Читать онлайн Приключения Василия Петухова Том III

Приключения Василия Петухова Том III

Кафедра семи муз

Глава 1. Электив для неудачников

Воздух в коридоре старого корпуса «Б» был густым, спёртым и сладковато-гнилостным, будто его выдохнули ещё при Брежневе и с тех лишь разбавляли ароматами дешёвого мела, студенческого пота и несбывшихся надежд первокурсников. Он въедался в одежду, лип к ладоням и навязчиво стучал в висках тупой, однообразной болью. Василий Петухов, признанный мастер искусств по части прокрастинации и виртуозного поиска лёгких путей, в отчаянии водил засаленным пальцем по распечатанному листу с расписанием. Ему был нужен всего один, ни к чему не обязывающий факультатив, спасительная галочка в ведомости, крошечный островок спокойствия в бурном, сметающем всё на своём пути море обязательных, скучных до зевоты лекций.

Его взгляд, выхватывающий из скучной линовки только заветные слова «зачёт/автомат» и «без семинаров», вдруг наткнулся на странную, кривую строчку, будто вписанную от руки фиолетовыми чернилами, которые отливали перламутром: «Спецкурс №7. Прикладная метафизика. 18:30. Ауд. 13-бис.»

«Метафизика? – мозг Васи, забитый интегралами, формулами и конспектами по материаловедению, лениво переварил слово. – Ну, типа, основы магии или фэн-шуй для чайников. Посидишь, послушаешь про энергетические потоки и чакры, получишь зачёт. Идеально».

Лестница, ведущая к аудитории 13-бис, была не на первом и не на втором этаже. Она пряталась в самом конце коридора, за запертой на амбарный замок дверью в подвал, и казалась скорее архитектурной ошибкой, чьей-то злой шуткой. Ступени, скрипящие и потертые до белизны, вели куда-то вниз, в межэтажную прорубь времени, пахнущую сыростью, старыми книгами и озоном. Дверь внизу была из темного, почти черного дерева, испещренного глубокими трещинами, с единственной медной ручкой в виде змеи, кусающей свой собственный хвост. Ручка была холодной и живой на ощупь. Сердце Васи неприятно ёкнуло, но он уже привык игнорировать свои внутренние тревоги – они мешали жить легко. Он толкнул дверь.

Он ожидал увидеть маленький, запыленный кабинет с потёртыми партами, исчерканной матерными словами доской и портретом кого-то из классиков марксизма на стене. Вместо этого он шагнул в бесконечность.

Его ноги утонули по щиколотку в упругом, шелковистом ковре из облаков, который расстилался под ногами, мерцая перламутровыми переливами. Высоко над головой, в недостижимой, пугающей своей бездонностью вышине, пылали и перетекали друг в друга настоящие созвездия, выложенные на своде из полированного, черного как смоль ночного камня. Гигантские мраморные колонны, толщиной с секвойю, теряли свои вершины в клубящейся туманной дымке. Воздух был холодным, чистым и звенел абсолютной, древней тишиной, густой как мед и глубокой как сама вечность. В центре этого немыслимого, подавляющего своими масштабами пространства стоял одинокий, кое-как сколоченный из фанеры стол, заваленный кипами пожелтевшей бумаги, а за ним, подперев голову рукой, сидел мужчина в невероятно потёртом, лоснящемся на локтях пиджаке и с лицом вечного аспиранта, который уже двадцать лет пишет одну и ту же диссертацию и постепенно теряет веру в себя и в разумность мироздания. Он щурился на мерцающий монитор древнего, потрескивающего компьютера модели «Агат-4».

– Опоздал на семь минут, – голос у мужчины был усталым, сиплым, но где-то в его глубине, словно далекий отголосок, звучали медные, победные трубы и ликующие хоры. – Время – ресурс невозобновляемый. Распишись в журнале. Фамилия?

Вася, онемев, тыкнул пальцем в себя, чувствуя себя полным идиотом.

– Петухов… Вася. А это… где это я, собственно?

Мужчина вздохнул так, будто нёс на своих согбенных плечах тяжесть всех невыученных студентами билетов, всех проваленных экзаменов и всех слез, пролитых над зачётками, с момента изобретения первых университетов.

