Читать онлайн Художники и Музы. Лирика и мистика

© Любовь Сушко, 2025

ISBN 978-5-0067-9174-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Любовь Сушко

Художники и Музы

Художник и поэт

В плену у Мертвой царевны

Поэту снился удивительный сон, он повторялся снова и снова, менялись делали, но сам сон оставался неизменным, морская гладь без конца и края. И по поверхности ее скользила прекрасная лебедь – дева птица, птица с женским лицом.

Кажется, она шагнула в этот мир из сказаний древних славян. Ему казалось, что он может достать до нее, если протянет руку. Но он словно бы окаменел, и тогда она уплывала от него все дальше и дальше, и понятно было, что ее уже не достать, до нее не дотянуться. Но она чаровала, она звала его с собой, и нужна была невероятна сила, чтобы устоять на том самом берегу, чтобы не шагнуть в безбрежность вод и не утонуть.

– Она пришла не за тобой, ей нужен художник, – слышал он голос где-то рядом, но не поворачивал головы, ему не хотелось видеть того, кто произносил эти слова.

Поэт не сомневался, что пройдет какое-то время, и он встретится с царевной, обязательно встретится, только где и как будет происходить эта встреча, он не знал, а то, что она случится, не было никаких сомнений.

№№№№№

Ветер на Невском в тот вечер был особенно свиреп.

Поэты брел, не разбирая дороги, понимая, что он удаляется от своего дома, значит, возвращаться будет дольше и труднее. Но его вела какая-то дивная сила, и он просто шел и шел, не думая о том, что случится потом, как и что там будет дальше, сможет ли он вернуться домой. Такой лютый ветер может сбить с ног и заморозить упрямца, который идет куда глаза глядят и не поворачивает домой. Ему ли не знать, что все самые невероятные события и необдуманные поступки совершаются именно так, как правило, о том ему не приходилось жалеть. Но как знать, может на этот раз он пожалеет обо всем.

Наконец он почувствовал, что пришел туда, куда нужно, огляделся внимательнее, не понял, что это было за место. Остановился перед дверью мастерской знаменитого художника, хотя ни о чем не думал, и не собирался к нему в гости без приглашения. Как вообще можно вторгаться в жизнь творца, если тебя туда не приглашали? Это просто недопустимо, так нельзя поступать, – убеждал его незримый спутник, наверное, и толкнувший сюда, но по дороге он передумал и теперь пытался удержать поэта.

Как правило, он, так и не поступал никогда. Вот и на этот раз решил молча уйти, понимая, что с ним, с его творениями будет связанно что-то очень важное, но тяжелое, может быть гибельное, а он был так молод, все только начиналось, он не написал еще самое главное, все это только подступы к творчеству, столько всего впереди. И все его шедевры еще на свет не появились, но обязательно появятся, для этого он пришел в мир и не уйдет, пока не сотворит всего, что от него требовалось высшими силами.

Но с кем он мог тут встретиться? С демоном, конечно с Демоном, о котором так много говорили поэты, то с восторгом, то с ужасом. Никто, наверное, не хотел так страстно увидеть Демона, сидящего среди каменных цветов между небом и землей, и не желавшего больше двигаться. Демон снился ему, он писал, и снова будет писать о нем, но там, за стенами Мастерской была картина, которую он не мог не увидеть сегодня, сейчас. Незримая, она манила, она влекла за собой. Ради этого он готов был нарушить все приличия, разве не так поступил бы и сам Демон, не тот дерзкий гусар, а взращенный в его воображении герой прошлого и грядущего.

№№№№№

Где-то в глубине души Поэт и сам привык считать себя Демоном. И не тем, которого нарисовал в свое время мятежный гусар, а вот с этим тяжелым, многогранным воплощением его на полотнах, где все время были то лиловые, то черные тона, и самого Демона не так просто было разглядеть в нагромождении мазков гения. Надо было всматриваться и вслушиваться, только тогда он проявится, откроется и может явит свою суть сам, если захочет, если посчитает нужным.

Поэт считал художником гением, что бы там о нем не говорили новоиспеченные критики. Он мог рассматривать его полотна часами, и сила притяжения тех полотен становилась все явственнее. Не эта ли сила и привела его сюда, он не почувствовал даже, что начал замерзать и нечем было дышать больше. Надо возвращаться, иначе он совсем замерзнет и не сможет двигаться. И тело его найдут случайные прохожие, узнают и это будет самой громкой сенсацией завтрашнего дня. Но пока ему не хотелось творить такие мифы, он должен был жить и писать.

Но словно по воле каких-то непроизнесённых волшебных слов, дверь в мастерскую распахнулась, и какая-то дама предложила ему войти. Похоже, что это была знаменитая певица, жена художника, хотя в полумраке этого не рассмотреть,

– Да проходите же скорее, там так холодно, сколько же можно стоять? – она показалась ему феей из неведомой страны, спасительницей, и он, с трудом сдвинувшись с места, вошел в полутемную прихожую, кто-то помог ему снять пальто. А та самая дама проводила его в просторную Мастерскую. Но все это происходило словно во сне, он не чувствовал реальности, не ощущал ее совсем от холода или волнения, вдруг охватившего душу.

№№№№№№

Художник сидел перед мольбертом около окна, там, где света было чуть больше, и работать легче, и теперь повернулся к гостю, с интересом его рассматривая.

