Читать онлайн Чащоба

Nina Laurin

THE LAST THING SHE SAW

Copyright © Ioulia Zaitchik, 2024

All rights reserved

Печатается с разрешения автора и BAROR INTERNATIONAL, INC., Armonk, New York, U.S.A.

Издательство выражает благодарность литературному агентству Nova Littera за содействие в приобретении прав.

Перевод с английского Юлии Крусановой

© Ю. П. Крусанова, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство АЗБУКА», 2025 Издательство Иностранка®

Глава 1

Итак, блудная дочь возвращается. Снова.

Я еду обратно тем же путем, каким впервые уезжала отсюда в семнадцать лет, точно таким же потрепанным автобусом компании «Грейхаунд», в салоне которого висит затхлый запах пыли. Траектория автобусного маршрута Монреаль – Марли представляет собой замысловатый лабиринт с массой причудливых ответвлений: полагаю, из-за недостаточного количества пассажиров нет смысла открывать прямую линию. Поначалу за окном мелькают холмистые пейзажи – живописные места Восточных кантонов, привлекающе толпы туристов. Но не успеваю я прослушать и десяти процентов аудиокниги, как красоты остаются далеко позади. Остаток пути – однообразные пространства полей, чей вид ранней весной не особенно приветлив. Автобус делает остановки в скучных маленьких городках, у которых нет ни малейшего очарования и ни единого шанса завлечь богатых американских путешественников. Даже если бы аудиокниге удавалось удерживать мое внимание более пяти минут кряду, я знаю, что не стоит слишком увлекаться: лучше следить за дорогой, иначе есть риск пропустить собственный маленький скучный городок.

К счастью, книга оказалась неинтересной или, возможно, просто не пришлась мне по вкусу, как и большинство книг в последнее время: банальный триллер за 99 центов, какими обычно заставлены полки книжных магазинов под рубрикой «предложение дня». Мне досталось тягучее повествование, пестрящее изматывающими поворотами сюжета с совершенно неясными целями. Или, может быть, дело в том, что у нас с этой историей слишком много общего?

Во время последнего визита в Марли я была в приподнятом настроении и летала как на крыльях, не говоря уже о том, что сидела за рулем собственной машины. Возможно, и я, и машина имели несколько потрепанный вид, однако обе находились в рабочем состоянии и приятно пахли. Правда, следует отметить, что на этот раз и город не в лучшей форме.

Типичная для небольших провинциальных городков история: у них имеется некий отрезок славного прошлого, за который обитатели цепляются с настойчивостью, несоразмерной масштабам события: каждый житель помнит о своем историческом наследии и горделиво демонстрирует его при помощи наклеек на бампере автомобиля и национальных флажков, которые втыкают везде, где только можно. Значительную долю населения Марли составляют перемещенные акадийцы [1]. Не меньшая часть местных фермеров является, как ни странно, потомками переселенцев из Ирландии, к которым, судя по всему, принадлежу и я. Помимо акадийцев и ирландцев имеются и другие этнические группы, чьи предки жили здесь с незапамятных времен, а враждовали между собой и того дольше. И само собой, все обитатели нашего городка прекрасно осведомлены, кто с кем спит, кто кого обманывает и чья мама слишком много пьет.

Марли, как всякий уважающий себя город, обзавелся и собственной тайной, хотя, вероятно, ей уже недолго оставаться нераскрытой. И пускай мой подкаст благополучно утонул в радиоволнах – оцените шутку, – возможно, Мишель Фортье еще предстоит сказать свое последнее слово.

По крайней мере, о самом Марли уже заговорили.

Глобальное потепление преуспело там, где я потерпела неудачу: благодаря ему название богом забытого городка в округе Бос прогремело на всю страну, и Марли упоминают даже в национальных новостях. Поспособствовала этому река Шодьер, вышедшая из берегов из-за рекордно быстрого таяния снега: покинув тесное русло, она затопила центральную улицу Марли, под воду ушли старинные постройки и современные здания с расположившимися в них офисами, магазинами и лавками. Средства массовой информации окрестили случившееся ужасной трагедией, хотя сомневаюсь, что еще пару месяцев назад кто-нибудь из столичных журналистов, с мрачными физиономиями вещающих о кошмарном наводнении, сумел бы отыскать Марли на карте. Постаравшись на славу, река отступила, чтобы продолжить свое грязное дело и уверенно понести мусор и сельскохозяйственные отходы дальше, а затем передать их водам реки Сент-Лоран, оставив Марли разбираться с учиненным беспорядком. Многие исторические здания повреждены настолько, что их придется снести, как и часть других строений, которые, впрочем, не упоминаются в сводках новостей, поскольку не вызвали интереса у представителей Общества охраны городской среды: просто кучка уродливых коттеджей шестидесятых – семидесятых годов прошлого века, о чьем исчезновении вряд ли стоит жалеть.

В одном из таких коттеджей бригада рабочих и обнаружила останки Мишель Фортье. Она вернулась сорок лет спустя, чтобы взбудоражить весь город.

Автобус подкатывает к терминалу, я накидываю на плечо видавший виды, потрепанный рюкзак и, стараясь не цеплять им нескольких остающихся в салоне пассажиров, пробираюсь к выходу. Затем двери захлопываются и автобус уезжает, оставляя меня совершенно одну на пустой парковке. Я смотрю на экран мобильника – мы прибыли почти на тридцать минут позже времени, указанного в расписании, – и понимаю, что Лора просто-напросто забыла о моем приезде.

Копаюсь в собственных чувствах, пытаясь обнаружить признаки обиды, удивления или хотя бы разочарования. И не нахожу ничего похожего. И все же, полагаю, какое-то предчувствие у меня было, иначе с чего бы мне, еще сидя в автобусе, заглядывать в гугл-карту и проверять, по какой дороге следует идти от шоссе в город. В прошлый раз это не имело значения, поскольку я была на машине, но сейчас меня ждет неприятный сюрприз: путь займет минут сорок бодрым шагом. Погода стоит отвратительная: ветер налетает резкими порывами со всех сторон и беспорядочно треплет полы моего тонкого пальто. Остается надеяться, что мелкая нудная морось не превратится в настоящий дождь.

Я приезжала в Марли пару лет назад, однако ходить пешком от автовокзала до дома мне доводилось еще в ту далекую эпоху, когда смартфонов не было и в помине. Теперь же, обратившись к помощи навигатора, я отправляюсь в путь.

Два года назад я прикатила сюда на собственной «тойоте», лучась самодовольством счастливчика, которому удалось сбежать из этой дыры, и тогда признаки процветания крохотного провинциального городка даже вызвали мое снисходительное одобрение. Марли обзавелся собственным «Уолмартом» [2] – ух ты, здорово! Появление в городе нескольких заведений популярной сети ресторанов быстрого питания тоже знаменует, по всей видимости, небывалый прогресс, пришедший наконец и в наши края. Ведь теперь люди, с которыми мы вместе учились в школе, – те из них, кто по-прежнему живет в Марли, – обрели возможность полакомиться двойным бургером с котлетой на растительной основе, имитирующей вкус говядины.

У меня имелись симпатичная квартирка в районе Розмон [3] и престижная работа в местном информационном агентстве – да-да, большое спасибо, что поинтересовались. Однако после того, как я провалила последний грандиозный проект и подкаст признали неперспективным, агентство посчитало, что наше сотрудничество подошло к концу. Денег, вырученных от продажи «тойоты», хватило только на оплату полутора месяцев аренды несообразно дорогой однокомнатной квартиры. Счет за мобильную связь был просрочен, а за билет до Марли – 38 долларов – пришлось заплатить кредиткой. Так что теперь небольшие лавочки, магазинчики и фермы, доставшиеся некоторым из моих одноклассников от родителей в качестве семейного бизнеса, уже не кажутся мне таким уж унылым наследством. Все, к чему могу вернуться я, – «особняк» О’Мэлли: щитовой домик с гостиной и двумя спальнями на окраине Марли, который моя мать Лора унаследовала от своих родителей.

– Ничего личного, дорогая, – сказала мне начальница в отделе информации и пожала плечами. У нее был обманчиво мягкий голос, энергичный характер женщины-босса и дорогая модная стрижка. – Просто эта тема неинтересна нашей целевой аудитории – молодым горожанам, живущим в Монреале. История о пропавшей деревенской девочке, случившаяся задолго до их рождения, – нет, это не актуально.

Я хотела заметить, что никто так не считал, когда руководство отдела давало зеленый свет моему проекту. И если бы подкаст имел успех, Модная Стрижка без тени сомнения присвоила бы все лавры себе. Но поскольку затея провалилась, она предпочла как можно скорее спихнуть ответственность на того, кто плюхнулся в лужу, и отскочить в сторону, пока грязные брызги не заляпали новенькие туфли за семьсот долларов. Ровно в тот момент, когда боссы сочли проект провальным, идея подкаста стала полностью моей – от начала и до самого конца. Однако дело вовсе не в отсутствии интереса у целевой аудитории, ведь передача, сделанная в Квебеке на местном материале и посвященная расследованию настоящего преступления, обещала стать хитом. Но только если бы – ах, если бы – в этой истории имелись хоть какие-нибудь зацепки. Как верно заметила Модная Стрижка, бо́льшая часть моих рассуждений – лишь пустые домыслы. Ни одной правдоподобной версии, ни единого доказательства – ничего.

Вдалеке маячит вывеска автозаправки и прилегающего к ней дорожного кафе. Мне кажется или дождь и вправду усиливается? Или я просто ищу повод, чтобы зайти в кафе, взять пластиковый поднос с готовым обедом и столько содовой, сколько смогу проглотить? А то и стакан горячего кофе. Не хочется поддаваться искушению, но что-то подсказывает мне, что Лора не сидит сейчас в ожидании моего прибытия за накрытым столом, который ломится от яств.

Расстояния в этих краях выглядят обманчиво – они гораздо больше, чем кажутся на глаз. Я считала, что нахожусь в паре сотен ярдов от манящего неонового знака кафе, но на самом деле пришлось тащиться минут двадцать вдоль узкой обочины, слушая равнодушный рев пролетающих мимо автомобилей и петляя между ноздреватыми кучами почерневшего весеннего снега. Я добираюсь до заправки измотанная, запыхавшаяся и грязная. Теперь фастфудовское «трио дня» скорее необходимость, чем баловство. По крайней мере, так я себя уверяю.

Однако, приближаясь к заправке, я вижу и то, на что два года назад не обратила бы внимания, взирая на мир с высокой ступеньки пресловутой социальной лестницы. Закусочная предназначена только для тех, кто за рулем: заказ получают в окошке автораздачи, не вылезая из машины. Увы, на этот раз я явилась на своих двоих. Как пали сильные [4].

Пока я топчусь перед закусочной, размышляя, удастся ли сделать заказ и до какой степени я готова унизиться, сзади выстраивается вереница машин.

– Стефани?! – внезапно раздается возглас у меня за спиной.

Я оборачиваюсь. «Форд F-150», красивый блестящий внедорожник размером с мою покинутую городскую квартиру, медленно катится ко мне, а в опущенном окне торчит ухмыляющаяся физиономия Люка.

Живя в Монреале, я представлялась как Стиви – чтобы выделиться из миллиона других Стефани, а также в подсознательном стремлении угодить толпе молодых людей, помешанных на британском стиле. Но, полагаю, здесь, в Марли, уже не надо ни перед кем выпендриваться.

– Привет! – говорю я.

– Давно вернулась? – спрашивает Люк.

– Минут двадцать назад, – отвечаю я.

– Значит, в этот раз мне удалось вовремя поймать тебя, – снова ухмыляется он.

Я чувствую, что краснею. Мое предыдущее пребывание в городе должно было продлиться месяц, но я уехала через две недели. С Люком мы пересеклись лишь раз: неловкая встреча на парковке возле полицейского участка. И даже если бывшего бойфренда задело, что я не удосужилась позвонить ему, виду он не подал. Хотя, думаю, задело его сильно.

Правда же состояла в том, что у меня не было причин звонить Люку. Я не планировала задерживаться в городе дольше месяца, отведенного редакцией на выполнение задания, а после не собиралась больше возвращаться в Марли. Так какой смысл возобновлять контакты со старой школьной любовью, когда будущее сулит множество поклонников, славу, деньги, а в перспективе – симпатичного хипстера, который носит футболки с символикой группы «Металлика» исключительно с иронией.

Я растягиваю губы в улыбке. Да уж, меня и правда поймали.

– Вроде того, – говорю я вслух.

– Слушай, а тебя, случайно, не надо подвезти?

Похоже, он с первого взгляда оценил весь масштаб моего бедственного положения: ни денег, ни машины, ни сопровождения в виде Лоры и ни единой души, которая огорчится, если на обочине шоссе меня переедет трактор. И все же предложение Люка сделано вполне искренне и без тени злорадства.

– Спасибо, было бы мило, – честно отвечаю я. Честность – единственное, что я могу себе позволить.

С благодарностью забираюсь на пассажирское сиденье огромного внедорожника, и сухой воздух, нагнетаемый тихо жужжащими вентиляторами, окутывает меня уютным теплом, словно одеялом.

Машина трогается. К счастью, поездка будет недолгой. Во всяком случае, не настолько долгой, чтобы успеть поговорить по душам о том, почему я снова вернулась и почему в прошлый свой приезд даже не зашла поздороваться с Люком. Первые несколько минут мы едем в тишине: Люк не произносит ни слова, я тоже храню молчание.

– Итак, – начинает он наконец, а я внутренне съеживаюсь, – отвезти тебя на то место?

– На какое место? – Я удивленно хлопаю глазами.

– Ой, брось, я ведь понимаю, зачем ты здесь.

В словах Люка нет и намека на упрек или насмешку: простая констатация факта.

– Нашли Мишель Фортье. Весь город гудит. Ведь твоя передача именно об этом, верно?

– Подкаст, – несколько раздраженно уточняю я.

– Да-да, конечно, радиошоу, – быстро поправляется Люк.

Ох, старина Люк, он-то по-прежнему носит футболки с символикой «Металлики» безо всякой иронии, на полном серьезе. Даже сейчас логотип группы – потрескавшиеся белые буквы на выцветшем черном фоне – виднеется из-под его расстегнутой на груди клетчатой фланелевой рубашки. Люк все еще умудряется выглядеть красивым, что можно считать настоящим подвигом, учитывая, что большинство парней нашего возраста, оставшихся в городе после окончания школы (то есть практически все парни нашего возраста) сейчас больше смахивают на Джона Гудмана [5]. Эта его просторная фланелька может скрывать множество недостатков, но вид у Люка подтянутый. Вот только физиономия слегка помятая да волосы взлохмачены, но не в стиле «искусственная небрежность», а просто потому, что давно нуждаются в стрижке. И то и другое должно портить впечатление, однако, как ни странно, не портит.

В любом случае я сомневаюсь, что мой старый школьный кавалер принадлежит к заядлым любителям подкастов. И пусть сейчас аудиосистема внедорожника Люка подключена к дорогому смартфону, а не к кассетной деке, но из динамиков приглушенно льется все тот же мейнстрим девяностых: рок, который мы вместе слушали в старших классах. Я почти уверена, что именно под эту песню мы пару раз целовались на заднем сиденье машины. Интересно, сопротивление новым веяниям заложено в таких людях генетически или это особенность Марли, специфика жизни провинциального городка? Кто знает.

– В тот раз отец говорил, что ты проводишь журналистское расследование по делу Мишель, – поясняет Люк. Совершенно напрасное уточнение: рано или поздно кто-нибудь все равно сообщил бы ему о цели моего визита. – Так что, полагаю, ты здесь, чтобы сделать продолжение, верно?

