Читать онлайн Дневник Джонатана Гэлуея, или Любовь и война

© Александр Ладнов, 2025

ISBN 978-5-0067-9194-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– Как зовут этого молодого солдата? – спросила миловидная, русая медсестра, указав на худощавого парня, что мирно лежал на больничной койке с перевязанной головой.

– Не знаю, – нерадиво послышалось в ответ. – Упомнишь тут всех… посмотри сколько их.

В полевом госпитале находилось с десяток раненых бойцов, многие из которых были без пяти минут при смерти. Те же, кто пребывал в сознании, либо нехотя разговаривали вполголоса на отдалённые от войны темы, либо сохраняли гробовое молчание. Однако даже в этой безрадостной атмосфере на их фоне выделялся один безмолвный рядовой, чьё поведение было особенно закрытым, но взгляд ещё сохранял ускользающую бодрость и свет. «С другой стороны, – в смятении подумала юная девушка, – то могла быть глубоко скрытая тоска». Он, казалось, был преисполнен множеством беспробудных чувств, от счастья до отчаяния, поочередно мелькающих в его серо-зелёных глазах. Это был сложный взгляд – взгляд человека со сложной судьбой. Служительнице панацеи стало интересно узнать побольше об обладателе такого загадочного взгляда, и она подошла к привлекательному рядовому, робко произнеся: – з-з-здравствуйте.

– Здравствуйте, – холодно, немного погодя молвил мужчина. Он сосредоточенно глядел в окно и всем своим видом ясно давал понять, что не был расположен к диалогу. Воин не повернул головы, даже когда барышня, приблизившись, настойчиво продолжила докучающий разговор.

– Меня зовут София. А вас?

– Джо… – изрёк нелюдим и, тяжело вздохнув, замолк на полуслове. – Я помню, что начинается на Джо, – в итоге добавил он. – А полного имени не помню.

– Вы были серьёзно ранены, не переживайте, я понимаю.

Ратник пристально посмотрел на собеседницу, да так проникновенно, что вызвал смущение на лице юной, любопытной особы, из-за чего та резко отвернулась. Но при всей своей робости она осмелилась вновь встретиться глазами с ним, дабы не оттолкнуть столь заинтересовавшего её незнакомца.

– Я многое позабыл о том, что было до войны, до травмы, если быть точным. – Взгляд обездоленного армейца помрачнел и возвратился к пейзажу за окном. – Остались только поверхностные, общие воспоминания. Как заправлять кровать, – тот слегка хлопнул по одеялу, – как завязывать шнурки, как держать ложку… Впрочем, и вы «не переживайте». Я уже смирился со своим положением. У меня всё хорошо, – необщительный аскет снова замкнулся в себе.

София хотела было что-то спросить, но не нашла нужных слов, да и, как назло, а возможно, к счастью, её отвлёк заведующий отделением. – Да, сейчас подойду! – громко сказала она в ответ и неохотно вернулась к своим обязанностям.

На улице щебетали птицы, небесное светило озаряло раскидистые ивы. День был безмятежным, тёплым, отрадным. Но не для Софии, что уже не могла безукоризненно выполнять свою работу. Её инфантильный разум был во власти новых сильных чувств, сконцентрированных на загадочном бойце, оттого у неё то и дело всё падало из рук, а внимание было рассеянным. Так она несколько раз, проходя рядом с кроватью закрывшегося в своих переживаниях мужчины, натыкалась на стулья, на штативы и даже на своих коллег. Она пропускала сквозь себя эмоции этого человека, и тем не менее как возобновить их разговор та пока не понимала.

– Это его дневник.

– Что, простите? – спросила медсестра солдата с повязками на животе, что, слегка привстав, остановил её, ткнув в бок потрепанной папкой с записями.

– Это его дневник. Этого… молчаливого парня.

– Откуда он у вас? – осуждающе спросила молодая женщина, нахмурившись, опустив веснушчатое лицо.

– Он мне его отдал. Вернее, он уронил его с тумбочки, толкнув локтем. Я взял тетрадь и положил её на прежнее место, решив, что он оглох из-за травмы или ещё что-то… Но нет. Менее чем через минуту тетрадь снова очутилась на полу. Тот отчётливо видел, что она упала, но никак не отреагировал. Вот я и забрал её себе на хранение. Я ничего не читал, и даже не мыслил об этом, только бросил случайный взгляд на обложку, смотрите сами, чёрным по белому: «Дневник Джонатана Гэлуея». Не могли бы вы сунуть его ему в сумку, когда тот отвернётся, так как, сдаётся мне, он с придурью.

– Х-х-хорошо, – несмело произнесла худенькая девушка, взяв пожелтевшую от времени тетрадь с синей обложкой в руки, стремительно прижав её к груди. Она хотела было что-то возразить бестактному мужчине, но сдержалась, лишь прошептала себе под нос: – ни с какой он не «придурью», с ним что-то случилось – а что именно, вероятно, описано на этих страницах.

Февраль

День нашего знакомства я не забуду никогда.

На улице царствовала стареющая зима, но солнце уже светило ярко и тепло, заряжая весенним позитивом честной народ. В том числе и меня – пронырливого и отчаянного Джо Гэлуея, что в своей манере слонялся по Бродвейскому мосту, рассматривая новенькие парусники и отжившие своё, ржавые лодочки, неспешно бороздящие просторы Харлемского пролива. Надо заметить, ошиваться здесь вечером было не самым безопасным развлечением для семнадцатилетнего юноши, так как даже до самого тощего пса не раз доходили слухи о бесчестных бандитах и попрошайках, то и дело встречающихся здесь в это время суток. И хоть я сам с виду не был джентльменом и уж тем более богачом, опасения за свою жизнь всё-таки настигали меня, стоя у этих железных, клёпаных конструкций. Представьте только каково было моё удивление, когда я оказался свидетелем следующей обескураживающей картины:

Раздался протяжный свист, следом ещё один. «Это, конечно же, старики Уолли и Говард, что яро обсуждают новые модели катеров», – подумалось мне – но нет. Предметом бесцеремонного поведения всех собравшихся здесь мужчин являлся светловолосый ангел в белом платье, быстрым шагом идущий по мосту и спустившийся, казалось, с небес. То была Мэри, моя Мэри – чудесная, стройная девушка, что по красоте сумела бы сравниться с моделями, изображёнными на обложках дорогих таблоидов. Тогда она, очевидно, ещё не была «моей», но я уже точно решил, что та ей станет (не сочтите за шовинизм).

И всё же, что такая Леди забыла в нашем неблагополучном районе? Это может быть небезопасно. Я посчитал необходимым проводить её до дома.

С чего начать разговор? – та шла уверенным, быстрым шагом, скрестив на груди руки, полностью закрытая от всего смрада, что окружал её прекрасную персону. Подойди я к ней – она пренепременно увернётся, не успей я открыть рта. Она уже сделала так единожды, когда только ступила на мостовую и попала на глаза местному пьянчуге. Та определённо не была настроена на знакомства.

Знай наших!.. Нельзя было не попытаться, такая красавица встречается раз на миллион. Перед тем как продолжить, замечу, я неплохой человек, возможно, немного хитрый – это да, но не плохой, ни за что не стал бы свистеть кому-то вслед или пьяный домогаться до окружающих – всегда считал такие поступки презренными. И я был не из глупых… потому спланировал последующие действия. Стоило мне поравняться с мисс очарование, я притворился, что поскользнулся и вот-вот перелечу через короткие перила – в какой-то момент я осознал, что действительно могу упасть, так как взаправду потерял равновесие на гололёде – к счастью, произошло то, на что я всем сердцем надеялся, незнакомка метнулась в мою сторону и не дала мне покалечиться.

– Ты что, сдурел?! – заявила мне та, когда я сел на холодный бетон и озадаченно взглянул на неё. В эту секунду произошло несколько приятных для меня открытий: во-первых, она обронила фразу из разряда тех, что я слышал от своих отца и деда, когда попадал в неприятности или допускал ошибки – не жалостливые или ободряющие речи, как то часто бывает, а именно – порицание, не ожидал такого от неё и, наконец, во-вторых – я увидел её глаза. Увидел её обескураживающе чарующие изумрудно-зелёные глаза. И я безвозвратно утонул в них, словно и впрямь упал в воды глубокого залива. Клянусь, я утонул!

– С-с-сибо… – разумеется, я хотел сказать «спасибо», но то ли эмоциональное потрясение, то ли пронизывающий холод обледеневшей мостовой не позволили мне правильно выговорить слово.

Воистину, первые наши слова не были олицетворением романтики. Хорошо, что я сумел вовремя прийти в себя и, стремительно протянув к молодой женщине руку, чётко озвучить: – Джонатан.

– Мэрилин, – молвила она, а после, отвернувшись, непродолжительно и невинно посмеялась.

– Я ваш должник, Мэрилин, – моё поведение вновь вызвало на её лице улыбку.

Мне удалось на мгновение расположить этого ангела к себе, впрочем – ненадолго. Она аккуратно встала и, более не обронив и звука, зашагала прочь.

– Постойте! – закричал я, подскочив с места и чуть было ещё раз не навернувшись. – Вам не холодно? На улице будто бы полюса сместились, а вы без куртки. Вот, прошу, возьмите мою.

– Ну конечно… а потом мёрзнуть будете вы. Это всё равно, что рассуждать о полюсах. Как вы только что сказали?.. «Сместились»?.. Как ни крути, плюс останется плюсом, а минус минусом.

– Да мне не холодно! Смотрите, – я снял на ходу свою потасканную кожаную куртку и протянул её девушке.

Худенькая красавица неодобрительно посмотрела на меня и немного погодя всё-таки одела куртку, растворившись в ней, как будто в облаке.

Мы сошли с моста и двинулись дальше по Бродвею, через весь северный Инвуд, сохраняя, признаться, напряжённую, изъеденную паузами, беседу. Мне было холодно, даже очень, но я терпел сколько было духу и не подавал вида. Представить страшно, каково было моей спутнице. Неизвестно сколько времени та шагала по городу в одном только платье. Её голые стройные ножки дрожали. Она действительно очень замёрзла. Я присмотрелся – на её лодыжках зияли синяки.

– Так… как вас занесло на материк, Мэрилин? Да ещё в таком виде? Надеюсь, я не слишком навязчивый?.. – С ней произошло что-то недоброе, это было и слепому понятно, я хотел максимально тактично выяснить что и, по возможности, помочь.

– Этот мир может быть таким жестоким, – с большим трудом, превозмогая принципы, ответила она, устремив взгляд в небо и, увы, в который раз, одарила меня тяжелой паузой.

Симпатичная мадмуазель была крайне немногословна и посему непрестанно манила меня своей загадочностью. Однако, как не старался, я не мог наладить разговор. Что-то важное оставалось недосказанным… что-то печальное.

«Может, хорошая шутка исправит ситуацию?» – подумалось мне.

– Как отличить ректальный градусник от орального?.. – да, знаю, я запоздало осознал, насколько то была неуместная и отвратительная шутка. – По вкусу, – закончил я неудачный анекдот.

Походка девушки чуть замедлилась. Её взгляд остекленел, но быстро разбился, затерявшись в блеске лучей солнца. Она не смогла устоять перед такой нелепой глупостью. Мы громко засмеялись.

– Так, что произошло? – успокоив эмоции, вернулся я к первоначальной теме. – Обещаю, я всё пойму.

Очаровательная блондинка выдохнула и произнесла: – мы ехали из ресторана в Вудлон Хайтс, когда это произошло…

– Это?..

– Я рассчитывала на прекрасный вечер, надела своё лучшее платье. А он… Господи, как он меня разочаровал… Просто в одночасье уничтожил все мои мечты и надежды.

– Я так понимаю, речь идёт о твоём с-с-суженном?

– Ах, если бы! Об уроде! Он предложил мне попробовать наркотики. – Обнаружилось, что это был теневой бизнес её бывшего. Он прежде не распространялся о том, как зарабатывает себе на жизнь, и вот – эта горькая правда всплыла в самой грубой форме. Алкоголь развязал ему язык и разоблачил монстра, что скрывался за маской порядочности. Разумеется, Мэри не понравилось ни его предложение, ни способ заработка, и она высказалась, вероятно, излишне резко по этому поводу, чем вызвала гнев своего «бойфренда». После непродолжительной ссоры, он просто-напросто выкинул её из машины в порыве гнева и уехал, оставив её одну без куртки в опасном районе.

Очевидно, что их отношения подошли к pris fin, и теперь она особо остро нуждалась в сочувствии, а также в защите. Оттого я, максимально деликатно, предложил сопроводить её до дома и, к моему счастью, она не была против.

Красавица жила в получасе ходьбы от моста – на Хилсайд-авеню.

Во время нашей прогулки мне открылись и другие неприятные факты о её несуразном наркодилере. Человек он был гнилой. Теперь она и сама уже негодовала, что нашла в нём. «Почему это произошло со мной?» – повторяла она. «Какой же я была дурой». Воистину, мы слепы от любви.

Наконец Мэрилин поведала немного о себе. Это было действительно – немного. Она выросла в маленьком провинциальном городке в Луизиане. Дочь фермера и учительницы литературы. Она хотела стать актрисой, что-то из себя представлять, чего-то добиться – так, следуя своим потребностям, она и переехала в «Большое яблоко». Ей мечталось оказаться как можно ближе к Бродвею, и потому она сняла квартирку на соседней улице, хоть и на самой окраине – ничего лучше молодая женщина не смогла бы себе позволить. Увы, мечты редко сбываются. И пока дорога в шоу-бизнес не открылась ей, та была вынуждена подрабатывать официанткой в закусочной.

– Чёртова железная дорога! Не даёт спать, – раздражённо бросила спутница, когда мы подошли к повороту на нужное авеню. Поезд проехал совсем близко к нам, на уровне второго этажа. – Иногда мне кажется, что пассажиры заглядывают мне в окна, – с нервной улыбкой добавила она, – зашториваю окна в ночь. – Ей было тяжело, она жаждала самого что ни на есть обыкновенного счастья, надёжного мужчину и крепких отношений. В её чудесной голове, конечно, обитало много фантазий и иллюзий, но её жесты, её слова – всё говорило о том, что сейчас она прежде всего нуждается в тишине и покое.

На улице стемнело.

Мы остановились на перекрёстке. Она не позволила проводить её дальше. Девушки всегда поступают так.

– Спасибо за куртку. Очень тёплая.

– Мы увидимся снова?

– Мне нужно немного побыть одной. Я очень устала.

– Я понимаю…

– С другой стороны, почему нет? Ты выглядишь безобидным.

Мисс очарование не дала однозначного ответа, только лишь молча ушла в глубь тускло освещённого Хилсайд-авеню. Я проводил её взглядом. И там, в конце тонких лучей света одиноких фонарей, через, наверное, полторы минуты после разлуки, Мэри всё же обернулась, и мы встретились с ней взглядом. На её лице больше не было печали. Она находилась в умиротворении и гармонии с собой. Она была у себя дома.

Ангел махнул мне тоненькой ручкой и бесследно исчез.

Оглушительный взрыв потревожил немую гармонию полевого госпиталя. Несущие балки рухнули, накрыв брезентовым полотном всех, кто лежал на койках. Раздались множественные крики. Снаряд упал в метре от сооружения, каким-то чудом не задев людей, что располагались внутри.

