Читать онлайн Бойфренд в наследство

Lindsey Leavitt

THE CHAPEL WARS

All rights reserved

This edition published by arrangement with Taryn Fagerness Agency and Synopsis Literary Agency.

Иллюстрация на обложке Demara (Смирнова Мария)

Дизайн обложки и форзаца Мария Фролова

Во внутреннем оформлении использованы иллюстрации: buzz illustrations, KatePilko, Katerina Tyshkovskaya, Anna Chylibi, Mohammad Shadan Ali/ Shutterstock.com. Используется по лицензии Shutterstock.com

© 2014 by Lindsey Leavitt

© Павлова И. В., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство АЗБУКА», 2025

Махаон®

Глава 1

Наследство. Ненавижу это слово. Перевод: прости, но кое-кто, кого ты любила, сыграл в ящик; вот тебе подарочек от него. Это все равно что попасть под машину только для того, чтобы потом разжиться деньжатами в судебной тяжбе с тем, кто тебя сбил. Люди не устанут повторять: «Ну надо же, как тебе повезло! Если бы не этот несчастный случай, ты никогда бы так не обогатилась! Правду говорят – нет худа без добра!» А правда в том, что тебя сбила машина и твою психологическую травму не залечат никакие деньги.

По мне, так это какое-то неправильное восприятие реальности. Ничего хорошего в нем нет. Дедушка Джим скончался – отошел в мир иной, он больше не с нами… Он умер. Мой дедушка Джим, с которым я делилась приятными новостями в первую очередь, который отправлял нам поздравительные открытки или «поющие телеграммы» даже на самые нелепые праздники. Ну кто, кроме него, мог прислать огромную бумажную открытку на День посадки деревьев! Никто! Мне даже стало интересно: а что бы дедушка прислал сейчас, по случаю своей кончины? Может, телеграмму с соболезнованиями? Да нет… Скорее музыкальную открытку. Точно! С песней «Попразднуем» и припиской: «То, что я умер, еще не значит, что мы не можем отметить старое доброе времечко!»

Да все что угодно было бы лучше его «Наказов» (с заглавной буквы). Дедушка запланировал зачитать свое завещание за два года до ухода – после того как посмотрел по телевизору специальный выпуск «60 минут» о погребальных церемониях знаменитостей. «Почему только их хоронят с помпой и почестями?» – спросил он. И на следующий день купил себе гроб из какого-то материала «под золото». Мы думали, что дедушка проживет лет до ста, а он не дожил и до семидесяти.

Мне было наказано надеть что-нибудь «поярче». Этим «поярче» стало желтое платье в стиле малышки Бо Пип (похоже, сданное девицей легкого поведения в секонд-хенд Goodwill, где его и откопала мама). А вот еще несколько странных дедушкиных наказов.

1. Никаких слез и носовых платков.

2. Духовой оркестр впереди. И чтобы труба обязательно выла.

3. Поверенный должен надеть костюм-тройку. Темно-синий, в тонкую полоску.

4. Приготовиться к сюрпризу.

Нашему семейству было велено явиться не в приемную нотариуса, где обычно всем нормальным семьям оглашают последнюю волю их нормальных дедушек. Нет! В зябкую ноябрьскую пятницу все Ноланы собрались в четыре часа пополудни в свадебной часовне «Роза Шарона». В той самой часовне, где мой дедушка Джим венчался.

Пока я тащилась за мамой по мосту Новобрачных, считая ступеньки до входа в часовню, мне постоянно приходилось одергивать свое короткое цыплячьего цвета платье. А мой младший брат Джеймс то и дело оглядывался и бросал убийственные взгляды. Хотя Джеймсу было всего тринадцать, его подростковые переживания достигли такой силы, что могли расколоть мост пополам. Нет, утонуть бы мы не утонули: воды под мостом не было – один бетон.

Я ускорила шаг, чтобы оказаться перед дверью часовни одновременно с братом.

– Это платье выглядит так, словно ты украла его у девчонки, проигравшей на детском конкурсе красоты, – заявил он.

«А твое лицо выглядит так, будто ты украл его у психа», – завертелось у меня на языке. Но я смолчала – лишь пихнула братца локтем в ребра и поторопилась первой подойти к передней скамье. Сегодня я не собиралась уступать Джеймсу. А еще я надеялась, что дедушка Джим оставил ему этот мост в наследство, а в придачу писсуар, выкрашенный золотистой краской из баллончика.

– Ты толкнула локтем брата? – мама склонилась над своим местом, и ее черный «конский хвост» перекинулся с одного плеча на другое.

Наша старшая сестра Ленор, едва присев рядом с мамой, тут же принялась рисовать на запястье набросок еще одной вероятной татушки: «ЛЮБОВЬ» внутри золотой рыбки.

– Извини. Это вышло случайно.

– Холли сломала мне ребро, – заявил Джеймс. – Когда она успела стать такой грубой и агрессивной?

– Твоя сестра и мухи не обидит.

– Мне нет дела до мух. Речь о моих ребрах, – возразил Джеймс.

Мама опустила глаза на свой мобильник:

– Мне надо позвонить папе, узнать, где он. Не ссорьтесь. Будьте добрее друг к другу.

– Я добрая, – пробормотала я (скорее самой себе), когда мама отодвинулась на дальний край скамьи и зажала ухо пальцем.

Джеймс насупился:

– Ты идиотка…

– Не говори так! – сказала я.

Не отрывая глаз от своей нарисованной ручкой татуировки, Ленор вздохнула громче девушки, прослушавшей последнюю песню «Грис»:

– Ты понимаешь, насколько оскорбительно это слово?

– А ты понимаешь, насколько оскорбительно это слово? – передразнил ее Джеймс.

– Все, что ты говоришь, – это отражение того, кем ты сам являешься. Ты хотя бы знаешь происхождение этого слова?

Похоже, сестра вздумала продемонстрировать свои познания в лингвистике, почерпнутые в гуманитарном колледже «о-котором-вы-и-слыхом-не слыхивали».

– Заткнись, Ленор, – буркнул брат. – Меня тошнит от твоей рожи.

Сестра наставила ручку на грудь Джеймсу. У них разница в возрасте девять лет, но во время стычек оба ведут себя как пятилетние.

Поняв, что утратила контроль над ссорой, зачинщицей которой явилась, я протянула между ними руки:

– Ладно вам, перестаньте. Это уже серьезно.

В этот миг заиграл духовой оркестр, помешав мне доказать свою правоту.

Мама вновь уселась на скамейку рядом с нами и толкнула меня коленкой:

– Ну что? Между вами снова мир?

– Нет! – взвился Джеймс. – Ленор ведет себя так, будто она прима-балерина, а все вокруг – безмозглые и неотесанные чурбаны.

– Когда это я так себя вела? – вскинула бровь сестра. – И в каком телешоу ты набрался таких выражений?

– У меня есть дела поважнее, чем смотреть телик.

– Ну конечно! – хмыкнула Ленор. – Временное отстранение тебя от занятий в школе – отличное тому подтверждение.

– Послушай, – мама приобняла Джеймса за плечо. – Все будет хорошо.

Брат прильнул к ней – впервые за несколько лет. И эта сцена выглядела бы приторно-сладкой, если бы оркестр вновь не грянул в трубы. Нужно было обсудить с дедушкой его музыкальные предпочтения. Всерьез.

А теперь… Мы больше не поспорим о музыке. Мы больше ничего с ним не обсудим… Еще на прошлой неделе мы схлестнулись с ним из-за хот-догов (да-да, я не шучу: из-за хот-догов!). А потом у дедушки случился сердечный приступ, врачи в четвертый раз сделали ему шунтирование, но операция не помогла. Дедушки не стало. Одно дело – слышать, что кто-то умер. И совсем другое – когда умирает близкий тебе человек. Смерть становится реальной. До кома в горле. До ноющей боли в груди…

– Я все еще жду, что он вот-вот вынырнет откуда-нибудь и предстанет перед нашими глазами, – призналась Ленор.

Джеймс уронил голову на сжатые кулаки; спутанные волосы упали ему на лицо:

– Он не должен был покинуть нас вот так…

Брат прав. Обычная смерть – удел обыкновенных людей. Тех, кто работает с девяти по пяти и оставляет нормальные завещания, без «Наказов» или каких-то сюрпризов. Наш дедушка заслужил умереть по-другому. Его жизнь должна была оборваться трагически – в попытке предотвратить кражу со взломом или с нераскрывшимся в прыжке парашютом. Но никак не в стерильной больничной палате с тумбочкой, заставленной открытками с пожеланиями скорейшего выздоровления, и подвешенными к потолку, но успевшими сдуться воздушными шариками.

Словно по сигналу, оркестр заиграл в унылой минорной тональности – совсем не ту музыку, которая обычно наполняла пространство в этих стенах. С 1987 года свадебная часовня «Роза Шарона» являлась, без сомнений, самой восхитительной и изящной часовней на бульваре Лас-Вегас. Без этих ангелочков в розовом пенопласте или ряженых двойников-подражателей Элвиса. На самом деле дедушка Джим ввел на них строгий запрет еще лет девять назад, когда одного жениха, заявившегося на венчание навеселе, в блестящем комбинезоне семидесятых, вырвало на мраморный пол. Интерьер часовни был оформлен в стиле ирландского кафедрального собора – с колоннами, арочными дверными проемами, позолоченным сводом, фресками и маленьким, но очень красивым витражным окном. В отличие от других, более стереотипных часовен, в нашей, по настоянию дедушки Джима, всегда благоухали свежие цветы. А еще он сам переделал мраморный вход. В нашей часовне снимались различные телешоу. А журнал Bride назвал ее «прелестным оазисом в море Назойливой Безвкусицы». Перед нашими старинными канделябрами произносили «да» люди со всех уголков мира.

Оркестр замолк, нотариус откашлялся. Его пухлое и рябое, как кожура апельсина, лицо округлилось еще больше, когда он втянул воздух в легкие и заговорил:

– Я занимаюсь юридической практикой в этом городе уже двадцать шесть лет. И думал, что всего насмотрелся. Но потом Джим дал мне эти «Наказы», – нотариус приподнял над головой листки бумаги, скрепленные степлером. – Надо же было такое выдумать! Он даже свои похороны распланировал! – Тут входная дверь распахнулась, и в часовню ввалился отец; правда, первым до нас добрался запах его одеколона. – Сценарий поминок расписан в мельчайших подробностях. Семнадцать страниц. Полагаю, мне предписано в какой-то момент станцевать брейк.

Ленор кивнула папе:

– Эндрю, как мило с твоей стороны присоединиться к нам.

– Это же отец, Ленор!

– Биологически нет, – скривила губы сестра.

– Юридически да, – парировал папа.

Биологический отец Ленор был нигерийцем; раз в несколько лет он приезжал повидаться с ней. А мой – наш с Джеймсом – папа удочерил Ленор, когда ей было четыре года.

Сестра тряхнула косичками:

– Просто я считаю, что теперь, когда я стала взрослой, мне нужно обращаться к тебе по имени.

Папа проигнорировал ее реплику:

– Привет, дети. Лана, рад тебя видеть.

Мама изобразила улыбку – типа той, которой удостаивают незнакомых людей в лифте. Или бывших мужей.

– Я тоже. Я очень сожалею из-за кончины твоего отца.

– Я это ценю, – папа погладил ее по плечу. – Как поживаешь?

– О, за меня не волнуйся. Я больше беспокоюсь за твое семейство.

– Ты постриглась? – спросил папа. – Тебе идет.

– Да. Спасибо, что заметил, – ухмыльнулась мама.

– Ты опоздал, – продолжила наезжать на него Ленор.

– Это то, чему научил меня отец, – эффектному появлению, – расставив ноги и уперев руки в бока, папа принял любимую позу. Он явился в часовню в своей обычной униформе – потертых джинсах, не заправленной костюмной рубашке и ботинках с ободранными мысами, – как нельзя лучше сочетающейся с растрепанными всклокоченными волосами. Но такая одежда ему шла, и улыбка не сходила с папиного лица, как будто он был двойником из какого-то шоу, выдававшим себя за моего отца.

Нотариус зашуршал страницами.

– Итак… теперь все в сборе?

– Донна, папина… секретарша, не смогла прийти. Она разводит альпак, и одна из них заболела…

– Которая? – спросил Джеймс. – Не Дэрил, случаем?

Папа бросил на него странный взгляд:

– Она назвала альпаку Дэрил? – Папа помотал головой. – Не берите в голову. Моя мать тоже посчитала, что отец не заслужил ее приезда из Мескита. – Он грузно плюхнулся на скамью. – И поверьте мне: ее отсутствие – большое облегчение для всех нас.

– Ваша мать значится первой в списке, – сказал нотариус. – И пожалуй, действительно лучше, что ее здесь нет. Ваш отец попросил… вы уж меня извините, но я лишь зачитываю его пожелания… гм… в общем, он попросил меня показать его бывшей супруге грубый жест и сказать… пару неласковых слов, – нотариус расстегнул пиджак и начал обмахиваться дедушкиным завещанием как веером. – Никто не будет возражать, если мы пропустим этот пункт?

Папа зашелся лающим смехом:

– Джим Нолан! Что удумал!..

Нотариус скороговоркой огласил другие пункты.

Основные моменты:

Ленор: сберегательные облигации на $500

Джеймс: кожаная куртка-бомбер

Мама: антикварный письменный стол

Секретарша Донна: фамильные часы

Священник Дэн: дедушкин саксофон

Папа: разукрашенный дедушкин гольф-карт

– Все остальное, не упомянутое в этом завещании, Донна может продать. Деньги передаются мне в доверительное управление. А я обязан распорядиться ими в пользу часовни, – нотариус вскинул на нас глаза. – Это все. Насколько я понимаю, сейчас должен заиграть оркестр.

