошли Морозова и Стальнов в сопровождении четверых охранников, волокущих безвольное тело в серой тюремной робе.

– Что происходит? – резко спросил Левин.

– Ускоряем процесс, доктор Левин, – холодно ответила Морозова. – Перед вами заключенный номер 457, Игнат Колотов. Серийный убийца с ярко выраженными садистскими наклонностями. И наш первый подопытный.

Охранники бросили заключенного на металлический стол в центре лаборатории. Он был без сознания, но жив – Левин видел, как поднимается и опускается его грудь.

– Мы не готовы к испытаниям на людях, – возразил Левин. – Препарат нестабилен, побочные эффекты…

– Министр Крылов настаивает, – перебила его Морозова. – И я, признаться, согласна с ним. Теоретизировать можно бесконечно, доктор Левин. Но иногда наука требует смелых шагов.

Стальнов стоял у стены, его лицо было непроницаемым, но желваки на скулах выдавали напряжение.

– Он жив? – спросила Анна, подойдя к столу.

– Разумеется, – кивнула Морозова. – Просто под сильным седативным. Этот… экземпляр… слишком опасен в сознании. Три дня назад убил сокамерника заточкой из ложки.

Левин медленно подошел к столу. Заключенный 457 был крупным мужчиной с бритой головой, покрытой татуировками. На шее виднелась свежая рана – след от электрошокера.

– И что вы предлагаете? – спросил Левин. – Использовать его как подопытного кролика для нестабильной версии препарата?

– Именно, – кивнула Морозова. – Мы проведем базовые тесты, оценим его агрессивность, эмпатию, социальные реакции. Затем введем препарат и будем наблюдать. Если результат будет положительным, расширим эксперимент. Если нет… – она пожала плечами, – ничего страшного. Это всего лишь один заключенный.

– Всего лишь один человек, – тихо поправил ее Левин.

– Человек, который убил шестерых, – холодно парировала Морозова. – Его жизнь уже потеряна. Мы можем хотя бы извлечь из нее научную пользу.

Левин посмотрел на Стальнова:

– А вы что думаете, директор?

Стальнов медленно подошел к столу:

– Я видел, что делал этот… человек. И то, что осталось от его жертв. Если ваша химия может превратить таких, как он, в нормальных людей – это будет чудо. Если нет… – он посмотрел на безвольное тело на столе, – …туда ему и дорога.

Левин перевел взгляд на Анну. Она выглядела встревоженной, но решительной:

– Мы можем начать с минимальной дозы, – предложила она. – И тщательно мониторить его состояние. Любой признак нестабильности – и мы прерываем эксперимент.

Левин медленно кивнул:

– Хорошо. Но я настаиваю на полном протоколе безопасности. И ежечасном мониторинге. И никаких решений без моего одобрения.

– Разумеется, доктор Левин, – улыбнулась Морозова. – Вы научный руководитель. Это ваш эксперимент.

Но в ее глазах Левин увидел что-то, что заставило его усомниться в искренности этих слов.

Ночью Левину приснилась Мария.

Она стояла посреди заснеженного поля, такого же белого, как ее платье. Ветер трепал ее каштановые волосы. Она улыбалась и протягивала к нему руки.

– Саша, – шептала она, – что ты делаешь?

– Я пытаюсь понять, – отвечал он во сне. – Понять механизм.

– Механизм чего? – ее улыбка становилась печальной.

– Любви. Боли. Жизни. Всего.

– А зачем понимать то, что нужно чувствовать?

Он хотел ответить, но внезапно снег под ее ногами стал красным. Кровь проступала сквозь белизну, растекалась вокруг нее все шире, пока не превратилась в озеро.

– Нельзя остановить чувства, Саша, – Мария медленно погружалась в кровавое озеро. – Можно только направить их.

Он проснулся в холодном поту, с колотящимся сердцем. За окном занимался рассвет, окрашивая сибирскую тайгу в нежно-розовые тона.

Левин включил свой ноутбук и записал сон во всех подробностях. Отметил физиологические реакции: учащенное сердцебиение, повышенное потоотделение, ощущение тревоги. Поставил диагноз: посттравматический стресс, активированный текущим исследованием.

Затем он закрыл ноутбук и долго сидел, глядя на фотографию Марии. Она улыбалась с фотографии так же, как во сне – с легкой грустью, словно зная что-то, недоступное ему.

– Я не знаю, что я делаю, – тихо сказал он фотографии. – Но, надеюсь, это правильно.

Фотография молчала. За окном пели птицы, встречая новый день в сибирской тайге. Где-то в глубине "Объекта-17", в изолированной палате, лежал привязанный к кровати заключенный номер 457, ожидающий начала эксперимента, который мог изменить его навсегда. Или уничтожить.

Левин встал и направился в душ. Впереди был долгий день.

Глава 3: "Испытуемые"

– Так вот он какой, наш подопытный кролик, – доктор Карпов рассматривал заключенного номер 457 через стекло изолированной палаты. – Не самый приятный экземпляр.

Колотов, уже пришедший в себя, метался по палате, как зверь в клетке. Мышцы на его бритом черепе вздувались от напряжения, вены на шее пульсировали. Он бросался на стекло с нечленораздельными криками, потом отступал, чтобы снова атаковать невидимую преграду.

– Думаете, ваш препарат превратит это в добропорядочного гражданина? – Карпов скептически посмотрел на Левина.

– Не в гражданина, – поправил его Левин. – В человека, способного к эмпатии. Хотя бы временно.

– Хм, – Карпов почесал свою козлиную бородку. – Знаете, я скептически отношусь к проекту не потому, что не верю в силу науки. Напротив. Я боюсь, что она слишком сильна. Мы вмешиваемся в самую суть человеческого сознания, доктор Левин. Это как игра в Бога, только без его мудрости.

Левин промолчал, продолжая наблюдать за Колотовым. Заключенный теперь стоял неподвижно, уставившись в стекло. Казалось, он чувствовал их присутствие, хотя стекло было односторонним.

– Я убью вас всех, – отчетливо произнес Колотов, глядя прямо туда, где стоял Левин. – Каждого. Медленно. Как тех девочек.

Карпов невольно вздрогнул.

– Он не может нас видеть, – заверил его Левин. – Это просто угроза в пустоту. Свойственная таким, как он.

– А если ваш препарат сработает, и эта угроза превратится в признание в любви? – усмехнулся Карпов. – Будет ли это настоящим изменением или просто химической маской, скрывающей монстра?

Левин взглянул на коллегу с новым интересом:

– Вы задаете правильные вопросы, доктор Карпов. Именно это мы и должны выяснить.

В лабораторию вошли Морозова и Анна, за ними следовали несколько лаборантов с оборудованием.

– Все готово для первого эксперимента? – Морозова выглядела воодушевленной, в её глазах горел огонь научного предвкушения.

– Почти, – Левин указал на мониторы. – Мы установили датчики для отслеживания физиологических параметров. Анна подготовила тесты для оценки эмпатии и агрессивности.

– Отлично, – кивнула Морозова. – Но давайте не ограничиваться одним подопытным. Я отобрала еще девять заключенных для эксперимента. Они ждут в соседних палатах.

– Девять? – Левин нахмурился. – Но мы договорились начать с одного.

– Время поджимает, Александр, – Морозова слегка поморщилась. – Министр Крылов настаивает на быстрых результатах. И потом, разве не лучше иметь статистически значимую выборку?

Левин взглянул на Анну. Она едва заметно покачала головой, выражая несогласие.

– Хорошо, – наконец сказал он. – Но мы начнем с Колотова. И только если первый опыт будет успешным, перейдем к остальным.

– Разумеется, – Морозова улыбнулась. – Кто хочет провести первичное интервью? Нам нужна базовая оценка его психического состояния перед введением препарата.

– Я проведу, – вызвался Левин. – Анна, подготовьте, пожалуйста, оборудование для нейровизуализации. Хочу видеть его мозг в режиме реального времени во время интервью.

Через десять минут Левин сидел напротив Колотова в специальной комнате для допросов. Заключенный был прикован к стулу, на его голове красовалась шапочка с электродами для ЭЭГ. Два охранника стояли у дверей, держа наготове электрошокеры.

– Доброе утро, господин Колотов, – начал Левин. – Меня зовут доктор Левин. Я здесь, чтобы задать вам несколько вопросов.

Колотов смотрел на него с нескрываемой ненавистью:

– Пошел ты, очкарик. И твои вопросы тоже.

– Понимаю ваше раздражение, – спокойно продолжил Левин, делая пометки в планшете. – Но я здесь не для того, чтобы судить вас. Я ученый. Меня интересуют факты. Например, что вы чувствуете, когда думаете о своих преступлениях?

Колотов усмехнулся, обнажив желтые зубы:

– А что я должен чувствовать? Скуку. Сначала весело, потом скучно. Всегда так.

