Читать онлайн Марфа. Вторая кожа

Глава 1

В лифте было душно. Серые стены офиса будто сжимались вокруг, не давая дышать.

Фёдор стоял, молча слушая, как один из начальников – не генеральный, какой-то «помощник» – раздавал поручения:

– За город езжай. Документы из снабжения отвези на склад. Ты же у нас универсальный, Фёдор…

Голос – сухой, будто зачитывал список покупок. Он повторялся изо дня в день. Обычный день. Ничего нового.

Фёдора не проверяли. Ему не давали маршрутных листов. Все знали: дойдёт. Всегда доходил. Если кто-то не справлялся, отправляли его. В отделе шутили, что он доставит всё, что нужно, даже из-под земли. Только он не смеялся.

Он кивнул машинально. Всё как всегда – шаблонно, серо, без шансов на что-то иное.

Но лифт дёрнулся. И в тот момент, когда двери раскрылись, что-то изменилось. Не воздух – вес воздуха.

Вошёл он.

В чёрном пальто, с короткими седыми висками и бледным лицом. Улыбка – тонкая, будто нарисованная карандашом. Смотрел на Фёдора спокойно, как на счёт в банке: без оценки, но со знанием.

Владельца не представляли. Он появлялся, как тень: без объявления, без слов.

– Есть дело, – сказал он. – Важное. Как раз для тебя.

Он сделал паузу и добавил, глядя в упор:

– Если справишься, можешь больше не ходить по лифтам.

Он даже не спросил: «Возьмёшься?» Будто знал, что Фёдор уже согласен. Слова прозвучали как приговор. Или как обещание.

Фёдор собирался ответить, но в этот момент владелец подошёл ближе и вдруг, почти касаясь губами, прошептал ему на ухо:

– Ты же понимаешь, почему именно ты.

Потому что он не опаздывал. Не задавал вопросов. Потому что прошёл маршруты, на которые другие отказывались выходить. Потому что он не ошибался. Ни разу.

Ощущение было, будто кто-то поднёс лёд к коже.

Он понимал: за таким заданием что-то стоит. Или повышение. Или исчезновение. Но, кажется, он был готов к обоим вариантам.

И он не сказал «нет».

Через полчаса он уже ехал.

Сначала по привычному маршруту: склад, снабжение, две остановки по городу. Документы отдал, курьеры что-то крикнули вслед, кто-то пожал плечами – как всегда. Ни злобы, ни удивления. Просто «Фёдор снова взял на себя чужое». Даже навигатор не спорил.

Он справился быстро. Чётко. Без остановок. Как всегда.

Но когда город остался позади, всё привычное отвалилось, как шелуха.

Он свернул с кольцевой. Адрес без названия, только координаты. Где-то за лесом. За чертой даже спутниковой карты.

И чем дальше он ехал, тем меньше оставалось внутри того, что можно было назвать уверенностью.

Он покинул столицу около часа назад.

Город выталкивал его, как что-то инородное: мокрые улицы, суета в стекле, машины, стоящие бампер к бамперу, – всё это исчезло, едва он свернул на выезд.

Ни табличек, ни приветствий, только темнота, сгущающаяся за границей кольцевой.

Теперь – только пустота.

Фёдор ехал по дороге, исчезающей в ночи. Неон остался в зеркале. Вместе с ним – шум, мокрый асфальт, следы чужой жизни.

Всё, что хоть как-то напоминало движение и тепло, растворилось во тьме.

Мотоцикл дрожал под ним, фары выхватывали заснеженную трассу. Ветер лез за воротник, снег лепился к зеркалам и перчаткам. Сквозь него приходилось продираться.

Он ехал по трассе, которой не было на карте. Только координаты. Ни названия, ни указателей. Линия в никуда.

Пальцы затекли, спина ныла. Он мчал уже третий час. Ни встречных, ни света. Только хруст снега и вой в шлеме.

Фёдор сжал руль сильнее. «Что я здесь делаю?» – мелькнула у него мысль.

Ответ был очевиден: работа. Просто доставка.

Он клялся – это будет последний раз.

И снова нарушил.

Тьма впереди будто поджидала. Он глянул в зеркало – пустота. Ни фар, ни фонарей. Только он и дорога в неизвестность. Мысль вырвалась сама: а если развернуться? Соблазнительно. Очень. Но назад пути нет.

Он вспомнил прошлое задание – городской свет, стеклянные витрины, суету. Там, среди шума, даже ночью чувствовалась жизнь. А здесь – только мрак, запах снега и звенящий холод, просачивающийся в мысли. Какого чёрта он сюда приехал?

Он закрыл глаза на секунду. Ошибка. В тишине, где был только гул ветра в шлеме, вспыхнул хрип – резкий, как рывок удавки. Что-то выдохнуло прямо в ухо – чужое дыхание, рваное и неестественное. Затем – скрежет, будто ногтями провели по металлу с нажимом. Медленно. Уверенно. С умыслом.

Фёдор вздрогнул. Холодок скользнул по спине.

– Ты уже делал такое, – произнёс незваный голос. Он звучал не снаружи, а внутри, глухой, отстранённый, словно оживший обрывок воспоминания. Будто кто-то включил запись разговора, которого никогда не было.

Он узнал эту интонацию – болезненно знакомую, из прошлого, о котором не хотел думать.

– Я не уверен, что хочу это делать, – выдохнул он, чувствуя, как сердце гулко бьётся в груди.

(Хриплый треск. Тихий смех – словно пробивался через мокрую вату.)

– Но ты ведь едешь, – прогудел голос с насмешкой.

– Может, я… ещё передумаю… – попытался возразить Фёдор, сам не веря в собственные слова.

(Пауза. Давящая.)

И вдруг – шёпот. Едва слышный, родившийся не в динамике, а прямо под черепом:

– Нет. Тебе нельзя передумать.

Телефон в кармане завибрировал – резко, противно, будто вырывая из забвения. Фёдор вздрогнул, достал аппарат. Номер был незнакомым, но он сразу понял, кто звонит. Нажал на ответ.

– Да?

– Надеюсь, ты уже в пути, – голос ровный, выверенный, без эмоций.

– Еду, – коротко ответил он.

– Хорошо. Тогда запомни: больше шансов не будет. После выполнения переходишь в офис.

Фёдор нахмурился.

– Я помню обещание.

– Условия прежние. Ты доставляешь – и всё. Стабильная зарплата. Никакой курьерки, никакого промо. Ты это заслужил – за двадцать лет на ногах.

Он провёл ладонью по лицу, растапливая иней на коже.

– Я уже слышал это. Каждый раз – новый заказ, обещание, что он последний…

– В этот раз всё иначе.

– Вы уверены?

– Абсолютно, Фёдор. Если, конечно, не передумаешь.

– А если передумаю?

– Тогда будешь кататься до пенсии. А ведь сам этого не хочешь.

Фёдор молчал.

– Если всё пройдёт, как надо… – он замялся. – Я хочу гарантию. Бумагу, не слова.

(Пауза. Потом лёгкий смешок в трубке.)

– Будет. Подписанная. После отчёта. Обойдёмся без совета директоров.

На мгновение перед ним возник образ: офис, кружка с логотипом, тёплый свет. Без мотоцикла. Без холода. Может, это действительно конец?

Он выпрямился, прибавил газу.

– Хорошо, – сказал он.

Голос снова стал холодным:

– Тогда сделай свою работу.

Связь оборвалась.

Фёдор ещё секунду держал телефон в руке, слушая тишину после сигнала.

Мотор гудел ровно, будто ждал решения.

Он выдохнул – тягуче, будто выпускал остатки сомнений.

Пальцы снова легли на руль. Он поёжился – в шлеме было жарко от мысли, что всё решено.

«Последний раз».

Сколько уже этих последних?

Но на этот раз – с бумагой.

С офисом.

С нормальной жизнью.

Фёдор кивнул себе, словно поставил подпись.

Газ. Свет фары вырвал из тьмы обочину.

Дорога снова стала главной.

Просто доставить.

Просто доехать.

Он мчал вперёд, как человек, который, наконец, выбрал: не назад – ни при каких условиях.

Впереди, сквозь туман, вынырнул жёлтый свет. Одинокий, нечеловечески ровный.

Не дом – фонарь на высоком деревянном столбе.

Под ним – перекрёсток и вбитый в землю указатель.

Старая доска, покосившаяся, тёмная от времени.

На ней – выжженные буквы: «Деревня Ветошь».

Без стрелок, без расстояний. Только название, как надгробие.

Фёдор замедлил ход. Взглянул на координаты – совпадает.

Значит, сюда.

Он свернул с трассы.

Асфальт под колёсами исчез – пошёл утоптанный снег, неровный, будто дышащий.

Шины скрипнули, мотоцикл встряхнуло.

Дорога сузилась.

Слева и справа деревья сдвинулись ближе, сплетая ветви над головой.

Как будто лес закрылся за его спиной.

Он ехал медленно.

И впервые за всю дорогу не из-за усталости.

Последний дорожный указатель исчез в зеркале.

Растворился в тумане, как и всё остальное.

Теперь – только узкая лента дороги, зажатая между белыми полями.

Фары выхватывали редкие кусты. Их тени казались перекошенными – словно сами прятались.

Асфальт сменился просёлком. Руль дёрнулся, колесо угодило в яму. Толчок отозвался в позвоночнике.

Фёдор стиснул зубы, но не сбросил скорость. Главное – успеть до темноты.

Мимо проплывали дома.

Старые – покосившиеся, с облупленными ставнями.

Новые – аккуратные, с пластиковыми окнами и одинаковыми заборами.

Те, где можно жить. Не показушно, но тепло.

Деревня дышала – не умерла, но затаилась.

Из одного двора выглянула женщина с вёдрами – и тут же отвернулась, заметив Фёдора.

Другая – убрала бельё с верёвки, глядя исподлобья.

Даже собаки не лаяли.

Он чувствовал взгляды за окнами. Не враждебные – выжидающие.

Форма, в которой он был, – фирменная городская куртка с логотипом – казалась слишком чистой.

Чужой.

Он свернул к дому в центре деревни.

Он сразу бросался в глаза.

Не просто новый – роскошный. Будто оттуда, где не пахнет дымом.

Словно его поставили с вертолёта, чтобы продемонстрировать успех.

«Этот дом живёт по своим правилам», – подумал Фёдор.

Он остановился, глубоко вдохнул. Просто задание. Доставить и уйти.

Тогда почему внутри всё сжимается?

Он постучал.

– Эй, люди добрые! – крикнул, но снег втянул звук.

Ответа не было.

– Хозяюшка! – постучал сильнее.

Вдруг что-то дрогнуло.

Он почувствовал – на него смотрят.

Обернулся.

У забора – силуэт.

Тонкий, вытянутый. Чёрный платок. Лицо не видно. Только глаза – мутные, как затопленные окна.

– Что вам тут нужно? – голос тонкий, как лёд по стеклу.

Он вздрогнул.

Снова обернулся к двери. В проёме стояла женщина. Уже яснее.

Старуха.

Не сутулая. Не хрупкая.

Платок – чёрный, без узора. Руки – перед собой, как у монахини. Губы – тонкие. Пальцы – белёсые.