Моего имени он не упомянул. В голове забродили всякие мысли: «Уж не этот ли большой сюрприз имел в виду дедушка? Нет! Не может быть! Ерунда какая-то! Я всегда была его любимицей. Может, он так поступил потому, что знал, что мне от него ничего не надо? Ведь наследство – лишнее напоминание о том, что дедушки больше нет. И потом… у меня же сохранились его поздравительные открытки…»

– Ой, подождите! – отложив в сторону «Наказы», нотариус извлек из своего портфеля пухлый конверт. – Осталась еще одна страница. Я ее сейчас зачитаю, но сначала вручу этот конверт Холли. О нем не говорится в завещании. Ваш дед передал его в больнице медсестре. И на словах велел тебе вскрыть одной.

– Почему?

– Откуда же мне знать, малышка? Так распорядился ваш дедушка.

Все семейство уставилось на меня; в глазах у всех стояли немые вопросы. Но никакого ответа у меня не было. Если только… «Наверное, в конверте поздравительные открытки? – осенило меня. – Да! Должно быть, так и есть. Видимо, мне надо будет открывать по одной открытке в каждый праздник». И, судя по толщине конверта, впереди меня ждала уйма теплых пожеланий. Схватив его и прижав к груди, я с облегчением выдохнула: я получила именно то, что хотела!

Нотариус вернулся к завещанию:

– Я не забыл про тебя, Холли. Просто мне захотелось, чтобы ты немного потомилась в ожидании. Кстати, ты купила платье, уместное для церемонии с помпой и почестями? Надеюсь, оно фиолетово-голубое?

– Оно желтое, – ответила я вслух, как будто нотариус был медиумом и дедушка мог меня услышать. – Да еще с оборками.

– Фиолетово-голубое с оборками. Тебе нужно больше оборок, – продолжил нотариус.

И все мое семейство прыснуло со смеху. Дедушка хорошо меня знает, точнее знал.

– Итак, «…я оставляю своей внучке, Холли Эвелин Нолан, пауза для придания драматического эффекта… – нотариус нахмурил брови и перечитал про себя последнюю строчку: – Ой, извините. Похоже, это он мне велел сделать паузу. Ладно. «…я оставляю своей внучке, Холли Эвелин Нолан… – на этот раз нотариус сделал паузу, и стало ясно, что хотя бы раз или два он побывал в зале суда и представлял, как ее надо держать, – …свадебную часовню “Роза Шарона”. Отныне она твоя, малышка Холли. Сохрани мое дело в память обо мне».

Глава 2

Уже поздним вечером того дня я побежала к искусственному водоему в нашем комплексно спроектированном микрорайоне, креативно названном «Озера». Наша семья жила в убогой квартирке в доме на северной окраине района. Мы с Джеймсом обозвали это жилище «космосом» – из-за голых стен и пустых мечтаний. Иногда я пробиралась в кварталы богатеев на берегу водоема – только для того, чтобы посмотреть, сколько времени потребуется охране, чтобы задержать меня за такие серьезные правонарушения, как гуляние по пешеходной дорожке или непрезентабельный внешний вид, делающий меня в их глазах бедной нищенкой.

Солнце садилось, сухой воздух бодрил. Я устроилась в своем заветном укромном местечке, на лоскутке пожухлой вытоптанной травы за торговым центром. Коммерческие помещения центра использовались по разному назначению. Совсем недавно, например, там устраивались свадьбы и банкеты – с крыши закрытой веранды до сих пор свисала гирлянда из пластиковых цветов. Мне выпало лишь раз понаблюдать из своего закутка за свадебной церемонией. И она была красивой. Фальшиво красивой. Свадьба на берегу не природного озера, а искусственного водоема слишком наглядно и убедительно отражала мнимую аутентичность Вегаса.

Насчитав шестьдесят три травинки, я переключила внимание на узор, который создавали на воде огни: яркий, яркий, тусклый, яркий, яркий, тусклый. А потом задумалась над содержимым все еще не вскрытого конверта, лежащего у меня на животе. Но никаких жизнеспособных версий мне в голову не пришло: ноль догадок, ноль предположений.

– Холли! – донесся до меня голос Джеймса, пытающегося неподалеку от берега справиться с веслами гребной лодки, которую он явно «позаимствовал» у владельца, живущего у водоема. Джеймс так поднаторел в «заимствовании», что ни разу не попался, насколько мне известно. – Помоги, подтяни меня к берегу.

Солнце почти село, сумерки сгустились. Поднявшись с травы, я подошла ближе и, протянув брату большую палку, помогла ему пришвартоваться. Джеймс вылез из лодки и привязал трос к мини-причалу. На самом деле никто из местных обитателей не использовал водоем по прямому назначению: большинство считали его скорее выгодным приложением к их элитной недвижимости. Вода в нем была мелкой, мутной и кишела жучками. Мне нравилось ловить и считать гуппи, которым, похоже, не суждено вырасти до размеров настоящих рыб.

– Как ты догадался, что я здесь? – спросила я брата. – Ты что, следил за мной?

– А тебе что, дед в письме наказал прибрать к рукам причал? Так это общественная собственность. – Я ткнула большим пальцем на знак «Вход запрещен». – Ну и ладно. Если ты можешь находиться здесь, то и я могу, – и, сунув руку в карман своих обтягивающих джинсов, Джеймс вытащил пакетик с семечками подсолнечника.

Я перевела взгляд на дорогу и задумалась: может, надо было прочитать письмо в «Космосе»? Но брат и дома мог в любой момент и без всякого приглашения ворваться в мою комнату. Когда мне действительно хотелось поговорить с Джеймсом, он часами пропадал невесть где. Но мучимый любопытством, Джеймс мог достать тебя из-под земли.

– Ты злишься, что я получила в наследство часовню? – решила прояснить ситуацию я.

– Для гения ты задаешь слишком глупые вопросы.

– Я не гений.

– Ну, учишься ты хорошо. Знаешь, мне это по барабану. От часовни воняет как от старухи, – Джеймс сплюнул в воду лузгу. – Мне просто хочется понять, почему дед завещал ее именно тебе.

Мне тоже хочется это понять.

– Он наказал мне вскрыть конверт одной.

– Дед не имел в виду меня, – Джеймс трижды выплюнул шелуху от семечек в причудливом ритме. – Он думал об отце и Донне – представлял, как обозлятся все взрослые из-за того, что часовня стала твоей. Наверняка он думал, что умрет, когда тебе будет лет тридцать или около того и ты все еще будешь работать в этой часовне. Как тебе такое – быть предсказуемой?

Ужасно. Да, конечно, я и в тридцать лет продолжала бы работать в часовне. «Роза Шарона» – это моя жизнь. Я бы вышла за нее замуж, если бы можно было сочетаться браком со зданием. И повенчал бы меня с ней, естественно, священник Дэн.

– Я не предсказуемая – я верная. Когда-нибудь ты в этом убедишься.

– Так мне сказал и психотерапевт Уитни. А еще он сказал, что мне нужно сблизиться с тобой, подружиться по-настоящему, – на губе Джеймса повисла половинка лузги. – Так давай сближаться. Открывай конверт.

Присев на траву, мы прижались друг к другу – с конвертом между нами. На причале горел старомодный фонарь, но скорее для вида. Толку от него было мало. Джеймс достал свой мобильник с потрескавшимся экраном и подсветил дедушкино послание.

– А что, если… что, если я не могу… – у меня дрогнул голос; что бы ни лежало внутри конверта, это могло изменить мою жизнь. А где перемены – как в лучшую, так и в худшую сторону, – там слезы. Я редко плакала, и мне не хотелось, чтобы Джеймс увидел мои слезы. Покажи я при нем слабину – и это могло потом выйти мне боком. К тому же я и так наревелась за прошедшую неделю, а еще предстоит пережить похороны.

– У меня борода отрастет в ожидании.

Я слишком разнервничалась для шуток о половом созревании. Мысленно досчитав до трех, я вскрыла конверт. Мы с Джеймсом переглянулись, прежде чем он робко направил лучик своего мобильника внутрь. Я вытащила еще один конверт: на нем значилось имя «Дакс».

– Кто такой этот Дакс? – спросил Джеймс.

Я похлопала конвертом по руке. Старый боевой товарищ? Член ирландской рок-группы U2? В жизни дедушки Джима было множество интересных людей. Дакс мог оказаться кем угодно.

– Погоди… есть Крэнстон по имени Дакс, – сообразила я. – Нам иногда попадали по ошибке в папку для спама их письма. Но с чего вдруг дедушке оставлять послание человеку, состоящему в родстве с Виктором?

– Не удивлюсь, если там споры сибирской язвы, – хмыкнул Джеймс.

Наша часовня делила парковку с часовней Виктора Крэнстона, но не по своей воле. Стоило дедушке разбушеваться из-за соседа – и успокоить его было трудно.

– Вряд ли это тот самый Дакс.

– Сколько на свете Даксов? Может, проще открыть конверт и посмотреть, нет ли там какой зацепки? – Джеймс снова порылся в кармане; на этот раз он извлек из него швейцарский армейский нож.

– Убери, – сказала я. – А то поранишь руку.

– Все так говорят, только я еще ни разу не поранился.

Джеймс играл на фортепьяно почти на уровне вундеркинда. Слово «почти» вообще как нельзя лучше подходит для общей характеристики моего брата.

– Зачем тебе нож? – поинтересовалась я.

– Бойскауты говорят, что нужно всегда быть готовым ко всему.

– Когда ты к ним ходил в последний раз, тебе было одиннадцать лет.

– Это не значит, что я не слушал, когда они говорили о важных вещах, – Джеймс засунул нож в задний карман.

– Дедушка не запечатал бы конверт, если бы хотел, чтобы я прочитала письмо. К тому же вот, взгляни: здесь есть еще один конверт – точно такой же, как первый, только адресованный мне. Вот оно! – То, чего я ждала. С трепетом в груди. Это дедушкино послание должно было объяснить все – и его письмо Даксу, и наследство, и, может быть, даже то, почему дедушка надумал помереть тогда, когда к этому никто из нас не был готов. Я осторожно, стараясь не повредить конверт, отогнула ногтем его клапан – и на плотной бумаге цвета слоновой кости увидела аккуратный убористый почерк деда.

Я насчитала в тексте двадцать шесть определенных артиклей, но это не помогло мне остановить наплыв эмоций. Как все-таки странно! Почерк может пережить человека на многие годы, а то и на века…

– Если хочешь, я могу отойти, и ты прочитаешь его одна, – лицо брата смягчилось, как будто дедушкин почерк потряс и его. – Раздобуду нам хот-доги с соусом чили.

Мой живот уже скрутило. Чили бы не помог.

– Нет-нет, не надо. Я прочитаю письмо вслух. А если дедушка коснется чего-то очень личного, остановлюсь, – я выдержала паузу и начала читать.

Малышка Холли,

Если ты еще не психанула из-за часовни, то твой отец или Донна сделают это за тебя. Не сомневаюсь, новость стала для вас шоком. Но эй! По крайней мере, тебе не прикладывали к грудной клетке дефибриллятор. Кстати, там не было белого света. Я даже слегка обеспокоился этим. Хорошо, что я люблю теплую погоду, верно?

Я все делаю неправильно. Нет, не так. Я все делал неправильно.

А правда в том, что ты наследуешь не только часовню.

Ты наследуешь кучу проблем. Эти проблемы я пытался решить годами, но своими потугами лишь все ухудшил.

Позволь мне объяснить. В середине двухтысячных свадебный бизнес процветал. Это был буквально бум (иногда не успевала выйти из часовни одна пара брачующихся, как уже заходила следующая). Деньги текли рекой. Лас-Вегас начал рефинансировать займы, кредиты на покупку домов и развитие бизнеса. «Розу Шарона» оценили вдвое дороже той суммы, за которую я ее купил. И я рефинансировал свой ипотечный кредит. Заключил новый договор на условиях шаровой формы оплаты. Иными словами, я взял в банке крупную сумму на условиях регулярной выплаты маленьких взносов и погашения основной – большей – суммы сразу в конце срока, то есть по истечении семи лет. Эти деньги я потратил на часовню. Ладно, покаюсь: я еще расплатился с карточными долгами, а часть денег потерял, делая спортивные ставки (глупые Lakers!). А с учетом того, как шли дела, конца и края было не видать.

А потом конец стал видим.

Апокалиптический конец. Экономика рухнула. Люди перестали приезжать в Вегас, чтобы жениться – вот перестали, и все. Предприниматели разорялись, люди теряли работу и жилье. И сумма, в которую когда-то банк оценил мой бизнес, превратилась в пшик.

Последние несколько лет я отчаянно боролся, пытался найти деньги, чтобы удержаться на плаву. Но увы…

От моих сбережений ничего не осталось; мои активы смехотворны. Я оставлял себе жалкие крохи, едва сводил концы с концами, чтобы выделять деньги твоим родителям и платить другим работникам. Никто не видел моих бухгалтерских книг. И никто больше не знает про наше плачевное положение.

Этой весной истекает срок кредита. Чтобы его рефинансировать, я должен погасить вторую – наибольшую – часть займа. В противном случае это будет считаться невыполнением обязательств по кредиту. Банк мог бы рефинансировать его снова, но они оценят стоимость бизнеса по минимуму, и мне придется возместить разницу или потерять часовню.

В этом месте дедушкин почерк превратился в пляшущий курсив.

Я слишком ослабел, чтобы писать. И попросил закончить письмо за меня одну очаровательную девушку. Ее зовут Кики. Она санитарка. И очень красивая. Эй, если я выживу после операции, можно я приглашу вас в ресторан на ужин со стейком?

(От Кики: ваш дедушка флиртует со всеми санитарками на этом этаже. У него уже запланирована масса ужинов со стейками в будущем.)

Я не знаю, КАК тебе сохранить часовню и бизнес. Тебе надо поговорить с финансистами, подключить Донну (я рад, что умер, иначе бы она меня убила).

Составь план действий, чтобы заработать хоть какие-то деньги. Поверь мне: если бы я смог разрулить все сам, мне не пришлось бы писать ни это патетическое письмо, ни письмо, которое я прошу тебя передать лично, из рук в руки Даксу Крэнстону.