Поэт начал что-то неторопливо объяснять. Говорил о том, что он не собирался вторгаться, но все вышло само собой, а ноги сами привели его к Мастеру.

Художник остановил его каким-то едва уловимым жестом.

– Ко мне все так приходят, я знал, что вы будете нынче. Сон приснился, и я ждал вас, попросил Надюшу посмотреть, где вы запропастились.

Стала любопытно, что скрывалось за словами, знал ли он, кто перед ними стоит, или просто знал, что кто-то будет у него в гостях.

Слава его была огромна, но среди стихотворцев, художник жил совсем в другом мире, и он не обязан был что-то о нем знать.

– Ваши Прекрасные Дамы столько шума наделали, вот и моя жена только о них говорит, – прибавил Мастер, заставив гостя смутиться.

Хотя для кого было секретом его имя, его слава, и все-таки в данный момент, в данном месте это прозвучало неожиданно и смутило, хотя такое случалось крайне редко, недаром его прозвали Снежным королем. Хвалу и клевету он принимал равнодушно, как и завещал гений золотого века.

Впрочем, и смятение и смущение быстро растаяло. Словно зачарованный, он подошел к полотну и замер перед ним. И это был не Демон, к которому он шел так долго и упорно, вовсе не Демон, это была прекрасная царевна, Царевна лебедь плыла куда-то вдаль, едва повернув голову и увлекая его за собой в те бездны на тот свет, на остров Буян. Она звала, она манила, она просила следовать за ней.

Он так часто слышал сказки, знал, что она приходил в этом мир за кем-то из живых, чтобы увести его с собой в свой мир, на тот самый остров Буян – остров мертвых, где и встретил ее князь Гвидон и сделал своей женой.

Как же она была прекрасна, глаз не оторвать. При всей своей проницательности поэт не ведал, что встретит тут такую красоту, что забудет на время про Демона, будет стоять перед ней и не двигаться, не дышать даже.

№№№№№№

Художник наблюдал за ним молча, он отложил кисти, повернулся спиной к полотну, что очень удивило его жену, любимую единственную жену, но и она сама укрывшись в тени другого полотна, того самого Демона сидящего, наблюдала за поэтом. Муж был прав, она читала все новые его стихотворения, она знала его Прекрасную Даму чуть ли не наизусть и чувствовала, что он еще сможет написать самое лучшее и прекрасное творение, а ведь уже звучала «Незнакомка», и это стихотворение сводило многих с ума.

Сколько раз она перечитывала текст, стараясь понять, в чем его колдовская сила, но так и не смогла этого узнать.

Дыша духами и туманами,

Она садилась у окна.

И пахли древними поверьями

Ее волнистые шелка,

прошептала Надежда и смолкла, боясь, что поэт ее услышит.

Но он ничего не слышал, он смотреть на Царевну Лебедь и не мог оторвать взора.

– Как вам это удается? – очень тихо спросил он

– А так же как вы уводите всех женщин, наших жен тоже своей лирикой, своим порядком слов, чарующей души музыкой.

Поэт ничего не это не отвечал, даже и не слышал того, что говорилось.

Надежда поскорее улизнула куда-то, она не хотела слышать того, о чем говорил ее муж, боялась выдать себя.

Поэт оглянулся по сторонам, словно искал ее, наверное, хотел сравнить с той, которая не отпускала его и на миг.

– А ведь вы пришли не к ней, – услышал он голос художника.

– Да, конечно, к Демону, но не сейчас, не в этот раз, потом, – забормотал он, – этого слишком много для одного раза. Живопись не знает пощады, она захватывает наши души целиком и больше не отпускает. Лебедь меня точно не отпустит, я знаю это, она страшнее Демона, и прекраснее.

№№№№№№

Жена художника упрекала себя за то, что оказалась такой не гостеприимной, не предложила гостю чаю, хотя все было готово к чаепитию. Но она не смогла выйти туда и вести себя свободно и непринужденно. Она боялась упреков ее гения, а еще больше презрительной усмешки Поэта. Что происходило с певицей, для которой сцена была родным домом, как такое вообще могло происходить в ее собственном доме, рядом с любимым мужем.

Но она ждала, пока он уйдет и вернулась к мужу только когда хлопнула дверь, и поэт растворился в метели.

Мастер ни в чем ее упрекать не стал. Он все понимал, он ее так хорошо знал, и даже радовался, что она не вышла, не возникло неловкости, в которой он пребывал бы, окажись его жена и Поэт лицом к лицу. Наверняка ничего страшного бы не случилось, хотя, как знать, над не дано предугадать как слово наше и вот такое свидание отзовется. Но стоит ли искушать судьбу, ведь у него есть только одна женщина и никакой другой никогда не будет.

№№№№№№№

Поэт довольно быстро шел в сторону своего дома, кажется ему удалось избежать того притяжения, он смог вырваться из Мастерской, а это стоило немалых усилий, ведь он глаз от Мертвой царевны не мог отвести.

Он вспомнил о жене Мастера, сумевшей как-то ускользнуть и спрятаться, теперь это вызывало досаду, кажется, ей до него не было дела. Она сама умела чаровать и притягивать к себе людские души. Но она ли была изображена на полотне? Это и хотелось выяснить поэту, ведь мистика картин известна всем, а у его картин сила двойная и тройная. Вряд ли он стал бы так рисковать, изображая ее, там застыла совсем другая красавица, наверняка совсем другая. И хотелось узнать, кто она такая, и разыскать ту, изображенную на полотне. Но как и где ее искать?

