Читать онлайн Хрупкая тайна

Серия

«Истории Брукфилда»

Книга 1

«Хрупкая тайна»

Посвящение

Всем детям, которые запомнили пороховой запах и звук, отбирающий жизни. Тем, кто ощутил реальность мира слишком рано.

Дети не должны хоронить детей.

Единственная кровь, которую они могут ощущать на своей коже, – это кровь от содранных коленок.

Примечание автора

Дорогой читатель,

серия «Истории Брукфилда» не является легкой: каждый герой – со своей собственной историей и болью. Мои герои бывают мрачными, порой сумасшедшими, сломленными и потерянными, а их поведение и характеры могут расстраивать и беспокоить.

Коул и Кэнди открывают серию и задают ей настроение, и если вы не готовы к неидеальным персонажам и к ужасным воспоминаниям из их жизней, не продолжайте!

Эта книга содержит сцены насилия и убийств, а также упоминание наркотиков. Напоминаю, что употребление наркотических и любых других запрещенных веществ опасно для жизни. Я как автор использую их упоминание в рамках вымышленного художественного текста исключительно в негативном ключе.

Удачи!

Аннотация

Пять лет назад один человек уничтожил мою жизнь, оставив после себя гроб подруги, нескончаемое чувство вины за ее смерть и боязнь общения с людьми. И если бы не наша с Ханной мечта, я бы оставалась на домашнем обучении и никогда бы не зашла в здание Университета Брукфилда.

Я думала, что смогу остаться незаметной, чтобы правда обо мне не раскрылась. Но все рушится в первый же день, когда на меня обращает внимание Коул Найт, капитан хоккейной команды и игрок, мечтающий попасть в НХЛ.

У него всего одно правило: жизни вне хоккея не должно существовать. У меня всего одно желание: не покидать пределы комнаты и не знакомиться с людьми. Но с каждой нашей встречей границы убеждений стираются, превращаясь в игру, способную потопить обоих.

Глава 1

Кэнди

Я с трудом зажмуриваю глаза, чтобы перестать смотреть на стрелку наручных часов. Но тиканье доходит до ушей, и в голове начинается отсчет.

Десять. Девять. Восемь. Семь.

Я задерживаю дыхание, надеясь, что эти секунды будут длиться вечность – и ровно в восемь утра мне не придется выходить из комнаты. С каждым разом, как стрелка дергается, издавая уродливый звук, страх сильнее сковывает тело.

Шесть.

Я не готова возвращаться обратно. Слишком рано.

Пять.

Кажется, в какой-то момент мозг обязан привыкнуть к звуку часов. Что стоит лишь чаще слышать его – и он перестанет напоминать о том дне. Но это очередная глупость, которой я стараюсь успокоить себя перед сном.

Еще один год, и все пройдет.

Ведь пяти и без того пройденных лет недостаточно, чтобы забыть? Этого мало, чтобы перестать вздрагивать от шума стиральной машины, звука соприкосновения чашки с поверхностью стола, скрипа двери и громких голосов?

Четыре.

Каждый день я надеюсь, что встану – и все прекратится. Криков в голове не будет, ощущение крови на руках перестанет казаться реальным, а очертания воющих людей исчезнут.

Три.

И каждый раз я просыпаюсь, понимая, что «сегодня не тот день», и засыпаю с лживой надеждой: «может, это случится завтра?».

Два.

Может, если бы в тот день умерла я, всем бы стало легче? Ведь присутствие смерти ощущалось реальнее, чем родители, сидящие на первом этаже и ожидающие моего выхода. Я чувствовала, как она дотронулась до меня и как тело откликнулось на нее. Ее прикосновение было приятным. Мне не хотелось, чтобы она отпускала и уходила.

Почему она оставила меня здесь?

Один.

Почему смерть забрала ее, а не меня?

Время вышло.

Я делаю глубокий вдох и встаю со стула, оглядывая себя в зеркало впервые за день. Около тридцати пяти часов в неделю. Это ведь не так много, правда? Разве я не смогу их вытерпеть?

Плотный шерстяной свитер закрывает все недостатки тела. Из-за сниженного аппетита кожу на лице постоянно высыпает, слишком отчетливо выделяются скулы, а синяки под глазами делают меня больше похожей на пугало. Единственной радостью (если ее вообще можно таковой считать) становится синяя школьная юбка до колен: она принадлежала Ханне и была любимой вещью в ее гардеробе. Надеюсь, что вместе с тканью мне передастся и уверенность хозяйки.

Длинные черные волосы струятся волнами по плечам. Я не стала собирать их в хвост, чтобы не акцентировать внимание родителей на худобе: волосы закрывают вид на ключицы и шею. Я прохожусь кончиками пальцев по лицу, стирая с уголков глаз наворачивающиеся от страха слезы, и глубоко дышу, надеясь привести сердцебиение в норму. Но сердце продолжает колотиться с дикой скоростью.

Две таблетки успокоительного, выпитые с утра, не оказывают должного эффекта. Может, от тревоги просто нет лекарств? Она, как смертельное заражение, проникает в тело человека и уже не покидает его до самой смерти.

Мама всегда говорила, что я родилась с врожденным беспокойством. С самого раннего возраста боялась посторонних людей; вздрагивала, когда незнакомцы касались меня, и была тем, кого сторонятся. Странноватой девочкой. Дети в школе не хотели общаться со мной, считая до ужаса чудаковатой. Никто не обижал меня никогда, наверное, по той причине, что я находилась рядом с Гарретом, Ханной и Джереми. Они всегда были в центре внимания, их любили. Думаю, им даже не нужно было ничего говорить – люди все равно тянулись к ним и смотрели с желанием познакомиться поближе.

Каждый из них дружил со мной. Не просто пересекались взглядами, здоровались ради приличия и иногда заводили разговор. Они всегда были со мной.

До смерти Ханны. Теперь – нет.

И, наверное, с ужасным чувством горечи я могу признать, что причина общения мальчиков со мной была далеко не во мне, а в ней. Ханна была удивительным человеком: от одного ее появления жизнь становилась лучше; она обладала магией заставлять человека радоваться без причин.

И у нее была самая красивая улыбка на свете.

Даже когда Ханна боролась с собственными демонами, она улыбалась. Всегда. Говорила, что жизнь становится легче, если улыбаться. Но теперь ее нет, и каждый раз, когда дергаются уголки губ, мышцы лица начинают болеть, словно меня настигает фантомная боль.

– Ты сможешь сделать это, – шепотом проговариваю я, все еще глядя на себя в зеркало.

Смотрю в отражение, пытаясь найти детали прошлой жизни и зацепиться за них… И понимаю, что их нет. Ни одной гребаной крупицы. Я хочу вернуться к той жизни, которую у меня отняли. К тому человеку, которого еще не уничтожил пороховой запах, въевшийся под кожу на долгие годы… Но у меня не получается. И вряд ли когда-нибудь получится.

– Университет – не самое страшное место на планете, Кэнди. Это не школа, – убеждаю себя.

Мои бывшие друзья Джереми и Гаррет всегда говорили, что я должна учиться справляться с внутренней тревогой.

«Покажи этой сучке, что у нее нет власти над тобой, Кэнни», – пригрозил Гаррет мне на ухо, когда мы перешли в среднюю школу, и ученики считали своим долгом смотреть на меня так, что вся уверенность рассыпалась на глазах. «Если это не сделаешь ты, никто не поможет тебе», – так же посоветовал Джереми. Наверное, мне стоило прислушаться к ним еще тогда, потому что сейчас процесс необратим. Уже невозможно избавиться от болячек, которые раньше казались не такими страшными.

Я стараюсь медленно делать каждый шаг по направлению к лестнице, глупо считая, что пара лишних секунд, проведенных в доме, уймут дрожь в теле.

Нет.

Громкий хлопок посуды с первого этажа возвращает меня в реальность. Я прижимаюсь плечом к стене и обхватываю рукой живот.

Это все нереально.

Его тут нет.

Это мама и папа.

Его тут нет.

Наш дом строго охраняется.

Его тут нет.

Это не школа, а мой дом.

Его. Тут. Нет.

Здесь безопасно.

– Кэнди, ты спускаешься? – раздается будничный голос отца.

Он звучит нормально. С ним все хорошо. Никто из них не пострадал.

– Да, – я провожу ладонью по лбу, стирая капли холодного пота, и начинаю двигаться вниз.

Ногтями впиваюсь в ладонь, заставляя разум не уходить в те уголки, которые не могу контролировать. Если надавить сильнее – так, чтобы повредить кожный покров, – боль выместит страх.

– Доброе утро, – натянуто проговариваю и сажусь за стол.

Родители напряженно переглядываются, и мама первая подходит ко мне. Она осторожно целует меня в лоб и ставит тарелку с завтраком на стол. Живот сводит от аппетитного запаха, который лишь провоцирует тошноту.

– Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо, – опускаю глаза вниз, сосредотачивая взгляд на тосте с арахисовым маслом.

– А если отвечать честно? – мама слегка поглаживает мое плечо, не отстраняясь.

Я задерживаю дыхание и качаю головой, не зная, что ответить. Если соврать, они примут мой ответ и не станут настаивать, но позже ночью из комнаты родителей снова начнут раздаваться всхлипы мамы; впрочем, если скажу правду, исход будет таким же.

Мне страшно возвращаться. Мой пульс ускоряется всякий раз, как я представляю, что сижу в классе, а стрелка часов отбивает девять часов утра.

– Гвен… – отец зовет маму к себе, и они вместе садятся напротив меня. – Кэнди, мы с мамой хотели сказать, что гордимся твоим решением пойти в университет.

Не моим.

Это было решение психотерапевта, который каждую нашу встречу говорил о важности двигаться дальше. Я перестала заниматься с ним еще год назад, но совет поступить в университет сохранила. Я бы с удовольствием оставалась на домашнем обучении, если бы не напоминание о Ханне.

Она мечтала, что мы вместе войдем в здание Университета Лиги Плюща. Мы задумались о поступлении в Брукфилд, еще когда нам обеим не было и одиннадцати. Моя мама училась там вместе с отцом, поэтому все детство Ханна и я провели за рассказами о студенческой жизни, которые отложились на подкорке сознания. Мы даже попросили наших родителей купить нам толстовки с логотипом Брукфилдского университета. У моей кровати стоит фотография с нами одиннадцатилетними на его фоне. Как напоминание, почему я это делаю. Ради кого иду в университет.

– Ты знаешь… – мама умолкает на несколько секунд, прежде чем снова начать. – Мы с папой ведь учились в Брукфилде. Там безопасно. Правда. Ни одного случая…

– Я поняла, – перебиваю ее.

– Кэнди, если ты не готова возвращаться, тогда не стоит идти, – голос отца становится мягким. – Мы не против, чтобы ты продолжала домашнее обучение. Это твое решение.

В их словах нет лжи. Родители всегда уважали мои решения, давали право выбора во всем, и я благодарна им, что никогда не ощущала на себе давления. Возможно, только их безусловная поддержка и принятие моего молчания помогают мне держаться на плаву.

– Все нормально, ладно? – тихо отвечаю, снова проводя рукой по лбу. – Я просто слегка нервничаю перед первым днем.

– Нервничать нормально, Кэнди. Твоя мама сгрызла все ногти, пока мы добирались до университета в первый день.

На моем лице появляется едва заметная улыбка от слов папы. Гвеннет Митчелл, моя мама, – самая яркая и уверенная в себе женщина, которую я когда-либо встречала. И рассказы папы о ее волнении кажутся выдумкой.

– Да, а твой отец чуть не поседел, потому что думал, что любой стресс для беременной женщины смертелен, – смеется она.

Я на мгновение встречаюсь с ними взглядом и снова отвожу его к еде. Они пытаются вести себя со мной как раньше, разговаривают ни о чем, спорят и смеются. Но жуткий след страха и смерти витает в каждом уголке дома. И его не убрать отсюда чистящими средствами.

Мы все пытаемся избавиться от ужасных воспоминаний, но всякий раз, глядя друг другу в глаза, все, что мы видим, – это отражение собственной боли.

– По статистике, Гвен… – но тут мама прерывает отца, прикладывая палец к его губам.

Папа по образованию экономист, который с первого взгляда представляет собой идеального работника на Уолл-Стрит: дорогой черный костюм, ухоженный вид и желание работать сутками. А мама – взбалмошная художница, которая скорее сожжет свою студию, чем позволит кому-то управлять ей. И иногда их взаимодействия похожи на попытку огня поджечь воду. Внешность родителей – еще одно подтверждение тому, что противоположности притягиваются. Смоляные черные волосы отца, уже не вьющиеся из-за короткой стрижки, всегда поджатые губы и строгий взгляд, соответствующий костюму-двойке, против длинных золотистых волос матери, сверкающих ярче солнца, нахальной ухмылки при продаже очередной картины и светло-зеленых радужек с веселым блеском.

– Энди еще не встал? – спрашиваю я, отодвигая от себя нетронутую еду. – Мне скоро выходить.

Моему брату – пять с половиной; это единственный друг – помимо кота, – который у меня есть. Я люблю проводить время с ним в основном по причине того, что мне становится спокойно. Эндрю на мгновение заставляет крики в голове затихнуть.

– Нет, – качает головой отец. – Мы вчера поймали его за планшетом, который он забрал из нашей комнаты и сидел в нем до трех часов ночи.

– От него ничего невозможно спрятать, – отчаянно вздыхает мама. – Каждый раз он пробирается к нам и находит то, что ему нужно.

Я была другим ребенком, совсем не похожим на Энди, и спокойствие от осознания этого факта разливается по телу приятным покалыванием. Он взял внешность моей матери, в то время как я – копия отца. Энди – самый громкий и уверенный в себе ребенок, которого только можно встретить, а я – замкнутая и вздрагивающая от каждого шороха. Его улыбка мягкая и согревающая, моя же – искусственная. За свою пока недолгую жизнь он уже успел собрать компанию друзей численностью до двадцати человек… А у меня есть только он и кот.

И я чувствую себя спокойней, перечисляя каждую черту в Энди, которая антонимична моей. Мне кажется, что быть мной – катастрофа.

– Ладно, – киваю и встаю. – Я пойду. Джереми должен подъехать с минуты на минуту.

Стараюсь не показывать им свою взволнованность от предстоящей встречи с бывшим другом. Он живет напротив нас, и неделю назад мама попросила его подвозить меня, если ему будет не сложно. Когда она рассказала мне об их разговоре, я была уверена, что услышу ее сожаления из-за его отказа.

Но Джереми согласился.

Мы давно не разговаривали с ним. Если не считать вежливых фраз, брошенных при встрече, мы не разговаривали со дня ее смерти.

Мама подбегает ко мне, как только я успеваю пройти несколько метров, и обнимает. Какая-то странная привычка, выработанная за эти годы. Родители прощаются со мной, сами того не осознавая. Они вцепляются в мое тело, чтобы ощущение кожи на подушечках пальцев оставалось еще долго после ухода, проходятся долгим и изучающим взглядом, запоминая каждую деталь, которую нельзя разглядеть после в фотографиях.

Родители стараются запомнить меня живой.

– Напиши, как доедешь, – мама отстраняется первой и уводит взгляд к папе. – И передавай Джереми и Гаррету привет. Будь рядом с ними, Кэнди.

Я киваю, машу рукой папе на прощание – и наконец выхожу из дома.

Свежий предосенний воздух заставляет на мгновение сжаться. Солнечные лучи мягким прикосновением греют кожу. Я достаю из рюкзака телефон и в ожидании машины оглядываюсь по сторонам.

Наш дом находится в Куинсе, в сорока минутах от центра Нью-Йорка. Родители сделали осознанный выбор, когда купили его здесь. Тут спокойно. У каждого дома собственная маленькая территория, и никто из рядом живущих не устраивает вечеринки по выходным. Наверное, если так судить, наш район предназначен для обеспеченных семей, нуждающихся в передышке от шумного мегаполиса.

– Том! – зову кота, шагая в сторону шевелящегося около забора куста. – Иди ко мне.

Рыжий комок шерсти выпрыгивает, как только слышит мой голос, и подбегает к ногам, ласково тычась мокрым носиком.

– Привет, – поднимаю на руки кота, прижимая к себе. – Ты со вчерашнего дня не появлялся дома.

Я разговариваю с ним постоянно. Наверное, чаще, чем с людьми. У него нет возможности отвечать, и это успокаивает, ведь так я могу представлять, что он на моей стороне.

Том утыкается мордочкой мне в шею, когтями вцепляясь в кожу для поддержки.

– Я тоже скучала, Том.

Он единственный, с кем я хочу разговаривать. Родители Ханны отдали мне его через полгода после ее смерти. И с того дня, как он оказался у меня в комнате, я не могла представить жизнь без него. Том ведь – кот Ханны, а значит, в нем всегда будет храниться частичка моей лучшей подруги.

– Тебе пора домой, – я отодвигаю от него лицо, потому что он старательно вылизывает меня. – А мне нужно идти.

Но он не уходит, продолжая цепляться. Том – не любитель сидеть дома: ему по душе гулять в саду, гонять соседских собак и бегать по чужим территориям. И все же он всегда возвращается ко мне.

– Мне страшно, Том, – шепчу, признаваясь только ему. – Я боюсь сделать это снова.

Мне страшно делать это без нее.

Люди часто говорят о совместимости. Так вот, Ханна была не просто заголовком в очередной статье про родственные души. Она – большая часть меня самой. Нам не нужно было разговаривать, чтобы понимать друг друга.

Со смертью подруги меня будто бы поделили пополам, забрав одну часть, а вместо кожи оставив кровавые куски, не затягивающиеся вот уже на протяжении пяти лет.

Нам всегда хватало друг друга. Думаю, и без Гаррета с Джереми мы с Ханной оставались бы счастливыми. Вот по этой причине теперь, когда ее больше нет, моя душа воет и стремится к ней, не находя себе места в мире живых.

– Кэнни, – раздается знакомый голос на дороге.

Я ставлю Тома на траву, разворачиваясь в сторону подъехавшей машины.

– Привет, Джер, – практически не слышно произношу, запрыгивая на сиденье рядом с ним.

Он улыбается, поправляя блондинистые волосы, которые лезут ему в лицо. Сложно представить, что мы когда-то дружили, потому что сейчас в машине витает запах отстраненности и отчужденности, словно я и вправду всего лишь соседка. Приходится сдерживаться, чтобы не потянуться к нему руками для объятий, потому что такие действия заучены мною с детства, а сидеть и бояться встретиться с ним взглядом – чувство до ужаса незнакомое. Как будто это не мы, а кто-то из параллельной вселенной. Сейчас мы и вправду в другом мире – там, где нет Ханны.

Не думаю, что они хотят общаться со мной после того дня. Все же именно Ханна связывала всех нас вместе, а без нее… эта связь просто не имеет смысла. У них есть причины ненавидеть меня. Если бы у нас был выбор, мы бы все выбрали мою смерть вместо ее.

– Как ты себя чувствуешь? – он расстегивает спортивную олимпийку, не поворачиваясь ко мне.

– Хорошо, а ты?

– И я, Кэнни.

Мгновенно отворачиваюсь к окну, прислоняясь лбом к холодной поверхности. Наверное, он уже жалеет о том, что принял мамину просьбу, потому что я не могу даже попытаться поговорить с ним.

– Гаррет спрашивает о тебе, – натянуто и тяжело информирует меня Джер через минуту. – Постоянно.

И все же его здесь нет. Я не спрашиваю, по какой причине Гаррета нет с нами в машине, ведь Джереми всегда вначале заезжает за ним, а после направляется в университет. Мне страшно задавать такие вопросы. Боюсь услышать, что Гаррет не хочет видеть меня.

– Я… Мы же теперь учимся вместе, – пожимаю плечами. – Думаю, мы часто будем видеться.

Гаррет и Джер старше меня на год. Они учатся в Брукфилде на втором курсе исторического. На самом деле они созданы для этого университета. По той крупице информации, что у меня есть, я могу судить, что Брукфилд нуждается в них, а не они в нем. Парни не только умны, но и входят в университетскую команду по американскому футболу, принося ему славу.

– Да, – соглашается он. Я на мгновение встречаюсь с ним взглядом и замираю. Такой же. Только на пять лет старше и больше в размерах из-за занятий спортом. Но его глаза по-прежнему небесного оттенка. Правда, уже не успокаивают, как в детстве. – Вместе. Ты рада этому?

– Да. Мы все мечтали об этом с детства.

– Я хотел сказать… Если тебе нужна будет помощь, обращайся ко мне, ладно? Если кто-то начнет обижать тебя или ты увидишь что-то, что беспокоит тебя, я хочу, чтобы ты рассказала об этом мне.

Джереми смотрит на меня некоторое время, но я отворачиваюсь, прикусывая до крови губу и не желая больше замечать в нем деталей внешности, напоминающих о друге, которым он был.

– Хорошо.

– Если тебе страшно, мы с Гарретом будем рядом, – продолжает. – Если ты хочешь этого…

Я просто киваю. Это наш первый долгий разговор за последние годы, и мне некомфортно. Я ощущаю вину всякий раз, когда вижу их. Ужасный кровавый след отпечатался на нашей дружбе.

– Не стоит волноваться, Джер, я справлюсь, – убеждаю его, но не себя. На меня подобные фразы перестали действовать. – Это всего лишь университет, не так ли? Мама говорит, там безопасно.

Просто никто не предупреждал, что и в школе может быть опасно. Никто не подготовил нас к тому, что мы можем не вернуться домой.

– Да, она права. Брукфилд строго охраняется.

– Тогда я спокойна.

Я вижу, как он замолкает и устремляет взгляд обратно на дорогу.

Глава 2

Кэнди

–  Ханна, прекрати! – смеюсь я, скатываясь с кровати от ее толчка. – Отдай мне телефон!

Она, ничуть не смутившись, фыркает и поднимает его в воздух.

– Нет! Ты не можешь отказать Люку, Кэнни. Не можешь, ясно? Он красивый, умный и, боже, влюблен в тебя как сумасшедший.

Я тихо вздыхаю, усаживаясь на пол.

– С чего ты взяла, что он влюблен в меня? – неуверенно спрашиваю, ощущая, как щеки розовеют.

– Ты смущаешься, – хихикает Ханна. – И да, он влюблен в тебя. Разве ты не видишь, как Люк смотрит на тебя? Он боготворит землю, по которой ты ходишь, и уже месяц провожает тебя до дома. Думаешь, это ничего не значит?

Я прижимаю руки к глазам и качаю головой, когда глупая улыбка проскальзывает. Моей подруге удается распознавать все, что происходит у меня в жизни. Ей, черт возьми, не нужно и спрашивать. Она – как сыворотка правды, только более действенная.

– Может, Люк просто хочет общаться со мной?

Ханна фыркает и переворачивается на кровати, чтобы оказаться головой около меня.

– «Ты выглядела прекрасно, Кэнди», – зачитывает сообщение от Люка. – Друзья так не говорят.

– Джереми и Гаррет постоянно делают нам комплименты, – пожимаю плечами.

Наши друзья не являются типичными подростками, которые проходят через стадию «Если я буду холодным, она меня полюбит». Они всегда открыто и искренне делают то, что хотят. Не притворяются, как многие.

– Нет, это другое, – закатывает глаза Ханна. – Джереми и Гаррет говорят это по-другому. Ну, знаешь, как брат говорит сестре о том, что она красивая.

– Это просто сообщение, Ханна. Откуда тебе знать, с какой интонацией Люк это послал?

– Три красных сердечка в конце, Кэнни, стоят не просто так. Если бы он выбрал розовые, я бы еще задумалась, что Люк и вправду хочет только дружить. Но красные? Черт возьми, это уже признание в любви.

Я качаю головой, сдерживая смешок. Ее слова ощущаются приятно, хоть и стыдно это признавать. Люк Кетчер мне нравится. Очень. Он умен, красив и не сторонится меня, в отличие от остальных. Люк считает, что я интересная, и слушает мои рассказы о книжках и живописи, не отвлекаясь.

– Не знаю…

– Что «не знаю»? Ты должна… Нет, обязана сказать «Да»!

Ханна встает с кровати, подходит к моему шкафу и открывает его. Ее рыжие волосы собраны в аккуратный залаченный хвост, а джинсы и черный свитер смотрятся на ней идеально. Светло-голубые глаза привлекают к себе внимание многих парней и не только. Моя подруга очень красива и уверена в себе. И мне нравится, с каким умением она этим пользуется.

– Ты должна надеть одно из платьев, которые твоя мама покупает тебе, – Ханна практически залезает в шкаф, пытаясь что-то отыскать. – У Гвен прекрасный вкус, Кэнни. Если бы она была моей мамой, я бы давно уже ходила в ее вещах.

Я люблю красивую одежду, но предпочитаю ей удобные свитера и штаны, стараясь и в этом не выделяться.

– Прошу тебя, надень черный костюм, – она кидает в мою сторону юбку и пиджак с белыми полосками по бокам. – У тебя красивые ноги, и Люку они точно понравятся.

– Я не надевала его уже год. Мне кажется, он будет маловат.

Я соглашаюсь с ее идеей, потому что мне хочется впечатлить Люка. Ханна права: у меня красивые ноги, которые достались мне от мамы. Единственное, что перешло от нее. Моя внешность привлекает внимание людей, но характер отталкивает, поэтому кажется правильным сделать акцент на ногах и лице ради Люка.

– Ты не потолстела ни на грамм, и, да, я завидую твоей фигуре, – ворчит Ханна, когда я надеваю на себя костюм. – И хоть еще одно слово о том, что ты не подойдешь к Люку в школе, – и мне потребуется помощь твоей мамы!

Я шикаю, останавливая ее. Если мама услышит нас, она сойдет с ума, пока мы не расскажем ей во всех подробностях о Люке. А я пока не уверена, что у нас с ним может что-то получиться.

– Молчи, – я поправляю на себе костюм и подхожу к зеркалу. – Ну, как?

Ханна рукой показывает, чтобы я повернулась. Она еще долгие секунды рассматривает меня, а потом отходит к туалетному столику.

– Не хватает только ее, – она вешает мне на шею подвеску, подаренную папой на день рождения. – А вот теперь идеально. Ты красива, Кэнни. И заслуживаешь того, чтобы это знали и остальные.

Произнесенная Ханной фраза сразу отпечатывается на подкорке, как выжженная огнем печать, и должна иметь исцеляющий эффект. Только органы сразу связываются в неприятный узел, словно предчувствуя катастрофу. На секунду кажется, что она проговорила это на будущее, а не на сегодня. Дала послание, которое через несколько лет я должна буду вспомнить.

Я киваю в ответ, ощущая, как губы расплываются в улыбке от одного «Кэнни». Это прозвище придумала она, когда нам было по восемь, а Гаррет с Джереми переняли его от нее. Только они так меня называют, остальным я не позволяю.

– Спасибо.

Через несколько минут мы спускаемся на кухню. Первый урок начнется через час, поэтому у нас в запасе еще около десяти минут перед тем, как папа отвезет нас. Ханна часто остается ночевать у меня, как и я у нее. Наши родители привыкли к тому, что мы живем на два дома.

– Гвен, посмотри, как выглядит Кэнни, – гордо проговаривает Ханна, словно я – ее произведение.

