Читать онлайн Без тебя не осилить

НА СТАНЦИЮ

Бабушка разбудила Толика ночью:

– Поднимайся, голубок, а то не поспеешь на поезд. Вот и Маринка проснулась, на тебя поглядывает.

Минуту-другую Толик лежал, не шевелясь, пребывая в мягкой, успокоительной полудрёме. Накануне бабушка советовала не откладывать поездку на сегодняшнее раннее утро, а вернуться в город вчерашним дневным поездом. Конечно, так было бы лучше: спал бы теперь дома, и до подъёма оставалось бы целых четыре часа! Но не мог же он уехать, не встретившись «с глазу на глаз» с местным силачом, деревенским трактористом Славкой. И остался, решив уехать завтра с первым поездом, чтобы успеть в школу.

«Всё, кореш, сколько ни лежи, а вставать надо!»

Открыл глаза, посмотрел на стену, где возле электронных часов «Чайка» на гвоздике висели его ключи от городской квартиры, и прерывисто вздохнул. Ключи Толик повесил на гвоздик в день своего приезда в деревню и сказал так, будто каникулы должны были длиться, по крайней мере, полгода: – «Пускай висят до будущих времён!..»

Повернувшись, увидел двоюродную сестру, пятиклассницу Марину. Она лежала на диване, подперев маленьким белым кулаком красивую голову с мелкими светлыми кудряшками, хлопала длинными ресницами и весело наблюдала, как нехотя и трудно просыпался её городской брат.

– Что не спишь, коза? – спросил он хриплым от сна голосом. – Или успела выспаться?

– Я после тебя посплю. Ты на станцию пойдёшь, а я долго спать буду.

– М-да… М-гу… – бурчал он себе под нос, и было непонятно, доволен он или нет, что Марина будет ещё долго спать после его ухода.

Перестав бурчать, вскочил с кровати и стал приседать на полу – затрещали половицы, зазвенела посуда в шкафу. Двадцать раз присел, оглянулся на сестру:

– Не забудь про зарядку. Смотри, как нужно. Всегда начинай с бега на месте. Вот я побежал, – прыгает посуда в шкафу! После бега – приседания: выдох – вдох, выдох – вдох…

– Ловко у тебя получается, мне так не суметь.

– Чепуха, никакой тут ловкости не надо. Зарядка типа разминки – так это по-научному. Штангистам нужны сильные ноги, поняла? Без ног штангисту нечего делать.

– А руки? – важно интересовалась Марина.

– Руки тоже, ты права. Но главное – ноги, запомни. Ноги у штангиста – девяносто процентов успеха. Представь: я приседаю со штангой весом в центнер. Сто кило!.. Ты же видела, как я вчера вашего главного силача Славика одолел? Можно сказать, за пояс заткнул!

Марина до самого подбородка закуталась в одеяло и походила на куклу.

– Да, красиво ты справился. Он и не подошёл к штанге, которую ты поднял. Даже не попробовал поднять – испугался.

Говорила она весело, вскидывала вверх из одеяла обе руки – было видно по всему, что радовалась большой победе брата.

– Ещё бы! А главное дело, представь, в ногах. Руки у него действительно сильные, он их, наверное, гирей накачал. А ноги подводят… У нас в школе много сильных парней, а всё равно я больше всех поднимаю.

После приседаний Толик стал отжиматься руками от пола – пятьдесят раз отжался и даже не вспотел. Снова объяснил по-научному:

– Моё упражнение называется «сгибание и разгибание рук в упоре лежа». Тебе я тоже советую делать зарядку типа разминки. Каждое утро, не пропуская.

– Для чего?

– Странный вопрос! Чтобы стать сильной.

– Но у меня полно своей силы, так что хватает.

– Своей силы, друг мой, никогда не хватает. Своя сила должна прирастать и прирастать, это закон. Вот скажи: для чего у нас мускулы? Разве только для одной красоты? Нет, мускулы для того, чтобы мы их постоянно нагружали. Иначе говоря – работали. Людям не хватает движения, по-научному это называется гиподинамия. У человека даже хвост отвалился, когда он перестал им пользоваться. По-научному это называется – превратился в рудимент.

Марина помолчала в недолгом размышлении, представляя себе, каким был первоначальный человек с хвостом, отчего-то вздохнула:

– И хорошо, что отвалился. А то, как бы теперь мы ходили хвостатыми? В одежде и с хвостами, будто коты в сапогах!

Толик прервал зарядку, покачал головой:

– Эх, Марина, твое толкование – признак непонимания. Дело не в хвосте, а в наших мускулах, которые тоже могут превратиться в рудименты, если мы их оставим без дела. Жаль, ты девчонка, я бы тебя убедил заняться тяжёлой атлетикой.

Но, взглянув в её светло-голубые глаза, которые смотрели на него, часто моргая, смутился от собственной несдержанности, граничащей с хвастовством, и, обнадёживая, добавил:

– Только не думай, что девчонкам это не дано. Сейчас в мире полно девушек штангисток. И веса поднимают – ахнешь. Лично мне далеко до них. Ты хочешь быть штангисткой?

Марина тихо рассмеялась и повертела головой:

– Ни за что! Я видела их по телеку – страх божий, ничего девчачьего. Я хочу стать учительницей, как наша Анастасия Ильинична.

– Тоже неплохо, – кивнул Толик. – Но, если и учительница, и штангистка – вообще блеск! Никого не нужно бояться, а в случае чего – всегда можешь постоять за себя. И любого обидчика закинуть на крышу!

На часах без десяти четыре. Ужас, какая рань, он ещё никогда не вставал в такую пору. Конечно, он уехал бы дневным поездом вчера, но кто знал, что местные ребята попросят его остаться. Узнали, что он занимается штангой, и позвали в школу сразиться со Славкой. Этот их механизатор и впрямь оказался не слабым: невысок ростом, но весь оброс мускулами, будто бронёй. Увидев Толика, смерил его взглядом, поморщился:

– Вы где такого заморыша отыскали? Говорили, штангист приехал, а тут детский сад в опорках.

– Ты, Славик, не кипятись, этот «детский сад» тебя вместе со штангой поднимет и узлом завяжет, – острили школьники. Но вряд ли кто-нибудь из них верил в успех горожанина.

Марина тоже вспомнила вчерашние соревнования, вскинула руку:

– А помнишь, помнишь, как Славка велел тебе сразу большой вес поднимать? Давай, мол, с предельного начнём – кто больше? А ты спокойно так ответил: «С предельного – даже рекордсмены не начинают и подходят к ним постепенно».

Толик улыбнулся: разумеется, он помнил. И радовался теперь, что правильно всё рассчитал, начав с лёгкой штанги. А когда Славка поднял восемьдесят, но не справился с девяностокилограммовым весом, стало ясно, что именно Толик сегодня будет праздновать победу. Подошёл, взялся за гриф, поднял штангу на грудь и толкнул её так же легко, как на тренировке. Пока он держал снаряд над головой, ребята молчали. А когда опустил, закричали, захлопали в ладоши. И вышло, что «заморыш» девятиклассник сильнее богатыря Славки.

Радостный вышел Толик на улицу. Рядом шла Марина, по её глазам видно, что довольна выступлением брата на соревнованиях деревенского масштаба…

– Толик! – позвала из кухни бабушка. – Иди завтракать, всё готово.

– Иду, – отозвался он. И, надевая свитер, не удержался от нового совета:

– Никогда, Марина, не приступай к тяжёлой работе без разминки. Сначала подвигайся, разомни суставы, посгибай позвоночник, покрути шеей, подыши, чтобы обогатить кровь кислородом, и только после этого приступай. Хотя бы и вёдра из колодца таскать или дрова для печки носить. И вообще, сестра, живи тут вольно, никого не бойся. Если что – помни, кто я! Обидят, дай знать по телефону. Приеду, с обидчиком живо разберусь. Будь уверена.

Марине нравились такие слова, и совсем не потому, что ей могла понадобиться защита, – её никто здесь не обижал, – но ей по душе готовность брата, его смелый, боевой задор.

– Толик, время идет! Торопись, милый, электричка ждать не будет – свистнула и покатила.

Он махнул сестре на прощание и вышел в кухню. Полил на руки воды из кружки, прикоснулся холодными ладонями к лицу, взял полотенце и снова вернулся к Марине. Она уже уютно улеглась, утопив голову в огромной пуховой подушке.

– Эх, сестра, жаль расставаться, не всё я высказал. Но, сама видишь, надо. Как говорится, прости-прощай!

– А по-научному – чао-какао! – рассмеялась Марина.

Он тоже рассмеялся, уловив веселую иронию в словах сестры. Бросил полотенце на спинку стула, просто ответил:

– Не знаю, как по-научному, а мне действительно пора… Бабушка, что делать, я никогда ещё не завтракал так рано!

На столе, зажаренная с ветчиной и сметаной, стояла яичница, в тарелке лежали два ломтика чёрного хлеба и солёный огурец. Но есть не хотелось. Он пожевал огурец, выпил чаю и встал.

Бабушка поворчала, что ничего не съел, а когда внук стал одеваться, наставляла:

– Передавай наш поклон маме и отцу да летом опять приезжай. У нас хорошо летом – простору много, лес, поле, река. С дядей Николаем на тракторе погудишь.

– Благодарю, бабуля. На тракторе – это бы хорошо, но летом вряд ли. Спартакиада школьников летом: сначала тренировочный сбор, а затем соревнования в Ростове на Дону. Пускай лучше Маринка к нам приезжает, ей тоже понравится.

Поцеловал бабушку в щёку, надел шапку, пальто и вышел из дому.

Заскрипел под ногами снег, на небе засверкали звёзды, а над лесом покатилась круглая белая луна.

Где-то на краю села скулил от холода и скуки одинокий пёс. Толик долго слушал его жалобный голос, чувствуя, как под одежду пытается забраться крепкий мороз. Надвинул на лоб шапку и прибавил ходу.

Когда он ехал сюда, стоял день, светило солнце. Людей с поезда сошло много, так что на дороге он был не один. Дорога сбегала с холма и поднималась на холм. Потом начался лес – тишина, света, снега и голоса людей, звонкие, чистые на морозе…

Теперь всё не так: ночь, звёзды, луна. И ни души. Он засунул руки в карманы пальто, ещё прибавил шагу. Только снег под ногами: крру, крру… Вот и лес – будто огромное мохнатое чудище. Над дорогой нависли заиндевелые, заснеженные лапы сосен и елей. Деревья потрескивают – мороз-воевода ходит по лесу, гремит ледяным посохом. Несильный верховой ветер сбивает с ветвей снег, и он, холодный и жёсткий, сыплется за воротник.

В стороне от дороги, в снегу, послышалось глухое мычание – кто-то вздохнул, тяжело и протяжно.

«Чей это стон? Или мне показалось? Может, медведь?.. Шатун!.. Читал про шатунов… самые опасные медведи…»

Толик медленно повернул голову. Но увидел снег, деревья, косые тени от них и тёмную полосу кустарника.

«Почудилось… Хорошо, если бы где-нибудь оказались люди…»

«Во-уу», – громче, протяжнее прогудело по лесу. И ему показалось, будто эхо повторило звук.

«Кто здесь воет?.. Волки?.. Окружают меня? Куда ж теперь? На дерево? Но как залезешь в пальто и сапогах?.. Неужели конец?.. Скорей от этого места, скорей. Не может быть, чтобы на станцию шёл я один. Плетусь, а надо быстрей. Может, смогу догнать тех, кто впереди. Или кто-то выйдет навстречу. Вон уже кто-то идёт, кто-то высокий, большой… Он меня спасёт… Нет, ошибся, это сломанное дерево…»

Толик брёл, не различая дороги. Проваливался в глубокий снег, падал, вскакивал и снова устремлялся вперёд. А деревья всё не кончались, и воющие звуки неслись к нему со всех сторон.