Левин взглянул на монитор, отображавший активность мозга Колотова. При упоминании преступлений центры удовольствия действительно показали кратковременную активацию.

– А вы когда-нибудь чувствовали сожаление? Раскаяние?

– А это еще что за хрень? – Колотов расхохотался. – Слушай, доктор, я никого не боюсь и ни о чем не жалею. Жизнь – дерьмо, люди – дерьмо. Я просто делал, что хотел. И буду делать, если выберусь отсюда.

На мониторе – спокойная активность мозга. Никакого эмоционального отклика при разговоре о жертвах. Классический случай психопатии.

– Что вы чувствуете к другим людям? Способны ли вы представить, что они испытывают боль, страх, радость?

Колотов наклонился вперед, насколько позволяли оковы:

– Знаешь, что я сейчас представляю? Как вырываю твои глаза из орбит и заставляю смотреть, как разрезаю твое тело на куски. Вот это я могу представить очень хорошо.

Левин сделал еще одну пометку. На мониторе – активация областей, связанных с агрессией и предвкушением.

– Интересно, – он продолжал говорить спокойно, как будто обсуждал погоду. – А теперь попробуйте представить что-то приятное. Что-то, что делает вас счастливым.

Колотов задумался:

– Секс. Хорошая доза. Власть над кем-то слабым. – Он снова усмехнулся. – Не то, что хотел услышать, а, доктор?

– Я не жду определенных ответов, господин Колотов. Я просто собираю информацию. – Левин сделал паузу. – Был ли в вашей жизни человек, к которому вы испытывали привязанность? Кого-то, кого вы, возможно, любили?

На секунду в глазах Колотова мелькнуло что-то похожее на чувство. На мониторе зафиксировался всплеск активности в вентральном стриатуме.

– Мать, – неожиданно тихо ответил он. – Она была… нормальной.

– Расскажите о ней, – мягко предложил Левин.

– Нечего рассказывать. Умерла, когда мне было девять. Отец пил и бил нас обоих. После ее смерти переключился на меня. В двенадцать я сбежал. В пятнадцать сел в первый раз. За всю жизнь на свободе был в общей сложности лет пять, наверное.

Левин сделал еще несколько пометок. Классический случай – травматическое детство, ранняя потеря объекта привязанности, насилие, отсутствие стабильных социальных связей.

– Спасибо за честные ответы, господин Колотов. У меня есть предложение. Мы разработали препарат, который может помочь вам… почувствовать иначе.

– В смысле – наркотик? – оживился Колотов.

– Не совсем. Это нейромодулятор, который влияет на эмоциональную сферу. Он может помочь вам испытывать больше позитивных эмоций, меньше гнева и тревоги.

– И нахрена мне это?

– В обмен на ваше участие в эксперименте вам сократят срок. И если препарат подействует, как мы надеемся, вы сможете испытать то, чего, возможно, никогда не испытывали – подлинное спокойствие. Без гнева, который постоянно вас преследует.

Колотов смотрел на него подозрительно:

– А побочные эффекты?

– Возможна сонливость, головокружение, временная дезориентация, – Левин намеренно не упомянул об эффекте отдачи, наблюдавшемся у лабораторных животных. – Ничего серьезного.

– Ладно, колите свою хрень, – пожал плечами Колотов. – Хуже не будет.

Левин кивнул и встал:

– Мы начнем завтра. А пока вас вернут в палату.

Когда Колотова увели, Левин вернулся в лабораторию, где его ждала команда.

– Идеальный кандидат, – сказала Морозова, просматривая записи интервью. – Ярко выраженная психопатия, минимальная эмпатия, высокий уровень агрессии. Если препарат подействует на него, это будет впечатляющим доказательством.

– Или доказательством того, что мы можем химически подавить личность человека, – заметил Карпов.

– Это не личность, – возразила Морозова. – Это болезнь. И мы лечим ее.

Левин молча изучал результаты ЭЭГ. Его внимание привлек тот момент, когда Колотов говорил о матери. Короткий, но отчетливый всплеск активности в центрах, связанных с привязанностью. Значит, способность к эмоциональной связи не полностью атрофирована. Возможно, препарат действительно сможет ее усилить.

– Теперь давайте познакомимся с остальными кандидатами, – предложила Морозова. – У нас очень разнообразная выборка. От маньяков до террористов.

Следующие несколько часов команда провела, интервьюируя остальных девять заключенных, отобранных для эксперимента. Все они были мужчинами в возрасте от 25 до 50 лет, осужденными за тяжкие насильственные преступления.

Последним в списке значился заключенный номер 729, Игорь Черепанов, по кличке "Череп" – тот самый крупный лысый мужчина, которого Левин видел в столовой. Бывший спецназовец, осужденный за убийство четырех человек.

В отличие от буйного Колотова, "Череп" держался подчеркнуто спокойно. Он сидел неподвижно, отвечал на вопросы коротко и по существу. Но в его глазах Левин видел тот же холодный расчет хищника, оценивающего потенциальную жертву.

– Почему вы согласились участвовать в эксперименте? – спросил Левин.

– А какие у меня варианты? – пожал плечами "Череп". – Пожизненное в одиночке или шанс на сокращение срока. Я практичный человек, доктор. Всегда выбираю оптимальный вариант.

– Даже если это означает, что мы изменим вашу личность?

"Череп" усмехнулся:

– Моя личность – это результат того, что я видел и делал. Вы не сможете это стереть, даже если химически заставите меня раздавать цветы и петь гимны.

На ЭЭГ – стабильная, контролируемая активность. Минимальные эмоциональные всплески. Высокая активность в префронтальной коре, указывающая на постоянный самоконтроль.

– Интересно, – сказала Анна, когда "Черепа" увели. – Он не классический психопат. Скорее, социопат высокого функционирования. Полная осознанность своих действий, но отсутствие эмоциональной привязки к ним.

– Да, – согласился Левин. – И самое опасное, что он полностью осознает, что с ним происходит. В отличие от Колотова, который действует инстинктивно, "Череп" всегда знает, что делает. И выбирает это сознательно.

– Что ж, тем интереснее будет наблюдать, как препарат повлияет на него, – Морозова сделала пометку в своем планшете. – Я думаю, мы должны начать с него, а не с Колотова.

Левин нахмурился:

– Почему? Мы уже подготовили все для Колотова.

– Именно потому, что "Череп" представляет собой другой тип. Более осознанный, контролирующий. Если препарат подействует на него, это будет более убедительным доказательством эффективности.

Левин посмотрел на Анну. Она слегка покачала головой, безмолвно выражая несогласие.

– Я предлагаю компромисс, – сказал Левин. – Мы начнем с обоих. Колотов и "Череп" получат первые дозы одновременно. Это даст нам возможность сравнить реакцию разных психотипов.

Морозова задумалась, потом кивнула:

– Хорошо. Я согласна. Завтра в 9:00 начинаем.

Когда все разошлись, Левин задержался в лаборатории, просматривая материалы интервью. Среди заключенных был один, который привлек его внимание не агрессией, а необычной проницательностью. Михаил Вербицкий, заключенный номер 451, по кличке "Поэт" – бывший профессор литературы, осужденный за мошенничество и убийство.

В отличие от других заключенных, "Поэт" говорил изысканно, используя сложные метафоры и литературные аллюзии. Когда Левин спросил его о преступлении, он ответил цитатой из Достоевского: "Любой человек при определенных обстоятельствах может переступить черту. Вопрос в том, найдет ли он дорогу обратно."

Левин решил еще раз поговорить с ним. Он нашел "Поэта" в изолированной палате, где тот читал потрепанный том Борхеса.

– А, доктор Левин, – "Поэт" отложил книгу. – Решили продолжить наш разговор?

– Да, – Левин сел напротив. – Меня интересует ваше мнение об эксперименте. Вы единственный из подопытных, кто, кажется, полностью понимает, что мы пытаемся сделать.

"Поэт" улыбнулся, обнажив идеально ровные зубы:

– Вы пытаетесь переписать сценарий человеческой трагедии, доктор. Превратить "Макбета" в "Сон в летнюю ночь". Но помните, что даже в комедии Шекспира есть место для чар и манипуляций, которые приводят к хаосу.

– Вы не боитесь последствий?

– Боюсь? – "Поэт" задумчиво потер подбородок. – Нет. Скорее, мне любопытно. Что будет, если мое "я", мое сознание, останется прежним, а эмоциональная карта радикально изменится? Буду ли я все еще собой? Или стану химической пародией на человечность?

– А вы считаете себя человечным? – спросил Левин. – После того, что сделали?

"Поэт" наклонился вперед:

– Мое преступление было актом страсти, доктор. Страшной, искаженной, но все же страсти. Разве не в этом суть человечности? В способности чувствовать так сильно, что это меняет нас и мир вокруг?