София очнулась на полу, безвозвратно потеряв из виду столь захватывавшее её чтиво. На долю секунды она провалилась в первобытный страх и потому не смогла сразу сориентироваться в пространстве. Прежде та не попадала под обстрел, разве что слышала прилёты вдали, и вот почувствовала этот удар на себе. В ушах стоял звон, в глазах всё плыло – нет, она не была ранена, это была преимущественно паническая реакция. Впрочем, она была не из слабых и смогла вовремя взять себя в руки – да в чрезвычайно подходящий момент, так как неподалёку вновь разорвался очередной снаряд.

Вот раздалась и первая автоматная очередь.

Заревели моторы машин.

Повсюду грохотали страшные звуки войны.

Враг стремительно наступал, взяв врасплох всех, кто находился в маленьком лагере. Тешить себя надеждой на благоразумнее и пощаду людей, что не побоялись открыть огонь по лазарету не имело под собой никакого основания. Очевидно, что они шли с одной целью – убить всех. И беспорядочная бомбёжка тому подтверждение. Нужно было действовать сейчас же.

Веснушчатая девушка без капли сомнений ринулась помогать пострадавшим бойцам. Весь персонал госпиталя принимал участие по обеспечению безопасности солдат, весь – как крепкие мужчины, так и хрупкие женщины. Первое, что они сделали: подняли несколько сложившихся конструкций, чтобы создать коридор и провести эвакуацию. Это заняло длительные (по меркам жертв бомбардировки) десять минут, но всё же было реализовано – первый человек покинул место происшествия, затем второй и так далее. Артиллеристские уколы продолжались, но существенно сместившись в сторону окопов, откуда вёлся встречный огонь. Противник оставил искалеченных людей без внимания, и те, кто, разумеется, был способен бежать, бросились врассыпную. Многие раненные солдаты по итогу скрылись в близлежащем лесу, но кое-кто остался, чтобы помочь немощным; нашлись и единицы, что даже приняли участие в обороне базы. Всё бы ничего, но проблема заключалась в недееспособных гражданах – каждого из них приходилось поочередно выводить, поддерживая под лопатки или вовсе тащить волоком. На это ушло действительно много времени.

Юная медсестра, выполнив свой долг, замешкалась, тем самым озадачив своих коллег. «София, уходим! Быстрее!» – кричали ей. Она, безусловно – глупо, рискнула вернуться в поваленную взрывом палатку, дабы отыскать потерянный дневник. Хранительница гигиены не думала о нём до часа, когда стало необходимым отступать, тем не менее, расстаться с ним она не была готова – не столько из-за личной потребности, сколько по причине заботы о молчаливом бойце (хозяине дневника). Она посчитала, что обязана была так поступить ради этого человека.

– Вот он! – радостно воскликнула девушка, обнаружив и подняв тетрадь из сизой пыли.

И тут снова упал снаряд. Снова близко. Помощь уже потребовалась Софии.

Тяжёлая балка придавила тоненькие ноги бедняжки, поднять которую пострадавшая сама бы не сумела. Словно лисица в капкане та крутилась из стороны сторону, стараясь выискать какой-нибудь предмет, что мог быть использован как рычаг, но не находила поблизости ничего подходящего. Вдобавок ей ничего не оставалось, кроме как осуществлять поиск исключительно наощупь, ведь брезент вновь покрывал всё вокруг. Лисица была не только обездвижена – она была слепа.

Придут ли на помощь? – кричала мысль в её голове. Да и есть ли кому идти? Взрыв прозвучал со стороны леса. А значит, убегавших заметили и поразили прицельным выстрелом из гаубицы. Уцелели ли они? Что произойдёт дальше? Медсестра поникла духом и обессиленно легла на спину.

– Зачем ты вернулась?! – раздался голос вдали. Шатровое полотно резко взмыло вверх. – Ты что, сдурела?! – это был тот самый воин, чья личность так манила молодую особу. К её счастью, он видел куда та бежала и в нужную минуту оказался рядом, соответственно отдалившись от места прилёта последнего снаряда. Её безрассудный поступок сохранил жизнь им обоим.

Мужчина поднял тяжёлую конструкцию, за счёт чего Софии удалось высунуть придавленные ноги. Опёршись на плечо спасителя, она аккуратно встала. Её кости не были сломаны, женщину лишь прижало к земле. Она отделалась ушибами.

– Большое спасибо! Господи, как я рада!

– Нет времени на благодарность, – строго послышалось в ответ. – С минуту на минуту от этого лагеря не останется и камня на камне.

Они устремились в сторону густой чащи соснового бора, что была дальше других потенциальных укрытий, но всё-таки являлась куда более безопасным вариантом, так как приземистая чащоба полностью скрывала за собой фигуры людей. Теперь они, уже оба пострадавшие в результате войны, поддерживая друг друга, стремглав мчались прочь от злополучного стана, гонимые раскатами искусственного грома. Впереди их ждала неизвестность и, по жестокой иронии, новые страшные испытания.

Март

Мы не виделись с Мэри, должно быть, неделю.

Зима отступила, и на деревьях начали распускаться первые почки.

Я ждал обаятельную красавицу вечерами на том самом месте, где мы расстались, но так и не встретил её. Мне ничего не было обещано, так что приходить сюда было весьма самонадеянно с моей стороны. Тем не менее я пришёл на следующий день, и через день, и через два дня, но всё было зазря. «Конечно, – думалось мне, – это не её адрес, она зашла к подруге, знакомым, а сейчас, может так быть, уже и вовсе переехала, вернулась к родителям в Луизиану». Версии неумолимо множились, надежды таяли.

В четверг я уже не пытался пересечься с ней и остался у себя, на своих двадцати квадратах в восточном Бронксе. И всё же, сам не знаю почему, без какой-либо надобности, в воскресенье утром сел на поезд, что следовал через её район. И тогда, глядя из широкого исписанного окна, я увидел её. Она выходила из дома, как и раньше невероятно красивая и обворожительная. Немыслимое совпадение. Вмешательство свыше, не иначе.

Я поспешил выйти на первой по ходу движения станции и ринулся в её направлении. Хилсайд-авеню находилось совсем рядом – я был преисполнен оптимизмом.

Судьба сводила нас, без сомнения. Стоило мне только подбежать к лестнице и вступить на первую ступень, как я замер. Там, наверху, стояла она. Её длинные волосы развивались, ласкаемые тёплым весенним ветром, а глаза блестели волнующим душу пламенем. Магический магнетизм.

– Джо… – произнесла она, – прости, не помню полного имени.

– Мэри.

Мы поравнялись, и наши лица украсил румянец смущения. Мы одновременно открыли рты в порыве сказать что-то остроумное и одномоментно замолчали, а затем – знаете, как то зачастую бывает в минуты растерянности – мы вновь в точности повторили эту нелепую сцену. В итоге безудержный смех разбил наши сконфуженные лица.

– Как же долго я тебя искал, – признался я, и услышал поощрительный вздох моей избранницы.

Остаток дня мы провели вместе, гуляя по большому городу и его небольшим улочкам, по Центральному парку и скромным, уютным аллеям – везде, куда только заводила нас дорога.

У неё был выходной. Как выяснилось, она работала в ночную смену и день, закономерно, проводила в постели. Мы бы не смогли повстречаться с ней даже при всём желании. Безусловно, не самый приятный график, однако её устраивало. Ночью в ресторане меньше посетителей, чем вечером, а значит – меньше работы, грязи и пьяных приставаний; с другой стороны, и чаевых тоже меньше (но это к делу не относится). Выходные же та проводила в центре, охваченная желанием сойтись с известным продюсером или режиссёром. Она грезила театром или даже кино. О чём ещё может мечтать девочка из провинции?.. Связей, к сожалению, та не имела и надеялась исключительно на случай. Сама у себя на уме. С характером.

Я бы не раздумывая дал ей главную роль, имей я такую возможность.

Фигура Одри Хепбёрн и носик Вивьен Ли… она имела всё, чтобы стать символом эпохи – да, я мог бы бесконечно говорить о ней, если бы не был обязан (по закону жанра) рассказать кое-что о себе.

Я, как и моя возлюбленная, был из небольшого городка, равным образом жил в католической семье, с самыми что ни наесть консервативными взглядами. У нас в принципе с ней оказалось много общего. Мы любили одни и те же приключенческие романы, задумывались о путешествии в Европу, сходились во мнении насчёт домашних питомцев: оба хотели завести собаку – добермана или немецкую овчарку. Наши отцы воевали на Второй мировой; к сожалению её отец не вернулся с фронта, и оттого большую часть сознательной жизни Мэри воспитывала мать. Моих родителей, увы, тоже постигла участь разлуки, хоть и не столь печальная – они развелись по собственной инициативе, после чего я остался с матерью, но, несмотря на это, моим воспитанием я целиком и полностью был обязан отцу, он был весьма строг, но справедлив. Это пошло мне на пользу. Никогда мне не помогали и не жалели в случаях, когда я нечаянно спотыкался или напротив осознанно попадал в неприятности, за последнее даже часто порицали. «Никто не виноват в твоих ошибках – только лишь ты сам, ты должен был это предвидеть», – говорил мне папа. Кажется, Мэри одобрительно относилась к такой позиции, она и сама отличалась высокой стойкостью духа и, посмею заметить, хладнокровием – что большая редкость для молодых особ. В отличие от меня, она точно знала, чего хочет от жизни и как этого добиться. У неё был план. Думаю, всё что она наметила для себя пренепременно сбудется. Хочу в это верить…

– Взгляни, – произнесла моя девушка, указав на золотистого ретривера, резвившегося на лужайке, – у меня был такой же. – Пёс задорно ловил фрисби и приносил её молодому хозяину. Но всё-таки не спешил отдавать сей дорогой трофей. Он крепко держал диск в зубах и играючи перетягивал его, как канат. Это умиляло. – Хочу иметь дом у озера, – мечтательно продолжила говорить моя спутница, – садик, сторожевого пса и, конечно же, видеть рядом сильного мужчину, – добавила она, взяв меня за руку.

Мы повернулись лицом друг к другу.

– Всё будет, – успокоил её я. – Нарисуй себе эту картину в голове и держи. Держи так долго, насколько сможешь. Представляй её после тяжелой смены и когда засыпаешь, когда ты окажешься одна в чужом городе и когда воссоединишься с семьёй на родной земле. Сохрани этот образ, стремись к нему и, обещаю, настанет день, когда он облачится в реальности.

Мэри слегка опустила голову и подняла глаза, маняще взглянув на меня из-под тоненьких, светлых бровей. В её глазах бушевало настоящее зелёное пламя. Мы сблизились так близко, как только было возможно, разделяемые в тот миг разве что истомлённой тишиной. Наши губы, нежно скользя, соприкоснулись.

Подул ветер. Взмыли вверх невесомые снежинки.

Отныне в наших глазах уже горел одинаковый огонь.

Взрывы артиллеристских снарядов остались далеко позади. Но так и не утихли.

Перебинтованный воин поддерживал свою спутницу фактически на всём протяжении пути, но, ожидаемо, сдался – его увечья были действительно серьёзными, а затраченная на спасение молодой женщины энергия последней – он пошатнулся и упал. Удивительно, что он вообще продержался столь долго – с атаки врага минуло полдня непрерывной ходьбы. Но основная причина крылась не в этом. Его здоровье было совершенно расстроенно. Помимо незначительных, уже почти затянувшихся, ранений торса, у него был серьёзно травмирован мозг, частично потеряны память и координация движений (контузия головного мозга средней степени тяжести, согласно результатам исследования). Он держался, как и подобает настоящему герою: не подавал вида, терпел до последнего; но точка слома есть у всех, даже у самых крепких представителей сильного пола. Когда пробил его час, тот рухнул на землю, потеряв сознание.

София пыталась удержать тяжёлое тело мужчины, но, разумеется, потерпела неудачу. В её тамошнем физическом состоянии вояка с ростом в шесть футов и весом почти в двести фунтов являлся неподъёмным для хрупкой женщины. Она попросту завалилась вместе с ним на пыльную, иссохшую землю.

Служительница панацеи прежде уже сталкивалась с последствиями контузии и понимала, что свалившийся без чувств человек может прийти в себя уже через несколько секунд, а может пролежать так и до самого утра. А значит, обстоятельства принуждали её задуматься о привале. Им обоим, что таить, нужен был отдых. Юная медсестра, хоть и проявляла невероятную стойкость, сама была в ссадинах и синяках после утреннего обстрела. Силы покинули их.

Красное солнце лениво закатилось за горизонт. Ночь медленно опускалась на широкую долину.

В округе произрастал сплошной хвойный лес, неисхоженный и чрезвычайно опасный в это время суток. Вдали журчала вода, стремительно спускающаяся с седых гор. Путников, расположившихся на склоне, было легко заметить, вдобавок тех обдувал пронизывающий до костей ночной ветер. Да, место впечатляло своей красотой, но однозначно не могло считаться пригодным для стоянки.

Особо обидным было то, что они не добрались до назначенной цели. Ей являлась база коалиции на противоположном берегу реки. Они не дошли до отмели каких-то полмили (до базы пять миль). Путь не самый длинный, но крайне сложный в их положении. А оно было патовым. Храбрецы с таким трудом вырвались из пекла, чудом избежав смерти, что не подумали о сложности предстоящего пути. Они почти добрались. И они были на пределе. Всё сошлось к тому, что необходимо было срочно искать место для ночлега.

Девушка оставила соратника одного, аккуратно положив того на примятую траву и отправилась на разведку.

Врагов не было заметно, диких животных, как ей показалось, тоже (хотя осмотр получился, скорее, беглым). Неподалёку же находился неглубокий грот, где запросто могло уместиться двое человек. София поспешила назад для того чтобы оттащить туда своего боевого товарища, но, возвратившись, не сумела сделать этого быстро – та испуганно остановилась на открытом пригорке и замерла. Она случайно увидела, что на другом берегу реки на неё смотрит огромный, серый волк. Вскоре появилась ещё пара этих опасных зверей. Побледневшая женщина не знала, как реагировать, поэтому лишь продолжала с опаской смотреть на них. Стая медленно спустилась к бурному потоку, перегруппировалась, выстроившись в ряд, и притормозила только когда достигла мокрых камней. Длительное время оппоненты только и делали, что смотрели друг на друга, но стоило бедняжке тронуться с места, как звери двинулись в ответ. Они неторопливо пошли параллельно течению, покуда не исчезли за густыми кустарниками. Озадаченная медсестра прибавила темп. К счастью, дикие животные были по ту сторону водной преграды и не прибегнули к решительной атаке и форсированию реки, однако они обнаружили путников и, однозначно, запомнили – а следовательно, пренепременно выследят их, настигнут, возьмут врасплох. Волки не оставят добычу без внимания. Они ещё создадут им проблемы.

София вернулась к воину. Та оставила его на долгих, как ей мнилось, полчаса и оттого была рада, что с ним не случилось ничего плохого. Девушка взяла потерявшего сознание товарища за руки и принялась тащить его до укрытия. Её окружало много трудностей и ещё больше опасностей, но она не сдавалась. Все её мысли в тот час были направлены на спасение нуждающегося. Она знала, что обязана была помочь Джонатану и посему не страшилась ничего. София сосредоточилась на выполнении этой нехитрой задачи и таким образом не позволила ситуации негативно повлиять на неё.

Война делает нас сильными. Преодоление трудностей закаляет характер. Но судьба всегда преподносит новые испытания. Всегда ищет уязвимое место. И закрыть бронёй их все невозможно. Memento mori.

Гром выстрелов сменился грозовым громом. Начался ливень.