Чай поэт пил дома с тетушкой и матушкой и рассказывал, куда он на этот раз забрел и что там видел.

В тот день они не могли знать, что Мертва царевна очень скоро увлечет на остров Буян, в свое царство самого художника, что она пришла за ним и сторожит его покой и сон, боясь его отпустить. Она не умела и не любила ждать.

В тот вечер поэт размышлял о том, как страшна красота, какая в ней скрыта невероятная сила и прелесть, сколько всего там кроется. А ночью, во сне, он видел, как уплывает от него Лебедь в мир иллюзий. Он встретился с ней, он увидел ее, потому она решила его оставить в покое.

– Она уплыла, но обещала вернуться, – сказал он утром матушке. И она поняла о чем он говорит.

Больше они о магической картине не говорили никогда.

Убивший Дракона

Тайна поэта всегда непостижима. Говорят в детстве того, кого назовут скоро влюбленные женщины, а влюблены были все, кто видел и слышал его, и яростные мужчины, любившие этих женщин, влюбленных в него, они все так и назовут его Снежным королем.

Он часто вспоминал о том, что именно сказка о Снежной королеве – повелительнице метелей, околдовала, заворожила в самом начале его душу.

Сон смешивался с реальностью, невозможно было разобрать, где-то, а где другое, и только Снежная королева неизменно врывалась к нему в метельные Петербургские зимы, а летом и осенью, он томился и ждал ее прихода. Весна вообще казалась самым унылым и печальным временем для Поэта, потому что до свидания с ней была еще целая вечность.

А потом, когда он сложил слово «вечность» из льдинок, и готов был погибнуть в пору своей юности, в последний момент он вдруг опомнился, вырвался из ее объятий и убил в себе эту холодную, эту снежную страсть.

Ему удалось уничтожить своего дракона, обольстительного и великолепного, хотя он уже тогда прекрасно понимал, что убивший Дракона, сам становится Драконом.

Сознавать это было и жутко и весело, а если природа тебе подарила уникальную внешность самого прекрасного из принцев и великий поэтический дар, что же остается, как не расправить плечи и не стать первым в веке, который позднее назовут серебряным.

И в такую же метельную зиму Снежный король стал первым поэтом. Это признали сразу и все. Глупо и бесполезно было спорить и профессорам – филологам, и юнцам, мнившим себя богами и гениями, они услышали его:

Дыша духами и туманами,

Она садилась у окна,

И пахли древними поверьями

Ее волнистые шелка

И отступились, и отступили. Они много кричали и много пили, а он видел в то самое время иные пространства и миры и смог передать их красоту и великолепие. Сначала они думали, что он человек, пока не разглядели не только божественное тело, но и божественную улыбку. Между ними появился Ангел, потому он и победил Дракона – Снежную королеву. Разве смертному это по силам?

№№№№

Он не только видел иные миры, он научился показывать их в своих стихах, а еще там была музыка, не земная, не та, которая звучала в гостиной профессорского дома, и даже не гениальный Пианист, его отец, создавал и дарил ее – они почти не виделись и не общались и были странно далеки. Она приходила к нему и ко всем нам из тех миров, куда не дотянуться простому смертному.

Потому и любили женщины, и были заворожены, покорены и готовы идти на край света, только он не звал ни Анну, ни Наталью, ни Валентину. Он знал, что не смогут они одолеть земное притяжение, что гибель грозит им. Покорял пространства и миры поэт всегда в гордом одиночестве, и оказывался вдруг там, «где кажется земля звездою, землею кажется звезда». От такого полета в любой мир могло разорваться на мелкие кусочки сердце. А когда он появлялся среди них, такой отрешенный и далекий, они не могли отпустить его так просто, не замечали остальных. И отрицавший любую религию, он невольно возвращал их к язычеству, к тем колдунам и ворожеям, которые владели умами и душами людскими. Распятый и замученный Бог не мог быть для него той путеводной звездой, за которой он бы устремился, и в начале была Королева метелей, стихия страсти, а не покорности и слепой веры в то, что убогие и сирые достигнут блаженства. Он никогда не смел даже мечтать о том, чтобы стать немощным и убогим. И бунт, порожденный в душе Дракона, толкал к жуткой пропасти и его самого, и всех, кто видел и слышал его, и через много лет после его ухода, что уж говорить о том времени, когда он одиноко бродил по земле, укутанной метелями.

И тогда произошло невероятное, те из Прекрасных Дам, которые приблизились на страшно близкое расстояние, не желая оставаться идолами для поклонения, они постарались оживить его, привязать к себе, сделать мужем.

Романы рассыпались в прах, один за другим, все их усилия были напрасными, но они снова и снова брались за дело.

И Дракон какое-то время был рядом, казался послушным, а потом вырывался на свободу и поднимался высоко в небо.

Что же делать, если обманула,

Та мечта, как всякая мечта, —

Напишет он той, которую звали Любовью, и которую единственный раз в жизни он повел под венец и выделял среди остальных. Но кроме слов прощения ничего не осталось и для нее:

Милая, безбожная, пустая,

Незабвенная, прости меня.

Тот, кто в самом начале любил Снежную королеву, не сможет быть покорным мужем не для одной из женщин. Но они тоже считали себя королевами, играли королев, но никогда не были ими, потому оставались только засохшие розы и разочарования.

