Читать онлайн Две жизни – одна судьба

Перекресток судьбы номер раз…

“Наказание или подарок божий,

с кем ни сопоставлю и ни сравню:

знай – никто не ты и тобой не может,

быть тобой и близко никто не может,

я – губами, голосом, смехом, кожей —

никого другого не потерплю”

/Анна Сеничева/

Он…

Впервые после детства мы встретились, уже будучи студентами. Себя я чувствовал очень взрослым, повидавшим многое: служба в спецназе в 70-х годах прошлого века заставляла мальчишек мужать и мудреть быстро, а последний курс военного училища, количество часов налета выше нормы говорят сами за себя.

Ее же я узнал мгновенно, как только она появилась в зале этого небольшого студенческого кафе – все та же порывистость движений, все тот же слегка косящий взгляд ярких изумрудных глаз, летящие волосы, и все та же ненасытная, детская заинтересованность в окружающем мире: как будто он каждую следующую минуту становится другим и существует исключительно для нее.

Я даже не смог сразу окликнуть ее – горло перехватил спазм, в глазах защипало, я словно переместился намного лет назад, в тот яркий летний день, когда мы расстались. Конечно, мы были детьми… Но я уже тогда знал, что эта девочка – особенная, абсолютно непохожая на всех остальных и, что я буду любить ее всегда.

Признаюсь: когда машина, скрывшая ее в своем темном чреве и увозившая от меня, исчезла за поворотом, я убежал в нашу любимую лощину в забайкальской степи, упал в траву и разревелся совсем как маленький. Ревел, всхлипывая, вслух, размазывая слезы, слизывая их соль, горькую соль первой сердечной боли. Стыдился сам себя, и не мог остановиться – я ощущал себя брошенным, несчастным, у которого забрали самое дорогое сокровище, без которого трудно было вообразить свою дальнейшую жизнь. А ведь я не плакал даже, когда потерял то, что являлось предметом моей гордости и бесконечной зависти всей нашей ватаги: настоящий пистолет, про который папа сказал, что он американский. Конечно, из него нельзя было стрелять: это был охолощенный вариант оружия – так отец резюмировал после осмотра, и, кроме того, у него попросту был сломан курок. Поэтому папа, не смотря на громкие протесты мамы, разрешил мне оставить находку себе. Я его привел в порядок, очистил до блеска, соорудил самодельную кобуру. Можно вообразить мое вдохновение, когда я вел в атаку свой отряд, размахивая пистолетом, как настоящий командир. В кино видел… Так вот, я расстроился безумно, когда его потерял – мы обрыскали все степные просторы, в которых разворачивались наши баталии, да, где там…, не сыскать…, трава, заросли, дожди… Было очень обидно! Очень жалко! Но я ж не ревел! Хотя, если честно, хотелось поплакать от досады. Только в глубине души своим мальчишеским разумом я понимал, что это всего лишь железяка.

А тут не мог остановить слез…

До момента расставания я все равно до конца не осознавал, не предполагал, что эта девочка настолько дорога и нужна мне…

Наши родители дружили. Мой отец был начальником погранзаставы, а ее – председателем ближайшего колхоза.

Мы много времени проводили вместе: мне было предписано опекать ее на правах старшего. И, что удивительно, она своим присутствием меня не очень-то и напрягала: была веселой, не по годам разумной и выдумщицей, терпеливой была, не капризничала, слушалась меня.

Но впервые всерьез я обратил внимание на эту мелюзгу, когда с ней случилось ЧП. Если коротко, то она уселась задницей на торчащий из бревна гвоздь. Нет, не так! Гвоздище! В общем-то, мне до происшествия казалось, что она немножко передо мной выпендривается – прыгает, скачет по-всякому: туда – передом, обратно – не глядя, задом. Ну, и не рассчитала – уперлась пяткой в бревно, что лежало в конце двора, где ее папа гараж строил. И на ту беду из этого бревна торчал страшный гвоздь… Острием вверх.