– А что, если мы дадим вам способность чувствовать иначе? Любить вместо ненависти?

– Тогда я стану персонажем другой пьесы, – пожал плечами "Поэт". – Вопрос в том, будет ли эта пьеса моей собственной или вашей?

Левин сделал пометку в планшете:

– Вы верите, что способны на настоящую любовь? На эмпатию?

– Я убил женщину, которую любил, доктор, – тихо ответил "Поэт". – Потому что не мог вынести мысль, что она полюбит другого. Это была извращенная, эгоистичная любовь. Но разве любовь часто бывает другой? – Он помолчал. – Знаете, я веду дневник. С момента прибытия сюда. Записываю свои наблюдения, мысли. Это помогает… сохранять рассудок.

– Можно взглянуть?

"Поэт" покачал головой:

– Пока нет. Но когда эксперимент начнется, и если ваш препарат подействует на меня… я дам вам прочитать его. Это будет интересное сравнение – мысли до и после "химической любви". Маленький эксперимент внутри большого.

Левин кивнул:

– Я ценю вашу откровенность. И ваш аналитический подход.

– Не льстите себе, доктор, – усмехнулся "Поэт". – Я говорю с вами откровенно не из уважения к науке. Просто в этом месте так мало стоящих собеседников.

Когда Левин уже собирался уходить, "Поэт" окликнул его:

– Доктор Левин! Вы ведь понимаете, что этот эксперимент изменит не только нас, но и вас? Наблюдатель всегда становится частью эксперимента.

Левин остановился в дверях:

– Что вы имеете в виду?

– Вы нырнете в глубины человеческой природы, доктор. И то, что вы там найдете, может вас ужаснуть. Или преобразить. – "Поэт" улыбнулся. – В любом случае, я с нетерпением жду нашей следующей беседы. Возможно, к тому времени я буду безумно влюблен в весь мир. Представляете, какая ирония?

Вернувшись в свою комнату поздно вечером, Левин открыл ноутбук и начал вести собственный тайный дневник эксперимента. Он записал все свои наблюдения, опасения, гипотезы. Последняя запись гласила:

"Завтра мы пересечем черту, отделяющую теорию от практики. Мы буквально изменим химию человеческих эмоций. Я должен оставаться объективным наблюдателем, но слова "Поэта" не выходят из головы. Наблюдатель всегда становится частью эксперимента. Я знаю это как ученый. Но готов ли я к последствиям как человек?"

Он закрыл ноутбук и посмотрел на фотографию Марии. В ее глазах ему почудилась тревога.

– Я делаю то, что должен, – сказал он фотографии. – То, что может изменить мир к лучшему.

Но почему-то эти слова прозвучали неубедительно даже для него самого.

Глава 4: "Препарат LV-9"

Лаборатория напоминала операционную перед сложной хирургической процедурой. Блестящие инструменты, мониторы с мерцающими графиками, ученые в белых халатах, сосредоточенно выполняющие последние приготовления. В центре этого организованного хаоса стоял Левин, наблюдая за процессом финализации формулы препарата LV-9.

– Анализ стабильности завершен, – доложила Анна, поднимая взгляд от микроскопа. – Молекулярная структура сохраняется при комнатной температуре в течение 24 часов. После этого начинается деградация боковых цепей.

– Период полураспада в организме? – спросил Левин.

– По данным тестов на животных – от 8 до 12 часов. Но это приблизительно. Человеческий метаболизм может отличаться.

Левин кивнул, делая пометки в планшете:

– Значит, нам нужно будет вводить новую дозу каждые 12 часов для поддержания эффекта. А на изучение отсроченных последствий у нас будет максимум 24 часа после последней инъекции.

– Не слишком большое окно, – заметил Карпов, проверяя результаты хроматографии.

– Мы работаем с тем, что есть, – отрезала Морозова, входя в лабораторию. – Министр Крылов будет здесь через два часа. Он хочет лично присутствовать при введении первой дозы.

Левин нахмурился:

– Мы не готовы к такому давлению. Это научный эксперимент, а не шоу.

– Это национальный проект стратегической важности, доктор Левин, – холодно возразила Морозова. – Министерство вложило миллиарды в "Объект-17" и вашу работу. Они имеют право видеть, куда идут деньги.

– Наука не работает по расписанию политиков, – вмешался Карпов. – Мы все еще видим тревожные результаты в тестах на грызунах. После окончания действия препарата…

– Доктор Карпов, – перебила его Морозова, – мы уже обсуждали это. Эффект отдачи у грызунов не означает, что то же самое произойдет у людей. Человеческий мозг значительно сложнее.

– Именно поэтому мы должны быть особенно осторожны, – настаивал Карпов. – Кто знает, какие долгосрочные последствия…

– Достаточно, – голос Морозовой стал ледяным. – Решение принято. Эксперимент начинается сегодня.

Она повернулась к Левину:

– Александр Сергеевич, я понимаю ваши опасения. Но подумайте о потенциальной пользе. Если LV-9 сработает, мы сможем преобразить не только пенитенциарную систему, но и общество в целом. Представьте мир, где агрессия химически контролируется, где каждый способен к эмпатии и сотрудничеству.

– Звучит как антиутопия, а не утопия, – пробормотал Карпов, но достаточно тихо, чтобы Морозова не услышала.

Левин медленно кивнул:

– Я понимаю потенциальную пользу. Но также осознаю потенциальные риски. Мы должны действовать методично, следовать протоколу.

– Разумеется, – улыбнулась Морозова. – Протокол утвержден. Мы начинаем с двух субъектов – Колотова и Черепанова. Базовая доза, постоянный мониторинг. При первых признаках нестабильности эксперимент прерывается. Все четко и по науке.

Левин повернулся к Анне:

– Подготовьте две дозы LV-9. По 5 миллилитров. И полный набор для экстренной нейтрализации, если что-то пойдет не так.

Анна кивнула и направилась к стерильному боксу, где хранился препарат.

Карпов тихо подошел к Левину:

– Вы действительно верите, что это сработает?

– Верю ли я? – Левин задумчиво поправил очки. – Наука не о вере, доктор Карпов. Она о проверяемых гипотезах. Моя гипотеза состоит в том, что управляемое воздействие на нейрохимию может изменить эмоциональные реакции. Сейчас мы это проверим.

– А если вы неправы?

Левин посмотрел на коллегу:

– Тогда мы получим другой результат. И тоже чему-то научимся.

Игорь "Череп" Черепанов сидел неподвижно, наблюдая, как лаборанты устанавливают оборудование для мониторинга. Его мощные руки были зафиксированы в специальных держателях кресла, но все равно производили впечатление сдерживаемой силы. В отличие от буйного Колотова, который кричал и сопротивлялся в соседней комнате, "Череп" сохранял пугающее спокойствие.

– Нервничаете, доктор? – спросил он, когда Левин вошел в комнату для проверки подготовки.

– С чего вы взяли? – Левин проверил капельницу, через которую будет вводиться препарат.

– У вас дергается левый глаз. Микромимика. Я обучен замечать такие вещи. Полезный навык в спецназе. И в тюрьме.

Левин удивился точности наблюдения. Он действительно испытывал напряжение, но думал, что хорошо его скрывает.

– В такие моменты испытывать определенное волнение нормально, – признал он. – Мы стоим на пороге важного научного эксперимента.

– Или катастрофы, – спокойно заметил "Череп". – Мне интересно, что вы хотите увидеть. Действительно ли вы жаждете превратить таких, как я, в безобидных овечек? Или вам просто любопытно, что произойдет?

Левин внимательно посмотрел на заключенного:

– А что вы сами ожидаете почувствовать?

– Ничего, – пожал плечами "Череп", насколько позволяли фиксаторы. – Я давно не чувствую… многого. Убийство людей делает это с вами. После определенного числа все становится просто… процедурой.

– И это вас не тревожит?

– Тревожит? – "Череп" усмехнулся. – Нет, доктор. Это освобождает. От условностей. От морали. От иллюзий. Вы когда-нибудь убивали, доктор Левин?

– Нет, – ответил Левин, проверяя датчики ЭЭГ.

– Тогда вы не поймете. Это момент абсолютной ясности. Момент, когда вы видите, что за всеми нашими культурными наслоениями скрывается простая истина – мы всего лишь мясо и химия. – "Череп" смотрел прямо в глаза Левину. – Возможно, именно поэтому ваш эксперимент интересен. Вы хотите доказать, что даже самое темное в человеке можно контролировать химией. Что всё – лишь набор формул и реакций.

– Возможно, вы правы, – согласился Левин. – Но есть и другая перспектива. Если человеческие эмоции – это действительно "просто химия", то, изменив химию, мы можем изменить и человека. Вернуть способность чувствовать то, что было утрачено.

