Читать онлайн Актуарий Прихода

История первая. Комиссар

Раньше я старался чаще вставать из-за руля. Пока очередной начальник пропадал где-нибудь в кабинете или на совещании, я прогуливался недалеко от машины, по тротуарчикам из плитки и пробивающейся сквозь швы зелени, или по дорожкам, плохо очищенным от снега. Не обращал внимания на слякоть или мороз, на дождь или зной – в машине все равно холоднее или жарче.

Летом я непременно отыскивал желтую бочку на колесах. Она почему-то каждый раз оказывалась недалеко. Протягивал сонной продавщице несколько копеек и принимал из ее рук стакан холодного кваса. Зимой квас не продавали, да и вообще ничего не продавали на улице, зато я с удовольствием наблюдал за ребятней, то тут, то там кидающей друг в друга снежки, или за парами в узких вязаных шапочках, катающихся на коньках. Пусть в новой чайке удобные сидения, пусть проходящие мимо барышни непременно улыбались молодому парню за рулем правительственного автомобиля, но на улице все же лучше. Душа требовала простора, воздуха, как когда-то в детстве в деревне, чтобы вышел за калитку и конца и края видимого нет, а за стеклом, мало что широким и чистым, будто и нет того стекла, но все равно, как в банке за толстой стенкой.

Теперь такого желания нет и в помине. Теперь все по-другому. Стекло мой верный защитник.

– Скоро будем, милсдарь, – сказал я пассажиру. Тот никак не отреагировал.

Узкое, угловатое лицо в зеркале заднего вида напоминало статую или профиль индейского вождя, какой я видел в витрине музея народностей мира несколько лет назад. Серые глаза внушали робость, даже если не смотрели на тебя, а уж когда обращали внимание, хотелось ударить наотмашь и бежать со всех ног.

Три года уже вожу, а все никак не привыкну: к раздражающему молчанию, к неподвижной фигуре, к равнодушию в глазах. Как можно быть равнодушным, когда видишь все это безобразие? Мужики в гараже болтают, что – чекист. Бывший конечно, они все теперь бывшие. Все, как один – предатели. Пусть болтают – я молчу. У меня сынишка дома ждет, когда вернусь, когда подкину, посажу на коленки и поглажу по белобрысой голове. Жена может испекла чего. Чекист, значит чекист. Времена такие, каждый крутится, как может.

Черный автомобиль свернул с проспекта, проехал по пустынному проезду и свернул во двор.

– Прибыли, милсдарь.

Начальник уже взял в руки кожаный портфель и потянулся к ручке двери. Он никогда не ждал, что я открою, и никогда не просил. Другие раньше, все сколько их было, даже не шелохнулись бы, а если я чуть замешкался, смотрели на меня недоуменно. И странным мне всегда казалось такое поведение. Все же люди советские, а гляди-ка, словно буржуа клятые сидят и ждут. Этот не такой. Чекист! Что там у них в голове у чекистов, кто разберет.

***

Я не уверен, можно ли даже думать так в его присутствии, но как же раздражает этот супчик у окна.

В комнате темно, окно маленькое – смотрит на обшарпанную стену подъезда, а слева высокий старый тополь. Ветки лезут во все стороны, закрывают последний просвет, солнце садится и в квартире темно, как в подвале.

Боже, почему этот тип не возьмет один из двух дрянных табуретов у стола и не сядет где-нибудь в углу. Тогда бы света стало гораздо больше, и я смог хоть что-нибудь рассмотреть.

В глубине комнаты у другой стены кровать с балдахином. Пыльная ткань скроена из цветастых лоскутков. Пятна с разводами, гнилые нитки тут и там. Как под этим можно спать?

Из-под балдахина свисает тонкая рука. Синюшный оттенок кожи, длинные ухоженные ногти и ни одной мозолинки. Запястье опоясывает татуировка из пляшущих и изгибающихся не букв и не цифр – знаков, и эти знаки танцуют на руке, без шуток, они движутся на коже, как на экране. Просвещенная свалилась на мою голову. Что ты здесь делаешь – дамочка с разукрашенными коготками, среди пыли и гнилой нищеты? Некому ответить. Спящей на кровати под цветастым балдахином уже все равно, что над ней – кружева воздушные или замызганная тряпка.

«Может кто-то пригласил ее на ужин при свечах»? – ухмыльнулся я про себя, – «Ага, а на столе лишь две кружки с чаем, да пыль».

В дверь постучали, стоявший у окна резко обернулся и пристально посмотрел на меня. Я с трудом подавил желание скривиться от отвращения.

«Актуарий, кто же еще» – подумал я. Если только не убийца решил вернуться, тогда он должен быть чокнутым на всю голову. С другой стороны, никто другой кроме умалишенного не мог убить просвещенную деваху. Гори они все в аду и эти и просвещённые и чокнутый псих, прикончивший почти подростка, и актуарий вместе с ними.

Я в два широких шага оказался у двери. Никого не могло быть за ней кроме актуария, но старая, въевшаяся привычка заставила чуть сместить тело ближе к стене и, наклонившись, посмотреть в зрачок.

– Заходи, ваше благородие, – сказал я, даже не посмотрев на посетителя. Насмотрелся уже в зрачок на его ненавистную рожу.

– Добрый день, – сказал человек среднего роста с хищными чертами узкого лица, орлиным носом и проницательным взглядом серых глаз.

– Какой уж там, – проворчал я негромко в ответ.

– Актуарий! Вы наконец здесь, – вступил в разговор до сих пор молчавший супчик у окна, и как только зазвучал негромкий, но отчетливо слышимый голос, отвращение сменилось страхом. Так, наверное, чувствует себя заяц перед волком, нет перед стаей волков, а позади стена, высокая гладкая, не зацепиться, стена – не допрыгнуть до края, как не старайся.

Голос прокатился по углам комнаты, то затухая, то вновь становясь громче, как будто балуясь, как будто нет никаких законов физики, и впился прямо в уши и звучал долго не переставая, а затем с громким протяжным эхом затих.

Дрожь прошлась по всему телу, я хотел было прикрыть уши руками, но справился с позорным желанием. Актуарий же стоял, как раньше чуть наклонив голову, его поза никак не изменилась. Затем он склонился еще ниже, выпрямился, и глядя прямо в глаза долговязой фигуре в старомодном сюртуке, произнес:

– Вы звали, мой лорд. Я пришел.

– Да, да, хорошо, очень хорошо, – ответил он голосом чванливого манерного доходяги. Так говорили всякие бароны и прочие в бантиках и лосинах из старых фильмов про Европу времен какого-то там Карла.

Он глянул на меня, мне показалось с ехидцей, и сел на табурет закинув ногу на ногу. Спина, прямая как палка, не желала сгибаться и сутулиться, и давалось такое положение лорду в старомодном сюртуке удивительно легко.

Лорд сидел на своем табурете казалось уже несколько минут. Он положил на ногу трость и время от времени перекатывал ее от коленки к поясу, придерживая за маленький, прямо крошечный череп в набалдашнике. Череп не сверкал полированной сталью, не отсвечивал янтарными боками, просто кость, иссушенная временем кость с желтоватыми пятнами и волнистыми швами между долями.

– Что вы можете сказать о том, что здесь увидели, комиссар? – Спросил он вдруг. Теперь его голос стал вкрадчивым и глубоким, – Записывайте, актуарий, – бросил он в сторону человека с кожаным портфелем.

Я оглядел комнату еще раз, остановился взглядом на хорошенькой когда-то ручке и ответил:

– Здесь произошло убийство, несомненно. Скорее всего яд в одной из кружек на столе.

– Вот как, – приподнял тот брови в этакой наигранной театральной манере, – Почему не самоубийство?

– Я простой служивый, я не очень сведущ в делах веры, – с опаской посмотрел на сидящего на табурете, – Но я хорошо знаю свое дело. На столе две кружки и в них чуть больше половины… чая, судя по запаху. Вряд ли дамочка на кровати пила из обеих и не допила из каждой поровну. Думаю, ее собеседник, а здесь второй табурет недалеко от стола, тоже не вдруг решил уйти, одновременно с девчонкой, неожиданно захотевшей прилечь.

– У вас все, комиссар?

– Нет. Девочка, если я правильно понял, просвещённая?

– Верно, – ответил долговязый. Казалось его заинтересовал разговор, он даже забыл про свою игру с черепом и наклонился в мою сторону. – Но, что с того?

– Я не сведущ в делах веры, – повторил я, – Вот только, просвещённые, они же будущие святые? Сосуды божие во плоти, зачем, таким как она совершать самоубийство, если ее мечта вот-вот должна сбыться?

– Очень хорошо, комиссар, очень хорошо, – улыбнулся лорд неожиданно нежно. Я с удивлением наблюдал происходящие с его лицом метаморфозы – оно стало женственнее, черты смягчились и округлились, губы стали пышнее и даже их уголки встали совсем по-другому. Голос вновь поменял тембр и теперь стал успокаивающим, обволакивающим, наполненным поддержкой и пониманием.

Я был в ужасе. Я испытывал самый сильный страх в своей жизни, а тот (или та) продолжал.

– Вы говорили, что не знаете веры, но ваши познания очень глубоки. Хорошо, – голос снова менялся. От женского к мужскому, от сопрано к тенору и даже басу, от поддержки и участия к повелительным ноткам. – Естественно, Приходу известны и причины произошедшего, и виновник богохульства, и то, как именно совершено преступление, но мы в милости своей, дозволяем человеческому роду найти преступника. Доказать свою преданность и подтвердить веру.

Актуарий отложил ручку, поднял взгляд от исписанного листа, и посмотрел на фигуру в сюртуке на табурете.

– Каким образом, мой Лорд?

Легкий порыв ветра, секундное замешательство, а сюртук уже не сидит, а стоит рядом с орлиным носом и серыми глазами.

– Найдите его, – шипит как змея, – Ты и ты.

В другой момент он уже рядом со мной, его глаза напротив и в них пустота. Нет, правда, я старый человек, видел многое в жизни: упоротых наркоманов и жестоких убийц, парочку маньяков даже довелось, но вот такую пустоту вижу впервые. Словно передо мной кукла, ни человек, ни животное, ни даже, господи прости, божественная сущность. Что-то неживое. Не мертвое, но и не живое. Оно не жило никогда.

Я отпрянул, оступился и чуть не упал. Со стороны, наверное, выглядело забавно – грузный старик с тяжелым взглядом и вдруг шарахается от долговязого задохлика. Будь я на месте лорда, не уверен, что сдержал бы усмешку – ехидную, злую, уничижительную.

На его лице не дрогнул ни один мускул. Он даже не моргнул. Холодный взгляд, бесстрастное выражение лица.

– Найдите его. Приведите ко мне, и я накажу его.

***

Сегодня внутри, за стеклом, также неуютно, как снаружи. Один молчаливый угрюмый пассажир – куда не шло, но, когда их уже двое.

Сергея Борисовича я узнал сразу же, как только он сел на заднее сидение. Десять лет назад, мы с женой только-только переехали в большой город, и Рудник нам очень помог. Лейтенант милиции – суровый мужик средних лет, а мы с женой наивные деревенщины, впервые увидевшие столицу. Конечно же, пока мы с открытыми ртами бродили по вокзалу, нас успели обокрасть. Не то чтобы кражи обычное дело, но оставлять багаж на скамейке в зале ожидания все же не стоило. В то время как мы, задрав головы, гуляли по широким купольным залам, расписанным один другого лучше, багаж ушел. Ушел так хорошо, что нам оставалось в растерянности озираться и надеяться хоть на чью-нибудь помощь.