Наконец лес поредел и вскоре остался позади, тёмный и грозный. Дорога поползла на невысокую крутую горку. С неё Толик увидел огни, золотистой цепочкой бежавшие от станции. И тут сзади услыхал:

– То-оли-ик! Подожди меня-а…

Обернулся: по дороге от леса кто-то бежал, кто-то маленький, торопливый. Толик догадался – Маринка, сестра. Но зачем она догоняет его, что случилось?

Толик бросился к ней. Хотелось обнять и сказать что-то важное. Или даже ничего не сказать, а просто взять и поцеловать её.

– Ты чего? – спросил он, когда она подбежала. – Зачем прибежала? Зачем догоняла меня?

– Чего-чего, ключи забыл, вот чего! – вздохнула запыхавшаяся, разгорячённая Маринка.

– Ох, ты, стоило из-за этого, – сказал он ласково, забирая три ключа на колечке – два от двери, третий – от почтового ящика. – У меня дома запасные есть…

– А если б не было, тогда что? – не могла отдышаться Маринка. Ей хотелось, чтобы Толик похвалил её за прыткость: удалось-таки догнать. – Я вон сколько бежала, из сил выбилась.

– Ладно, за ключи спасибо. Но как же ты… одна через такой лес? Разве не страшно?

– Вот сказал! Наш лес не страшный, его никто не боится.

– Никто, говоришь?.. Ладно, спасибо за ключи… Я где-то читал: если встретишь волка, остановись и пристально посмотри ему в глаза. И он не выдержит – отступит. Только не беги…

– Ты что, боишься?

– Нет, с чего ты взяла? Но… кто-то воет. Неприятно, понимаешь? Мороз по коже…

– Не выдумывай. Кто воет? Почему я не слышала?

– Волки, наверно. Протяжный вой, нехороший. Они что, специально для меня выли?.. Я думал, может, на дерево забраться, или что, – стараясь улыбнуться, говорил он и смотрел на сестру.

У Маринки задрожали покрытые пушистым инеем ресницы – она рассмеялась.

– Чудак ты. У нас на сто вёрст никто волков не видал, а ты «воют». Дай-ка я тебе шапку поправлю и верхнюю пуговицу на пальто застегну. Вот, теперь не замерзнешь.

Толик, хотя и пробурчал «спасибо», но тут же расстегнул верхнюю пуговицу.

– Славика разве не ты вчера победил?

– Я. Но…

– Ну и помни об этом. Ступай на станцию, а то опоздаешь. Может, проводить?

Толику очень хотелось, чтобы эта маленькая, почти на голову ниже него сестра, пошла с ним, довела до самой станции, но он пересилил себя:

– Зачем, не надо. Здесь же нет леса.

И, понимая, что говорит не те слова, что выдает себя, свой страх, торопливо добавил:

– Мне, наверное, показалось, что волки. Откуда они здесь? Их даже в больших лесах почти не осталось… Ну, иди, малышка, спасибо за ключи. Приезжай летом к нам. В цирк сходим, в планетарий!

– Ага, может, приеду. Я давно в цирке не была, аж со второго класса. И в планетарий хочется, а там я вообще ни одного разу не была.

Толик смотрел, как она уходила, и вдруг закричал:

– Привет передавай!

– Кому, волкам? – рассмеялась она.

– Нет, вашим… Ребятам!..

…Потом он сидел в вагоне электрички и под стук колёс вспоминал страшный лес, длинную дорогу на станцию и свою сестру Маринку, что не поленилась догнать его по такой и отдать ключи....

Ленинград. 1986

ПРЕТЕНДЕНТ НА ПОБЕДУ

– Сборная, в одну шеренгу становись!..

Старший тренер Юрий Тимофеевич Ковалев худ, высок, с большими руками и большой головой. Весной ему «стукнуло» сорок. «Вершина молодости, подножие старости», – как он сам говорил о своем возрасте. Но, несмотря на седые волосы и «подножие старости», выглядел он молодо, задорно, а главное, жил и работал, уверенный в том, что и ему когда-нибудь повезёт и он вырастит настоящего большого бегуна, который станет Чемпионом.

– Равняйсь! Смирно! По порядку рассчитайсь!..

Его самая большая надежда – шестнадцатилетний Игорь Зимогоров, красивый, одаренный парень. Игорю одинаково легко давались и скоростной спринт, и школьная учёба, но он, как думал Юрий Тимофеевич, «не давался самому себе».

– Чья очередь работать собой?

– Моя! – шагнул вперёд Зимогоров.

Юрий Тимофеевич считал, что всякий человек должен постараться овладеть собой, своим характером, чтобы стать самому себе учителем. А если нужно, то и тренером. Он взял за правило: с каждой тренировки отпускать кого-либо из учеников «для индивидуальной работы над собственным «Я».

Ребятам нравился такой подход. Некоторые уходили в лес и там, как молодые лоси, бегали по просекам и полянам. Другие взбирались на гору Маяк и, шумно дыша, носились вверх и вниз по её крутым песчаным склонам. Багровели от натуги лица, блестели под солнцем частые росинки пота, но ты проявил характер, возвысился над собой, ты – учитель! – и нет жалости к себе… Игорь Зимогоров, когда подошла его очередь, выбрал поросший травой берег Светлого озера. Тут ему хорошо. Тут он чувствовал себя вольным, как ветер. Тут можно прервать бег, рухнуть в траву и замереть, чувствуя свою соединённость с берегом и водой, с небом и облаками, со всем, что тебя окружает.

* * *

Было утро, солнце. Трепетал над землёй и заливался жаворонок. Вода в озере казалась частью неба, а небо – синей водой, в которой, будто гусиные перья, неподвижно лежали белые облака.

На берегу три женщины с маленькими детьми, загорают, едят красные-помидоры, густо посыпая солью. Поели, сели вязать – ослепительно искрятся под солнцем длинные стальные спицы. Вот они, испугавшись, наверное, солнечного удара, засобирались домой. Подняли на руки малышей и двинулись к посёлку, что начинался неподалёку, на пригорке.

В другой стороне, у низкорослых, приземистых кустов ольховника – старуха с внуком. Он стоит перед бабушкой с мокрым от слёз лицом, канючит:

– Хочу-у купа-ацца…

Бабушка раскрыла журнал «Здоровье», читает, молчит, будто не слышит. Много ли прочитаешь, когда внук дёргает за руку, не перестаёт просить. Отложила журнал, отрешённо смотрит в озеро. Наконец, не выдерживает:

– Не пущу, не надейся. Приедут мать с отцом – у них спрашивайся. У меня сердце разрывается, когда ты в воде. На глубоком судорога сведёт – а я плавать не умею, кто тебя спасать будет?

– Хочу-у купа-ацца!..

«Жёсткая старуха, привела мальчишку на озеро и держит в узде, – думал Игорь, приступая к разминке. – Это как если поставить перед голодным еду и не давать есть… Когда я был старухой, не запрещал своим внукам купаться. Пока они купаются, они растут и здоровеют!..»

«Когда я был…» он перенял у своего отца – преподавателя черчения в строительном ПТУ. Отец, бывало, на очередную шалость сына говаривал: «Когда я был Иваном Грозным!..» И становилось ясно, что шалостей таких не надо. Отец и ученикам своим частенько говорил: «Когда я был Иваном Грозным!..» – и те его тоже понимали.

Игорь, по своему несовершеннолетию и малой общественной значимости, много не дотягивал до высокого и властного «Когда я был Иваном Грозным!..», а потому переиначил находку отца на свой манер и пускал её в ход, когда надо и не надо. Ему казалось, такие слова возвышают его над собеседниками или просто слушателями. Правда, часто доходило до абсурда. Например, мама обращалась к нему: «Игорь, дай я заштопаю носок?» На что сын важно отвечал: «Когда я был носком…»

– Купа-ацца хочу-у, – особенно жалобно проблеял внук, и старуха не выдержала:

– Ох, надоеда, все жилы вытянул. Не ходи глубоко, у бережка поплескайся.

Вскоре Игорь забыл о старухе и её внуке. Начав с ходьбы, перешёл на медленный бег, еле сдерживая себя, чтобы не сорваться на скорость. Его молодые, скучающие по работе мускулы, наливались свежей силой или «мышечной радостью», как называл её Юрий Тимофеевич. Душа пела, и всё вокруг становилось ярче и прозрачнее, будто на голубом небосводе появилось ещё одно солнце. В таком состоянии легче всего думать о хорошем и светлом. И мечтать об успехе.

«Послезавтра уезжаем в Москву. Я хочу выиграть соревнования, хочу победить. Мне всего шестнадцать лет, а я уже перворазрядник. Через два-три года стану мастером спорта, через пять – чемпионом России, а там Олимпиада… Когда я был олимпийским чемпионом…»

И вдруг!

– Спасите!.. Люди добрые, помогите!..

Кричали с берега.

Игорь кинулся туда.

Остановился.

Повернул к кустам. Раздвинул ветки.

Старуха, что не пускала внука купаться, стояла по колени в воде и уже не кричала, а лишь открывала рот в немом крике, и от страха у Игоря по телу поползли холодные мурашки.

«Где её внук?» – оглядывал он прибрежную гладь озера. Неожиданно из воды показались растопыренные пальцы мальчика – и рука снова скрылась в глубине.

Старуха тоже увидела эти пальцы, эту детскую руку, упала лицом на воду, захлебнулась и на четвереньках стала пятиться к берегу.

Зимогоров стоял оцепенев, парализованный страхом, тупо смотрел на старуху, не двигаясь с места.

– Что там? – раздался резкий голос за его спиной. Игорь вздрогнул. Ему не хотелось, чтобы его застали здесь, за кустами, когда там звали на помощь.

Мимо него промчался невысокий мужчина в сапогах и рабочем комбинезоне, подбежал к старухе:

– Где?.. В каком месте?

Обезумевшая старуха молча подняла руку, показав, где мальчик.

Мужчина бросился в воду, поплыл.

Игоря будто подтолкнули, он вышел из-за куста и побежал к ним. Что-то подсказало ему, что нужно искать мальчика, помогать мужчине – оставаться на берегу в такую минуту было нельзя.

Мужчина скрылся в глубине, вскоре вынырнул, шумно вдохнул и снова ушёл под воду.

Игорь поплыл к нему и тоже стал нырять. Но глубоко нырнуть не мог – боялся. Даже глаза не открывал: казалось, увидев утопленника, он утонет сам.

Наконец мужчина показался из воды и поплыл к берегу – одной рукой он держал за волосы мальчика.

Старуха закрыла руками лицо и пятилась – будто освобождала плывущему место.

Мужчина вынес мальчика на берег, опустился на одно колено, положил малыша на другое и стал делать искусственное дыхание. У мальчика изо рта и носа полилась вода – Игорь увидел, что он пошевелил рукой. Мужчина опустил его на землю, стал жать, массировать живот и грудь, поднял мальчика за голову, сложил пополам и снова выпрямил. И так несколько раз.

«Помоги ему, дяденька, спаси его!.. Я бы тоже помогал, если бы умел, если бы знал, как ему помочь!..»

Мальчик открыл глаза и закашлялся. Мужчина поднял его на ноги, стал придерживать за плечо, чтобы не упал.

На берег сбегались и сходились люди – взрослые и дети, и совсем младенцы, которых мамы подвозили в колясках.

Мальчик долго не приходил в себя: подкашивались ноги, он оседал на землю. Но мужчина терпеливо и яростно ставил его снова и снова.

И вот уже мальчик стоит один, без помощи. Постоял, бессмысленно разглядывая своего спасителя, словно бы даже обижаясь на него за то, что он его столько мучил, и, шатаясь, побрёл от воды. Он был спасён.

Мужчина только теперь увидел стоявшего рядом рослого, загоревшего Зимогорова, покачалл головой:

– Что ж ты, парень? Не отсиживаться надо в кустах, когда такое дело, а помогать. Небось, в спортлагерь приехал?

– Я… как вам сказать?.. вначале не сообразил.

– Ладно, чего там.

Старуха сидела на земле и плакала, тихо, жалко. Но вот она поднялась, упала перед мужчиной на колени и пыталась целовать его руку.