– На «Прикладной метафизике». Ты ведь записывался? – Он поднял на Васю взгляд, и в глубине его серых, самых обыкновенных, уставших глаз на миг вспыхнуло и погасло что-то ослепительное, слепящее и солнечное, отчего у Васи перехватило дыхание. – Я – Аполлон. Заведующий кафедрой. Ну, по совместительству. Садись на тот табурет. Не смотри так, он не развалится. Ты не первый, кто забрёл сюда случайно, привлеченный странной строчкой в расписании. Но ты – первый, кто оказался достаточно несчастным, чтобы отчаянно искать чуда в этом мире отчетов и справок, и достаточно упрямым, чтобы не сбежать отсюда сразу, поджав хвост. Герои нынче не в моде, согласен. Все в айтишники, брокеры и менеджеры подались. Но кафедре семи муз, согласно древнему регламенту, положен по штату один испытуемый. Поздравляю, Петухов, ты им стал.

Глава 2. Семинар по деструктуризации хаоса

Учёба оказалась сродни затяжному, изматывающему, но чертовски увлекательному психоделическому приступу. Она перевернула всё привычное представление Васи о реальности с ног на голову.

Афродита, преподававшая «Теорию и практику эстетического воздействия», явилась на первую пару в образе невыносимо, до боли в глазах прекрасной ассистентки с кафедры культурологии. От неё пахло жасмином и чем-то пьяняще-сладким, а каждый её взгляд заставлял кровь стучать в висках. Она, томно вздыхая и поправляя идеальную прядь волос, велела Васе за неделю соблазнить самую ярую, неприступную и язвительную активистку их потока – Катю Зимину. «Любовь, милый Петухов, – голос её был подобен журчанию ручья, – это самый разрушительный и созидательный инструмент в мироздании. Начни с малого». Результат был предсказуем и катастрофичен: Катя, приняв неловкие, топорные потуги Васи, больше смахивавшие на ритуальный танец с бубном вокруг костра, за откровенный идиотский сарказм, с криком «Да как ты смеешь, мразота?!» огрела его зачитанным до дыр справочником по античной философии и назвала «последним чмоном в адовом инкубаторе недоносков». Вася три дня переживал кризис самоуважения и думал о вечном.

Арес, ведавший «Стратегическим менеджментом конфликтных ситуаций», был мужиком с бицепсами бульдозера, квадратной челюстью и взглядом, способным просверлить бронеплиту. Его семинары проходили прямо в коридорах университета и неизменно заканчивались тем, что он сталкивал лбами двух самых заклятых, ненавидящих друг друга студентов из разных групп, а потом, скрестив руки на груди, с холодным, научным интересом наблюдал, как разворачивается «спонтанное полевое исследование динамики немотивированной агрессии и методов её канализации». Охранники во главе с дядей Васей, бывшим афганцем, уже знали: если в корпусе стоит грохот, летят клочья бумаги и раздаются душераздирающие крики – это не драка, это у товарища Ареса, нового преподавателя по конфликтологии, практическое занятие.

А Дионис… Дионис был лучшим. Его «Креативные мастер-классы по античной драме» начинались с вполне невинного разбора трагедий Софокла и Эсхила, а неминуемо заканчивались в душном, пропахшем углем подвале котельной импровизированными оргиями, где вместо дорогого вина в амфорах был самогон неясного происхождения и угрожающего цвета, а роль античного хора исполняла оглушительная какофония из гитарных аккордов, пьяных споров о смысле бытия и бессвязного чтения стихов Маяковского.

Домашние задания, которые Вася получал на свитках из грубой, желтоватой бумаги, были безумны и гениальны. «Создай ситуацию лирического недоумения в очереди за стипендией, используя сонеты Петрарки», «Используя лишь три слова, спровоцируй затяжной экзистенциальный кризис у библиотекарши Марьи Ивановны», «Напиши оду сантехнику дяде Вите, дабы он снизошёл до починки батареи в общежитии, используя только четырехстопный ямб и не забыв про олимпийские аллюзии».