Сергей Борисович не посрамил родную милицию – багаж нашелся и вор вместе с ним. Что там с вором сделали я не стал узнавать, а багажу очень обрадовался. В тот день из меня выдуло часть наивной уверенности в непогрешимости вообще всех советских людей, выпестованную на клубных занятиях по полит. просвещению, но на освободившейся жилплощади прочно поселилась убежденность, что уж государственные-то люди не подведут. Никогда.

Потом, много позже, комиссар Рудник стал считай, что легендой, как Дядя Степа, только для взрослых. Его фамилия не сходила с первых страниц газет: «Рудник поймал похитителя картин!», «Злостный мошенник разоблачен», «Никакому преступнику не скрыться от нашего Рудника» и все в таком же духе. Так продолжалось пару лет, пока не стихло, и вот в машине рядом со мной сидит живая легенда, мой личный спаситель и герой – Сергей Борисович Рудник.

Не знаю, что на меня нашло – может воспоминания о наивной юности, может невысказанная вовремя благодарность, а может просто нельзя всегда быть настороже и не лопухнуться однажды, вот как сейчас. Как только за начальником в салон забрался второй пассажир, я не сдержался и в нарушении всех правил, воскликнул:

– Ба! Сергей Борисович, Вы ли это?

На меня посмотрели сначала в недоумении, затем с раздражением, а потом он просто отвернулся к окну и пробормотал чуть слышно что-то вроде: «Одни проклятые идиоты вокруг, Господи! За что»?

Мой начальник выглядел бесстрастно, как и обычно. Казалось его нисколько не тронула развернувшаяся в салоне глупая сцена. Он лишь сказал:

– Нам нужно отвезти комиссара домой, друг мой, – он повернулся к Руднику, – Уже поздно, продолжим завтра.

Тот, не оборачиваясь, пробормотал еле слышно адрес.

Я услышал, завелся и тронулся – все почти машинально, как будто кто за веревочки дергал.

За покатым лобовым стеклом тянулся серый с черными проплешинами заплаток асфальт, мимо проезжали редкие автомобили. Прохожие, несмотря на солнце, светившее весь день, к вечеру кутались в плащи и куртки.

Холодный нынче в август. Странный. Как и все вокруг – странное. Гадкое время и люди гадкие. Я не удивлюсь, если в воздухе найдут яд или еще какую пакость, которая разъедает людей, делает их злыми, завистливыми, безучастными.

Всю дорогу я бросал быстрые взгляды на зеркало заднего вида, и никак не мог понять, как могли бульдожьи щеки со старческими пятнами, брезгливое раздражение на лице, мутные безжизненные глаза принадлежать герою. Что с Вами сделало гадкое время, Сергей Борисович?

Начальник вдруг заговорил, и мне не пришлось всю дорогу решать загадку превращения кумира в обрюзгшего сварливого старикана.

– Вы так и будете молчать, Рудник?

– Не понимаю, о чем вы, ваше благородие, – комиссар продолжал смотреть в окно так пристально, будто надеялся что-то отыскать среди мелькающих деревьев вдоль дороги. Только его губы сильнее сжались, раздув и так пышный подбородок.

– Полно же, сударь – глупо вести себя, как обиженная на неверного кавалера девица.

Рудник вскинулся и резко развернулся к соседу. На его щеках разливался багрянец гнева. Он уже открывал рот, видимо готовый ответить со всей своей яростью, но не успел – его перебили.

– Уже лучше, Сергей Борисович, – усмешка исчезла с лица начальника так же стремительно, как появилась, – Наши с вами чувства взаимны. Будьте уверены, мой водитель тоже не любит меня, как, впрочем, и Вас начиная с сегодня.

Комиссар впился взглядом в мою спину. Сразу стало как-то не уютно.

– Но это не имеет никакого значения, – продолжил начальник, – Мы с Вами теперь в одной лодке – Лорд высказался более чем ясно. Как вы собираетесь искать преступника?

Снова взгляд в спину, затем на соседа. В его глазах мне почудилось недоумение и осуждение. Наверное, он не хотел, чтобы я стал свидетелем разговора.

– Бросьте, комиссар. В поездках пройдет много времени, переговоры придется вести и здесь -в салоне. У вас есть автомобиль, Рудник?

Комиссар покачал головой.

– То-то и оно, а у меня есть, но я не могу водить, – начальник усмехнулся, и я окончательно понял – случилось что-то совсем уж из ряда вон, потому что дальше последовало что-то вроде попытки пошутить, – Религия не позволяет.

Сергей Борисович мгновение смотрел в лицо собеседнику, затем откинулся на сидение и закрыл глаза. Он просидел так около минуты, я успел свернуть с площади на проспект, который пронизывал почти всю западную часть города и теперь оставалось только ехать по прямой минут пять шесть.

– Хорошо. Ваша взяла, ваше благородие, – сказал он после долгого молчания.

Это его «вашеблагородие». Я не услышал в нем уважения, зато плохо скрытой издевки – хоть отбавляй. Мне даже как-то обидно стало. Начальник все-таки, а к нему так, не по-доброму.

– Ваша взяла, ваше благородие. Я стар, и бояться мне вроде уже нечего, да я и не боялся раньше никогда, а теперь вот отчего-то боюсь. Ваш лорд нагнал на меня жути.

– Лорд Ивани – божественный наместник Его Святейшества на нашей земле. Он милостив и мудр. Он внушает благоговение, а не страх.

– Да, конечно, все так, – с раздражением ответил Рудник, – по-другому и быть не может.

Он вдруг наклонился ближе к начальнику схватил его за отворот плаща, и почти ему в лицо сказал:

– Вы люди Прихода все такие правильные, благоверные. Только не думай, Клим Вячеславович, что я не знаю кем ты был, раньше, до всей дьявольской канители. Чем занимался. Мы люди закона немножечко тоже посвящены во всякие важные государственные тайны. А теперь вы вот как устроились, ваше благородие, хорошо же, ничего не скажешь.

Я думал начальник ударит старого хрыча, бывшего когда-то лучшим милиционером города, я, наверное, ударил бы, но серые глаза смотрели все так же безучастно. Фигура его застыла без движения, но не скованная страхом, а в ожидании, вежливом что ли ожидании, когда старик наконец успокоится, выговорится.

И тот успокоился, как-то боязливо зыркнул и убрал руку от воротника.

– Вы же понимаете, Сергей Борисович, что убийство просвещенной совсем не рядовое событие. Оно безусловно повлечет за собой реакцию, и на сколько сильной будет реакция – зависит только от нас с вами.

Я даже присвистнул мысленно: посвященная, убийство. Вот, что он имел ввиду!

– Я как никто другой понимаю, – ответил комиссар, —Ваше «событие» случилось в моем городе. Как будто нет других проблем, Боже мой! Мусорская чуйка говорит мне, что дело не просто не рядовое, как вы изволили выразиться, ваше благородие, а еще и воняет, будто трехдневная рыба на солнце. Не простое дело, и закончится не просто, ох не просто.

Он замолчал, и больше никто не заговорил до конца пути.

Я крутил баранку и думал, что, несмотря на паршивое время несмотря на то, что нет никакой уверенности в завтрашнем, дне, и человек – скотинка этакая, ко всему привыкает, но нет же, смотри-ка, все еще чему-то да удивляется. Все еще заботит его что-то иное, нежели просто выживание.

Я все думал, отчего начальник такой самоуверенный, бесчувственный засранец? Ну точно – чекист поганый.

Да, будешь тут бесчувственным, если встретишься с подобной тварью, как лорд Ивани, чаще чем один раз. Мне одного раза вполне хватило.

Лорд Ивани Таи. Лорд Ванька – так его назвал паренек лет шести, который стоял рядом со мной.

Молодая женщина – видимо мать, вскрикнула и со слезами на глазах прикрыла парнишке рот. На всякий случай. Она, конечно, не знала, тогда, стоя с сыном в толпе в центральном универмаге у огромного экрана, растянутого над галереей, как все обернется, не могла знать, но инстинктивно сделала единственно верное. Не стоит кому бы то ни было, даже ребенку, с пренебрежением относится к сиятельному лорду Ивани Таи, божественному воплощению и всеблагому наместнику Его, властителю территории бывших Советов. Одному из двенадцати тварей, спустившихся с небес за сорок лет до начала третьего тысячелетия.

***

В квартире, конечно, тишина. Не чему в ней шуметь. Массивный короб с округлыми обводами из лакированной древесины и решетчатой дырой динамика в середине давно замолчал. Пожалуй, включи его и в комнате станет не продохнуть от пыли, которая выстрелом взвъется от первой вибрации.

Клятая старая радиола. Как и все вокруг. Как и я сам.

Бросил кипу каких-то бумажек из ящика в подъезде на стол. Потом разберу. На столе початая бутылка коньяка, грузинского, еще с тех времен, когда уверенность, и в себе, и в мире вокруг жила во мне. Рюмка зашла без скрипа – хороший коньяк! Вторая, за ней третья. Грузин жалко – для заглубленных баз использовали Колосса. Надеюсь, он страдал, когда горы впивались в ступни.

Матушка учила, что бог всеблагой, и сын его – спаситель, всегда услышит, поможет. Скрывал ее, как мог, да и не интересовался никто глухой деревней в три дома с пятью стариками. Матушка говорила, что незачем скрываться – бог поможет, а в город не стремилась, бог миловал. Советские рьяно взялись за веру – мол опиум для народа, и вот результат! Дьявол со свитой сошел с неба и всех поработил, а как иначе, если все богохульники.

Гори они все в аду. Девчонка эта еще. Что-то резко я опьянел. Возраст, усталость, актуарий со своим богомерзким патроном.

«Кто же убил тебя, маленькая»? – подумал я.

И, что ты делала в той дыре? Ты же знаменитость. Просвещенные девочки и мальчики – баловни судьбы, любимцы толпы – тех, кто принял новый порядок, покорился ему, влился и уверовал, что действительно – боги сошли с небес на землю, дабы покарать зарвавшихся в своей гордыне безбожников, вернуть человека на путь истинный.

И совсем неважно, зачем ты согласилась на посвящение. Тут как раз никакого секрета нет – миллионы принцесс по всему миру и во все времена мечтали быть не как все, возвыситься, стать исключительными. И ты не исключение.

Но зачем пить чай из немытой кружки, за грязным столом, в гнилой замусоренной квартире, в самых запущенных трущобах столицы? Тебя заставили? Может тебя убили не там, а где-то в другом месте, а туда принесли? Но зачем?

Я выпил еще рюмку и выхватил бумагу из середины стопки на столе. Крайне удачно – по закону жанра, похоже мою историю сочиняет ленивый писака.

В руке я держал сложенный в трое листок. На обеих сторонах пустота, края склеены – просто так не прочтешь, нужно рвать.

«Мы знаем, что Вы не смирились, комиссар»! – Нет, они точно издеваются. Провидение насмехается надо мной на старости лет. Почему именно сегодня? -«Мы тоже не смирились. Мы верим, что спаситель вернется и освободит нас. Не доверяйте человеку прихода – он враг, безбожник. Будьте бдительны. Мы скоро свяжемся с Вами. Ваша матушка в добром здравии и передает привет».