– Я… это… товар… – он осёкся.

Она вскинула взгляд. Не испуг. Не вражда.

Понимание.

– Не трогай это, – сказала она тихо. Будто не ему, а вглубь дома.

– Что?..

– Это не посылка. Это узел. Развяжешь – не свяжешь обратно.

Он хотел шагнуть ближе.

Она не двинулась. Только посмотрела вбок – туда, где был только туман.

– Они не любят чужих.

По спине прошёл холод – не от ветра. Изнутри.

– Ты уже здесь, – произнесла она. – Но это не значит, что тебя ждали.

И, не дожидаясь ответа, развернулась.

Исчезла в доме.

Дверь закрылась без звука.

А за ней – щёлкнул засов.

Фёдор стоял неподвижно, глядя на дверь, за которой исчезла старуха.

Снег под ногами будто стал глубже. Воздух – плотнее.

Он понял: простого пути не будет.

На мгновение он хотел уйти. Просто развернуться и исчезнуть с этой улицы, как будто ничего не начинал.

Но что-то держало. Не только обещание. Не только деньги.

Что-то в её словах. В этом доме. В том, как на него смотрели.

Он выдохнул.

Если дверь закрыта – значит, надо стучать в другую.

Он не привык сдаваться после первой попытки.

В конце концов, он был здесь не впервые. Не в этой деревне, но в таких ситуациях.

Он поправил воротник, взглянул вперёд.

Улица тянулась, как коридор, каждая дверь – как шанс. Или как ловушка.

И он пошёл.

Фёдор сделал шаг назад и обернулся к улице. Дом, где только что светилось окно, погас. Ветер исчез. Тишина тянулась, как натянутая нить.

Позади – хруст снега. Медленный, осторожный. Не ветер, не зверь. Присутствие. Он резко обернулся – никого. Снова вперёд. Теперь он видел другой дом – с тёплым, ровным светом. Единственным на всю улицу.

Он шагнул. Потом ещё. Что-то изменилось. Не воздух, не звук – пространство. Оно стало плотным, как смола. Лампа в окне моргнула, как глаз. Будто дом заметил его. Он застыл. Кровь стучала в висках. Сделал шаг – и всё исчезло. Ночь снова стала обычной. Снег – снегом. Дом – домом.

Первая дверь. Покосившееся крыльцо. Стучит. Тишина. Потом громче. Потом кулаком. Ничего. Ни скрипа. Ни шагов. Будто внутри затаили дыхание.

Вторая. Щель в двери – как рана.

– Здесь не принимают чужих. Даже подарки.

– У меня товар.

– Нам ничего не надо.

Женщина оглянулась вглубь дома – и закрыла.

Третья. Шёпот:

– Иди. Пока никто не вышел к тебе всерьёз.

– Почему?

(Пауза.)

– Здесь чужих не ждут.

Щелчок. Закрыто.

Четвёртая. Сначала темно. Потом вспыхнул свет. Открывает мальчик лет семи. Бледный, в пижаме. Глаза – стеклянные. Он молчит, но будто слышит голос внутри.

– Где твои родители?

Он указал в темноту – и закрыл дверь, не моргнув.

Пятая. Старик. Под глазами – тени, будто лицо вырезано ножом.

– Думаешь, ты первый?

– Уезжай. Пока не поздно.

Шестая. Парень с подбитым глазом.

– Ты с ними?

– С кем?

– Неважно. Просто иди. И не оглядывайся.

Щёлк.

Фёдор выпрямился. Он думал, что знает, куда едет. Но деревня знала его раньше. Здесь считали не дома, а тех, кто входит. И он уже был в списке. Кто-то вёл счёт его шагам. Что-то ждало, пока он сделает шаг лишний.

Он прошёл ещё немного. Сил почти не осталось. Тело ныло от холода, пальцы не слушались. Мысли спутались, словно растерянные следы на снегу.

Он не помнил, как оказался в переулке – узком, петляющем между пустыми домами.

Свет впереди – едва различимый, будто мираж – заставил его ускориться. Он даже не осознал, как подошёл вплотную. Окно. Дверь. Дом.

Последняя точка.

Мир качнулся. Всё вокруг потемнело по краям, звуки ушли вглубь, будто уши заложило тишиной.

Фёдор рухнул в сугроб. Воздух застыл в лёгких – ни вдохнуть, ни выдохнуть. Сердце билось в горле, отдаваясь болью в висках.

И вдруг – резкий лай. Высокий, хриплый. Не собачий – словно ночь надломилась, издав звук.

Дверь скрипнула.

На пороге – женщина. Свет изнутри вырезал её силуэт, лицо тонуло в тени. В руке – неясный предмет, то ли кочерга, то ли просто игра света.

Она молчала. Только смотрела.

Фёдор попытался пошевелиться – тщетно. Он мог лишь смотреть вверх, будто пригвождённый к земле.

Женщина склонила голову:

– Вот как…

Без удивления. Без страха. Будто она знала, что он придёт.

Она шагнула вперёд. Тепло от дома окутало его, но по спине пополз холод. Он не мог отвернуться. Не мог закрыть глаза.

Он уже был в её власти.

Глава 2

Снег падал за окном крупными хлопьями, а вокруг стояла тишина – густая, вязкая. Фёдор медленно всплыл из беспамятства.

Первое, что он ощутил – не холод и не боль, а их отсутствие. И эта мягкость состояния пугала его сильнее любого мороза.

Воздух вокруг был не просто тёплым – он был плотным. Будто состоял не из кислорода, а из пара и масла. Фёдор чувствовал его слоями: прохладный струился под подбородком, сухой ласкал щёку, влажный оседал у ноздрей.

Где-то рядом тихо щёлкнуло, послышалось ритмичное шуршание. Не треск пламени – скорее шелест, словно кто-то медленно перелистывал страницы книги.

Он приоткрыл глаза. Всё плыло. Стены покачивались, тени дрожали, будто за ними кто-то прятался. Ему казалось, что пространство дышит вместе с ним – живое и одновременно затаившееся.

Он попытался открыть глаза шире. Комната плавала. Тени на стенах дёргались, будто кто-то двигал ими изнутри.

И только через минуту пришло слово:

Дом.

Он выдохнул. Медленно, с сомнением. Комната проступала из сна – как изображение в проявителе.

Низкий потолок с открытыми балками. Стены – бревенчатые, тёплые. В углу – печь. Не огонь, а дыхание. Не жар, а прикосновение – как рука, лежащая на плече.

Не больница. Не гостиница. Дом.

Воздух был плотным. С примесью дыма, чего-то мучного и сладкого. Не парфюм – запах реальности. Печь, тесто, может, варенье.

На полке – глиняные кружки. На столе – ткань, вышитая вручную. В углу – веник, которым действительно подметают. Комод с облупленными ручками, открытый сотни раз.

На подоконнике – банка с вареньем. Не для красоты. С кривой крышкой. С каплей сиропа, застыла на боку.

Этот дом не притворялся деревней. Он был ею.

Где-то рядом потрескивали поленья. Ровно. Без всплесков. Как дыхание.

Шаги. Медленные. Не тревожные. Кто-то был здесь всё это время.

Он приоткрыл глаза.

Женщина.

Сначала – как часть сна. Или как предмет интерьера. Слишком неподвижная. Слишком… точная.

Она не притворялась занятой. Просто сидела у печи, подбрасывала дрова. Как будто знала, что он откроет глаза именно сейчас.

И в момент, когда он моргнул, она подняла голову. Точно. Без задержки. Будто по сигналу.

Их взгляды встретились.

Не удивление. Не испуг. А изучение.

Она не вскрикнула. Не сделала резкого движения. Только чуть прищурилась, как от солнца.

Пальцы дрогнули, когда опускала полено. Но не выронила. Значит, знала.

Он шевельнулся. Её рука остановилась.

– Очнулся?

Голос – как печь. Тёплый, ровный. Без эмоций, без драмы. Просто факт.

Она повернулась. Женщина лет тридцати пяти. Прямая осанка. Глубокий взгляд.

– Как ты себя чувствуешь?

Он не ответил сразу. В её глазах – не холод и не тепло. Ожидание.

Она уже видела его раньше.

И он это понял.

Он резко сел. Тело отозвалось болью, но тревога заглушила всё. Сумка. Посылка. Всё ли на месте?

– Где мои вещи? – голос сорвался резче, чем он хотел.

– У стены, – отозвалась женщина, не оборачиваясь.

Он сразу заметил: сумка стояла у ножки стула. Аккуратно. Слишком аккуратно. Подойдя, он опустился на колени и расстегнул молнию. Внутри – она. Посылка. Прямоугольная коробка, плотно обмотанная чёрной бечёвкой. Та самая.

Но…

Он провёл пальцем по крышке – и замер. След. Слабый. Размытый. Как будто кто-то держал её голыми руками – и положил обратно. Узел смещён, на крышке вмятина. Ничего явного. Но чувство – острое, как холод на шее: коробку открывали.

Он вспомнил, как получил её: переулок, мокрый асфальт, человек в капюшоне, кивок и короткая фраза: «Просто доставь». Ни имени, ни цели. Он хотел бы забыть тот вечер – ботинки, отражённые в луже, запах гари, чувство, будто коробка обожгла руки. Как будто у неё была своя воля.

Он поднял взгляд. Женщина всё так же сидела у печи. Ни взгляда, ни жеста. Будто ничего не происходит. Но он знал: она видела. И ждала, что он это поймёт.

В комнате повисла тишина. Точнее, её слишком явное присутствие. Будто после реплики, которую никто не произнёс, но все услышали.

– Теперь успокоился?

– Почти, – выдохнул он. Лицо пылало от жара, ладони дрожали, но внутри становилось тише.

Она встала. Двигалась спокойно, почти беззвучно, будто каждое движение было заранее отрепетировано. Подошла к столу, достала чашку и поставила перед ним.

– Пей, – сказала она и снова вернулась к печи.

Только теперь он заметил самовар. Не электрический – латунный, с узором по бокам. Из носика тянулся пар, наполняя воздух запахом чабреца, зверобоя и чего-то ещё – неуловимого, тёплого, будто из глубины памяти.

– Осторожно. Горячий, – добавила она, пододвигая блюдце с баранками и небольшой кувшин с мёдом.

– У тебя всё… – он осёкся, не зная, как продолжить.

– Настоящее? – усмехнулась она. – Тут всё настоящее.

Он взял чашку. Пальцы дрожали. Поднёс к губам. Глоток – и всё замерло.

Горячее, терпкое, медленно заполняющее грудь. Он не помнил, когда в последний раз что-то грело его изнутри.

– Спасибо, – тихо сказал он.

– С баранками вкуснее, – ответила она и снова опустилась в кресло.

Он взял одну. Тёплая, мягкая, с золотистой корочкой. Когда откусил, почувствовал масло, муку, соль и… неуловимую ноту, напоминавшую о доме. О таком, которого у него давно не было.

Слишком вкусно. Слишком просто. В этом доме каждая деталь – как капкан, прикрытый заботой. Даже кружка с отбитыми краями – правильная, настоящая. Как будто всё вокруг было слишком хорошо, чтобы быть просто домом.