Мама никому из моих друзей не разрешает обращаться к ней на вы и уж тем более называть ее «миссис Митчелл». Она говорит, что «слишком молода для этой херни».

–  Ханна, как у тебя это получается?! – восхищенно произносит мама, хватаясь рукой за округлившийся живот. – Все мои попытки приодеть ее заканчивались твердым отказом.

– Я могу рассказать тебе секрет, если ты пообещаешь, что снова испечешь те самые печеньки, которыми кормила нас вчера, – на ее губах появляется хитрая улыбка.

Мама смеется, поглаживая живот. Она находится на пятом месяце беременности. Я уже представляю, каким милым ребенком будет мой будущий братик, потому что от такого количества любви, вложенного в него еще до его появления на свет, невозможно стать другим. Мама долго не могла забеременеть из-за проблем со здоровьем, поэтому мне сложно описать ту радость, которую испытала вся наша семья, когда доктор подтвердил беременность. Даже Ханна расплакалась, узнав.

– Договорились, – мама подмигивает ей и подносит нам две тарелки с хлопьями. – Поторопитесь, отец ждет на улице.

Мы киваем и быстро принимаемся есть.

***

Я не смогла.

Не смогла зайти в кабинет. Мои ноги подкосились, а тошнота подступила к горлу, когда аудитория начала заполняться людьми. Я стояла у двери, пытаясь сделать первый шаг, но с каждой попыткой оторвать ноги от пола в глазах темнело, а сердце готово было выпрыгнуть из грудной клетки.

До ужаса странное чувство дежавю, которое не должно появляться. Студенты смеются, как и в тот день, рассаживаются по местам, ни о чем не подозревая, и раскладывают вещи. Их спокойствие вызывает новую волну паники.

Они не понимают, что может произойти.

Я кручу головой в сторону, когда в воздухе вдруг возникает аромат мужского одеколона Морской бриз… И как только он проникает в тело тяжелым осадком, я резко поднимаю глаза в поисках него.

Он?! Снова пришел за мной?

Студент останавливается напротив, замечая мой пристальный взгляд, и вопросительно выгибает бровь.

– Эм… Привет?

Но я не обращаю внимания ни на тон, ни на его ухмылку. Все, что меня интересует, – это глаза. Карие с зеленым отливом. Я быстро моргаю в надежде, что через несколько секунд они трансформируются в другой цвет.

Нет.

Не могу остановить поток собственных мыслей. Все, что мелькает перед глазами, – он.

– Ты что-то хотела? – парень складывает руки на груди, возвышаясь надо мной.

Я не могу пошевелить ни одной частью тела. Страх морозит двигательную систему. Лишь хватка на сумке увеличивается в разы. Я вцепляюсь в нее так, словно она защитит меня.

Защитит от него.

– Ладно, пока, – надменно смеется он и заходит в аудиторию.

Движения студента находятся под моим пристальным вниманием. Я, приоткрывая рот, всматриваюсь, как он идет, потому что подсознательно понимаю, где и как начнется катастрофа.

Стоит ему лишь нагнуться над сумкой – и все будет потеряно. Но студент не делает ничего. Он бросает сумку на ряд сзади него и садится к компании парней, которые громко приветствуют его.

Я прислоняю пальцы ко рту, сдерживая громкий всхлип, и отворачиваюсь к стене.

Он ведь – просто обычный студент. Он не хочет причинить вред. Это не он.

Я разворачиваюсь и делаю пару шагов в сторону.

Мне нужно уйти.

Ощущение надвигающейся бури дышит в спину. Я делаю глубокий вдох и мысленно обещаю себе держаться. Руки трясутся, как и все тело. Неужели лица каждого незнакомца будут напоминать его?

Не знаю, когда и как мои ноги находят под собой холодную поверхность. Я прижимаюсь спиной к двери кабинки и прикладываю руки к ушам, не позволяя крикам вылиться наружу. Спустя столько лет во мне не появилось сил бороться с ними. Каждый прожитый день после смерти Ханны связан не только с горем от ее потери, но и с неизмеримым чувством вины и ощущением нерушимой связи между мной и ним. Как чертова веревка, связывающая меня с мертвецом.

Может, это и есть мое наказание? Разве я не заслужила его?

– Замолчи, замолчи, – мой кулак прислоняется к голове, отбивая в такт его голосу. – Хватит!

Это какая-то чертова несправедливость. Я столько раз просыпалась в холодном поту и проводила последующие дни у видеопроигрывателя, потому что голос Ханны постепенно угасал. И с подкатывающей к горлу истерикой слушала, как она говорит, запоминала на последующие месяцы.

Но его…

Его голос мне не забыть никогда. Он вытеснил мой собственный и говорил за меня.

Я хватаюсь рукой за горло из-за нехватки воздуха. Красные пятна выступают на теле, а шерстяная поверхность свитера обжигает кожу.

– С тобой все хорошо? – внезапно раздается голос по ту сторону кабинки.

Он принадлежит мужчине. Раздается стук. Я резко прижимаю колени к груди в защитном действии, не в силах справиться с собой.

– Слушай, это, конечно, не мое дело, но вообще-то ты в мужском туалете. Я не подглядывал, просто часть твоей юбки находится прямо перед моими глазами, – застенчиво продолжает кто-то. – Может, тебе нужна помощь?

Я качаю головой, словно он способен увидеть это движение через дверь.

– Не хочу выглядеть сумасшедшим, но просто подай признаки жизни – и я уйду, хорошо? – не отстает незнакомец.

Я с трудом сглатываю и пару раз стучу кулаком по двери.

– Спасибо, – слишком облегченно выдыхает он. – Тебе нужна помощь? Постучи два раза, если да, и один, если нет.

Я постучала один раз.

– Хорошо, может, тогда ты хочешь поговорить? – спрашивает незнакомец за дверью.

Нет. Я не хочу, чтобы в мой первый день в университете кто-то разговаривал со мной через дверь в мужском туалете, когда слезы не перестают скатываться по лицу.

– Тогда я посижу здесь, пока ты не выйдешь и я собственными глазами не удостоверюсь, что с тобой все хорошо, – раздается грохот, от которого я вскрикиваю, прислоняя руки к ушам. – Чертов телефон!

Он поднимает его, а после садится прямо на пол, прислонившись спиной к кабинке с другой стороны.

Что ему нужно? Почему он не может просто уйти?

– Мама не простит, если узнает, что я оставил плачущую девчонку в одиночестве. Манеры… – деловито сообщает он. – Как тебя зовут?

Я не отвечаю, лишь стучу один раз по двери.

– Хорошо. Меня – Джонатан. Но эта форма имени пугает. Знаешь, сразу представляю, как учительница в младших классах отчитывает перед всеми. Поэтому лучше просто Джо.

Рукой провожу по лицу, стирая слезы.

Незнакомец не чувствует никакой неловкости. Он говорит со мной так, будто мы не находимся в ужасной ситуации, и звучит при этом искренне.

– Хочешь правду, хм? – юноша затихает, думая, что прозвучат два стука, но я ничего не делаю. – Ладно, можешь не отвечать. Все, что я хотел сказать, так это то, что первая лекция по праву утомительна. Я надеялся, что Вселенная подаст мне знак, чтобы не идти. И вот он!

Я качаю головой, не разделяя его веселье. Дыхание выравнивается, но сердце все еще колотится в бешеном ритме.

– Прости, – усмехается он. – Пытаюсь разрядить обстановку и поднять тебе настроение, но у меня это явно плохо получается. Так что случилось? Тебя кто-то обидел?

Тяжелый вздох выходит из меня, прежде чем я один раз стучу по двери.

– Хорошо, потому что тебе бы пришлось назвать мне имя своего обидчика. Опять же манеры, – незнакомец ненадолго останавливается, а после прижимается головой к двери кабинки. – Плохой день?

Два стука.

– На первом этаже университета есть кофейня, где делают самый вкусный латте в городе. Кофеин повышает настроение с утра. Согласна? – один стук. – Да, этого стоило ожидать. Может, пицца? – один стук. – Дай угадаю: если я спрошу, поднимет ли тебе настроение мой уход, то ты скажешь «да»? – два стука. – Ты предсказуема, незнакомка. Хорошо. Если девушка уже в десятый раз за несколько минут говорит «нет», мне стоит наконец понять намек и уйти.

Я с облегчением вздыхаю, когда слышу, как он поднимается, а через пару секунд раздается хлопок двери.

Нужно выбираться отсюда как можно скорее, чтобы кто-то еще не увидел меня здесь. На дрожащих ногах встаю, придерживаясь руками за стену, и открываю кабинку.

– Да, а ты и впрямь предсказуема.

Я отпрыгиваю к раковине, прижимая сумку к груди, и со страхом смотрю на того, кто стоит около двери. Высокий парень с каштановыми волосами облокачивается о стену и изучает меня, невинно улыбаясь. Его рубашка наполовину расстегнута, а галстук сползает. Невыспавшийся вид незнакомца кричит о неплохо проведенной ночи.

Я тяжело сглатываю и отворачиваюсь к раковине, быстро включая холодную воду.

– Прости, – шепчу и прислоняю мокрые руки к щекам.

– Тебе не за что просить прощения. Это мне нужно. Не хотел тебя напугать, но это был единственный способ вытащить тебя из кабинки и убедиться, что с тобой все хорошо.

Со мной не все хорошо. Я смотрю на себя в зеркало и не ужасаюсь, когда кожа покрывается красными пятнами: слишком уж часто я вижу именно такое отражение.

– Все нормально, – качаю головой, устремляя взгляд на струю воды. – Просто первый день.

– Да, первый день всегда самый ужасный, – соглашается Джонатан. – Моя сестра перед переходом в старшую школу извела всю семью.

Не только первый день. Все дни ужасны. А этот просто входит в топ-5 худших.

Джонатан все еще не уходит, стоит около стены и выжидающе осматривает меня с ног до головы, уделяя юбке Ханны больше внимания, чем моему заплаканному виду. Я быстро выключаю кран и направляюсь в сторону выхода.

– Как тебя зовут, хм?

Я останавливаюсь в метре от него и зависаю. Слишком странно, что кто-то пытается познакомиться. Еще в детстве это выглядело бы как сбой в сознании, а сейчас похоже скорее на страшный сон.

– Давай я попробую угадать, а ты кивнешь, когда я буду двигаться в правильном направлении. Алисия? Алекс? Александра?..

– Кэнди Митчелл, – обрываю его попытки и выхожу из туалета, оглядываясь по сторонам.

– Так ты первокурсница или перевелась из другого университета, Кэнди Митчелл? – Джо идет за мной, держа дистанцию в полметра.

– Первый курс. Архитектурный. Ничего необычного.

– Второй курс. Социология. Тоже ничего необычного, – отвечает Джонатан, хоть я и не спрашивала. – Ты…

Не успевает он договорить фразу, как около нас раздается громкий голос. Я инстинктивно закрываю глаза и сжимаюсь.

– Кэнни!

Джереми и Гаррет бегут по направлению к нам. Их лица встревожены, и я делаю шаг назад от неожиданности.

– Отойди от нее, Харрис! – Джереми толкает Джонатана в грудь. – Что ты, мать твою, творишь?

– Эй, о чем ты говоришь?

Гаррет же в это время оказывается у моего лица. Его глаза темнеют, когда он замечает припухлость и красноватые пятна. Гаррет ругается себе под нос.

– Это сделал он?!

Что?

– Пошел ты, Росс, – Джонатан вцепляется в рубашку Джереми, когда они практически сталкиваются лбами. – Я не трогал ее!

– Какого хрена она вышла из мужского туалета вместе с тобой, хм?! Снова взялся за старое?!

Джереми с первого замаха попадает ему в челюсть. Джонатан, не сдерживаясь также ни секунды, валит его на пол. Что происходит?!

Я не произношу ни слова, не шевелю ни одной мышцей, чтобы остановить происходящее. Не говорю, что причина не в Джонатане. Я продолжаю смотреть, как замороженная, на своих бывших друзей, которые прибежали за мной, а сейчас один из них избивал того, кто, по их мнению, причинил мне боль, а другой оттаскивал.

Эта картина заслуживает награды за сюрреалистичность.

– Хватит, – Гаррет наконец оттаскивает Джереми от Джонатана, но второй, быстро поднявшись, снова делает шаги по направлению к ним. – Не хватало в первый день оказаться в кабинете секретаря и отбывать наказание вместе.

– Мы не закончили, – Джонатан выплевывает эти слова вместе с кровью, которая скопилась во рту.

– Держись от нее подальше, Харрис, – Джереми кричит ему вслед.

Что. Здесь. Происходит?

Я не успела отреагировать, как все закончилось. Вдали коридора виднеется удаляющаяся спина Джонатана.

– С тобой все хорошо? – Джереми преодолевает расстояние между нами и оглядывает меня с ног до головы, обхватывая пальцами щеки. – Что он успел сделать?

Глазами бегаю по лицу Джереми и вспоминаю детали его внешности. Над правой бровью все еще виднеется белесый шрам, который он получил в одиннадцать лет. С каждым мгновением я все больше узнаю в нем своего друга детства. Будто пять лет были обязаны изменить его внешность вместе с личностью. Гаррет изменился гораздо сильнее. Темно-русые волосы больше не пострижены коротко, как в детстве, – теперь их можно заправить за ухо. Черты лица стали острее, а взгляд не просто грустный – в нем поселилась хроническая усталость.

– Тебе не нужно ничего скрывать от нас, – также вступает в разговор Гаррет. – Расскажи нам, что он сделал.

Я делаю шаг назад от их напора и вздыхаю.

– Он ничего не делал.

– Кэнни, но ведь ты вышла из туалета вместе с ним вся в слезах! Как он может быть ни при чем? – в голосе Джереми не угасает злость, хоть он и пытается подавить ее.

– Джонатан правда ничего не делал. Вам не стоило бить его, – качаю головой, ощущая себя странно рядом с ними. – Он всего лишь хотел убедиться, что со мной все хорошо.

Брови Гаррета взлетают вверх, а Джереми отворачивает голову, словно до конца не верит.

– Мы увидели, что тебя нет в кабинете, поэтому решили, что что-то произошло. А тут ты выходишь с гребным Харрисом из туалета, да еще и в слезах. Мы испугались за тебя.

Какой смысл в их заботе? Разве они не ненавидят меня?

– Джонатан не виноват, – твердо повторяю. – Никто не виноват, поэтому вы можете вернуться обратно в кабинет.

– Кэнни… – Гаррет делает шаг ко мне, но я отступаю.

– Не нужно.

Это нечестно со стороны Джереми и Гаррета – показывать, что мое состояние заботит их спустя пять лет. Я привыкла к отсутствию друзей в жизни и не хочу ничего менять.

– Все нормально, правда, – как только фраза слетает с моих губ, разворачиваюсь и ухожу.

Глава 3

Коул

Американский футбол с каждым днем становится самым ненавистным мною спортом. И причина заключается не в бессмысленной беготне с мячом по полю, а в гребаных игроках.

Возможно, у них особый отбор в команду. Например, тренеры рассматривают только тех, кого родители в детстве часто роняли, или тех, чьей врожденной чертой является идиотизм. В любом случае наше с ними взаимодействие не заканчивается ничем хорошим. Нам следует держаться подальше друг от друга, потому что гребаные ублюдки заразны.

И перед началом регулярного чемпионата последнее, что мне необходимо, – это стоять в кабинете тренера вместе с Джо и выслушивать, что нам «следует вытащить голову из задницы и включить мозг. Или попросить других объяснить, почему перед началом сезона игрокам нельзя получать отстранение».

Тренер Флорес не стесняется выражаться при учениках. За сорок лет жизни пять из них он играл за «Брюинз»; после три провел в «Филадельфии Флайерз», пока не получил черепно-мозговую травму и не сделал целью своей жизни превратить нас в невротиков.

– Первый, мать его, день, Харрис, – злобно выплевывает тренер. – Первый. День. И через двадцать минут после моего появления в кабинете мне уже звонит секретарь, сообщая о драке с двумя «львами».

«Брукфилдские львы» – университетская команда по американскому футболу, состоящая преимущественно из умственно отсталых.

– Тренер… – начинает Джо, делая шаг вперед.

– Закрой рот, восьмой! – на лице Флореса выступают красные пятна от злости. – Мне плевать, что у вас произошло, кто с кем переспал или кто чью девушку увел! Вы что, не можете решать ваши гребаные проблемы за воротами университета? Это сложно?!

Все в университете осведомлены о наших «теплых» отношениях со «львами» после того, как в прошлом году на вечеринке обе команды устроили массовую драку, и впоследствии все закончилось приездом полиции. Единственную просьбу тренера —разбираться за пределами университета – мы нарушили уже около пятидесяти раз за тот год.

– Я могу начать говорить?

Закрой рот, Джо…

У моего друга совершенно отсутствует радар на опасности: он наотрез отказывается понимать, что мы должны молчать всякий раз, когда тренер кричит. А ведь это простое правило могло бы помочь выходить с тренировки без желания поскорее отключиться.

– Я дам тебе знать, Харрис, когда ты сможешь говорить. Но, будь уверен, случится это не раньше твоих похорон! Мне абсолютно плевать, по какой такой гребаной причине ты посмел вступить в драку! – тренер проводит рукой по лбу, стирая капли пота, а после поворачивается ко мне. – А ты, Найт, хм? Ты капитан команды! Если ты не можешь донести до своих одну простую мысль, то как я могу доверять тебе на льду?!

Я убью их всех.

Не важно, кто окажется виноват: Джо или Джереми Росс.

Это предпоследний год обучения в университете и мой заветный шанс попасть в НХЛ. И я не собираюсь больше стоять перед Флоресом, как двухлетний мальчик, нагадивший в чужой горшок. Даже если для этого мне придется пару раз ударить Джо или Джереми «за воротами». Пусть будут уверены, я сделаю это с искренним удовольствием.

– Простите, тренер, – выговариваю заученную за год своей должности фразу.

– Засунь свои… – он останавливается, не заканчивая, и прочищает горло. – Знаешь, что я планировал делать сегодня вечером?

Я качаю головой.

– Трахать свою жену, Найт! А знаешь, что я буду делать вместо этого? Сидеть в кабинете университетского психолога и обсуждать вместе с тренером «львов», как нам выбираться из того дерьма, в которое вы нас окунули.

Изо рта Джо вылетает смешок. Я еле сдерживаю себя, чтобы не засмеяться вместе с ним. Лишь мысль о мертвых котятах возвращает мне серьезное лицо обратно.

– Харрис! Выйди из кабинета! – взрывается тренер, замечая его улыбку. – Лучше найди себе шлем покрепче до следующей твоей тренировки.

Джо качает головой, но все же выходит.

– Найт, твоя цель?

– Простите?

– Твоя цель в этом году?

Я расправляю плечи, глядя ему в лицо.

– НХЛ, тренер, – уверенно отвечаю, ничуть не сомневаясь.

– Что для этого нужно сделать? – понижает голос Флорес, словно разговаривает с пятилетним ребенком.

– Попасть в финальный «Турнир Четырех» и занять место не ниже третьего.

Эта цель стоит у меня перед глазами с первого дня обучения в Брукфилде. Скауты хоккейных команд выбирают лучших из лучших, и шанс проявить себя появляется именно на финальном турнире. Если для многих в команде хоккей – способ повысить уровень спроса среди девочек, то для меня не существует жизни без льда.

Обе мотивации весьма действенны, но только моя гарантирует попадание в НХЛ.

У меня нет заниженной самооценки или того дерьма, что присутствует у большинства подростков. Я знаю, что являюсь лучшим форвардом команды, потому что каждый день начиная с раннего детства работаю над этим.

У меня нет выходных.

Не важно, как я чувствую себя или что вчера ночью происходило, – ровно в семь утра я оказываюсь либо в тренировочном зале, либо на льду. У меня нет времени на отдых и на жалость к себе после очередной вечеринки.

– Ниже третьего наша команда сможет занять только в том случае, если вы все одновременно сломаете себе шею! – рявкает он. – Повторюсь еще раз: ЧТО. ДЛЯ. ЭТОГО. НУЖНО. СДЕЛАТЬ?!

– Попасть в финальный «Турнир четырех» и занять первое место, тренер.

– Правильно, – Флорес поправляет галстук, который явно завязан туже, чем необходимо. – И если вы не принесете кубок мне в руки, я возьму ваши головы и поставлю их в холле университета. Понятно?!

– Да.

– Тогда выйди из кабинета и донеси это до остальных, – тренер резко садится на свой стул и утыкается головой в бумаги.

Я сразу разворачиваюсь и выхожу, не собираясь задерживаться ни на секунду.

Флорес – лучший тренер для нашей команды, которого только можно представить. Он знает нас и находит подход к каждому игроку. Ему не составляет труда за две минуты полностью поменять стратегию и суметь правильно донести ее до нас.

Флорес чувствует лед. И это лучшее качество, которое может быть у тренера, поэтому никто из нас не станет жаловаться, как пятилетка, на его манеру общения, зная, что именно благодаря ей наша команда занимает лидирующие позиции.

– Ну, Коул, задница сильно болит? За эти две минуты вашего разговора наедине я уверен, что слышал, как он шлепал тебя, – смеется Джо и отлипает от стены, приближаясь ко мне.

Джонатан Харрис – восьмой номер, защитник и тот еще идиот, у которого вместо рта заезженная пластинка.

– Пошел ты, Джо, – на моих губах выступает легкая улыбка. – Тренер сказал, что повесит каждого из нас за яйца, если такое повторится.

– Он извращенец, – морщится парень. – Прям так и сказал?

– Да. Только добавил, что если восьмой не перестанет болтать, его яйца он оставит себе как сувенир и будет пугать им первокурсников, – я толкаю его в плечо, когда мы направляемся в сторону кафетерия.

– Проверь мой пульс, чувак: мне кажется, от одной мысли о подвешенных яйцах мое сердце остановилось, – после своей тирады он прикладывает руку к члену и облегченно вздыхает. – Фух, они на месте.

– …но вскоре их не будет, если мне придется снова стоять в кабинете Флореса и выслушивать о драке со «львами». Я лично вырву их, – проговариваю предупреждающим тоном.

– Мы можем закрыть тему моих подвешенных яиц, хм? Это жутко.

– Что у вас произошло с Россом?

У меня не было времени расспросить его о драке. Меня выдернули после окончания первой лекции и повели в кабинет тренера, где я уже встретил Джо.

– Ублюдок решил, что я довел до слез его подругу, – в его голосе мгновенно начинают звучать нотки злости. – И напомнил о Джослин.

– Тебе не стоило целовать его сестру.

Тот случай стал последней каплей, после которого мы оставили любые попытки наладить отношения со «львами», как и они с нами.

– Да не знал я, что она его сестра! – злится Джо. – И мы не в Средневековье: я не обязан спрашивать разрешение брата.

Я на стороне Джонатана. Даже если он и творит хрень, за которую нас могут отстранить от хоккея на несколько игр. Он не просто очередной университетский друг: Джо – моя семья. И если в этой жизни что-то помимо хоккея для меня еще имеет смысл, то это Джонатан Харрис.

– Знаю, Росс – просто мудак. Не реагируй на него. И не связывайся больше с его сестрой.

– Почему я должен отказываться от секса с самой горячей девушкой? Особенно если закрыть глаза на тот факт, что Росс – ее брат. Хотя… даже закрывать не стоит: это, знаешь ли, возбуждает сильнее – запретная любовь, Ромео и Джульетта…

– Ты же в курсе, что они покончили жизнь самоубийством? – выгибаю бровь, смотря на нахальное лицо друга.

– Перестань портить мое воображение, мистер «убийца стояка», – он слегка хмурится. – Ты уверен, что они покончили с собой? Джо д’Амато не снял бы такой депрессивной херни.

Я даже на секунду останавливаюсь от шока. Кто-то должен мне сказать, что он шутит! Мой лучший друг не может не знать, что это произведение Шекспира, а не чертового режиссера порно.

– Твоему отцу стоило прятать кассеты надежнее. По крайней мере, до того возраста, пока в школе не пройдут Шекспира.

– Пошел ты. Я не читаю книги без картинок.

Да, забыл уточнить: Джонатан Харрис становится легкомысленным ребенком, когда дело касается его будущего и знаний. Ему не нравится учиться. Единственная причина, по которой он вообще находится здесь, – это родители, которые заставили его подать документы в престижный университет.

Джо не глупый. Ему просто это кажется скучным. Он не умеет концентрироваться на чем-то, помимо хоккея, и становится похож на старика с деменцией, когда подходит череда экзаменов. В этом мы различаемся.

– Джо, ты же с той вечеринки больше не виделся с ней?

Пусть скажет «да».

Если Бог существует, он должен помочь мне в этом году угомонить Джонатана от мясорубки его же члена, которая обязательно случится, если он не оставит Джослин-мать-ее-Росс в покое.

– Под «виделся» считается, что я записался на курсы по шахматам, на которые случайно ходит и она? – Джо невинно хлопает глазками, делая вид, что их встреча случайна.

Я хватаю его за плечо, останавливая около двери в кафетерий.

– У нас начало сезона. Если Джереми узнает об этом – а он узнает, – тебя отстранят на несколько игр. В лучшем случае. А в худшем исключат из команды, потому что он сделает это своей миссией.

Я не могу потерять его в самый важный сезон для «Брукфилд Флеймз»: у нас с Джо есть сыгранная связка.

– Королева драмы вернулась, – практически пропевает он и фыркает. – Не волнуйся, я не позволю Россу испортить мне карьеру. «Нью-Йорк Рейнджерс» наш, хочет он этого или нет.

Да. Я на это надеюсь. Это мой последний шанс. Если в этом году что-то пойдет не так или ситуация с «Брюинз» повторится, я уже никогда не смогу рассчитывать на НХЛ.

– Так что там за ситуация с подругой Джереми?

Последнее, что я ожидал услышать от Джо, – это о наличии «подруги» у Росса. Он чертов клубок насилия, который обходит женщин стороной и общается только со своим менее психопатичным другом Гарретом Эттвудом, самым рассудительным из всех «львов». Именно с ним мы в прошлом году пытались прийти к соглашению.

– Девочка в первый день разволновалась и заплакала. Я же не ублюдок, Коул. Я не мог просто пройти, не убедившись, что с ней все хорошо. А Росс с Эттвудом налетели на нас, решив, что я являюсь причиной, черт возьми, женских слез. Это вообще-то оскорбительно. Ненавижу, когда женщины плачут.

– С чего они вообще взяли, что ты виноват?

Я снова ощущаю легкую вспышку злости на «львов». Сотый раз за день, а ведь сейчас еще даже не полдень. Они могут думать, что мы придурки, из-за всех прошлых ситуаций между командами. Но делать из нас ублюдков, доводящих девушек до слез? Это стоит того, чтобы разбить лицо кому-нибудь из них.

– А, забыл упомянуть. Она закрылась в мужском туалете, и «львы» увидели нас, когда мы выходили из него.

Мы садимся за дальний стол в новом кафетерии, который выглядит в точности как «Pop’s» из Ривердейла. Студенческая организация год назад постаралась над превращением университета в Голливуд. Теперь у нас все кабинеты и заведения являются декорациями из фильмов. Есть даже аудитория, украшенная под стиль «Бешеных псов».