Налил еще рюмку, поднял, уже хотел выпить, но нет. На сегодня хватит коньяка. Для того чтобы разобраться во всех дьявольских хитросплетениях нужна трезвая голова.

Только фанатиков-староверов мне не хватало. Матушку приплели – уроды. Подстраховались. Теперь даже остроносому не пожалуешься. Да я и не собирался. А что, если это он написал? Проверяет? Похоже на то. Не слышал я ни о каких партизанах церковниках. Ни о каком, прости господи, сопротивлении. А раз я не слышал, значит ничего такого и нет. Может какой-то психованный одиночка? Или ко-то из отделения?

– Гори они все в аду, – крикнул я и рванул в прихожую, но не сделал и трех шагов, посмотрел на часы и остановился, – Куда помчался, старый хрен, в полночь? В отделении давно никого нет. Гришка! Решил не дожидаться, когда спишут меня по-старости, подсидеть решил.

«Откуда про мать узнал» – подумал я, – «Надо съездить, проведать, но нельзя. С актуарием на хвосте и его лордом в придачу, никак нельзя».

– Черт бы тебя побрал, девочка, кто же тебя убил? Завтра еду в морг, надо заканчивать вонючее дело. Чем быстрее, тем лучше.

***

Свет в окне на третьем этаже наконец погас. Все ее соседки давным-давно чернели, а эта никак не успокаивалась. Двор оранжевого кирпичного дома замер в ожидании утра, тишину ничего не нарушало, только холодный ветер шевелил листвой. Ветки, влекомые парусами из листьев раскачивались в беззвучном ритме. Они то заслоняли, то вновь открывали фонарь над подъездом, и его свет, словно семафор, сигналил, что пора выходить.

Из тени под склонившимся низко к земле старым ясенем вышла темная фигура. Средний рост, кожаный плащ и кепка с козырьком под нависшей над ней тканью. Человек постоял с минуту не шевелясь, вслушиваясь в тишину и всматриваясь в окна. Затем быстрым шагом направился к подъезду, зашел в него и почти бегом взлетел по широкой парадной лестнице. Осмотрелся, достал из кармана сложенный листок бумаги, вложил в прорезь одного из почтовых ящиков, и вышел из подъезда. Не оглядываясь, быстрым шагом покинул двор, свернул на аллею, затем с дорожки на тропинку, в конце концов затерялся среди парковых деревьев в ночной темноте.

***

– Едем в канцелярию, друг мой.

– Едем в морг, – вдруг перебил Сергей Борисович.

Мой начальник с интересом обернулся к соседу.

– Вот как, – сказал он. Его перебили, но не похоже, что он удивился или оскорбился. – И зачем же?

– Вчера Лорд Ивани не дал мне осмотреть труп.

– Уверен, у него были на то причины…

– И я уверен, но я хочу осмотреть труп.

– Не думаю, что это возможно.

– Да как вы не понимаете… – Рудник почти кричал, а начальник, наоборот, на удивление спокойно и терпеливо слушал.

– Не думаю, что это возможно, – повторил он, – Потому что в морге тела нет.

– Что? Как это нет?

– Его сожгли еще вчера

Комиссар смешно захлопал глазами, будь случай не такой страшный я бы непременно рассмеялся. Мне почему-то хотелось хоть как-то досадить Руднику, наверное, в отместку за вчерашнего идиота.

«Не гоже советскому человеку так себя вести», – укорил я сам себя.

– Она просвещенная, Рудник. Один из самых почитаемых и охраняемых объектов Прихода. Неужели вы думаете, что ее тело дадут осматривать кому-то непосвященному, вроде Вас?

– Как уж вы так не уберегли свой самый охраняемый объект?

– А вот это интересный и важный вопрос, Сергей Борисович. Но не ко мне – я только актуарий, я записываю, отвожу записи в канцелярию и слежу за их сохранностью и доступностью. Всего, лишь.

– Да, всего лишь, – хмыкнул Рудник кривясь всем лицом, – Дело достойное Вас, Клим Вячеславович!

– Я отринул свое мирское имя, когда стал частью Прихода.

– И как же вас теперь зовут, ваше благородие?

– Актуарий, Сергей Борисович, актуарий и только.

– Пфф, – брезгливо, по крайней мере мне так показалось, бросил комиссар.

Он отвернулся к окну беззвучно шевеля губами, как если бы готовился что-то сказать, репетировал.

– Вам не кажется, ваше благородие, – наконец решился он, – что дело пахнет чем-то дрянным? Не кажется, что все подстрое..

–Тшшш, – вдруг с яростью в голосе и в глазах зашипел начальник. Да так громко и неожиданно, что я на секунду выпустил руль из рук.

Чайка наехала колесом на какой-то ухаб, может камень, или еще что, и подпрыгнула правым боком. Рудник взмахнул руками, подпрыгнул вместе с машиной, ударился об потолок, хорошо, что мягкий, обтянутый плотной толстой тканью со слоем утеплителя внутри, и опрокинулся на спинку сидения.

– Вы заговариваетесь, комиссар! – сказал актуарий. В его голосе все еще слышался гнев – Осторожнее. Незаменимых людей сейчас нет.

Рудник молчал. Багровел румянцем, но молчал. Желваки его ходили из стороны с сторону, но рот не раскрывался.

И вновь тишина. За последние два дня я как-то даже отвык.

Не подумайте, чего. Мне очень жаль убитую девушку. На свете нет людей, которым бы я пожелал умереть в квартире каменного барака в районе бывшего речного порта. И не то, чтобы она умерла какой-то уж очень страшной смертью – самой обычной, наверное. Просто желать кому-то смерти, легкой или тяжелой, да любой, я никогда не желал. И жалел людей, что умерли не сами от старости, а по странной прихоти судьбы. Не судьбы, ведь ее нет – странных обстоятельств – скажем так.

С другой стороны, я совру, если скажу, что чувствую себя по-особенному плохо от того, что девушка погибла. Она – просвещенная.

Пока я объяснял сам себе, почему я рад пусть и трагическому, но случаю, который избавил меня от гнетущей тишины и однообразной тягомотины изо дня в день. Что наконец-то что-то происходит – молчание закончилось.

– Что же нам делать, актуарий?

Комиссар забыл про свое язвительное «вашеблагородие», похоже неожиданный поворот событий совсем выбил его из колеи.

– Почему вы не подумали вчера, вместо того, чтобы пить коньяк, – ухмыльнулся начальник.

– Как Вы узнали?

– У меня очень чувствительный нос, Сергей Борисович, а по поводу Вашего вопроса, что же, я ответил на него, как только сел в машину.

– Не понял? – удивился Рудник.

– Едем в канцелярию, друг мой, – сказал мне начальник

Я, от чего-то ухмыляясь, вывел автомобиль на дорогу.

***

Здание института прикладных наук возвышалось над городом громадой четырех корпусов, главный из которых в целых двадцать этажей ростом оканчивался шпилем-антенной еще метров в десять длиной. Институт стоял на холме, отчего и вовсе казался просто гигантским, построенным не на земле, не человеком.

Оплот науки – так нарекли его журналисты в длинном очерке «Правды» в пятидесятом году.

«Храмы посносили, институтов понастроили. Думали, что самые умные, самые сильные, а оно вон как оказалось», – со злостью подумал я.

Помогли институты человеку меньше врать? Меньше воровать? Меньше убивать? Конечно нет, за годы работы такого насмотрелся, что волосы дыбом вставали, пока еще были. И в самом главном институты не помогли, когда ладони размером с восточный район столицы крушили военные базы и аэродромы. Когда Лорд Ивани Таи прямо на заседании центрального комитета одним движением оторвал голову председателю, и на глазах у всей страны, не обращая внимания на крики ужаса остальных членов комитета, с улыбкой умастился в освободившееся кресло, прямо в жижу из крови и еще какой-то дряни.

Смешно, но оплот науки стал оплотом дьявольщины. Приход прочно обосновался во всех четырех корпусах на всех этажах от минус 5 до самого последнего. Молчаливые люди без имени, присягнувшие тьме, боготворящие ее как свет. Один из них рядом со мной – идет по левую руку, как ни в чем небывало, и не заботят его наверняка ни величественность сооружения, ни тяжкие воспоминания.

«Прости господи, спаси и сохрани», – я мысленно произнес молитву. На всякий случай.

Дорога через парк, разбитый перед институтом, привела нас прямиком ко входу. Веранда в один этаж с зеркальными витражами и широкими дверями по центру. Как только мы подошли, двери сами собой открылись, пропустили нас, а потом закрылись за нашими спинами.

– ЧуднО, – вырвалось у меня, на что мой спутник не обратил никакого внимания.

Мы прошли вдоль витражей по ковровой дорожке, мимо поста – охранник лишь мельком глянул в нашу сторону и сразу уткнулся носом обратно в тетрадь.

– Добрый день, – сказал актуарий. Охранник в ответ пробурчал что-то еле слышно.

Лестница во всю ширину холла вывела к лифту – узкая ниша с двумя створками дверей по цвету, точь-в-точь как корпус моей радиолы. Справа на стене в центре стальной грубой пластины горела тусклая кнопка из мутной пластмассы. Актуарий надавил на нее и перед нами открылась кабина лифта.

Поднимались мы долго, как-то не быстро мы двигались, и пока ехали, я все смотрел на зеркало во всю высоту и ширину кабины, и на себя в отражении.

Округлые бока под короткой курткой отчетливо выпирали, нависали над ремнем. Сутулая, грузная фигура, одутловатое, морщинистое лицо в пятнах, бледные губы в вечном брезгливом искажении и лысина, скрытая под широкополой шляпой.

Думал ли я, что буду таким? Уж точно не думал. Определено, чем старше человек становится, тем реже должен смотреться в зеркало. Где в мерзком старике я? Где подтянутый харизматичный лейтенант – любимец публики? Там же где и вся моя страна, да и весь мир вместе с ней. В заднице.

Я перевел взгляд на актуария: прямая фигура, расправленные плечи, длинные чуть выгнутые, за счет мощных икр, ноги, спокойный взгляд, расслабленное лицо.

«Какого черта я стушевался рядом с врагом? Сдулся? Ну уж нет», – я подтянул штаны за ремень и постарался выпрямить спину как мог, – «Ни я, ни страна, да и весь мир еще не сдались. Мы еще повоюем».

Я снова перевел взгляд на человека в кожаном плаще и кепке с козырьком, что стоял рядом. Думал, увижу на его лице усмешку или сжатые губы. Да хоть что-то, но он все так же бесстрастен.

«Мозги им промывают, что ли в приходе»? – мелькнула мысль, – «Да уж наверно полощут на самой жесткой терке. Иначе как объяснить, что столько народу добровольно служат Антихристу?».

Лифт остановился. Двери открылись. За ними нас ждал узкий коридор со множеством дверей без номеров, каждая следующая, как сестра-близнец предыдущей. Актуарий повернул на право, прошел мимо шести или семи, я сбился со счету, и толкнул очередную. Не открыл ключом, не ввел какой-нибудь код, просто толкнул и дверь открылась.