Сначала никто ничего не понял: сидит ребенок на бревне и орет благим матом! Мама ее подбежала, схватила, потом стало понятно: сдернула ее с этого гвоздя – и хлынула кровища. Пока все суетились, пока моя мама бегала к нашему мотоциклу, он за оградой стоял (она была доктором, и у нее, естественно, всегда была с собой аптечка со средствами первой помощи), я подошел к девчонке, собираясь ее утешать, а она, увидела меня и – замолчала! Перестала орать, словно ее выключили – как сейчас вижу: губу закусила, на густых ресницах слезы висят, как маленькие бриллиантики, а глазищи, промытые слезами, зеленые-презеленые… И молчала потом все время, пока ее обрабатывали, и потом, когда уколы от столбняка делали, и потом, когда, притихшая, она сидела и листала книжку. Я проникся неимоверным уважением к соплячке, потому что не представлял, как бы сам-то я себя повел на ее месте, смог бы так же держаться? Ведь какую боль терпела…

И тогда я в нее влюбился.

Но это я позже осознал, конечно. Ей было пять, а мне шел девятый.

С тех пор началась наша пацанская дружба. А для меня – моя единственная любовь.

Когда мои друганы говорили: чего ты с ней возишься, она же малявка? Я по-взрослому отвечал, что она настоящий боец, и я с ней даже в разведку… Потом был один впечатляющий эпизод, который укрепил мое уважение еще больше. Мы в степи в войнушку играли, и откуда там взялась эта ржавая колючая проволока – одному богу степному, наверное, было известно, только именно моя разведчица на эту проволоку умудрилась напороться и разорвала коленку, нехило так разорвала. И вот не поверите: не пикнула! Пока шли к дому – след кровавый стелется по сырой траве, кажется, так в песне поется. Пока я неумело и неуклюже промывал ей рану. И главное, когда я ливанул в эту рану зеленкой. Молчала, как партизан. Тем более, что если бы родители увидели, мне стопудово было бы несдобровать – я старше, я ответственен.

Ну, в общем, от крови отмылись вояки, и все в зеленке и в бинтах, уселись на любимом сундуке в уголочке книжку читать. Потом, конечно, мне попало, но постфактум уже не так сильно.

Она ведь из-за меня в школу на целый год раньше пошла. Правда, все предпосылки у нее были: читать она научилась к четырем годам, и я, будучи во втором классе, читал хуже нее. По математике, особенно в задачках на логику, вообще фору любому могла дать. Мальчишки смирились с ее присутствием, и воспринимали ее так же как я – по-взрослому.

В общем, она во всем старалась не отставать от меня, и я, грешным делом, надеялся, что она тоже влюблена и тоже навсегда…

А потом случился тот самый худший день, когда мы разлучились. Как оказалось, на целую жизнь.

И даже тогда, когда я увидел ее в этом кафе, вновь обретая свою особенную девочку, я не знал, не мог предположить, что нам опять предстоит разлука, и опять на целую жизнь.

Я просто так обрадовался, увидев ее, что слова вымолвить не мог, прям, что называется: в зобу дыханье сперло… И только испугавшись, что она исчезнет, собрался с силами и окликнул ее.

– Сашка!

Мгновения – только голову повернуть на звук своего имени – ей хватило на узнавание меня (а ведь прошло не много не мало – пятнадцать лет, и, как видно было в зеркале, я очень изменился). Крутанувшись на каблуках, она резко стартанула и через секунду уже висела на мне, поднявшемся ей навстречу. В башке моей горячими толчками, в сердце вообще огненными иглами запульсировала кровь?… мысль?… А вдруг? Вдруг она тоже помнила обо мне все эти годы? Вдруг она тоже ждала и надеялась на чудо нашей встречи? А это ли не чудо?

Кто мог знать, что судьба забросит их семью аж сюда, и она поступит именно в этот универ, и зайдет именно сегодня именно в это невзрачное (“здесь самый лучший кофе в округе!”) кафе? Кому и в каком сне мог бы намечтаться тот факт, что я, умница и отличник, гордость школы, завалю экзамены, пойду служить, пройду эту школу выживания, и захочу связать свою судьбу с армией, а направят меня на учебу в летное училище именно в этот город? Все это вихрем пронеслось в голове, зародив хрупкую надежду: если столько пазлов сложилось, значит, неспроста, значит, кто-то решил, что нам обязательно надо встретиться…