– Не надо, мамаша, всё хорошо, – говорил он, отступая на шаг. – Я, понимаешь ли, сено ворошил и услыхал – зовут. Хорошо, успел… Идите к мальчишке, уведите домой. Ему теперь не надо быть уводы.

Он сел на землю, стащил сапоги, стал выливать из них воду. И тихо бормотал:

– Не хотел идти сено ворошить, а будто что заставило, как толкнуло…

– Спасибо тебе, милый человек, спасибо, родной, – лепетала не отошедшая от страха и боли старуха.

– Ладно, мамаша, чего там, дело сделано. Я в морском десанте служил, нас учили!

Старуха остановилась – руки опущены, спина согнута, губы дрожат, и, глядя на неё, Игорь на мгновение представил себе, как она пришла домой, к матери и отцу мёртвого мальчика, и как ей потом жить оставшиеся годы. И почувствовал, что сейчас у него самого потекут слёзы. Он пробормотал: «До свидания» – и медленно побрёл в спортлагерь. Пришёл на стадион, сел на скамейку и молча наблюдал, как его товарищи соревновались в беге. Сейчас, после озера, их азарт, их желание быть обязательно первыми показались ему наивной игрой, детской забавой.

– Что так рано? – Спросил Юрий Тимофеевич.

– Там пацан утонул, – еле слышно проговорил Зимогоров.

– Чей? Когда?

– Ничей, дачник. Сначала утонул, а потом его мужик спас. Еле откачали.

Юрий Тимофеевич подозвал ребят, строго предупредил:

– Без меня на озеро – ни шагу. На этом тренировка закончена, готовьтесь к обеду.

Игорь пошёл в спальный корпус, лёг на кровать и уткнулся лицом в подушку…

* * *

Вскоре в посёлке, а затем в спортлагере каждый знал, что Зимогоров прятался в кустах, когда нужно было бежать на помощь. Ребята вначале шутили, посмеивались: мол, спасение утопающих – дело рук самих утопающих. А потом кто-то пробурчал:

– Да что тут особенного, он же трус! Он только себя любит.

Больно укололи Игоря эти слова, в груди сделалось холодно, пусто. Он хотел возразить, возмутиться или, на худой конец, отпустить свою «дежурную» шутку: «Когда я был утопленником…» Но вместо этого растерянно улыбнулся и отошёл в сторону. Оставалось надеяться, что случай на озере скоро забудется, – ведь случай, в общем, пустяковый, пацан-то живой!

После обеда все поплелись в палату отдыхать. Ребята острили:

– Лучшее положение в мире – горизонтальное положение!..

– Лучше переесть, чем недоспать!..

В палату вошёл Юрий Тимофеевич и сразу – к Зимогорову:

– Правду говорят, что ты в кустах прятался, когда мальчик тонул?

Вопрос тренера удивил и расстроил Игоря. Выходит, это не его личное дело – решать, как поступить в момент опасности, возможно, смертельной. С какой стати он должен давать объяснение своему поступку, когда он и сам не совсем понимал, что произошло с ним на озере?

– Ничего я не прятался, просто вначале не сообразил…

– Соображать надо, когда книгу читаешь или жениться решил, а если…

– Ага, можно подумать, я вам спасатель-профессионал, всю свою жизнь только тем и занимался, что спасал утопающих. Интересно, как повели бы себя другие… Когда прибежал мужчина, я помогал, он может подтвердить. Так что не понимаю, в чём моя вина?

Юрий Тимофеевич тяжело опустился на стул. Весь его усталый вид, опущенные глаза говорили о том, что ему не хочется продолжать этот разговор. Но есть вещи, мимо которых проходить нельзя. Если ты старший, если ты педагог.

– Жаль, Игорь, что сообразительность к тебе пришла так поздно. Такое состояние называется «остроумие на лестнице». Хорош герой, который соображает до тех пор, пока не прибежит дядя и не подаст пример. А если нет рядом доброго дяди? Ты задумывался, почему люди болеют за спорт, за спортсменов? Они ведь болеют не просто за Васю или за Петю, они болеют за бойцов!.. Однажды мне пришлось наблюдать случай, когда на помощь тонущему человеку бросился другой, не умеющий плавать. А ты…

– Я подумал, что сам могу утонуть. И вообще, осталось всего три дня до соревнований, разве я мог рисковать?

Лицо тренера потемнело, глаза блеснули жёстким светом.

– Мы заметили, Игорь, чем лучше ты становишься, как бегун, тем хуже, как человек. Бывает, к сожалению, и такое. Выходит, спорт тебе не на пользу, а во вред. Поэтому завтра к соревнованиям мы тебя не допускаем.

Вот до чего дошло – его отделяют, ему запрещают. Но почему? Кто им дал право отделять и запрещать?! Он пришёл сюда по собственной вол, как свободный человек. А ему ставят условия, требуют то, чего он не может, не смог.… Пускай себе живут одни, без него. Пускай бегают, выступают – ещё пожалеют!..

– И не надо. Переживу. Сами попросите!

В палате наступила внятная, пугающая тишина – ни шороха, ни звука. Ребята сидели и стояли, опустив головы; разглядывали собственные ногти, крутили пуговицы, таскали нитки из бахромы полотенец. Витя Башилов, сидевший ближе всех к Зимогорову, старательно втирал в ладонь серебристую монету. Никто за него не заступился, не попытался как-то оправдать. Будто сговорились. Будто не понимали, что это действительно страшно, когда тонет человек.

– Завтра в город пойдёт продуктовая машина, ты можешь вернуться домой.

– За что? – побледнел Игорь.

– За трусость.

Тренер поднялся и пошёл к двери. Его остановил Витя Башилов:

– Юрий Тимофеевич, мне кажется, не нужно так. Зимогоров бегает лучше всех, он может победить в Москве

Тренер обернулся, коротко, вприщурку посмотрел на Башилова и, не ответив, ему, ушёл.

* * *

Солнце поднялось высоко над соснами и затопило тёплым светом палату. Над разноцветными одеялами кружились золотистые пылинки. В углу на подоконнике, утомившись от тяжёлых изнурительных попыток улететь на улицу, сидел ярко-красный, в чёрную крапинку, мотылёк.

Игорь пошёл туда, взял мотылька за крыло и выпустил в открытую форточку. Мотылёк стал падать, но у самой травы шевельнул крылом, затрепетал, поднялся и полетел к лесу.

Игорь сел на кровать, оглядел собранную в дорогу сумку. Скоро должна прийти машина, чтобы везти его домой. Что он скажет матери и отцу? А ребятам во дворе? Одноклассники на каникулах, разъехались кто куда. Он, единственный, будет болтаться без дела. Столько радости было, даже шумливого форсу, что он едет на соревнования в Москву. И вот – здрасте – вот он я, голубчик!

Обиднее всего, что его считают трусом. Но разве трусость и осторожность одно и то же? Чтобы делать какое-то дело, нужно быть готовым к нему. А разве он готов?

Теперь он мог не только обижаться на тренера и ребят, но ещё и вспоминать. И он вспоминал…

Прошло три года с тех пор, как отец Игоря, Николай Андреевич, увидел из окна автобуса бегущего по улице сына. Автобус шёл на хорошей скорости, а за окном бежал сын – легко, размашисто, ничуть не уступая в скорости автобусу.

«Пожалуй, километров тридцать в час или около того! – неожиданно разволновался отец. Однако нужно ли моему мальчику носиться по асфальту, соревнуясь с автобусом? Не лучше ли на Центральном стадионе бегать с такими же огольцами, как он сам?!»

И он без долгих размышлений привёл сына в детскую спортивную школу к Юрию Тимофеевичу Ковалёву. И сказал: «Примите, пожалуйста самое дорогое, что у меня есть – сына Игоря. С вами он станет заслуженным мастером спорта, а вы с ним – заслуженным тренером страны».

Юрий Тимофеевич оглядел Игоря и, рассмеявшись, сказал: «Беру».

На первой же тренировке Игорь пробежал «сотку» быстрее всех. Юрий Тимофеевич с некоторым испугом взглянул на секундомер и вдохновенно поднял глаза к небу: вот он миг, с которого начинается будущее. Сердце забилось в радостном волнении: «Это ты! Я тебя ждал, и ты пришёл!..»

Игорь Зимогоров и в школе был лучшим учеником. И в шахматы играл как настоящий мастер. Все считали его одарённым парнем, а раз так, стоит ли удивляться, что ему везёт. Разве мы удивляемся тому, что рыба плавает, а птица летает?!

И только Юрий Тимофеевич говорил ему шутя: «Настораживаешь ты меня, Зимогоров. Сплошными успехами полнится твоя жизнь. Слишком легко тебе всё дается. Боюсь, в твоём организме не заполняется какой-то важный сосуд. Мне больше по душе успехи, которые приходят через трудности». – «Ну, если бы я занялся игрой на скрипке, были бы и трудности, – отвечал Игорь. – Только мне подобные занятия ни к чему, лучше буду слушать других, чем сам пиликать».

Игорь тут же забывал о словах тренера. Приходил на тренировку, переодевался и бежал на стадион. Начинал разминку и часто замечал, как другие ребята делали то же, что он. Появились подражатели – он становился лидером. Ему это нравилось. Он с удовольствием помогал отстающим.

И вдруг осечка. Пустяк, досадная случайность. Подумаешь, явился как-то Зимогоров на соревнования без шиповок. Забыл их дома, а ехать назад – поздно, не успеешь на старт. Признаться тренеру постеснялся, а подошёл к своему товарищу по команде Вите Башилову, хлопнул по спине:

Ты сегодня, Витёк, не побежишь, ладно? Я шиповки забыл, а мы с тобой в одном забеге. Ты не против? –

– Но я тоже хочу бежать, я настроился. –

– Много ли толку, Витёк, что ты настроился? Команде нужны очки, а не твой настрой. Будь умным, не ставь собственные мелкие … Когда я был Витей Башиловым, я…

– Ладно, – сдался Витёк. – У меня в сумке есть полукеды, я в них пробегу.

Игорь надел шиповки друга, размялся и явился к месту старта. Вслед за ним пришел и Башилов – в чёрно-серых, растоптанных полукедах.

– «Это что за новости? – недовольно взглянул на него Юрий Тимофеевич. – Ты бы валенки валенки с галошами напялил, было бы ещё смешнее.

– Юрию Тимофеевичу объяснили, что для команды будет гораздо лучше, если в шиповках побежит не Башилов, которому эти шиповки принадлежат, а Зимогоров, который свои шиповки, к несчастью, оставил дома. Зимогоров бегает быстрее и покажет лучший результат. Тренер слушал, кивал, словно бы соглашаясь, и тут же спросил: -

– Результат чего? Неуважения к товарищу? Перемену обуви отменяю. Так спортсмены не поступают. –

– Юрий Тимофеевич, – взмолился Игорь. – Да какой же он спортсмен? Разве он пробежит на такой скорости, как я? Ведь я сегодня готов на рекорд. Я выиграю соревнования, вот увидите.

Тренер был неумолим. Шиповки пришлось вернуть. Игорь протянул их Башилову, с издёвкой сказал:

– Иди. Может, рекорд самого медленного бега установишь».

– Разве я виноват? – удивился Башилов. – Я ведь понимаю, что ты лучше, но Юрий Тимофеевич…

Зимогоров последил, как Витёк торопливо переобувался, и, не дождавшись окончания соревнований, ушёл со стадиона.

Игорь последил, как Витёк торопливо переобувался, и, не дождавшись окончания соревнований, покинул стадион.

Он сказал себе, что ноги его больше не будет на беговой дорожке… Но через день, когда наступило время отправиться на тренировку, походил вокруг спортивной сумки, попинал ногой и тут же подхватил ее и бросился на улицу. Юрий Тимофеевич встретил его, как всегда, приветливо. Просто сказал: – «Переодевайся, Игорь, сейчас начнём».

Но теперь на тренировке Зимогоров уже никому не помогал. Даже не смотрел, всё ли получается у товарищей. В забегах легко отрывался от них, и всякий раз финишировал первым.