Он почувствовал это. И это его тревожило.

– Хорошо? – спросила она.

Он взглянул на неё. Она смотрела не на чай, не на еду – на него.

– Лучше не бывает, – ответил он и вдруг понял: это правда. Но в этой правде было что-то… опасное.

Фёдор поставил чашку на стол. Осторожно, будто любое движение могло что-то испортить. Женщина молчала. Но её молчание не было пустым – оно наблюдало. Он чувствовал её взгляд, словно тень, сидящую в углу комнаты.

Он смотрел на неё, как на человека, от которого слишком многое зависит. Она не отводила глаз. Сидела прямо, ладони – на коленях, будто ждала не слов, а признания. В его голове мысли путались, но одна мысль всё же вырвалась наружу.

Он открыл рот, чтобы заговорить, но закрыл. Потом снова. Её брови едва заметно дёрнулись, словно она уже знала, что он хочет сказать, и просто ждала, когда он признается сам.

Он провёл рукой по лицу и только тогда решился:

– Мне нужно… – голос чуть дрогнул. – Передать одну вещь. Посылку.

Она не удивилась. Просто посмотрела на него с вниманием, в котором не было ни оценки, ни сочувствия. Только ожидание.

– Это важно? – спросила она спокойно. Не как человек, сомневающийся, а как тот, кто знает ответ заранее.

– Очень, – выдохнул он. – Я не знаю, что в ней. Но знаю, что она может… изменить мою жизнь. Или закончить её.

На мгновение в её лице что-то дрогнуло – еле заметная тень, как от воспоминания. Почти улыбка. Или сожаление.

– И ты хочешь, чтобы я… взяла это?

Он кивнул. Неуверенно, но без колебания.

– Если не ты, то никто. Мне кажется, она… должна быть у тебя.

Она не ответила сразу. Подошла к столу. Медленно, будто каждое движение сверялось с чем-то внутри неё. Взглянула на коробку. Стояла, как перед алтарём.

Потом, не торопясь, обеими руками взяла посылку, прижала к груди и закрыла глаза.

– Хорошо, – произнесла она. – Пусть так.

Марфа держала коробку как что-то живое. Не тяжёлое – опасное. Она стояла у стола, взгляд прикован к бечёвке, словно к спусковому крючку.

– Ты не открывал? – спросила негромко, не поднимая глаз.

– Не моё дело, – ответил Фёдор и отвёл взгляд.

– Значит, теперь моё, – пробормотала она и потянула за узел.

Бечёвка развязалась легко. Слишком легко. Как будто сама хотела освободиться. Она приподняла крышку. В комнате повисла тишина. Даже печь будто замерла.

Внутри лежала ткань. Чёрная. Гладкая. Мерцающая, как разлитое масло. Она не просто лежала – казалось, тёмное полотно дрожит, переливается, перетекает само в себя, выбирая форму. Воздух над коробкой дрогнул, точно мираж над раскалённым асфальтом. Откуда-то из глубины поднимался лёгкий жар, едва ощутимый, но настойчивый.

Фёдор невольно отступил на шаг. Он не понимал, что перед ним, но чувствовал: это не просто одежда. Не вещь. Что-то… иное.

– От неё… тепло? – выдохнул он, сам себе не веря.

Марфа не ответила. Она застыла, не мигая, боясь даже вдохнуть, словно любое движение может разбудить то, что скрыто внутри. Капля пота скатилась по её виску. Она сглотнула, почувствовав, как по позвоночнику медленно поднимается озноб. Не от холода – от предчувствия, сладкого и пугающего, как зов крови.

Ей чудилось: ткань в коробке дышит. С каждым едва уловимым «вдохом» её собственное дыхание сбивалось. Комната затихла. Даже поленья в печи не трещали. Показалось, будто сама коробка прислушивается к ним. Не она смотрит на ткань – ткань смотрит на неё.

– Она не просто лежит здесь, – прошептала Марфа. – Она ждёт.

Рядом с тканью лежал плоский серый конверт без надписей. Она скользнула по нему взглядом, но не коснулась.

– Что это? – спросил Фёдор.

– Не знаю, – тихо ответила она. В голосе звучала непривычная неуверенность.

Марфа медленно накрыла коробку крышкой, как клетку с ядовитой змеёй. Помедлив, добавила, почти шёпотом, с благоговейной настороженностью:

– Это… не просто одежда.

В этот момент щёлкнул замок двери. Давление в комнате изменилось мгновенно, будто воздух стал плотнее. Марфа отшатнулась, метнулась к сундуку у стены. Дрожащими руками сунула коробку внутрь и захлопнула тяжёлую крышку.

В ту же секунду – глухой удар в дверь.

Они оба вздрогнули.

Второй удар – резче, настойчивее. Кто-то не просил. Кто-то требовал впустить.

Фёдор схватил свою сумку, грудь сжало.

– Кто это?.. – прошептал он. Ответа он не хотел слышать.

– Под кровать, – прошептала Марфа. – Быстро.

Он нырнул под низкую деревянную кровать, слыша, как засов двигается. Дверь с грохотом распахнулась.

Тень легла поперёк комнаты, плотная, вытянутая. На пороге стоял мужчина. Высокий. Прямой. Лицо будто вырублено из камня, глаза тяжёлые, точно вырезанные в холодном металле. Сапоги в снегу, пальто распахнуто.

Один шаг. Пауза. Второй – и порог остался за спиной.

Марфа не сжалась. Не отступила. Только выпрямилась чуть сильнее, будто стянула себя изнутри.

– Виктор, – сказала она просто. Без интонаций.

Он осмотрел комнату. Медленно, как чужую. Взгляд скользнул по печи, по столу, остановился на ней.

Фёдор под кроватью чувствовал, как гул его шагов отзывается в полу. Он не дышал. Увидел: одна из ступней Марфы слегка напряглась, пальцы ног будто сжались.

– Думала, задержишься, – сказала она.

– А я вот – взял и пришёл, – негромко ответил он. Усмешка звучала в голосе, но не в глазах.

Он протянул руку и положил ладонь ей на плечо. Движение было размеренным, почти ласковым, но Фёдор ощутил, как в этой тишине оно прозвучало, как удар.

– Всё спокойно?

– Да.

– А ты дрожишь.

– Просто устала.

Он смотрел на неё дольше, чем нужно. Потом убрал руку. Повернулся к столу, сел. Стул заскрипел. Звук вилки по блюдцу – как отсчёт. Но каждый звук отдавался в грудной клетке.

– Устала? – спросил он тихо, почти заботливо. Брал ложку, но не ел.

– Чуть-чуть, – она наполнила чашку. Рука не дрожала, но двигалась осторожно.

– Надо тебе отдыхать. – Он дотронулся до её пальцев. – Я волнуюсь.

Она кивнула. Улыбнулась – уголками губ, не глазами.

– Я справляюсь.

– Я знаю. Просто ты мне дорога. Я не хочу, чтобы ты сгорела. – Он отпустил её руку и начал есть.

Фёдор слышал это как спектакль. Но всё внутри кричало – в паузах, в дыхании, в тишине между словами. Запах мяса и хлеба не спасал – в комнате пахло опасностью.

Виктор вытер губы, отставил чашку и повёл взглядом по комнате. Медленно. Будто сверял по памяти. Потом остановился.

– Марфа… ты двигала сундук?

Она замерла. На миг. Подняла взгляд.

– Немного. Показалось, что сквозит.

– Ты всё двигаешь, – усмехнулся он. – Неугомонная ты у меня.

Он встал, подошёл. Крышка сундука чуть скрипнула – он поправил её.

Марфа отвернулась к посуде. Фёдор под кроватью не дышал. Сердце стучало в горле.

Тишина была почти физической. Только дыхание Виктора – тяжёлое, мерное, как натянутый канат.

Печь тлела, отбрасывая неровные блики на потолок. Марфа лежала неподвижно, считала вдохи – свои и чужие. Дыхание Виктора стало тяжёлым, вязким. Он заснул.

Она выскользнула осторожно, будто растворяясь из-под его руки. Босые ступни коснулись холодного пола, дыхание едва не сбилось от ледяного прикосновения. Но она не остановилась.

Под кроватью – тень. В ней – глаза Фёдора.

Они встретились. Марфа кивнула едва заметно. Он вынырнул бесшумно, как зверь. Двигался, будто заранее знал каждый скрип доски.

Дверь открылась с мягким щелчком. Ночь ворвалась в комнату, как вода. Он шагнул в темноту. Мотор зарычал на третьей попытке – коротко, срываясь, но завёлся.

Свет не зажёгся. Никто не вышел. Марфа осталась стоять у закрытой двери, не дыша.

Прошло несколько секунд. Долгих.

Она шагнула к кровати, но вдруг – звук.

Сначала тихий, как если бы кто-то провёл ногтями по ткани. Потом – чуть громче. Шорох. Трение чёрного шёлка о дерево. Она замерла.

Глаза – на сундук.

Он был на месте. Но воздух вокруг него будто сгустился. Не только воздух – время. Оно перестало течь. Висело. Застыло.

Ни треска дров, ни храпа, ни сквозняка.

Марфа не слышала даже собственных мыслей. Только ощущение. Низкое, холодное. Как будто сердце сползло в живот.

«Ты ведь не зря пришла…» – подумала она. – «Я просто держу дверь открытой».

Шорох повторился. Дольше. Глубже.

Будто кто-то внутри изучает пространство. Не ломится. Не вторгается. Прислушивается.

Она подошла ближе. Печь почти угасла. Свет стал рыжий, будто гниющий. Сундук не двигался. Но казалось, что дом слушает.

И изнутри…

Ещё один вдох. Ещё один шорох.

Она не дышала.

Глава 3

Тишина обволакивает сознание, тянется густой дымкой, как тёплая вата, обволакивающая не тело, а саму мысль. И лишь ветер, ленивый и бесплотный, скребёт оконную раму, будто пытается напомнить о чём-то далёком, уже утраченном.

Во сне Марфа идёт через бескрайнее белое поле – нет ни деревьев, ни дороги, ни следов, только ровная поверхность, похожая на плотный пар, и гулкое, колючее молчание, в котором звучит её одиночество.

Голоса зовут её – слабые, будто из глубины груди, и в одном из них она улавливает нечто родное, почти забытое, – интонацию бабушки, той, что гладила ей волосы в детстве, когда за околицей выли собаки.

– Вернись…

Она хочет ответить, хочет сделать шаг вперёд, но ноги словно вязнут в плотной, незримой границе, как будто под снегом вдруг возникает что-то упругое, и в тот же миг всё вокруг покрывается туманом – липким, холодным, будто старая марля, насквозь пропитанная временем и страхом.

Тишина становится такой плотной, что её хочется разжевать, она тянется в ушах, давит в висках, как будто кто-то натянул проволоку внутри головы, и всё в организме замирает – не от покоя, а от чего-то древнего, угрожающего.

Скрип рамы нарушает этот застойный вакуум – не как звук, а как трещина в оболочке сна, и сознание, ещё дрожащими нитями привязанное к полю, неохотно возвращается в комнату, выталкиваемое обратно в тяжёлую, неуютную реальность.