После гибели моих родителей, связь между нашими семьями затухла: я несколько раз получал открытки от тети Ларисы, ее мамы, коротко отвечал, передавал приветы, обижался, что она сама не пишет, а сам написать не решался. Боялся получать не тот ответ… Когда же попал в армию, стало вообще не до писанины, да и туда, где я оказался, письма не доходили. След оборвался…

А она продолжала мне сниться, и в этих волшебных снах я видел ее взрослой, и сходил с ума от ее красоты, от нежности к ней и от дикой ревности: она далеко и она не со мной. Просыпаясь, я всякий раз, сдерживая свои чувства, говорил себе: только бы увидеть ее, только бы знать, что у нее все в порядке.

За эти короткие секунды, что я держал ее в объятиях, а она дрыгала ногами и что-то бормотала, болтаясь на моей шее, я успел запомнить навсегда запах ее волос и кожи, ощутить упругость тела, сохранить звуки красивого голоса. Она стала взрослой, и именно такой, как грезилась в снах-мечтах: удивительной, непохожей, девочкой-праздником, девочкой, какая случается в жизни раз…

Наконец, она успокоилась, первые эмоции немножко отступили, и срывающимся от волнения голосом она тихо сказала:

– Джей! Попроси кофе. Капучино с кленовым сиропом.

(Джей… Только она меня так называла – взяв последние буквы моего имени… Придумала тогда, еще маленькой. И больше никому в голову такое не пришло)

Молчали мы долго. Хотелось все и сразу, и совершенно не понималось, с чего начать. И почему-то я боялся на нее смотреть – боялся поверить в ее реальность.

“Сколько времени у меня, чтоб решиться?”

“Дружочек мой любимый! Единственная моя! Что с тобой? Почему столь неизбывная печаль таится в глубине твоих изумрудных родниковых глаз? Что могло случиться, чтобы на лицо твое пала такая прочная вуаль грусти и растерянности?

Говори, говори мне правду! Я все отдам, чтобы помочь тебе справиться! Я же – вот он я… Я теперь рядом! Нам судьба подарила шанс, устроила встречу, не позволила затеряться… Расскажи мне все, что произошло, все, что тебя тревожит, все, что делает тебе больно. Одно твое слово – и я никогда больше не отпущу тебя…” – так я думал, глядя на Александру, когда она затихла и взялась за свой капучино.

Она не поднимала на меня глаз, но я буквально физически ощущал, что девушка собирается с духом. В течение достаточно долгих минут тянется молчание, мы не задали друг другу еще ни одного вопроса, не произнесли ни одного слова, кроме слов приветствия.

Она сделала очередной глоток…

– Что ты тут делаешь?

Мы сказали это хором, в унисон.

На какое-то мгновение мне показалось, что я ошибся, что нет причин для тревоги за нее. Что она совсем та, которая из детства, веселая, смелая, необыкновенная.

По ее лицу даже скользнуло подобие улыбки.

Ан нет. Отставив чашку с недопитым кофе, она заговорила.

– Давай сначала я быстренько расскажу о себе, пока смелость первых минут встречи меня не совсем оставила. Ладно?

Она просительно посмотрела на меня, и я кивнул. А как иначе? Я старше, значит, ответственнее и сильнее, значит, будем разбираться, что она успела натворить.

Саша опять судорожно сглотнула и словно решившись, как перед прыжком, начала:

– Я учусь на экономфаке нашего университета. Через год – диплом. Все годы учебы, Джей, я люблю иностранца. Все эти годы мы живем под тяжестью невозможности нашей любви – ему не разрешают остаться здесь, так как произошло обострение отношений между нашими странами, а я… Я просто никогда не смогу уехать зарубеж. Я даже не смогу заикнуться папе об этом – он не выдержит, у него уже был инфаркт.

Она остановилась, вздохнула, спросила, наконец, посмотрев на меня:

– Как твои? Как дядя Коля? А тетя Соня косу свою остригла или бережет по-прежнему?

– Их нету, Сашенька. Уже восемь лет как они погибли.

