Читать онлайн Там, где рождаются сны

Глава 1. Призрачный Ковчег

Космический корабль «Мнемозина», названный в честь богини памяти, пронзил бархатную, переливающуюся сине-фиолетовыми нитями пелену неизведанной туманности и замер на высокой орбите, едва избежав гравитационных ножниц двойной звездной системы. Он отбросил стальную, хищную тень на мраморную, сияющую изнутри кожу планеты, которую её первооткрыватели уже окрестили Ковчегом. Внизу, под слоями перламутровых, движущихся с неземной неспешностью облаков, не было видно ни огней городов, ни следов космодромов, ни признаков привычной нам деятельности. Лишь бесконечная, переливающаяся всеми оттенками серебра, опала и жидкого жемчуга пустыня, испещренная тончайшими, словно волосы стеклянной богини, каналами, в которых пульсировала неведомая жизнь.

Доктор Арлин Вейс, ведущий психоархеолог экспедиции, прильнула к холодному сапфировому иллюминатору, оставив на нем отпечаток ладони. Её сердце, годами закаленное в холодном анализе руин мертвых цивилизаций, билось с неприличной, юношеской частотой. Не это ли видели во снах все поэты Земли? Мир, не тронутый яростным неудержимым созиданием, не изуродованный шрамами памяти о войнах. Мир без шума. Тишина, которая не была немотой, но обещанием.

Посадочный челнок «Скальпель» бесшумно, почти стыдливо, опустился на поверхность, коснувшись шасси грунта, похожего на слежавшийся алмазный песок. Тишина, встретившая команду, была не просто отсутствием звука. Это была плотная, осязаемая субстанция, звонкая и хрустальная, давившая на барабанные перепонки. Воздух, который они вдохнули через фильтры скафандров, был до неприличия чистым и холодным, пахнущим озоном после грозы и чем-то неуловимо чужим – словно запах расплавленного кремния, застывшего вакуума и далеких, незнакомых звезд.

И тогда они появились. Из-за сверкающих, переливающихся дюн, из самих переливчатых глубин планеты возникли они – силенции. Существа, от вида которых перехватило дыхание даже у бывалых космодесантников, повидавших ксеноморфов и биомеханические кошмары дальних рубежей. Двухметровые, невероятно хрупкие на вид создания, словно сотканные из жидкого стекла, пойманного солнечного зайчика и застывшего лунного света. Их тела, подобные телам богомолов-призраков, преломляли и дробили свет, рассыпая его на миллионы искр, которые танцевали на идеально гладкой поверхности почвы. Они не издавали ни звука. Они просто стояли, и их коллективное молчание было оглушительным, физически ощутимым.

Внезапно, на теле ближайшего силенция, в его прозрачной, сияющей внутренним светом груди, вспыхнул и затанцевал узор. Это был не просто свет – это была целая симфония, опера, вселенная света. Золотые спирали закручивались в фиолетовые бездны, изумрудные точки складывались в сложные, гипнотические фрактальные последовательности, голубые, цвета земного неба, волны накатывали и исчезали, оставляя после себя чувство щемящей грусти. Это было гипнотизирующе прекрасно и пугающе чуждо.

– Боже правый, – прошептал лингвист Чен, срываясь на хрип. Его пальцы судорожно сжали планшет с бесполезными сейчас лингвистическими алгоритмами. – Да это же… это не язык. Это не коммуникация в нашем понимании. Это… хроника. Память. Кристально чистая память.

Арлин, не отрывая взгляда от светящегося существа, поняла. Они нашли не просто новую расу, не очередных братьев по разуму. Они нашли нечто большее. Живую библиотеку. Хранилище. Самый настоящий Ковчег, плывущий в океане звезд и хранящий единственное сокровище – само прошлое.

Глава 2. Бремя Истины

Прошли месяцы, наполненные лихорадочной работой и тихим, нарастающим изумлением. Лагерь «Зеркало» вырос рядом с местом посадки – купола из светопоглощающего материала, чтобы не мешать силенциям, и целая россыпь сканеров, сенсоров и антенн, жадно впитывающих чудо.

Установив контакт через нейро-оптические интерфейсы – сложные аппараты, которые считывали световые узоры и переводили их в сложные, но читаемые для человеческого мозга ассоциации-впечатления, люди начали понимать истинный, ошеломляющий масштаб открытия. Каждый силенций был носителем полной, неизменной и идеальной памяти всего своего рода. Они помнили всё: падение каждого метеора за последние сто тысяч лет, точный вкус воды из высохшего многие века назад русла реки, миг рождения и миг смерти каждого из своих предков, каждую крупицу знания, каждую секунду бытия.

Арлин сидела в своей лаборатории, напоминавшей теперь скорее келью монаха-ученого, и наблюдала, как интерфейс переводил очередную световую спираль. На экране возникали не слова, а ощущения: холодный, обжигающий ветер, вкус неизвестного минерала на языке, чувство спокойной, незыблемой уверенности – память силенция о дне его рождения тысячу лет назад.

– Они не читают историю, Арлин, – сказал Чен, входя без стука. Его лицо было бледным, исхудавшим от восторга и ужаса, который не отпускал его с первого дня. – Они переживают её заново. Каждый раз, делясь ею. Это абсолютная, тотальная эмпатия. И… абсолютная ловушка. Вечная.

Их цивилизация, если это можно было так назвать, была построена на этом фундаменте абсолютного, неопровержимого знания. У них не было лжи, потому что нельзя солгать, когда истина видна как на ладони, ощутима кожей. У них не было религии – им не нужно было верить, они знали, что было до и что будет после. У них не было истории как науки – они сами были историей, её ходячими, дышащими томами.