– В стенах Прихода нет нужды бояться посторонних, – сказал он, как мысли прочел – демон в кепке. – Заходите, комиссар!

Хозяин кабинета пропустил меня и прикрыл дверь, снял плащ и кепку повесил их на стойку вешалки и показал рукой, что я тоже могу последовать его примеру. Затем подошел к столу, отодвинул стул – садись, мол, и умастился за собственным стулом, который на удивление ничем не отличался от гостевого.

– Не будем ходить вокруг да около, Сергей Борисович. Убийство просвещенной – дело чрезвычайное. Ты же понимаешь, – я вздрогнул от резкого перехода на «ты», а он продолжал, – Ты же понимаешь, что лорд не появляется на каждом месте преступления в городе.

– Впервые на моей памяти, вашеблагородие.

– Засунь себе в жопу свое «вашеблагородие», – человеком становится, подумал я, – Нас убьют. Тебя и меня, если мы не найдем преступника. Лорд сказал, ему известно все: и об обстоятельствах, и о мотивах, и об убийце. И он не врет. Он знает, наверняка.

– Да откуда?

– Он, мать твою, бог!

Я вскинулся было, сжал кулаки, но сумел взять себя в руки.

– Да не дергайся ты, – махнул он рукой, – не тот бог, которого ты так любишь и так почитаешь.

За высоким окном кабинета пролетела птица, ворона вроде. Как она так высоко, на каком мы этаже? Я смотрел вслед вороне и отчетливо слышал карканье – «Дурррак! Дурррракк»!

Не Гришка письмо написал, нет. Это он, проклятый актуарий.

– А какой? – спросил я, а в голове только и мысли, что о письме и о Матушке.

– Не знаю какой, – ответил он с какой-то усталостью в голосе, – может греческий.

Я хмыкнул.

– А может индуский, да мало ли богов люди напридумывали, не все же выдумки. Вот только он всезнающий и всемогущий. Бог, одним словом. И говорит он всегда только то, что имеет значение, но значение еще нужно узнать, разгадать. Как те пути, которые неисповедимы.

–Ну уж, – ответил я.

Как бы про письмо узнать? Да, никак не узнать. Если он написал, то раз молчит, значит не хочет, чтобы я догадался. А если не он, то узнает про письмо, про мать и пиши пропало тогда. Правда, может и не все так плохо, как-то не очень он уважительно о своем патроне отзывается.

«Ах ты ж старый дурак», – заорал я, благо, что мысленно. – «Да он же тебе очки втирает, мол посмотри-ка, я же весь в доску свой, давай вместе поругаем мое начальство, а потом я тебя на крючок вместе с наживкой вздерну и не отпущу».

А вот мы тебя сейчас проверим, ты, конечно, Клим Вячеславович, спец первоклассный, но и я как тот житель Непала:

– А может есть – бог? Ну, настоящий, понимаешь? Ты не подумай ничего, актуарий, я человек маленький в делах веры совсем не сведущ. Но кажется мне, что такое могущественное существо, как Лорд Ивани Таи не может быть никем, кроме как истинным богом, всамделишным.

«Ну, ка попробуй выкрутись. Согласишься со мной, и пропала твоя игра в своего парня, а не согласишься – твой начальник тебя живьем съест, может даже буквально. Он же лорд Ванька «Надутые Щеки», он не стерпит даже от подчиненного, даже если спектакль им и придуман».

Актуарий вздохнул, чуть сощурил глаза, потер лоб и сказал:

– Мы теряем время, его не так и много.

«Ушел»! – я дал себе затрещину. Мысленно. Дома дам настоящую, – «Доигрался, дурень, как теперь про письмо узнать»?

– Девушка мертва, у нас с вами есть неделя, две не больше. Вы говорили, что ее отравили. Объясните.

– Я не осмотрел тело, я не съездил в морг, ведь там нечего делать, никто не исследовал жидкость в кружках – вы хотите, чтобы я гадал?

– У нас нет иного выхода, исходите из того, что есть.

– Тогда только кружки. Следов борьбы нет, крови нет. Девушка пила чай, потом прилегла и больше не встала.

– Похоже на то, что вы правы.

– Бог с ним с телом, почему не обследовали жидкости в кружках? – не выдержал я маразма ситуации.

– Пути господни неисповедимы, – усмехнулся актуарий.

– Да пошел ты, – пробурчал я.

За окном пролетела еще одна ворона. Чего разлетались, то?

– Кто мог желать смерти просвещенной, как считаете? – спросил хозяин кабинета.

– Мало ли фанатиков, – ответил я.

– Вы удивитесь, Рудник, их действительно мало, не более тысячной доли процента от населения нашей страны. В остальном мире показатель плюс минус одинаков. Такие выводы сделал наш аналитический отдел.

Он увидел мое выражение лица и сказал:

– Мы не церковь и не кружок апологетов веры, Приход – организация под стать вашим государствам…

«Вашим»?

… структурированная, со своей иерархией и функциями. Нами руководят божественные всезнающие сущности, равных по мощи, которым нет. Приходится соответствовать. Так, что Вы думаете, кто мог хотеть ее убить?

– Я правда не знаю, Клим Вячеславович. Но и вопрос то главный не в этом!

– Поясните.

– Кто угодно мог хотеть ее смерти. Две тысячи человек не так уж и мало, ведь все они живут в столице, раз уж здесь их главный враг, и то, что девчонка – просвещенная не означает, что у нее нет завистников в бытовом человеческом плане. Может она парня у кого увела?

– Исключено.

– Да, вот не уверен, Вы сами сказали, ваше благородие – дело чрезвычайное.

«Только, если вы не водите меня за нос – черти приходские».

– Продолжайте, комиссар, – попросил он, и я услышал в голосе заинтересованность.

– На мой вкус, главный вопрос не в том, кто хотел ее убить, а в том, как она оказалась в квартире, больше похожей на свинарник? Просвещенная, звезда, любимица всех верующих. Я видел такую по телевизору – она же принцесса во плоти, как из сказки. Принцесса, а не золушка.

– Соглашусь, интересный вопрос.

Еще одна, да что ты будешь делать, гнездо у них тут, что ли?

– Соглашусь, интересный вопрос, но ни ответить на него не подискутировать о нем уже не смогу, наше время на сегодня закончилось.

– Как это, – удивился я, – день только начался.

– Я актуарий, у меня есть обязанности, которые нужно исполнять. Вас ждет машина внизу, Сергей Борисович.

– Надеюсь не тот ехидный шкет.

Я вспомнил его. И его и его жену – смешные провинциалы в большом городе, и вот что выросло! Дрянное время, дрянные люди.

– Нет, нет, – ответил актуарий улыбаясь. Что-то он с этим зачастил. – Виктор мой водитель, я его никому не отдам, привык, знаете ли. Вас отвезет другой человек.

– Хорошо.

– Уж будьте уверены.

***

Минус первый этаж Прихода отводился под технические помещения. В нем же располагался и гараж, и комната отдыха для водителей. Машин в гараже – всего с десяток, и то одна, то другая, то третья находилась в ремонте, поэтому водителей только шесть человек.

Я любил наш гараж, нашу комнату и парней. Они, в отличие от служащих сверху вполне обычные ребята, половина еще из тех времен, когда возили партийцев и членов комитета, другие пришли уже после всего. Но и они не были верующими лизоблюдами, не распинались о величие лорда и о чудной судьбе человечества под предводительством сияющего божества. Наоборот, некоторые, те кто по буйнее да без семей, иногда ехидничали и даже шутили и про сотрудников Прихода и даже про Лорда. Странно, но про моего начальника шутить не любили, только называли чекистом и все.

Меня закрепили за актуарием сразу, как я вернулся в гараж, и с тех пор, на протяжении трех лет, я возил только его. Не то, чтобы я жаловался. Только вот уж больно он молчаливый, а я так не любил молчания. Дома мы постоянно болтали и я, и жена, и сынишка, уж он то вообще – электромагнитола, не замолкал ни на минуту. И вроде, чего еще – отдыхай от шума на работе с тихим, не закидонистым начальником, но все-таки что-то не то, как-то не так.

Сашка Брагин, который несмотря на фамилию, не пил вообще, рассказывал время от времени, что его «пассажир», как мы называли на шоферском жаргоне наших постоянных начальников, еще из тех времен – говорливый, хоть и зазнаистый:

– Ты, говорит, Сашка, ползаешь там, где-то у себя внизу, с остальными такими же, а мы сверху, —он про этажи что ли? – Не ползаем, мы парим.

– Главное, что не падаете, говорю, – смеется Сашка. И все смеются в ответ.

А я знаю – он так не говорит и не скажет никогда. Сотрудник Прихода не партиец – может не простить. Я думаю партийцы, как иногда с усмешкой или даже с презрением называли старых пассажиров мои товарищи, лучше в десятеро, нет, в тысячу раз. Все же партия, вбирала в себя только хороших людей. Я в это верил.

Коля Буянов сидит всегда напротив, там кресло удобное с подлокотниками, он старше нас всех и сразу, при первой же встрече, сказал, что это его трон и он не пустит на него никого.

Ему вести сегодня комиссара Рудника.

– Что там, Рудник, Витя? – спросил Коля, – Все такой же крутой милиционер, как и раньше?

– Если бы, – отвечаю со вздохом, – Постарел и поплохел. Во всем.

– Время – жестокая сука, – крикнул Сашка.

Я скривился – «Его грязный язык не к месту всегда».

– С возрастом, паря, все больше начинаешь думать о том, как помягче сесть и получше поесть, – сказал Коля со своего кресла.

Брагин окинул и его самого и его «трон» нарочито внимательным взглядом и усмехнулся:

– А, то! Тебе ли не знать, старик.

Буянов кинул в него полупустой пачкой сигарет, а тот со смехом поймал, вытряхнул сигарету и закурил.

Я развернулся на своей скамейке, лег, подложил под голову руку и прикрыл глаза.

«Как будто ничего не случилось, как будто все еще 1960 год».

***

Стартовый стол дрожал и вибрировал. Невероятная мощь, которую обуздал человек, готовилась вырваться наружу, но не для того, чтобы в ярости поверженного и чудом высвободившегося хищника рвать металл и сжигать плоть, а для того, чтобы забросить на орбиту многотонную махину ракеты и одного единственного человека на борту.

– Что там, Лешка?

– Все хорошо, готов к старту!

– Внимание. Предстартовая готовность десять секунд, – раздался над космодромом хриплый голос из динамиков. -Десять, девять, восемь.

Космодром и его окрестности располагались на огромной территории, столбы с динамиками стояли далеко друг от друга, от чего, когда на одном динамике оповещение уже звучало на другом только-только начиналось. В конце концов сообщения начавшиеся, заканчивающиеся и те, что звучали в середине своей длины, смешивались меж собой в какофонию, из которой трудно было что-либо разобрать. Но, ничего страшного, отсчет дублировался на каждом мониторе ЦУПа, и на большом экране, и на дисплее в кабине.

– Пять, четыре, три.

Клубы серого, плотного дыма окутали металлические опоры. Вибрация усилилась.

– Две, одна.

– Поехали! – прозвучал голос космонавта.

– Старт.

Ракета дрогнула, опорные рамы отошли в сторону, пламя взметнулось, заревело и стальная игла рванула в высь.