– Боже! Джей! Как? Как это случилось? Прости мне мою бестактность! Прости мне эти годы разлуки и молчания! Я думала: зачем я в его жизни? Он взрослый. Женился уж наверняка. Прости!…

– Я уже смирился с потерей, Сашка, привык… И именно тебя в моей жизни не хватало все эти годы. Знаешь, как мне в армии хотелось получить от тебя весточку. Но ты же как в воду канула. Да и тетя Лариса писать перестала. Я и решил, надоедать не стану, без меня, видимо, забот хватает. Тем более, что служба, потом училище забирали очень много времени и сил.

Ладно, давай-ка обо мне потом. Ты дальше о своей ситуации рассказывай!

В глазах Александры заблестели слезы.

– А что рассказывать? Все кончено. Продолжения не будет. У него путь назад, в свою страну, мне – в другую сторону…

Она горько усмехнулась и продолжила:

– Но это горе – все не горе, Джей. Есть другая проблема , кроме того, что моя любовь закончилась.

Снова глубокий-преглубокий вздох, словно воздуха не хватает – и, резко, чтоб не отступать:

– Я беременна. Горем я это не числю, рожать буду чего бы мне это ни стоило. И ты – первый человек в мире после родителей, кто об этом узнал. Не понимаю пока, дружище, зачем и почему я тебе это вот так вывалила. Наверное, ты появился именно сейчас, вернулся в мою жизнь, чтоб я хотя бы могла просто рассказать, поделиться – ведь мочи нет больше держать это внутри.

– Сашка! Это ж вообще не проблема! Эй! Мы ее на раз-два раскусим! У меня через месяц выпуск, пошлют куда-нибудь в полк за тридевять земель, я тебя с собой увезу, а доучишься заочно. Тебе когда рожать?

– В…в… августе…

– Ну, вот и родишь по месту службы! Дядя Боря не будет возражать против такого зятя?

– Джей! Джей! Ты уверен, что это единственно правильное решение? Ты такой же как был: быстрый и уверенный.

– Я как только увидел тебя, входящей в этот зал, уже знал, что ты будешь моей женой. Александра Борисовна! Согласны ли Вы выйти за меня замуж? Прости, колечко – завтра… И завтра же к родителям. А сейчас, если свой холодный кофе допивать не собираешься, а паспорт у тебя с собой, мы идем в ЗАГС.

Она, моя удивительная, моя единственная, моя, в эту минуту выглядевшая невыносимо несчастной, девочка опять молчала.

Смотрела на меня своими изумрудными глазами в бриллиантиках слезинок – как в далеком, далеком детстве, когда ей тоже было больно – закусила губу… и молчала…

Сердце мое сковало холодом, а самого прошибло потом: а, ну, как она видит свой путь иначе? Ишь спаситель какой самоуверенный с неба свалился – и это даже не в переносном, а в буквальном смысле слова: вчера у меня были предэкзаменационные полеты, поэтому сегодня я и был в увольнении, и шлялся бесцельно по городу, и забрел в этот студенческий городок, и свалился в это кафе, которому суждено навеки стать моим любимым местом на земле… А, вдруг я ей никаким боком не нужен, вот совсем она меня никак рядом с собой на всю жизнь не видит… Чего я таким галопом-то рванул? Разве так можно?

Я слышал, как шумит кровь в сосудах – сердце из ледяного провала страха кинуло в какой-то немыслимый кипяток – и уже прокручивал все иные возможные варианты. И я знал наверняка: больше не потеряю ее, пусть она принимает любое решение, но от моей помощи она не имеет права отказаться – наша дружба не позволит ей не принять мою подмогу. Мы же с ней в разведку…

В то же время я сказал себе: всю жизнь буду держать свою любовь в поле зрения, чтобы в любую минуту прийти на помощь – где бы и с кем бы она не была…

Сашка, Сашура, Сашок – мой дружочек подошла ко мне вплотную и прошелестела (О, боги! Этот шепот я никогда не забуду!):

– Я согласна, Джей! Только если ты простишь меня…

А я что? Счастье свое я потом осознаю! В башке промелькнуло: за что мне тебя прощать? За то, что внутри тебя появилось твое продолжение? Я же каждую твою клеточку люблю! Сколько себя помню, люблю. И, сколько помнить буду, буду любить.

Я подхватил Александру на руки.

Мы закружились в невероятном танце.