– Или заставить чувствовать то, что никогда не было испытано, – заметил "Череп". – Что если я никогда не был способен на настоящую эмпатию? Что если это не мой "естественный" химический баланс? Тогда вы не "возвращаете" меня к норме, а создаете искусственную версию меня.

Этот разговор удивил Левина. "Череп" проявлял глубину мышления, нехарактерную для большинства преступников. Это делало его еще более интересным объектом для исследования.

– Время покажет, – сказал Левин, заканчивая проверку. – Через час мы введем первую дозу. Препарат начнет действовать примерно через 20 минут. Если вы почувствуете что-то необычное – дискомфорт, галлюцинации, любые странные ощущения – немедленно сообщите.

– А если я почувствую внезапный прилив любви к человечеству? – с сарказмом спросил "Череп". – Это считается странным ощущением?

– Это считается целью эксперимента, – ответил Левин, направляясь к выходу.

– Доктор, – окликнул его "Череп", когда Левин был уже у двери. – Один последний вопрос. Когда действие вашего препарата закончится, что останется? Кем я буду тогда?

Левин остановился:

– Этого мы пока не знаем. Но будем внимательно наблюдать.

– Вот этого я и боюсь, – впервые в голосе "Черепа" послышалось нечто похожее на эмоцию. – Что вы создадите монстра хуже того, что уже существует.

– Препарат готов, – Анна протянула Левину две пробирки с прозрачной жидкостью слегка голубоватого оттенка. – LV-9 в окончательной формулировке. Контрольные тесты показывают стабильность и ожидаемую биоактивность.

Левин внимательно осмотрел пробирки:

– Выглядит совершенно обычно. Трудно поверить, что эта жидкость может изменить саму суть человеческой личности.

– Разве не в этом красота науки? – улыбнулась Анна. – Невидимые молекулы, изменяющие видимый мир.

В лабораторию вошла Морозова в сопровождении министра Крылова и нескольких человек в строгих костюмах.

– А, препарат готов, – Морозова довольно кивнула. – Познакомьтесь, Александр Сергеевич, это министр науки Геннадий Аркадьевич Крылов. Он лично курирует наш проект.

Крылов, грузный мужчина с бледным лицом и маленькими цепкими глазами, протянул руку:

– Рад наконец познакомиться лично, доктор Левин. Ваша репутация опережает вас. Особенно впечатляет ваша работа по картографии эмоций. Правительство очень заинтересовано в практическом применении ваших открытий.

– Для улучшения пенитенциарной системы? – уточнил Левин, пожимая холодную и влажную руку министра.

– Для улучшения общества в целом, – уклончиво ответил Крылов. – Представьте мир, где агрессия и антисоциальное поведение контролируются не грубой силой закона, а тонкими химическими воздействиями. Мир без преступлений, без терроризма, без социальных конфликтов.

– Звучит как утопия, – заметил Левин. – Или антиутопия – зависит от перспективы.

– Перспектива определяется тем, кто устанавливает правила, доктор, – улыбнулся Крылов. – Но давайте не будем отвлекаться на философию. Я здесь, чтобы увидеть научный прорыв в действии. Испытуемые готовы?

– Да, – кивнула Морозова. – Все системы мониторинга активированы, базовые показатели зафиксированы. Мы можем начинать.

– Отлично, – Крылов потер руки. – Кто будет иметь честь ввести первую дозу?

– Я проведу процедуру, – твердо сказал Левин, забирая пробирки у Анны. – Как автор формулы и научный руководитель проекта.

– Как пожелаете, – Крылов сделал приглашающий жест. – Давайте приступим к формированию лучшего будущего.

Они направились в специальное помещение с большим экраном, разделенным на две части. На каждой половине транслировалось изображение из камер подопытных – Колотова и "Черепа". Оба были подключены к системам мониторинга, оба ждали начала эксперимента – один агрессивно дергаясь в фиксаторах, другой сохраняя каменное спокойствие.

– Доктор Левин проведет процедуру лично, – объявила Морозова команде из десяти ученых, собравшихся в комнате наблюдения. – Доктор Соловьева будет контролировать физиологические параметры. Доктор Карпов – нейроактивность. Остальные – фиксируйте все изменения согласно протоколу.

Левин надел стерильный халат, перчатки и маску. Анна помогла ему подготовиться.

– Удачи, – тихо сказала она, когда застегивала его халат. – И будьте осторожны.

– Со мной или с препаратом? – спросил Левин.

– С обоими, – она слегка улыбнулась. – Что бы ни произошло, это изменит все.

Левин кивнул и направился к двери, ведущей в коридор между камерами подопытных. Он решил начать с "Черепа" – более сложного и интересного с научной точки зрения субъекта.

Войдя в камеру, он сразу почувствовал на себе изучающий взгляд заключенного.

– Время пришло, доктор? – спросил "Череп" с легкой усмешкой.

– Да, – Левин подошел к капельнице, уже подключенной к вене заключенного. – Сейчас вы почувствуете легкое жжение в месте введения. Это нормально. Первые эффекты должны проявиться через 15-20 минут. Они могут быть субъективно неприятными – дезориентация, головокружение, изменения в восприятии. Не паникуйте, это временно.

– Я не из паникующих, доктор, – "Череп" следил за каждым движением Левина. – Вы нервничаете больше меня.

Левин не ответил. Он медленно ввел содержимое пробирки в капельницу и наблюдал, как голубоватая жидкость потекла по трубке к вене заключенного.

– Введение завершено, – сказал он в микрофон, прикрепленный к воротнику. – Отметка времени – 10:42. Начинаем отсчет.

Он посмотрел на "Черепа":

– Как вы себя чувствуете?

– Пока никак, – пожал плечами заключенный. – Но я чувствую, как эта штука входит в мою кровь. Холодная.

Левин сделал пометку в планшете и вышел из камеры. В коридоре его ждал охранник, который сопроводил его к камере Колотова.

Здесь процедура прошла сложнее. Колотов сопротивлялся, выкрикивал угрозы и ругательства. Левину пришлось ждать, пока охранники зафиксируют его полностью.

– Я тебя найду, очкарик, – шипел Колотов, когда Левин вводил препарат в капельницу. – Я найду тебя и твою семью, и я вас всех…

Он не закончил фразу. Вдруг его глаза расширились, и он замер.

– Что… что это? – пробормотал он. – Я чувствую… странно.

Левин взглянул на часы. Прошло всего три минуты с момента введения. Слишком рано для эффектов.

– Что именно вы чувствуете? – спросил он, приготовив шприц с блокатором, на случай неожиданной реакции.

– Тепло. Тепло разливается по телу, – Колотов говорил уже другим, более мягким голосом. Его глаза были широко открыты, он смотрел куда-то мимо Левина. – И свет. Я вижу свет, которого раньше не замечал.

Левин проверил показания мониторов. Пульс Колотова ускорился, но оставался в пределах нормы. Давление слегка повысилось. ЭЭГ показывала усиление активности в вентральной тегментальной области и прилежащем ядре – центрах удовольствия и вознаграждения.

– Это слишком быстро, – сказал Левин в микрофон. – Препарат не мог начать действовать так скоро. Возможно, эффект плацебо или…

– Я все вижу по-другому, – продолжал Колотов, его голос становился все более изумленным. – Цвета ярче. И я чувствую… я не знаю, что я чувствую. Это… приятно?

Левин записал все наблюдения и вышел из камеры, направляясь в комнату наблюдения.

– Что происходит? – спросил он, как только вошел. – Реакция Колотова наступила слишком быстро для фармакологического эффекта.

– Взгляните на ЭЭГ, – Карпов указал на монитор. – Активация норадренергической системы, выброс эндорфинов. Похоже на эйфорию. Но вы правы, это не может быть прямым действием препарата. Скорее психологическая реакция на саму процедуру.

– А "Череп"? – Левин посмотрел на другой монитор.

– Никаких изменений, – ответила Анна. – Все показатели стабильны. Он сидит неподвижно и, кажется, медитирует.

– Как и ожидалось, разные субъекты – разные реакции, – кивнула Морозова. – Этот эксперимент уже дает нам ценные данные о психотипах.

Министр Крылов наблюдал за происходящим с жадным интересом:

– Когда мы увидим полное действие препарата?

– По нашим расчетам, в течение следующих 15-20 минут, – ответил Левин. – Но сейчас я бы хотел вернуться к "Черепу". Что-то в его реакции… или отсутствии реакции… меня беспокоит.

Он вернулся в камеру "Черепа". Заключенный сидел в той же позе, глаза закрыты, дыхание глубокое и ровное.

– Черепанов? – позвал Левин. – Как вы себя чувствуете?

"Череп" медленно открыл глаза. Левин невольно отступил. В глазах заключенного было что-то новое – странная ясность, почти светящаяся.