Апрель

Обстоятельства вынудили меня съездить к отцу в Бостон. И моя Мэри проявила желание отправиться со мной.

У нас с ней всё складывалось в лучшем виде, мы часто встречались, разговаривали о будущем, строили планы, в общем – были вместе. Чего, увы, нельзя было сказать о моём старике. Он был одинок, плох; преклонный возраст и Вторая мировая пошатнули его, некогда, крепкое здоровье, а отсутствие рядом заботливой руки сделало того ещё и нерадивым циником. Я всегда знал, что ему не быть долгожителем и что он скрывает важные факты о своём самочувствии, но лишь когда я получил от него письмо, а писал он мне крайне редко, то полностью убедился, что тому нужна профессиональная медицинская помощь. Его мучили головные боли, слабость в конечностях, подводило зрение – разумеется, тот не признался в этом, но выводы становились закономерными, стоило взглянуть на то, как он писал и как излагал свои мысли. Строки накладывались друг на друга, буквы были перепутаны. Наконец, тот обещал сообщить «что-то важное». Никогда прежде он не использовал таких эпитетов.

Мы выехали рано утром, на первом же экспрессе.

До Бостона было не менее шести часов езды.

Поезд шёл вдоль бескрайних полей по одну сторону и жилых нейборхудов по другую. Я прислонился лбом к стеклу и попытался вздремнуть. Пейзаж проносился перед глазами, словно в кинематографе. Колёсная пара мелодично стучала по рельсам. Безумно хотелось спать, но отчего-то Морфей обходил стороной наш вагон. Глаза слипались, сознание оставалось непоколебимым.

Я ушёл в себя. Мной овладевали ностальгические чувства, преисполненные сожаленьем, негодованием. Временами мои мысли страшили меня – это был тот самый случай. «Я не хочу, чтобы папа умер, – думалось мне, – он научил меня всему, что я умею. Как я буду без него?» – предчувствия были самые что ни на есть дурные. Но требовалось верить в лучшее, всецело.

Частный одноэтажный домик моих родителей находился на окраине, недалеко от бейсбольного стадиона. Мы часто ходили вдвоём с отцом на игры местной лиги. Вот и сегодня, по всей видимости, проходила какая-то игра: дети кричали, собравшись у сетчатого забора: «Вперёд Райдерс», «Джонсон, ты лучший», – все знакомые мне девизы слышались здесь. Как и в старые добрые времена.

Последний раз я наведывался в родовое гнездо с полгода назад. Тогда я не подмечал этого красочного антуража. То ли повод был иной, то ли изменился я, но теперь, почему-то, всё было иначе, ярче.

– Сержант Гэлуей! – громко произнёс я, постучав в деревянную дверь. И та медленно отворилась…

– О, младший! – к моему успокоению, послышалось в ответ. – Это ты?! Проходи, я в гостиной!

Слух у того тоже был ни к чёрту, потому приходилось говорить во всеуслышание.

– Как вы, сержант?!

– Да, бывало и получше, чтоб его… – крепкое словцо то и дело проскакивало в его речи.

В целом разговор начался традиционно, спокойно.

Он встал с протёртого кресла и выключил телевизор, предусмотрительно накрыв его платком. – Присаживайтесь, молодёжь, – он указал рукой на два пыльных стула, стоящих в гостиной у обеденного стола.

Его дом не потерпел каких-либо изменений, тот же аскетизм и порядок. Та же лакированная, широкая арка, разделяющая комнаты, та же скрипящая половица на входе. Всё, как и в моём детстве.

– Прости, что же это я… Знакомься, Мэрилин, – попытался вежливо представить я отцу свою возлюбленную.

– Мэрилин! Приятно познакомиться! Не серчай, что говорю громко, ничегошеньки не слышу, как вернулся с треклятой войны, чтоб её… Откуда вы, барышня?

Та поведала ему свою историю, вероятно, тише, чем требовалось, отчего не могу утверждать, что старик услышал всё. Их диалог был недолгим, смущение неизбежно взяло своё. Однако Томас – а так звали моего отца – был весьма приветливым и разговорчивым, что странно, ведь, насколько я знаю, тот давно прослыл ханжой и нелюдимом. А сегодня, видели бы вы его, он был поистине гостеприимен. Достал тарелки и чашки из маминого сервиза, накрыл, хоть и весьма сдержанно и неуклюжа, на стол – молодец. То ли ему было отрадно встречать меня в паре с молодой особой, то ли он очень долгое время ни с кем не общался, то ли он действительно изменился. Быть может и то и другое.

Наконец перечислю неприятные и тревожащие факты, что я подметил за этот день: его руки тряслись (сильнее, чем раньше), мне показалось что он вот-вот уронит и разобьёт посуду, но помочь себе, по обычаю, тот не дал; меня он то и дело называл Джозефом, а имя моей девушки так и вовсе не смог запомнить; он использовал такие титулы, как «дорогуша» или «душечка». Но даже последнее не было самым ужасным – тот забыл имя своей жены (моей матери). Когда я вспоминал о ней, он не понимал о ком идёт речь. Реагировал тот лишь, когда всплывало слово «мама», и то единожды он решил, что разговор шёл о его матери (о моей бабушке). Всё это было чрезвычайно печально.

Пообедав, мы получили возможность остаться наедине.

Сержант открыл бутылочку тёмного и протянул мне. Мы сели в плетёные кресла, что стояли на крыльце. Нас окружало умиротворение пригородной улочки, издали доносились звуки игры бейсбольных команд, над головой гордо развевался флаг.

– Как работа? – спросил папа.

– Всё в порядке.

– Главное, что она есть. Мда… – прибавил он, отхлебнув пива. – Я серьёзно болен, Джонатан.

Мои догадки подтвердились. Тем не менее диагноз оказался куда более пугающим, чем я думал. У него был рак. Он съедал его изнутри уже на протяжении года. Его лечащий врач, Говард Оралли, настаивал на операции. Если та пройдёт успешно, они смогут выиграть ещё несколько лет. Доктор заверял, что это безопасно и необходимо. У папы была новая, ещё совсем неизученная форма рака, с его слов, лечение тут бесполезно, хирургическое вмешательство – последняя надежда.

Я был потрясён. Я был раздавлен.

– Когда операция?

– В Июне. Больница Новой Англии.

– Я приеду к тебе и буду ждать результатов.

– Замечательно, заодно присмотришь за домом. Цветы у меня никогда не росли, чтоб их… а вот кактус, хоть и редко, но поливать нужно. Ещё нужно следить за трубами, эти гады постоянно протекают. И не подпускай сорванцов Уильямс!

– Ты всегда недолюбливал их. А вот с их старшим братом Крисом, мы были хорошими друзьями.

– Такой же сорванец.

– Помнишь, как мы кидали мяч на нашей улочке? Вот, прямо здесь, – я указал на пустую дорогу перед домом.

– Конечно… Разбили мне окно. И не говори, что это был ты. Хватит покрывать этого маленького хулигана.

– Ты сразу догадался, да?

– Где он сейчас? В тюрьме?

– Перестань, – с улыбкой ответил я. – После того, как он ушёл в кадеты, мы более и не общались.

– Друзьями надо дорожить. Искать, если пути ваши разошлись. Не ровен час, как твой собственный путь подвидёт к краю… Вот тогда ты и поймёшь, как хорошо иметь запасной путь.

Отец ещё разок отхлебнул пиво и посмотрел в сторону бейсбольного стадиона. Там определённо произашёл хоум-ран, подростки ликовали и хлопали в ладоши.

– Как называлась ваша молодёжная команда? Райдерс?

– Пфайфферс.

– Ммм… Честно говоря, играли вы так себе.

Мы засмеялись.

Близился вечер, настало время отправляться в обратный путь. Я ощущал потребность остаться, но Томас не позволил мне. – Завтра четверг – рабочий день, – сказал он, и был прав. Долгие проводы…

Я не хотел оставлять его. Но со мной была Мэри, оттого мне было спокойнее.

Дорога назад показалась ещё дольше, чем в Бостон. Конечно же, показалась. Поспать снова не удалось – по крайней мере так я считал.

Не скажу, что в тот момент было у меня на уме, поездка прошла как будто в тумане. Помню лишь странные, разрозненные образы, преследующие меня на всём протяжении пути: вспышки света, отражающиеся от металлических приборов, людей в масках, были ещё и люди в противогазах, никак не возьму в толк отчего те привиделись мне, наконец вспышки напоминающие взрывы.

– Мы приехали, просыпайся, – произнесла моя девушка, разбудив меня нежным поглаживанием по щеке.

Было затемно. Я мирно лежал, опустив голову на её колени.

– Не верится, я уснул.

– Ты очень сильно устал. И в первую очередь – эмоционально. Я понимаю, что происходит у тебя на сердце.

– Словно дурной сон, – высказался я. – Если бы тебя не было рядом, не знаю справился бы я с этим бременем, с этой тревогой.

– Не тревожься. Я буду рядом, – молвила Мэри и ласково обняла меня.

Мы вышли из освещённого здания вокзала, провалившись в полумрак ночного города. Нас встречали лишь редкие тусклые фонари, да свет в далёких окнах. Даже такси стояло всего одно, как будто ждало именно нас, последних пришельцев на этой отчуждённой земле. То был неказистый, старый чекер, давно уже не встречающийся на улицах «Большого яблока», но выбирать не приходилось; сейчас, для уставших путников он представлялся роскошным лимузином.

Дорога до дома моей спутницы заняла ещё некоторое время, но то пролетело незаметно. Мы говорили, и говорили весьма душевно, никогда прежде мне не было так комфортно с другим человеком.

– Ты, прям, помолодел, когда вернулся домой, – констатировала моя подруга. – Дай угадаю: вспомнилось детство?

– И не говори. Столько приятных воспоминаний.

– Вы были чемпионами?

– Ты о нашей бейсбольной лиге? Нет. Совсем нет. Мы были любителями и не вели турнирную таблицу. Вернее, попытки были, но каждый намеревался обмануть соперника и смухлевать, доходило вплоть до драк. Соревнования озлобляли нас. Но наша команда честно побеждала всех, не было такого противника, которого мы не смогли бы разгромить. Эх, встретиться бы снова с ребятами. И не на игровом поле, а, допустим, в баре, поговорить тет-а-тет.

– Я тоже скучаю по старым друзьям. Но не жалею о выборе, что сделала. Кстати, а почему ты уехал из Бостона?

– Мама разошлась с отцом и переехала в Нью-Йорк. Сын, как то обычно и бывает, остался с матерью.

– Отчего ты никогда не рассказывал о ней?

– Рассказывать особо не о чем. Мы больше не общаемся.

– Видимо, произошло что-то непоправимое?

– У неё было очень много проблем. Она «искала себя» и не могла найти. Часто «искала себя» в других мужчинах. В алкоголе. В конце с концов, она отвернулась от меня. Она ушла. Я даже не знаю, где мама сейчас. Чем занята, как живёт. А что касается меня, то к моменту нашей разлуки я уже достаточно повзрослел, привык быть один, стал самодостаточным, потому не устрашился сего исхода. Мне уже никто не был нужен.

– Никто?

– Разумеется, нет. Ты мне нужна, – настроение быстро изменилось, и мы поцеловались. Страстно. По-французски.

Жёлтая колесница домчала нас до нужного адреса. Я вышел проводить свою спутницу, но та неожиданно предложила отпустить водителя. В её глазах блеснул тот самый чарующий зелёный огонь, что некогда вскружил мне голову. Я рассчитался, и мы покинули мёртвую, недружелюбную улицу.

Сегодня её сердце было пропитано переживаниями – моими переживаниями. Мои раны стали её ранами. Я полностью открылся ей, и это оказало куда более сильное воздействие на женский характер, нежели банальные ухаживания. Все стены рухнули, вопросы закрылись. У неё не осталось никаких сомнений на мой счёт. Моя Мэри стала моей в этот вечер.

Я бы хотел описать её квартиру, то, как она жила, но не могу. Мы попросту утонули в страстном танце. Реальность, во всех её проявлениях, перестала существовать для нас. Всё, что я запомнил, так это узкую прихожую, да старый красный диван, а дальше – только она: её волосы, её тонкая шея, её изящная талия…

Наши тела переплелись. Переплелись, казалось, души. Мы были так близко, насколько то вообще было возможно. Глаза в глаза. Вдох за вдохом. Во всём мире не было ничего способного разлучить нас в тот момент, потревожить рассудок, разве что ритмичный стук железнодорожных колёс проезжающих неподалёку поездов метрополитена. Вагоны то и дело входили и выходили из тоннеля. Нас запросто могли увидеть. Мы даже не зашторили окна! Позабыли обо всех и обо всём. Кристальная простота помыслов и действий. Мы растворились друг в друге. Стали одним целым.

Дождь лил как из ведра. Но густая крона деревьев и уютный грот защищали двух обездоленных путников от натиска холодных, тяжёлых капель и пронизывающего ветра.

Солдат всё ещё находился без сознания. Молодая медсестра, устало дыша, смотрела вдаль. Каких-то полчаса назад ей пришлось тащить на своих хрупких плечах крупного бойца, а после, перепачкавщись с головы до ног, разжигать костёр под проливным дождём. Разместись они на пару метров ближе к реке, то пренепременно бы промокли, а огонь не согревал бы их уставшие тела, но всё обошлось – чрезвычайно удачное стечение обстоятельств для тех рамок, в которые загнала их судьба.

Свет пламени в такую погоду не был достаточно ярким, чтобы привлечь внимание врага, а удачное расположение героев максимально сокращало шансы на обнаружение. И всё же разведение костра оставалось опасной затеей.

Настала глубокая ночь.

Измученные странники улеглись на хворосте. Глаза Софии слипались, а её голова обессиленно опускалась. Однако та не могла позволить себе покой беспробудного сна: где-то поблизости был неприятель, а ещё ближе разгуливали голодные волки – и не известно кто из этих зверей был опаснее. Юной женщине хотелось потерять контроль хоть на несколько минут, хотелось сдаться, но долг не позволял ей сделать это, а протяжный вой, что, казалось, звучал всё ближе и ближе к их маленькому лагерю, напоминал о безысходности положения. Она несла ответственность не столько за себя, сколько за раненого воина. Порой ей думалось, покуда та смотрела в тёмную безграничную даль, что не будь рядом этого слабого человека, то она уже бы предалась отчаянию и панике, позволила бы воле случая распоряжаться её жизнью. Она признала, что именно забота о ближнем придавала смысл её существованию и одаривала необходимой силой духа.

– Нужно привязать к руке ветку, – тихо произнёс изувеченный мужчина.

– Что? – озвучила медсестра, весьма удивившись возвращению того в сознание.

– Привяжи к руке горящую ветку. И ты сможешь дремать пока пламя не дойдёт до руки. Или вовсе не будешь спать. По крайней мере тебе станет легче, не придётся сражаться с собой.

Это был действительно хороший совет, и София, выбрав самую длинную палку, привязала ту к запястью, воспользовавшись лоскутком медицинского халата.

Теперь она могла позволить себе окунуться в царство Морфея, но тем не менее предпочла этому диалог с автором рассказа, что так манил её душу.

– Вы прекрасно пишите, так складно и грамотно. Простите, я читала ваш дневник, —девушка достала тетрадь из маленькой аптечной сумки, что носила на поясе, – не подумайте обо мне плохо, я готова вернуть его, если вы считаете это необходимым.

Что комплимент, что извинения остались без ответа.