Побежденная королева отступила тогда, но она унесла с собой и его душу, хотя даже сам Дракон долго не знал, не чувствовал этого, и пытался доказать всему миру, что он такой же как они все, только пишет гениальные стихи. Всей трагедией своей дальнейшей жизни он доказал, что нельзя писать гениальные стихи, слышать музыку иных миров, и оставаться таким, как все. Так не бывает, ни у кого не получилось и у него не получится никогда.

№№№№№№

А карнавал продолжался, они переодевались снова и снова, маски скрывали их лица, и это на какой-то срок было для него спасением, он мог оставаться среди них, чувствовать себя живым, переживать какие-т о страсти и страдания. Хотя когда маски были сорваны, появились пронзительные строки «Песни ада», он навсегда оставался в аду, и в реальности прошелся по всем его девяти кругам.

И только Снежному королю, в отличие от юного несносного гусара, удавалось свое одиночество нести достойно в этом мире, не обвиняя всех и каждого в собственных провалах и неудачах. Просто он был рожден королем и рыцарем, и никогда об этом не забывал.

Мистика окружала его повсюду, но был особенный символ, перебравшийся из самых страшных видений безумного Эдгара – черный ворон, которого оставляет Повелитель Тьмы тому, с кем заключена была сделка. Оставляет он его как напоминание о совершенном. Этот странный ворон на любой его вопрос, на любой порыв произносил одно только слово: «Никогда». Он понимал, что именно так все и будет.

Ни жизни, ни любви, ни бессмертия, ничего в его реальности не было реального. Так и любовь, и страсть, и жизнь сама превращается в странную игру с судьбой, словно он мог в один прекрасный момент все изменить, если сделать еще один шаг. Но шаг делался, а вместо странного и прекрасного света была снова метель и кромешная тьма.

А когда он видел своего Ангела, тот спрашивал его:

– У тебя есть стихи, разве этого недостаточно?

И вечный противник его отвечал на тот же безмолвный вопрос:

– Пред гением судьбы пора смириться, сер..

Ему не суждено было стать Фаустом, или Донжуаном, или Гамлетом, все они были слишком земными и, в сущности, ничтожными созданиями. А он никогда ни у кого, ни о чем не просил. Боги не просят, и ангелы не просят. Это к ним обращаются с молитвами и мольбами. И обращались, все время, на каждом шагу. Первая поэтесса, влюбленная в него с первого до последнего мгновения своей жизни оставалась богомолкой, и та, которая никому не подчинялась, и не решилась приблизиться, молилась:

– Плачьте о мертвом ангеле, – призывала она, и рыдала вся страна, все, кто мог в те августовские дни понять, кем для них был тот, который ушел, едва переступив свой сорокалетний рубеж.

Они молились, но в жизни его не было любви, и он расставался с ними безжалостно.

– Ты уйдешь, – говорил ему бес, – но и через много лет после ухода, каждая девица, которая хоть что-то смыслит в поэзии, будет мечтать о том, чтобы провести с тобой ночь.

– Это должно меня радовать? – удивленно спросил он, не зная, как к этому относиться.

– Как хочешь, но так будет, никто из предшественников не мог и мечтать о таком.

А он меньше всего мечтал о ночах с женщинами – ночь предназначена, для старинного дела – поэзии, после того, как лихо прокатишься на рысаках с самой обаятельной, и возникнет признание:

Нет, я не первую ласкаю,

И в четкой строгости своей,

Уже в покорность не играю,

И царств не требую у ней.

Они были, конечно, но они растворялись в той самой метели, оставляя след на страницах его творений, но не заснеженной душе.

– Почему все так? – спрашивал он у того, кто должен был знать ответы на все вопросы.

– А ты не забыл, что сделал два дела когда-то, убил дракона и сложил из льдинок слово «вечность».

Он не забыл этого, хотя и хотел забыть. Но как это сделать, если потом этому и была посвящена вся оставшаяся жизнь, и не было, и не могло быть никакой другой.

– Я не умру никогда? – спрашивал Поэт.

– Я не сказал этого, но останутся стихи, и страсть, и любовь, да-да, тот, кто не умел любить так смог рассказать об этом чувстве, что даже старый бес прослезился, и захотел понять, что это такое.

Он понимал и любил шутки, но на этот раз даже и не улыбнулся, потому что все было так важно, так серьезно, как никогда прежде не бывало.

И бес решил, что пока не стоит шутить, он сделает это потом, когда его настроение станет другим.

А потом он показал ему Париж, который выплыл из старинного зеркала.

– Что это?

– Париж, тебя там нет, не ищи, тебя там уже не будет к этому времени.

– Но зачем ты мне показываешь этот мир?

Они приблизились к какой-то скамейке, прекрасная девушка, читала томик его стихов, по щекам ее текли слезы.

– Разве это не бессмертие, не то, о чем я говорил? – удивленно спросил он.

Лицо поэта оставалось совершенно неподвижным, он ничего не ответил. О нем говорили незнакомый адмирал, и слишком хорошо знавший его поэт, вернувшийся с войны.

– Ему ничего не надо было делать, чтобы остаться в литературе и в жизни и после ухода, все мои женщины были влюблены в него.

№№№№№№

Там была только одна неувязочка. На зеркальной поверхности все еще оставался Париж тридцатых, а может и сороковых годов, но там никак не могли оказаться те, кто был расстрелян. Один из них в том же месяце, когда умер сам Король, а второй чуть позднее. Но это было только грядущее, потому бес и не заботился особенно о правдоподобии, а поэт просто не мог еще знать, как это будет.