– Да, ситуация дерьмо, Джо.

– Поэтому я и ударил его. Ладно, возможно, я ударил из-за упоминания Джослин и той вечеринки. Но все же слова Гаррета «Это он?» взбесили меня.

– Мамины практики не помогают, хм?

– У меня нет проблем с агрессией, у меня есть проблемы с идиотами. А ее практики подразумевают, что я должен закрыть глаза, глубоко вздохнуть и представить, что я бегу по цветочному полю.

У меня есть видео на телефоне, как миссис Харрис, узнав про драку в университете в прошлом году, заставила Джо выполнять успокаивающие практики. Это самое смешное, что мне приходилось видеть.

– «Дыши глубже, не заводись», – останавливаю его, сдерживая смешок. – «Помни, что насилие ничего не решает».

– Иди к черту, Коул, – Джо отворачивается в сторону, и его лицо вытягивается, когда он наталкивается на кого-то.

Я перевожу взгляд и замечаю в проходе девушку, нервно оглядывающуюся по сторонам. Она прижимает руки к своему животу и делает первые, но очень осторожные шаги вперед, словно идет по минному полю.

– Эй, незнакомка! – кричит Джо, ничуть не смущаясь. Девушка же вздрагивает и оборачивается на источник звука. – Кэнди Митчелл! Не забыла меня? Я Джо, только теперь с подбитым глазом.

Она качает головой и сразу отворачивается.

– Иди к нам, Кэнди. Все места заняты, – я с недоумением смотрю на Джо, который не обращает на меня внимания. – Ну же, я не кусаюсь. Мой друг может, но не станет.

Он пальцем указывает на меня; я же просто тяжело вздыхаю и сдаюсь. К черту его. Кэнди Митчелл, новая знакомая Джо, снова оглядывается по сторонам, нервно покусывая губы. На ней плотный свитер и синяя юбка до колен. Кто вообще ходит в такой одежде в жару? На дворе август, а не октябрь.

– Все нормально, – девушка заправляет волосы за ухо, неловко поглядывая в мою сторону.

– Ну, давай же, я приглашаю тебя, – Джо склоняет голову влево, упрашивая и делая взгляд брошенной собаки. – Если ты не сядешь к нам, я встану на колени и начну умолять.

Она еще пару секунд думает, прежде чем направиться к нам. Вероятно, ее смущают лица остальных присутствующих в кафетерии, обращенные на нас троих. Кэнди Митчелл садится на край дивана рядом с Джо и опускает голову вниз, прикусывая внутреннюю сторону щеки.

Мать твою, что с ней происходит?! Не нужно быть экспертом, чтобы понять: она чего-то боится. Ее реакции тела – тому подтверждение.

Мне вдруг резко захотелось сходить в туалет и посмотреть на себя в зеркало. Да, сегодня мой сон ограничился всего тремя часами, но неужели из-за этого я выгляжу, как пугало? Или она боится Джо (что, в общем-то, является нормальным явлением)? Его могут выдержать либо психически неуравновешенные, либо я.

– Ты будешь что-нибудь пить? – задает вопрос Джо, поворачиваясь к ней корпусом и складывая руку на спинку дивана.

– Хм? – она моргает в попытке сосредоточиться, словно все это время находилась где-то в другом месте.

– Хочешь кофе, чай или что-то сладкое?

– Ам… я, – Кэнди бегает глазами по лицу Джо, приоткрывая рот.

– Я возьму, – резко встаю из-за стола и подхожу к кассе.

Все тело напряжено из-за некомфортной обстановки и девушки, создавшей эту самую обстановку одним своим появлением. Что, черт возьми, с ней делают, раз она вздрагивает от любого шороха? Гребаный запах насилия витает в воздухе с ее приходом. Я знаю, как выглядят люди, столкнувшиеся с ним.

Избиение? Буллинг?

Вопросы крутятся в голове, и, как бы ни хотел, поток не останавливается, превращаясь в сломанную систему, возвращающую меня туда, куда мне не стоит возвращаться. Это не мое дело, и все же мельком я разглядываю дрожащую спину девушки, пока Джо увлеченно рассказывает ей о вчерашней вечеринке.

– Прости за Джереми… Он не хотел, – слишком тихо извиняется она, когда я возвращаюсь. – Они просто…

Она и есть та самая подруга Росса?

– Не извиняйся за него. Это не твоя ответственность, – вступаю в разговор и ставлю перед ней клубничный чай и кусок торта.

Кэнди переводит на меня взгляд и пожимает плечами. Ее щеки розовеют за секунду от неловкости.

– Сами они точно извиняться не станут, поэтому, надеюсь, моих извинений будет достаточно, – она лезет в сумку и достает кошелек. – Сколько?..

– Нет, ни одна девушка не будет платить за себя в нашем присутствии, – касается ее руки Джо и заставляет положить бумажник обратно. – Это всего лишь чай с десертом.

Но Кэнди все еще смотрит на меня.

– Его правда, – склоняю голову вправо и забираю со стола бутылку воды.

– Спасибо… – она умолкает, не заканчивая фразу.

– …Коул, – продолжаю за нее.

– Спасибо, Коул.

– Не за что, Кэнди.

Внезапно раздается звук вспышки фотоаппарата, от которого она подпрыгивает на месте.

– Шон? Убери камеру! – огрызаюсь, замечая за соседним столом университетского «фотографа», чья камера направлена на нас.

Точнее будет назвать его мальчишкой, который возомнил, что должен фотографировать все, что происходит вокруг, и при этом не обращать внимание на личные границы людей. В прошлом году Шон исподтишка снимал, как студенты купаются в бассейне на вечеринке, на которую он не был приглашен. Если это не определение странности, то уж точно не синоним нормальности.

– Мне нужны фотографии для еженедельной газеты, – он поправляет очки на лице, не убирая фотоаппарат в сторону.

– Чувак, перестань! Мы не можем уже поесть без этого? – Джо пытается разбавить обстановку, улыбаясь ему.

– Но…

– Черт возьми, просто проваливай уже! – не выдерживаю я.

Шон долгим взглядом проходится по нам, а после вскакивает и убегает. Да, он очень странный. В любой другой день я бы, вероятнее всего, не обратил на него внимания, но сегодня все идет через задницу.

– Это Шон, любитель фоткать без разрешения, – Джо посматривает на стремительно удаляющуюся фигуру парня. – Может, он вуайерист? Теперь я боюсь, что мои фотографии с девушками висят где-то у него дома.

– Будем надеяться, что вкус у него все же присутствует.

Джо показывает мне средний палец и поворачивается к Кэнди, которая не притрагивается к еде.

– Так ты девушка Джереми Росса?

Черт бы побрал его рот. Совершенно никакой фильтрации.

– Что? Нет, нет…Он мне не парень.

– Друг?

– Нет, не друг. Мы просто… живем в соседних домах.

– Да, незнакомка, я знал, что не все так просто, – улыбается ей Джо. – Ты не похожа на его подругу.

Все же есть в мире некоторые вещи, которые не подлежат изменениям: вода мокрая, огонь горит, а Джереми Росс избегает девушек.

– Да, наверное, это так, – Кэнди наконец прислоняет кружку к губам и делает первый глоток. – Еще раз прости за сложившуюся ситуацию.

– И это все еще не твоя вина, – повторяет мои слова Джо. – Слушай, а не хочешь ли случайно сходить на вечеринку? Сегодня наш друг по команде устраивает у себя дома тусу в честь начала учебного года. Будут все. Ты в деле?

Прошло больше семи лет с начала нашей дружбы, но я все еще поражаюсь тому, с какой легкостью Джо удается находить контакт с любым человеком. Мне понадобится года три, чтобы назвать кого-то своим приятелем, а для раскрытия тайн – и того больше.

– Вечеринка? – с неким страхом спрашивает Кэнди. – Нет, я не смогу.

Я не могу заставить мозг перестать анализировать каждое сказанное ею слово.

– Ты разбила мне сердце, Кэнди Митчелл. Мы с Коулом будем страдать весь вечер, попивая пиво под грустную музыку.

– Нет, не будем, – качаю головой, а вскоре, заметив озадаченное и смущенное лицо Кэнди, поворачиваюсь к ней. – Я не пойду на вечеринку.

Она коротко кивает, разглядывая ткань собственной юбки и перебирая складки на ней.

– Что? Почему? – не успокаивается Джо.

– Потому что мне нужно усерднее тренироваться перед началом сезона. И тебе тоже, если мы хотим получить кубок.

– Он зануда и портит любое веселье, – иногда он любит изображать, что меня нет в комнате. – А я все равно пойду, потому что в отличие от тебя, Коул, понимаю, что один день без тренировки не сделает из меня инвалида, который упадет, едва встав на лед.

Я откидываюсь на спинку дивана и прислоняю холодную бутылку воды к бедру.

– Ты себя хорошо чувствуешь, Кэнди? – как бы невзначай интересуюсь, не выделяя должного интереса эмоциями. Спокойный взгляд и желание поскорее размять мышцы. – Я имею в виду, после случившегося утром.

Она думает всего секунду, прежде чем выдавить легкую улыбку на лице, притворяясь.

– Конечно. Я просто сильно разнервничалась.

И это вранье. К удивлению, они всегда реагируют одинаково.

– И это правильно, незнакомка! Университет не стоит женских слез. Возможно, только мужских, и то когда их причиной является тренер Флорес.

Я теряю интерес к их диалогу, когда на телефон приходит сообщение в групповой чат команды. Только ощущаю лбом, как пара женских глаз украдкой поглядывает на меня. Но не делаю в ответ ничего. Даже не улыбаюсь, листая утренние новости и все больше погрязая в ненужной для меня информации. За пять минут до начала лекции встаю и, не попрощавшись, ухожу, оставляя Джо с его вопросительным взглядом и его новую знакомую с виноватым выражением лица, будто она думает, что причина моего странного поведения скрывается в ее появлении.

Нет, просто жизнь вне хоккея меня не интересует. Во всех смыслах.

Глава 4

Кэнди

Первый день прошел ужасно.

Не то чтобы я ожидала, что все пройдет по-другому. Но я считала, что смогу. Мне казалось, что если заставить себя сидеть на лекциях, все получится. У входа в аудиторию сжимала кожу на руке пальцами в надежде, что физическая боль ненадолго затмит воспоминания… Но ничего не вышло.

Просидев до трех часов дня за дальним столиком кафетерия, я направляюсь домой и вру родителям, бросая им всего один ответ: «Это было терпимо».

Только правда в том, что воспоминания управляют всей моей жизнью. Я боюсь, что тот день повторится, и громкие крики перестанут быть выдумкой. А способа избавиться от мыслей хотя бы на несколько часов мне не удается найти. И самое странное, что смерть ведь давно не пугает. Наверное, это лишь реакция тела на тот день, который длится для меня уже шестой год.

– Ты делаешь неправильно, – бурчит Энди и отбирает детали LEGO. – Смотри, как нужно!

Я отрываюсь от собственных мыслей, замечая пустую ладонь, и перевожу взгляд на брата, который сосредоточенно собирает дом из LEGO.

– Слишком сложное занятие для меня, – усмехаюсь и подкладываю подушку под голову, снизу следя за его движениями.

– Конечно, ты же девочка. Это занятие для парней.

– Эй, что за ранняя стадия сексизма?! Я могу собрать твое LEGO, ясно? Мне просто не хочется.

Он хмурит лицо, отвлекаясь от работы.

– Сексизм?

– Угу. Спроси у мамы. Она будет рада провести тебе часовую лекцию о том, почему мужчины в любой сфере должны находиться наравне с женщинами.

Энди качает головой в отрицании.

– Ну уж нет! Лучше продолжим строить мне дом.

Брат сидит на ковре в своем костюме Человека-паука с капюшоном, под которым скрываются золотистые волосы, и сосредоточенно прикладывает деталь к детали. Он любит все, связанное с «Мстителями», поэтому родители несколько дней назад купили ему дом Доктора Стрэнджа. Странно: почему современным маленьким детям нравится либо он, либо Человек-паук? А как же Капитан Америка? Я давно не пересматривала «Мстителей», но точно помню, как у двенадцатилетней версии меня текли слюнки при одном его появлении.

– Как прошел твой день, хм?

Энди не отвечает мне, продолжая строить.

– Я разговариваю со стеной?

– Кэнди, ты мешаешь мне работать, – брат показательно тяжело вздыхает, поправляя волосы. – Я был у Альберта дома. Мы играли в машинки, а потом смотрели фильм «Оно».

– Стоп… Что?!

Я резко поднимаю голову и сажусь на пол.

– Кто вам разрешил смотреть этот фильм?! Где были родители Альберта?

– Они уехали в магазин, – спокойно отвечает Энди, не понимая моего недоумения.

– СТОП, ЧТО?! – снова повторяю. – Они оставили вас двоих? Без присмотра?

Не знаю, что творится с его родителями, но это ненормально – оставлять двоих пятилетних детей без присмотра, особенно в этом возрасте, когда они становятся чересчур любопытными. Помню, месяц назад Энди решил, что его мастерство – готовка. Мы с мамой тогда были в моей комнате и не смогли вовремя остановить катастрофу: брат закричал, только когда сковородка со сгоревшими яйцами воспламенилась.

– Нет. С нами была его сестра.

– Ей же вроде двадцать, не так ли?

– Не знаю, – Энди откладывает оставшиеся детали в сторону и устремляет взгляд на меня. – Но она постоянно жалуется на свой университет.

– И она ничего не сказала вам, когда вы включили этот фильм?

– Она смотрела его с нами.

Так, ладно… Кажется, мне стоит сказать маме, что впредь Альберт должен приходить домой к нам.

– Как ты себя чувствуешь? Этот фильм не для детей, Энди, – качаю головой, искренне беспокоясь. – Больше не смотри ужастики, пока не вырастешь.

– Ты странная, Кэнди.

Я поднимаю брови и склоняю голову влево, вопросительно смотря на брата, который не ощущает никакой неловкости за сказанные слова. Да, Энди прав. Но неужели моему пятилетнему брату нужно говорить это вслух?

– Альберт так сказал, – добавляет он.

Прекрасно, теперь и его друзья так думают.

– Я не странная, – пытаюсь отрицать этот факт перед Энди, ведь дети не любят таких. Они тянутся к крутым.

– Он сказал, что дома учатся только странные дети, которым не нравится дружить с остальными, – Энди поджимает губы и хмурится. – Но я ответил, что это не его дело, Кэнди.

Это не так. Мне нравится дружить с людьми. Вернее, нравилось. Когда-то.

– Так ты теперь защищаешь меня? Мне кажется, это слегка рано, ведь я старше, а значит, это моя забота.

Как только слова вылетают из рта, в районе сердца начинает колоть. Тело отвергает собственную ложь: я даже ее спасти не смогла.

– Папа сказал, что я защитник, – гордо заявляет брат, расправляя плечи. – Ты девочка, и мой долг – защищать тебя.

Мне определенно стоит сказать маме, чтобы она провела ему лекцию про сексизм. Ранние зачатки стоит искоренить, и чем раньше, тем лучше.

Я облокачиваюсь спиной на его кровать и прижимаю ноги к себе, снова возвращаясь в стадию наблюдателя. Мне нравится сидеть с ним по вечерам до того момента, пока папа не заходит в комнату и не разводит нас по комнатам. Я думаю, что моя связь с братом настолько сильна только по одной причине: Энди родился после трагедии. На его лице нет никакого отпечатка смерти, и он не знает, что виновата я.

Мне кажется, все люди, жившие в тот день, сломались, сжимая в руках телефон или смотря в телевизор. А Энди не знает об этом ничего. Для него я все еще та Кэнди, с которой мало кто общается. Для брата я просто странная сестра, разговаривающая с котом, а вовсе не тот человек, о котором кричат заголовки СМИ.

– …и мне нравится, что ты странная, – через время добавляет Энди.

– Правда?

– Да. Сестра Альберта другая. Она… странная, но в плохом смысле. А ты – в хорошем.

– И что это значит?

– Я просто люблю тебя и твой странный характер. Мама говорит, что у тебя произошло что-то плохое в детстве, поэтому ты боишься людей. И поэтому я сказал Альберту, чтобы он замолчал. Его сестра вообще слушает музыку на колонке так, что нам приходится уходить играть в подвал, чтобы не оглохнуть.

Я всего лишь тихо вздыхаю, а уголки губ медленно дергаются, растягиваясь в улыбку.

– И я люблю тебя и твой характер, Энди.

Папа пару раз стучит в комнату, прежде чем зайти. Мы с братом одновременно поворачиваем голову.

– …но еще даже нет десяти! – грустно мямлит Энди, склоняя голову вниз.

– Да, но ты вчера не спал до трех часов ночи. Вот поэтому мама решила, что с этого дня ты будешь ложиться раньше, – твердо проговаривает отец.

Папа никогда не строг со мной, а с Энди – да. Он думает, что у него характер мамы, поэтому с ним следует быть осторожнее. Гвен, конечно, фыркает на подобные заявления и считает, что у папы развивается старческая тревожность.

– Спокойной ночи, Энди, – я целую брата в лоб, а после подставляю свой, чтобы он мог повторить мои движения. Мальчик всегда проявляет свою любовь ко мне через повторение тактильных контактов.

– Спокойной ночи, Кэнди. Я люблю тебя.

– И я.

Мы с папой покидаем его комнату, забирая все виды планшетов и выключая свет, слыша вслед недовольные вздохи. Я чувствую, как много вопросов хочет задать отец, но молчит, не зная, как ко мне лучше подобраться.

– Ты слишком громко думаешь. Со мной все будет нормально. А если нет, значит, не судьба, – поворачиваюсь и кладу голову ему на грудь. Папа, ощущая мою готовность к тактильному контакту, обхватывает мои плечи и прижимает поближе к себе. – У меня всегда есть возможность перейти на домашнее обучение.

– Я просто…

– Пап, – освобождаюсь из объятий и беру его ладонь, немного поглаживая, – помнишь ту песню, что мы с Ханной сочинили в детстве?

Он кивает, а его лицо сжимается от боли, вспоминая слова детской песенки, предназначенной скорее для взрослых.

Я закрою глаза – и все будет иначе наутро.

Оно обещает быть добрым к нам и согревать солнцем,

Но только утром.

А пока темное небо сидит в наших душах,

Мы закроем глаза и представим его,

Ведь оно может и не наступить,

Если его сильно не ждать.

– Я все еще жду утро, – лгу ему. А он понимает. Видит это по глазам.

Папа осторожно целует меня в лоб и уходит. Знаю, что сейчас он направится к маме и расскажет, что все не так плохо, как они думали. Никто не собирается расстраивать ее, поэтому мы оставим наши понимающие взгляды в секрете.

Утра я больше не жду: перестала в день смерти Ханны. Устала. Настолько, что боль внутри износилась до потертостей, которые не подлежат излечению. Я лишь повторяю строчки, уже не веря в них, и ложусь на кровать. Перед сном думаю, что все страдания не вечны: они обязательно закончатся. И странным образом мысли о смерти (которая в один день настигнет и меня) прибавляют легкости в отношении следующего утра. Все имеет свойство заканчиваться, и страдания, от которых избавит только могила, – не исключение.

Завтра все будет иначе? Не знаю, утро ведь больше не доброе ко мне, потому что я его не жду.

***

– Что ты здесь делаешь? – рявкает знакомый голос над уходом, отчего кровь сходит с лица, превращая его в белое полотно, выражающее исключительно страх. – Я спрашиваю тебя, Кэнди Митчелл: ЧТО. ТЫ. ЗДЕСЬ. ДЕЛАЕШЬ?

Когда я оборачиваюсь, сперва на лице вырисовывается замешательство, пока оно полностью не сменяется на непонимание и отрицание.

Может, это сон? Я щипаю себя за кожу на ладони, но возвышающаяся надо мной фигура никуда не пропадает. Коул. Тот парень из кафетерия.

Его темные волосы блестят, как после тренировки; карие глаза сужаются в ожидании ответа, а скулы неестественно проглядываются на лице. Злость. От него несет ей за километр. Как только мой взгляд опускается ниже, я замираю. Коул стоит без футболки в одних шортах посреди женской раздевалки.

Секунда. Ровно столько требуется, чтобы осознать, что я тоже перед ним в штанах и спортивном лифчике. Мгновенно прикладываю руки к груди, стараясь закрыться, хотя его взгляд не опускается ниже лица.

– Что ты здесь делаешь?! – отступаю, видя в нем угрозу.

– Что?! – ядовито выплевывает он, сохраняя дистанцию. Только его лицо приобретает иное выражение: он смотрит на меня, как на идиотку. – Что я делаю в раздевалке хоккейной команды, в которой играю?!

Оцепенение. Только таким словом можно описать состояние моего тела. Я, не приоткрывая рта, отворачиваюсь в сторону и натыкаюсь на черные надписи «Брукфилд Флеймз» на красных стенах, далее – на хоккейные клюшки и на подписанные шкафчики. Но ведь… но ведь девушки из группы сказали, что здесь женская раздевалка… Глупая! Конечно, они шутили надо мной! Следовало это осознать хотя бы по надменному искажению их лиц, когда они указывали мне путь. Следующей парой у нас обязательные занятия спортом, и я еще месяц назад выбрала наиболее привлекательный для меня вид – теннис. Пять минут назад мне показалось, что девушки, стоящие в теннисных юбках, знают, как пройти к раздевалке. И, конечно, я не ошибалась. Просто они не хотели делиться со мной, предпочтя унизить.

Здесь же все о хоккее… Как я могла не понять этого раньше? Как вообще пропустила все детали мужской раздевалки, кричащей о том, что тут не место девушкам?

– Это что, новый прикол от студенток? – морщится Коул. – Думаете, мы тут трахаем всех, кто входит внутрь?

Что…

Я резко поворачиваюсь к нему, не отрывая рук от тела, и пытаюсь возразить. Правда пытаюсь, но не выходит. Выгляжу, как рыба на суше.

– В прошлый раз с Джо это тоже было намеренно?

– Я не…

Останавливаюсь, задумавшись над его словами. Он ведь имеет в виду то, что я специально зашла в мужской туалет? Кровь от осознания его подозрений резко приливает к лицу, окрашивая его в красный.

– Нет! – хрипло возражаю, бегая глазами по комнате, и приоткрытая дверь успокаивает. Остается только забрать вещи, выбежать и никогда больше не возвращаться в это крыло университета. И не спрашивать людей ни о чем. – Я не… Мне сказали, что тут раздевалка. У меня теннис…

Коул вскидывает брови кверху, не забавляясь, а злясь еще больше.

– Передай тому, кто придумал эту херню, что они подобрали не лучший день. Никто не в настроении для женских игр после отвратительной тренировки.

– Но я не…

Не успеваю договорить, как вдруг через дверь вваливается толпа незнакомых парней, громко переговаривающихся между собой. Заметив меня по центру раздевалки, они тормозят. Тело охватывает страшная дрожь, когда голые по пояс молодые люди – вероятно, хоккеисты – подходят ближе ко мне. Кто-то начинает свистеть, кто-то с отвращением косится на меня, а кто-то (как Джо и еще пара парней около него) осторожно заостряет внимание на Коуле, не уделяющем вошедшим и капли внимания. Он сосредоточен на мне. И я совру, если скажу, что это пугает меньше, чем толпа из двадцати парней.

– Неужели кто-то новый? А я думал, что Анна и Бриджит не пускают новеньких, – раздается смешок незнакомого мне парня, который подходит ближе остальных и закусывает губу, оценивая меня. – Не люблю костлявых, хотя лицо довольно симпатичное. Давай не здесь, ладно? Подождешь меня у раздевалки, я быстро…

Не успеваю отреагировать и попытаться объясниться – только вижу, как Коул грубо хватает меня за запястье, на ходу хватая мою сумку, и выводит из раздевалки под громкие крики парней. Глаза застилает пелена слез. Невероятно обидно. Я ведь ничего не сделала тем двум девушкам, указавшим путь сюда. Я ничего не сделала, чтобы на меня злился Коул. И я ничего не сделала, чтобы люди отпускали отвратительные комментарии, пялясь на мое оголенное тело. Разве они не видят, что мне страшно, и из-за этого нарушена двигательная система?

– Что, черт возьми, со всеми вами не так? Хоккейная команда – не ваш источник приколов! В прошлый раз разве непонятно вам объяснили? – он отпускает мое запястье, и я пячусь назад, уже через полметра ощущая спиной холодную поверхность стены. – Передай Анне и Бриджит, что если они снова посмеют подослать к нам девушек, я повешу их парней за яйца в главном зале университета!

Не получается сдержать слезы от повышенного тона. У меня и в детстве были проблемы с переживанием агрессии со стороны других людей, а сейчас все хуже в разы.

– Я не понимаю, о ком ты говоришь, – всхлипываю. – Прости, я… Я спросила, куда идти, а они указали на вашу раздевалку и сказали, что здесь женская зона. Я не заметила никаких надписей.

Смотрю на ноги, которые троятся от влаги в глазах, и ощущаю, что Коул не двигается с места. Спортивная сумка с треском падает на пол. Наверное, термос с травяным чаем треснул и залил вещи. На мгновение повисает молчание, и мне кажется, будто Коул ушел, но нет. Я слышу, как громко он дышит.

– С Джонатаном все тоже было не специально, – добавляю, пытаясь оправдаться и справиться со стыдом. – Я иногда не замечаю, куда иду, – снова срываюсь на всхлип. – Прости. Я правда не хотела. И я не хочу переспать с кем-то из вас, честно! Мне… Мне просто нужно переодеться для занятий по теннису. Я не хотела никого из вас беспокоить.

Как же стыдно и до тошноты обидно! Отлипаю от стены и пытаюсь выбежать, куда угодно, лишь бы не оставаться с ним, но мне не позволяют скрыться, преграждая путь. Я чуть не впечатываюсь во все еще голую грудь парня, но успеваю затормозить, стираю ладошкой слезы – и зрение наконец фокусируется. Три холодильника, набитых напитками и снеками. Фурнитура, обложенная по сторонам подписанными кружками. Вытянутый стол с барными стульями. Все в красно-черных оттенках, и везде – логотип хоккейной команды «Брукфилд Флеймз»… Кухня. Так можно описать помещение, посреди которого мы стоим. Нужно быть слепой, чтобы не заметить этого. И я, оказывается, слепая. Или настолько погружена в мысли, что не вижу вокруг себя ничего.

– Держи, – голос Коула меняется, когда он протягивает мне из моей сумки белую футболку. Он звучит спокойней. Не так пугающе, как несколько минут назад.

Дрожащими руками обхватываю протянутую вещь и поворачиваюсь к нему спиной, быстро натягивая ее на себя. Грамм успокоения возвращается в тело, когда мнимая защита в виде футболки оказывается на мне.

– Сегодня была ужасная тренировка, Кэнди. Тренер Флорес надрал нам зад, и мы… В общем, немного перессорились все, – зачем-то информирует меня Коул, когда я поглядываю на тарелку фруктов на столе, только бы не смотреть на него. – И еще этот Дейв со своей Оливией на тренировке, которая отвлекала всех…

Не могу взглянуть ему в глаза, и от состояния истощенного короткой истерикой организма уже не ясно, по какой причине – то ли от стыда за свою оплошность, то ли от обиды.