На фоне безоблачного неба и ослепительного солнца на пути к зениту, ракета похожа на проблеск, отразившийся от зеркала луч, случайно попавшийся на глаза. Расстояние от земли увеличивалось и обводы все больше расплывались, будто растворяясь в бледно-голубом океане. Оставались буквально считанные минуты, до того, как свершится поистине самое главное событие в истории человечества.

И оно свершается.

Свет на секунду гаснет, как будто засыпаешь, всего на мгновение, а потом просыпаешься, будто теряешь сознание на секунду. Потом взрыв – фейерверк из стали и топлива брызгами во все стороны, а за ним гул – невыносимый, всепронзающий, оглушительный гул. Звук от взрыва ракеты, как хлопок шутихи, увяз в этом гуле, его никто не услышал. Но, гул слышали все за многие километры от космодрома. Так гудел воздух, когда его заставили расступиться несколько миллионов тонн живого веса.

Галлюцинация, отравление, предсмертные видения – да все что угодно, только бы не правда.

Гора, или даже целый остров в воздухе. Фаланги пальцев, папиллярные линии, волоски как толстые деревья в дубовой роще и глаз, огромный глаз в обрамлении обычного человеческого века, Красные линии капилляров, цветная радужка, зрачок – все, как у людей, вот только размером в четверть небосвода.

Колосс явил себя человечеству, возвещая о том, что оно более не вершина эволюции.

***

Однажды в детстве, мы с женой, тогда еще конечно же только будущей, лежали в куче сена у деда в избе на чердаке и смотрели на звезды через широкое окно с распахнутыми ставнями. Я болтал всякое о планетах, метеорах, галактиках. Пытался произвести впечатление, а она сказала, что мне нужно стать писателем, писать книжки – хорошо бы получалось.

Наверное, как-то так написал бы. Книгодеи любят как-то вот так писать. Возвышенно.

«Что, если бы ничего не случилось, как будто все еще 1960 год»?

Пока мечтал – отлежал руку. Пришлось открыть глаза, подняться и сесть.

– А где Буянов? – спросил я Сашку.

– Вышел куда-то, – буркнул тот, не отрываясь от разворота своей любимой газеты «Спорт».

Я встал, потянулся, огляделся и решил поискать товарища. Начальник просил подсобить – проследить, чтобы Рудника посадили в машину и отвезли в участок. Не ладят они друг с другом, вряд ли будут долго в кабинете шушукаться.

В комнате Буянова не было, за перегородкой в раздевалке тоже. Зашел в закуток, где в конце коридора за облупившейся деревянной дверью скрывался умывальник, а за ним унитаз. Постучал:

– Выходи, Николай. Засосет!

Тишина.

Странно, куда он делся – до обеда еще далеко.

Выглянул в коридор – никого, прошелся туда-сюда от окна к окну. Поднялся выше, спросил у охраны:

– Да, пробегал. Не знаю куда.

Ничего не понимаю, вот сейчас Рудник выйдет, а его нет, что тогда? Этак Сергей Борисович, всех тут своим презрением отравит.

– Вон он твой потеряшка, – сказал охранник. Он не смотрел ни на меня, ни на входящего в тамбур Колю.

Что-то он совсем расслабился. Не к добру.

– Ты чего здесь? – удивился Буянов.

– Тебя потерял.

– Да? Что так вдруг, – он посмотрел на меня как-то уж очень пристально, – Аа! Пассажиру обещал, да?

Коля с размаху саданул мне по плечу, чуть не выбил – зараза! И улыбаясь во весь рот, продолжил:

– Чекисту нельзя отказывать – сгноит!

Я на мгновение впал в ступор от такой несуразицы. С чего это Коля вдруг лихим задирой стал? Посмотрел со страхом на охранника, но тот, к счастью, никак не отреагировал, может не слышал?

– Ну ты это, пойдем, – сказал я. Даже язык заплетаться стал, – А, то действительно, того этого.

***

Молчит. Хорошо.

Седина из-под черной кожаной кепки, взгляд карих глаз с прищуром не отрывается от дороги, щека в морщинах.

«Вот, что значит старость», – подумал я, поуютнее устраиваясь на сидении, – «Никаких тебе глупых, щенячьих выкриков, ни паскудных детских обид. Степенность, продуманность, уважительное молчание».

Найду убийцу, накопаю на актуария компромат и, чем черт не шутит, устроюсь в Приход. Вот этого возьму себе в водители, чтобы молчал и не мешал думать.

Что за спектакль устроил Краснов? Вспомнил о славном прошлом? Почему какой-то актуарий – самоходный писака-архивариус, не более, занимается поиском убийцы будущего божьего сосуда? Как вообще могли убить просвещенную, должна же быть у нее охрана, ну хоть пара мордоворотов на хвосте. И если уж на то пошло, что вообще, спаси господь, значит – божий сосуд?

Я понимаю, Приход со всех сторон штука загадочная, но уж больно у них все не по-людски. Как у демона в заднице: темно и странно.

Я поправил шляпу, открыл глаза и успел заметить, как шофер быстро отвел взгляд от зеркала.

«По-людски – это вот так, когда даже у старика зудит от любопытства».

В окне заметил березки в поле за отбойником. Желтые уже. Вроде август, а желтые. Время летит быстро, незаметно, и стареем быстро, и я и этот любопытный с сединой. И Матушка. Как она там?

«Надо что-то делать и с письмом, и с писателем, и с этим убогим делом», – мелькнула горькая мысль, отозвалась тупой болью в боку.

«Уж больно странная цепь событий: убийство, Лорд, актуарий, письмо. Письмо, актуарий, Лорд, убийство. Убийство…»

Я поерзал и вытер испарину со лба – жарко что-то в салоне.

«Лорд, убийство. А было ли вообще убийство?», – вдруг подумалось мне. – «Какая-то несуразица вокруг дела. На труп не смотри – нельзя. В морг труп – нельзя. Орудие убийства осмотреть в лабораторию сдать – опять нельзя. Я всезнающий Лорд, все про всех знаю, и про труп знаю, но тебе не скажу. И дурачку в плаще не скажу. Ха-ха, вот так вот у нас все таинственно запутано в нашей шарашке – покупайте билеты в первый ряд со скидкой».

– Они меня за идиота держат, – прошептал я. Не выдержал.

Снова взгляд в зеркале. Только не открывай рот, пожалуйста.

«За дурачка принимают, за нос водят, причем оба сразу, а не только Лорд. Только зачем?», – вновь погрузился я в свои мысли, – «Если предположить, что письмо написал не актуарий, а кто-то еще, к примеру, агент пресловутого тайного сопротивления, тогда получается, что сопротивление на самом деле существует. И его члены не профессора, не физики-ядерщики, не чудом сохранившаяся армия или идеологи марксизма-коммунизма, а судя по тексту, религиозные фанатики.

И в правду, кто еще будет яростно сопротивляться Антихристу, если не люди, уверенные в том, что истинный бог существует и еще не явил себя человечеству. Только такие упоротые и могут. По себе знаю.

«Да не дергайся ты, -вдруг вспомнились слова актуария, – не тот бог, которого ты так любишь и так почитаешь»

А чего это он, так обо мне? Откуда дровишки?

А может быть, меня считают частью подполья? Думают я террорист-инаковерец. Решили сыграть: меня захомутать, а пока я мечусь из стороны в сторону, и других прихватить, что на волны сплывутся»?

Если все так, то на письмо отвечать ни в коем случае нельзя, если правда есть сопротивление, значит надежда еще жива.

Вот только матушка как же тогда? Не знаю.

Машина вдруг замедлила ход, за тем совсем остановилась.

– Что там? – спросил я.

– Какие-то работы на дороге, милсдарь. Сейчас узнаю.

Водитель поставил Чайку на ручник и вышел. Я видел, как он подошел к людям в желтых жилетах, они расставляли ограждения на проезжей части, как он что-то эмоционально говорил, время от времени указывая рукой на машину, как ему отвечал один из людей, пожимал плечами и все время поправлял каску. Наконец шофер махнул рукой, развернулся и пошел обратно. Но не успел он сделать и шага, как стоявший справа рабочий одним быстрым и четким ударом по затылку уложил шофера на асфальт. В мою сторону двинулись несколько крепких ребят.

Я оглянулся по сторонам: дорога, поле, поле, дорога. Не стоит даже дергаться. Подоткнул ворот курточки, поправил шляпу и стал ждать.

Открылись двери, с головы скинули шляпу, я даже что-то огрызнулся в ответ, а вместо нее натянули какую-то ткань. По всем правилам – такую плотную, что сразу стало очень темно. Меня прижали головой к спинке водительского сидения, довольно сильно и довольно грубо. Завели руки за спину и чем-то связали.

Автомобиль чуть просел, пассажиров заметно прибавилось.

– Вот мы и встретились, комиссар, – сказал кто-то справа от меня.

– Одни проклятые идиоты вокруг, Господи! За что? – пробурчал я в ответ и мысленно прикрыл лицо рукой.

***

Стар я стал для таких приключений. Едем уже минут тридцать – все молчат. Нет, я бы и сам радовался молчанию, если с комфортом сидел, а не ютился на краешке пытаясь сильно не перегибать руки. Кисти затекли, каждый поворот отзывается болью в запястьях. Каждая кочка и неровность вжимают головой в спинку водителя. Тряпку, которую мне натянули на голову, похоже никогда не стирали.

Все, решил! Если злоключения закончатся чем-то лучшим чем моей смертью – уволюсь. Уйду на пенсию, хватит с меня. Пусть Гришка рулит в отделении, он давно хотел и давно готов, а я, старый хрыч, все ни как не сдохну, да чтоб вас разорвало:

– Да едь ты нормально, мудила! – закричал я в гневе, когда очередной раз проехался физиономией по сидению.

– Поговори мне еще, хрен дряхлый, – пробасили в ответ.

– Кирилл, будь добр, веди аккуратнее, – сказал тот, кто сидел справа, – Мы обещали шефу доставить господина комиссара в целостности и сохранности.

– Хорошо, – ответил водитель, но так, что сразу стало понятно, он не собирается выполнять обещание.

Прошло еще около часа, когда автомобиль наконец-то остановился. Меня подняли и вывели из салона. Придерживаемый с обеих сторон я доковылял до места назначения. Меня усадили на жесткий стул, стянули маску, но рук не освободили.

Впереди за столом кто-то сидел, какая-то тень, яркий свет лампы, направленной прямо на меня, не давал рассмотреть детали.

– Никогда не был с этой стороны, – сказал я.

– Все бывает в первый раз, комиссар, – ответили мне.

Интересно, реакция есть. Посмотрим, можно ли играть по моим правилам?

– Ваше благородие, – начал я, – Надеюсь Вы в курсе, что выкрали меня из автомобиля Прихода?

Пас.

– Что с того, комиссар?

Обходим первого защитника.

– Просто мне немножко боязно. За Вас и ваших коллег, вашеблагородие.

Второго.

– Вы угрожаете?

– Конечно, нет! Бог с вами. Мне боязно, потому что я даже представить себе не мог раньше, кто это такой, вернее, что это такое – Лорд Ивани Таи. Конечно, я видел ту трансляцию из центрального комитета, но Боже мой, то, что я увидел воочию уму не постижимо.

Удар.

– Он монстр, не так ли?

ГОЛ!

– Да!

– Что с того, комиссар?

