Читать онлайн Боги страсти

Пролог

Голова раскалывается с похмелья. Как будто в мою черепную коробку насыпали битого стекла, и теперь острые осколки вонзаются в мой мозг при каждом движении мысли. При каждой попытке подумать. Вспомнить.

Я даже не могу разлепить веки: мне кажется, что как только я открою глаза, солнце мгновенно выжжет их серной кислотой. Пытаюсь пошевелить хотя бы рукой. Понять, есть ли у меня вообще конечности. Такое ощущение, что я сейчас парю в полной невесомости. Бестелесная. Безымянная. Разбитая и скомканная. О боже, что было в этом сраном коктейле?! Отлично. Коктейль. И я морщусь об одном только воспоминании о его вкусе, который, как мне кажется, моё тело впитало в себя, как губка.

Black Russian. Чёрный русский. Облизываю пересохшие губы, на которых ещё остался кофейный вкус, и мне кажется, что невесомые молекулы мгновенно проникают в мою кровь, взрываются в ней нанобомбочками. Как ни странно, это придаёт мне сил, я наконец-то шевелю пальцами.

Чувствую под подушечками какую-то нежную шелковистость, пока вдруг не понимаю, что глажу мягкую шерсть. Пытаюсь сконцентрироваться. Скотт что, прикупил себе звериную шкуру? И я вообще у него? Не помню, с кем я вчера ушла. Да я вообще ни хрена не помню!

Веки всё ещё залиты свинцом, и я определяю окружающий мир на ощупь. По запахам. Я утопаю в чём-то пушистом и обволакивающим всё моё тело, и я до сих пор не могу понять, голая я или нет. Хотя, если я у своего бойфренда, то наверняка первое. Но мне не холодно, хотя кондёры в пентхаусе Скотта обычно сифонят на полную мощность. Но, видимо, не сегодня.

Делаю ещё одну попытку открыть веки, но снова неудачно. И этот запах… Запах струганого дерева, дымных шкур, совсем едва уловимый, но от него у меня отчего-то тоскливо сжимается что-то в груди. Как будто когда-то давным-давно я жила этим запахом, дышала, он въелся в мою кожу, в моё сердце. А потом я утратила его навсегда.

Я лежу в надежде, что сейчас услышу какую-нибудь очередную шуточку Скотта, что он придёт и принесёт мне таблетку. И воду. Моё горло набито колючей проволокой, и ещё минута, и оно всё потрескается, как древняя пустыня.

Проклятый «Чёрный русский»! Кто вообще пьёт это дерьмо в наши дни?! Как я могла вообще выпить какую-то незнакомую дрянь! Я же вообще не пью коктейли!

И тут вдруг что-то влажное, тёплое, липкое касается моей ладони. Я вздрагиваю. Слышу странный звук, похожий на хриплое мяуканье. Словно скулит фантастическая собака. И снова это прикосновение к моей ладони, оставляющее горячий влажный след. Я вся сжимаюсь и наконец-то открываю глаза. Свет остриём вонзается в мой мозг, наполняет слезами, и я не сразу вижу странного зверя, который стоит рядом со мной.

Лижет мою руку своим шершавым, как наждак, языком. Это пума, мать её! И теперь я лежу, парализованная страхом, боясь пошевелиться. Откуда в апартаментах Скотта в центре Чикаго пума?! Он что, совсем рехнулся?! И теперь я понимаю, что этот странный звериный запах исходит от её шерсти. Гигантская кошка останавливается, внимательно смотрит мне в глаза и снова издаёт своё жуткое мяуканье.

Я уже не думаю о дикой боли. Адреналин наполнил мои вены, и теперь я затаилась: прячься или беги. А пума утыкается мне своим кожаным влажным носом в бедро, втягивает воздух, лижет голую кожу, и я покрываюсь холодным потом. Она же должна когда-то уйти? Не может же она обнюхивать меня вечно?!

Но она вдруг теряет ко мне интерес, оборачивается назад и уходит. И я слышу незнакомый мужской голос со странным акцентом:

– Ну что, очнулась, принцесса? – я нахожу в себе силы повернуть голову.

Предрассветный сумрак вокруг обретает очертания комнаты, и из него выступает вперёд фигура.

Какой-то мужчина. Высокий, насколько я могу судить. Мускулистый, стройный. Он уверенно шагает ко мне и рядом с ним бежит его ручная пума.

– Это Аяна. Не бойся. Она ручная. Хотела познакомиться с тобой, – объясняет он мне, указывая на своего питомца, как будто это вообще хоть что-то мне объясняет.

Нависает надо мной, и я машинально отмечаю, что он одет в мягкие спортивные штаны в клетку и белую футболку с короткими рукавами, из-под которых, как змеи, расползаются причудливые узоры.

Его лицо приближается, склоняется надо мной, и я вижу внимательные тёмно-серые глаза, с любопытством, деловито, осматривающие меня. Крупный нос и модная трёхдневная щетина. Тёмно-русые волосы, небрежно растрёпаны, но я точно знаю, что такого эффекта можно добиться только в дорогом барбершопе. Красиво очерченные губы кривятся в довольной ухмылке, словно он увидел то, чего и ожидал. Или точнее, даже больше, чем ожидал:

– Не думал, что ты будешь красивой, – и его пальцы бесцеремонно берут меня за подбородок, поворачивают мою безвольную голову в разные стороны, вертят её, словно он пытается рассмотреть форму моего черепа. – При других обстоятельствах мы бы смогли очень хорошо на тебе заработать, – подмигивает он мне, и у меня наконец-то хватает сил выдавить из себя:

– Да кто ты, мать твою, такой?! Где Скотт?!

– Скотт? – с совершенно неподдельным недоумением морщит он свой лоб, словно пытаясь припомнить что-то. – А, точно, тот американский ушлёпок, с которым ты трахаешься? – вдруг озаряется его красивое лицо догадкой. – Да, собственно, мне насрать, где он.

И тут я наконец-то нахожу в себе силы сесть на кровати. Или на чём я вообще сейчас лежала. И я снова чувствую горячее дыхание пумы на моём бедре.

– Успокойся, Женя. Всё будет нормально. Если ты меня будешь слушаться, ясно? – вдруг в его голосе звучат стальные ноты, и я снова вижу эти серые ледяные глаза, которые внимательно рассматривают меня.

– Я не Женя. Это недоразумение, – догадка пронзает мой мозг. Ну конечно. Меня с кем-то перепутали, и сейчас всё разрешится! – Я Дженнифер Томпсон.

– Нет, детка. Ты Евгения Суворова. По-русски Женя. Так ведь тебя звала твоя бабушка в детстве, правда?

Я в страхе оглядываюсь по сторонам: какое странное помещение. Будто сложенное из огромных стволов деревьев. Кажется, индейцы так раньше строили? Мой взгляд падает за окно, где, я не верю своим глазам, мягко кружит снег. В апреле. Я что, в Канаде?! Страшное осознание приходит ко мне.

Или нет. Ещё хуже.

– Я на Аляске? – смотрю я на этого странного мужчину, который вдруг словно взрывается хохотом от моего вопроса, и его странная гигантская кошка недовольно утробно вторит ему.

– Нет, блядь, Женя! В Сибири, детка! В Сибири!

Теперь я понимаю. Он безумен. Я в плену у какого-то сумасшедшего, который отчего-то уверен, что мы в Сибири. Это просто невозможно.

Потому что всего лишь прошлым вечером я ещё была в Чикаго. В своём родном городе.

На этом бое без правил в подпольном клубе, мать его!

И только сейчас я понимаю, что я в одних трусиках. Где моя одежда?! Я что, в лапах маньяка? Который тайком вывез меня в Канаду? Это возможно. Граница совсем рядом…

– Ах да, твоя одежда, – и взгляд мужчины скользит по моей голой коже…

Огромная пума довольно урчит, и я наконец-то замечаю, какие странные у неё уши. С кисточками на концах. Я же видела уже таких в зоопарке.

Это не пума. Это рысь.

1

Чикаго, три дня назад

– Тебе надо сходить со мной хоть на один бой, – в очередной раз предлагает мне Скотт, нагибаясь над чёрной мраморной столешницей и громко втягивая одной ноздрёй полоску белого инея.

– Я подумаю, – снова вру я ему, потому что совершенно не хочу смотреть, как огромные мускулистые мужики ломают друг другу хрящи и кости.

И вообще, откуда у мужчин такая тяга смотреть на других мужчин? Никогда не понимала этого.

Я лежу на огромной, как, впрочем, и всё в апартаментах моего парня, кровати, и с тоской рассматриваю рисунок лунохода на его футболке. Он замирает, зажмурив глаза и зажав пальцем одну ноздрю, пока эта сраная дурь не ударит ему в мозг. Я это точно могу понять по его алому члену, торчащему из-под толстовки: вот он мгновенно твердеет, наливается и выскакивает из его паха, плавно пружиня на весу.

Что это вообще за идиотская привычка разгуливать по дому в одной футболке без трусов?! Он что, думает, что это так сексуально? Что я вообще делаю здесь, – в очередной раз задаюсь я вопросом, когда Скотт направляется к кровати, хватает меня за лодыжку и притягивает к себе:

– Подумай, малыш… – и его пальцы уже отодвигают край моих трусиков, зарываются в мою плоть, начинают неумело и слишком жёстко теребить её, и я морщусь от лёгкой боли.

Но он принимает это за возбуждение, как и всегда, и вот он уже наваливается на меня сверху, резко входит, и его мокрые губы утыкаются в мою шею, едва скользнув по скуле. Я не чувствую ни особого возбуждения, ни дискомфорта. Просто принимаю это как данность: стандартный рутинный секс с моим бойфрендом по средам, так ведь это называется?

Всё расписано по минутам: сейчас он остановится, потом начнёт двигаться медленнее и более плавно, чтобы растянуть кайф, и моё тело наконец-то начнёт отзываться, теплея и наполняясь заветной влагой. Я смотрю на крутящиеся над нами лопасти вентилятора под потолком и прикрываю глаза, представляя, что я сейчас на борту гудящего самолёта.

Концентрируюсь на ощущениях. Надо всё-таки отдать Скотту должное: даже без предварительных ласк и прелюдий он технично и методично довольно быстро доводит меня до оргазма. Я кончаю первой, пока его член всё ещё раскачивается во мне, как неутомимый челнок. Да, это немного меня в нём напрягает: я уже получила своё, а он продолжает плыть надо мной с отрешённым видом, стиснув челюсти, громко постанывая, и луноход на футболке всё ещё маячит перед моими глазами.

– Да, да, детка, – повизгивает он, уже приближаясь к финалу, и я помогаю ему, вцепившись в его ягодицы и лаская подушечкой пальца его анус. Этого хватает, чтобы он мгновенно разрядился, бормоча: – Fuck… – обрушиваясь на меня всем весом своего тела. – Люблю тебя, Дженни, – смотрит он в глаза, ласково проводит ладонью по моей щеке.

И это мгновение нежности, которое он дарит мне после каждой близости, снова ломает меня. Ломает мою хрупкую решимость порвать с ним. Начать всё заново. Потому что я понимаю, что отношения – это работа. А Скотт – самый лучший из всех моих немногочисленных парней, с которыми я когда-либо встречалась.

– Я тоже, – улыбаюсь я ему в ответ, и вижу, как теплеет его лицо.

Ведь это и есть любовь? Быть вдвоём, проводить время. Строить планы, в конце концов. Хотя, если честно, я не до конца уверена в планах Скотта. Впрочем, как и в своих.

Он прикусывает снова моё плечо, и тянется куда-то под подушку. Шарит под ней, вытягивая бархатную алую коробочку, и у меня всё внутри обрывается, когда я понимаю, что это может быть. Тот самый момент? Но почему не в каком-нибудь дорогом ресторане? Или как это обычно делается. И я сейчас должна буду что-то ответить? Сейчас, когда я вообще ни к чему не готова?

Я смотрю на эту коробочку, словно мне сейчас протягивают гранату, и Скотт хрипло шепчет:

– Это тебе, детка. Открой.

Трясущимися руками я открываю её, готовая к самому страшному в моей жизни, и тут же выдыхаю от радости. И облегчения.

– О боже, как красиво, Скотт! Что это? – хотя и сама отлично вижу, что это всего лишь пара серёжек, а не кольцо.

Слава Богу!

А ещё это первый подарок, который я получила от своего парня за два года. Если, конечно же, не считать денег на нижнее бельё. Эта его одержимость дорогим бельём… Иногда это меня тоже очень беспокоит, но мы же всего лишь пока встречаемся.

– Я подумал о тебе, когда увидел их, – с довольным видом объясняет мой бойфренд, когда я с восхищением рассматриваю два крошечных бриллианта.

Хотя, по правде говоря, я знаю наверняка, что для него это соврешенно незначительная сумма.

– Спасибо, – уже начинаю примерять я гвоздики перед ним, раздумывая, чтобы это значило, как вдруг на компьютере на столе начинают моргать окошки мессенджеров.

– О, мои сотрудники проснулись, – с довольным видом вскакивает мой парень, и всё так же, в одной футболке и с полуторчащим из-под неё членом, плюхается в кресло перед монитором.

Я слышу, как он начинает недовольно выговаривать своим разработчику, то ли из России, то из Украины по поводу очередного проекта, а они оправдываются в ответ, смешно коверкая американские слова.

– Прости, Скотт, мне нужно ещё буквально два часа. У нас снова воздушная тревога. Вчера отключали электричество… – именно так в голливудских фильмах изображают восточноевропейский акцент с этим раскатистым «р».

– Да мне насрать, Андрей! – визжит в камеру мой бойфренд. – Я тебе плачу достаточно, чтобы ты мог поднять свою жопу и засесть в бомбоубежище, – высказывает он невидимому для меня программисту, и я могу видеть, как под столом снова напрягся его член.

Его что, это возбуждает?! Не могу поверить в это, и я поспешно натягиваю на себя джинсы и толстовку. Хочу поскорее уйти, чтобы не видеть, как Скотт орёт на беззащитных подчинённых, которые полностью от него зависят.

– У меня был дедлайн, и ты его срываешь! Ты знаешь, сколько, мать твою, я теряю на этом проекте из-за тебя?! Сколько сотен тысяч долларов, а?! – я вижу, как на раскрасневшемся от гнева лице Скотта надувается вена.

Мне кажется, она сейчас лопнет. Или его хватит удар.

– Прости, Скотт, я всё исправляю, – чуть ли не рыдает на другом конце планеты взрослый мужчина, а его босс продолжает:

– Да на твоё место уже есть ещё пятьдесят желающих за гораздо меньшие деньги! Я, что ли, мать вашу, виноват, что у вас там дома бомбят?! Я плачу тебе до хрена бабок, а ты меня подставляешь! У тебя полчаса, – вырубает он видеоконференцию и поднимает на меня лицо.

И я уверена, что если бы можно было сидеть перед монитором голым и дрочить, то он бы сейчас залили спермой весь экран.

– Ты уже уходишь, детка? – спрашивает он, как ни в чём ни бывало. Встаёт, подходит ко мне, и его рука уже мягко ложится на мою грудь. – Может ещё разок? А то что-то я возбудился… – шепчет он и лижет мне шею, но я вспоминаю эту безобразную сцену у компьютера, и мне хочется поскорее скрыться.

Забыть о ней.

– Слушай, зачем ты так разговаривал с Андреем? – отстраняюсь я от Скотта. – Ты же знаешь, какая сейчас у них ситуация.

– Ну так я и помогаю, чем могу, – кладёт он ладонь мне на бедро и сжимает его. – Никто им столько не заплатит, так что можно сказать, я альтруист. Хотя мог бы ещё и сэкономить… Вон, ребята из Нигерии готовы впахивать за гораздо меньшие бабки, – прикусывает он мочку моего уха, но я отстраняюсь.

– Мне пора. Уже поздно, – беру я свою сумочку, и тут Скотт останавливает меня:

– Подожди, – уходит он куда-то вглубь комнаты.

Что ещё? Я начинаю нервничать.

Может быть сегодня, в виде исключения, он попросит меня остаться на ночь? Чего не случалось ни разу за всё время, что мы вместе.

Но вместо этого Скотт возвращается, протягивая мне две смятые десятки:

– Это тебе на такси. Как раз остались от сдачи, – и я беру скомканные бумажки. – Подумай о бое, у меня есть пригласительные, – уже направляется он к с своему рабочему месту, где постоянно квакают новые уведомления. – Пока, детка, —погружается он в свой рабочий день, который у него начинается как раз вместе с европейским континентом, где сейчас как раз наступает утро.

Я прохожу по бесконечному мраморному коридору, в очередной раз поражаясь этой вычурной безвкусице. Такое чувство, что застройщик решил напихать сюда как можно больше дорогущих материалов, чтобы потом впарить это всё какому-нибудь разбогатевшему миллениалу наподобие Скотта. Гранит, хром и гигантские сверкающие поверхности. В этой квартире невозможно жить. Ну так, разве только трахаться раз в неделю.

И я с облегчением переступаю её порог.

И только внизу, уже садясь в такси на Ист Монро, я вспоминаю, что оставила подарок Скотта на прикроватной тумбочке.

– Томпсон, к тебе курьер, – кричит мне через весь офис Джейсон, и я выползаю из своего кубика.

Забираю пакет и снова иду в свой рабочий уголок. Не глядя, вскрываю его, ожидая увидеть документы от Yellow Publishers, но вместо этого на мой стол выпадает простой конверт, без каких-либо опознавательных знаков. Открываю его и не могу сдержать улыбку.

Скотт. Он всё-таки решил добить меня своими подпольными боями. На куске дорогого дизайнерского картона напечатаны только три строчки:

Ms. Jennifer Thompson +1

East 115th Street, 33

9 p.m. 4th of April

(Англ. «Мисс Дженнифер Томпсон +1, Ист 115, 33, 21.00 4 апреля – здесь и далее перевод автора)

– Ого, что тут у тебя? – вздрагиваю я от жизнерадостного щебетания своей подруги Робин, которая, перегнувшись через стенку отсека уже читает через моё плечо пригласительный. – Это же, кажется, где-то в районе Пулман? – орёт она чуть ли не на весь офис, привлекая излишнее внимание.

– Да тише ты, а то сейчас Стив с Брендоном сбегутся, – шиплю я на коллегу. – Это всё Скотт, прислал мне пригласительный на подпольный бой, ну ты же понимаешь, – многозначительно смотрю я на Робин.

Да, мы с ней обе знаем, как мой бойфренд помешан на всём этом. Особенно после того, как он сделал сайт для одного русского рестлера, и теперь представляет его всем как своего лучшего друга. Как будто от того, что он зависает с брутальным крутым чуваком, ему передастся частичка его мужественности.

Но нет, и я снова вспоминаю его белую голую задницу, торчащую из-под глупой футболки с луноходом. Брутальность явно не его конёк.

– Пахнет чем-то незаконным, – делает страшное лицо Робин, уже втискиваясь в мой рабочий отсек, где я сама-то помещаюсь с трудом. – Как думаешь, мне стоит вызвать полицию? – драматично хлопает своими ресницами, выдёргивая из моих пальцев шершавый картон. – Или всё-таки плюс один означает, что ты возьмёшь с собой меня? – шепчет она мне на ухо, и её дыхание щекочет мою шею. – Давно хотела сходить на такое представление. Говорят, там много классных мужиков и бандитов, – продолжает она соблазнять меня. – Как знать, может быть я, наконец-то, познакомлюсь с тем самым Егоровым-Питбулем, на которого дрочит твой Скотт…

– Ты же знаешь, что этот Егоров трахает всё, что двигается, – уже начинаю задумываться я над приглашением. Почему бы и нет?

– Вот и отлично. Пусть для разнообразия трахнет и меня, – усаживается Робин на столешницу передо мной, и кусочек её чёрных кружевных чулок выглядывает из-под подола весьма легкомысленной короткой юбки. – Ты только представь: кровь, потные мужики, похоть и гангстеры, – драматично шепчет она, и я боюсь, что уже весь офис в курсе наших планов на вечер пятницы. – Я слышала, эти русские… – понижает она голос, прикусывая нижнюю губу, и я начинаю хохотать над ужимками лучшей подруги.

– Мне кажется, ты перечитала слишком много романов про мафию, – смеюсь я. – Поверь, в этом нет ничего сексуального. Просто какая-то писательница однажды решила, что было бы неплохо, чтобы в её очередной книжке героиню отымел смазливый бандит. Только и всего. И почему бы не сделать его, к примеру, русским. Кстати, у меня сантехник, кажется, из Польши, – не унимаюсь я. – Могу познакомить его с тобой, хочешь? Трубы прочищает отлично. А ещё я слышала, что все русские – необрезанные!

– Ну знаешь ли, дыма без огня не бывает. Не разбивай мою мечту. Да и вообще, что ещё читать в метро по дороге в офис? – обиженно дует губки Робин, откидывая белоснежные кудри с лица. – Не в соцсетях же бесконечно зависать. Я, знаешь ли, девушка начитанная, – полным достоинства голосом заявляет она, уже сползая с моего стола и нависая надо мной с грозным видом. – Да и секса с необрезанным у меня никогда не было. Психологи всё время учат, что надо расширять свои горизонты. Выходить из зоны комфорта. Ты решила, что наденешь? – уже приняла она решение за нас обеих, и я про себя думаю, что, наверное, рано или поздно это должно было случиться.

Разрыв со Скоттом.

Просто я пойду на этот его дурацкий бой, раз уж он так хочет, и там найду время элегантно объяснить ему, что у нас ничего не выйдет. Почему я вообще не сделала это раньше?

– Придумала! – вдруг визжит на весь офис Робин, и все наши коллеги высовывают свою головы из своих отсеков, словно суслики, выглядывающие из своих норок по весне. – Ты пойдёшь и возьмёшь норковое манто своей бабушки! Помнишь, она его надевала на День Благодарения? – возбуждённо визжит подруга. – Да это просто отвал башки! Ты будешь выглядеть как самая настоящая проститутка из Восточной Европы! Они все так одеваются! Это так клёво! – глаза её сверкают от возбуждения, и если честно, меня тоже заводит эта идея.

Я иногда встречаю этих странных девчонок в соседнем районе: с чересчур ярким крикливым макияжем, в чёрных чулках и на каблуках, они кутаются в свои меховые накидки, и от них веет развратом и грехом. Мне всегда было интересно: какого это побывать в их шкуре? Как вообще можно продавать себя за деньги? Хотя в наши дни, кажется, это становиться всё проще и проще с каждой новой соцсетью. Но они лишь презрительно хмурятся в мою сторону, когда я торопливо цокаю мимо них в своих офисных лодочках и пальто, переговариваются на своём странном языке, чем-то похожим на русский, как какие-то экзотические усталые птицы.

– Ну всё, я побежала работать! – щебечет Робин, вылетая из моего кубика. – Хотя – нет! Пойду присмотрю в интернете какой-нибудь мегаразвратный наряд на завтра! Времени очень мало! Ох, даже и не знаю, когда я успею доделать отчёт для Джейсона, – с наигранным трагизмом в голосе моя подруга уходит за свой стол, и я могу быть уверена наверняка, что завтра все русские гангстеры будут покорены этой бесподобной стервой.

Чтобы я вообще без неё делала?

После работы я забегаю в итальянский ресторанчик «У Джузеппе» на Норт-Стейт: каждый раз, когда я прихожу сюда, мне кажется, что я переношусь на полтора века назад. Просто поразительно, как этот крошечный особняк из красного кирпича выжил среди всех этих небоскрёбов. Я сижу в уютном потёртом зале, которого не коснулось крыло времени, и не удивлюсь, что все эти столы и стулья стояли здесь и в начале прошлого века.

Ещё рано, заведение пока не наполнилось обычным вечерним гамом и туристами, и кроме меня и ещё одного посетителя в дальнем углу больше никого нет. Я старательно ем свою болоньезу – пожалуй, самую вкусную во всём Чикаго, машинально рассматривая мужчину в рубашке, а точнее, его руки, покрытые синими полустёртыми буквами на кириллице. За мной из угла наблюдает пожилая женщина: наверняка хозяйка и правнучка того самого Джузеппе, который сто двадцать лет назад открыл здесь свой ресторан. Она не сводит с меня взгляда, временами отдавая распоряжение своим сыновьям, которые работают здесь же официантами.

Или мне просто хочется, чтобы это было так.

Но вот она встаёт, подходит ко мне и произносит:

– Какая красивая девочка. Очень, очень красивая девочка. Bella segnorita… – словно констатирует факт. – Откуда ты? – смотрит она в упор, словно любуясь, рассматривая меня.

Я смущаюсь. В свои двадцать шесть я так и не привыкла принимать комплименты, и лишь пожимаю плечами:

– Я из Чикаго. Я здесь живу. Американка.

– Я думала, ты русская, – вдруг заявляет она. – У нас бывают здесь русские девочки. Такие красивые.

– А, вы про это, – улыбаюсь я. – Моя бабушка русская. Вы правы. Переехала сюда из Минска ещё в восьмидесятые.

– Так я и подумала, – удовлетворённо заявляет старушка. – У меня есть внук, Тони… – но я слышу возмущённые мужские крики за её спиной.

Ко мне подходит молодой официант, что-то выговаривая на итальянском, и я прошу его, отодвигая от себя недоеденные спагетти:

– Заверните, пожалуйста, с собой.

Всё понятно: бабушка решила пристроить своего непутёвого внучка. Только этого мне не хватало.

Кстати, о бабулях: моя уже точно ждёт меня, мне надо ещё успеть к ней съездить на другой конец Чикаго. Всё это дурацкая затея. Но она захватила меня полностью, будоражит. Может быть, на меня просто так действует перспектива наконец-то расстаться со Скоттом?

– Это манто было единственной моей дорогой вещью, когда я приехала в Америку, – слушаю я в миллионный раз эту знаменитую историю от бабули, когда она трясущимися руками передаёт его мне.

– Да, я знаю, бабуля. И я тебе верну его в целости и сохранности после нашего банкета, – обнимаю я её. – Я отлично помню, что когда ты уехала из Белоруссии, то на тебе был один твой любимый костюм, а в руках одна сумочка. А ещё вы никогда не ели бананы, и в первый раз креветки ты попробовала только в Соединённых Штатах.

Я слишком хорошо помню все эти истории моей бабушки про её тяжёлое прошлое, и хотя я отлично понимаю, что всё в мире уже сто раз изменилось, в моём представлении родина бабули предстаёт безрадостным суровым краем, обнесённым бетонной стеной, где бананы детям выдают только раз в десять лет на день рождения, а коку-колу разливают по талонам.

Просто невероятно, как у меня в голове перемешиваются все эти Овечкины, Дуровы с голыми торсами, Барышниковы, Водяновы, Ирины Шейк и суровые пограничники в серых шинелях, неусыпно охраняющие границы запретного заповедного края.

– Кстати, а ты никогда не хотела съездить в Россию? Это ведь уже давным-давно другая страна, – интересуюсь я у бабули. – У меня у подруги из колледжа бабушка с дедушкой ездили в Москву. Им очень понравилось, – с аппетитом поедаю я бабушкину шарлотку.

Пожалуй, шарлотка и этот знаменитый салат «Оливье» – всё, что у меня есть от моих русских корней. Шарлотку я научилась печь ещё в детстве, и теперь это мой беспроигрышный козырь в любой компании: все мои коллеги буквально сходят с ума, когда я приношу её на работу, и по их взгляду явно можно прочесть, что они готовы сразу же на мне жениться. И оливье. И я вдруг вспоминаю, как Скотт, когда я ему приготовила первый и единственный раз салат моего детства, назвал его «мусорным». Я определённо должна порвать с этим придурком.

– Женя, может быть останешься? Уже поздно, – предлагает бабуля, но я понимаю, что это невозможно. Завтра мне вставать в шесть утра, чтобы собраться на работу, и я точно должна буду переодеться.

– Я приеду к тебе на Пасху, – обнимаю я её. – В этом году ведь она совпадает с католической? – бабуля ходит в православный храм, и да, постоянно рассказывает, как в Советском Союзе религия и Бог были под смертельным запретом.

Просто какой-то Мордор, если честно. Неудивительно, что она сбежала, как только появилась возможность.

– Да, я буду печь куличи. И мы покрасим яйца, – обещает она мне.

Никто и никогда среди моих друзей не красил яйца луковой шелухой, но моя бабушка упорно делает это каждый год, а потом мы «дерёмся на яйцах». По крайне мере, она так это называет. Чьё яйцо треснет первым.

– Как там твой молодой человек, Скотт? – вдруг уже на пороге вспоминает бабуля. – Не зовёт тебя ещё замуж?

– Бабуля, никто сейчас не женится в двадцать шесть! – закатываю я глаза. – Это было, наверное, в вашем Советском Союзе, а мы живём в Америке! Я даже не уверена, что захочу замуж даже в тридцать пять! – целую я её в щёку на прощание.

– В тридцать пять? Да я не доживу до этого! – слышу я за спиной её причитания, стараясь поскорее скрыться.

Да, я всё понимаю, что в их время в Советском Союзе девочки уже в шестнадцать лет считались старыми девами, а в тринадцать шли работать на завод за одно яблоко, но я ведь живу в Чикаго, и нормальных мужчин, с которыми хочется провести всю оставшуюся жизнь, становится вокруг всё меньше и меньше…

Я вздрагиваю, когда краем глаза вижу кисть со знакомыми светло-синими татуировками. Но поезд останавливается, и девушка напротив захлопывает книгу, пробираясь к выходу. «Нарисованные шрамы» Невы Алтай. Очередной бестселлер про мафию.

У меня уже галлюцинации. Это всё из-за Робин, мать её.

Моя станция «Девон», и я выхожу на улицу, окунаясь в весну, которая уже нарядила вишни и яблони вдоль улиц в свадебные кружева.

2

Чикаго, один день назад

– Ты здесь раньше вообще бывала? – глаза Робин блестят возбуждением.

– Что-то не припомню. Здесь же когда-то, кажется, были заводы? – наш Uber едет вдоль каких-то пустырей, пока не останавливается у огромного полуразрушенного ангара.

– Это точно правильный адрес? – переспрашивает водителя Робин, и тот лишь лыбится в ответ, с явным удовольствием рассматривая нас.

Я его понимаю: мы с подругой постарались на славу. Я натянула на себя невероятное винтажное чёрное вечернее платье в пол, всё из шёлка и кружев, которое я откопала в секонд-хенде на районе. Просто поразительно, какие шедевры иногда попадаются в куче тряпья по пять долларов. На плечи я накинула норковое манто своей бабули, а в уши вдела тяжеленные резные серьги из индийской лавки на улице Девон.

Смоуки айз, ярко-алая помада и такие же скулы: для меня это настоящее приключение. Карнавал. Робин надела такое же умопомрачительное алое платье, а в высоченном вырезе на бедре мелькает кусочек её шоколадной обнажённой плоти, как недвусмысленное обещание.

– А ты, смотрю, решила не уходить с этого вечера без гангстера. Или сразу двоих, – кидаю я на ходу, когда мы с подругой направляемся к неприметной покорёженной двери.

Если честно, я до сих пор не уверена, что здесь что-то есть. По внешнему виду здание забросили несколько десятков лет назад. Видимо как раз в то время, когда моя бабуля совершала трансатлантический побег из Советского Союза. Но вот я вижу, как на пустующую парковку подъезжает космический Tesla Cybertruck, и из него выходит огромный чёрный парень с двумя яркими цыпочками. Ну что же, мы здесь не одни. Шоу начинается.

Робин окатывает всех презрительным взглядом чёрной королевы: ещё бы, с её белоснежными кудрями и красным платьем ни у кого нет и единого шанса рядом с ней, и модный чувак уже заинтересованно посматривает на неё, но вряд ли он – русский пахан, поэтому он безнадёжен.

Мы стучим в истерзанную временем, всю в ржавчине, дверь, которая мгновенно распахивается, и из полумрака на нас смотрят два цепких глаза. Я протягиваю наш пригласительный, который охранник внимательно изучает и делает пометку где-то у себя в планшете.

– Ого! Прямо как в настоящих гангстерских фильмах! – улыбается ему возбуждённо Робин, но мужчина не удостаивает нас даже кивком.

Просто отходит в сторону, пропуская, и мы буквально на ощупь пробираемся по какому-то тёмному сырому коридору. Навстречу гулу голосов и музыке вдалеке. Пока очередная дверь не открывается перед нами, словно невидимый датчик почувствовал наше приближение, и мы ныряем в огромный зал с высоченным потолком в металлической оплётке.

– А Скотт знает толк в развлечениях, – комментирует Робин, оглядываясь вокруг.

В центре, как и полагается, располагается ринг, на котором сейчас пусто. На него направлены мощные лампы, а весь остальной зал тонет в полумраке, и только столики с позолоченными витыми ножками подсвечены невидимыми софитами.

По всей окружности зала расположились высокие пьедесталы с установленными на них гигантскими золотыми клетками, в которых танцуют обнажённые девушки. По всей видимости, любовь к золоту распространяется здесь на всё: и тела стриптизёрш переливаются медью и латунью в волшебном свете фонарей. Они двигаются как зачарованные божества под какие-то азиатские напевы, и я даже не могу определить, что это за музыка.

Неподалёку установлен сверкающий мраморный бар, и я про себя отмечаю, что он точно во вкусе Скотта.

Подпольный клуб, похоже, только начинает понемногу наполняться публикой, которая рассаживается на мягкие бархатные диванчики и кресла, раскиданные по всему помещению.

– Ого, срочно надо сделать селфи! – уже достаёт свой мобильный подруга, натягивая дежурную секси улыбку, как вдруг рядом с нами возникает какой-то парень с непроницаемым лицом. Невыразительным, как бейгл (Бейгл – круглая булочка с дыркой посередине, обычно с плотной текстурой и хрустящей корочкой, популярная в США – здесь и далее примечание автора).

– Леди, будьте добры ваши телефоны, – протягивает он нам жетончики с номерками, и мы послушно кладём свои мобильные в чёрную коробку, которую он держит в руках. – Мисс Томпсон? – вопросительно смотрит на меня, и я лишь киваю в ответ. – Я провожу вас к вашему столику, – и Робин заговорщицки толкает меня в бок, пока мы с ней идём с важным видом, покачиваясь с непривычки на своих высоченных каблуках, мимо стоящих кучками простых смертных.

Смертных, которым не досталось вип-ложи.

– А когда придёт твой замечательный бойфренд? – интересуется Робин, когда мы с ней плюхаемся в мягкие королевские кресла за столиком прямо в двух метрах от сцены.

– Я не знаю, – пожимаю голым плечом. – А теперь я даже не могу и написать ему. Похоже, он решил сделать сюрприз. Появится в разгар боя. Голодный и возбуждённый, – и я подальше отталкиваю от себя мысль о его покачивающемся красном члене.

Я замечаю заинтересованные взгляды мужчин и женщин, которые они словно ненароком бросают в нашу сторону, я слышу сквозь сомнамбулические ритмы смех и разговоры, причём я отчётливо различаю и русскую речь.

– Это вам, можете посмотреть меню, – возникает у столика снова тот самый неприветливый метрдотель, швыряя перед нами листок бумаги и устанавливая рядом ведёрко со льдом.

Даже не спрашивая нашего разрешения, он с громким хлопком открывает бутылку шампанского и аккуратно разливает его по двум высоким бокалам-флейтам.

– Но мы не заказывали… – начинаю я.

– Это всё включено, – с издёвкой, как на полную идиотку, смотрит на меня официант и так же бесшумно исчезает.

И теперь я чувствую себя сельской дурочкой, случайно оказавшейся на светском рауте.

– Ты только посмотри, это же Грейси Лейс! – вдруг страшным голосом шепчет Робин и хватает меня за руку, многозначительно пялясь куда-то в сторону, и я машинально следую за её взглядом.

– Может быть, просто кто-то очень похожий? – отпиваю я шампанское. Мне не верится, что сама звезда прайм-шоу заявилась на этот бой.

Но сомнений быть не может: это действительно дива Грейси. Только сегодня утром я слушала её очередной острый и ядовитый политический обзор на Путина с Трампом, и вот она уже сидит за соседним столиком, хохочет, откинув голову назад и обнажив свою знаменитую лебединую шею, которой завидует вся женская половина Америки.

В низком вырезе безупречно сидящего на ней платья от Gucci слегка подрагивают загорелые упругие полусферы, пока её тонкие пальцы теребят золотую цепочку с кулоном ангела на шее. Я точно помню этот кулон: она никогда его не снимает. И даже сейчас. Её спутник, возможно, как раз какой-нибудь важный европейский политик, что-то рассказывает ей, почтительно склонившись к ушку, пока она вся переливается и дрожит от смеха.

– Ладно, не будем так пялиться, – отворачиваюсь я и читаю этикетку на бутылке. Розовое Moët & Chandon, как мило. – Ты знаешь, я решила всё-таки порвать со Скоттом, – признаюсь я Робин, и она резко оборачивается ко мне.

– Что?! Ты с ума сошла?! – с негодованием выпивает она залпом почти весь бокал. – Ты думаешь, что найдёшь кого-то получше в нашем городишке?! – с недовольным видом щелчком пальцев подзывает она официанта и указывая ему на опустевшие фужеры.

– Да что такого в этом Скотте, если подумать? – вяло бросаю я ей неубедительный аргумент. – В конце концов, у меня ещё вся жизнь впереди…

– Что такого в этом Скотте?! – перекрикивает меня подруга, пока наши бокалы снова наполняются розовым шампанским. – Дай подумать, – с наигранным драматизмом хмурит она переносицу. – Может быть, всего лишь его несколько сотен миллионов долларов? Почти миллиард, если быть точнее? И при этом он молодой? Не старый хер старше тебя лет на тридцать? Не абьюзер? И ты с ним встречаешься дольше, чем с кем-либо до этого? Или тебе не хватает того парня, как там его звали, дай мне вспомнить… Рон? Бен? Из «Старбакса»? Ну так он там до сих пор кофе разливает, я только на днях туда заходила, – чуть ли не уперев руки в бока не унимается Робин.

И сейчас она мне напоминает древнюю африканскую богиню, которая жаждет отмщения. Правда, её белоснежные локоны немного не в тему, но это лишь добавляет драматизма всему её великолепному и грозному виду. У меня такое чувство, что ещё немного, и она лично отведёт меня к моему бойфренду и заставит на коленях просить прощения только за одну преступную мысль бросить его.

– Ты понимаешь, что я из кожи вон лезу, пытаюсь хоть как-то выбиться в люди, – продолжает свою изобличительную речь подруга. – Двойной налог, не слышала? – давит она на больную мозоль. ("Двойной налог" для чернокожих в Америке – система, при которой чернокожие сталкиваются с дополнительными социальными барьерами, что приводит к неравенству и ограниченному доступу к ресурсам и возможностям – здесь и далее примечание автора). – Мои предки вкалывали на плантациях, чтобы я могла сейчас сидеть за соседним столиком с, мать её, Грейси Лейс и пить это сраное шампанское, а ты – смазливая белая девчонка, чья заслуга только в том, что её бабушка приехала из Советского Союза, и теперь думаешь, что можешь просто так разбрасываться направо и налево американскими миллионерами?! Достоянием нации? – и я начинаю хохотать, когда вижу, как на нас уже с интересом оглядываются остальные посетители.

– Робин! Ну ты же сама приехала из Руанды! Твои предки не вкалывали на плантациях!

– Ещё как вкалывали! Но там, на моей исторической родине! – гордо парирует подруга.

– Слушай, и ты же сама рассказывала, что у твоего отца неплохой бизнес… – продолжаю я, и Робин уже сама доливает нам по бокалам остатки шампанского.

– Послушай. В этом городе ты – моя единственная подруга. И я хочу, чтобы у тебя всё было хорошо, – вдруг тихо произносит она. – Иногда иметь что-то уже более чем достаточно. Понимаешь, о чём я? Друзей, отношения. Прошлое. Скотт, возможно, не эталон, но он уже достаточно хорош, чтобы завести с ним семью. Детей. Подумай об этом, а я пока присмотрю себе русского миллиардера, – заканчивает поток своей жизненной мудрости Робин, и подоспевший официант открывает уже вторую бутылку.

У меня уже начинает всё плыть перед глазами. Музыка, похоже, вгоняет меня в некое подобие транса, и я буквально ощущаю, как весь зал пульсирует и хрипло дышит. Возбуждение витает в воздухе зелёной всепроникающей пыльцой, буйным цветением апреля, и даже гигантские вытяжки под потолком не могут разогнать это липкое навязчивое ожидание.

Я пытаюсь незаметно разглядывать публику, и я почти уверена, что вижу в толпе знакомые лица, которые постоянно мелькают на экранах смартфонов, мониторов и телевизоров. Женщины сверкают, как огненные бриллианты, а мужчины явно на взводе. Все ждут, когда начнётся представление, и я понимаю, что сейчас наступит тот момент, когда к нашему столику потянется вереница из желающих познакомиться. Вдвоём с Робин мы представляем экзотическую контрастную пару, и я не удивлюсь, если чуть ли не каждый мужчина, рассматривая нас, сейчас втайне представляет, как мы отсасываем у него по очереди, стоя перед ним на коленях. Я – голубоглазая северная блондинка, и чёрная богиня со снежными кудрями и бюстом пятого размера.

Я со скучающим видом бросаю взгляд на соседнюю ложу и вздрагиваю, когда вдруг понимаю, что спутница седовласого джентльмена в ковбойской шляпе сейчас стоит на полу под столом. До меня не сразу доходит, что она там делает, сначала я решаю, что она что-то обронила и ищет, но её мерно покачивающийся взад-вперёд затылок не оставляет места для догадок. Сомнений быть не может: пока её партнёр расслабленно потягивает пиво, развалившись на бархатном алом диване, девушка отсасывает ему прямо на виду у всех, нисколько не смущаясь.

Я толкаю локтём Робин, но она уже увлечена беседой с каким-то хмырём, первым отважившимся подойти к нашему столику. Она так заливисто хохочет над его шуткой, пока этот мужик буквально занырнул взглядом в её декольте, что я решаю пока не вмешиваться. К тому же я отлично вижу на его запястье ролексы, и я почти уверена, что они настоящие. Как и всё в этом зале. Кроме нас с подругой.

Я ещё раз осматриваюсь, и понимаю, что это самая настоящая вечеринка миллионеров и знаменитостей, которым совсем не надо прикидываться богачами, нацепив на себя бабушкино манто и ношенное платье из Salvation Army. (Salvation Army – сеть магазинов секонд-хенд в США – здесь и далее примечание автора).

– На кого будете делать ставку? – снова подходит к нам неприветливый распорядитель, и я нервно поглядываю на часы на руке нового знакомого Робин.

Уже больше десяти вечера. Становится поздно.

– А на кого можно? – глупо хихикает подруга.

– Сегодня дерётся Руслан Хабиров, – снова одаривает нас презрительным взглядом неприветливый метрдотель-бейгл.

– Руслан Хабиров и… Кто? – вопросительно смотрит Робин.

– Просто Руслан Хабиров. Вы можете поставить на него или против.

– Ну хорошо, – лезет в свою сумочку подруга. – Поставим на него, он же русский. А я так любою русских, – растягивает она свои обольстительные полные губы в улыбке, взмахивая ресницами на своего нового знакомого.

Она пьяна. Определённо. Надо скорее уходить. И где, мать его, Скотт?

– Сто долларов, – расстёгивает она свой кошелёк.

– Минимальная ставка сто тысяч, – выплёвывает официант. Мне кажется, он сейчас лопнет от презрения. – К тому же, за вас уже внесли деньги. Вам нужно только сказать, на кого вы ставите.

Сто тысяч?! Скотт сумасшедший.

И Робин снова многозначительно смотрит на меня через стол, словно хочет мне сказать: ну вот смотри, я же говорила, твой парень для тебя ничего не жалеет. Он настоящий милаш.

Как будто я его об этом просила!

– Представляешь, у Тимура есть собственная яхта на озере Мичиган! И он как раз мне сейчас рассказывал про неё. Он нас приглашает в гости, – возбуждённо объявляет мне Робин, пока я уже начинаю нервничать, выискивая взглядом в толпе своего бойфренда.

Мне кажется, это просто шикарный повод с ним порвать. Прямо сейчас. Сливать сто тысяч в унитаз, когда столько людей в мире умирают, голодают, бегут от войны… В конце концов, повысил бы зарплату своим затраханным жизнью программистам! Долбанный придурок.

И тут я вдруг замечаю что-то необычное. Клетки, в которых танцуют девушки. Я была уверена, что это часть интерьера, шоу, но сейчас я отчётливо вижу, как кто-то из гостей подходит к одной, поднимается по специальной лестнице и опускает что-то наподобие жетона в замок на дверце. Дверца распахивается, и он проходит внутрь.

Резким движением разворачивает золотую богиню к себе спиной и расстёгивает ремень на своих джинсах. Выпрастывает свой уже возбуждённый член. Резко входит в неё, прижимая её круглую нежную попку к своему паху. Девушка цепляется тонкими руками за прутья, прогнувшись в пояснице, как тряпичная кукла, и её острые тугие груди покачиваются и вздрагивают при каждом яростном толчке её клиента. Я смотрю, как зачарованная, не в силах отвести взгляда от этого зрелища, и понимаю, что мы пришли совсем не в то место.

Это не обычная дискотека или сальса-клуб, в которых мы любим иногда поотрываться и потанцевать на выходных с подругами. Это не безобидные парни, которые угостят тебя пивом и спросят на прощание твой номер телефона. Я вижу, как оценивающе рассматривает этот Тимур мою Робин, и понимаю, что такие как он берут, что хотят. Без спроса.

Мужчина в клетке одной рукой крепко схватил девчонку за волосы, намотал на кулак, и по её искривлённому в беззвучном стоне рту я понимаю, что ей больно. Второй рукой он смял её грудь, жёстко, с силой, с последними толчками загоняя всего себя в это хрупкое дрожащее под ним создание. Оглядываюсь на остальных. Все ведут себя как ни в чём не бывало. Для них это в порядке вещей. Женщины по-прежнему смеются, потягивая коктейли, и их глаза сверкают, как звёзды.

Мужчины громко переговариваются, решая свои дела, а клетки с девушками уже все почти заняты мужчинами, которые рвут и терзают золотые тела, танцующие под дикие незнакомые ритмы. У меня начинает болеть голова от всего происходящего, это явно не для меня. Пора уходить. Это была ужасная идея. Скотт просто гондон, и я уже встаю со своего кресла, как вдруг снова вижу в толпе уже знакомые синие рисунки на руке.

Этот мужчина преследует меня, теперь я в этом уверена! И вчера в метро мне не показалось!

Но тут музыка резко обрывается, свет в зале гаснет, загорается ринг, в центре которого стоит анонсер, который громко объявляет:

– А теперь, дамы и господа, начинаем наш бой! Руслан Хабиров! – и тишина лопается ледяным пузырьком от дикого возбуждённого воя толпы.

Все взгляды в едином порыве устремляются на сцену, и в искусственном свете они выглядят, как пластиковые маски с пустыми глазницами и раззявленными ртами. Я чувствую, как у меня между грудей стекает бусинка пота, облизываю мгновенно высохшие губы, когда на ринг выходит русский рестлер. Очень короткий ёршик чёрных волос на голове и квадратная аккуратная бородка, которая делает его лицо больше похожим на лопату. Приплюснутый съехавший куда-то набок нос: наверняка его уже не раз ломали. Высокий, мускулистый, подтянутый, он не выглядит огромным и сокрушительным. Из одежды на нём только короткие алые шорты с надписью «СССР» и серпом и молотом на них.

Я закатываю глаза: они бы ещё портрет Ленина ему на задницу прилепили! Что за дешёвые трюки. Но, похоже, публика просто в восторге.

– Руслан, я тебя обожаю! Ты мой краш! – слышу я истеричные женские визги со всех сторон, и понимаю, что любая сейчас в этом зале с радостью легла бы под этого русского зверюгу со сломанным носом.

Стоит признаться, что действие захватывает меня, электризует. Возбуждение толпы передаётся мне, и я даже забываю, что ещё минуту назад собиралась уйти отсюда.

Руслан стоит в пятне света, облившего его золотым лаком, и наслаждается всеобщим обожанием. Только я до сих пор не понимаю, с кем же он будет драться. Между тем на ринг выходят две золотые девицы в одних стрингах и на высоченных платформах и, покачиваясь, как тонкие ветки, подходят к рестлеру. Вот одна из них надевает ему что-то на шею, и Хабиров склоняет голову, словно кланяется ей, и она защёлкивает у него на загривке замочек, и теперь я понимаю, что это – металлический широкий ошейник.

Вторая девица надевает ему на плечо и предплечье такие же широкие золотистые браслеты, и теперь он выглядит, как какой-то странный советский гладиатор.

Что это вообще за наряд такой? Я, конечно же, очень плохо во всём этом разбираюсь, но мне кажется, ни разу не видела ничего подобного, если не считать каких-нибудь фильмов из вселенной Marvel.

Руслан обхватывает затылок одной из девушек и притягивает её лицо у себе. Запрокидывает ей голову назад и хищно впивается в её губы, и толпу это ещё больше распаляет.

– Руслан! Я хочу тебя! Ты – лучший! Трахни меня! – снова слышу я исступлённые женские визги и замечаю, как рука нашего нового знакомого, Тимура, уверенно ложится на бесподобную аппетитную попку Робин, обтянутую алым шёлком.

Но она лишь с невозмутимым видом отпивает розовое вино из тонкой флейты, и кто я такая, чтобы мешать ей? Похоже, она нашла своего русского миллиардера с яхтой. Почему бы и нет.

– Леди, не переживайте! Руслан обязательно трахнет вас, – снова выпрыгивает из сумрака анонсер с микрофоном, и собирает свою порцию смеха и аплодисментов. – Если выживет, конечно же, – добавляет он с лёгкой усмешкой после того, как шум хоть немного стихает, и поднимает новую волну криков.

Мы уже давно встали с нашим мест и стоим рядом с нашим столиком, и я только сейчас замечаю, как мои пальцы вцепились в мягкую обивку кресла, а костяшки побелели от напряжения.

Это зрелище заводит не по-детски. Скотт явно рассчитывал на ночь безудержного секса после этого боя. Да пошёл он.

– Я люблю тебя, Руслан! – тонконогие девы покидают ринг, а вслед за ними удаляется и анонсер.

Рестлер остаётся один на ринге, и я в недоумении смотрю на Робин, словно она должна знать ответ: что всё это значит? С кем он в итоге будет драться? Но вот по периметру ограждения вдруг вспыхивают неоном надписи «Осторожно: высокое напряжение», и я вижу, как по тонким канатам пробегают крошечными светлячками искры. Они что, на самом деле пустили по ним электрический ток?

Музыка давно смолкла, и мне кажется, я слышу единое дыхание зала, который вдруг застыл в ожидании.

Руслан стоит в углу ринга, склонив голову. И тут на противоположном конце открывается невидимая клетка, которую я не заметила раньше, и из неё с недовольным урчанием, раскачиваясь из стороны в сторону, выходит живой медведь!

– Мать твою… – только и могу выдавить я из себя, до сих пор не в силах поверить в реальность происходящего. Это не может быть правдой.

Наверняка какие-то дурацкие декорации, спецэффекты, часть долбанного идиотского шоу!

Вот тишина рвётся, как лист бумаги, оглушительными звуками из динамиков под потолком, и я слышу бешеный ритм «Рамштайн», отдающий в ушах: “Du, du hast, du hast mich…”

Всё действие воспринимается обрывками, кадрами третьесортного фильма, но я чувствую, как раскаляются мои вены, по которым тугими горячими толчками прокачивается кровь.

Медведь – на вид совсем худой, какой-то облезлый, и я понимаю, что он, скорее всего, голодный или на препаратах. Руслан смотрит ему прямо в глаза, и у зверя мгновенно поднимается шерсть на загривке. Я вижу, как он прижимает уши к голове, раскрывает свою пасть и издаёт оглушительный рык, сливающийся с голосом Тилля Линдеманна. И я уже не удивлюсь, если это живое исполнение.

– Он убьёт его, – выкрикиваю я, чувствую, как грудная клетка наполняется жаром, но я всё равно не могу отвести взгляда от этого страшного зрелища. Наверное, так чувствовали себя зрители на публичных казнях в Средневековье, – проносится у меня в голове.

Медведь поднимается на задние лапы: теперь он намного выше человечка, который стоит перед ним на арене, он кажется мне таким беззащитным, голым, в этих дурацких алых шортах. Ещё мгновение – и зверюга сожрёт его, с хрустом раскусив его тонкий яичный череп…

– Нет, – плачу я, и мне уже плевать, что по моему лицу текут слёзы, размазывая тушь и румяна.

Вот гризли замахивается лапой, сейчас он снесёт мужчине полголовы, и я зажмуриваюсь, чтобы не видеть этого. Но мои барабанные перепонки рвутся от дикого возбуждённого рёва, и я снова открываю глаза.

Руслан увернулся от чудовища, и теперь я вижу, что на руках у него – кастеты с острыми, как звериные когти, ножами. Он весь забрызган кровью, но это медвежья кровь. Он снова подныривает под медведя, под эту шерстяную тушу, и раненое животное ревёт, пока его тело терзают острые бритвы.

Рестлер снова выныривает из-под медведя и отбегает в сторону, пока гризли стоит на четырёх лапах и раскачивается из стороны в сторону, разбрызгивая вокруг себя алые капли.

– Он самый лучший, – наклоняется новый знакомый к Робин, словно это его личная заслуга. – Вот увидите, он сейчас убьёт зверюгу. Он ещё ни разу не проигрывал, – с довольным видом сообщает он нам, и я вижу, как быстро опускается и поднимается грудь подруги в низком вырезе платья.

Она оборачивается ко мне, и я вижу страх в её глазах. Страх и азарт.

Руслан на секунду поворачивается к противнику спиной: я не знала, что медведи могут быть такими быстрыми. Я не успеваю даже глазом моргнуть, как огромный шерстяной шар наваливается на бойца и сминает его как жёлудь. Человек исчезает под гигантской грязно-чёрной тушей, которая сейчас терзает его.

“Du, du hast, du hast mich…” – не прекращается песня, и мне даже на секунду кажется, что её поставили на повтор… Время вокруг остановилось, я буквально могу разглядеть, как волнами колышется густой застывший воздух вокруг, пока рубиновые реки растекаются на арене в том самом месте, где только что стоял живой человек.

Чувствую привкус железа во рту, запах смерти и мокрой шкуры, чувствую, как до мяса сломался ноготь на пальце, когда и слишком сильно вцепилась в спинку кресла…

Но вот огромный медведь как-то странно заваливается на бок, я тону в визге и криках, пока Руслан выбирается из-под него, и теперь он весь алый от крови. Вся спина залита красным, и мне кажется, что всё вокруг утонула в этом цвете: бархатная обивка диванов, изысканные платья дам, и даже девушки, запертые в клетках, все вдруг покрылись кровавой коркой.

Я стряхиваю с себя это наваждение, и теперь кричу вместе со всеми, выкрикивая:

– Руслан! Руслан! Убей, убей, убей! – я хочу, чтобы это поскорее закончилось.

И чтобы это никогда не кончалось.

Всё тело покалывает от мелких иголочек адреналина, платье прилипло к телу, и я пью это самое страшное представление в моей жизни до самого донышка.

“Te quiero puta! Te quiero puta!” – орёт в динамиках, и теперь Руслан, размахнувшись, вонзает свои ножи в грудную клетку зверя. Тот орёт и пытается достать его лапой, но он ловко уворачивается, как кровавый маленький воин смерти.

Я уже не понимаю, на чьей я стороне. Я знаю только одно: у человека на ринге есть только один шанс выжить – убить. И он должен вцепиться зубами в этот шанс, выгрызть его себе.

– Руслан! Руслан! Убей! – желаю я ему победы, и вижу, как он яростно колотит уже поверженного врага, превращая его шкуру в кровавое месиво…

Медведь всё ещё шевелится, когда рестлер молниеносно ныряет куда-то в угол ринга, что-то берёт и растягивает навстречу залу губы в жуткой улыбке, и я не сразу понимаю, что он надел специальную вставную челюсть с металлическими острыми клыками.

– Охренеть! – взвизгивает Робин, даже не обращая внимания на то, что Тимур уже вовсю поглаживает и сминает её бедро под тонким шёлком.

А Руслан склоняется над медведем и впивается ему в горло своими стальными зубами. Рвёт его и вот уже с победоносным видом встаёт перед обезумевшей толпой, зажав в зубах кусок медвежьего мяса, вырванного из глотки, и вокруг его жуткого оскала струятся красные ручейки…

Я покачиваюсь на своих каблуках, как в трансе, всё ещё не в состоянии поверить в реальность происходящего. На сцену снова выходят длинноногие красотки, и Руслан вытирает окровавленное лицо принесённым полотенцем.

– Ну а сейчас, как и обещали, небольшой скромный аукцион. Подарок для наших прекрасных леди. Все деньги, как и всегда, пойдут в благотворительный фонд защиты диких животных Саши Борисова, – с радостной улыбкой заявляет анонсер.

– Это что, шутка такая? – не верю я своим ушам. – Фонд защиты диких животных? Что за бред! Они только что изрубили целого гризли…

– Итак, начальная ставка всего лишь триста тысяч, милые дамы. Практически бесплатно за возможность провести незабываемый вечер с нашим сегодняшним чемпионом, – уже начинает анонсер.

– Триста пятьдесят! – тут же из зала раздаётся женский возглас, и его перебивает следующий:

– Четыреста!

– Вот увидите, сегодня он соберёт больше миллиона, – снова комментирует всё происходящее наш новый знакомый, делая незаметный жест, и на нашем столике уже появляются новые запотевшие бутылки.

В горле пересохло, и я сразу же опрокидываю в себя целый бокал, чтобы хоть как-то утолить эту жажду.

Женщины по всему залу щебечут, как возбуждённые курочки, и вот уже ставка в миллион долларов побита.

– Ну что же, прошу вас подняться на ринг, дорогая…

– Мисс Смит, просто Смит, – представляется женщина в чёрном платье в пол, уже приближаясь к Руслану.

И он, не изменяя своей традиции, запрокидывает свою покупательницу, размазывая по её белоснежному напудренному лицу медвежью кровь…

Мы сидим втроём за столом, и разговор Робин с Тимуром становится всё интимнее и горячее, и я почему-то не могу взять себя в руки, чтобы наконец-то подняться и уйти. Это место как будто затянуло, всосало меня в себя, лишив сил и остатков воли. Я уже вяло думаю про Скотта, который наверняка где-то в толпе наблюдает за мной, чтобы потом накинуться со своим неуместным возбуждением. Признаться, и я поддалась ему. Но надо найти в себе силы, чтобы встать на ноги и сходить для начала в уборную. Умыться холодной водой. Найти свой телефон и вызвать Uber. Таков мой план на сегодня.

– Black Russian, – ставит передо мной неулыбчивый метрдотель бокал.

Наверняка это тоже включено.

Я беру его в руки и делаю крошечный глоток. Пахнет крепким кофе. То, что мне как раз сейчас нужно, чтобы взбодриться…

3

И сейчас, когда я сижу в одних трусиках перед незнакомым мужчиной, вместе с пульсирующей острой болью воспоминания возвращаются ко мне крошечными иголками. Яркими бликами. Неровными мазками по холсту.

– Ваше блюдо, – и официант ставит передо мной тонкую фарфоровую тарелку с окровавленным мясом.

– Тартар из тёплого медвежьего сердца, – комментирует Тимур, подцепляя тонкий кусочек золотой вилкой. – Чувствуете? Ещё бьётся, – отправляет он его в рот, растягиваясь в довольном хищном оскале. И я вижу, как его лицо расплывается передо мной мутным пятном.

Звуки вокруг меня превращаются в рваные обрывки смеха, стоны, рычание.

– Мне надо выйти, – с усилием, буквально поднимая себя из-за стола, встаю я.

Стены и пол плывут, качают меня, словно я на палубе корабля. Мне кажется, вся моя кожа лоснится от пота.

– Только побыстрее возвращайся! – доносится до меня весёлый смех Робин, которая с наслаждением ест мясо, которым её кормит с вилки Тимур.

Меня сейчас вырвет. Точно, мне нужно проблеваться, и сразу станет легче. Ищу взглядом спасительную надпись, и только в углу зала вижу странный неоновый значок: две сношающиеся раком фигурки. Ну ладно. Плевать. Раковину-то я точно найду.

Покачиваюсь, задеваю плечом какого-то мужчину, лепечу «простите», и чувствую, как чья-то рука бесцеремонно и нагло хватает меня за бедро, скользит ниже, интимно, грязно, вульгарно. Гладит меня по низу живота, и я чувствую горячий влажный след, который она оставляет на мне.

Кто-то присвистывает.

– Куда ты торопишься, детка? – но я лишь отмахиваюсь от липких голосов и взглядов, как от назойливых мух.

У меня совсем нет сил сопротивляться. Надо дойти до спасительной раковины и унитаза.

Весь вечер расплывается перед глазами, и я, не разглядев, натыкаюсь на парочку, сидящую на столе. Точнее, она стоит, облокотившись одной рукой на столешницу, а сзади её тарабанит, задрав на спину подол розового платьишка с перьями, какой-то мужик. Мне кажется, как раз тот, на Cybertruck, но мне уже на самом деле плевать.

– Эй, поаккуратнее, – слышу, когда задеваю его случайно рукой, но разглядев меня, он уже кричит мне вдогонку: – Куда ты! Ты такая горячая, я ещё на парковке тебя заметил! Не хочешь повеселиться, а? Меня и на тебя хватит! – но я оставляю зал позади.

Золотые клетки трясутся, рискуя сорваться со своих пьедесталов, и в них бьются райские золотые птицы, зажатые в крепких волосатых руках. Всё вокруг стонет, хохочет и чавкает.

Огибаю парочку, которая стоит тут же, у кабинок, не удосужившись даже укрыться от нескромных взглядов, и тут в тонких пальцах мелькает знакомый ангел, словно пойманный в силки. Грейси Лейс стоит, прижавшись спиной к ободранной облупленной стене, широко расставив ноги на каблуках, а между ними, на коленях, как послушный паж, сидит её спутник, и его чёрная с густой проседью голова мерно покачивается вверх-вниз, пока знаменитая на весь мир ведущая громко стонет, прикусив нижнюю губу, и я вижу остатки белой пудры на крыльях её точёного носика…

Так, ещё два шага, и я у спасительной раковины. Впиваюсь пальцами в золотой ободок, покачиваясь, чтобы не упасть, и тут вдруг слышу мужской незнакомый голос за спиной:

– Ты всё-таки пришла…

У меня нет сил посмотреть, подняться. Только повернуть голову в сторону. Мужская кисть с выцветшими синими чернильными буквами.

Поднимаю лицо вверх, и потоки рвоты выливаются из меня всем этим жутким кошмарным вечером. С одной стороны, мне безумно стыдно. Но ещё мне страшно. Кто-то ищет меня. Преследует.

И он меня нашёл.

И тут я вдруг проваливаюсь в преисподнюю, в темноту. Сознание выключается в голове, как лампочка, и я больше ничего не помню.

И вот сейчас я сижу перед этим сумасшедшим, и понимаю, что я проснулась из одного кошмара – в другой.

Он чувствует мою дрожь, напряжение.

– Я сказал, не бойся. Ты здесь в безопасности, – повторяет он мне. – Твоё платье я приказал снять. Не думаю, что ты по нему будешь скучать, – растягивает он свои губы в ухмылке.

Ну да, оно же всё в блевотине. И я сгребаю машинально пальцами что-то вокруг меня. Что-то мягкое и божественно пушистое. Натягиваю повыше, чтобы прикрыть обнажённую грудь. Хотя, думаю, у него было предостаточно времени хорошенько меня рассмотреть.

И даже… Страшная догадка пронзает мой мозг, я пытаюсь понять, есть ли у меня необычные ощущения в теле, но головная боль глушит все остальные чувства.

– Сейчас тебе принесут одежду. Ты у меня в гостях, – нависает он надо мной своим натянутым стройным телом, и я снова поднимаю на него глаза.

– Прости, мои ребята немного перестарались, – вдруг отходит он куда-то вглубь комнаты, и уже возвращается с подносом, ставит его на столик рядом. – Надо было вывезти тебя по-тихому, ненавижу ненужные проблемы, – объясняет он мне, словно это что-то обыденное, в порядке вещей – похищать людей.

Я всё ещё молчу, рассматривая содержимое подноса: хрустальный маленький графин. Фарфоровый соусник с крышкой. Крошечные, как две ледяные капли, рюмки.

Он ловко разливает по ним содержимое графина и протягивает один мне:

– Выпей. Подобное лечат подобным. Так сказал один наш великий русский писатель…

– Михаил Булгаков, – невольно беру я в руку рюмку.

– Ну я же знал, что ты умница. Ты всё знаешь. Пей, – чокается он со мной. – За знакомство, – и опрокидывает содержимое в рот.

Я всё ещё сижу, зависнув с этой рюмкой, но он уверенно обхватывает мои пальцы своими и подносит её к моим губам, смотрит ободряюще и кивает:

– Надо. Тебе станет легче. Булгаков не может врать, – и я, сама не понимая зачем я делаю это, опрокидываю обжигающую ледяную жидкость себе в горло, по которому она прокатывается спасительным ручейком. – И это, – уже протягивает он мне на тонкой золотой вилке кусочек какого-то мяса, которое я послушно кусаю, и оно тает у меня на языке восхитительным масляным вкусом. – Строганина из муксуна. Идеальная закуска, – встаёт он надо мной, словно выжидая, и я вдруг чувствую, что жизнь на самом деле возвращается ко мне.

Это просто невероятно! И пока этот ненормальный псих подцепляет ещё один кусочек бесподобной фигни и бросает её прямо в рот своей рыси, которая не сводит с меня своих прозрачно-зелёных глаз, я чувствую, как теплеет моё тело, в нём просыпаются прежние ощущения.

Боль куда-то уходит и появляется странная ясность мыслей. Это что, так действует водка?

– Ещё один, контрольный. Мой собственный бренд, Borisoff, может быть, слышала? – как ни в чём ни бывало произносит он название самой знаменитой водки, стильная реклама которой не сходит с экранов последние два года. Протягивает мне новую порцию в рюмке, чокается со мной, подтолкнув меня под локоть, и теперь я сама уже послушно выпиваю это лучшее в мире лекарство.

Смотрю на блюдо на столике и понимаю, как я голодна.

– Но я гражданка Соединённых Штатов Америки, —наконец-то гордо заявляю я. Во мне проснулись кураж и смелость. – И вы должны понимать все последствия моего похищения. Вы должны отпустить меня, – требуя я, кутаясь в мягкие шкуры, и чувствую, как моё тело погружается в тёплую уютную негу…

Проклятая водка и проклятый Булгаков!

– Кстати, не ожидал от тебя таких глубоких познаний о Булгакове, – протягивает мне мужчина огурчик на вилке.

– Бабуля была учителем литературы в школе. В Минске… Всегда мне повторяет, что надо помнить свои корни. Хотя Булгакова в Советском Союзе запрещали. Так же, как и бога, – откусываю я кусочек огурца, и понимаю, что это совсем не американский огурец. Хрусткий. Солёный. С терпкой кислинкой.

Да здесь всё другое, даже огурцы!

– Ах да, я забыл представиться, – садится он в кресло рядом с кроватью. – Саша Борисов.

– Постойте, так это был ваш фонд? – вспыхивает в мозгу воспоминание о вчерашнем аукционе. Или это было уже неделю назад?

– Да, именно. А ты всё схватываешь на лету. И мой клуб. И бои тоже провожу я. Это чертовски прибыльно и приятно, – ухмыляется он. – Собрать весь цвет Америки у себя в гостях. Показать им шикарное шоу. Такое, которое они потом будут вспоминать всю свою скучную жизнь. И никто даже не догадается, что их поимели. Каждый при своём. Правда, красивый бизнес? – с самодовольным видом откидывается он на спинку кресла.

Вот и нет. Я так совсем не считаю, но я лишь вежливо улыбаюсь в ответ. Я же воспитанная правильная девочка Дженнифер. Которая лишь иногда позволяет себе немного повеселиться. Но только по выходным. И я отлично знаю, что с психопатами лучше не спорить. Я ему ничего не докажу. А в том, что он самый настоящий маньяк, сомневаться не приходится. Правда, не думаю, что я на самом деле в Сибири. У чувака явно проблемы с восприятием реальности. Пусть думает, что хочет.

Но я-то понимаю, что вывезти гражданку США за пределы страны просто невозможно. Наверняка я где-то рядом, в Канаде, это объясняет и снег, который всё валит и валит толстыми хлопьями за окном, и этот пропахший ароматом дыма деревянный дом. Надо успокоиться, дать этому придурку понять, что я ему верю, и продумать план побега. Холодная голова. Главное не пороть горячку.

– Очень, – поддакиваю я этому Саше и смотрю ему прямо в глаза. – Это самое захватывающее зрелище в моей жизни, – и тут я, пожалуй, говорю совершенно искренне.

Я не должна показывать ему, что я фальшивлю, как расстроенное пианино. К тому же метод Булгакова работает. Силы полностью вернулись ко мне.

– Ну что же, сейчас тебе принесут одежду и проводят к врачу.

– К врачу?

– Я хочу, чтобы он убедился, что с тобой всё в порядке, Женя, – склоняется он надо мной и легонько касается подушечкой пальца моей щеки. – Я не могу допустить, чтобы с тобой что-нибудь случилось, – смотрит он мне в глаза, и я чувствую его дыхание на своих губах. – Ты слишком дорого мне обошлась.

– Что значит дорого? Я ведь не просила… – начинаю я, но сама себя останавливаю. Одёргиваю.

Сейчас не время. Мне надо спасать себя, а не доказывать сумасшедшему, что он сумасшедший.

Взгляд мужчины ещё раз скользит по моему лицу, он внимательно осматривает меня, как профессионал, я это чувствую. Губы растягиваются в довольной усмешке, вот его рука скользит и вниз, ложится мне на оголённое плечо, я вздрагиваю, но мне приятно его прикосновение. Такое простое и тёплое. Дающее надежду и защиту. Но он всего лишь подтягивает вверх сползшее с меня вниз покрывало, и я понимаю, что вот уже пять минут сижу перед ним с оголённой грудью.

Скользит по ней взглядом, и уголок его губы чуть приподнимается на четверть дюйма. Только и всего.

По крайней мере он не пытается меня изнасиловать, он бы уже сделал это, если бы захотел, проносится у меня в голове, пока он разворачивается и направляется в сторону двери.

Медлит на секунду и произносит:

– Добро пожаловать ко мне в гости, Женя. Надеюсь, тебе не будет у меня грустно. Это ненадолго, не переживай. Ты выглядишь очень умной девочкой, поэтому, уверен, что ты не будешь делать глупостей, – приподнимает он многозначительно одну бровь. – Здесь ты в полной безопасности. Под моей защитой, ясно? Любой, кто тронет тебя хоть пальцем – труп, – снова чувствуется сталь в его голосе, и я только молча киваю в ответ.

Он скрывается за дверью вместе со своей спутницей-рысью. Очень странная парочка.

Как только дверь за ними захлопывается, я вскакиваю с кровати. Я не знаю, сколько у меня времени, но надо беречь каждую минуту. Под голыми ступнями чувствуются шершавое тёплое дерево, которым пропахло всё вокруг.

Я всё ещё кутаюсь в странную накидку, пока до меня вдруг не доходит, что эта легчайшая мягкая шкура. Присматриваюсь повнимательнее: да это же самый настоящий соболиный мех! Я точно это знаю, потому что совсем недавно меряла соболиное манто в Saks Fifth Avenue примерно за сорок тысяч баксов, гадая, выгляжу ли я как человек, способный потратить почти годовую зарплату на шубку. Но суда по поджатым нервным губам продавщицы, не совсем.

И вот сейчас я кутаюсь, как в простой плед, в драгоценную шкуру, и замечаю картину на стене. В стильной, совсем простой на вид раме. Какие-то импрессионисты. Но мне отчего-то кажется, что картина такой же подлинник, как и соболь. Эту мягкость и нежность не спутаешь ни с какой синтетикой. Ни с какой нейронкой.

Ну хорошо. Допустим, этот маньяк очень богат. Такое бывает. Я читала много книжек и смотрела много триллеров. Какие у меня вообще варианты? Подхожу к окну, и у меня перехватывает дух.

Я очень высоко от земли. Да я, блин, в настоящей башне! Я это могу понять по высоченной сосне, которой, наверное, лет пятьсот, не меньше, растущей прямо напротив окна. Я присматриваюсь внимательнее: на густых еловых ветках густо сидят рядами, буквально облепив их, странные алые птицы. Они сверкают своими грудками, как рождественские яблоки на ёлке, их так много, что всё дерево зарделось от этой странной стаи.

Сначала мне хочется плакать от счастья: это же красные кардиналы, значит, я где-то в Иллинойсе! Но потом, присмотревшись, я понимаю, что я не видела раньше таких птиц. Они совсем другие. Как и всё вокруг.

Всё вокруг. Я осматриваю двор за окном. Парковка, несколько внедорожников. При виде Chevrolet Tahoe у меня теплеет на душе. Появляется надежда. Хоть что-то американское. А дальше, за забором – сплошная стена леса.

И я вздрагиваю от голоса за спиной:

– Добрый день, – оборачиваюсь, в комнату бесшумно вошла женщина, и теперь стоит рядом с моей кроватью, сжимая в руках груду тряпья.