Пальцы вздрагивают, веки дрожат, дыхание цепляется за горло, будто тело пытается что-то вспомнить или предупредить, но не находит слов – потому что то, что приближается, не поддаётся объяснению.

Это не боль и не страх – это будто сам воздух стал плотнее, гуще, как если бы комната наполнилась невидимой водой, в которой всё двигается медленно, с усилием, и каждое движение – как сквозь тягучий мёд.

Что-то рядом.

Невидимое, но ощутимое, скользящее где-то на краю восприятия, – и его присутствие выдают еле различимые шорохи, будто кто-то в другой реальности медленно касается ткани, неуверенно переступает в темноте, затаившись между вдохами.

Она не открывает глаз – потому что знает: пока не смотришь, можно притворяться, что ничего нет; пока лежишь неподвижно, мир держится на грани.

Но шорох не уходит, он не исчезает, не растворяется, он – упрямый, как мысль, которая застряла между двух воспоминаний, и теперь царапает изнутри, выползая наружу, как чернила из треснувшего пера.

Под головой – жёсткая подушка, а в груди – ощущение, будто между рёбрами что-то засело: острое, колючее, напоминающее о себе каждый раз, когда она пытается сделать вдох.

Рядом – Виктор, тяжело дышащий, как старая печь, в которой угли не погасли, а лишь спрятались под слоем пепла; его рука, даже во сне, лежит на ней, словно тяжёлый якорь – цепкий, будто он боится её отпустить.

От его дыхания воздух казался густым, будто в комнате повис невидимый груз, от которого трудно было сосредоточиться.

«Мне показалось?..» – проскальзывает в голове, но мысль не успевает раствориться, как шорох, настойчивый и живой, сдвигается в темноте, и она уже знает: это не воображение.

Она медленно открывает глаза – движения осторожны, как у зверя, спрятанного в кустах, и взгляд скользит к углу, где стоит сундук.

Он не изменился – простой, старый, будто сам не хочет ничего говорить, но всё равно кажется… внимательным, как предмет, который давно выбрал момент, когда станет другим.

Внутри – коробка. Или не только коробка.

Сердце сжимается: шорох не уходит, он дышит вместе с ней, но отдельно – как второе сердце, слабое, липкое, не своё.

Пальцы дрожат.

Может быть, всё ещё можно спрятать? Запереть? Забыть?

Нет.

Она знает: ящик был открыт не тогда, когда она повернула ключ, а в ту минуту, когда приняла посылку в дом, позволила ей остаться под одной крышей.

Тишину ночи нарушало только тяжёлое дыхание Виктора.

Марфа лежала, будто прижатая к матрасу. Она вспомнила, как однажды он вспыхнул из-за пустяка – слова были острыми, взгляд запомнился надолго. С тех пор каждый скрип пола был для неё предупреждением: лишний раз лучше его не тревожить.

Она не смела пошевелиться, будто даже вдох мог нарушить хрупкий покой. Тело напряглось, как струна.

Минуты тянулись вязко. Наконец дыхание мужа стало ровнее, его рука ослабла.

Марфа решилась.

Осторожно откинула простыню, на цыпочках выскользнула из-под его руки, перешагнула через него, затаив дыхание.

Пол под ногами был ледяным. Каждый шаг – подвиг. Каждый вдох – шум. Но она не останавливалась. Страх стягивал грудную клетку, дыхание сбивалось, но ей нужно было дойти.

В углу комнаты – сундук. Слишком простой, слишком неподвижный, как будто сам знал, что внутри.

Пальцы дрожали, как от холода. Страх и любопытство боролись в ней. Днём она сомневалась.

Но теперь…

Теперь ждать было нельзя.

Ключ в замке провернулся с глухим щелчком. Тишина сгущалась, будто сама изба затаила дыхание. Марфа приподняла крышку сундука – медленно, чтобы не выдать дрожь в пальцах.

Коробка лежала в глубине, как спрятанное обещание. Её чёрный блик казался темнее ночи. Сердце билось, как у ребёнка, воровавшего варенье.

Марфа осторожно сняла крышку.

Сверху – запечатанный конверт. Плотная бумага хрустнула под ногтем. Изнутри выпал глянцевый буклет, затем лист с текстом. Она быстро пробежалась глазами по строкам:

«Приглашение на столичный кастинг. Возраст – до 50. Участие свободное.»

Она застыла. Пальцы вжались в бумагу. Кастинг? В столице? Само слово резануло по сознанию, как бритва. Сердце дёрнулось – то ли от страха, то ли от предчувствия.

Следующий лист – инструкция. Как надеть то, что лежит внутри.

Она перевела взгляд на Виктора. Он спал. Ровно, тяжело. Пока. Она выдохнула – едва слышно. Её шанс был сейчас.

Вернулась к коробке. В глубине – тёмный, свёрнутый костюм. Он не лежал – он ожидал. Глянец отражал слабый свет, белые швы блестели, как ожившие нити. Марфа взяла его за край. Материал чуть дрогнул.

Он был тёплым. Не просто тёплым – откликающимся. Податливым. Как будто не она брала его, а он выбирал её.

Пальцы сжались. Швы натянулись. Поверхность словно вздохнула.

Марфа провела рукой по ткани. Нити тянулись друг к другу, будто собирались сшить её заново. Ни одна вещь в её жизни не ощущалась так.

Она сглотнула и посмотрела на дверь. Тишина.

– Просто примерю, – прошептала. – Это всего лишь одежда.

Она сняла ночную сорочку, позволив ей мягко упасть на пол. Ветерок от окна коснулся кожи, вызвав лёгкий холодок и волнение.

Она подняла костюм. Пальцы нашли молнию. Материал был гладким, как вода, но удивительно мягко откликался на её движения.

Одна нога. Потом вторая. Бёдра. Живот. Швы стягивались, охватывая её точно по форме. Как будто он знал, где изгибы и впадины. Ни одного изъяна – только совпадение.

Костюм дышал вместе с ней.

Она затаила дыхание, когда натянула его до талии. Продела руки в рукава – и ощутила, как всё сливается в единое целое. Молния сомкнулась. Гладко. Почти бесшумно.

Он не просто облегал – он закрывал.

Поглощал.

Марфа сделала шаг. Ещё один.

Тело гнулось иначе. Легче. Чётче.

Перед зеркалом она остановилась. Смотрела на себя, как на другое существо.

С чёрной глянцевой кожей. Сшитой белыми линиями, как карта. Без лица, но с новой оболочкой.

Она выдохнула.

И с этой ночи уже никогда не станет прежней.

Она приблизилась к зеркалу и замерла: в отражении стояла женщина, похожая на неё, но выточенная заново – изгиб за изгибом, в блестящей, тёмной оболочке, которая подчёркивала не тело, а силу, как будто кто-то, незримый, сшил её заново, оставив от прежней Марфы только каркас.

Проведя руками по поясу, она ощутила гладкость костюма – ощущение было непривычным, словно открывалось что-то новое в самой себе.

«Я – другая».

Она двинулась – и отражение повторило движение с едва заметной задержкой, словно не желало подчиняться, а наблюдало, изучало, принимало решение.

Рука поднялась – в зеркале пальцы зависли на миг дольше, чем нужно, а потом оно… улыбнулось. Первым.

Марфа не улыбнулась в ответ – только сердце дёрнулось, среагировав быстрее разума, как будто тело уже знало, что она зашла слишком далеко, и путь назад стал не невозможным, а бессмысленным.

Когда она изогнулась, проверяя новый силуэт, материал натянулся с точностью, будто не облегал, а встраивался, и под ладонью прошёл лёгкий ток – не электрический, а живой, как будто ткань ответила прикосновением.

– А я, оказывается, хорошо в нём выгляжу, – сказала она вполголоса, почти в шутку.

– Не согласен, – раздалось откуда-то изнутри. – Вы в нём… божественны.

Она застыла, даже не испугавшись – просто слушала, как тело вспыхивает изнутри: тепло в торсе, мурашки по спине, ладони дрожат, как если бы не она касалась костюма, а он её.

Шёпот – не звук, а мысль, чужая, но ласковая – проникает в голову мягко, как пар в щель, и она уже понимает: это не её голос.

– Не бойся меня, – говорит он внутри, ровный, без тела, без лица.

Она обернулась, но в комнате – никого, только полумрак, натянутая тишина и зеркало, в котором отражение будто чуть дышит.

Марфа снова смотрит в него, и поверхность вдруг едва колеблется – как плёнка на воде, как граница между реальностями.

– Кто здесь? – шепчет она.

– Не бойся… – отвечает голос.

Она бросает взгляд на руку и замирает: между белыми швами проступает контур лица, вылепленного из тени, движущегося, изучающего её, как будто костюм, наконец, решил раскрыться.

Марфа сжимает губы, но вместо страха чувствует нарастающее, пугающее любопытство. Положив руку на грудную клетку, она ощутила ровный пульс, тело было на удивление спокойно.

– Не говори так громко, – шепчет она. – Ты можешь разбудить других.

Лицо в ткани будто улыбается.

Костюм не просто ощущал. Он был рядом. Он – был.

Не ткань. Не вещь.

Живое.

Марфа стояла перед зеркалом, тяжело дыша. Первоначальное восхищение костюмом растворилось – теперь он казался слишком тесным, слишком живым. Он не облегал, а держал. Словно врос в неё.

«Это всего лишь одежда», – подумала она. – «Я могу снять её».

Пальцы скользнули к спине, нащупали молнию. Сердце ускорилось. Тянет – тишина. Молния не шелохнулась.

Ещё раз. Сильнее. Ткань чуть прогнулась – и застывала. Она будто не чувствовала её усилий.

Марфа провела ладонями по белым швам, и всё внутри сжалось. Швы не расходились – наоборот, подтягивались, как будто костюм чувствовал её намерения.

– Этого не может быть… – прошептала она.

Попыталась поддеть ногтем край – пальцы скользили по поверхности, словно по стеклу. Казалось, сам воздух стал вязким, словно дышать приходилось через вату.

Молния слилась с костюмом. Никакого механизма – только гладкость и плоть.

– Нет… Так не должно быть. Должно работать… – голос её сорвался.

Она рванула ткань на груди, на плечах – без толку. Костюм лишь слегка пружинил, не давая ни одного шанса. Каждое движение – будто против воли собственного тела.

Слёзы выступили в уголках глаз, мешая видеть, но она старалась сдержаться.

Она опустилась на колени. Мир качнулся.

– Почему?.. Как?..

Внутри – паника. Но рядом с ней… спокойствие. Не её. Чужое.

– Тебе не нужно бояться, – сказал голос.

Он прозвучал тихо, но везде. В ней.

Марфа застыла.

– Дыши, – продолжил он. – Расслабься. Я не враг.

Она не ответила. Только втянула воздух. Медленно. Неровно.

Она больше не боролась.

Тело обмякло, дыхание выровнялось. А слёзы продолжали течь по её щекам, впитываясь в гладкую, неподатливую ткань.