– Не в моих правилах лезть в чужие дела, – прибавила женщина с улыбкой, наивной, точно у ребёнка, – но уже после прочтения первой страницы, я не смогла побороть своё любопытство, – она принялась скрупулёзно перелистывать страницы, ища запомнившиеся ей цитаты. – Ваша история… она такая манящая и привлекательная, – не найдя того, что искала, в итоге объяснила она, – а ваша судьба, сложная и преисполненная множеством событий, очень яркая.

– А с чего ты взяла, что это моя история? – мрачно посмотрев на барышню, молвил загадочный собеседник.

– Ну, как же?.. – озадачено сказала юная медсестра. – Это не может не быть ваша история.

– Сколько тебе? – повернувшись набок и продолжая пристально глядеть на ту, спросил мужчина.

– Разве такое прилично спрашивать у леди?

– А разве прилично читать чужие записи? – и угрюмый вояка вновь отвернулся.

Очевидно, что он спросил то без злого умысла, однако София не ожидала столь неучтивого тона; она вообще иначе представляла себе беседу с объектом своего обожания. И всё же та понимала, что происходит. Парень был измучен войной, обстоятельствами и всей этой неприятной ситуацией. Вдобавок – ранение. Получив ранение люди меняются. Она не стала принимать ворчание того за оскорбление.

– Смею ли я ещё кое-что спросить у вас? Почему вы отказались от него? Почему не забрали дневник?

И в который раз вопрос остался без ответа.

Личность молчаливого рядового по-прежнему покрывала пелена загадок. А тот, в свою очередь, уже более не был настроен на диалог, хоть и пребывал в сознании. Да и, в конце концов, говорить ему было сложно, вероятно, даже больно – пришла к выводу хранительница очага. Та хотела было справиться о его здоровье, но не смогла вымолвить и слова, атмосфера изменилась, да и ответ был очевиден. Солдат нуждался в лечении и уходе. На рассвете им предстоял тяжёлый поход – и они оба это прекрасно понимали.

Женщине, теперь уже, не хотелось спать, словно отрезало. Она взяла дневник и предалась чтению, и читала достаточно долго, прерываясь только лишь на смену горящей ветки, да на подбрасывание хвороста в костёр.

Май

Прошёл месяц с той восхитительной ночи, полной страсти и наслаждения, когда мы с Мэри стали по-настоящему близки; три месяца со дня нашей первой встречи.

Мы виделись каждый день. Иногда я встречал её после работы на рассвете, иногда она ждала меня вечером после тяжёлой смены на проходной текстильной фабрики. Нас непреодолимо тянуло друг к другу. И казалось, что никто не в силах разорвать эту прочную связь между нами.

На нашу «годовщину» я пригласил её в кафе, которое мы давно приметили, с восхитительным видом на Центральный парк. Мы нередко проходили рядом с этим местом, но отчего-то так и не зашли внутрь. Случай оказался весьма удачный: у меня был выходной и у неё тоже. Так что после лёгкой, романтической прогулки, мы уютно расположились за столиком этого прекрасного заведения у широкого витражного окна.

Я заказал что-то из итальянской кухни, уже не вспомню что именно, она – пасту и фруктовый салат. Трапеза закончилась ароматным чаем. Нам не хотелось вина, мы были пьяны и без него. К слову, мне давно не приходилось видеть, как она пьёт или как курит. А ведь она курила, в начале наших отношений даже очень часто. И вот теперь она повзрослела: она следила за собой, смело говорила о будущем. Было отрадно видеть, что её старания посвящались непосредственно мне. Я в свою очередь хотел соответствовать ей: много работал, откладывал деньги на путешествие, может даже, кто знает, на свадьбу. Мы ни разу не затрагивали тему замужества, ещё рано было планировать столь ответственное мероприятие, однако ощущалось, что эта тема витает в воздухе. Мне не было страшно, просто не было причин спешить. Мы наслаждались нашими отношениями, такими, какие они есть. Даже сидя за этим маленьким, круглым столиком, держась за руки, нам было настолько комфортно, что желалось остановить время, продлить сей момент до возможных физических приделов. Я максимально красноречиво подчеркнул это в минуты сегодняшнего разговора, чем вызвал на лице собеседницы широкую, счастливую улыбку. Собственно, нам и говорить-то было незачем, мы могли бесконечно смотреть друг на друга, благодарные случаю, что свёл нас вместе. Меня переполняли искренние чувства к человеку, что уже стал неотъемлемой частью моей жизни. Посмею даже сказать, что всё было идеально. До определённого момента…

На противоположной стороне дороги припарковался чёрный мерседес. Я не заметил его, сначала, но обратил внимание на то, что поведение Мэри изменилось. Она будто бы закрылась, стала вести себя встревоженно, немного раздражённо.

– Давай уйдём, – в итоге озвучила та.

Мне не были понятны причины её поведения и в то же время мне не хотелось сильнее нервировать её расспросами, так что я позвал официанта и попросил счёт.

Но не успели мы покинуть кафе, как сразу же, прямо на пороге, нас остановил высокий парень средних лет в спортивной куртке марки «Чемпион»; я не сразу узнал его, но тот, совершенно точно, узнал меня и горячо поприветствовал объятиями. – Джонни! – воскликнул он. Это оказался мой старый друг (ещё с детства, когда я жил в Бостоне; мы играли в одной команде). Поверить не могу, что мы встретились так далеко от дома, да ещё и в таком большом городе, как Нью-Йорк. – Сколько же мы не виделись?! Как ты живёшь? Чем занимаешься? Это твоя девушка? – его звали Гарри Колфилд, и он всегда был известным пронырой, что лез не в свои дела. Также он прослыл болтуном, каких свет не видывал. Переболтать его было практически невыполнимой задачей: – давно в «Большом яблоке»? Смотрели новый фильм Кубрика? До чего же этим бриташкам хорошо даются эпичные картины!

Мы были вынуждены задержаться.

Сев уже за другой столик в конце зала, мы сделали небольшой заказ и принялись предаваться воспоминаниям; преимущественно, конечно, о нашей лиге, о наших победах. Говорили и о том, кто с кем поддерживает связь, кого куда закинула судьба. Но об этом чуть позже.

– Как твой старик? – спросил мой товарищ.

– Сильно болеет, в следующем месяце операция.

– Ничего себе… надеюсь всё обойдётся.

Между нами возникла кратковременная пауза. Мой отец был хорошего мнения о Гарри, знал его родителей, а тот, в свою очередь, уважительно относился к нему.

– Так, кто разбил окно, когда мы играли осенью на улице? – поинтересовался мой друг.

– Крис, конечно.

– А ты, как обычно, взял вину на себя, поверить не могу… это твоя слабая черта, Джонни. Именно – слабая. Ты всегда за всех заступался, никогда не думал о себе. Однажды ты переоценишь свои силы.

– Дело не в силе и не самоуверенности…

– А в чём? Тебе всё равно что с тобой станется?

– Ну, это слишком громко. «Всё равно»… – эмоционально жестикулируя, высказался я, и бросил взгляд на свою, определённо, скучающую подругу.

За всем этим сентиментальным диалогом я на непродолжительное время позабыл о ней и о событиях, потревоживших наше свидание. И зря, я упускал что-то очень важное в тот миг, но ещё не осознавал что.

Мэри по-прежнему смотрела в окно, притом в одну точку – на загадочный, чёрный мерседес, что всё ещё стоял на противоположной стороне дороги. Только тогда я приметил, что она смотрела непосредственно на него, а не просто любовалась пейзажем, как мне показалось вначале. Глаза её выглядели отсутствующими, несчастливыми. Автомобиль же был действительно окутан туманом загадок, за затонированными стёклами не было видно кто находился внутри и ещё, что немаловажно, из того никто не выходил, я решил так по тому как мотор уже долгое время беспрерывно работал. Наконец моя девушка обратила внимание, что я озадаченно посматриваю на неё и быстро возвратилась в нашу беседу, легко и непренуждённо, с улыбкой, сказав: – а расскажите какую-нибудь историю из своего детства, мальчики. Я так хочу услышать о том, каким был мой Джо до нашей встречи. Наверняка взбалмошным хулиганом, да? – удивительно насколько просто ей удалось совладать с эмоциями и вклиниться в разговор.

– Хулиганом? Ха-ха. Отнюдь нет. Он вечно строил из себя бандита, но я-то знаю, что наш Джони – порядочный парень. Всегда заботился о своих родителях, помогал им по дому. Был домоседом – одним словом. Но только если речь не заходила о девчонках!

– Как интересно, – посмотрела на меня Мэри, – пожалуйста, продолжайте.

Диалог вновь вернулся в ностальгическое русло.

Тем временем чёрный мерседес, простоявший на своём месте ещё, примерно, пять минут, неспешно тронулся и, словно планируя рядом с витриной, покинул нас.

– Кстати! Совсем забыл сказать, – громко произнёс Гарри, опустошив стакан с мартини, – Крис ушёл на фронт.

– Крис? Крис Уильямс? – переспросил я. – В жизни не поверю! Он же шнурки до шестого класса завязывать не умел.

– Ха-ха-ха. Да, он никогда не отличался большим умом.

– Это мы так шутим, – объяснил я своей спутнице. – На самом деле мы с Крисом здорово общались, возможно даже, дольше, чем с кем-либо другим.

– Вы были не разлей вода, – прибавил Гарри.

– А почему так случилось? Отчего это решение? Финансовые трудности?

– Нет, совсем нет… – собеседник медленно пододвинул пустой стакан к самому краю стола. – Что-то начинается, Джонни, – выражение его лица изменилось, он помрачнел на долю секунды. – Политиканы грызутся, как собаки, сыплют угрозами, мобилизуют людей в резервы. Вся коалиция стоит на ушах. Армия в полной боеготовности. Надеюсь, что я ошибаюсь, конечно, но всё выглядит так, будто бы скоро нашему покою настанет конец.

– Война?

– Не хочу этого говорить.

– Почему ни о чём не сообщают по телевизору?

– А когда по нему говорили что-нибудь дельное? Счастье в неведении. «Мир и любовь», а по факту – деньги и власть.

– Я предпочитаю думать, что наши политики сражаются за наш покой… хотя бы один день в неделю.

– Сам посуди: «пруги» напрочь разорвали отношения с нашей страной и выдворили всех наших дипломатов – это первый удручающий факт; второй – высказывания Стоуна насчёт судьбы наших граждан, живущих в «пругленде», он настаивает, что тем срочно необходимо возвращаться на родину – совпадение? Не думаю. Я лишь складываю факты.

– Это ещё не означает начало конфликта.

– Согласен. А теперь я поведаю то, что простой обыватель никогда не узнает: наши войска активно перебрасываются на границу, дружеские государства дают зелёный свет на передвижение нашей техники. Генерал Казинский, в свою очередь, стянул почти все силы на запад. Долбаный «Квазимодо», – мой визави закурил, манерно прикурив от свечи.

– Откуда тебе это известно?

– Мне рассказал Крис, когда я видел его в последний раз на гражданке. Если не ошибаюсь, второго мая.

– Да… он запросто мог выдать секретные данные.

– Слушай дальше. Когда противоборствующие стороны оказались на линии соприкосновения, возникла нелепая ситуация. Никому не хотелось быть виновником в возможном конфликте. Результат – затишье почти на месяц. Оттого даже СМИ притихли, позабыв о геополитических скандалах. И вот, роковой час пробил, генерал Квазимодо отдаёт приказ открыть огонь по собственным деревням, даже не эвакуировав оттуда людей.

– Зачем? Это не имеет смысла. Какое-то безумие, не иначе.

– А вот как раз наоборот. Их журналюги, в отличие от наших лентяев, ревут громкими лозунгами о наступлении врага и неизбежном противостоянии. Их население достаточно запугано, чтобы вступить в борьбу с «агрессором» – так нас рисуют. И теперь, когда враг якобы атаковал их, а всё было преподнесено именно так, можно лишь догадываться, когда прозвучит первый выстрел в нашу сторону.

– Я не верю. Это обман за гранью нормального. Здравый смысл возьмёт верх.

– Не осталось более здравого смысла! Никаких границ лжи и обмана, – и Гарри Колфилд, возбуждённо жестикулируя, случайно задел локтём стакан, что всё это время стоял на краю стола, и опрокинул его. Протяжный звон и битое стекло заполнили пространство кафе, а затем, так же неожиданно, настало и звонкое молчание.

– Простите, ради бога, – извинился мой товарищ перед официанткой, когда та подошла к нам, – я оставлю вам хорошие чаевые.

Ужин подошёл к концу.

Остаток дня я провёл в глубоком раздумье. Меня беспокоило услышанное, а также мои внутренние чувства и опасения.

Мир неотвратимо менялся, мы стояли на пороге воистину грандиозных перемен. Однако за всей этой тучей приближающейся катастрофы из моего поля зрения напрочь исчезло облако опасности, окружившее меня самого. Да, наша страна была на пороге открытого противостояния с великим злом – это, безусловно, важно, но, к сожалению, зло уже проникло в наше, казалось, совершенное общество. Граждане были опьянены свободой и властью настолько, что пренебрегали законами морали. И один такой моральный преступник управлял тем самым чёрным мерседесом. Если бы я знал тогда, что сулит мне судьба… Нельзя сразиться с неизбежностью, но судьбоносная битва уготовлена для каждого. И мне предстояла битва, победить в которой нельзя было физическим оружием.

Тяжёлая капля росы упала на лицо молодой медсестры, потревожив её сон. Она поднесла ладонь к лицу, убрав остатки воды и прикрывшись от солнечных лучей, что лениво и весьма ярко светили, пробиваясь сквозь густую крону деревьев.

Девушка уснула, оставив пост и позабыв об очаге. К счастью, обошлось без происшествий.

Раненый солдат не спал, он сосредоточенно смотрел вдаль, крепко сжимая рукоять револьвера. Он стоял на страже её покоя, выполнял свои миротворческие обязанности – служить и защищать.

– Прости, я заснула, – перешла на «ты» София.

– Сам виноват. Должно быть мой метод, привязать к руке ветку, оказался несовершенным. – И впрямь от ветки остался лишь крохотный обгоревший остаток, болтающийся на запястье. Тот попросту потух, как и костёр.

– Мне стало холодно, и я пришёл в чувства, – продолжил мужчина, – и, замечу, вовремя, перед рассветом, когда ещё было темно. Стоило солнцу подняться, я, насколько смог, осмотрел территорию и заверяю: никого не обнаружил. Угроза миновала. Но, готов поспорить, ненадолго.

– Ты прав. Нужно уходить. Мы не сможем прятаться вечно.

– Выходим через пять минут, – жёстко поставил сроки воин.

У них не было времени на завтрак, точнее на поиск пропитания, не было времени даже на то, чтобы привести одежду в порядок. Юная женщина была вынуждена умываться в реке. Только при свете дня та увидела, что ноги её были грязными до колен, а халат, когда-то белого цвета, стал серым и изорванным до неузнаваемости. Речная вода была невыносимо ледяной, но это не остановило храбрящуюся медсестру; выбирать не приходилось.