Он мог пофантазировать, и потом, ему так хотелось сохранить им всем жизнь. Конечно, он не был от них в восторге, но точно знал, что те, кто придут им на смену будут просто страшны и никчемны, да такими, что у него от ярости аж зубы сводило.

– Она и на самом деле была влюблена в меня, – очень тихо говорил он.

– А в кого еще она могла влюбиться, одна беда, она никогда не была актрисой, но и им повезло немногим больше.

Он умел утешить даже того, который в утешениях его и не нуждался особенно.

– Скажи, ты знал, что душа моя заморожена навсегда?

– Всякое могло случиться, – неопределенно заметил бес.– Но так лучше, проще, меньше мороки.

– Я видел во сне нынче именно их, – вдруг вспомнил он о видении – об адмирале и поэте.

– И что же ты видел? – поинтересовался бес.

Он знал этот сон, но не мог понять, скажет ли он ему об этом или нет.

– Я видел реку и расстрел, стену и расстрел. Скажи, что это не правда, что этого не может быть.

– В этом мире все может быть, – перебил его бес.

Он был уверен, что поэт нарушит свое золотое правило и попросит его о чем-то. Но и на этот раз он промолчал. Бес облегченно вздохнул – хорошо, что он оставался собой, таких мало в этом мире, таких почти нет, да и бессилен он прекратить катастрофу.

Он чувствовал в ту ночь, что задыхается и растворяется в метели. Но ни досады, ни жалости не было в душе, на этот раз он воспринял метель, как благо, как освобождение от страшных мук. И тогда появилась снова та, которую он победил и отверг в начале, она обняла, подхватила и закружила его. Она точно знала, что так будет, когда оставляла его на время на земле среди людей.

– Ты вернулся, ты не мог не вернуться, разве мой великолепный мир сравнится с тем, другим. Все остается в силе, ведь ты сложил из льдинок слово «Вечность».

И они растворились в метели.

Зыбкий стон Шопена

28 ноября 1880 г., Санкт-Петербург, Российская империя

Луна казалась тусклой и сонной. Ноябрь разменивал последние дни и готов был кануть в вечность, уступив дорогу декабрю.

Кажется, он задержался лишь для того, чтобы послушать чудесную музыку Шопена. А она в старой усадьбе звучала не часто. Пианист был гениален, без всяких преувеличений. Он оказался среди гостей, потому что девять месяцев назад он женился на дочери профессора.

Говорят, это была любовь, да кто же его знает, что толкнуло его к этой милой, очаровательной девушке. Она – то была покорена его гениальностью, а вот он, как знать. Иногда казалось, что он любил только музыку в себе и себя в музыке, и был уверен, что жена не станет ему в том мешать, с ее —то деликатностью и тактом.

Профессор был добр и сердечен, а вот жена его, скорее наоборот та еще светская львица. Во взгляде ее читалась какая-то дерзость и неприятие зятя. И никакие таланты не смогли бы облегчить его положения, а потому он всей душой рвался в свою Варшаву, скучал, хандрил в Петербурге и никак не мог поверить, что женат, что скован какими-то жуткими узами, все от него чего-то хотят, смотрят странно и оценивающе.

В такие минуты, он умел отключаться от реальности и погружаться в музыку, и хорошо, что у профессора в доме был рояль, прекрасный рояль, его зять о таком мог только мечтать.

Но надо было исполнить на этот раз мажорную «Балладу», здесь были гости и самыми громкими и известными в свете, в ученом свете именами. Он мог очаровать их только музыкой, и Шопен, а потом Шуберт и может быть Григ ему в том помогут. Но пока Шопен, никто не любил великого поляка так, как этот пианист, новоиспеченный зять знаменитого профессора

Он погрузился в музыку и не слышал шума, споров за спиной, ему не хотелось смотреть на гостей, слушать их, потому что он не считал себя ровней, и это его раздражало и порой бесило, а ярость плохой помощник для пианиста, каким бы талантливым он не был.

Но был там один человек, которого он мог бы считать своим, близким, понятным, это был Федор Михайлович Достоевский. Пианист замахнулся именно на русского гения не больше, не меньше, просто было в нем что-то близкое и родное, родство душ, когда понимаешь это с первого взгляда и ощущаешь кожей.

Догадывался ли о том сам писатель, кто его знает, как и о том, что этот поляк знал его, думал о нем и исполнял музыку именно для него.

Федор Михайлович относился к музыке очень осторожно, если погрузиться в нее, то можно утонуть, она задевает те потаенные струны души, которых едва только касается слово. Она действует на сознание быстрее и сильнее, потому он умел отключаться и не слышать, и едва улавливать эти звуки, погруженный в размышления, в разговоры о самом главном.

Он любил бывать в доме профессора, хотя и чувствовал там себя не совсем в своей тарелке, ему хотелось поговорить с его суровой женой, знавшей Пушкина живым, это же фантастика какая-то. Но так и было. Она высоко ценила его речь о Пушкине, и может быть потому он был желанным гостем в доме. Но поговорить по душам не решался, она не приглашала к такой беседе, а он не мог напрашиваться.

№№№

Но в тот вечер музыка профессорского зятя зацепила сознание его сильнее, чем обычно, и хотя это была мажорная «Баллада», он не помнил номера ее, но чувствовал, что окрылен и вдохновлен. Пианист был настоящим бесом, совсем как его герои.