Марфа сидела на полу, обхватив себя руками. Горячие слёзы давно высохли, оставив лишь покалывание на щеках. Её сердце больше не колотилось в панике, а дыхание стало ровным. Она чувствовала, как тепло постепенно разливается по телу, словно костюм подстраивался под её состояние, реагируя на её эмоции.

Она медленно разжала пальцы, скользнув руками по гладкому материалу. Теперь, когда страх ушёл, ощущения стали другими. Не враждебными, не пугающими – скорее, странно комфортными.

Марфа глубоко вдохнула и вытерла остатки слёз. Она не могла оставаться здесь вечно. Надо двигаться. Надо понять, что происходит.

Осторожно поднявшись на ноги, она сделала первый шаг. Материал легко двигался вместе с ней, не стесняя движений, а наоборот – подчёркивая их. Каждый шаг давался всё увереннее. Она подошла к зеркалу и посмотрела на себя.

Её отражение встретило её другим взглядом. Глубже, увереннее. Уже не с тревогой, а с осознанием.

Она медленно развернулась, делая плавные движения. Белые швы на чёрной поверхности обвивали её фигуру, как знаки. Костюм не просто облегал – он вшивался в неё. Не одежда. Метка. Новый контур тела. Новая граница между прежней Марфой – и той, кто только что родилась.

Марфа провела рукой по ноге, затем по поясу. Её дыхание стало глубоким. Это больше не было страхом. Это было что-то другое.

Она сделала ещё несколько шагов по комнате, теперь уже уверенно. Костюм не только подчёркивал её фигуру, но и придавал необычное чувство грации, будто её тело научилось двигаться иначе.

Она приблизилась к двери и с каждым шагом чувствовала: костюм подстраивается. Белые швы чуть натягивались при движении, как будто запоминали её походку. Когда она шагнула в коридор, доски под ногами не скрипнули – будто материал гасил звук, защищая её от мира. Теперь она не просто шла – её вели. Или – он шёл сам, через неё.

Марфа остановилась, глубоко вдохнула и улыбнулась. Её страх растворился. Теперь это был её костюм.

В комнате раздался глухой, протяжный храп. Виктор начинал просыпаться.

Марфа рванулась к молнии – бесполезно. Пальцы скользили по гладкому шву, будто костюм насмехался над её попытками.

– Давай же… – прошептала она, но ткань не поддавалась.

Паника нарастала. Она схватила сорочку, попыталась натянуть – но белые швы костюма проступали буграми, глянец не прятался под тканью. Сорочка топорщилась, скатывалась, словно сама отказывалась от сотрудничества. Всё выглядело нелепо – будто она натягивала тряпку на нечто неживое, чуждое.

Виктор вздохнул и перевернулся. Воздух в комнате стал вязким, тёмным. Она замерла.

Глаза мужа приоткрылись. Его взгляд метнулся по комнате, не сразу найдя цель. Марфа затаила дыхание, стараясь стать частью стены. Его ресницы дрогнули – и снова сомкнулись. Он проворчал что-то неразборчивое и затих.

Несколько секунд – вечность. Сердце колотилось так, что било в виски.

Только когда дыхание Виктора вновь стало ровным, Марфа сделала шаг. Один. Тихо. На цыпочках схватила халат, сжала в пальцах, как щит. Скользнула обратно под одеяло.

Глянец костюма скрывался под тонкой тканью, но ощущался на коже – плотный и странно тёплый. Её кожа под ним уже не чувствовалась своей.

Она легла на краешке кровати. Ночь за окном светлела, занавески просвечивались серым. Марфа закрыла глаза – сделала вид. Но сна не было. Ни сна, ни покоя.

Только страх.

Он сидел внутри неё, под рёбрами. И костюм, казалось, знал это. Он лежал на ней, как вторая кожа – и не отпускал.

Глава 4

Утро тянулось по накатанной – тихое, будто его вовсе не существовало. За привычными хлопотами Марфы скрывалась гнетущая тревога. Она вымыла пол, затопила печь, поставила чайник. И всё время ей казалось, что за ней кто-то наблюдает. Казалось, даже стены избы и тонкие трещины в бревне смотрят на неё затаив дыхание.

Она ощущала, как в спине тянет холод, будто в комнате кто-то стоит. На секунду ей даже показалось, что на руке снова проступил отпечаток шва – белая линия, которую не было видно, но она чувствовала её, как фантомную.

Она растирает плечо, как будто это поможет избавиться от ощущения, но вместо облегчения приходит лёгкий озноб.

«Хватит. Это просто вещь. Просто… странная вещь. Я же не обязана её снова надевать».

Марфа замерла у закрытого шкафа, пытаясь сдержать дрожь. Там, за дверцей, висел он – костюм.

Не просто вещь, а чёрная оболочка, сшитая как будто заново по её телу. Блеск латекса ловил полумрак, белые швы прорезали гладкую поверхность, намечая скрытую анатомию силы.

Костюм не просто ждал – он звал её. Тихим шёпотом на грани слуха, тяжестью безмолвия, невидимым давлением изнутри.

Марфа зажмурилась на секунду. Сердце вдруг заколотилось чаще. Неодолимая сила тянула её вперёд, к шкафу.

Наконец она шагнула навстречу искушению.

Она вспомнила, как в юности купила ярко-красную кофту и как мать сказала: «В этом на люди – стыдно показаться». Тогда Марфа спрятала вещь на чердак, а потом выкинула. С тех пор она так и не позволяла себе яркого.

А сейчас… сейчас ткань ждала, как будто всё это время кто-то другой ждал, пока она дозреет.

Дрожащими руками Марфа стала натягивать костюм – медленно, почти церемониально. Глянцевая ткань скользила по коже, плотно облегая её фигуру, словно срастаясь с телом. Казалось, чёрный костюм охватил всё её тело, стянув его в упругую оболочку.

В зеркало смотрела уже не Марфа.

Вернее, отражалась её фигура, но сама она казалась другой. Силуэт, блеск – словно из темноты шагнула незнакомка. Без маски, но с таким выражением лица, какого у Марфы никогда не было: уверенным, гордым, холодным.

У неё ёкнуло сердце от внезапной вины. Разве ей позволено так смотреть на себя – с восхищением? Разве можно чувствовать такую силу и красоту для себя, а не для него?

И всё же новое отражение не было врагом.

Оно притягивало.

Она не узнавала себя до конца, но и не могла отвернуться.

Это отражение не было ей врагом.

Оно соблазняло.

Костюм давал ощущение силы – не грубой, но выточенной, как скульптура из чёрного стекла.

В этом отражении не было её робости, ни складок на животе, ни обвисших плеч. Только уверенность – такая, от которой хочется отвернуться.

«Так не смотрят на себя в деревне. Так глядят те, кто решился на перемены.».

Но она продолжала смотреть.

Вместе с тем приходила вина.

За красоту, которую она осмелилась ощутить.

За желание быть кем-то, а не чьей-то.

За тоску по другому воздуху, по миру за пределами печи и скатерти.

Когда Виктор вошёл в комнату, его встретила тишина.

Но не обычная – вязкая, как воздух перед ударом молнии.

Марфа стояла у зеркала. Неподвижная.

Прямая спина, взгляд – не в отражение, а будто сквозь него, вглубь.

Он не знал, что именно изменилось, но чувствовал: в комнате стало тесно, как бывает перед грозой. Она стояла иначе – не ждала, а будто выбирала.

Его пальцы сжались. Он ещё не понимал, но уже тревожился.

Он улыбнулся, как всегда, – мягко, стараясь разрядить молчание.

Хотел сказать что-то лёгкое, привычное.

Но в складках её халата мелькнул отблеск – чёрный, гладкий, как налитая ртуть.

Он замер на долю секунды.

Под лбом сдвинулась тень.

Не гнев – недоумение.

– Скрываешь что-то? – произнёс он тихо, с оттенком шутки.

Но голос едва ощутимо дрогнул, как лист под порывом.

Марфа едва заметно вздрогнула.

Рука дёрнулась к поясу – жест машинальный, почти детский, как попытка спрятаться под одеялом.

Виктор дотронулся до её пальцев. Осторожно.

Не властно – будто успокаивая.

– Эй, – прошептал он. – Я просто хочу понять.

Его ладони коснулись узла пояса.

Халат начал медленно раскрываться, как занавес перед чем-то неизведанным.

Под халатом оказалась не простая сорочка, а латексный панцирь – вторая кожа, перетянутая белыми швами, будто тело перешили вручную, стежок за стежком.

Блеск материала поймал свет из окна и отбросил его обратно, подчёркивая каждый изгиб её фигуры. Всё казалось вылепленным заново, по чьему-то дерзкому замыслу.

Виктор провёл ладонью по чёрной поверхности, чувствуя скользкий холод – это была не ткань, а скорее застывшая ртуть или гладкое стекло. Под внешней твёрдостью он ощутил едва заметное пружинистое сопротивление, словно дрожь живого существа.

Он замер.

В груди у него что-то щёлкнуло, смещаясь. Это была не просто ревность или злость – что-то глубже. Будто реальность дала трещину, выпуская наружу необъяснимое.

– Что это?.. – выдохнул он хрипло, поражённый до глубины души.

Чёрный материал, казалось, дышал – он был не одеждой, а чьим-то чужим присутствием на ней.

Виктор отдёрнул руку. По пальцам разлился ледяной ожог.

Марфа застыла, почти не дыша, так и не взглянув ему в глаза. Она стояла, словно загнанная в угол, с глазами, полными тревоги.

– Тебе идёт, – произнёс он после долгой паузы. Голос был почти доброжелательным, но с подспудной горечью.

– Только белый халат теперь тебе не вернётся.

Он отступил на шаг, будто позволяя ей пространство.

Не враждебно – растерянно. Слишком многое нужно было осмыслить.

Виктор шагнул ближе.

Не торопясь.

Его тень скользнула по полу, вытягиваясь вдоль стены.

Он не делал резких движений. Просто смотрел.

Внимательно.

Как смотрят на человека, которого хорошо знают и вдруг не узнают.

– Что ты там прячешь, Марфа? – спросил он тихо, почти с улыбкой.

Голос ласковый, но в нём затаилось что-то колючее – не подозрение, а опыт.

Она нервно сжала ткань. Виктор заметил, как она прикусила губу.

Знал этот жест. Привычка с детства, когда она боялась уколоться о щепку.

Он мягко коснулся её руки, не настаивая, но не давая уйти.

– Покажи, – попросил он.

Не как мужчина. Как тот, кто переживает, что его обманывают – не словами, а молчанием.

Он развязал халат. Ткань соскользнула, открывая глянцевую поверхность костюма.

Свет из окна пронзил её, отразившись от блеска латекса.

Швы на костюме выглядели как узор, как нарисованная топография её тела.

Он не просто облегал её – он словно заявлял, что её тело больше не скрыто.

Слишком отчетливо.

Слишком откровенно.

Слишком… не по-домашнему.

Виктор осторожно коснулся ткани, словно пытаясь понять, что это за странный материал.

Холод. Странный, стеклянный. Ткань была эластичной, но под ней что-то дышало – или притворялось дыханием.

Она не шелохнулась. Но он почувствовал, как внутри неё всё сжалось.