Ей с трудом давалась жизнь в полевых условиях, но она терпела. Проведя детство в достатке, под опекой состоятельной семьи, её внезапное решение связать судьбу с врачеванием, более того, принять участие в военных действиях, оказалось более чем странным и неожиданным. Той пророчили учёбу в Кембриджи или Беркли, сугубо в гуманитарных направлениях. Она и сама не представляла себя в тех условиях, в которых очутилась. Однако люди склонны к поиску себя и проверки своих способностей. После того, как та однажды, в возрасте двенадцати лет, принесла домой покалеченного котёнка и выходила его, в ней открылась страсть к медицине и стремление помогать ближним. Нравственность восторжествовала над материальными потребностями пресной элитарной жизни, и она возжелала положить всю себя на благо общества. К семнадцати та уже точно знала, что должна попасть на фронт и обеспечить выживание храбрецов, что сражаются за правое дело. И то был не подростковый максимализм, не протест против вычурности родителей, она искренне сопереживала раненным и нуждающимся. Та воспринимала боль других людей, как свою собственную и не могла закрыть глаза на их страдание.

София подняла голову, сидя на корточках, и устремила взгляд вдаль. На долю секунды та абстрагировалась от происходящего вокруг, но быстро сосредоточилась на том, что ждало их впереди. Зеркальная гладь бурлила и со скоростью проносилась перед ней – со всей уверенностью можно было сказать, что эта картина вызывала гипнотическое воздействие на неё. «Если так смотреть, – подумалось ей, – то преодолеть вплавь нужно было каких-то двадцать – двадцать пять метров». Но отважились бы они на это – неминуемо бы утонули. Им предстояло спуститься вниз по течению до мелководья.

– Надеюсь, застава не пострадала и нас встретят союзники, – с упованием в голосе произнесла уставшая женщина.

Путники выдвинулись, держась на небольшом расстоянии от берега (на безопасно приемлемом и достаточном, чтобы видеть его). Им обязательно требовалось оставаться в тени. Скрытность – единственное, на что оставалось уповать. Идти же они были вынуждены неспешно, аккуратно, поддерживая друг друга. Боец не сумел бы долго идти самостоятельно, ноги всё чаще и чаще подводили его (из-за травмы у того была нарушена координация движения). Приходилось делать остановки, местами двигаться держась за руки.

Если бы бедолаги не находились внутри враждебной страны, а поблизости не патрулировали бы наземные войска, то им, возможно даже, удалось бы получить удовольствие от красоты и естественности окружающего их пейзажа. То была воистину дикая, нетронутая человеком природа. Высокие, уходящие ввысь сосны. Густые заросли папоротника. Маленькие птички с щебетом пролетали над головами скитальцев. Настоящая идиллия. Однако бдительность терять было нельзя. Софии казалось, что лишь она, преступно, наслаждалась этим антуражем, но то было не так, солдат, вне всякого сомнения, тоже был поражён им, просто не подавал вида.

Спустя три часа они наконец добрались до первого пункта их пути.

Перешеек находился прямо перед ними. Он был довольно широким, навскидку, шестьдесят метров, и являлся бесспорно неглубоким, местами – по щиколотку; но тот был хорошо просматриваемый и, горько осознавать, наверняка охраняемый. Отличное место для засады.

– Надо рискнуть, не зря же мы шли сюда, – озвучила София.

– Сам знаю, – буркнул её спутник. Его лицо было крайне суровым в ту минуту. Он то и дело поглядывал по сторонам, реагируя на каждый шорох. Ответственность момента давала о себе знать. – Вперёд! – в итоге негромко, но уверенно сказал тот.

Они быстро спустились по крутому склону и вступили в бурлящую, голубую артерию. Сперва те старались наступать исключительно на камни, но позднее им неизбежно пришлось погрузить ноги в ледяную воду. Её поток, к слову, оставался достаточно сильным даже на мелководье, из-за чего партнёрам только не с дюжинным усилием получалось удерживать равновесие.

Раненый воин не спускал палец с курка револьвера. За шумом реки чрезвычайно сложно было оценивать окружающую обстановку. Он постоянно оборачивался, следил за тылом – откуда, по логике, должна была пойти атака, которую, разумеется, всем сердцем хотелось избежать.

И вот, когда двое измученных людей уже достигли середины перешейка, произошло страшное: на каменистом утёсе спереди показалось пятеро огромных волков. Их глаза горели злым, красным пламенем, а морды украшал грозный оскал. Они однозначно не были настроены дружелюбно. Тем не менее они бездействовали, выжидали, то ли намереваясь подпустить к себе добычу, то ли всего-навсего охраняя свою территорию, судить было непросто, но несомненным оставалось то, что приближаться ближе к ним было неразумно.

– Что делать? – взволнованно спросила София, застыв на месте и убрав с лица мокрые волосы (они оба были насквозь вымокшими – настолько много отлетело брызг от серых камней).

– Надо идти дальше, – с огорчением констатировал солдат.

Он поднял оружие, выставив то перед собой, и сделал первый, решительный шаг. Это возмутило животных. Те и не думали отступать. Они медленно двинулись навстречу.

Соперники сближались. Волки не побрезговали вступить в холодную воду, они перемещались согласно своей извращённой стратегии. Четвероногие неспешно окружили цель, рассредоточившись по всему мелководью. Ещё какое-то мгновение и начнётся противостояние – то было очевидно для каждого. Юная девушка взяла в руки камень потяжелее и приготовилась к ближнему бою.

Фигуры были расставлены. Над долиной зависла молчаливая пауза.

Началось. Зверь, видимо, менее опытный, ринулся в атаку, широко распахнув пасть. На это молниеносно среагировал мужчина, направив дуло в его сторону. Но вот незадача – осечка! Порох промок, всё что бедолага услышал по итогу, так это глухой щелчок барабана. Затем боец предпринял ещё одну попытку выстрелить, и ещё одну – всё было без толку. Тем временем кровожадное существо уже фактически вплотную приблизилось к женщине и в прыжке попыталось укусить свою жертву за бедро. Впрочем, жертва сама оказалась не робкого десятка и сумела увернуться от острых зубов; более того, та даже нанесла затрещину булыжником по своему обидчику, и хоть удар получился слабый, прошедший вскользь, но был достаточный для того чтобы дать понять: без боя я не сдамся – неудачливый враг понял это и отступил на некоторое расстояние.

Животные перегруппировались и принялись медленно кружить вокруг людей, видя какой-то устрашающий танец, нацеленный, вероятно, на то, чтобы запутать тех и обнаружить уязвимое место.

– Сейчас они попытаются разделить нас, – спрогнозировал рядовой, безрезультатно продувая свой револьвер.

Пара по-прежнему стояла на одном месте, прикрывая друг другу, почти спина к спине, дабы каждый мог контролировать свою половину бранного поля. Несмотря на это, они, необходимо было признать, абсолютно не владели ситуацией. Требовалось срочное решение. Так, вояка, осмелившись перехватить инициативу, принялся громко кричать и эмоционально махать руками – он прибегнул к психологической атаке. Медсестра взялась вести себя соответственно. Это, конечно, не испугало хищников, но нарушило их план, те начали двигаться хаотично, неорганизованно. Воспользовавшись моментом, страдальцы возобновили своё продвижение к берегу, мелкими шажками пробиваясь сквозь водную гладь.

Через пять метров их, увы, постигла очередная и на сей раз воистину печальная неудача: неправильно поставив ступню, женщина потеряла равновесие и поток сбил её. Это стало сигналом к наступлению, и звери ринулись на них со всей прытью.

Под натиск неприятеля вновь попала молодая особа. Но дело осложнялось тем, что теперь нападающих было несколько. Храбрый солдат, не жалея себя, вступил в рукопашную схватку (его оружие в очередной раз не оказало должного воздействия). Отчаянный мужчина наносил точные удары в морды животных, в меру своих сил, используя увесистую рукоять кольта.

Девушка встала так быстро, как смогла, однако всё же открыла тыл и подпустила к себе очередное зубастое чудовище, что оказалось в одном прыжке от неё. Поражение было неотвратимо. И измученный боец, вовремя приметив это, осмелился на опрометчивое решение – он вытянул руку и принял атаку на себя. Острые зубы вонзились в его плоть. Рукав куртки окрасился красным. Герой сдержал крик и, перетерпев боль, принялся колотить револьвером (что держал в свободной руке) по лбу разъярённого животного. Бам, бам – глухой стук и озлобленное рычание разносились по округе, но обезумевшая тварь не сдавалась, только наоборот крепче сжимала пасть. В конечном итоге, найдя точку опоры, женщина схватила здоровенный камень и со всего маха опустила его на голову монстра – тот замертво пал в холодную реку. Пострадавшему мужчине оставалось лишь разжать челюсти и сбросить тяжёлую тушу. Он был освобождён. И он получил роковое ранение.

Внезапный грохот выстрела оглушил всех собравшихся на перешейки.

Кто стрелял? – скитальцы озадаченно посмотрели друг на друга.

Выстрел повторился. Животные, поначалу пребывающие в шоке, теперь в страхе завыли и бросились врассыпную. По ним, а затем, что прискорбно, по Софии и Джонатану открыли огонь. Пули свистели настолько близко к протагонистам, что казалось вот-вот заденут их. Только чудо огораживало их от смерти. Сами же снаряды были выпущены с противоположного берега, из лесу, из которого недавно вышли они двое. Без сомнений: стрелял – враг. И вот уже бедная пара страдальцев была вынуждена бежать вместе с волками в одном направлении, как можно дальше от злополучной реки.

Преграда была преодолена. Но, увы, с безмерно трагическими последствиями. Раненный боец истекал кровью и нуждался в срочном лечении, а медсестра отныне была обременена нести того на себе – жизнь молодого человека была в её руках, в прямом смыли этого слова, он ей больше уже ничем не мог помочь. Вооружённые бандиты шли по их следам, однозначно с намерением убить. Время поджимало. Воистину тяжёлая ноша пала на плечи юной девушки. И всё же имелись тусклые проблески света: волки оставили тех в покое, спасительная застава была недалеко, в конце концов, они – выжили! Надежда ещё не угасла в сердцах измождённых людей. Они готовы были сражаться. Они двигались дальше.

Июнь

Настал день, который я с опаской ждал уже последние два месяца – день операции моего отца.

Лето началось безрадостно.

На работе всё валилось из рук, разум был затуманен переживаниями настолько, что я попросил коллегу подменить меня и выехал в Бостон первым же рейсом. Потребности ехать так рано не было никакой, но и сидеть на месте уже не было мочи. Папа сообщил, где оставит ключ от входной двери – традиционно под ковриком. Но я не собирался к нему домой, я решил, что дождусь его возле больницы. Переживания съедали меня изнутри. Естественно хотелось верить в лучшее и в то, что всё это напрасно, но попробуй уйми сердце, когда происходит такое. Психосоматика, не иначе, будто бы операция была у меня самого.

На сей раз я отправился в поездку один, без Мэри. «Не стоит ей видеть моей слабости, – подумалось мне. – Для неё я всегда должен оставаться сильным – так меня воспитывали, так, наверное, было правильно».

И вот, благополучно добравшись, я ждал назначенного часа в парке возле больницы Новой Англии. Ждал долго. Всё должно было решиться к трём пополудни. Вроде бы всего-ничего, сиди себе на лавочке и сиди, но время словно растягивалось. Заставляло без устали думать, накручивать разное. Оттого покоя не было на душе ни на грам. Вокруг же было на удивление тихо, настолько, что я был вынужден слушать, как мучительно тикали наручные часы, на которые я непрерывно и нервно посматривал. Тик-так, тик-так, тик-так…

Без пяти три я уже находился внутри здания, возле хирургического отделения. Снова ждал.

Операция затянулась.

В четыре, наконец, в тусклом освещении коридорных ламп, показался лечащий врач моего отца – Говард Оралли. Тот медленно подошёл ко мне. Лицо его не выглядело довольным, точнее даже было безэмоциональным, и всё же то не являлось таким, какое бывает у человека, что несёт плохую весть. Тихий голос надежды шептал в моём измученном сердце: «Всё хорошо, всё хорошо». Господи, я чуть было не сказал то вслух.

– Джонатан, – деловито начал служитель панацеи, – всё прошло хорошо. – Я чуть было не сошёл с ума от его слов; я импульсивно поднял голову вверх и сделал оборот вокруг себя, крепко сжав кулаки. – Но, увы, не так, как планировалось, – с горечью добавил мужчина, – с осложнениями.

– С-с-с осложнениями? – еле слышно вымолвил я.

– Твой отец останется на некоторое время в больнице под наблюдением специалистов.

– Надолго?

– Вот так сразу и не скажешь… Месяц – точно.

– И всё же, доктор, что вы имели ввиду под «осложнениями»?

– Опухоль продвинулась вниз по лимфатической системе. Мы недооценили её размеры. Только вскрыв ткани, мы увидели весь масштаб проблемы. Для уменьшения интоксикации организма было решено удалить лишь часть, а если быть точным – восемьдесят процентов лимфомы, ну а по факту же получилось, с натяжкой, шестьдесят. Избавиться от остатков физически пока не представляется возможным. Томас нуждается в лучевой терапии, по окончанию которой станет доподлинно известно придётся ли нам прибегнуть к повторному хирургическому вмешательству, или нет.

Если бы медицина была сравни бейсболу, то сегодня у моего отца была бы ничья с болезнью. Мистер Оралли многое открыл мне о его состоянии, но главное, что я подметил из всего вышесказанного им – наши испытания не закончились. Теперь папа будет лежать в больнице под наблюдением. Это и к лучшему, надо заметить, поскольку я буду знать, что он в надёжных руках, что он не получит приступ или с ним не произойдёт какой-либо другой несчастный случай, какой мог настигнуть того, пока тот находится в одиночестве в пустом доме. Здесь любое осложнение будет сразу замечено и пресечено на корню.

Чуть позже, когда отец пришёл в сознание, мне дозволили встретиться с ним. Он был очень слаб, не был в состоянии говорить, только удручающе мычал и пытался бессвязно что-то показывать руками; рисовал пальцами, как мне показалось, силуэт женщины. Не стану пытаться объяснить, что он имел в виду, ведь, быть может так, что он делал это из-за того, что пребывал в бреду (анестезия на каждого воздействует по-разному), сложно было судить. Разговор не сложился, естественно. Но мы были рядом – это главное.

Так как завтра у меня был выходной, я имел полное право остаться в Бостоне.

Начиналось тяжёлое бремя поддержки и благодетельства. Хлопоты по уборке родительской лачуге теперь ложились на мои плечи. Отныне хотя бы раз в неделю я обязан был приезжать сюда и следить за порядком. Навещать старика, конечно, хотелось бы чаще, но я не сумел бы себе этого позволить – каждый прогул существенно ударял по карману.

В тот же день, ближе к вечеру, когда на улице ещё было светло, но уже зажигались фонари, а я отдыхал, сидя в кресле на покосившемся крыльце, меня посетил «призрак», по крайней мере, как мне померещилось вначале. Но то не был призрак, а если бы и был, то, бесспорно, самый красивый призрак на свете. По дороге, одетая в голубое платье, шла моя Мэри. В руке та держала крафтовый пакет с продуктами, доверху полный полезной, и не очень, еды. На её лице сияла улыбка – сюрприз удался.

– Я не могу поверить! – громко произнёс я и, подбежав, взял у той тяжёлый пакет. – Привет.

– Не ожидал?

– Не то слово.

– Ты сказал, что останешься на ночь, поэтому я решила, что мужскому коллективу не помешает немного женского внимания. Как Томас?

– Томаса нет…

– Господи, что случилось? – испуганно сказала та.

– Всё в порядке, но ему придётся какое-то время побыть в больнице.

– Ох, как жаль, Джо. Я так надеялась порадовать его вкусным ужином.

– Его бы в любом случае сегодня не отпустили. А теперь, действительно, одному богу известно когда он сможет вернуться к нам. – Немного помолчав, я бегло изучил содержимое сумки и добавил: – не стоило всё это покупать, да и приезжать тоже не стоило.