– Странно, – размышлял Федор Михайлович, – он словно бы сошел со страниц моих книг, черт, пытавший Ивана, воплотился не в толстую купчиху, а в красавца пианиста, от которого он и сам не мог глаз оторвать, а что говорить о молоденькой девице, для нее это был удар молнии, смертельный удар.

Писатель хотел взглянуть на ту, одну из четырех дочерей, выбравшую себе такого мужа, но ее нигде не было видно. Хотя они все были так похожи, но ее он выделял, обдумывал роман о гении и злодействе, где эта отважная молодая женщина станет главной героиней, и из-за нее только гениальный поляк шагнет на страницы его нового романа.

Но не только дочери профессора, он и жены его нигде не мог отыскать среди гостей. Что-то странное творится на этот раз в уютном доме. Сам же профессор спокоен и мирно беседует с кем-то из своих коллег, наверное, и удар грома, и ослепительная молния не нарушат его покой. Здесь точно есть покой и воля, как говорил Пушкин, потому писатель отдыхал здесь душой и покидал профессорскую усадьбу с большой неохотой, словно боялся, что не сможет больше сюда вернуться никогда. А дурные предчувствия его редко обманывали

№№№№№№

Жена профессора, о которой с такой теплотой думал великий писатель, была на верхнем этаже дома странно взволнована, ходила из угла в угол и оглядывалась на дверь, словно вот-вот должно было случиться какое-то землетрясения, и она не знала, что нужно делать в такие минуты.

Конечно, знала, все она знала, но ждала служанку и вестей с невероятной силой. Музыка долетала до нее какими —то обрывками, она даже не пыталась понять, что там звучит. Она не понимала другого, как ее зять может быть так спокоен, хотя может быть именно так он пытается заглушить свое волнение, только волнуется ли он вообще, способен ли волноваться, что его может взволновать?

Она попыталась отвлечься и вспомнила о том, что давно собиралась поговорить с Федором Михайловичем о Пушкине. Ведь для него, наверное, бесценно то, что она может ему рассказать. Надо дать ему починать ее записки, узнать, что думает он по этому поводу. Он так тонко и глубоко все чувствует, он видит такие высоты и такие глубины, о которых остальные не могут и догадываться. Наверное, провидение не случайно привело его в их дом и дает им обоим шанс поговорить о самом важном на свете. Она скоро этим займется, вот переживет все, что должно случиться в эту ночь и тогда со спокойной душой назначит ему свидание.

И тут вдруг зазвучали «Грезы» Шумана. Она удивленно подняла брови, слух обострился как раз в тот миг, когда он начал исполнять это гениальное творение. Она остановилась у окна, сменила гнев на милость и решила послушать, когда и где еще она такое услышит.

В тот вечер она убедилась в его гениальности окончательно и поняла, что ее дочь обречена. Такие вот два открытия жена профессора сделала одновременно, а потому печаль и радость слились воедино. Нельзя было дочь к нему подпускать, нельзя, но она был слишком занята Пушкиным, своими переводами, делами мужа и дочерей, и упустила тот момент, когда еще можно было отправить его подальше, отказать ему. Но это можно было сделать до того момент, когда его прекрасные руки опустились на клавиши рояля, а после этого даже она не смогла спасти свою дочь, а что говорить о профессоре?

Но как не хотела, она не смогла дослушать Шумана до конца, в дверь постучали, и она бросилась к двери, все понимая, теперь стало уже не до музыки.

№№№№№№

Федор Михайлович жестом остановил собеседника и как-то боком, боясь кого-то задеть ненароком, двинулся к пианисту, надо было поближе взглянуть на того, кого он собирался сделать героем нового романа. И музыка, он отважился впустить ее в душу, сколько не убегай и не прячься, она все равно тебя настигнет, заставит слушать и слышать. Это величайшая глупость прятаться от нее, никакие беседы самые невероятные не заменят нам музыки, ее полета и вдохновения.

Кажется, что-то разбудило пианиста и толкнуло его к человеку, осмелившемуся к нему приблизиться. Он взглянул на писателя удивленно и растерянно и снова погрузился в музыку, не надо отвлекаться, даже такое сближение не может его отвлечь от клавиш, от вечности, от Грез, от иллюзии, что он остается в том, а не в этом мире. Эта иллюзия только и могла защитить его от реальности.

№№№№№№

Смущение Пианиста заставило писателя улыбнуться, он утвердился в мысли, что тот станет главным героем нового романа. Его надо начать писать прямо сегодня, ведь время безжалостно уходит, ему почти шестьдесят, может и не успеть, а ведь это будет роман о гении и о музыке, ничего подобного он до сих пор не писал, пока не встретил Пианиста. Написать хотя бы в благодарность за то вдохновение, которое он подарил этим вечером.

Многие заметили, как вдруг поднялся со своего места и посмотрел наверх сам профессор. Неужели что-то могло нарушить его покой, прервать беседу, ведь минуту назад он был так увлечен.

Но он посмотрел на второй этаж именно в тот момент, когда там раздался пронзительный крик ребенка. Всем, кто был внизу, он был прекрасно слышен. Застыли на клавишах прекрасные руки пианиста. Он должен был броситься туда, но сидел неподвижно, кажется, даже не дышал.