Тренер почему-то не хвалил его, наоборот, старался подчеркнуть недостатки бега Зимогорова: слабый старт, на финише высоко поднята голова.

«Он говорит обо мне так, будто я хуже всех. Пускай следит за своими тихоходами, он им нужнее!..».

После тренировки Игорь в одиночестве ехал домой, вспоминал замечания Юрия Тимофеевича, и обида сжимала его сердце. «Он всегда был несправедливым ко мне. То ему успехи мои не по душе, то из-за какого-то старомодного принципа выпускает на старт не меня, а черепашку Башилова. Уйду к другому тренеру, пускай работает с улитками!»

О том, что он переходит к другому тренеру, Игорь сказал отцу. Тот выслушал сына, поехал к Юрию Тимофеевичу, поговорил с ним полчаса, вернулся и твёрдо сказал:

–Ты, сынок, будешь заниматься у Юрия Тимофеевича. Мне его подход к делу нравится больше, чем твой». –

– Но я не хочу, я…

Отец сдвинул кустистые брови и повысил голос: -

– Когда я был Иваном Грозным!..»

Вопрос был решён. Игорь остался у Юрия Тимофеевича.

* * *

Наступило лето.

Зимогоров выиграл несколько соревнований, установил два рекорда и попал в юношескую сборную города. Старшим тренером команды назначили Юрия Тимофеевича Ковалева.

На учебно-тренировочный сбор отправились в голубом автобусе. Быстро бежало назад серо-чёрное-шоссе. Моросил дождик, скапливаясь на стёклах мокрыми косыми полосами. Ребята, среди которых было много незнакомых, горланили песню: «На недельку, до второго…» Игорь сидел у окна и мысленно торопил автобус.

Приехали. Разошлись по палатам. Он выбрал себе лучшую кровать – в углу, у окна, показал пальцем: «Моя!», и паренёк по фамилии Гусев, который уже сидел на ней, молча уступил…

Утро выдалось ясное, солнечное. Все отправились на озеро. Там, недалеко от детской купальни, стояли лодки с вёслами. Пока другие купались, Игорь и с ним четверо мальчишек сели в лодку и поплыли на остров, что находился метрах в двухстах от берега. Приплыли, выгрузились и решили осмотреть необитаемую землю, поросшую берёзами, густым ивняком и высокой, по пояс, травой. Все двинулись в одну сторону, и только Игорь – в другую.

– Эй! – крикнул он. – Пошли сюда!

Но никто из ребят не повернул за ним. Это ему не понравилось. Когда они скрылись из виду, погулял в одиночестве по острову, вернулся к лодке и, не увидев ребят, толкнул её от берега. Налегая на вёсла, поплыл обратно. «Если вы такие самостоятельные, возвращайтесь по-своему». У берега привязал лодку к железному колу, вбитому в дно, послушал, не зовут ли его ребята – нет, никто не звал, – и отправился на обед.

«Когда я был островитянином, я знал, как надо поступать!..»

В столовой Юрий Тимофеевич спросил Зимогорова, где остальные ребята.

– На острове, – рассмеялся он. – По-моему, они решили добираться вплавь.

– Вплавь? – не поверил тренер. Он ждал ещё каких-то слов, и вдруг повернулся и выбежал из столовой.

Когда обед кончился, в лагерь пришли ребята вместе с Юрием Тимофеевичем. Они в плавках шагали к спальному корпусу, а мокрую одежду несли в руках. Громко разговаривали, смеялись. Было видно, что время провели весело, и теперь с удовольствием делились впечатлениями.

Юрий Тимофеевич велел повесить одежду на солнце, подождал, пока они наденут другую, и повёл ребят в столовую. Вернувшись, позвал в тренерскую Зимогорова. Предложил сесть и подождать. А сам долго что-то писал в широком журнале. Наконец отложил ручку, повернул голову.

– Почему ты бросил товарищей?

– Юрий Тимофеевич, я же пошутил, – улыбнулся Игорь, надеясь как-то задобрить тренера, заставить взглянуть на его поступок весёлыми глазами. – Когда я был островитянином…

– Глупая шутка – вовсе не шутка, а глупость, – раздельно и потому особенно внятно произнёс Юрий Тимофеевич. – Слава Богу, обошлось, доплыли. А если бы кто не доплыл? Они вчетвером пришли к лодке и, не застав тебя, пошли искать. А ты уплыл один!

– Там смешное расстояние, каких-то двести метров…

– «Смешное» – для того, кто умеет плавать. А для того, кто не умеет, или плавает плохо, совсем не «смешное». И ты мог стать виновником чьей-то гибели. Для родителей погибшего и для твоих родителей – это трагедия. А лично для тебя – скамья подсудимых. Тебе понятно?

Игорь понял, стал менять себя: тренировался, заготовлял для кухни дрова, помогал установить новую электроплиту. И видел, что Юрий Тимофеевич доволен. Но не высказывал в адрес Игоря похвал, как это с удовольствием делал другим…

* * *

В соседней палате по радио пропикало одиннадцать часов и стали передавать последние известия.

«Только что на стадионе дали старт первому забегу отборки, – подумал Игорь. – Сначала побегут девочки, а после них должны соревноваться мы… то есть ОНИ. А потом в забегах сильнейших выявятся те, кто поедут в Москву. В них и будет показан лучший результат. И это сделает Виктор Башилов или Саня Лебедев. Я бы тоже постарался, но вот сиди, будто под арестом, слушай, как за окнами кричат воробьи… Эх, когда я был птицей!».

Но это множество раз проверенное «Когда я был…» теперь не веселило, наоборот, раздражало. Хотелось забыть себя прошлого, думать о себе будущем. А это дело непростое, не каждому под силу.

Он поднялся, намочил под краном полотенце, вытер горячее лицо. Аккуратно повесил полотенце на спинку кровати и неожиданно подумал: «А что я здесь торчу? Меня не допустили к соревнованиям, но не запретили же выходить на улицу!»

Он выбежал из палаты. За спальным корпусом четверо гимнастов ходили по траве на руках. Трое жердяев баскетболистов стояли у маятниковой электропилы с топорами и ждали, когда мужчина в тельняшке починит её. За голубым забором две девочки из волейбольной команды кормили булкой серую козу.

Игорь вышел за ворота лагеря, свернул в лес. Он шёл мимо красновато-серых валунов, от которых время и непогода откололи огромные куски, мимо братской могилы с чёрным обелиском за металлической оградой. Обелиск осел в землю, почти зарос густой травой. На нём уже не разобрать имён.

«Пойду к ним, а там будь что будет. Если сам не побегу, то помогу другим, поддержу. Пускай машина едет в город без меня, я могу пойти в посёлок и уехать автобусом».

Вдали, меж коричневых стволов раскидистых сосен он увидел зелёный простор стадиона, развевающиеся на ветру флаги и яркие майки ребят.

Впереди пробежала группа девочек, они приближались к финишу, и самая маленькая из них, худенькая и тонконогая – была впереди.

«Давай, кнопка, маши крыльями!» – пожелал ей Игорь победы и хлопнул в ладоши, когда она первая пересекла линию финиша.

Юрий Тимофеевич стоял в окружении ребят. Заметив Зимогорова, выпрямился, привычно сощурил глаза, и у Игоря приостановилось сердце: «Вдруг отправит назад?» И он решился:

– Юрий Тимофеевич… Ребята… Я все понял. Я докажу!

Юрий Тимофеевич не торопился с ответом. Ребята пристально смотрели ему в лицо, ожидая, что он примет правильное решение…

–

Ленинград. 1987

ДВЕНАДЦАТЫЙ ИГРОК

Сергей Ланцов по дороге из школы часто сворачивал в переулок, проходил под аркой, потом шёл через деревянную проходную, в которой никого никогда не было, и попадал на стадион.

Сам он спортом не занимался, у него было врожденное искривление позвоночника. Врачи прописали ему ходить в группу лечебной гимнастики при детской поликлинике, но Ланцов не захотел. Появившись там лишь однажды, он всё занятие просидел на скамейке, наблюдая, как три мальчика и две девочки передвигались по гладкому дощатому полу на четвереньках. А вечером сказал матери: «Нужны мне эти гонки на коленях. Я на стадион ходить буду, там футболисты играют…»

В разное время года стадион жил по-разному. Зимой тут катались по кругу на лыжах; если делалась хоккейная коробка, играли в хоккей. За льдом в коробке не следили, он был весь в выбоинах и сколах, изрезан коньками. Зато на поле, на снегу играли в футбол.

Весной стадион закрывали на долгую просушку, выравнивали поле, сеяли траву, чтобы укреплялся грунт, а футболисты могли падать без ушибов.

Летом здесь с утра и до вечера играли в футбол, так что зелёной площади оставалось немного, но футболистов это мало беспокоило.

Осенью, почти до самых морозов тут бегали, прыгали, метали диски, толкали ядра и, конечно, играли в футбол.

Из-за футбола Сергей и приходил. Играли заводские команды. Не так технично, как настоящие мастера, но в полную силу и на совесть. А значит, было на что посмотреть. Всегда начиналось так: с большими спортивными сумками ребята приходили на стадион, здоровались, менялись футболками, звонили по телефону тому, кто ещё не приехал. Кричали в трубку из проходной: «Вась, будь человеком, приезжай, слышь? Противник серьезный, одолеет нас без тебя!..» И так долго, пока Вася не соглашался приехать. «Мотор возьми, времени в обрез. Я рассчитаюсь – я сегодня получку получил!» – кричал в трубку капитан команды. И Вася брал такси и через несколько минут появлялся на стадионе. Быстро переодевался и бежал на поле, где уже его товарищи отбивали атаки наседавшего противника.

Если перед началом игры обе команды были в полном составе, они собирались на гаревой дорожке у середины поля. Судья призывно свистел, и футболисты выбегали в центральный круг. Традиционное приветствие: «Команде карбюраторного завода – физкульт-привет!» – «Команде кондитерской фабрики – физкульт-привет!» Капитаны, как положено, пожимали сначала руку судье, потом друг другу, бросали жребий, кому, где играть, и начиналось…

Что это были за игры! В мороз. В жару. А то и в дождь! Льёт как из ведра, поле похоже на озеро, мяч после удара крутится на месте. А футболисты, мокрые и грязные, бегут, бьют по воротам, падают, встают, снова бегут. И так два тайма, пока не раздаётся финальный свисток забрызганного грязью, уставшего судьи.

Матч окончен. Все медленно уходят в раздевалки. И Сергей часто шёл вместе с футболистами. Слушал, как они, с трудом стаскивая мокрую форму, хвалили друг друга, шутили, если выиграли, и ругались, если победа ушла к другим.

Иногда Сергей что-нибудь говорил футболистам, пытался объяснить, какую ошибку они допустили: «Девятку» нужно было в защиту поставить, а на его место – «шестёрку», у него и скорость больше, и левой он бьёт лучше».

Его не слушали, но, чтобы не обижать парня, часто хвалили за «дельный» совет. В прошлом году присвоили ему даже имя: «Пеле-теоретик»! Случилось это так: однажды после игры он пришёл в раздевалку и стал говорить об ошибках в игре с командой трикотажной фабрики. Футболисты смотрели на него как на марсианина, капитан не выдержал:

– Какие ошибки, синьор, когда мы разгромили их с сухим счетом?

– Ничего особенного, – убежденно ответил Сергей. – Вы забили им четыре безответных гола не потому, что вы сильные, а потому, что они слабые.

– Одолеем сильных – ты скажешь то же самое.

– Не одолеть вам сильных, не надейтесь!

– Да кто ты такой? – взорвался белобрысый вратарь, который гордо величал себя «голкипером». Корчишь из себя знатока, а задай тебе пустяковый вопрос – не ответишь. Вот скажи: кто был первым футбольным судьёй в России?

Сергей усмехнулся – вопрос для него действительно пустяковый.

– Куда ему, – сказал капитан. Он снял бутсу и со стуком уронил её на пол. – Чтобы ответить на такой вопрос, надо академию спорта кончить. А он всего-то в пятый класс ходит.