– Ну я же не знала, что тут тренировка и что у вас сложный день. Я не хотела никого из вас отвлекать. Я вас не знаю. И Анну с Бриджит тоже. Это всего лишь мой второй день в университете!

– Прости.

Мне послышалось? Наверное, сознание играет злую шутку со мной. Я откашливаюсь, теряя дар речи, и перестаю сверлить взглядом еду хоккеистов, заглядывая ему в лицо. Влажные капли скатываются по губам, спускаясь к подбородку. Брови больше не хмурятся, разглаживая морщинку, а карие глаза мечутся по мне.

– Что?

– Прости, я был не прав, Кэнди, – он за одну секунду преодолевает расстояние между нами, но я отскакиваю назад. Правда, ему была нужна не я: Коул набирает воду из фильтра и протягивает мне стакан, замечая все еще рвущиеся наружу всхлипы. – Я должен был сдержаться и не срываться на тебе, не разобравшись.

Не принимаю стакан, продолжая пялиться на него, как на инопланетянина. Не ожидала от него извинений. Я вообще от людей не ожидаю ничего хорошего.

– Я не буду к тебе подходить, – Коул поднимает руки вверх в знак капитуляции и ставит стакан на стол. – Выпей.

Отрицательно качаю головой, не принимая ничего и стараясь привести мысли в порядок, чтобы взять сумку и уйти.

– Не нужно, я ухожу.

– Кэнди, сядь и выпей, – снова приказной тон, заставляющий волноваться.

– Я не хочу никого отвлекать и…, – замолкаю, вспоминая того парня, – не хочу, чтобы тот парень подумал, что я жду его тут.

– Не волнуйся насчет него, я разъясню все команде. А теперь сядь за стол и выпей воды. Тебе нужно успокоиться.

Я кошусь на приоткрытую дверь, прикусываю внутреннюю сторону щеки и часто дышу. Из коридора раздается топот. Кто-то идет к нам – возможно, это один из тех полуголых парней, который подумал, будто я готова переспать с ним. А я не… Это последнее, чего я хочу.

Коул замечает мой взгляд и захлопывает дверь, оставляя нас наедине в комнате размером четыре на четыре метра, не больше. Естественно, я волнуюсь, но все же делаю несмелый шаг в надежде, что после первого глотка меня выпустят отсюда.

– Не беспокойся, никто сюда не зайдет.

Киваю, но беспокоиться не перестаю.

– Поговорим?

– О чем? – давлюсь глотком воды, рассматривая покрасневшие пальцы, сжимающие стакан.

– О произошедшем. Не хочу, чтобы ты думала, что я такой мудак.

– А я и не думаю.

– А должна была бы, Кэнди. Потому что так я себя и повел.

Я пожимаю плечами – единственная реакция тела, которая остается не замороженной. Я просто не думаю о людях. Правда, не знаю, может ли Коул воспринять это как комплимент.

– Бриджит и Анна постоянно устраивают представления в нашей раздевалке, подсылая к нам полуголых девчонок, которые вешаются на нас. Не думай, что я как-то осуждаю этих девушек, нет. Хотя… Немного, потому что такое поведение разваливает спортивный дух и настрой на игру. Мы здесь должны тренироваться и не отвлекаться, поэтому моя реакция и была столь эмоциональной.

– Я правда не знаю никаких Бриджит и Анну, – мы снова устанавливаем зрительный контакт, и от него становится некомфортно. Не знаю, создается впечатление, что он лезет в голову.

– Знаю. Теперь знаю. Я сказал это не в укор тебе, а как разъяснение, почему повел себя так, – Коул снова делает шаг вперед, и я спиной отклоняюсь назад, чуть не теряя равновесие и не падая на пол, в последний момент ухватываясь за столешницу. – Черт возьми, Кэнди! Я не хочу причинить тебе боль. А если тебе так показалось, значит, я еще больший мудак, чем думал.

– Дело не в тебе, – тараторю из-за его взгляда, полного вины. – Я на всех так реагирую, – не успеваю закрыть себе рот, а после жалею, жуя тонкий слой кожи щеки. Коул замечает мою реакцию.

– Ладно, – он делает глубокий вдох и не двигается с места. – Я все же задам сейчас тебе один вопрос, а ты постарайся ответить правду, хорошо?

– Я…

– Всего один вопрос.

– Ладно.

– Твои родители как-то причастны к твоему страху? – медленно начинает он и сразу берется за изучение моих эмоций. – Слушай, я не собираюсь никому ничего рассказывать. Я ведь еще тогда, в кафетерии, заметил, что ты напугана. Скажи, может, тебе нужна какая-то помощь?

– Что… Нет! – вскрикиваю и вскакиваю с места. – Родители тут ни при чем. Они у меня замечательные! Я…

– Кэнди, не бойся, хорошо? – его глаза округляются от моей реакции, и, наверное, он лишь находит в ней подтверждение своим словам. А вдруг теперь у родителей будут проблемы? Что, если он решит пожаловаться полиции? – Я не собираюсь ничего делать, успокойся.

А я уже не могу, накручивая себя до такой стадии, что ноги немеют.

– Не нужно, пожалуйста, Коул. Просто забудь. Я клянусь, что родители тут ни при чем.

– Тебя обижают в университете? Или обижали в школе?

И эта фраза произнесена по-другому. Легче. Будто получив положительный ответ на такой вопрос, он выйдет с облегчением. Насколько же Коул ошибается, стоя передо мной и произнося слово «школа» с выдохом и спокойствием!..

Слово врывается в тело, как пуля, разрывая кожу в районе груди.

Школа.

Обижали ли меня там? Нет.

Убила ли она меня? Да.

Я смотрю на него, уходя мыслями глубоко внутрь себя. Снова и снова прокручиваю воспоминания, которые от одного слова развеивают все крупицы тишины в голове.

– Прости, я не хотел… Кэнди, ты слышишь меня? Вот я идиот.

Он подбегает ко мне и останавливается в нескольких сантиметрах. Запах Коула по чертовой несправедливости приобретает нотки морского бриза, и я резким движением вжимаюсь в сзади стоящий холодильник, мгновенно ощущая боль в пояснице от толчка.

Мои глаза расширяются от ужаса.

– Я не должен был спрашивать у тебя про школу… Успокойся, пожалуйста. Просто забудь о моих словах.

– Отойди, – сипло хриплю. – Пожалуйста, не трогай меня.

Эти слова грохотом проходятся по помещению, когда звук не переходит за черту шепота. И Коул, который не успел и прикоснуться, отстраняется.

– Я идиот. У меня не было цели напугать тебя.

– Они бы никогда… – отворачиваюсь в сторону, борясь с новым потоком слез.

Парень, которого я едва знаю, набрасывается с вопросами о моем странном поведении. Неужели все люди вокруг видят, что я готова умереть от остановки сердца, если кто-то начнет громко говорить или делать резкие движения? Да и вообще делать любое действие, которое происходило тогда?

Неужели моя сломленность – это такая же очевидная вещь, как и то, что земля круглая?

Я отвыкла находиться в обществе неосведомленных людей и не знаю, как реагировать на них. А что, если в следующий раз кто-то решит поговорить не со мной, а с родителями? Мама снова впадет в состояние ужасной апатии, а отец будет по десять раз заходить в комнату и проверять, жива ли я.

– Я не имел права давить на тебя. Особенно после того, как сорвался.

– Ты… Ты можешь никому об этом не рассказывать? – я делаю глубокий вдох и на пару секунд задерживаю дыхание, борясь со всхлипами. – Ты можешь не рассказывать об этом родителям?

– Кэнди, я не знаю твоих родителей и не стану искать их, чтобы что-то рассказать. Не стану, слышишь?

– Спасибо, – я стираю рукой накопившуюся влагу и устало пытаюсь улыбнуться. – Мои родители будут очень волноваться, а я не хочу, чтобы это происходило.

– Хорошо, – Коул несколько раз кивает, чувствуя облегчение, потому что мой голос уже не дрожит так сильно. – Знаешь, Кэнди, старшая школа – рассадник для ублюдков. В университете все иначе: здесь строго следят за этим. Поэтому обратись после пар к секретарю и расскажи о случившемся, хорошо? Бриджит и Анна больше не тронут тебя.

До меня не сразу доходит, о чем он говорит. Фразы, слетевшие с его губ, кажутся бессмыслицей, потому что «старшая школа» у меня ограничивалась компьютером. Коул думает, что я пугаюсь людей из-за пережитого буллинга.

Эх, как бы и я хотела, чтобы моя реальность была таковой…

– Хорошо, – соглашаюсь я, чувствуя себя намного спокойней от того, что правда ему неизвестна. Так легче воспринимать разговор.

– А если все же ситуация сложится так, что что-то произойдет… Бриджит или Анна захотят снова сотворить подобное… – он делает паузу, засовывая руки в карманы спортивных шорт, – Джо поможет тебе разобраться. Просто найди его, когда будешь в этом нуждаться, и он поможет, если ты не хочешь, чтобы это делал я. Считай, это моя плата за сегодняшний день.

Для меня не имеют смысла фразы о защите. Сколько бы людей ни говорили о том, что защитят меня, я не верила. Сколько бы слоев брони на меня ни надели, я все равно не буду чувствовать себя в безопасности.

– Хорошо.

Мы оба понимаем, что я никогда не попрошу ни у него, ни у Джо помощи, поэтому через пару мгновений, поникнув, Коул приоткрывает дверь кухни и доводит меня до выхода. Мы не прощаемся, даже не пересекаемся взглядами, надеясь истребить из памяти совместные воспоминания.

Глава 5

Коул

Я тяжело стону и устало поглядываю на часы. Десять вечера. Обычно в это время я нахожусь в тренажерном зале, доводя тело до физического истощения, а после, как старик, ложусь спать.

Но не сегодня.

Каждый год за неделю до начала сезона наша команда собирается в пабе около университета и пьет до рассвета. Чертова традиция, запущенная тридцать лет назад. И до сегодняшнего дня я не видел в ней ничего плохого. Только, едва войдя в здание паба, я буду вынужден собрать максимум усилий, чтобы не послать каждого игрока к черту и не уйти домой.

– Коул, такое чувство, что ты хочешь в туалет. Может, расслабишь лицо? Сегодня не Хэллоуин, – Джо облокачивается на спинку дивана и переводит на меня взгляд. В его руке блестит банка пива – четвертая за эти пару часов. И если сегодня судьба надо мной не сжалится, к утру мне придется оттирать рвоту от пола в гостиной.

Я знаю, о чем говорю.

– Я расслаблен, – хватаю нетронутую за весь вечер банку пива.

– Ага, я это слышу уже на протяжении двадцати дней. Не пора бы забыть?

Я сжимаю челюсти, отворачивая голову в сторону, и прикладываю прохладную банку к вискам. Забыть? О чем конкретно мне следует забыть? О том, что я, как последний психопат, довел незнакомую мне девушку до слез своими расспросами?

Что со мной не так? Кэнди Митчелл – не мое гребаное дело.

И меня даже больше злит не то, что я решил узнать, причиняют ли ей боль, а то, что мой разум не поддается контролю. В тот день я провел четыре часа в тренажерном зале, стараясь выкинуть ее испуганный вид из головы и забыть, но все равно не смог, вновь и вновь вспоминая, как голубые радужки исказились от страха под моим напором.

Или мне стоит забыть о бесчисленном количестве сообщений от матери, которые по удивительному стечению обстоятельств начали присылаться мне в тот день?

«Не хочешь вернуться домой?»

«Я скучаю по тебе».

«Мы можем поговорить?»

«Слушай… У нас с Джеком сейчас сложная ситуация в жизни: мы оба на мели. Ты не мог бы одолжить пару сотен баксов?»

«Я же твоя мать, Коул».

И каждое сообщение остается проигнорированным, хоть тревога в груди и нарастает всякий раз, когда я ничем не занят. Я не могу следовать своему простому правилу: хоккей – единственная жизнь, которая у меня есть и когда-либо будет. Не могу отпустить ситуацию с Кэнди Митчелл и продолжать жить дальше.

Я идиот, чей разум иногда совершает прогулку в другую вселенную.

– Все нормально, Джо. Я забыл.

– Ты забыл о Кэнди так же, как и я – о Джослин Росс, – усмехается он, делая глоток пива. – До сих пор не понимаю, в чем проблема.

Мне не нравится, что он проводит столь странное сравнение. К Джослин Джо имеет непрекращающееся желание быть ближе, а я к Кэнди – чувство вины и просьбу отмотать время назад и никогда не заходить в кафетерий.

– Скажи, ты когда-нибудь срывался на девушку, которую знаешь пару минут?

– Нет. Но зато я трахался с теми, кого знаю не больше пары минут.

– Вот и я о том же.

– Тебе нужно расслабиться. Пара глотков виски – и жизнь заиграет новыми красками.

Нет. Алкоголь только усугубит ситуацию, и я, скорее всего, возьму телефон и наберу номер мамы, чтобы убедиться, что с ней все хорошо. А после, не выдержав, скину ей свои последние деньги.

– Коул, ну давай же. Всего на один день в году нарушим правила твоего скучного мозга, – подталкивает меня в плечо Джо. – Или как насчет тех девушек, что сидят в углу и смотрят на нас?

Я не перевожу взгляд на танцпол в баре. Сейчас мне это не интересно. Вообще-то я – не чертова ханжа и редко отказываюсь от секса в свободное время, но за последние двадцать дней предпочитаю воздерживаться от любого контакта. Черт возьми, если бы это услышал Коул Найт год назад, он обозвал бы меня кретином и выстрелил бы себе в голову.

– Джо, ты не обязан сидеть около меня, как мамочка. Присоединяйся к остальным, мы с Тобиасом отлично проводим время.

Как и всегда, вратарь нашей команды не подключается к всеобщему веселью: он сидит напротив нас и держит в руках книгу. Иногда нам кажется, что если бы у него была возможность, он читал бы даже прямо во время матча, – вот насколько реальный мир не устраивает Тобиаса.

– Ваш ментальный возраст составляет более восьмидесяти лет, – уже громче вспыхивает Джо, указывая на нас двоих пальцем.

– Мне просто это не интересно, – сухо отвечает Тобиас, не отрываясь от книги. – Камю интересней пива.

Одной рукой вратарь зачесывает назад доходящие до плеч волосы и поправляет воротник черной водолазки. Всегда поджатые губы, уголки которых не тянутся вверх, – так можно описать Тобиаса, если не брать в расчет его черные глаза, кажущиеся всегда стабильно… никакими. Просто бо́льшую часть времени ему плевать на всех и вся. Девушки, может, и хотят познакомиться с ним, но их желание быстро отпадает, когда они приближаются к нему вплотную.

– Вот только не надо вставлять умные имена и думать, что мы поймем, какого хрена ты сидишь в пабе и читаешь книгу, когда вокруг играет музыка.

Тобиас даже не моргает на его заявление, перелистывая очередную страницу. Как ни странно, сегодня я ощущаю себя ближе к нему, чем к кому-либо.

– Отстань от него, – я поворачиваюсь к Джо, который уже успевает выхватить мое пиво и начать его пить. – Клянусь, если тебя вырвет, я окуну твою голову в унитаз.

– Ну и кто из нас тут ведет себя, как мамочка?

– Я просто боюсь за наш ковер.

Я замечаю приближающуюся фигуру Дейва Флетчера, форварда1 нашей команды, на шее которого виснет Оливия Льюис, его девушка и «королева», как она сама себя называет, социальных сетей. Они громко смеются, садясь около Тобиаса, смещая его с места, на что он недовольно отрывает взгляд от книги и смотрит прямо на них. Джо называет их пару «противной». Если бы меня это волновало, то я наверняка бы согласился. Оливия и Дейв – та самая мерзкая парочка на выпускном в старшей школе, которая раздражает присутствующих не только характером, но и видом. «Золотая пара Брукфилда», – такое прозвище им придумали студенты. Дети богатых родителей с Манхэттена, уже связанные договоренностью о браке.

– Аккуратней, Флетчер. Вообще-то помимо вас двоих тут есть еще люди, – грубо высказывается вратарь.

Да, Тобиаса Дэвиса нельзя отрывать от чтения, потому что он становится похож на тафгая2, готового напасть в любой момент. Поэтому мы с Джо и не проявляем к нему никаких телесных контактов.

– «Аккуратней»? И это мне говорит человек, который пропустил сегодня на тренировке больше двадцати шайб в ближний? – смеется Дейв, сильнее ухватываясь за талию Оливии. Она сжимает его черные волосы на корню, вызывая в нем громкий стон.

– Полегче, – обрываю Дейва. – Не здесь и не сейчас.

– А что, разве я не прав, кэп? Если Тобиас не включит наконец свое зрение, мы вылетим еще до начала сезона.

Я чувствую, как Джо напрягается. У него личная неприязнь к Дейву, которая уж точно не должна вылиться сегодня в конфликт. У меня же все обстоит легче: я просто мысленно матерю этого придурка, не проявляя никаких эмоций к нему в реальности.

– Ты сегодня на тренировке играл, как чертова фигуристка со сломанными ногами, Флетчер. Твой неправильный пас из зоны атаки как раз и привел к тому, что Тобиаса начали расстреливать, – монотонным голосом проговариваю я, смотря ему в лицо, которое с каждым моим словом ярче окрашивается в пунцовый.

Как капитан я стараюсь никогда не говорить об ошибках конкретного игрока при остальных, если те же самые ошибки не присутствуют и у других. Но пыл Дейва Флетчера стоит осадить. С момента, когда «Брюинз» заинтересовались им, он ведет себя, как королева с замашками. И это выводит из себя. Последнее, чего мне хочется в десять вечера, – это сидеть и смотреть, как один из главных форвардов нападает на вратаря.

– Эй, разве обязательно быть таким грубым? – Оливия приподнимает брови и откидывает блондинистые волосы назад, обращаясь ко мне и поправляя короткое розовое платье на бедрах. Ее взгляд воинственный, как и обычно. И, как обычно, меня это мало волнует. – У Дейва была… сложная ночь.

– Если ты не прекратишь болтать, меня вырвет раньше времени, – закрывает глаза Джо и проводит рукой по горлу, морщась от отвращения.

– Не разговаривай так с ней, – Дейв выпрямляет спину, поглядывая на него и не реагируя на поцелуи Оливии, спускающиеся к ключицам.

– А то что? Проговоришь при всех и мои ошибки?

– Заткнитесь оба, – жестко приказываю. – У нас через неделю начало сезона! Какого черта вы ведете себя, как игроки разных команд?

Тобиас (с которого, собственно, все и началось) снова утыкается в книгу и не вслушивается в разговор.

– Держи своего друга на поводке, кэп, потому что в следующий раз я не буду сдерживаться. Даже присутствие девушки не помешает мне подправить ему лицо.

– Тебе мешает не присутствие Оливии, а маленькие яйца, – выплевывает Джо, слегка сжимая банку в руках, отчего капли пива начинают течь по его пальцам. – Так что прекрати делать из себя Хабиба, когда ты не больше, чем Кеннет Аллен.

Если паб в ближайшее время не загорится от их взаимодействия, я удивлюсь.

– Что ты сейчас сказал, Харрис?! – Дейв резко встает, отталкивая от себя Оливию, которая присасывается к его шее. Она громко ойкает, но не реагирует.

Джо, не терпя больше ни секунды, через стол хватает его за воротник рубашки.

Твою мать.

Мы с Тобиасом одновременно вскакиваем, стараясь оттащить парней, но они мертвой хваткой вцепляются друг в друга. Чертовы придурки, у которых вместо задницы шило, ищущее проблем. Хоть сам я и не самый спокойный человек, но всегда стараюсь вымещать злость на льду и на команде противников, а не на собственной.

– Эй, что происходит? – к столу подходит Себастьян Кофилд, нападающий, играющий со мной в одном звене. – Что вы, мать вашу, не поделили?

Я наконец делаю рывок и оттаскиваю Джо, в то время как Тобиас держит в захвате Дейва, пытающегося выбраться.

– Горшок они не поделили, – запыхавшись, проговариваю я, когда мой друг отталкивает меня.

– Тебе повезло, Флетчер.

– Пошел ты, Харрис! – кричит Дейв.

Себастьян вовремя подбегает к Тобиасу, чья хватка с каждой секундой слабеет, и останавливает Флетчера.

– Успокойся, мать твою, – я отпускаю друга и отталкиваю подальше, ближе к входной двери. – Себ, успокой Дейва, а я займусь Джо.

– Ни слова больше, – кивает он.

Себастьян Кофилд – тот самый парень, присутствие которого в команде приятно. На него всегда можно положиться и не бояться, что однажды он возьмет и нападет на вратаря из-за плохой тренировки.

Наша команда разваливается на глазах – и все из-за Дейва Флетчера. Половина игроков остаются на его стороне, а половина – на стороне Джо. Мы все еще одна из лучших команд на льду, но за его пределами наше взаимодействие превращается в зоопарк, где обезьяны между собой не способны поделить банан.

Все началось в прошлом году, когда Дейв начал приставать на вечеринке к Амалии, сестре Джо. Он знал, что ей на тот момент было всего шестнадцать, а самому ему – двадцать два. И Джонатана было не остановить от ярости. Впрочем, я не мог не согласиться с ним. Какого черта из всех девушек на планете Дейв выбрал его маленькую сестру, зная, кем она является?

– Я убью его, Коул, – Джо пытается сделать пару шагов по направлению к столу.

– Нет, ты останешься на месте, пока не успокоишься. Или я закину тебя на плечо, как девчонку, и увезу домой, – предупреждающе смотрю на него, преграждая ему путь.

– Он гребаный кретин.

Я устало закрываю глаза, делая большой вдох.

– Вы два придурка, которые не дают мне спокойно провести вечер.

– Мне срочно нужно выйти подышать, иначе я не успокоюсь, пока не увижу его окровавленное лицо, – уже тише произносит Джо и сразу выходит из паба.

Да, со времен нашей дружбы я стал верить в Бога, потому что каждый раз он помогает мне с Джо. Спасибо, Господь! Уверен, что к концу этого курса начну ходить в церковь и отмаливать грехи, потому что мой друг явно дан мне в наказание за проступки из прошлой жизни.

– Все нормально, Коул? – Себастьян подходит ко мне, протягивая сок. – Дейв с Оливией ушли в туалет: надеюсь, ей удастся успокоить его на ближайший год.

Я принимаю напиток и благодарно ему улыбаюсь.

– А я надеюсь, что ее минет лечебный.

Себ ухмыляется и снова надевает кепку, прикрывающую беспорядочно спадающие темные волосы.

– Я буду благодарен Оливии, если так и произойдет.

Тобиас тоже подходит к нам, отчего у нас с Себастьяном вырисовывается удивление на лице. Вратарь слегка улыбается; он редко находит язык с социумом (хоть мы для него и своего рода исключение), и все же это до сих пор кажется странным. Тобиас предпочитает затворничество, а игра в хоккей – лишь желание изобразить психически здорового человека.

– Что с Джо?

– Использует мамины практики в борьбе с агрессией, – перевожу взгляд на окно и замечаю друга, ходящего из стороны в сторону. – Пока не очень помогают.

– Джо можно понять. Я бы тоже остро отреагировал.

– И я, – соглашается Тобиас.

– Дейв все еще в нашей команде и играет с нами в одном звене, Себ. Поэтому каким бы придурком он ни был, ссоры не помогут нам выиграть кубок.

– Зато нам помогло бы выиграть кубок его отсутствие, – вратарь слегка тушуется, явно чувствуя себя некомфортно после комментариев Дейва.

– Сегодняшняя тренировка – не твоя вина. Все звено было рассредоточено, поэтому тренер к концу тренировки посадил голос от постоянных криков, – начинает Себ.

– То, что он сказал, – подтверждаю я.

Вратарь – самое уязвимое место для любой команды, и если защитники или форварды подпускают соперников ближе, позволяя делать броски, – это не вина Тобиаса.

– И не обращай внимания на Дейва. Мы все знаем, что он придурок. Так или иначе, но нам все равно придется продолжать играть с ним этот год, – протягивает Себастьян, облокачиваясь плечом о стену.

– Знаю, – Тобиас все еще крепко держит книгу в руках, – но все же лучше мне пойти домой. Надеюсь, остальные не посчитают, будто бы я нарушил традицию.

– Все нормально! Если что, мы скажем, что у тебя в книге случился переломный момент, и его необходимо пережить в одиночестве, – на прощание пожимаю ему руку. – И не забывай, что в час Флорес ждет нас всех на льду.

– Конечно, кэп.

Себастьян вместе со мной переводит взгляд туда, где собирается бо́льшая часть команды. Ребята танцуют, прижимая к себе незнакомых девушек, пьют и веселятся. Но завтра мы с Себастьяном посмеемся над ними, когда тренер после сегодняшней провальной тренировки устроит ад на льду.

– Как там поживает Мэдисон? – решаю спросить у него.

Мэдисон Паркер стала девушкой Себастьяна с конца прошлого года. Мы с ребятами делали ставки, как долго они будут избегать друг друга и изображать друзей детства. Все видели, как у форварда текут слюни от одного взгляда на эмоциональную студентку факультета журналистики.

– Все отлично, готовится к съемкам на телевидении.

Мэдисон – хороший человек; с ней приятно поговорить по вечерам. Не могу назвать ее подругой (хотя она себя таковой считает), но она является той девушкой, которая имеет мою безусловную поддержку. Как минимум я благодарен ей за форварда Себастьяна Кофилда. Только решив все их недомолвки, игрок под номером 87 наконец начал по-настоящему показывать, чего он стоит.

– А у тебя как с Хлоей?.. – осторожно начинает Себ. – Видел ее сегодня в университете: если честно, выглядела она паршиво.

– Мы больше не вместе, – пожимаю плечами, делая очередной глоток сока. – Не думаю, что это из-за меня.

Сложно назвать наше общение с Хлоей отношениями. Мы оба нуждались в сексе, но не хотели тратить время на поиски. Друзья с привилегиями? Да, думаю, этим мы и были. До середины лета.

– Мэдисон подумала, что она плохо переживает ваше расставание.

– Так это она попросила тебя разузнать? – ухмыляюсь, поглядывая на него.

– Да, – честно признается Себ. – Ты же знаешь ее. Она слишком переживает за друзей.

– Передай ей, что причина точно не во мне. Мы с Хлоей приняли это решение вместе и остались в хороших отношениях. Прошло полтора месяца, вряд ли ее это все еще волнует.

– Спасибо. А то без ответа я мог бы не возвращаться домой.

Причина прекращения опции привилегий для нас с Хлоей крылась в том, что мы оба перестали видеть в этом смысл. Я решил, что все лето посвящу тренировкам, а она, в свою очередь, поняла, что готова к отношениям, которые со мной у нее не получится построить. Как-то раз, проснувшись рано утром у меня дома, Хлоя подошла ко мне и спросила, получится ли у нас когда-то выйти за рамки друзей по сексу, на что я честно ответил: «нет». Мы поговорили без скандалов и криков и остались хорошими знакомыми, которые в будущем будут сухо поздравлять друг друга с праздниками.