Мне было чрезвычайно скверно на душе. Если с утра мне хотелось побыть одному – то сейчас я искал сочувствия и понимания. Я был потерян, раздавлен. Поступок Мэрилин прибавил немного позитива моему настроению, одарил меня светом. И всё равно, сам не знаю почему, будто бы старик, я ворчал на неё: «Не стоило…», «Не надо…» – не один раз обронил я за вечер. Я находился в эмоциональном возбуждении, был слегка зол, но злился не столько на судьбу, сколько на самого себя – в сложившейся ситуации я был бессилен что-либо сделать. Признаться, мне не под силу определить чувство, что властвовало надо мной. Вероятно, вся сложность была именно в незнании. Когда отца отправляли на операцию, я готовил себя к двум исходом, к лучшему и к худшему, а сейчас… чего мне следовало ждать дальше? Я тонул в неведение. До чего же было отрадно, что моя девушка была в эту трудную минуту со мной.

И только лишь глубокой ночью, лёжа вместе со своей возлюбленной в одной постели в гостевой комнате, я начал приходить в себя, начал в полной мере контролировать своё поведение.

В какой-то миг я даже тихо озвучил: «Спасибо», – обратившись к Мэри. Не знаю отчего так запоздало, видать, мне под силу было произнести это исключительно после избавления от демонов. Она, безусловно, не услышала этого, она уже беспробудно спала. И всё же она была со мной.

Я повернул голову и посмотрел на спящую красавицу. Её глаза шевелились под веками. Ей что-то снилось. Я поправил одеяло и приобнял её.

– Спасибо.

После трагических событий на реке прошло два часа. Путники серьёзно выбивались из намеченного графика. Враги, что следовали за ними по пятам, должны были уже настигнуть тех, но по счастливой случайности до сих пор так и не сделали этого, по-видимому беглецам удалось запутать преследователей, выбрав наиболее скрытный маршрут. Они держались тени, пробираясь через густую чащу смешенного леса. Не скрываться было нельзя, ведь дать отпор опытной роте головорезов бедолаги точно бы не сумели. Солдат – владелец дневника – имел тяжёлое ранение и уже еле-еле передвигался самостоятельно. Всё это время его тащила худенькая медсестра, на плечи которой легло трудное испытание.

– Нужно сделать привал, – произнесла та, остановившись у высокой заросли спиреи. – Я на пределе.

Они прильнули к земле, исчезнув в белом облаке кустарника.

Как только Джонатан был уложен на мягкую, колосящуюся траву, он отвернулся в сторону и непрерывно сохранял эту позу, как бы виновато пряча лицо.

– Револьвер безвозвратно испорчен, – спустя несколько минут прошептал он себе под нос, достав металлический прибор из сапога. – Как и я, – ещё тише добавил он.

Его глаза случайно выглянули из-под бровей. Те были остекленевшими, поражёнными невероятным разочарованием, которым наградила его судьба. Он глубоко задумался, осмысляя своё положение и всем видом показывая, что колеблется в принятии какого-то беспрецедентного решения.

– Извини. Теперь я просто обуза, – в итоге удручённо сказал боец, опустив руки.

– Отставить! – резко высказалась женщина. Она была взаправду измучена и не обладала желанием выслушивать душевные излияния. Она была рассержена неудачами, постигшими её, и оттого, закономерно, настроена агрессивно. Злость полезней, чем отчаяние. Гнев, захлестнувший её, не давал той сломаться. Ничего другого у неё и не осталось.

София принялась скрупулёзно обрабатывать кровоточащие следы зубов на предплечье мужчины, находя в этом своеобразную отдушину. Между тем, ратник стал намного разговорчивее, чем был раньше – заметила она. Это настораживало и наводило на мысль, что тот сдаётся. Ему нужна была поддержка более, чем когда-либо и, самое главное, он нуждался в срочном хирургическом вмешательстве. Перевязку, что сделала его спутница в полевых условиях, нельзя было считать надёжной; лоскуты халата, которые послужили бинтами, мгновенно стали красными и, разумеется, уже не являлись стерильными – служительница Гигеи извела на них всю перекись водорода, что хранилась в её маленькой, походной аптечки. Возвращаясь же к психическому состоянию хозяина дневника, можно было утверждать, что его дух был давно уже уничтожен, ещё задолго до прихода войны – это то, что начала осознавать девушка; вероятно даже, как думалось ей, именно отчаяние и горькая судьба привели того в это пекло. Тем не менее он ещё не утратил желание бороться, хоть и пребывал в пограничном состоянии. В нём будто находили место две противоречивые личности. Стремление сражаться возникало исключительно в моменты нужды, на поле брани; в реальности же он, казалось, ненавидел себя.

– Дальше тебе следует идти одной, – высказался он.

– Отставить, сказала! – не смогла найти более подходящих слов собеседница, кроме как, на повышенных тонах, повторять банальные фразы: – соберись! Ты нужен родине! Подумай о доме. О близких.

– Да не о ком думать мне, – отстранился от неё понурый вояка.

Резко брошенная тем фраза повергла медсестру в недоумение и потребовала от неё несколько минут на раздумье. В итоге, переведя дыхание после долгой дороги и приведя мысли в порядок, она поняла то, что несмотря на чтение дневника та ещё многого не знает о Джонатане Г. Она неодобрительно смотрела на того и искала оправдания его словам. Однако не находила. Ей не хотелось верить, что история, которой та жила последние дни, окончится печально.

– Чем?… – нерешительно молвила женщина. – Чем закончится ваша повесть?

И вот загадочным бойцом вновь овладело томное молчание. Он ничего не ответил, и сделал это не потому что не хотел ответить, а потому что реально – не мог.

– Я не знаю, что произошло со мной…

– Не знаете?.. – спросила и тут же сама постигла ответ на свой вопрос София, стоило той взглянуть на перевязанную голову солдата.

– Я ничего не помню, – со слезами озвучил тот. – Имена, лица, события – ничего этого не сохранилось в моей памяти. А то что сохранилось не сразу пришло ко мне. Последние же годы вовсе исчезли. Словно пустое пятно на размытой дождём картине.

– Извините, что заставила озвучить это, – отчего-то снова перешла на «вы» юная медсестра. – Просто я не понимаю… почему вы отказываетесь от воспоминаний, – она протянула тому потрёпанный дневник, – если, утверждаете, что хотели бы вспомнить свою жизнь.

– А я не говорил, что хочу вспомнить её…

Собеседница в очередной раз потерялась в догадках, опустив руки с синей тетрадью на землю. – Я не понимаю, – произнесла она.

– Я сам не понимаю. Мне нужно время чтобы осмыслить всё, что со мной теперь происходит, что я теперь чувствую. И не то чтобы я отвернулся от самого себя, – тот сжал кулак и, с трудом подбирая слова, ударил по пыльной почве, – я попросту не хочу знать фактов, что привели меня туда, где я оказался – на эту мясорубку. Я не готов столкнуться с прошлым, пока не смирюсь со своим нынешним положением. Более того я, наверное даже, не стану возвращаться на родину после окончания войны; не хочу домой, если, конечно, тот вообще у меня есть. А порой, признаться, мне кажется, что у меня нет ни его, ни родины – ничего. Мы же вторглись в другую страну! Что это за родина у меня такая, что позволяет себе столь страшные решения? Чем эти напыщенные политиканы довольствовались, отдавая такие приказы? И я не стану говорить, что я возненавидел государство, в котором вырос; ведь мои мысли, мои изречения могут быть только лишь результатом эмоций, результатом травмы. Сейчас я не отдаю в полной мере отчёт своим поступкам. Посему не стану судить предвзято. На самом деле, будем честны, проблема не столько в системе, сколько во мне, в людях, что намеренно идут воевать. Я боюсь, что сам стремился очутиться здесь и творить ужасы, за которые мне в итоге, когда я вспомню уже минувшие события, станет стыдно. У меня появился шанс начать всё заново. И я рад тому, что не знаю кто я. Теперь, в этих сложившихся обстоятельствах, мне требуется время, дабы разобраться в том, что я хочу получить от жизни, прежде чем я возвращусь в старую и холодную реальность. Мне требуется время для того, чтобы найти нового себя. Это всё, чем я в состоянии сейчас поделиться с тобой.

После этого откровения Софии удалось лучше понять своего спутника. Он никогда не был настолько открыт ей, и это произвело впечатление на неё. Она отныне не давила на того расспросами, он сам охотно делился с ней. И главное – он боле не обижал её грубым молчанием; потому как девушка знала, он всего-навсего тщательно обдумывает, что сказать, ведь сказать много тот при всём желании не мог. И наконец ей пришло понимание, что история, которую та читает, не обязательно должна закончится плохо, у неё ещё есть надежда на «хэппи-энд», несмотря на все упрёки Джонатана.

Июль

Отец шёл на поправку.

Говард Оралли сообщал мне о его состоянии при каждом посещении. Без утайки, честно – это было видно по его глазам. У него были действительно честные, добрые глаза. Он ведь не обязан был встречаться со мной, но, как бы то ни было, находил для этого минутку. Также он слушал меня, позволял выговориться, какую бы ахинея я не нёс. Оттого, вероятно, я начал искать утешение в этих встречах, а в нём самом чувствовать поддержку. Мне хотелось ему верить.

Я приезжал в Бостон не менее двух раз в неделю, и почти всегда со мной была Мэри. Эх, чтобы я без неё делал?.. Она помогала мне с уборкой дома, готовила вечером очередное оригинальное блюдо – была целиком и полностью вовлечена в мою жизнь. Мы были словно настоящая семья. Ответственность и долг перед другим человеком сближают, заставляют позабыть о различиях и проблемах. И хоть как таковых проблем у нас не было, мы общались душа в душу, трудности всё же не обходили нас стороной. И сейчас самым тягостным мог считаться финансовый вопрос.

– Прости, я не так богат, чтобы везти тебя на такси, – сказал я своей девушке, когда мы ехали на автобусе из больницы.

– Я полюбила тебя не за богатство, а за то какой ты внутри. Тебе незачем извиняться. Ты оплатил билеты на поезд, ты проводишь время со мной, совершаешь все необходимые нам покупки – ты делаешь достаточно, – она опустила голову мне на плечо.

Теперь дорога была куда приятнее и комфортнее. Общественный транспорт неспешно вёз нас по широким бостонским улицам прямиком к отроческому дому.

И тем не менее, несмотря на поддержку со стороны Мэрилин, сие бремя оставалось чрезвычайно тяжёлым. Мне то и дело приходилось отпрашиваться с работы для того, чтобы успевать вечером на последний экспресс. То стало закономерным и традиционно происходило в среду. Скорее всего приезжать так часто не имело нужды, но я был эмоционально привязан к родителям и, лишившись одного из них, не хотел допустить, даже в мыслях, что потеряю второго. Видимо, отсутствие в моей жизни матери сделало меня сентиментальным и привязанным к другому члену семьи. А теперь, когда тот проходил серьёзное лечение, привязанность эта только возросла.

– Как ты смотришь на то, чтобы поужинать сегодня жареной курицей? – с улыбкой произнёс я.

– Ты будешь готовить? – с ещё более широкой улыбкой спросила моя возлюбленная.

– Не ожидала? Ха-ха. Обещаю, тебе понравится.

На улице стемнело.

Закат дня оказался на удивление беззаботным. Мои кулинарные навыки хоть и не произвели фурор, однако удостоились похвалы. Я устроил для своей леди красивую трапезу при свечах, и, по-моему, та осталась довольной. Мы легко и непринуждённо беседовали, даже на острые темы: о родителях – преимущественно; о бывших партнёрах; о былом времени.

Это был вечер воспоминаний.

Чуть позднее мы, сам не знаю отчего, наверное, разговор завёл, поднялись на чердак и принялись перебирать коробки, полные старых отцовских и мох вещей, что не один год стояли там, собирая жёлтую пыль. Внутри них находились, кстати, и вещи моей матери, которые я никак не ожидал здесь увидеть. Много всего интересного мы обнаружили наверху. Вся эта меланхолическая атмосфера, естественно – как без романтики? – сопровождалась мерцанием огоньков свечей, посему мы возымели возможность воистину аутентично предаться ностальгическим чувствам.

– Это ты? Не может быть! Какой ты тут смешной, – Мэри указала на мою чёрно-белую фотографию, на которой я в шутливой мореходной форме сидел на скамье возле речного трамвая. – Но, с другой стороны, ты уже такой серьёзный, – добавила она.

– Мне тут четыре года. Поверить не могу, что папа сохранил предметы былой жизни, времени, когда они двое ещё были вместе. Я искренне полагал, что всё осталось у матери, а значит – безвозвратно утрачено.

– Ты так нелестно отзываешься о ней: «Значит – безвозвратно утрачено», «Былая жизнь». Что произошло между вами? – её вопросы поставили меня в тупик, заставив как следует обдумать оброненные слова и прокрутить в голове события, канувшие в лету.

Юная девушка достала ещё одну фотографию и протёрла с неё пыль, – это она?

– Да… – я удручённо и пристыженно отвёл глаза. – Это мама.

Мне пришлось поведать её историю. То было правильным сейчас и, признаться, полезным для меня самого: я, будучи уже взрослым, сумел иначе посмотреть на прискорбные обстоятельства, что некогда разлучили нас.

– Когда родители разошлись, мы с мамой переехали в Нью-Йорк. Она не допускала возможности нашей встречи с отцом, ограничивала меня, пресекала разговоры о нём на корню, можно сказать, уничтожила память о нём. Не со зла, разумеется, он действительно обошёлся плохо с ней, ушёл к другой женщине – обида и эмоции перемахнули через край, и она подошла к решению этой проблемы весьма радикально. Конечно же, мы виделись с Томасом, порой даже вместе с его тогдашней пассией – он то и дело приезжал в «Большое яблоко». И, думаю, матушка догадывалась о наших встречах. К сожалению, вся эта обстановка, или как говорила она «предательство», оказала негативное воздействие на её здоровье, и в первую очередь – психологически. Она пила, и пила много. Я видел, как мать разрушает себя, вот только из-за подросткового возраста я ещё не понимал, каким образом мог повлиять на неё. Ни замечаний, ни просьб она не слушала. Сейчас-то мне уже понятно, что разговорами её нельзя было спасти, та стояла на сугубо мстительном принципе, по крайней мере вначале, и была слепа от этого. Первые её отношения, после разлуки, являлись необдуманными и отвратительными априори. Её выбор пал на банального жиголо, что не имел уважения к прекрасному полу и попросту выкачивал из той деньги. Естественно их общение быстро подошло к логическому финалу. Тот исчез из её жизни оставив множество долгов. Ему удалось даже повесить свои собственные долги на наши шеи. Кредиторы то и дело навещали нас и справлялись о нём. Он был преступником. Не удивлюсь, если того вовсе убили. А теперь, угадай кто в итоге оказался повинен в том исходе, что настиг нас? Отец. Так решила она и без умолку твердила мне об этом. Сколько же много гнева была в её глазах тогда. Она ненавидела всех: бывшего мужа, себя и, кажется, в том числе – меня. А вот неудачники, что появлялись в её жизни, почему-то, были «бедными и несчастными». Овечки… На длительное время одна та уже не оставалась, она выискивала себе, ума не приложу где, ещё и ещё новых клоунов: жалких, бесхребетных подкаблучников и жестоких, бессовестных пьянчуг – никто из них не задержался у нас надолго. Те лишь добавляли ей проблем и взращивали комплекс неполноценности.