Но в этом знании, как обнаружила команда «Мнемозины», крылась и леденящая душу пустота, состояние культурного и творческое вакуума. Они не обнаружили ни картин, ни скульптур, ни музыки. Не было мифов о героях – ведь нельзя приукрасить прошлое, добавить отваги или мудрости. Не было сказок – нельзя рассказать о том, чего не было. Не было даже понятия «будущее» как чего-то отличного от простой, прямой экстраполяции прошлого. Не было снов. Не было места для «а что, если».

– Они не могут представить себе дракона, – говорила Арлин, сидя за своим столом и глядя на висящий за иллюминатором невероятный ночной пейзаж Ковчега. Её голос звучал глухо в пустой каюте. – Они не могут придумать историю о любви, которой не было. Они не могут забыть малейшую боль от потери. Они обречены вечно, без передышки, переживать каждую секунду своего прошлого с идеальной, мучительной ясностью. Они – не боги знания. Они – рабы памяти. Вечные хранители тюрьмы фактов.

С наступлением ночи планета превращалась в огненный, молчаливый шар. Миллиарды силенциев синхронно начинали свой ежевечерний ритуал – великий обмен воспоминаниями. Поверхность Ковчега мерцала и пульсировала, как гигантский, раскинувшийся на целый мир нейрон, по которому бежали электрические импульсы мыслей, чувств, жизней. Это было самое прекрасное и самое ужасное зрелище во Вселенной. Симфония без звука. Танец без движения. Жизнь, целиком состоящая из прошлого.

Глава 3. Молчаливый Свидетель

Арлин провела весь день с одним из силенциев, которого она в мыслях называла Хранителем. Его световые узоры были чуть медленнее, глубже, словно течение древней, полноводной реки. Она пыталась показать ему концепты, лежащие в основе человечества – распечатанный на принтере рисунок дракона, проиграла через преобразователь симфонию Бетховена, зачитала через тот же интерфейс стихи Гейне.

В ответ она получала лишь идеально точные, лишенные всякой эмоциональной оценки, сырые данные воспоминаний: молекулярный состав краски на холсте, акустический спектр музыки, разложенный на гармоники, статистическую частоту использования слов в тексте. Он видел гениальное, выстраданное искусство как набор физических, измеримых параметров. Красота была для него статистической аномалией. Гений – отклонением от нормы. И в этот момент её охватила такая тоска, такое чувство бесконечного одиночества, что она заплакала, тихо, по-детски, уткнувшись лицом в руки.

Силенций склонил свою стеклянную, преломляющую свет голову, и на его груди вспыхнул мягкий, голубоватый узор – воспоминание о дожде, капли которого так же скатывались вниз по прозрачному телу его предка тысячу лет назад. Он не мог понять её слёз, не имея концепта печали как чего-то отдельного от физического воздействия. Но он мог показать ей идентичное явление из своей памяти. Это был самый искренний и самый безнадежный, трагический акт сочувствия из всех, что она знала.

Глава 4. Дар Прометея или Ящик Пандоры?

На борт «Мнемозины» пришел шифрованный, помеченный высшим приоритетом сигнал с Земли. Межзвездная корпорация «Анамнезис», спонсировавшая миссию, изучила предварительные отчёты. Их вердикт, присланный в виде сухого, лаконичного текста, был прост и беспощаден.

На планету спустился не просто курьер, а глава отдела корпоративной безопасности, майор Келлер, человек с глазами цвета оружейной стали и улыбкой бульдозера, расчищающего путь для прогресса. Он казался искренне не понимавшим её сопротивления, её «сентиментальных закидонов», как он это однажды обронил.

– Мы освободим их, доктор Вейс, – говорил он с холодной, лишенной малейших сомнений уверенностью, расхаживая по её лаборатории и словно не замечая её хрупких артефактов. – Мы вытащим их из этой тюрьмы фактов. Они – нерационально используемый ресурс. Их потенциал не раскрыт. Мы дадим им возможность эволюционировать, вырваться из замкнутого круга, а получим взамен ключ к вечному, абсолютно надежному хранению информации. Представьте: вся история человечества, каждый момент, сохраненный в таком виде. Это максимально эффективное решение для всех сторон.

Арлин поняла, что он не просто солдат, наемник. Он – фанатик. Крестоносец. И его религия – эффективность, прогресс, утилитарная польза. Это делало его не менее, а более опасным. Его нельзя было переубедить, его можно было только остановить.

Она смотрела на силенция, стоявшего неподвижно вдали, за прозрачной стеной купола. На его груди медленно, величаво разворачивался узор – память о далекой вспышке сверхновой, увиденной с поверхности Ковчега миллион лет назад. И в этот миг она поймала себя на странной, противоестественной, пугающей мысли. Она, всю жизнь боровшаяся с забвением, с утратой культурного кода, поэт, вытаскивающая слова из небытия, – позавидовала. Позавидовала этой чудовищной, невыносимой ясности. Этому тотальному отсутствию сомнений. И тут же содрогнулась от ужаса перед самой собой. Ведь именно это – тотальная память без права на ошибку, на забвение, на милосердное искажение – и было самой страшной тюрьмой. И люди, как и корпорация «Анамнезис», всеми силами стремились построить такую же для себя, оцифровывая каждую секунду своей жизни, каждую мысль, каждое действие. Они добровольно, с восторгом, хотели стать силенциями. Они уже на полпути к этому.