– Не в пятый, а в восьмой, – с достоинством ответил Сергей. – А первым футбольным судьёй в России был Георгий Александрович Дюперрон. Он же впервые перевёл правила игры в футбол на русский язык. И ещё… Вот ты называешь себя голкипером, а Дюперрон высмеивал тех, кто произносит непонятные слова. Называйся вратарём, так лучше.

Футболисты весело заржали, кто-то восхищённо произнёс:

– Ну, гигант! Ну, Пеле!.. Теоретик!

С этого и повелось. Теперь все, кто встречал Сергея на стадионе, кричали ему: «Привет, Пеле-теоретик! За кого сегодня болеешь?..» Даже в школе привилось это имя.

Сергей не обижался, наоборот, гордился таким прозвищем Дома у него была целая библиотека о футболе: книги по технике, тактике, морально-волевой подготовке; сенсационные матчи, поражения, победы. А в рамке над столом – два футболиста, два «гения футбола», как говорил о них Сергей, – Яшин и Пеле. Оба улыбаются, но, если присмотреться, улыбка Пеле кажется чуточку радостнее. И это понятно: он чаще побеждал.

Сергей видел столько игр на стадионе, что знал почти всех футболистов. Появились у него и любимцы – команда локомотивного депо. Ребята недавно окончили железнодорожное училище. Играли неплохо, старательно, а побеждать не удавалось. С каждым новым поражением парней охватывала всё большая неуверенность в собственных силах, команда разваливалась на глазах.

– Форму отберу! Откажусь от вас! – кричал тренер, полнотелый лысый мужчина в очках, которого они называли не по имени, а каким-то странным прозвищем – Конструктор. – До чего дойти: «Простокваше» проиграть! – так он презрительно величал команду молокозавода.

– И отбирайте, на кой эта форма, если, кроме стыда, она ничего не приносит, – в тусклом отчаянии произносили локомотивщики.

Сергей решил им помочь. Даже разволновался, когда подумал, что сможет принести железнодорожникам пользу. Перед матчем «Депо» на кубок района он прямо с утра стал расписывать на бумаге схему. И когда расставил игроков, способности которых он хорошо знал, то изумился: получалось, что железнодорожники должны играть по старой, давно отжившей системе «дубль-вэ»! Но по ней теперь никто не играет. Избирают тактику «тотального» футбола или что-нибудь близкое к ней. Многие команды строят игру на «звёздах», на универсальных игроках, которые могут и обороняться, и забивать. Но где такие игроки в команде «Депо»? И что делать, когда нет полузащиты, когда команда играет по системе: «Где мяч – там все!». Они же от обороны к атаке переходят стихийно, не понимая законов игры, не пытаясь разгадать её тайны. У них, правда, есть два технаря – Гостев и Бредихин, но они такие индивидуалисты, что по одному готовы бороться против целой команды. А их партнёры в это время лишь наблюдают, как они ведут трудную, неравную борьбу. И, если, к примеру, Гостеву удалось пробиться к воротам противника, тут паса от него не жди, хоть партнёр в более выгодном положении. «Лучше вдарю сам, авось забью! Тогда всё моё, вся слава!..» Этот Гостев яблоком не поделится, хоть их у него полсумки, а то он мяч отдаст. Другое дело – Бредихин, он, правда, тоже не отдаст, но не из жадности, а от недоверия к партнёрам. Поморщится и проворчит: «Играть не с кем, одни балерины!..»

Сергей перечертил всё на чистый лист и вдруг, взглянув на будильник, что деловито и споро тикал на подоконнике, похолодел – в школе был уже четвертый урок. Вскочил, чтобы мчаться на занятия, схватил рюкзак, но тут же опустил его на пол.

«Поздно. Даже если и успею к пятому уроку, все равно день потерян… Скверно вышло, мать обидится. Ладно, в последний раз. Только помогу железнодорожникам, и всё».

* * *

Стадион пуст и тосклив. На дорожках рассыпаны жёлтые листья. Над скамейками для зрителей наклонились осенние деревья. Небо бледное, словно размытое дождями. В центральном круге сидит одинокая ворона, чистит перья. Холодно, тихо.

«Зря не пошёл на пятый урок, там теперь литература…»

Скрипнула дверь, вышел мужчина с разметочной машинкой. Сергей никогда его здесь не видел. А мужчина махнул рукой, позвал:

– Эй, поди сюда!

Сергей подошёл.

– Почему не в школе?

– Взял отгул, – буркнул Сергей, недовольный вопросом незнакомца.

– Тогда помоги. Видишь, дверь открыта? Принеси два пакета мела. Тебя как звать?

– Сергей.

– А меня – Сан Саныч. Вся детвора на стадионе при спортшколе так звала. Я раньше там работал. Теперь на ваш стадион устроился. Как считаешь, можно тут работать?

– Считаю, можно, – в тон ему ответил Сергей, не особенно доверяя новому работнику. Может, брякнет по телефону в школу: мол, болтается ваш один, примите меры. Но, заметив, как Сан Саныч внимательно осмотрел разметочную машинку, решил, что этот не брякнет, своих забот хватает. – Конечно, можно, – веселее произнес Сергей. – Даже нужно. Особенно зимой – за льдом следить некому. А понадобится помощь, я вам полкласса ребят приведу, меня в школе уважают.

– Ну, тогда порядок, тогда мы с тобой из этого кладбища настоящую олимпийскую арену сделаем. Иди за мелом.

Сергей сбросил куртку на скамейку и бегом направился в сарай. Найти мел не составило труда – он давно знал этот сарай. Здесь лежали старые дырявые сетки от футбольных ворот, катки, лопаты, ломики, шланги и прочие инструменты, без которых стадиону не прожить. Сергей поднял два пакета с мелом и принес Сан Санычу. Тот высыпал мешки в металлический ящик разметочной машинки, спросил:

– Учишься хорошо?

– Хорошо, без двоек.

– Ну, без двоек можно учиться, ничего не делая. Только ходи в школу и всё. Теперь сами учителя двоек не любят, чтобы не было лишних хлопот.

Сергею не хотелось говорить о школе, он сегодня виноват. А кроме того, у взрослых свои представления об отметках и учёбе, их не переспорить.

– Поехали, – сказал Сан Саныч и двинул машинку по самому краю футбольного поля. Она застрекотала, как детский автоматик, снизу посыпался мел, и ложился он ровной полосой, обозначая боковую линию.

– Ты, видать, трудолюбивый парень, – сказал Сан Саныч, продолжая стрекотать машинкой. – Когда-то и сын мой был таким. Теперь вырос, в институте учится. Без стипендии. Да ещё мне за его учебу доплачивать приходится.

– Почему?

– Потому что лентяй! – оассмеялся Сан Саныч

Сергей не ожидал такой откровенности: несмотря на смех Сан Саныча, от его слов потянуло холодом и обидой.

– Почему лентяй?

– Потому что упустили мы его. Жена долго болела. Квартира у нас однокомнатная была, ему уроки готовить надо, вот и отправили его жить к бабушке. А та будто игрушку заполучила. Стала баловать, поощрять: куда захотел, туда пошёл, во сколько захотел, во столько пришёл. Мало над чем задумывался. Так и превратился в лентяя. Курит, как паровоз, полагаю, что и наркоту уже пробовал… Лично тебе наркотик еще не предлагали?

– Нет. У нас в школе с этим строго. Предупреждают, лекции читают, кинофильмы разные…

– Правильно делают, – кивнул Сан Саныч. – А если кто предложит – сразу бей в рыло. Знай, перед тобой бес, он тебе смерти желает… Мой сын оказался бесхарактерным. Это гибельно для мужчины.

– Может, еще выправится?

– Я сам виноват. Недоглядел. На бабушку понадеялся. А когда жена умерла, говорю, мол, переходи ко мне, жить вместе будем. Куда там, ни в какую! Ответил, что ему и с бабушкой неплохо. Конечно, неплохо, она у него как прислуга. А что у богатырского по виду парня душонка с мышиный хвостик – это ни его, ни бабушку не волнует.

В разговорах обошли всё поле. Сергей ещё два раза ходил за мелом и больше молчал, стеснялся: впервые взрослый человек признавался ему в своих горестях.

– А сами вы спортом занимались? – спросил Сергей.

Сан Саныч переставил машинку и двинулся прямо на стойку ворот, обозначая белой полосой лицевую линию.

– Было в молодости, но чемпион из меня не вышел – силы воли маловато. В спорте ведь это главное – воля. Да и в любом серьезном деле. Занялся классической или как сейчас говорят, греко-римской борьбой. И пошло у меня как по маслу. Через полгода всех ребят с нашей улицы борол, устраивал им «Дни воздушного флота». Они у меня, как реактивные, летали, только ловить успевай, чтоб не расшиблись при посадке. Ну, хвалят они меня, дружат со мной, зовут то в кино, то на танцы. А тренироваться стало некогда. Встретил меня на улице тренер, а я врать начал: мол, некогда, Петр Иваныч, работы много… Теперь как вспомню его – так сердчишко и сожмётся: хороший, добрый был человек!

Сан Саныч остановился, подобрал старую, выцветшую газету, свернул её и опустил в карман своей рабочей куртки. И снова взялся за ручки машинки.

– А потом? – спросил Сергей.

– Потом уже в армии штангой занялся. Благородный спорт. А тоже не получилось. И силы много, и наружу она просилась, а дошёл до второго разряда – мышцы стали красивые, будто не человек, а живая скульптура… Демобилизовался, на пляж стал ходить, туда, сюда: мол, смотрите, какая у меня фигура. Но хороша была фигура, да не та натура.

Они обозначили вратарскую и штрафную площадки. Сергей из пригоршней насыпал мел на одиннадцатиметровую отметку. Провели поперечную линию посередине поля, пошли по кругу, обозначая центр, и вернулись в сарай.

– Дождя бы не было, а то размоет всю нашу работу, – сказал Сан Саныч и закурил. – А ты чем-нибудь занимаешься?

– Нет пока. У меня врождённый сколиоз. Даже от физкультуры освобождён.

– От физкультуры напрасно… И сильно заметно?

– Когда разденусь, видно, что одна лопатка выше другой. Если бы не это, я бы футболом занялся. И хоккеем. Но там надо силы много, а у меня мало.

– Потому и мало, что не спортсмен. А будешь играть, сила сама прирастёт. Только не жалей себя, понял? Часто жалость к самому себе многому мешает. Идём, ослабим сетки, пускай они просто повисят на воротах, потом натянем – будет совсем другой фасон.

Сергею всё больше и больше нравился Сан Саныч. Хотелось работать, разговаривать, просто быть рядом. И, помогая ослабить сетку ворот, спросил:

– Сан Саныч, почему наша нынешняя сборная играет слабо? Она же была и призёром первенства мира, и чемпионом Олимпийских игр, и чемпионом Европы? А теперь на её игру без слёз не взглянешь.

– Сборная? Да, брат, тонкое дело… У меня когда-то останавливался заслуженный мастер спорта Валентин Фёдоров, не слыхал про такого?

– Кажется, он был организатором и участником футбольного матча в блокадном Ленинграде?

– Правильно, молодец. Вот он говорил, что, к сожалению, прошло время, когда футбол для наших игроков являлся праздником. Теперь у них это работа. Они как на принудиловку ходят, про деньги думают. А нужно, чтобы праздник вернулся.

Подсыпали песка во вратарской площадке, где земля была особенно выбита. Собрали с поля бумажки, занесенные ветром. Поставили голубые флажки на резиновых палках во вбитые в землю трубки по углам поля. И Сергей даже не заметил, как время подошло к трём часам.

– Ну, Сан Саныч, я пошёл. Надо уроки приготовить.

– Давай, брат, учись, это теперь твоё главное дело. Меня не забывай. Сегодня за помощь спасибо. Дело сделали и поговорили. Не часто мне удаётся поговорить, как с тобой…

Дома Сергей вымылся, пообедал. Присел к столу, достал схему, которую составил утром.

«Только бы согласились, вот в чём загвоздка. И тогда увидят, как они могут сыграть!»