– Это ужасно, – взяла слово Мэри. – Представляю, как неприятно было тебе видеть её изменения…

– Тяжело было работать на заводе, выплачивая её и, что самое удручающее, не её долги. К стабильному разложению человека, некогда родившего меня я привык ещё в детстве. Она стремилась к счастью, но не имела сил совладать с собой и эмоциями, встать на путь, что привёл бы к этому счастью. Я никогда не винил её и помогал, как мог. Последней каплей моего терпения стало её пристрастие к наркотикам. Кто-то из её ухажёров, уже не вспомню который, предложил ей попробовать героин, и она, ведомая своей неспособностью дать отказ и апатией ко всему правильному, согласилась. То стало окончательным спуском на дно. Отныне оказать той помощь я уже не имел никакой возможности. Я потерял её. И однажды она просто-напросто уехала. Уехала навсегда и уже ни с кем не выходила на связь. Мне оставалось лишь найти собственную квартирку, так как платить за старую в одиночку я бы не сумел, и начать вести самостоятельную жизнь. Что я и сделал. Работа – дом – работа. Позднее до меня дошли слухи, что та объявилась в городе, но искать встречи с ней я уже не хотел. Она, соответственно, не искала меня, ведь наш общий знакомый, от которого я получил сведения о матери, передал ей мой новый адрес. Мы уже никогда не будем вместе – вот печальный вывод, к которому я пришёл.

Повествование было закончено. Между нами, мной и моей возлюбленной, возникла завеса глубокого молчания, тяжёлая энергетика раздумья.

– Не знаю, что и сказать, Джо, – нерешительно молвила Мэрилин, собираясь с мыслями. – Всё это так грустно, – она приобняла меня, слегка привстав с места. И её объятия были благотворнее тысячи слов сочувствия. – Я не оставлю тебя, – добавила она.

– Однажды мы встретимся с ней, – шёпотом произнёс я, – и та признает, что была неправа, поймёт, что она имела всё, чтобы стать счастливой, но потеряла это. И тогда, надеюсь, она захочет исправить содеянное. Я готов её ждать, готов простить.

Простояв так некоторое время, застыв в этой неудобной, но преисполненной нежностью позе, в тусклом, мерцающем свете свечей, мы обрели новую близость, прежде обходившую нас стороной – горькую близость – характерную осознанием внутренних проблем друг друга, невзгод, терзающих душу; чувство, являющееся однозначно негативным, обнажающим тьму внутри, но сладким по природе человека, загадочно сближающим. В наибольшей степени я сумел осознать наличие такой близости между нами благодаря следующим словам Мэри, открывшим для меня уже тёмные стороны её души:

– Я понимаю тебя, – начала очень тихо говорить та, фактически вплотную поднеся губы к моему уху, – я видела всё это сама. Видела предательство людей, нарушение клятв и ненависть по отношению к другим… ко мне самой. И что таить, я сама вела себя так. Порой меня переполняет пугающая ярость. Я хочу убить каждого, кто обидел меня, – её речь стала существенно громче, – хочу узреть, как те страдают и просят прощения, как падают к моим ногам и унижаются. Терпеть не могу всех этих лицемеров, что бросали меня, что использовали меня для своей забавы, не задумываясь о том, что я живая, что я не просто кукла, от которой можно избавиться, как только та надоест. Я живая. Во мне много разных чувств. Вот только раньше я не имела опыта и потому совершала ошибки: подпускала людей ближе, чем следовало, открывалась им и в результате меня ранили. А после я и сама менялась – менялась в худшую сторону, делала то, чего не стоило, о чём впоследствии жалела. Месть и только – никакого здравого смысла. А кому в итоге становилось хуже от такой мести? Лишь я сама и страдала. Слёзы, обиды, несбыточные мечты – всё это опасные, шаткие ступени, что ложатся на пути нашего саморазрушения. По сути, такие речи – всего-навсего оправдание, доказательства нашей глупости. Мы идиоты! – ей овладел воистину параноидальный смех. – Будь мы хоть чуточку умнее, то не убегали бы от самих себя, от того, кем были когда-то…

Закончив, та обессилено склонила голову, уткнувшись мне в грудь. Она плакала, но не от жалости к себе – от выдавшегося шанса высказать то, что накопилось у неё внутри. – Я рада, что ты сейчас со мной, – в конце концов озвучила она и вновь обняла меня, так сильно и крепко, как никогда раньше.

Анализируя всё сказанное в этот вечер, мне пришло осознание того, что человечество, по-видимому, обречено на разного рода испытания и в основе своей те будут однохарактерными, иметь одинаковые обстоятельства и закономерно приводить пострадавших к схожим выводам. Однако кому-то будет суждено лицезреть эти проблемы со стороны и бороться с ними, а кому-то, ощутить их на себе и – да, прискорбно, но весьма вероятно – проиграть.

Также сегодня я понял, что одержим идеей принижения роли матери в моей жизни, возможно даже, пропитан ненавистью к ней и стремлением получить безосновательные извинения. Это характеризовало меня, как плохого человека, не как плохого сына, замечу, в этом ключе, мои помыслы были оправданы, а именно, повторюсь, как плохого человека. Я требовательно жаждал того, чего не имел право желать, ведь речь шла не о моей судьбе и не о моём выборе – а матери; у которой, очевидно, имелись свои взгляды на идеальную жизнь, хоть те и расходились в корни с моими. И даже если она выбрала путь саморазрушения, имел ли я права судить её за это? И мог ли я предотвратить это? А если и мог, то, пожалуй, должен был сделать это в зачатке. Винить её – вот что я действительно не имел права делать.

Наконец я узрел некоторое сходства моей возлюбленной с моей неблагополучной матерью, что настораживало меня, но в тоже время, признаться, манило. В любом случае это давало психологическое оправдание моему выбору. Мы часто стремимся к тому, что знаем и отдаляемся от того, чего не понимаем.

Свечи, догорая, заколыхались и погасли. На город опустилась глубокая, сизая ночь.

И тем не менее сегодняшний день приготовил мне ещё одну интересную новость, услышать которую я, откровенно говоря, совсем не ожидал.

Мэри сообщила, что беременна.

Базы коалиции располагались примерно в пятидесяти километрах друг от друга и представляли собой обнесённые сетчатым забором постройки и шатры, иногда имеющие ров по периметру и всегда отличающиеся высокими, смотровыми башнями, которые возможно было увидеть издали. Однако, спустя полдня поиска, ничего подобного по-прежнему не обнаруживалось измождёнными путниками. Те бродили по густому кипарисовому лесу, что, казалось, уводил их всё дальше и дальше от цивилизации.

И вот, когда они уже почти потеряли надежду найти союзников, перед ними возникло ещё одно, как не странно, благоприятное испытание.

София неудачно поставила ногу между широкими корнями деревьев и мгновенно по колено провалилась в густую грязь, что, как та была вынуждена заметить, наличествовала фактически на всей территории расположившейся впереди рощи. Болото окружило заблудившихся людей, преградив им путь.

– Замечательно! – внезапно и весьма оптимистично изрёк молодой солдат, помогая девушке высунуть увязшую в тине ступню.

– Что же тут хорошего? – возмущённо обронила испугавшиеся за свою жизнь медсестра. – Это тупик, – добавила она и устало облокотилась на ствол могучего дерева.

– Ты не понимаешь. Я был здесь! По крайней мере, мне вспоминается, что я был здесь. Мы идём верно! Только сделали небольшой крюк.

Услышанное несказанно обрадовало Софию, и тем не менее та не прибывала в восторге долго, она не забыла каким недугом страдает её сослуживец и понимала то, что он, скорее всего, ошибается. Контуженным свойственно выдавать впервые увиденное за известное, им мерещатся знакомые образы в предметах, внешне отдалённо схожих с оригиналом. Не более чем вспышки памяти, наложенные на действительность. Но впадать в уныние не было нужды, ведь, если подумать, топь, сравни рву, являлось хорошим стратегическим элементом. А значит, база альянса и впрямь могла быть неподалёку. София не знала этого наверняка, как и не знала точно, где именно размещался лагерь, и всё же доверилась словам соратника, решив, что это единственная зацепка, способная привести их к цели. Они осмелились пойти через болото.

Маршрут пришлось избирать тщательно, аккуратно проверяя палкой плотность того или иного участка вязкой земли. Где-то их спасали широкие корни кипарисов, что, как настоящие небари, возвышались над водной гладью на полметра, на метр, а то и на полтора. Это была достаточно твёрдая поверхность, а также густо расположенная, чтобы широкими шагами перемещаться по ней. Однако этот вариант оказался неудовлетворительным для покалеченного бойца, что вздрагивал от боли при каждом движении (он, при его положении, проявлял невероятную стойкость духа), ему то и дело приходилось помогать. Где-то странники умудрялись идти по ровной, безопасной тропе, сказочным образом возникающей в различных местах чащобы. Иногда они даже ступали в саму заводь, очевидно, где она была неглубокой. Трясина позволяла пройти, и спустя час перестала страшить тех, плавно подводя к сухой возвышенности.

– Мы справились. Поверить не могу, – радостно произнесла молодая девушка. К тому же преждевременно.

– Что-то не так, – удручающе сказал вояка, и резко схватился за раненное плечо, что будто бы детектор, среагировало на приближающуюся опасность.

Чутьё не подвило его, неподалеку, на том самом одном-единственном возвышении показались силуэты людей в форме. Не менее шести, как посчитала София. И это гарантированно не были союзные силы. Во-первых, те, как псы, рыскали по лесу, проверяя каждый кустарник и камень, ища, по всей видимости, ускользнувших беглецов. Во-вторых, они обладали винтовками ближневосточного типа, что не значились в резерве коалиции. Да и внешние признаки этих смуглых мужчин в общих чертах разнились с западноевропейскими. Наконец послышался низкий голос – они бегло разговаривали на иностранном языке.

Эти пронырливые военные находились в пятидесяти метрах от путников и с каждой секундой приближались всё ближе и ближе к ним. Вдруг самый грозный из них, ведомый каким-то своим извращённым чутьём, взглянул в сторону главных героев.

– Пригнись, – громким шёпотом сказал Джонатан и насильно опустил голову юной медсестры к земле. А затем и сам прильнул к ней, скрывшись в высокой траве.

Но было уже поздно, враги заметили их, а точнее, какое-то движение и, выставив вперёд дула оружий, ускорили шаг.

– К корням, живо, – добавил раненный боец, и ползком, максимально тихо, проследовал к извилистым отросткам огромных болотных кипарисов.

Эти необычные деревья действительно произрастают в болотистой среде, исходя из названия, а при низком уровне воды оголяют сложную, лабиринтообразную корневую систему, что настолько густо покрывают пространство вокруг ствола, что могут быть приняты за щупальца осьминога или же, благодаря воздействию коррозии, за проходы, подобные соляным пещерам. Именно в этих причудливых «конструкциях» и надеялся спрятаться опытный ратник.

Они с его молодой спутницей заскочили в один из таких природных тоннелей, вынужденно нырнув с головой в вязкую, но, к счастью, неглубокую трясину. Высунув испачканные лица уже по ту сторону древесной решётки, они, молча, затаив дыхание, наблюдали за местностью, с опаской ожидая неминуемого приближения рока. Они вслушивались в каждый шорох. Внимали мельчайшему звуку. Им было безразлично их ужасное внешнее состояние, как и наличие полчища паразитов и других лесных тварей в отвратительной зелёной тине. Смерть была рядом, и оттого всё прочее померкло в их глазах. А глаза, надо заметить, первое, что выдавало бедолаг, ведь тела тех, покрытые различной дрянью, что наполняла топь, полностью сливались с окружающим антуражем, создавая им идеальную маскировку.

Послышались шаги. Затем кто-то позвал кого-то по имени и буркнул что-то вроде «посмотри там». И сразу же после этого в поле зрения протагонистов попал рослый, бородатый, слегка седой, боевик, что со злобной физиономией остановился в метре от них и принялся громко кашлять, будто бы болел туберкулёзом (вероятно так оно и было). Это дало время измученным героям вдохнуть побольше воздуха в лёгкие. Теперь они были обязаны опуститься в грязную воду по самую макушку, дабы не быть обнаруженными и застыть в таком положении на неопределённый срок.

Больной амбал плюнул в болото и опустился на корточки. Похоже, ему стало совсем плохо. Он облокотился на ружьё и помрачнел. Через, наверное, полминуты ему вновь крикнули что-то на здешнем диалекте, и тот ответил фразой из разряда «уже иду». Путники решили так, поскольку вслед за этими словами высокий мужчина встал, сделал оборот и всем видом показал своё намерение уйти. Но чуть погодя тот, увы, снова опустился на землю, по-прежнему располагаясь в опасной близости к Софии и Джонатану.

Беглецы не имели возможности воочию наблюдать за туберкулёзником, находясь в плотной, мутной жидкости, зато отчётливо слышали его и ощущали мельчайшие вибрации.

Ситуация стала запредельно тревожной, когда у девушки начал заканчиваться кислород. Она дала знать об этом своему спутнику лёгким, но резким прикосновением к плечу. Она запаниковала, принялась крутиться из стороны в сторону, даже предприняла попытку всплыть. Бороться с ней было бы неправильным, это являлось очевидным для молодого вояки, и посему он осмелился сделать то, что по всем признакам было неизбежно. Он указал пальцем на врага и незамедлительно двинулся в его сторону, аккуратно проплыв под извилистыми корнями. Медсестра не сазу поняла намерения её товарища, но в итоге, взяв себя в руки, сообразила к чему всё идёт и что тому нужна её помощь. Юная женщина проследовала за ним.

Неприятель сидел спиной к ним – невероятно удачное стечение обстоятельств. Тем не менее он был огромным и вдобавок держал в руках заряженное оружие – серьёзный соперник.

Храбрый воин, будто аллигатор, одним махом вынырнул из грязной заводи и, превозмогая боль, схватил того, одновременно обхватив его грудь и руки, дабы тот не сумел вырваться. Пруг и опомниться не успел, ни то что среагировать, настолько стремительно это произошло. Но очевидно, что этого было недостаточно, он всё ещё мог поднести дуло к торсу Джонатана или, как минимум, позвать на помощь. Смельчак, словно дзюдоист на татами, поволок того в болото. И только благодаря тому, что противник был взят врасплох, ему удалось совершить задуманное. Он опрокинул его. И они, вдвоём, в сцепке, спиной назад, упали в затянутый тиной водоём. Недруг начал сопротивляться, наносить удары локтем в рёбра оппонента. Это всё что ему оставалось, при падении тот обронил винтовку; та медленно исчезла в трясине. Молодой солдат попытался провести удушающий приём, но сделать это идеально никак не выходило, рана ограничивала его в движении. Ощущение боли возвратилось (на короткий срок та улетучилась, под воздействием адреналина). К несчастью, он стал сдавать, захлёбываться грязью, проигрывать.

И тут в поединок вступила София. Она не питала иллюзий на свой счёт и очень сильно боялась, но не в её манере было трусливо стоять в стороне. Отважная девушка принялась держать здоровенного амбала, чтобы тот не мешал её соратнику осуществить прём. Удерживать того – исключительно всё, что она намеривалась делать, так как ударить или тем более убить его, каким бы злодеем он не был, та не сумела бы; это противоречило её принципам. В итоге пацифизм сыграл с ней злую шутку, бородатый мужчина высвободил левую руку и со всего размаха ударил бедняжку по лицу. Она опрокинулась назад, упав в зелёную топь. На мгновение Джонатан испугался что та потеряла сознание, но быстро утешился, стоило Софии выглянуть из воды. Её бровь была рассечена ударом, но она, как и прежде, была преисполнена желанием помочь и оттого поспешила возвратиться в битву.