А все посетители кафе дружно и радостно зааплодировали. И мир засиял еще ярче, как будто кто-то запустил фейерверк…

“Можно мне тоже сказать?”

Она…

Полгода – это много или мало?

Я с самого раннего детства размышляла о времени: почему иногда оно срывается вскачь, как дикий необъезженный жеребец и несется, опережая сухой, горячий ветер степи, а потом вдруг замирает, прислушивается к любому шороху, к звукам словно звенящих, поющих травинок на рассвете, к пробным, поначалу робким, трелям соловья, или к первым каплям летнего дождя, или легким, пушистым снежинкам, которые всегда для меня олицетворяли именно скорость течения времени, к которой стремилась я – мне никогда не хотелось спешить жить. Напротив, сколько себя помню, я всегда хотела замедлить, приостановить насколько это возможно, без вмешательства волшебных сил – и посмаковать, насладиться, растянуть мгновение, в котором мне явилась, или причудилась (и это тоже было здорово!) радость, или что-то интересное до такой степени, что хотелось не дышать, не двигаться, и чтобы следующий миг не наступал, чтобы время замерло вместе со мной.

И вдруг сейчас я очнулась через полгода – словно та бедная царевна, уснувшая – умершая – ушедшая из жизни – на какое-то безумное количество времени.

Что со мной было?

Если взглянуть на эту ситуацию как бы извне, то все банально до ужаса: человек, который несколько лет был близким, необходимым, стал родным и дорогим, человек, который создал – слепил – сваял из меня женщину, с помощью которого я поверила в себя, многому научилась и многое поняла, который заменил мне многих (только не Анджея!), которому я поверила и доверилась, несмотря на разницу воспитания, религии, языка – мой любимый Индус уехал…

Он плакал. Пытался что-то говорить, даже обещал продолжить предпринимать попытки воссоединения. Но я знала, что он уезжает навсегда.

Как в детстве, я сжалась в комочек, и замерла – мне страстно хотелось уснуть, исчезнуть, не быть. В тот момент в аэропорту мне искренне хотелось не продолжать, мне казалось, что со мной больше ничего и никогда не произойдет. У меня тогда, как всегда в моменты боли, беды, проблемы, неким внутренним, привычным рефреном прозвучал вопрос, мольба, просьба к Джею: почему ты не рядом? Почему ты не со мной? Я так хочу, чтоб ты, как в той забайкальской цветущей степи, залечил мою рану, залил зеленкой и не позволил плакать…

Но моего самого надежного и самого понимающего друга давно не было на моем пути. Где он и что с ним? Как случилось, что мы разминулись по жизни, а в ней столько страшного и неожиданного, что встретиться и найти друг друга в этой круговерти и суете вряд ли возможно…

Самолет взревел своими турбинами и его яркий след в небе словно провел черту между юностью и остальной жизнью.

А она, жизнь-то, навалилась всей тяжестью, всей своей неразрешимостью и непредсказуемостью. Так навалилась, так взяла в оборот – разве что жилы не рвались да кости не трещали. Я сцепила зубы и поползла по ней, по жизни, на ощупь, расцарапывая в кровь коленки и сердце, вопреки нежеланию, собрав остатки сил: отныне я самой себе не принадлежала – под сердцем моим жил мой ребенок.

Так прошло полгода. Много это или мало?

На меня косились однокурсники. Подружки выражали сочувствие. Все слова и взгляды словно скользили по мне, не задевая – я заставила себя стать невосприимчивой к обидам, я училась быть сильной, несмотря на то, что рана моя саднила и неизвестно, сколько времени нужно было на ее заживление.

Разговор с мамой и папой… Отдельная тема… Всю свою жизнь я старалась не огорчать, не разочаровывать, не доставлять проблем и переживаний. Я очень, очень любила своих родителей, я очень, очень хотела быть достойной дочерью, чтобы они гордились мной. Никогда не забуду, как радовался папа, когда я стала студенткой – больше меня! Как он внимательно разглядывал мою зачетку после очередной сессии и зачитывая вслух названия учебных дисциплин, говорил маме: отлично! Мать! Все на отлично! Вот какая у нас дочура!