И это ощущение было знакомо. Как у зверя, прижатого к стене.

Он убрал руку. Но пальцы запомнили контакт.

Слишком живой. Слишком… не её.

Он посмотрел в её лицо. Она смотрела мимо.

– Ну и ну… – выдохнул он, не осуждая. Больше с изумлением.

Он не обвинял. Но считывал.

Всё: напряжение мышц, уклончивость взгляда, лёгкую дрожь.

– Что это за вещь… – проговорил он почти задумчиво.

Он шагнул в сторону, обошёл её.

Глазами читал, как по карте: ткань, силуэт, световые блики.

Он не давил.

Он размышлял.

– Кто тебе это подарил? – спросил Виктор. Голос его был всё ещё ровным, но в нём появилась плотность – тяжёлая, как сталь под бархатом.

Не угроза. Но близко.

Марфа не ответила.

Тогда он обхватил её запястье – не с силой, а с точностью. Как человек, который больше не хочет теряться в догадках.

– Это подарок… – прошептала она, почти беззвучно, будто слова застревали в горле.

Виктор сузил глаза:

– Из столицы?

Её кивок был кратким, почти виноватым.

Он отступил на шаг. Взгляд его метнулся по ней, как фонарик, ищущий трещины на стекле.

Тишина вдруг переломилась. В комнате что-то щёлкнуло – почти неуловимо, как удар сердца в темноте.

И тут – голос.

Из ниоткуда. Без дыхания. Без человеческой интонации.

Холодный, ровный, как инструкция на автоответчике.

– Я – модель Warmsuit. Версия 3.7. Рекомендованная розничная цена: десять тысяч долларов.

Виктор застыл.

Словно незримый кулак вдавил его в землю.

– Десять… тысяч? – переспросил он, но не осознанно, а как эхом.

Эти цифры прозвучали в доме, где сберегают каждую копейку, как насмешка.

Как инородное тело.

Он отвёл глаза, но взгляд вернулся – против воли.

На её тело. На глянцевую, гладкую оболочку, в которую кто-то – другой – вложил больше, чем он когда-либо мог.

Он разжал пальцы.

Но в них ещё дрожала мысль: не он выбрал ей это.

– Марфа, – его голос опустился на полтона, стал глубже, плотнее. – Что ты ему рассказала?

Она вздрогнула.

– Я…

– Костюму, – отчеканил он. – Ты с ним разговариваешь? Что он знает о нас?

– Я ничего не…

– Знаю, – перебил её тот же бездушный голос.

– Среднемесячный доход семьи: двадцать семь тысяч рублей. Основной источник дохода – муж.

Рекомендовано: оптимизация семейного бюджета.

Идентифицированная проблема: отсутствие финансовой независимости у носителя.

Виктор побледнел.

На секунду в комнате стало тесно – не от воздуха, от стыда.

Он молчал.

Как после пощёчины.

Три секунды. Три века.

Марфа не двигалась.

Он просто смотрел.

И падал.

Он вспомнил, как в прошлом месяце они продавали мясо на трассе, а потом три дня сидели на макаронах.

Вспомнил, как радовался, когда смог купить ей шерстяное пальто в январе, и как она благодарила его, сдерживая слёзы.

А теперь – костюм за десять тысяч.

И чужой голос, разбирающий их семейный бюджет.

Он вспомнил, как однажды продал свой старый фотоаппарат, чтобы заплатить за Марфину операцию на спине. Как она тогда не сказала ни слова – только положила ему ладонь на грудь.

Теперь костюм говорил, что он «основной источник», как пункт в бухгалтерии.

«Да он ничего не знает. Ни ночей, ни холода, ни пельменей на воде».

Он шагнул ближе. Не резко.

Но его дыхание стало тяжёлым.

Глаза – острыми.

– Ты вообще слышала, что он сейчас сказал? – его голос был хриплым, как после мороза, но не от холода – от боли.

– Виктор…

– Он считает, что ты недостаточно обеспечена. Что я не справляюсь.

– Это не…

– А ты стоишь тут… – он махнул рукой в сторону костюма, – в этой броне, в этом глянце, где даже швы кричат, что ты хочешь стать кем-то, кроме как «женой».

Его глаза вцепились в неё, как взгляд человека, который пытался держаться, но отпустил.

Мучительная пауза повисла в воздухе.

Виктор медленно шагнул ближе.

Он наклонился к самому её уху – не для удара, а с пугающей решимостьюю и процедил сквозь зубы:

– Беги.

Марфа попятилась, выгибаясь, как загнанная кошка, которая судорожно ищет выход.

Но Виктор резко перехватил её запястье. Его пальцы сомкнулись грубо, будто им внезапно управляла тёмная тень внутри него.

– Кто тебе это подарил? – спросил он, сдавливая её руку. Голос прозвучал хрипло, низко.

Она не ответила. Даже не отпрянула – только смотрела прямо, онемев.

Её молчание пугало больше любого признания.

Он вдруг понял: она больше не боится. Не его. Не себя. Не костюма.

И от этого стало страшно ему. Потому что раньше она отступала. А сейчас нет.

Челюсть Виктора дёрнулась. Плечи напряглись. Внутри вспыхнул ослепляющий импульс ярости.

Он увидел себя как будто со стороны – искажённое гневом лицо, занесённая рука…

Рука взметнулась – не для удара, но слишком близко к её щеке.

Он не ударил.

Но Марфа вскинула руки и содрогнулась, словно боль уже опалила её. В её расширившихся глазах читался не гнев и не обида – первобытный ужас. Так смотрят на любимого человека, который вдруг превратился в чужого.

Виктор опомнился и отпрянул, точно обжёгшись.

Ещё миг и он бы переступил черту, стал кем-то, кого потом возненавидел бы.

– Беги, – выдохнул он глухо.

В этих словах не было угрозы – одна лишь мольба.

Марфа не ждала повторения.

Она развернулась, и чёрный костюм мелькнул у двери, скользнув прочь, точно змея. Дверь хлопнула – блеск исчез, растворившись в предрассветной темноте.

Она не ждала второго шанса – уже не верила, что он будет.

Развернулась, и костюм чёрной змеёй скользнул по дверному косяку, как будто оставил на дереве отпечаток, который нельзя стереть.

Дверь хлопнула. Блеск исчез, растворившись в темноте.

Шаги – быстрые, спотыкающиеся.

Дыхание обжигало грудь.

Снег. Ветер. Чёрная ночь, которая казалась мягче, чем всё, что она оставила.

Она бежала не просто прочь.

Она бежала от взгляда. От чужого голоса. От своего страха.

От человека, который однажды стал домом.

И в одну секунду стал чем-то другим.

Виктор остался один. Стоял, как будто дом вдруг перестал его признавать.

Рука дрожала. Не от гнева. От распада.

Он провёл ладонью по лицу, как будто хотел стереть с него последнюю минуту.

Потом опустился на стул – медленно, тяжело, как человек, которому больше некуда падать.

– Чёрт… – прошептал он. – Что я наделал?..

Голова откинулась назад. Воздух вошёл остро, как лезвие.

Внутри – пусто, звеняще, глухо.

Он потянулся к ящику. Бутылка. Щелчок. Глоток. Второй.

Спирт обжёг язык. Не помог.

– Десять тысяч… – прошептал он, усмехнувшись. – А я – щи с макаронами.

Смех соскользнул с губ, как пыль с ветра. Без следа.

Он закрыл глаза и увидел её.

Улыбка. Та, которую он видел последний раз на их первом фото. Где она ещё без усталости, без горечи и без этого взгляда – будто он чужой.

Она смеялась тогда, уронив клубок в суп. Он ругался, но потом ел с ниткой.

Теперь он бы отдал всё, чтобы она снова смеялась, и чтобы в нём не было этой темноты.

Напуганную. Прижатую к стене, как зверёк.

Не убегающую – спасающуюся от него.

Это и было самое страшное.

– Господи… – прошептал он.

Встал. Покачнулся. Схватил куртку.

Вышел на улицу, как в омут, не чувствуя ни мороза, ни шагов.

Он не знал, что скажет, если найдёт её.

Не знал, сможет ли она простить. И не был уверен, простит ли он сам себя.

Но одно знал точно: искать будет. Пока не найдёт. Пока не сможет иначе.

Он шагнул на крыльцо.

Мороз ударил в лицо, но Виктор не вздрогнул.

Ветер хлестал, снег скрипел под сапогами – тяжело, как мысли, от которых не спрячешься.

Он не знал, куда идти.

Не знал, простит ли она.

Знал только одно: если не пойдёт – задохнётся.

Потому что не быть рядом с ней – больше невыносимо.

Потому что он сам вытолкнул её.

А значит, только он должен вернуть.

Ночь обступала плотно, как закрывающаяся дверь.

Тишина вокруг была абсолютной, как будто мир замер, давая ему шаг вперёд.

Он вспомнил: зиму, доски в печке, один плед на двоих, её руку – тонкую, но тёплую.

Где всё это теперь?..

– Вот дурында… – пробормотал он. – А я? Я полная версия.

Он сжал кулаки. Кожа на костяшках побелела.

То ли от холода, то ли от вины.

Он мог бы вернуться. Закрыться. Прятаться в бутылке и обидах.

Но не сегодня.

Сегодня он будет искать.

Не потому что обязан – потому что иначе невозможно.

Женщину, которую всё ещё любит.

Которую чуть не потерял. Не из-за костюма.

А из-за собственного молчания, страха, гордости.

– Если она думает, что всё кончено… – выдохнул он, глядя в ночь. – Она ошибается.

Глава 5

Рассвет медленно надвигался, но ночь держалась упрямо. Небо выцветало, теряя чёрную глубину, но солнце ещё не прорезало горизонт. Темнота цеплялась за землю, как за старое одеяло, скрывая каждый шаг бегущего. Где-то за спиной, в доме, что-то скрипнуло. Марфа вздрогнула и резко обернулась.

Хлоп! Дверь с грохотом ударила по косяку, вспарывая тишину. Этот звук был как выстрел, как предупреждение. Но она уже была вне – за чертой, за гранью. Деревня осталась позади – будто сон, от которого проснулись в холоде. Впереди только снег, только темнота. И страх.

Она застыла, как зверь, улавливающий малейший шорох. Он идёт? Где он? В груди билось сердце, будто собираясь вырваться наружу. Воздух резал горло – короткий, рваный, хищный. Паника подступала, но Марфа гнала её внутрь, силой выравнивая дыхание. Холод въедался в ноги, боль отдавалась в коленях и лодыжках. Но мысль о возвращении жгла сильнее мороза. Лучше вперёд. Пока не поздно. Пока не услышала шаги за спиной.

Каждое движение отзывалось болью. Латекс шуршал по коже, скользил, цеплялся, как вторая холодная шкура. Под подошвами – хрупкий наст, готовый предать. Она рванулась вперёд, спотыкаясь, сжимая зубы. Латекс натянулся на сгибах ног, будто не помогал, а сдерживал. Но она не останавливалась.

Холод резал лёгкие с каждой попыткой вдоха, но дрожь шла не от мороза. Это была дрожь изнутри. Страх не парализовал – он толкал. Он был не врагом, а двигателем. А глянцевая оболочка на теле – не просто костюм. Панцирь. Щит.