Но он не чувствовал радости оттого, что перед ним лежала готовая схема. Пропущенный в школе день давил на сознание, а представив себе, насколько нелепой покажется учителям и матери причина, из-за которой он прогулял целый день, Ланцов приуныл.

Набрал номер телефона своей одноклассницы Тани Вороховой, но трубку никто не поднял. Тогда он позвонил другому однокласснику, Батурину.

– Иннокентий слушает! – раздалось в трубке.

– Кеша, это я, Ланцов. Классная не слишком шумела, что меня сегодня не было?

– Как это не было? – закричал Батурин. – А кому я в долг стольник дал? Ты не финти, Ланцов, я это не люблю.

– Ох, Кеша, мне теперь самое время острить: позвонит классная матери – вот хохоту будет.

Батурин понял и оставил свой искромётный юмор. Он сказал, что по списку проверяла только «русалка», она-то и отметила, что Ланцова нет.

– Правда? – не поверил Сергей. – Может, на самом деле, проскочу?..

И Сергей повесил трубку. Взглянул на часы – скоро явится после работы мама.

«Надо успеть до её прихода, а то опять начнет: «Всё футбол да футбол, никакой жизни у человека, кроме футбола!»

Покопался в ящике, полистал прошлые номера еженедельника «Футбол-хоккей», ничего особенного ни в тактике, ни в технике не нашёл, задвинул ящик под кровать и вышел из дому.

* * *

На стадионе потихоньку собирались футболисты. Они сидели на скамейках, грызли яблоки и смотрели на строго размеченное, нарядное поле. На всех четырёх углах его, трепеща под ветром, красовались голубые флаги.

Сергей поискал Сан Саныча и увидел его у ворот – натягивал сетку. Сергей заторопился на помощь.

И вот поле готово – ещё никогда оно не было таким празднично-красивым, как сегодня.

Сергей пришёл к локомотивщикам, послушал их разговоры и понял, что они собираются играть, как играли всегда.

– При такой расстановке вы опять проиграете, – сказал он.

– А, Пеле-теоретик! Привет! – поздоровались футболисты. Капитан спросил:

– Почему ты решил, что проиграем? У нас сегодня команда – шестнадцать человек! Замены не ограничены, а у «Комбината» пока – только девять.

– Нехватка в команде облегчает вам задачу, но не гарантирует победу, – сказал Сергей. – Нужно ваших игроков расставить вот как. – Он протянул капитану листок, на котором изобразил, кому, где играть.

– Погоди со своим рацпредложением… Шурик, ты сколько голов решил сегодня забить? – спросил он Гостева.

– Тринадцать, кэп, – откликнулся Гостев. – По семь в каждом тайме.

– А ты, Володя?

– Я тоже тринадцать, – не моргнув, ответил Бредихин. – Но все – во втором.

– То-то же, – удовлетворенно сказал капитан и подмигнул Сергею. – Доверю тебе по секрету, что я тоже собираюсь забить. Покажи, что ты принёс? – Он взглянул на схему и рассмеялся: – Ай, Пеле-теоретик, это же старая система, по которой теперь никто не играет… Смотрите, он принес «дубль-вэ»!

Футболисты, даже не взглянув в листок, засмеялись.

– Между прочим, благодаря этой системе, сборная Басконии победила все лучшие футбольные команды мира, – сказал Сергей. – Так что не смешно.

– Сборная Басконии! А с чем это едят? – сострил Гостев.

– В Испании область такая, – сказал Сергей и понял, что это ничего не объясняло. – Когда в тысяча девятьсот тридцать седьмом году в Испанию пришли гитлеровцы, испанские футболисты с оружием в руках защищали республику. А потом, чтобы не оказаться в лапах фашистов, собрали команду и выехали в Европу. И победили все лучшие команды, в том числе и знаменитых английских профессионалов!

Теперь железнодорожники не смеялись. Они молча смотрели на Ланцова, каждый думал о своём, а ему казалось, что они просто не верят.

– Я книгу читал о басках!.. Как же можно заниматься делом, ничего не зная о нём?

Его слова, наконец, подействовали – игроки с интересом посмотрели на листок в руке капитана.

– Ладно, Пеле, знаний у тебя никто не отнимает, – сказал капитан. – Но подумай: разве может наш правый защитник Витя Кравцов играть нападающего?

– Может! И даже обязан, когда это нужно!

– А Леша Коновницын? Разве ты заставишь его перейти в полузащиту? Он же прирождённый защитник! Нет, Пеле, по всем этим схемам-системам играют там, – он поднял вверх указательный палец. – А у нас, дружок, своя система: кто кого перебегает. К тому же, у нас отличная защита, в ней захлебнётся любая атака.

– Вы стройте свою игру, свою! А не только разрушайте чужую! – закричал Сергей.

– Вдруг пацан прав, надо подумать, – сказал вратарь Слава Малькевич. Но каждый видел: говорит он это, чтобы не обижать Пеле-теоретика.

– Конечно, прав, – твердил Сергей, глядя на капитана. – Вы только попробуйте, тогда увидите. Я вам победы желаю, честное слово.

Капитан вернул ему листок и вместе с другими футболистами побежал на разминку.

В команде тонкосуконного комбината не хватало двух игроков. Они так и не подошли.

Судья дал свисток. Игра началась.

Сергей, хоть и обиделся, что «Депо» не приняло его схему, всё-таки болел за них. Поначалу железнодорожники всей командой бросились на «Комбинат» и в одной из атак чуть не забили гол. Но постепенно игра выравнивалась. «Комбинат» чаще владел мячом, и вскоре их нападающий легко прошёл по краю, дал пас в центр, а там полузащитник сильным и точным ударом направил мяч в нижний угол. 1: 0 повел «Комбинат».

«Текстильщики поняли, что железнодорожники не команда, а толпа. Теперь так и пойдёт», – думал Сергей.

Но большего в первом тайме футболисты «Комбината» не добились. Игроки ушли на перерыв, и Сергей снова явился к железнодорожникам, снова стал убеждать их перестроить игру.

– Ладно, парень, разберёмся. Иди, займись чистописанием, а то лебедя схватишь, – сказал капитан, улыбаясь, как истинный друг, а на самом деле прогоняя его от команды.

Но Сергей был убежден, что победу нужно искать только в воротах противника. Да, не пропустишь – не проиграешь, но ведь не забьёшь – не выиграешь! Он не понимал: какой смысл быть твердолобыми, когда дело идёт к поражению?

– Вы только поймите, из вашей команды «лебедь, рак да щука» выходит, – не унимался он. – А если вы станете атаковать, то сразу поймёте, в какую сторону тащить футбольный воз…

– Пеле! – крикнул капитан. – Не буди во мне зверя, а то пожалеешь!

– Ты сам пожалеешь, – в упор посмотрел Сергей.

Капитан вскочил со скамейки, и неизвестно что пришлось бы пережить Сергею, если бы между ними не встал вратарь.

– Не кипятись, Гриша, давай попробуем, – сказал он. – Может, и прав пацан. Нам держаться особенно не за что, всё равно проигрываем.

– Нечего опыты проводить, не тренировка, – зло сказал капитан. – У них всего девять человек, а впереди целый тайм. Тут их минимальность и скажется. Мы теперь замену делать не будем, а к середине второго тайма заменим сразу троих – они выйдут со свежими силами да как врежут!..

Но во втором тайме случилось то же, что в первом: после двух-трех неудачных попыток Бредихина и Гостева пройти к воротам противника «Комбинат», несмотря на свою «минимальность», бросился в наступление. И железнодорожники торопливо сбились в кучу у своих ворот. Последовала длинная передача левому крайнему «Комбината», и тот метров с двадцати пробил по воротам: 2–0.

Увидев это, Сергей, хотя и позлорадствовал: «Так вам и надо!», всё-таки огорчился, поняв, что это конец.

Не помогли и замены. Новые футболисты, как молодые жеребцы, табуном устремлялись к мячу, но «Комбинату» не составляло труда удерживать свои ворота «сухими».

Когда закончилась игра, Сергей засунул озябшие руки в карманы куртки и двинулся домой. Он не жалел о потраченном времени, о прогуле, о «минимальности» своего авторитета. Ему было жаль, что люди не слышат друг друга, не хотят слышать. Отсюда многие непонимания и как результат неудачи.

* * *

Сергей долго не посещал стадион. Порой по дороге из школы тянуло, но он ускорял шаги и проходил мимо. Да и в школе прибавилось забот: Сергей хорошо рисовал и его избрали в классную редколлегию. Теперь часто после занятий Ланцов и редактор Таня Ворохова оставались делать газету. Первый номер они решили посвятить защите природы. Сергею хотелось, чтобы их газета вышла красивая, интересная. Он долго думал, как ее оформить, и, наконец, нарисовал два земных полушария – Восточное и Западное. И эти полушария протянули друг другу большие, сильные руки. А на руках, как воробьи на ветках, сидели разноцветные дети.

Много времени отняла газета у Ланцова и Вороховой, но, когда вышел первый номер, все увидели, что он удался, – приходили смотреть даже десятиклассники.

С Таней Сергей готов был выпускать газету хоть каждый день. На уроках он сидел впереди Вороховой, и еле сдерживался, чтобы не обернуться, не посмотреть на неё. Зато, когда она выходила отвечать, открыто разглядывал её светлое, живое лицо, волосы, схваченные сзади красной резинкой, руки, платье. Она отвечала весело, быстро; она всегда знала больше, чем нужно по заданию. И ставили ей всегда отличные отметки. Для неё это была норма, потому что училась она не за пятерки, а просто училась, и всё.

Но особенно открылся ему Танин характер, когда они всем классом решили сыграть в футбол. Сергей судил этот матч, Таня защищала ворота, и вдруг Витька Пронин со всей силы ударил по мячу и попал ей в лицо. Таня пошатнулась, побледнела, но даже не подумала оставить ворота, стояла до конца.

С этого дня Сергей стал беречь деньги, что выдавала мама на школьный обед. А когда стало ясно, что деньги есть, побежал в театральную кассу и взял два билета на оперу Джузеппе Верди «Риголетто». Ему казалось, что они с Таней должны пойти именно в оперный театр, а не в мороженицу или на дискотеку, как другие.

Каждый день он приносил билеты в школу, но всё не мог сказать о них Тане.

Однажды после занятий она предложила ему посмотреть материал для новой газеты. Он обрадовался.

Когда все ушли, Таня вытащила из портфеля несколько заметок, которые с большим трудом добыла у одноклассников, разложила их на столе.

– Все, что у меня есть, – сказала она. – А ты почему-то улыбаешься, будто у нас готовая газета.

– Не горюй, пожалуйста, Ворохова, найдём выход… У меня вот что есть для нас с тобой, посмотри…

– Разве ты любишь оперу? – спросила она, внимательно рассмотрев билеты.

– Не знаю, ещё не думал. Но, кажется, готов любить.

В самой глубине Таниных тёмных зрачков он видел крохотные солнечные точки – они то появлялись, то исчезали, то снова начинали светиться мягким тёплым светом.

– Спасибо, – наконец сказала она. – Очень неожиданно: ты и оперный театр. Надо же, как бывает… Но, к сожалению, я не могу. Не обижайся, ладно? Мы дружим с Володей Титовым. И ты теперь поймешь, почему я не могу. Не обижайся только, я правда не могу.

Ему сделалось душно, жарко, захотелось уйти, убежать на улицу. На стадион. К ребятам. К Сан Санычу.

– Ладно, Ворохова, я всё понял, извини. Только прошу тебя, возьми эти билеты. Когда я покупал их, думал о тебе, – сказал он и поднял рюкзак…

* * *

На поле играли футболисты, и Сергей сразу узнал деповскую команду.

Но как?! Точные передачи, пас в нужное место – гол!.. Ого! И не бегают стадом за мячом. И не суетятся у своих ворот, сбившись в кучу. Присмотревшись, он в удивлении сдвинул шапку на затылок: команда локомотивного депо ата-ко-ва-ла! «Они поняли, поняли, раз отказались играть по-старому!» – радовался он.