Мир Васи медленно, но верно перевернулся. Он начал различать скрытые, мистические узоры в привычной суете общежития, слышать странную, завораживающую музыку в скрипе дверей, в капельке воды, падающей с подтекающего крана. Он учился. Безумно, страстно, голодно, как не учился никогда прежде, забыв про сон и еду.

Глава 3. Экзамен на состоятельность бытия

Испытание обрушилось на мир внезапно, как удар молнии в ясное, безоблачное небо. Оно пришло не с огнем и грохотом, а с тихим, едва слышным щелчком, после которого всё изменилось. Рифма исчезла. Бесследно. Во всём мире.

Стихи превратились в бессвязный, пугающий бред, песни на радио – в немыслимую, раздражающую какофонию, лишённую смысла, мелодии и гармонии. Рекламные щиты и слоганы кричали бессмысленными наборами звуков, которые не цепляли сознание и тут же забывались. Люди чувствовали смутную, непонятную тоску, будто в воздухе исчезло что-то важное, какая-то фундаментальная опора. Цивилизация, веками державшаяся на скрепах ритма, поэзии и музыки, начала тихо, но верно трещать по швам. В социальных сетях поднялась тихая, недоуменная паника.

– Это не катастрофа, – пояснил Аполлон, впервые за всё время выглядевший по-настоящему серьёзным и собранным, в его усталых глазах плясали тревожные блики. – Это культурная аномалия. Сбой в матрице. Чья-то досадная, но чудовищная по последствиям ошибка. Твой выпускной экзамен, Петухов, – исправить это. Источник проблемы – в Министерстве Античной Судьбы. Мелкий, но ретивый бюрократ, некто Квинтилиан Оттонович Пилипенко, начальник отдела рационализации культурных парадигм, посчитал рифму «архаичным, нерациональным и экономически нецелесообразным атавизмом, излишне усложняющим процесс вербальной коммуникации». Он единолично, в рамках кампании по оптимизации, вычеркнул её из базового кода мироустройства. Надо всё вернуть.

Вооружившись пыльными свитками от Клио, где была описана в мельчайших деталях вся история бюрократического идиотизма от Древнего Рима до наших дней, и туманными, загадочными намёками от Каллиопы, музы эпической поэзии, Вася начал разрабатывать отчаянный план. Тут как раз материализовался Гермес, появлявшийся до этого лишь мельком в образе вечно спешащего, неуловимого курьера с логотипом «ОлимПЭКС» на спине. На этот раз он предстал во всей своей красе: в дизайнерских кроссовках с золотыми крылышками, с навороченным наушником в одном ухе и вечным планшетом в руках.

– Ловите апдейт, пацаны! – щебетал он, его пальцы порхали по сенсорному экрану с быстротой мысли. – Координаты: ЖЭК-042, улица Олимпийская, 13. Время: 12:00 по Гринвичу. Хэштэг: #рифмавернись. Всем чатам, каналам и групповым – го, го, го! Устраиваем движ!

С помощью бога всех сообщений, курьеров и интернет-соединений Вася организовал не митинг, не бунт, а грандиозный, тотальный поэтический флэш-моб.

В местном ЖЭКе, цитадели самой непробиваемой советской и постсоветской рутины, ровно в полдень все присутствующие – от ворчливых бабулек с пачками квитанций до сонного электрика дяди Пети, от строгой кассирши до разнорабочего – как по мановению волшебной палочки, начали слаженно, в унисон, читать рифмованные двустишия. Они выкрикивали оды счетам за квартиру, шептали сонеты о протекающих крышах, декламировали баллады о заклинивших лифтах и одах котельной. Здание содрогнулось, затрещало по швам от мощнейшего, очищающего резонанса чистой, неразбавленной, первобытной поэзии. Вся работа мгновенно встала. Клерки застыли с широко раскрытыми ртами, компьютеры зависли. Хаос был идеальным, рифмованным, прекрасным и невероятно мощным.