Как бы там ни было, мне очень жаль. И я прошу меня простить. За то, что оставляю это на тебя. За то, что не рассказал всего раньше. Мне жаль, что твои шансы на успех невелики. И я очень сожалею, что время нашего общения истекло. Потому что… раз уж ты читаешь это письмо (а я правда надеюсь, что ты его не прочтешь никогда) – значит, я умер и мы больше не поспорим с тобой ни о чем.

Прости. Я люблю тебя, малышка Холли. Ты заботишься об этой часовне не меньше моего. Ты понимаешь, что она значит для нашей семьи. Как по мне, так ребята из U2 выразились лучше всего: «Дом… я не могу сказать, где он находится, но я знаю, что иду домой».

Дедушка Джим

В тусклом свете телефонного фонарика округлившиеся глаза моего братца стали похожи на глаза инопланетянина.

– Я не могу в это поверить… Дедушка пытался справиться со всем этим сам и никому ни о чем не рассказывал!

У меня в горле возникла такая резь, словно я проглотила швейцарский армейский нож Джеймса:

– Мне тоже не верится. Дедушка был… он взвалил на себя непосильную ношу… С тех пор, как мы были еще детьми. Все это время, что мы его знали, то есть думали, что знали, он старался сам все уладить, не обременяя никого такими проблемами…

– Бедный дедуля, – при всей напускной грубости брата он славный чуткий мальчик. Напоминает мне Понибоя из той старой книжки и фильма «Изгои». Он важничал, выпендривался, любил прихвастнуть, но у него были такие маленькие пухленькие щечки. И что бы он ни сделал, эти щечки могли спасти его от любой беды. Я была в этом уверена. Если только Джеймс не вступит в банду и его не начнут дразнить «детской мордашкой». – Наверное, дед никогда бы этого не написал, если бы не предчувствовал кончину.

– Если часовня закроется… – Я сглотнула это жуткое, причиняющее такую боль «если».

– Это всего лишь здание.

– Нет, это дом.

Джеймс запулил в воду камешек.

– Дом – это не просто какое-то место, Холлз.

Я убрала письмо в конверт, разгладила его. Снова открыла – и тут же закрыла. В каком отчаянии должен был находиться дедуля, чтобы передать убыточный обреченный бизнес своей семнадцатилетней внучке!

Джеймс высыпал в рот половину пакета семечек и начал громко грызть; щеки у него надулись как у хомяка.

– Ладно, по крайней мере, одно мы знаем наверняка.

Одно… Это было только начало. Всего несколько слов могли облегчить мое тяжкое бремя, заронить в сердце надежду.

– Что?

– Ты точно облажаешься и ничего не исправишь.

Глава 3

Проснувшись в субботу, я еще понежилась в постели, прежде чем вспомнила, что дедушка умер. Вчера утром его тоже уже не было в мире живых. А сегодня мне предстояло быть на его похоронах. Минут пять я пялилась на будильник, наблюдая за маршем упрямой секундной стрелки и поражаясь могуществу времени, продолжающего свой ход вперед несмотря ни на что – независимо от того, что происходит в этом мире, невзирая на то, кто в нем умирает, а кто живет дальше.

Мы поехали на отпевание в катафалке. Дедушка Джим сказал, что ему все равно пришлось заплатить за один – так почему не воспользоваться? Сиденья в ретроавтомобиле были съемными, и мы все поместились. А ремней безопасности не было. Вот ведь ирония – ехать на похороны в машине, способной вмиг стать смертельной ловушкой. Конечно, потом пришлось вообще снять сиденья, чтобы поставить в салон гроб по дороге до кладбища, и нашему семейству пришлось добираться туда автостопом.

Солнце светило с маниакальным упорством – безразличное к нам и нашему горю. Привалившись к окошку катафалка, я постаралась отрешиться от голоса мамы.

Она страшилась предстоящей церемонии не меньше нас, своих детей. Только вместо нормальной реакции – угрюмого молчания – мама непрестанно болтала. Но ее болтовня хотя бы вертелась вокруг дедушки и похорон, чего нельзя было сказать о папе: он сидел впереди, рядом с водителем, и обсуждал с ним футбол так, словно это был воскресный выезд за город на пикник.

– Твой дедушка попросил заказать все цветы через твою субподрядчицу, как там ее зовут? – спросила мама.

– «Цветы от Мишель». Или «Бутик Банни», если график Мишель полностью забит.

Я не повернула головы от окна, хотя мне очень захотелось взглянуть на маму.

– Верно, Мишель. Так вот, она так растрогалась, что предоставила нам скидку на целый год. Сообщество людей, занимающихся свадебным бизнесом, – это так здорово! Дед умел налаживать связи.

«Ну сколько можно болтать?! Трещит и трещит без умолку», – поморщилась я. Все эти темы угнетали не меньше похорон, так зачем их мусолить?

– Мама, – вмешалась Ленор, – мы понимаем, что ты пытаешься разрядить обстановку, заполняя пустоту житейскими подробностями…

– Ленор, – осадил ее папа с переднего сиденья; и больше он не сказал ни слова. Словно довольно было произнести ее имя, и это, как по волшебству, изменило бы природную сущность сестры.

Джеймс отгрыз заусенец на пальце, и ноготь вмиг заплыл кровью.

Я сняла с юбки шестнадцать ворсинок, размышляя, действительно ли Ленор терзала печаль и походила ли ее скорбь на мою полную (внешнюю) отрешенность. Какие бы эмоции ни раздирали меня внутри, я должна прочувствовать всю боль утраты, но не выставлять ее всем напоказ во время погребальной церемонии. Не стоит. Нам вообще не следовало сидеть сейчас в этом катафалке всем вместе. Горе индивидуально, и каждый переживает его по-своему, сообразно потребностям души – в полной тишине или под аккомпанемент музыки, уединившись в комнате или в каком-нибудь безлюдном месте, на травке.

А вместо этого нас ждет целый день заунывных, невыносимо скучных мероприятий, начиная с семейного приема.

– Это будут проводы в узком кругу самых близких людей, – сказала мама, дословно процитировав рекламу большого зала для церемоний прощания позади часовни. Всю последнюю неделю она повсюду носила с собой в сумочке взятый в морге проспект, пока он не начал рваться по сгибам.

Обклеенное обоями помещение делили между собой дедушкины работники, его приятели по покеру, участники кавер-группы U2 и мы, члены семьи, которых разделяла незримая граница, появившаяся между моими родителями после развода, хотя мама и папа клялись, что ничего не изменилось.

А у входа топтался паренек, который не вписывался ни в одну группу, не подпадая ни под одну из категорий собравшихся. Он держался особняком – одинокий, отстраненный, не от мира сего. Руки в карманах, рукава рубашки закатаны; волосы пострижены «ежиком», причем очень коротко, почти под ноль. В лучшем случае среднего роста, он все же на дюйм или два был выше меня. И хорошо сложен. Этого не скрывала даже его парадная рубашка. Судя по виду, парень ни с кем из собравшихся знаком не был, и его тоже никто не знал. А еще… Вы можете счесть меня ограниченной и легкомысленной, раз я заметила такое на похоронах, но он был не самым уродливым парнем из всех, кого я когда-либо встречала. Если внешность уподобить Америке, а уродливость – Лос-Анджелесу, этот парень напоминал Кентукки. А когда улыбался – Западную Вирджинию.

Он вскинул глаза и перехватил мой взгляд. Мне бы отвернуться к школьной фотографии выпускников дедушкиного класса – а я, поддавшись инстинктивному глупому порыву, махнула ему рукой.

Парень оглянулся: ведь мы незнакомы – так с чего я решила ему помахать? Увы, горе понуждает тебя к странным поступкам в самый неподходящий момент, потому что под воздействием эмоций ты забываешь, как полагается вести себя нормальным людям. Этот парень казался моим ровесником, к тому же далеко не уродливым. Я не знаю, почему так поступила. Может, просто захотела поговорить с кем-то о чем-нибудь еще, кроме истории, которую за этот день услышала уже трижды – как дедушка Джим, когда мне было пять лет, заставил меня петь на его свадьбе со второй женой.

Торопливо отхлебнув глоток клубничного коктейля, я стала придумывать подходящее объяснение своему нелепому жесту. Якобы у дедушки было секретное приветствие (сначала взмахнуть рукой, а затем вдохнуть и выдохнуть), общее с человеком, с которым нужно обменяться сигналами для установления или подтверждения связи. И мне захотелось научить ему незнакомого гостя. А что? Возможно, моя байка и прокатила бы. Мы бы вместе посмеялись – тихонько, сознавая, где и зачем находимся. А потом бы пришел распорядитель похорон сопроводить наше семейство, я бы сказала парню «Мне пора», он бы бросил мне ободряющий взгляд, и я бы больше никогда с ним не увиделась. Но все равно получилось бы неплохо, потому что в его памяти осталась бы я, а не мое дурацкое неуместное махание рукой.

Только парень (который на самом деле был уже почти мужчиной) посмотрел на меня и, вместо того чтобы махнуть мне в ответ, отдал честь. Этот жест выглядел еще более неуместным, чем мой, и потому показался мне идеальным. Я уже собиралась подойти к незнакомцу и научить его новому секретному приветствию – как вдруг он выскользнул в коридор. Меня так и подмывало последовать за ним, но выйти не дали Сэм и Камилла.

– Холли! – изо всех сил замахала руками Камилла.

Я удивленно заморгала. Мне потребовалась некоторое время, чтобы сообразить, что это мои друзья и они действительно обращаются ко мне.

– Привет, ребята.

Сэм в три исполинских шага дошел до меня и по-медвежьи обнял. Я напряженно замерла в крепких тисках его лап. В нос ударил смешанный аромат хвойного мыла и фруктового «Ментоса» – неизменный запах Сэма.

– Есть такая кантри-песня, называется «Танец», ее поет Гай Брукс. Так вот, в ней говорится…

– Эта песня очень депрессивная, – перебила его Камилла. – Не нагоняй тоску.

– Я лишь хочу сказать, что если Холли тянет поплакать или выговориться, то это надо сделать сейчас, до того, как начнется конкурс плакальщиц.

Оба уставились на меня в ожидании, как будто я и впрямь была готова разреветься. И я чуть было не сломалась. Еще секунда – и я бы рассказала им о финансовых проблемах, суть которых даже не поняла. Да только зачем? Что бы это дало? Я лишь стала бы думать о них еще больше. А куда больше? Они и так засели у меня в голове, словно там каждую минуту вспыхивал неоновый знак: «Часовня! Часовня! Часовня!»

– Я… такая, как есть. Это похороны.

– И это паршиво. – Сэм наклонился и слегка дернул меня за волосы, как всегда делал на школьных олимпиадах по математике. – Не забывай об этом, Холлз.

Камилла уселась на краешек глубокого кресла с широким подголовником, и больше места ей не требовалось. Она жевала только половинку пластинки жвачки и никогда бы не допила до конца бутылку с газировкой, даже если бы от этого зависела ее жизнь. Нет, ни о какой диете и речи не шло: просто Камилла была «дамой Викторианской эпохи».

– Я хотела принести тебе что-нибудь для поддержки, – прозвучал из почти бестелесной оболочки ее голос. – Но не знала, что именно принести. У меня еще никто из родни не умирал. Каково это, если оценивать по десятибалльной шкале, где «десять» – хуже всего?

– «Семьдесят четыре». «Семьдесят пять», если учесть тот факт, что еще должен прийти Виктор Крэнстон.

– Я не знаю, кто это, – наморщила нос Камилла. – Мы его ненавидим?

Мне нравилось, как подруга обобщает нас местоимением «мы». Она готова объявить своим врагом любого – стоит мне только сказать. Этакая странная демонстрация преданности. Точно так же Камилла ведет себя и с Сэмом: спрашивает, какие группы им нравятся, что они думают о различных политических проблемах.

Сэм фыркнул:

– Крэнстон – это тот парень, которому принадлежит часовня «Мечта Купидона».

– А-а, так мы его ненавидим, верно? – Камилла накрутила на палец прядку своих красивых волос оттенка «клубничный блонд».

– Да, – кивнул Сэм. – Ну то есть должны. Потому как лично я никогда с ним не общался. Будь ненависть девушкой, мы были бы с ней троюродными братом и сестрой.

– А мне бы она доводилась кузиной. Или даже тетей, – сказала я.

– Твой дед упомянул Крэнстона в «Наказах»? – поинтересовался Сэм.

– В каких наказах? – спросила Камилла.

– Конечно, – ответила я. – Крэнстон должен заявиться сюда навеселе и устроить на глазах у всех какое-нибудь позорное представление. Меня только удивляет, что дедушка не указал этого в своем сценарии.

Сэм хохотнул. Какой-то мужчина за нами кашлянул. Но Сэм не собирался проявить непочтительность – он просто не умел смеяться тихо.

– А помнишь, как однажды Джим послал ему на Рождество дешевое вино с ехидной запиской «Дешевое вино для дешевки»?

Я с трудом подавила улыбку:

– Крэнстон прибежал тогда, размахивая бутылкой. Хотел разбить ее дедушке о голову.

– Когда это было? – полюбопытствовала Камилла.

– Не знаю, Кларис еще работала здесь. Ты помнишь Кларис? – спросила я.

– По-моему, Донна уволила ее, потому что Кларис не знала, кто такая альпака.

– Она называла ее ламой, – рассмеялась я. – Именно тогда Донна начала развешивать по всему офису календари с альпаками, словно хотела ликвидировать пробелы в образовании Кларис.

Камилла выпятила нижнюю губу в притворном укоре:

– Ребята, у вас столько общих воспоминаний.

– Камилла, нам с тобой тоже есть что вспомнить. – Сэм погладил ее по плечу. – Только у нас другие воспоминания.