Она крепко сжала челюсть.

– Дальше… Хоть в чащу. Хоть в темноту без конца. Только не назад.

Воспоминание вспыхнуло как резкий свет в темноте. Виктор – вначале ласковый, влюблённый. Тёплый, будто способный заслонить собой весь мир.

А потом – рука, сжавшая её запястье так сильно, что пальцы побелели. Тогда она подумала: ревнует, заботится. Любит. Теперь знала: это был знак. Первый.

Сердце сжалось – не от холода. Она резко мотнула головой, будто могла стряхнуть его голос, его руки, его взгляд. Но воспоминание держалось крепко, будто не собиралось отпускать.

Марфа замедлила шаг и прислушалась. Позади – тишина. Но что-то было не так. Она обернулась: только её следы на снегу, ни одного лишнего. И всё же внутри не отпускало чувство, будто кто-то рядом.

Деревня выглянула из-за плеча: чёрные окна, безмолвные фасады. Как глаза, что следят исподтишка. Кто-то видит её? Кто-то наблюдает?

Холодный ветер будто остановился, дав ей секунду, чтобы осознать: она уже далеко, но не свободна. А страх жив, насторожен, цепляется к коже, как иней.

Если он не пошёл за ней, значит, верит, что она вернётся сама. Или… уже ждёт её дома, зная, что другого пути у неё нет. Но она не даст ему такого шанса. Не остановится. Не дрогнет.

Марфа шагнула в сторону дороги. «Пусть даже замёрзну. Пусть ноги сотрутся в кровь… я не вернусь», – пронеслось внутри. Побег – не как в кино, не марш победителя с ветром в лицо. Это был страх. Хлёсткий, как плеть. И всё же – шаг за шагом – она шла.

Да, она ушла. Смогла. Но свободна ли? Или просто выброшена наружу, как мусор, как ошибка? Она не знала. Но ответ ей был не нужен. Она просто бросилась вперёд.

Виктор стоял у порога. Мороз хлестнул в лицо, будто мир сам пытался его отрезвить. Он выдохнул – холод обжёг лёгкие. Она ушла. Не обернулась. Не сказала ни слова. Просто исчезла.

Мысль о подарке, который он видел у неё в руках, всплыла неожиданно. Дорогой. Чужой. Не от него. И ни одного объяснения. Только взгляд в сторону. Жгло сильнее мороза.

«Беги», – он сам сказал это. Но не думал, что она действительно послушается. Теперь эти слова глухо стучали в его голове. Глупец.

Он шагнул вперёд, и на него сразу обрушились взгляды. Мужик с ведром замер. Женщины у забора умолкли. Все всё знали. Все смотрели.

Из-за угла вышел старик с овчаркой. Собака зарычала. Старик хмыкнул:

– Сбежала твоя баба?

Виктор замер. Тишина натянулась как струна. Он повернулся:

– Тебя это касается?

– Мне-то чего. Сам разберёшься… как обычно, – бросил старик и пошёл прочь.

Парень у лавки усмехнулся:

– Ну ты и мужик, Витёк. Она спектакль устроила.

– Говори по делу или молчи, – сдержанно отозвался Виктор.

– Костюм у неё, конечно, дорогой…

– Не беси меня, – тихо сказал он и отвернулся.

Парень отшатнулся. Женщины у забора опустили глаза.

– Всё как всегда, – прошептала одна. Слова ударили сильнее любого насмешливого тона.

Он не собирался стоять, пока деревня перешёптывается за его спиной. Развернулся и пошёл быстрее. Следы исчезали – ветер и свежий снег скрывали их, будто защищая беглянку. Но Виктор знал каждую тропинку, каждый закоулок. Она не могла уйти далеко.

Он вглядывался в тень между дворами, прислушивался к каждому шороху. Рассвет уже подбирался, но земля ещё хранила ночную немоту. И в этой тишине появился Вовчик. Молча. Как всегда вовремя. Кивок – «не нашли».

– Может, в лес пошла? – тихо предположил он.

Виктор покачал головой.

– Надеюсь, нет.

Но в глубине уже росла тревога: она решилась. Ушла. И если надо будет – он найдёт её.

Снег встречал её мягким хрустом – тем самым, который раньше заглушал мысли. Шаг. Ещё шаг. Но чем дальше она заходила, тем тише становилось. Наст исчез. Лес глотал звуки. Ни скрипа, ни дыхания чужого – только её собственный хриплый вдох, обжигающий горло.

Марфа остановилась. Вдохнула глубже. Холод, как нож, полоснул изнутри, но она не позволила себе сдаться. Шаг. Ещё шаг. Остановка. Она вслушивалась в тишину, надеясь – или опасаясь – уловить чьи-то шаги в ответ. Но не было ничего. Пусто.

И всё же что-то было не так. Воздух казался стерильным, вычищенным. Это настораживало больше, чем любые звуки. Из памяти всплыл голос. Виктор. Его сигарета у окна. Глаза, в которых не было ни злобы, ни тепла – только уверенность.

«Я всегда знаю, где ты».

Это была не угроза. Это было знание.

Марфа снова пошла. Несколько шагов. Остановилась. Проверила тишину. Ветер не умеет шагать. И не умеет замирать вместе с ней.

Решение. Она уходит в глубину. В сторону, где снег рыхлее, где троп нет. Если он пойдёт по дороге – не найдёт. Если свернёт – снег скроет след. А если она сама не найдёт обратной дороги?.. Мысль резанула, но она отогнала её.

Она чуть согнулась, словно стараясь слиться с землёй. Больше не женщина – тень. И исчезла между деревьями.

Он шёл быстро, твёрдо, будто шаги могли вытоптать сомнение. Снег скрипел под ногами, деревня осталась позади. Впереди – развилка. Справа – дорога к дому. Слева – лес, узкая тропа, укрытая тенью.

Виктор замедлил шаг, прищурился. Если она не глупая – не пошла по дороге. Если испугалась – не осталась в деревне. Лес. Она выбрала лес. Он повернулся, внимательно осматривая край деревни.

И заметил: едва различимый след босой ноги. Маленький. Торопливый. Она не бежала, но спешила. «Вот ты где», – подумал он и шагнул на тропу.

За спиной послышались шаги.

– Далеко ушла? – Вовчик, как всегда, появился без предупреждения.

– Неважно, – Виктор смотрел на следы. – Найду.

– В лес? – уточнил Вовчик, сравнявшись с ним.

Виктор кивнул.

– И зачем? Всё равно вернётся, – бросил тот с ленцой, как о кошке, которая ушла гулять.

Виктор ничего не ответил. Только посмотрел на него. Жёстко. Упрямо. Вернётся? Нет. Её нужно забрать.

Он рванулся вперёд, снег разлетелся из-под ног.

– Догоняй, если хочешь. Я не жду.

– Куда мне торопиться, – усмехнулся Вовчик и двинулся следом.

Охота началась.

Снег под ногами стал плотным, утоптанным. Здесь, на краю деревни, он больше не скрывал шаги – наоборот, подчёркивал каждое движение. Марфа шла медленно, с трудом переводя дыхание. Позади – дом. Впереди – лес. И не было в ней желания оглядываться.

«Если оглянусь – вернусь», – прошептала мысленно.

Несколько человек уже вышли на улицу. Пожилой мужчина с собакой замер. Женщина у колодца сжала губы, глядя исподлобья. Ребёнок у калитки застыл с широко раскрытыми глазами. Все они видели. И все они запоминали, куда она идёт.

– Ну вот… куда теперь? – пробормотала одна из женщин, будто про себя, но достаточно громко.

– Туда, куда и все такие идут, – отозвалась вторая.

«Все такие»? Кто они? Что за ярлык – и как он прилип к ней так быстро?

Мужчина с собакой прищурился, собака зарычала, натянув поводок. Он ничего не сказал, но молчание было хуже любых слов. Оно осуждало.

Мальчик у забора держался за перекладину, смотрел прямо на неё. Без страха, без усмешки. Просто – как на чудо или призрак.

Марфа почти остановилась, но заставила себя идти. Объяснять было нечего. Даже если бы она могла.

И вдруг – голос. Тихий. Слишком чёткий, чтобы быть воображаемым:

– Беги, девка.

Марфа обернулась. Никого. Кто-то один. Кто-то, кто не осуждал. Кто знал, что будет, если она останется.

Но она не стала искать глазами. Неважно.

Она пошла дальше.

На границе – последний дом. А за ним – первое дерево. Старая жизнь осталась позади. Новая – начиналась здесь. Она сделала шаг. Назад пути не было.

Деревня проснулась. Шумов было немного, но взгляды – повсюду. Марфа шла по главной улице, и каждый её шаг будто оставлял не след в снегу, а в глазах тех, кто стоял у заборов, на крыльцах, у колодцев. Воздух стал тяжёлым, липким, как грязный пар надо льдом. Он тянулся за ней цепкими нитями внимания.

Сначала были женщины у колодца. Первая – губы сжаты, ручка ведра – белые пальцы. Вторая – отшатнулась, будто увидела нечисть.

– Совсем совесть потеряла… – полушёпотом, но достаточно громко.

– Перед детьми же… – добавила вторая.

Марфа не остановилась. Не повернулась. Она чувствовала: это не только о ней – это передача страха друг другу, как цепочка.

Дальше – группа подростков. Присвист. Смех. Один достал телефон.

– Вот это кадр… – усмехнулся один.

– Селфи сделаем? – второй засмеялся.

Она шла мимо, как мимо деревьев, ни на кого не глядя. Но внутри всё холодело от их голосов.

У лавки – трое мужчин. Один хмыкнул. Другой тянул сигарету. Третий не отводил глаз. Не было в их взгляде смеха. Только интерес. Скользящий. Вязкий.

– Виктор её такой пустит назад? – лениво бросил один.

Марфа сжала кулаки, но не дрогнула. Только шаг ускорила.

Три старухи у крыльца. Молчание, перекрёсток, плевок.

– Ганьба.

– Позорище.

Она не оглянулась. Но слова впивались, будто иглы под кожу.

«Как будто я больше не человек. Как будто я – что-то другое».

И всё же она шла.

И только один голос вдруг разрезал всё остальное: женский, спокойный.

– Ты же замёрзнешь…

Марфа остановилась. Это не было ни осуждением, ни жалостью. Забота. Кто сказал – она не увидела. Да и неважно.

Она сделала последний шаг – к перекрёстку. Справа – деревня. Слева – лес.

Не оборачиваясь, она ушла в снег.

Там, где никто больше не сможет её судить.

Снег стал глубже, мягче. Она больше не бежала – просто шла, тяжело, с каждым шагом всё глубже погружаясь в тишину леса. Деревья подступали ближе, казались выше, как стены. Дышать становилось труднее, воздух обжигал горло, тело ныло от усталости. Но останавливаться было нельзя.

И вдруг – звуки. Голоса. Женские. Где-то впереди, между стволами. Марфа застыла. Смех. Спокойный разговор. Шорох лыж по снегу. Невозможно – здесь не должно быть людей. Но кто-то был.