Этот диссонанс не мог не привлечь внимание. Явился он сам – Квинтилиан Оттонович Пилипенко. Он не вошёл в дверь, а внезапно материализовался, возник из самой гущи конфликта, как ошибка в гигантском бухгалтерском отчете, заполняя собой всё пространство леденящей, удушающей аурой регламента, инструкций и циркуляров. Его серый, мышиного цвета костюм был идеально отутюжен, на галстуке – ни единой лишней складки. Казалось, сам воздух вокруг него замирал, выстраивался в ровные, параллельные строчки и покрывался канцелярской пылью.

Глава 4. Оружие победителя

Завязался бой. Но не на мечах и копьях, а на параграфах и цитатах. Не на молниях Зевса, а на сухих, казённых подпунктах.

– Вы действуете в прямое нарушение параграфа 14-бис «Временной инструкции о поддержании поэтического баланса и метрического порядка», утвержденной приказом №… – парировал Вася, и его собственный голос, к его же удивлению, вдруг зазвучал низкими, бархатными, медными обертонами Аполлона, обретая невероятную силу и убедительность. – Более того, согласно дополнению №7 к протоколу внеочередного заседания Совета Муз, подписанному лично госпожой Мнемозиной, любое изменение в структуре лирических средств и инструментов требует проведения обязательных открытых слушаний с участием не менее чем девяти смертных, действующих поэтов, внесенных в специальный реестр! Где протоколы этих слушаний, Квинтилиан Оттонович? Где заключение ревизионной комиссии во главе с Эвтерпой? Предъявите визу начальника отдела древнегреческой сантехники!

Чинуша неприметно попятился. В его маленьких, бесцветных глазках впервые мелькнуло нечто, отдалённо напоминающее животный, панический страх перед невыполненным предписанием и грядущим внеплановой проверкой.

Бой длился вечность. Ссылки на несуществующие уставы и инструкции летели, как заточенные копья, протоколы множились и рушились, как щиты. Вася чувствовал, как его собственная воля, закалённая на изматывающих семинарах Ареса, сталкивается лоб в лоб с непробиваемой, равнодушной стеной чиновничьего идиотизма и безразличия. Пилипенко не злился, не кричал – он лишь холодно корректировал, вычёркивал красной ручкой, требовал предоставить основания, ссылки на первоисточники, заверенные копии. Это было в тысячу раз страшнее любой божественной ярости. Но Вася, вспомнив все свои бессонные ночи за чтением древних, навязанных мудрой Афиной уставов, в итоге победил противника его же собственным оружием – удушающей, убийственной, невыносимой канцелярщиной. Чинуша, бессвязно мыча что-то о несанкционированном согласовании и отсутствии виз в его курортной карточке, испарился в зловещем клубе серой канцелярской пыли.

И в тот же миг рифма хлынула обратно в мир могучим, ликующим, очищающим потоком. Где-то в затхлой квартире поэт-неудачник вдруг дописал давно застопорившееся стихотворение и заплакал от счастья. Где-то на студии рок-музыкант, мучавшийся неделю, внезапно нашёл тот самый, нужный, пронзительный аккорд. Мир вздохнул полной, изумлённой грудью, даже не понимая, что только что избежал гибели.

Глава 5. Зачёт по обычной жизни

Вернувшись в бесконечный зал, Вася предстал перед всем созвездием богов. Они молча смотрели на него, и в их взглядах читалось нечто новое – уважение.

– Предложение, – устало произнёс Аполлон, отодвигая от себя стопку бумаг. – Место на кафедре. Статус, бессмертие, могущество, вечность в обмен на службу. Герои нужны всегда. Особенно такие упрямые.

Вася посмотрел на бесконечный, прекрасный и пугающий зал, на вечно усталое, но просветлённое лицо Аполлона, на танцующего в стороне Диониса, на строгую Афину и улыбающуюся Афродиту. Он почувствовал невероятную тяжесть этого дара. Вечность казалась ему слишком длинной, а могущество – слишком одиноким.

– Спасибо, – сказал он твёрдо, и его голос больше не дрожал. – Это… честь. Но я, пожалуй, пойду своей дорогой. Надоело уже быть пешкой в чужих играх, даже божественных. Но… аспирантуру с полным финансированием вы мне оформите? На исторический факультет. Древняя Греция, например.

Аполлон улыбнулся своей первой по-настоящему солнечной улыбкой.

– Договорились.