Подхватив рюкзак, помчался к воротам Славы Малькевича. Тут же остановился и медленно пошёл в сторону скамеек.

– Эй, Пеле! Привет! – закричал вратарь. – Постой, друг, не уходи!

Сергей присел на скамейку и, кусая губы, стал болеть за «своих». Никогда он ещё не волновался, как сейчас… Ведь они выигрывали!

В очередной атаке деповские ребята снова забили гол, и было видно, что это дело для них привычное, потому что даже ликовать не стали: просто побежали на свою половину, и всё.

И не успел противник начать с центра, как судья трижды свистнул в хриплый, словно бы простуженный свисток.

«Чудеса в пробирке! – радовался Сергей. – Значит, я был прав, когда говорил им, что надо перестроиться и атаковать!..»

– Поздравляю с победой! – сдержанно проговорил он, глядя на Славу Малькевича. А тот пожал ему руку и, неожиданно обняв за плечи, повернулся к ребятам:

– Эй, парни! А ведь наши победы начались с него! Помните, мы играли на кубок с «Комбинатом»? Это ведь он позвал нас в атаку! Он наш двенадцатый игрок.

– Конечно помним! – закричали железнодорожники. – Он головой пытался сделать то, чего мы не могли ногами.

Сергей прекрасно понимал, что у ребят после трудной победы хорошее настроение, но всё же сердце трепетало от радости. Ещё бы, такое дано услышать далеко не каждому!

– Качать Пеле-теоретика! – и в следующую секунду Сергей взлетел над руками футболистов так высоко, что ему показалось, будто он видит крышу пятиэтажного дома.

– Молодец, Серега! – сказал Слава Малькевич, когда мальчишку поставили на ноги. – Уже в четырёх играх победили. На следующий год играем в этой же группе, а так – чуть не вылетели. Теперь о главном: мы с парнями посоветовались и решили назначить тебя нашим тренером. Ты согласен? Впрочем, пускай дальше говорит капитан. Давай, Гриша.

– В общем, так, – положил руку ему на плечо капитан. – Мы к тебе с официальным предложением. И вашему директору школы бумагу принесём. От нас ушёл бывший тренер – ты помнишь его, лысый такой. Кроме злости, ничего в нём не было. Так что и зарплату мы тебе сделаем, понял? Дело за тобой, подумай.

Сергей опустил голову, спросил дрогнувшим голосом:

– Вы тут Сан Саныча не видели?

– Болеет Сан Саныч. Даже поле разметить некому, сами размечаем… Так мы ждём твоего решения, лады?

Сергей поднял глазп, чуть заметно кивнул. Он попрощался с футболистами и пошёл к директору стадиона. Открыл дверь, увидел пожилого тучного мужчину с папиросой между пальцами.

– Здравствуйте!.. Мне адрес Сан Саныча, я бы его навестил.

– А кто ты ему?

– Никто. Знакомый.

– Вот, списывай, если знакомый, – директор протянул «Алфавит». – Его фамилия Семёнов. Нашёл? Заодно и от меня привет передай. И это, – он вытащил из ящика стола два больших краснобоких яблока…

* * *

Дверь открыл огромный парень в меховой куртке и полосатых брюках. С одного взгляда можно догадаться, что это Сан Санычев сын.

– Сан Саныч дома? – спросил Сергей. – Мне сказали, что он болен, я пришёл навестить.

– А кто ты?

– Никто, мы с одного стадиона. Работали вместе.

– Ох, работнички… Дуй к своему Сан Санычу.

Сергей открыл дверь и увидел Сан Саныча: он сидел в низком кресле, тепло одетый, в матерчатых шлёпанцах на войлочной подошве. Читал газету.

Сан Саныч вначале не поверил собственным глазам, даже слегка испугался – не случилось ли чего? Но, заметив Серёжину улыбку, обрадовался:

– А-а, Серёжа, входи. Раздевайся. Что у тебя нового?

– Всё по-старому, на стадион заходил. Там сказали, что вы болеете.

– Верно, болел, теперь поправляюсь. В понедельник уже на работу. Садись к столу, чайку попьём, потолкуем… Валентин! – позвал он сына. – Зайди на минутку!

– Чего тебе? – показался в дверях Валентин.

– Знакомься, сынок, это мой приятель и помощник Серёжа. А это мой сын, сельскохозяйственный институт заканчивает.

– Ну, так чего тебе?

– Поставь нам чаю.

– Некогда. Ты же знаешь, тороплюсь.

– Ладно, сами поставим, – сказал Сан Саныч и махнул рукой…

Они пили чай, разговаривали, и Сергею казалось, что он уже не впервые в этой небольшой тёплой комнате с голубыми обоями, со старинным трёхстворчатым шкафом и стеклянным, белым шаром на лампочке – вместо люстры. К шару подвязана небольшая плетеная корзина, из которой выглядывала волосатая морда киногероя Альфа.

Все было привычно, знакомо: стол, кровать, стулья, полка с книгами. Такая же комната и у Сергея, только над столом вместо фотографии молодой смеющейся женщины – два портрета – Яшина и Пеле.

– Ну, а в школе – что у тебя?

– Учусь помаленьку. Стенгазеты рисую.

– Тонкое дело… И получается?

– Не знаю, себя трудно хвалить. Когда заметки хорошие, тогда лучше выходит.

Сан Саныч слушал, кивал, отчего-то вздыхал, и Сергею казалось, что он вспоминает своё детство, школу и ребят, с которыми когда-то вместе учился.

– Так, да? Что ж, я рад за тебя, что живёшь интересно. На стадион приходить будешь? Зима наступает, скоро начнём лёд в коробке растить. Погода бы удалась. Уже ноябрь, а никто из нас ещё ни одной снежинки не видел.

– Буду, Сан Саныч. Вместе и нарастим. У меня тоже опыт кой-какой.

– И хорошо, – сказал Сан Саныч, пересаживаясь от стола снова в кресло. – Однако тебе домой пора. Небось, родители ждут?

– У меня только мама. Отец умер, когда мне было четыре года.

– Плохо без отца?

– Не знаю… У меня мама хорошая…

Сергей оделся и вспомнил, что директор стадиона тоже прислал Сан Санычу привет. Но Сан Саныч взял только одно яблоко, а другое протянул Сергею.

– Бери, бери, мне одного хватит. У меня от них кисло во рту.

Сергей попрощался и вышел на улицу. Падал пушистыми хлопьями снег, медленно ложился на тротуар и на плечи прохожих. И не таял, потому что наступил первый мороз.

Ленинград. 1988

ПОСЛЕДНИЕ КАНИКУЛЫ

Максим и Колька лежали на тёплом прибрежном песке, смотрели в озеро. В воде, искрясь, дробилось солнце. Вдали, у самого Бугровского маяка торчал парус – отсюда он походил на прямоугольный сизый конверт. На выступавших из воды камнях неподвижно сидели чайки.

Рядом с мальчишками, у воды стояла Вика – жёлтый купальник казался белым на её загоревшей коже. Из-под руки смотрела, как в лагерной купальне Кирьяныч, обросший каштановой бородкой, учил пацанов дайвингу – погружению с аквалангом. Наклонившись над водой, он подолгу объяснял, как быть и что делать в глубине, иногда покрикивал, если его не слушали, и был похож на заклинателя водных духов. Пацан, не успев погрузиться, тут же выскакивал на солнечную поверхность и, стоя по пояс в воде, ошалело таращил глаза на Кирьяныча. Тот улыбался, молчал. Пацан выхватывал загубник, сдирал маску и начинал что-то лопотать, обвиняя при этом несовершенство акваланга. Кирьяныч слушал, поправлял широкие лямки, державшие кислородный баллон за спиной, трогал винт и посматривал на круглую шкалу – следил за атмосферами.

– Главное, не трусь, – говорил степенно. – Иди по ограде и держись за неё, чтобы – не всплывать: у тебя положительная плавучесть. И не хватай воздух, будто хочешь впрок надышаться.

Вика тихонько смеялась. Она уже не раз просила Кирьяныча разрешить ей поплавать с аквалангом, но Кирьяныч девчонок не брал, только парней. Да и то, как он считал, самых надёжных: не хотел рисковать.

Максиму казалось, стоит ему поговорить с Кирьянычем, и тот разрешит Вике надеть акваланг. Как-никак с Кирьянычем они почти друзья, в лыжной секции два года вместе были.

Он отправился к Кирьянычу и тихо, чтобы не слышали мальчишки, попросил:

– Дай разок попробовать?

Кирьяныч заулыбался, хлопнул Максима по шее:

– Давно пора, а то живёшь вхолостую. На песке лежать – ни ума, ни уменья не требуется. Надевай, старина, будем работать.

Соблазнительно было нырнуть с аквалангом, взглянуть, какая там жизнь на дне озера, но Максим преодолел своё желание.

– Я не для себя, для Вики прошу. – Максим качнул головой в её сторону. – Мы сегодня на Алтай едем, не скоро тут появимся.

Кирьяныч отвернулся, прикрикнул на пацана, который не мог правильно надеть лямку акваланга, и подсобил ему. Зачерпнул рукой воды, намочил себе лицо.

– В другой раз, Максим, когда опыта маленько подкоплю, – сказал он, глядя приятелю в глаза. – Тут мушкетёры не справляются, а она подавно.... Лето ещё долго будет, – постарался он успокоить Максима, чтобы тот не обиделся.

– Ладно уж, скажи, пожадничал.

Максим повернул к берегу.

Обижайся не обижайся, а Кирьяныч по-своему прав: подводное дело опасное, не каждому доверишь.

«Лето ещё долго будет», – повторил Максим про себя. – «Долго и не здесь! – радостно думал он. – Столько разговоров было, столько неуверенности, что поедут вместе с Викой, и наконец пришёл этот день!.. Дома уже мать с отцом собираются в дорогу».

Выйдя на берег, огляделся. Хотелось запомнить небо, лес, озеро; слева – цепочки белых и красных бакенов, обозначивших фарватер, справа, там, где Ладога устремлялась в Неву, – каменная крепость Орешек, разделившая исток Невы на два широких рукава.

Он знал, что потом, далеко отсюда, они с Викой будут часто вспоминать эту минуту – расставание с озером, где оба выросли, с крепостью, в которой были много раз, с Колькой, острым на язык, но преданным в дружбе парнем.

– Эхма, последние каникулы, – вздохнул Колька. – Даже не верится, что проскакали целых девять лет. Помню, в пятом классе к нам пришёл десятиклассник Борька-хоккеист. Мужик мужиком: бас, рост, плечи! Даже в голову не придёт, что он – школьник…

– Теперь мы – десятиклассники, чудно, правда? – оживилась Вика.

– Ага, а какой-нибудь заморыш из пятого «а» то же думает про меня, как я – про Борьку… Эх, деньки мои отлётные, на следующий год уже в институт поступать.

– Нам ещё повезло, – сказал Максим. – Говорят, скоро в школе добавят одиннадцатый класс, и значит, предстоит лишний год мариноваться…

– А я так – за! – вскинула руку Вика. – Мне школьная жизнь по душе, и я бы училась в одиннадцатом, и даже в двенадцатом классе.

– Ничего удивительного, все отличники так, – сказал Максим.

– Она и в институте отличницей будет, – усмехнулся Колька. – А что, если нам рвануть в ветеринарный? Во-первых, конкурс мизерный, а во-вторых, частенько собак и кошек мучили, теперь лечить будем.

– Я не мучил, – сказал Максим. – Мне бы к технике поближе, в реле да в шестерёнках покопаться.

По фарватеру плыл белый теплоход. На борту чернели квадратные буквы «ВОЛГА-НЕФТЬ». По палубе шёл матрос в тельняшке и под тихий стук судовых двигателей нёс на плече швабру. Путь его неблизкий. Максим подумал: «Целая беговая дорожка, метров сто!»

– Поесть бы, – сказал Колька. – Лето наступает – целыми днями голодным ходишь. Этак можно вообще отвыкнуть от еды. И слать письма родным с того света.