Я медлю с ответом: позволить ему и дальше так думать? Всё лучше, чем признаться, что я здесь и по этому поводу тоже, но главным образом потому, что мне ужасно не повезло и я на мели.

Похоже, мое молчание слишком затянулось, поскольку Люк принимает его за знак согласия.

– Так я отвезу тебя к тому дому? – предлагает он. – Думаю, по улицам можно проехать. Теперь, когда сошла вода, большинство из них уж открыли.

Ах да. Наводнение.

– А потом, наверное, к Лоре? – Люк бросает в мою сторону проницательный взгляд. Или мне только показалось? – Ну, то есть гостиница сейчас закрыта: сильные повреждения, здание находится в самой нижней точке Марли, так что…

– Мне, как обычно, везет, – отвечаю я с горькой усмешкой. – Да, к Лоре.

Мы направляемся в город. Надо же, Люк еще помнит дорогу к моему дому. Точнее, к дому Лоры. После стольких-то лет. Я пока не могу решить, это мило и романтично или просто говорит о том, насколько крепко местные увязли в прошлом.

Но когда «форд» сворачивает на главную улицу, все посторонние мысли мгновенно улетучиваются. Я вытягиваю шею и смотрю по сторонам, словно турист, прильнувший к окну экскурсионного автобуса. Меня охватывает странное чувство, которое трудно описать словами: вид за окном вызывает тревогу или, скорее, какое-то тошнотворное беспокойство. Непривычно видеть знакомые места в столь плачевном состоянии, разоренными и разрушенными.

Люк был прав начет гостиницы: здание оцеплено красной лентой и огорожено полосатыми дорожными конусами, а дверь и окна на первом этаже заколочены фанерой. Та же участь постигла и другие дома на улице – небольшие магазинчики, старомодные семейные лавочки, кафе и пекарню. Только сейчас до меня начинает доходить, насколько трудно пережить случившееся городку вроде Марли, который цепляется за свою историю так, словно ничего ценнее у него не осталось.

– Уже идут разговоры, что бо́льшую часть старого города восстанавливать не будут, – мрачно сообщает Люк.

Новость поражает даже меня.

– Что? Как же так?!

– Недавно состоялось собрание муниципалитета. Туда слетелись все эти защитники окружающей среды, – Люк брезгливо морщится. – Они без конца вопят: «Верните всё природе! Эти места принадлежат ей!» Им плевать, что многим из наших зданий больше ста лет. Но, судя по всему, для таких людей глобальное потепление – единственная настоящая проблема, а все остальное не имеет значения. Городской совет настаивает на строительстве дамбы, такой же, как в том городке неподалеку от Монреаля. О нем еще много говорили в новостях в прошлом году, помнишь? Но такое строительство обойдется в целое состояние. Так что никто не знает, удастся ли совету протолкнуть свою идею. На прошлой неделе приезжал премьер-министр. Было много встреч, разговоров, но, как обычно, ничего конкретного.

– Как обычно, – эхом подхватываю я.

Правда же состоит в том, что я ожидала почувствовать нечто вроде злорадства. Этот паршивый городишко, который я ненавижу всей душой и из которого едва сумела сбежать, с его презренной гордыней, жалким самолюбием и черной неблагодарностью, наконец-то низвергнут в грязь, где ему самое место. Во всяком случае, в моих глазах Марли именно таков. Но теперь, видя воочию, что с ним стало, я чувствую лишь горечь и огромное разочарование.

Наконец мы оставляем позади исторический центр, и я с облегчением перевожу дух. Теперь за окном мелькают новые и намного более уродливые постройки шестидесятых годов и позже: кабинет дантиста, современная аптека, ремонтные мастерские. Люк притормаживает возле одного из таких гаражей. «Запчасти. Ремонт подвесок» – гласит блеклая вывеска с выцветшими буквами. Позади гаража, чуть правее виднеется дом, принадлежащий владельцу гаража, – приземистый коттедж с потускневшей от времени красно-коричневой черепичной крышей. Единственное выходящее на улицу окно уцелело, но стекло черное как смоль. Светло-серые стены превращаются в паре футов от земли в грязно-желтые: видно, докуда поднялась вода. Не так уж высоко по сравнению с домами, расположенными ниже по улице, там затопило гораздо сильнее. Однако именно этот дом окружен двойным кольцом полицейской ленты, отчаянно трепещущей под порывами ветра. Опустив стекло «форда», выглядываю наружу и сразу замечаю навесной замок на входной двери.

– То самое место? – спрашиваю я, хотя и так все понятно.

Боковым зрением замечаю короткий кивок Люка.

– Значит, с самого начала надо было подозревать семейство Ганьонов, – размышляю я вслух.

– Не обязательно, – говорит Люк таким тоном, словно мое предположение задело его. – В любом случае хозяин умер пару лет назад, как раз незадолго до твоего предыдущего приезда. Его жена закрыла гараж, а вскоре продала дом.

– И? Каким образом это доказывает их невиновность?

Люк пожимает плечами.

– Я не утверждаю, что они не виноваты. Просто хочу сказать, что теперь уже некого привлечь к ответственности.

– Это не вопрос привлечения к ответственности. Речь идет о справедливости для жертвы и о спокойствии ее семьи, которая наконец узнает правду о судьбе дочери. – Слова сами слетают с языка, но при этом чувствую я себя ужасно глупо. Будто распинаюсь перед начальницей. Или сижу в студии перед микрофоном. Совсем не в моем стиле, но я говорю то, чего ожидают в подобных случаях, хотя на самом деле ни один человек не мыслит такими вычурными фразами.

– То есть это основная причина, по которой ты взялась делать передачу? – уточняет Люк.

И снова я не могу понять: он действительно так очаровательно наивен или в его вопросе кроется сарказм.

– Да, что-то в этом роде, – бормочу я и тянусь к ручке двери, одновременно отстегивая ремень безопасности.

– Ты куда? – спрашивает Люк.

– Хочу взглянуть поближе.

– Нельзя. Тут место преступления.

«С каких это пор ты стал законопослушным гражданином? – думаю я. – Если память мне не изменяет, мы воровали пиво в супермаркете, а потом забирались в чужие палисадники, чтобы не спеша выпить его в тени живой изгороди». Оставив предостережение Люка без внимания, я выбираюсь из машины и шагаю через лужайку к дому, а под ногами хлюпает разбухшая от влаги пожухлая трава. Повсюду разбросан принесенный рекой мусор. Я стараюсь ступать осторожно, чтобы не напороться на какую-нибудь ржавую железяку. Ближайшая больница находится в соседнем городке в получасе езды от Марли, и последнее, что мне сейчас нужно, – рваная рана и столбняк.

Останавливаюсь у края огороженной части газона. На уровне коленей хлопает на ветру желтая полицейская лента, и я не могу заставить себя двинуться дальше. Дом притягивает взгляд, словно магнит, и одновременно хочется отвести глаза. Пытаюсь отвернуться и не могу.

Позади раздаются чавкающие шаги, и через мгновение Люк вырастает у меня за спиной.

– Рабочие сбивали штукатурку в подвале, – поясняет он. – Ну, знаешь, чтобы хорошенько просушить дом, иначе заведется грибок, плесень и прочая дрянь. Им велели так делать хотя бы в тех домах, которые еще можно спасти. Там, в стене под штукатуркой, и нашли тело.

Жуткая находка. Должно быть, чертовски неприятно обнаружить такое у себя в подвале. Похоже, Люк думает о том же.

– Новые владельцы – милые люди, – вздыхает он. – Жаль их.

Я отключаюсь от его комментариев и продолжаю разглядывать дом, который, как выяснилось, с самого начала хранил ответы на все наши вопросы. Он находится на полпути между домом Лоры и магазином, где я покупала сигареты. Сколько раз я проезжала мимо, подгоняемая никотиновой ломкой, а меж тем то, ради чего я вернулась в Марли, находилось совсем рядом – в подвале уродливого коттеджа с зернистыми текстурными потолками, построенного в конце семидесятых годов прошлого века. Мишель Фортье, городская легенда, покоилась, замурованная в стене под толстым слоем штукатурки, пока обитатели дома смотрели очередной хоккейный матч «Монреаль канадиенс», сидя перед телевизором наверху в гостиной.

– Почему же, новые владельцы могут поздравить себя: теперь они стали частью городской легенды.

– Если это действительно Мишель, – добавляет Люк.

Его замечание заставляет меня оторваться от созерцания дома и обернуться.

– Что ты имеешь в виду? Кто еще, черт подери, это может быть?

– Официального опознания пока не было.

Если поразмыслить, Люк прав. В новостях не было ни слова о том, что тело принадлежит Мишель. Сказали лишь, что найден труп ребенка, предположительно Мишель Фортье.

– Это она, – с мрачным видом заявляю я. – Больше некому.

Я действительно так думаю. После исчезновения Мишель в городе не было ни одного случая пропажи людей, и уж тем более детей.

– Надо же, как обидно, – снова подает голос Люк.

– Обидно?

– Да, ведь мы так никогда и не узнаем, что случилось на самом деле. Сорок лет прошло. И кстати, что касается родных, которые обретут спокойствие, узнав правду о судьбе дочери, – похоже, и тут облом.

Увы, Люк опять прав. Отец Мишель, Гаэтан Фортье, умер десять лет назад. А его жена Мари из-за прогрессирующей деменции последние три года живет в доме престарелых. Когда я была в городе в прошлый раз, дом Фортье – настоящий особняк по меркам Марли – только-только выставили на продажу. Я даже не знаю, кто занимался делами семьи от имени Мари. Вероятно, какой-нибудь дальний родственник или поверенный, поскольку других детей, кроме Мишель, у супругов не было.

– Теперь новые хозяева снова продадут дом?

Люк качает головой:

– Вряд ли у них получится.

– Почему?

– Он стоит прямо у реки. Его тоже затопило.

Люк прав: обидно. И ужасно печально.

– Идем. – Люк переминается с ноги на ногу, словно чувствуя, что моя решимость иссякла и внутрь я не полезу. Он разворачивается и шагает обратно к машине.

Мы садимся в «форд» и снова выезжаем на шоссе. Едва коттедж исчезает в зеркале заднего вида, мне приходит в голову, что неплохо бы поинтересоваться, как дела у самого Люка.

– Так, значит, ты служишь в полиции, как твой отец? – спрашиваю я.

– Не-а.

Ого. Фрэнк, наверное, был вне себя от ярости.

– Я решил полностью посвятить себя сельскому хозяйству, – уточняет Люк.

С некоторой тревогой я искоса поглядываю на него. Но он избегает моего взгляда и с преувеличенным вниманием следит за дорогой.

– Серьезно? – усмехаюсь я. – Только не говори, что начал выращивать травку в старом амбаре на заднем дворе. Рано или поздно употребление марихуаны все равно легализуют и ты прогоришь.

– Нет-нет, – торопливо произносит Люк. – Я занимаюсь производством сои.

– Ой.

Вот так номер.

– Ага, – с виноватой интонацией говорит Люк. – Отец Кэт, знаешь ли, решил отойти от дел, а поскольку она единственный ребенок в семье, бизнес перешел к нам.

Объяснения излишни. Благодарю, и без того понятно.

– А Кэт не разозлится, когда по городу поползут слухи, что меня видели в твоей машине? – спрашиваю я, не в силах скрыть горькую иронию. В прошлый раз я пробыла в городе две недели, и никто даже не удосужился сообщить мне новость. А Лора – почему она молчала? Казалось бы, мать должна была первой осчастливить меня известием о женитьбе Люка.

Он морщится.

– Да будет тебе, Стеф. Зачем ты так? Двадцать лет прошло.

Пятнадцать. Но я не поправляю его.

– Мы поженились несколько лет назад, – с виноватым видом мямлит он.

Обалдеть. Похоже, Кэт не теряла времени даром.

В этот момент Люк съезжает с шоссе, делает поворот, затем еще один, и наконец перед нами появляется предпоследний в ряду сборных щитовых домиков – собственность Лоры. Никогда бы не подумала, что вид этого убогого жилища доставит мне столько радости. Одновременно перед глазами мелькают другие картины: воображение рисует разнузданные сцены с участием парня, который был моим бойфрендом в старшей школе, и моей бывшей подруги – оба в постели, и оба голые.

– Вот ты и на месте, – произносит Люк преувеличенно жизнерадостным тоном. Держу пари, он не меньше меня рад, что наша поездка окончена. – Передавай привет маме.

– Непременно. – Я растягиваю губы в самой ядовитой ухмылке, на какую только способна, и хватаю лежащий на заднем сиденье рюкзак: – А ты не забудь передать привет Кэт.

– Стефани…

– Спасибо, что подвез.

Вот так, и пусть только посмеют сказать, что у меня дурные манеры. В конце концов, я же дочь своей матери.

Глава 2

Во всем Марли нет девчонки круче Лоры О’Мэлли. Лора красит ногти иссиня-черным лаком, который вечно отслаивается кусками, потому что она грызет ногти. Но кого это волнует, так даже лучше: кажется, будто ей плевать, как она выглядит. Лора толстым слоем накладывает тени для век и подводит большие голубые глаза угольно-черным карандашом. Просторную футболку с логотипом группы «Джудас прист» Лора перехватывает ремешком на талии, потому что маленьких размеров фанатской одежды не выпускают. Уже в средней школе мальчики начинают гадать, что скрывается у Лоры под этой футболкой. Девочки обзывают ее шлюхой чисто из зависти: она единственная из восьмиклассниц, при виде которой старшие ребята начинают пускать слюни. Лора прореза́ет дырки на джинсах и начесывает волосы, заливая их лаком, который стащила в супермаркете. Лора может запросто раздобыть кассету с любой записью, какую только пожелает: достаточно лишь похлопать длинными, словно черные паучьи лапы, ресницами, и любой парень с радостью запишет для нее музыку.

Вот бы с такой же легкостью получить то, чего ей хочется прямо сейчас.

Группа «Эй-Си-Ди-Си». Концерт состоится в конце лета – такое шоу Лора ни за что не пропустит. В школе все просто умрут от зависти. Единственный вопрос – как туда попасть. Во-первых, ей понадобятся деньги, много денег: билет до Монреаля, билеты на концерт, к тому же, вероятно, придется заночевать в мотеле. Сумма немалая, больше той, что Лора может выудить из семейной заначки так, чтобы родители не заметили, и много больше, чем удается стащить из сумочки зазевавшейся покупательницы в супермаркете. Да и подпорченная репутация сильно мешает: тетки в магазине зорко следят за своими сумочками и, едва завидев Лору в рваных джинсах и с торчащими во все стороны, словно пики, волосами, проворно сворачивают со своей тележкой в соседний проход, так что нет никакой возможности незаметно подкрасться к ним сзади. Маневр кажется ненамеренным, но Лора прекрасно знает, от кого женщины бегут. Похоже, слухи о дурной девчонке расползлись по всему Марли. Да и немудрено, ведь городок крошечный, провинциальный, и тут всем все известно: кто у кого взял в долг и кто никогда не получит свои деньги обратно, потому что они давно просажены в игровом автомате; чьи родители разводятся, а чьи слишком много пьют.

Итак, привычный способ решения проблемы исключен и выбор у Лоры невелик.

Она открывает дверцу холодильника и окидывает взглядом содержимое: негусто, как обычно. Берет картонный молочный пакет и трясет; слышно, как на дне бултыхаются остатки жидкости. Лора отвинчивает крышку, и в нос ударяет кислый запах. Пакет возвращается на место – вообще-то, молоко ее не интересует. Внимание Лоры сосредоточено на другом: на недавно купленной упаковке дешевого пива, двадцать четыре бутылки которого красуются на нижней полке. Она достает одну и запихивает в школьную сумку. Затем, помедлив мгновение, вытягивает еще одну.