– А ты не разговаривал с ней?

– Мы встретились недавно в университете на одной из лекций, поговорили от силы пару минут и разошлись. Я не заметил ничего странного в ее поведении.

Мы уважаем друг друга – и это важный аспект, по которому Хлоя и я все еще общаемся, поэтому Мэдисон зря беспокоится. Я не стремлюсь обижать девушек. Тем более тех, которые делали мне минет.

– Надеюсь, он ушел? – перед нами резко появляется разъяренное лицо Джо.

– Оливия вместе с ним в туалете. Думаю, им нужно еще как минимум двадцать минут, чтобы она залатала его душевные раны, оставленные тобой, – друг после моих слов немного успокаивается и вскоре возвращает непринужденную улыбку.

– Двадцать минут? Минимум сорок. Флетчер не выйдет так рано: ему нужно показать всем нам, что он бог секса, который заставляет девушку стонать на протяжении часа, – смеется Себ.

– Бедная Оливия! Долго же ей придется стоять в кабинке и изображать, что она испытывает оргазм, чтобы не ранить его хрупкое эго.

Мы втроем продолжаем разговаривать, пока остальная часть команды отрывается, как в последний раз. Ксавьер Эванс пару раз выхватывает микрофон у приглашенной местной певицы и поет гимн Брукфилда. Видео уже размещено в социальных сетях, поэтому парню придется нелегко, если оно все же попадет в руки тренера. Флорес, как только взялся за нашу команду три года назад, удалил все приложения для общения, потому что больше не мог видеть, как игроки проводят свободное время. Но, несмотря на все его усилия держаться подальше, жена Флореса иногда все же показывает ему, что происходит с нами вне льда. И тогда тренер возвращается в свою любимую фазу под названием «Я надеру ваши задницы так, чтобы времени у вас хватало только на сопливый звонок девушке и лед».

Глава 6

Кэнди

– Ханна, перестань так на меня смотреть, – качаю головой, надевая на себя белые кроссовки, и открываю дверь. – Это выглядит странно.

– Не перестану. Я буду продолжать смотреть на тебя до тех пор, пока ты не скажешь мне точно, что подойдешь к Люку и хотя бы поздороваешься с ним.

Она откидывает волосы назад и останавливается на месте, выжидающе складывая руки на груди.

– Папа нас ждет, мы опоздаем, – я делаю несколько шагов вперед, но не слышу, чтобы Ханна сделала хоть один, и тогда, возмущенно вздохнув, поворачиваюсь к ней. – Нельзя опаздывать в школу. У нас мало времени осталось, чтобы доехать!

– …и я простою тут вечность, пока ты не пообещаешь, – легко произносит она, улыбаясь.

Ханна невыносима! Может, мне еще дать клятву на крови?

Она прекрасно знает, что я вхожу в тот круг людей, которые, увидев понравившегося мальчика, будут стоять на месте, открыв рот, и молчать. А если он все же заметит, как кто-то откровенно пялится на него, как сбежавший из клиники сумасшедший, тогда мне конец. Я перестану ходить в школу, потому что не справлюсь с позором.

А другие варианты рассматривать не стоит. Я не смогу подойти к нему и первой начать разговор. И это не преувеличение!

Я пыталась, честно. Три дня назад Люк стоял, прижавшись плечом к своему шкафчику, и разговаривал с друзьями, а я пять минут смотрела ему в спину и не могла сдвинуться с места. Его друзья заметили меня и выкрикнули что-то вроде «Чего уставилась?» – и я, не ожидая ни секунды больше, убежала.

И ситуацию никак не спасает тот факт, что Люк уже месяц провожает меня до дома. Каждый раз мне кажется, что вот сегодня он поймет, что я недостаточно интересная и красивая, и начнет общаться с другой.

Можно сказать, что это неуверенность в себе, но я же предпочитаю говорить, что это эффект Митчеллов. Ну, знаете, когда родители успешные, красивые, уверенные в себе личности, у них обязательно должен родиться ребенок, который разрушит их имидж.

– Ханна, прекрати. Ты ведешь себя как ребенок, – сжимаю лямку рюкзака в руке.

– Я не стесняюсь того, что являюсь ребенком, ясно? Почему вообще все стремятся поскорее повзрослеть? Мне нравится, что я могу вести себя, как угодно, а остальные лишь будут думать, что со временем это пройдет.

Ханна показательно садится на ступеньку, вытягивая ноги вперед.

– А время идет, Кэнди. Тридцать восемь минут до первого звонка, – с удовольствием протягивает подруга, зная, что это подействует.

– Это нечестно!

– Ну и что?! Зато действенно. В операции «первые отношения» все средства хороши!

– Ты же знаешь, что я не смогу, – взволнованно проговариваю, впиваясь пальцами в ладонь.

– Отмазки. О.Т.М.А.З.К.И. Ты можешь, Кэнди! И, поверь мне, Люк от радости подпрыгнет до Марса.

– Откуда тебе знать?

– Это все знают! – не выдерживает Ханна. – Вся школа знает, что ты ему нравишься. Только ты одна делаешь вид, что это не так. Джереми и Гаррет даже думают, что вы тайно встречаетесь.

– Что у вас происходит? – отец выходит из машины и хмурит брови. – Ханна, не сиди на бетоне, заболеешь.

И как только моя подруга открывает рот, я не выдерживаю.

– Ладно, ладно! Я клянусь нашей дружбой, что сделаю это!

Ханна резко поднимается и начинает движение ко мне.

– И стоило тратить на это три минуты? Могла бы сразу сказать, – смеется она, проходя мимо папы, лицо которого приобретает оттенок непонимания.

– Это…, – жестикулирую руками, пытаясь хоть как-то объяснить происходящее. – Просто забудь, ладно?

– Надеюсь, ты не пообещала сделать что-то противозаконное? – единственное, что спрашивает папа.

– Конечно, нет.

– Пока что нет, Уилл, – из-за спины проговаривает подруга. – Пока что нет…

Лицо папы еще больше хмурится, словно он и вправду думает, что Ханна серьезно настроена.

– Не обращай внимание. Она шутит.

Мы наконец-то начинаем движение к машине. Я уже собираюсь открыть дверь, как замечаю на обратной стороне дороги мужчину, нависшего перед открытым капотом.

– Вам нужна помощь? – повышаю голос.

Он оборачивается, прикрываясь ладонью от лучей солнца, и улыбается.

– Забыл телефон дома. Не могу дозвониться до службы, чтобы они эвакуировали машину, – застенчиво произносит мужчина.

– А, подождите, – я поворачиваюсь к отцу и показываю жестами, что мне нужна минута. – Наш сосед работает в автосервисе. Он поможет вам.

– Правда? – удивленно спрашивает он, перебегая дорогу. – Не хочу доставлять вам неудобств.

– Мама научила меня тому, что нужно помогать другим. Услуга за услугу, – слегка тушуюсь, но продолжаю двигаться.

Мужчина, одетый полностью в черное, следует за мной.

– Вот его дом, – дохожу до калитки и открываю ее. – Его зовут Фрэнк. Скажите, что вы от Кэнди Митчелл, – и он поможет.

– Еще раз спасибо, – мужчина становится счастливым от моих слов и машет мне на прощание.

– Хорошего дня!

Когда я сажусь в машину, то сразу ощущаю въевшийся в нос запах одеколона с ароматом морского бриза и морщусь.

– Что случилось, Кэнни? – Ханна отрывается от телефона. – Ты выглядишь так, будто съела лимон.

– Человеку нужна была помощь. С машиной что-то случилось, и я отвела его к Фрэнку, – легко пожимаю плечами, одновременно с этим потираю нос в попытке избавиться от запаха. – Просто от него за километр пахнет духами, и мне кажется, что я тоже теперь пахну, как соленое море.

Ханна приближается ко мне и принюхивается.

– Фу, какая мерзость! – она открывает свой рюкзак, достает духи и пшикает на меня раз пять, пока я не закрываюсь от нее в защитном жесте. – Надеюсь, ваниль перебьет его, а то от тебя пахнет пятидесятилетним мужиком.

– Спасибо, мисс тактичность.

– Не за что, мисс вежливость.

Мы показываем друг другу языки, а через несколько мгновений смеемся. Клянусь, с Ханной невозможно ругаться. Это просто ни у кого не получится, даже если постараться. Она любую ситуацию переворачивает так, что у людей пропадает всякое желание злиться.

– Вы после школы куда-то собираетесь? – спрашивает папа, заводя машину. – Мама хочет, чтобы вы на ужин пришли к нам, потому что она будет экспериментировать и готовить рыбу.

Нет! Маме категорически нельзя прикасаться к рыбе, морепродуктам и мясу, потому что высока вероятность попасть в больницу с отравлением.

– Ну, мы планировали погулять с Гарретом и Джереми и сходить в кино на последнюю часть «Мстителей», – Ханна переводит на меня взгляд, надеясь, что я спасу ее.

– Да, пап, мы обещали им, что проведем весь день вместе.

Папа кивает, не отвечая. Мы с Ханной одновременно поворачиваемся друг к другу и облегченно вздыхаем: теперь наши желудки точно не подвергнутся насилию.

***

Мы с Энди долгое время стоим около двери, не решаясь постучать. Точнее, я не могу решиться. Он недовольно пинает ногой камешек, все еще держа меня за руку, но ничего не говорит.

Мне кажется, что тут все еще есть ее запах. Странно, не правда ли? Спустя пять лет, каждый раз останавливаясь около двери, я закрываю глаза в надежде, что, открыв, увижу рыжую копну волос и услышу ее громкий голос. Почему-то только в ее доме мне не хочется верить в то, что ее больше нет. Кажется, что в месте, в котором даже на мебели навеки отпечатался ее след, не может и речи идти о смерти. Именно здесь надежды выходят за границы разума, и я забываю, как гроб Ханны поместили в сырую землю.

– Кэнди, мы долго тут будем стоять? – восклицает брат. – Лиам вообще-то ждет меня!

– …А? Да, сейчас, – трясу головой и быстро стучу по двери. – Просто слегка задумалась.

Ханна жила в десяти минутах от моего дома, тоже в Куинсе, только ее район отличается от нашего: здесь живет больше людей, и многие из них – подростки. Поэтому раньше Ханна открывала окно в своей комнате и ругалась на них, когда музыка с каждым часом вечеринки становилась все громче.

Мария Флеминг, мама подруги, открывает двери, и на ее лице появляется радушная улыбка. Висящий на ней фартук запачкан мукой, как и рыжие волосы, собранные в пучок. Это наша традиция. Каждую субботу мы с Энди приходим к ним, и она встречает нас с приготовленными кексами. Теми, что Ханна любила больше всего. Шоколадные с банановой начинкой.

– Привет! Я думала, что вы придете чуть позже, – она чуть отходит, пропуская нас. – Поэтому не успела приготовиться.

– Все нормально, – отмахиваюсь. – Это Энди решил пораньше приехать.

– Привет, Мария! А где Лиам?

Этот ребенок вообще умеет смущаться?

– Энди! – обрываю его, не замечая смеха мамы Ханны, и грозно смотрю на брата. – Она взрослый человек, а не твой друг. Простите его, Мария, он каждый раз забывает манеры дома.

– Ну что ты, Кэнди, ему я разрешаю так обращаться ко мне, – качает головой она, улыбаясь моему брату и быстро целуя его в обе щеки. – Не стойте на пороге, проходите.

Я сглатываю нервный ком, стараясь скрыть напряженность, Энди сразу бежит в сторону Лиама, который сидит на ковре, и коротко обнимает его. Я делаю пару шагов к ним, но останавливаюсь, так и не дойдя до конца. Они так похожи на нас с Ханной.

– Ты принес машинки? – спрашивает Лиам. – Мне папа вчера купил новую BMW.

– Конечно, принес, – Энди снимает с себя рюкзак и сразу вываливает гору машинок на пол. – А мне папа вертолет подарил!

– Покажи! – восторженно произносит его друг.

Мне кажется, ровно тринадцать лет назад на этом же месте сидели мы с ней, и Ханна хвасталась своими новыми куклами, надевая на них разные наряды.

– Они очень похожи на вас, – сзади меня раздается голос Марии. – Энди, конечно, по характеру больше похож на Ханну, а Лиам – на тебя.

Я улыбаюсь, потому что у этих слов есть какой-то особый целительный эффект. Будто на загноившуюся рану накладывают охлаждающую повязку. Может, хотя бы у Энди получится сохранить дружбу до гроба?

– Да, – я поворачиваюсь к ней. – Энди – копия Ханны в возрасте десяти лет.

Ее мама смеется, отчего около глаз выделяются морщинки, и направляется на кухню.

Мне кажется, будто все в этом мире смирились со смертью Ханны. Даже ее родители. Мир продолжает жить, выкинув ее из системы и забыв. Никто из прохожих не чувствует горя от ее потери.

Почему? Почему все люди так быстро исцелились? Почему они продолжают радоваться, когда знают, что ее тело находится на глубине двух метров?

Это так несправедливо.

– Как ты, Кэнди? – осторожно интересуется Мария.

Я сажусь на барный стул, подкладывая ладонь под подбородок, и склоняю голову вправо.

– Никак, – честно отвечаю. – Пока все сложно.

Прошло двадцать три дня с начала учебы. И только на шестой я смогла зайти в аудиторию. Самые ужасные тридцать пять часов в неделю. Я сажусь на последний ряд и не вслушиваюсь в слова преподавателя. Физически не могу этого сделать. Мой взгляд постоянно косится на дверь в ожидании криков.

– Джереми и Гаррет с тобой?

– Да, – вру я. – Мы часто видимся в университете.

Нет, это не так. Я избегаю их. За эти дни мы встретились три раза при случайных обстоятельствах, и все они заканчивались неловким киванием головы и моей ускоренной ходьбой.

– Они заходили недавно ко мне. Так подросли, уже совсем мужчины, – восторженно произносит Мария. – Я рада, что вы вместе, Кэнди. Ханна хотела бы этого.

Откуда они знают? Откуда они знают, чего хочет Ханна? Она мертва, и у нее отобрали способность говорить пять лет назад.

– Наверное, – отвечаю я. – Наверное, она бы хотела, чтобы мы общались. Но разве мы узнаем ее настоящее желание?

Мария останавливается на месте, поджимая губы, и на ее лице вырисовывается сковывающая мышцы боль.

Кто тянул меня за язык? Почему я не могла просто промолчать или ответить «да»?!

– Простите, – сразу выпаливаю, зарываясь руками в волосы. – Я не хотела…

– Нет, ты права, – она сразу натягивает улыбку и снова принимается за приготовление чая. – Но разве мы не знали ее? Ханна бы никогда не хотела, чтобы ваша дружба прекращалась.

– А что… а что, если эта дружба не имеет смысла без нее? – тихо замечаю я, вцепляясь пальцами в края свитера.

Мария подходит ко мне, легким касанием проводя ладонью по щеке, и качает головой.

– Не говори глупостей, Кэнди. Ваша связь все так же нерушима, потому что Ханна рядом, – ее ладонь помещается в район моего сердца. – Тут. Она все еще живет в каждом из нас.

Я прикусываю губу и киваю, никак не отвечая.

– И моя дочь наблюдает за нами. Помни это, Кэнди. Ханна ненавидела твои слезы и воспринимала их как свои собственные, – шепотом проговаривает Мария, когда у нас обеих скапливаются слезы в уголках глаз. – Тот день забрал ее, но не тебя, не Гаррета и не Джереми.

Нет. Тот день вырвал из меня всякое желание жить. И если я не умерла, это еще не значит, что я живу.

– Как у вас получается, Мария? – прохожусь языком по губам, ощущая соленый привкус. – Я имею в виду… как у вас получается продолжать жить?

– А у меня есть выбор? – Мария отходит к духовке и выключает ее, пытаясь спрятать от меня раскрасневшееся лицо. Ей тоже больно. Почему от увиденного мне легче? – Лиаму было три месяца, когда его сестры не стало. Мы с Алексом не могли умереть вместе с ней, как бы нам ни хотелось. У нас есть причины жить, как бы больно ни было. И у тебя, Кэнди, есть причины.

Да. Родители, Энди и Том.

– Я просто хочу вернуть время назад и все исправить.

– Я тоже, – она садится напротив меня и протягивает кружку. – Все мы этого хотим, но у нас нет такой возможности.

Жизнь полна чертовых несправедливостей, и главная из них заключается в том, что смерть не обходит детей стороной, как должна. Иногда мне кажется, что она специально выжидает момента и нападает, чтобы показать нам, какой мир жестокий и что он не щадит никого. Забирает у детей утро, которого они так ждут.

– Без нее все слишком сложно, – я закрываю глаза и облокачиваю голову на ладони. – Входить в университет, зная, что мы должны были сделать это вместе…

– Я рада, что ты решилась пойти в Брукфилд, – голос Марии становится уверенным. – Ваша мечта исполнилась. И ты должна заходить в него, осознавая это.

– Должна, – киваю, – но не могу. Я не ощущаю присутствия Ханны, я ощущаю рядом его.

Мария вскидывает голову наверх при упоминании убийцы. Эти слова проходятся по ней взмахом ножа на голой коже. Правда – уродливая вещь. Она имеет вязкие границы, которые при одном неправильном слове могут причинить боль человеку. Но мне становится легче дышать, когда я произношу ее Марии. Насколько бы эгоистичными мои действия ни казались, это так. Потому что мама Ханны чувствует всю многогранность боли от ее потери.

– И это дает ему власть, – Мария отворачивается в сторону на несколько мгновений. – Алекс тоже жил первые года ненавистью. И я. Мы все ненавидели его, не понимая, что это делает нас ближе к нему, чем к дочери.

– И вы смогли простить? – всхлипываю, вытирая рукавом свитера слезы. – Смогли принять?

– Никогда, – отрезает Мария. – Но мы перестали ненавидеть, потому что это не вернет ее к жизни, а заберет нас вместе с ней. Помнишь, Ханна всегда говорила, что ненависть ощущается, как спичка: быстро сгорает, оставляя после себя лишь пустоту и пепел?

Да. Ханна была ярым противником ненависти; она без конца читала Джереми лекции и говорила, что драки не помогут справиться с болью.

– Помню.

– И единственное, что нам осталось, – прожить жизнь за нее.

Вторая главная несправедливость. Прожить жизнь за нее? Никто не сможет любить жизнь так, как Ханна. И никто не сможет прожить, чувствуя ее, как она.

– Я думаю… Я часто думаю: а что, если бы в тот день умерла я? Ханна бы смогла жить за меня?

Мария на мгновение закрывает глаза и делает глубокий вдох, прислоняясь рукой к кружке. Ей физически трудно слышать подобное от восемнадцатилетней девушки. Уверена, она чувствует мои слова, но Марии-то сорок.

– Ты не должна думать о смерти, – строго замечает мама Ханны. – Смерть не заберет у меня еще и тебя.

Родители Ханны относятся ко мне как к части их семьи, поэтому слово «подруга», употребленное по отношению к ней, попросту не имеет смысла. Она была моей семьей. А сейчас я словно сирота.

– Почему вы не ненавидите меня? – задаю вопрос быстрее, чем мой мозг успевает обдумать его. – Почему не вините меня? Вы же знаете, что это я…

– Прекрати, – Мария резко отодвигает кружку от себя и повышает голос. – Я не желаю больше слышать от тебя подобных слов. Твоей вины в этом нет. Ханна умерла не из-за тебя, Кэнди.

– Но…

– Нет. Не продолжай эту тему. Мы с Алексом никогда не винили тебя, ясно? Даже в тот самый момент, когда ты вышла живой, а ее несли в черном мешке. Мы… мы бы никогда не возненавидели тебя. Ты была совсем маленькой, Кэнди. Ты была ребенком, понимаешь?

Я встречаюсь с ней взглядом, замечая только правду, проскользнувшую вдоль радужек глаз. И это кажется таким непонятным явлением, потому что подсознательно мой разум отвергает любую причину, где вина лежит на нем, а не на мне.

– Я бы не злилась на вас, если бы вы ненавидели, – слишком просто добавляю, потому что это правда. – Гаррет и Джереми ненавидят меня.

– Ничего глупее в жизни не слышала. Я видела, когда они были у меня в гостях, как выражение их лиц смягчалось при одном только упоминании твоего имени. Я знаю, потому что вы все так реагировали на Ханну. Ненависть – последнее, что Гаррет и Джереми чувствуют к тебе.

Мария даже не упрекает меня во лжи, будто подсознательно понимает, что я вру. Но все же мне хочется верить ей. Знать, что они не общаются со мной по другой причине. Это успокаивает изношенное от боли сердце, действует не иначе как прививка от болезни. Сегодня вечером я снова пойму, что ее слова – лишь попытка успокоить меня, но сейчас мне хочется принять эту дозу красивой лжи.

– И вообще, хватит уже о грустном. Девиз Ханны – улыбаться сквозь слезы, – Мария подмигивает мне. – Кексы уже можно подавать. Ты сможешь позвать Лиама и Энди?

– Конечно.

Я встаю из-за стола и направляюсь в гостиную, вслушиваясь в радостные крики. С одной стороны ковра сидит Энди, с другой – Лиам: они одновременно запускают машинки, проверяя, чья быстрее доберется до края. Иногда я дольше положенного заглядываюсь на Лиама, в особенности на его рыжие волосы и голубые глаза. Он напоминает мне ее. Пускай отдаленно, пускай странным образом.

– Эй, ребята, – окликаю их, – кексы готовы!

Они быстро встают, но не делают ни единого шага, переглядываясь.

– Давай кто быстрее? – начинает Энди.

– Насчет три: раз, два, три!

Мальчики срываются с места, крича и смеясь, и бегут в сторону кухни. Я отхожу к стене, пропуская их, и делаю глубокий вдох, пока глаза не натыкаются на противоположную стену и воспоминания не накатывают с новой силой.

На бежевых обоях все еще виднеются наши отметки.

«Ханна. Два года. 2 фута 7 дюймов».

«Ханна. Пять лет. 3 фута 6 дюймов».

«Кэнди. Пять лет. 3 фута 5 дюймов».

«Ханна. Шесть лет. 3 фута 8 дюймов».

«Кэнди. Шесть лет. 3 фута 7 дюймов».

Я прохожусь по каждой, ощущая на них прикосновения Ханны, пока не натыкаюсь на последнюю.

«Ханна. Двенадцать лет. 5 футов 1 дюйм».

«Кэнди. Двенадцать лет. 5 футов 0 дюймов».

Ее родители каждый год отмечали наш рост и смеялись, говоря, что к восемнадцати годам вся стена будет исписана вдоль и поперек. Но она так и осталась заполненной лишь наполовину.

Теперь я уже ростом 5 футов 7 дюймов, а Ханна так и останется 5 футов 1 дюйм… Навсегда…

***

Стрелка наручных часов приближается к цифре девять. Прохладный вечерний ветер продувает ноги, слегка приподнимая юбку, и раздувает кудри в сторону. Я останавливаюсь у фонаря и щурюсь, задерживая взгляд на ярком свете.

Энди лежит в кровати у Лиама дома. Мы провели вместе с семьей Ханны пять часов, и настало время мне покинуть их. В отличие от брата, я не могу пойти на этаж выше в комнату друга и смеяться, весело проводя ночь. У меня больше нет такой возможности.

Я позвонила папе час назад и сказала, что хочу дойти до дома пешком, и, несмотря на слышавшееся в голосе недовольство, он согласился и пообещал оставить мне мороженое, на которое покушалась мама.

Сейчас мне не хочется возвращаться домой. Скорее всего, причина кроется в том, что после проведенного времени у Ханны мне нужно время наедине с собой, чтобы вычистить из головы мысли, неугодные сознанию, – например, касающиеся Джереми и Гаррета или связанные с тем, что я должна жить за Ханну. Мозг намеренно уничтожает любую надежду на успокоение, постоянно напоминая сердцу, что вина лежит на мне. Какое-то безумие, потому что, повторяя это про себя, я чувствую облегчение.

Знаете, когда твоя правда не совпадает с чужой, невольно начинаешь думать: а, может, их слова имеют право на существование? И тогда система выстроенного в голове мира постепенно разрушается, как карточный домик. А я не готова к этому. Какой смысл? От слов Марии становится больнее, ведь получается, смерть Ханны – это гребаное стечение обстоятельств, которое могло произойти с любым учеником.

Я сворачиваю с травы на тропинку, зная путь до дома наизусть, и снижаю скорость ходьбы, растягивая время. Обычно в девять вечера на улицах большое скопление народа, но сегодня все пустует. Я иду одна. В один момент оглядываюсь на ближайший дом в поиске света в окне, чтобы понять, что кто-то рядом.

Тишина вокруг приятна. Наверное, поэтому я сворачиваю с изначального пути, услышав посторонние голоса. Только через полчаса бессмысленного хождения вдали от дома начинают вырисовываться очертания здания. Я останавливаюсь у калитки, только сейчас осознавая, куда пришла. Ноги чуть не подкашиваются от неожиданности.

Его дом.

Как ни странно, он жил всего в получасе от Ханны; наверняка они даже когда-то виделись – может, перекинулись парой фраз или пожелали друг другу хорошего дня.

И даже это не помогло ей.

Его дом находится на краю улицы. Прийдя сюда в первый раз пять лет назад, я удивилась, не увидев ветхой постройки. Мне показалось, что это ошибка: что решившийся на убийство человек просто не может жить в достатке. Но я ошибалась: наличие и количество денег не дает никаких гарантий.

И с резко подступившей к горлу тошнотой в сотый раз за эти годы я признаю, что дом выглядит уютным. Внешне он даже несколько напоминает жилище Ханны. Двухэтажный коттедж из коричневого камня с встроенной террасой и летней кухней. Приглядываясь ближе, я замечаю на столе несколько чайных стаканов и пару бутылок пива, не убранных после ужина.

Этот дом все еще живой.

Не знаю, что именно я ожидала увидеть. Может, руины разрушенного здания? Раскрашенные вандалами стены? Или заросший сорняком газон? Хоть одну деталь, указывающую на пустующую площадь? Как будто обложенное кирпичом строение виновато.

– Даррен, вызывай полицию! Дети снова вернулись, – кричит женщина, открывая входную дверь.

Я вцепляюсь в калитку, чтобы не упасть на месте, когда ее взгляд останавливается на мне. Кларисса Клиболд не отличается от той женщины с фотографий, размещенных в интернете. Только теперь вместо одеяния судьи на ней домашний халат и розовые тапочки, а по плечам струятся влажные волосы.

Я ожидала увидеть монстра — ну, знаете, так, чтобы по одному виду стало понятно, что этот человек асоциален или психопатичен. А она выглядит… обычно. И эти чертовы противоречия не укладываются в голове.

– Полиция уже едет, мисс, – последнее слово она выплевывает немерено едко. – Даррен!

Кларисса снова зовет мужа, но, не дождавшись от него никакого ответа, делает первые шаги ко мне. Я не могу пошевелиться, все так же одной рукой держась за калитку.

– Ну, что ты припрятала в сумке? – грубо начинает она, останавливаясь в трех шагах от меня. – Краску? Яйца? Камень? На этот раз никто не убежит! Мы потратили целое состояние, чтобы очистить дом и восстановить окна.