Захватывающие воспоминания о тайных свиданиях. Камилла обучалась на дому, ее родители были безумно строгими и даже мысли не допускали, чтобы их дочка встречалась с парнем. То есть с Сэмом. А Камилла и Сэм встречались с начала прошлого года, но скрывали свои отношения от взрослых. Это все было очень романтично/драматично/глупо. Но я из любви к Сэму упросила дедушку Джима дать Камилле канцелярскую работу. Правда, без проблем не обошлось: Камилла справлялась со своей работой из рук вон плохо. Она прекрасно ладила с людьми, но постоянно все путала и никак не могла освоить компьютерную программу. Дедушка не раз грозился ее уволить, но так и не привел свою угрозу в исполнение.

А теперь работа Камилле была гарантирована – ведь я стала ого-го кем. Я стала боссом.

Распорядитель похорон прочистил горло:

– Друзья и родственники Джима Нолана! В соответствии с его «Наказами» мы сейчас пройдем в часовню на отпевание. После этого вы сможете с ним попрощаться. Присутствовать при погребении могут только члены семьи… Ах да, вот еще что. Бар будет работать до четырех вечера. Бесплатно.

Бесплатный бар на похоронах.

Я понадеялась, что на этом сумасшедшие «Наказы» дедули закончились. Оставалось лишь вручить письмо Даксу Крэнстону.

Глава 4

Я очень хотела, чтобы поминальная церемония была особенной и наполненной смыслом, но этот час прошел в слезливых невнятных воспоминаниях и пустой болтологии, не шедшей ни в какое сравнение с человеком, каким в действительности был мой дед. Бесплатный бар тоже сделал свое дело: глупая сентиментальность и фальшивый пафос развязали гостям языки, и понять, что из их воспоминаний было реальностью, а что выдумкой, стало почти невозможно.

Потом папа с помутневшими глазами проводил всех в «зал рефлексии» – поразмышлять над наследством дедушки Джима и еще выпить. Но заклятый враг так и не появлялся, а это значило, что кто-то еще должен разыграть какой-нибудь глупый спектакль, чтобы умиротворить дух дедушки. Учитывая численность и состояние гостей, я за это особенно не переживала.

Мама отвела меня в сторонку и кивком головы указала на дверь:

– В траурном зале никого нет. Почему бы тебе не попрощаться с дедушкой?

– Уже попрощалась. Перед его кончиной, – я отвела взгляд. – Он ушел, мама.

– Он ушел не навсегда. Он просто ушел из этого мира. Пойди туда, к нему. Это поможет.

Я села в раскладное кресло напротив гроба. Попыталась собраться с духом, чтобы сказать дедушке еще пару слов. В зале было прохладно; аромат увядающих цветов смешался с запахом мертвого тела. Церемония прощания, может, и прошла на оптимистичной ноте, да только ничего не изменила: все гости вышли из этого зала, а дедушка должен остаться в своем ящике из поддельного золота навсегда.

Я содрала черный лак с трех ногтей, прежде чем нашла в себе мужество подойти к гробу. Дедушка Джим походил на Боно, лидера группы U2 – рыжие волосы, выкрашенные в черный цвет и коротко постриженные, тонированные солнцезащитные очки (его фирменная фишка), кожа с холодным восковым налетом. Я пыталась поспорить с родителями насчет открытого гроба, но, конечно же, безрезультатно. Они сказали, что открытый гроб позволяет людям, пришедшим проститься с усопшим, психологически настроиться и принять факт его смерти. А по-моему, это легче сделать, когда гроб закрыт и не бередит еще не затянувшуюся рану.

Как бы там ни было, мне в последний раз представилась возможность взглянуть на дедушку (или его версию). И я даже порадовалась ей. Протянув руку, я поправила ему очки.

– Его похоронят в очках? – В дверной проем, пригнувшись под низкой притолокой, шагнул Виктор Крэнстон. – Хочешь знать почему? Из-за его век. Таких обвисших век и мешков под глазами я ни у кого не видел. И он знал об этом. Боно, кому нравится этот Боно? Он думал, что темные очки придавали ему таинственный вид, – Крэнстон икнул. – Таинственность! Какая чепуха, Джим Нолан…

– Дедушка будет очень рад, что вы пришли, – сказала я. – Нетрезвым, как он и надеялся.

Виктор купил соседнюю часовню в конце девяностых, через десять лет после того, как дедушка начал свой бизнес. Предыдущими владелицами часовни «Мечта Купидона» была пожилая пара, которая до сих пор присылает нам под Рождество поздравительные открытки. Став хозяином, Виктор пристроил к ней еще пять тематических приделов, сделал подъездное окно и ввел ряд прочих новшества (в частности, аренду лимузина «Хаммер», разрисованного избитыми слащаво-приторными купидонами), которые вкупе с нетрезвыми посетителями принесли свадьбам в Лас-Вегасе дурную славу.

Покачнувшись, Крэнстон вошел в зал; его губы изогнулись в ухмылке, обнажив вставную челюсть.

– Я не помешал? Ты прощаешься с этим неудачником?

Я не сознавала, насколько ненавидела этого человека, пока мы с ним не познакомились официально – потому что при каждой встрече на парковке он показывал мне неприличный жест.

Я преградила ему путь к гробу. Виктор еще был от меня в футах шести, но в носу засвербело от мерзкого запаха. От Крэнстона разило алкоголем и подгоревшей говядиной.

– Дедушка Джим хотел, чтобы вы устроили скандал на глазах у множества людей.

– Я уязвлен, милочка. Мне больно и обидно это слышать. Я пришел сюда, чтобы отдать ему дань уважения, как и все остальные люди, – буквально оттолкнув меня, Крэнстон ринулся к гробу.

Я сосчитала до «двенадцати». Как правило, мне этого хватает, чтобы успокоиться.

– Вы никогда не выказывали ему уважение при жизни. Так зачем же начинать сейчас?

– Дедуля?

Не успела я фыркнуть про себя из-за того, как глупо и старомодно называть кого бы ни было «дедулей», как в зал торопливо вошел парень с поминок.

Его голос оказался выше, чем я предполагала, но вряд ли стоит ожидать глубокого гортанного звучания, когда произносишь такое слово, как «дедуля». Заметив меня, парень махнул рукой – примерно так же, как раньше это сделала я. Это заставило мое сердце смягчиться. И – неожиданно для меня – екнуть.

– Ой, привет.

– Я… мм-м… я не тебе тогда помахала… До этого… – Пожалуй, хуже взмаха рукой было лишнее напоминание о нем: вдруг я теперь всегда буду ассоциироваться у него с этим жестом. – Я обозналась… приняла тебя за другого.

– Да, я тоже козырнул не тебе, – в голосе парня слышался южный акцент, теплый и приторный, как подслащенная овсяная каша. – Позади тебя стоял ветеран.

– Ветеран?

Парень выдавил улыбку. Я было растерялась, но через мгновение поняла шутку.

– Отдать честь ветерану – как мило! – я попыталась придумать забавную фразу, чтобы развить шутку, но этот парень… его присутствие рядом… это уже слишком.

Виктор Крэнстон откашлялся:

– Дакс, ты кончил заигрывать? Я могу завершить свои дела здесь?

Дакс? Это Дакс. Дакс Крэнстон. Вот он – короткий миг, мимолетная искра, не успевшая разгореться, и она проскочила у меня с Даксом Крэнстоном. Отлично, дедушка Джим! И кто не оставляет запечатанный конверт для любимого внука своих врагов?

Виктор запустил свои пальцы-сардельки в гроб и сорвал с дедушки Джима темные очки:

– Вот так-то лучше. Теперь ты сможешь предстать перед Создателем во всей дряблой славе.

Во мне взбурлил адреналин. Если дедушке Джиму хотелось, чтобы кто-нибудь устроил на его похоронах сцену, то я готова. Выцарапаю Виктору его хорьковые глазенки, вырву его сальные волосы и раздеру в клочья его дешевый костюм. И я сделаю это с превеликим наслаждением!

– Верните их на место!

– Ну же, давай! Это глупо, – призвал дедушку Дакс. – Пожми всем руки, и пойдем отсюда. Ты же выше всего этого.

Довольно спорное утверждение.

Не сводя с меня глаз, Виктор повертел очки в пальцах. Я не шелохнулась, даже не поежилась, хотя и одного взгляда этого человека оказалось достаточно, чтобы мне захотелось раствориться в пузырьке с антисептиком.

– Ладно… но что я действительно хочу узнать – так это что будет с часовней?

– Что вы имеете в виду? Люди приходят сюда, венчаются, мы зарабатываем деньги. Разве у вас по-другому? – я не поверила собственным ушам – настолько спокойно прозвучал мой голос.

– Ты мало что смыслишь в том, как зарабатываются деньги. Будет забавно посмотреть, как эта часовня придет в упадок, перейдя в твою собственность. Кто сейчас ею занимается – секретарь Джима или твой отец?

– Не ваше дело.

– Вот тут ты ошибаешься. Это бизнес. И я буду за всем следить. Запомни это.

– Как хотите, – меня так и подмывало добавить: «Вам ничего не обломится, выкусите!», но я решила соблюсти приличия.

– Увидимся на парковке, внучок. – Крэнстон вдруг сломал очки пополам и бросил их в гроб. – Покойся с миром, Джимми.

Сердце у меня колотилось как бешеное, но я услышала его стук только после того, как Виктор со своим амбре исчез из зала. Мне захотелось догнать его, повалить на пол и дубасить, дубасить кулаками изо всей мочи. Ярость ослепила меня, взяла верх над невесть кем установленным правилом, что девушке драться не пристало. Но не успела я сделать и шагу, как передо мной встал Дакс:

– Эй-эй. Не кидайся за ним. Это не поможет.

– Зато его морда станет чуть симпатичнее, когда я ее разобью.

– Я серьезно. Побудь здесь, со мной, пару минут. Он изрядно набрался. А в таком состоянии он всегда злой. Пусть остынет. Выдохни.

Я в гневе уставилась на опустевший дверной проем.

– Это были любимые дедушкины очки.

– Дедом иногда завладевает демон разрушения. Давай я за них заплачу?

Я моргнула:

– Не надо. Тем более что дедушке уже все равно.

– Согласен. – Дакс почесал голову с коротким «ежиком», как пес, которого достал настырный зуд за ухом. – Послушай, я сожалею о твоей утрате.

– Спасибо. Я тоже, – а еще я пожалела, что Дакс стал свидетелем моей утраты, моей ярости и моей неловкости. И я снова поддалась гневу: – Твой дед – придурок.

– Может, и так, – Дакс пожал плечами, и его левое плечо оказалось чуть выше правого. – О твоем деде я тоже много чего слышал.

– Не причисляй моего дедушку к подобным этому человеку.

– Твой дед подал четыре судебных иска против моего. Ни за что.

– Никогда не слышала об этом, – сказала я.

– То, что ты об этом не слышала, не значит, что этого не было.

– Ну… – я запнулась. – Возможно, Виктор это заслужил.

– А возможно, не заслужил. Но так уж повелось у наших дедушек. Они не ладили друг с другом. И не стремились поладить. У каждого из них свои тараканы.

– Мой дедушка лежит перед тобой в гробу! – показала я пальцем, как будто дедушка мог восстать из него на мою защиту. – О мертвых плохо не говорят.

– Да, верно. Забудь все, что я сказал… – голос Даска сорвался.

«Может, получится скрепить очки скотчем? – пронеслось у меня в голове. – Вряд ли они понадобятся дедушке под землей для защиты от солнца…»

– Ладно, чего уж там, – пробормотала я.

– Ну да.

Дакс не ушел. Он остался стоять рядом – с угрюмым лицом и крепкими мускулистыми руками. Хотя какое отношение к выражению его физиономии имеют его руки?

– Послушай, – Дакс поколебался, прежде чем заговорить снова. – Ты правда думаешь, что мертвые могут нас слышать? Что они там ловят каждое наше слово и беспокоятся, что о них болтают живые? Чем дольше ты живешь, тем больше людей вокруг тебя умирает. И ты думаешь, что эти духи наблюдают за каждым твоим движением? За тем, как ты писаешь в душе? И твоя двоюродная бабка Милдред знает об этом? От таких мыслей бросает в дрожь, да?

– Я не думаю, что усопшие прислушиваются ко всему, что мы говорим, – сказала я. Кто он вообще такой, этот юноша/мужчина? – Но, возможно, они настраиваются на одну волну с нами в особых случаях. Например, на выпускном. Или когда кто-нибудь говорит «Твоя двоюродная бабушка Милдред улыбается тебе с небес».

– Возможно, – Дакс потер подбородок, на котором было достаточно щетины, чтобы я не могла определить его возраст. Сколько ему? Восемнадцать? Девятнадцать? Он точно старше меня. – Но если мы решим пополнить ряды сторонников теории «жизни после смерти», нужно признать и существование рая. У двоюродной бабки Милдред нет времени смотреть на роды своей внучатой племянницы. И ее совсем не волнует, считала ты ее доброй или злой. Дама занята. Она там, на небе, шамкает беззубым ртом, ест шоколадки с малоизвестным президентом и вяжет свитеры из облаков.

– Облачный свитер, – повторила я.

– Крупной вязки.

– Но если ушедший человек не может нас слышать, – стала рассуждать я, – тогда для чего мы здесь? Бог, должно быть, придумал похороны, чтобы умершие люди могли их увидеть. Иначе получается, что это всего лишь сборище людей, пытающихся убедить себя, что они достаточно заботились об умершем или что умерший заботился о них. Это шутка.

При этих словах Дакс посмотрел мне прямо в глаза – впервые! Нет, вы не подумайте. Я не привыкла искать зрительного контакта с незнакомцами – ни с продавцами, ни с прохожими на улице. И уж тем более с юношами/мужчинами с глазами цвета ясного безоблачного голубого неба.

– Извини, что я начал шутить. Что бы ты ни чувствовал, как бы к этому ни относился, но это не повод для шуток. Просто я знаю, что иногда это помогает. Возможно, не в данный момент, – выдохнул Дакс. – Я переборщил со свитерами из облаков? Ты, наверное, хочешь побыть тут одна?