Не знаю уж, как он выкроил деньги из семейного бюджета, но он здорово поощрил меня после первого курса – и я летала на встречу с одноклассниками, а это было очень не близко и очень не дешево. Зато столько радости мне доставила эта поездка – замечательная награда от папки была, и мотивация учиться. Это сейчас может показаться пустяком ибо все доступно и просто. Но в те времена такое дорогого стоило… во всех смыслах.

Тогда я пообщалась с мальчишками, и поняла, что мои отношения с иностранцем имеют мало шансов и перспектив – мир очень сложен, агрессивен и непредсказуем. Вся эта холодная война – не просто слова. Это может быть по-настоящему страшно. Из нашего класса четверо самых лучших мальчиков, отличников, красавцев, умников, учились в военном училище.

“Есть такая профессия – Родину защищать” – цитировали они фразу из фильма “Офицеры”. И тогда, спустя уже почти тридцать лет после войны, нам всем было тревожно.

Тем не менее, молодость брала свое, я чудесно провела время каникул, и вернулась в университет соскучившись по Индусу, который тоже улетал на лето и уже тогда начал искать пути воссоединения с советской девочкой. Только этот путь не вел никуда, наша юношеская влюбленность не имела шансов вырасти в любовь.

Скрывать беременность от мамы было делом неблагодарным, да и не умела я врать, и клятву дала себе после одного случая в детстве: никогда больше не обманывать маму с папой. Поэтому купила городских деликатесов и поехала к родителям в пригород: надо было каяться и просить совета.

Папуля молчал долго. Просто сидел, вертел в руках обертку от любимой “Коровки”, смотрел на чашку с остывающим чаем, и молчал. И мама молчала. Потом накапала папе сердечных капель, сама тоже выпила лекарство.

Папа прервал тишину, хлопнув по столу ладонями и сказал:

– А че мы приуныли, девчонки? Будет внук. Или внучка. Это завсегда, в любые времена – радость. Теперь главное – позаботиться, чтоб и ты, Сашка, и ребенок здоровы были. А вырастить – вырастим!

Мать, что ты мне свои капли по такому случаю капаешь? Ты мне моей наливочки капни, да побольше рюмашку возьми – мы с дочерью выпьем за такую новость!

Наскоро соорудили закусить, папа принес свою знаменитую на всю округу вишневую наливку, и сидели мы на их уютной кухоньке долго, пока закат в окна не постучался, и пришлось нарушить светом наше волшебное единение и полное взаимопонимание.

После поездки домой мне, конечно же, сделалось на порядок легче. Я почувствовала уверенность, почву под ногами – я была в этой суровой жизни не одинока. Тем более, что мама в тот вечер, готовя мне постель, сказала то, что меня потрясло до глубины души:

– Ты, дочь, молодчина, что сделала этот выбор: рожать! Ведь был и другой: избавиться от него… Но ты – сильная девочка. А время пройдет, найдешь любовь свою еще, и счастье будет, а кровинушка твоя, ребеночек будет всегда с тобой. Ты – молодец.

Обняла меня, и этот момент я хранила в памяти всякий раз, когда кто-то пытался меня оскорбить тем, что я собираюсь плодить безотцовщину, да еще и заграничную, не советскую…

Это был мой ребенок – пока еще бессловесный свидетель моей странной влюбленности.

Вчера я сходила к врачу. Меня порадовали известием, что мой плод развивается прекрасно, мое самочувствие тоже не вызывало тревог. Я готовилась к сессии. Мама с папой готовились становиться дедушкой и бабушкой – делали в доме ремонт, обдумывали, как получше оборудовать комнату для меня с малышом. Они не хотели, чтоб я брала академку, решили, что справимся – езды от их дома в до универа всего ничего, рожаю я летом, сентябрь прихватим больничным, потом поезжу на занятия, а там, глядишь, и преддипломная практика, это вообще не напряжно по времени, и ума у меня хватит – диплом защищу. Дальше поживем – посмотрим. Все образуется.

И я уже выстроила свою жизнь на пару лет вперед.

И вот в этом приподнятом настроении заскочила в свое любимое кафе. По дороге сочинялся стих, и почему-то мне хотелось посвятить его Анджею, почему-то очень хотелось рассказать именно ему обо всем, что со мной происходит.

Если хочешь вернуться в любовь – поспеши!