Я ничего не отвечаю, продолжая смотреть на нее. С каждой секундой нахожу все больше сходств в их внешности. Не знаю, в какой момент, но Кларисса успела открыть калитку, оказаться около меня и грубо схватить запястье.

– Даррен, выходи быстрее!

Ее прикосновение – разряд тока, вернувший тело в привычное жизнеспособное состояние. Я дергаюсь в попытке разорвать хватку, но Кларисса прикладывает вторую руку, блокируя мои движения.

– Ты никуда не уйдешь! Полиция рядом, мисс. Я больше не собираюсь терпеть и молча смотреть, как подростки портят мой дом!

О чем она вообще говорит?

– Я…

Слова не выходят, так и застревая в горле, – лишь несвязное мычание прорывается сквозь.

– Выворачивай сумку! – ее голос срывается на крик. – Давай!

Тело Клариссы приближается к моему. В момент ощущения ее непосредственной близости на глаза наворачиваются слезы. Больше не дожидаясь ответа, она тянется второй рукой к сумке и грубо срывает ее с меня. Через секунду все мои личные вещи оказываются на асфальте.

– И что ты планировала сделать, а? Я все видела! Ты больше пяти минут стояла у дома и что-то замышляла, – не успокаивается она, увеличивая давление на запястье.

Ее не волнует, что на тротуаре лежат только телефон, кошелек и два шоколадных кекса.

– Отпустите меня, – дрожащим шепотом умоляю.

– Я вручу тебя лично полицейским, и пусть тогда они уже сами разбираются с тобой!

Глаза щиплет от бешеного потока слез. Ее хватка ощущается, как нажатие на курок, и все крики Клариссы превращаются в бесконечный поток выстрелов в голове.

Бам.

Бам.

Бам.

– Кэнди? – раздается посторонний голос с противоположной стороны дороги.

Я сразу поворачиваю голову, замечая парня, идущего к нам. Сквозь размытое зрение его очертание кажется нечетким – лишь большая черная тень.

– Помоги мне! – единственное, что могу выкрикнуть, – и человек мгновенно переходит с шага на бег.

Кем бы ты ни был, помоги мне.

– Что тут происходит? – он встает между мной и Клариссой, в секунду отрывая ее руку от моей.

Я делаю два шага назад, прячась за ним. И как только в нос ударяет знакомый запах, а голос парня становится громче звеневших в ушах выстрелов, я понимаю…

Коул. Несмотря на наше кратковременное знакомство, мне хватает двух секунд, чтобы узнать его.

– Вы знакомы? – чуть понижает голос Кларисса, немного смущаясь.

– Что здесь происходит?! – грубее повторяет Коул, не двигаясь с места.

– Она пыталась испортить стены моего дома и разбить окна! – ее голос снова срывается в крик.

Я не хотела этого делать. Черт возьми, да я даже понятия не имею, как пришла сюда!

– Я не хотела ничего из этого, – с заиканием произношу, ощущая соленый вкус во рту. – Я заблудилась.

– Конечно! – Кларисса истерично хохочет. – А что тогда в твоей сумке делает…

Она переводит взгляд на асфальт и хмурится, не замечая ничего из воображенного ею. В этот момент из дома выходит ее муж (наверное, услышав крики жены) и быстро направляется к нам.

– Простите нас, – с выдохом и усталостью произносит он, складывая руки на талии жены и уводя ее. – Наш дом на протяжении многих лет подвергается нападкам, и жена переживает серьезный кризис. Еще раз прошу прощения.

Нет, он врет. Я вижу, как его лицо даже не сжимается от смущения, произнося это, будто подобное в порядке вещей. Он врет, потому что правда гораздо уродливей.

– С тобой все хорошо? – Коул оказывается в метре от меня, складывая руки в карманы спортивных штанов. – У нее срывы уже на протяжении многих лет, ты не виновата. Она постоянно кидается на прохожих.

Я наблюдаю, как Кларисса поникает в руках Даррена, и больше не вижу в ней живого и настоящего человека. Являюсь ли я монстром, чувствуя от этого спокойствие?

– Кэнди…

– Да? – со сбитым дыханием и дрожащим телом перевожу на него взгляд.

– Привет, – уголки его губ слегка приподнимаются, и он подходит ближе.

– Привет, – шепчу, обнимая себя за плечи.

– С тобой все хорошо?

– Да, – одновременно со словами стираю слезы с лица рукавом свитера. – Наверное…

– Не обращай на нее внимания. Она больна, – он произносит это, даже не понимая, насколько я близка с этой семьей.

Я заостряю внимание на глазах Коула, которые кажутся спокойными. Одетый в черную обтягивающую футболку и серые спортивные штаны, он возвышается надо мной и хмурится, вероятно, замечая все еще скатывающиеся слезы.

– Мгм, – невнятно мычу.

– И нужна ли тебе помощь?

Выражение лица Коула другое. Его глаза другие. Поведение… Все в нем не похоже на него.

– Я довезу тебя до дома, – резко и уверенно твердит Коул без единого намека на принятие моего мнения. – Ты еле стоишь на ногах.

Что-то в его голосе тоже другое, отличающееся от ненавистных выкриков и одновременно с этим жгучего хладнокровия.

Коул отходит на шаг, наклоняется, чтобы собрать разбросанные на асфальте вещи и поднять сумку, а после вплотную приближается ко мне, обхватывая одной рукой за плечо, и ведет в сторону припаркованной машины.

Даже его прикосновения ощущаются по-другому. То, с какой осторожностью он касается меня, совершенно не походит на ту легкость при нажатии на курок. Коул – просто не он.

– Тебе не стоит тратить время, – я останавливаюсь прямо перед открытой дверью и снова поднимаю голову, чтобы посмотреть ему в глаза. – Я сама доберусь до дома. Тут недалеко.

– Ты ведь живешь рядом с Джереми, верно? Это в десяти минутах на машине отсюда, а ты еле передвигаешься, – Коул качает головой, отмахиваясь от моих слов. – Поэтому садись.

– Но я…

– Я довезу тебя, Кэнди. Это не займет ни у кого из нас много времени.

Я киваю, не собираясь продолжать спорить, и сажусь на переднее сиденье. Коул закрывает за мной дверь и уже через несколько секунд заводит машину.

Глава 7

Коул

Кэнди Митчелл сидит в моей машине. Она сжимает рукава зеленого свитера, неловко оглядываясь вокруг, и молчит.

Я повторюсь. Кэнди Митчелл сидит в моей машине. Та самая девушка, на которой я сорвался и своими расспросами довел до слез. Стоит ли повторить еще раз, чтобы ситуация перестала казаться обыденной?

Ровно в эту секунду я должен находиться в спортзале на первом этаже родительского дома Джо… И уж точно не должен сжимать пальцы на руле сильнее от волнения, потому что она сидит всего в паре сантиметров от меня. Последнее, чего я ожидал от похода к семье Харрисов, – это то, что уеду с Кэнди, не попрощавшись с остальными. Я вышел, чтобы забрать из машины сменную одежду, когда в очертании вырывающейся из хватки девушки узнал ее.

Немыслимо. Между нами было расстояние в двадцать метров, и мне хватило одного взгляда, чтобы длинные кудри, худощавое телосложение и синяя юбка с объемным свитером превратились в нее.

И как я должен был оставить Кэнди на улице после того, как безумная соседка Джо напала на нее?

– Тебе не холодно? – не поворачиваясь к ней, спрашиваю. – Пройдет больше трех минут, прежде чем машина нагреется.

– Нет, мне нормально, – боковым зрением замечаю, как она хватается за подол юбки и пальцами сжимает его. – Сентябрь – не самый холодный месяц в году.

– Да, но под вечер довольно прохладно, особенно учитывая твои голые ноги. Если что, у меня в багажнике есть плед.

– Не нужно, в машине уже становится теплее, – Кэнди отворачивается к окну. – Это твой дом?

– Нет, это дом Джо. Точнее, здесь живут его родители.

Я стараюсь звучать так, словно в происходящим нет ничего волнительного. Придаю голосу больше уверенности, но кожа все равно покрывается холодком. Кэнди права: в машине становится теплее, но я все еще чувствую холод. Похоже, единственный из здесь присутствующих, кому нужен плед, – это я.

Проблема кроется в непонимании, как вести себя с ней. Ну, наверное, еще двадцать три дня назад я был адекватным человеком, у которого разум не гулял отдельно от тела. Я не доводил малознакомую девушку до слез, поэтому мне не приходилось на будущее придумывать, как вести себя в ситуации, если мы встретимся еще раз.

– Так вы не живете здесь постоянно? – голос Кэнди с каждой секундой становится все более спокойным, уже не граничащим с истерикой.

Мой мельком брошенный взгляд на нее показывает, что дорожки слез на щеках высохли, придав коже красный оттенок.

– Нет, мы снимаем квартиру в Аллертоне. Так ближе к университету и удобнее для нас, – я слегка замедляю движение машины и облокачиваюсь на сиденье.

– Удобнее для занятий хоккеем?

Кэнди распухшими от слез глазами разворачивается в мою сторону. Я сглатываю, снова возвращая внимание на дорогу и ощущая жжение от чужого взгляда в районе щеки. Это всего лишь вопрос от девушки, так какого черта я веду себя, как двенадцатилетний подросток, впервые увидевший голые сиськи?

– Да, в некоторые дни наши тренировки начинаются в семь утра.

– Ужасная жизнь, – восклицает Кэнди. Но как только наши взгляды вновь встречаются, она резко поднимает брови. – Нет, я не имела в виду, что твоя жизнь ужасна! Просто, получается, вам нужно вставать в шесть утра, чтобы успеть доехать до арены…

– Вообще-то в пять, – усмехаюсь, не понимая такой реакции. – Да. Иногда мы просыпаемся и в четыре, если накануне разозлим тренера.

– Какое-то глупое наказание… Разве вы не будете чувствовать себя уставшими?

– А это не его проблемы. Мы должны ложиться спать до одиннадцати вечера.

Режим спортсменов – не ответственность тренера, и Флорес дал нам это понять в первый день своего поста в университете, когда назначил тренировку в шесть утра. Ему было плевать, что арена открывалась только в семь. Он поставил условие Брукфилду: либо все будет по его правилам, либо им придется искать кого-то другого. А Флореса хотели заполучить все. Многие более перспективные молодежные лиги звали его, но он решил стать тренером «Брукфилд Флеймз», за которую двадцать лет назад играл сам.

– Прости.

– За что?

– Сейчас уже практически одиннадцать. Тебе не стоило подвозить меня.

Я не знаю, как реагировать. Правда. Со мной в жизни происходило много ситуаций, и я успел убедить себя в том, что у меня проблемы с головой, из-за которых я и совершаю необдуманные поступки. Но как реагировать на извинения девушки, я не знаю.

Мне не послышалось? Она правда сказала «прости», потому что нарушила мой режим?

– Стоило. Ты не заставляла меня довозить тебя, Кэнди. Это я предложил, а значит, я сам несу ответственность.

– Спасибо, – на выдохе произносит Кэнди, прижимая руки к щекам. – Спасибо, что помог мне с ней.

– Не за что, Кэнди, не принимай произошедшее близко к сердцу. Только на прошлой неделе она нападала на прохожих около пяти раз.

– А что с ней случилось?

– Не знаю все в деталях, но вроде ее сын совершил убийство, а она не смогла справиться с давлением, которое на нее оказывало общество.

Родители Джо привыкли каждый день в окне дома видеть полицейскую машину. Его мама как-то упомянула историю, связанную с сыном Клариссы, но я не мог вспомнить, что конкретно он сделал и кого убил.

– Звучит ужасно.

– Это меньшее наказание, которое могут получить родители детей-убийц.

– Тебе жалко ее? – спрашивает девушка. Я слегка хмурюсь, поворачиваясь к ней. – Имею в виду, она ведь не виновата… Не она же убила кого-то.

– Не знаю, Кэнди. Думаешь, мать могла не заметить у своего ребенка отклонения, подтолкнувшие его на твой поступок?

– Хочешь сказать, она могла бы предотвратить чье-то убийство? – все тише спрашивает Кэнди, продолжая перебирать пальцы на юбке – наверное, успокаивая себя таким образом.

– Думаю, да.

Разве не обязанность каждого родителя – следить за ребенком, замечать изменения в его поведении?.. Впрочем, не знаю, как наш разговор вообще перешел в это русло… Надо что-то делать.

– А ты любишь хоккей?

М-да, Коул… Лучший способ сменить тему про убийцу и сошедшую с ума от горя мать! Чего мелочиться? Мог бы сразу продолжить: «Любишь хоккей? Я центральный форвард. Может, переспим?»

– Я? Нет. Точнее, не знаю. Я никогда не смотрела хоккей. В моей семье спортом увлекается только мама, но она больше любит баскетбол.

– А баскетбол тебе нравится?

– Нет, – усмехается Кэнди. – В пятом классе один мальчик попал мне в живот мячом, и тогда я поклялась, что больше никогда не буду смотреть баскетбольные матчи. Но зато я немного разбираюсь в американском футболе.

– Из-за Джереми и Гаррета?

– Да, они увлекаются им с детства. Я даже ходила на пару матчей, когда мы были в средних классах.

Я постоянно забываю, что Кэнди Митчелл – соседка Джереми Росса, из-за которой он ударил Джо в первый день. И, да, это мой первый опыт общения с девушкой из Брукфилда, чье отношение к «львам» относится к категории обыденности.

– А сейчас не ходишь?

Она снова отворачивается к окну.

– Нет, – прикладывая пальцы к шее, сообщает Кэнди. – Сейчас у меня не так много времени, которое я могу уделять матчам.

– Я бы тоже был «занят», если бы меня позвали на матч по американскому футболу, – растягиваю губы в улыбку.

– Вообще-то матчи «Брукфилдских львов» довольно интересные, – тихо замечает она без злости, просто констатируя факт.

И, да, я снова забываю, что нахожусь в обществе девушки, которая выносит присутствие кого-то из «львов».

– Так ты смотришь их?

– Редко, – тушуется Кэнди, понимая, что попалась. – Трансляцию крутят на сайте университета.

– Не-ет, ты ведь не можешь говорить это на полном серьезе, Кэнди? Что в них интересного? – смеюсь, поворачиваясь к ней и ненадолго забывая о дороге. – Всю игру носиться с мячом по полю? Плавание и то увлекательней…

–А что, носиться по льду с шайбой лучше?

Кэнди произносит фразу без злости, обиды или чего-то еще, что касается негативных эмоций. Она ведет разговор легко и непринужденно.

– Туше, – поднимаю обе руки. – Но уверен, если ты увидишь хоккей вживую, то больше никогда не захочешь смотреть американский футбол.

О, нет. Неужели я только что завуалированно предложил ей прийти на матч?

– Возможно, – без капли сомнения проговаривает Кэнди. – Но смотреть матчи вживую не для меня.

– Почему нет?

– Там слишком громко.

– Что? – я хмурю брови, все еще улыбаясь.

– Люди кричат на матчах. Громко.

– Эээ… Ну да, в этом и смысл поддержки команды, за которую они пришли поболеть.

– Я люблю тишину, поэтому… Не знаю, смогу ли когда-нибудь снова прийти на матч.

Я прикусываю язык, чтобы практически слетевший со рта вопрос оставался в пределах тела. Это из-за школы? Не знаю, какие ублюдки издевались над ней, но они точно не заслуживают спокойно ходить по городу, когда она до сих пор плачет от одного упоминания.

Школа, в которой учился я, определенно отличалась от той, где училась Кэнди. По крайней мере, я так думаю. Мое учебное заведение находится в бедном районе Нью-Джерси, где люди готовы убить любого, кто займет их место по продаже наркотиков. Кэнди же выглядит как идеальный представитель частных школ. Тех самых, с которыми родители судятся за то, что их ребенка назвали идиотом.

И, несмотря на внутреннее отрицание, за эти двадцать три дня я часто думал: как так получилось, что кто-то вроде нее мог подвергнуться издевательствам? Почему школа не пресекла буллинг сразу? Очевидно, это не разовый случай.

Насколько странным кажется наш разговор? На миллион процентов из ста? Я практически убедил себя за эти двадцать дней, что Кэнди считает меня ублюдком. Но она не ведет себя так, словно ощущает хоть каплю ненависти и злости ко мне.

– …но вот Энди сошел бы с ума, если бы услышал о хоккее, – через время говорит Кэнди, прерывая долгое молчание.

– Энди?

Это ее парень? Мне опять же стоит прикусить язык. Не твое дело, Коул. И все же мне интересно.

– А, да, это мой брат, – ее голос веселеет при одном его упоминании. – Мама собирается отдать его в хоккейную секцию в этом году, потому что он сходит с ума от желания поскорее взять клюшку в руки.

– Все-таки в твоей семье кто-то любит хоккей, – подначиваю ее, поворачиваясь лицом.

– Я бы так не сказала. Мой братишка находится в том возрасте, когда хочет во всем повторять за кумирами. Недавно Энди увидел в интернете, как Джастин Бибер играет в хоккей, и решил, что это его предназначение.

– И сколько же ему?

– Пять с половиной, – вздыхает Кэнди. – Так что хоккейному сообществу стоит опасаться, ведь скоро на лед ступит мой брат и в первый же день определенно устроит драку.

Я откидываюсь на сиденье, смеясь.

– В свой первый день я тоже устроил драку, Кэнди. Думаю, именно с крови на льду начинается любовь к хоккею.

– Из-за чего?

– Я был меньше всех ростом, и кто-то из команды решил пошутить, что из меня выйдет хороший форвард, ведь меня просто не будет видно.

– Серьезно? Ты был меньше всех? – удивляется Кэнди, а ее глаза расширяются в разы.

– Да, где-то на голову. Еще года четыре мой рост сильно отличался от остальной команды.

– Не может быть, – она качает головой, словно не верит моим словам. – Даже не верится, ведь сейчас ты выше среднестатистического мужчины головы на две!

– Это сейчас, – поправляю я. – А до четырнадцати лет я и вправду был меньше остальных. Девочки в классе шутили, что на свадьбу мне придется приносить стул, чтобы достать до губ невесты.

Кэнди смеется. Господи, какой же красивый у нее смех.

Я сильнее сжимаю руки на руле, в очередной раз напоминая себе, что я не должен думать о ней в таком ключе. Но я не могу вырвать себе глаза и отрезать уши. У Кэнди Митчелл реально красивый голос. У нее бы здорово получалось озвучивать детские сказки.

– Сейчас они, должно быть, жалеют о своих словах. Раньше я думала, что это предрассудки – насчет высокого роста у хоккеистов, но, увидев тебя и Джо, поняла, что правда в этом есть.

Мой рост составляет 6 футов 5 дюймов – чуть выше среднего уровня среди хоккеистов, и это не предрассудки: высокий рост действительно помогает хоккеисту быть более эффективным и быстрым на льду.

В момент, когда я открывают рот, телефон в кармане начинает вибрировать. Это определенно Джо. Он наверняка сейчас попытается закатить истерику, потому что я оставил его.

– Да, – прислоняю телефон к уху, возвращая взгляд на дорогу.

– И как это называется? – выплевывает Джо. – Ты оставил меня наедине с Амалией, которая не перестает говорить о своих парнях! Ты мой друг, Найт, и должен остановить меня от их убийства.

Амалия Харрис – родная сестра Джо, которая находится в обычной для девушки фазе. Но мой друг считает, что в мире наступает катастрофа всякий раз, когда она упоминает имя очередного понравившегося ей парня.

– Я отъехал ненадолго, Джо. Скоро буду.

– Куда ты отъехал?

Я оборачиваюсь на Кэнди, которая, как только встречается со мной взглядом, поджимает губы и опускает голову.

– Я подвожу Кэнди домой.

– Что?! Кэнди Митчелл?!

Я устало закрываю глаза и сбрасываю звонок. Джо-заноза-в-заднице-Харрис не успокоится, пока не удовлетворит некоторые участки мозга. А поскольку я хорошо его знаю, это может сказаться неловко на Кэнди. В прошлом году, когда мы с Хлоей объявили об эксклюзивности3 друг к другу, Джо устроил вечеринку, куда пригласил весь университет. В рассылке мероприятие называлось «Мой брат вырос».

Он из любой – даже самой незначительной – ситуации сделает целое шоу.

– Джо, я скоро буду, – резко отвечаю, когда он снова звонит мне.

– Поставь меня на громкую, Найт, – нотки веселья в голосе друга меня не устраивают.

– Нет.

– Поставь!

– Нет, Джо, я сброшу тебя через две секунды.

– Поставь на громкую.

– Пока.

Я откидываю телефон на заднее сиденье.

– Да? – буквально через пару секунд Кэнди поднимает свой телефон, и я резко поворачиваюсь к ней, надеясь, черт возьми, на лучшее. – Привет, Джонатан.

Он это серьезно?

– Просто сбрось его, – прошу ее, одновременно в мыслях представляя его убийство.

– Я не буду это говорить, – шепчет она, смотря на меня своими большими глазами, которые, очевидно, от слов друга бегают по пространству автомобиля. – Но… Я…

Что Джо просит ее сказать?

– Кэнди, просто скажи уже, – закрываю на мгновение глаза, останавливая себя от желания развернуться обратно и вытереть его лицом грязный пол в прихожей.

– Он попросил сказать, что занес тебя в список ублюдков, – на ее щеках выступает румянец от смущения. – Что? А… Но пока только карандашом.

Если Харрис выйдет на лед не с переломанными конечностями, это будет восьмое чудо света. А мое спокойствие, если я увижу его еще раз, станет девятым.

– Хорошо, – она убирает телефон от уха и ставит на громкую. – Сейчас тебя должно быть слышно.

Откуда у него вообще взялся ее номер?

– Привет, Коул, не ожидал, да? – смеется Джо, чувствуя себя самым крутым человеком на планете. – Так, ребята, а как вы оказались вдвоем и почему не позвали меня с собой? Я нахожу это оскорбительным.

– Джо, брось трубку или, клянусь, к ближайшей игре ты не оправишься, – грубо останавливаю его.

Кэнди сжимается от моего повышенного тона, и я глубоко вздыхаю, успокаивая себя.

– Боюсь, боюсь, – у этого идиота хватает наглости смеяться. – Кэнди Митчелл, незнакомка, как ты согласилась на предложение моего невоспитанного друга?

– Я…

– Нет, не отвечай, – обрывает ее Джо. – Неужели он сбежал из дома, чтобы вымолить прощение за вашу прошлую встречу?

– Что?

Я не сдерживаюсь, забираю из ее рук телефон, сбрасываю Джо и заношу его в черный список.

– Он не отстанет, пока не высосет из нас душу, – отдаю ей сотовый обратно. – И прости за его бестактность, Джо рос в зоопарке.

– Что значит «вымолить у меня прощение»? – сразу выпаливает она, хмуря брови.

Да, спасибо, друг. Прямо сейчас я «безумно» рад, что семь лет назад встретил такого придурка, как он. У Джонатана Харриса одна проблема – его гребаный рот.

– Прошлая наша встреча… – начинаю предложение, но останавливаюсь. – Слушай, Кэнди, прости меня за тот раз, что я довел тебя до слез. Это не было моей целью. Я не сдержался после плохой тренировки, а потом еще начал допрос…

– Да я вовсе не считаю тебя виноватым, – Кэнди пытается меня успокоить, хотя сама неловко отводит взгляд. – Это было странно, не отрицаю. Но я понимаю, что ты не хотел причинить мне боль и специально довести до слез. У всех случаются плохие дни, Коул. Ты ведь подумал, что я – от девушек, которые достают вас. А насчет допроса… На самом деле, это моя вина, что я реагирую на слово «школа» так.

Ее вина? Мы с Кэнди играем в странную игру, кто больше извинится и кто первый возьмет на себя вину.

– Спасибо.

Спасибо, что не считаешь меня психопатом. Потому что я близок к этой отметке.

Я не продолжаю тему школы и отсутствия ее вины в собственной реакции. Если над ней издевались продолжительное время, она имеет полное право плакать от напоминания.

– Откуда у Джо твой номер?

– В мой первый день, когда ты ушел, он попросил его. Сказал, что занесет в список ЛКНД. Я так и не поняла, что это значит.

– «Люди, которые нравятся Джо», – прыскаю, закатывая глаза. – Он начал его вести еще до того момента, как мы познакомились. Я думаю, что пол-Нью-Йорка там точно есть.

– Он довольно милый.

О, нет! Все девушки думают о Джонатане Харрисе как о милом парне, не осознавая, что под его кожей скрывается маленький Данталиан, выведенный лично для доведения меня до суицида.

– Когда молчит, возможно, – возражаю ей.

– Он мне напоминает Гаррета, – добавляет Кэнди. – Не сейчас, но в возрасте двенадцати лет точно.

Ни за что на свете. Гаррет Эттвуд? Он, конечно, самый адекватный из «львов», но эта шкала измерения – «покажи, на сколько ты ублюдок» – не работает на обычных людях.

– Ты уверена, что мы знаем одного и того же Эттвуда?

– Да, – быстро отвечает она, ничуть не сомневаясь. – Я знаю, что у тебя с Джереми и Гарретом сложились не лучшие отношения… Все же Джереми первым ударил Джонатана. Но они хорошие, правда.

Убеждение в том, что «львы» – ублюдки, появилось в моей крови, как только я переступил порог Брукфилда. И все внутренности негодуют от ее заявления, отвергая любую возможность на правду. Если они мило с ней общаются, это не значит, что они хорошие со всем остальным миром. Да я и не прошу их быть таковыми. У меня, наверное, невыполнимая для них просьба – перестать вести себя как сорвавшиеся с цепи собаки по отношению к хоккейной команде на глазах у всего университета. Поэтому наша надежда на сотрудничество развеялась еще до начала оглашения условий.

– Наверное, – просто отвечаю, не собираясь приводить ей примеры, от которых она, скорее всего, изменит свое мнение. – Мы не так хорошо знакомы. По правде говоря, я не знаю о них ничего, кроме слухов.

В какой-то момент – не могу точно сказать, в какой именно, – мы перестаем чувствовать неловкость. Или, может, она маскирует ее? Но я точно не ощущаю ничего, кроме расслабленности, несмотря на звонок Джо.

Мне нравится говорить с ней, и это кажется довольно странным. Обычно я не разговариваю с девушками, если это не близится к сексу. Нет, я не ублюдок, не видящий в них ничего, кроме получения удовольствия. Дело в том, что у меня нет ни времени, ни желания заводить знакомства с противоположным полом просто так. Я всегда стараюсь проводить свободные часы с пользой для собственной карьеры, и все они уходят на хоккей, поэтому и разговариваю я обычно с тренером, командой и Джо. До сегодняшнего дня мой адекватный разговор вживую с противоположным полом ограничивался Хлоей и Мэдс, если не учитывать вежливые ответы на сообщения незнакомых девушек, которые пишут мне после матча.

И за всю поездку я не думаю, что мог бы провести время более эффективно. Я совершенно не ощущаю необходимости закончить разговор.

– Слухи? – удивляется она. – Какие?

– Разного характера, – увиливаю от ответа.