– Я чувствую… всё, – тихо произнес "Череп". – Всё, чего не чувствовал годами.

Его голос изменился. Исчезли жесткие интонации, появилась мягкость, почти музыкальность.

– Что конкретно вы чувствуете? – спросил Левин, лихорадочно записывая наблюдения.

"Череп" смотрел на него с выражением, которое можно было бы назвать благоговением:

– Я чувствую связь, доктор. Связь со всем. С вами. С этой комнатой. С миром за её пределами. Как будто всю жизнь я смотрел через мутное стекло, а теперь оно стало прозрачным.

Левин проверил мониторы. ЭЭГ показывала резкое увеличение активности в зонах, связанных с эмпатией и просоциальным поведением. Уровень кортизола снизился, уровень окситоцина повысился. Все точно соответствовало теоретическим прогнозам.

– Невероятно, – пробормотал он. – Реакция полностью соответствует модели.

– Можно мне воды? – попросил "Череп", и в его голосе не было ни намека на требование, только вежливая просьба. – У меня сухость во рту.

Левин поднес к его губам стакан с водой через соломинку.

– Спасибо, – искренне сказал "Череп" после нескольких глотков. – Вы очень добры. Я… я хотел бы извиниться за свое поведение раньше. Я был… не в себе. Не я настоящий.

– А кто настоящий вы? – спросил Левин, пораженный трансформацией.

"Череп" задумался:

– Я не уверен. Но точно не тот человек, который убивал и причинял боль. Тот человек был потерян… замерз внутри. Сейчас я чувствую тепло, доктор. Впервые за многие годы.

В глазах заключенного блеснули слезы. Левин был потрясен. По всем данным, "Череп" был высокофункциональным социопатом, неспособным к эмоциональной эмпатии. А теперь он плакал, говоря о "тепле".

Левин поспешил вернуться в комнату наблюдения.

– Это работает, – объявил он, как только вошел. – "Череп" демонстрирует все признаки повышенной эмпатии и эмоционального пробуждения. Его нейрохимический профиль точно соответствует модели "просоциального состояния".

– А Колотов буквально преобразился, – добавила Анна, указывая на монитор.

На экране Колотов, недавно бившийся в фиксаторах и изрыгавший угрозы, теперь спокойно беседовал с лаборантом, проверявшим его показатели. Он улыбался и, казалось, шутил.

– Фантастика, – министр Крылов расплылся в широкой улыбке. – Президент будет в восторге. Это открывает совершенно новые перспективы контро… я хотел сказать, реабилитации.

– Давайте не будем спешить с выводами, – предостерег Левин. – Это только начало эксперимента. Нам нужно отследить длительность эффекта, стабильность изменений, возможные побочные явления.

– Разумеется, разумеется, – Крылов похлопал его по плечу. – Но первый шаг сделан, и весьма успешно, не так ли?

Морозова просматривала данные на мониторах:

– Я предлагаю расширить эксперимент. У нас есть еще восемь подготовленных субъектов. Давайте введем им препарат и увеличим объем данных.

– Это преждевременно, – возразил Левин. – Мы должны сначала убедиться в стабильности эффекта у первых двух.

– Но мы теряем время, – настаивала Морозова. – Представьте, какой объем данных мы получим, если все десять субъектов будут одновременно под воздействием препарата.

– И какой хаос мы получим, если что-то пойдет не так, – тихо добавил Карпов.

Министр Крылов задумался:

– Давайте найдем компромисс. Расширим эксперимент до пяти субъектов. Это даст больше данных, но сохранит контроль над ситуацией. Что скажете, доктор Левин?

Левин колебался. С научной точки зрения, большая выборка действительно давала более надежные результаты. Но интуиция ученого говорила ему о необходимости осторожности.

– Согласен на пять, – наконец сказал он. – Но только после того, как мы проследим реакцию первых двух в течение минимум двух часов. И только если не будет никаких тревожных сигналов.

– Разумно, – кивнул Крылов. – Тогда я вернусь через два часа, чтобы увидеть расширение эксперимента. А пока, позвольте поздравить вас, доктор Левин. Ваш препарат может изменить мир.

После ухода министра и Морозовой Левин обратился к команде:

– Я хочу, чтобы вы следили за малейшими изменениями. Любое отклонение от нормы – немедленно докладывать мне. Особенно следите за знаками отсроченной реакции – тремор, дезориентация, резкие перепады настроения.

– Что вас беспокоит, Александр? – тихо спросила Анна, когда остальные разошлись по своим постам. – Препарат работает идеально.

– Слишком идеально, – Левин задумчиво смотрел на экраны. – В науке все редко бывает так гладко. Особенно когда речь идет о вмешательстве в сложнейшую систему человеческого мозга.

– Может быть, вы недооцениваете собственное открытие? – улыбнулась Анна. – Иногда научный прорыв действительно случается.

– Может быть, – Левин не выглядел убежденным. – Или это затишье перед бурей.

Два часа спустя эффект препарата только усилился. "Череп" и Колотов демонстрировали все признаки глубокой трансформации. Оба просили развязать их, обещая полное сотрудничество. Оба выражали глубокое раскаяние за прошлые преступления. Оба проявляли искреннюю благодарность к ученым.

Тесты подтверждали изменения. Уровень эмпатии, измеренный по стандартным психологическим шкалам, вырос в разы. Агрессивные реакции на провокационные стимулы снизились почти до нуля. Нейровизуализация показывала стабильно высокую активность в центрах, связанных с просоциальным поведением.

– Поразительно, – Морозова не скрывала удовлетворения. – Препарат превзошел все ожидания. Я думаю, мы можем приступать к расширению эксперимента.

Левин, изучавший последние данные, медленно кивнул:

– Согласен. Но давайте освободим первых двух подопытных от фиксаторов. Я хочу увидеть их поведение в более естественных условиях.

– Вы уверены, что это безопасно? – спросила Анна.

– Охранники будут рядом, – ответил Левин. – И потом, если препарат действительно так эффективен, как показывают данные, риск минимален.

Решение было принято. "Черепа" и Колотова освободили от фиксаторов, оставив только мониторинговые датчики. Им разрешили находиться в общей комнате отдыха под наблюдением.

Результат был впечатляющим. Два человека, которые в обычной ситуации, вероятно, попытались бы убить друг друга, теперь мирно беседовали, сидя за столом. Колотов, казалось, был более эмоционален и открыт, в то время как "Череп" сохранял спокойную сосредоточенность, но теперь эта сосредоточенность была направлена не на поиск угроз, а на установление контакта.

– Я никогда не думал, что скажу это, – "Череп" говорил тихо, глядя в окно, – но мир… прекрасен. Даже здесь, за решеткой. Я вижу небо, облака, и меня переполняет… благодарность? Это благодарность? Я не уверен, я давно не испытывал подобного.

Колотов кивал, его глаза блестели:

– Я знаю, что ты чувствуешь. Как будто пелена спала. Я вспоминаю все, что сделал, и меня тошнит. Как я мог? Как я мог причинять столько боли?

Левин наблюдал за ними через стекло, записывая каждое слово, каждый жест. То, что он видел, было не просто подавлением агрессии. Это была полная эмоциональная трансформация. И хотя как ученый он был восхищен результатом, как человек он не мог не задаваться вопросом о природе этих изменений. Были ли они настоящими? Или это была лишь химическая маска, скрывающая истинную личность?

– Мне кажется, мы можем начинать вторую фазу, – сказала Морозова, наблюдавшая за подопытными вместе с ним. – Все показатели стабильны, эффект устойчив.

Левин кивнул:

– Давайте подготовим еще три дозы. Для "Поэта", заключенного номер 344 и заключенного номер 501. Хочу видеть реакцию разных психотипов.

Вскоре еще три заключенных получили дозу LV-9. Их реакции, хотя и различались в деталях, в целом следовали той же схеме – начальная дезориентация, затем эмоциональное пробуждение, повышение эмпатии, снижение агрессивности.

Особенно интересным был случай "Поэта". После введения препарата он впал в состояние, которое можно было бы назвать транс-эйфорией. Он сидел, закрыв глаза, с блаженной улыбкой на лице, и тихо декламировал стихи – то классические строки Пушкина и Блока, то, по-видимому, собственного сочинения.

– Мир обретает цвет, – шептал он, – где раньше были лишь оттенки серого. Любовь, как свет, проникает в самые темные уголки души, и то, что казалось мертвым, оживает под ее прикосновением.

Левин подошел к нему:

– Михаил, как вы себя чувствуете?

"Поэт" открыл глаза и посмотрел на Левина с выражением глубокого понимания:

– Я чувствую себя… настоящим, доктор. Впервые за много лет. Как будто всю жизнь я был персонажем в чужой пьесе, а теперь вдруг осознал, что могу писать свою собственную.