– Наедине с умершим родственником? Нет, не хочу. Хуже погребения только смотреть на покойника. От этого точно не станет легче.

– Мой совет, – голос Дакса стал совсем тихим. – Единственный лекарь – это время. Да и это не особо помогает.

Я тоже понизила голос; в словах было слишком много надежды, чтобы их произнести громко:

– Но легче все-таки становится?

– «Легче» – сильно сказано, – Дакс сглотнул. – Ты просто начинаешь делать вид, что все в полном порядке. И довольно скоро.

Я не встречалась с этим парнем раньше. И понятия не имела, откуда он столько всего знает о смерти. Я знала о нем только то, что его «дедуля» – дьявол. И все же он придумал «двоюродную бабку Милдред», чтобы доказать философскую точку зрения. Его способ утешения оказался более действенным, чем все слова, сказанные мне родными и друзьями.

Дакс словно прорезал в покрове смерти, нависшем над моим сердцем, крошечную щелку.

Пожалуй, это идеальный момент, чтобы сказать ему о письме дедушки. Но из вестибюля донесся громкий шум, и мы поспешили туда. Виктор размахивал своей палкой перед моим отцом, но тот поднырнул под нее и ударил его в грудь кулаком. Мама завизжала, Джеймс подскочил к ним и стал царапать руку Виктора ногтями. Даже Ленор пару раз лягнула его.

– Ну вот, опять! – Дакс бросился вперед и оттащил Виктора в сторону. Я замерла в дверях – слишком потрясенная, чтобы сдвинуться с места. – Дедуля, перестань! Иди в машину, – попытался Дакс успокоить деда.

Но тот явно не собирался отступать.

– Я снесу вашу часовню! И разрушу ваш бизнес! – кричал он, брызгая слюной. – Вот увидите, вы не протянете и года! – зачесанные назад волосы упали на вспотевший лоб Крэнстона.

– Негодяй! – папа ткнул пальцем в грудь Виктору. – Только посмей нас тронуть! Наша часовня прекрасна, и с нашим бизнесом все будет о’кей!

– Джим Нолан уже несколько лет едва сводил концы с концами. Вы думали, я этого не знал? Вы хоть представляете, с кем я вожу знакомство и что могу сделать?

Теперь попробовал вмешаться распорядитель похорон:

– Джентльмены, будьте добры…

– Мы как раз собирались уйти, – и Дакс потащил деда к входной двери. Возле мамы он на миг остановился и выдавил слабую улыбку: – Мэм… наши соболезнования.

– Все Ноланы дерьмо! – взревел Виктор, а Дакс подтолкнул его к выходу. Но прежде, чем вывести деда на улицу, он оглянулся и одними губами произнес: «Извини».

Дверь за ними закрылась, а никак не могла выкинуть из головы его губы. Все неодобрительно заворчали за нашими спинами, а мама обняла меня:

– Что это за парень, с которым ты разговаривала?

– Это Дакс. Внук Виктора.

– Какая жуткая семейка.

– Нет, он старался быть вежливым и любезным.

Папа вытер кровь с губы:

– Не могу поверить, что он разбил отцовскую фотографию. Вот так – просто… Он псих! Невменяемый! На этот раз я ему не спущу. Это же похороны! Я заявлю на него.

Я побрела прочь от этого хаоса – обратно к дедушкину гробу. У меня появилось время раздобыть для него новые очки или склеить скотчем сломанные. Дедушка заслуживал очки, а я заслуживала узнать, что к чему.

– Что ж… Если ты действительно сидишь на облаке и слышишь меня, ответь мне, пожалуйста: почему я должна передать твое письмо этому реально милому Крэнстону? Зачем ты оставил мне все это? Серьезно, о чем ты думал?

Дедушка Джим не ответил. Но даже умерев, он пытался что-то до меня донести. Но что именно – я не понимала.

Глава 5

Нам все равно пришлось поработать в тот вечер. Донна, папа, священник Дэн и я – мы все вернулись в офис. Эта особенная свадебная церемония была заказана еще полгода назад, и пара брачующихся прилетела из Англии, так что, несмотря на похороны, отменить ее мы не могли.

Хотя дедушки уже не было, но в нашем золотистом приемном зале все еще сохранялась теплая гостеприимная атмосфера. Для удобства общения кресла были расставлены полукругом возле обтянутого парчой дивана с жесткой спинкой. А чтобы мама могла сверить весь пакет услуг, на журнальном столике стоял экран.

Сидящая перед нами пара была из тех, кто женится на всю жизнь – блаженные романтики, которые верят в вечный брак, благословенный небесами, и запрограммированы прожить в браке всю жизнь даже с научной точки зрения. По-моему. Так уж повелось, что я после каждой свадебной церемонии записывала подробности, разделив их по категориям – стиль одежды, жестикуляция, продолжительность отношений перед решением вступить в брак, возраст, размер обуви жениха… В общем, все обычные или характерные детали, на которые вы обращаете внимание на свадьбе. А потом я вывела на основе своих наблюдений формулу, определяющую с погрешностью два процента успешность брака каждой пары. Да, конечно, я вела свои наблюдения всего пять лет, и нужно было прождать несколько десятилетий, чтобы убедиться в верности своей оценки. Но я следила за нашими парами, и многие из тех, чей процент успешности брака был, по моим расчетам, ниже двадцати, уже развелись! Нет-нет, я вовсе не желала, чтобы они разводились, поверьте! Но сознавать свою правоту очень приятно.

Чарли и Эмма Дин правда имели все шансы на вечный брак. Им не нужно было нащупывать кисти друг друга, чтобы взяться за руки. Они подшучивали друг над другом, не подкалывая партнера. Они вошли в часовню минут десять назад, а я уже оценила успешность их брака в семьдесят девять процентов. И если бы они скрепили его клятвами, то точно дожили бы до золотой свадьбы.

Губы Донны растянулись в рабочую улыбку:

– У вас остались еще какие-нибудь вопросы? Пожелания?

– Вы можете сфотографировать наши кольца? – спросила Эмма. – Вместе с букетом. Или на кружевной салфетке. Это было бы здорово.

– Это для моей матери, – пояснил Чарли. – Она убьет нас, если мы не сделаем фото.

Папа рассмеялся:

– Сегодня вечером и я к вашим услугам, и эта часовня в полном вашем распоряжении. Мы сможете сделать любые фотографии, какие захотите.

– Отлично, – Чарли засунул бумажник в задний карман. – Вы не против, если мы сначала приведем себя в порядок?

– Конечно нет, – заверила Донна. – Я покажу Эмме номер для новобрачных. А ванная-туалет справа.

Чарли удалился туда, но почти сразу же высунул из-за двери голову:

– В туалете золотые писсуары.

Эмма одарила жениха лучезарной улыбкой:

– Для тебя, любимый, все самое лучшее.

Мне захотелось спрятать эту парочку в карман и время от времени доставать ее только для того, чтобы послушать их добродушное подшучивание, окрашенное акцентом. Мне нравится говор с акцентом – таким, как у Дакса, к примеру: южный, тягучий, томный. Он явно жил где-то достаточно долго, чтобы у него появился такой акцент. И как знать – может, в силу географической удаленности он не был близок со своим «дедулей»? Может, он вообще ничем не похож на своего деда? И мы могли бы подружиться и возненавидеть этого человека вместе?

– У тебя найдется минутка? – Донна завела меня в фотостудию.

Отец менял там задние планы.

– Папа, ты можешь выйти и оставить нас одних? – спросила я.

Отец обиженно фыркнул:

– Мне до сих пор не верится, что Крэнстон учинил такое на поминках. Я уже подумываю пойти и разобраться с ним прямо сейчас.

Папа повторил эту угрозу уже в пятый раз. Какими бы добрыми ни были мои родители, они всегда относились к Виктору Крэнстону с предубеждением. И ненависть к этому человеку нередко затмевала их разум.

– Папа, не уходи из часовни. Ты только выйди из этой комнаты. Пожалуйста.

– Слушаюсь, босс, – отец опустил шторку. – Только давайте быстрей.

– Ну, что случилось? – спросила я у Донны, когда папа ушел.

– Две мои альпаки, Милтон и Кларабель, весь день сегодня грустили. Зря я рассказала им о Джиме. Он всегда приносил им угощения.

Я запомнила ее рассказ об альпаках – решила поделиться им позднее с Джеймсом. Он был помешан на одержимости Донны альпаками. Буквально зациклился на ней.

– А ты-то сама как?

– Ужасно. Я в полном раздрае.

По виду Донны этого не скажешь. Она выглядела в точности как всегда: костюмы разного цвета на каждый день недели (в субботу лавандовый – плевать на время года и поминки!), телесные колготки, грубоватые туфли, больше похожие на сабо, и волосы слишком агрессивного русого цвета, чтобы смотреться натуральными.

– Мне жаль. Я знаю, что вы с дедушкой были… неважно, кем вы были…

– Любовниками… Сходились и расходились последние девять лет. Давай называть вещи своими именами.

Фу, как грубо. Мы все понимали, что между Донной и дедушкой что-то было, но никто из нас никогда не говорил об этом вслух. Должно быть, потому что сам факт таких отношений отвратителен – дедушка старше Донны на двадцать лет, и он был ее начальником. А еще он был моим дедушкой.

– Извини, давай.

– Раз уж мы решили поговорить по-дружески, откровенно, давай обсудим часовню.

– Ты… тебя не устраивает, что дедушка отписал ее мне?

– Тебе семнадцать. Это никого не устраивает.

Я втянула в легкие воздух:

– Ничего себе…

– Ничего личного, Холли. Но сама посуди. Ты еще учишься в школе, у тебя есть другие обязанности и обязательства. Тебе недостает жизненного опыта; независимые подрядчики не станут воспринимать нас всерьез. Ты сейчас, по сути, начальница над своими родителями и…

– Я все это понимаю.

Донна вытянула губы в трубочку:

– То, что я испытываю сейчас, не имеет никакого значения. Какая разница, раз по закону ты теперь главная. Для меня сейчас важно только одно: мне бы не хотелось потерять эту работу.

Я улыбнулась:

– Донна, у тебя есть работа. И ты ее не потеряешь. Я не собираюсь ничего менять.

– Да? А поменять кое-что все же придется, – Донна наклонилась ближе. – Я просмотрела бухгалтерские книги. Все плохо.

У меня сжалось сердце: я гораздо охотнее обсудила бы с Донной ее отношения с дедушкой.

– Я в курсе. Дедушка все объяснил мне в письме.

Донна нахмурилась:

– Я разговаривала с банком. Джим должен около семидесяти тысяч долларов. У нас есть одиннадцать тысяч наличными, но он просрочил платежи за два последних месяца. Мы не сможем внести такую сумму до шарового платежа в марте. Но один финансист, с которым я проконсультировалась, сказал, что мы можем погасить часть долга и рефинансировать кредит, если докажем банку, что бизнес под управлением нового владельца приносит прибыль.

– О чем это вы шушукаетесь? – просунул голову в дверь папа. – Я думал, вы решили поболтать о своих женских штучках, а вы обсуждаете бизнес.

– Ты шпионил? – спросила я.

– Да, – папа провел рукой по волосам. На моих глазах много невест обрели счастье с мужьями после того, как папа запускал свою пятерню в волосы. – Крэнстон еще что-то вытворил?

Донна сжала мне локоть. Это было уже шестое упоминание о Крэнстоне. У папы лишь одно на уме: враг семьи – Виктор Крэнстон. Прямо навязчивая идея!

Донна рассказала папе о займе. Его покрасневшие глаза покраснели еще больше и приобрели почти демонический блеск. Зря мы завели сейчас этот разговор. Тем более в день прощания с дедушкой. Да еще Чарли и Эмма дожидаются за дверью самого счастливого момента в их жизни.

– Шестьдесят тысяч?! Как отец умудрился задолжать шестьдесят штук из-за этой часовни?! – воскликнул папа.

– Свежие цветы стоят дорого, – заметила Донна.

– Так что же нам делать? – спросила я.

– По моим расчетам, мы должны удвоить количество свадебных церемоний. Тогда мы выйдем на нужные цифры.

Удвоить? Эх! Если мы знали, как делать деньги, мы бы уже озолотились. Но удвоить количество церемоний означало вдвое увеличить также время и ресурсы, которых у нас просто не было.

– А если нам не дадут еще один кредит? – засомневалась я.

– Тогда мы… тогда нас ждет дефолт и процедура банкротства.

«И мы потеряем часовню!» Эта жуткая перспектива зловещим призраком нависла над нашими головами в маленькой фотостудии – правда, которую никто из нас не решился выговорить вслух. Нужно составить план и найти деньги. И сделать это в кратчайшие сроки. Иначе мы лишимся дедушкиного наследства и источника дохода всей нашей семьи.

– Сейчас не сезон свадеб, – пробормотала я. – Новый год, День святого Валентина, рождественские каникулы… Будь на дворе июнь, я бы не переживала, но сейчас…

– У нас есть «Ангельские сады», – сказал папа. – Мы покупаем у них столько продуктов и услуг – возможно, нам удастся договориться с ними об аренде дополнительных банкетных залов.

– Да, это хорошая мысль. Надо подумать, что еще мы можем сделать, на чем сэкономить. Даже если придется заменить живые цветы искусственными. Я проведу в понедельник совещание с остальным персоналом – может, у кого-то есть дельные мысли.

– Холли, нет. – Папа выхватил из своей сумки фотообъектив. – Я понятия не имел, что происходит. Это для тебя непомерное бремя. Позволь мне и Донне найти выход и разрулить ситуацию.

Донна удовлетворенно кивнула:

– Я рада, что ты это сказал.

– Он может говорить что угодно, но все же ответственность за это несу я.

– А я все-таки твой отец, – заявил папа. – Ты должна думать об учебе и уделять время семье.