Иногда и мгновенья достаточно ей…

Если есть что сказать, так возьми и скажи

И объятий добавь в снегопад январей.

И, когда нету сил от дурных новостей,

И, когда с перебоями бьется в груди…

Если можешь кого-то согреть, так согрей…

Если можешь к кому-то успеть, так иди!…

Сначала я буквально оторопела, услышав свое имя. Потом – молнией – мысль прошибла: неужели я настолько хочу его видеть, что мне мерещится?… И уже разворачиваясь на звук голоса – голос ведь тоже изменился, возмужал – и уже поймав такой знакомый, через всю эту толщу лет, взгляд серых глаз, я поняла, что это не плод моего воображения, не галлюцинация, а мое материализовавшееся желание. Я всегда, все эти годы хотела к нему под защиту, как в детстве, когда он был для меня всем: рыцарем, другом, помощником и самым доверенным лицом.

Когда вчера он потом, уже после ЗАГСа, после нескольких часов бесконечных разговоров, целовал мои уставшие губы, я, не веря в собственное счастье, в удачу, в нашу встречу (боже мой, мы уже несколько лет живем в одном городе… и могли бы не встретиться… ему скоро уезжать… ужас…) в тысячный раз вымаливала у него прощение, мне показалось, что Ангел прошелестел над нами своими крыльями… А я снова дала себе клятву: теперь не терять Джея – смешно, право слово, в современном мире теряться…

Я знаю, просто уверена на сто процентов, что только ленивый нынче не ткнет в меня пальцем. Я знаю, какими эпитетами награждают меня за спиной: легкомысленная, распущенная, не место ей среди советских комсомолок, и все в таком роде.

Слухи-сплетни-новости обо мне начали распространяться по университету с быстрой молнии сразу же, как только я объявила, что выхожу замуж, что перевожусь на заочное, что жду ребенка. Кому объявила? Ну, подружкам своим, конечно же. Светка заверещала, захлопала в ладошки и стала тормошить меня насчет подробностей, а Жаннка – та, прищурив свои и без того узкие глазки, почти шепотом произнесла: умеют же люди устраиваться…

Посыпались вопросы: кто он, почему до сих пор они о нем не знали, ни разу не слышали? Когда я сказала, что Анджей – мой друг детства, что мы вчера встретились после пятнадцати лет разлуки, что вчера же подали заявление, а сегодня вечером едем к моим родителям, что он скоро станет офицером, и мы отправимся в летный полк по месту его распределения – девчонки примолкли.

Конечно же, я не стала распространяться о том, что никогда, ни на минуту не забывала Джея. Просто я никогда не могла предположить, что наша детская дружба могла у него перерасти в такую любовь. Я даже про себя успела пообижаться на него: почему он не проявил инициативу, не появился в моей жизни раньше. Ведь мне нужна была первая влюбленность, когда башку сносит, не стал моим первым… На ту беду на моем пути встретился этот обаятельный иностранец, который держал меня в своих объятиях несколько лет, очень долго ждал моего – по их меркам – совершеннолетия, когда мне станет, наконец, двадцать один год – и решив, что он всенепременнейше увезет меня с собой, в какой-то момент не сдержался… Отсюда ребенок – от восточной страсти. Он все время тащил меня в посольство, где могли зарегистрировать наш брак. Он давал мне читать письма от своих родителей, где они звали меня в свою семью, обещая принять, как дочь.

А я… Я не смогла преодолеть страх, боязнь за отца, за его больное сердце, за то, что я разрушу всю их с мамой жизнь.

Когда Индус объявил о своем отъезде, не знаю, каких чувств во мне было больше: ужаса перед расставанием или облегчения, что хоть так эта жуткая, изнуряющая ситуация, наконец, разрулится.

После объявления моих новостей, Светка, со свойственной ей тягой все организовывать, затараторила про свадьбу, про платье, про все то, о чем я и слышать не хотела – мы вчера по дороге в ЗАГС и обратно обо всем договорились с Джеем: никаких дурацких застолий! С его стороны самые близкие друзья, с моей – самые лучшие подружки, родители и сестры. По срокам все было очень сжато: его выпускной, свадьба, отъезд Джея к месту службы. Потом, как устроится, я полечу к нему.