– Это интересная метафора, – заметил Левин. – Можете описать свои эмоции более конкретно?

"Поэт" задумался:

– Я чувствую… связь. Со всем и всеми. Даже с теми, кого раньше презирал. Я вижу красоту в каждом человеке, даже в самом падшем. И это заставляет меня стыдиться своего прежнего высокомерия. – Он помолчал. – Но есть и что-то еще, доктор. Глубокая грусть за все упущенные годы. За ту жизнь, которую я мог бы прожить, если бы был способен чувствовать так раньше.

– Это нормальная реакция, – кивнул Левин. – Эмпатия включает в себя не только позитивные эмоции, но и сопереживание боли, в том числе своей собственной.

– Я бы хотел записать это, – "Поэт" указал на небольшую записную книжку, лежащую на столе. – Мой дневник. Я хочу зафиксировать этот опыт. Пока химия не выветрилась, и я снова не стал тем, кем был.

Левин колебался секунду, потом передал ему книжку и ручку:

– Пишите. Это будет ценный документ. Для науки. И для вас.

"Поэт" благодарно кивнул и погрузился в письмо, его рука быстро двигалась по бумаге.

Вернувшись в лабораторию, Левин застал там приподнятое настроение. Команда ученых обсуждала результаты, Морозова разговаривала по телефону с министром, её лицо светилось от удовольствия.

– Невероятный успех, Геннадий Аркадьевич, – говорила она. – Все пять субъектов демонстрируют стабильную трансформацию. Мы готовы к полномасштабным испытаниям. Да, конечно, президент может быть уверен, что к следующему году мы будем готовы к практическому внедрению.

Левин подошел к Анне, которая анализировала данные:

– Что показывают долгосрочные проекции?

– По расчетам, эффект должен сохраняться около 12 часов, – ответила она. – Затем потребуется новая доза. Мы уже готовим график введения, чтобы поддерживать стабильный уровень препарата в крови.

– А отложенные эффекты? Что с возможным синдромом отмены?

Анна поколебалась:

– Данные о животных показывают возможность резкого эмоционального отката после окончания действия препарата. Но, как уже отмечала профессор Морозова, человеческий мозг сложнее. Возможно, у людей такой эффект будет менее выраженным.

– Или более выраженным, – тихо заметил Левин. – Учитывая сложность человеческих эмоций и самосознания.

– Что вы предлагаете? – спросила Анна. – Прекратить эксперимент?

– Нет, – Левин покачал головой. – Но я бы хотел подготовить протокол постепенного снижения дозы. Не резкое прекращение, а плавное уменьшение концентрации препарата в течение нескольких дней.

– Я займусь этим, – кивнула Анна. – Хотя профессор Морозова хочет продолжать в ускоренном режиме.

– Я поговорю с ней, – сказал Левин. – Научная осторожность должна преобладать над политическими амбициями.

Он посмотрел на мониторы, где пять преобразившихся заключенных теперь мирно общались друг с другом в общей комнате. Со стороны они выглядели как обычные люди, обсуждающие что-то интересное. Никаких признаков той жестокости, которая привела их в тюрьму.

"Череп" что-то рассказывал, жестикулируя с несвойственной ему раньше экспрессией. "Поэт" слушал с улыбкой, временами записывая что-то в свой дневник. Колотов, недавно бившийся в припадке ярости, теперь спокойно играл в шахматы с заключенным номер 344.

Картина была настолько идиллической, что казалась нереальной. Как сцена из утопического фильма. Или антиутопии, где людей лишили их истинной природы.

Левин не мог отделаться от мысли, что они пересекли черту. Создали нечто, что может быть как благом, так и проклятием, в зависимости от того, в чьих руках окажется этот инструмент.

И в этот момент, глядя на мирно беседующих убийц и насильников, он впервые по-настоящему испугался. Не неудачи эксперимента. А его успеха.

Его размышления прервал звонок мобильного телефона. Номер был незнакомым.

– Доктор Левин? – голос в трубке был тихим, почти шепотом. – Это директор Стальнов. Нам нужно поговорить. Наедине. Это касается проекта и тех результатов, которые вы наблюдаете. Встретимся в моем кабинете через час. И не говорите никому, особенно Морозовой.

Звонок оборвался, прежде чем Левин успел ответить. Он задумчиво посмотрел на телефон, затем перевел взгляд на экраны с подопытными.

"Черепа" в этот момент попросил у охранника бумагу и карандаш. Получив их, он сел в углу и начал что-то рисовать с выражением полного спокойствия на лице.

Что-то не давало Левину покоя. Что-то в глазах "Черепа", когда тот разговаривал с охранником. Мелькнувшая на мгновение тень? Или это всего лишь игра воображения?

Он решил, что выяснит это позже. А сейчас ему предстояла встреча с человеком, который, похоже, разделял его опасения.

Глава 5: "Первая доза"

Кабинет директора Стальнова был суров и функционален – металлический стол, несколько стульев, сейф в углу и старомодная карта "Объекта-17" на стене. Единственным намеком на личность хозяина был потертый армейский вещмешок, висевший на крючке у двери, и черно-белая фотография молодого Стальнова в военной форме, стоящего на фоне БТР.

– Входите, доктор Левин, – Стальнов поднялся из-за стола. – И закройте дверь. То, что я собираюсь вам сказать, не предназначено для чужих ушей.

Левин прошел в кабинет, отметив отсутствие камер наблюдения – редкость для "Объекта-17", где каждый угол просматривался службой безопасности.

– Вы просили о встрече, – Левин сел напротив директора. – Что-то случилось?

Стальнов достал из ящика стола бутылку водки и два стакана:

– Выпьете? – он налил, не дожидаясь ответа. – Не против старомодных методов разговора по душам?

– Не откажусь, – Левин взял стакан, хотя обычно не пил крепкого.

Стальнов опрокинул свой одним движением и тут же налил еще:

– Я видел записи. Ваши подопытные… их трансформация. Должен признать, впечатляет. Даже "Череп"… никогда бы не подумал, что увижу его смиренным.

– Но? – Левин сделал маленький глоток, почувствовав, как горячая волна прокатилась по горлу.

– Но что-то тут не так, – Стальнов подался вперед. – Я тридцать лет работаю с заключенными, доктор Левин. Я видел все виды манипуляций, все способы притворства, все маски, которые они надевают, чтобы получить то, что хотят. И то, что я вижу сейчас… – он покачал головой, – слишком идеально. Слишком чисто. Как в плохом фильме о перевоспитании.

– Вы считаете, они притворяются? – Левин нахмурился. – Наши мониторы показывают реальные нейрохимические изменения. Это не актерская игра.

– Я не говорю, что они сознательно обманывают. Я говорю, что есть разные уровни личности. То, что вы изменили химию их мозга, не означает, что вы изменили их сущность.

Стальнов встал и подошел к карте:

– Смотрите, доктор. Вот блок "Е" – ваша экспериментальная зона. А вот здесь, – он указал на соседний сектор, – находится блок "Д". Видите эти подземные коммуникации? Они соединяют блоки. В случае бунта или прорыва в одном секторе, существует риск цепной реакции.

Левин подошел к карте:

– Вы опасаетесь бунта? Но наши подопытные демонстрируют прямо противоположное поведение.

– Сейчас – да, – Стальнов постучал пальцем по карте. – А что будет, когда эффект препарата закончится? Что будет, если препарат даст неожиданный побочный эффект? Что будет, если ваши ручные тигры вдруг вспомнят, кто они на самом деле?

Левин молчал, обдумывая слова директора. Он и сам испытывал подобные опасения, но старался придерживаться научного оптимизма.

– У нас есть протоколы безопасности, – наконец сказал он. – Мы можем изолировать блок "Е" в случае чрезвычайной ситуации.

– Протоколы, – Стальнов хмыкнул. – Протоколы хороши на бумаге, доктор. Но когда начинается настоящий ад, выживают не те, кто лучше всех следовал протоколам, а те, кто был готов к худшему.

Он вернулся к столу и достал из ящика папку:

– Я попросил службу безопасности собрать некоторую информацию. О проекте "Амур". О его истинных целях. И о роли Морозовой и министра Крылова.

Левин напрягся:

– И что вы узнали?

– Что официальная версия – реабилитация заключенных – лишь верхушка айсберга. Министерство обороны проявляет к вашему препарату куда больший интерес, чем Министерство юстиции. – Стальнов открыл папку. – Знаете, что такое операция "Покорность"?

Левин покачал головой.

– Секретная программа разработки химических средств подавления массовых беспорядков. Не слезоточивый газ, не водометы – препараты, изменяющие эмоциональное состояние толпы. Делающие людей… управляемыми.

– И вы считаете, что LV-9 разрабатывается для этих целей? – Левин почувствовал, как холодок пробежал по спине.