– Какого черта ты здесь делаешь? – раздается за спиной голос матери, осипший со сна и похмелья.

Лора невольно вздрагивает. И как только старой курице удалось подкрасться так тихо? Она отпускает дверцу холодильника, которая начинает закрываться нарочито медленно и наконец захлопывается со зловещим щелчком.

– У нас молоко закончилось, – бормочет Лаура. – Дай пару баксов, сбегаю в магазин.

– Возьми мелочь из жестянки на окне.

Жестянка на окне пуста – со дня выплаты социального пособия прошло слишком много времени, – и обе это знают.

– И арахисового масла тоже нет, – вместо ответа добавляет Лора. – И хлеб весь заплесневел.

Мать усмехается.

– Ну так ты ведь, кажется, ничего не вносишь в семейный бюджет. Если тебя не устраивает хлеб, который я покупаю, – приобрети свой. Заработай. Чем там обычно занимаются подростки: сидят с детьми, стригут газоны?

– Сейчас апрель, – возражает Лора.

Но мать, высказавшись по этому поводу, бесцеремонно отталкивает дочь и пробирается к холодильнику. Две бутылки дешевого пива в школьной сумке Лоры предательски звякают. На долю секунды ее охватывает ужас: сейчас мать заметит недостачу. Но та лишь на мгновение распахивает холодильник – ровно столько требуется, чтобы самой схватить бутылку с нижней полки, – затем отпускает дверцу, вновь позволяя ей захлопнуться, и покидает кухню, оставляя после себя шлейф аромата дешевых духов и сигарет не пойми какой марки, купленных в ближайшей забегаловке. Этот запах стал для Лоры запахом дома, он назойливо липнет и к ней самой, словно невидимый враг, от которого никак не удается избавиться. Он повсюду преследует ее, заранее объявляя любому незнакомцу – можно подумать, в Марли попадаются незнакомцы, – кто такая Лора О’Мэлли, к какому социальному кругу принадлежит и где ее место. Этот же навязчивый спутник превращает ее в парию: сперва так было на детской площадке, а позже – в школе. В итоге Лора приняла всеобщее отвержение, превратив его в краеугольной камень своей личности задолго до того, как в тайном уголке сознания зародилось подозрение, что ее ненавидели и раньше, до драных джинсов и вызывающего макияжа, – и будут ненавидеть всегда.

Она слышит, как хлопает задняя дверь. Скорее всего, мать весь день проведет на крыльце, устроившись на старом пластмассовом стуле, потягивая пиво и покуривая, а в первой из опустевших бутылок будут копиться смятые окурки.

Ну что же, зато теперь добыча Лоры в безопасности. Она выходит из дома, бутылки соблазнительно позвякивают в сумке. Сейчас Лора отправится в свое излюбленное место, на спортивную площадку на окраине парка, и устроится там в укромном уголке позади трибун. Будем надеяться, по дороге попадется кто-нибудь из знакомых, с кем стоит выпить. Если же нет, она сама прикончит обе бутылки. Все равно пойло дешевое и не особенно крепкое.

Итак, ни билетов на концерт, ни денег и ни одной стоящей идеи, как их достать. Что там говорила мать – поработать няней? Няней! Ну просто смех. Можно подумать, в городе найдутся люди, которые решатся подпустить Лору к своим детям ближе чем на милю. Только и остается залить горе пивом.

И все же, шагая через парк, Лора начинает невольно поглядывать на детей, играющих на площадке, – малышню, на которую никогда не обращала внимания. А справилась бы она с работой няни? Вдруг у кого-нибудь и впрямь хватит смелости доверить ей ребенка. Сама мысль заставляет усмехнуться и недоверчиво покачать головой: Лора О’Мэлли – няня! Да от ее репутации дурной девчонки вмиг не останется и следа. Но Лоре жуть как хочется попасть на концерт.

Тут за спиной раздается веселое звяканье велосипедного звонка. Лора невольно вздрагивает и, вернувшись к реальности, оборачивается на звук.

– Эй, смотрите, куда прете, маленькие засранцы! – рявкает она, стараясь скрыть смущение.

Мимо проносится стайка ребятни на блестящих велосипедах. Возглавляет ватагу Мишель, белокурая девчушка с яркой ленточкой в волосах. И велосипед у малышки самый лучший – новенький, последней модели. Еще бы, ведь ее родители жутко богаты и тратят кучу денег на эту бесполезную соплячку. Лора давно усвоила: жизнь фантастически несправедлива.

Настроение у нее окончательно портится. Она бредет к спортивной площадке и добирается до места как раз в тот момент, когда висящие над головой серые облака разражаются мелким дождем и в воздухе повисает холодная весенняя морось. Перед Лорой расстилается парк, пустой и мрачный. Она забирается под трибуны – по крайней мере, хоть какое-то укрытие от дождя – и достает из школьной сумки первую бутылку пива. Девушку охватывает отчаяние, которое последнее время подкрадывается все чаще. В такие моменты Лора почти видит, как перед ней расстилается собственная жизнь, такая же унылая и плоская, как этот стадион, как окружающие городок бесконечные поля фермеров. И ни единого шанса даже на короткую передышку. Ни тебе выхода, ни надежд, ни перспектив. Концерт в Монреале – если она вообще туда попадет – грозит стать единственным светлым пятном в жизни Лоры.

Может, если дождь перестанет и появятся старшие ребята, она поделится с ними пивом, стрельнет сигарету и почувствует себя чуть менее несчастной. Постарается загнать свое отчаяние обратно в тот неведомый уголок души, откуда оно без спросу вылезло, и забыть о своих горестях хоть ненадолго. Но в парке пусто, а дождь только усиливается, и вскоре узкая скамейка трибуны перестает защищать от ледяных струй.

И тут Лора замечает знакомый автомобиль, ползущий по улице вдоль кромки парка. Других машин поблизости нет, нет и прохожих или велосипедистов. Лора оживляется: возможно, день еще не окончательно потерян.

Машина приближается, и Лора принимает решение. Поставив почти опустевшую бутылку на землю возле опорной металлической стойки трибуны, девушка вылезает из своего укрытия и неспешной походкой направляется к автомобилю.

К ее несказанной радости, водитель опускает стекло. У него смазливая физиономия, полные губы кривятся в соблазнительной ухмылке, а в уголке рта торчит сигарета – хороший дорогой сорт. Все это заставляет сердце Лоры трепетать.

– Не поверишь, – говорит она, ухмыляясь в ответ, – только что думала о тебе.

– Тащи сюда свою задницу, О’Мэлли, да поживее, пока я не передумал.

Лора с готовностью повинуется.

Люди разное болтают о ней и по большей части ошибаются. Однако Лоре и самой известно, что она привлекает мужчин. И Лора пользуется своими чарами, действуя при этом крайне осмотрительно: дразнит, но до конца не идет.

Если только это не кто-то особенный.

Глава 3

Марли не назовешь местом, которое на слуху у людей. Маленький городок, затерянный в центре провинции Квебек, вдали от крупных центров вроде Монреаля или самого Квебека, от горнолыжных курортов и живописных озер, – словом, такое место вряд ли покажется вам интересным, если только вы не фермер, выращивающий кукурузу. Судьба этого поселения, как и судьба множества его собратьев, находится во власти случая – финансовых кризисов, экономических спадов и правительственных решений, принятых политиками, которые в жизни не посещали подобных городков и никогда не посетят. Здешних обитателей называют сплоченной общиной, что бы это ни значило. Правда же состоит в том, что, исчезни завтра Марли с лица земли, никто даже не заметит.

А еще здесь произошла одна из самых загадочных в Квебеке историй. Действительно, как в городке, где даже в лучшие годы, в середине семидесятых, жило меньше пяти тысяч человек, где все друг друга знают, могла бесследно исчезнуть девятилетняя девочка?

Мишель Фортье родилась 10 июля 1969 года и пропала 11 мая 1979 года, за два месяца до своего десятого дня рождения. За неполные десять лет, что Мишель провела в Марли, Квебек пережил немало потрясений, однако бурные события происходили где-то вдалеке – там, в больших городах. Октябрьский кризис 1970 года никак не затронул Марли, а отзвуки разрушительных действий Фронта освобождения Квебека [7] долетали сюда разве что отдаленным эхом. Мишель была среди последних детей, принадлежащих к поколению «тихой революции» [8], хотя в то время об этом никто не знал. Обитатели Марли работали на своих фермах, обрабатывали землю и пасли коров. Осенью урожай собирали, а следующей весной поля вновь засевали. Влюбленные парочки, чей роман начинался в старшей школе, женились сразу после выпускного, а через год рожали первого из своих трех-четырех отпрысков. Прочно обосновавшись в Марли, они брали на себя управление отцовским хозяйством. Семья Фортье, местные крупные землевладельцы, воспитывали дочь в относительной роскоши фамильного особняка, построенного Гаэтаном Фортье по особому проекту в живописной излучине реки Шодьер. По меркам того времени Мишель считалась поздним ребенком: матери исполнилось тридцать, а отцу – сорок пять. Других детей в семье не было, так что все внимание родителей было отдано единственной драгоценной дочери.

Одиннадцатого мая 1979 года все переменилось. Звонок в полицейский участок поздним вечером из дома Фортье навсегда вошел в историю города. Единственная в Марли полицейская машина немедленно выехала на место. Прибывший офицер услышал следующее: Мишель исчезла, окно в ее комнате на втором этаже оказалось открытым.

Напомним слушателям еще раз: конец семидесятых – это совершенно иные времена.

Квебек никогда не был на переднем крае технического прогресса, вдобавок Марли отставал от прочих городов провинции как минимум лет на пятнадцать. Явившийся по вызову полицейский просто предположил, что Мишель сбежала. Девочка неполных десяти лет сбежала под проливным дождем, выбравшись из окна второго этажа без помощи веревки или лестницы? Более чем странное предположение, даже учитывая время и место, о котором идет речь. Но к этому мы вернемся позже. Сейчас лишь заметим, что никто не вызвал подкрепление. И никто не позвонил в Sûreté du Québec [9]. А такой службы, как «Эмбер алерт» [10], тогда и в помине не было. Но даже если бы она существовала, не было ни интернета, ни мобильных телефонов, чтобы отправить сообщение, а «усы» телевизионных антенн лишь иногда, в хорошую погоду, ловили сигнал Си-би-си – вот и все, на что они годились.

Итак, официальная версия оставалась прежней: Мишель сбежала. Так продолжалось дня два. Весть о происшествии распространилась со скоростью лесного пожара, и вскоре по городу поползли слухи один нелепее другого. И вот тогда Фортье поняли, что придется действовать самостоятельно.

Поиск был организован с помощью местных волонтеров. И тут мы сталкиваемся с еще одной странной вещью – увы, не последний раз: «сплоченная община» оказалась не такой уж и сплоченной. В общей сложности к поисковой партии, организованной Гаэтаном Фортье и местным полицейским Пьером Бергманом, присоединилось всего человек двадцать. Они обыскали близлежащие поля, берега в излучине реки Шодьер и небольшой участок леса на окраине Марли, двигаясь на своих двоих и включая фонарики с наступлением сумерек. Как нетрудно предположить, подобная стратегия поисков результатов не дала. Можно только гадать, сколько улик, способных навести на подлинный след Мишель, были случайно затоптаны или проигнорированы незадачливыми спасателями либо просто остались незамеченными. А несколько дней спустя Шодьер вышла из берегов, затопив окрестности, – такое нередко случается в этих краях после особенно снежных зим и дождливых весен. Поэтому любые детали, которые поисковая группа могла пропустить, были уничтожены к тому моменту, когда в Марли прибыли профессионалы Службы безопасности Квебека.

Они вновь опросили родителей и некоторых горожан, чьи показания, по их мнению, могли представлять интерес. Однако этим все и ограничилось. Насколько мне известно, ничего стоящего детективам разузнать не удалось.

Дело заглохло. И по сей день никому не известно, что случилось с Мишель Фортье в ту ночь, когда она исчезла из родительского дома.

Сегодня Марли мало изменился, чему, вероятно, не стоит удивляться. Реконструкция, объявленная в конце двухтысячных, казалась весьма многообещающей, но не принесла желанного возрождения, на которое так надеялись мэр и жители города. Попытки создать Марли репутацию места, приятного для отдыха и жизни после выхода на пенсию, также не увенчались успехом, и не только из-за прискорбного отсутствия очарования, свойственного маленьким провинциальным городкам. В последние годы побережье реки Шодьер подверглось сильной эрозии, а сокрушительные наводнения и вовсе делают земли непригодными для ведения хозяйства. Население медленно, но верно сокращается. Скоро в Марли не останется никого, кто помнил бы девятилетнюю Мишель Фортье.

Но прежде чем это случится, я решила попытаться пролить свет на историю, которая потрясла местное общество почти сорок лет назад.

Для этого нам нужно начать с родителей девочки – Мари и Гаэтана Фортье.

Глава 4

На мое счастье, Лора – человек привычки: запасной ключ от дома лежит на прежнем месте, под растрескавшейся садовой вазой, там, где я всегда находила его. Раньше глиняная посудина действительно служила емкостью для цветов, но теперь больше похожа на пепельницу. Как заправский детектив времен королевы Виктории, я внимательно изучаю окурки. Сигареты марки «Дюморье»: похоже, настали хорошие времена и Лора шикует.

Я отпираю входную дверь и переступаю порог. Внутри меня встречает полумрак. Сквозь погнутые жалюзи пробиваются косые лучи солнца. Пятна света лежат на полу, на обшарпанном диване, на котором, тихонько похрапывая, валяется моя мать. В полной отключке.

– Добро пожаловать домой, Стефани, – произношу я вслух.

Храп прекращается. Лора приходит в себя и усаживается на диване.

– О, привет. – Она трет кулаком заплывшие со сна глаза, позабыв, что на веках у нее тонны косметики.

– Вот именно: привет. Ты, случайно, ничего не забыла?

Лора смотрит на меня бессмысленным взглядом. Стрела сарказма прошла мимо цели.

– Например, забрать меня с автовокзала, – поясняю я, чувствуя себя капризным ребенком.

Похоже, Лора придерживается того же мнения.

– Зачем? Ты ведь уже здесь.

– Да, конечно. Потому что меня подвез Люк.

«Потому что бывший парень беспокоится обо мне больше, чем собственная мать», – хочется сказать мне вслух, но я молчу. И пяти минут не прошло, как я переступила порог дома, но логика подсказывает, что у нас с матерью найдется еще немало поводов для склок.

– Ах да. Как поживает Люк? И Кэтрин. Надеюсь, у них все в порядке.

Я стискиваю зубы. Что это – обычная невнимательность Лоры к чувствам других людей или она нарочно пытается меня уязвить? Кто ее разберет. Уж точно не я. Даже в лучшие времена мне никогда не удавалось понять маму. Стоит ли говорить, что сейчас времена далеко не лучшие.

– У Люка и его милой женушки все в порядке. О чем тебе прекрасно известно, потому что они живут в десяти минутах езды от твоего дома. А не хочешь спросить, как дела у меня? Знаешь ли, твоя дочь, которую ты не видела…

– …Два года, – она машет рукой в мою сторону, – или три? Если бы в прошлый раз я сама не отыскала тебя, срок был бы еще больше.

Ладно, твоя взяла, думаю я и отступаю. Лора поднимается с дивана, потягивается, вскинув обе руки над головой, и начинает рассеянно бродить по комнате, собирая пустые бутылки.

– Извини за беспорядок, – произносит она беззаботным тоном. – Надеюсь, ты не ожидала, что к твоему приезду устроят генеральную уборку? Мы же семья, в конце концов. Нам ни к чему пускать пыль в глаза друг другу.