Они появились внезапно: три женщины в лыжных костюмах. Скользили между деревьев легко, уверенно. Совсем из другого мира.

Одна – высокая, в синем, с длинным хвостом. Другая – в красной куртке, очки на лбу. Третья – самая молодая, светловолосая, с термосом в руках. Они были яркими, живыми, настоящими. А она – тенью. И они это заметили.

Высокая остановилась первой.

– Опа… это ещё что?

Женщина в красном прищурилась, разглядывая Марфу.

– Ты чего тут босиком?

Светловолосая подалась чуть вперёд.

– Ты… сбежала?

Взгляды ощупывали её, как рентген. Костюм плотно облегал тело, блестел, как вторая кожа. Не одежда – оболочка. Швы, изгибы, гладкость – всё было «не отсюда». Как будто она вырвалась с экрана и случайно попала в реальность.

– Ты в порядке? – спросила высокая, уже без иронии.

Марфа не ответила сразу. Она чувствовала, как их внимание меняется: от удивления – к тревоге.

– Заблудилась… – выдохнула она наконец, с трудом ворочая языком.

Светловолосая переглянулась с подругами.

– В таком виде?

Высокая качнула головой:

– Ладно, чёрт с ним. Замёрзла?

– Да.

– Чай хочешь?

Термос оказался в её руках. Горячая жидкость обожгла горло, вернула дыхание. Женщина в красной снова пригляделась:

– Ты откуда?

– Из деревни.

– Почему босиком?

– Долгая история, – еле слышно ответила Марфа.

Ответ был плохим, но женщины не стали давить. Только переглянулись.

– Нам ещё до трассы идти, – сказала высокая. – Ты чего дальше делать собираешься?

Марфа молчала.

– Если что, по тропе выйдешь. Только в лес глубже не ходи. Там ночью… неуютно.

Слова прозвучали как предупреждение. Может быть, даже как предчувствие.

Женщины развернулись и скользнули дальше. Через минуту лес снова был пуст.

Словно их никогда не было.

Глава 6

На другом краю леса, в тусклом утреннем свете, Виктор брёл сквозь сугробы, словно проваливался в каждую мысль. Рядом молча шагал Вовчик – старый друг, хмурый и усталый. Он, как и всегда, не задавал лишних вопросов, но в его взгляде сквозило тревожное понимание: в такой мороз задержка может стать смертным приговором.

– Дедово болото проверили, – пробормотал он, не глядя. – Всё засыпано. Следы уходят под снег быстрее, чем мы их находим.

Виктор промолчал, только крепче сжал кулаки в карманах. Он знал: Марфа не ориентировалась в этих местах. Могла свернуть куда угодно. Могла упасть. Могла не встать.

Мысль ударила в грудь, как кулак. Он выгнал её, но она вернулась – холодная, липкая, сжимала горло изнутри.

– Искать дальше, – глухо сказал он, не поворачиваясь к Вовчику.

Тот кивнул, но ничего не ответил.

Снег продолжал падать. Звук шагов гас в белой тишине, как будто сам лес не хотел, чтобы её нашли.

Марфа всё ещё стояла на краю тропы, сжимая в пальцах тёплый термос, но чай давно перестал греть. Голоса лыжниц таяли где-то впереди, уносимые ветром. Они звучали легко, спокойно, уверенно – так говорят люди, у которых есть маршрут, цель, ощущение, что всё под контролем.

У неё не было ни маршрута, ни цели. Только он – костюм, прилипший к телу, как тягучий чёрный лёд. Швы затянулись, обводя грудь и лопатки, а блеск стал матовым от инея.

В ушах звенело. Под костюмом – дрожь. Внутри – страх.

Она хотела было крикнуть им вслед, сделать шаг за их следами, прижаться к их разговору хоть краешком – но голос застрял в горле. Ноги остались на месте, как вросли в снег. Что-то внутри удерживало, глухое, упрямое. Невидимая преграда – не внешняя, а внутренняя – не давала ей двигаться в их сторону.

Сквозь жжение в коже, сквозь обжигающий воздух в лёгких она осознала: ей туда нельзя.

Это не её путь.

Когда последние тени лыжниц исчезли между деревьев, Марфа медленно повернулась. Противоположное направление. Вглубь леса. Туда, где не было голосов. Где не будет глаз, всматривающихся в чужой костюм, в её бледное лицо. Где не будет людей, которые, не зная её, уже что-то решили про неё.

Она пошла – в снег, в тишину, в одиночество.

Сначала путь был – хоть какой-то. Следы лыжниц ещё виднелись впереди, ровные борозды, уходящие за деревья. Можно было просто идти по ним, по безопасной траектории, по отпечатку чужого движения. Но Марфа свернула в сторону, как будто сама не заметила, в какой момент приняла решение. Её влекло в глубину, туда, где не ступала нога. Где не дышал никто, кроме неё.

Снег становился рыхлее, глубже. Под ногами он проседал, захватывая щиколотки. Деревья росли гуще, стволы всё плотнее. Свет тускнел.

Марфа остановилась, обернулась.

И замерла.

Следов не было.

Там, где она прошла всего минуту назад, где буквально ощущала шаг за шагом – теперь была ровная белизна. Как будто кто-то вырезал её из пейзажа. Как будто её никогда не было.

Снег засыпал всё. Слишком быстро. Слишком намеренно.

В груди стало пусто, а затем резко – тесно. Она попыталась вспомнить, где именно свернула, но в памяти что-то расплывалось. Как во сне, где вспоминаешь дом и не можешь сказать, на какой он улице.

Марфа огляделась.

Лес молчал. Но это не было спокойное молчание природы. Это было ожидание. Деревья стояли, как зрители, чьи взгляды невозможно ощутить напрямую, но они есть. Сухие ветки скреблись друг о друга над головой, будто кто-то шептался в темноте.

Она сделала шаг назад.

Хруст. Снег уступил.

Позади лишь пустая белизна, ни единого следа пути. Назад не повернуть. Шагнуть вперёд – жутко, будто впереди бездна. Застыть на месте – значит замёрзнуть насмерть.

Внезапно ветка где-то в стороне качнулась. Ни звука, ни ветра, но движение было.

Марфа затаила дыхание.

Лес её слушал. Не просто смотрел. Он следил.

Она шла медленно, будто через вязкое молоко – ноги тонули, костюм холодел и цеплялся за кожу. Каждое движение становилось всё труднее, как будто снег сопротивлялся, не хотел отпускать, не хотел пускать вперёд. Её дыхание сбилось, рваное и громкое, как будто сама тишина леса не выносила звука.

И вдруг – провал.

Ноги ушли вниз по колено, снег сомкнулся с мокрым шорохом, и тело рвануло за ними. Она не успела крикнуть – только вскинула руки, но не удержалась. Удар был глухим, но не сильным. Не больно. И именно это испугало.

Снег под телом оказался мокрым, липким, проникающим под одежду. Он обволакивал, не давая подняться. Руки дрожали, пальцы не слушались. Она попыталась встать, но соскользнула и осела обратно, чувствуя, как холод вползает под ткань. Будто лёд шевелился внутри неё.

Она замерла.

В груди горело, воздух резал изнутри, как осколки стекла. Паника подступала, но откуда-то глубоко внутри прозвучал сухой, ровный голос: «Не двигайся. Дыши».

Марфа осталась в той же позе – наполовину в снегу, с руками на поверхности, будто обняла землю.

Она осторожно потянулась вперёд, зацепилась за сучок, вывернулась – как по лезвию шла между страхом и ослаблением. Наконец, вылезла. Но стояние на ногах уже не давало ощущения опоры.

Латексный костюм, блестевший ещё утром, теперь налип на кожу тяжело, как сырая ткань на запотевшем теле.

Швы, прошивавшие руки и спину, стянулись, словно запечатали её внутри.

Не одежда – оболочка, которая больше не отпускала. Дыхание выходило паром, но уже не согревало. Пальцы на ногах исчезли – она не чувствовала их вовсе. Как будто они остались в снегу.

Окружающее перестало быть лесом. Не было деревьев, не было неба – только белизна, только пустота.

Она больше не чувствовала ног. Ступни стали тяжёлыми, как деревянные чурбаки – без ощущения, без формы, без связи с телом. Холод пробрался под кожу, но больше не жёг, не жалил – он затаился. Исчезла боль, а вместе с ней – понимание, где заканчивается тело и начинается снег.

Это пугало сильнее самого мороза. Потому что боль – хоть какая-то – означала, что ты ещё жив.

Каждый шаг давался труднее. Снег больше не сопротивлялся. Он стелился под нею, принимая тело в чёрной броне, как будто признавал в нём не человека, а предмет.

Костюм не защищал. Он просто делал её чужой. И снег принимал чужое. И в этом была настоящая угроза.

Он звал. Уговаривал лечь.

Как постель. Как приглашение.

Как могила, у которой нет злобы, только обещание покоя.

Марфа почувствовала желание остановиться. Просто выдохнуть. Позволить себе слабость.

Но нельзя.

Сейчас это уже не было игрой воображения. Ощущение чужого взгляда стало ощутимым, как дуновение за спиной. Кто-то был рядом. Или что-то. Лес больше не был обычным пространством. Он был существом. Холодным. Отстранённым. Неведомым.

Она знала: стоит лечь – и всё закончится. Потому что есть такая истина, старая, как сам мороз: сначала тебя трясёт, потом становится тепло. Слишком тепло.

А тепло в этом лесу – не утешение. Это ловушка.

Тепло – значит конец.

Под веками что-то вспыхнуло. Не свет, а тень – тёмный контур, будто полупрозрачный экран возник перед глазами. Он не принадлежал ни лесу, ни её собственным видениям. Это было чужое. Техническое. Холодное.

«Система терморегуляции перегружена. Заряд критический. Переход в энергосберегающий режим».

Буквы дрожали в воздухе, тусклые, словно выцарапанные на стекле изнутри. Марфа моргнула, но они не исчезли.

Она вспомнила, как впервые открыла свёрток – тонкая чёрная ткань, блестящая, пахнущая чужим парфюмом. Она тогда подумала, что это диковина. Забава. Возможно защита. Теперь ткань облепляла её тело, как ледяная вторая кожа, и вместо обещанной помощи включалась паника.

Костюм не грел. Он больше не был её. Он стягивал грудную клетку, будто отказывался работать. Его гладкая поверхность поблёскивала в холоде, но внутри – мёртвая тишина. Ни поддержки. Ни тепла. Только плотная, глухая тьма под кожей.

Марфа попыталась согнуть пальцы – едва. Руки подчинялись через усилие. Ноги не чувствовались совсем. Она шагнула и ощутила, как ткань натянулась, заскрипела, будто уже не следовала за ней, а тянула обратно.

Швы врезались в кожу как клеймо. То, что казалось силой, стало петлёй: доспех не держал удар, он держал её в себе. Подарок оказался клеткой.

Она сделала шаг и тут же потеряла равновесие.

Снег поддался, предательски мягкий, как будто под ним уже не было земли. Тело скользнуло вперёд, тяжело оседая. Марфа не закричала – сил не осталось. Только глухой вдох, короткий и обжигающий, будто воздух стал кислотой.