– Я знаю это, – Стальнов протянул ему документ с грифом "Совершенно секретно". – Проект "Амур" – лишь подразделение операции "Покорность". Вы создаете оружие, доктор Левин. Не лекарство.

Левин просмотрел документ. Там действительно упоминался проект "Амур" в контексте разработки "средств нехирургического эмоционального контроля для применения в условиях гражданских конфликтов". Его собственное имя фигурировало в списке ключевых специалистов.

– Я не подписывался на это, – тихо сказал он, возвращая документ.

– Никто из нас не подписывался, – Стальнов убрал папку обратно в ящик. – Но мы здесь. И должны решить, что делать дальше.

– Почему вы показали это мне? Почему не пошли к Морозовой?

Стальнов усмехнулся:

– Потому что Морозова прекрасно осведомлена об истинных целях проекта. Она работала в Министерстве обороны до своего "перевода" в науку. – Он посмотрел Левину прямо в глаза. – А вот вы, доктор, кажетесь мне человеком, который искренне верит в науку. В то, что она должна помогать, а не вредить. Я ошибаюсь?

Левин молчал. Перед его глазами проплывали образы – заключенные, преображенные его препаратом, их лица, на которых читались эмоции, которых они, возможно, никогда прежде не испытывали. И одновременно – толпы людей, против которых может быть использовано его открытие, лишенные своей воли, превращенные в послушных марионеток.

– Что вы предлагаете? – наконец спросил он. – Саботировать проект? Уничтожить исследования?

– Пока ничего столь радикального, – покачал головой Стальнов. – Сейчас я предлагаю вам быть осторожным. И внимательным. Наблюдать не только за подопытными, но и за теми, кто их изучает. Морозова торопит события. Она хочет ускорить переход к массовым испытаниям. Не позволяйте ей делать это, пока мы не поймем все долгосрочные эффекты.

Левин кивнул:

– Я и так планировал осторожный подход.

– И еще кое-что, – Стальнов понизил голос. – У меня есть свои люди среди охраны. Надежные ребята. Если вам понадобится что-то сделать… неофициально… дайте мне знать.

Они допили водку в молчании. Когда Левин уже собирался уходить, Стальнов окликнул его:

– Доктор Левин! Завтра будет особый день для проекта. Министр Крылов и высокопоставленные гости из Москвы прибудут на "Объект-17". Будет своего рода… презентация. Морозова планирует церемониальное введение первой официальной дозы LV-9. Показательный эксперимент.

– Но мы уже ввели препарат пяти заключенным, – нахмурился Левин.

– Это была "подготовительная фаза", – Стальнов скривил губы в подобии улыбки. – А завтра – официальный старт проекта. С прессой, видеозаписью, всей положенной помпой. Наука на службе государства, как любит выражаться министр Крылов. – Он помолчал. – Будьте готовы к сюрпризам, доктор. И помните нашу беседу.

Центральный конференц-зал "Объекта-17" был трансформирован для особого события. Ряды кресел для зрителей, высокая трибуна с государственным гербом, огромные мониторы по периметру, транслирующие происходящее в режиме реального времени. В углу суетились операторы с профессиональными камерами – редкое зрелище для секретного объекта.

Левин наблюдал за приготовлениями с растущим беспокойством. События развивались слишком быстро, выходя за рамки научной методологии.

– Нервничаете, Александр? – Анна подошла незаметно, протягивая ему чашку кофе. – Сегодня ваш большой день.

– Наш большой день, – поправил он, благодарно принимая кофе. – И да, я нервничаю. Это слишком… театрально для научного эксперимента.

– Политика, – Анна поморщилась. – Крылову нужно произвести впечатление на руководство. Но не беспокойтесь, научная часть в надежных руках. – Она улыбнулась. – В ваших руках.

– Как прошла ночь для наших первых пяти подопытных? – спросил Левин, меняя тему.

– Стабильно. Эффект препарата сохраняется. Они даже организовали утренние медитации. Вместе. Представляете? "Череп" учит Колотова дыхательным техникам, которые освоил в спецназе.

– А "Поэт"?

– Пишет. Постоянно пишет в своем дневнике. И, кажется, начал работу над пьесой. Что-то о преображении человеческой природы.

Их разговор прервал громкий голос Морозовой, вошедшей в зал в сопровождении нескольких человек в костюмах:

– Доктор Левин! Анна! Все готово?

– Препарат подготовлен, – ответил Левин. – Подопытный…

– Субъект, – поправила его Морозова. – Сегодня мы используем термин "субъект". "Подопытный" звучит слишком… экспериментально.

Левин сдержал усмешку:

– Субъект готов и ожидает в соседней комнате.

– Отлично, – Морозова повернулась к сопровождающим. – Господа, позвольте представить вам научного руководителя проекта "Амур", доктора Александра Левина. Гений нейрохимии и автор формулы LV-9.

Левин обменялся рукопожатиями с гостями – высокопоставленными чиновниками, судя по их манерам и охране, державшейся на почтительном расстоянии.

– Доктор Левин, – один из них, седой мужчина с холодными глазами, задержал его руку в своей. – Ваша работа имеет государственное значение. Возможно, даже большее, чем вы думаете.

– Я просто ученый, – ответил Левин. – Моя цель – расширить границы познания.

– И это похвально, – улыбнулся седой. – Но в наше неспокойное время наука должна служить практическим целям. Безопасности. Стабильности. Не так ли?

Прежде чем Левин успел ответить, в зал вошел министр Крылов в окружении свиты и репортеров.

– А вот и наш министр, – Морозова просияла. – Господин министр, все готово для демонстрации. Доктор Левин может начинать в любой момент.

– Превосходно, – Крылов осмотрелся. – Где наш… субъект?

– Ожидает в подготовительной комнате, – ответила Морозова. – Номер 729, Игорь Черепанов, бывший спецназовец. Идеальный кандидат для демонстрации эффективности препарата.

Левин напрягся:

– Прошу прощения, но заключенный 729 уже получил дозу вчера. Он все еще находится под воздействием препарата.

Морозова улыбнулась:

– Нет, доктор Левин. Тот "Череп", которого вы видели вчера, был его братом-близнецом, заключенным номер 730. Они оба здесь, оба бывшие спецназовцы, оба осуждены за тяжкие преступления. Но сегодня мы используем оригинального "Черепа" – более жестокого из двух.

Левин был ошеломлен. Близнецы? Почему ему не сообщили об этом раньше?

– Вы скрыли эту информацию, – сказал он, не скрывая раздражения. – Это нарушение протокола. Мы должны знать все переменные…

– Это была необходимая мера предосторожности, – перебил его Крылов. – Мы должны были убедиться в эффективности препарата, прежде чем устраивать официальную демонстрацию. Если бы что-то пошло не так вчера, сегодняшнего события просто не было бы.

– А теперь, – Морозова взяла Левина под руку, отводя в сторону, – давайте сосредоточимся на успехе, который нас ожидает. Вы готовы к церемонии?

Левин понимал, что спорить бесполезно. События приняли слишком официальный характер, с политическими обертонами, далекими от чистой науки.

– Я готов, – ответил он сухо. – Но настаиваю на строгом соблюдении научного протокола во время процедуры.

– Разумеется, – улыбнулась Морозова. – Наука превыше всего. Просто с небольшой долей… зрелищности.

Гости заняли места, камеры были направлены на центральную часть зала, где установили специальное кресло с системой фиксации. Морозова поднялась на трибуну:

– Дамы и господа! Сегодня исторический день для российской науки. Мы стоим на пороге новой эры в понимании и контроле человеческих эмоций. Проект "Амур", названный в честь древнегреческого бога любви, представляет собой революционный подход к реабилитации преступников через химическое восстановление способности к эмпатии.

Она говорила уверенно, с идеально рассчитанными паузами для эффекта. Левин заметил, как репортеры жадно записывают каждое слово.

– Позвольте представить вам создателя препарата LV-9, выдающегося нейрохимика, доктора Александра Левина!

Левин поднялся на трибуну под сдержанные аплодисменты.

– Препарат LV-9, – начал он, стараясь придерживаться научных фактов, – является нейрохимическим модулятором, воздействующим на центры мозга, ответственные за эмпатию и просоциальное поведение. В основе его действия лежит принцип балансировки уровней нейромедиаторов, прежде всего окситоцина, дофамина и серотонина.

Он заметил, как некоторые гости начинают скучать от технических деталей, и перешел к более доступному объяснению:

– Проще говоря, препарат помогает человеку почувствовать эмоциональную связь с другими людьми. Испытать то, что мы называем любовью или состраданием. Для многих преступников, особенно с психопатическими и социопатическими тенденциями, такие эмоции недоступны из-за врожденных или приобретенных нарушений мозговой химии. LV-9 исправляет этот дисбаланс, открывая дверь к эмоциям, которые они, возможно, никогда прежде не испытывали.