– Одежда, – произносит она на русском и бросает весь ворох на покрывало, и я просто подхожу к ней.

Неулыбчивое, покрытое морщинами, её лицо напоминает печёное яблоко. Азиатские черты, но у меня нет сил ломать голову, кто она. Угрюмо указывает мне на одежду, и я отключаю свою учтивость.

Похоже, в этом странном месте это никому не нужно. Вспоминаю непроходимый лес за окном, и рука сама тянется к привычным джинсам. Новые, с биркой. Roberto Cavalli? Представляю, как бы офигела Робин, когда увидела все эти сокровища!

Робин.

Память снова моргает неровной лампочкой, когда у меня в голове всплывают обрывки прошлого вечера. Хохот подруги, алое мясо на вилке. Распахнутый в крике рот, испуганные, полные ужаса глаза… А впрочем, это всё, наверняка, ложные воспоминания. У Робин всё наверняка просто отлично, и сейчас она развлекается со своим новым русским на его роскошной яхте, я даже не сомневаюсь.

А значит, моё исчезновение обнаружат не раньше понедельника, когда я не явлюсь на работу. Но и тогда вряд ли кто-то будет поднимать тревогу: ну мало ли, бывает. Потом возьму отгул задним числом, тем более у меня их накопилось на целый месяц за три года работы.

– Какое сегодня число? – спрашиваю я у странной женщины, и она лишь угрюмо молчит в ответ. – Число? – ещё раз на всякий случай переспрашиваю, но она равнодушно смотрит в окно мимо меня. – Да пошла ты, сука, – тихо ругаюсь я на английском, вытягивая футболку Moschino и бюстгалтер La Perla.

Любимый бренд Скотта. Единственное, что он мне всегда покупает, не жалея денег. La Perla. Какой-то странный незрелый фетиш. Как будто тинейджером он дрочил на моделей из каталога этого бренда. Но я больше не вижу другого белья, и беру что есть. Быстро, уже не стесняясь, натягиваю всё на себя, прихватываю нежный полувоздушный кардиган, наверняка из настоящего кашемира, и громко произношу, чтобы эта тётка меня поняла:

– Обувь? – и она швыряет мне под ноги пару кроссовок.

Ну конечно же, Armani. Здесь вообще есть хоть что-то простое и не мегабрендовое?

Я уже не удивляюсь, что всё моего размера: у психов свои причуды.

– Айда, – так же отрывисто командует мне тётка, направляясь к двери, и я послушно следую за ней, судорожно соображая, как мне лучше сбежать.

Судя по высоте, это трёхэтажный или четырёхэтажный особняк, не ниже. Окна исключены, поэтому я стараюсь запоминать наш путь. И судя по тому, что мы выходим и спускаемся по бесконечной винтовой лестнице, я на самом деле сейчас находилась в башне. Наверняка в одной из башен. Видимо, это какой-то канадский деревянный замок. Мы спускаемся всё дальше и ниже, и мои новые кроссовки скользят по деревянным крепким ступенькам.

Вот наконец-то мы выходим из винтовой лестницы в боковую дверь, и у меня дух захватывает от волшебного убранства: весь куполообразный потолок и стены расписаны красными, золотыми и зелёными птицами, клюющими ягоды и райские цветы на ветвях. Свод по всему периметру зала поддерживают резные деревянные столбы, тоже искусно расписанные: да я словно попала в диснеевскую сказку. Про царевну Анастасию. А этот Саша Борисов мало того, что психопат, так он ещё и инфантильный эксцентрик. Не знаю, что мне даёт это знание, и я следую дальше за тёткой в сером мешковатом костюме. Который, правда, наверняка от Prada.

За этим великолепным царственным залом идёт не менее великолепный бесконечный коридор, стены которого сплошь увешены картинами в тяжёлых потускневших рамах, и мне одного беглого взгляда хватает понять, что всё это – копии фламандских мастеров, на которых я так люблю смотреть в Чикагском институте искусств (Chicago Art Institute – Чикагский художественный институт, основанный в 1879 году, является одним из старейших и крупнейших художественных музеев в США – здесь и далее примечание автора). Только здесь они потускневшие и не такие яркие, как в музее. И ещё мне кажется, что здесь их просто намного, намного больше. Жалкие подделки, – только и усмехаюсь я про себя.

Мы с моей молчаливой провожатой наконец-то выныриваем из этого царского великолепия и оказываемся в обычном просторном помещении в скандинавском стиле: светлое дерево, окна, и много света. Ничего лишнего.

В огромном панорамном окне во всю стену я снова вижу парковку, которую заприметила из своей башни, и по-прежнему не вижу никого из людей. Но дом такой большой, в нём можно запросто раствориться. Или, я представляю, что вся челядь сейчас сидит в каком-нибудь подвале у очага с огромным котлом над ним, в котором булькает медвежья кровь.

Это место зачарованное. Ненормальное. Настоящий замок сумасшедшего князя. Графа Морлока. Я иду по мягким коврам, в которых тонут мои шаги, и персидские древние узоры расцветают под моими ногами.

Женщина подходит к какой-то двери и только собирается открыть её, как она сама распахивается нам навстречу, почти сшибая с ног, и на нас чуть ли не падает высокая стройная девушка. Похожая на Наталью Водянову и Ирину Шейк одновременно. Окидывает меня надменным взглядом, закрыв ладонью половину лица, и я вижу, как в её миндалевидном глазу сверкает слеза.

– Лола! – доносится мужской голос из комнаты, но она, тряхнув густой гривой волос, идёт прочь, и я замечаю, как из-под её тонких пальцев расплывается огромный синяк. И теперь я отчётливо вижу, когда она поворачивается ко мне другой стороной, что лицо её – сплошное месиво гематомы, с распухшей губой и свёрнутым набок носом. У неё не получается скрыть от меня это за своей узкой длинной ладонью, но она заходит в соседнюю комнату, и моя провожатая настойчиво подталкивает меня в спину:

– Сюда.

Что они сделали с этой девушкой? У меня холодеет низ живота, когда я делаю шаг вперёд и оказываюсь в просторной светлой комнате. И вид гинекологического кресла в углу не оставляет простора для воображения. Это тот самый врач. И его кабинет. И здесь свершилось что-то ужасное. Её пытали?

– Добрый день, – произносит с этим восточноевропейским акцентом мужчина, и дверь захлопывается за моей спиной.

– Добрый день, – отвечаю я ему на русском. Хочу проверить, поймёт ли он меня.

– Отлично, ты знаешь язык, – встаёт он из-за стола и подходит ко мне.

– Моя бабуля… – лепечу я, и мой взгляд выцепляет брошенные на cтоле ключи. С брелком Chevrolet.

– Давай посмотрим, – осторожно берёт он моё нижнее веко и оттягивает вниз. – Склеры чистые. Белые… Небольшое покраснение в рамках нормы, – бормочет он больше для себя. – Высуни язык, – и я послушно открываю рот, и он с любопытством рассматривает его. – Всё просто чудесно, Дженнифер, – снова переходит он на английский, сжимая мои плечи обеими руками. – Я очень хорошо рассчитал дозу, так что просто лёгкая амнезия и небольшая тошнота. Голова болит? – деловито интересуется он. – Дать обезболивающее?

– Спасибо, Саша Борисов уже дал мне. Водки, – послушно отвечаю я, судорожно размышляя, как же провернуть только что возникший у меня в голове план.

– Ах да, он всё лечит водкой, – ухмыляется мужчина. – Но если тебе помогло, то значит, это работает. Ты можешь идти, – отворачивается он от меня, направляясь к столу, но я ещё не готова.

– Подождите. У меня всё болит там. Странные ощущения, – смотрю я в его глаза, и седые брови подскакивают вверх.

– Где именно? – с интересом переспрашивает врач.

– Во влагалище, – бухаю я.

Надеюсь, это сработает.

Помедлив секунду, он отвечает:

– Хорошо. Ложись, я посмотрю, – указывает на кушетку, но у меня совсем другой план.

Я укладываюсь на спину, и седовласый мужчина склоняется надо мной.

– Прости, я забыл представиться, – вдруг словно вспоминает он, и его крупное грубое лицо озаряется тёплой улыбкой. – Артём Львович, но у вас, в Америке, кажется, принято обращаться просто по имени? Тогда Артём, – аккуратно отодвигает он вверх край моей футболки. – Приспусти джинсы вниз, пожалуйста, – мягко просит он и начинает бережно ощупывать мой живот, нажимая в разных местах.

Похоже, этот дурак не понимает, что я от него хочу.

– Доктор, вы хотите обследовать моё влагалище, не снимая с меня трусиков? – переспрашиваю я. Надеюсь, до него всё-таки дойдёт.

– Я должен убедиться, что это не аппендицит или перитонит. Ты же не беременна? – внимательно смотрит в мои глаза.

– Надеюсь, что нет, – прыскаю я, хотя, возможно, нужно было соврать, и тогда бы у меня были какие-то козыри на руках.

Самое сложное в этой игре с сумасшедшими: я не знаю, что им от меня нужно, и какого ответа они от меня ждут. Полное отсутствие логики.

– Ай! Больно! – громко вскрикиваю я, всхлипывая, и даже усилием воли пытаюсь выдавить из себя слёзы. – Артём Львович, у меня там всё словно ножом режет! – умоляюще смотрю я на него, прижимая ладони к низу живота.

– Ну хорошо, давай посмотрим тебя в кресле, – замечаю, как он начинает нервничать, как хмурится его переносица.

Саша Борисов ведь сам мне сказал, что я здесь под полной его защитой, и любой, кто дотронется до меня – труп. Хочу проверить его слова.

– Скажи мне, когда будешь готова, – целомудренно отходит он к своему столу, поворачиваясь ко мне спиной, и я, немного подумав, сбрасываю с себя джинсы, а затем и футболку.

Оставляю только лифчик и запрыгиваю в кресло, которые всегда недолюбливала. Приспускаю бретельку бюстье и зову:

– Артём. Я готова.

Вот он подходит ко мне, я не спускаю с него напряжённого взгляда.

– Ну что же, посмотрим, что там с тобой, – наклоняется он между моих ног, вставляет в меня палец в резиновой перчатке и начинает ощупывать мой живот: – Скажи, так больно?

– Да, – всхлипываю я.

Набираюсь сил. Со всей силы резко царапаю себя обломком ногтя по щеке, чувствую, как кожа начинает гореть, сочиться кровью, и мои лёгкие взрываются диким истошным криком:

– Помогите! Кто-нибудь! Спасите! – ору я так громко, что мне кажется, сейчас повылетают стёкла из окон.

Бедный придурок сначала застывает в недоумении. Он ошарашен, но я хватаю его руку, не отпуская, продолжая истошно кричать, и вижу изумление в его глазах.