– Оружие! Найди его оружие! – остановил её раненный мужчина. И стоило ему это сказать, как брутальный вояка вырвался из захвата и с разворота нанёс серию ударов в корпус обидчику.

– Джонатан! – в ужасе закричала женщина, но вовремя подавила крик, дабы не привлечь ещё больше врагов. – Они не пошли за своим товарищем и двинулись дальше без него, притом, видимо, отдалившись уже на внушительное расстояние, это было наиболее достоверным объяснением того, что они до сих пор не появились – так рассудила медсестра, и стремглав двинулась на выручку своему спутнику.

Она вскочила на спину агрессивного бойца и предприняла попытку впиться ногтями в его глаза. Отчасти ей это удалось. Она не ожидала от себя такой жестокости, но ни на секунду не попыталась ослабить хватку. Настал миг поступиться принципами. К сожалению, соперник оказался ей не по зубам, вследствие чего менее чем через полминуты она вновь была скинута в мутную воду.

– Найди оружие! – настоятельно повторял её напарник, уклоняясь от тумаков. Отыскать то по всем признакам оставалось единственным способом одолеть неприятеля.

Служительница панацеи принялась судорожно рыскать в вязкой грязи ища заветное ружьё, но не находила. Между делом она оборачивалась и, глубоко переживая, приглядывала за соратником. Он был совсем плох. Ему всё реже и реже удавалось увернуться от атаки. Он отчаянно принимал удары громилы, находясь на волоске от гибели. Силы покидали его. У Софии потекли слёзы из-за того, что она не была в состоянии прекратить это насилие. И, уже с дрожащими, как у пьянчуги, руками, она нырнула с головой в зыбкую массу, дотянувшись до самого дна. И там, почти в метре от поверхности, она наконец обнаружила то, что так скрупулёзно искала.

Рассерженная девушка выскочила из сапропели и выставила вперёд дуло оружия.

Бандит видел это, но всё равно не остановился. Сравни свирепому медведю, тот драл свою добычу и не намеривался сдаваться. В негодовании женщина подошла ближе и, уперев ствол ему в спину, произнесла: – убери от него кулаки, мерзавец!

Это разозлило обезумевшего мужчину пуще прежнего, и он, обернувшись, с дьявольской злостью взглянул на ту. Подлец собирался напасть на неё, но тем самым только открыл тыл, и Джонатан незамедлительно воспользовался этим. Его ещё рано было списывать со счетов. Он схватил мокрую лозу, что давно уже попалась ему на глаза и обвил ей горло супостата. Пруг закашлял, завертелся, его разум окончательно потемнел. Молодой солдат притянул его к себе, оттащив от своей спутницы, а затем обратился к ней: – стреляй!

– Я не могу, – послышалось в ответ.

– Стреляй!

София поднесла трясущейся палец к курку и слегка надавила на тот. Это было тяжёлым решением, осмелиться на которое она по-прежнему не была готова. Здравый смысл требовал осуществить задуманное, сердце молило об обратном. Она зажмурилась и неуверенно надавила на холодный металл. И тем не менее выстрела не последовало. Не потому что порох отсырел, не потому что она испугалась – она попросту не стала стрелять.

– Я не могу, – слёзно промолвила та, и опустила оружие.

Монстр крутился как заведённый и, что примечательно, не звал на помощь. Ярость затмила его рассудок. Словно берсерк он отчаянно не желал признавать поражения и до последнего сопротивлялся, нанося всё новые и новые уколы противнику. Но секунды его жизни были сочтены. А то были именно секунды. Так как нехватка кислорода взяла своё, и он, побледнев, потерял контроль над конечностями, что обмякли и утратили мощь, но по инерции ещё дёргались возле лица Джонатана.

– Хватит, – сказала испуганная девушка, – хватит!

Глазные яблоки туберкулёзника поднялись вверх, обнажив красные, как у рака, белки. Софии померещилось, что те вот-вот вывалятся из орбит, от чего она резко отвернулась, не выдержав сего зрелища.

И всё же измождённый солдат оказался сильнее страха, под воздействием которого мы обычно совершаем ошибки, того, что поднимает панику в джунглях, что толкает людей на преступление. Воин взял себя в руки. Он воспротивился желанию убить своего мучителя. Он ослабил удавку, позволив тому выскочить из неё и упасть в болото. Бородатый бандит остался жив, но потерял сознание.

Юная медсестра одобрительно посмотрела на своего спутника, а затем помогла тому аккуратно возложить тело на твёрдую почву. Когда они закончили, то встретились взглядом и на минуту утихли, тяжело дыша.

– Спасибо, – произнесла уставшая женщина.

– За что?

– За то, что поступил правильно.

– Он ведь может сию минуту прийти в чувства и позвать подмогу.

– Может. Но почему-то мне кажется, что он не станет этого делать.

Битва закончилась победой отчуждённой, обездоленной пары, принеся тем новые проблемы и травмы, приблизив тех к спасению и, как и прежде, к гибели. За каждое испытание, выпадающее на их плечи, те платили невероятно высокой ценой. Раненный вояка был уничтожен, София была измотана и физически и морально. Их цель была уже очень близка и в то же время отдалялась от них всё дальше и дальше.

– Я ненавижу себя, – тихо, почти шёпотом, высказался Джонатан, сев на примятую траву.

Молодая особа присела рядом и взглянула на того одновременно понимающе и осуждающе. Она знала, какие саморазрушительные мысли крутились у того в голове, знала насколько отвратительные поступки иногда совершают военнообязанные для того чтобы избежать смерти. Она наслышалась о многих ужасах, оказавшись на войне, но прежде не была соучастницей в такого рода деяниях. Её разум и сам был затуманен невзгодами, однако лицезреть, как сдаётся её товарищ, человек, с которым она прошла огонь и воду, та не была намерена. Она чувствовала, что он настрадался настолько, что уже находится на волоске от осуществления какой-либо опасной и глупой затеи.

– Или он, или мы, – поспешила утешить того девушка. – Не печалься, пожалуйста. Ты не убийца. Ты невероятно устал, да, но ты совладал с собой. Ты не убил его.

– Я испугался, что могу.

– И это здорово. Ты отдаёшь отчёт своим поступкам. Не идёшь на поводу у страха.

– Но я наверняка уже лишал жизни. И возможно, что не раз.

– А может и нет! Не думай о прошлом, думай о будущем. Вспомни, ты сказал, что не хочешь быть тем, кем был, когда согласился воевать, и посмотри, ты держишь слово. Твой путь отныне не связан с былым временем. Ты начинаешь всё с чистого листа. А как по мне, так ты всегда был таким – добрым. Эту историю… эту чудесную историю, – София вынула мокрую тетрадь из сумки и принялась сушить её на ветру, – её мог написать только мужчина с чистым сердцем. Ты не убийца, Джонатан. И никогда им не был. Я верю в это, так поверь и ты.

Её собеседник сдвинул брови, а потом, глубоко вдохнув и резко выдохнув, устремил взор ввысь. Величественные кипарисы, чьи верхушки, казалось, задевали небо, завораживали. Скользя взглядом вдоль стволов этих могучих деревьев, тот остановился у самых их кончиках и тут же провалился в далёкое прошлое, что внезапно открылось ему, взявшись из каких-то потаённых глубин разума. Над ним, в лазурном море, медленно и безмятежно плыли облака, навивая приятные воспоминания, вспомнить какие, увы, раненый воин не был в состоянии – всё было, как и в тот день, что однажды одарил его подлинным счастьем, но что это был за день оставалось неизвестным. Однако на миг душа его успокоилась, отринув тревоги. Память, безусловно, жила в нём, потому как воин ясно ощущал тепло, что согревало его и исходило оно откуда-то на уровне подсознания. Предметы, люди, места – всё это было вторичным, у него остались чувства – именно их он и воскресил в сию минуту. Он улыбнулся.

– Хорошо, что ты не выстрелила, – произнёс измученный герой, опустив взгляд на свою спутницу. —Это привлекло бы внимание всех пругов в округе.

– И в самом деле, хорошо.

– Мы молодцы, – с лёгким смехом добавил солдат.

Их путь был почти закончен. Победа над собой – главная победа, которую они возымели. Дорога до заставы, до долгожданного спасения, принесла им множество трудных испытаний. Она надломила их, но не сломала! До цели оставалось полчаса неспешного хода. А там – множество бравый воинов, что защитят их от врага, а также опытных врачей, способных оказать им медицинскую помощь. Оставалась всего чуть-чуть. София убеждала себя в этом и потому сказала громко и уверенно: – Мы сможем! Всё будет хорошо!

Август

Отец умер.

Его похороны состоялись на кладбище Эвергрин, на западе Бостона. Ему было пятьдесят семь лет.

Когда Говард Оралли сообщил мне эту печальную весть я пребывал в бодром расположение духа, всё ещё радуясь тому, что вскоре стану отцом и потому абсолютно не был готов морально услышать его слова. Судьба оказалась крайне неблагосклонна ко мне, нанеся удар в минуты, когда я потерял бдительность и холодное сердце. Если бы то произошло, скажем, две-три недели назад, в дни моего переживания и смирения, то я бы сумел принять этот удар достойно, но сейчас, стоило мне отвыкнуть от мыслей о его возможной кончине и переключиться на позитивный лад, я оказался целиком и полностью открыт для удара. Я был взят врасплох. Я был раздавлен.

Место для могилы Томаса я выбрал между двумя высокими соснами, неподалёку от небольшого водохранилища. Он бы оценил такой выбор, у него всегда была тяга к прекрасному, в особенности, что касалось природы, хоть тот и не признавался в этом; он держал марку серъёзного и грозного вояки. «Какие могучие деревья!» – сказал он мне, когда, в моём детстве, возил нас с матерью в Мьюирский заповедник. «Только представь, сколько времени они провели на Земле, сколько всего повидали. Они настоящие короли в этом мире, что всегда будут возвышаться над людьми. Вот и мы должны стремиться быть похожими на них… Быть столь же крепкими и спокойными». Эти сосны, что произрастали на кладбище, уже пережили отца и, наверняка, ещё столько же лет простоят рядом с ним; воистину яркое олицетворение его взглядов и желаний.

Когда я произносил речь, возложив ладонь на его тёмно-красный гроб, то опустил подробности этой истории и сосредоточил внимание непосредственно на том, каким он хотел выглядеть в глазах людей, восхвалял его внутреннюю стойкость и преданность убеждениям; я не позволил себе описывать его переживания и потаённые чувства, которые, озвучь я их, тот обязательно принял бы за издёвку. Но я-то знал, отец был мягким внутри, доброжелательным, общительным, даже если не показывал этого. И всё же он жаждал чтобы его запомнили именно стойким, непоколебимым человеком. Пусть всё останется так, как он и задумал – решил я.

Озвученные выше умозаключения не были необоснованными. Незадолго до кончины родителя у нас состоялся неприятный, но весьма сентиментальный разговор, открывший мне много новых и интересных подробностей о его личности и которых, конечно, я не ожидал узнать. Он раскрыл мне свои секреты.

– Я виноват перед тобой, Джонатан, – так начал разговор он, даже назвав меня верным именем, а не каким-либо созвучным, как то часто делал.

– Что ты такое говоришь? – чрезвычайно удивлённый, спросил я. – Ты ни в чём не виноват.

– Нет, к сожалению, виноват.

Тот достал бумажник, что хранил в верхнем ярусе тумбы, возле его койки. Порывшись в нём трясущимися руками какое-то время, он вынул старую, уже пожелтевшую фотографию моей матери и протянул ту мне. Я был поражён, что он вообще хранил такую вещь, если учесть то, как нехорошо они расстались.

– Перед Викторией я виноват вдвойне, – с горестью добавил он.

После Томас ненадолго примолк, определённо собираясь с силами и вспоминая что-то крайне тяжёлое для него. То становилось очевидным судя по тому, как нервно он вёл себя.

– Она была готова простить мне измену, – в итоге озвучил он, – даже после тех оскорбительных слов, что я наговорил ей. Мы часто ссорились, ты знаешь. И, говоря начистоту, то было почти всегда из-за меня. Я был не самым порядочным мужем. Неверным, нетерпеливым, непрощающим… Порочный до мозга костей, чтоб его.

Мне не хватало мужества, чтобы вмешаться в его монолог и возразить что-либо против, я по-прежнему защищал того, даже после услышанного; а возможно я был действительно озадачен и хотел услышать всю исповедь до конца, которой, как выяснилось, его речь и являлась.

– Когда я сообщил ей, что мы расстаёмся, та всё ещё относилась снисходительно ко мне и надеялась хотя бы на дружественные отношения. Но мной было принято бесповоротное решение. Теперь я и сам не понимаю отчего совершил его, но тогда мной правила железная уверенность, будь я проклят. Эта женщина осточертела мне, я, как настоящий подлец, возжелал перемен: захотел двигаться дальше и искать счастья, которого, как мне мерещилось, я не имел в наших отношениях. Прости, Джонатан, я был не прав и не понимал, что счастье не зависит от кого-то или чего-то, а только лишь от нас самих, мы либо принимаем его в тех условиях, в которых находимся, либо бесплодно ищем то в бесконечных скитаниях. У меня имелось достаточно причин, чтобы обрести покой, но я предпочёл тому хаос. И то ли посттравматический синдром, доставшийся мне со второй мировой, то ли простая, будь она неладна, глупость возымели власть надо мной, затрудняюсь ответить, но я не сумел совладать с собой.

– Папа… – вымолвил я, не осознавая, как закончить предложение. Я всё ещё не хотел верить в его предательство. Для меня он с детства был героем. И расстаться с этим образом я, по-видимому, не стремился. Слишком внезапным было это откровение. Скажите, как мне следовало отреагировать?..

– Я ещё не закончил, – строго сказал упрямый офицер. – Ты всегда имел привычку перебивать старших, слушай меня, чёрт побери, – в этих словах был весь мой отец. – Я попросил мать забрать тебя к себе, дабы ты не мешал мне. Подло, да? Сам знаю. Ты не представляешь какие тягостные думы терзали меня из-за этого, но я был непреклонен. Мне нужна была свобода, хоть немного… Я, словно одержимый, пустился во все тяжкие. Как же мне стыдно вспоминать об этом. Где проходила черта и зачем я перешёл её? – никогда он ещё не показывал мне своих слёз, и вот те градом побежали из его очей. Он расчувствовался, настолько, что вызывал, клянусь, подлинное отвращение во мне. Я попытался встать, однако он мне не позволил, крепко схватив за руку. – Стой! Не уходи, – продолжил тот. – Я обязан закончить мысль, иначе всё это было напрасно. Так… Выдворив вас из своей жизни, я, наверное, с полгода искал утешения в случайных отношениях, а потом, признав, что ошибся, взялся писать письма Виктории, требовательно принуждая ту простить меня и вернуться. Но воды утекло чересчур много, она уже перестала быть той слабой и податливой девочкой, какой являлась когда-то. Я ей больше не был нужен. Будто настоящий эгоист, я мучил её изо дня в день, закидывая всё новыми письмами. А когда признал, что то не работало, стал наведываться к ней, в основном утром, дабы не застать тебя дома.