Я чуть не расхохоталась. О каком времени с семьей он говорит?! О наших с ним встречах, которые мы никогда не назначали?

– Дедушка все объяснил мне в письме.

И это письмо – мой козырь! Никто из них не удостоился ни письма, ни особого напутствия повидаться с внуком Крэнстона, на которого я должна была бы автоматически перенести ненависть к его деду. Дедушка Джим поручил это мне. Он назначил меня своей преемницей, пусть рабочие проблемы и обрушились на меня гораздо раньше, чем все мы думали. Я никогда не подводила дедушку, когда он был жив, и не собиралась подвести его после кончины. Я решительно открыла дверь:

– Нас ждут Дины. Ты знаешь, что сказал бы дедушка. Давайте постараемся, чтобы они запомнили этот день надолго.

Донна с папой обменялись задумчивым взглядом. Наконец папа кивнул и вышел из студии. Это был короткий миг. Мимолетный, но победоносный. Отныне мне предстояло сражаться.

Дины не позвали на свадьбу гостей: они потратили все свои деньги, чтобы приехать в Вегас – город, в котором Эмма мечтала обвенчаться с одиннадцати лет: после того как посмотрела фильм «Медовый месяц в Лас-Вегасе» с Николасом Кейджем и Сарой Джессикой Паркер в главных ролях. Чарли посмеивался над абсурдностью ее мечты, но семь месяцев копил деньги, чтобы она все-таки сбылась. Эмма надела скромное платье-футляр, Чарли – серый костюм. И оба искрились радостью.

– Эй, привет, – прошептал Чарли, когда Эмма прошла по проходу.

– Привет.

– Мы действительно женимся, Эм!

Эмма смутилась.

– Так вот зачем ты надела это платье! А я-то думал и гадал, для чего там стоит священник!

И все в таком духе.

Молодожены написали свои собственные обеты, полные шуток и трогательных фраз. Священник Дэн вышел за рамки сценария и поделился с ними искренним советом, основанным на его опыте тридцатипятилетнего брака. Отбрасываемый канделябром свет заплясал на их лицах.

– …пока смерть не разлучит вас?

– Конечно, – просиял Чарли. – Раз уж мы здесь.

– Ты должен сказать «да», идиот, – сжала ему руку Эмма.

– Да.

– А вы, Эмма? Согласны ли вы взять в законные мужья Чарли, чтобы быть с ним в горе и радости, богатстве и бедности, болезни и здравии, пока смерть не разлучит вас?

– Да! – хихикнула Эмма.

– Да! – хором воскликнули жених с невестой и поцеловались прежде, чем священник дал им на это добро.

Донна промокнула платочком глаза:

– Каковы их шансы?

– Девяносто два процента. – Эта венчальная церемония стала каплей дождя в день пересохших надежд. Именно ради таких пар, как Чарли с Эммой, мы занялись этим бизнесом и должны в нем остаться. – Не тревожься за часовню. Все наладится.

– Дорогая, я знаю, что в школах есть предпринимательские классы. И в твоей тоже. Но…

– Все наладится. Помни, что сказал Боно.

– Хорошо, – простонала Донна. – Только повтори мне, что он сказал.

– Смысл и главный труд жизни – превращать негатив в позитив.

– Я надеялась, что цитаты Боно умрут вместе с твоим дедом.

– Цитаты останутся с нами, – улыбнулась я, пока Эмма с Чарли бежали по проходу от алтаря к выходу. – И часовня тоже.

В тот момент я верила своим словам. На самом деле верила. На шестьдесят три процента.

Глава 6

Я училась не в обычной средней школе. В смысле не в такой средней школе, какими обычно показывают школы в фильмах. Я ходила в спецшколу, Западную техническую академию, которая гарантировала учащимся профессиональное техническое образование, но не устраивала ни встречи выпускников, ни хотя бы командные спортивные состязания. Те, кто желал принимать в них участие, мог это делать в районной школе, к которой мы были прикреплены. Некоторые ребята так и «курсировали» туда-сюда между академией и школой. Но не я. Учебная программа в академии была насыщенной и сложной. Времени для внеклассных занятий и мероприятий практически не оставалось. В первый год учебы в академии я попыталась заниматься кроссом по пересеченной местности в другой школе, чтобы получить баллы по физкультуре, но мне не понравилось состязаться в беге. В жизни и без того достаточно конкуренции.

Я поступила в Западную академию по нескольким причинам. Сэм был на год старше меня, и я уже узнала о ней все, что было можно. И успела перезнакомиться со всеми его друзьями, благодаря чему моя адаптация на первом курсе прошла относительно гладко.

Большинство ребят предпочли факультатив по спортивной медицине, популярный у заядлых любителей спорта и будущих медиков. Сэм выбрал программу «Биотехнология», которая была такой же привлекательной, как и звучала, и обещала выпестовать очередное поколение биологов, генетиков и прочих специалистов, мечтающих о лаврах новых богов. А меня привлек в академию курс «Управление бизнесом». Даже странно, как сильно я полюбила эту программу. Я была буквально повернута на ней. И если кому-то из учеников в семнадцать лет суждено возглавить бизнес, то я подготовлена к этому лучше остальных.

Занятия в основных классах сочетались с рядом других факультативных дисциплин, одной из которых был «Математический анализ (продвинутый уровень)». И я с волнением ждала теста в понедельник. Что может быть более захватывающим, чем целый урок, посвященный уравнениям, красивым и простым, без символов или чисел, ассоциирующихся с часовней, усопшим дедушкой, разведенными родителями или ДАКСОМ. За исключением тех случаев, когда тебе на самом деле надо вычислить переменную Х. Ну вы понимаете…

– Ты выглядишь слишком бодрой для утра понедельника, – заметил Сэм на входе в школьное здание.

– Тест по математике, – напомнила я.

– А, ну да, конечно. Кто их не любит, эти тесты. Меня даже удивляет, почему вся школа не пляшет на радостях оттого, что такие потрясающие вещи, как тесты и внеплановые контрольные, сыплются на нас градом.

– Это реально прекрасная школа, – согласилась я.

– Это был сарказм, Холлз. Сарказм.

Я направилась прямиком к своему шкафчику в раздевалке – семьдесят первому справа в четвертом вестибюле. То же самое я делала и раньше, каждое утро по будням, до того, как унаследовала дедушкину драму.

Сэм пошел за мной, хотя его шкафчик в другом вестибюле.

– Ты не ответила мне вчера на сообщение, – предъявил он.

– Да, я закупорилась на весь день.

– Телемарафон? И что смотрела? – спросил Сэм.

– «Маленький домик в прерии».

Сэм скривился:

– Я куплю тебе в подарок на Рождество новые бокс-сеты DVD. Как только ты начнешь смотреть «Игру престолов» – тебе понравится, отвечаю!

– Не заморачивайся. Все, что ты смотришь, наводит тоску или расшатывает психику. А я, когда самоизолируюсь дома, ищу покоя и безопасности.

– И находишь их в сериалах о колонистах? Что хорошего в этих историях? Колонисты убивали индейцев.

– Я бы поспорила с тобой прямо сейчас, но на это уйдет слишком много времени.

Мою потребность в уединении было бы проще объяснить подружке или даже сестре, не будь ею Ленор. И большинство женских особей наверняка бы поняли необходимость периодически часов на пять заворачиваться в большое пуховое одеяло с кукурузными чипсами под рукой и качественным сериалом о фермерах-переселенцах. Не о колонистах.

Но у меня уже давно не было ни одной близкой приятельницы, хотя и не вследствие сознательного выбора. Я не ссорилась в младшей школе с лучшей подругой, и грудь у меня появилась не настолько рано, чтобы вызвать нездоровую зависть у других девчонок. Никто не уводил у меня парня, и мне тоже не пришлось выступить в роли разлучницы. Просто я не вполне понимала других представительниц своего пола, и это сказывалось на общении с ними. Они ждали от меня определенного поведения, определенных слов и проявления определенных эмоций, а я всегда пасовала. Беседу с глазу на глаз я могла поддержать без труда, но в большой компании девчонок быстро терялась: не могла уследить за разговором. Общаться с ребятами было намного легче; эмоции не обсуждались. Мы не отклонялись от темы разговора. Словоблудию я всегда предпочитала обсуждение каких-либо конкретных тем.

Лицо Сэма просияло, и я услышала тяжелую поступь ребят, ввалившихся в коридор.

– Ну поцелуй же ее! – прокричал Грант пятьдесят седьмой раз за месяц.

Да, именно пятьдесят седьмой. Я считала.

– Он никогда от нас не отстанет, – пробурчал Сэм.

– Возможно, он оставит нас в покое, когда ты женишься на Камилле.

Сэм покраснел:

– И ты будешь лучшей подругой. Тогда Грант снова примется за старое: начнет изводить меня вопросом, почему ты не с кем не встречаешься.

– У меня короткие волосы, я разбираюсь в спорте и тусуюсь с парнями. Гранту бесполезно объяснять.

– А ты возьми и поцелуй меня. Докажи, что я не прав, – хохотнул Грант.

Я резко развернулась. Я могла бы подшутить сегодня над прической Гранта – африканскими косичками. Но он так сильно их хотел. А я не была одной из тех девчонок, которые способны запустить пальцы в его роскошные волосы и предложить их расчесать и уложить, пока Грант будет довольно урчать как кошка.

Он был, как всегда, с Портером и Майком – как тот трехглавый пес из «Гарри Поттера». Эти ребята, как и Сэм, тоже являлись моими лучшими друзьями, и когда дело касалось таких обычных вещей, как вейкбординг на озере Мид или игровой вечер в «Крыльях Буффало», лучшей компании просто не было. Отчасти именно из-за них я так люблю свою школу. Но иногда – как в понедельник после похорон дедушки – выносить эту троицу мне было невмоготу.

– Да-а, подруга! Видок у тебя отстойный, – скривил губы Портер, оглядев мои выцветшие черные штаны для йоги и толстовку с эмблемой Университета Лас-Вегаса. – Что у тебя с лицом?

Я посмотрелась в зеркало, висящее в моем шкафчике: темные круги под зелеными глазами, резче проступившие веснушки на впалых щеках. Утром, пытаясь привести себя в порядок, я подкрасила губы блеском, но на фоне бледной кожи они выглядели карикатурно. Я в сердцах хлопнула дверцей шкафчика:

– Заткнись.

Грант попытался оттолкнуть Портера – которого раньше дразнили Толстяком, пока его рыхлый живот не превратился вдруг в десятом классе в крепкий мускулистый пресс, – но тот даже с места не сдвинулся.

– У нее дедушка только что умер, придурок. Естественно, она выглядит паршиво.

– Спасибо, Грант.

Майк просунул руки под лямки моего рюкзака и приобнял:

– Как ты? Держишься?

Более глупый вопрос трудно было задать.

– Да.

– Хочешь поговорить об этом?

Портер фыркнул:

– Холли не треплется о таких вещах. Тем она и крута.

О таких вещах? О смерти? А разве кто-нибудь говорит о ней открыто?

– Ребята, вы реально раздуваете из всего этого проблему.

– Потому что так и есть. – Майк обнял меня крепче. Я едва доставала ему до плеча. – Что бы тебе ни понадобилось, я всегда рядом, – заверил меня он.

Мы с Майком провстречались целых четыре дня в мой первый год учебы в Академии. И в лучшем случае наши отношения можно было назвать «тепловатыми». Но все же он еще два года после этого продолжал считать, что между нами есть некая незримая ментальная связь и что он понимает меня как никто другой. В девяти случаях из десяти его попытки продемонстрировать мне понимание и сочувствие казались какими-то натужными, неестественными, но редкие вспышки ненаигранной искренности заставляли меня задуматься: а может, Майк и правда понимает меня лучше других, и мне стоило держаться его?

Но сейчас был не тот самый раз. Объятие Майка продлилось дольше, чем требовалось для выражения сочувствия, и закончилось неуместной щекоткой по спине. Я отстранилась и покосилась на Сэма. Тот тут же подавил улыбку. Он отлично знал, почему я называла Майка «липучкой-притворщиком».

– Спасибо, Майк. Я ценю это.

Майк только скромно пожал плечами. Даже эти его пожатия плечами бесили меня.

– Ладно, как не жаль прерывать наше командное мини-собрание, но у меня тест по математике. Я пошла, ребята. Увидимся после пятого урока, – сказала я. – За поздним ланчем после занятий? Где?

– Можем съесть хот-доги в Costco, – предложил Грант.

– Я за мясное ассорти по-гавайски, – высказался Майк.

– Моя очередь выбирать, – заявил Портер. – Я на мели. Поэтому идем домой к Сэму на сэндвичи.

– Ребята, все остатки энчилады вы сожрали на прошлой неделе! – простонал Сэм.

Мы ухмыльнулись. Мама Сэма наверняка наготовила еще. И гораздо больше. Она всегда так делала. Дом Сэма площадью примерно 293 квадратных фута стал «тусовочной Меккой» с тех пор, как он устроил там математический клуб средней школы. И заверяю вас: «Цифродробильщики» был реально классным математическим клубом. Мы грызли цифры и дроби, уплетая пироги, лепешки, тортильи и пиццу, приготовленные заботливой мамой Сэма, почти каждый день.

– Да, кстати, раз уж мы тут все с тобой встретились, – Сэм принялся возиться с молнией на своем рюкзаке, – мы приготовили кое-что для тебя.

Ребята выстроились в сплошную линию. Раздавшийся звонок предупредил, что до начала урока осталось пять минут, и я, переступив с ноги на ногу, отсчитала девять секунд, потребовавшихся Сэму, чтобы открыть рюкзак. До Рождества еще был целый месяц, но это не значило, что мальчишки уже не приготовили мне подарок-розыгрыш. На День святого Валентина в прошлом году они купили мне надувную куклу; а их подарком на мой день рождения стал старый носок без пятки, который Грант нашел под кроватью у отца.

– Ребята, мне пора в класс.