Вне игры…

Тень потянулась от тени, щелкнул тумблер, и лампа погасла, еще щелчок и зажегся светильник где-то под потолком. Я хотел протереть глаза, забыл о связанных руках, от чего задергался на стуле в разные стороны – жалкая картина должно быть.

Не удивительно, что незнакомец за столом усмехнулся, широко так, с чувством. Хотя, если присмотреться, не такой уж и незнакомец этот неопрятный мужик с щетиной и гнилыми зубами.

– Евсеев?

– Он самый, комиссар, он самый.

Поднялся.

Такая же неопрятная, отталкивающая фигура, как и лицо. Грязная куртка в каких-то бурых пятнах.

«Кровь у него там, чтоли», – почудилось мне.

Из-под куртки торчит ворот теплой вязаной кофты, а на шее толстая золотая цепочка.

«Эталонная гнида», – подумал я с некоторым восхищением.

Он подошел ко мне, схватил своей волосатой пятерней за щеку и подергал.

«Урод вонючий, пристрелю скотину!»

– Ты думал, что засадил меня? На всю жизнь, да? – он наклонился ближе, и когда заговорил опять, гнилостный запах его зубов проник мне прямо в нос, а оттуда, как будто, растекся по всему телу.

– Думал, да? А оно вон как оказалось. Я на свободе и снова на коне. Все это, – он обвел помещение, странный жест, на мой вкус, – Мое!

– У меня квартира больше твоей каморки, – процедил я сквозь зубы.

«Уйди подальше, чтоб тебя черти съели, хватит на меня дышать»!

Удар. Голова дергается. Челюсть не сломал – хорошо, но щеку прикусил, чтоб тебя.

Сплюнул кровавые слюни на пол.

– Ты должен быть мне благодарен, – продолжил Евсеев. – Я не убил тебя, не покалечил и даже не собираюсь.

– Спасибо, мать твою, – сплюнул еще раз.

–Пожалуйста.

Я прикрыл глаза, перевел дух. Надо собраться. Ох, и стар я стал.

– Значит, нет никакого сопротивления? – спросил я, – Нет никаких не смирившихся?

– Отчего же? За дверью, моя община, моя паства. Я их пастух и духовный лидер.

«Меня сейчас вырвет».

– Евсеев! Как тебя угораздило?

Второй тайм. Команды сменили состав. Мяч разыгран.

***

Пятно на потолке, муха или просто пятно? Если муха, то почему не двигается? Если пятно, то чего такое ровное? А, что, если паук? Ненавижу пауков! Тогда получается, если паук, то он прямо надо мной, и может спрыгнуть вниз, вот хоть сейчас?!

Я встал, прошелся по комнате из угла в угол и снова лег на скамейку.

В комнате никого кроме меня. Коля давно увез Рудника, Сашка уехал за своим пассажиром, остальные еще не возвратились, а я все здесь – в гараже, и чего хорошего, скоро сойду с ума со скуки. Актуарий, почему-то все еще не спускался со своего этажа. Специально ходил, узнавал у охраны.

«Странный он в последнее время. Нет не так. Как по мне, то он всегда был чудаковатым, а сейчас, как бы наоборот стал вроде чуть человечнее, эмоциональнее, живее. И в этом- то как раз и странность».

Честно, я не удивился, что актуарий вместе с комиссаром ищут убийцу. Кого я только не возил вместе со своим начальником в чайке, куда только мы не ездили.

Сказать по правде – прозвище, которое так сильно к нему прицепилось в гараже, придумал я. Ну не совсем придумал, я просто однажды сказал, еще в первый год работы, – «Вожу писаря то на гулянку, то на побоище. По кабинетам каких-то больших шишек, по тюрьмам, милицейским участкам, да по кабакам, как будто не актуария вожу, а чекиста».

Один раз сказал, да забыл, а другие не забыли. Помню, как боялся, что начальник узнает. Приходские – не партийцы. Не прощают.

В тот раз тоже по началу не намечалось ничего необычного. Привез к домику в три подъезда, который стоял среди таких же кособоких собратьев недалеко от реки у развалин порта. Ничего странного в том, что приходится ездить по таким не очень благополучным местам я не видел. Но вот встретить «его» здесь – более чем неожиданно.

Помню, как во все глаза смотрел на фигуру в кожаном сюртуке на облупившейся скамейке у подъезда. На его прямую осанку, голову в высоком цилиндре, руки упертые в плохо покрашенные, гнилые доски, на скрещенные ноги, которыми он раскачивал туда-сюда, туда-сюда. Увидев любого другого в таком виде в таком положении, я бы не сдержал усмешки, но сейчас нужно сдержаться. Нет, не так. Никакого желания усмехаться нет и в помине.

Человек в цилиндре посмотрел в сторону машины, оттолкнулся от скамейки, как ребенок от качелей, и встал на ноги. Помахивая тростью и, по-моему, даже что-то насвистывая, пошел в нашу сторону. Наклонился сначала к моему окну – снял цилиндр, чуть приподнял его, ухмыльнулся и подмигнул мне. Выпрямился, подошел к пассажирскому окну и облокотился на дверь с опущенным стеклом.

– Она здесь. – прошептал он, но как будто прокричал, так кричала бы какая-нибудь девушка, если с ней вдруг приключилось что-то страшное.

Я вздрогнул и даже отшатнулся, насколько позволило кресло и руль, в голове вроде даже как-то помутнело, я думал меня вырвет, еле сдерживал позывы.

– Хорошо, мой лорд. Я сделаю все, что необходимо, – сказал начальник, я не знаю, как он выглядел, что чувствовал, я старался удержать завтрак в желудке.

– В путь, актуарий.

Я кинул педаль сцепления и с хрустом воткнул рычаг передач. Что-то внутри завизжало со свистом, чайка рванула с места. Быстрее отсюда. Подальше от чудовища.

В душной прогретой комнате меня охватил озноб. Изрядно так затрясло, еле справился.

«Какой же он мерзкий», – подумал, и тут же обругал себя. Нельзя так даже думать. Были случаи.

Но как же я боялся опять туда ехать. Возвращаться к кособокому домику. Пришлось. Начальник приказал, и я поехал. Высадил его у среднего подъезда, и уже через пару часов встречал двух пассажиров: начальника и комиссара.

Я помотал головой, избавляясь от плохих воспоминаний. Посмотрел на часы – ровно шесть. В это время, если никаких особых указаний не поступало, я мог идти домой. Начальника не появлялся, никаких распоряжений не оставлял, поэтому я поступил по правилам – накинул куртку, натянул кепку и пошел заводить свою чайку. Путь домой не очень близкий, зато самый желанный.

***

Брали сложно, с потерями. Операцию одобрили на самом высоком уровне, два десятка бойцов спецназа из особого отдела и с десяток простых офицеров милиции, моих парней, каждого знал с учебки, выбрал из строя, как котят из коробки, вырастил, выпестовал, за каждого поручился бы.

Готовились усиленно, обкатывали сценарии, отрабатывали этапы. Чтобы никаких случайностей, чтобы как часики, но без случайностей никуда, и тут без них не обошлось.

Квартира оказалась не просто временным прибежищем криминального авторитета, а настоящей крепостью. Весь вонючий подъезд, как крепость, черт бы его побрал. Первая же дверь на этаже после подъема, как только открылась, забрала жизнь одного из моих людей, какая-то безумная бабка в цветастом безразмерном платье, в гребаных тапочках и с охотничьим обрезом в руках.

«Вы чего тут, внучки? – удивленно спросила она и выхватила из-за спины обрез, а потом шмальнула в упор.

Сверху, от куда-то с третьего или четвертого этажа, уже лился стальной дождь. Пули рикошетили от железных перил, сверкали, как бенгальские огни на новый год, выбивали куски штукатурки из стен и жизнь из людей.

Этого не могло быть, потому что просто не должно было случиться. Ничего подобного не бывало за всю мою карьеру. В стране Советов произошло самое громкое преступление за всю историю, и конечно в моем городе, на моем участке, с моим участием. Где же еще? Как по-другому? В тот день я потерял пятерых парней. Я молился, словно сам не свой, никогда раньше не молился, смеялся порой над матушкой и ее предрассудками. Ну какой бог? Советы на дворе. Я молился и вымолил половину. Вернул. Не дал уйти.

Прости господи, спаси и сохрани.

На самом деле я потерял шестерых, хотя один и остался жив. Я сам хотел его убить, даже вскинул макаров, но меня остановили. Зря, как оказалось.

«Почему, Евсеев»? – кричал я в той злосчастной квартире. Он лишь улыбался, не безумно, нет, видит бог, я надеялся на безумие, но знал, что он полностью в себе, что он понимал, на что идет и зачем делает. Вот только я не понимал, зачем.

– Евсеев! Как тебя угораздило?

Восемь лет прошло с тех пор, и вроде как все успокоилось внутри. Случилось многое, гораздо более ужасное, чем та облава. Я все еще чувствовал злость, даже гнев, но он уже не выжигал, уже не контролировал мои поступки. Я мог смотреть в лицо Евсеева и даже играть эмоциями и выражением своего собственного лица.

«Будь аккуратным», – уговаривал я сам себя. – «Тех парней уже не вернуть, столько времени прошло, забудь, помни о Матушке. Надо узнать, где он ее держит».

Мой бывший ученик и персональный Иуда вернулся на свой стул. Окинул взглядом стол, порылся в чашке, достал оттуда какую-то снедь, закинул в рот и, закрыв глаза, стал с наслаждением жевать.

«Как в дешевой мыльной опере», – подумал я, – «Сейчас затянет свою сраную напыщенную речь главного злодея».

Так и есть.

– Знал бы ты, Борисыч, кто я теперь! Не один из твоих мусорков, которым ты не даешь и шагу ступить, не продажная сука, которых не признают своим, как ты блять не бейся, как не рыпайся. Не зек голимый. Теперь, я мать твою, мессия!

Охренеть! Спокойно, не дергайся. Внимай с почтением. С почтением, я сказал!

– Я собирал этих чокнутых три года, как ту бабку – помнишь?

Я держал себя в руках, с силой, всю свою злость вложил, чтобы усидеть на месте, и чтобы ни один мускул на лице не дернулся. Я позволил себе лишь нахмуриться.

– Помнишь, наверняка. Она тоже мне верила, безумная старая сука. Я не знаю, почему, Борисыч, но они мне верят. Похоже дар у меня такой, может я и вправду мессия, а? Что думаешь, комиссар?

Он вдруг расхохотался. Громко, со всхлипыванием. Глупо так как-то.

«Теперь совсем стало похоже на не смешную трагикомедию, – подумал я с раздражением, – Как закончить этот фарс?»

Ха! А может это я мессия? Может я особенный? Допросился, гори оно все в аду.

Дверь выбило ударом невероятной силы, толстенную стальную коробку вырвало из стены вместе с кусками камня, вместе с раствором и арматурой в швах. Тяжелое полотно с грохотом упало на бетонный пол, и он содрогнулся под ее весом.

Я, сам не знаю как, оттолкнулся носком ботинка от пола и опрокинул самого себя вместе со стулом, немного сместился с пути, и, может быть, именно это меня и спасло.

В комнату влетели две темные тени. Со скоростью гончих они промчались от дверного проема до застывшего в ужасе Евсеева. Тени взметнулись, не прыгнули не рванулись, взметнулись, как настоящие, всамделишные тени, бесплотные и неосязаемые, но смертоносные, безжалостные.

Надо отдать должное засранцу, Евсеев успел. Успел заверещать, обычно никому, кто встречал тени, подобного не удавалось.

«Ну точно, мессия»! – через чур истерические мысли владели мной, ненужно юморные к моменту.

Тени исчезли. Просто исчезли, словно их и не было, как будто включили такой яркий свет, который не оставил им шанса. На полу лежал и булькал кровавыми пузырями мой бывший товарищ, мой ученик, мой предатель и мессия, хорошо, что не моя.

– Евсеев! – крикнул я, – Не смей умирать, слышишь! Еще рано. Что с моей матерью? Где она?

Он не слышал, а может и слышал, но боль от сгорающих в кислоте органов не давала отвлечься на разговоры.

– Евсеев, ты будешь гореть в аду, засранец, если не скажешь, что с моей матушкой! – я кричал уже в отчаянии, больше от гнева, но без всякой надежды на результат, как вдруг сквозь стоны и булькание услышал.

– Не знаю… Не знал… Не знал, что она жива…

– Черт бы тебя побрал, Евсеев, – заорал я, и тот вежливо согласился. Просто умер, и, наверняка, кто-нибудь его забрал в самое глубокое пекло из всех возможных.

Я лежал на бетонном полу, привязанный к стулу. Падая, я сильно ударился головой и, похоже, что сломал запястье. Не мог пошевелиться, любое движение отзывалось нестерпимой болью, просто лежал. Смотрел, как из тела Евсеева, из ноздрей и изо рта, из глаз и из ушей течет черная кровь. Она чернеет, когда тень съедает тебя – я видел такое пару раз. Тени личное оружие лорда Ивани, он их господин, они служат только ему. Они вгрызаются в тело за долю секунды, как свет сквозь воду, проходят сквозь тело, и оставляют что-то там внутри, какую-то частичку себя, она начинает съедать свою жертву изнутри, очень быстро, но недостаточно быстро, чтобы не прочувствовать весь ужас от дьявольской боли, от смерти, неминуемой и жуткой. Потом только кровь – черная, вонючая жижа из всех отверстий и даже из пор на коже.

Я смотрел на смерть одного из своих худших врагов, и она меня не радовала.

Я думал о Матушке, о том, что в какой-то момент хотел пожертвовать ей, не совсем ей, конечно, но возможностью ее найти, узнать что с ней, ради сопротивления. Вот этого вот сопротивления. Ради этой, гори они все в аду, секты. Ради Евсеева. Боже прости.

На краткий миг, я почувствовал себя исключительным, избранным. Возомнил спасителем, борцом с режимом дьявола во плоти и тут, же встретил другого мессию, спасителя во плоти – Евсеева.

Какая, мать его, ирония. Неисповедимы пути господни.

Кто там рулит на небесах? Бог всепрощающий, христианский? Или греческий? Или может быть иудейский?

Перед моими глазами появились чьи-то ботинки. Лакированные, блестящие, кожаные. А рядом с ними башмак тонкой черной трости.

– Кто знает, комиссар, – скрипит безжизненный голос сверху. В нем должна быть ирония, но ее нет. Должно быть удовлетворение, злорадство, но и их тоже нет. Голос лишен даже самой маленькой эмоции, – Ваше дело сделано. Вам стоит отдохнуть.

Ботинки зашагали куда-то вглубь комнаты, трость простучала за ними. Меня вдруг подняли чьи-то руки, такие неаккуратные, что от боли в сломанном запястье я потерял сознание.

***

– Великий Суд Прихода собрался в этом зале для того, чтобы судить комиссара милиции Рудника Сергея Борисовича. Заседание ведет Великий Судья – Радамант. Протокол ведет Актуарий Прихода. Обвиняемый, встаньте.

Я поднялся с удивительно удобного кресла за единственным во всем зале столом. Если честно, в зале, как бы это сказать, пустынно, никого кроме меня, актуария и судьи.

«К чему этот цирк»? – со злостью подумал я.

– Судья зачитывает обвинение, – громогласно произнес судья.

«Кому он говорит? Актуарию? Мне»?

– Рудник Сергей Борисович, вы обвиняетесь в организации деятельности незаконного сообщества, целью которого является подрыв Его власти и свержения Лорда наместника Ивани Таи властителя страны Советов.

«Охренеть», – задохнулся я от возмущения, – «Это, что получается, убили настоящего главу секты, а меня теперь делают… делают… Черт побери, кого они из меня делают»?

– Да, что здесь… – начал было я, но вдруг посмотрел на актуария и в его взгляде, будто строчки в письме, будто текст на экране телевизора увидел «Молчи, или умрешь»!

Я промолчал.

Судья как будто не заметил моей реплики.

– К судебному протоколу присовокупляется заявление первого свидетеля по делу, – продолжил судья. – Лорд Ивани Таи заявляет», – судья скосил взгляд на какой-то листок бумаги рядом с рукой, – Не виновен. Запишите, актуарий.

Тот кивнул, не поднимая головы от здоровенной книжицы с желтыми от времени страницами.

«Да, что происходит то»?

– К судебному протоколу присовокупляется заявление второго свидетеля по делу, Актуария Прихода. Ваше заявление? – судья посмотрел на Краснова.

– Не виновен, – все еще смотрит в книгу и что-то быстро-быстро в ней пишет.

– Приговор!

Я вздохнул и забыл выдохнуть.

– Не виновен!

«Черт побери! Боже спаси и сохрани»!

– Судья зачитывает обвинение, – снова зычный голос на весь зал.

«Дерьмо!»

– Обвиняемый, встаньте.

– Так, я уже…, – не договорил, посмотрел на актуария и успел заметить, как тот на миг приподнял голову вверх, и закатил глаза, глядя в потолок.

«Все все, не буду больше».

Судья опять не обратил на меня внимание.

– Рудник Сергей Борисович, вы обвиняетесь в участии в деятельности незаконного сообщества, целью которого является подрыв Его власти и свержения Лорда наместника Ивани Таи властителя страны Советов.

Я уже не знал, как реагировать. Устал от фарса, разыгрывающегося вокруг.

– К судебному протоколу присовокупляется заявление первого свидетеля по делу, – сказал судья. – Лорд Ивани Таи заявляет – не виновен.

– К судебному протоколу присовокупляется заявление второго свидетеля по делу, Актуария Прихода. Ваше заявление?

– Не виновен.

– Приговор. Не виновен!

Я сел. Не мог стоять. Спина заболела, ноги загудели, в голове каша.

– Обвиняемый, встаньте.

«Хорошо, хорошо, встаю».

Так продолжалось еще некоторое время. Довольно длительное время, если честно. Меня обвиняли в убийстве Евсеева, в сокрытии желания встретиться с Евсеевым, в тайном поклонении другому богу и еще в каких-то бредовых преступлениях. В конце концов судья сказал:

– Все обвинения сняты, комиссар Рудник Сергей Борисович, Вы можете покинуть зал суда.

– Премного благодарен, вашеблагородие, – сказал я без иронии, нет нет, даже с радостью, наконец-то конец.

Прохромал к выходу, потянул за длинную резную ручку, открыл высоченную, но очень легкую дверь зала, и вышел в коридор такой широкий, похожий на холл. Спустился по лестнице, еще по одной, вышел к уже знакомому посту охраны.

– Привет, мил человек, – сказал я охраннику, все тому же, что и в день моего визита в кабинет актуария.

– Добрый день, комиссар, – ответил он.

Я удивился. Посмотрел на охранника, но тот не поднимал головы от тетради.

«Бог с тобой», – подумал я и вышел из стеклянных дверей.

Бог с ним с акутарием. Бог с ним с Евсеевым. Бог с ней с просвещенной. Бог с ним с лордом Ивани Таи.

Легкий осенний ветерок прошелся по лысине, погладил по шее, не скрытой за отворотом плаща и, на прощание, кинул кучу листвы на ботинки.

«И со мной», – подумал я. – «Да, и со мной».

***

В квартире, тишина. Нечему тут шуметь. Радио давно молчит – мне ничего не хочется слушать. Меня не кому встречать – я не хочу, чтобы меня встречали. Хочу тишины, спокойствия, вот как сейчас.

Я кинул бумаги из ящика на стол, заметил в середине кучи знакомый лист.

«Снова письмо».

Не стал доставать. Сел на стул, вытянул ноги, глубоко и тяжело вздохнул:

– Здравствуйте, актуарий, – сказал я фигуре, расположившейся в самом темном углу комнаты.

– Добрый вечер, Сергей Борисович, вы не удивлены?

– Не особо. Ваш дерьмовый спектакль не мог так закончиться, любому дураку понятно.

– Зря Вы так, Сергей Борисович, – актуарий поднялся со своего темного насеста и вышел на середину комнаты, – Великий Суд Прихода признал Вас невиновным, и приговор никто не в силах отменить, даже лорд Ивани.

Я внимательно посмотрел в лицо нежданному гостю. Не врет, чекист!

– В Приходе многое, если не все замешано на ритуалах. Они безумные и странные на взгляд обывателя, смешные или отталкивающие, но, когда ритуал совершен, ничего уже нельзя изменить. Как закон природы. Незыблемый и необъяснимый, – продолжил он.

Я встал. налил себе рюмку коньяка, предложил актуарию, тот отказался, а я выпил.

– Тогда, зачем Вы здесь, Клим Вячеславович?

Актуарий выдвинул еще один стул и сел на него.

– Разве Вы не хотите узнать о смерти просвещенной? О Евсееве?

– Вы, как змей искуситель в райском саду, – усмехнулся я, – Знаете, что, Краснов? Я гадаю, кто же из вас двоих опаснее, Вы или Лорд?

– Ха, ха, ха, – актуарий заливисто, от души так рассмеялся, – Лорд он… Конечно же Лорд, кто же еще.

Поерзал на стуле. Старый любимый стул вдруг стал каким-то очень уж не удобным.

– Понимаете, Клим Вячеславович, когда меня везли к Евсееву, я пообещал себе, что, если выживу – брошу все, отдам отделение Гришке Долохову и уйду на пенсию. Поеду в деревню, рыбу ловить, например.

– К матушке?

Я сорвался с места, со всей возможной прытью, уже видел ладони на шее Краснова, как они сожмут сильно-сильно так, что воздух не сможет проходить по трахее и он умрет. Задохнется и умрет.

Длинное тонкое дуло маузера смотрело мне в лицо. Я остановился, вернулся к стулу и сел.

– Когда был у Евсеева – распрощался с жизнью. Когда был в вашем, мать его, суде я снова попрощался с жизнью. Теперь, после всего, вдруг очень сильно захотелось жить, так сильно, что скулы сводит от желания Вас убить, Клим Вячеславович.

– Зря Вы так Рудник. Знаю, Вы ненавидите меня. Вряд ли вы измените мнение, но Вам все равно придется меня выслушать. Ради вас самих. Ради вашей матушки.

Я застонал, прикрыл лицо руками в изнеможении. Потом взял себя в руки и сказал:

– Слушаю вас.

– С Вашей матушкой все в порядке, не беспокойтесь. Откройте письмо, – он кивнул на свернутый лист в кипе бумажек.