Дверь распахнулась, и к гостям вышла высокая и стройная в белом наряде жена профессора, улыбнулась одним лишь ртом и сказала, что на свет появился мальчик, профессор стал дедушкой, а пианист отцом.

Она говорила еще что-то, но голос ее потонул в отдельных фразах, все бросились поздравлять профессора Бекетова, звучали теплые слова, наполненные радостной нежностью, на свет появился новый человек. Но в тот день никто не мог знать, что он станет первым поэтом в России через два десятка лет.

Великий писатель, бывший в тот день в доме, уйдет из жизни через пару месяцев и не успеет написать роман о гениальном пианисте, у него просто не останется для этого времени.

Мир стремительно летел в пропасть к войне, революции, но в тот ноябрьский день никто не мог об этом думать, они радовались, они были счастливы. Они стали свидетелями великого события, столько раз потому описанного в воспоминаниях

И музыка, великая музыка сопровождала поэта все годы его тяжелой, но наполненной вдохновением и творчеством жизни.

Встреча в ресторане

Ресторан шумел, гремел, визжал и переливался всеми цветами радуги. Мелькнула черная роза в бокале Аи, как тогда.

Два господина подошли к столику у окна с разных сторон и уселись друг напротив друга так, что свет падал на их лица, но они почти не были видны остальным обитателям этого заведения. Но если бы и были видны, те никакого внимания на них не обращали.

И хотя и тот, и другой частенько сюда захаживали, но до сих пор не пересекались в модном этом заведении. И потому оба подумали об одном, почему этого не случалось до сих пор, ведь мир так тесен, а мир Петербурга тем более. Но судьба все устраивала так, что бывали они здесь в разное время, а высокий и Насмешливый часто отсутствовал, его не было в родном городе подолгу. Дух странника жил в душе его всегда, не сиделось дома сроду.

Но теперь он все-таки вернулся, увидел, что высокий красавец туда направляется и последовал за ним, и решил, что чем черт не шутит, им наконец надо посмотреть в глаза друг другу. Он никогда не был трусом, более того, он отличался безмерной храбростью, совсем как Демонический гусар, когда-то погибший на дуэли, на Кавказе. И что же, получивший два Креста Святого Георгия за храбрость на войне, он избежит встречи с Демоном здесь? Да не бывать этому.

О чем думал тот второй, трудно сказать, на неподвижном лице, больше похожем на маску, ничего не отражалось. Он только морщился, когда одна или другая девица пристально на него смотрели и называли по имени, но приблизиться не решались. Они понимали, что в этом их свидании есть что-то более важное, значительное, чем очередная встреча с такой девицей. Она подождет до другого раза, он тут появится и завтра, и послезавтра и вот тогда они его не оставят в покои. Нынче девицы были на диво деликатны.

№№№№№№№№

– Мне хотелось взглянуть на вас вот так вот близко, – заговорил Насмешник, Печальный ничего не ответил, хотя, вероятно, и ему тоже хотелось взглянуть.

Он должен был спросить, чем вызван такой интерес, но никогда ни о чем не спрашивал, словно ему заранее был известен ответ на этот вопрос. Насмешник понял, что говорить придется ему одному, но это его не смущало, раз сделал первый шаг, то можно сделать и второй, вряд ли им еще представится такой случай в этой жизни, может быть когда-нибудь потом, в другом времени и пространстве.

Печальный перевел взгляд на девицу, сидевшую с кавалером напротив, подумал о том, что стоило ее поманить, и она бросит своего кавалера и пойдет за ним, сколько раз он повторял этот трюк, и всегда все так и получалось. В другой раз он убедится в том, что неотразим, пока же ему хотелось услышать, что скажет его собеседник. Не было сомнения, что друг другу они тайно враждебны, но тут было что-то больше, чем вражда двух больших поэтов, вынужденных терпеть друг друга.

– Вы всегда мешали мне, – выпалил Насмешник.

Он сам не знал, что скажет это, а вот сказал и смутился. Никто не просил его быть настолько откровенным, да и когда и у кого он спрашивал позволения?

Но Печальный не заметил этого смущения, он говорил отрешенно:

– Мне тоже всегда мешал Пушкин.

Они не пили в этот день, что крайне удивило расторопного официанта, тот прекрасно знал, сколько может выпить за вечер Печальный. Про его спутника он мало что знал, но, чтобы не пил этот клиент, что же такое с ними могло случиться. Уж не о дуэли ли они думают?

№№№№№№

Они не думали о дуэли, потому что только один из них умел стрелять без промаха, и прослыть новым Дантесом он не собирался, ему проще было пустить пулю себе в лоб, проще остаться голодным, чем жарить соловьев, чтобы насытиться. Так он успел сказать о Печальном перед войной, когда узнал, что тот тоже пойдет на фронт. Он так и сказал: «Это то же самое, что жарить соловьев» И хорошо, что тот не слышал его, потому что возмутился бы, видимость обманчива, в своей усадьбе он мог прекрасно и дрова колоть, и заниматься иными делами, далекими от поэзии, и слабаком никогда не был.

Молчание затянулось. Проще всего было встать и уйти. Но Насмешник все-таки произнес те самые слова, которые остались потом в мифах о них только потому что Печальный привык все записывать в свои дневники и записные книжки, не задумываясь, пригодится ли это ему когда-то, прочтет ли он или кто-то все эти записи, это не важно, его делом было записать, оставить зарубки на память..