Вася вышел из аудитории 13-бис, и тяжелая дверь захлопнулась за ним с тихим щелчком, растворившись в грубой штукатурке стены, став снова просто стеной, ничем не примечательной и самой обыкновенной.

Прошла неделя. Вася сделал доклад по истории русской литературы XVIII века на очередном факультативном семинаре. Преподаватель, сухой, как осенний лист, профессор Стрижевский, вечный циник и сноб с язвительной усмешкой на иссеченном морщинами лице, заслушал его блестящий, подробнейший ответ и медленно, с театральным изумлением снял очки.

– Петухов… – произнёс он, в недоумении протирая засаленные стёкла шелковым платком. – Это… это потрясающе. Откуда у вас, у технаря, такие фундаментальные, глубокие, почти что выстраданные, личные познания о Державине и его одах? Словно вы не просто зазубрили учебник, а… присутствовали при самом рождении этих строк, были их свидетелем.

Вася лишь загадочно улыбнулся, глядя в грязное окно, за которым на обычном городском, слегка подсаленном небе плыли самые обычные, серые облака. Но теперь он знал, что если очень приглядеться, то в их причудливых очертаниях можно было разглядеть знакомый силуэт в потёртом пиджаке, вечно склонившийся над кипами вечных бумаг. И он был частью этого мира. Его самой странной и самой прекрасной частью.

Петухов и Щи-вселенная

Глава 1. Голодный паёк и щедрая бабушка

Воздух в комнате 305 общежития №3 был густым, липким и обладал вкусом. Вкусом старого линолеума, подгоревшего десятилетия назад и смирившегося со своей участью, мгновенной лапши «Доширак» с сомнительным куриным ароматизатором и сладковатым дыханием юношеского пота, смешанного с пылью с обложек зачитанных до дыр учебников. В этом воздухе висела тихая, никому не нужная надежда, которая к четвергу обычно испарялась, оставляя после себя лишь апатию.

Вася Петухов, вжавшись в старенькое кожзамное кресло, с тоской смотрел на мерцающий экран монитора. Его живот издавал звуки, похожие на скрежет шестерней в механизме, который вот-вот рассыплется от ржавчины и небрежного обращения. Последние пятьсот рублей, вместо того чтобы превратиться в недельный запас макарон и тушёнки – этот неприкосновенный стратегический запас выживальщика, – стали новенькой механической клавиатурой с синей подсветкой. Она сейчас лежала на столе, такая же блестящая и бесполезная, как крылья у страуса. Голод был не метафорой, а физической реальностью, сосущей под ложечкой, тупой и навязчивой болью, от которой не спасали даже литры горячей воды из чайника.

Спасение, как это часто и бывает в самых лучших историях, приехало на старенькой «девятке» цвета «выцветшая надежда» и было одето в пуховый платок с выбивающимися седыми прядями и потертый ватник, невзирая на календарную весну за окном. Бабушка, Анна Степановна Петухова, пахшая дымком печки, свежей зеленью и чем-то неуловимо родным, ворвалась в его затхлое царство, словно луч света в темное царство.

– Васенька, костьми легла, а до тебя доехала! – возвестила она, водружая на заляпанный макаронными пятнами и кругами от чашек стол гигантскую, ещё тёплую, заботливо укутанную в полотенце кастрюлю. Звук её голоса был похож на скрип старого, но добротного дерева. – Чтобы всё! До дна! Мужчина растешь, силы нужны! У тебя тут, сынок, пахнет голодом и тоской. Сейчас бабка всё исправит.

Под крышкой, которая приподнялась с соблазнительным шипением, таилось самое настоящее сокровище: наваристые, густые, в жирной янтарной плёнке щи, с плавающими там, как острова счастья в океане насыщения, кусками, тающими во рту говядины, с картошечкой, разваристой до нежности, капустой, пропитанной всеми соками, и ароматным пучком укропа. Рядом скромно притулилась баночка домашней сметаны, густой, как северный снег в разгар метели, белой и нетронутой.