Сэм вытащил лист черной бумаги. На нем белым мелом было выведено «ПОКОЙСЯ С МИРОМ, ДЖИМ НОЛАН». Приглядевшись, я поняла, что листок символизировал надгробную плиту. Если это шутка, то очень жестокая. Но если это акт проявления сострадания – что ж, хорошо, если так. Сэм перевернул листок. На обороте скотчем было приклеено несколько фотографий дедушки и моих, по-видимому, распечатанных с компьютера.

– Мы нашли их в Сети, – сказал Грант. – Можешь повесить это в своем шкафчике.

– Будет типа мемориала… на память, – добавил Майк. – Я знаю, как ты была близка с Джимом.

– Не называй его так панибратски, – сказал Сэм. – Джимом, как будто ты был с ним знаком.

– Мать рассердилась на меня за то, что я выдрал лист из ее фотоальбома для этой надгробной плиты, – признался Портер. – Но он подходит как нельзя лучше. Очень плотный и твердый. Хорошо стоит.

– Ну да, не падает, – хихикнул Грант.

– Это же картон, – кивнула я.

Одна из фотографий отклеилась и, покрутившись в воздухе, упала на пол. Я присела на корточки, чтобы ее поднять, и замерла, уставившись на зернистое изображение. Сэм сделал этот снимок 12.12.12, в один из самых прибыльных для нас свадебных дней. Мы с дедушкой нарисовали на щеках «12» и, позируя, показали пальцами 1 и 2; правда, дедушка перепутал, и у него получилось число 21, а не 12.

Сглотнув, я вскинула глаза на друзей:

– Спасибо.

– Холлз, застегни на худи молнию до конца, – наморщил физиономию Портер. – А то я вижу твой лифчик.

– Она носит зеленый лифчик, – объявил Майк, как будто он когда-то видел мой лифчик и я все время с первого курса хожу в одном и том же.

Я встала и жвачкой прилепила лист к стенке шкафчика. Ребята никогда не делали ничего такого для меня. От этого боль усилилась – и вместе с тем слегка притупилась. Если вы понимаете, о чем я.

Я хорошо справилась с тестом. Не потому, что полностью сосредоточилась на нем, а потому, что попросту не смогла бы провалить тест, даже если бы попыталась. На самом деле, я уже однажды попробовала запороть тест – по тригонометрии в прошлом году, когда родители впервые сказали мне о разводе. Где-то в середине я настолько разнервничалась из-за этой новости, что зачеркнула все ответы, заново прошлась по тесту и выделила неправильные. Тем тестом я сильно подпортила классную успеваемость. Но моего крика о помощи никто не услышал – как мяуканья котенка, до которого никому нет дела.

После этого день пошел под откос. А все из-за этого дурацкого конверта, который я таскала с собой теперь постоянно, как будто могла наткнуться на Дакса в продуктовом магазине. После школы я семнадцать минут мерила шагами «нейтральную зону», точнее стоянку для автомобилей, разделяющую часовни «Роза Шарона» и «Мечта Купидона». В квартале к востоку отбрасывал на асфальт унылую тень недостроенный кондоминиум. Мы с дедушкой заключили пари, когда возобновится его строительство. С тех пор прошло три года, а каркас здания так и стоял необлицованным – нависающее напоминание о все еще больной экономике.

Сравнивая обе часовни, я никогда не понимала, почему некоторые женихи и невесты предпочитают уродливое чудовище Крэнстонов нашему изящному райскому уголку. Я честно пыталась оценивать объективно, но, даже глядя на них с парковки – промежуточной точки обзора, – не находила в часовне «Мечта Купидона» ничего хорошего. Единственный ее плюс – в ней работает Дакс. А я единственная (по крайней мере, в нашем семействе), кто видит в этом хоть какой-то позитив, пусть даже в отдаленной перспективе.

На восемнадцатой минуте я наконец-то пересекла невидимую пограничную линию между часовнями. Жаль, что там не было дедушкиного оркестра, чтобы отметить этот момент. Мне бы хотелось, чтобы мой визит на темную сторону сопроводило гордое и грозное звучание духовых, а не хаотичный транспортный шум с бульвара Стрип.

«Я только зайду передать Даксу конверт – и сразу же выйду», – настроилась я.

Делов-то! Зайти. Передать. Уйти.

Я всего раз была в часовне Крэнстонов. Однажды у нас вырубилось электричество, и дедушка Джим послал меня посмотреть, горит ли свет у Виктора – или «этот сукин сын повредил нашу линию электропередачи». Как оказалось, электричество отключили во всем квартале, и я осмелилась зайти лишь в темный вестибюль, а потом со всех ног побежала обратно к деду.

Увы, часовню Крэнстонов не спасало даже освещение. Все правила дедушки в ней были нарушены: искусственные цветы, декор в лиловом и темно-зеленом (как камуфляж у охотников) цветах. Телефон на стойке регистрации трезвонил не переставая, повсюду валялись какие-то бумаги, а фотографии Виктора с разными знаменитостями, удостоившими его часовню своим посещением, явно собирались слететь со стены.

Присев на скамью, я заметила, что искусственная отделка уже кое-где облупилась. Стойка регистрации была из стекла, как витрина в ювелирном магазине, а в ней выставлены на продажу подвязки, кружки и миниатюрные цилиндры с надписью «Я женился в “Мечте Купидона”!» За стойкой виднелся холодильник с увядшими букетами по цене 9 долларов 98 центов. Ну что тут сказать? Брак мог оказаться недолговечным, но, по крайней мере, суммы, означенные на ценниках флористических композиций, не исчислялись двузначными цифрами, и новобрачным не грозило испытать шок, не дойдя до венца.

– Что желаете, милочка? – спросил меня голос из-за груды бумаг. А через миг из их стопки пророс, как цветок полосатой петуньи, «чепец» из фиолетово-седых прядей.

Я встала, чтобы увидеть женщину за стойкой, но разглядеть мне удалось лишь еще больше волос да верхнюю рамку оправы очков.

– Много работы, да? – спросила я.

Женщина сдвинула в сторону стопку бумаг, и я наконец увидела ее лицо. Губы были в кофейной пенке, но появившаяся на них улыбка показалась мне приветливой и доброй.

– В эти выходные в городе проходил съезд научных фантастов. В часовне было не протолкнуться, машин собралось больше, чем в пробке на I-15.

Вот чем еще разнились наши часовни. Дедушка заботился о качестве – Виктор радел за количество. Да, стоимость бракосочетания в часовне «Мечта Купидона» была сравнима с ценой полноценного обеда в McDonald’s, но по доходам Крэнстоны нас побеждали. Дедушка, будучи пуристом по своей сути, клялся, что прибыль не главное, но сейчас, когда перед нами замаячила потеря часовни, деньги нам бы не помешали.

– Зато при деле. Это хорошо, когда есть работа, – сказала я.

– Работы порядком прибавится, если босс добьется своего.

«Что она имеет в виду? – озадачилась я. – Уж не нашу ли часовню?» Мне захотелось расспросить женщину поподробней, но она снова заговорила:

– Вы хотите заказать венчание или свадебный тур? Хотя о чем это я? Какой тур, когда вы не замужем. Разве что ваш отец, если он поблизости, подпишет разрешение.

– Мне надо повидаться с Даксом, – сказала я.

Собеседница подмигнула:

– Одна из его подружек, да?

– Я не его подружка… и ничья, – пробормотала я, и щеки у меня вспыхнули.

Она сказала «одна из подружек». Значит, у Дакса их много?

– Он в пристройке часовни. Идите по коридору до самого конца. Ковбои собираются на закате.

Я проигнорировала последнюю фразу женщины – довольно туманную. Скорее всего, «ковбоями» работники часовни называют на своем сленге клиентов с нелегальными источниками доходов. Я бы не удивилась. От Крэнстонов всего можно ожидать.

Пока я шла по коридору, по спине потекли струйки пота. В любой момент из-за какой-нибудь двери мог выскочить Виктор и вышвырнуть меня вон на наш «общий» тротуар. Первая дверь вела в традиционную часовню Крэнстонов. Я заглянула в нее – произвести оперативную оценку.

Самый большой зал Крэнстонов оказался все же меньше любого из наших залов. Я даже предположила, что большинство их клиентов не устраивали пышных свадебных церемоний и гостей на них было минимум. А еще… эти колонны из искусственного мрамора – к чему, зачем? О пыли на пластиковых гвоздиках даже говорить не хочу. Неужели они не могут раскошелиться на розы? Гвоздики на свадебных торжествах – как сорняки. Да еще белые складные стулья. Вообще трэш! Это же не Элкс-Лодж!

– Вы кого-то ищете?

Я резко обернулась, и Дакс вздрогнул, узнав меня. А я не только вздрогнула, а еще и вскрикнула от неожиданности и испуга. Но как не испугаться при виде парня, одетого ковбоем? Клетчатая рубашка, кожаные чапы (ноговицы, надетые поверх штанов – их поэтому называли «наштанниками») и револьверы… Вот о чем говорила та женщина!

Дакс разгладил чапы:

– Я отвечаю за свадьбу в духе Дикого Запада. Она начнется на закате. Когда священник произнесет: «Если кто-то против этого брака, пусть скажет сейчас или замолчит навеки», я должен встать и пострелять холостыми. Такие свадьбы приносят отличный доход, и на них большой спрос.

– Классно, – пробормотала я.

Дакс улыбнулся, и я поспешила опустить глаза на его ноговицы. Не помогло. Похоже, я питаю подсознательную слабость к ковбойским чапам.

– Не ожидал увидеть тебя. Тем более здесь, – сказал Дакс. – Ты пришла на экскурсию?

– Нет. Мне надо с тобой поговорить.

– Звучит многообещающе.

– Я по делу, – я попыталась добавить голосу раздражения.

Окинув взглядом коридор, Дакс распахнул дверь справа и щелкнул выключателем. Свет озарил комнату с черными стульями, кружевными занавесками, красными свечами и мертвыми, совсем завядшими цветами.

– Дед продает ее как «Паранормальный рай». Спасибо Господу за «Сумерки».

– Что? Он думает, что люди пожелают соединиться священными узами брака в этой… – я поморщилась.

– Значит, ты тоже считаешь, что свадебная церемония должна быть старомодной и чопорной, в костюмах, застегнутых на все пуговицы? – Дакс почесал щеку.

Я с изумлением уставилась на его покрытый щетиной подбородок. Последний парень, с которым я встречалась, – Томас, – несколько месяцев пытался отрастить усы, но так и остался с русым пушком. В результате у меня пропало всякое желание его целовать – достаточно было представить эти жалкие волосенки на его губах.

– Да, я так считаю. Свадьба – это событие, – мой голос окреп, когда я повторила любимую «наживку» дедушки, на которую всегда велись клиенты. – А не пит-стоп.

– Но свадьба должна соответствовать характеру молодых, – возразил Дакс. – Некоторые желают сказать «да» в костюмах принцессы Леи и Хана Соло. И что с того? Разве самый счастливый день в жизни не должен пройти весело?

– А свадьба может быть веселой и классической? – спросила я.

– Если этого пожелают жених и невеста, – пожал плечами Дакс. – Я просто говорю о том, что мы работаем с различными клиентами и стараемся угодить их вкусу.

– Понятно.

Дакс сел и кивнул на место рядом с ним.

– Так зачем ты здесь, загадочная внучка Джима Нолана?

– Холли. Меня зовут Холли.

И в самом деле, почему я пришла сюда? Потому что меня попросил об этом дедушка. Я выполняю его просьбу. И этой правдой я могла поделиться со всеми, включая своих родных, если бы они увидели меня на стоянке и поинтересовались, что я там делала.

Но была и другая правда – сокровенная. И она была связана с тем, чего я не могла не заметить в Даксе. Например, как он дышит – глубоко, вкладывая в процесс дыхания особый смысл. Как будто воздух был даром.

Я подмечала все эти вещи, как подмечают такое у какого-нибудь знаменитого актера или члена музыкальной группы – короче, у человека, с которым ты даже не мечтаешь встретиться, но не прочь полюбоваться им на глянцевых страницах. Я знаю, кто такой Дакс и кто я, и полностью отдаю себе отчет в различиях между нами и разногласиях между нашими семьями.

Да, во мне играют гормоны, но у меня есть также понятия и принципы.

– У меня письмо для тебя, – я нащупала конверт в сумке.

«Зайти».

«Передать конверт».

«И…» Что надо сделать потом? Остаться и посмотреть, как Дакс его вскроет?

Дакс положил конверт на колени.

– Спасибо. И я рад, что ты зашла. Я хотел поговорить с тобой об этом еще на поминках. Но спектакль, который устроил тогда дед… Я знаю, ты не поверишь, но… он тоже расстроился из-за смерти твоего дедушки. Он тоже переживает, только по-своему.

Я фыркнула:

– Что, трудно быть злодеем без героя?

– Хм…

Ладно, я нахожусь на территории Виктора Крэнстона, сижу в этой мрачной, мерзкой комнате, отчего только сильнее ожесточилась. Уж не формальдегидом ли я здесь надышалась? Неужели у кого-то возникает желание пожениться в этом «Паранормальном раю»?

– Извини, – снова заговорила я. – Иногда мне кажется, что меня так запрограммировали при рождении – говорить всякое не подумав. Чисто механически. Я больше не буду укорять тебя твоими родственниками.

Дакс выдохнул:

– Никто из нас не будет. Это просто фамилия. Как розу ни зови – в ней аромат останется все тот же.[1]

– Что?

– Это Шекспир. Единственная строчка из «Ромео и Джульетты», которую я знаю. Пожалуй, не следовало тебе в этом признаваться, чтобы ты не считала меня умней, чем я есть.

Я не помнила ни одной строчки из Шекспира, чтобы выстрелить в ответ. И потому молчала, пока Дакс отрывал правый краешек конверта, стараясь не порвать лист бумаги, вложенный внутрь. Но вот он вытащил письмо и скосил взгляд на подпись внизу:

– Оно от твоего деда.