Как отреагирует Кэнди, если узнает, о чем про них говорят в Брукфилде? Не знаю, стоит ли ей это слышать. И я определенно не хочу становиться тем, кто расскажет пару историй. Например, как на прошлой неделе Джереми избил незнакомого ему парня или про причастность Гаррета к ситуации с покончившей с собой второкурсницей.

– Просто забудь. Слухам не стоит верить, – заканчиваю тему, дожидаясь, когда она кивнет. – Я так и не спросил: как тебе первый месяц в университете?

Кэнди пожимает плечами. Снова. Ее привычка отвечать на вопрос беспокойной реакцией тела начинает включать опасные и тревожные сигналы мозга.

– Кто-то достает тебя?

– Нет, – сразу отвечает она, качая головой в отрицании. – Ты прав, в Брукфилде хорошие люди. Просто учеба сложная.

– Ты уже выбрала дополнительный предмет?

– Да, историю политической и правовой мысли.

Ни за что на свете. Первые два курса я не брал предметы, не связанные с экономическим направлением. Но сейчас у меня нет возможности отказаться: университеты США хотят видеть разносторонних людей после выпуска. И единственное, что привлекло меня среди остальных программ, – это история политической и правовой мысли.

– И кто же у тебя ведет лекции?

– Профессор Герберт. А что?

– Лекции во вторник и четверг?

– Ну да, – она с подозрением отвечает. – Что-то случилось, Коул?

Я не могу объяснить, что чувствую. У меня и возможности-то попытаться объяснить нет.

Коул Найт, ты определенно идиот. Или слепой.

– Как я тебя не заметил?

– Ты ходишь со мной? – настает ее время удивляться.

Нет. Мы оба слепые.

– Да, Кэнди, как я не увидел тебя?

– Ну, я обычно сажусь на последний ряд. Возможно, дело в этом, – все еще ошарашенно протягивает она, смотря в пустоту. – И я не особо заметна, аудитории ведь полностью забиты людьми.

Не знаю, почему ей кажется, что она незаметна. Как минимум внимание привлекает реакция ее тела на людей. Да и теперь Кэнди вряд ли сможет стать незаметной для меня: слишком уж долго за последние дни я думал о девушке с черными кудряшками и слезящимися голубыми глазами, чтобы не разглядеть ее силуэт на расстоянии.

– Мне следует купить очки. Проблемы со зрением начались раньше, чем я планировал.

Как только я договариваю фразу, машина подъезжает к району, в котором живет Джереми. Кэнди пальцем указывает на свой дом, и я сворачиваю к трехэтажному коттеджу. Ее родители что, не из США? Обычно дома в стиле сканди с большими окнами панорамного типа и открытой террасой на последнем этаже строятся в спокойных маленьких городах. Из-за высоких ворот мне не удается осмотреть и ближнюю территорию, и все же от взгляда не ускользает сдержанный синий тон фасада. Конечно, не мне судить о дизайне, когда я в этом ничего не смыслю, но в таких домах и в районе, где живет Росс, располагаются не просто обеспеченные люди – скорее, те, кто может сегодня же перестать работать и на деньги с банковского счета прожить до старости без ограничений. Теперь еще больше непонятно, почему Кэнди такая. Богатые что, не могут обеспечить своим детям безопасность в школе?

Как только автомобиль останавливается, мы оба погружаемся в пятисекундное молчание. Кэнди вцепляется в свитер, поджимая губы, а после резко поворачивает голову ко мне.

– Спасибо, что довез… Ну и, знаешь… Спас от той женщины, – проговаривает настолько быстро, насколько способна.

Господь, ее щеки окрашиваются в розовый, а голубые глаза от теплого света в машине практически мерцают.

– Не за что, – улыбаюсь ей на прощание.

Она кивает, открывает дверь и покидает машину. Я слежу, как Кэнди идет к воротам дома, и заставляю себя оставаться на месте. Но – что? Правильно. Моя мозговая проблема снова проявляется.

– Постой, – кричу я, наполовину вылезая из машины. – У нас через четыре дня матч.

– Удачи? – она хмурится, не совсем понимая, к чему это.

– Спасибо. Я могу достать билеты для тебя.

Что ты творишь, Коул? Сядь обратно, извинись и уезжай. Просто закрой рот.

Только хоккей. Никаких девушек.

– Извини, но я не люблю смотреть матчи вживую. Очень громко, – напоминает мне, вцепляясь пальцами в одну из своих кудряшек.

– Точно, тогда…

– …но я могу попробовать посмотреть трансляцию, – не дает договорить мне Кэнди. – На сайте университета же будут показывать?

– Да, – прочищаю горло и отворачиваюсь в сторону, старательно подавляя улыбку. – Я напишу тебе точную дату и время.

Ты и так уже знаешь точную дату и время, Коул. И вообще, у тебя же нет ее номера! Что за концерт, мать твою, ты устраиваешь?

– Хорошо, тогда до встречи? Мы же теперь, оказывается, записаны на один и тот же предмет, – Кэнди держится рукой за дверь и слегка приоткрывает ее.

Отблеск света уличного фонаря мягкими лучами освещает Кэнди. Стоя в десяти метрах от меня, она выглядит чертовски красиво в этой своей детской юбке и огромном свитере, даже несмотря на опухшее от слез лицо.

– Да, – быстро соглашаюсь. – До встречи, Кэнди.

Веревка и мыло!

Глава 8

Кэнди

Я разговаривала.

Господи, я правда разговаривала с человеком дольше десяти минут. Мне приходится остановиться около входной двери под звук уезжающей машины, чтобы убедить себя в реальности происходящего. Это кажется такой выдумкой, и все же кожу губ покалывает, напоминая и не давая разуму быстро выкинуть воспоминания.

Когда в последний раз разговор с человеком ощущался так… нормально? Думаю, лет в тринадцать. А сейчас мне уже восемнадцать, и я заново учусь реагировать на вещи, кажущиеся для других обыденными.

В мои десять лет Джереми назвал меня афазией, прочитав в интернете статью о данном расстройстве. Я тогда сильно расстроилась, подумав, что он мог быть прав, пришла домой и рассказала об этом отцу. Папа два часа успокаивал меня: говорил, что со мной все в порядке, потому что я умею говорить и могу воспринимать чужую речь. Он в тысячный раз напомнил, что не обязательно постоянно разговаривать с людьми, и сказал, что в детстве был таким же молчаливым и любил вести беседу с определенным кругом лиц.

Моя неуверенность в себе даже в те годы росла в геометрической прогрессии. Я боялась сказать лишнего и показаться глупой, поэтому предпочитала стоять рядом с Ханной и молчать. Но сегодня я разговаривала с Коулом. Внутренняя вспышка, которая слишком отчетливо ощущается внутри.

Господи, я даже не люблю разговаривать.

Мне это не нравится!

Я живу в своей голове, копаюсь в себе и сторонюсь других. Так и происходило на протяжении последних пяти лет. Каждый день я вставала с мыслью, что хочу закрыться подальше от мира и просто лежать в тишине… Но сегодня в машине мой рот почему-то не закрывался, задавая все больше и больше вопросов. И, наверное, для других людей это не показалось бы удивительным, но они и не жили пять лет в молчании, чтобы понять мое беспокойство.

Все новое ощущается опасно, как хождение по грани, и стоит лишь переступить черту, как перед глазами промелькнет точка невозврата.

Я стою около входной двери на протяжении пяти минут, стараясь довести тело до состояния выступивших красных пятен на коже от холода. Но ничего не помогает. Ничто не может объяснить смену в собственном поведении.

Разве я могу… Имею право вести себя так, будто продолжаю жить? Это вообще нормально – продолжать жить в моем случае? Не становлюсь ли я эгоисткой? Не предаю ли память Ханны, знакомясь с людьми?

– Кэнди Митчелл, где ты была? – грозно произносит мама, как только я открываю дверь. – Ты видела время? Уже практически полночь!

Из меня вырывается испуганный вдох, когда передо мной возникает мама с глиняной маской на лице. Ее шелковистые золотистые волосы украшают мои заколки с медвежатами, а на пижаме виднеются остатки мороженого. Зеленые глаза подозрительно щурятся – значит, что-то не так, особенно учитывая расставленные по бокам руки. Я никогда не боюсь маму. У нас довольно доверительные отношения, но сейчас она находится в стадии творческого безумия, а в такие периоды я предпочитаю зависать с папой.

– Мам, сейчас только одиннадцать. Не полночь, – опускаю взгляд и прохожу на кухню. – И я же вроде уже могу нарушать комендантский час?

На самом деле у меня его никогда и не было. Тот период, когда дети упрашивают родителей подольше погулять с друзьями, был мною пропущен.

– Ну уж нет, мисс! Ты не можешь приходить домой, когда захочешь! – мама хмурится, оглядывая меня. – Ты хоть представляешь, как волновался твой отец?

Я перевожу взгляд на диван, на котором тихо сопит отец. Заметив это, мама фыркает и выдыхает.

– Ладно… Я волновалась.

– Мам, все нормально. Тем более ты могла мне в любую минуту позвонить и спросить, где я нахожусь. Я же сказала, что хочу пройтись пешком.

Мне непонятна реакция мамы, ведь она дважды писала мне, спрашивая, в порядке ли я, и незамедлительно получала положительные ответы.

– Да. Но обычно у тебя это занимает сорок минут, а не два часа.

Она не уйдет, пока не услышит, что я делала.

– Я гуляла, – сажусь на барный стульчик, складывая руки на кухонном островке. – Решила пойти обходным путем.

– Кэнди Митчелл, посмотри мне в глаза, – она приближается ко мне и выгибает бровь. – У меня на лбу написано, что я дура? В твоем возрасте я придумывала отмазки куда лучше и правдивей. Неумение врать у тебя – от отца.

Я поджимаю губы и виновато улыбаюсь, не понимая, чего она ожидает.

– Я видела, как тебя подвез парень. И даже слышала ваш разговор, – ее голос от строго наконец переходит в заинтересованный.

Это разве не нарушает какой-то кодекс личных границ?

Мама просто не подчиняется принятым в обществе правилам и поступает так, как хочет. И вообще-то в большинстве случаев это восхищает… Но точно не сейчас! Она что, стояла у окна и подслушивала наш с Коулом разговор о просмотре его будущей игры? Господи, мне стоит бить тревогу, потому что мое лицо, уверена, сейчас красного оттенка, как у людей с высокой, опасной для жизни температурой.

– Ты подслушивала?! – возмущаюсь, все еще не веря в то, что она действительно сделала это.

– Я… интересовалась, – поправляет меня, будто это меняет дело. – И он довольно милый парень.

– Мама! – я встаю из-за стола. – Ты вообще знаешь, что такое «личное пространство»?

– Я таких плохих слов не знаю, – смеется она, не замечая моего гнева. – Кэнди, я твоя мать, ты можешь не стесняться говорить о парнях при мне. Тем более мой опыт в общении с ними может тебе пригодиться.

Нет. Неужели она это серьезно? Матери вообще ведут себя так?

– Нет! Не смей мне говорить о своем опыте, – думаю, я буду очень близка к приступу рвоты, если она и вправду начнет об этом рассказывать. – И ничего не произошло. Он просто довез меня до дома.

– Когда отцу ты сказала, что хочешь пройтись пешком?

– Я и хотела пройтись пешком. Просто потом случайно встретила его на улице, – понижаю голос до шепота и стараюсь пройти мимо нее в свою комнату, но мама преграждает мне путь.

– Случайно встретила его на улице, хм, – загадочно шепчет, хлопая ресницами. – Может, хватит уже врать своей матери? Я вообще-то могу посадить тебя под домашний арест…. Как его зовут?

Она шутит. Мама имеет огромный список причин, по которым наказывать детей за провинность неправильно, считая, что адекватный разговор – залог к решению любой проблемы. Но сейчас она делает вид, что и вправду запрет меня в комнате (словно я горю желанием оттуда в принципе выходить).

– Коул. А теперь дай пройти. Я хочу спать.

– Вы целовались?

– Что? НЕТ! Он просто довез меня до дома.

– …и просто предложил прийти на свой матч. Ну да, конечно! Именно так и поступают все парни-спортсмены: стоят на улице, ждут незнакомцев – и тут же предлагают им прийти на матч.

Господи!

Что она хочет услышать? Неужели правда (о том, что я пошла к дому Клиболда, встретилась с его матерью, которая напала на меня, а потом по чистой случайности меня спас Коул) будет звучать более правдоподобно?

– Мам, что ты хочешь услышать? – устало выдыхаю, останавливаясь на месте. – Между нами ничего нет. И это правда. Можешь не верить, но это так.

– Я хочу знать, нравится ли он тебе?

Гвеннет Митчелл даже в своей шелковой синей пижаме и с белой глиной на лице выглядит убедительнее, чем детектив Киттинг на лекциях.

– Ну, как человек… да..? – выгибаю бровь и качаю головой. – Я бы не стала садиться в машину к человеку, который мне не нравится.

– Ты знаешь, что я имею в виду, Кэнди. Привлекает ли тебя Коул?

Эти разговоры с мамой ощущаются, как ложка соли во рту.

– Спокойной ночи.

– Я еще не закончила!

– Спокойной ночи, мам. Я очень устала.

События смешиваются. Я не могу сконцентрироваться на чем-то одном: на словах Марии, на Клариссе Клиболд или на разговоре с Коулом.

И вот по этой причине мне нравится сидеть дома: потому что я знаю наперед все мысли, которые пронесутся в голове за день, и могу не опасаться чего-то нового. Но как только я переступаю порог дома, тело переключается в режим паники.

Все кажется опасным. Непросто снова перейти через дорогу, помочь кому-то или упасть с лестницы. Каждый взгляд прохожих, каждый громкий вздох и каждый разговор ощущается опасно.

Все новое, неизведанное мною, вызывает приступ тревоги. А в стенах собственной комнаты этого чувства нет. Я знаю ее наизусть, ведь изведала каждый уголок и изучила, в какой момент в голову ворвется та или иная мысль.

Я знаю такую Кэнди Митчелл. Я контролирую ее.

А Кэнди Митчелл, которая может разговаривать с человеком, кажется опасной. До боли напоминающей тринадцатилетнюю меня. Ну, и что с ней стало, хм? К чему ее привел разговор с незнакомцем?

Внутренний страх общения с людьми вызван опасением. Опасением не за свою жизнь.

Общение со мной губит всех, кроме меня.

***

Стадия отрицания проходит, и на ее месте появляется принятие. Я не пытаюсь сбежать из аудитории. Сажусь на дальний ряд, достаю наушники и прикладываю руки к глазам, надеясь, что Андреа Бочелли отвлечет от людей, которые быстро заполняют пространство.

Удивительным образом мне удалось заснуть позавчера после встречи с Коулом, когда решение в голове засветилось красной лампочкой.

Я нашла выход. И плевать, что он заключается в избегании всех людей на свете. Это моя зона комфорта. Область, в которой боязнь причинить кому-то боль становится минимальной. В особенности после вчерашнего анонса в нью-йоркском СМИ о скором выходе расследования, которое Альберт Бестер готовил на протяжении года. Мое имя упоминается в нем пять раз. И как родители ни пытались угрожать компании судебными исками, это расследование все равно выйдет. Я это приняла еще год назад – как только узнала, что оно ведется, – поэтому особого выбора у меня и не было. Лучше мне самой от всех отдалиться, чем потом снова почувствовать одиночество, как уже было прежде с Джереми и Гарретом.

К счастью для других, Кэнди Митчелл суждено быть одиночкой.

Музыка в наушниках играет настолько громко, что я чувствую телом, как пара человек с передних рядов оборачиваются в поиске источника звука. Сейчас мне все равно, что студенты сочтут меня безумной и не уважающей других. Музыка спасает в толпе людей и является единственной приятной громкой вещью в жизни. Только надевая наушники, я не пугаюсь уровня звука, приближающегося к максимальной отметке.

Но как только кто-то толкает меня в плечо, я жмурю глаза сильнее, словно ожидаю удара, а после приоткрываю их, замечая парня, сидящего на одном ряду со мной. Он кажется знакомым: рыжая копна волос, радушная улыбка и щенячьи глаза, желающие познакомиться.

– Лекция началась, – шепча, наклоняется ко мне, когда я снимаю наушники. – Профессор Томас – единственный, кто считает, что мы находимся в XVIII веке, и если мы отвлекаемся, нас нужно пороть.

Я киваю, выдавливая легкую улыбку на лице, и смотрю на преподавателя, недовольно оглядывающего аудиторию.

– Я Шон, – он протягивает мне руку через стол. – Я помню тебя. Ты общаешься с хоккейной командой.

Шон? Я не поворачиваюсь к нему, делая вид, что не слышу, а сама мысленно пытаюсь вспомнить человека с таким именем за последние три недели.

– Мы виделись в кафетерии, – продолжает Шон, все еще не убирая руку.

Точно. Парень, который пытался сфоткать нас и которого Джонатан считает вуайеристом.

Я сцепляю челюсти вместе, чувствуя исходящую от него неуверенность. Его рука все так же висит в воздухе в ожидании обмена рукопожатиями. Он знает, что я услышала. Мне не хочется никому делать ему больно, правда. Но выход, заключающийся в отстранении от всех, радикальный.

– Не знаю, что Харрис и Найт успели наговорить тебе, но я не такой, ясно? – его голос понижается, как от обиды. – Я не подкрадываюсь на вечеринки и не фоткаю голых студентов исподтишка.

Он наконец убирает руку и через несколько секунд начинает записывать конспект.

– Они мне ничего не рассказывали, – все же отвечаю через пару секунд, ощущая груз вины за молчание.

Шон больше не пытается завести со мной разговор, опустив голову и не поверив моим словам. Так будет лучше.

До окончания лекции напряжение между нами не спадает, но никто и не пытается нарушить его. И как только профессор проговаривает последнюю фразу, Шон сразу поднимается и бежит вниз, не обращая внимания на выкрики некоторых студентов. Я внимательно слежу за удаляющейся спиной, не успевая расслышать, что конкретно ему сказали, но, по ощущениям, в их словах не было ничего приятного.

Как только аудитория опустела, собираю вещи и иду к библиотеке, которая находится в другом корпусе через дорогу: там я смогу переждать окно перед следующей лекцией. Вдруг мое внимание привлекают два силуэта около входа на поле для тренировок по американскому футболу: Гаррет крепко держит Джереми за шиворот футболки, пытаясь оттащить его.

Я останавливаюсь в двадцати метрах и не шевелюсь, продолжая наблюдать.

Что у них происходит?

Гаррет и Джереми практически не ссорились за те годы, сколько я знала их. Они могли ударить друг друга, а через минуту забывали о потасовке и смеялись. Нужно подождать минуту: Гаррет и Джереми пожмут друг другу руки и улыбнутся… Но этого не происходит. С каждой секундой движения Гаррета становятся все агрессивнее, а Джереми, чуть не спотыкаясь, безуспешно пытается пройти на поле.

Пора уходить. Это больше не мое дело. Их ссоры не должны волновать меня. И все же мысленно я продолжаю отсчитывать секунды до момента их примирения.

Джереми замечает меня. Он резко поворачивается в очередной попытке убрать хватку Гаррета с плеч – и его глаза останавливаются на мне. Джереми смотрит в мою сторону десять секунд, словно убеждая сознание, что это я.

Теперь точно пора уходить. Как последняя трусиха, я быстрыми шагами направляюсь в сторону библиотеки, мысленно надеясь, что они не пойдут за мной.

– Кэнни! – все же слышится голос Джереми в двадцати метрах от меня. – Постой, не беги так быстро.

От его голоса я ощущаю неприятный холодок по рукам. Он обычно не звучит так… радостно? Да, Джереми входит в узкий список тех самых людей, чьи нотки в голосе начинают теплеть только от приближающейся вспышки агрессии.

– Да постой же ты! – он наконец добегает и за считанную секунду разворачивает меня за запястье в свою сторону.

Я прикусываю язык от неожиданности, а глаза расширяются от страха перед неизвестностью. Телесный контакт давно не определяет нас двоих. Раньше я часами могла поглаживать его волосы, пока он не успокоится, а сейчас вздрагиваю, как ошпаренная кипятком.

– Почему ты убегаешь от меня, Кэнни? – чуть приподнимает уголки губ, все еще не убирая руку, и склоняет голову.

Нет, это точно не похоже на нормальное состояние Джереми. Ну, или он изменился до неузнаваемости за эти пять лет.

– Я не убегала… Просто спешила в библиотеку, – поджимаю губы, стараясь забрать у него свою руку.

Джереми разрывает хватку, как только чувствует мою попытку сделать это, и хмурится. Я тоже. В нос попадает запах алкоголя, исходящий от него. Господи, да он же пьян! Запах спирта окутывает с ног до головы с такой силой, что если подышать в алкотестер, то и мой результат будет положительным.

– Ага, да, – его язык заплетается, хотя на ногах стоит уверенно. – Ты начала убегать, как только я заметил тебя.

– Тебе показалось, Джер.

Почему он пьян? Нет, не так: почему пьяный Джереми пришел в университет? Теперь понятно, по какой причине минуту назад Гаррет не пускал его на поле. И ясно, откуда в нотках голоса Джереми вдруг появилась радость: это не его изменения, а всего лишь спирт.

– Вранье, Кэнни, – практически пропевает он, улыбаясь. – Ты избегаешь меня. Нас. Избегаешь с самого начала учебы.

В эту секунду сзади Джереми появляется Гаррет. Он выглядит разъяренным. Его каштановые волосы беспорядочно спадают на лоб, покрытый капельками пота; спортивный костюм испачкан грязью; глаза Гаррета сверкают от злости, а челюсти плотно сжимаются. Я слишком долго осматриваю второго бывшего друга, но он за все это время на меня не смотрит.

– Не понимаю, о чем ты говоришь. Я никогда не избегала вас, просто мне правда нужно спешить.

У моей лжи горький привкус. Но я настолько привыкла ощущать ее во рту, что даже не обращаю на нее внимания.

– И снова вранье. Ты повторяешься, Митчелл, повторяешься, – не унимается Джер, складывая руки в карманы.

– Все, с тебя хватит, – Гаррет снова приближается к нему, хватая за плечо.

– Не трогай меня! Отвали, – Джереми толкает его в грудь. Не сильно, но достаточно, чтобы разозлить друга еще сильнее. – Я разговариваю с Кэнни, ясно?

Почему я все еще стою? Почему даже пропитанное ядом и спиртом детское прозвище звучит так тепло?

– Закрой рот, Джер, тебе пора домой, – но Джереми не обращает внимания на слова Гаррета, снова уделяя внимание мне.

– Так как тебе университет, хм? Появились друзья или что-то вроде того?

– Появились, – лепечу я быстрее, чем обдумываю. – Ну… есть пару человек, с кем я могу поговорить после лекций или сходить в кафе.

Даже не осознаю, почему лгу. Может, хочу увидеть в их глазах злость, обиду… грусть? Это так глупо, что мне хочется ударить себя.

– Правда? Рад за тебя, – по слогам проговаривает Джереми. – И что вы делаете в кафе?

Его слова звучат едко, практически как соль на содранной ране. Я хмурюсь, не отвечая.

– Джереми, хватит, – повторяет Гаррет и не делает ни единого движения к нему – наверное, не желая, чтобы люди на улице заинтересовались происходящим.

– О, Христос, я просто разговариваю со своей подругой, не так ли?

Джереми ухмыляется на последних словах, без объяснений давая мне понять, каким сарказмом наполнено «подруга». Я впиваюсь ногтями в ладонь, сдирая кожу, и киваю, смотря в его горящие пьяные глаза.

– Вот видишь, Гаррет, Кэнни не против. Ну, и как тебе новые друзья?

– Все нормально. Они хорошие, добрые и относятся ко мне с уважением, – сама не замечаю, как каждое слово начинает выходить сквозь сжатые зубы.

Мои щеки краснеют, а грудная клетка вздымается быстрее.

– Ох, ну да, главное – что с уважением. В дружбе ведь самое важное – это гребаное уважение, – не скрывая, смеется Джереми и сразу проводит языком по зубам. – Ты молодец, хорошо справляешься.

– Что это значит?

– Не ищи подвоха в моих словах. Я просто рад, что у тебя получается заводить новые знакомства.

– Ладно, – облизываю пересохшие губы. – Я была рада с вами увидеться, но мне уже пора.

Нужно уходить, пока ситуация не стала необратимой. Джереми и алкоголь несовместимы, потому что под воздействием высокого градуса он перестает сдерживаться, становится открыт миру и показывает, какой ураган происходит у него внутри. И прямо сейчас мой бывший друг очень близок к той самой стадии, чтобы показать мне, кем я являюсь для него на самом деле.

– Снова убегаешь, – кричит мне в спину Джереми. – Типичная Кэнди Митчелл.

– Джереми! – я слышу, как Гаррет хватается за него, и торможу на месте.

Я всматриваюсь в кирпичное здание перед глазами, чтобы отвлечься и не начать обдумывать реплику Джереми. Начинаю считать до ста и заставляю ноги сдвинуться с места.

– Я говорю неправду, хм? Ну же, Гаррет! Разве я вру сейчас?

– Ты гребаный кретин, Джер. Закрой рот, пока я не врезал тебе на глазах у всего Брукфилда, потому что я, мать твою, близок к этому.

Я настолько глубоко вздыхаю, что живот мгновенно пронзает укол боли, и делаю первый шаг.

Просто уходи, беги, не разворачивайся.

Джереми говорит правду. Я избегаю, ухожу от проблем, прячусь. Делаю все, чтобы никто даже не подумал приближаться ко мне. Лучше уж быть «мертвецом» в жизнях близких людей, чем по-настоящему сделать такими их.

– Постой, – я подскакиваю, как только рука Джереми снова касается моего запястья. – Хватит, Кэнни, прекрати убегать от меня.

– Джереми, прекрати, – шепчу. – Пожалуйста, не начинай.

– Так значит, ты прекратила притворяться, что все нормально? Не думал, что для этого потребуется пять гребаных лет!

Мой рот открывается от шока. Он не мог. Прошлые слова Джереми били не так сильно, потому что только сейчас я ощущаю сколы на собственной броне.

– Хватит, – повторяю. – Мне необходимо добраться до библиотеки.

– К черту библиотеку! К черту твое вранье и избегание! Поговори с нами.

– О чем, Джереми?

– О нас!

– Что мне следует сказать?

– Какого хрена происходит? Почему ты не можешь прекратить делать из меня идиота и просто поговорить?

– Я не делаю из тебя идиота, – спокойно отвечаю, чувствуя, как по ладоням скатывается струйка крови. – Ты пьян. И тебе пора домой.

– Не начинай вести себя, как Гаррет.

– Но он прав. Ты пьян, Джереми, и я не хочу разговаривать с тобой в таком состоянии.

– Да ты в любом состоянии не хочешь разговаривать со мной. Не важно, где мы находимся и что делаем. Тебе плевать, похороны это или университет. Ты просто не хочешь говорить со мной.

Я отшатываюсь так, словно меня бьют кувалдой по голове, и начинаю быстро моргать.

– Не нужно делать этого, – приказываю, выставляя указательный палец со скатывающимися по нему капельками крови. – Не говори…

– …о похоронах?! – выплевывает Джер.