Я вытянул листок, разорвал его и прочел:

«С вашей матушкой все в порядке, не беспокойтесь».

Прочел еще раз, потом перевел взгляд на Краснова.

– Как оно оказалось в моем ящике?

– Я кинул его туда, в тот же вечер, когда Вы получили первое.

– Вы написали то письмо? – спросил я.

– Нет.

«Да что за бред»!

– Я его переписал, – сказал актуарий и положил пистолет на стол. Я посмотрел на оружие, прикидывая расстояние и шансы, а Краснов хмыкнул и продолжил.

– Письмо, то первое, написал Евсеев. Не он сам конечно, кто-то из его так называемой паствы. Из секты. Я лишь добавил приписку о Вашей матери.

–Зачем ему понадобилось писать мне?

– Он хотел встречи. По двум причинам: вы нужны ему, как знаменитый милиционер, герой, легенда, он хотел видеть вас в рядах секты, считал, что секта станет сильнее. Хотя я и не понимаю, как он собирался Вас уговаривать.

– А вторая причина?

– Вторая причина – его тщеславие. Раздутое эго, которому требовалось постоянное подтверждение собственного величия, в том числе и от вас. Ваш бывший ученик – псих, вы знали?

– Уж догадался, – огрызнулся я. Вспомнил смеющееся лицо в квартире, где полы краснели от пролитой крови.

– Он очень хотел показать вам, кем стал. Как возвысился. Так ребенок хочет показать себя перед отцом. Только его неуравновешенное состояние, внесло свой вклад конечно же.

– Как меня нашли у Евсеева?

– Очень просто, за вами следили. С того самого момента, как Коля Буянов повез вас в отделение, за вами непрерывно следили.

– Где моя матушка, Краснов?

– Все там же, в деревне.

Вздохнул с облегчением. Я знал, что он не врет.

Удивительно, но меня больше ничего не интересовало. Почему я жив? Кто убил ту девочку? Почему в Приходе знали, что меня везут к Евсееву? Зачем Краснов переписал письмо и написал еще одно? Мне было не интересно, главное с матушкой все в порядке, а что теперь будет со мной, без разницы. Я устал.

– Вижу Вы потеряли интерес к разговору, комиссар, – сказал актуарий. Он не смотрел на меня. Водил пальцем по обводу курка пистолета. Мне бы насторожиться, может даже испугаться, но мне все равно.

– Тогда не буду тратить Ваше время попусту. Есть информация, о которой Вы должны знать, прежде чем решить…

–Что решить? – перебил я.

– Что делать дальше, как поступить, – ответил Краснов.

– Опять какие-то загадки, черт бы их побрал, как они мне надоели.

– Не беспокойтесь, скоро никаких тайн не останется.

Актуарий взял пистолет и убрал в кобуру, на поясе. Поправил полы плаща, прочистил горло и начал говорить:

– Я следил за Вами, Сергей Борисович. Что-то около года. К сожалению, мой к Вам интерес не остался без внимания Ивани Таи, он тоже заинтересовался. Вам повезло, друг мой, что в Вас не так много тщеславия, жажды быть наверху, желания быть известным всем и вся.

–Что? При чем тут…

– Помните наш разговор в моем кабинете? Я сказал тогда, что он бог, всемогущий и всезнающий. Я сказал не правду.

Я хмыкнул, – «Ну еще бы».

– Не совсем правду, точнее.

«Дерьмо».

– Ему подвластны люди, поглощенные собственным тщеславием, он знает о них все, будто видит их же глазами. Управлять ими он не может, но такие люди, как открытая книга для него.

– Но, Евсеев, зачем тогда…

– Евсеев, пожалуй, один из самых тщеславных людей, что я знал. Для Ивани Таи он, как препарированная лягушка под микроскопом. Но этот псих никуда не выходил из своей комнатенки. Представляете, Рудник. Он просидел в ней два года, с самого освобождения, ни разу не вышел. Всем занимались приспешники, они как настоящие сектанты с промытыми мозгами, делали все, что бы он не попросил. И многие-многие другие: обиженные, маргиналы, бомжи, просто чокнутые шли за ними, также как за Евсеевым. Но вот не задача, им не нужна была слава, они не жаждали власти, и Лорд ничего о них не знал.

Часы на стене пробили полночь, странное время, на грани прошлого дня и дня следующего. Дьявольское время, обязательно что-нибудь да случится.

– Приход пытался выйти на подполье, некоторых членов схватили, пытали, но ничего не смогли узнать. Со временем общество разрасталось, они даже совершили пару терактов.

– Почему я не знаю? – удивился я.

– Пострадали люди Прихода, а Приход никогда не выдает своих тайн.

«Ага, а сегодня вечер откровений»?

– Дело принимало скверные обороты, я чувствовал, что лорд нервничает, если такое понятие вообще применимо к существу по имени Ивани Таи. Тогда он заметил Вас.

– Я не особо то и стремился к власти, – сказал я.

– К власти нет, а вот к известности. Не сейчас, в прошлом. Интервью в газетах и на радио не прошли для Вас даром. Но дело не в ваших моральных качествах, лорд заинтересовался из-за меня. Мой интерес стал спусковым крючком.

«На кой ляд я тебе сдался»?

– Лорд увидел в Вас, Сергей Борисович, ключ к решению проблемы. Он видел, как в телепередаче, чем закончится история, если Евсееву напомнить про своего старого учителя. Так и случилось. Оставалось только обронить невзначай в паре мест, что в Приходе скоро объявится герой столицы – комиссар Рудник, как шестеренки закрутились и привели машину в движение: Витя, мой водитель, не забыл похвастаться, кого возит, хороший он парень, – актуарий не обратил внимания на очень скептический «хмык», продолжил, – Но болтливый. Коля Буянов, услышав новость, тут же побежал докладывать связному патрона.

– Так вот, кто меня сдал? А я хотел его к себе водителем взять, когда подсижу тебя, Клим Вячеславович.

– Ты не сможешь, Сергей, – сказал Краснов, он смотрел мне в глаза, его лицо словно камень: скулы напряжены, брови сведены к переносице.

– Я пошутил. Шутка такая. Смешная, – вдруг захотелось оправдаться, взять слова назад.

– Не сможешь, потому что не справишься. И я боюсь, что не справлюсь, я не имею права, но боюсь.

«Что ты задумал, чекист? Зачем следил за мной? Зачем пришел сегодня»?

– Буянов сообщает о Вас в секту, вы получаете письмо, навещаете меня в кабинете…

– Погоди, Клим Вячеславович, ты кое-что забыл.

–Что же?

– Зачем ты переписал письмо? Зачем написал про матушку?

– Все перебиваешь, торопишься, зря ты так, Рудник, – актуарий склонил голову, потер переносицу от усталости, ни дать ни взять.

Вот он шанс, в ящике стола макаров, выдвинуть легким бесшумным движением, выпрямить руку под столом и все – прощай Краснов. Но я сидел и смотрел на усталого человека напротив и не делал ничего.

– Я оставляю главное на конец разговора. На десерт обычно подают сладкое, но у нас будет водка. Теплая, горькая водка, каждый ее выпьет. Я написал, в надежде заронить в твою душу зерно сомнения, раздражающую кляксу на листке с красивыми, ровными строчками, скорлупку в яичнице – маленькую деталь-занозу. Ивани Таи знал, не надеялся, а знал, как поступишь ты, что сделает Витька, Буянов, Евсеев – вы отыграли по нотам. По-другому не могло быть, ведь планы, выстроенные лордом, проходят в точности, как он задумал. Я внес лишь маленькую корректировку, почти незаметную, действовал по наитию, и у меня, кажется, получилось. Ты не захотел встречаться с сопротивлением, а должен был. Несуразные, обстоятельства убийства зацепили через чур сильно, ведь если бы не упоминание о твоей матушке, ты желал бы лишь скорейшего окончания дела, чтобы не иметь дел с Приходом, Лордом и со мной.

– Что с девочкой? – спросил я.

– Она мертва.

– Ты издеваешься, чертов ублюдок?

– Совсем нет. Девушка мертва, ее убили. Ты был прав во всем: произошло убийство, ее отравили, яд подлили в чай. Более того, я знаю, кто убийца.

Будь проклят день, когда я решил сам съездить на сообщение о трупе в маленькой загаженной квартирке в кособоком домике рядом с развалинами порта. Надо было сослаться на болезнь.

– Кто же он?

– Лорд Ивани Таи.

«Естественно, Приходу известны и причины произошедшего, и виновник богохульства, и то, как именно совершено преступление», – вспомнил я, – «Естественно, твою мать. Уж какое богохульство, слов нет».

– Правда, я не могу назвать случившееся убийством в полной мере, всё-таки убийство совершается против воли, а тут…

– Божественный сосуд, – пробормотал я в смятении.

– Верно, просвещенная всем сердцем желала стать божественным сосудом, и лорд Ивани даровал ей желаемое. Он поглотил ее разум, заменил на свой или на свою энергию, или на свою божественную сущность, я не понимаю до конца, что там происходит. В общем, был лорд в одном теле, стал в другом, в итоге два трупа: один в прямом смысле слова, другой в переносном. Лорд в последнее время предпочитает девочек.

Я вспомнил, как менялось лицо у супчика в сюртуке и цилиндре, как оно становилось женственнее, черты округлялись, а потом морок исчез.

– Боже сохрани, – прошептал я.

– На бога надеяться я не могу, – сказал Краснов. Громко, четко, уверенно.

– Чего ты хочешь, Краснов? – повторил я. Который раз за вечер?

Актуарий сидел прямо, смотрел в упор, в его руке вновь блестел пистолет. Я понял, что время пришло. Сейчас для меня все закончится. Или начнется, кто что предпочитает.

– Из-за тебя погиб Евсеев. Он – чудовище, но ни один человек не сравниться с тварью с небес. Он и его секта были шансом для всех. Теперь секта развалится и никогда не переродится в сопротивление.

– Послушай, Краснов…

– Нет, это ты послушай, и сделай так, как я скажу. Вспомни ту девчонку, что ты кинул, как только узнал о ребенке. Вспомни того цыганенка – он так и замерз у обочины. Вспомни, как насмехался над матерью, слишком она сильно верила в бога, гаденько так насмехался, злорадно, а теперь что? Уверовал? Думаешь он простит тебя? Вот тебе суд божий. Прямо здесь, на земле, в твоей сраной квартирке, где никого нет и ничего не работает. А теперь встань и сделай, что должен.

– Нет, – я застонал, мне хотелось упасть со стула, свернуться калачиком и зареветь, как в детстве.

– Да, – голос прозвучал как приговор. Не по-бутафорски, как на суде в Приходе – по-настоящему.

– Ты станешь новым главой секты, руководителем будущего сопротивления. Или я убью тебя.

***

Через поле, особенно такое, заросшее наполовину рожью, наполовину сорняками, путь не близкий и не быстрый. Под ногами сухая земля в крупных трещинах. Дороги нет, даже тощей еле видимой тропинки. Только размытые обводы домика вдалеке как ориентир.

Скрипнули петли, их давно никто не смазывал. Открылась узкая, низенькая дверка. Сутулая пожилая женщина на табурете у стола подняла голову, присмотрелась. Черты ее лица разгладились, губы сложились в улыбку робкой надежды.

– Сережа, ты?!