Счастье Васи, как и всё истинно ценное в этом мире, длилось ровно три минуты. Пока он, умиленный и растроганный, отвлекался на разговор с вахтёршей тётей Людой – женщиной с лицом битком, хранившим отпечаток всех студенческих поколений, и сердцем из чистого, хоть и слегка засаленного жизнью, золота, – по общаге со скоростью низкочастотного гудения разнёсся зов плоти: «У Петухова ЖРАТВА!». Тётя Люда на секунду замерла, её глаза, обычно добрые и уставшие, странно блеснули холодным, почти стеклянным блеском, и она произнесла слишком уж ровным, механическим голосом, без привычной хрипотцы от «Беломора»: «Анна Степановна, проходите, ваш внученька вас заждался. Его биометрические показатели сигнализируют о остром дефиците нутриентов». Вася тогда, оглушённый запахом щей и бабушкиной любовью, не придал этому значения, списав на странную вахтёрскую поэзию.

Из всех комнат, словно саранча на поле, выползли голодные орки-однокурсники. В их глазах горел священный огонь охоты. Схватив кастрюлю, как священный Грааль, Вася рванул на кухню, единственное место, где можно было укрыться за железной дверью с заедающим замком. Он бежал по длинному, пропахшему затхлостью коридору, чувствуя себя Фродо, несущим Кольцо Всевластья через Мордор, где в каждой двери таился свой Горлум. Но его нога, подкошенная судьбой и небрежностью творческого соседа-заочника, наступила на предательскую шкурку от банана. Мир опрокинулся, замедлился, поплыл. Кастрюля, описав в воздухе дугу, выплеснула своё драгоценное содержимое прямиком на раскалённую докрасна конфорку электроплиты «Мечта-71».

Раздалось громкое, яростное шипение. Но вместо густого, питательного пара, которым должен был наполниться воздух, над плитой взметнулось ослепительное, сияющее голубое сияние. Оно сгустилось в трёхмерную, мерцающую холодным светом карту незнакомых, причудливо сплетённых созвездий, усыпанных алмазными точками далёких, безразличных солнц. В воздухе замерцали странные иероглифы, похожие на завитки дыма или танец невидимых существ, а из динамика старого транзисторного радио «Спидола» на подоконнике послышался треск и низкий, бархатный, нарочито спокойный голос, произнёсший на чистейшем литературном русском, но с лёгкой металлической хрипотцой: «Топливо идентифицировано. Щи Петуховы. Категория «Премиум». Протокол пробуждения активирован. Запуск систем…»

Глава 2. Общага «Сытейшая»

Выяснилось невероятное. Общежитие №3, это уродливое детище брежневской эпохи с вечно текущими трубами и похабными надписями в лифте, не было построено пьяными советскими строителями. Оно было. Им было. Биоорганическим разведывательным кораблём высокоразвитой цивилизации «Сытых», аварийно севшим на Землю в конце 70-х и выбравшим для маскировки форму самого неказистого, уродливого и потому идеально незаметного строения в округе – студенческого общежития, кишащего биоформами, идеальной среды для сбора данных о социальных взаимодействиях приматов и их гастрономических предпочтениях. Его стены были не из бетона, а из хитино-полимерного композита, имитирующего бетон с потрясающей точностью, вплоть до трещин и следов от шпаклёвки. Проводка – нейронная сеть. Лифт – пищеварительный тракт. А вахтёрша тётя Люда, как выяснилось, была аварийным интерфейсом корабля, его «голосом» и смотрителем, встроенным в тело местной жительницы Людмилы Семёновны, которое корабль «арендовал» на время ремонта, аккуратно подменив её сознание на свой служебный ИИ.

«Ты кто? Что происходит?» – мысль Васи, застоявшаяся и ленивая, наконец-то рванула вперёд, натыкаясь на холодные, железные стены нового осознания.

«Я – «Сытейший Скиталец», разведывательный корабль третьего кольца. Ты, биологическая единица Василий, активировали меня высокооктановым органическим топливом. Мои системы выходят из спячки. Требуется дополнительная заправка для полной диагностики и восстановления функций». Голос звучал не в ушах, а прямо в голове, и от этого было муторно и страшно.