– Да. Когда дедушка умер… – мой голос сорвался: я впервые произнесла это слово вслух, – он оставил мне кое-что. Включая этот конверт, с инструкцией передать его тебе лично, из рук в руки.

Дакс положил листок на колени, но не стал читать его сразу.

– Интересно почему? – спросил он.

– Что почему?

– Почему он написал мне?

– Мне тоже хотелось бы это понять. – Я вытерла потные ладони о юбку.

Почему мне стало так жарко? Виктору Крэнстону нужно тратить меньше денег на обогрев этого здания, а больше – на цветочные композиции.

– С того дня, когда дедушка умер, мне многое стало казаться бессмысленным.

– Прими еще раз мои соболезнования. Я искренне сожалею о его кончине, – и Дакс действительно сожалел.

– Ты соболезнуешь и извиняешься уже в десятый раз, – сказала я.

– Больше не жди.

Я закатила глаза, но не смогла сдержать улыбки. Дакс поджал губы:

– Все равно не понимаю. Я даже не был знаком с твоим дедом. С чего бы ему что-то мне писать?

– Прочитай и узнаешь.

Дакс опустил глаза на письмо:

– Тут написано, чтобы я прочел, когда буду один.

– В моем было сказано то же самое.

Дакс вскинул взгляд на меня:

– Здесь особо оговаривается, чтобы я прочитал его без тебя.

«Эта странная загадка никогда не разрешится…» Я погрозила кулаком потолку:

– Дедушка Джим! Я собью тебя с твоего облака!

– Да ладно, сиди. Только я прочитаю письмо про себя.

Пока Дакс пробегал глазами письмо, он все больше хмурился и стал выглядеть гораздо старше, словно в морщинках у переносицы собралась вся мудрость и печаль этого мира. Наконец он сложил листок бумаги втрое и засунул его в задний карман так, будто я передала ему всего лишь инструкцию «Как добраться до ресторана IHOP».

– Ну что ж, – Дакс отряхнул свои наштанники. – Теперь все прояснилось.

– Прояснилось? Для тебя? А вот мне не ясно, почему я сижу в готической свадебной часовне рядом с несуразно красивым ковбоем, читающим тайное послание от моего покойного дедушки.

– Несуразно красивым?

– Я хотела сказать «нелепым».

Красавчики под стать кинозвездам никогда не вызывали у меня интереса. Не то чтобы Дакс был красив как киношный герой. Да мне вообще без разницы, к какой категории красавчиков он относится.

В коридоре кто-то кашлянул.

– Прячемся! – Дакс перепрыгнул через стулья и выключил свет, каким-то образом умудрившись увлечь за собой и меня. Мы забились в угол, а кашель стал громче и ближе. Кто-то распахнул дверь, но не стал вглядываться в темноту и, похоже, нас не заметил. Дверь закрылась, но я успела натерпеться страха. Я видела Виктора Крэнстона только раз, но вряд ли такой жуткий надсадный кашель мучает ту женщину из приемной.

А вдруг Крэнстон все-таки заметил меня? Что тогда? Я не сделала ничего плохого. Да, мне бы не хотелось, чтобы семья узнала о нашей встрече с Даксом – но ведь из-за этого мое нахождение здесь не стало ужасным проступком, верно?

Мы сползли по стене в темной комнате. Рука Дакса оказалась на моем колене, но я сделала вид, будто не ощутила ее веса, не почувствовала мозолей на его ладони. До прихода в часовню Крэнстонов я успела переодеться: натянула черную рабочую юбку и надела ботинки на босу ногу. За отсутствием колготок я в буквальном смысле ощутила своей кожей кожу Дакса. Ко мне прикасались многие парни, но я не помню, чтобы чье-то прикосновение нашло в моем теле подобный физический отклик. Как будто Дакс щелкнул переключателем в сенсорном центре моего мозга – и все подкожные нервные волокна в области коленной чашечки разом возбудились.

– Думаю, это был мой дедуля.

– Ему нужно принять что-нибудь от простуды, – сказала я, не придумав ничего лучше.

– У деда не простуда. У него эмфизема легких, и кто знает, что там еще. Он уже давно не заботится о своем здоровье.

Мне показалось несправедливым, что человек, так издевающийся над своим организмом, все еще был жив, а мой с виду здоровый дедушка Джим уже умер. Но каким-то чудом я смолчала.

– Перед тем как ты уйдешь, я должен спросить тебя кое о чем, – заявил Дакс.

– О чем?

– Это относится к делу. Поверь мне. Так вот… что ты думаешь о браке? Твое мнение?

– Мое мнение о браке? Кто же задает такие вопросы? Ты такой странный.

– А ты такая… прямолинейная, – усмехнулся Дакс; его рука все еще лежала на моей ноге, и надколенная чашечка грозила взорваться. – Ответь. Мой вопрос связан с тем, что написал в письме твой дед.

Это точно не тот вопрос, которого я ждала. Включившийся обогреватель всколыхнул концы банданы. Сколько мальчишек отважились бы надеть такой головной убор? И скольким бы он пошел? Глядя, как искусственный ветерок теребит бандану Дакса, я задумалась над его вопросом. Быть может, из-за его неожиданного дружелюбия, а может, из-за адреналина и темноты, но я решила быть предельно честной с почти незнакомым парнем.

В общем, этот Сумеречный придел… он «завел» меня эмоционально.

– Ладно. О браке, значит. Я люблю свою работу. Я люблю нашу часовню больше любого места в мире. Устраивать чью-то свадьбу, быть сопричастной к появлению новой семьи – это сродни радости от появления на свет ребенка при легких безболезненных родах. Мне нравится видеть радость и надежду на лицах новобрачных и думать, что этот день запомнится им навсегда, что бы ни случилось потом.

– Ты говоришь сейчас о свадьбе. А я спросил тебя о браке.

Я затеребила маленькую серебряную скобочку в левой брови. На самом деле, я никогда не задумывалась о разнице между свадьбой и браком. Слишком серьезные и глубокие размышления о том, чем может обернуться брак и что произойдет с супругами по прошествии времени, грозили омрачить мою работу. И я старалась не вдаваться в них.

– Брак… это другое. Дедушка Джим был женат четыре раза. Мои родители в этом году развелись. Люди женятся, но что будет с их союзом потом, никому не известно. И, честно говоря, я не знаю, что чувствую и думаю по поводу этого «потом» после «долго и счастливо».

– То есть ты сомневаешься в пользе и необходимости брака, но любишь часовню. Почему?

Почему-почему… Потому что это единственная постоянная в моей жизни. То, что остается в ней неизменным. Вегас ежедневно трансформировался и в процессе своего обновления становился для меня все менее знакомым и все более чужим. Мне необходимо знать, что хотя бы одно место – моя часовня – выдержит испытание временем, устоит и останется нужной людям, невзирая на их разводы и смерти. Но я никому этого не говорила. Стеснялась. Я могла сказать это, пожалуй, лишь дедушке.

– Нет. Твоя очередь. Теперь ты скажи, что думаешь о браке и часовнях. И что там в письме, чтобы я смогла вернуться к работе. Эта комната… у меня здесь разболелась голова.

Дакс улыбнулся – такой искренней, доброй улыбкой, что мне захотелось лечь и часами греться в ее лучах, пока вся кожа не покрылась бы веснушками.

– Ты такая романтичная.

«Черт бы его побрал», – я смутилась.

– Ты мне не ответил.

– Что я думаю о браке? В отличие от тебя, я придерживаюсь иного мнения. Я уже заметил, что мы по-разному относимся к организации и проведению свадебных церемоний, но брак… По-моему, это самое правильное решение, которое принимает в своей жизни человек.

Не такого ответа я ожидала от Дакса. Ладно свадьбы – но как он мог быть сторонником брака, работая в своей часовне изо дня в день? Похоже, передо мной замаячила перспектива вывести совершенно новую формулу успешного брака для их веселых молодоженов, справлявших свадьбы с нетрезвыми гостями до трех часов ночи. Ведь по моей старой формуле большинство из них не попадали даже в два процента.

– Рада была узнать твою позицию по браку и смерти, – сказала я. – Что следующее на обсуждение? Глобальное потепление или политика?

– Религия. А потом можем перетереть об экономике разных стран. – Дакс посмотрел на часы. – Твой дед был прав насчет тебя.

– В чем? Что он тебе написал?

– Да так… всякое.

– Некрасиво с твоей стороны уклоняться от ответа. Сказал «А», скажи и «Б», – потребовала я.

– Я всего лишь исполняю волю покойного. – Дакс встал. – Мне пора, я должен присутствовать на ковбойской свадьбе. Поговорим подробнее как-нибудь в другой раз.

В другой раз… Дакс захотел встретиться со мной еще раз? Как бы не так! Больше я с ним видеться не собираюсь!

Парень прищурился:

– Спасибо, что зашла.

– Не за что.

– У вас очень красивая часовня. Надеюсь, и ваш бизнес процветает.

– А ваша часовня… – я обвела взглядом зал: возле алтаря стояла вырезанная из картона и заметно потрепанная фигура Эдварда Каллена. – Извини. У тебя прекрасные наштанники, но это лучшее, что я здесь вижу.

– Эти ноговицы помогают нам делать деньги. Как и этот зал. Приходится переступать через себя, если хочешь сохранить бизнес. Насколько я могу судить, вы столько не зарабатываете.

– Прошу прощения, мистер Паранормальный рай, это твой дедуля тебе сказал? Что он может знать!

– Я говорил о том, что увидел своими глазами. Мы ведь делим стоянку, ты не забыла? И мне известно, сколько пар к вам приезжает. Дела у вас идут далеко не блестяще – если только вы не берете по штуке за каждую свадьбу. И по-моему, теперь – как бы тяжело вам ни было после кончины деда – самое время что-то изменить.

– Но… дело не в нас… – как объяснить Даксу, что «мы» здесь ни при чем? И причина, по которой мы оказались в долгах, заключалась в том, что дедушка так сильно любил часовню, что все деньги пускал на ее обновление и улучшение? – Дедушка Джим хотел не этого.

– Иногда ты вынужден сосредоточиться на том, что тебе нужно, и забыть о том, чего тебе хочется.

– И это говорит парень в чапах.

– Ты всегда можешь положиться на парня в чапах. – Дакс взял меня за руку и, взглянув в оба конца коридора, повел меня к заднему выходу. Возможно, он один из тех ребят со слишком чувствительной натурой, которые всегда ходят с девушками и даже с незнакомыми людьми, взявшись за руки. Но даже если и так, то в этот момент он держал в своей пятерне мою руку. И пусть это попахивало коварством и опасностью, но мне понравилось.

– Я… мы еще увидимся? – спросила я.

Пригнув голову под дверной притолокой, Дакс сверкнул быстрой улыбкой:

– Я помашу тебе с противоположного края стоянки.

– Ладно. Тогда… до свидания, – процедила я тоном, не допускавшим дальнейшего обсуждения. Как о решенном деле.

Дакс на прощание приподнял ковбойскую шляпу.

Вновь остановившись на парковке, я почувствовала себя так, словно ослабила хватку на чем-то, что еще толком и не схватила. Я насчитала семнадцать автомобилей, припаркованных возле часовни Крэнстонов. И столько же сияющих и смущенных невест.

На нашей половине парковки было всего три машины.

Глава 7

За следующие три недели я перечитала все книги о малом бизнесе, какие только сумела найти. Нам нужно сократить часть наших накладных расходов и активизироваться на рынке, то есть увеличить затраты на продвижение своих услуг потенциальным клиентам. С выгодой для себя, естественно. Сэм взял на себя веб-сайт, а я уговорила остальных поработать некоторое время сверхурочно – по три часа в день без оплаты. Джеймс согласился заняться канцелярскими делами, привести в порядок документацию. У нас была репутация и контракт с банкетным залом в «Ангельских садах», и это позволило нам не сворачивать бизнес. Но никаких подвижек на банковском счете не наблюдалось. Как и всплеска желающих пожениться в нашей часовне.

На первые выходные декабря намечалась «Пышная свадьба» – выставка свадебных компаний и услуг и отличный шанс прорекламировать себя, пообщаться и привлечь к себе внимание в сети.

Ранним субботним утром мама с папой устроились в отведенном нам стенде, а мы с Сэмом занялись вывеской.

– Твои разведенные родители походят на образцовую супружескую пару, – заметил Сэм, услышав, как они смеются. – Ты не задумывалась, почему они вообще развелись? Наверное, они притворяются счастливыми, чтобы компенсировать более глубокие переживания. Я бы так же храбрился и надел на лицо похожую маску, если бы мы с Камиллой расстались.

Я понаблюдала за родителями еще несколько секунд.

– Не знаю. Они действительно хорошо держатся и кажутся счастливыми.

Проходящая раз в два года в Лас-Вегасе «Свадьба ЭКСПО» – классное шоу, но ее название «Пышная свадьба» сбивает с толку и вызывает у посетителей разочарование. Комплекс Cashman Center не имеет ничего общего со зданиями планетарного масштаба на южной стороне бульвара. Во-первых, он уже довольно старый, а во-вторых, вам приходиться подниматься на холм, чтобы припарковаться, и, в-третьих, повсюду снуют бездомные. Cashman Center находится даже еще севернее свадебных часовен, за центральной частью Лас-Вегаса и автомагистралью I-15, в маленьком квартале с муниципальными зданиями и музеями.

Нужно обладать завидным воображением, чтобы представить свою свадьбу, на которой нужно обходить киоски с платьями, костюмами и цветочными композициями в этом старом конференц-центре, сохранившем атмосферу (и даже запах!) прежних времен. И тем не менее на это мероприятие стекалась масса женихов и невест, а нам (точнее, уже мне) принадлежит одна из немногих часовен на Лас-Вегас-Стрип, ориентированных на местных жителей.

– Пойду-ка за хот-догом, – сказал Сэм. – И чипсами начос. Тебе что-нибудь взять?