Краем глаза Левин заметил, как в зал вводят "Черепа" – крупного лысого мужчину со шрамом через всю щеку. Он действительно был почти неотличим от своего брата, которого Левин видел вчера, но выражение глаз отличалось – еще более холодное, еще более мертвое.

– И сейчас, – продолжил Левин, – мы продемонстрируем действие препарата на добровольце из числа заключенных. Игорь Черепанов, бывший военнослужащий, осужденный за тяжкие насильственные преступления, согласился участвовать в эксперименте в обмен на возможность сокращения срока.

"Черепа" усадили в кресло и зафиксировали. Он не сопротивлялся, но его глаза следили за каждым движением с холодной расчетливостью хищника.

– Перед введением препарата, – сказал Левин, – мы проведем краткое интервью, чтобы установить базовый эмоциональный статус субъекта.

Он подошел к креслу:

– Господин Черепанов, пожалуйста, опишите, что вы чувствуете по отношению к окружающим вас людям.

"Череп" окинул взглядом зал:

– Ничего, – ответил он ровным голосом. – Они для меня не существуют. Как мебель.

– А что вы чувствуете к своим жертвам? К людям, которых вы убили?

– То же самое. Ничего. – "Череп" даже не моргнул. – Убить человека – все равно что раздавить муравья. Только техническая задача.

В зале повисла тишина. Даже видавшие виды чиновники были впечатлены холодностью заключенного.

– Что бы вы сделали, если бы оказались на свободе прямо сейчас? – продолжил Левин.

"Череп" впервые улыбнулся, и эта улыбка заставила многих в зале поежиться:

– Начал бы с вас, доктор. Вы выглядите слабым. Это раздражает.

Левин сохранил невозмутимость:

– Спасибо за честность. Теперь мы введем препарат LV-9. Вы почувствуете некоторые изменения в восприятии. Возможно, легкое головокружение или дезориентацию. Это нормально.

Он кивнул Анне, которая подошла с подносом, на котором стоял шприц с голубоватой жидкостью. Морозова вмешалась:

– Может быть, министр Крылов хотел бы лично произвести первое официальное введение препарата?

Крылов поднялся:

– Это было бы честью для меня.

Левин напрягся. Процедура введения требовала точности и стерильности.

– При всем уважении, господин министр, это медицинская процедура, требующая специальных навыков.

– Я понимаю ваши опасения, доктор, – улыбнулся Крылов. – Но я не собираюсь делать инъекцию сам. Я лишь символически запущу процесс. – Он указал на специальную кнопку, установленную на подставке рядом с креслом. – Нажатие этой кнопки активирует автоматическое введение препарата через капельницу. Верно?

Левин кивнул, отступая:

– Да, это так.

– Тогда, – Крылов повернулся к гостям и камерам, – позвольте мне объявить официальный старт проекта "Амур"!

Он торжественно нажал кнопку. В капельнице, подключенной к вене "Черепа", голубоватая жидкость начала медленно двигаться по трубке.

– Введение препарата начато, – объявил Левин. – Время 11:17. Ожидаемое начало действия – через 15-20 минут.

Все взгляды были устремлены на "Черепа". Он сидел неподвижно, лишь глаза его двигались, следя за людьми в зале.

Первые десять минут ничего не происходило. Затем "Череп" вдруг напрягся в кресле, его зрачки расширились.

– Что… что происходит? – его голос, обычно ровный и холодный, дрогнул.

– Это начало действия препарата, – объяснил Левин, внимательно наблюдая за реакцией. – Что вы чувствуете?

"Череп" не ответил, его взгляд стал расфокусированным, словно он смотрел сквозь окружающих. Его дыхание ускорилось, на лбу выступил пот.

– Я… я вижу… – он замолчал, по его щеке скатилась слеза.

Это было настолько неожиданно и неуместно для человека, известного своей жестокостью, что в зале послышались удивленные восклицания.

– Что вы видите? – мягко спросил Левин.

– Их лица, – прошептал "Череп". – Лица тех, кого я убил. Я всегда видел их, но не чувствовал… ничего. А теперь я чувствую… боже, что это?

Его лицо исказилось от внезапной боли, но это была не физическая боль – это была душевная агония человека, внезапно осознавшего весь ужас совершенных им преступлений.

– Это эмпатия, – тихо ответил Левин. – Способность чувствовать боль других. Сопереживать.

"Череп" затрясся всем телом, слезы теперь текли по его лицу свободно:

– Я не хочу это чувствовать! Выключите это! – он дернулся в фиксаторах. – Слишком много… слишком…

Затем, так же внезапно, он обмяк в кресле. Его лицо расслабилось, дыхание выровнялось. Когда он вновь открыл глаза, его взгляд полностью изменился – ясный, открытый, без следа прежней холодности.

– Это… невероятно, – произнес он изумленным голосом. – Я чувствую… всё. Каждого человека в этой комнате. Каждую эмоцию. Как будто я всю жизнь был слеп, а теперь прозрел.

Он перевел взгляд на Левина:

– Доктор, я должен попросить прощения. За мои слова. За мои мысли о вас. Я был… болен. Теперь я вижу это ясно.

– Как вы относитесь к своим прошлым преступлениям сейчас? – спросил Левин, хотя уже знал ответ.

"Череп" опустил голову:

– Мне нет прощения. То, что я сделал… непоправимо. Но если бы я мог вернуться назад, зная то, что знаю сейчас, чувствуя то, что чувствую… я бы скорее умер, чем причинил боль другому человеку.

В зале воцарилась тишина. Затем министр Крылов начал аплодировать, и вскоре к нему присоединились все присутствующие. Лица гостей светились восхищением и изумлением.

– Поразительно! – Крылов обратился к Морозовой. – Это превосходит все ожидания. Как быстро мы можем расширить эксперимент?

– Уже сегодня, – ответила она. – У нас подготовлены дозы для всех десяти первоначальных субъектов. С вашего разрешения, мы начнем полномасштабные испытания немедленно.

– Разумеется, разумеется, – кивнул Крылов. – Это прорыв национального значения. Я сегодня же доложу президенту.

Левин наблюдал за этим энтузиазмом с растущим беспокойством. Все происходило слишком быстро, слишком гладко. Он подошел к "Черепу", который теперь сидел с выражением блаженного спокойствия на лице.

– Вы действительно чувствуете себя лучше? – спросил он тихо.

– Не лучше, доктор, – покачал головой "Череп". – Другим. Словно я был мертв, а теперь ожил. Я чувствую боль за все, что сделал. Но одновременно – глубокую благодарность за возможность чувствовать хоть что-то.

Его слова звучали искренне, но что-то в этой идеальной трансформации тревожило Левина. Это было слишком похоже на сценарий, слишком предсказуемо.

Официальная часть церемонии завершилась, гости окружили Крылова и Морозову, поздравляя с успехом. Левин стоял в стороне, наблюдая, как "Черепа" уводят обратно в экспериментальный блок.

– Впечатляющее зрелище, не правда ли? – рядом с ним незаметно появился директор Стальнов.

– Да, – кивнул Левин. – Возможно, слишком впечатляющее.

– И слишком своевременное, – тихо добавил Стальнов. – Как по заказу.

Их разговор прервала Анна, подошедшая с сияющими глазами:

– Александр! Это триумф! Ваша формула работает даже лучше, чем мы предполагали.

– Да, похоже на то, – Левин попытался улыбнуться. – Что с остальными подопытными? Морозова говорит о расширении эксперимента.

– Все готово, – кивнула Анна. – Десять заключенных получат дозы сегодня днем. Если результаты будут столь же положительными, через неделю мы охватим весь блок "Е" – все сто двадцать человек.

– Не слишком ли быстро? – нахмурился Левин. – Мы все еще не знаем всех потенциальных побочных эффектов, особенно долгосрочных.

– Наука требует смелости, Александр, – Анна мягко коснулась его руки. – Иногда нужно сделать шаг в неизвестность, чтобы совершить прорыв.

Левин хотел возразить, но их прервал "Поэт", которого неожиданно привели в зал в сопровождении охранников. В отличие от других заключенных, он не был в наручниках и выглядел совершенно спокойным.

– А, доктор Левин, – он улыбнулся. – Я слышал, у вас тут историческое событие. Превращение чудовища в человека. Старая, как мир, история.

– Вы скептически настроены, Михаил? – спросил Левин.

– Напротив, – "Поэт" покачал головой. – Я восхищен. Вы создаете не просто химический препарат, вы создаете новый миф. Миф о химическом спасении. Современная версия истории о Пигмалионе и Галатее. – Он сделал паузу. – Но помните, доктор, что в каждом мифе есть предупреждение. В данном случае… вы создаете не любовь, а ее симуляцию. И когда симуляция закончится…