Технологии «Сытых», как объяснил «голос», были основаны на биоорганике, а лучшим топливом для их машин служили сложные молекулярные соединения, которые на Земле с трогательной простотой назывались «национальная кухня». Борщ, солянка, харчо – это был аналог высокооктанового бензина. А щи бабушки Анны Степановны, с её секретным рецептом, томлёные в русской печи на дубовых дровах, с правильной говядиной и щепоткой той самой любви, которую нельзя измерить приборами, – это был чистый гипер-урид, топливо для межгалактических дредноутов, плазма жизни для звездолётов!

Корабль проснулся. И он был голоден. Голоден так, как может быть голоден механизм, тридцать лет пролежавший на голодном пайке. Вася, как первооткрыватель ценного энергоресурса, был автоматически, в принудительном порядке, назначен капитаном-заправщиком. Его миссия была проста и ужасна: накормить зверя.

Началась охота. Ночной рейд в институтскую столовую, где Вася с другом Жокой, неуклюжим гиком с золотыми руками, как ниндзя в кедах на разном ходу, под аккомпанемент храпа поварихи тети Гали, обчищали холодильник от котлет-«солярисок» – серых, пахнущих тайной, но невероятно калорийных. Дипломатическая миссия на кафедру ботаники, где за три литровые банки маринованных опят (бабушкины стратегические запасы, припасённые «на черный день», который, собственно, и настал) выменяли у аспирантки Кати, вечно голодной и влюблённой в Жоку, ящик экспериментальных солёных огурцов с повышенным содержанием молочной кислоты – «для остроты вкусовых и энергетических реакций», как пояснил корабль, и без того бархатный голос которого теперь звучал с оттенком гастрономического интереса.

Апофеозом стал грандиозный «гастрономический десант» в ночной универсам «У звёзд», из которого они вынесли, залихватски обманув систему видеонаблюдения с помощью направленной помехи, которая заставила камеры транслировать десятисекундный зацикленный фрагмент пустого зала, словно кто-то вырезал время ножницами, мешок картошки и полтуши говядины. Бежали, спотыкаясь, давясь смехом и паническим ужасом, и Вася поймал себя на мысли, что он не чувствовал себя таким живым все последние годы учёбы.

Глава 3. Санитары Галактики

Они думали, что главное – накормить зверя. Усмирить этот ненасытный механизм, который с благодарным урчанием поглощал украденные котлеты и выменянные огурцы, а в ответ починил протекающий кран в туалете и наконец-то сделал так, чтобы горячая вода была действительно горячей, а не чуть теплой. Они ошибались.

Когда запасы топлива в загадочных «био-топках» корабля достигли критических 15%, «Сытейший Скиталец» вышел из режима радиомолчания, на котором сидел все эти годы. Его пробуждение было подобно включению гигантского маяка в кромешной тьме. И сразу же, словно стервятники на запах раненой добычи, его запеленговали.

На орбите Земли, в безвоздушной тишине, появился другой корабль. Он был белым, стерильно чистым, без единой шероховатости или украшения, и по форме напоминал гигантскую, идеально гладкую таблетку. Это была Инспекция Галактической Санитарной Службы. Космический СЭС.

На кухне общежития, прямо из холодной духовки, с запахом озона и статики, материализовались двое. Существ? Роботов? Сложно было сказать. Они были в ослепительно белых халатах, а их лица были застывшими масками абсолютного, ледяного безразличия. Их глаза, если это были глаза, смотрели на мир сквозь оптические приборы, встроенные в глазницы, сканируя, анализируя, находя загрязнения.

– Объект «Сытейший Скиталец», бортовой номер Z-451-Ω, – проскрипел один из них, голосом похожим на скрежет хирургической стали по стеклу. – Ваша лицензия на использование локальной, несертифицированной органики в качестве топлива просрочена на тридцать семь земных лет, семь месяцев и четырнадцать дней. Продукты земного происхождения не соответствуют межгалактическим санитарно-эпидемиологическим стандартам ISO 9000-β: содержат генномодифицированные компоненты, пестициды, консерванты группы «Е», следы антибиотиков, тяжёлых металлов и непозволительно высокий уровень эмоционального фона. Использование запрещено. Назначена санкция: полная стерилизация объекта и прилегающей территории радиусом пятьсот метров.