Гаррет и я переглядываемся. Наверное, мы оба ощущаем ужас и лавину болезненных воспоминаний. Создается впечатление, что от одного упоминания похорон становится физически плохо. Будто прошло не пять лет, а несколько минут. Словно Джереми и Гаррет подбежали ко мне сразу, как гроб Ханны закопали.

– Джереми! —Гаррет отчаянно качает головой. – Не здесь.

– Почему? Почему вы все делаете вид, будто этого не произошло? – со злостью цедит Джереми, запрокидывая голову назад. – Ханна умерла, Кэнни. Ее больше нет.

Мое сердце бьется с такой скоростью, что готово выпрыгнуть и покинуть тело. Он не имеет права говорить мне это, будто я понятия не имею!

Я была на похоронах!

Я видела тело Ханны!

В отличие от них, я стояла прямо у гроба и своими глазами видела мертвое лицо своей лучшей подруги.

– Замолчи, – шиплю, понимая, что на щеках появляются соленые дорожки. – Не смей говорить мне, будто я не знаю!

– Она умерла, – Джереми повторяет снова, наверное, не осознавая, как это отражается на мне. Словно он не видит, как слезы скатываются из уголков глаз. – К сожалению, Ханны больше нет с нами… Но мы не умерли! Так почему тогда ты делаешь вид, что похоронила и нас с Гарретом?

Я качаю головой из стороны в сторону в такт собственным всхлипам и прикладываю руку к губам, надеясь, что они не покинут тело. Самое отвратительное свойство в людях – считать, что они имеют право надавливать на болезненные точки, и надеяться, что через невыносимую боль придет исцеление. Какая-то дерьмовая игра в правду, где у тебя есть единственный выбор – принимать, а не отвечать.

– «Похоронила вас»? О чем ты, Джереми? – шиплю, уже со злостью в движениях стирая слезы. – Это вы сделали вид, что меня больше не существует!

– Нет! Все было не так. Ты единственная делала вид, что смерть Ханны коснулась только тебя.

– Пошел ты, Джереми!

Мне стоит удивиться тому, с какой ненавистью я кидаю слова ему в лицо. Кажется, моих сил обычно хватает только на принятие очередных неудачных новостей о том дне и на самообвинения. Но сейчас, сжимая руки в кулаки, я больше всего на свете желаю рассказать обо всех накопившихся чувствах внутри, бурлящих вместе со злобой.

Лицо Джереми вытягивается. Он тоже не ожидал от меня такой реакции. Ему требуется около пяти секунд, чтобы осознать, что я сказала.

– Все пять лет мы понимали твои чувства. Знали, что тебе сложнее, чем нам. Но это вовсе не означает, что нам не было больно, Кэнни!

– «Понимали мои чувства»? – горько усмехаюсь, делая неосознанный шаг к нему.

Именно эта реплика Джереми цепляется за самую гноящуюся рану внутри. Ту, что я даже не пытаюсь лечить, зная, что это невозможно.

– Как вы можете понять мои чувства, хм? Вас там не было!

Я защищаюсь. Словно принятие того факта, что кто-то может чувствовать то же самое, уменьшит мою боль. А так нельзя. С Ханной нельзя так поступать.

– Она была и нашей подругой! – взрывается Джереми, крича на меня. – Ханна была нашей лучшей подругой!

– Я тоже была вашей подругой! И вы оставили меня! – у меня не получается выкрикнуть, но мой шепот достаточно громкий. – У тебя, Джереми, был Гаррет, а у меня – никого! Так что даже не думай делать вид, что хотя бы примерно понимаешь, что я чувствую.

В эту секунду все понимают, какая пропасть выстроилась между нами за пять лет. Мы могли думать иначе, сохраняя в себе радостные и детские воспоминания и дорожа ими, но, встретившись в реальности, никто больше не может отрицать, что слово «друзья» покрыто пылью, как что-то древнее. Мы втроем – не больше, чем посторонние, знающие о привычках друг друга.

– Кэнни…

– Не смей больше так называть меня! Меня зовут Кэнди, – последним мазком прохожусь по нему, замечая, как его лицо приобретает оттенок вины, и ухожу.

Если они не ненавидели меня раньше, то пусть начнут сейчас.

Глава 9

Коул

– О, ты просто посмотри на это! —полностью обнаженный Джо встает со скамейки и поворачивает к нам свой iPad. – Как мило, сейчас пущу слезу! «Нераскрытый талант: 22-летний хоккеист из Университета Брукфилд – следующая звезда НХЛ?».

Я закатываю глаза и кидаю ему в лицо чистое полотенце, как только замечаю ямочки, выступившие у него на щеках.

– Нет, ты послушай, что они пишут, – еще более восхищенным голосом лепечет друг. – «Коул Найт – один из ярчайших талантов университетского хоккея, который до сих пор не был задрафтован в НХЛ. Центральный форвард и капитан команды Университета Брукфилд заслуживает внимания и признания за свои выдающиеся способности на льду». Боже мой, да в наших рядах запряталась настоящая хоккейная звезда! Кэп, когда у тебя по расписанию раздача автографов?

– Сразу после того, как надеру твой зад, – ухмыляясь, проговариваю и оглядываю быстрым взглядом команду, которая все больше и больше увлекается фразами Джо.

Начиная с прошлого драфта пресса выкладывает статьи о моей неудаче с «Брюинзом», ищет причины, по которым скауты прервали общение со мной, и печатает все больше новостей, посвященных «Брукфилд Флеймз» после того, как нашим тренером стал Флорес, скандальный бывший хоккеист НХЛ.

– О, подожди! Тут и я упоминаюсь, – Джо быстрым взглядом проходится по присутствующим и, как только осознает, что все внимание приковано к нему, встает на скамейку. И да, он все еще голый. – «Сочетание скорости, мастерства и интеллекта в игре делает Найта одним из лучших хоккеистов своего возраста. Его связка с Джонатаном Харрисом неизменно приносит результаты и становится кошмаром для защитников соперников. Их химия на льду не поддается объяснению, но является ключевым фактором успеха команды». Слышишь? Между нами химия, Найт.

– Сколько самодовольства, – Дейв Флетчер влезает в разговор, надевая спортивную экипировку. – Жалкая статейка в желтой прессе еще не говорит о вашем успехе.

Я усмехаюсь про себя от его слов, но не показываю реакции.

– Об успехе говорит лед, Флетчер, – монотонно подчеркиваю, одновременно натягивая на себя футболку. – Выйди на него сегодня и убедись еще раз: твоя удача, что мы в одной команде, а не соперники.

– Прости, Дейв, но пресса перестала говорить о тебе, как только случился драфт, и упоминает только в том случае, когда это касается твоей девушки, – невинно пожимает плечами Джо, а после кидает на меня поддерживающий короткий взгляд.

– Да я смотрю, ты так хорошо знаешь, когда меня перестали упоминать? Прямо одержим мной. – Дейв поворачивается к Эллиоту Болди, нашему защитнику, и они одновременно смеются.

– Может, я слежу не за тобой, а за Оливией? – Джо спрыгивает, упоминая девушку Дейва, и быстро натягивает на пояс полотенце.

– Мне просто интересно: настанет ли когда-нибудь тот момент, когда я зайду в раздевалку, а тут не будет цирка, связанного с Харрисом и Флетчером? – тихо шепчет Себастьян, сидя рядом со мной и качая головой.

Он прав.

Начиная с прошлого года команда постоянно ссорится – и в основном все из-за несносного характера Дейва. Но меня это не особо волнует, потому что парни умеют разделять лед и все, что происходит за его пределами. Каждый играет на команду. Мы представляем идеальное сочетание. «Брукфилд Флеймз» – не просто одна из лучших университетских команд. Из-за нас противники выходят на лед, заранее осознавая, что проиграют.

– У Оливии есть вкус, – нагло вытягивается Флетчер.

Мы что, правда возвращаемся в среднюю школу, где каждый меряется, у кого член больше? Я решаю перенять позицию Тобиаса, который перед игрой вновь сидит с книгой в руках и не вслушивается.

– О, правда? Тогда почему же она встречается с тобой? Сделай девушке подарок, Флетчер, – дай ей мой номер. Пусть она наконец узнает, что такое быть рядом с настоящим мужчиной!

Они продолжают перекидываться репликами еще на протяжении пяти минут, пока моему другу не надоедает и он не садится рядом со мной.

Сегодняшний матч важен. Точнее, самый важный, если следовать ритуалу нашей команды. Как его проведешь, так и пройдет сезон. Ситуацию усложняют противники: команда Гарвардского университета в прошлом году заняла первое место в «Кубке Четырех» и сместила нас на второе, поэтому мне как капитану не приходится настраивать командный дух, потому что все и так все понимают.

«Брукфилд Флеймз» сегодня не просто открывает сезон – он возвращает себе победное первое место.

– Зря ты не читаешь статью, она довольно интересная. Я прочитал ее десять раз за сегодня.

Я не читаю СМИ. Мне попросту неинтересно, что они пишут. К тому же, к великому сожалению, в нашей стране нет честных спортивных журналистов, которые выкладывают выдающиеся статьи, а не пачками раздают очередную сплетню в мире спорта.

– Ты десять раз читал статью про меня? – выгибаю бровь, наконец поворачиваясь к другу.

– Не смотри на меня так, – тушуется он. – Ты мой брат, Коул. Конечно же, мне интересно читать новости, связанные с тобой. И моя братская душа радуется, когда в этих новостях тобой восхищаются.

Себастьян начинает издавать улюлюканье, а я вновь поджимаю губы, сдерживая глупую улыбку.

– Спасибо, – все же отвечаю. – Ты же в курсе, что ты тоже мой брат?

– Конечно. Кто бы еще стал общаться с таким занудным парнем, кроме меня?

– Пошел ты.

Джонатан Харрис – открытый парень. Он не стесняется говорить о своих чувствах, за что я его уважаю и иногда завидую ему. И он прав: мне повезло, что в моей жизни есть Джо.

Если бы семь лет назад на одной из нью-йоркских улиц он не подошел бы ко мне и не предложил помочь, неизвестно, где я был бы сейчас. Хотя с уверенностью могу сказать одно: планов на НХЛ у меня точно не было бы.

– И как там Кэнди-трахни-меня-Митчелл? – Харрис понижает голос, слегка наклоняясь ко мне.

– Какого хрена между именем и фамилией ты вставил «трахни меня»?

– Ей так больше идет, – пожимает плечами. – Ну, и как она?

– Откуда мне знать? – снова стараюсь придать голосу оттенок абсолютной незаинтересованности. – Мы не общаемся.

– Хм… Дай подумать… А, точно! Может, потому что вчера ночью ты пытался пробраться в мою комнату, незаметно взять телефон и сфоткать ее номер?

Я жмурю глаза от воспоминаний.

Мое поведение было безрассудным. Почему-то ночью показалось, что это отличная идея. А когда Джо проснулся и спросил, что происходит, я впервые за много лет почувствовал себя котенком, которого ткнули в собственное дерьмо.

– Я… Не хотел тебя будить.

– Ну да, ну да, – закатывает глаза Джо. – Знаешь, в процентном соотношении практически все дружеские отношения рушатся из-за вранья. Неужели ты так жаждешь расстаться со мной, ублюдок?

– Это была статья про супружеские пары.

– Разве есть разница?

– Да, мы не чертова пара!

– А в статье говорится, что между нами химия, – хмыкает Джо. – И не пытайся увиливать. Я знаю тебя достаточно, чтобы понять, когда ты пытаешься сменить тему.

– Джо, прекрати. Нам через двадцать минут выходить на раскатку. Сейчас не лучшее время обсуждать девушек.

На самом деле прямо сейчас из-за Джо мой мозг снова захватили мысли о Кэнди. Я чувствую себя глупо. Два отправленных ей сообщения так и висят непрочитанными: одно – со ссылкой на трансляцию матча, другое – с датой и временем. Никакого ответа.

А что она должна была ответить, Найт?

Я сам не знаю, чего ожидаю. У меня давно нет таких ситуаций, где мне приходится первым писать девушке, скидывать ей расписание игры и ссылку на нее. У меня вообще нет воспоминаний, где общение с девушкой вызвано первоначально моей инициативой. Я на секунду хмурюсь, но старательно пытаюсь отложить мысли на потом. Именно поэтому правило «Жизни вне хоккея не должно существовать» выглядит самым адекватным из всех принятых мною решений. Все, что касается внешнего мира и личной жизни, портит мысли.

– Не знаю, я постоянно думаю о Джослин, – честно признается Джо. – И это не мешает мне на льду, а, наоборот, придает уверенности, ведь однажды она будет сидеть на передних рядах и держать плакат с моей фамилией.

По двум коротким встречам Джослин Росс создает впечатление человека, который скорее воткнет себе нож в сердце, чем нарисует плакат. К тому же, по рассказам Джо, она довольно воинственно настроена против него.

– …если только на плакате будет написано что-то вроде: «Надеюсь, сегодня конек заедет тебе прямо в горло и ты умрешь до приезда скорой».

– Она замечательная, не правда ли? – голос Джо становится еще более влюбленным, как будто я только что не сказал ему, что она мечтает о его скорой смерти.

– Побереги член.

– Уже берегу. Для нее.

Я отмахиваюсь от его реплики, зная, что семейные гены Россов скорее разобьют сердце Джонатану, чем вселят в него еще больше любви. Но с Джо говорить об этом невозможно – он не верит. А может, не понимает.

Через десять минут в раздевалку заходит тренер и недовольно оглядывает всех вокруг. На нем черный костюм-двойка, который он надевает перед каждой игрой. Хлоя нередко говорила, что Флорес похож на накаченного Киллиана Мерфи, и подчеркнула, что многие девочки в университете мечтают забраться не к нам в трусы, а к нему. Хладнокровный взгляд, острые черты лица и спортивное телосложение вкупе с его сорокалетием прибавляют ему привлекательности перед прекрасным полом.

– Все готовы?

Команда одновременно выкрикивает «да».

– Тогда подойдите ко мне, – он достает доску с нарисованной хоккейной ареной. – Сегодня первый и очень важный матч, ведь в последний раз Гарвард обыграл нас и утащил победу. Надеюсь, никому не стоит говорить, как важно начать сезон с победы?

– Нет, тренер, – отвечаю за всех.

– Отлично. Гарвард – агрессивная команда, любящая провоцировать, поэтому Джонатан, Тобиас и Коул, не реагируйте. Никому из вас нельзя удаляться. Финал прошлогоднего кубка должен был научить вас этому.

– Значит, если нас начнут бить, нам молча лежать и терпеть? – с недопонимаем уточняет Джо.

Тобиас – единственный в университетской лиге, кто в прошлом сезоне ответил на провокацию, повалил форварда соперников на лед и стал наносить ему удары.

– Нет, если вас начнут бить, я хочу, чтобы вы ответили и показали, чего стоите. Но первыми не начинайте.

За прошлую игру с Гарвардом мы подрались пять раз, и это показатель того, насколько накал страстей будет высок сегодня.

– Особое внимание – средней зоне: Гарвард всегда пытается в первую очередь отнять ее, сформировать атаку и разрушить защиту соперника. Начинайте активно, – указывает Флорес, оглядывая каждого. – В атаке будьте агрессивными, используйте каждый миг для создания опасных моментов перед воротами. Готовьтесь к быстрым контратакам. И последнее: помните, что любое нарушение может привести к удалениям. Гарвард наравне с нами по реализации большинства, поэтому не давайте им таких подарков. Отправьте их уже наконец домой и покажите, что «Брукфилд Флеймз» – это не балерины на льду!

Вся команда громко начинает кричать и хлопать.

– Тренер, и это все? – как ребенок проговаривает Джо, надувая губки.

– Что еще, Харрис? – хмурит брови Флорес.

– А как же пожелать удачи? – поддерживает Себастьян и повторяет мимику Джо.

Флорес сжимает челюсти, но уголки его губ все же тянутся вверх. Это редкое зрелище – когда тренер улыбается, – и каждый игрок еще яростнее хлопает и радостно кричит.

– Удачи, – Флорес улыбается еще пару секунд, а после серьезно кивает мне. – Найт, тебе слово.

– Да, парни, сегодняшняя игра обещает быть тяжелой. Не допускаем ошибок, работаем на команду. И давайте уже покажем Гарварду, что такое настоящий хоккей!

Мы еще пару секунд хлопаем, а после отходим, забираем клюшки и выходим на раскатку.

Я не осознавал, как скучал по матчам, пока не коснулся льда. Господи, это настоящий экстаз для хоккеистов. Арена заполнена сотнями зрителей, которые поочередно выкрикивают наши имена. Университетский хоккей с каждым годом становится все более престижной лигой. Болельщики приходят на матчи в перерыве между играми НХЛ и выражают свою поддержку и надежду на хороший сезон.

Уверены, что секс ощущается лучше? Если в хоккее есть что-то более приятное, чем игра на домашней арене с болельщиками, пусть кто-нибудь покажет мне это.

Как только стартовые пятерки команд оказываются на льду, мы чувствуем запах войны. Гарвард, не стесняясь, всем видом показывает, что не отдаст лидерство. Мы же одним лишь взглядом уверяем их в том, что в гробу видали их мечты.

– Давайте, парни, – оглядываюсь на Себастьяна, Дейва, Джо и Энтони, когда арбитр подъезжает для вбрасывания шайбы.

Первый период начинается с нашего выигранного вбрасывания и с высокого темпа игры от обеих команд. Мы с Джо на первых секундах создаем опасный момент у ворот Гарварда: отъезжая к воротам, друг через спину отдает пас мне – и я бью в цель, но шайба все же оказывается в ловушке вратаря соперников.

– Наша химия, – Джо подъезжает ко мне и смеется.

– Наша химия, – подтверждаю его слова, отъезжая на скамейку.

Как и говорил Флорес, соперники провоцируют с первых секунд, выкрикивая оскорбления, на которые мы стараемся не обращать внимания. Гарвард не просто любит играть грязно – он специалист в области провокаций.

– Увеличиваем темп, не даем им возможности приблизиться к воротам! – выкрикивает тренер, стоя сзади скамейки.

Не знаю, какого черта творит Дейв Флетчер. Через десять минут «сухой» для обеих команд игры у тренера (впрочем, как и у всех нас) искажается лицо. Дейв не слышит нас на льду, не отдает пас, из-за чего мы медленно теряем контроль над шайбой. Гарвард, чуя разлад, атакует Тобиаса, который, к счастью, отбивает каждый удар.

– Ты что творишь, Флетчер? – я сажусь рядом с ним на скамью, когда на лед выходит второе звено. – Ты не слышишь нас или просто прикалываешься?

– Отвали, Найт, – зло обрывает Дейв и отворачивается назад, доставая бутылку с водой. – У меня должно было сработать.

– Ради кого ты стараешься? Журналистов сегодня нет. Слушай, что тебе говорит твоя команда, а не смотри на трибуны.

Я злюсь. Меня выводит стремление Флетчера сделать из себя «золотого мальчика хоккея», потому что на тренировках он ведет себя по-другому. И не создает огромного труда понять, в какой момент игрок хочет выпендриться перед очередной девушкой или прессой.

– Смена, – сзади кричит Флорес, указывая первому звену снова выходить на лед, когда третье, не удерживая темп, чуть не пропускает шайбу.

Сегодня стартовая пятерка играет на износ. Это не лучший исход событий из всех предлагавшихся нам. «Брукфилд Флеймз» славится тем, что все звенья команды сильны и каждый игрок опасен. А сегодня все не складывается.

– Я выигрываю вбрасывание, передаю Дейву пас. Ты, Джо, в это время пересекаешь среднюю зону и ловишь шайбу от Дейва, а дальше передаешь ее мне, – быстро проговариваю им перед очередным вбрасыванием.

– Будет сделано, – кивает Джо и отходит на свое место.

Мы начинаем, как и проговаривали, но Дейв-мать-его-ублюдок-Флетчер снова не переводит шайбу на Джо: вместо этого он отбрасывает ее назад Энтони, защитнику, который, проезжая через наши ворота, отдает пас обратно ему.

– Брось гребаную шайбу, Дейв! – кричу ему, когда около меня нет никого из команды Гарварда.

Я, черт возьми, открыт для передач. Однако он решает включить индивидуализм и пройти защиту противников самостоятельно, игнорируя всех. В результате через несколько секунд Дейв теряет контроль над шайбой, что является совершенно, мать его, неудивительным.

Себастьян, слегка растерявшись от такого исхода дел, замедляет темп у гарвардских ворот. В этот момент форвард соперников на огромной скорости мощно толкает его на лед, и Себ отлетает к ближайшему бортику.

Твою мать… Себастьян скрючивается на льду, и арбитры останавливают игру.

– Сможешь встать? – спрашиваю, наклоняясь к нему.

– Нет, – практически мычит он, держась за колено.

Как только врач подбегает к Себастьяну, я еду к Дейву, который не обращает внимания на происходящее.

– Что ты творишь, хм? – практически вцепляюсь в его форму на глазах у всех.

Не отвечая, Флетчер толкает меня в грудь и отъезжает к скамейке. Я убью его. Только Господь спасет Дейва от моего гнева после игры.

Спустя пять минут возни на льду Себастьяна поднимают, и он, держась на одной ноге, направляется к скамье. И нам хватает двух секунд, чтобы осознать: игра продолжится без Себастьяна Кофилда, одного из главных форвардов нашей команды.

– Прекрасное начало, – хмурится Тобиас, подъезжая к нам, пока арбитры просматривают фрагмент с падением Себастьяна на наличие нарушений со стороны Гарварда.

– Не обращай внимания, – коротко проговариваю, хотя сам не следую своему совету.

Мне помогает представление, как после игры я купаю Флетчера в луже его же крови. Мне нравится мечтать, что прямо сейчас ему на голову свалится тяжелый предмет – и он не сможет продолжить игру.

Первый период оказался безрезультатным для обеих команд – только соперники теперь знают о несыгранности первого звена, когда Себастьяна заменяют Джастином Томпсоном из второго. Статистика первого периода выходит не в нашу пользу.

– Не расслабляемся, парни. Впереди еще два периода. Отдыхаем, а после выходим с новыми силами. И нужно больше нападений на ворота; не застреваем в своей зоне, – скандирую я, когда мы заходим в раздевалку для отдыха.

– Да, – подтверждает тренер Флорес, идя прямо за мной. – Никто не говорил, что игра будет легкой, но сейчас все стало сложнее. Себастьян не появится больше сегодня на льду, и соперники это знают.

– Может, вы расскажете Флетчеру, что такое хоккей? А то создается впечатление, что он впервые об этом слышит! – бросает разозленный Ксавьер.

Все в раздевалке злятся на одного человека, который не выглядит виноватым. Дейв закатывает глаза и показывает средний палец Ксавьеру.

– Все обсуждения – после игры, – рявкает тренер. – И да, Флетчер, если еще хоть раз твой взгляд поднимется на трибуны в поисках журналистов и девочек, я отправлю тебя в четвертое звено на всю твою последующую жизнь.

Я сам не замечаю, как руки тянутся к телефону в кармане сумки. Ни одного уведомления от Кэнди Митчелл. Сообщение все еще не просмотрено.

– Добро пожаловать в клуб, – хмыкает Джо, замечая экран сотового. – Хэштег #разбитоесердцехоккеиста.

***

– Да, парни, громче! – орет Ксавьер, влезая на сцену во дворе собственного дома, заполненном студентами Брукфилда. – Мне кажется или вы не совсем понимаете значение слова «радоваться»?

Мы с Джо переглядываемся и одновременно цокаем, отсчитывая секунды, когда тело нашего сокомандника рухнет от переизбытка алкоголя в организме.

Гарвард отправился домой вытирать слезы, когда мы забили решающий и единственный гол за семь секунд до окончания основного времени. Их тренер снял вратаря и добавил шестого игрока на поле за минуту до конца. Мы чуть было не проиграли матч, но Джо, перехватив инициативу, отправил шайбу в пустые ворота. На самом же деле радоваться нечему: все три периода игра шла отвратительно, многие моменты остались нереализованными. И все же мы обыграли Гарвард. Ксавьер как главный тусовщик университета созвал всех, чтобы отметить отличное начало сезона.

– Себастьян, поднимись на сцену! – проговаривает он в микрофон и поднимает обе руки вверх, как бы показывая ему встать.

– Ты что, мать твою, издеваешься? – выкрикивает Себ, сидя в беседке рядом со своей девушкой, прижавшейся к его боку, и указывает на свою забинтованную ногу.

По словам врача, через две недели он сможет вернуться на лед, полностью реабилитировавшись после сильного ушиба.

– Мой любимый цирк! Как же давно я в нем не участвовал! – протягивает Джо, с искренним удовольствием наблюдая за происходящим.

– Ты не участвуешь в нем, а руководишь им, – поправляю его.

– Раз Себастьян не хочет подниматься, тогда продолжаем пить! – Ксавьер практически сваливается со сцены, но его вовремя успевают подхватить и унести вниз.

Вечерники в его доме – самые масштабные среди всех учащихся Брукфилда. Отец Ксавьера, переехав в другую страну, оставил ему огромный особняк, которым он распоряжается сам. Именно поэтому все обращаются к нему, когда хотят хорошенько напиться и забыть, как зовут маму.

– Снимайте футболки! – смеется Себ, когда мы заходим в открытую беседку.

– Не начинай, пожалуйста. Забери свои слова назад, – выставляю палец на него, но он лишь усмехается, как ангел, и переводит взгляд на Джо.

Черт возьми! Я весь вечер пытаюсь отвлечь внимание друга, но благодаря Себу он все-таки вспоминает.

– Точно, Коул! Снимай футболку, ты обещал мне, – Джо практически сразу снимает одежду.

На его спине крупными буквами написано «Гарвард».

– Я не обещал.

– Ты обещал, Коул. Так и сказал: «Ладно, мой лучший друг, для тебя я сделаю все, что угодно», – практически мурлычет он.

К нам подходит незнакомая девушка – одна из приглашенных студенток – и фоткает спину Джонатана, после чего уходит, не обращая внимания на наши изумленные взгляды. Личные границы, я так понимаю, придумали для идиотов?

– А ну быстро снимай футболку! – смущается друг и подходит ко мне, поднимая ее. – Теперь все будут думать, что я – фанат гребаного балета на льду. Прекрати позорить мою честь!

– Эй, парни! Снимите себе комнату. Давайте не при всех, – вставляет Мэдисон, когда замечает руки Джо на моем прессе, и смеется вместе с Себом.

– Ваша химия, о которой упоминал журналист, происходит не только на льду? – поддерживает ее парень, который после травмы вообще-то не должен находиться на вечеринке.

Я качаю головой, слегка улыбаясь ей, убираю пальцы друга и снимаю футболку.

Все вокруг мгновенно поворачиваются к нам после высвистываний Себастьяна и достают сотовые, фотографируя наши с Джо спины. На моей черным маркером написано: «сосет», а вместе получается: «Гарвард сосет».

Мы еще пару секунд стоим спинами к толпе, а после разворачиваемся, направляясь в дом. Первый матч – особенный, а раскрашенные спины – ритуал, появившийся пару лет назад, когда Джо решил отомстить Престону за постоянные провокации на льду.