– В вас были влюблены все мои женщины, – выпалил Насмешник, и на этот раз улыбка, больше похожая на насмешку, не озарило его лицо, оно было каким-то неподвижны и печальным, таким его видели крайне редко.

Он поднялся и резко вышел, бросив официанту какие-то деньги, вероятно не маленькие, потому что тот не произнес ни слова.

Печальный продолжал сидеть за столом, пытаясь вспомнить тех самых женщин, о которых говорил с ним Насмешник, мелькали лица, слова, свидания, коим не было числа, но ничего конкретного он не мог вспомнить. Наверное, сказанное сильно преувеличено, – решил он про себя.

Печальный лукавил, конечно, он лукавил. Он прекрасно знал, что речь шла в первую очередь о той, которая была влюблена в него всю жизнь, и была женой поэта, скрывшегося в метели.

– Он ее любит, по-настоящему любит, но я ни в чем не виноват, ни в чем, почти ни в чем, я не отвечал ей взаимностью, мне не было до нее дела.

Они оба тогда еще не могли знать, что погибнут в одном году, с разницей в пару недель, что в «Поэме без героя» будет только он один, и больше не останется героев.

Он не мог этого знать в тот день в ресторане. Только в записной его книжке появилась фраза «В вас были влюблены все мои женщины».

Это было самое невероятное и самое странное свидание в его жизни. Больше в этой реальности им встретиться не пришлось. Но может быть там, на Лунной дорожке, они еще смогут поговорить об Анне, которую так любил один и едва помнил другой, но именно он навсегда остался в ее «Поэме без героя».

Монахиня и блудница

Любите живопись, поэты, лишь ей единственной дано…

Н. Заболоцкий

Художник и Графиня

Ей нет соперниц, нет подруг,

Красавиц наших бледный круг

В её сиянье исчезает…

А.С.Пушкин

«Ночь обволакивала тайной…»

Любимец звезд Письма из Парижа

Он гений

Будущее в прошедшем

Живущий в зазеркалье. Портрет Мастера

Тень творца. Врубель

И Демон, сидящий на склоне скалы

БесСмертие художника Омичка

Пролог к роману о Художнике королей

о жизни, которой не было

Мастер и Елена

Сон наяву

Король художников

Тень гения

Портрет девушки

Девушка в голубом

Откроет тайну, словно дивный сон,

Нет зеркала, и скрыв свое лицо,

Он только деву миру явит вновь,

Она юна, как первая любовь,

Там день, и солнце осветив ее,

И все его стремленье, бытие,

Он словно знал, что вглядываясь, мы

Увидим свет и не заметим тьмы.

Она придет опять в наш мир придет,

Она восторга так наивно ждет.

И мы спешим ту тайну разгадать,

И хочется увидеть и понять.

Творец и Муза, этот вечный плен,

Они живут в тумане перемен,

И будет миг, и будет, знаю, час,

Когда они расскажут нам о нас,

Чуть смущена, наивное дитя,

А он напишет этот мир, грустя,

Послание из призрачных веков,

Творец и муза – вечная любовь

Наши дни

Сон о Левитане

Портрет Незнакомки

Питер Лели 17 век

Живописец на помолвке

Художник и поэт в Омске

Жанна Самари Великолепная

Девушка у моря. Ренуар

Муза Боккаччо

Симонетта умерла 23 апреля 1473 года, не дожив и до 24 лет. А через три года, в тот же самый день, смерть забрала Джулиано Медичи – 25-летний принц погиб от рук заговорщиков, пытавшихся захватить власть во Флоренции.

17 марта Омскю. Врубель

Лето в сосновом богу. Левитан

Художник из века златого

Венера перед зеркалом Тициан

27 августа – День памяти Тициана Вечеллио.

«Венера жива, но печальна…»

В плену у страсти юноша прекрасный

Ариадна и Дионис

Брошенная

Тициан и Лавиния

Печальные озарения Мастера

Женского тела изгибы

Венера и сатир

Натурщица Праксителя

Муза Апеллеса

Император и Мастер

Венера Джоржорне

И снова Левитан

и зря о твоем же добре лепетал

дождем и ветвями, губами и кистью

влюбленно и злыдно еврей Левитан.

Б. Чичибабин Тебе, моя Русь.

Осень Левитана

Его Париж

25 февраля 1841 родился французский живописец, график и скульптор Пьер Огюст Ренуар

Птицы Васнецова

Являются птицы в метели

Пир Валтасара

17 марта в Омске родился Гений

Пришла, сидит, напрасно ждет поэта

Я пришла к поэту в гости

А. Ахматова

На берегу

Подружка невесты

Художник и она

Князь Игорь и Ярославна. Бессмертная любовь

Итальянец

Художник зимы

Последнее полотно

Век невинности

Когда-то меня потряс великолепный роман

Д. Фаулза» Женщина французского лейтенанта»

Монолог Левитана

У омута печально и темно Сон о Левитане

Левитан напишет осень Сон о гении

Последний день Помпей

2.

И если через сотни лет,

Придет отряд раскапывать наш город,

То я хотел бы, чтоб меня нашли —

Оставшимся навек в твоих объятьях

И. Бродский

Тень Маргариты на холсте

Шум старого парка А. Васнецова

Зимний Плес. Домовой

Всадница. Побег

Роковой портрет

21 мая День музы и вдохновения.

Она писала твой портрет Только сон

Портрет неизвестного Тайна и знаки