Окружённые десятком немецких солдат, на площади возле комендатуры сгрудились жители села – старики, женщины, дети.
Испуганная, как и все, Нина не понимала, что происходит. Четверть часа назад, вернувшись с утренней дойки, она со свекровью Анной Петровной и сынишкой собирала черешню у себя в саду. Немцы вломились, толкая прикладами, погнали всю семью на площадь. Не дали и минуты собраться, даже обуться – Нина стояла босая, в стареньком латаном платье, белом платочке. За подол держался сын, пятилетний Санька. Тоже напугался, примолк, ища защиты, жался к коленям мамы.
Полуденное солнце нещадно палило. Медовый аромат луговых трав перебила едкая вонь пота и табачного дыма: разомлевшие от зноя солдаты в расстёгнутых мундирах с закатанными рукавами, держа карабины у ноги, лениво покуривали, сплевывая на землю. Налетавший время от времени лёгкий ветерок не приносил свежести, лишь поднимал пыль. Изредка доносился шелест цикад, отчего гнетущая тишина становилась ещё невыносимее. Даже грудные дети не плакали, им передалось оцепенение матерей.
С крыльца комендатуры, пощёлкивая стеком по голенищу сапога, спустился немецкий офицер в застёгнутом на все пуговицы мундире, без фуражки. Жара будто совсем не действовала на него, наоборот, от запаха дорогого одеколона на стоящих в толпе дохнуло морозом. Этот холод коснулся и солдат – побросали недокуренные сигареты, подтянулись.
Став вполоборота к сельчанам, не взглянув на них, офицер скомандовал:
– Нина Максимова! Ко мне!
Вздрогнула, услышав своё имя. Погладив головёнку сына и слегка оттолкнув его, шагнула вперёд. Малец рванулся за матерью, но бабушка успела его перехватить, втянула обратно в толпу.
Немец свысока оглядел Нину: худенькая, смуглая, босиком – на вид совсем девчушка. Кончиком стека коснулся её груди:
– Ты – жена красного командира, не верящая в победу фюрера? Ты говорила: «К весне немчуры здесь не будет»?
Нина обмерла: да, это были её слова. Подруги-доярки верили ей, жене капитана-кавалериста, к тому же учёной, окончившей семилетку в райцентре. И Нина не отмалчивалась, говорила им правду. Конечно, они береглись, собирались на ферме тесным кружком, только свои, следили, чтобы никто не подслушал. Неужели предательство? Повернулась к людям, не веря, недоумённым взглядом обвела знакомые лица, и, словно на нож, напоролась на злобную улыбку телятницы Васёны. Вспомнилось: это она затеяла вчерашний разговор. Жалобно попросила: «Нин, я боюсь… скажи, теперь мы навек под немцем?» Нина ободрила её и всех, рассказала, почему Гитлеру не видать победы. Васёна внимательно слушала, поддакивала. Теперь скалится, торжествуя… Почём ты продалась, подколодная змеюка? Задыхаясь от гнева, Нина рванула узел платка, сбросила его. Волна каштановых волос упала ей на плечо.