Завуалированный укор Лоры относится к тому разу, когда два года назад я приехала в Марли и остановилась в гостинице. Но она сама явилась ко мне. Я пригласила ее на ужин и предложила денег, от которых, как я надеялась, мать откажется из гордости, потому что на самом деле никаких денег у меня не было. Аванс, выплаченный радиостанцией, давно растаял, как мороженое под палящими лучами солнца, поскольку жизнь в большом городе оказалась гораздо жарче, чем я ожидала поначалу. К счастью, Лора и впрямь отказалась, но дала понять, что разгадала мой маневр.

– Можешь занять свою старую комнату, – предлагает она. Само великодушие.

Я невольно кошусь на хлипкую дверь, за которой находится моя прежняя спальня. Я не была там лет пятнадцать.

– Надеюсь, это ненадолго, – бормочу я.

Чувствую устремленный на меня взгляд матери и, как бывало и прежде, поражаюсь ее внезапной проницательности. Для человека, старательно заливающего в себя галлоны дешевого пива с самого моего рождения, а то и дольше, способность трезво оценить ситуацию может показаться невероятной. Но так подумают только те, кто плохо знает Лору.

– Думаешь, на этот раз дело пойдет лучше? – спрашивает она.

Когда-то мать была невероятно хороша собой. Остатки былой красоты заметны до сих пор, несмотря ни на что. Два года назад, сидя на террасе единственного в городе приличного гриль-бара напротив Лоры, я смотрела на нее, освещенную лучами вечернего солнца, и поражалась этому факту. Она щурится на свет. Волосы зачесаны назад, у корней видна широкая полоска седины, хотя Лора регулярно красится в свой естественный рыжевато-каштановый цвет, шея и грудь тронуты полукругом красноватого загара, который намертво въелся в кожу. Вид у матери блеклый, как у застиранной вещи, и все же под потускневшей оболочкой по-прежнему мерцает красота, словно призрак в туманной мгле.

В этой женщине с огрубевшей кожей и выцветшей татуировкой, выглядывающей из-под рукава блузки, я узнаю ту, что изображена на немногочисленных фотографиях, которые хранятся у нас дома. Та самая О’Мэлли с решительно вздернутым подбородком и ослепительной, несмотря на желтоватые от никотина зубы, улыбкой. Волосы у нее сухие, но густые и пышные. Яркие серо-голубые глаза, которые достались и мне. Каким-то чудом матери удалось сохранить фигуру: она подтянута, хотя, насколько мне известно, никогда в жизни не поднимала ничего тяжелее пивной бутылки.

– Понятия не имею, о чем ты, – холодно отвечаю я, стараясь не ежиться под ее острым взглядом.

– Ой, умоляю! И без того очевидно, почему ты здесь. Во всех новостях трубили о нашей находке. Как только поднялся шум, я сразу подумала: «Ну, теперь держись: Стефани вот-вот нагрянет». Дня не прошло – клянусь, не прошло и дня, – как ты звонишь. А вся эта чушь про то, что ты на мели, – чистой воды отмазка.

– Если я для тебя такая обуза, – цежу я сквозь зубы, – могла бы прямо сказать.

– И куда бы ты поехала? – усмехается Лора. – Гостиница закрыта. А, конечно, как же я не догадалась! Люк наверняка с радостью пустил бы тебя переночевать у него в гостевой комнате.

– Не трогай Люка! – рявкаю я. Мне вовсе не хотелось попадаться на ее удочку, но я ничего не могу с собой поделать.

– А что такое? Или жалеешь о прошлом? Да неужели за все эти годы тебе не удалось подцепить кого-нибудь поприличнее жалкого сынка провинциального копа? С твоей-то задницей!

К счастью, я давно привыкла к комментариям Лоры по поводу моей внешности. Я немало наслушалась их лет с тринадцати, когда мне понадобился первый бюстгальтер. Разглагольствования матери никогда не прекращались. О, каких только историй она не поведала о себе и своих золотых денечках! Или годах? Еле удерживаюсь, чтобы не спросить: «А где же тогда мой драгоценный папочка? Или твоих прелестей оказалось недостаточно, чтобы удержать его?»

– Пусть это станет для тебя уроком, – продолжает она. – Твоя эпопея со столичной жизнью с самого начала была обречена на провал. Удивляюсь, как ты не поняла этого раньше. Здесь ты родилась, и здесь твое место.

Я сердито смотрю на нее.

– Надеешься, в этот раз сработает? – не унимается Лора. – Примчишься сюда, разнюхаешь подробности гибели Мишель Фортье и умчишься обратно в свой Монреаль? А хочешь, скажу, что будет дальше? Да ничего. Потому что в Монреале никому нет до тебя дела. Никому! – Губы матери сжимаются в узкую злобную полоску. Внезапно она делается похожей на старуху, лет на тридцать старше своего возраста. – Раз уж на то пошло, ни до тебя, ни до Мишель.

Обычно на этом этапе разговора я вылетаю из дому и хлопаю дверью. Но так уж сложилось, что сейчас мне некуда вылетать и нет двери, которой можно было бы хлопнуть.

– Два года назад никто в городе не захотел с тобой откровенничать. С чего ты взяла, что теперь они станут более разговорчивыми?

– Ты закончила? – спрашиваю я. Единственный способ утихомирить Лору – сделать вид, будто ее болтовня совершенно тебя не касается. – Если это все, я бы пошла к себе, ладно? Я устала, столько пришлось трястись в автобусе…

Лора усмехается и качает головой.

– Полагаю, дорогу в свою комнату ты не забыла. Или тебя проводить?

Да, немудрено забыть, где в огромном фамильном особняке О’Мэлли находятся мои скромные апартаменты. Я протискиваюсь мимо матери и толкаю дверь в свою бывшую спальню. Кажется, память и вправду подвела меня: дверь поддается легче, чем я ожидала. Я, взрослая женщина тридцати одного года от роду, оказываюсь на пороге собственной подростковой комнаты.

Жилище Лоры немногим отличается от трейлера: приземистая конструкция, которую можно разобрать, перевезти на новое место, а затем снова собрать. Обычно такие ставят на арендованных участках земли. Разница лишь в том, что эту хибару не перемещали уже много лет, со времен Лориных родителей, а то и раньше, когда ее бабушка и дедушка поставили свой домишко посреди участка земли площадью в две тысячи квадратных футов.

Здесь имеются мини-кухня, ванная с пластмассовой душевой кабиной грязно-коричневого цвета, крошечная гостиная с видавшим виды продавленным диваном и две тесные спальни. Стены во всех помещениях отделаны дешевыми пластиковыми панелями, отдаленно напоминающими фактуру дерева. Потолки низкие, и на них вечно скапливается влага, вне зависимости от температуры за окном. Переступив порог своей комнаты, я обнаруживаю все тот же старый футон [11], служивший мне кроватью, сколько себя помню.

Знакомое покрывало выцвело, а на стене по-прежнему красуется прилепленный скотчем постер с изображением рок-музыкантов, хотя глянцевая бумага поблекла и пошла волнами. Та самая действительность, от которой я так стремилась сбежать, настигла меня, и присущий ей запах застоявшегося табачного дыма и прокисшего пива ни с чем не спутаешь, он окутывает, словно погребальный саван.

– Ну что, недостаточно уютно для вашего величества? – раздается над ухом насмешливое карканье Лоры. Она неслышно подкралась сзади. Хорошо хоть, мать не видит моего лица.

– Нормально, – бурчу я.

– Само собой, – хмыкает Лора.

– Мне понадобится интернет для работы. Но вайфая у тебя, конечно, нет?

Она хихикает. Я оборачиваюсь и через плечо смотрю на мать, чье лицо говорит само за себя.

Я опускаюсь на хлипкий стул возле пластмассового стола в одном из недавно открывшихся в Марли заведений быстрого питания и понимаю, насколько глупо выгляжу тут со своим ноутбуком. К счастью, Лора разрешила воспользоваться ее машиной, видавшей виды доисторической «хондой». Вновь оказавшись «на колесах», я чувствую себя если не лучше, то, по крайней мере, не такой жалкой; за шесть долларов девяносто девять центов, записанных на мой кредитный счет, я получаю обед, которого мне хватит, чтобы продержаться до конца дня, и неограниченный доступ в интернет. Джекпот – я сорвала банк!

Поднимаю крышку ноутбука. Экран оживает, вид знакомой заставки на рабочем столе успокаивает – хоть что-то неизменное и надежное, глянцевая картинка успеха и процветания. Ранее открытые вкладки на своих местах, всё так, как я оставила: новости о Мишель, которые мне удалось отыскать в Сети. Сообщения объединяет одна характерная деталь: абсолютная стерильность, что в переводе на нормальный язык означает полное отсутствие информации. В отличие от Штатов, у нас журналисты ограничены строгими правилами, особенно в том, что касается репортажей на столь щекотливые темы. К примеру, ни в одной даже самой дрянной газетенке вы не найдете снимков с места преступления, и потому криминальные вести безликие и сухие, как кусок вчерашнего тоста. «Во время ликвидации последствий сильнейшего наводнения в старинном городке Марли были обнаружены человеческие останки», – гласит одна из них. Следующая статья чуть более щедра на факты, но мало что проясняет: «Останки найдены в одном из домов; по-видимому, они принадлежат ребенку восьми – двенадцати лет и пролежали там более двадцати лет».

Это, конечно, немного, однако вполне достаточно, чтобы сделать главный вывод: кому еще, кроме Мишель, может принадлежать найденный скелет? И лишь в одной статье автор решается пойти чуть дальше: «Предположительно, останки могут принадлежать девятилетней Мишель Фортье, пропавшей в Марли в 1979 году. Находка пробудила интерес к делу, которое в свое время потрясло жителей небольшого провинциального городка и в течение долгих лет оставалось нераскрытым».

У меня, вероятно, тоже не много шансов раскрыть его, по крайней мере пока. Расследованием занимается Служба безопасности Квебека – значит, они забрали тело в свою лабораторию судмедэкспертизы. Итак, мне предстоит полуторачасовая поездка в Квебек-Сити. Что же, я готова к путешествию, хотя не уверена, готова ли к нему дряхлая «хонда» Лоры. В любом случае нужны зацепки, а они не появятся, пока я не поговорю с кем-то из специалистов. Проблема лишь в том, что я больше не работаю на босса Модная Стрижка и на груди у меня не красуется бейджик с гордым словом «Пресса» – обстоятельство, также несколько снижающее шансы на успех.

Конечно, есть еще местный полицейский участок. Там я тоже не смогу продемонстрировать волшебный бейдж, зато в участке у меня имеются личные связи: в конце концов, я же встречалась с сыном начальника полиции. Правда, дело было в старших классах, более десяти лет назад, и я бросила его прямо на выпускном вечере.

Ладно, решено. Носом чую – мне непременно повезет.

Я торопливо приканчиваю лежащий на подносе обед – большая неосмотрительность с моей стороны, поскольку неизвестно, когда смогу поесть в следующий раз. Обидно выходить из зоны вайфая, но подростки, работающие за стойкой, уже начали коситься в мою сторону. Или мне только кажется? Думаю, на их месте я тоже поглядывала бы с жалостью на человека вроде меня: почти выбралась из провинциальной глуши, сбежала в большой город, но лишь затем, чтобы приползти обратно, словно побитая собака. Определенно, есть за что пожалеть бедняжку.

Велика вероятность, что родители этих юнцов были моими одноклассниками. Жуть.

Я захлопываю крышку ноутбука – на сегодня интернет дал мне все, что мог, – покидаю теплый зал и отправляюсь к поджидающей меня возле кафе старушке-«хонде». Почти уверена, что за время моего отсутствия кто-нибудь непременно написал на заляпанном грязью заднем стекле «неудачница». Сумка с ноутбуком отправляется на пассажирское сиденье, и я выезжаю с гигантской парковки. Странное чувство, надо признать: я позабыла о существовании парковок размером со взлетное поле: в больших городах такого не встретишь.

Миную знакомый поворот на главной дороге: сверни я туда – через пять минут оказалась бы перед домом Кэт. Ах, простите, перед домом Люка и Кэт. Часть меня изнывает от желания проехать мимо, но оба наверняка знают потрепанную машину моей матери, и тогда я буду выглядеть уже не просто ревнивицей, но еще и ревнивицей завистливой.

И все же я не могу избавиться от чувства, что меня предали. Дважды. Нет, трижды. Думаю, не стоит удивляться, что Кэт набросилась на моего парня, едва мой «грейхаунд» отъехал от автовокзала. С другой стороны, вы вправе ожидать от друзей, что они не станут пакостить у вас за спиной – даже если ваши лучшие друзья больше смахивают на закадычных врагов, которые вечно дулись из-за того, что вы красивее и у вас больше поклонников. Хотя в случае с Кэт это не совсем верно: она была достаточно популярна в школе, и к тому же ее отец получил приличное наследство, скупил немало земли и построил шикарный дом, в который Люк с готовностью переехал вместе с молодой женой.

Но едва ли можно винить его за это. Предательство, которое по-настоящему расстраивает меня, совсем иного рода: мы с Люком вместе собирались бежать из Марли. Тот «грейхаунд» должен был увезти нас обоих.

Мой путь лежит через старый город по Мейн-стрит. Ладно, кого я обманываю! Существуют десятки дорог, которыми я могла бы добраться до полицейского участка, не приближаясь к Мейн-стрит. Ведь я отсутствовала всего несколько лет, а не столетий и прекрасно помню местные маршруты, но почему-то выбираю именно этот. Легонько нажимаю на педаль, сбрасываю газ и качу со скоростью гораздо ниже допустимой.

Приземистый коттедж возле гаража, окруженный желтой лентой, притягивает взгляд. Теперь, когда я одна, может, имеет смысл рискнуть и заглянуть внутрь? Но лезть в дом прямо сейчас – не самая разумная идея, особенно в Марли, где любой шаг, совершенный при свете дня, мгновенно становится известен всему городу. Правда, если хорошенько подумать, прогулки под покровом ночи тоже ни для кого не будут секретом.

Я помню старого механика, владельца гаража, и его жену. Заурядные обыватели, ничем не примечательные по меркам Марли. Но ведь именно к таким людям и стоит приглядеться, когда распутываешь подобные преступления, верно? И все же мне трудно представить, чтобы автомеханик мог схватить бойкую девятилетнюю девочку посреди улицы и затащить к себе в логово, пусть даже все так и было и городу рано или поздно придется смириться с этим. С другой стороны, прошло сорок лет. Конечно, судебная экспертиза заметно продвинулись за последние годы, с новыми методами копы на многое способны. Однако подозреваемые по этом делу либо сами давно лежат в могиле, либо находятся в доме престарелых. Вряд ли выжившие из ума старики способны давать показания.

Мне приходит в голову, что я снова, как и в прошлый раз, могу уехать отсюда ни с чем.

Я проезжаю мимо городской церкви. «Paroisse de Saint David De Himmerod» [12], – гласит надпись, высеченная на сводчатом фронтоне над высокой двустворчатой дверью. Здание стоит на холме, вероятно поэтому оно почти не пострадало от наводнения. Похожую церковь можно встретить в любом провинциальном городке: узкая, вытянутая в длину серая каменная постройка с высокой колокольней в передней части. Круглое витражное окно над входом – предмет гордости местных жителей, хотя сомневаюсь, что за пределами Марли слышали об этом шедевре. Автор, малоизвестный художник конца XIX века, изобразил святого Давида Химмеродского, совершающего чудеса экзорцизма. Однако, находясь внутри, можно различить лишь проходящие сквозь витраж лучи света, которые яркими цветовыми пятнами ложатся на дощатый пол. Трудно сказать, что, по замыслу автора, должны символизировать эти красочные узоры. Витражи в остальных окнах сделаны намного позже и кем-то гораздо менее талантливым. Помню, как изображенные на них святые строго смотрели на меня, когда я пару раз бывала в церкви на Рождество.

На крыльце собралась небольшая группка прихожан. Странно, неужели церковь уже привели в порядок и возобновили богослужения? Быстро управились. Хотя, полагаю, именно во времена кризиса люди больше всего нуждаются в утешении подобного рода. Собравшиеся слышат шум двигателя, некоторые оборачиваются и наблюдают за проезжающим автомобилем. Полагаю, кое-кто уже заметил, что за рулем «хонды» сидит не Лора. Вот гадство.

Ладно, едем дальше. Я вновь миную дома, окна которых забиты фанерой, но во второй раз зрелище уже не производит столь жуткого впечатления. Тут и там видны припаркованные грузовички с логотипами клининговых компаний. Колеса машины глухо стучат по развороченному асфальту. Чувствуется каждая выбоина. В салоне внедорожника Люка ощущения были гораздо мягче.

Подъезжая к полицейскому участку, я ожидаю увидеть то же, что два года назад: пустую парковку и здание, в котором, кажется, не осталось ни одной живой души. Но вместо этого передо мной открывается площадка, сплошь заставленная белыми полотняными палатками, словно на городской ярмарке. Над одной из них висит баннер: «Служба неотложной психологической помощи», над соседней палаткой другой: «Юридические консультации». Чуть дальше еще одна вывеска – большая жирная стрелка указывает направо, вниз по улице, а надпись гласит: «Благотворительный центр».

Я паркуюсь на обочине и выхожу. Под полотняными навесами скучают незнакомые мне работники социальных служб. Полагаю, спрос на их услуги невелик. Они провожают меня безразличными взглядами, в которых чувствуется скорее облегчение, чем разочарование, когда я прохожу мимо, направляясь к полицейскому участку.

Открываю дверь и захожу в вестибюль. Внутри пахнет пережаренным кофе и унынием маленького городка. За стойкой регистрации пусто. Я вижу записку, сложенный пополам листок бумаги, на котором торопливым почерком нацарапано шариковой ручкой: «Вернусь через пять минут».

– Стефани! – неожиданно раздается у меня за спиной.

Голос застал меня врасплох, я вздрагиваю и оборачиваюсь.

– Так и знал, что рано или поздно ты у нас появишься, – добавляет обладатель голоса. В его словах нет неприязни, скорее удивление.

– Здрасьте, мистер Бергман, – говорю я, машинально скатываясь к привычной интонации, словно мне снова четырнадцать и я пришла к Бергманам, чтобы вместе со своим парнем посмотреть фильм в их домашнем кинотеатре. Спускаясь следом за Люком в цокольный этаж, где был установлен видеомагнитофон, я спиной чувствовала неодобрительный взгляд главы семейства: еще бы, сын уважаемого в городе человека встречается с девчонкой О’Мэлли – скверная история!

– Думаю, теперь мы можем обращаться друг к другу по имени, – произносит отец Люка со сдержанной улыбкой.

– Пьер-Франсуа?

– Фрэнк. Этого вполне достаточно.

В прошлый раз я не застала Фрэнка на рабочем месте. Мне сказали, что он в отъезде. Пришлось иметь дело с другим стражем порядка, который также не испытывал симпатии к семье О’Мэлли. Впрочем, не то чтобы мне удалось провести с ним долгую беседу. Ответы полицейского были краткими и категоричными, не подлежащими обсуждению: ему нечего сказать по интересующему меня вопросу, точка.

– Прошло столько лет, – замечает Фрэнк. – Надеюсь, город встретил тебя приветливо?

Трудно понять, что это: формальная любезность или скрытый сарказм.

– Вообще-то, я намерена задержаться тут на какое-то время, – осторожно говорю я, желая с самого начала положить конец возможным недоразумениям. – Пока остановилась у мамы.

– О, вот как! Передавай ей привет.

– Передам, спасибо, – отвечаю я, потому что так положено отвечать.

– У тебя все в порядке? – спрашивает Фрэнк. – Извини за непрофессиональный тон, но вы, дети, всегда останетесь для меня детьми. Или есть причина, заставившая тебя вернуться в Марли?

Я чувствую, что заливаюсь краской.

– Ну, на самом деле…

– С нынешними подростками – сплошные проблемы, – добавляет он. – А я-то считал вас плохими ребятами. Теперь просто голова кругом: повсюду граффити, чуть ли не каждый день приходится разбираться с воришками в супермаркете. Смотрите, покрепче запирайте входную дверь.

– Ничего не случилось, – уверяю я, гадая: он действительно не понимает причин моего появления или прикидывается. – Мой приезд больше связан с подкастом на радио. Ну, помните, материалы для которого я собирала в прошлый раз.

Я внимательно слежу за реакцией Фрэнка. Если он сделает вид, что не в курсе, – значит, играет в игры. Сплетники давным-давно раструбили о моем визите двухлетней давности. Но шеф полиции не пытается отпираться. Лицо у него мрачнеет.

– А, так ты здесь из-за дела Мишель Фортье?

– Да, – отвечаю я каким-то извиняющимся тоном.

– Мне следовало догадаться. Все об этом только и говорят. Жаль, не могу ничем тебя порадовать: расследованием занимается Служба безопасности, они забрали тело, и результаты экспертизы нам пока не сообщили. Так что тебе лучше обратиться к ним.

Я не намерена посвящать Фрэнка Бергмана в печальную историю об утерянном статусе журналиста.

– Да-да, я так и собиралась сделать. Просто решила сначала заехать к вам.

Он пожимает плечами.

– Боюсь, у меня нет новостей. По крайней мере, ничего такого, о чем мой коллега не рассказал бы тебе в прошлый раз.

Коллега, который не сказал практически ничего. Понятно.

– Я просто хотела взглянуть на дело об исчезновении Мишель. Ваш помощник сказал, что не знает, куда оно подевалось…

– Кхм, как ни обидно, но он прав. Все материалы были отциф… Как это называется – отцифрированы? Оцифрованы? Короче, их перенесли в компьютер лет семь-восемь назад. Поскольку пришлось разбирать тонны бумаг, а некоторые вдобавок так выцвели, что ничего не разобрать, куча материалов потерялась. И если мой помощник не нашел файл в компьютере, даже не знаю, чем я могу помочь.

– А что случилось с бумажным оригиналом?

– Исчезновение Мишель Фортье относится ко временам моего отца. В семьдесят девятом он тут командовал, и именно ему пришлось заниматься делом. Большинство бумажных оригиналов уничтожены, но, возможно, кое-какие уцелели. Могу заглянуть в архив. Исключительно ради тебя.

– Большое спасибо!

– Но я ничего не гарантирую.

– Понимаю. Как поживает ваш отец? – спрашиваю я из вежливости.

По лицу Фрэнка пробегает быстрая гримаса и тут же исчезает.

– Не очень хорошо, здоровье подводит в нынешнем-то его возрасте, сама понимаешь. Но я, пожалуй, избавлю тебя от подробностей. Недавно мы наконец получили приглашение из пансионата для пожилых людей в нескольких милях отсюда. После трех лет в списке ожидания! Система здравоохранения в нашей провинции – просто смех.

Со вздохом киваю: система здравоохранения в нашей провинции и правда обхохочешься.

– Но ожидание стоило того. Место очень хорошее, не какая-нибудь занюханная богадельня из тех, которые рекламируют по телевизору, – с содроганием добавляет мистер Бергман. – Кстати, в том же пансионате живет Мари Фортье.

Я не застала даже конца славной службы Пьера Бергмана. Помню его уже стариком, разъезжающим по Мейн-стрит в своем любовно отреставрированном «корвете-импала» 1960 года выпуска. И автомобиль, и его водитель представлялись нам реликвиями, символизирующими былой расцвет и величие Марли.

Фрэнк делает паузу.

– Послушай, Стефани. Не знаю, сколько ты намерена оставаться в городе, но тебе лучше набраться терпения. Понятия не имею, когда из штаб-квартиры пришлют хоть какую-то информацию. Если вообще пришлют.

К счастью, время – единственное, что у меня есть, причем в буквальном смысле.

– Неужели там не пошевелятся? – удивляюсь я. – Ведь речь идет о нераскрытом деле, пропаже девятилетнего ребенка.

– Из того, что мне известно, – говорит шеф полиции, – пока даже не установили, принадлежат ли останки Мишель Фортье.

– Нет, просто нелепость какая-то, – еще больше удивляюсь я. – Разве это может быть…

– …Кто-то другой? – Фрэнк пожимает плечами. – Но нам так сказали: никаких дальнейших действий, пока тело не будет идентифицировано. Труп пролежал в стене почти сорок лет. Никаких медицинских записей того времени – стоматологических карт, данных ДНК – не обнаружено. Поэтому у судмедэкспертов возникли проблемы.

– Но я тщательно изучила обстоятельства дела, когда была здесь два года назад. Просмотрела списки людей, пропавших в Марли. Это действительно не может быть никто другой. Последний случай исчезновения произошел за десять лет до Мишель… – Осекаюсь и делаю вид, что закашлялась: определенно Фрэнк Бергман – не тот человек, с которым следует обсуждать тот инцидент. Это было бы бестактно.

Он милостиво пропускает мою оплошность мимо ушей.

– Я передаю лишь то, что сказали в Службе безопасности.

– Спасибо. – Опускаю глаза, надеясь, что краска, выступившая на обычно бледных щеках, не слишком выдает мое смущение. – Я ценю вашу откровенность.

– Идем, провожу тебя до двери, – кивает шеф полиции. – Слушай, а почему бы тебе не повидаться с Люком, пока ты здесь? Уверен, он будет рад встрече.

– Да, непременно! – Не стоит говорить, что я уже виделась с Люком. – Так вы позвоните мне, если появится какая-то информация? Я оставлю свой номер мобильного.

– Нет необходимости, – отвечает Фрэнк. – Позвоню Лоре на домашний.

Я прощаюсь и выхожу обратно в холодный сырой день, шагаю мимо единственной полицейской машины, припаркованной возле крыльца, мимо палаток, где скучают специалисты службы психологической помощи, и направляюсь в дальний конец парковки, где оставила машину Лоры.

Здесь меня ждет еще один неприятный сюрприз, второй с момента моего прибытия в родной город.

Стекло со стороны пассажирского сиденья разбито. Стеклянная крошка усеивает асфальт, словно россыпь бриллиантов. У меня перехватывает дыхание, я напряженно всматриваюсь внутрь салона сквозь дыру в окне и торчащие из рамы острые осколки.

Рюкзак и ноутбук исчезли.

Глава 5

Домой Лора вернулась поздно. Настолько поздно, что даже родители могли бы поинтересоваться, где она болталась столько времени. Поэтому в ее интересах было пробраться к себе незамеченной. Она вошла через заднюю дверь, как делала не раз, и осторожно прикрыла ее за собой. Голова кружилась: бурбон, выпитый прямо из горлышка металлической фляжки, оказался гораздо крепче дешевого пива, которое родители лили в глотку, словно воду. Однако был и положительный момент: когда напьешься в стельку, гораздо легче заснуть. Лора рухнула на кровать и мгновенно отключилась.

Ей даже в голову не пришло умыться, почистить зубы или хотя бы раздеться. Если отец обнаружит завтра утром – предположим на минутку, что родители встанут раньше нее, – что дочь валяется на неразобранной постели поверх покрывала, да еще в уличной обуви и верхней одежде, ни он, ни мать не посчитают такую картину из ряда вон выходящей. И коль скоро для них это нормально, то для Лоры – тем более.

Но утром Лора просыпается одна в пустом доме. Едва открыв глаза, она понимает, что родителей нет. Она садится на постели – пульсирующая боль в висках и сухость во рту просто убивают – и прислушивается: ни звука, дом погружен в какую-то пыльную тишину.

Лора скатывается с матраса и стягивает с себя измятую одежду. Сегодня суббота, некуда идти и совершенно нечем заняться. Она отправляется в ванную. Мельком глянув в висящее над раковиной старое, засиженное мухами зеркало, в котором отражается ее отекшее лицо, Лора открывает кран и ждет, когда вода станет похолоднее. Затем наклоняется и пьет жадными глотками до тех пор, пока не сводит зубы, а губы не начинают неметь от холода. Она выпрямляется, тяжело дыша; капли воды стекают по подбородку и падают на грудь.

Теперь, когда стало немножко легче, можно повнимательнее рассмотреть свое отражение в мутном стекле. Изучив подведенные стрелками глаза и толстый слой туши на ресницах, Лора приходит к выводу, что с макияжем все в порядке, и оставляет все как есть.

Она выходит на залитую солнцем улицу. Солнце греет почти так же щедро, как светит. От ярких лучей отступившее было похмелье возвращается. Кислый привкус на языке заставляет с отвращением морщиться. Лора решает спуститься вниз по дороге к небольшому магазинчику, где можно купить в автомате банку слабоалкогольного пива.

Солнце палит нещадно, обжигая голову даже сквозь копну спутанных черных волос на макушке. Накинутая на плечи куртка вдруг делается невероятно тяжелой. Лору бросает в жар, кожа покрывается липкой испариной, и прохладный сумрак магазина кажется настоящей отрадой. Колокольчик над дверью звякает, когда Лора переступает порог. Дверь захлопывается у нее за спиной. Продавщица за прилавком – одна из старшеклассниц, подрабатывающая тут по выходным, – отрывается от сэндвича, который неряшливо откусывает, держа в одной руке, и смотрит на Лору. В воздухе висит острый запах маринованного тунца и майонеза, отчего Лора чувствует одновременно голод и рвотный позыв. Взгляд девицы задерживается на покупательнице чуть дольше обычного. Та торопливо проскальзывает мимо прилавка и уходит в заставленные стеллажами глубины супермаркета. Площадь магазина слишком мала, чтобы вместить на полках все имеющиеся здесь товары, поэтому приходится буквально протискиваться по узким проходам между коробками. Неплохо бы прихватить чего-нибудь съестного, соображает Лора. Надо утихомирить урчащий желудок.

Но как раз в тот момент, когда она размышляет, как бы половчее затолкать под куртку пакет с чипсами, дверной колокольчик снова звякает. А еще через мгновение раздаются торопливые шаги и на Лору падает длинная тень: в конце прохода возникает Диана, хозяйка магазина, которая останавливается с грозным видом, уперев руки в бока.

– Привет, Диана! – беззаботным тоном произносит Лора.

Могучим сложением женщина напоминает игрока в американский футбол. Магазин она унаследовала от матери, которая, в свою очередь, получила его от родителей. Настраивать против себя такого человека, как Диана, крайне неразумно.

– Убирайся! – рычит она. Обычно владелица магазина относится к Лоре как к надоедливому, но, в общем, безобидному насекомому. Но сейчас ее глаза злобно поблескивают на рыхлом тестообразном лице, губы сложены в узкую сердитую полоску. Или это просто игра света?

– Я только хотела купить содовую в автомате, – бормочет Лора, бросая чипсы и пакетик конфет на первую попавшуюся полку.

– Вон отсюда! Купишь где-нибудь в другом месте.

Лора тащится вдоль прохода к выходу. Тревожные подозрения закрадываются в душу.

– Эй, Диана, неужели дела идут так успешно, что вы теперь готовы вышвыривать покупателей из вашей лавочки?! – выкрикивает девушка напоследок.

– Ой, умоляю! Да ты крадешь больше, чем покупаешь! Убирайся, пока я не вызвала полицию.

Лора презрительно фыркает. Она никого и ничего не боится, особенно полиции. И ей безумно хочется как следует отчихвостить грубиянку.

– Пошла, пошла отсюда, – подгоняет Диана.

Тут Лору озаряет догадка: ох, черт, неужели опять?!

«Но при чем тут я? – в ярости думает она. – Почему они считают, будто это я виновата?»

– Больше не желаю видеть тебя в моем магазине, – продолжает наступать хозяйка. – Думаешь, я не знаю, что у тебя на уме, О’Мэлли? – Диана говорит тихо, но голос у нее дрожит от гнева. Лучше бы она визжала во всю глотку, как обычно вопит, застукав между стеллажами подростков, ворующих пиво. Сейчас же угрожающий тон Дианы говорит, что настроена она серьезно. – Я не слепая и все прекрасно вижу: всякий раз ты уходишь отсюда с таким количеством чипсов, запрятанных под рубашку, что тебя можно принять за беременную на сносях. Но я закрывала на это глаза. А все потому, что жалела тебя. Родители у тебя никчемные, а я не настолько бесчувственная, чтобы позволить ребенку умереть от голода. Но такого дерьма я не потерплю. Пошла вон. И чтобы ноги твоей здесь больше не было.

Лора уже готова поинтересоваться, что изменилось на этот раз. Вопрос так и просится наружу, но она прикусывает язык, поскольку свирепая физиономия Дианы не предвещает ничего хорошего. Несолоно хлебавши Лора направляется к выходу.

За последние несколько недель к ней уже третий раз докапываются. Но неужели люди действительно считают, будто Лора замешана в происходящем? Нет, просто смешно! Она всего лишь подросток. Да, подросток, который слушает рок-музыку, но все же не сатанистка какая или еще чего похуже.

Она выходит на улицу. Хотелось бы верить, что холодный пот, от которого рубашка липнет к телу, – результат похмелья. Однако неплохо бы выяснить, что случилось на этот раз. И как можно скорее.

Глава 6

– Я ведь говорил, нынешние подростки ведут себя как настоящие бандиты, за ними нужен глаз да глаз. Но я разберусь, Стефани, не переживай. Ты же помнишь, я знаю всех шалопаев в городе. К тому же им все равно некуда податься с твоим имуществом. Отыщем в два счета.

Заверения Фрэнка я воспринимаю с большой долей скепсиса. Я тоже неплохо знаю современных подростков – скорее всего, мой ноутбук уже находится в каком-нибудь зачуханном ломбарде Монреаля и я могу распрощаться с ним навсегда. К счастью, кредитку и телефон я прихватила с собой, сунув в карман куртки, и теперь могу радоваться, что хотя бы они все еще при мне.

Вновь покинув полицейский участок, я размышляю, что делать дальше. Один вариант хуже другого. Но чего я точно не хочу, так это возвращаться к Лоре. Она умрет со смеху, когда услышит, что дочурка, крутая столичная штучка, лишилась своего претенциозного макбука в первые же часы пребывания в городе. Конечно, рано или поздно она все равно узнает: от людей, которым, вроде нее самой, нечем больше заняться, кроме как сидеть целыми днями на заднем крыльце, дымить дешевыми сигаретами, пить дрянное пиво и злословить о соседях. Вероятно, история дойдет до Лоры уже к вечеру. Но пока я не доставлю ей такого удовольствия.

Залезаю в машину и завожу двигатель, гадая, куда теперь податься. Пока что мне не удалось выяснить о деле Мишель ничего нового. Конечно, можно попытаться сунуться в квебекскую Службу безопасности, но я еще не набралась мужества для такого шага.

В голове всплывают кое-какие детали рассказа Фрэнка. Шеф полиции упомянул, что мадам Фортье живет в том же доме престарелых, что и дед Люка. Я мельком видела из окна автобуса это заведение – единственное во всей округе учреждение подобного рода, куда можно устроить своего пожилого родственника, если, конечно, не отправить его в столичный приют. У нас в провинции предпочитают держать старичков подальше от дома, чтобы не маячили перед глазами, но все же не настолько далеко, чтобы тащиться два часа на машине всякий раз, когда нужно навестить родителя. Поэтому нетрудно догадаться, куда следует отправиться мне, если я хочу повидаться с мадам Фортье, – в «Просторы полей». На фотографиях в интернете дом престарелых выглядит почти красивым: длинное трехэтажное здание с высокими арочными окнами и множеством нарядных клумб, усыпанных бархатцами. Ко входу ведет широкая подъездная аллея, которой позавидовал бы любой курортный отель. Поездка займет чуть больше получаса. Бросаю взгляд на приборную панель «хонды»: стрелка, показывающая расход топлива, клонится влево. Я тяжело вздыхаю. Удивительно, что мне вообще удалось дотянуть до полицейского участка. Если Лора не врала и действительно намеревалась встретить меня на автовокзале, ей явно не пришло в голову заранее залить бак.

Я отправляюсь на ближайшую заправку. Благо в Марли их всегда было предостаточно. Та, куда приезжаю я, сумела превратить свои недостатки в достоинства: создать из разрухи винтаж. Стены внутри увешаны фотографиями в деревянных рамочках, на которых заправка предстает в былом величии и блеске. На выцветшем черно-белом снимке 1950-х годов изображен трактор на фоне старинной бензоколонки. На нескольких других, таких же выгоревших серовато-желтых сепиях, можно разглядеть мощные легковые автомобили 1970-х. В углу зала установлен древний автомат для продажи газированной воды. Как ни странно, он еще работает. Заплатив за бензин, я беру из вазочки для посетителей шоколадный батончик и задерживаюсь, чтобы съесть его, а заодно рассмотреть экспозицию поближе. Вот знаменитая «импала» Пьера Бергмана. Сам Пьер стоит возле своего красавца-автомобиля. Усы водителя горделиво топорщатся в стороны, а на носу плотно сидят темные очки-авиаторы. Водитель заправляет машину, на заднем сиденье видны двое мальчуганов. Скорее всего, сыновья мистера Бергмана, решаю я. Интересно, в каком году было сделано фото? Дата на снимке не указана, но, судя по возрасту детей, незадолго до печальных событий. Бедные ребятишки!

– О боже, Стефани, ты вернулась!

Высокий и резкий голос застает меня врасплох. От неожиданности я едва не давлюсь батончиком. Обернувшись на зов, торопливо проглатываю карамельно-ореховую массу, которой забит рот.

– Привет, Жаннетт, – говорю я как можно радостнее, надеясь, что на зубах налипло не слишком много карамели.

Последний раз я разговаривала с Жаннетт два года назад, явившись в город, чтобы собрать материалы для подкаста. В те времена, когда пропала Мишель, девочки были примерно одного возраста и учились в одном классе. Знакомство наше вряд ли можно назвать близким, однако Жаннетт оказалась одной из немногих, кто проявил интерес к моему расследованию и согласился дать интервью. Не то чтобы ей было что рассказать: через пару минут стало ясно, что в основном Жаннетт хотелось посплетничать, а также разведать, не удалось ли мне выяснить что-нибудь новенькое, а еще расспросить о жизни в большом городе, чтобы потом было о чем поболтать с подружками на чаепитии после воскресного богослужения.

– Отлично выглядишь! Лучше, чем в прошлую нашу встречу. – Верная себе Жаннетт окидывает меня взглядом, который женщины постарше обычно приберегают для тех, кто помоложе, и который охватывает объект наблюдения весь разом, от макушки до пят. Я вижу, как она мысленно отмечает пункты списка – обувь, одежда, талия, макияж, стрижка, – и почти слышу реплику Жаннетт, адресованную товаркам по чаепитию: «А Стефани-то наша, видели? Кошмар, совсем запустила себя».

– Ты тоже, – отзываюсь я с ехидной ухмылкой.

– Ой, да брось ты. Я старая кошелка. Каждое утро лицо сползает на полдюйма ниже, хоть в зеркало не смотрись. А ты у нас красотка, вся в маму. Скажи ей спасибо за гены. Лора и сейчас хоть куда, несмотря на ее… проблемы со здоровьем. – Жаннетт понижает голос в конце предложения и озирается, будто опасаясь посторонних ушей. Можно подумать, город не в курсе, какие у Лоры проблемы со здоровьем. А я, дерьмовая дочь, бросила больную мать на произвол судьбы и так далее и тому подобное.

– Да, Жаннетт, непременно поблагодарю ее.

– За последние недели на нас обрушилось столько бед, просто ужас, – продолжает она все тем же заговорщицким тоном.

– Да-да, наводнение. Такое несчастье, – киваю я, избегая вновь затрагивать тему Мишель. В прошлый раз пустые разговоры с Жаннетт и так отняли у меня слишком много времени и сил.

– Сущий ад. Хорошо хоть, церковь уцелела. – Женщина осеняет себя размашистым крестным знамением. Я вдруг понимаю, что Жаннетт вроде бы не подходила к кассе заплатить за бензин или к автомату с газировкой, и начинаю подозревать, что она заскочила сюда лишь потому, что приметила меня через окно заправки. – Поневоле задумаешься, правда, Стефани? Выглядит так, будто… – Моя собеседница делает многозначительную паузу.

Так, будто здание стоит на холме и вода просто не может туда добраться. Собственно, именно таким образом и строили раньше церкви.

– Говори что хочешь, – властным тоном изрекает Жаннетт, хотя я еще ничего не успела сказать. – Вы, неверующие, вечно отыщете массу рациональных объяснений, – в ее устах слово «рациональный» звучит как оскорбление, – но какое это имеет значение, когда пред нами дело рук Божиих. И никто не убедит меня в обратном!

– Хочешь сказать, наводнение – нечто вроде Божественного наказания? – уточняю я.

На самом деле мне не терпится поскорее избавиться от Жаннетт. Заплатив за бензин, я сделала еще один шаг к банкротству, уменьшив лимит кредитки на сорок долларов, и сейчас совершенно не расположена заниматься пустой болтовней.

– Может, и наказание, – пожимает плечами Жаннетт. Глаза ее возбужденно блестят: похоже, ей давненько не доводилось так интересно проводить время. – Но лично я думаю, что у Бога более тонкие методы.

Становится ясно, что разговора о находке в старом доме избежать не удастся. Жаннетт надвигается на меня с этой темой, как скоростной поезд, и я не в силах остановить ее, если только не хочу показаться откровенно грубой.

– Думаю, это не совпадение, что нашли ее именно сейчас, – начинает Жаннетт.

– Неужели?

Она окидывает меня снисходительным взглядом.

– После стольких лет дело наконец-то можно считать закрытым. Мишель мертва. Она мертва. – Жаннетт дважды повторяет эту фразу, словно выносит окончательный приговор, но меня не покидает ощущение, что она пытается убедить скорее себя, чем меня. – Все это время я где-то в глубине души не сомневалась, что она вернется, понимаешь?

Признание Жаннетт звучит неожиданно: в прошлый раз она не говорила ничего подобного. Я считала, что за минувшие тридцать с лишним лет мы все приняли за данность, что Мишель мертва и ее кости тлеют где-то в неизвестной могиле.

Жаннетт энергично кивает.

– Именно так: я была уверена, что Мишель жива. И наблюдает за мной, за всеми нами. Присматривает за городом, следит, что у нас тут происходит. А теперь мне даже стало легче.

– Легче? – вырывается у меня. – Ты рада, что девочка мертва? А что думает по этому поводу Бог?

Женщина хмурится. Помада в уголках губ у нее размазалась. Жаннетт права: у моей матери гораздо более свежий вид, хоть она на пару лет старше моей собеседницы.

– Это часть плана, Стефани, понимаешь? – с нажимом произносит Жаннетт. – Это знак! Разве ты не видишь?

– Знак чего?

Она тяжело вздыхает, словно приходится иметь дело с непроходимой тупицей, и после паузы поясняет:

– Знак того, что пришло время меняться. Мы все должны исповедаться в грехах и просить о прощении, прежде чем оставить прошлое позади и двигаться дальше. Если бы вы, молодые, хоть изредка заглядывали на воскресную проповедь, знали бы, о чем идет речь.

Я никогда не заглядывала на воскресную проповедь и заглядывать не собираюсь. Поэтому мне остается лишь ждать, пока Жаннетт закончит вступление и перейдет к сути.

Но вместо этого она многозначительно поднимает глаза к небу.

– В любом случае уже недолго осталось. Этому городу за многое придется ответить.

Глава 7

Лора заходит на заправку купить содовой. За прилавком стоит парень, которого она знает в лицо, – старшеклассник из ее школы. Как и Лора, парень носит футболку с логотипом «Металлики» и во время перерыва обменивается с приятелями магнитофонными кассетами на школьном дворе. Продавец с подозрением косится на Лору, но она не тревожится: старшеклассник не посмеет выставить ее из магазина. А если попытается, то горько пожалеет об этом. Парень долговязый и весь в прыщах, от лба до самой шеи. Длинные тощие руки с бледной, отдающей синевой кожей торчат из растянутых рукавов футболки, словно два хилых прутика. Лора спиной чувствует настороженный взгляд парня, когда подходит к стеллажу и тянется за банкой с содовой. Холодильника на заправке нет, а значит, придется пить теплую газировку. От одной мысли об этом к горлу подкатывает тошнота, но выбирать не приходится. Лора бросает несколько монеток на стойку и просит добавить пачку сигарет.

– Мала еще для курева, О’Мэлли. – Продавец свысока поглядывает на Лору из-за прилавка.

– Да отвали ты, – огрызается она. – Слушай, а что стряслось в нашем милом городке? Все на взводе, но никто ничего толком не говорит. Надеюсь, не очередная мертвая овца?

Парень закатывает глаза и с отвращением морщится.

– Нет. На этот раз собака.

Затаив дыхание, Лора ждет продолжения. Видя ее интерес, юнец радуется, что стал объектом столь пристального внимания, и потому медлит.

– Собака Ганьонов, – наконец произносит он.

– Да ты что! А может, на нее напал койот или еще какой-нибудь хищник?

– Не-а. Ей отрезали голову.

– Да ну, чушь какая, – недоверчиво тянет Лора.

Ганьоны – состоятельные люди. Конечно, не такие богачи, как Фортье, но денежки у них водятся. С точки зрения Лоры, это одно и то же. Пес, о котором идет речь, породы эрдельтерьер. Глава семейства купил его для своих отпрысков у известного заводчика в Квебеке. Лора знает их старшую дочь, которая учится в начальной школе. Сердце в груди болезненно сжимается: что ж за зверь мог сотворить такое?!

– Вообще-то, сам я не видел, – признается продавец. – Тони был на месте и рассказал.

Лора ухмыляется.

– Тони – полный дебил. Даже мне это известно.

– Но он сказал…

– Не исключено, что это его рук дело.

– Тони собственными глазами видел отрезанную собачью голову. Он поклялся жизнью матери! – горячится парень, возмущенный тем, что достоверность его сведений подверглась сомнению.

– Конечно, почему бы не поклясться жизнью матери, особенно если ее уже много лет нет в живых. – Лора пожимает плечами, берет содовую, сигареты и направляется к выходу.

На улице она в несколько глотков расправляется с напитком, едва замечая, что газировка теплая. Вот так-то лучше. Залитая солнцем улица полна прохожих, люди неторопливо движутся вдоль тротуаров, наслаждаясь покоем субботнего дня. Никто не обращает на Лору внимания.

Она по-прежнему не может избавиться от грустных мыслей: собака была такая милая. Как-то раз Лоре удалось погладить пса: она просунула руку через забор и потрепала теплые уши животного. Кудрявая шерсть эрделя оказалась пушистой и мягкой. Собака лизнула ей пальцы. А потом Ганьон-старший заметил Лору, выскочил из дома и бросился через лужайку, вопя, чтобы она убиралась. В окне второго этажа маячила дочь хозяина, которая наблюдала за происходящим, прижавшись носом к стеклу и стараясь не упустить ни одного мгновения захватывающего зрелища. Блестящие глаза девочки были устремлены на непрошеную гостью. Жаннетт – мерзкая избалованная девчонка.

Мистер Ганьон подбежал к забору и отпихнул пса носком ботинка, причем пинок был настолько сильным, что эрдель взвизгнул и помчался обратно к дому. Лора отпрянула, бормоча вялые извинения. Когда же хозяин развернулся и пошел следом за собакой, показала ему средний палец.

Когда это было? Две-три недели назад?

Ужасно жаль эрдельтерьера.

Но не могут же люди всерьез полагать, будто это она убила собаку? С другой стороны, неважно, что они там полагают, потому что проще простого все свалить на Лору. Что, вероятно, народ и делает.

Улица плавно взбирается по холму, но подъем дается Лоре нелегко: она сильно запыхалась и взмокла от пота. Еще одно неприятное следствие похмелья. Церковь надвигается на нее серым великаном, отбрасывая длинную тень, поскольку солнце висит прямо за шпилем. Каменные ступени ведут к высоким двойным дверям, над которыми красуется большое витражное окно, напоминающее гигантский глаз с пестрой радужной оболочкой. Лора была внутри всего пару раз. Никто не подавал виду, что ее присутствие здесь нежелательно, но, как и большинство детей, Лора интуитивно чувствовала неприязнь.

Службы в субботу нет, поэтому на церковном крыльце ни души. Никто не видит, как Лора поднимается по ступеням и подходит к закрытым дверям. Она берется за массивное металлическое кольцо на одной из створок и слегка тянет на себя, не ожидая, что дверь откроется. Но та отворяется с тихим скрипом.

Внутри Лору встречает приятная прохлада с витающим в воздухе ароматом ладана. Холодный воздух остужает разгоряченное лицо, а сумрак кажется желанным. Лора переступает порог, позволяя двери мягко захлопнуться у нее за спиной.

Глазам требуется время, чтобы привыкнуть к полумраку после яркого солнечного дня снаружи. Ряды скамеек поблескивают темным лаком. В конце центрального прохода Лора видит алтарь. Разноцветные пятна света, проходящего сквозь стекло витражей, лежат на дощатом полу.

«Может быть, свечку поставить, – мелькает мысль. – В память о собаке».

На полпути к алтарю решимость ей изменяет, и Лора тихонько проскальзывает на одну из скамеек. Вокруг никого: если тут и есть священник или кто еще, их не видно. Она запрокидывает голову и разглядывает витражи один за другим. Затем оборачивается и смотрит на большое круглое окно над входом. Детали изображения трудно разглядеть, но в первый момент оно пугает Лору: святой Давид, изгоняющий бесов. Все эти черти с изогнутыми рогами, выпученными глазами и перекошенными физиономиями – просто мороз по коже. Вид у святого безмятежный и жуткий.

– Юная Лора! – раздается за спиной голос, вполне дружелюбный, но девушка все равно подскакивает от неожиданности. – Прости, не хотел напугать тебя. Просто последнее время ты и твои родители не часто заглядываете к нам.

Лора поворачивается к священнику. Он еще не стар и обладает странным сходством со святым Давидом Химмеродским, изображенным на витраже: темные волосы и открытое лицо. Она принимается бормотать невнятные оправдания.

– Ничего, – говорит отец Майкл, – все в порядке. Главное, сейчас ты здесь. Хочешь помолиться или попросить о чем-то Господа?

Лора усмехается, но затем прогоняет улыбку с лица. Она верит в Бога не больше, чем в Санта-Клауса, и всегда была убеждена, что те, кто посещает церковные службы, относятся к этому примерно так же: они выросли из своей веры, но продолжают каждое воскресенье ходить в церковь, так же как каждый год в конце декабря продолжают наряжать елку. Вера перестает быть смыслом жизни и превращается скорее в оправдание.

– Я хотела поставить свечку за умершую собаку, – признается Лора. – Можно так делать или у собак нет души?

– Конечно, можно, – отвечает священник. – Все зависит от смысла, который ты в это вкладываешь. – Он жестом приглашает девушку следовать за ним к тому месту, где стоит подсвечник, и сам дает ей новую свечу, причем совершено бесплатно. Лора колеблется пару секунд, затем берет ее и зажигает от одной из немногочисленных свечек, слабо мерцающих на подставке.

– Мне жаль собаку, – говорит Лора. А затем неожиданно для самой себя добавляет: – Все винят меня, но я ничего такого не делала. Клянусь! Вы мне верите? Я не стала бы лгать в церкви.

– В таком случае Бог знает, что ты не виновата.

Лицо священника остается спокойным, почти бесстрастным, и это ужасно раздражает. И что с того, что Бог знает? Может, Господь спустится с небес и объяснит Диане, что Лора тут ни при чем, прежде чем самой Лоре придется объяснять матери, почему она больше не может сбегать в ближайший магазин за молоком?

Ага, как же, спустится он.

– Может, тогда Бог знает, кто это сделал? – бурчит Лора.

– Конечно, знает, – без тени сомнения отвечает священник.

– Но никому не скажет. Тогда какой смысл?

Отец Майкл вздыхает.

– Лора, милая, все злые дела, которые совершают люди, так или иначе возвращаются к ним. Это может произойти не сразу и не всегда очевидным образом. Но зло всегда настигает грешника.

Лоре очень хотелось бы согласиться с преподобным, но в ее мире дерьмо, которое творят люди, постоянно сходит им с рук. Всем, кроме нее. А Лоре не сходит с рук даже то, чего она не делала. И как тут быть?

– Я и близко не подходила к той собаке.

– В таком случае тебе нечего бояться.

«Круто», – думает Лора. Она в последний раз смотрит на свечу и уходит. Конечно, это всего лишь воображение, но Лора может поклясться, что чувствует устремленные на нее холодные взгляды святых с витражей, провожающие ее до самого выхода.

Глава 8

Долгая неторопливая поездка в пансионат «Просторы полей» дает прекрасную возможность поразмышлять над словами Жаннетт. Меня охватывает новое, незнакомое ощущение, нечто вроде сочувствия. Никогда прежде я не думала о своем родном городе, о людях, которые здесь живут, о Жаннетт, даже о собственной матери с такой точки зрения. Сколько себя помню, Марли казался мне крайне докучливым и душным, но воспринимался как временное пристанище. Вроде тюрьмы или, точнее, дешевого мотеля. Слышно, как за тонкой бумажной стенкой трахаются соседи, как они мочатся, испражняются и блюют в общей ванной, но виден и свет в конце тоннеля: однажды тебе удастся сбежать отсюда, и только это дает силы терпеть. Но теперь я впервые задаюсь вопросом, каково быть кем-то вроде Жаннетт. Жить здесь с тем наследием города, частью которого ты волей-неволей являешься.

Поначалу я пытаюсь стряхнуть непрошеное чувство. Сами виноваты, говорю я себе. Они ведь решили остаться. Могли бы уехать, но не хватило смелости изменить жизнь: не хватило воли, азарта, целеустремленности. В точности как у моего школьного бойфренда, на которого я все еще продолжаю злиться даже теперь. Или как у Кэт. Я убеждаю себя, что в данной ситуации именно она является проигравшей стороной, ведь вершина ее достижений – выйти замуж за парня, которого я бросила, подобрать после меня объедки. Однако обида, точно кислота, разъедает мне душу.

И тем не менее только сейчас я начинаю понимать, что именно сбивало меня с толку два года назад: почему тогда никто не горел желанием дать мне интервью и стать участником подкаста. Обитатели Марли интуитивно улавливали мое к ним пренебрежительное отношение. Едва ли стоит их винить.

Однако это не объясняет всех странностей их поведения.

В изложении Жаннетт история Мишель приобрела почти зловещий оттенок. Девятилетняя белокурая девчушка в платье с оборками – на каждой из сохранившихся фотографий платья были разными, но все одного покроя – притаилась в укромном уголке и наблюдает за городом, слово мстительный призрак, – этот пугающий образ не идет у меня из головы.

После долгой езды по уходящему за горизонт шоссе навигатор подает наконец признаки жизни и писком извещает, что пора сворачивать с главной дороги. Я так и делаю и вскоре миную торговый центр, супермаркет, хозяйственный магазин и раскинувшуюся перед ними огромную, залитую серым бетоном парковку. Еще один поворот – и я на месте. Фотографии на сайте пансионата «Просторы полей» довольно правдивы, но владельцы благоразумно подретушировали унылый вид окрестностей: длинные ряды складов и аэрационные пруды, источающие затхлый запах сырости.

Оставив машину на парковке, я иду к главному крыльцу. Автоматические двери с тихим шипением раздвигаются и пропускают меня внутрь. В вестибюле висит густой аромат освежителя воздуха, смешанный с запахом больницы. Стойка регистрации находится прямо напротив входа, но за ней никого нет, как нет и звонка для вызова дежурного. Я неловко топчусь перед стойкой в ожидании, когда кто-нибудь появится, и окидываю взглядом просторный холл, сияющий современным лоском и лишенный всяких признаков жизни, если не считать пластиковых растений в кадках. Стоящие под ними кресла обтянуты веселым ситцем, но выглядят так, словно на них никто никогда не сидел. Декоративный камин, врезанный в одну из стен, кажется мертвым. Мысль о том, чтобы окончить свои дни в таком месте, действует угнетающе, даже если не брать в расчет, что для большинства стариков это отнюдь не худший сценарий. Что само по себе уже унизительно.

Я вдруг понимаю, что на фоне искусственных ароматов свежего лимона и цветущего луга запах, источаемый моей толстовкой, можно назвать зловонием. Мне давно пора в душ. Случайный взгляд, брошенный на ближайшую зеркальную поверхность, подтверждает мои опасения: бывали времена, когда я выглядела много лучше. Не удивлюсь, если меня просто выставят отсюда, не позволив встретиться с мадам Фортье.

– Добрый день, чем могу помочь?

Я поворачиваюсь и оказываюсь нос к носу с женщиной в белой медицинской форме и со слишком ярким макияжем.

– Добрый день! Я хотела бы повидать мадам Фортье, – говорю я, растягивая губы в любезной улыбке.

Профессиональная улыбка женщины, напротив, несколько меркнет, она окидывает меня быстрым взглядом.

– Ах да, я только что приехала в город. Моя мама – подруга семьи Фортье. Она просила навестить Мари. Сказала, ей будет приятно. Мы с мадам Фортье не виделись с тех пор, как я была еще ребенком. – Ложь неуклюжая и глупая, да еще и бессмысленная, как я понимаю, едва успев договорить.

– В таком случае ваша мама, вероятно, упомянула, что мадам Фортье страдает деменцией, – бесстрастным тоном произносит моя собеседница. – Она с трудом узнает даже нас, кого видит каждый день, не говоря уже о дочери какой-то давнишней подруги.

Выражение моего лица, как я надеюсь, соответствует потрясению, которое я пытаюсь изобразить: брови ползут вверх, а рот округляется скорбной буквой «О».

– Нет, мама ничего такого не говорила. Наверное, и сама не знала. Неужели мадам Фортье в таком плохом состоянии?

И если так, будет ли от нее прок, даже если мне удастся прорваться к ней, миновав этого цербера в белой униформе?

– Послушайте, мисс…

– И все же мне очень хотелось бы навестить мадам Фортье, если возможно. Может, вы спросите, хочет ли она повидаться со старой знакомой?

Женщина намеревается отфутболить меня. Я безошибочно узнаю этот направленный в пространство остекленевший взгляд – универсальное, подчеркнуто вежливое выражение, которое появляется на лице работников социальных служб, когда они готовятся сказать вам «нет».

Тут в холле раздаются шаги – мягкое поскрипывание резиновых подошв по линолеуму, – и в поле зрения появляется медсестра.

Моя собеседница поворачивается к ней и говорит, словно меня здесь нет:

– Вот, хочет навестить Мари Фортье.

Медсестра переводит взгляд с нее на меня и обратно. На лице у нее написано сомнение.

– Утверждает, что она друг семьи.

– Это моя мама их друг, – вмешиваюсь я, не совсем уверенная, кого именно пытаюсь обмануть. – Я вернулась в город из-за наводнения. Мамин дом сильно пострадал, вот я и приехала помочь. Судя по всему, дом Мари тоже затопило…

– Ужасное наводнение, – соглашается медсестра. – Один мой знакомый вообще лишился жилья. Вода поднялась выше окон. Весь их квартал собираются снести.

Я сокрушенно киваю в знак сочувствия.

– Пойдемте, – медсестра приглашающим жестом манит меня за собой. – Вам повезло: сейчас время прогулки. Мари во дворе. Вы сможете поговорить с ней там.

Я с радостью устремляюсь следом за моей новой провожатой, не обращая внимания на недовольный взгляд церберши возле стойки регистрации, которым та сверлит мне спину.

– Только, пожалуйста, не очень долго, – предупреждает медсестра. – Мари не в лучшей форме. Даже не уверена, узнает ли она вас. Бедняжка так волнуется, когда не может вспомнить посетителя. Думаю, одного неприятного случая в неделю с нее более чем достаточно.

Я выжидаю пару секунд, но, похоже, медсестра не намерена продолжать, тогда я сама приступаю к расспросам, стараясь действовать как можно аккуратнее.

– Почему? Что произошло?

Медсестра вздыхает. Я вижу ее лицо в профиль, и мне трудно сказать, не заподозрила ли добрая женщина подвоха в моем вопросе. Однако она отвечает, слегка понизив голос:

– К нам приезжала полиция.

– Полиция? Но ведь вы только что сказали…

– Полиции я говорила то же самое: каковы бы ни были их вопросы к бедняжке Мари, она точно не в состоянии на них ответить. Разум нашей пациентки уже давно помутился. Но, как выяснилось, они пришли вовсе не затем, чтобы задавать вопросы. Они хотели взять у нее пробу слюны – образец ДНК или что-то в этом роде.

В первое мгновение слова медсестры озадачивают меня, но затем я соображаю: в 1979-м, когда пропала Мишель, полиция не умела делать тест ДНК – или, если в больших городах наука все-таки шагнула вперед, в нашем захолустье о таком и слыхом не слыхивали. И вот теперь требуется ДНК хотя бы родственников Мишель, чтобы сравнить образцы с найденным телом и попытаться идентифицировать его.

Меня невольно передергивает.

– Не понимаю, зачем мучить Мари, – возмущается медсестра. – Она здесь уже почти пять лет, и я не встречала более милой пациентки. Поначалу, пока разум не покинул ее окончательно, Мари была очень любезна со всеми. А эти люди обращались с ней настолько бесцеремонно, просто сердце разрывалось! Отвратительно, никакого уважения к пожилой женщине. А ведь Мари такая ранимая. Бедняжка настолько расстроилась, что остаток дня провела в слезах, сама толком не зная из-за чего.

Миновав еще одну пару автоматических дверей, мы выходим наружу. Легкое чувство уныния, охватившее меня при виде безжизненного пространства холла, превращается в настоящую печаль, от которой сжимается сердце. Двор в полной мере соответствует своему названию: площадка, со всех сторон окруженная стенами. Ни травы, ни деревьев, и только плывущие над головой облака говорят о том, что мы находимся под открытым небом. Ряд инвалидных кресел выстроился в центральной части площадки, где, как я догадываюсь, летом работает фонтанчик и пестрит цветами одинокая клумба. Медсестра ведет меня к ближайшему креслу.

Я никогда не встречалась с Мари Фортье. К тому времени, когда я стала достаточно взрослой, чтобы помнить лица окружающих, она уже жила затворницей в своем доме у реки и редко покидала его. Я знаю мать Мишель Фортье лишь по старым фотографиям из интернета, которые удалось отыскать в ходе журналистского расследования, поэтому не жду, что смогу заметить, насколько она переменилась за прошедшие годы. И все же вид хрупкой старушки в инвалидной коляске пугает меня. Я делаю пару робких шагов ей навстречу. Поначалу Мари как будто не замечает меня, а затем неожиданно поднимает глаза. Глубоко посаженные от природы, сейчас они и вовсе утонули в черепе. Глазные яблоки медленно движутся под тонкими бумажными веками. Ей перевалило за восемьдесят, напоминаю я себе.

Старушка неторопливо помаргивает, продолжая смотреть на меня. Я начинаю нервничать: в любой момент она может указать на меня пальцем и закричать: «Самозванка!» И медсестра вышвырнет обманщицу за порог. Но затем я вспоминаю, что Мари не узнала бы меня, даже если бы выдумка о нашем знакомстве оказалась чистой правдой. И успокаиваюсь: бояться нечего.

Однако, когда Мари фиксирует на мне рассеянный взгляд, выражение ее лица внезапно меняется. Она вскидывает подбородок. Когда-то в молодости эта женщина была невероятно красива – миниатюрная брюнетка с осиной талией, которую особенно подчеркивали модные платья пятидесятых, которые она носила в то время. В короткий миг, когда лицо Мари Фортье приобретает осмысленное выражение, я отчетливо вижу ту молодую женщину из прошлого, что пугает ничуть не меньше, чем отсутствующее выражение на лице старухи.

– Мари, – прерывает мои наблюдения медсестра.

Я невольно вздрагиваю, почти позабыв о ее присутствии. Вероятно, оживление, промелькнувшее на лице пациентки, внушило ей надежду.

– Посмотрите-ка, кто к вам пришел! Это… – Сестра неловко замолкает, понимая, что я так и не представилась.

– Я знаю, кто это, – перебивает Мари. Голос у нее звучит на удивление молодо и мелодично, никакого старушечьего хриплого карканья. – Лора! Это же юная Лора. Надо же, как ты выросла!

Мы с медсестрой переглядываемся.

Мари взмахивает рукой, подзывая меня поближе. Пальцы у нее костлявые и узловатые, но ногти аккуратно подстрижены до красивой миндалевидной формы и покрыты лаком цвета розового зефира. На руках сверкают золотые кольца.

Я нерешительно делаю еще несколько шагов вперед.

– Тебе гораздо больше идет твой натуральный каштановый оттенок, – властным тоном объявляет Мари. – Лора, я так рада видеть тебя! Передавай от меня привет родителям.

Великолепно. Все складывается просто великолепно.

– Мари, – начинаю я, сама не зная, что скажу дальше.

«Мари, я не моя мама. Мои дедушка с бабушкой умерли больше тридцати лет назад. А юная Лора превратилась в алкоголичку средних лет. Скажите, пожалуйста, что на самом деле случилось с Мишель?»

Вряд ли такой разговор возможен, поэтому я просто замолкаю.

– Чудесно, что ты заглянула ко мне, – медленно произносит Мари. Ее взор вновь затуманивается, улыбка гаснет, и она уплывает в свой неведомый мир. – Чудесно. Я хотела сказать, что мне очень жаль. Надеюсь, ты простишь меня.

Едва не поперхнувшись, я чувствую устремленный на меня озадаченный взгляд медсестры.

– Конечно, – наконец выдавливаю я, кося уголком глаза на стоящую рядом женщину в медицинской форме. Та сияет и одобрительно покачивает головой. Но Мари, кажется, больше не слышит меня. Ее подбородок падает на грудь, тонкие веки с голубыми прожилками опускаются, и она окончательно тонет в тумане собственного разума.

– Пожалуй, на сегодня хватит, – раздается у меня над ухом голос медсестры.

Я согласно киваю.

– Похоже, она была рада вашему визиту, – добавляет женщина, когда мы проходим через автоматические двери и направляемся обратно в вестибюль.

Меня бросает в пот. Я вся взмокла под толстовкой и курткой, будто только что пробежала марафон.

– Я ведь говорила, такая милая пожилая леди, – не унимается медицинская сестра.

– Да-да, – эхом отвечаю я. – Очень милая.

– Могу еще чем-то помочь?

Я стряхиваю оцепенение, заставляя себя вернуться к реальности.

– Возможно. Я знаю, что Пьер Бергман тоже находится у вас. Во всяком случае, мне так сказали. Когда-то мы были дружны с его внуком…

К моему величайшему удивлению, приветливое выражение на лице женщины сменяется непроницаемой маской, словно кто-то повернул невидимый тумблер. В воздухе повисает напряженная пауза.

– Извините, – подчеркнуто холодным тоном произносит она, и я вновь вижу направленный в пространство остекленевший взгляд, точь-в-точь как у дежурной в вестибюле, – но семья мистера Бергмана просила не пускать к нему посетителей.

Глава 9

Мари и Гаэтан Фортье были уважаемыми жителями города.

Сама по себе фраза выглядит клише, но если вы спросите любого обитателя Марли, что они думают о семействе Фортье, то услышите именно эти слова. В 1979 году столь почетный статус означал, что Фортье – крупные землевладельцы и держат большую молочную ферму, приносящую солидный доход. Для работы в своем обширном хозяйстве Гаэтан нанимал людей в Марли и окрестных городках. Он построил дом, который по сегодняшним меркам кажется довольно скромным, но в те времена считался роскошным и вычурным – модный двухэтажный особняк с видом на реку и лес. Но что в гораздо большей степени способствовало закреплению звания «уважаемый житель города», так это небывалая щедрость четы Фортье, когда дело касалось пожертвований в фонд местной церкви, школы и городского культурного центра. Также они с гордостью спонсировали ежегодный выпускной бал старшеклассников.

Однако следует помнить и об одной негласной традиции, распространенной у нас в Квебеке: обитатели провинции с подозрением относятся к богатым и успешным. Фортье, возможно, и сумели купить уважение сограждан или некое его подобие, но им так и не удалось завоевать их подлинную любовь. Поместье на окраине города, вдали от всех, и наряды, в которых Мари щеголяла в церкви по воскресным дням, и новейшая модель автомобиля, на котором разъезжало семейство, – все эти вещи превращали супругов в чужаков, а проявление невиданной щедрости лишь подогревало недоверие и подстегивало слухи. Поэтому, хотя чета Фортье и оказывалась в центре внимания на любом городском собрании или празднике, мало кого в Марли они могли бы назвать друзьями.

Несомненно, для Мари, уроженки Квебек-Сити, вышедшей замуж за Гаэтана Фортье, когда ей было уже далеко за двадцать, жизнь в провинции оказалась непростым испытанием. На нескольких сохранившихся фотографиях тех времен мы видим сияющую молодую женщину с очаровательной улыбкой, всегда одетую с иголочки; красивые темные волосы уложены в изящную прическу с обязательным для модниц пятидесятых годов высоким начесом. Мари была светской пташкой, жаждущей если не признания, то, по крайней мере, дружеского общения. А все, что она получала в Марли, – холодно-вежливые улыбки в лицо и перешептывания за спиной.

С рождением Мишель, когда Мари было чуть больше тридцати, ситуация как будто наладилась. Молодая женщина, всегда мечтавшая иметь детей, получила наконец возможность прикоснуться к той части общественной жизни, которая раньше была ей недоступна: Мари с головой погрузилась в организацию бесконечных школьных мероприятий и пожертвовала крупную сумму на строительство нового спортзала для городской школы. Мишель стала маленьким лучиком света для всех: сверстники тянулись к ней, а заодно и их родители стали с большей симпатией относиться к Мари и Гаэтану Фортье. Роскошный дом, одиноко стоявший в излучине реки, наполнился жизнью и смехом.

По крайней мере, так было первые несколько лет. Когда же Мишель исполнилось восемь, Фортье внезапно охладели к участию в жизни города. Пожертвования также заметно сократились. Наиболее вероятной причиной стали проблемы, с которыми столкнулся глава семейства: некогда процветающее хозяйство оказалось на грани банкротства. Звезда Фортье начала клониться к закату. Дела шли все хуже и хуже, а после исчезновения Мишель покатились под гору с головокружительной скоростью. Неудачные финансовые вложения, неурожай, плохая погода, болезнь, поразившая скот в самый неподходящий момент, – все вместе эти напасти превратились в подлинную катастрофу. В настоящее время бо́льшая часть угодий, некогда принадлежавших Фортье, распродана. Молочной фермы уже не существует, а поля, где прежде выращивали различные сорта пшеницы, засеяны в основном соей и кукурузой – менее капризными и приносящими больший доход культурами. И лишь особняк по-прежнему принадлежит вдове Гаэтана Фортье. У Мари, насколько мне известно, нет ни родственников, ни иных потенциальных наследников. Кому отойдет просторный, похожий на призрак дом с его толстыми стенами из красно-коричневого кирпича и причудливыми линиями фасада, остается только гадать.

Гаэтан скончался в 2006 году после продолжительной болезни, унеся с собой в могилу секреты, которые он мог хранить. Мне не удалось найти сколько-нибудь существенной информации о ночи исчезновения Мишель и событиях последующих дней, а то, что я сумела выяснить, больше походит на домыслы, чем на документально подтвержденные факты.

Почему поиски начались не сразу, а лишь после того, как люди заметили пропажу Мишель и по городу поползли слухи? Я уже говорила, что полицейский, первым прибывший на место происшествия, предположил, что девятилетняя девочка сбежала из дома, хотя эта версия не имела под собой ни малейших оснований. Странно другое: нелепое предположение полицейского – одно, но почему сами родители целых два дня сидели сложа руки? Если они и предприняли самостоятельные поиски, сведений об этом нет. В воскресенье супруги, как обычно, явились на службу в церковь, причем мать Мишель по своей традиции была одета по-праздничному. Правда, кое-кто из знакомых отметил, что Мари выглядела нездоровой и бледной, а Гаэтан казался рассеянным. Поговаривали, что у них потерялась дочь. А в понедельник отец Мишель обратился в мэрию с просьбой о помощи.

К тому моменту Мишель, если она действительно сбежала, в чем я лично сомневаюсь, была бы уже далеко от дома. Если же девочка и правда пропала, то все улики, которые позволяли отыскать ее по горячим следам, были уже утрачены.

Гаэтану не удалось добиться помощи от городских чиновников. Лишь горстка добровольцев откликнулась на его призыв: в тот же день люди отправились прочесывать лес, прилегающий к дому Фортье. Как и ожидалось, никаких следов они не обнаружили.

И только неделю спустя, после еще нескольких столь же безрезультатных попыток прочесать окрестности, семья обратилась в Службу безопасности Квебека. К тому времени шансы найти Мишель значительно снизились, а вероятность отыскать ее живой стремилась к нулю.

Глава 10

В отличие от будних дней, в субботу парк кишит посетителями. На футбольном поле идет игра. Лора издали слышит детские вопли и глухие удары по мячу. Трибуны заполонили шумные родители игроков. Врытые в землю деревянные столики для пикника заняты: люди расположились за ними целыми семьями, столы ломятся от корзинок с сэндвичами и банок с колой и содовой. Лора морщится: от такого изобилия головная боль только усиливается.

Она огибает трибуны, проходит мимо детской площадки и направляется в глубину парка, где возле гаражей обычно собираются подростки постарше.

Похоже, сегодня весь город здесь. На глаза попадаются даже девчонки-старшеклассницы, которые частенько задирают Лору в школьных коридорах. Но сейчас ей не до них: Лора высматривает в толпе человека, ради которого пришла в парк.

– О’Мэлли! – окликает ее один из парней. Она оборачивается и окидывает его неторопливым взглядом: потрепанная футболка с портретом какой-то рок-знаменитости висит на его тощем теле как на вешалке, несколько жидких волосков робко пробиваются над верхней губой, за ухом видна заткнутая сигарета, а в пальцах юнец крутит зажигалку.

– Чувак, – отзывается Лора, – ты Тони, случайно, не видел?

– А зачем тебе Тони?

– Не твое дело! Поговорить хочу.

– Не мое дело? – Парень ухмыляется. – Для того, кто просит помощи, ты несколько грубовата.

– Не нужна мне твоя помощь, – огрызается Лора, но парень и его приятели продолжают масляно хихикать. Ее взгляд равнодушно скользит по лицам насмешников, но те по-прежнему рассматривают ее все с тем же злобно-высокомерным видом. Даже тот, с кем Лора однажды целовалась позади школы. – Просто хочу поболтать с Тони, – упрямо говорит она. – И, думаю, ты знаешь о чем. Об убитой собаке. Уверена, кто-то из вас приложил к этому руку. А теперь вы ходите и всем рассказываете, будто виновата я.

Стайка взрывается хохотом.

– Я ничего не делала, – безнадежно протестует Лора.

– Послушай, О’Мэлли, мы здесь не для того, чтобы нянчиться с соплячками вроде тебя. Хочешь, дам тебе четвертак, купишь себе леденцов? Одним словом, проваливай.

– Да пошел ты! – кривит губу Лора. – Я иду на концерт «Эй-Си-Ди-Си», а ты – нет!

Подростки снова покатываются со смеху.

– Спорим, ты и прирезала пса. Больше некому! – летит из толпы.

Лора разворачивается и уходит, затылком чувствуя насмешливые взгляды парней. Бессильная злоба душит изнутри, ища выхода, и превращается в слезы, которые против воли наворачиваются на глаза. Лора рада, что никто не видит ее лица, иначе ее репутации конец.

Когда Лора отходит на достаточное расстояние, а слезы высыхают сами собой, она набирается смелости и оборачивается.

– Мой парень надерет вам задницы! – кричит она. Ответом служит очередной взрыв смеха. Она больше не обращает внимания на хохочущих подростков и нарочито неспешным шагом идет прочь.

Позже Лора поймет, насколько опрометчивой была ее угроза насчет парня, но будет уже слишком поздно.

Глава 11

Два часа спустя темнеет. Бензобак маленькой печальной «хонды» почти пуст. Я наконец возвращаюсь к Лоре, в буквальном смысле слова изнывая от желания принять душ.

Ноги отяжелели от усталости. Я вылезаю из машины и тащусь по дорожке к входной двери. Перед домом машинально хлопаю себя по карманам – увы, ключ исчез вместе с украденным рюкзаком. Но затем вспоминаю, что Лора все равно никогда не запирает дверь, когда находится дома. А она определенно дома: сквозь покореженные жалюзи мне виден горящий под потолком оранжевый светильник и мерцающие по стенам голубоватые блики от экрана телевизора. Судя по звуку, показывают старое игровое шоу, которое давным-давно вышло из тренда. Но теперь мы, похоже, знаем, почему оно все еще держится в эфире.

Я нажимаю на ручку, она легко поддается. Дверь открывается. В первый момент меня поражает атмосфера уюта, в которую я погружаюсь, едва переступив порог. В теплом вечернем свете не сразу замечешь, какое тут все обшарпанное и ветхое. Но я вдруг окунаюсь в ностальгические воспоминания детства, теплые и слегка размытые: диван, обитый ситцем в мелкий цветочек, на стенах панели под дерево, в углу древний громоздкий телевизор.

– А, это ты, – рассеянно роняет Лора, словно только что замечает мое присутствие. – Извини, поужинала без тебя. Ты же не удосужилась сообщить, в котором часу вернешься.

На журнальном столике я замечаю лоток из фольги, который можно прямо вместе с пиццей запихнуть в микроволновку и разогреть.

– Ничего, все в порядке, – сдержанно вздыхаю я.

– Слышала, у тебя свистнули рюкзак.

Теперь я вздыхаю менее сдержанно.

– Да, у меня украли рюкзак. Тебя это забавляет?

Лора усмехается.

– Человеку, который столько лет прожил в этом городе, следовало бы кое-чему научиться.