– Голодной куме хлеб на уме, – рассмеялась Вика.

Матрос уронил швабру – отчётливо звякнула ручка, будто телефон-автомат проглотил монету.

– Наверное, палубу будет мыть, – предположила Вика. – В Ленинград держит курс.

– Ага, мимо Эрмитажа поплывёт, – отозвался Колька. – Надо бы съездить, давно не были. Он стоит, а мы не пользуемся.

– Пользуются чем-то другим, – буркнула Вика. – К Эрмитажу это слово не подходит.

Вода в озере стала отступать от берега, – теплоход забрал её винтами и отбросил далеко назад. Сейчас он пройдёт ещё немного, и косые волны вернут воду на прежний уровень.

Друзья увидели, как за скоростным катером на лыжах мчался их знакомый – Серёжа Панкевич. Он ловко прыгал по волнам, почти не касаясь воды, чуть сгибая колени. Вслед за ним из-за каменной гряды показались три байдарки. Шли они против течения, их жёлтые вёсла походили на крылья мельницы.

– Ты больше не ходишь? – спросил Максим.

– Ходил бы, да тренер с сигаретой увидел – самоубийцей обозвал и сказал, чтобы, пока не осознаю, и близко не появлялся. Терпеть не может курильщиков. Считает, что большей человеческой глупости, чем курево, не бывает. Ничего. Если вы заметили, бросаю. Недельку ещё покручусь, а там приду, он зла не помнит… Кто там у вас на Алтае?

Что Максим знал о далёком Алтае, о родственниках, которые проживали там с давным-давно? Почти ничего. Дедушка Степан погиб на войне, бабушка Вера уже после войны умерла от воспаления лёгких. Оставалась у матери лишь тётка Евгения, которую Максим никогда не видел. Но не только из-за тётки мама стремилась туда – там её родина. Он так и ответил Кольке:

– Мамина родина. – И, немного подумав, спросил:– Сам ты куда-нибудь едешь?

Колька долго молчал, сопел, хлопал ресницами, будто не слышал вопроса. Но вот привстал на песке, вгляделся в озеро.

– Поехал бы, да матерь велит, чтоб на зимнее пальто себе заработал. Договорилась с каким-то деятелем на хлебозаводе, он меня возьмёт за сто рублей вагоны с торфом разгружать. Я, в отличие от некоторых, без отца живу, надо ей помогать, – говорил Колька и будто насмехался над другом.

Максим и Вика знали, что родители Кольки расстались, когда ему было девять лет. У отца другая семья, двое детей, но никаких отношений с прежней семьёй он не поддерживает – некогда. Можно не вдаваться в подробности Колькиных отношений с отцом, но Вика не утерпела:

– Он что, совсем тебе не помогает?

– Может, и помогал бы, но матерь отказалась. И мне велела, чтобы никаких подарков от него не принимал. Только он и не предлагал, хотя работает на ЛОМО, где выпускают фотоаппараты и прочую технику.

Максим засмотрелся, как Вика набирала полный кулак песка и высыпала себе на коленку. И сказал:

– Торф, конечно, хорошее дело. Но и мы с Викой подумаем про твоё пальто. Подумаем, Вика?

– Уже подумала. Попрошу у своих, они помогут.

– Лично я просить не буду, – сказал Максим. – Но тоже подумаю.

– Экие мыслители! – похвалил Колька – Сам решу вопрос. Велика важность, торф!

– Ладно, деятель, идём купаться? – сказала Вика.

– Не, на пустой желудок судорога ноги сводит, из опыта знаю.

Максим и Вика вошли в воду и поплыли. Максим еле поспевал за ней.

Колька, насвистывая марш, смотрел на друзей. Те доплыли до бакена и взобрались на него. Сидели рядом, смеялись, а затем нырнули и направились к берегу.

– Вика-а! – закричал с лодки Кирьяныч. – Иди попробуй с аквалангом!

Вика встала на дно и, что-то сказав Максиму, направилась к лагерной купальне. Максим недолго шёл за ней, и Кольке показалось, что он упрашивал её остаться, не ходить…

* * *

Когда Максим вернулся, Колька стоял уже одетый. Нацепив тёмные очки, смотрел, как Вика приближалась к лодке с аквалангистами. Обошла красную металлическую ограду и, наступив на что-то твёрдое, долго скакала на одной ноге.

– Зачем ей акваланг? – спросил Колька. – Вам же ехать, неужели она не понимает?

– Не придавай значения. Обещала, что явится вовремя.

Они пошли вверх по пляжу. Миновали пионерлагерь – самое весёлое и шумное место на берегу. За невысоким забором суетились мальчишки, пытаясь запустить воздушного змея, а девочки вопили в беседке давно вышедшую из моды: «Миллион алых роз». Прошли мимо старой и новой водокачек и под широкими лапами береговых сосен направились к эллингу.

– Не нравится мне этот Кирьяныч, – поморщился Колька. – Раньше он не был таким, а в институт поступил такое из себя корчит. Прямо не человек, а вице-адмирал! Не, раньше он был другим.

– Правильно делает, – сказал Максим. – Без дисциплины в его работе – каждый день одни штаны лишние будут. Только успевай оркестр заказывать.

– А Вика? Вместо того чтобы в такой день быть с тобой – как-никак с вами едет! – она с ним осталась, – гнул своё Колька. – А если бы ты с нею так?

Максиму тяжело подобное слышать, слова друга задевали за живое, и после некоторого молчания он сказал:

– Пускай попробует с аквалангом. Она первая из девчонок, кому он разрешил. Я сам просил…

– Понятно! – стукнул себя по лбу Колька. – Все дураки ужасно рассудительные и благородные. Уведёт Кирьяныч твою Вику, предрекаю. У него злой глаз, я видел.

Максим усмехнулся, приставил ладони ко лбу, посмотрел в озеро.

– Не болтай. Вика не овца, чтобы её можно было увести.

– – Эх, Максим, я ж за тебя волнуюсь. Ничего ты не понимаешь в друзьях.

Максим не ответил, только прибавил шагу.

За эллингом открывался канал. Вырыл его отец Максима. Здесь же, на канале, Максим научился управлять экскаватором. Раз посидел за рычагами в кабине, другой, третий; поговорил с отцом: то покажи, про это скажи, а это что, а это как, и пошло-поехало как по маслу. Даже отец удивился, что работает сын не хуже настоящего экскаваторщика – вот какой каналище вместе прошли. Теперь оставалось вырыть ковш, в который по каналу из озера будут приходить на стоянку яхты и катера.

– Сложно рычагами управлять? – спросил Колька, показав на экскаватор. – Дай как-нибудь попробовать, ладно?

– Постой, – перебил Максим. – Где Петька?.. Эй, Лёша, почему экскаватор не работает? – крикнул он полуголому бульдозеристу, который, склонившись до земли, пристально разглядывал внутренности своей машины. Наконец выпрямился, полез в кабину. Бульдозер стронулся, повизгивая шестерёнками, направился к эллингу.

Из дверей эллинга вышел толстый мужчина в резиновых сапогах – боцман водноспортивного клуба, – поднял руку, остановил бульдозер. Из кабины высунулся недовольный бульдозерист:

– Что такое, Флягин? Ты вникни, почему путь преграждаешь?

Колька тронул за плечо друга, деловито посоветовал:

– Шёл бы ты домой, Максимка, а то если эти гаврики – Петька и Мишка – не вышли на работу, не уехать вам, не получится. Упросят твоего батю работать. Бери Вику и валяй.

– Погоди, неужели он собирается боны спускать только трактором?

– Остепенись, Лёха, не дело это – боны без катера ставить – говорил в это время боцман и показывал кулаком в сторону озера. Было уже, разве не помнишь, когда трактор утоп.

– Скажи это своей бабушке, – хохотал Лёха. – Вникни, Флягин: я не только боны, я Эйфелеву башню могу посередине озера поставить. Работать надо! А не хочешь – упрашивать не буду, найдётся дело поважнее!

Боцману пришлось отступить. От его начальственного тона не осталось и следа. Отойдя на шаг, он махнул рукой:

– Ну, давай, Лексей Митрич. Только осторожней.

– Не разрешайте ему! – подбежал Максим. – Он их переломает своим бульдозером. И сам потонет.

Рядом оказался Колька, схватил Максима за локоть:

– Твоё какое дело? Чего суёшь нос куда не просят? Хочешь врага нажить?

– Отстань! – крикнул Максим и направился к боцману. Хотел упросить боцмана, чтобы тот запретил Лёхе заниматься бонами без катера. Боцман обернулся, обиженно взглянул в глаза мальчишке:

– Молчи, Максимка! Прав, а молчи. Ты ведь не знаешь, какого труда нам стоило выбить эту машину. Если и сегодня не сделают, то когда? Лыжная секция неполноценную работу ведёт из-за того, что не поставлены боны постоянной плавучести. Если сильный ветер и волна, им сложно выходить с берега. Тренер жалобу писал…

– Чепляй, Флягин, што трепацца? – заревел Лёха и сдал назад.

Когда громадный бон из двух толстых, заваренных по концам, труб прицепили к бульдозеру, тот еле сдвинулся с места. Гусеницы буксовали, вгрызаясь в землю, тяжёлая машина дрожала будто под током высокого напряжения. С горы бульдозер пошёл легче, а сойдя с песка, легко заскользил к воде.

Точно так же он стащил в воду остальные боны. Затолкал их отвалом в озеро, скрываясь почти по кабину в глубине.

К дамбе сходились праздные люди – каждому любопытно взглянуть на необычную работу бульдозериста. Некоторые из них морщились и говорили, что подобная работа – напраслина, неукреплённая плитами дамба долго не простоит.

Оставался последний бон. Лежал он далеко от эллинга, на правом берегу канала. Тащить его сначала в гору, на берег, обогнуть канал по берегу, а уж затем спускаться с ним к воде. Но Максим уверен, что Лёха в гору бон не потащит, а постарается сплавить его по озеру.

– Этот фокусник додумается канал со стороны фарватера обойти, – сказал он Кольке. – И завязнет по самые уши. Эх, жаль отца нет, он бы отца послушал.

– Брось ты, будет он слушать, – отмахнулся Колька. – Он же теперь на сцене, одних зрителей сколько собралось! Таких, как Лёха, только в цирке показывать: выполз на манеж, и уже смешно.

Максим помчался в конец дамбы. Заметив, что Лёха смотрит на него, закричал:

– Иди в обход, к эллингу, здесь утонешь.

– Пройду, – отозвался тот и двинул трактор по воде, в озеро.

– Лёха, вернись! – кричал Максим, спрыгнув в воду. – Я сам копал, я знаю: тут ямы!

– Эй, парень, уйди, кричали с дамбы. – Уходи, малец, пока не поздно!

Лёха и не думал останавливаться. Белозубо и весело улыбаясь, он тарахтел к Максиму, вскинувшему руки над головой. По дамбе уже мчался Колька, собираясь прыгнуть другу на помощь. Не успел. В последний момент Максим кинулся в сторону и отплыл кролем.

Бульдозер, прижимаясь к дамбе, шёл в конец канала. Путь свободен. Вот он повернул влево, обогнул канал и двинулся на берег. Столпившиеся на дамбе зрители аплодировали – так красиво это выглядело со стороны: бульдозер, погрузившись в воду, словно амфибия, мощно преодолевал глубину. И тут его правый бок резко накренился, зад осел и вода хлынула в кабину.

Лёха пробовал дать задний ход. Гусеницы буксовали, машина садилась глубже и глубже.

– Вперёд рули и вправо, вправо! – закричали с дамбы.

– Не слушай, наоборот, левей надо и назад! – раздался другой голос.

Сидя по пояс в воде, Лёха непрерывно дёргал рычаги и слушал то тех, то других. Из выхлопной трубы на капоте чёрными комьями валил дым. Но бульдозер только глубже погружался в воду. Наконец горе-водитель выбрался из кабины и, по-бычьи склонив голову, уставился на беспомощную машину. Ничего не придумав, обернулся к дамбе и, отыскав глазами боцмана, закричал: